Бесплатный фрагмент - Поезд времени S-16

Поезд времени S-16

(Фантастический рассказ)

Поезд S-16 с привычной бело-синей окраской — вытянутые полосы вдоль кузова и аккуратный блеск металла, отполированного дождями и ветрами, с ярко-красными дверями, словно акцентирующими внимание на входе в другой мир, — мягко качнулся, тронувшись со станции Винтертур. Этот город в северной части кантона Цюрих давно прославился как индустриальный и культурный центр, где старинные фабричные корпуса соседствуют с музеями, парками и современными офисными кварталами. Часы на фасаде главного вокзала показывали 6:43 утра: именно в это время, как всегда, с пятого пути состав направлялся к столице кантона, в сторону Цюриха.

Студент физического факультета Цюрихского университета Штефан Валтер едва успел вскочить в вагон, когда предупредительный сигнал пронзительно пискнул, а красные двери начали сомкаться. Прыжок получился поспешным: он чуть не столкнулся с пожилым человеком, который уже вошёл и теперь, опираясь на перила, неторопливо поднимался по лестнице на второй этаж, где было тише, просторнее и уютнее.

— Entschuldingung (Извините)! — выдохнул Штефан, извинившись, и старик, замедлив шаг, слегка повернул голову и кивнул. Его вид был странен: полосатый красно-белый свитер, на котором нелепо болтался жёлтый галстук, зелёные штаны, словно с чужого плеча, пляжные туфли, абсолютно неуместные в утренней прохладе. Белые спутанные волосы торчали в разные стороны, на лице застыла улыбка — холодная, будто нарисованная, а глаза, стеклянные, неподвижные, с мутным блеском, не выражали ничего человеческого. Двигался он резко, с отрывистыми жестами, словно кукла, которую дёргали за невидимые ниточки: шаги слишком резкие, локти — угловатые, повороты головы — как у плохо смазанного механизма. Штефан про себя решил, что старик, вероятно, страдает какой-то неврологической болезнью, и терпеливо подождал, пока тот пройдёт дальше и займёт свободное место у окна.

— Мы приветствуем вас на маршруте S-16 и желаем вам приятной поездки, — раздался в динамике мягкий женский голос. Запись звучала слегка неестественно — слишком безупречная интонация, ровный ритм, одинаковая улыбка в каждой фразе. Штефан всегда ловил себя на том, что за этой бездушной вежливостью легко представить машину, которая приветствует пассажиров только потому, что так её запрограммировали.

Придерживая одной рукой рюкзак с тяжёлыми учебниками, папками и ноутбуком, а другой настраивая свой цифровой MP3-плейер McAfee на ритмичную латиноамериканскую музыку, он поднялся наверх и устроился возле окна, в двух метрах от странного старика. В вагоне было немноголюдно: солидный мужчина в тёмном костюме и с кожаным портфелем читал свежий номер бесплатной газеты 20 Minuten; четыре пожилые туристки оживлённо переговаривались и рассматривали путеводитель; на сиденье у стены спала маленькая девочка лет пяти, положив голову на свой рюкзачок. Основной поток пассажиров появлялся ближе к семи-восьми часам, но уже сейчас поезд должен был сделать привычные короткие остановки — в Эффретиконе, аэропорту, Орликоне, а затем въехать в Цюрих и идти дальше по маршруту до Херрлиберга-Фельдмайена. Те, кому на работу или учёбу приходилось ехать пораньше, обычно оставались на нижнем уровне — там легче выйти на перрон.

Двадцатипятилетний Штефан учился на втором курсе: после армии и «матуры» — швейцарского аналога выпускных экзаменов — он решил посвятить себя физике. Широкоплечий, крепко сложенный, с прямой осанкой, голубыми глазами и густыми чёрными волосами, он выглядел заметно старше своих сверстников. В его лице и фигуре угадывался сплав европейских и азиатских черт: высокие скулы, чуть раскосый разрез глаз при правильных чертах лица — эта особая смесь делала его облик необычным и привлекала внимание девушек. Но сам Штефан был скованным, застенчивым, редко делал первый шаг к знакомству, и потому удивительно, но факт: у него всё ещё не было подруги. Родители и друзья подшучивали, выражали недоумение, однако сам он не считал нужным оправдываться.

Он был человеком сосредоточенным и серьёзным, скорее склонным к наблюдению, чем к действию. Если его товарищи гонялись за вечеринками и мимолётными романами, то Штефан выбирал книги, статьи, лабораторные эксперименты. Он хотел разобраться в законах природы, понять, из чего построена Вселенная, и лишь потом думать о личной жизни. Образование казалось ему фундаментом, без которого любое счастье окажется зыбким. В этом и заключалась его натура: упрямая, вдумчивая, несколько одинокая, но честная и твёрдая.

Поезд шёл уверенно и плавно, развивая скорость около сотни километров в час — достаточно быстро, но не так стремительно, как знаменитые «бомбардиры», которые промчались бы мимо, оставив за собой лишь шлейф звука и дрожание стёкол. За окнами мелькали ленты пейзажа: тёмные силуэты лесополосы, аккуратные домики с черепичными крышами и ухоженными садами, вытянутые в шахматном порядке поля, где жёлтые пятна кукурузы соседствовали с зелёными лугами. Время от времени проплывали серые бетонные мосты и развязки, будто расчерченные гигантским циркулем; над дорогами тянулись линии электропередачи, металлические опоры которых напоминали фантастических стражей, выстроившихся в безмолвный строй. Всё это вместе с тоннелями, сигналами, аккуратно подстриженными откосами говорило о Швейцарии — стране, нашпигованной технологиями, словно живущий организм, где каждая клеточка насыщена точностью, инженерной мыслью и удобством для человека.

Пассажиры второго этажа клевали носами: их сон, прерванный ранним подъёмом, словно тянул за собой обратно в полусонные грёзы. Только две старушки оживлённо переговаривались, обсуждая вчерашнюю серию телесаги «Анна и её любовь». Их голоса то и дело повышались, когда одна возмущённо указывала на нелогичный поступок главной героини, а другая спорила, оправдывая её страдания. Они с азартом смеялись над нелепым костюмом второстепенного персонажа и негодовали по поводу коварного врага Анны, который, как уверяла одна из женщин, «слишком уж хорош собой, чтобы быть злодеем». Их беседа превращала мелодраму в предмет почти академического анализа, где ошибки сценаристов разбирались не менее подробно, чем важные политические события.

А странный старик сидел напротив неподвижно, словно изваяние. Он сложил руки на груди, пальцы его были застывшими, и глядел прямо в потолок, не мигая, не двигаясь, словно даже дыхание у него остановилось. Лицо оставалось каменным: губы вытянуты в застывшей улыбке, глаза стеклянно отражали свет, и от этой неподвижности веяло чем-то жутким — то ли пустотой, то ли скрытой угрозой. Штефан инстинктивно отвёл взгляд: эта странная фигура начинала действовать на нервы.

Осень в Швейцарии вступала в свои права. Деревья вдоль железной дороги ещё держали золотисто-красные кроны, но всё чаще из них сыпались листья, кружась в воздухе и ложась тонким ковром на влажную землю. Солнце пробивалось сквозь пелену облаков, но уже не обогревало по-настоящему, только мягко золотило верхушки холмов и крыши деревень. Утро было прохладным; влажный воздух пах сырой землёй и прелой листвой. Сегодня мелкий дождик нудно стучал по окнам вагона, но надвигающиеся тяжёлые тучи обещали нечто большее — ливень с раскатами грома и вспышками молний.

Штефан, уткнувшись лбом в прохладное стекло, слушал латиноамериканские ритмы в плеере и одновременно в мыслях повторял материал. Перед ним стояла важная задача: провести эксперимент по электропроводимости и защитить его перед профессором Херцгутом и группой. Несколько последних дней он проводил почти исключительно в лаборатории — проверяя контакты, калибруя приборы, записывая данные. Сегодня он специально выехал пораньше, чтобы первым добраться до аудитории, занести оборудование, подключить кабели и ещё раз перепроверить всё до лекции.

Солидный мужчина, сидевший неподалёку, внезапно громко рассмеялся, заставив несколько человек поднять головы. Он был лет пятидесяти, с коротко остриженными тёмно-русыми волосами, с едва заметной сединой на висках. Его плотное лицо с выступающим подбородком и чуть красноватым оттенком кожи говорило о привычке к хорошему вину и частым ужинам вне дома. На нём был тёмный костюм, безупречно выглаженный, а в руках — свежий номер 20 Minuten, который он держал с такой же солидностью, как кто-то другой держал бы юридический документ.

— Совсем обалдели эти журналюги! — громко произнёс он, потрясая газетой. — В Израиле, представьте себе, археологи копают древнее захоронение, которому две тысячи лет, и вдруг находят там гильзы калибра «двести двадцать три Ремингтон» от штурмовой винтовки «Зиг-Заура»! — Он расхохотался ещё громче. — Нет, свобода прессы зашкаливает, тормоза ставить надо! Чушь собачья, а они это как сенсацию подают!

Штефан машинально вскинул глаза, как и несколько других пассажиров, но тут же снова уткнулся в окно и в свои мысли. Никто не стал комментировать — ни старушки, ни молодой студент. Мужчина же не успокаивался: он продолжал громко бубнить о журналистах, их невежестве и «погоне за сенсациями». Иногда он обращался словно к невидимому собеседнику, то поднимая брови, то размахивая газетой.

Ехать оставалось недолго, и Штефан, вытянувшись на сиденье, машинально перекинул ногу на другую, когда вдруг услышал над собой приятный, мягкий голос:

— Место свободное?

Он поднял голову и увидел девушку — симпатичную, живую, с какой-то внутренней энергией, которая сразу привлекала к себе внимание. В руках у неё была толстая тетрадь с аккуратно выписанными конспектами, где виднелись рисунки человеческих органов, схемы кровообращения, химические формулы. «Фармаколог или врач», — мелькнула мысль у Штефана, и желудок тут же болезненно сжался от внезапного волнения.

Девушка выглядела лет на двадцать два. Небольшой, курносый носик был украшен крошечным серебряным пусетом, вставленным в левую ноздрю; тёмная, чуть загорелая кожа придавала ей оттенок южного шарма, будто она недавно вернулась с моря или слишком увлекалась солярием. Светлые волосы — не слишком длинные, но густые, слегка волнистые — небрежно спадали на плечи. Чуть раскосые глаза, с длинными ресницами, сверкали живостью, а тонкие губы с естественным изгибом выглядели так, словно они были созданы для улыбки. На лице почти не было косметики, лишь лёгкая тушь и, может быть, блеск на губах — и от этого её естественная красота выглядела ещё ярче.

Одетая она была просто и практично: чёрная кожаная куртка, обычные голубые джинсы и белые кроссовки Nike. В её облике не было ни нарочитой модности, ни показной дороговизны — скорее лёгкость, удобство и естественность, свойственная студентке, спешащей по делам.

— Да, конечно, — поспешно ответил Штефан, боясь, что она передумает и выберет другое место.

Она слегка кивнула, опустилась напротив него и, не тратя времени, раскрыла учебник, начав вчитываться в диаграммы. Губы её то и дело шевелились — она явно заучивала названия, формулы, описания функций органов. Иногда брови сдвигались, взгляд замирал на одной строке, потом она кивала самой себе, будто утвердив ответ на внутренний вопрос, и переводила глаза дальше.

Штефан же, положив голову на руку, уже не мог сосредоточиться ни на музыке, ни на мыслях о своём эксперименте. Он украдкой рассматривал её — то профиль, то прядь волос, упавшую на щёку, то пальцы, держащие ручку. Его захватило внезапное желание — не просто познакомиться, а чтобы эта девушка стала чем-то большим в его жизни. Он представлял, как они вместе идут по университетскому коридору, как она смеётся, как держит его за руку. Но для этого следовало начать разговор, и тут Штефан упёрся в собственную нерешительность: язык словно прилип к нёбу.

Самый простой шаг — сказать что-нибудь, любую мелочь, лишь бы зацепить внимание. Но именно это и было для него трудным: вступить в диалог с незнакомым человеком. «А если она откажет? Скажет, что занята, или просто отвернётся?» — в сердце кольнул страх. Он боялся, что любое неловкое слово сделает его смешным, а её улыбка обратится насмешкой.

«Ну, давай, давай, не молчи! Чего сидишь как истукан?» — уговаривал он сам себя, чувствуя, как в голове начинают роями метаться фразы и тут же рушиться. До Цюриха оставалось не больше двадцати минут, и он ясно понимал: если не сейчас, то больше никогда.

И вдруг его осенило: вагон ведь полупустой. Девушка могла выбрать любое место, но подсела именно сюда. Значит ли это?.. Голова пошла кругом от мысли: «Так она сама хочет со мной познакомиться! Просто ждёт, когда я сделаю первый шаг».

Он судорожно вдохнул, собрался и, преодолев застарелый барьер, вымолвил:

— Гутен морген! Извиняюсь, вы случайно не будущий врач?

Девушка оторвала взгляд от тетради. В её глазах вспыхнули смешливые искорки, губы дрогнули в улыбке, и всё её лицо будто говорило: «Ну наконец-то, заговорил».

— Да, — произнесла она с лёгкой усмешкой, — а что? Вы болеете?

Штефан сделал страдальческое лицо, приложил ладонь к груди и, стараясь импровизировать, продолжил:

— О, да! У меня сердечко болит. От тоски и одиночества. Такое маленькое сердце, а столько психологической нагрузки — разрывается на части. Не знаю, как лечиться. Может, вы, как будущий врач, мне поможете? Или мне к вам термин нужно назначать?

Девушка, приняв игру, театрально вздохнула, сложив руки на груди:

— Ох, с удовольствием я бы спасла вас от этого недуга, да только по специальности я не кардиолог… Я будущий гинеколог, и если у вас что-то по женской части, то могу прямо здесь провести осмотр…

Штефан мгновенно покраснел, щеки загорелись, словно его обдало пламенем, по шее и лбу поползли красные пятна, а взгляд беспомощно метался — то в сторону окна, то обратно к девушке. Он заикнулся, едва находя слова:

— Э-э-э, пардон, но я — стопроцентный мужчина, моя генетика на 2% отличается от шимпанзе… Но вы… неужели такая симпатичная — и не изучали кардиологию? И что же мне теперь, упасть прямо здесь, на пол поезда, от остановки сердца?

Собеседница расхохоталась звонко, легко, без всякой сдержанности:

— Ха-ха-ха! Кардиологию изучают вне зависимости от внешности. Не беспокойтесь, я сумею завести ваш «мотор» в груди — навыки первой помощи я освоила ещё на первом курсе. Есть такой приём — прямой массаж сердца.

Штефан, не понимая, нахмурился и озадаченно переспросил:

— Вы вскроете мне грудную клетку?

— Ну-у… — протянула девушка, сдвинув брови и изобразив сосредоточенность, — надо же посмотреть, какое сердце у этого мужчины, который, может быть, вскоре предложит его… и руку впридачу.

Эти слова словно распахнули в груди Штефана тёплое окно — он едва не заулыбался во весь рот, но сдержался, лишь внутренне ликуя: «Я ей нравлюсь! Ура!»

— Меня зовут Штефан, — сказал он чуть тише, чем хотел, но с искренностью. — Это на тот случай, чтобы вы знали, кто умрёт у ваших ног, если массаж вдруг не подействует. Я учусь на факультете физики…

— А я — Патриция. Как вы уже поняли, на медицинском, — она криво улыбнулась и прищурилась. — Та-ак… вот где я вас видела — в лабораториях уни! Вы там всегда такой озабоченный: ходите, приборы крутите, разбираете…

В её голосе прозвучал лёгкий укор, и Штефан почувствовал, как его улыбка стала кислой, с оттенком смущения. Она была права: он действительно часто замыкался в себе, словно крот, роющий ходы в своих формулах и проводах. Иногда следовало поднимать голову и смотреть по сторонам — на людей, на жизнь, на такие вот случайные встречи. Ведь молодость не вечна, а наука — дело долговечное; не убежит и Нобелевская премия, если он уделит часик на улыбку или разговор.

— Да… просто профессор много задаёт… — начал он оправдываться, чуть отводя глаза. — Вот и сегодня я должен провести эксперимент перед аудиторией…

В этот момент поезд нырнул в поле, и стекла окон стали покрываться крупными каплями дождя. Они падали с тяжёлых туч, бились о стекло и скатывались по нему в длинные струйки, медленно ползущие в противоположную движению сторону, словно сотни прозрачных змей. Вдруг мелькнула молния — белый зигзаг вспорол небо. Спустя несколько секунд разнёсся гулкий гром, запоздавший, как и должно быть по законам физики.

Патриция, на секунду оторвавшись от его лица, посмотрела на серую стену за окном, вздохнула и уже серьёзнее спросила:

— Это эксперимент не с природой? А то уж слишком часто стали дожди… слякоть, унылая пора, всё какое-то грустное.

Штефан махнул рукой, как отгоняя её подозрения:

— Нет, погодой управлять не так просто. Хотя кое-что люди научились — например, разгонять облака.

— Зачем? — удивилась девушка, приподняв брови.

Парень немного растерялся, не сразу найдя ответ:

— Как зачем? Ну, на праздники… Чтобы ясно и тепло было, и люди не мокли.

— Я думаю, что разогнав где-то, люди переводят непогоду в другую точку планеты… — возразила она, наклонив голову набок и глядя в окно. — Ведь наш мир — это как система сообщающихся сосудов…

Штефан вынужден был признать, что собеседница не дура и в физике кое-что понимает. Он уже раскрыл рот, собираясь объяснить, что об этом думают учёные, как вдруг раздался удар грома.

Звук был настолько мощным, что поезд словно подхватил и встряхнул смерч. Вагоны затряслись, колёса с визгом вцепились в рельсы, люди повскакали с мест, по инерции швыряя сумки и рюкзаки на пол. В проходе покатились бутылки с водой, кто-то уронил дорожную корзину, и из неё высыпались яблоки. Несколько женщин вскрикнули, прижимая к себе детей.

Старушки, сидевшие неподалёку, в растерянности перешёптывались:

— Господи, что это? Землетрясение?..

— Да не может быть, тут же равнина…

— Может, война началась?..

Патриция тоже побледнела, пальцы судорожно вцепились в конспект. У Штефана отвисла челюсть: он впервые сталкивался с таким явлением. Сердце билось в утроенном темпе, как барабан перед казнью. Он уставился в окно, но краем глаза всё же заметил: старик, сидевший всё это время спокойно, вдруг неторопливо поднялся, развернулся и, опираясь на поручень, направился вниз, на первый этаж вагона. В тот момент парня это не заинтересовало — всё внимание приковало то, что происходило снаружи.

А там бесновалась природа. За окном «танцевали» молнии — десятки молний, бивших сразу, будто кто-то в небесах запустил гигантский генератор и разряжал его прямо в землю. В секунду воздух вспарывало не меньше десяти ярких вспышек, и тучи становились серебряными, переливчатыми.

Утреннее холодное солнце исчезло, но темно не стало. Напротив, откуда-то разливался свет — не солнечный и не электрический, а какой-то иной, густой, заполняющий всё пространство вокруг. Потом молнии угасли, а воздух начал уплотняться, как если бы превращался в облако. Пространство стало странно изгибаться, переливаться и извиваться, словно бесконечная лента.

Штефану вдруг пришла в голову мысль: геометрия окружающего мира напоминает ленту Мёбиуса — бесконечную поверхность, у которой нет ни начала, ни конца.

Поезд, не сбавляя скорости, нырял в этот новый, непонятный мир — в яркий, густой туман, в изгибающуюся, меняющуюся ткань пространства. Пассажиры в ужасе жались к окнам и друг к другу, но ничего не понимали.

В это время девочка лет семи, худенькая, с двумя тонкими косичками, завязанными розовыми ленточками, проснулась и потёрла глаза. Соскочив с сиденья, она дёргала за рукав бабушку, шепча испуганно:

— Ба, что это? Почему так страшно?

Старушка только качала головой, бормоча молитву и не находя ответа.

Растерян был и сам Штефан. Как физик, он должен был пояснить хоть что-то, но таких явлений он никогда не слышал, не читал и даже в Интернете не встречал.

— Что это такое? — изумлённо спросила Патриция, переводя взгляд с окна на него.

Штефан беспомощно пожал плечами:

— Чёртовщина какая-то… Конец света, что ли?..

— Не пугай… — пробормотала девушка, крепче прижимая конспект к груди, и её губы задрожали. — Я зачёт не успела сдать… Неужели все мы попали… в загробный мир? Но его ведь не существует…

Ответить Штефан не успел, потому что туман вдруг начал редеть, словно его сдуло чьим-то невидимым дыханием, и перед окнами поезда разверзся величественный закат. Красный, густой, с прожилками золотистого и фиолетового света, он заливал всё пространство, как будто в небе разлили расплавленный металл. Лучи не ласкали, а обжигали, в них было нечто тревожное, как в последнем взгляде дня на мир, уходящий в темноту.

Но это были не поля Швейцарии, и, скорее всего, не рай и не ад, о которых до сих пор бесплодно спорят атеисты и теологи. Нет — перед глазами открылся совершенно иной мир, неведомый и несравненный ни с чем. Долина, куда ворвался поезд, утопала в зелени гигантских деревьев, напоминавших папоротники, только увеличенные в сотни раз. Их стволы толщиной с башню уходили вверх на десятки метров, где распахивались громадные кружевные кроны. Листья были длинными, в человеческий рост, покрытые прожилками, и шуршали под ветром так, будто трепетала ткань какого-то чудовищного шатра, раскинутого над землёй.

По долине бродили существа, которых, казалось, можно было увидеть лишь в музеях или на страницах учебников. Длиношейные диплодоки, тяжеловесные, но удивительно спокойные, неторопливо переставляли колонноподобные ноги, словно каменные статуи ожили и пошли сквозь время. Их шеи тянулись вверх, подбирая зелёную массу листьев с самых верхних ветвей папоротников-гигантов. Каждое движение было медлительным, уравновешенным, и казалось, что вся земля содрогается под их шагами.

А над ними, разрезая огненно-красное небо, парили птеродактили. Их кожистые крылья вытягивались во всю ширину пассажирского вагона, а клювы сверкали, когда они складывали крылья, пикируя вниз. Подобно коршунам, они выхватывали мелких существ из травы — длиннохвостых ящериц и каких-то шустрых двуногих зверьков. Раздался пронзительный визг добычи, и один из птеродактилей, хлопая перепончатыми крыльями, уносил её в небеса.

Но самое страшное зрелище ждало с другой стороны долины. Там, среди зарослей, двигался он — король мезозойской эры, тираннозавр-рекс. Высокий, с тяжёлым туловищем и головой, утыканной клыками, острыми, как клинки. Его глаза горели жёлтым хищным светом, хвост работал как балансир, а лапы вонзались в землю с хрустом, словно он ломал кости невидимых врагов. Рекс рывком кинулся за добычей — маленьким стадом рогатых травоядных, и вскоре воздух прорезал рёв, такой мощный, что даже окна поезда задребезжали.

И это всё было не игрой воображения, не искусной графикой или виртуальной реальностью. Нет — существа были реальны до безумия. Хоть выйди из поезда, дотронься до их шкуры, пни по ноге или хлопни по хвосту, если только хватит смелости и если хищники позволят. Их бронированная чешуя отливала светом заката, словно отполированная бронза. Клыки сверкали так, что ими можно было бы резать сталь. А там, где тираннозавр настигал жертву, земля окрашивалась багряным: кровь фонтаном брызгала в стороны, мгновенно всасываясь в тёплую почву.

Поезд летел сквозь этот чужой, невероятный пейзаж, и пассажиры не могли оторвать глаз от окон. Никто не находил слов. Растерянность, страх и восторг сливались воедино — перед ними раскрывалась эра, о существовании которой знали лишь по костям, пылившимся в музеях. А теперь она ожила — и впустила в себя целый вагон людей.

— Это что — «Диснейленд» у нас открылся? — провела рукой по волосам Патриция, не сводя глаз с пейзажа за окном. Ей казалось, что только подобное нелепое объяснение могло хоть как-то уложиться в голове.

Штефан нервно повёл плечами, будто хотел стряхнуть напряжение:

— Какой ещё «Диснейленд»? Вчера здесь ничего подобного не было. Ты хоть представляешь, сколько времени нужно, чтобы вырастить такие деревья? Или создать роботов, похожих на этих монстров? Да и зачем ночью скрытно их запускать? Нет, это похоже скорее… на «Парк юрского периода». Может, кино снимают? Новый приключенческий фильм…

— Тогда почему в такое утро? — тут же возразила девушка. — И к тому же смотри: у нас на перроне был октябрь, холод, дожди, а там — тропики и закат. Несовместимость полная! И откуда у режиссёра настоящие динозавры? Ты что-нибудь слышал о таких проектах? Их ведь не воскресить. Они вымерли шестьдесят миллионов лет назад. Разве что ближайшие родственники остались — вараны на Комодо, да змеи с крокодилами.

— Ну, точно, — кивнул парень, не отрывая взгляда от стегозавров, бившихся с рапторами. — Эти твари на крокодилов никак не похожи.

Тут в спор вмешались остальные пассажиры.

— Бабушка, бабушка, что это? — тоненьким голоском спросила девочка, дёргая за рукав старушку. Для неё взрослые были хранителями истины и должны были знать ответы. Но бабушка лишь качала головой и крестилась, как будто отводя беду. Её спутницы таращили глаза в окно, то ахали, то издавали невнятное бормотание — ни слов, ни смысла, только потрясение.

Мужчина в костюме резко поднялся, окинул всех тяжёлым взглядом, словно обвиняя их во всём происходящем, и с силой стукнул ладонью по стеклу. На миг Штефану показалось, что тот собирается выбить окно и выпрыгнуть наружу. Лицо его побелело, губы дрожали от ярости:

— Что за чушь! Мы должны ехать в Цюрих, а не в это безумие! Куда нас везёт этот идиот-машинист?! У меня заседание Совета директоров! Вы понимаете? Миллионные контракты! Если я не приеду вовремя — это катастрофа! Я подам жалобу на железную дорогу, у компании хорошие адвокаты — мы разорим эту шарашку!

Его крик сотряс вагон, вызвав ещё больше смятения.

— Успокойтесь! — взвизгнула старушка, дрожа всем телом. — Не надо на нас кричать! Мы-то чем виноваты?

— Да-да, — добавила её подруга, та самая, что недавно обсуждала сериал. — Мы сами ничего не понимаем!

— Может, это игра? — пробормотала Патриция, прижимая учебник к груди. Она всё ещё пыталась отыскать рациональное зерно в происходящем. — Какая-то панорама, сделанная голограммами… Скрытые камеры, эксперимент над реакцией людей. Вечером нас покажут в каком-нибудь телешоу.

Штефан покачал головой, сам не веря в её слова:

— Нет… такое невозможно. Смотри сама! — он указал на сцену за окном. Там рапторы слаженной стаей рвали на части стегозавров. Хищники прыгали на спины, царапали когтями и пытались добраться до мягкого подбрюшья. Но панцирные гиганты отчаянно оборонялись: один размахивал хвостом, другой всадил рог в грудь нападавшего. Тот рухнул замертво, и тут же на него набросились собственные сородичи, впиваясь зубами в ещё тёплую плоть. Каннибализм здесь был в порядке вещей.

Менеджер, услышав Патрицию, неожиданно сбавил тон, словно её версия нашла отклик в его упёртой логике. Он поправил галстук, откашлялся и сел на место, бормоча:

— Да, точно. Какое-то идиотское шоу. Но я не намерен участвовать в цирке. Поймаю продюсера — шею ему сверну. Нашли развлечение — в поезде, утром, в такую погоду… Болваны! В суд всё равно подам…

Эта тирада лишь подтвердила: скандалист он по жизни, привыкший решать всё угрозами и жалобами.

«Не хотел бы я работать в его компании», — мрачно подумал Штефан.

В этот момент девочка снова заговорила, тряхнув косичками:

— Бабушка, а мне кажется, это кино. Телевизоры вместо окон поставили, и теперь фильм крутят. «Прогулки с динозаврами»! Ты ведь помнишь его? Там про монстриков было!

— Помню… — пролепетала бабушка и вновь перекрестилась.

Удивительно, но именно эта версия показалась самой правдоподобной. Действительно, почему бы швейцарской железнодорожной компании SBB не заменить, пускай и прочные, но всё же обычные стекла на плоские плазменные панели и не транслировать через них ландшафтные панорамы? Зачем? — мог бы возникнуть резонный вопрос. Ведь экраны таких размеров стоят недёшево. «А чтобы рекламу пускать», — сам себе ответил Штефан, но тут же усомнился: прошло уже несколько минут, однако никакого информационного объявления или рекламного логотипа не появлялось. Не может рекламный ролик тянуться столь долго и с такой пугающей натуралистичностью. И о чём тогда это «послание»? — о путешествии в прошлое? О доисторической природе, от которой зрителя должно мутить? Приглашение в некий парк развлечений? Или новый способ отвлечь пассажиров от серой дороги?

— Да, точно, это просто телепередача, — согласился наконец мужчина в костюме и, словно желая подчеркнуть собственное равнодушие, раскрыл газету «20 Minuten». Его глаза скользнули по жирному заголовку: «Катастрофа в Китае: авиалайнер, следовавший из Пекина в Гуанчжоу, потерпел крушение, выживших нет». В статье перечислялись подробности — пылающий корпус, тела, которые спасатели находили в радиусе километра, версии экспертов о неисправности двигателя и халатности техников. Черно-белая фотография с обгоревшим хвостом самолёта только усиливала мрачность текста.

Остальные пассажиры тоже постепенно уселись на места. Вагон снова наполнился знакомыми, повседневными звуками: тихий звон чашек в автомате, шелест страниц, шёпот старушек, которые всё ещё крестились, но уже без прежней паники. Даже дети перестали плакать, заворожённо прижимаясь к стеклу. Казалось, страх улетучился, уступив место любопытству и странному, детскому восторгу. Поезд, словно не замечая чужих миров за окнами, продолжал гнать вперёд по расписанию.

Только два студента оставались в смятении. Штефан никак не мог свыкнуться с мыслью, что это лишь хитроумная затея SBB, ведь даже самые современные технологии не в силах так виртуозно воспроизвести каждую чешуйку динозавра, каждую каплю крови, каждую тень от гигантского крыла. Это было реальнее, чем сама реальность. А Патриция, прикусывая губу, думала уже в медицинском ключе — о возможном коллективном обмане восприятия.

— Слушай, а может, это массовый гипноз? Нам внушили, что мы видим динозавров? — тихо предположила она. — Или массовый бред…

— Массовый бред?.. — Штефан скептически вскинул брови. — А что, бывает так, чтобы всем людям сразу казалось одно и то же? И если это гипноз — то кто и зачем?

— Ну-у… — Патриция пожала плечами, — смотрят реакцию на рекламный ролик… или… — но договорить она так и не смогла.

Потому что именно в этот момент поезд снова окутал плотный молочно-серый туман. Всего секунд двадцать — и завеса рассеялась. За окном открылась новая картина, завораживающая не меньше прежней.

Теперь речь шла о человеческой истории, и без сомнений — о первобытном строе. Но поразительно: за окнами царила зима. Снега не так уж много, но достаточно, чтобы серебристым ковром укрыть долину. Солнце низко висело над горизонтом, его свет отражался от льда, и всё казалось чуть голубоватым, будто покрытым тонким хрусталём.

Два десятка людей — то ли питекантропов, то ли неандертальцев, — с такого расстояния различить трудно. Их широкие лица с выступающими надбровными дугами, массивные челюсти и растрёпанные волосы делали их похожими на чудовищных детей дикого леса. На плечах звериные шкуры, на ногах — грубые повязки из меха. В руках у каждого — каменные топоры или длинные копья с остро отточенными наконечниками.

Они загоняли в ловушку мамонта. Животное, огромное, с рыжей шерстью, свисавшей клочьями, с бивнями, изогнутыми, словно белые серпы луны, ревело и кружилось в панике. Оно пыталось угрожающе размахивать головой, но люди не отступали. И всё же мамонту удалось — одним мощным ударом ноги — размозжить охотника в кровавое месиво, так что тело повалилось, как тряпичная кукла, окрашивая снег алыми пятнами.

В ответ в хобот и бок зверя вонзились пять копий. Мамонт взревел, его хриплый трубный крик, пронзительный и полный боли, прорезал даже толстое стекло вагона, отчего у пассажиров похолодело в груди. Животное в панике стало пятиться, но позабыло, что за ним зияла глубокая яма, щедро утыканная острыми сучьями.

Кто-то из охотников ловко ударил каменным топором по бивню. Мамонт пошатнулся, тяжело взревел и рухнул в яму. Из неё раздался жуткий вой — смесь отчаяния, ярости и смертельной боли. Даже сквозь стекло казалось, что воздух внутри вагона задрожал.

Люди, обезумев от восторга, стали прыгать вокруг ловушки, размахивая копьями и топорами. Их крики, их первобытный танец вокруг обречённого зверя были подобны празднику — празднику крови и победы над природой. На лицах застыла дикая радость: они знали, что их племя будет сыто.

— Фу, какая пошлость, — покачала головой старушка, морщась так, будто ей показали вовсе не доисторическую охоту, а неудачный скандальный сериал. Её подружка, сжавшая руки на коленях, поддержала ворчание:

— Да, разве можно показывать сцены насилия? Компания перебарщивает со своими рекламными роликами. Это не детская тема — охота, да ещё с такими кровавыми подробностями…

Нельзя сказать, что пятилетняя внучка выражала солидарность. Наоборот, в её глазах горел восторг: они сияли, отражая скачущие вокруг ямы фигуры древних людей. Для неё это было не ужасом, а живой сказкой, ожившей картинкой из какой-нибудь книжки о первобытных временах. Розовые щёки пылали, губы дрожали от улыбки, и она прижимала ладошки к стеклу, будто хотела сама прыгнуть вместе с охотниками, помочь им в победном танце. Идеи общества защиты животных ей были пока что неведомы, чужды и недоступны; что мамонт мучается и истекает кровью, её нисколько не трогало. Всё происходящее воспринималось как «кино» — красивое, увлекательное, не более.

— Слушай, Штефан, а может девочка права — это кино? — задумчиво спросила Патриция. — Сначала нам показали жизнь динозавров, теперь наших предков…

— Хм… интересно, а что будет дальше? — парень пожал плечами, не зная, чему верить. Он снова сел на место, подался вперёд и продолжал наблюдать, уже с какой-то странной смесью страха и жгучего любопытства.

Поезд вновь вошёл в туман. И снова через считаные секунды плотная завеса растаяла, словно кто-то сдёрнул серый занавес. Все, кто сидел у окон, невольно крякнули — не то от удивления, не то от ожидания. Картину, которую они увидели, многие раньше встречали лишь в фантастических фильмах и компьютерных играх.

Перед глазами раскинулся мегаполис будущего. Он был серым, чуждым и бесконечным, тянулся от горизонта до горизонта. Из тумана и пепельной мглы вырастали тысячные ряды небоскрёбов — из стекла, металла, бетона и пластика. Они взмывались на два, а то и три километра вверх, острыми шпилями упираясь в облака. Казалось, целые кварталы соединялись прозрачными мостами и транспортными магистралями, похожими на натянутую паутину. По этим путям скользили капсулоподобные поезда, над головами вспыхивали огни дронов, но в целом пейзаж был подавляюще мёртвым. Нигде не видно было ни деревьев, ни травы — лишь бесплодный камень и искусственные конструкции.

Но это был не просто город будущего. Он горел и плавился, как пластилин, оставленный на солнцепёке. Небоскрёбы кренились и сползали, словно их строили не из бетона, а из воска; огонь и жара превращали улицы в реку расплавленного асфальта. Где-то внизу слышались взрывы, и целые кварталы оседали, уходя в провалы, наполненные дымом и огнём.

Шла война. Но не простая, а апокалиптическая. Казалось, здесь сошлись в схватке все виды оружия сразу. Одни — гигантские механизмы, двигающиеся на металлических ногах и гусеницах, управляемые людьми внутри, — палили из плазменных пушек. Другие — странные летающие машины, напоминающие одновременно насекомых и корабли, — атаковали их сверху, и пилотировали их не люди, а чудовищные существа с вытянутыми лицами и горящими глазами.

В воздухе вспыхивали разноцветные лучи — красные, зелёные, синие, — они рассекали дымный купол, рвали воздух на куски. Каждое попадание сопровождалось огненным шаром, и разрывы уносили и защитников, и нападавших в пыль и пепел. В нескольких местах поднимались ядерные грибы, и от их сияния металл небоскрёбов плавился, а живые тела — людей и чудищ — превращались в прах за секунды. Город рушился, словно декорация, но масштаб был слишком реальным, слишком детализированным, чтобы быть вымыслом.

— О-о, теперь «Звёздные войны», бабушка! — девочка захлопала в ладоши и звонко рассмеялась.

Бабушка укоризненно посмотрела на неё, зашипев:

— Ну что ещё, дитя! Разве это «здорово»? Это конец света!

— Но, бабушка… ведь это так интересно! — не сдавалась малышка, прижимаясь к стеклу.

— А мне это напоминает больше компьютерную игру, типа StarCraft, — мрачно заметил Штефан.

— Наверное, кто-то играет… — неуверенно предположила Патриция.

— Вряд ли… — парень покачал головой. — Слишком уж чёткая картинка. Такое даже самые крутые программисты не могут выдать. И если это игра, то почему мы её видим в окнах поезда? Думаешь, машинист сам играет? — он усмехнулся, но в смехе сквозило напряжение. — Или всё-таки он ведёт нас в Цюрихский аэропорт?..

— Ты думаешь, мы едем в Цюрих? — испуганно спросила Патриция, сжимая конспект так, что страницы зашуршали. — Мне кажется, нас занесло черт знает куда. Представляю, что сейчас думают другие пассажиры… Как они напуганы или удивлены…

— Может быть, — пробормотал Штефан, всё ещё всматриваясь в невероятный пейзаж за окном.

В этот момент небо раскололось ревом металла и огня. Огромный механический гигант, высотой почти с десятиэтажное здание, медленно навел ракету на цель. Внутри сидел явно человек в скафандре, но когда ракета отлетела, из кабины мелькнуло что-то чуждое, безобразное — словно сам пилот превратился в чудовище. Ракета вычертила сложную петлю в воздухе, уходя от электромагнитного контрвоздействия, и ударила прямо в «брюхо» противника. Летающий диск вспыхнул, закренился и стал падать по касательной линии. Казалось, что он рухнет на поезд, но за несколько метров до рельсов обрушился на бетонную дорогу, взметнув к небу облако искр, бетона, металла и стекла, словно гигантский вулканический фонтан.

Удар был такой силы, что близлежащие конструкции выгнулись, заскрипели и треснули, но поразительнее всего было то, что воздушная волна дошла до самого поезда. Вагоны затряслись, пассажиры неожиданно оказались на полу. Кто-то расшиб лоб о спинку кресла, кто-то ударился коленями, у кого-то разбилось стекло очков или губы — падение оставляло след, и страх осязал в каждой мышце.

Плафоны на секунду потухли, погрузив вагон в сумрак, затем вспыхнули вновь, но звуки визга, крика и стука гремели повсюду, даже с первого этажа. Бабушка прижала к себе внучку, которая от страха закрыла глаза, чуть дрожа всем телом. Остальные женщины побледнели, бессильно облокотились на спинки кресел, шепча молитву.

Мужчина в костюме, похоже, задыхаясь от испуга, отбросил газету и вскрикнул так, что дрогнуло всё помещение:

— Ну это уже слишком! Эта кампания совсем с ума сошла! Что за иммитация? Решили попугать нас? Нет, я дела это просто так не оставлю! Сегодня же натравлю на SBB адвокатов, они выкачают хорошую сумму за такие шутки!

Но никто его не слушал. Штефан успел схватить Патрицию за руку, удержав её от падения и, возможно, спасая от травмы. Он с силой посмотрел в её глаза:

— Слушай, это точно не игра и уж точно не видео — это реальность! Мы попали в какой-то странный мир!

— Но как? Мы же в обычном поезде, а не в звездолёте! — отчаянно воскликнула девушка. — Где мы сейчас? Неужели железнодорожная компания отправила нас на другую планету?

— Я не думаю, что наш поезд — это космический корабль, — Штефан глубоко вздохнул, — но возможно, мы… перемещаемся во времени… Блин, бред какой-то… но уж очень это похоже на правду!

Патриция сомневалась, хотя не слишком сильно:

— Машина времени? Ты шутишь…

В этот момент поезд вновь окутал густой туман, серый и влажный, словно выжатый из самого воздуха. Он скрывал все: пылающие города, гигантских динозавров и сражения, настолько фантастические и опасные, что казалось, их нельзя описать словами. Колеса грохотали по рельсам, стуча ровно, но при этом эхо многократно отражалось от стен туннеля, складываясь в глухое, металлическое многоголосие. В этих звуках слышался ритм движения, тряска и звон, создавая ощущение, что поезд мчится сквозь сердце подземной пещеры.

Уже через несколько минут они должны были достигнуть подземной станции Zürich Flughafen («Аэропорт Цюриха»). Пассажиры приходили в себя после невероятного стресса, хотя некоторые продолжали дрожать и хватать ртом воздух, пытаясь успокоить сердце.

— Мне плохо, — произнесла Патриция, бледнея. — Сейчас блевану на пол.

Штефан понимал её состояние, но не хотел, чтобы пол вагона оказался изгаженным. Он мягко предложил:

— Давай я провожу тебя в туалет. Там уж в унитаз и отправишь то, что не можешь удержать в желудке.

В голосе Штефана не было ни тени ехидства; наоборот, в нём звучало сочувствие и тепло, и Патриция это почувствовала. Она кивнула благодарно. Парень аккуратно взял её рюкзак, перекинул на другое плечо, а левой рукой поддержал её за локоть. Вместе они спустились на первый этаж вагона, где, что было удивительно, люди казались гораздо спокойнее, лица были расслаблены, страха не наблюдалось.

Возле туалета стояла женщина лет сорока семи, средний рост, темные волосы собраны в аккуратный пучок, лицо спокойное, но внимательное, взгляд мягкий, руки держались за поручень, словно готовые помочь любому пассажиру.

— Вам тоже плохо от тряски? — спросила она, заметив бледное лицо девушки.

— Да, попугало нас падение летающей тарелки, — пояснил Штефан, уверенный, что всех в вагоне трясет от последних событий.

Женщина нахмурилась:

— Какой еще летающей тарелки?

— Как какое? — удивился парень. — Та машина, которую сбил ракетой человек в каком-то устройстве… Вы разве не заметили этого?

Женщина взглянула на него с недоверием:

— Вы шутите? Ничего подобного мы не видели… Сильная гроза была, и молния ударила рядом с вагоном, напугав нас всех…

Патриция с недоумением уточнила:

— Молния? Ах да… сначала были молнии, а потом эти динозавры, пещерные люди, потом сражение с инопланетянами… что ли?

Чем больше девушка говорила, тем более растерянным становилось лицо женщины.

— Я не понимаю, о чем вы…

— Ну как же! На окнах… или на этих видеоэкранах были кадры из какого-то ролика…

— На каких экранах? На табло мониторов только информация об остановках…

Штефан внезапно понял: пассажиры первого этажа ничего не видели того, что проецировалось на окнах второго этажа. Им представлялся обычный земной пейзаж. «Значит, они не в курсе того, что узрели мы», — мелькнула мысль. Получалось, что вагон разделился то ли в пространстве, то ли во времени, и единственное, что их объединяло — это чувство толчка, которое ощутили все, правда, объяснение происходящего для каждого было разное.

— Фантастика! — выдохнул Штефан, совсем путаясь в происходящем, ощущая одновременно страх, изумление и восторг.

Патриция тоже ничего не понимала. Эта поездка выбила их из привычной колеи, словно обычный утренний маршрут внезапно превратился в переплетение фантастики и реальности, где все привычные ориентиры перестали работать. Девушке было трудно объяснить себе и другим, как десяток людей на втором этаже наблюдали странные изменения окружающей среды, тогда как сидевшие ниже видели лишь привычный пейзаж, рельсы и дома. «Может, видео там нет?» — пыталась рационально разобраться она сама, ощущая при этом щемящее чувство невозможного.

Тут женщина недовольно топнула ногой, раздражение было видно по сжатым плечам и поджатым губам:

— Этот старик не умер там? Что так долго? — и она указала на закрытую дверь с надписью WC.

— Какой старик? — переспросил Штефан, и тут вспомнил: они же ждут своей очереди в туалет. Поезд уже приближался к станции, а железнодорожные туннели, фонари и перегонки мелькали мимо окон, создавая эффект ускорения.

— Сюда вошел десять минут назад какой-то старик в красно-белом свитере и не выходит, — пояснила женщина. — Может, ему плохо? Вдруг потерял сознание… Знаете, он какой-то странный был… Говорил нелогично, несвязанно… Больной, наверное… За таким только уход и нужен…

Штефан вспомнил, что действительно видел на своем этаже странного старика, который перед самыми последними событиями вдруг встал и ушел. «Значит, он впустился в WC», — подумал парень, ощущая, что есть какая-то пока неясная, но ощутимая связь между этим чудаковатым человеком и тем, что они видели за окнами поезда. Интуитивно понималось, что старик каким-то образом связан с произошедшим, хотя объяснить это логически он не мог.

— Знаете, молодой человек, можете заглянуть в туалет и посмотреть, может, старику нужна помощь? — сказала женщина, обращаясь к Штефану.

— Да-да, — попросила его Патриция, приложив ладонь к горлу, словно стараясь сдержать тошноту.

Парень кивнул и несмело подошел к двери, постучался, но никто не ответил.

— Может, он умер?

— Ой, не пугайте меня! — воскликнула женщина. — Придется взламывать дверь или вызывать помощь! Я сейчас сообщу машинисту.

Штефан заметил, что дверь не закрыта на замок — об этом свидетельствовал зеленый сигнал. Он осторожно надавил на ручку и толкнул дверь. Та с легкостью открылось. Просунув голову внутрь, Штефан увидел, что туалет свободен: пространство было чистым и аккуратным, с металлической отделкой стен, светлым полом, компактной сантехникой, унитазом и раковиной с автоматическим краном. На стенах висели информационные таблички с правилами пользования, рядом — дозатор мыла и бумажные полотенца. Внутри царила стерильная, почти неприкосновенная тишина, нарушаемая лишь тихим звуком вентиляции.

— Тут никого нет, — произнес он, повернувшись к дамам.

Патриция с недоумением уставилась на него, а женщина взмахнула руками:

— Не может быть! Я сама видела, как старик вошел внутрь. Он закрыл дверь перед моим носом!.. Может, он выпал из окна?

— Мадам, из этого окна трудно выпасть, к тому же оно закрыто, — ответил Штефан, показывая рукой. Женщина подозрительно посмотрела на него, словно думала, что это неуместная шутка, но всё же заглянула внутрь. Через несколько секунд сказала:

— Извините… странно всё это! Неужели старик незаметно ушел? Ох, какая я дура, столько времени стояла тут. Может, у меня галлюцинации?..

— У нас всех сегодня галлюцинации, — выдохнула Патриция. — Вы не представляете, какие ужастики мы видели на втором этаже.

По лицу женщины было видно, что она не совсем понимала, о чём идет речь, глаза бегали по вагону, губы чуть поджимались, а брови нахмурились в легком недоумении. Тем временем раздался сигнал, и голос из динамика произнёс на трёх языках: «Station Zürich Flughafen. Passagiere, die in andere Länder fliegen, können hier aussteigen… Station Aéroport de Zurich. Les passagers se rendant dans d’autres pays peuvent descendre ici… Station Zurich Airport. Passengers flying to other countries may disembark here.» («Станция „Аэропорт Цюрих“. Пассажиры, вылетающие в другие страны, могут сойти здесь»)

Женщина ничего не ответила и вошла в туалет. Патриция осталась стоять у двери, ожидая своей очереди.

— Поезд будет стоять здесь минут пять, а потом тронется в сторону Орликона и Цюриха, — сказал вдруг Штефан. — Ты жди меня здесь…

— А ты что?

— А я осмотрю вагон, — пояснил он.

— Едва поезд остановился и двери открылись, как со второго этажа ураганом промчался солидный мужчина, ругаясь при этом далеко не скромными словами. Он кричал:

— Verdammte Scheiße! Was für ein Wahnsinn! Ich werde mich bei dieser verdammten Eisenbahngesellschaft beschweren! Nom de Dieu! Quelle folie!»

Он угрожающе размахивал руками, быстрыми шагами направляясь к первому попавшему отделению железнодорожной компании, которое оказалось в аэропорту, и позабыл о своём срочном совещании Совета директоров.

Штефан пожал плечами, выражая полное непонимание к таким людям, легкое удивление на лице сочеталось с презрительной ухмылкой, плечи расправлены, руки опущены, взгляд спокойный, будто он наблюдает за абсурдом, который никак не касается его лично.

Впрочем, не это заботило его. Он прошёлся вдоль вагона и внимательно осмотрел его. С виду тот ничем не отличался от других, стоявших впереди и позади: обычный цвет, стандартный размер, привычное внутреннее размещение кресел, обычные стекла, а не мониторы, как он отметил. Из окна первого этажа на него смотрели полусонные пассажиры, не видевшие ничего того, что поразило людей на втором этаже.

«И всё-таки это странный вагон», — думал Штефан, достал ручку и блокнот и записал номер В508526-33067-7.

Едва он это сделал, как его внимание привлекло нечто у дверей возле колес. Парень подошёл и замер: кусок красного металла был врезан прямо в обшивку, острые края слегка блестели, поверхность была ровной, словно отшлифованной, но с явным следом сварки или сплава — явно чужеродная деталь, не принадлежавшая вагону.

Сам того не осознавая, Штефан подошёл и взялся двумя руками за металл, и тотчас отдернул — он был холодным, с лёгкой металлической липкостью на ладонях. Конечно, сейчас было уже прохладно, но не настолько, чтобы металл буквально прилипал к коже. Чертыхнувшись, парень почесал нос, достал из кармана носовой платок и вновь взялся за кусок.

Ткань спасала от холода, смягчала ощущение прямого контакта, но долго держать металл было сложно: он будто сопротивлялся, создавая чувство тяжести и вибрации, словно был встроен в вагон силой, которую трудно преодолеть обычными усилиями. Снять предмет полностью оказалось непросто — впечатление было, что он удерживается какой-то невидимой энергией, которая сжимает металл, словно фиксируя его на месте.

— Ах, дьявол, — пробурчал Штефан и рванул на себя. Металл с легким звуком металлического скрипа вырвался из обшивки.

К удивлению студента, кусок почти ничего не весил, хотя по объему должен был тянуть на три-четыре килограмма. Складка его ладоней могла с лёгкостью обхватить объект, и если бы поставить на весы рядом муху, та, казалось, перевесила бы этот странный кусок. Он был легок, но упруг, с металлической текстурой и холодной гладью, не вызывая ощущения хрупкости, словно сделан из материала с невероятной плотностью и прочностью одновременно.

— Странно, — пробормотал Штефан, закинул предмет в рюкзак и поднялся обратно в вагон. Женщина уже вернулась на место и слушала, как старушки с пятилетней девочкой делились впечатлениями о странных событиях на втором этаже. Слушатели охали, но по глазам было видно, что никто не верит.

А одна моложавая дама, лет двадцати пяти–двадцати восьми, в синей куртке, с персингом на губе, с аккуратными татуировками на запястье и легкой бунтарской прической, презрительно заявила:

— Das ist alles Lüge! Ihr habt Geschichten erfunden und denkt, dass sich hier alle vor euch ausbreiten und euren Unsinn nachplappern. (Враки все это! Придумали сказки и думаете, что все тут так и разлягуться перед вами, подпевая вашим бредням).

Это вызвало взрыв негодования у очевидцев странных событий, и они потребовали, чтобы неверующая сама поднялась наверх и увидела всё своими глазами. Штефану было смешно: что она могла обозреть, если события уже произошли, а на втором этаже не осталось никаких материальных доказательств.

— А вагон тряхнуло, потому что в нас чуть не врезался какой-то самолёт! — кричали старушки, размахивая руками.

Женщина в синей куртке им отвечала:

— Какой самолёт? Если рядом с нами аэропорт, это значит, все самолёты должны падать на поезда? Вы с ума сошли! Состав тряхнуло из-за грома, и все сидящие со мной это подтвердят.

Она повернулась к другим пассажирам: пара людей, дрожа от утреннего холода и недавшего испуга, неуверенно поддакивала, кивая головами, а глаза их выражали смесь страха и растерянности.

Входившие в вагон люди с вещами — видимо, недавно прилетевшие в Швейцарию гости — с недоумением смотрели на ругающихся и поднимались на второй этаж, где было спокойнее.

Тут из туалета вышла Патриция. Она была бледна, но держалась сдержанно, плечи чуть сгорблены от усталости, губы поджаты, взгляд сосредоточен на Штефане, но в нем читалась лёгкая тревога и раздражение от тошноты.

— Не блеванула, просто подташнивает… Не знаю, как сегодня я усижу на лекциях, — вздохнула она, стараясь улыбнуться и скрыть своё недомогание.

Штефан покраснел, сердце застучало чаще, и он несмело предложил:

— Мы можем сегодня вместе пообедать в кантине.

Девушка схватила его за руку:

— Ой-ой, пока ничего не говори про еду, а то итак тошнит…

Он чуть не вздрогнул: Патриция едва не стошнила на его куртку, и он поспешно отдернул руку.

— Ладно, как хочешь… Но телефончик свой дашь?

Та улыбнулась, глаза слегка блеснули, и она продиктовала номер мобильного. Штефан записал его на свой аппарат и в свою очередь продиктовал личный номер. Второй шаг в процессе знакомства был сделан. В голове парня уже витали разные мысли, и боясь, что они проступят на лице, он закашлял в кулак, слегка опустив голову и краснея от смущения, пытаясь скрыть учащённое сердцебиение.

В этот момент девушка предложила:

— Ну что, поднимаемся? Нам еще ехать до Цюриха. Или ты сегодня на занятия не идёшь?

— Да-да, конечно, — поспешно ответил Штефан, и они вернулись на своё место.

Поезд тронулся, и Патриция поинтересовалась:

— Что-нибудь обнаружил?

Он пожал плечами:

— Ну, внешне вагон как вагон, ничего особенного… Только я нашёл вот это, — и достал из рюкзака кусок металла, перебрасывая его с ладони на ладонь, как будто он был горячий. — Он был в обшивке… Только осторожно, эта штука страшно холодная…

— Да? — удивилась девушка и осторожно коснулась пальцем странного предмета. Палец едва скользнул по поверхности — и она сразу же отдернула руку. — И вправду, холодный как лёд…

— Мне кажется, что его температура даже ниже, чем у льда, — произнёс Штефан, нахмурив брови. — Не пойму, что это за металл, ведь он почти ничего не весит. По цвету вроде бы медь… нет, у меди совсем другая плотность и вес соответствующий… Но больше всего меня поражает то, что этот кусок никак не нагревается, — и, сказав это, он сунул находку обратно в рюкзак. — Иначе я отморожу все руки.

Поезд мягко покачивался, продолжая свой путь к Орликону. За окнами мелькали серые кварталы, перемежающиеся полями, по которым ползли клочья тумана. Дождь не прекращался: тяжёлые капли ударялись о стекло и стекали вниз длинными струйками, оставляя за собой мутные разводы, так что контуры домов и деревьев расплывались, словно акварель на мокрой бумаге. Небо низко нависало над землёй, сплошное, затянутое облаками, и вдалеке то и дело вспыхивали белые, ослепительные молнии, сопровождаемые гулким раскатом грома. В вагоне становилось чуть темнее, и редкие огни фонарей с улиц отражались в стекле.

— Как этот металл попал в вагон? — спросила Патриция, глядя в окно, словно ища там ответ.

Ответ оказался и простым, и ничего не объясняющим.

— Наверное, это от того аппарата, что разбился, когда в него попала ракета, — предположил Штефан. — Ты же видела, как он рухнул недалеко от нас…

— Тогда получается, что всё происшедшее за окнами было реальностью? — почти шёпотом произнесла Патриция. — Настоящей настолько, что в поезд отскочил этот осколок… Значит, там был какой-то настоящий мир… и мы каким-то чудом попали туда, стали свидетелями чего-то страшного… Ты помнишь ту войну… о боже, где это было? Какая-то фантастика! Может, мы были в параллельном пространстве?

— Параллельное пространство?.. Штефан задумался.

Параллельный мир — это, по сути, иная реальность, существующая рядом с нашей, но невидимая и недоступная в обычных условиях. Как слой, наложенный поверх другого слоя: в одном течёт привычная жизнь, в другом — события, которые могут быть совершенно отличны, пугающе чужды, а иногда и зеркально похожи. Считается, что такие миры могут пересекаться в особые моменты, и тогда граница между ними становится проницаемой, позволяя случайным свидетелям — вроде них — заглянуть в чужую, альтернативную историю.

Фантастическая версия, но другой у Штефана не было. Он надеялся, что вместе с друзьями-однокурсниками, а также профессором Херцгутом сумеет найти объяснение случившемуся. И вслух сказал об этом Патриции.

— Ты думаешь, они поверят? — недоверчиво спросила она.

— Может, и не поверят, — пожал плечами парень, — но у меня ведь есть доказательство. Этот странный кусок металла…

— Ах да, — оживилась Патриция, будто ухватилась за нить надежды. — Давай сделаем так… вечером созвонимся…

— …и встретимся, чтобы обсудить всё, — с лёгкой дрожью в голосе, но с горячей надеждой в сердце подхватил Штефан.

Спутница улыбнулась, и в этот миг душа у парня чуть не упорхнула из тела от радости: внутри у него словно распустился целый сад из фейерверков, коленки едва не подкосились, и даже вагон со всеми своими пассажирами, дождливым пейзажем за окном и грохотом колёс вдруг показался не столь реальным, как эта улыбка.

Патриция почесала нос и, чуть подумав, сказала:

— Хорошо, это неплохая идея. И я попробую кое-что распросить у своей профессорши психологии фрау Бормашине, может, она что-то скажет насчёт увиденного.

— А что именно?

— Ну, с медицинской точки зрения… массовый психоз, галлюцинации… может, нас в поезде накачали каким-то химическим газом, и мы в прострации, чудится что-то… Может, случайно газ из какой-то цистерны вышел, сломался поршень и закачался в вагон…

— Есть гипнотические газы?

Патриция, не слишком уверенно, но стараясь припомнить лекции по фармакологии, перечислила:

— Ну… в принципе, известны вещества вроде ЛСД, кетамина, скополамина, фенциклидина (PCP), некоторые производные барбитуратов, ещё есть диэтиламид лизергиновой кислоты… они могут вызывать галлюцинации, искажения восприятия… Но всё это либо таблетки, либо растворы для приёма внутрь или инъекций. В газообразной форме мало что применяется. Разве что в экспериментах с психоактивными аэрозолями…

Она нахмурилась и добавила:

— Ну, есть ещё природные — грибы. Псилоцибиновые, мексиканские, панеолусы… они вызывают зрительные галлюцинации, искажения пространства, времени, вспышки образов, видения. Но опять же — это не газ, а скорее пища…

Вообще-то Штефан не верил в такую возможность — слишком уж выборочно всё получилось: почему только второй этаж оказался «отравленным» этим загадочным газом? Но спорить не стал, мало ли… вдруг и эта версия правдива. Потому лишь согласно произнёс:

— Да, конечно, это тоже со счетов сбрасывать не следует…

Так быстро они проскочили станцию Орликон, что почти и не заметили её, а затем вышли из вагона в Цюрихе. В последний миг успели заметить, как полицейские, которых, скорее всего, вызвал кто-то по мобильному, уже прошмыгнули на первый этаж — там надо было разнимать сцепившихся в драке женщин.

Женщина в синей куртке и две старушки визжали, царапались, кусались и пинались так, что юбки и волосы летели во все стороны. Одна из бабушек, схватив врагиню за куртку, с силой дёрнула, пытаясь повалить её на сиденье, другая лупила сумкой по плечам и голове, а сама дама отбивалась ногами, шипя и выкрикивая проклятия.

Пятилетняя девочка, подпрыгивая от азарта, подбадривала свою бабушку:

— Так её, бабуля, дай ей в глаз!

— Да, я ей язык поганый оторву за грязные слова! — орала та, налетая на противницу с новой силой.

Увы, даже швейцарцы порой позволяли своим чувствам вырываться наружу, забывая про хладнокровие и толерантность. Сцена больше напоминала уличную свару в бедных кварталах, чем спокойный вагон швейцарских железных дорог.

Полицейские — двое крепких мужчин в тёмно-синих мундирах, со строгими лицами и пластиковыми щитками на руках — выглядели так, будто им предстояло обуздать не женщин в возрасте, а стаю диких зверей. Один пытался вклиниться между дерущимися, другой уже раскладывал пластиковые стяжки для запястий, явно готовясь применять силу. По их лицам было видно: дело предстоит нелёгкое.

Но окончания этой «спортивной» сцены студенты не увидели — им нужно было торопиться на занятия.

Станция «Цюрих HB» находилась под землёй. Длинные коридоры с кафельными стенами, сияющими витринами бутиков и маленьких магазинчиков, фонтанчики с питьевой водой, ряды банкоматов и огромные табло с расписанием поездов встречали пассажиров. Толпа размеренно текла в разные стороны, а где-то наверху гремели колёса трамваев.

Поднявшись на эскалаторе, они сразу прыгнули в ярко-синий трамвайчик №6. Цюрихский трамвай был чист, просторен, с мягким светом, удобными сиденьями и большими окнами, из которых открывался вид на городские улицы, утопающие в дожде. Внутри тихо гудел двигатель, и казалось, что вся машина скользит по рельсам почти бесшумно.

— Происшедшее никак не выходит из головы, — призналась Патриция, пока они ехали к университету.

— У меня тоже, — согласился Штефан. — Ладно, мне сходить здесь.

— А у меня на следующей остановке, — махнула рукой девушка.

— Ты сейчас как себя чувствуешь — полегчало?

— Да, уже получше, просто слегка подташнивает… — ответила Патриция, и её глаза сверкнули одновременно усталостью и тихим облегчением.

Они расстались, и Патриция скрылась в трамвайчике, а Штефан быстрым шагом направился на физический факультет. Внутри у него всё ещё клубилось то ли волнение, то ли радость, то ли хаос, и, едва он вошёл в лабораторный зал, мысли его уже не были там, где требовалось. Эксперимент по электропроводимости требовал внимания, точных формулировок и сосредоточенности, но вместо этого юноша снова и снова возвращался к поезду, к дымке, динозаврам, падающим дискам и холодному металлу. Когда дошло до ответа, он встал, собрался было рассказывать о кристаллической решётке и токе, но вдруг сорвался на рассказ о случившемся в электричке.

Сначала аудитория слушала молча, студенты переглядывались, не понимая, куда клонит однокурсник. А профессор Херцгут — седой, сухощавый, с пергаментной кожей и холодными глазами, всегда тщательно приглаживавший редкие волосы, — сначала замер с открытой тетрадью, а потом его нижняя губа задрожала от недоумения. Он вообще редко проявлял эмоции, но сейчас было видно: слова студента его выбивают из привычной ледяной стойкости.

Штефан же описывал всё до мельчайших подробностей, словно каждая деталь могла оказаться ключом к разгадке. Когда он закончил, повисла тишина, тяжёлая, как бетонная плита.

Профессор дребезжащим голосом спросил:

— И к чему всё это было сказано, молодой человек?

— Я думаю, что мы столкнулись с неизведанным явлением… Может, под воздействием каких-то сил… гравитации, изменения геомагнитных полей, вспышек на солнце и тому подобного прорвало пространственно-временной континуум, и мы оказались то в прошлом, то в будущем…

В зале раздались приглушённые ахи. Херцгут побледнел — уже не от недоумения, а от возмущения. Его обычно неподвижное лицо стало похоже на маску ярости: скулы напряглись, губы побелели, руки начали подёргиваться. Он напоминал вулкан, готовый извергнуть лаву, и только очки на переносице ещё сохраняли видимость учёного, а не разъярённого зверя.

Но Штефан, вдохновлённый внезапной идеей, не заметил реакции и уже чертил на доске.

— Представим себе движение времени в виде знака бесконечности, и видим, где соприкасаются линии. Видимо, в этой точке происходит смещение прошлого, настоящего и будущего. Очень хорошо подходит для рассмотрения такой гипотезы лента Мёбиуса, которая является топологическим объектом. Известно, что лента — простейшая неориентируемая поверхность с краем, односторонняя при вложении в обычное трёхмерное евклидово пространство R³. Попасть из одной точки этой поверхности в любую другую можно, не пересекая края. Иначе говоря, бесконечность в пространстве представляет собой замкнутную прямую. Точно также бесконечной и замкнутой является, судя по всему, время. Если разреза́ть ленту вдоль по линии, равноудалённой от краёв, вместо двух лент Мёбиуса получится одна длинная двухсторонняя — вдвое больше закрученная, чем лента Мёбиуса — лента, которую называют «афганская лента».

Он говорил всё быстрее, захлёбываясь словами, рисуя петли, поясняя про односторонние поверхности и афганскую ленту, как будто открывал новую вселенную. Профессора уже буквально колотило от злости: он хватался за очки, стучал ладонью по столу, лицо его краснело всё сильнее, как от приступа гипертонии, и глаза сверкали холодным бешенством.

Штефан же продолжал:

— Если эту ленту разрезать вдоль, получаются две ленты, намотанные друг на друга. Так происходит слияние пространства и времени. Точка соприкосновения этих лент и есть место, откуда можно видеть движущее пространство и время. Иначе говоря, можно из этой точки попасть как в другую галактику, так и в эпоху… Видимо, мы сегодня на поездке S-16 именно были в точке пересечения пространства и времени…

Аудитория гудела. Студенты переглядывались, кто-то крутанул пальцем у виска, кто-то улыбался снисходительно, а кто-то, наоборот, с неподдельным интересом слушал — мало ли, вдруг этот сумасшедший друг действительно наткнулся на что-то? Появилось напряжённое шушуканье, смешки, жесты: ясно было одно — в их глазах с Штефаном «не всё в порядке».

А он не останавливался, увлечённый собственной идеей.

— Другие комбинации лент… парадромные кольца… история Вселенной за минуты… выброс энергии, измеряемой в… — и он уже чертил формулы, выводя цифры.

Но тут шум в аудитории стал нестерпимым.

— Хватит! — рявкнул профессор, и его голос сорвался, словно отломился кусок железа. Он покраснел до корней волос, пальцы дрожали на кафедре. — Это издевательство над наукой, а не гипотеза! Смещение времени… путешествие в прошлое и будущее!.. Мы не на уроке литературы, где можете дать волю своей фантазии и описывать всё, как Герберт Уэллс! Мы всё-таки физики и должны оперировать математикой, логикой и законами природы!

Он говорил так, будто каждое слово было ударом плётки.

— Но я предполагаю, что совмещение времени возможно, — с растерянностью, почти жалобно сказал Штефан, ошарашенный реакцией профессора. Голос его дрогнул, глаза метались по аудитории, и он заметил, что на него смотрят не как на смелого исследователя, а как на умалишённого. В каждом взгляде читалось осуждение, недоверие или насмешка. — Ведь это произошло с нами сегодня, несколько часов назад! — почти умоляюще добавил он. — И я размышлял всё это время, чтобы понять, что же случилось.

— Это бред! — резко выкрикнул Маркус, высокий блондин с худым лицом, вечный душа компании и лучший друг Штефана, с которым они не раз делили конспекты и студенческие радости. Его голубые глаза горели злостью, а обычно мягкая улыбка исказилась презрением. — Ты, наверное, перегрелся в солярии или переусердствовал с книжками по фантастике…

— Нет, нет, у меня есть доказательства! — вскричал Штефан и дрожащими руками вытащил из рюкзака кусок красного металла. Он блеснул под лампами, словно в нём мерцало внутреннее свечение. — Вот! Я нашёл это на обшивке вагона. Думаю, это обломок корпуса того инопланетного корабля, что был сбит ракетой. Он рухнул на землю, разрушился, и взрывом этот осколок врезался в поезд. Это — прямое доказательство соприкосновения разных точек времени! — его голос дрожал от возбуждения. — И если мы поймём принцип его движения, то сможем создать механизм, позволяющий путешествовать в разные эпохи Вселенной! Я даже предполагаю возможность уйти в прошлое до самого Великого Взрыва, породившего наш бесконечный мир!..

От одной только мысли об этих горизонтах у него перехватило дыхание. Мир перед глазами заискрился безграничными перспективами: звёзды, галактики, первобытная Земля, будущее цивилизаций — всё было словно на расстоянии вытянутой руки. Штефан почувствовал себя первооткрывателем, шагнувшим за пределы науки.

— Хватит! Долой! — раздались возмущённые крики в аудитории.

Герр Херцгут медленно встал, лицо его побагровело, он пошатывался, словно его трясли изнутри. Подойдя к кафедре, он ледяным голосом произнёс:

— Мне очень жаль, но наука не терпит подобного безответственного отношения. Вы, герр Валтер, подавали большие надежды. Я считал вас лучшим студентом. И — увы! — я ошибся. Сегодня вы продемонстрировали полное невежество в физике и математике, заменив науку фантазиями. Мы ожидали лекцию с практическими опытами по электропроводимости, а услышали абсолютную чепуху, возведённую в степень. Все эти годы, выходит, вы занимались не наукой, а жалкой алхимией, лженаукой. Очень жаль, Штефан, очень жаль…

— Но профессор, у меня же есть доказательства! — взмолился он, подняв металл.

— Доказательства? — сорвался Херцгут, голос его взвился до визга, словно знак бесконечности в гневе. — Дурацкий рассказ, нелепая теория и кусок металла с мусорной свалки — вот ваши доказательства!

— Но потрогайте! — взмолился Штефан. — Металл холодный, хотя я ношу его уже несколько часов, он не нагрелся до температуры окружающей среды! И он легче пёрышка, хотя выглядит массивным! Как это объяснить?

— Молодой человек, свои игрушки из папье-маше показывайте девицам и рассказывайте им сказки про путешествия во времени! — едко оборвал его профессор. — И больше не упоминайте мне ленту Мёбиуса в подобном контексте! Август Фердинанд Мёбиус и Иоганн Бенедикт Листинг, должно быть, перевернулись в гробах от такой вольной трактовки их математических открытий! Я возмущён до глубины души вашим поступком, Штефан!

— Но, профессор!.. — пытался вставить он, но его заглушили голоса со всех сторон.

— Эй, хватит дурака валять! — крикнул кто-то. — Ты нам зря голову морочишь!

— Иди выспись, приятель! — засмеялся другой.

— Вчера перебрал пива, да? — донеслось из задних рядов.

Гул голосов, смех, насмешки — аудитория превращалась в толпу, готовую выместить раздражение.

Херцгут вынужден был рубануть словами:

— Вы свободны, герр Валтер. Вы провалили задание, не подготовились к демонстрации и решили выкрутиться таким нелепым способом — сказками о пространстве и времени. Ступайте домой. Мы позже ещё поговорим о вашем отношении к учёбе…

— Герр Херц… — попытался было образумить учителя Штефан, но тот даже слушать его больше не хотел. С резким движением профессор указал на дверь, словно выталкивая студента силой собственного гнева. Лицо Херцгута перекосилось, вены на висках вздулись, очки съехали на самый кончик носа, и было видно, что нервы его предельно натянуты, как струна. Ещё секунда — и он сорвётся окончательно.

Понурив голову, Штефан неловко засунул конспекты и тетради в рюкзак, стараясь не встречаться глазами с однокурсниками. Те провожали его взглядами, в которых читалось презрение, насмешка, жалость. Вдруг кто-то из задних рядов издевательски засвистел, и свист этот прозвучал как насмешливый приговор.

Выйдя в коридор, Штефан глубоко вдохнул, будто выбирался из удушья. Его лицо дрожало от обиды, но в глазах загорелся огонёк упрямства. Он сжал кулаки и, глядя прямо вперёд, твёрдо произнёс:

— Ничего, ничего! Я докажу свою теорию. Обязательно докажу! — и голос его дрожал от злости и какой-то новой решимости.

Он выскочил на улицу. Гроза уже отгремела, и теперь над городом сияло чистое осеннее солнце. Небо отливалось глубоким васильковым цветом, а в лужах, оставшихся после дождя, плавали жёлтые и багряные листья, напоминая крошечные кораблики. С клёнов стекали капли, сверкая, словно крошечные хрустальные бусины. По мокрой траве весело скакали воробьи, ловя спрятавшихся насекомых, а мимо, важно переваливаясь, полз большой ёж, не боясь людей — ведь в Швейцарии природу берегли и уважали. В воздухе пахло свежестью, влажной землёй и мокрыми листьями. И всё это вдруг подняло настроение Штефану, будто сама природа шептала: «Не сдавайся».

— Итак, что мне делать? — пробормотал он, размышляя вслух. — Может, в столовую? Или лучше позвонить Патриции и встретиться пораньше? А вдруг она согласится пообедать со мной?..

Желание увидеть девушку оказалось сильнее любых сомнений. Он достал телефон, набрал её номер.

Она ответила почти сразу:

— Алло?

— Привет, это я, Штефан. Ты сейчас на занятиях?

— Не-а, меня профессорша выгнала…

Глаза парня округлились.

— Ух ты! А за что?

— Я рассказала всем о сегодняшней истории в поезде, — раздражённо сказала Патриция, — и фрау Бормашине назвала меня психически неуравновешенной. Сказала, что мы якобы испытали обычную реакцию на наркотики…

— Что? Она назвала тебя наркоманкой? — изумился Штефан.

— Ну, не напрямую, но намекнула, что если я не закончу «колоть героин», то учёба в университете мне не светит! — воскликнула девушка, и в её голосе звенела обида. — Чёртова дура! Я никогда в жизни не пробовала никаких наркотиков, даже лёгких!

Штефан помедлил, а потом нерешительно, но с надеждой сказал:

— Слушай… может, мы пообедаем вместе в кантине? Сейчас. Я угощаю.

— Хе, согласна, — сразу откликнулась она, и в голосе прозвучала улыбка. — Жди, я буду через десять минут.

Медицинский факультет находился рядом, и Патриция появилась даже раньше обещанного. Они встретились у входа в просторную студенческую столовую.

Это было огромное, светлое помещение с длинными рядами столиков у панорамных окон. В воздухе витал запах свежей выпечки, кофе и жареного мяса. Всё здесь было просто и без изысков, но уютно. Цены были настолько демократичные, что даже бедные студенты могли позволить себе полный обед.

Сегодня меню радовало глаз: дымящиеся супы в больших кастрюлях, сочные куриные ножки с золотистой корочкой, шницели, картофельное пюре, свежие овощные салаты, макароны с сырным соусом и целая витрина с пирожными.

Штефан улыбнулся девушке, и в тот момент жизнь показалась ему прекрасной.

— Уже не тошнит? — спросил он осторожно.

— Данке, нет… — Патриция слегка пожала плечами.

— Не расстраивайся. Мы докажем, что это была не галлюцинация, — убеждённо произнёс он. — У меня есть теория. Но сначала — давай выберем еду.

Они подошли к стойкам, набрали подносы: Патриция взяла курицу с овощами, Штефан — шницель и картошку, оба прихватили по бутылочке колы. Сели у окна, и золотые лучи солнца залили их стол, делая атмосферу ещё теплее.

— Итак, — сказала Патриция, отрезая вилкой кусочек курицы, — что у тебя за теория?

Штефан наклонился вперёд:

— Есть мысль, что перед нами прошла реальность. Но не обычная — это была реальность прошлого и будущего.

— Ты хочешь сказать… что в будущем нас ждёт эта ужасная война? — тихо произнесла девушка, и в её глазах мелькнул страх. Она вспомнила ослепительные вспышки ядерных взрывов, ярко-жёлтые раскаты огня, тела, превращающиеся в пепел, и остервенелый свист лазеров, прожигающих воздух.

Штефан кивнул:

— Не исключаю. Может, нас это действительно ожидает. Но я уверен, что всё было реально. Мы чувствовали ударную волну от падения аппарата. А этот осколок говорит о многом, — он указал на рюкзак.

— Ты узнал, что это за металл? — с затаённой надеждой спросила Патриция.

— Нет пока. Загляну чуть позднее в лабораторию геологии, там мой сосед работает лаборантом, попрошу сделать химический анализ этого осколка… — Штефан взялся за спагетти и с таким сосредоточенным видом накручивал их на вилку, словно пытался намотать змейку на катушку. Макароны упрямо соскальзывали обратно в тарелку, пружинили, как живые, и один особенно длинный кусок выстрелил, будто пружина, и шлёпнулся ему на нос. Парень фыркнул, откинул его и с воинственной решимостью вновь атаковал тарелку — теперь уже победно.

— Это хорошая идея… — жуя мясо, проговорила подруга.

— Дальше, нам нужно узнать, были ли подобные вещи и раньше? Может, кто-то тоже ездил и видел в окнах нечто подобное. Если это так, то явление имеет постоянный характер, и мы можем в следующий раз зафиксировать его на плёнку или через другие приборы и доказать, что это не наша выдумка.

Патриция кивнула:

— Отлично. И если подтвердится факт происшедшего, то я брошу фрау Бормашине документальные подтверждения, что ничего не выдумываю и у меня не психическое расстройство…

— Вопрос в том, где и как это можно узнать? — поднял палец Штефан. — Может, в редакциях газет? Кто-то же мог сообщить об этом туда, порадовать их сенсацией… Хотя уверен, что мало кто этому поверил… И всё же, нам нужны факты таких заявлений.

Тут Патриция хитро улыбнулась:

— Слушай, Штефан, у меня дядя Паскаль — брат матери, работает на SBB, в главном управлении кантона, он отвечает за техническую часть подвижного состава. Может, сходим к нему и спросим? А потом пошатаемся по редакциям?

— О-о, ты молодец, — с восхищением произнёс парень и яростно напал на спагетти, накручивая их на вилку так, словно мотал червей на крючок. Макароны болтались, хлестали его по щеке, но Штефан был непреклонен: пока блюдо горячее, следовало быстро отправить его в желудок.

Они быстро покончили с обедом и устремились вначале в лаборатории факультета геологии. Она встретила их прохладой и запахом пыли. Вдоль стен стояли массивные шкафы, набитые образцами пород в коробочках с аккуратными надписями: «Гнейс», «Базальт», «Мрамор». На длинных столах лежали молотки, линейки, лупы и целые горки разноцветных камней. Слышался тихий гул вытяжки, а в углу мерно тикал старый настенный хронометр. Атмосфера была скорее музейной, чем рабочей — казалось, сюда случайно занесли кусочек Альп и разложили по ящикам.

Навстречу им вышел рыжеволосый парень лет двадцати двух, веснушчатый, с хитрым прищуром. На нем был белый халат, заляпанный пятнами неизвестного происхождения, а на носу висели очки, которые он то и дело поправлял пальцем. Это был Сандро, славящийся тем, что знал про минералы больше, чем про собственные экзамены.

— Что это у тебя, Штеф? — спросил он, когда парень вытащил из рюкзака красноватый осколок. Взгляд Сандро мгновенно загорелся любопытством. Он взял находку двумя пальцами, будто боится испачкаться, внимательно посмотрел и, усмехнувшись, прошептал что-то вроде:

— Ну, валтеровские штучки… Ладно, проверим.

— Только никому, Сандро, не говори об этом металле, лады? — серьёзно попросил Штефан.

Сандро поднял руку, изображая клятву, но в глазах его плясали бесёнки: прохвост ещё тот.

После этого студенты двинулись к трамвайной остановке. На лекции решили сегодня не идти — настроение учиться уже пропало, а желание разобраться в этой истории всё больше распирало их.

Управление SBB было недалеко, и уже минут через двадцать они стучались в кабинет герра Шумельца.

— Да-да, — отозвался мягкий голос за дверью. — Входите.

Штефан и Патриция вошли. Кабинет оказался самым обычным, каких тысячи в Швейцарии: белые стены, шкафы с папками, компьютер, стопки бумаг, аккуратный календарь. За столом сидел немного полноватый, но весьма живой мужчина лет пятидесяти с густой шевелюрой, которая торчала в разные стороны, словно он только что снял наушники. На носу поблёскивали очки в тонкой оправе, а глаза — живые и насмешливые — сразу же придавали ему больше вид профессора географии, чем чиновника.

Увидев племянницу, герр Шумельц отвлёкся от монитора и с радостью в голосе воскликнул:

— О-о, Патриция! Как я рад тебя видеть! Как мама? Как братишка?

— Спасибо, дядя Паскаль, всё нормально, — ответила девушка.

— Это твой парень? — спросил дядя, переводя взгляд на Штефана. Глаза его при этом смотрели внимательно, изучающе, будто пытались сразу раскусить характер и намерения юноши.

Патриция не скрывала:

— Да, мой…

У парня чуть сердце не вспорхнуло из груди.

— Очень приятно, — герр Шумельц протянул руку для знакомства. — Так-так, и какие дела вас привели ко мне?

— Дядя Паскаль, — присаживаясь за стол, сказала Патриция, слегка наклонившись вперёд. — Только выслушайте нас до конца, и не смейтесь, хорошо? Мы говорим серьёзно.

— Ого, вы меня интригуете, это как в детективе, — улыбнулся тот, пригладил шевелюру и жестом пригласил начать повествование. — Ну, начинайте, пока меня не вызвали начальники постарше.

Они уложились в десять минут. Пока говорили, герр Шумельц то и дело пальцем чесал переносицу, потом тер щёку, иногда массировал виски, словно хотел разогнать кровь и прояснить мысли. По мере рассказа глаза его становились всё более серьёзными, а пальцы — беспокойными. Он явно был возбужден и в то же время слегка ошарашен.

После паузы он вздохнул и медленно сказал:

— Гм, интересно… очень интересно…

— Вы нам не верите? — с напряжением спросил Штефан.

Дядя всплеснул руками:

— Да как вам сказать… Гм, это всё так… странно, если честно! Вы не первые, кто мне об этом рассказывает…

— Да?!! — одновременно вскочили парень и девушка, переглядываясь: неужели удача? — Это правда?