Бесплатный фрагмент - Подступы к стихам

Здравствуйте, Александр! Прочел Ваши стихи. Скажу сразу: пока это ещё не настоящие стихи, а только подступы к ним.

А. С. Кушнер, 1 ноября 2018 г.

Предисловие

В полной мере осознавая оказанное мне доверие написать чего-нибудь напутственное к «подступам», я хотел бы поведать уважаемому читателю о тех величественных мыслях, которые возникли у меня после прочтения.

Быть может, поэты не нужны. Намного больше нужны стихи. Без стихов, без поэзии остаются флуктуирующие от животного к сверхчеловеку люди и жизнь как непоборимый факт. Люди сами затомят себя и растерзают, если верить Платонову, и лучшие упадут мертвыми в борьбе, а худшие обратятся в животных. И, кстати, в финале «Скотного двора» скоты неотличимы от людей.

По-своему к поставленной проблеме подходит и стихопряд Егоров, представляя нам человека в своей онтологической основе как «пустоту, искаженную внутренним миром». Может ли человек выродиться наконец в «чистую» пустоту, минуя бюрократические препоны мироздания, которое притом заражено излишним демократизмом? Из своей претензии Егоров выводит собственную идиллию, отворачивается к пределам собственного сада, где вода течет вдоль стволов. И это лишь плоды размышлений от одного подступа.

Вообще, набор тем, просвечивающий при вдумчивом чтении, пестрит как профанным/обывательским взглядом на типичные вещи, так и сакральным. И те места, которые я счел нужным записать в сакральные, наполняют мое воображение чудесным и волшебным. А считывать чудесное и волшебное способен только человек, никак не животное. Поэтому мы следуем за каждым образом и ощущением автора, следим за каждым его подступом и завидуем могучему его воображению.

Егоров, приросший к граням литер, не страдает избытком художественности, не щеголяет изобразительностью ради изобразительности — он исследует феномены смерти, будущности и стихии, поскольку творец — это медиатор стихий. Либо медиатор стихий, либо полное дерьмо. Третьего варианта нет.

Виталий Чебунин, 10 февраля 2020 г.

У/У

Памяти моей бабушки

Суета всех последующих лет

заключается в тяжкой неволе.

У одних под ногами — паркет,

у других — изумрудное поле.

О, душа! Скоро кончится срок.

Все узрят, как ни странно, впервые:

у одних над башкой — потолок,

у других — небеса голубые.

Суета всех последующих лет

заключается в поиске знаков.

У одних, у других… Что за бред?

Наш исход без того одинаков.

Alea jacta est

Уже июнь. До судорог в кистях

пытаюсь лезть по скользкому канату

Внизу — весна, прошедшая впотьмах.

Что наверху? Признанье, слава, дата

триумфа, ах!

Как доползу, мгновенно пропадёт

боязнь того, что дар меня покинет.

Авось Олимп (высо́та всех высот)

навстречу мне когда-нибудь низринет

запретный плод.

И я борюсь. Схватившись за канат,

мозолю рук невинные ладони.

Уже июнь. Семь лет тому назад

я начал эту долгую погоню —

меня простят.

Коль упаду, останется пятно,

верней сказать, раздавленная клюква.

Зачем тружусь? По-прежнему темно.

Всё озарит единственная буква:

лихое «О».

Окружность знака станет роковой

(его границы — согнутое жало!),

поскольку жребий, брошенный судьбой,

не изменить — во что бы то ни стало —

своей мольбой.

Рывок, рывок! Едва ль со стороны

заметен я, так тянущийся к цели.

«Сизифов труд! Поэты не нужны!» —

орёт душа. Сомнения на деле

подтверждены?

***

«Всего наилучшего, твари!

Желаю подохнуть в угаре!» —

сказал бы, наверно, другой.

Но я же, учтиво простивши,

слагаю нейтральные вирши,

рифмую труху с чепухой.

«Прощай, никудышное дело!

Эвтерпа совсем обнаглела!» —

сказал бы, отчаявшись, N.

Но я, несмотря на насмешки,

бросаю стихи, как полешки

в горнило больших перемен.

∞

…В осенней полумгле

сколь призрачно царит прозрачность сада,

где листья приближаются к земле

великим тяготением распада.

И. А. Бродский

Двадцатая осень. Двадцатая (!) осень.

Давай же опавшие листья подбросим,

жалея заранее их красоту.

Представь: перед тем, как ударятся оземь

они — на лету —

закрутятся знаком восьми, бесконечности.

Хороший предлог, чтобы речь вести, бред нести.

Помимо промозглого этого парка,

в котором читал я, допустим, Ремарка,

а также Набокова, Эдгара По —

листва, выражаясь по-пушкински ярко,

рассыпана по:

сырейшим аллеям, пропитанным грустью,

границам реки, что торопится к устью,

булыжникам, лестницам, шумным дворам.

Но мрачный Иркутск не чета захолустью.

Действительно, там —

в далёком Хилке, всё намного обильней.

Сам город является спудом, давильней

(а кто ещё выжал природную мощь

из муниципальных берёзовых рощ?).

P. S. Не бойтесь, мы выясним скоро,

подбросив руками нецельный ковёр,

что части его не построят узора

лежачей восьмёр…

Фонарь

О фонарь, соглядатай встреч!

Скольких ты освещал прохожих?

Запах тут, как в местах отхожих,

но охота на землю лечь.

Ты — маяк, проводник к мечте.

Как уйти от смертельной кары?

Под тобой целовались пары,

то есть рядышком, в темноте.

«Дорогая», «Прости любимый» —

все слова принимает высь.

Только вонь, словно дух незримый,

говорит им: «Достали! Брысь!»

О фонарь! Разве смысл есть

в том, чтоб нам освещать дорогу?

Просто я не пойму, ей-богу,

как лучи воедино плесть.

Ибо мысль — это тоже луч,

ну а мозг — небольшая лампа

(если б я убежал от штампа —

стих бы был не настолько жгуч).

Расскажи-ка стальной гигант,

что тебя временами гложет?

Постоянные драки банд?

Или крики детей, быть может?

О фонарь! У меня озноб.

Потому как в подлунном мире,

чтоб сыграть на бессмертной лире

нужно рано ложиться…

В гроб.