Бесплатный фрагмент - Подставка для луны

Глава 1

Под тяжестью шагов приминалась трава. Заметно, но как-то совсем беззвучно, хотя к беззвучию этому давно уже стоило привыкнуть. Сколько лет так, десять примерно? Да, наверное, десять, если считать весны.

Для лесного духа он был тяжеловат, чуть медлителен и саму малость неуклюж. Впрочем, не только он: все связанные с камнем именно такие. Даже на людей влияет род их занятий, что же тогда говорить о духах, которые меняются гораздо быстрее, сообразно происходящему вокруг.

Пробираясь сквозь густой кустарник, которым поросла часть леса, выходящая в этом месте на небольшую опушку, он побрел еще медленнее. А затем, выбравшись из густой паутины июньской зелени, и вовсе остановился.

Не то, чтобы каменник устал (да и мог ли он вообще чувствовать усталость), скорее, ощутил потребность собраться с мыслями и решить, куда ему отправиться дальше, отчего на минуту замер, безучастно разглядывая ладонь, серо-бурую, с тонкими прожилками горного хрусталя, в которых всеми возможными цветами играло полуденное летнее солнце. Вкраплениями самых разных камней и пород было усеяно все его тело, но хрусталь, пересекающий правую ладонь прямиком там, где у людей расположена линия жизни, был самым заметным напоминанием о том, что прошлое его существование прервалось как-то уж слишком быстро.

Он во всех деталях помнил, что тогда произошло. Сердце и раньше шалило, а потом и вовсе безо всякого повода решило, что с него хватит. Провал был только между моментом падения и тем мигом, когда каменник оказался на краю леса. Тогда он подумал даже, что спит, только странный сон этот никак не заканчивается.

Не сказать, чтобы обживался он долго: человек быстро ко всему привыкает, а душа — это разве не человек в его самом первозданном виде, без мишуры, грима и масок? Поэтому дальше все сложилось просто, хотя и поначалу странно для него самого: теперь он отвечает за камни. Сторожит их потому, что так нужно, и потому как заняться этим больше некому. Предшественник исчез до его прихода, отчего роль эта была, в некотором смысле, для него предопределена. И, что более всего удивительно, она ему даже понравилась: вынесенная из детства любовь к горам и пещерам, к разноцветной породе, их слагающей, странным образом проявила себя и совпала с новым занятием.

О своем прошлом каменник помнил, хотя и смутно. И все же ни разу ему не захотелось вернуться, а со временем перестало быть интересным и то, что происходит в его отсутствие. Единственным, что время от времени беспокоило каменника, был вопрос о причинах попадания сюда. Ведь здесь он уже был раньше, в прошлой своей жизни, видел эти места, даже полюбил их. Не потому ли оказался здесь?

Впрочем, постоянные размышления об одном и том же рано или поздно надоедают, даже если мысли эти не дают покоя и возвращаются от случая к случаю, часто совершенно неожиданно и не к месту. Потому каменник вспомнил лучшее средство отвлечься из всех, какие он знал. Средство, о котором еще в прошлой жизни рассказал ему один из друзей. Он огляделся вокруг, неторопливо и сосредоточенно рассматривая каждую деталь окружавшего пространства.

Перед ним открывалась небольшая опушка, хорошо знакомая и совсем недалеко лежащая от груды камней, ставшей его любимым пристанищем. Строго говоря, назвать эти камни домом было бы не совсем верно, но если и существовало такое место, где он любил коротать время, то им была как раз большая насыпь валунов, изрядно углубившихся в землю за века своей неподвижной жизни, заросших лишайником, а местами даже мягким зеленоватым мхом.

Но отсюда камней не было видно: их закрывали стволы деревьев и прораставший под ними густыми пятнами кустарник, через который только что пришлось пробираться. Зато сама опушка была видна насквозь: покрытая высокой травой, под которой пряталась земляника, с редкими, но столь заметными мазками полевых и лесных цветов, она была одним из немногих мест в округе, где лес расступался, открывая дорогу дождю и солнечному свету. Над ней же, между древесных крон, невысоких березовых и лежащих совсем в вышине сосновых, проглядывал осколок чистого неба, выбеленный ярким светом стоящего в самом зените полуденного солнца.

Сколько времени каменник стоял вот так, разглядывая каждую травинку, каждую деталь огромного цветущего ковра, сказать сложно. Хотя, по всей вероятности, было это очень и очень долго. До того момента, пока внезапно не затихли и не растворились в прогретом воздухе все привычные для леса звуки. Все, кроме едва слышного шелеста.

По щеке скользнул лепесток, едва заметно огладив неровность камня. Потом другой. Третий и четвертый пролетели перед глазами, затем еще и еще: белые, желтые, лиловые. Нескольких цветов сразу. Их количество в воздухе плавно, но стремительно нарастало, соединяясь в мягкий и пестрый вихрь, от которого рябило в глазах.

Едва слышимый, но звонкий смех прозвучал между их шепота. Каменник улыбнулся и поднял глаза, прекрасно понимая, кого он увидит.

На другом конце поляны возникла стройная женская фигура, словно одетая в длинное до земли многоцветное платье. Но если кто-то мог бы разогнать парящие лепестки, подойти ближе и внимательно присмотреться, то он увидел бы, что платье это сплошь состоит из таких же лепестков. Белые руки, открытые от локтя, и такая же белая шея, и даже лицо — все сплошь лепестки, непостоянные и шуршащие. Разве что глаза — большие и восторженно горящие, выделялись на фоне многоцветия. И рот, в месте которого лепестки расступались, когда она улыбалась или говорила.

— Цветница, — произнес каменник с улыбкой, пытаясь разогнать морок перед собой.

— Да? — ее голос тихо, но отчетливо звенел, так же, как и смех.

— Может, хватит уже. Я понимаю, что ты любишь так появляться, но когда-то тебе должно надоесть.

— С чего бы? — очередная волна лепестков, сдобренная на этот раз золотом пыльцы, и она уже рядом. — Женщина должна выглядеть хорошо.

— Ты давно уже не женщина, не заметила?

— Как грубо, — укоризненно отозвалась цветница. — Позволь мне доказать обратное, а заодно научить тебя немного манерам, гранитный ты мой.

— Манерам можешь не учить. Сейчас я откланяюсь…

— И залезешь опять под землю? Мы это уже проходили, так что не пойдет. Устроим белый танец, приглашаю, разумеется, я, отказы не принимаются.

В этот миг лепестки окончательно заслонили собой небо, деревья и даже траву под ногами. Каменник на секунду опешил, а потом, словно раскрученный едва заметными прикосновениями, окончательно потерял возможность ориентироваться и понимать, где он. Звуки пропали, сменившись беспрерывным шуршанием, разве что изредка прорывался сквозь него все тот же веселый смех.

— И стоило же забыть, — подумалось каменнику, — что теперь самое ее время, когда летнее солнце заставляет цвести все, что только может раскрывать соцветия и наполнять лес непривычными для него пестрыми красками. В такие моменты она настолько сумасбродна, что на поляны, по которым густо растут ее подопечные, лучше не выходить. Наверное, зайди сюда случайный путник, и его бы она, невидимая для человеческого глаза, свела с ума, или одурманив окружающим разноцветьем, или же пугая искрящейся пестротой полуденного луга. Что уж говорить о каменнике, который видел и слышал все, так что круговерть лепестков окончательно заставила его не только забыть о том, куда он собрался направиться, но и перестать понимать, где он находится с эту минуту.

Сложно было сказать, сколько именно длился этот ослепительно-пестрый морок. Впрочем, выйти из него было невозможно, а потому оставалось только ожидать, когда цветнице надоест. Наконец, волна лепестков расступилась, а вместе с ней растворилась и пьянящая как терпкие духи волна цветочных запахов. Следом затих ее смех, осколки которого рассыпались эхом все дальше в сторону леса.

Каменник все так же стоял посреди поляны, отряхиваясь и пытаясь понемногу прийти в себя. Сложно сказать, подумалось ему, из-за чего все духи ведут себя настолько по-разному. Или новый род занятий накладывает какой-то отпечаток, неизгладимо меняя характер. Или же наоборот, именно темперамент и старые привычки определяют новое место. Вот кто бы это знал…

Несмотря на желание отправиться дальше, каменник не стал пока что никуда уходить. Он понял, что не все, имевшие намерение с ним поговорить, успели это сделать. Откуда появлялось это ощущение присутствия и почему оно никогда не обманывало, тоже никто не знал. Но, во всяком случае, это было очень удобно, если требовалось кого-то отыскать.

Предчувствие его не обмануло, хотя на это раз пришлось подождать несколько дольше:

— Все хороводы водишь? — раздался за спиной еще один знакомый голос, спокойный и немного низкий.

Каменник неторопливо обернулся, продолжая задумчиво смахивать с себя налипшие фиолетово-белые лепестки. Наконец в поле его зрения попала обладательница голоса.

— Как думаешь, цветницы все такие?

— А я почем знаю? Я других не видела и ты тоже, — на золотистого цвета круглом лице, обрамленном густой копной зелено-желтых волос, промелькнула едва заметная улыбка.

В отличие от цветницы, не имевшей постоянного места и оттого непрерывно перемещавшейся между лесом и многочисленными полянами и склонами, луговица, хоть и была не менее занята, но все же предпочитала один и тот тоже уголок, проводя время чаще всего на этой небольшой прогалине в стороне от тропинок и ручьев. Тем более что здесь и вовсе ее места, ведь все кроме цветов — часть ее самой.

Невысокая, коренастая, в широкой травянистой одежде и с травянистыми волосами она напоминала небольшой сноп или соломенную куклу. Как и большинство других духов, передвигалась она без шума. При этом ноги ее, привычно босые, рассекали траву как воду около берега, легко и едва заметно.

— Ты ее знаешь, — заметил каменник. — Посмотрел бы я на тебя, если бы ты по полгода спала.

— Да уж лучше бы и спала, — усмехнулась луговица, — зимой здесь скучно. Это у камней ничего не меняется, так что тебе в любое время есть чем заняться.

— Что правда, то правда, — каменник не стал спорить. Ему действительно было незнакомо то забвение, в которое впадали некоторые духи с приходом холодов.

— Пошли, посидим.

У нее было особенно любимое место на самом краю поляны, между двух невысоких и кривоватых деревьев, ветви которых сплетались местами в причудливый паланкин. Здесь она любила бывать одна и сюда же звала гостей.

Проскользнув под густую сень и присев на траву, луговица привычно слилась с ней, так что каменник мог разглядеть в точности разве что ее задумчивое лицо.

— Садись осторожней, опять траву помнешь, — она постоянно напоминала об этом.

Каменник как мог аккуратно расположился рядом, но, как он ни старался, в этот момент раздался уже привычный треск ломающихся стеблей.

Луговица ничего не сказала, лишь покачала головой, отчего вслед за ней трава по всей поляне пошла едва заметной волной, словно от легкого дуновения ветра. После она закрыла глаза и замерла, так что по мечтательно-задумчивому выражению лица можно было понять только, что мыслями она в этот миг где-то очень далеко. Каменник не стал ее отвлекать и молча сидел рядом, зная, что долго это не продлится.

— Ты снова на скалу ходил? — оправдав его предположения, спросила луговица.

— А куда еще? — откликнулся каменник. — Мне сейчас приходится за всем приглядывать, не только за моими булыжниками.

Теперь, и правда, дел у него было вдвое больше, чем обычно. Несколько дней назад исчез скальник, или как говорили остальные, «ушел дальше». Так исчезали, в конечном счете, все духи. Никто не знал, куда и как именно, но знание это было здесь всегда, ничем не подкрепленное, существовавшее изначально и как бы само собой разумеющееся.

Если каменник следил за мелкими и не очень камнями, погружаясь иногда еще и под землю, то скальнику приходилось смотреть за глыбами крупнее: горами, скалами и шиханами. А значит, пока не появится новый, кому-то нужно было приглядывать за его делами. Тем более именно прошлый скальник учил каменника в самом начале, когда он сам только попал сюда. И хотя бы поэтому стоило вернуть ему долг. К тому же, со дня на день все должно было решиться.

— Сколько уже скальника нет? — луговица словно прочитала его мысли.

— Уже неделю как, — отозвался каменник.

— Не завидую, дел у тебя теперь за двоих, — посочувствовала луговица. — С другой стороны, за скальника можно только порадоваться.

— Ты думаешь? — каменник внимательно посмотрел на нее.

— Уверена. Точнее, мне кажется, что он сейчас там, где лучше. Лучше, чем здесь…

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю. Но чувствую, что это именно так.

— Наверное, ты меня даже убедила, — улыбнулся каменник. — Как бы то ни было, мне еще неизвестно сколько исполнять его обязанности.

— Почему же неизвестно? Больше двух недель на моей памяти никогда не было.

— Поверю на слово, — рассмеялся каменник. — А то следить за скалами очень надоедает. К тому же очень с ними сложно.

Луговица открыла глаза и повернулась к нему:

— Правда? Нет, скажи мне тогда, что в них такого сложного? Я не спорю с тобой, просто интересно.

— Ладно, давай расскажу, — каменник собрался с мыслями и продолжил, — Камни прячутся на земле между деревьев, даже под землей. Лежит он где-то в овраге, и никто его не трогает, можно даже сказать, что он спит. А вот скалы большие, и им не спрятаться никуда. Стоят они у всех на виду, солнце их греет, ветер точит, вода размывает по песчинке, люди топчут иногда. Сложно им сохраниться, гораздо сложнее, чем камню.

— Зато у них жизнь интереснее, — заметила луговица.

— Не спорю, — согласился каменник. — И у того, кто следит за ними, она тоже очень интересная. Только вот я лучше камнями буду заниматься, проще мне с ними и как-то привычнее… Ах да, я же как раз собирался под гору, за последние дни ни разу там не был, а скоро дела передавать. Неловко как-то будет.

— Иди, раз надо, — улыбнулась луговица. — Если что, я сегодня здесь буду, и завтра с утра тоже.

Каменник кивнул на прощание и неторопливо поднялся на ноги. Предстоял долгий путь, а значит, времени на созерцание и разговоры у него уже не оставалось.

Глава 2

— Что, серьезно? Десять лет уже прошло? — Алексей повел бровью и озадачено посмотрел куда-то в стену.

— Да, представь себе. А я ведь его хорошо помню, как будто вчера видел, — задумчиво откликнулся Павел и облокотился на спинку стула. Прислоненный к ней бильярдный кий, небрежно задетый плечом, начал было медленно падать на пол, но реакция, как обычно, не подвела, и Павел в последний момент успел придержать его. Все же тридцать лет — это еще далеко не старость.

— Мужики, я все понимаю, — вмешался в разговор Жора, — но давайте мы эти мрачные темы обсуждать не будем. Мы отдыхать пришли.

— Рад твоей жизнерадостности, — заметил Алексей, потирая лоб и глядя куда-то вдаль. Говорил он как всегда неторопливо, но больше остальных. — Но тут, видишь ли, вопрос такой. В некотором роде, дань уважения. Тем более у Павла это в свое время был лучший друг, они с первого дня за одной партой сидели. Помнится, и в походы вместе ходили чуть ли не каждые выходные.

— Было такое, — откликнулся Павел, — в последний раз за месяц примерно до того. Но Жора прав, наверное, не самая приятная это тема, расскажите лучше у кого как дела, а то мы в последнее время редко собираемся. Я про вас, считай, уже не знаю ничего.

— Вот, — Жора отвлекся от стола, вокруг которого ходил до этого кругами, высматривая лучшую точку для удара. — И я о том же. Что нового? Алексей, с тебя начнем.

— Почему с меня? — Алексей изобразил удивление. — Я что, по-вашему, тут самый разговорчивый?

— Нет, просто у тебя всегда вагон хороших историй, — ответил Павел.

— У меня-то? Ну, как скажете. Если очень вкратце, госслужба идет своим чередом. Как обычно, всю неделю не вылезал из судов. И ладно если еще дело свое. На днях коллега на больничный отправилась, и вручают мне по такому случаю рано утром стопку документов: беги, говорят, заседание через полчаса. И это мне еще повезло, что мы в соседнем здании сидим. Но давайте начистоту, я когда это вообще читать должен? По дороге полистал, на месте поимпровизировал, иными словами, опозорился по полной программе. Но и это не все, естественно. Возвращаюсь к себе, а мне еще одну такую папку дают, это, говорят, добавка, — Алексей нервно усмехнулся, оглядев друзей своим привычно пристальным взглядом. Впрочем, Павел смотрел куда-то в стену, а Жора все еще выбирал точку для удара, не отводя глаз от бильярдного стола.

— У тебя еще от жизни такой глаз не дергается? — поинтересовался Павел.

— Не-а, как только начнет, уйду, — отозвался Алексей.

Жора, наконец, нашел нужную точку и резким, хорошо поставленным ударом вколотил шар в угловую лузу, после чего выпрямился во весь свой высокий рост.

— Я тебе давно предлагаю фирму открыть, — заметил он.

— Звучит как всегда заманчиво, но на такие авантюры я пока не готов. И кстати, у тебя же есть фирма? — спросил Алексей.

— Ну как бы не моя она, долго объяснять, — хитро улыбнулся Жора.

— Ты вообще чем занимаешься-то? — вмешался Павел. — Я все никак не запомню.

— Всем понемногу, юруслуги разные, с недавних пор правовое сопровождение выборов на местах. Не хочешь, кстати, на месяц в командировку, на севера? Это как раз скоро будет, заодно подучу новой тематике.

— Если даже и хочу, меня не отпустят, — вздохнул Павел.

— У вас в принципе отпуск не дают? — спросил Алексей.

— Почему же, дают, но нечасто и не месяц сразу, а я еще отдохнуть хочу. Чья там очередь бить кстати?

— Твоя, — отозвался Жора.

Павел неторопливо поднялся со стула, прихватил кий и направился к столу. Жора в это время прихлебывал из кружки, Алексей же по привычке ходил из стороны в сторону.

В воскресный день на бильярде было многолюдно, пожалуй, даже слишком. Но у троих работающих людей не было возможности выкроить другое время, и потому друзья уже успели смириться с некоторой толчеей и фоновым шумом.

Пока Павел целился, Жора вдруг решил спросить у него:

— Ты кроме наших посиделок бываешь где-то вообще?

— На работе, — улыбнулся Павел, делая короткий замах и выбивая шар, впрочем, неточно.

— Нет, я серьезно спрашиваю, — не унимался Жора. — Ты взрослый вроде уже, ни семьи, ни друзей, кроме нас с Лехой.

— Что ты до него довязался, у меня точно такая же история, — вмешался Алексей. — Это ты у нас все успеваешь.

— Да мне и не надо особо, — ответил Павел. — Меня как-то все пока устраивает. А ты, Жорик, и правда, думаешь, что все в твоем ритме живут?

— Да ну вас, — Жора немного театрально махнул рукой, после чего направился к столику, наливать себе чай: ничего другого во время воскресных встреч он не пил, неизменно оправдывая эту привычку потребностью садиться за руль.

Сделав глоток, он то ли возмущенным, то ли наставительным тоном продолжил:

— Вам, господа, нужно что-то менять в жизни, иначе так и будете мхом зарастать. И ладно Алексей, его уже не спасти, — он иронично посмотрел на друга, получив в ответ не менее ироничную улыбку, посылающую по известному адресу, — А вот тебе, Паша, точно нужно, помяни мое слово.

— Я подумаю над своим поведением, — полусерьезно отозвался Павел.

Игра продлилась в общей сложности пару часов, прошедшие за разговорами и игрой почти незаметно. Разве что к концу ее тем для обсуждения становилось все меньше: новости закончились, а свежие анекдоты были рассказаны. Так что вскоре друзья покинули зал и переместились на крыльцо.

На улице было немного прохладно и не так душно: с реки тянул ветерок, временами заметно усиливаясь и вороша волосы на голове. Солнце светило не по-летнему мягко и в тоже время по-летнему тепло, периодически скрываясь за редкими торопливыми облаками. День планировал превращаться в долгий приятный вечер с медленно гаснущим небом и едва заметно остывающим воздухом.

Алексей глубоко вздохнул, и привычная его одышка на минуту отступила. Впрочем, почти сразу он рефлекторно потянулся в карман, за пачкой и зажигалкой.

— Может, хватит уже? — укоризненно заметил Жора. — Из тебя уже песок сыплется.

— Песок — дело хорошее, — парировал Алексей. — Тут река рядом, будет очень кстати.

Павел обернулся к Жоре:

— Бесполезно это, как ты хотел? Я его с первого курса перевоспитываю, и все без толку. А ты сейчас решил этим заняться.

— Одуматься никогда не поздно, — наставительно заметил Жора.

— Господа, — раздраженно перебил их Алексей, — у нас темы для разговора закончились, что ли?

— Мы просто за тебя волнуемся, — Жора усмехнулся, похлопав друга по плечу.

— Я очень польщен, — сыронизировал Алексей. — Но почему-то мне хочется обсудить что-то более интересное, чем состояние моих легких.

— А все уже, — посмотрев на экран телефона, заметил Жора. — Поздно обсуждать, мне домой пора. Супруга заждалась и еще кое-какие дела по дороге. Так что всем до скорого.

Попрощавшись с другом, направившимся к парковке, Павел и Алексей выдвинулись в другую сторону, вдоль по набережной. Оба жили поблизости и легко могли добраться домой пешком. Благо, возвращаться им было по пути.

— Послушай, — начал Алексей почти сразу, — мы вот начали говорить, а дальше резко сменили тему. Если тебе, конечно, не хочется обсуждать…

— Про Виталика? — догадался Павел с полуслова. — Да почему же, что такого? Хорошо, что вспомнили.

— Ты просто никогда толком ничего не рассказывал. Нет, не про то, что случилось, это все знают. А вообще про него. Он, как помню, только с тобой и общался нормально.

— Хочешь знать, каким он был человеком?

— Представь себе, да. Считай это банальным любопытством, но иногда бывает вот так, что куча времени прошла, а начинаешь задумываться, какие люди тебя окружали раньше, кем были, чем дышали, так сказать. Если ты пока еще помнишь что-то, будь другом, расскажи.

— Ну, раз так, почему нет, — оживился Павел. — Мы с ним всего два года были друзьями, с первого курса. Вторая парта справа, помнишь, наверное?

— Как же не помнить, я за вами сидел, — улыбнулся Алексей. — Вы оба высокие, прятаться было хорошо во время опроса.

— Да, а перед нами парта пустая была, такая подстава, — вспомнил Павел.

— И все же мы не про парты начали говорить, — заметил Алексей.

— Ты прав… Он на самом деле очень общительный был. Просто как-то все вне учебы, и потому мы этого толком не замечали. Точно знаю, что было у него много старых друзей со школы, да и просто знакомых. Так много, что он дома не сидел почти никогда. А еще он все лето с природы не вылезал, хотя и в остальное время любил за город выбраться, поэтому его и не видели кроме как на занятиях.

— Он вроде и тебя как-то сагитировал в поход пойти?

— Да, было такое. Там вообще интересная история, — Павел улыбнулся. — У меня день рождения в апреле, как ты помнишь. Так вот, подарил он мне туристическую фляжку. Я еще шутил, почему она пустая.

Алексей рассмеялся.

— И раз такое дело, — продолжил Павел, — я его спросил, а зачем она мне вообще? Я человек городской, дальше парка не хожу. А он мне сказал, что надо это исправлять, и с тех пор два года таскал он меня по лесам, по горам. По крайней мере, когда у меня было свободное время.

— А сейчас ходишь?

— Нет, — отозвался Павел, — как-то перестал сразу, сначала не до этого было, потом не с кем. А в последние годы и вовсе забыл про это дело.

— Понимаю.

Остаток пути прошел в молчании. Павел глядел по сторонам и ловил легкими плывущий с реки немного сырой воздух. Алексей же просто смотрел перед собой, как будто вспоминая что-то. Наконец, дойдя до перекрестка и обменявшись рукопожатиями, друзья разошлись в разные стороны.

С этого момента Павел остался наедине с собой. Некоторое время он продолжал разглядывать происходящее вокруг: это, по его мнению, было лучшее средство, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.

Город тем временем жил привычной жизнью. Чуть опустевший летом из-за отсутствия дачников и разного рода отпускников, он все же был многолюден, как и полагается в погожий воскресный день далеко после полудня.

Вот прошла навстречу шумная компания молодежи, празднующая то ли окончание сессии, то ли и вовсе свой выпуск. Пролетел, едва не задев плечо, велосипедист, припавший к рулю и пытающийся маневрировать на узком тротуаре. Мелькали другие случайные лица, проезжали автомобили, менялись по ходу движения деревья и вывески. Приятная неторопливая суета пыталась затянуть, и быть ею затянутым было бы для Павла лучшим вариантом.

Но ничего не помогало, мысли не выходили из головы, и касались они, как бы странно это ни звучало, похода десятилетней давности. Павел рассказал все как есть, умолчав только об одном: было еще нечто, не дававшее ему покоя с тех пор. А началось все до смешного просто…

Стоял такой же погожий день, как и сегодня. Солнце светило с ослепительно-синего неба, покрытого редкими мазками облаков, кудрявых и безупречно белых. Ветер сбивал жару, не давая воздуху излишне накалиться, отгоняя его куда-то на юго-восток при первых признаках подступающей духоты.

Так же шумела молодая листва, так же рвалась вверх высокая трава. А за городом все это ощущалось еще сильнее.

Платформа, тянувшая вдоль путей на добрую сотню метров, упираясь в самом своем начале в небольшое здание вокзала, напоминавшее скорее кассу с буфетом, была в тот день наводнена людьми. Большая группа, примерно человек из сорока, готовилась выйти в лес, в сторону гор, которые незаметно, по мере движения на запад, вслед за неспешно плывущим по небосводу июньским солнцем, прорастали из невысоких поначалу холмов.

Павел и Витя (так он называл друга, сокращая имя «Виталий») стояли чуть в стороне от остальных, на дальнем краю платформы, обрывавшейся в этом месте у густых зарослей кустарника. Отсутствие перил еще больше усиливало эффект от такого резкого перехода, прочерчивая границу между привычной асфальтово-металлической цивилизацией перронов, столбов и рельс и совершенно другим миром, в котором следы человека ограничивались только протоптанными кое-где тропами и редкими просеками, прошитыми поблизости от железной дороги черно-серебристой нитью линий электропередач.

Друзья готовились перейти границу между этими мирами, столь разными, что сложно было поверить в то, как существуют они одновременно, бок-о-бок друг с другом.

У ног поместились два плотно набитых рюкзака: Витин был как всегда защитного цвета, Павел же взял ярко-синий, что тоже вполне удобно: с таким сложно пропасть из виду как в лесу, так и в большой компании.

Витя по старой своей привычке смотрел куда-то вверх, на сосновые верхушки, обозначавшие начало леса почти сразу за станцией. И это был не внимательный взгляд человека, ищущего глазами что-то конкретное, а скорее мечтательный взор не успевшего повзрослеть романтика. Таким его Павел и запомнил. И помнил таким до сих пор.

— Нет, вот серьезно, мы могли и сами пойти. Или собрать получше компанию. Зачем такой толпе садиться на хвост? — Павел ворчал, но делал это настолько умиротворенно и добродушно, что отторжения его слова вызвать не могли. — Весь смысл в том, что ты сюда уходишь отдохнуть от суеты. А мы, получается, взяли суету с собой, и теперь придется терпеть ее до конца недели.

— У нас были другие варианты? — выразительно спросил Витя, после некоторой паузы добавив. — Какую бы ты группу собрал?

— Да хотя бы Толика…

— В лес твоего Толика.

— Я его туда и предлагаю послать, но вместе с нами, — усмехнулся Павел, отчего Витя тоже не удержался и прыснул.

— Да нормальные люди вроде, — он попытался все-таки переубедить друга.

Павел демонстративно положил руки на пояс.

— Ты их видел? В поезде?

— Конечно, видел, — кивнул Витя. — Люди как люди.

— Вот это-то меня и пугает, — заметил Павел. — У нас полгруппы пенсионеров и чудиков каких-то. Сверстников вообще, по ходу, нет, тем более, девчонок.

Витя, надевая рюкзак, внимательно и саркастично посмотрел на друга:

— Вот не говори только, что ты здесь для обустройства личной жизни. Как бы сказать тебе, это так не работает, и есть способы попроще.

— К счастью или к сожалению, но нет, не для этого, — возразил Павел. — Просто компания людей втрое старше тебя — это как бы не самая интересная компания.

— Какая есть, — Витя слегка пожал плечами, ровно настолько, насколько позволяли ему это сделать лямки рюкзака. — На крайний случай можешь ни с кем кроме меня не говорить. Буду в ближайшие дни твоим пресс-секретарем.

— Вот этого еще не хватало, — усмехнулся Павел, тоже закидывая рюкзак на плечи. От этого он стал выглядеть до нелепости ярко: кислотно-синий цвет добавился к зелени куртки и ярко-красному пятну бейсболки, козырек которой оказался у Павла почти на макушке.

— А вообще, — заметил Витя, — сюда сходить нужно обязательно, на эту гору.

— Да, слышал, желания на ней исполняются и все такое. Стандартная реклама.

— Я не про это, — покачал головой Витя. — Просто в таком известном месте стыдно не побывать, если живешь рядом. Ты уже по каким только буреломам со мной не ползал, а тут, считай, прогулка, но такая, без которой тебя серьезно никто в нашей среде не воспримет. Это, не знаю, примерно как любить какую-то группу, но ни разу не сходить к ней на концерт.

— Это я тоже слышал, — отмахнулся Павел. — Ты меня окончательно убедил еще в тот момент, когда мы сели в поезд. А теперь уже в любом случае поздняк метаться.

— Вот и хорошо, — согласился Витя.

Как раз в это время руководитель группы начал, насколько было возможно, созывать всех собраться ближе к зданию станции, чтобы скомандовать о начале выхода.

После был спуск на тропу и довольно долгий переход до широкой поляны, где планировался первый, весьма непродолжительный по времени привал.

Павел с Витей договорились идти не быстро, постепенно перемещаясь в хвост колонны, где было значительно спокойнее и тише, хотя бы уже оттого, что громогласный голос ведущего группу Белякова, постоянно что-то командовавшего и объявлявшего, туда не долетал. К тому же здесь было гораздо просторнее: Павел давно заметил, что в первые часы после выхода все куда-то торопятся и стараются попасть вперед, в самое начало группы.

Павел привычно говорил с другом обо всем понемногу. Вчерашние дела никак не вылетали из головы, а оттого непроизвольно, в том числе от навалившихся тишины и свободы, хотелось решить все оставшиеся проблемы. Или же наоборот, это было средство привыкнуть к резкому изменению обстановки, адаптироваться к ней, отчего мозг непрерывно обращался к тому, что в данный момент было совсем не существенно и не важно. Но затем, по мере удаления от станции, слов было все меньше, а спокойствия все больше. Свежий лесной воздух действовал бодряще и в то же время опьяняюще, немного кружа голову и создавая странное ощущение нереальности происходящего. Болтать уже не хотелось.

Теперь шедший впереди друга Павел лишь изредка оборачивался, чтобы обменяться улыбкой, означавшей, что все идет ровно так, как и должно быть. Внимания на остальных они с Витей обращали немного. Уж, и правда, очень разномастный в этот раз подобрался коллектив, «от пионеров до пенсионеров», как выразился Беляков еще на станции.

Иногда их обгоняли другие туристы, или наоборот, они обгоняли кого-то, остановившегося для перевязывания шнурков на обуви, а также для приведения в порядок другой одежды и амуниции. Так друзей обогнала уже не одна компания. И вот снова, судя по торопливому звуку шагов, кто-то собирался это сделать, отчего Павел уже привычно сместился на обочину, на секунду остановившись. А потом у него внутри что-то резко перевернулось…

Мимо торопливо прошла компания из трех молодых девушек, наверное, даже сверстниц. Первый две спутницы о чем-то негромко и с улыбкой переговаривались. Их Павел не рассмотрел и никогда бы, наверное, не запомнил, если бы не третья, идущая следом.

Около лица мелькнула темно-русая волна волос, собранных небрежно и одновременно изящно. Мечтательное и какое-то неземное лицо с тонкими, но хорошо запоминающимися чертами. Столь же неземной взгляд серых глаз. То ли улыбка, то ли нет. И в довершение образа плеер, черные провода которого прятались в высоком вороте белой с зелеными полосками куртки.

Ничего сверхъестественного в ней не было, ни Витя, ни спутницы этой девушки тоже ничего не замечали. Но, как случается сплошь и рядом, Павел на мгновение разглядел нечто, что недоступно увидеть другим, и оттого потерял дар речи.

Всю оставшуюся дорогу до привала он шел молча, изредка отзываясь на Витины реплики, благо тот и сам не был настроен на разговоры, наслаждаясь природой. Павел же продолжал идти за ней следом. Лица он теперь не видел, только волнистые пряди волос, легкий рюкзачок и общий силуэт, врезавшийся впоследствии в его память так, что даже по прошествии десятка лет вспоминался ему во всех деталях.

Почему-то он вспомнил Сольвейг. Павел даже не понял, почему пришел к нему в голову именно этот образ, разве только оттого, что природа вокруг почти такая же, как у Ибсена, в его норвежских горах. Такие же камни, сосны, реки и озера. Поэтому пусть будет Сольвейг, по крайней мере, пока он не узнает ее имени.

И стоило, пожалуй, окликнуть ее, в это нет ничего такого. Можно было даже для приличия сказать что-то дежурное про рюкзак или шнурки. Хотя нет, она в наушниках, не услышит, а касаться как-то не ловко…

— Значит, решено, — подумал Павел, — разыщу ее на привале и там заговорю с ней…

На этом воспоминание оборвалось, ведь на привале Павел ее не нашел, даже при том, что туристов было немного. Поэтому картина, развернувшаяся ненадолго перед его глазами, уступила место реальности.

Павел не запомнил, как оказался в подъезде, как вызвал лифт к себе на девятый этаж, как открыл последовательно два замка на входной двери. Только что он был на улице, а через какой-то миг уже осознал себя в квартире, сидящим в кресле и даже не переодевшимся: хорошо, что хоть обувь по привычке была оставлена на давно не чищеном коврике, разложенном у порога.

Комнатное окно с самого утра оставалось открытым настежь, отчего сквозь москитную сетку в помещение затекал прохладный, наполненный звуками улицы летний воздух. Лучи уже невысокого солнца вскользь проникали в комнату, ложась отдельными полосами на обои где-то под потолком и на верхотуру большого гардеробного шкафа.

На светлых следах, которые оставляло солнце в пространстве комнаты, в ее воздухе можно было разглядеть отдельные пылинки, пролетавшие подобно искусственному снегу за стеклом растрясенного снежного шара. Время от времени они ложились на свободные и не очень поверхности вроде письменного стола и умещавшейся на его краю неровной стопки бумаг, принесенных когда-то с работы на выходные. Но если одни пылинки под действием сквозняка садились на стол, то другие в то же самое время взмывали с него вверх, так что это назойливое подобие снегопада продолжалось и явно не собиралось заканчиваться.

Некоторое время Павел просидел в кресле, откинув голову и будто бы собираясь задремать. Но затем, вспомнив что-то важное, торопливо поднялся и направился в соседнюю комнату, которая обычно пустовала и использовалась им как склад. Зачем ему две комнаты, Павел и сам не мог объяснить. От родителей он съехал почти сразу после выпуска, сняв именно двухкомнатную квартиру. Выходило дороже, но для себя он почему-то решил, что одной комнаты будет мало, а потому остановился на более просторном варианте. В результате жил он в зале, там же принимал редких гостей, а спальня почти сразу стала складом, где кроме велосипеда, швабры и других громоздких вещей находился разве что комод, заполненный до отказа всем, чем Павел обычно не пользовался. Он представлял собой своего рода хранилище для предметов, которые еще были нужны, но сказать для чего именно, их хозяин уже затруднялся.

Именно к комоду направился Павел, как могло бы показаться со стороны, даже несколько торопливо. Какое-то время он открывал один за другим перегруженные ящики, выкладывая и меняя местами их более или менее бесполезное содержимое, пока, наконец, не достал то, ради чего начал свои поиски.

Фляжка за эти годы ничуть не испортилась: из качественного метала, хорошо сделанная, она не потемнела и не заржавела, разве только запылилась немного. Так что пяти минут под краном вполне хватило для того, чтобы придать ей изначально присущий серебристый блеск.

Закончив с поисками, Павел вернулся в кресло и вновь расположился в нем почти неподвижно, неспешно перебирая пальцами гравировку на фляжке. И нужно ли говорить, о чем он думал в этот момент? Очевидно, о том, как странно иногда бывает: время проходит, все вокруг меняется до неузнаваемости, но каким-то чудом от прошлой жизни остаются такие вот странные, вполне осязаемые следы, которые доказывают, что все это не сон, не фантазия, а реальность, пусть и давно прошедшая.

Глава 3

Идти было чуть тяжелее, чем обычно: от утреннего тумана, упавшего на землю, почва размокла, а на траве и листьях кустарника лежали большие холодные капли росы, похожие скорее на следы ночного дождя. Воздух был свеж и прохладен, с привкусом, подобным тому, что ощущается на берегу водоема в ветреную погоду.

Солнце, робко появившись между сосновых столпов, еще не успело согреть охлажденную за ночь природу. Но ржавая их рыжина засияла уже огненными красками, оттененными на контрасте густой зеленью крон.

Птицы не слишком старались, лишь изредка, побеспокоив тишину, слышался недолгий, но мелодичный посвист или игривый стрекот. Ветра тоже не было. Лес стоял в полном безмолвии, во всем своем гордом великолепии встречая утро и солнце, готовясь только вздохнуть полной грудью и жить полной жизнью, как ему в общем-то и положено.

Каменник привык смотреть вокруг себя и очень хорошо чувствовал по малейшим приметам, ждать ли смены погоды или каких-то других характерных для местной природы событий. То, что лес непривычно безмолвен, он уже заметил, да и вокруг озера, от которого он возвращался к себе на камни, было подозрительно тихо. А это значило только одно: скоро что-то изменится, и это будет нечто большее, нежели погода или направление ветра.

Впрочем, словно в опровержение его мыслей, из-за деревьев послышался шум. Точнее разговор, довольно громкий, чтобы можно было различить в нем два знакомых, но совершенно разных по звучанию голоса. И, судя по ним, каменник уже готов был вдоволь посмеяться. Оттого, насколько возможно ускорив шаг, он вывалился из кустов на перекресток двух тропинок, протоптанных людьми за долгие годы и никогда на его памяти до конца не зараставших.

Вполне закономерно каменник заметил того, благодаря кому эти тропы не размыло дождем и не затянуло растительностью, даже когда по ним ходило гораздо меньше людей, чем в последнее время. Тропиночник был, пожалуй, единственным, кто охранял созданное не природой, а людьми. Точнее, вытоптанное ими. Впрочем, человек все-таки — часть природы, да и звериные тропы тоже по его части, так что от остальных он мало чем отличался. Разве только полным отсутствием лица: его просто не было, как ни вглядывайся под коричнево-серый капюшон, завершавший подобие запыленной, небрежно подпоясанной накидки.

Второй источник голоса оказался еще интереснее. В кронах деревьев, куда был обращен, судя по наклону головы, взгляд тропиночника, кто-то постоянно сновал, весело смеясь. И этого кто-то каменник тоже знал хорошо: воздушница, полопрозрачная, почти эфемерная, легко скользила в высоте, периодически хватаясь за ветки тонкими руками. И если удавалось поймать момент и приглядеться к ее едва различимому лицу, то бросались в глаза сразу две очень яркие черты: горящий взгляд больших светлых глаз и широкая улыбка, обнажавшая белые зубы почти до корней. Впрочем, духа безобиднее сложно было найти.

Тропиночник, казалось, готов был залезть на дерево, настолько он был возмущен:

— Ты когда успокоишься уже? Только я порядок наведу, как опять пыль столбом. Ты ураган хочешь надуть?

— Если я буду в полную силу стараться, тут ветки падать начнут, — откликнулась воздушница. — А это так, дружеское приветствие.

— У меня от твоих приветствий беспокойство одно, — тропиночник повернулся к каменнику и указал ладонью наверх. — Нет, и вот что мне с ней делать?

В этот момент ему в затылок прилетела сосновая шишка. Как только он поднял голову, прямо под капюшон попала вторая.

— Вот я тебе сейчас!

В ответ пролился смех, то еле уловимый, раздающийся с большой высоты, то слышимый совсем рядом, едва ли не за спиной.

Каменник попробовал сгладить беседу, которая до его прибытия явно не задалась:

— Ладно вам уже, довольно, — обратился он скорее к тропиночнику, который в отличие от неугомонной собеседницы точно стоял рядом. — Чем сильнее злишься, тем она больше…

— Да я знаю, — кажется, тропиночник уже улыбался, только вот понять это было невозможно. Путать он умел не хуже, чем находить дорогу. — Но согласись, какова зараза. Знает, что от меня вообще никак не зависит, вот и нашла, кого донимать.

— Просто, как по мне, вы оба вездесущи, — заметил каменник, опершись о ствол ближайшей сосны. — Так что места вам двоим мало в лесу.

— Мне места хватает, — выпалила из-за спины воздушница, пролетев мимо и усевшись в этот раз на небольшой пригорок прямо напротив перекрестка. — Если я от вас устану от всех, улечу высоко и ищите потом меня.

— Велика же будет потеря, — отозвался тропиночник и снова едва не получил шишкой по голове, успев уклониться в самый последний момент.

— У нас скоро общая встреча, — заметил каменник, — Так что никто никуда не спрячется в ближайшие дни. Нам пещерника достаточно с его затворничеством, не хватало еще, чтобы кто-то другой надумал пропускать.

— Ты про середину года?

— Ага, солнце уже высоко.

— А я в заботах чуть не забыл.

— Тем более это странно, ведь обычно ты мне напоминал, а не наоборот, — каменник был немного удивлен.

— Выходит, я вырастил достойную смену и теперь можно расслабиться, ни о чем не думать и ждать твоих напоминаний по самым важным поводам.

— А вот сейчас уже я в тебя шишкой кину, — с улыбкой процедил каменник.

— Я невыносим, знаю, — рассмеялся тропиночник в ответ.

— Не прошло и ста лет, а он признал, — отозвалась с пригорка воздушница.

Однако тропиночник ничего не ответил ей. Он на секунду замер, внимательно к чему-то прислушиваясь.

— Ладно, а кто это идет? Вроде наши, и вроде не совсем — чуткий слух тропиночника первым уловил шаги, доносившиеся издалека, от места, где одна из дорожек делала несколько крутых поворотов, огибая небольшие холмы, заросли и буреломы. Всех, кто шел по ним, он слышал на большом расстоянии, отчего легко мог определить, человек ли это или кто-то из местных обитателей.

— Ты меня даже заинтриговал, –каменник тоже обратил внимание свое на дорогу. — Первый раз вижу, что ты сомневаешься.

— Есть у меня одна догадка, — начал было тропиночник, но каменник только коротко кивнул, давая знать, что понял его мысль.

Впрочем, ждать пришлось недолго. Через некоторое время хорошо знакомый свист заставил тропиночника громко и весело крикнуть в сторону шагов, слышимых уже совершенно отчетливо:

— Ну что, лешие вы мои, куда путь держим?

Не менее громкий голос откликнулся, разносясь эхом между деревьев:

— Сейчас сам все увидишь.

Из-за поворота показались три фигуры. Две из них каменник узнал сразу: хвойник и листвяница, обычно сливавшиеся с растительностью, на дороге были видны и даже слишком заметны: высокие, с раскидистыми шапками зелени на голове, ветками и листьям по всему телу, из-за которых выглядывали их лица: чуть более темное у хвойника и округлое, березово-белое у его спутницы.

Третьего каменник видел впервые, и именно на него обратил все свое внимание. Тем более что силуэт был едва различим, и лишь некоторые черты угадывались в нем, позволяя предположить, что принадлежит он человеку. Точнее сказать было нельзя, уж очень блеклой, как бы утратившей цвета была эта фигура.

— Ох, надо же, — пробасил хвойник. — И ты здесь.

В довесок он помахал каменнику рукой.

— А вот и тот, кого мы хотели встретить больше всего. К тропиночнику отправились, чтобы тебя найти. Он-то лучше всех у нас знает, кто где топчется.

— Как видишь, я здесь топчусь, — отозвался каменник. — А это, стало быть, к нам?

— Да, — протянул хвойник. — Листвяница его нашла вот совсем недавно, как только туман спал. Расскажи, как оно получилось.

Листвяница небрежно смахнула ветку, лежавшую у нее на лбу на манер пряди, и начала:

— Мы с хвойником обычно вместе везде ходим, сами знаете. А сегодня я задержалась, ушла вишневые кусты смотреть, и слышу шорох. Ну, думаю, туристы опять пришли, полезли собирать. Так ведь рано еще, какая может быть вишня. А потом вижу его. Я тут самая молодая и сама почти ничего не помню, так я тогда напугалась. Но как только на него посмотрела, сразу поняла, что это наш.

— Ты это поняла, когда он тебя увидел и попятился, — усмехнулся хвойник. — А что он там крикнул, даже я услышал.

— С непривычки случается, — заметил тропиночник.

— На крик сразу пришел хвойник, — продолжила листвяница. — А этот стоит у березки, спиной к стволу и смотрит на нас.

— И конечно спрашивает, где он оказался и кто вы такие, — рискнул предположить каменник, для которого эта история становилась все интереснее.

— Ага, все так и было, — кивнула листвяница. — Я ему начала объяснять, а он не понимает ничего.

— Потому что ты объяснять не умеешь, — рассмеялся хвойник.

— И ты тоже хорош, — возразила листвяница. — Как ты ему сказал? «Теперь это твой дом».

— Но ведь правду же сказал…

— Все это замечательно, — вмешался каменник. — А теперь лучше будет, если мы с ним останемся наедине и поговорим. Я спокойно все ему объясню.

Он повернулся к стоявшей неподвижно фигуре и произнес, внимательно и насколько возможно приветливо посмотрев в глаза (впрочем, глаз он толком рассмотреть не смог):

— Бояться меня не надо, и их тоже.

Силуэт ничего не ответил. Кажется, он потерял дар речи и никак не реагировал на происходящее.

— Да, непросто тебе будет, — заметил хвойник. — После того крика я от него ни слова не слышал.

— Вот поэтому не будем здесь толпиться. Точнее, вы продолжайте, если надо, а мы пойдем.

— Ну, бывай, расскажешь потом, — кивнул тропиночник, и следом за ним попрощались остальные.

Каменник подошел к силуэту и негромко позвал его за собой. Как и в случае с хвойником, словно лишенный воли, тот сразу же последовал за ним.

Решение пришло сразу и без лишних сомнений: каменник решил отправиться в свое любимое место, к нагромождению валунов. Во-первых, потому что находиться там было привычнее. К тому же, жизнь нового обитателя тоже будет связана с камнями, а значит, следовало начинать к ней приспосабливаться.

По дороге каменник не стал нарушать тишину: раз новый знакомый ничего не спрашивает, значит, время еще не пришло. В этом смысле он, сам того не понимая, повторял поведение предыдущего скальника. Тот, будучи от природы немногословным, говорил лишь в моменты, когда к нему обращались с вопросами.

Каменник, безусловно, был разговорчивее, но как вести себя в этой ситуации, пока что не понимал. Все-таки до этого ему не поручали ничего подобного. А, впрочем, разве кто-то поручил и сейчас? Или мог поручить? Все получилось, как часть бывает здесь, само собой, просто потому, что каменных духов было немного. К тому же пещерника, и так крайне неприветливого, с недавних пор никто не видел. Оставался еще тропиночник, но зная, как занят второй в летнюю пору, когда люди приходят сюда толпами, каменник и не подумал просить его об одолжении. Впрочем, никто и не сомневался, что вводить в курс дела нового скальника придется именно каменнику, недаром же хвойник отправился за ним едва ли не на другой конец леса.

И все же, добравшись до валунов, каменник решился заговорить:

— Садись, пока можешь побыть здесь. На этих камнях удобно и довольно спокойно. К тому же, это самое сердце нашего леса, отсюда до любого нужно места идти не слишком далеко.

Силуэт ничего не ответил, однако же сел на крупный пологий камень, почти полностью вросший в землю, так что видна была едва ли десятая его часть.

Некоторое время каменник безуспешно ждал ответа, после чего продолжил:

— Ты сейчас не в том настроении, чтобы слушать меня, и, скорее всего, не до конца понимаешь происходящее. Думаю даже, что тебе кажется, будто ты спишь, а все это какой-то странный сон. Что же, может оно и так. Но разбудить я тебя точно не в силах, поэтому могу предложить только привыкнуть к этому сну, осмотреться вокруг. А когда будешь готов, мы поговорим. Я всегда здесь, и если даже отлучусь по делу, то ненадолго. Ты тоже можешь пойти куда захочешь, но пока еще не советую. Лес ты не знаешь, отчего легко можешь в нем заблудиться, да и мне потом придется тебя искать. Или встретишь кого-нибудь из наших. Нет, никто тебя абсолютно точно не тронет, но напугаться с непривычки достаточно легко. Так что побудь лучше пока здесь.

Не дождавшись ответа и на это раз, каменник расположился на уступе, образованном двумя валунами на манер кресла, облокотился спиной на один из них и закрыл глаза, отчего на какое-то время стал совсем незаметен, слившись с окружавшей его горной породой.

Глава 4

Солнечный свет, пробиваясь сквозь стекло, падал на монитор под острым углом, позволяя разглядеть накопившуюся на нем пыль. Пожалуй, давно стоило ее стереть, но уборщице за это не платили, а самому было все время то некогда, то лень.

На экране был развернут текстовый редактор, а в нем открыт очередной документ. Ниже, во вкладках прятались правовая программа-справочник и несколько других страниц, тоже исключительно официальных и рабочих.

Стол под экраном был завален бумагами: с печатным текстом и написанными от руки, стандартного формата и стикерами, с пометками карандаша и без них. А еще, если хорошо покопаться в этих бумагах, то можно было найти канцелярские принадлежности вроде ручек и скрепок, или даже мобильный телефон, который постоянно норовил потеряться из виду, лишь время от времени напоминая о себе звонками и всхлипами приходящих в мессенджер сообщений.

В кабинете стояла привычная сосредоточенная тишина, взрываемая время от времени стуком по клавиатуре и треском копировальной техники. За соседними компьютерами коллеги: обычно кто-то в отъезде, на процессе или по другим делам, но в этот раз сложилась редкая ситуация, когда все оказались на своих местах.

Олег, невысокий, с гладко выбритой головой и темными выразительными бровями, в который раз подчеркнуто серьезно перечитывал бумаги, время от времени хмурясь и бормоча себе что-то под нос. Оксана, тоже всецело поглощенная работой, время от времени поправляла черное каре или перебирала руками небольшой, едва заметный на шее кулон. Таня, запустив руки в густые каштановые волосы и периодически покусывая карандаш, делала какие-то пометки. Только сидящий у окна Швецов, невозмутимый начальник отдела, настолько простой и добродушный, что воспринимался всеми как равный, методически набивал на клавиатуре очередной документ. Рабочий день медленно шел к завершению.

Впрочем, длилась эта идиллия недолго. В половине пятого покой нарушил Юрий Андреевич, зам генерального. Как всегда энергичный, он быстрыми шагами вошел в кабинет и взял слово.

— Как дела? — Давала о себе знать похожая на заграничную привычка спросить и, не дожидаясь ответа, говорить дальше. Все давно знали ее, и потому никто не собирался отвечать. — Странно как-то, все на месте. Как говорится, на боевом посту. Никому никуда не надо?

— Андреич, — откликнулся Швецов. И он здесь, пожалуй, единственный, кому разрешена подобная фамильярность. — Я сейчас к коллегам нашим скатаюсь. Ты понял к кому.

— Они дождутся?

— Да, Гуськова сказала, что до меня не уедет.

— Ты уж там не обижай даму, — сострил Юрий Андреевич. — Не заставляй ее долго ждать.

— Какой там, — отмахнулся Швецов, — Тут две улицы ехать, даже пешком успею.

Юрий Андреевич в этот момент уже не слушал, решая, кого бы опросить еще. А вернее, с кого бы начать опрос.

— Олег, — первым досталось тому, кто сидел ближе всех к двери, — как у тебя суды прошли?

— Юрий Андреевич, — Олег собрался с мыслями, стремительно перекладывая стопки бумаг по своему столу, — там, видите ли, такое дело. В общем, отложили заседания…

— До какого?

— Дайте вспомню, на семнадцатое вроде.

— Ты мне точно скажи.

— Да, до семнадцатого, точно.

— Почему отложили-то? Опять то же самое?

— Там, в общем, такое дело. Видите, судья…

— Да знаю я, в чем там дело, — Юрий Андреевич начал закипать. — Вопрос в том, почему еще у председателя суда нет заявления на ускорение.

— А зачем? Я смысла не вижу.

— Ну, значит, я так генеральному и скажу, — Юрий Андреевич повысил голос. — А он не увидит смысла тебе премию платить. Я кстати только что от него, и он еще от вчерашних приключений не отошел. А ты его добить хочешь?

— Ладно, я вас понял, сделаю, — Олег примирительно поднял руки.

— Смотри, завтра проверю, — затем шеф переключился на Татьяну. — У тебя как?

— Все хорошо, разбираюсь. Устраняю замечания, про которые вы сказали.

— Ах, да, — Юрий Андреевич ударил себя ладонью по лбу, — ты же полчаса назад приносила все подписывать. Заработался совсем, в отпуск пора… А у тебя как, Оксана?

— Все хорошо, — Оксана как всегда кратко, без лишних эмоций и даже не отворачиваясь от монитора отчиталась буквально в двух словах.

— Я всегда говорю, что ты молодец. А у тебя, Павел?

— Все нормально. Пишу отзывы.

— Срок когда?

Павел раскопал под бумагами ежедневник и заглянул в него:

— По ним послезавтра. Успею, Юрий Андреевич. Почти все готово.

Шеф повернулся к Олегу и назидательно произнес:

— Вот сколько я тебе уже говорю, у всех ежедневники, все записывают. Ты бы тоже завел.

— У меня все в телефоне, — парировал Олег.

Юрий Андреевич недовольно произнес что-то нечленораздельное и вышел из кабинета, так же торопливо, как до этого ворвался в него.

На какую-то минуту после в воздухе повисла абсолютная, почти театральная тишина, чтобы почти сразу смениться тихим прыскающим смехом и вздохами сразу из нескольких концов кабинета. К такой эмоциональной зарядке все уже давно привыкли, но запретить относиться к ней с юмором юристов не мог никто. И если Швецов был как всегда невозмутим, то у остальных это получалось куда хуже. И как было оставаться серьезным, если Олег с артистизмом прирожденного пародиста уже «отыгрывал Юрия Андреевича», да так хорошо, что не поверить ему было бы очень сложно.

— Оксана, — выбрал он первую жертву, умело подражая интонациям шефа. — Вот скажи, ты все акты сделала?

— Какие акты? — Оксана, кажется, и правда удивилась вопросу, хотя возможно она лишь подыграла коллеге.

— Как какие, — продолжал Олег все так же невозмутимо. — За январь.

— За какой январь? — взмолилась Оксана.

— Как это за какой, е-пэ-рэ-сэ-тэ? — не унимался Олег. — Ты должна знать. Вот тебе за что зарплату платят?

— За работу, — парировала она.

— А чем ты сейчас занята? Что генеральный скажет? А я знаю, что он скажет, — Олег окончательно вошел в образ, так что отличить его от Юрия Андреевича на слух можно было только по интонации голоса. — Он тебе скажет следующее…

Дальше случилось то, за что Олега в отделе негласно обожали — настоящее мастерство моментального перевоплощения. Еще секунду назад говорил заместитель генерального, а теперь в стенах кабинета раздавался строгий, почти командный голос директора:

— Если завтра актов не будет, пойдете всем отделом территорию мести. А здесь будут другие люди работать.

— Олег, хватит уже, не пугай коллектив, — вмешался Швецов. — А то, правда, все разбегутся. Или генеральный услышит, и пойдешь потом в театр играть.

— А это вариант, — заметил с улыбкой Олег.

Коллеги продолжали обмениваться шутками еще какое-то время, но Павел их уже не слушал. Углубившись в работу, он снова и снова перечитывал один и тот же абзац судебного решения, сформулированный настолько сложно и двусмысленно, что суть его постоянно ускользала, отчего он все больше раздражался.

Разобравшись наконец (или, по крайней мере, уверив себя, что все стало понятно), Павел переключился на документы. Предстояло набрать на компьютере подробные объяснения, которые, на первый взгляд, обещали занять добрую полудюжину листов. Впрочем, здесь было попроще, с идеей Павел уже определился, так что оставалось изложить свои мысли более-менее связно, копируя и перефразируя нужную информацию.

Впрочем, и с этим как-то не задалось. Вчерашний разговор с друзьями почему-то глубоко врезался в память, разворошив старые воспоминания, ожившие теперь удивительно ярко и подробно, как будто все это случилось только вчера…

Лагерь встал недалеко от просеки, растянувшись по ровной, довольно удобной лужайке, трава на которой росла не слишком буйно, чтобы мешать поставить на ней палатки. Рядом протекал ручей, а лес, скорее березовый, чем хвойный, довольно хорошо укрывал от ветра.

Павел и Витя снова не стали погружаться в гущу событий, обосновавшись на самом краю лагеря, почти в низине.

— Комаров тут не будет? — засомневался было Павел.

— Не должно быть, — Витя пожал плечами, впрочем, тут же уточнив, — по крайней мере, их тут не больше, чем везде.

— Ну, тогда встаем здесь, а то мне нужно еще пойти посмотреть кое-что.

— Или кое-кого? — с улыбкой спросил Витя.

Павел промолчал.

— Да ладно тебе, это ж очевидно было.

— Что очевидно? — откликнулся Павел.

— Как ты смотрел на нее. Всю дорогу как будто под гипнозом. Я тебя таким не видел еще.

— Каким? — Павел начал было раздражаться.

— Не знаю, задумчивым, мечтательным. Так идут, наверное, за смыслом жизни. Короче говоря, влюбился ты.

Павел выразительно посмотрел на друга:

— Такими темпами я и с тобой общаться перестану. И что я, не могу познакомиться с теми, с кем иду в одной группе? Всяко будет интереснее. И еще, у нее подруги есть, тебя тоже представлю при случае.

— Ладно, считай, что убедил, — задумчиво улыбнулся Витя. — У нас никогда ничего по плану не бывает. Так что пусть будет неделя в большой веселой компании. Только с палаткой по-быстрому помоги, а потом можешь начинать свои поиски.

Обустройство, и правда, не заняло много времени, так что вскоре Павел уже бродил по лагерю, не сказать, чтобы очень большому, но, во всяком случае, довольно обширному для такого количества людей. Сложности добавляло и то, что некоторые палатки стояли уже в лесу или между зарослей кустарника: каждый решал сам, где будет удобнее.

Какое-то время на присутствие Сольвейг не было даже намека, отчего Павел начал даже сомневаться, не померещилась ли она ему. Но Витины слова доказывали обратное, так что Павел упрямо продолжал поиски.

Наконец, на другом конце лагеря он увидел девушек, идущих от ручья. Не сказать, чтобы он узнал их сразу, но, похоже, это были подруги Сольвейг. От неожиданности Павел заволновался, сам удивившись подобной, непривычной для него робости, отчего не стал подходить к ним, а только остановился, посмотрев вслед в надежде выяснить, в каком направлении они идут.

Девушки, не пропадая из поля зрения Павла, остановились около одной из палаток и завели разговор с обитателями соседней: возрастной парой, готовившейся развести костер. Судя по всему, девушки были не слишком хорошо знакомы с туристическими премудростями, отчего скооперировались с людьми более знающими. Насколько понял Павел, они принесли воду для всех, а их соседи в это время занимались огнем.

Павел хотел было подойти и спросить у девушек про их подругу, которая, вероятно, куда-то отлучилась или же сидела в палатке, но в последний момент передумал. Почему-то ему показалось неловким беспокоить их сейчас, тем более при большом скоплении людей (а четверо посторонних выглядели для него в тот момент именно так). Поэтому он расположился на траве в некотором отдалении от компании, делая вид, что любуется окрестностями: Павел все еще надеялся, что Сольвейг появится, и он сможет поговорить с ней или хотя бы познакомиться.

Впрочем, никто так и не появился. Никто, кроме Вити, который через полтора часа после ухода Павла начал беспокоиться. Нашел он друга достаточно быстро, плюхнувшись рядом с ним на траву.

— Ну и зачем ты тут сидишь? Ты же искать пошел.

Павел кивнул в сторону палатки.

— И давно? — спросил Витя.

— Я практически сразу с ее подругами столкнулся, я ее почему-то нет. Вот все это время и сижу.

— Так давай подойдем и спросим, — предложил Витя.

— Не стоит. По дороге будет еще случай, тем более, за целую неделю.

— Ну, как хочешь, — Витя устало потянулся, подняв руки вверх. — Тогда пошли обратно, нам еще ужин надо сделать, пока не стемнело.

Павел неторопливо поднялся с земли и дождался, пока встанет Витя, после чего они направились на противоположную сторону лагеря…

До конца рабочего дня Павел так и не закончил документ, оставив его назавтра. Впрочем, для воспоминаний тоже не оставалось времени: пора было расходиться, так что в кабинете осталась только Оксана, которой нужно было доделать какие-то бумаги.

Павел вышел одновременно с остальными (разве что Швецов, как и планировал, уехал из офиса немного раньше). Татьяна, как всегда энергичная, торопливо шла впереди, в то время как Павел с Олегом следовали за ней, обсуждая что-то дежурное и не очень важное.

Однако на лестнице между этажами Татьяна резко обернулась и спросила со свойственной ей прямотой и внезапностью:

— Через неделю иду с друзьями в поход. Ищем человека в команду, а то у нас один не может, а мы изначально решили, что идем вшестером. Есть добровольцы?

Улыбалась она как всегда обезоруживающе: и не скажешь ведь сразу «нет», придется отказываться как-то более вежливо и витиевато.

— Я не любитель, сразу говорю, — как отрезал, заявил Олег. Он о таких тонкостях, кажется, не задумывался, и потому моментально вывел себя из-под удара. Так что наступила очередь Павла.

— Честно, я уже очень давно не был нигде…

— Ну, так прекрасно, — снова обернулась Татьяна, раньше всех выскользнувшая в холл с узкой лестничной клетки. Поспевать за ней было непросто. — Значит, ты ходил раньше?

— Ходил.

— Вот и классно, тем более поход на всю неделю, без опыта будет тяжеловато. Хватит того, что я подругу уговорила на такую авантюру, а она вообще впервые идет, и сразу так надолго. Все были против, но я ее отстояла. Ну ладно, в общем, я тебя записываю?

— Постой, — возмутился Павел. — Я так сразу не готов сказать.

— А что говорить? — искренне удивилась Таня. — Амуниция есть?

— Лежит где-то вроде.

— Ну вот. А если надо будет, я у ребят попрошу, все нужное сообразят.

Павел вздохнул:

— Ладно, давай я подумаю и на днях тебе скажу.

Они по очереди преодолели турникет и встали на выходе, прямо на ступенях, освободив, впрочем, самое оживленное место, где непрерывно сновали как местные сотрудники, так и не менее многочисленные посетители.

— Подумай хорошенько, — не унималась Таня, — а то, если откажешься, мне опять кого-то надо искать. Времени мало уже.

— Вообще это отпуск нужно брать, — резонно заметил Олег. — Ты-то у нас заранее все спланировала, а Павлу сейчас идти и договариваться.

— Так у нас сейчас и завала особого нет, — невозмутимо отозвалась Татьяна. — На неделю точно отпустят.

Павел все это время молчал, еще не очень понимая, насколько нужна ему эта авантюра. Но из любопытства он все-таки спросил, куда они идут.

Татьяна назвала место, сразу же бросившись вдохновленно объяснять и рекламировать намеченный маршрут:

— Там с горы такие виды обалденные. И еще озеро в дне пути от него.

Впрочем, Павел все это знал. Он уже был и на этом озере, и на вершине горы. Десять лет назад. Поэтому вместо расспросов он только кивнул головой и произнес:

— Запиши, что я пойду. Если, конечно, на работе проблем не будет.

— Даже не сомневайся, — обрадовалась Таня. — От меня любая помощь, и начальство тоже постараемся убедить.

— Если за ближайшие дня два-три все переделать, проблем быть не должно, — задумчиво произнес Павел.

Олег только покачал головой:

— Вот кому что. Не живете без приключений.

Глава 5

Солнце уже вышло из-за горизонта, но не успело занять положенное ему место на самой вершине неба, так что до полудня оставалось еще немало времени.

Каменник молча смотрел вверх, на редкие хлопья облаков. С ним молчали и остальные, собравшиеся у луговицы в ее любимом месте под березами. Сама луговица молчала, сидя рядом и привычно спрятавшись в траве. Воздушница молчала (что уже было удивительно), лежа где-то в высоте на раскидистой ветке. Птичница расположилась чуть ниже, уцепившись коготками за другую, менее крупную ветвь, и закутав свое и так невидимое кроме глаз лицо в темные, с цветными вкраплениями, крылья. Она молчала почти всегда, так что чувствовала себя в этом состоянии привычнее остальных.

В этот момент каменник поймал себя на мысли, пусть и известной очень давно, но оттого не менее правильной: хорошо, если есть с кем поговорить, но еще лучше, когда есть с кем помолчать. А в этой давно сложившейся компании и то, и другое было одинаково приятно.

К тому же каменник и так говорил все утро. Новый подопечный, проведя прошлый день и последовавшую за ним ночь в молчании, все-таки прервал его, и оттого следовало рассказать ему многое, да к тому же правильно подбирая слова и объясняя как можно подробнее. А объяснять каменник не любил, хотя, по признанию остальных, имел к этому некоторую предрасположенность.