Бесплатный фрагмент - Поэтический дневник (2022—2025)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Юридическое уведомление (дисклеймер)

Содержащиеся в данной книге произведения автора являются чисто художественным вымыслом. Все события, персонажи, организации и географические названия созданы и используются исключительно в художественных целях. Любые совпадения с реально существующими лицами, компаниями или местами на Земле являются случайными и непреднамеренными. В случаях, когда использованы имена реальных исторических персонажей, их изображение и действия в произведениях не претендуют на достоверность. Все упоминаемые торговые марки, коммерческие наименования и зарегистрированные товарные знаки принадлежат их законным владельцам. Их использование в тексте не подразумевает какой-либо связи с правообладателями и не является рекламой или дискредитацией. Издательство не несёт ответственности за возможные интерпретации или ассоциации, возникшие у читателей в связи с содержанием данного сборника.

2022

ЯНВАРЬ

бунт

коты уходят умирать в лес,

собаки себе вырывают могилы,

птицы падают с веток оземь,

я — человек, я — бунтующий человек:

я не старею и умираю бунтуя

против порядка и всей этой вашей жизни,

против того, что догола оцифрован,

против одного и того же —

сезонов, суток, тиранов и скуки,

и дури, и лжи, и бесконечных денег,

тридцати несчастных сребренников,

переходящих из руки в руки, из века в век,

я бунтую против себя, одинакового

до рвоты

крик души

кто знает крик души? —

страшнее звука нет,

он рвётся из глуши

небытия на свет

и содрогнётся плоть,

и ужаснётся всяк:

как комом в горле кость

стоит вперекосяк

не человек кричит

и не его утроба,

как с неба кирпичи

или мольба из гроба

молчи, душа, молчи,

не надрывай себя,

Лилит кричит в ночи,

кошмары наводя

мыслитель

он лежит, теперь совсем холодный,

гладкий лоб очищен от морщин,

нет суждений, прочих производных,

диалектик, парадоксов-мин

но его мышленье не отпустит,

он повязан этим навсегда,

череда идей не тонет в грусти,

проходя через адептов и года

он не мёртв — его идеи живы,

в споре яростном, другим наперекор,

аргументы оппонентов просто лживы,

коль не дóжили до современных пор

и над ним теперь не властно время,

указатель только для живых,

прорастает где-то в поле семя

дум его, великих и простых

прощай, Тишка

вот, и умерла Светлана,

твоя добрая хозяйка,

кончились уход и пайка,

ты встаешь теперь не рано

всё скулишь, гремишь цепями,

снег глотаешь жадной пастью,

всё прошло: и гнев, и страсти,

суп с куриными ногами

в дом чужой тебя возьмут ли?

иль укол ветеринара?

за забором шарят фары:

егеря шальные пули?

шерсть повылезала в клочья

от тоски, обид и горя,

и с судьбой собачьей споря,

воет Тишка тихой ночью.

соборование

я собран — и путь мой долог,

пройденный и предстоящий,

тело моё ледяще,

голос души — соло

собран, сосредоточен,

по сторонам — ни взгляда,

ад впереди иль отрада?

утро иль сумрак ночи?

соборная площадь неба

заполнена тихим людом,

просящим иного хлеба,

иного явленья и чуда

собратья? — ну, что ж, я собрался:

грехи и вины — в котомку,

в доме своём прибрался,

оставив чистым потомкам

елей на щеках, губами

шепчу покаянье и жажду

быть кротким перед вратами

и несть пред Судьёю правду

цыганский романс

рвутся струны у гитары,

струны сердца моего,

я один в полночном баре

и со мною — никого

на столе вино разлито,

тонет мысль моя в тумане,

всё разбито-позабыто,

где же вы теперь, цыгане?

чашу горькую до дна

я допил: куда же деться?

у меня теперь одна

мысль, пришедшая из детства:

мне бы выбраться отсюда

шалым ветром, буйным вихрем —

навсегда прощай, остуда,

боль моя, пройди и стихни

январь, отчаянье

в пять часов — неважно — вечера или утра,

вспомни: совсем недавно было светло,

нынче тьма сплошная, словно как из нутра,

снегом забито ослепшее напрочь стекло

ни звука — внутри и снаружи — заживо замело,

ни мысли — что было, что будет — нет

что жив до сих пор — считай, повезло,

хотя непонятно, какой это свет

я тебя и себя потерял, кажется, навсегда,

зачем мне память, если впереди — ноль?

если даже завтра — года?

если сладчайший сироп — соль?

сверху сыпется — снег или пепел?

заметая всего меня

вход в иное ясен и светел —

я выхожу — прочь из огня

ФЕВРАЛЬ

на Тойме

это было на исходе лета,

Тойма жёлтой ивою одета,

в тёмной чаще бродит Шурале,

чёрный коршун дремлет на скале

я тогда узнал твои рябины,

я тогда узнал судьбу Марины,

и в Елабуге, я помню, что тогда

не было ни там, и никогда

справедливости, спокойствия и сна,

только горе неизбывное сполна

тени пленных длинной вереницей

стаями кружатся в небе птицы

первый снег нашёптывает слёзы,

предстоящие реальные угрозы,

юность шепчет сладко «наплевать!»,

мне туман над Тоймой не поднять…

в ожидании

какая поздняя осень —

я уже не могу согреть

своею рукою бокал

холодного и белого вина

памяти хрусталь

режет мою память

о тех, кого любил

и люблю до сих пор

я захлёбываюсь

молчаньем ушедших

и милых, а, может, быть,

это просто слёзы

осень, какая жестокая осень…

скоро ль зима, что уносит

и нас и наши печали,

туда, где белым-бело?

как рушатся памятники

мои слова рассыпятся по буквам,

теряя смыслы, красоту и ритмы,

и сквозь века — лишь тихий звук к вам,

почти беспамятный, как листопад неслышный

и гордый внук склавина или чукчи,

друзья степей, плавучих льдин и Сочи,

вокруг костров, дубовых ли, плакучих

не пропоют мои стихи полночи

нерукотворны строки и идеи,

они через меня, без имени, пришли,

они толпой безумной не владели,

поскольку пела из пустыни их Лилит

уходим мы, невзрачные для завтра,

тенями тусклыми, как мысли ни о чём,

и наши песни — лишь бессмысленные мантры,

которые мы даже не поём

мои похороны

и лишь вороны одинокие

кричат охрипло на ветвях

навзрыд оплакивая прах,

что, мол, ушёл не в сроки я

и так тоскливо в сером небе —

каких ещё надежд нам ждать?

и только мёртвым — благодать,

всем остальным — нужда о хлебе

сотрётся память — навсегда,

как быстро обо мне сотрётся,

пройдут недели — не года:

никто уже не отзовётся

прорвётся к гробу ветер злой,

своё сказать моим останкам,

глумясь над жалким, скромным банком

моих стихов и надо мной

предстоит

душе моей оторопевшей,

испуганной и онемевшей,

исход из плоти предстоит

и на свободу робкий вид

далёкий путь, тернистый путь:

ей предстоит постигнуть суть

моих страданий, бед и снов,

идей, надежд… я не готов

помочь в хождении по мукам,

и не желаю вам и внукам

ночных терзаний, бдений, слёз,

укоров, страхов, бездн и грёз

иди, душа, и будь покойна,

забудь про бедствия и войны,

неси на Суд мои грехи,

мои работы и стихи

раскаянье

скоро я увижу всех,

с кем встречался и общался,

и покаюсь: на мне грех —

не простился, но прощался

виноват, да, виноват,

что остался непрощённым,

и порою был бы рад

стать от вин освобождённым

я приду, стыдом горя,

тяжесть прошлого слагая,

всех грехов моих моря

на свой опыт низвергая

не простите… а за что?

за собой Добра не чуя:

всё, что было — всё не то…

так навечный век усну я

сизиф

он покатился,

вниз, по щербатому склону,

он вновь покатился туда,

где я начинал свой подъём,

тяжёлый, усыпанный мелкой

наждачною крошкой,

что в кровь раздирает колени

и предательски тянет меня

под шуршанье обломков катиться

назад, мне же надо наверх,

неизвестно, зачем:

что мне в этой вершине?

в высоте достижений, рекордов? —

пустое… я ещё раз, в последний,

достигну — и хватит,

с меня уже хватит… вот:

он опять покатился по склону…

я смертельно устал…

помогите…

МАРТ

глядя на старую фотокарточку

вот старое и выцветшее фото,

что с детства незабытого знакомо:

отец на фронте, далеко от дома,

он — офицер и командир связь-роты

ему лишь 23 — он стар и он устал,

его улыбка — немощный оскал,

и серость нездоровая лица —

мне не узнать в нём своего отца

сейчас он был бы мне моложе внуков,

мне с фото раздаются взрывов звуки,

не знаю, что он видел и познал,

но вместе с ним я от войны устал

война не кончилась, не кончится война,

покуда не заплатим мы сполна

своею совестью, судом и приговором

всем негодяям, жуликам и ворам

я говорю, гневливое пророча:

война не кончена,

раз в кракелюрах фото,

раз любит так парады главный Кто-то

ещё

пока светло,

бокал мой будет полон,

и труден путь, и пот горяч и солон,

пока светло, пока ещё светло

пока глаза

в твои глаза глядятся,

и руки нежные к моей груди стремятся,

пока гроза, пока гремит гроза

пока ты есть,

мне ничего не надо,

ты — счастье мне, награда и отрада,

пока мы можем петь, одной душою петь

пока я жив,

стихи собою льются,

и с губ моих потоки мыслей рвутся

ни капли не пролив, напрасно не пролив

майское утро

майский росный предрассветный час,

пелена уютная тумана,

тишина… ни солнца, ни обмана,

только истина, рождающая нас

и кусты сирени под окном —

только тронь, и снизойдут алмазы,

словно муэдзина клич намазный,

словно Ниагары вечный гром

мир ещё неведом, незнаком,

ты его себе не представляешь,

ты себя ещё пока не знаешь,

ты ещё не плачешь ни по ком

я люблю проснуться в это время,

но ещё чудесней — умирать,

Богу душу нежно отдавать

и снимать с неё наскучившее бремя

на том берегу

на том берегу реки Стикс

меня ожидают друзья,

смертельно загадочный Сфинкс

и долгие корни — родня

на том берегу, на том берегу

я снова тебя обрету,

забытая где-то любовь,

и мы повстречаемся вновь

на лодке усталой Харон

меня отвезёт в те края,

где вечные сосны хранят

обещанный сладостный сон

на том берегу, на том берегу

я снова тебя обрету,

забытая где-то любовь,

и мы повстречаемся вновь

не будет дороги назад

и память навек пропадёт,

не брошу на прошлое взгляд

и только к любимой — вперёд

на том берегу, на том берегу

я снова тебя обрету,

забытая где-то любовь,

и мы повстречаемся вновь

пенсионное

я прокричал, я прошептал, пропел,

что мне дано из сердца вырвать вам,

меня не парит: «это просто спам»,

поскольку я для ваших — не у дел

и путь мой, слава Богу, чист

и звёзды, а не деньги светят мне,

и бел моих наград и премий лист,

и совесть не врывается во сне

во мне созрели смыслы бытия:

зачем пришёл? куда уйду отсюда?

достоинство и честь — наш грозный судия,

к властям и весям — веская остуда

мы в одиночестве приходим в этом мир

и в одиночестве его покинем вскоре —

история, протёртая до дыр,

всего лишь — перепрожитое горе

последнее желание

не смотри мне в глаза, моя смерть:

мне теперь ничего уж не сметь,

нет желания, воли и сил,

да и свет мне не люб и не мил

и не медли в последних шагах,

не растягивай выдох и ах,

я б хотел безмятежно уснуть,

будто в светлую воду нырнуть

я устал, я смертельно устал:

этих лет и нелепостей вал,

и преград на тернистом пути —

ты меня, наконец, отпусти

где-то зори заботы встают,

кто-то тужится, строя уют, —

ничего мне не надо… печаль

унесёт пусть навеки и в даль

рок-Васюки

я живу в Нью-Васюках,

местах скорее ох, чем ах,

прекрасней города не знал,

да я нигде и не бывал

мои родные Васюки,

сплошь бандюги да матюки,

девчонки здесь — одни давалки

в лесу не лес, а ёлки-палки

к нам гости — сплошь из далека,

мотать здесь длинные срока,

для рук и раков есть река,

что вдаль течёт уже века

помимо наших Васюков,

бараков старых и коров,

здесь размножается шпана,

а всё другое — на хрена?

царь природы

столб телеграфный к вальсу не приучен,

он азбукою Морзе вдрызг измучен,

ему — что теорема Пифагора,

что наша политическая свора

и пень трухлявый — что он понимает

про Рождество и День победы в мае?

в нём окопались муравьи, опята

и прочие безродные ребята

во щах всплывает бедолага кур,

он жилист, тощ и явно белокур,

опять он не освоил толерантность

и право баб на грех и на пикантность

а я — не столб, не пень и не петруха,

я образован — от ступни до уха,

мне интересно всё, лежащее не так,

на всё способен, мать твою растак

АПРЕЛЬ

автозаправка Би-Пи

автозаправка —

въехал КАМАЗ,

рядом, с Макдональдсом

очередь-давка,

пара киргизов

свершают намаз,

тут же мужик,

не найдя туалета,

пишет автограф

своим пистолетом,

жёлтым по чёрному:

почти-флаг ФРГ,

он переполнен

мечтами про лето,

лишнее плавно течет по ноге

медленно цены

ползут на бензин,

вот отъезжает

в грязи лимузин,

мир не меняется,

лишь мельтешит,

время нулю,

хоть реви, но равняется —

я этим сыт

в аду

закричу в ночи болотной выпью,

чистого ректификата выпью,

погружусь в своё небытие

как реальное событие

и тоска кругом, одна тоска,

давит как могильная доска,

мне не встать, не стать и не вздохнуть,

воздуху простого не вдохнуть

солнце чёрное сияет надо мной:

беспощадный, беспросветный зной,

и кругами ходит вороньё:

ложь и искажённое враньё

я в пустыне — некого винить,

жажду бесконечно можно пить,

время мается туда-сюда в петле,

миром правит Баба на метле…

горячая килька

горячая килька —

такого не бывает

и на губах не тает

её пахучий след

меня ты целуешь

и по карманам шаришь,

а я по телу шарю

тебе, honey, в ответ

и руки ломая,

в моих объятьях тая,

сама того не зная,

ты крутишь пируэт

горячая килька,

одесская милка,

да, вижу ты в любви —

непризнанный поэт

и губки дутые,

глаза разутые,

и на твои «да! да!»

мои «нет! нет!»

закрой глаза

закрой глаза

и скажи, что видишь:

алмазная слеза

и гроздья спелой вишни,

и губы в лепете

счастливого ребёнка,

и гуси-лебеди

над низенькой избёнкой

прошу тебя,

глаза свои закрой,

и память теребя:

я, может, там живой,

во снах твоих

ещё не рухнул дом,

и, может, не затих

я в светлом доме том

к концу

как краток жизни миг —

уже пора прощаться

с луною лодочкой

над тихим Тихим,

и со звездой,

горящей над Мохаве,

с Вселенной,

распахнувшейся в Негев,

с твоей улыбкой,

искоркой в глазах,

и с ароматом троицких лугов,

с бокалом «Соаве»,

с нежданною идеей

и прилетевшей

ниоткуда рифмой

мой Навигатор

мне Навигатор мой говорит:

— это не делай, туда не ходи,

место нечисто — его избегай,

плюнь незаметно и не замай

мой Навигатор ночью во сне

часто является, строгий, ко мне:

помнишь, как ты обижал имярек?

помнишь свой давний и тягостный грех?

он направлений мне не даёт:

в сторону, вверх или просто вперёд,

он — не указчик мне на пути,

он — лишь запрет при попытках идти

он мне не видим: всегда за спиной,

знаю лишь точно — всегда он со мной,

он не кричит, только шепчет, любя:

«действуй и бойся только себя»

поминальные щи

кислые, пустые, по-кержацки,

рядом с рюмкой — офицера цацки,

он погиб, Россию защищая,

в рисовых полях Индокитая

стопочкой блины, икра, сметана,

стопочкой и водка, без обмана,

стопочкой слова про смерть солдата:

сколь ни наливай, всё маловато

тени всех ушедших за спиною,

просят себе мира и покою,

шелестят ненужные слова,

в крематорном пепле голова

разойдутся, от тостов устав,

поминая воинский устав,

чтоб до будущих вторжений и боёв

каждый был к кремации готов

прóклятые миром

нам себя нету сил превозмочь,

погружаясь в кошмарные сны,

а проснёмся ли, встанем ли мы,

или это последняя ночь?

и отныне на всех роковая печать

то Иуды, то Ирода, Каина, Брута,

наша совесть навеки согнута,

остаётся одно нам — терпеть и молчать

в каждом доме и в каждом окне —

мрак презрения, страха и боли,

мы достигли заслуженной доли:

наши души пылают при жизни в огне

не заснуть… раз проспали момент невозврата,

так катись по бурьянам судьба,

наше дело — табак да труба,

и сознанье, что так нам и надо

сон поэта

сон сквозь снегопад,

поперёк событий и мнений,

сон-провал… я прошлому рад,

как исчезновению столетий

мчит меня вверх по реке

моторка с названием СОН,

палатка, костёр — там, вдалеке,

под сенью плакучею крон

тихо журчат аккорды гитары,

слов я не слышу — да есть ли они?

я, как обычно, вовсе не старый

в эти прекрасные сонные дни

шалые ветры, веером брызги,

из ледника с шумом ручьи,

я подбираю в гальке изыски

рифм, что пока не мои и ничьи

МАЙ

наш путь в никуда

нам говорят: «unser Weg —

це неправильний шлях,

it is a wrong way,

вы не туда идёте,

наверняка пропадёте

и многих снесёте с собой»

но мы — ничем не слышим,

мы ничего не видим,

поскольку давно уже трупы,

одной ногой — по газам,

другой… а другой просто нет,

и нам не нужны тормоза,

и нечем услышать совет

не птицею тройка летит,

а камнем — по горному склону,

наш путь одноразов — второму

пути уж не быть никогда,

и мёртвые губы

о сжатые зубы

скрипят: «это всё — ерунда»…

половодье

ах, половодье, быстрые воды,

светлые струи, прозрачные вихри

к морю далёкому мчат мои годы,

мне раздвигая дали и шири

и по колено — кусты и деревья,

солнце запуталось в голых ветвях,

вон, поплыла по ухабам деревня,

вон, под водою старенький шлях

сдвинулся мир по весенней тревоге,

что-то случилось? случится? придёт?

спутались вязи, холмы и дороги,

ухает ночью шальной ледоход

вместе с разливом — синь горизонта,

вместе с надеждой — смерти порыв,

первой грозы ожиданье и фронда,

чувств несозревших выплеск и взрыв

ИЮНЬ

в Капернауме

небо чисто, воздух чист,

смел Учитель и речист,

и подгорные и горцы —

«блаженны кроткие и миротворцы»

и в Нагорной тишине

снова слышен голос мне

напряжённым свыше слухом:

«блаженны нищие духом»

Кинерет покоем полн,

вдалеке — рыбачий чёлн,

солнца луч по волнам скачущий:

«блаженны плачущие»

от оливы тень короткая,

речь течёт, тиха и кроткая,

и слова пророчеств истые:

«блаженны сердцем чистые»

дождь

дождь, дождя, дождём, дожде,

по дождю и покрывало,

всё же этих струй мне мало

в моём горе и беде

лейтесь, плачьте, небеса!

я стакан вином наполню,

я свои обиды вспомню

так, чтоб брызнула слеза

утоли мои печали,

утопи их, совиньон,

наяву приснится сон

в фантастических деталях

и по крышам бьёт струя,

хлёстко, больно, впропалую,

в эту завереть тугую

пропаду, наверно, я

пост-ядерно

по небу плывут цветные облака,

радуги гуляют, но бесцветные,

носим образ злейшего врага,

глупые и безответные

атомную пыль закручивает вихрями:

смерч и смерть — синонимы теперь,

мы — народ без роду и без имени,

будем муку вечную терпеть

ненавидимы, презренны и оплёваны —

кроме нас, никто не виноват,

мы одной виной навеки скованы,

и движенья нет у нас назад

что же мы, несчастные, наделали?

и откуда нас гордыня обуяла?

вот, опять от взрывов заалело:

нас во двор выводит погоняла…

ИЮЛЬ

у ковчега

предрассветный полумрак,

мокрый от дождя ночного,

каждый образ — тайный знак

мира дальнего, иного

я один в пустой ночи,

шепчут шорохи и страхи,

иглы чести горячи

как удары на замахе

тихо, пусто, плачут крыши

в непроснувшемся дурмане,

и меня никто не слышит

в нарастающем тумане

в сером небе рваных мыслей

чудится житьё чужое,

облака в дождях провисли

и зовут меня как Ноя…

АВГУСТ

лёгкая облачность

вот и всё — мне пора уходить,

навсегда, насовсем, в глубину,

прерывая последнюю нить,

а они всё плывут и плывут

и небес синева — ни за чем,

если там, впереди, только муть,

сам себе скоро буду тотем,

а они всё плывут и плывут

шрамы памяти быстро затянет,

и стихи мои тоже умрут,

все идеи-проекты увянут,

а они всё плывут и плывут

и зачем приходил, уж не вспомнить,

и куда ухожу — не пойму,

кроной был — а теперь только корни,

что ж они надо мною плывут?

в Измайловском ПКиО

в парке тихо, шепчутся влюблённые,

матерясь в переизбытке чувств,

голуби, от шашлыков холёные,

ходят, раздувая зоб и грудь

дети в розовом, в оранжевом — уборщицы,

в сером — небо, в голубом — мечты,

ивы серебром своим топорщатся,

разнотравны клумбы и цветы

где-то город бредит автострадами,

кто-то в офисах разводит свой планктон,

нынче им приказано быть правыми,

петь под зомби-ящик в унисон

не болит душа — навек отмаялась,

память отпустила тормоза,

мне давно на прошлое покаялось,

с запада ползёт на нас гроза

долгожданный дождь

синие сирени,

голубые грозы,

ливень — не осенний,

как стихи — не проза

шалыми ветрами

раскачало ветки,

в небе оригами —

мусора объедки

как шрапнель — по крышам,

в пузырях и пене,

дождь так явно слышен,

будто в храме пенье

и в душе отрада,

счастье и забвенье,

голоса из сада,

сон и просветленье

мой скелет

болеет мой скелет,

скрипит и еле гнётся

и ходит, как придётся,

на склоне дней и лет

ему нехорошо

вставать и одеваться,

ходить… — куда ему деваться?

— хоть сыпься в порошок

и лишь во снах ему —

скакать или резвиться,

и падать с круч — и не разбиться,

и лихо в стремя на бегу

теперь — скорей бы в гроб,

покоя кости просят,

они всё суетное хают и поносят,

лелея мой опустошённый лоб

ночная гроза

забери меня, гроза,

в свои страсти и стихии:

я в электроэйфории

принял жертвенную позу

как, однако, гром грохочет,

среди ливня-среди ночи:

разорвать в лоскут и клочья

кто-то атмосферу хочет

жертвенный стакан налью

ароматного соаве,

возликуем вместе, аве,

слава буре и дождю

утром встанет благодать

пар поднимется над полем,

ляжет дух земли покоем —

мне опять не умирать

прелесть современной жизни

это так винтажно —

в отпуске — марьяжно,

и совсем неважно,

что всё это накладно

это так гламурно —

бодро и бравурно,

жизнь как гладь глазурна

гладь как жизнь — абсурдна

жизнь проста как репа:

кратка и нелепа,

к умникам свирепа,

патриотам — скрепа

и природа мятна,

очень ароматна,

и судьба невнятна —

это так приятно

старческая бессонница

на спине спят мёртвые, свободные,

видящие небо над собою,

скорчившись — рабы или голодные,

как попало — пьяные, изгои

я не сплю, а значит, я — живое,

не хочу ни подвигов, ни сраму,

вижу небо, но совсем иное,

ощущаю тягостную карму

и проходят в привиденьях годы,

вспоминаются невольные и злые,

и стихов мучительные роды,

тени чьи-то, присно и отныне

я встаю, разбитый и усталый,

по стене — пугливый шорох тени,

что-то напишу, но скверно, слабо,

и с небес неслышно больше пенье

СЕНТЯБРЬ

вот и всё

вот и всё, вот и всё, вот и всё —

облетают последние листья,

дождик плачет мне прямо в лицо,

ветер поздний кружится и злится

в небе старческом — скука, унынье,

плачут сыростью стены, дома,

и метёт чей-то грязный посыльный

мусор в наших пустот закрома

позабыты мечты и желанья,

что там в прошлом? — не видно ни зги,

мы — несчастного рока созданья,

и себе и соседям враги

по расхлябанной, в ямах, дороге

покатилось судьбы колесо:

не карета — разбитые дроги…

вот и всё, вот и всё, вот и всё…

жизнь

(стихи в прозе)

жизнь — это падение:

кто-то с ужасом и замиранием сердца ждёт удара о землю,

кто-то наслаждается своим свободным полётом,

кто-то ищет смыслы и оправдания происходящему,

то-то успевает нарисовать «Сикстинскую Мадонну»

жизнь — это взлёт:

после взрыва пороховой бочки,

взлёт ракеты в неведомый Космос,

взлёт самолёта на тёплый напляженный юг,

взлёт и расцвет фейерверка идей и мыслей

жизнь — это жизнь:

сексуальные копошения и размножения,

процессы гниения и разложения,

сплошная жратва и старение,

борьба за существование и сосуществование

жизнь — это смерть:

более неизбежная, чем сама жизнь,

малозначащий фрагмент небытия,

это то, что отделяет нас от богов и героев,

жизнь — это любовь

оле и свете

я потерял двух сестёр, во всём,

и себя — во многом,

да, конечно, мы все уснём,

идя за ненужным гробом

потеряны две руки

и кусок отвердевшего сердца

в небе птицы чертят круги

равномерно, будто от Герца

я теперь доживаю свой,

пугливо и осторожно,

скоро некто крикнет мне: «стой!»

и мне станет уйти несложно

уйти за сёстрами вдаль,

туда, где не будет печали,

и будет немного жаль,

что меня ведь и здесь не ждали

ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ

квас

холодный, свежий, шипучий,

несладкий, в меру с горчиной,

можно и так, но в окрошке лучше,

а ещё лучше — с мятой и тмином

пиво

первый, жадный глоток — почти до дна,

как восхитительна пряность!

кружка прекрасна, когда не одна,

когда с ней приходит пьяность

лимонад

в минералку лимону отжать,

свежей мяты туда нарубить,

не забудь хоть чуть-чуть охлаждать

перед тем как налить и испить

газировка без сиропа

ох, шипуча-кучерява,

а цена-то ей — копейка,

даже мой карман дырявый

тётке говорит: «налей-ка!»

айс-ти

терпкий зелёный чай,

свежих плодов ароматы,

мяты — слегка, невзначай,

кубикам льда все так рады

швеббс

по пиренейской жаре,

с видом на пёстрый Гюэль,

пью горький швеббс на заре,

старенький Пантагрюэль

шампанское полусладкое

бокал, ещё бокал,

чашечка кофе-гляссе,

глазки, что бьют наповал,

юбочка типа плиссе

коктейль «маргарита»

битый лёд, пломбир, сироп,

что-то алкогольное —

это взболтать всё, чтоб

в мозг пробить убойное

сентябрь на Манхеттене

я был в Нью-Йорке —

даже осенью здесь жарко,

на Бродвее давали «Порги»:

300 баксов и никакой контрамарки

от Сентрал Парк до Свободы

истоптал последнюю пару,

вот так и проходят годы,

словно зловещая кара

кого я любил, давно уж нету,

то ли уехали, то ли в могилах,

оставив плохому поэту

текилу да хаванагилу

я бреду по остатку жизни

шуршащей рекой листопада

в поисках новой отчизны

в окрестностях старого ада

судьба

наша судьба приходит до нас,

но мы её так и не знаем,

это — как полковое знамя:

то ли погибель, то ли наш Спас

неумолима, строга, начеку,

мы ей покорны — без своеволья,

нам только мнится: свобода, раздолье,

выверен миг на житейском веку

дуло к виску или магии круг —

это приказы судьбы, изволенья,

нас не спасают наши сомненья,

наши идеи нам же и лгут

мы умираем: только другие

нашу судьбу узнают — без нас,

нам не услышать фатума глас —

мы по судьбе себе сами чужие

твоё письмо пришло

твоё письмо пришло…

наверно, зря и поздно,

оно, конечно, грозно

и слишком тяжело

твоё письмо пришло…

я, значит, не забыт,

твоих костёр обид

ещё пылает злом

твоё письмо пришло…

пылают гневом строчки,

злым порохом твои набиты бочки,

упрёков — бесконечное число

твоё письмо пришло…

напрасно меня тревожит зуммер,

зане я накануне умер,

тебе — в который раз! — не повезло

ОКТЯБРЬ

ожидание

когда я в ночь впадаю ниц

и пью страдания до дна,

я вижу много странных лиц,

а жизнь, увы, совсем одна

и мне себя не превозмочь,

и время тянется без сна,

и только ночь, глухая ночь

о том, что жизнь опять одна

кому-то — шёпот до зари,

кому-то светится луна,

мне ж в окна — только фонари

уныло светят: «жизнь одна»

возможно, утром солнце встанет,

возможно, дом взорвёт война,

и всё навек куда-то канет

ведь жизнь последняя — одна

открытые настежь двери

я вспоминаю запах южных прерий,

романтику неведомых земель,

шторма, закаты и атоллов мель —

и я открою настежь двери

затихнут в мире люди, птицы, звери,

наступит долгожданный, дивный мир,

и соберутся все на шумный званный пир —

и ты откроешь настежь двери

мы перестанем, нас перестанут мерить,

считать по головам и вешать ярлыки,

и мы в один смешаем языки,

и мы откроем настежь двери

мы будем жить в гармонии и сфере,

дыша свободой, музыкой, стихами,

и небо — и под нами, и над нами,

и нам откроют настежь двери

пицца «три сыра», классический рецепт

хорошо раскатайте тесто,

не жалейте зелёное песто,

пармежано, натёртый лично,

не впроголодь, а прилично,

сверху кладём моцареллу,

нежную как донна белла,

и куда ж без горгонзолы,

её посиневшей доли?

а теперь, чтоб слюной не истечь,

сажаем пиццу в горячую печь,

но не надолго, минут на пять,

только минуты не надо считать,

быстро на стол — бутылки, тарелки,

бокалы поглубже, тарелки же — мелки

сначала — нарежем, потом и разложим,

чтоб порции были друг с другом похожи,

потом — пино гриджо, холоднее, чем финка,

громадный глоток, сразу в несколько дринков,

и в пиццу, в сыры, в наслажденье –зубами…

да что там болтать? — вы попробуйте сами

понятие «человек»

человек — это то, что знает завтра или вчера

как иное, не повторенье,

это то, что видит творенье

уникального вечера, ночи, утрá

человек — это то, что себя не имеет,

человек — это всё человечество

в бесконечности памяти, вечности,

это то, что сознательно сеет

не себя — красоту и законы…

а ещё — смерть, обиды и злобу,

а ещё — эшафоты, зловонье утробы,

в небе ангелов или драконов

человек — это чьё-то исчадье,

что живёт на свою же погибель,

человек сам себе истребитель,

это то, что приносит нам счастье

сожаление

я покидаю себя

и говорю good bye,

не очень-то любя,

просто: прости-прощай

я растворяюсь в себе,

практически без остатка,

и, повинуясь судьбе,

бросаю, как вызов, перчатку

впереди, позади — пустота,

и окрест — тишина, никого,

как напрасно летели года,

как пуста ячея «итого»

и пустыми глазами ловлю

несвершённого длинный обоз,

«я любил, я, быть может, люблю»

— слышу сквозь декорации слёз

БАСНЯ

один пастух, неся от волчьих стай убытки,

решил приобрести овчарку,

но пёс — большой, и деньги тратить жалко,

и мельче, и дешевле — следопытка;

тщедушная и юркая ищейка,

она по запаху волков найти сумеет,

и жрёт совсем немного, что, несомненно, греет:

сама найдёт, что жрать, так что расход — копейки

пасти овец ей тоже не дано:

баран и есть баран, он понимает силу,

а в остальном — не подойдешь и с тылу,

копытом ли рогами — всё равно

история ищейки закончилась вот так:

волков она, конечно же, нашла,

на ужин волчий, бедная, пошла…

к ней нет претензий, но пастух — дурак

НОЯБРЬ

вспоминая Москву моей молодости

я и не заметил:

пролетела жизнь моя,

путь далёк и светел,

в прошлое маня

ну, надо ж так влюбиться,

чтоб ночь под фонарями

в Измайлово из Битцы

шептать «люблю» стихами

я и не заметил —

города не стало,

нет уютных ветел,

и черёмух — мало,

ну, надо ж так влюбиться,

чтоб ночь под фонарями

в Измайлово из Битцы

шептать «люблю» стихами

помните каштаны,

те, на Ленинградском?

помните фонтаны

перед каждым парком?

ну, надо ж так влюбиться,

чтоб ночь под фонарями

в Измайлово из Битцы

шептать «люблю» стихами

пыльными дворами,

по Замоскворечью,

в Елоховской с хорами,

с иностранной речью

ну, надо ж так влюбиться,

чтоб ночь под фонарями

в Измайлово из Битцы

шептать «люблю» стихами

город не стареет —

это я старею,

время нас не лечит,

ни корь, ни диарею

ну, надо ж так влюбиться,

чтоб ночь под фонарями

в Измайлово из Битцы

шептать «люблю» стихами

медному всаднику

жертвенный камень-трапезус

отнят был и осквернён,

долгие списки имён

преданы мнимому бесу

и стоит на священной трапеции,

не попирая, а опираясь на змия,

царь, носящий наскальное имя,

осенённый веночком из специй

проклято место и проклято время,

где святотатством охвачена власть,

хрипом исходит конская пасть,

боль порождает напрасное стремя

…о, сколько вас, надменных, величавых —

на площадях и улицах столиц,

о, сколько медных и железных лиц

изнемогают от чрезмерной славы

последняя грибалка

пахнет на болоте клюквой молодою,

тянутся берёзки к тёмным водопоям,

чахлые абабки на кривульих ножках,

изо мхов белёсых топкие дорожки

выйдешь на пригорок

— над тобой усталость,

клонит в небыть морок,

сил уж не осталось

выцветшее небо, кучевые кудри,

за болотом ели — темнохвойны, мудры,

там на пнях зелёных — мелкие опята,

под хвоёй опавшей — чёрные груздята

просеки всё реже,

за спиной корзина,

ухнет где-то нежить

тяжело и длинно

выйду ль я из леса, к убранному полю?

обрету ли где-то дом родной и долю?

близкие, чужие ль — кто меня дождётся?

только дождь последний надо мной прольётся

радуги не встанут,

журавли не всхлипнут,

кончился мой раунд,

я — один, покинут…

преображение

над Фавором небеса — из бирюзы,

по-над склоном — Малхисéдека могила,

нет на свете ветра и грозы,

всё просторно, глубоко и мило

в знойных кущах — тихий разговор:

«хорошо бы третьего, Илью»,

тают в мареве вершины дальних гор,

ангелы на Землю благо льют

всё замолкло — даже шёпот стих,

и дыхание течёт простой молитвой,

Сѝмон, древний повторяя стих,

словно воин перед страшной битвой

в горнем мире ныне песнопенья,

золотом сияет свет в чертогах,

вот явилось нам Преображенье,

истинное состоянье Бога

прощание с Измайловским парком

вот навалился ноябрь,

тёмный, глухой и предзимний

злая, кромешная ярь,

похороны да поминки

мечутся — снег или дождь? —

страсти и силы лихие,

в парке осыпавшемся вождь

смотрится сиро и хило

жалкий глоток бормоты:

горечь и вонь вперемешку,

бродят чего б тут слимонить коты:

рыбки кусок иль пельмешку

ветер нагнал дребедень,

злобствуя, грешно и каясь,

вот и закончился день,

так и не затеваясь

в Последнем переулке

на Сретенке, в Последнем переулке

мы встретились с тобою ненароком,

звучат в пустой ночи увесисто и гулко

шаги по мостовой, глухой и неширокой

и тени пляшут по опийному притону,

и призраки гуляют в подворотнях,

и чудятся простреленных китайцев стоны,

и шастают ночные оборóтни

от Трубной вверх, где бывшие трущобы

превращены в роскошные задворки:

всё закодировано, перекрыто, чтобы

не допустить явленья местных Порги

мы встретились… два незатейливых прохожих,

два неприкаянных и странных персонажа,

доселе неизвестных, незнакомых

фрагменты погребённого пейзажа

ДЕКАБРЬ

времени

земля полна разлук,

страданий, страхов, мук

и горьких расставаний,

ненужных обещаний

моря полны подруг,

забытых враз и вдруг,

без всяких сожалений,

упрёков и сомнений

и воздух полон бед,

сражений и побед,

здесь молнии сверкают

и здесь надежды тают

а время не полно,

не достижимо дно,

непостижимо время:

знамение и бремя

глядя за окно

жёлтые седины на моей берёзе

на ветру холодном грезят о морозе,

вспоминают лето: с ливнями, грозою,

с утренней росою, с жаждою и зноем

растворилось лето, улетели птицы,

по ночам туманным тёплый август снится,

и хмельные думы по ветру гуляют:

о журчащем марте, о цветущем мае

и в дождях слезливых грусть моя печальна:

смерть приходит с жизнью сразу, изначально,

мы своё рожденье даже не гадаем,

но конец дороги нами ожидаем

плачь, моя берёза, горькими слезами:

обо мне, о смерти, что не за горами,

ты ещё восстанешь после всех метелей,

мне же остаётся — ожидать и медлить

грустно

вот и прошел незаметно

мой самый последний день,

кончается путь многолетний,

и скоро потянется тень

оставшихся текстов и дел…

так кем же я всё-таки был,

и в чём заключался удел

растраченных мыслей и сил?

— ничей и непознанный след,

осколки обид, поражений,

лохмотья знамён и побед,

обрывки ремарок и мнений

пришёл никто, уйду никем:

опять, ещё, пока и снова,

не начатая кипа тем,

не произнесенное слово…

девушкам Серебряного века

Осипу Мандельштаму

шаловлива и кудрява,

ветер и мечты в головке,

речь кокетливо корява,

язычок остёр и ловок

так ли, ой ли, дуй ли, вей ли,

ангел Мэри, в пеньюаре,

пей коктейли

что-то есть от гимназистки,

от заснеженных полозьев,

были мы внезапно близки,

а теперь — лишь отголоски

так ли, ой ли, дуй ли, вей ли,

пани Зося, безодёжно,

ври о Бейле

суфражистка, морфинистка,

вся в глубоком декадансе,

голос, лиф и норов — низкий,

звон гитары и романсы

так ли, ой ли, дуй ли, вей ли,

наша Бася, б… в постели,

шли э-мейли

на авто, в крокет и теннис,

то спросонья, то в запое,

то в беспечной вялой лени,

то в азартном пляжном зное

так ли, ой ли, дуй ли, вей ли,

мисс Анфиса, раз в неделю

жми гантели

2023

ЯНВАРЬ

rocks on my way

камни на моём пути

так тяжелы:

не проскочить и не пройти

мимо любой скалы

эти камни — мои грехи,

мои нехорошие мысли,

злые слова и плохие стихи,

что ненароком вышли

труден пройденный путь,

ещё трудней — впереди,

я не снесу, пусть:

камню лежать на груди

позарастает тропа

к камню, что надо мной,

рядом — других черепа

ловят ненужный покой

возмездие

нет, уж лучше, лучше сразу —

вспышка, грохот, быстрый ужас,

чтобы не таскать заразу,

пригорюнившись и мучась

думать о дотла пропавших,

о потерянных, забытых,

и о тех, нас обокравших

и безвременно зарывших

мы умрём, цедя проклятья:

не богам — себе подобным,

мы — отродья и несчастья,

жертвы собственной утробы

и пускай потом по ветру

пепел наш уносят смерчи

душ погибших кубометры

грузят в вагонетки черти

день на Святой земле

звёзды светят сквозь застрехи,

сено яблоками пахнет,

шёпот, шорох сна и смеха

под прикрытьем бога Яхве

утром росы водопадом

с вечно юного жасмина,

в храме душно тает ладан,

прячется в тени лощина

день в разгаре, в яром зное,

в неподвижности оливы,

горизонт дрожащий строен

кипарисами на нивах

и прохладен свежий вечер,

полон мудрости и неги,

облака пошли на север,

нежно-белые как снеги

забытая мелодия

а музыка умрёт под снегом,

затихнет в памяти моей,

звучавшая когда-то летом

среди пылающих полей

и вспомнится забытая мелодия,

что высекает нежную тоску,

щемящая до боли — вроде я

опять стою на юном ветерку

пусть валит снег, беззвучно и покорно,

пусть всё вокруг бесцветно и бело,

забытая мелодия упорно

стучится сквозь замёрзшее стекло

и я налью — неважно, что и сколько,

я буду пить мельчайшими глотками,

перемежая лаймовою долькой

и этими, забвенными словами