Бесплатный фрагмент - Поэмы

Ермак

Ради исправления приказного устройства, законообновления и очищения нравов сотворил Государь благоверный Царь и Великий князь всея Руси Иван Васильевич в год от Рождества Христова 1565 опричнину. И обрёл народ русский в него веру, собралось Царство Московское с силами на отпор грабителям Севера и работорговцам Юга.

Тогда выращенный при дворе Оттоманского султана Крымский хан Давлет Первый Герай, по указке Стамбула и при поддержке оружием и янычарами, от мелких набегов на Русь и Черкесию за рабами перешёл к полной войне, вознамерившись взять под себя Казань и Астрахань, дабы восстановить Золотую Орду. В году 1571 крымчаки даже сожгли брошенную воеводами-предателями беззащитную Москву. Но на другое лето 25-тысячное русское войско под предводительством князей Михаила Ивановича Воротынского и Дмитрия Ивановича Хворостинина в битве при Молодях разгромило сборную 120-тысячную армию крымцев, турок и нагаев. В том сражении в полку Хворостинина отмечен был казачий атаман Василий Оленин по кличке Ермак. «Эрмак», «эрмэк» на тюркских языках значит — «одиночка», «чурающийся семейной жизни». То же, что и наше «инок».

Сойдясь в ненавиденьи Святой Руси, Султан Стамбульский и Епископ Римский подкупами и угрозами поставили в 1574 году на престол Речи Посполитой трансильванского венгра из рода изуверов-колдунов Батори. Был тот Истван-Стефан Баторий весьма искусен в науке военной, и, получив в наём солдат из многих стран, сумел остановить русских, и за восемь лет отжал на исходные рубежи. А ещё тот Баторий, сам из лютеранства перейдя в латинство, запустил и укрепил в Польше и Литовской Руси иезуитов, лютых врагов Православия.

Под началом князя Хворостинина прослужил Ермак в опричных войсках десять лет, бился против Шведов, Поляков и Литовцев, освобождал Русь Киевскую. От князя научился он полководческому искусству. Надобно напомнить, что Дмитрий Иванович Хворостинин по своим временам был непревзойдённым военачальником. Стратег нового мышления, он задумывал сложнейшие построения и переходы для войск по ходу боя, хитроумно используя лёгкую артиллерию вкупе с передвижной крепостью — «гуляй-городом». За свою жизнь не проиграл Хворостинин ни одного сражения, даже в противостояниях с десятикратно превосходящим противником. за талант свой, храбрость и преданность Дмитрий Иванович был любим Царём, и, хоть княжеского рода, но захудалого, поднят Иоанном Васильевичем до воеводы Большого полка через опричнину, в обход родословных препон. В той-то опричнине сошёлся Хворостинин с тоже призывником первого набора, человеком святой веры и непреклонной верности Строгановым Аникой, богатейшим промышленником, прозорливо оплачивающим многие начинания Государя.

В 1563 году, вырезав род местных правителей Тайбугинов, в Сибирской столице Искере воцарился жестоковыйный Кучум, сын одного из последнего ханов Золотой Орды Муртазы, внук Ибака — повелителя Тюменской и Большой орд, потомок самого Чингисхана. Вступая на Искерский престол, Кучум подтвердил Руси ясачное подданство Сибирского ханства, но, видя завязанность Москвы в дальних войнах, скоро обнаглел и дань платить не стал. А потом и вовсе замыслил воровской союз с ногайской Большой Ордой и Казахскими ханами для большого похода на Русское Царство. Сам бы Кучум по низким северным перевалам Урала ударил на Пермь, и далее — на Псков и Новгород, а южные орды через Башкирские степи вышли бы на Астрахань, Казань в помощь к взбунтовавшим уже черемисам.

Наследник земель и заводов Прикамья и северного Зауралья, внук почившего Аники Максим Яковлевич Строганов, хоть и был с двоюродным братом Никитой тоже вписан в опричники, но в младший набор, и не имел прямого входа к Царю. Потому с доносом о Кучуме, готовящем удар в спину Москвы, обратился он к доброму другу своего деда, воеводе Большого полка князю Хворостинину.

Случилось сие в самое начало 1582 года — шли беспрестанные многоместные бои от Псковы до Днепра, и у Хворостинина не было свободных сил. Поэтому призвал князь своего опричного сотника и казачьего атамана Ермака-Василия Оленина, и наказал тому отправляться на Яик, дабы набрать там вольных охочих людей под расчёт из ханской кучумовой казны, буде Искер у того захвачен. На Яике Ермак нанял две станицы — двести казаков атамана Брязги и триста казаков атамана Кольца, и отвёл их к Строгановым.

К тому сроку братья Строгановы выкупили из крымского плена триста немчинов — венгров, шведов, германцев и поляков — мастеров пушечного и ружейного дела. Снаряжённый отряд выступил на ладьях из Кай-городка осенью того же1582 года. И понятно, что ни о каком завладении страной, просторами превышающей Московскую Русь, речи даже не заводилось! Задача перед столь невеликим, хоть и составленным из лучших стрелков и рукопашников отрядом стояла остро ножевая: войти-проникнуть в Сибирскую столицу и убить клятвопреступника хана Кучума, тем расстроив готовящееся вражеское объединение.

Выросший на реке Чусовой и потому хорошо знающий места, Ермак провёл тяжело нагруженные лодки с людьми, оружейным запасом и фуражом в обход торных речных путей мелководьем, по возможности прижимаясь к Уральским горам. Такой хитростью отряд пропустил мимо себя тумен в десять тысяч, вышедший на грабёж Пермской Руси. Об том нападении искерских татар с пелымскими вогулами на русские городки и сёла и наябедничал в Москву Чердымский воевода. Не посвящённый в планы Хворостинина и Строгоновых, воевода требовал царской кары ермаковским казакам за набег, что, якобы, раздразнил «мирных» татар.

Ермаковцы же, перезимовав скрытно, вдруг да появились весной в самом центре ханства. В несколько сражений разбили они разрозненные силы Кучума и захватили столицу Сибири Искер-Кашлык. Услыхав о том, поспешила Большая орда подтвердить своё верноподаничество Москве, и башкиры уверили в вечной дружбе.

Да только не смогли казаки исполнить главной задачи — обезвредить-убить вора и зачинщика противорусских происков — хана Кучума…

Отправив в Москву самого грамотного из соратников, молодого атамана Ивана-Черкаса Александрова, Ермак выслал в казну найденный в Искере задолженный ясак соболями, бобрами и лисицами, да пленённого им татарского полководца Магомета-Кули, с известием о возвращении Божьей милостью Сибирского царства под государеву руку.

С радостью Царь Иоанн Васильевич простил покаявшихся разбойников из отряда Ермака, в первом числе — атамана Ивана-Кольцо, прежде много прегрешившего против Государя на Волге и Яике. Так же повелел Государь щедро наградить Василия Оленина со товарищи.

Но не случилось Иоанну Васильевичу увидать укреплений своих владений на Востоке. Не завёл он острогов-крепостей по Тоболу, Иртышу, Оби и Томи, не отправил за Камень ни служилых людей, ни купцов, ни попов, ни хлеборобов оживлять дальние пределы Руси. Скончался скоропостижно и загадочно. Сын же его, Царь Феодор Иоаннович в дело не вник, и посланный, было, к казакам в помощь полутысячный отряд стрельцов, не имея должной одежды и припасов, в первую же зимовку вымер от голода и стужи.

Кучум, палимый природной злобой, всю оставшуюся жизнь свою посвятил мести. Более всего мучил его отказ в помощи родственника-шейбанида Абдаллах-хана Первого, повелителя Ташкента, Бухары и Ферганы. А дело было в том, что прознал Абдаллах-хан про англичан, что, получив от Строгановых отпор на Двине и Каме, искали корабельный проход в Обь. Предполагали де те английские купцы вывозить китайские товары в Европу по Иртышу и Оби, прокинув прежние караванные пути до Чёрного моря. Потому Абдаллах со своими советниками и порешили, что лучше отдать Сибирский юрт врагу Англии Руси, чем потерять основные свои доходы.

Гордыня язвила душу и тело бесприютного Кучума, не давая покоя ни днём, ни ночью. И через много лет, почти слепой и глухой, нищий и преследуемый теми, кого убивал в прошлом и унижал, слал Кучум ответ своим детям, давно уже служащим Белому Царю и призывающим отца к себе на упокоение старости: «Вы — князья, вот и служите. А я — Хан!».

Опираясь на дружбу и уважение настрадавшихся от южных захватчиков местных вогульских, остяцких и татарских владык, целых четыре года малочисленный отряд Ермака удерживал в законе и справедливости народы Сибирского царства. Вовремя предупреждаемые князьками-тарханами, казаки молниеносными вылазками не позволяли врагам Руси сосредоточиться, собраться. Но теряли-хоронили товарищей после каждой такой сечи или подлых засад, то и дело творимых кучумовцами, и сокращались-таяли числом, а потом лишились и своего славного предводителя…

Только при Царе Борисе Феодоровиче Годунове начала Сибирь осваиваться основательно.

МАТЕРИНСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, сынок, спи, сынок,

В небе Лось-Шестиног.

Муж-Луна в зелёный бубен

Закликает ветерок.

Спи, спи, спи.

Спи, сынок.

Лебедь спит, спит Медведь,

Перестал родник звенеть.

Ночь строга,

Спит тайга.

И тебе заснуть пора.

Завтра раненько с утра

Солнце-Бабу нам встречать,

Мёдом росным угощать.

А пока всем дружно спать.

Спать, спать, спать.

Спать.

Сыночек-Василёчек мой! Спать, спать, спать…

Что ж время быстромётно так? Спать, спать, спать…

Едва засуетилась я, как люлька раскололася,

А лишь отец заторился, так ты сломал кроваточку

И в балку потолочную упёрся головой.

Сыночек-Василёчек мой! Спать, спать, спать…

Зачем ты вырос наскоро? Спать, спать, спать…

Зачем грозишь покинуть нас и отчий дом с добром?

Сыночек-Василёчек мой, остался бы малюточкой,

Ещё бы на годиночку, хотя бы на одну!

Тебе в судьбу вплетала я овсяные соломинки,

И пуповину прятала под лиственный порог.

Когда сосцами вспухшими тебя я сладко сытила,

Живицу солнцесмолую всосал ты с молоком,

И землянику с мёдами, и дух цветов полуденных,

И небо в белых рябинках, и чуткой рыбы тень.

Пески земли Прикаменной в твоей крови растворены,

Течёт по жилкам чистая водица Чусовой.

Сыночек-Василёчек мой! Спать, спать, спать…

Гусёнок-лебедёночек… Неужто всё напраслина?

Кукушка просчиталась ли, глухарь ночей не счёл —

Едва-то отвернулась я, отец чуток рассеялся,

Как оборвал ты вязочки и вышел за межу.

Куда, красавец-умница? Куда, силач-поленица?

Куда походкой лёгкою, в какие казаки?

Сыночек-Василёчек мой! Не уходи в то марево!

Не уходи в невиданность, в неслыханность, к чужим.

Ну как же я покрою там гусёнка-лебедёночка,

Тебя, мою малюточку, обороню от бед?

Как я, уж слабосильная, рассею тучи чёрные,

Как я, уже негромкая, до тех краёв мороженных

Сумею, сноровлюся как, в ту ночку докричать:

«Сыночек-Василёчек мой! Не спать! Не спать! Не спать!!

Кромешно воры близятся! Не спать! Не спать!!

Убийцы скрытно тянутся, сыночек-Василёчек мой,

И речка бурно крутится — не надо спать!!»

Сыночек-Василёчек мой…

В небе Лось-Шестиног —

Ты не спи, не спи, сынок!

Муж-Луна в зелёный бубен закликает ветерок…

Ты не спи! Не спи, сынок!

Ночь строга, спит тайга…

Не слыхать шагов врага —

Ты — не спи!!

---

ЦАРЬ ИОАНН ВАСИЛЬЕВИЧ ГРОЗНЫЙ

Всемогущия святыя

и живоначальныя Троицы,

Отца и Сына и Святаго Духа

во единстве покланяемаго, истиннаго Бога нашего

милостию сподоблены мы, смиренный Иван Васильевич,

нести крестоносную хоругвь Православия на Российском царствии

и во иныя многи царствах-государствах, великих же и малых княжествах.

Обручил Господь юнца со державою…

Поручил дитя тяжким скифетром.

Отрок сел на стол с вещим сирином.

В малолетие сиротливое,

В худотелие немощливое.

Посредь алчных псов, лихоимщиков,

Свар и смут мятежных зачинщиков,

Меж воров-бояр, меж поместников

Агнец кроткий встал против резников.

Обручил Господь юнца со державою —

Поднял скорби я вкупь со славою.

Мне ль не знать, каково оно сиротствовать…

Иль напомнить об одинокости?

Но не бросил Данила в кротости

И не кинул Ивана в слабости,

Господи, по Твоей всё благости!

В прозорливое назидание —

Не искать греху оправдание.

Не искать от добра барышности

Не топить свой страх в льстецкой пышности.

Мне ль не знать, каково оно сиротствовать?

Через то научен господствовать.

Милостью, Господи, твоею милостью!

И не похотью, а породою

Ставлен я царём, воеводою,

Ставлен судиёй и учителем,

И указником, и смягчителем.

Ставлен я Тобой, Господи,

Житиём своим творить проповеди.

Быть отцом для всех равнолюбящим,

Нетерпимо злотворцов рубящим.

Милостью, Господи, твоею милостью…

Кровоточною изъязвимостью…

Грозный Ангеле!

Возвести ми конец мой,

да покаюся злых своих дел горько,

да отрину от себе всякое бремя греховное.

Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго.

Даруй ми, Ангеле, свое пришествие и напои мя чашею спасения.

Да весело потеку во след твой с молением — не остави мене сира.

Черни ли ведать воле́нье Господнее…

Не земным рядить, кем мы прожили —

Сердце царское в длани Божией.

Слышу в вышних я воструб голоса —

Не спадёт с моей главы волоса,

Не ужалит ад моей пятицы.

На Литве иуде не спрятаться,

Христогонам смерть всюду лютая,

По грехам людей земля рудая.

Черни ли ведать воленье Господнее?

Зреть ли кому вериги исподние?

Русь моя, дщерь моя, и славутница…

Царь тебе миропомазанный —

Оберегщик и страж заказанный,

Страж недрёманный добродетелей,

Душехранник сквозь лихолетия.

Чистотой твоей век заботиться —

На Суде с меня страшно спросится.

Власть моя что клеть золочёная:

Русь — невеста Христу речённая.

Русь моя, дщерь моя, и славутница,

Выжгу я в тебе бесопутницу…

Выжгу-вырублю, до костей псом выгрызу…

Жезлом выбью дурь, палом выкурю,

По грехам вложу в клещи мытарю.

Как парша ползёт рать бесовская —

Ересь папская да жидовская.

Кто, как Царь миропомазанный,

Исцелитель на то посаженный,

Остановит смерть встречной смертию,

Осечёт соблазн твёрдосердием?

Выжгу-вырублю, до костей псом выгрызу…

Русь до святости саблей выскоблю.

Тело мое

изнемогло,

и дух болезнует.

Струпы душевные и телесные умножились,

и нет врача на земле, что б нашёл исцеление для меня.

Ждал я, кто со мной воскорбит, но нет никого. И утешителей не сыскал я.

Так воздали люди мне злом за добро, за любовь же непримиримой ненавистию.

Царь игуменом стал за землю Русскую…

Да не ис пола эти, деспота!

«Исполать» ваша лживо мерзкая:

Настоятели погрязли в вотчинах,

Пересуды заушно склочные.

Иноки аль ростовщичники —

Кто толкнул Ивана в опричники?

Свёл задруг святою порукою

Что б молитву творить сугубую?

Царь игуменом стал за землю Русскую

И пошёл с помелом, псов уськая.

Милостью, Господи, твоею милостью

Новая почалась история:

Преклонились Казань с Ливонией,

Астра-хань с Мордвой, с Черемисами

Понесли ясак — меха с ризами,

То Руси ко свадьбе прида́нное

Ей к очелью подвеска славная.

Глянь, Жених-Христос, как с лампадою

Ждёт невеста Тебя, честью радуя!

Милостью, Господи, твоею милостью

Воссияла Русь сквозь тьму истиной.

Ополчилась тьма на Царя Московского…

На едиственно Православного.

И султан, и папа тщеславные

На Россию зевы разинули,

С двух краёв своих рати двинули.

Двадцать лет уж война-побоище

Обращает мир в пепел-гноище.

Шведы, крымцы, литва с ногаями,

Мои земли людом истаяли.

Ополчилась тьма на Царя Московского…

Ангел выжег сердце отцовское…

Тело моё

изнемогло,

и дух болезнует…

Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго…

нести крестоносную хоругвь Православия на Российском царствии…

---

ХАН ДАВЛЕТ I ГЕРАЙ

Орду вёл из Крыма — сто двадцать тысяч! Крымцев, ногаев, осман, янычар…

Сто тысяч убиты, в урусах забыты… В джана-душе зацвёл анчар.

Ночами знаком беды восходила, горем грозилась звезда Кейван.

Под Молодью головы в пыль обронили мои Хаспулат и Шардан.

Я слышу стоны своих пехлеванов — зачем не умер тогда я сам?

Сынов своих вижу смертные муки… Меня, Джабраил, зачем спасал?!

Батыры Орды слегли вдоль Пахры… Горы мёртвых вовек не убрать.

Кефе не видеть рабов-кафиров, рабынь-христианок Стамбулу не знать.

Над горькой полынью призыв на молитву, звучит одинокий азан.

Не скоро родятся в аулах галибы, что б вновь полонять москвитян.

Орду вёл из Крыма — сто двадцать тысяч… Сто тысяч слегли без могил…

Сто тысяч ногаев, османов и крымцев Кейвану в урок заплатил.

---

ИСТВАН БАТОРИ — КРОЛЬ СТЕФАН

Gloria dare petram! —

Участи слава!

Посмевшая принять порфирный

Константинополя черёд

И своенравно весть свой род,

Не внемля «Городу и Миру»,

Наследничеством византизма

Московия обречена —

Infernum tuleris, страна

Лукавой тьмы и фанатизма!

Века борьбы, века тиснений,

Века бескомпромиссных битв.

Вражды, проклятий и молитв,

Торгов, интриг, отрав, растлений…

Но вот свелись и срок и место —

Захлопнут ортодоксов мир

Внутрь ятаганов и секир

Последним отступом над бездной.

И срок и место без сомнений:

Зажат гяур и еретик

В кругу разгневанных владык

Орд, султанатов и империй.

---

Стокгольм и Прага… Лютер, друзы…

Шираз и Рим, Сарай и Гданьск…

Социст и суфий, францисканск —

Все, все сошлись в одном союзе,

В желанье гибели России.

В решимости стереть с земли

Её погосты и кремли,

Её ученье о Мессии.

Right: aethiops non albescit —

Нет, эфиоп не отбелим.

Славянством status не вместим,

Медведя папа не окрестит.

Iumenta rex, domin servorum!

Скотов владыка, царь рабов, —

России свалкой быть гробов,

Тебе прослыть кровавым вором!

Боец и маг — того не зная —

Из рода древних колдунов,

Я избран средь Шомье сынов

Синклитом истинных хозяев.

Рожденьем венгр и лютеранин,

Османской силой Польши Кроль,

Я — сублиматор тайных воль:

Я — сын Imperium Romanum

---

И сателлит Magna Soldanus…

Из Трансильвании щелей

Меня ввели в ранг королей,

Что б яды все сочетовались.

Лишён наследников, и права

Прокладывать свою судьбу,

Я принял ордер на борьбу

С московской дерзкою державой.

Предназначение моё —

Сжить православную вселенскость —

Потомков Рюрика надменность

Закончит мною бытиё.

Во мне все ненависти слиты.

Все ярости, что до тоски,

Змеиной вязкою в тиски,

В клубок вокруг души завиты.

Всего лишь слово бесит — «русский».

Только звучанье — «московит».

От них мне горло леденит,

И ворот делается узким.

---

ОЛЕНИН ЕРМАК-ВАСИЛИЙ ТИМОФЕЕВИЧ

Родина… Радость… Родник. Сенокосы…

Родина снегом по грудь и до крыш…

Майские ветры, ливнёвые косы.

Неба ночного краплёный черныш…

Сказки с лежанки такие густые

Тянутся, тянутся, сладко сопят.

Люди лесные и звери святые

Любят и люлят сопрелых ребят.

Всполохи тихо под печью рябят.

«Кровь наша с века свободолюбива» —

Прадед и дед из кукушкиных гнёзд. —

«Доля ж бродяг не особь прозорлива,

Слишком подвластна вычурам звёзд».

Где оно, счастье? В каком государстве,

В княжестве или станице какой…

В чём оно, сладкое, — в барстве? в бунтарстве? —

С памятью выжженной да воровской

Прадед истаял теснимый тоской.

Дед не нажил ни сохи, ни толкуши —

Лишь старобылки да байки в углу.

Так что, исклёван жар-птицами в душу,

Батя невесту привёл из вогул.

С битвой, с погонею дочь Куучая

Выкрал бийкему аж с Конды-реки.

Днями Аима упорно молчала,

В полночь чуть слышно под бубен пурги,

Голосом робким себе напевала.

Пела Аима о братьях-медведях,

О шестиноге-лосе средь планет…

Куклу слепую согрев на коленях,

Пела жежёнка в четырнадцать лет.

А через год те же самые песни

Русскому сыну баюнила мать:

«Тётушка-солнце кочует вдоль бездны…

Утром встречать, да росой угощать…

Всем же пока засыпать. Засыпать»…

Где падёт доля туме-полукровке?

Мать из кочевий, бродяга отец…

Спуда нет в доме по силе-сноровке —

Первый в походах пластун и гребец!

Вешний восторг ледяные заторы

Брал наводненьем, взметая лузгу, —

Бегали юркой ватажкой за горы,

В тайны Югры, в ведовскую тайгу

Чудо влекло под цветную дугу.

Родина… Радость. Захлёбная сила,

Что возносила стрижом в облака,

За погорелье малиной манила,

Август ловила на нить паука…

Отроки полднем острожили щучек.

Листьев шершавный последок кружил.

Капли шиповника между колючек.

В черни узорочнья водрослей-жил

Глыбой зелёной налим-старожил…

«…Издалеча-далёва, из-за гор-гребней, по-нда чисту полюшку

Пролегала поршёная дороженька, таборами-обозами торная.

Что никто по той дороженьке дондеже не прохаживался,

Никто следочку живого по широкой поныне не прокладывал.

Только шли-прошли казаки с моря синего, со лихою своею добычею…»

Как уманили, на чём подвертели,

Сказкой-арканом какой увели

Вольные люди казацкой артели

Яицкой дикой и гордой земли?..

Сабля, шишак, епанча и топорик,

Ладанка Божья, чеснок-чертогон —

Ладный сердюк встал — и ловок, и боек,

Учится сходу и держит закон.

Братство такими растёт испокон.

«…Не былиночка-то в диком поле одинокая шатается —

Молодец казаченька во поле том гуляет-потешается,

В одной тоненькой на плечах холстяной рубашечке.

У рубашечки той рукавчики-то наверх подзасучены,

Алой кровью бусурманской позабрызганы…»

Струги под парусом, струги на греблях —

Волга до Каспия, Дон в Аузак —

Лёгким проходом по степям и в дебрях —

К персам и в Крым по кровавый ясак.

Лето за летом — жестокие сшибки,

Год через год — чья-то гибель иль плен.

Кабы был алчен, да жлобен не шибко,

Пивом-вином и гульбой не растлен.

Лета да годы — война без измен.

«…По степи, степи, по Яик-реке, возмогался добрый молодец,

Он друзьям казакам так наказывал: «Вы, друзья мои, все товарищи,

Старопрежние, вы, приятели! Понесет вас Бог на Святую Русь,

На Святую Русь, в нашу сторону — отнесите отцу с моей матерью

Разнизкой мой поклон до сырой земли»…»

Сходит ухарство, вступает смущенье.

В каждой могиле товарища мга…

Разве на то было благословенье —

С дома бежать догонять облака?

Виданы страны и слыханы песни

Разных языков и многих родов.

Степи и горы, сады, чернолесье —

Судеб без счёта, без чести следов…

Что же в мошне пролетевших годов?..

«…Как на Волге, на реке, да на Камышинке казаки, братцы, живут, люди вольные,

Все донские, гребенские со яицкими: «Ой вы, братцы мои, атаманы-молодцы!

Да уж крепку думушку заедино подумайте: как проходит у нас лето теплое,

Наступает, братцы, зима холодная; куда, братцы, мы зимовать возьмем?"…»

Вызнаны тонкости все ратоборства:

Выжить — убить — изнурить — полонить.

Выверен вес озорства и упорства,

Силы в завидок… Да что впереди?

Нет, не изменник, не клятвопреступник!

Просто не то всё, всё просто не так.

Слишком ли правый, излишне ли умник —

Тяготно стало средь вольных ватаг.

Кличка права — одиночка-эрмак.

«…Не былиночка-то в диком поле одинокая шатается —

Молодец казаченька во поле том гуляет-потешается…

В одной тоненькой на плечах холстяной рубашечке…»

---

КНЯЗЬ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ ХВОРОСТИНИН

Мы по роду Ярославичи, триста лет слуги московские,

но не знатностью, не золотом, имениты больше верностью,

честью княжеской непятнанной,

правдолюбием

да прямостью.

Отцы-прапрадеды, порода Хворостины —

соколий верхогляд с кабаньею щетиной…

Что видел я? чему обучен? что умею?

Вести войска на сечь в Степи, на брань у Свеи,

броски, походы в неисчётность вёрст —

о три коня или пёшком. Да артиллерий

обозный, вечно отстающий хвост.

Не во отчины наследные, ни для местного кормления

лили кровь свою родители на четыре вражьи стороны,

положили животы отцы

под Руси оплот,

в бессмертие.

Война в преемствие… Оковы иль призванье? —

Отцовий панцирь да тесак в образованье…

И да, и нет… «Да» — смерти насмотрелся до икоты.

«Нет» — не для хвальбы иль хабары-щедроты.

Война моя — вериги, жадный пост,

она — сердечное стремление в высоты

на коих мир бесстрастен как погост.

Чтоб стоять Руси перед Господом, распевать псальмы и акафисты,

Вертограду-Ирию вратарницею, Свету-Фавору глашатайницей —

нами держится

Православие.

В шатре и у костра, в начале, на исходе,

война — юродская молитва о народе,

без ладана, без сладких слов, звериным стоном

молитва о земле, задуманном, свершённом,

о градах, о воздухах на заре,

о милости, плодоношеньи, о законном

и право нами правящем Царе.