Бесплатный фрагмент - Под знаком OST

Под знаком OST

Часть 2 (1942–1943)

авторы: Елена Немых, Наталья Назарова

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.

2004 ELENA NEMYKH ©
2016 ELENA NEMYKH ©
Предисловие

Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Приближалась дата: 60-летие Великой Отечественной воины. Огромное количество документальных и художественных фильмов появилось на теле- и киноэкранах. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, заставила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. Неожиданное знакомство с Аллой Трещалиной, которая снялась в документальном фильме «Чемодан. Вокзал. Россия» бывшей «остовкой» (так назывались рабы с Востока для Третьего рейха), заставило заняться исследованием этой сложной, щепетильной и очень неоднозначной исторической темы. В 2007 году я сделала свой собственный документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», в 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Михаил Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь» (автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая) о судьбе остарбайтеров.

Елена Немых, режиссер-постановщик художественного фильма «Я вернусь»

Глава 1. Третий рейх. Завод / Деревня. Германия. Апрель 1942

На белом полотнище простыни, натянутой на двух столбах в бараке, показывали хронику Третьего рейха. Фильм был агитационный, про хорошую жизнь в Германии. Зрители — остовки и работницы химзавода. Они лузгали семечки под присмотром надзирательницы, которая сидела рядом с киноустановкой для кинопленки. Фильм был черно-белым с записанным звуком, что было большой редкостью для фашистской Германии, и делался по личному приказу Гитлера и Гиммлера; именно этот фильм и привезли на химзавод для показа работникам Третьего рейха. Муся, которая тогда попала в кадр камеры кинохроникера вместе с агитационными плакатами в руках, с интересом рассматривала отснятую агитку. Голос за кадром звучал в гробовой тишине: «Доблестные части Вермахта вошли на территорию Советского Союза в июне 41 года. Местные жители встречали немецких захватчиков с хлебом и солью».

На экране в этот момент показывали хронику с немецкими войсками. Въезд солдат Вермахта на мотоциклетах в деревню, девушек в венках из цветов на голове с пришпиленными разноцветными лентами и в народных костюмах, сарафанах и белых косоворотках. Они встречали армию Гитлера с хлебом и солью. Однако вид каравая на расшитом рушнике заставил остовок расхохотаться.

— Ага, прямо так. С хлебом и с солью!

— Ага. Да, враки все это. Наше село бомбили. И все село спалили.

Надзирательница, которая демонстрировала кино, зашикала на зрительниц.

— Молчать! Иначе выгоню под дождь на три часа!

Остовки притихли, вкрадчивый мужской голос продолжал по-немецки: «Уставшие воины были рады найти в освобожденных селах воду, еду, ночлег. Сотни украинских, русских и белорусских девушек решили завербоваться на работу в Германии в местном арбайтслагере».

На экране показывали кадры хроники: немецкую комендатуру в городах, очередь из желающих поехать, приезд остарбайтеров в теплушках в Третий рейх, их разгрузку с чемоданами, узелками, котомками, у некоторых в руках была даже балалайка и гармонь.

«Вот счастливое лицо первой посетительницы трудового лагеря. Комфортабельные бараки ждут наемных рабочих со всей бывшей территории Советского Союза. Хорошая еда, достойная оплата за труд, проживание в трудовом лагере».

Неожиданно на экране — лицо Муси с агитационным плакатом в руках, на плакате надпись: «Свободная Германия ждет вас!»

Тоня, которая сидела рядом с Мусей, удивленно посмотрела на свою знакомую. Муся — звезда кинохроники? Неожиданное открытие.

Однако ошарашенное лицо самой Муси, которая с ужасом смотрела на саму себя на экране, говорило об обратном: Муся была шокирована кинохроникой. Но как оказался плакат в ее руках? Да еще и агитационный? Муся смутно помнила первый день в лагере, однако киносъемку запомнила: солдата, который сунул ей древко плаката прямо в руки, фрау рядом с киноаппаратом с указующим перстом, кинокамеру и оператора. Однако все-таки с трудом вспомнила, как бросила плакат прямо там на плацу.

В хронике этот момент был искусно отрезан и сделан монтаж следующих хроникальных кадров: работы в цехах, обед в столовой, крупно — немецкая арбайтскнижка с марками в виде оплаты за работу. Сняли даже руки, которые считали деньги. Мусе было стыдно, по всему выходило, что именно она в фильме агитировала за работу в Третьем рейхе, и зарплату, и проживание в бараках.

Но, возможно, ее никто не узнал? Кино было черно-белым, и она очень надеялась, что лицо ее не запомнится.

Однако часть остовок уже развернулись к ней. На лицах — удивление. Муся — звезда кинохроники? Неля, главная заводила, громко сказала вслух так, что услышал весь барак.

— Ой, фифа! Ты что ли?

— Ой, смотри, наша что ли?

— Чего-то лицо слишком счастливое!

— Муся? Ты?

А агитационные кадры о хорошей жизни в трудовом лагере еще были на экране. Голос за кадром врал беззастенчиво, что вызывало у зрительниц только насмешки:

— Хорошая еда, слышала? Ага, вчера вот была (изображает, что тошнит ее) очень хорошая.

— Ага, заплатили! Как же!

— Вот врут… Врут, а? (Мусе) Вранье! (свистит в два пальца)

— Кинщика на мыло!

Девушки начинают все больше хохотать и топать ногами. Надзирательница встает с места, пытаясь успокоить разбушевавшихся остовок. Проектор выключен, она включает свет.

— Молчать! А ну-ка молчать.

— Вранье! Вранье! Вранье!

— Ага, условия… ой, не могу! И хлеба завались. Ой, не могу!

— Кинщика на мыло! На мыло! На мыло!

— Ой, Тонька! Смешно… Правда?

— Да, смешно…

— Ну-ка, ты и ты… Встали и вышли…

Надзирательница выгоняет остовок на улицу под проливной дождь.

— Крути кино дальше, не останавливайся. (Мусе и Тоне) Молчать! Молчать!

Надзирательница выгоняет Мусю, Тоню и еще пять остовок из барака. Среди них и новенькая из Таганрога — рыжая Валентина.

— А ну, пошли… пошли…

— А, сволочи! Не пойду…

— Молчать!

Семь остовок, включая Мусю и Тоню, мокнут под дождем. Надзирательница выстраивает их в шеренгу, палкой заставляя встать на колени под проливным ливнем. Девушкам холодно, они дрожат от страха и леденящего душу предчувствия скорого наказания в виде палок.

— Молчать… И стоять, я сказала…

— Ох, Тоня… Холод какой.

— Холодно!

— Ага… Холодно.

Остовки дрожат, стоя на коленях. Муся смотрит на бледное лицо Тонечки и понимает, что ее нужно спасать. Иначе она и вовсе упадет. С волос Тони течет потоком вода, одежда мокрая.

— Тонька, а почитай свои стихи, про ласточку.

— Ага…

Предложение Муси вызывает одобрение.

— Давай, а то околеем…

— Ой, давай, читай побыстрее…

Тоня выпрямляется, потирает свои запястья, вдыхает полной грудью и начинает читать.

Как ласточка среди грозы и бури,

страдаешь ты, когда гремит гроза!

Но не сдаешься, голову понурив,

из глаз твоих не капает слеза!

Надзирательница подскакивает к Тоне, колотит ее по спине палкой. Девушка падает в грязь

— Молчать! Молчать! Тихо, кому сказала… Разоралась!

— А вот не будем молчать.

— Девчонки, беритесь за руки! Теплее будет!

Девчонки поднимают Тоню с земли. Они все берутся за руки. Рыжая Валентина особенно старается доказать, что вместе со всеми заодно.

— Ага, мне нехолодно, мне нехолодно…

— Ага, ласточки, беремся за руки!

— Ой, не могу! Ласточки, да!

— Но не сдаешься, голову понурив, из глаз твоих не капает слеза!

Остовки стоят под дождем на коленях еще час, читая дружно и хором стихи. Лишь некоторое время спустя надзирательница загоняет их, мокрых, продрогших и несчастных, в барак.

Там девушки переодеваются, выпивают горячий чай из алюминиевых кружек, который им разливает Неля. Еще полчаса, и девушки засыпают на нарах, счастливые, что отделались легким наказанием, а ведь могли бы и в карцер попасть. Тоня и Муся, обнявшись, засыпают на своей постели под драповым серым одеялом.

Однако вставать нужно было уже через три часа. В 5 утра как обычно надзирательница колотит палкой по их деревянным кроватям, заставляя проснуться. Вдалеке привычно гудит заводская сирена.

— Подъем, подъем, подъем… Давай шевелись, шевелись давай… Бегом, бегом… Шевелись, свинья! Сказала же… Пошла, бегом… Шевелись, шевелись… Бегом, бегом…

Девушки неохотно встают. Многие жаловались на плохое самочувствие, на боли в животе. Надзирательница решила вызвать в цех врача, чтобы тот осмотрел остовок. Выходить больным на работу было строжайше запрещено!

— Встаем, встаем… Разоралась…

— Ох, не знаешь, сегодня нас на химзаводе будут смотреть? Или куда? Врач, говорят, придет.

— Девочки, меня подождите…

— Бегу, бегу!

Муся уже встала с кровати, умылась, почистила зубы, оделась в форму работницы химзавода и вышла на плац. Однако Тони нигде не было видно, хотя на плацу уже все построились. Муся решила вернуться в барак, где увидела худощавую фигурку Тони, свернувшейся клубочком на нарах.

— Тоня! Сонечка! Ты чего?

— Ой, Муся, встать не могу… Вообще…

Но в этот момент в барак вбежала разъяренная надзирательница. Все девушки выбежали уже во двор химзавода, на кровати лежала одна Тоня, которая была очень бледна, тряслась мелкой дрожью так, что зуб не попадал на зуб.

— Так? Кто это там? Вставай, шевелись!

В барак вошла Валентина, рыжая соседка по бараку Тони и Муси.

— Тонька, вставай! Смотри, я тоже хриплю. Но, мне сказали по секрету: отправят в лазарет — хана!

— Ох, попробую!

Муся и Валентина помогают подняться Тоне. Ей тяжело вставать, ноги отказывают. Муся решает ей помочь. Она вместе с Валентиной берут Тоню под руки.

— Слушай, помоги мне! Давай ее как-нибудь поднимем!

— Давай! В чем дело?

— Встаю, встаю!

Тоня кашляет, девушки подхватывают ее подмышки и тащат на плац. Девушка отчаянно и хрипло кашляет.

Остовки выстроились во дворе в две шеренги. Увидев, как тащат в строй Тоню, они начинают шептаться.

— Смотри, девчонка заболела…

— В лазарет ее надо…

— Лазарет? Ох, там еды не дают…

— Жалко.

— Тиф наверное…

— Ой, тиф… ужас!

Муся и Валентина встают в строй остовок, поддерживая Тоню под руки. Она еле стоит, ноги подкашиваются, она почти теряет сознание.

— Все хорошо!

Неля оборачивается на них, видит Тоню, кривится, ей очевидно, что Тоня больна тифом.

— Вы куда ее притащили, дуры?

— Не твое дело!

— Да не трогайте ее, может она тифозная! Перезаражает всех тут к чертовой матери.

— Сонька, давай! Ага, иду, иду!

Но вдалеке уже зазвучала последняя заводская сирена. Нужно было идти на работу, в цех. Девушки разворачиваются во дворе и делают шаг по направлению к заводу.

— Все! Давай, пошла! (остовкам) пошли, пошли! Опаздываем.

— Идем, идем потихоньку!

— Ох!

Однако Тоня вместо того, чтобы идти дальше, падает на землю. Муся и Валя не успевают ее подхватить, она валится прямо на землю. Девушки охают от неожиданности и разбегаются в разные стороны. Надзирательница колотит их палкой, подгоняя.

Но Тоня лежит на земле неподвижно. Колонна замедляет ход. Девушки останавливаются с двух сторон, надзирательница орет на них, пытаясь поднять Тоню, колотит ее палкой по спине.

— Пошла… Пошла…

К ним подходит комендант вместе с двумя немецкими солдатами. Очевидно, что в колонне заминка, а опоздание на работу в цех составило уже более получаса. Девушки шепчутся между собой.

— Она не сможет работать…

— Сможет.

— Тише. Комендант идет сюда…

— Ага, стоим тихо…

Комендант вместе с немецким патрулем подходит вплотную к остановившейся колонне. Солдаты видят упавшую на землю Тоню, дотрагиваются до тела стволом автомата. Однако она лежит без движения. Солдаты переворачивают ее на спину, смотрят в ее глаза и на бледное лицо. Комендант наклоняется над телом, чтобы понять, жива ли она. Солдаты тем временем начинают выстраивать колонну. Комендант отходит.

— Стройся, стройся… В колонну по трое!

— В колонну по трое, по трое…

— Почему опаздываем на завод?

— На моих часах тридцать минут седьмого. (указывая на Тоню)

— Да, вот больная. Вроде из пятого барака.

— Где? А вот. (кивает на Тоню на земле)

Комендант сморкается в платок, смотрит брезгливо на лежащую на земле Тоню. Машет стоящему рядом со входом на завод врачу. Девушки, Муся и Валя, подбегают к Тоне, поднимают ее с земли и пытаются удержать на весу.

— Валя, держи ее… Ох…

— Держу ее…

Девушки держат Тоню под руки с двух сторон, она уже раскрыла глаза, но стоит еле-еле на своих ватных ногах.

Комендант подходит к ним ближе, рассматривая остовок внимательно.

Позже к нему подбежали солдаты и взялись за Тоню серьезно.

— Расступитесь, быстро… (берет Тоню за волосы) Да у нее тиф… (показывает на вши в волосах) Эй, охрана!

— Да, герр комендант!

— Герр, комендант, она здорова…

— Молчать. Эту в лазарет! А остальных немедленно отправляйте бегом, опаздываем.

— Есть. (Тоне) Выйти из строя…

Муся и Валя вытаскивают Тоню из строя, она встает на колени, а солдаты тут же ее подхватывают под руки и оттаскивают подальше от колонны, так как девушка почти теряет сознание.

— Отправляйте колонну.

— Пошли, пошли! Быстро!

Колонна остовок быстро покидает плац, заходит на химзавод. Смена длится целый день без перерыва на обед. К ночи, когда Муся наконец-то попадает к себе в барак, она вспоминает о Тоне. Как она там? В лазарете? Говорят, что паек для больных весьма скудный, если не сказать больше: больных в трудовом лагере обрекали, судя по слухам, на голодную смерть, лишая их еды.

Муся сохранила свою еду после ужина и решила отнести больной Тоне. Потихоньку выскочив из барака, она подошла к лазарету и постучала в зарешеченное окно.

— Тоня, Тоня… (стучит в окно)

Однако вместо Тони в окне показался врач в очках.

— Извините, а где Тоня?

Врач был из Польши, по-немецки говорил с акцентом, но Мусю, которая заглянула в окно лазарета, узнал сразу. Он видел ее рядом с Тоней в общей колонне.

— Ты Валентина?

— Нет, я Муся! Я к Тоне!

Врач пропадает, потом опять появляется в окне.

— Она просила тебе передать. (открывает форточку) Вот: записник! (протягивает ей блокнот)

— Спасибо, спасибо… А где? Где она?

Врач вздыхает, трет переносицу, снимая и надевая очки в тонкой железной оправе.

— Она умерла!

— Умерла?!

Врач быстро задергивает штору. Муся садится на землю рядом с домиком-лазаретом. Через полчаса Муся плачет в подушку у себя на кровати, закрывшись одеялом. Сквозь окошко барака струится тусклый свет от фонаря, «записник» (блокнот Тони) можно даже полистать. Муся открывает его на первой странице и видит надпись Тониной рукой:

Стихи: Ласточка. Автор: Тоня Мальцева:

Как ласточка среди грозы и бури,

страдаешь ты, когда гремит гроза!

Но не сдаешься ты…

Она свернулась калачиком и зарыдала. Стихи Тони Муся запомнила наизусть на всю оставшуюся жизнь.

На другой день в бараке был отдых. Близился день рождения Гитлера. И девушки готовили концерт. Мусе вовсе не хотелось участвовать в общих репетициях. После смерти Тони что-то надломилось в ней, она почувствовала, что ненавидит и Третий рейх, и химический завод, и надзирательницу, и немецкую охрану. Однако остальная часть барака во главе с Нелей готовилась к концерту. Когда вошел комендант в сопровождении охраны, весь барак вскочил, кроме Муси, которая сказалась больной и лежала на нарах под одеялом.

— Всем встать!

— Переведите им…

— О чего-то их рано занесло. Ага, сейчас скажут чего-нибудь… Тише вы…

Комендант откашлялся и начал говорить:

— К дню рождения фюрера начальство организует концерт. От каждого барака нужен номер: народная песня, танец либо стихотворение нейтрального содержания. Произведения советского содержания строго запрещены.

— Какие песни-то?

— Повторяю! К дню рождения Гитлера начальство организует концерт! От каждого барака нужен номер: народная песня, танец либо стихотворение нейтрального содержания, произведения советского содержания строго запрещены.

Переводчик переводит на русский то, что сказал комендант.

— Слышала? Лучше бы покормили! Тогда и споем.

Вперед выходит Неля, она не очень поняла, что говорил комендант.

— Какие песни нельзя петь? Непонятно!

— Произведения советского (напирает на слово советский) содержания строго запрещены.

— Слышали? Вот те на! Я только советские песни знаю.

Немецкий солдат вытаскивает из мешка русские сарафаны и кокошники, отдает их девушкам.

— Вот костюмы для вас.

Комендант смотрит на остовок строго и выходит вместе с солдатами. В бараке наступает тишина. Неля подходит к сарафанам.

— Кокошник? Видела?

— Сарафаны нашили.

— А чего петь-то будем? А?

— Русские народные!

Неля надевает на себя сарафан, кокошник. Выглядит она забавно, но вполне в русском стиле.

— Чего это их на русские песни потянуло? (обращаясь к портрету на стене) С днем рождения, Гитлер!

Девушки смотрят на Нелю испуганно, однако начинают примерять сарафаны. Они медленно разбрелись по бараку, надевая и кокошники.

Муся с ужасом смотрела на девушек в русских нарядах. Шальная мысль, как испортить праздничный концерт, быстро пришла к ней в голову. Она вскочила с нар, откинув одеяло, и подбежала к остовкам.

— Девчонки, а давайте «Бродягу» споем!

— Песню «Бродягу»? Слова подскажешь?

— Да, конечно!

Еще через час комендант с немецким патрулем заходят в барак и застают удивительную картину: девушки в сарафанах и кокошниках, сидя за столом, дружно поют русскую песню «Бродяга».

Муся написала всем слова на остатках бумаги из Тониного «записника», раздала их в руки остовок и начала дирижировать хором. В руках ее был простой химический карандаш.

По диким степям Забайкалья,

где золото роют в горах.

Бродяга судьбу проклиная,

тащился с сумой на плечах.

(дружно)

Тащился с сумой на плечах

— Повыше здесь! Здесь можно уйти в терцию. (машет рукой) Повторяем…

Комендант с интересом смотрит на поющих девушек.

— Интересно, что за песню они поют? Спроси у нее.

Он показывает на Мусю.

— Что за песни? (Мусе) Отвечай!

Муся краснеет, откашливается и по-немецки отвечает коменданту.

— По диким степям около озера Байкал шел человек в разорванной одежде, взял лодку и переправился на другую сторону.

Валентина хмыкает, она немного понимает по-немецки и понимает, что Наташин перевод не совсем точный. Комендант обращает внимание на Валентину, откашливается.

— (Вале) Что-то смешное? (Мусе) А что еще будет в концерте?

— Это смешная песня! А еще будет стихотворение «Ласточка» и русский танец!

— Хорошо, продолжайте.

Комендант в сопровождении солдат выходит из барака. Муся коротко смотрит на Валентину, быстро жестом показывает: «Молчи!»

— Так, давайте еще раз. Неля, подыграй нам. На гармошке. Губной.

Неля улыбается, вынимает немецкую губную гармошку из кармана, дует в нее. Из гармошки вырывается звук.

— Да не буду я на ней играть. У нее звук как из сортира. Была бы балалаечка, а то! (кладет ее на стол) Одно слово: фашистская!

— Из сортира, ах! Где же они тебе балалайку возьмут?

Неля положила ее на стол, хмыкнув. К гармошке подошла рыжая и кудрявая Валентина, взяла ее в руку, дунула, звук был и в правду не очень.

— Тьфу ты!

Валентина вздохнула, положила на стол гармошку и быстро сказала:

— Муся, а что ты еще наврала коменданту? Я вообще по-немецки не все понимаю, но понимаю.

— Сказала, что стихи буду читать.

— А какие стихи?

— Те самые. Тонины. Которые она под дождем читала вместе со всеми.

Неля даже крякает от злости. Подходит поближе, смотрит Мусе в глаза.

— Ты их читать не будешь.

— Муся, правда! Это же самоубийство!

Валентина смотрит на Мусю сочувственно. Ей непонятно, для чего Муся хочет испортить концерт. Однако Муся показывает на блокнот умершей Мальцевой.

— А что? Значит, она зря умерла? Девчонки, неужели вы не понимаете, что этот «записник» с ее стихами — единственное, что от нее осталось.

— Дура! Не только тебя накажут, всех накажут!

— Хорошо, если вы боитесь, я не буду читать. Знаете, а вот мой отец говорил: «Я живу так, как мыслю. Если я думаю так, а поступаю иначе, значит меня нет. Я не существую». Он был историком и философом. И, значит, мы все здесь не существуем. И что получается? Что они правы? Фашисты? И мы что, никто? Мы согласны с этим?

Муся говорила, воодушевляясь от собственной смелости. Тонино лицо, бледное и несчастное, запавшие глаза стояли перед ее глазами. Образовалась неловкая пауза. Тишина, которую нарушила Валентина.

— Девчонки, пусть читает! Пусть делает что хочет!

На самом же концерте, посвященном дню рождения Гитлера, Муся сама аккомпанирует на пианино, кивая в такт песне «Бродяга». На ней клетчатое платье с нашивкой OST, которое ей подарила Вера Михайлович. На фоне простоватых остовок в сарафанах и кокошниках ее фигурка выделялась тонкостью. Она играла на пианино и тихо подпевала.

По тихим степям Забайкалья,

Где золото ищут в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Хор выводил четвертую строфу песни, когда в зал вошел герр Хиппке. Он тихо прошел между рядами и сел на стул рядом с комендантом.

— Здравствуйте, герр комендант. Извините, я опоздал. Я еле нашел вас в этой глуши.

— Садитесь. Вы как раз во время, на сцене — ваша протеже!

Комендант кивает на Мусю. Герр Хиппке смотрит на нее, не отрываясь. Муся похудела, глаза запали, работа на фабрике давала себя знать, черты лица девушки заострились, она стала будто старше и грубее, однако тонкие руки, тонкие ноги и тонкая шея подчеркивали ее тонкую красоту. Герр Хиппке явно соскучился по своей русской, однако Муся как будто его и не замечала. Она вышла на сцену читать стихи Тони Мальцевой.

Ты — русская, и труд — твоя стихия.

Трудиться и терпеть тебе не привыкать,

Ты терпелива, как сама Россия,

Чужой войной измученная мать.

Как ласточка среди дождя и бури,

Страдаешь ты, когда гремит гроза,

Но не сдаешься, голову понурив,

Из глаз твоих не капает слеза…

Переводчик быстро на ухо переводит коменданту все, что говорит Муся. Очевидно, что дерзкая русская вовсе не поняла, что декламация советского стихотворения строго-настрого запрещена на концерте, посвященном дню рождения великого фюрера.

Когда комендант понимает, что произошло, он вскакивает с места.

— Концерт немедленно прекратить, а ее в карцер. Герр Вольф, герр Хиппке, пройдемте за мной, надо обсудить, что делать с этой русской.

Все остальное Муся помнит с трудом. Допрос у коменданта лагеря, герр Хиппке, удар в челюсть и по ребрам выводят ее из равновесия, голова кружится, она теряет сознание. Немецкие охранники затаскивают ее в карцер и кидают на холодный пол.

— Заходи, через три дня принесем тебе еду!

— Через три дня?

— Или через 7 дней, вот так…

Солдат зло ухмыляется, закрывает железную дверь в карцер, запирая Мусю, которая лежит на полу. Очевидно, что без еды она проведет в карцере почти 7 дней. Девушка теряет сознание от побоев.

В ее голове крутятся последние слова, которые произносили начальник лагеря и герр Хиппке на допросе в комнате коменданта. Комендант требовал строгого наказания и отправки Муси в концлагерь, герр Хиппке пытался ее защищать.

— Эту русскую пора отправлять в концлагерь. За ней столько числится, вы видели ее дело? А вы ее защищаете? Она чуть не убила немецкого ребенка, она его обварила.

— Я не защищаю, я просто считаю, что она может быть полезна рейху. Ребенок, кстати, остался жив только благодаря Мусе.

— Но она неисправима, она ненавидит все немецкое, это очевидно, сегодняшняя выходка это доказала!

— Ну, что такого она прочла, упомянула несколько раз слово «русская», ну и что? Какая-то лирика! Ласточки какие-то, нет тут ничего криминального.

— Ну, хорошо, но только под вашу ответственность, и еще одна просьба, в обмен на эту услугу я попрошу вас переправить мою жену с ребенком в безопасное место. Становится неспокойно.

Скрежет открывающейся двери карцера разбудил Мусю и заставил проснуться, немецкий солдат внимательно посмотрел на лежащую на полу девушку, ткнул в нее винтовкой, попытался разбудить.

— Эй, номер 14532! На выход. Ты жива? Тебя ждет герр офицер. Большой чин, так что поторопись. Эй, эй, вставай живей…

Муся встала с трудом. От длительного пребывания в холодном карцере ее лицо осунулось и почернело. Круги под глазами, запекшиеся губы — так выглядела Муся. Ноги не слушались ее, она была просто уверена, что и двух шагов не пройдет вперед. Однако немецкий солдат грубо подталкивал ее к выходу.

— Пройди в барак, собери вещи в вещмешок.

Муся все делала машинально, почти механически. По счастью соседки по бараку были на работе в цеху химического завода и прощаться было не с кем. Муся бросила последний взгляд на барак и вышла.

Герр Хиппке ждал ее в своей красной машине с открытым верхом на выезде из лагеря. Немецкий солдат довел девушку прямо до офицера, отдал ему честь и ретировался. Муся молча села в машину, еще секунду — и взревевший мотор унес ее от зловещих черных корпусов химического завода подальше.

Через час они уже были в лесу. Герр Хиппке заглушил мотор и протянул ей коричневое платье взамен ее серого клетчатого с белым воротничком.

— На! Надевай! В этом платье ты не можешь разъезжать по Германии. Да, не бойся. Я отвернусь.

Герр Хиппке вышел из машины, Муся закрыла дверь и начала переодеваться, в лесу было тихо и чувствовалась близкая весна. Кукушка произносила свое тихое «ку-ку», зеленая трава пробивалась сквозь землю, где-то даже распустились подснежники.

Герр Хиппке достал из серебряного портсигара папиросу, понюхал скрученный в ней табак, чиркнул зажигалкой и закурил. Муся переодевалась молча. Настроение было паршивое. Она почти переоделась, когда он неожиданно быстро открыл дверцу машины и вытащил ее на поляну. Ее бледное лицо, руки с синяками от наручников его поразили. Муся смотрела на него с ненавистью, в ее глазах не было благодарности спасителю, интеллигентная русская девушка откровенно его ненавидела. Альфред Хиппке схватил ее за руку и как следует сжал. Муся даже вскрикнула от пронизывающей боли, но сделала попытку вырваться. Немецкий офицер достал из-под своего ремня свой револьвер.

— Мне стоило большого труда найти тебя на заводе, а еще вытащить тебя оттуда и из карцера.

— Куда же вы меня везете?

— В Швейцарию. У меня там маленький дом. Там тихо и ты можешь жить со мной.

— В качестве кого? Я никак не хочу. А как же Вера? Вы ей тоже предлагали поехать в Швейцарию?

Герр Хиппке побледнел. Муся затронула больную тему, попав в самую точку. Альфред до сих пор горевал по своей русской прислуге.

Втайне от самого себя и от всего арийского мира, в котором жил и существовал Альфред, он был влюблен в Веру Михайлович. Она была хороша в постели, и преступная связь с ней не давала ему покоя даже после ее смерти. Вера приходила к нему во снах вместе с ребенком и укоряла его за убийство. Герр Хиппке просыпался в холодном поту, вспоминая ее синие глаза и белокурые волосы.

— (тихо, будто сам себе) Она-то мечтала стать фрау Хиппке… Кроме того, она была беременна!

— Вы ее убили!

— О, нет… Она напилась, что-то несла несусветное… Я, честно говоря, не сразу принял это всерьез… Потом она вскочила на окно, пытаясь разжалобить меня. И оступилась. (через паузу) Она мне снится. Часто. Она и ребенок.

— Это вы ей помогли выпрыгнуть в окно…

Слова Муси выводят герра Хиппке из себя, он разворачивается, хватает опять Мусю за руку, разворачивает ее к себе, сует свой пистолет прямо ей в руки.

— Ну-ка иди сюда! Иди, иди! Вот, стреляй! Ты думаешь, мне жизнь дорога, с тех пор, как я каждую ночь вижу во сне убиенную Веру и ее неродившегося ребенка? А еще твои глаза, полные ненависти.

Пистолет тяжелый и холодный, Муся с трудом удерживает его в руках. Дуло упирается прямо в мундир герра Хиппке. Альфред помогает девушке взвести курок, кажется: еще минута, и она выстрелит ему прямо в грудь. Альфред начинает медленно говорить, тщательно подбирая слова.

— Какая драматическая сцена! Когда я был маленьким, я хотел стать актером, а стал эсэсовцем. Соколом Гиммлера.

Слова Альфреда попадают в самое сердце Муси. Она вздыхает и опускает пистолет. Слезы наворачиваются ей на глаза, ей сложно выстрелить в человека, даже такого, как герр Хиппке: фашиста и убийцу.

— Я тоже хотела стать актрисой, а теперь я здесь.

Муся кладет пистолет на капот, садится в машину и начинает плакать. Альфред выдыхает, опасность миновала, он достает белый платок из кармана и вытирает пот со лба. Он убирает пистолет в кобуру, застегивает портупею и садится в машину. Медленно заводит мотор, продолжая говорить с Мусей.

— Знаешь… Лучше всего жить в лесу. Быть лесником, никого вокруг. Только звери и птицы. И полный покой. Ну, все. Поехали. Я отвезу тебя к своей знакомой фрау Якобс, в деревню. Я ей как-то помог с документами. Я думаю, тебе у них будет хорошо.

Мотор наконец-то завелся, и красная машина тронулась с места.

Герр Хиппке лихо вел машину по шоссе, петляющему по лесу с рядом дубовых деревьев по обе стороны дороги. Пшеничные поля, колосившаяся рожь, белые мельницы с лопастями, стада коров и овец, казавшихся Мусе игрушечными, проносились мимо. Дорога в немецкую деревню была долгой, вскоре Мусю укачало и она уснула на заднем сидении машины Альфреда.

Проснулась она ровно через пять часов от громкого разговора герра Хиппке с хозяйкой деревенского дома, фрау Якобс, и ее сыном, Карлом. Муся посмотрела из окна и увидела, что красная машина герра Хиппке была припаркована у большого двора красивого свежевыбеленного деревенского немецкого дома с черепичной красной крышей и красно-кирпичной каминной трубой, из которой шел дымок. По двору гуляли сытые гуси, утки, в хлеву мычала корова, блеяли овцы. Рядом с герром Хиппке стояла хозяйка дома: женщина в платке, кофте и юбке с фартуком, а также ее сын в форме гитлерюгенда: коричневой кофте, черных шортах с черной пилоткой на голове и с черным галстуком.

Муся рассматривала наряд юного поклонника Гитлера. Удивительно, насколько все-таки эта форма напоминала форму пионерской организации на родине. Сравнение было неприятное, однако бросалось в глаза. Про гитлерюгенд, юных эсэсовцев, куда принимали юношей и девушек до 16 лет, Муся слышала еще в Вольфе, когда жила у герра Кернера. Она часто встречала этих юных фашистов на улицах. Они были особо непримиримы к остовцам, постоянно задирали и издевались над ней на улицах города, заставляя ее соблюдать правила распорядка дня. Муся удивилась, что в глухой немецкой деревне они также есть. Открытие было неприятным: гитлерюгенд в виде Карла Якобса, сына фрау Якобс, ненавидел славян. На вид ему было лет 14, однако он просто кипел от ненависти.

— Хай Гитлер, господин штурман фюрер!

— Хай Гитлер, мой мальчик! Ты прекрасно выглядишь. (фрау Якобс) Здравствуйте, фрау Якобс!

— Здравствуйте, герр Хиппке! Чем обязана вашему посещению?

— Я хотел вас попросить, фрау Якобс (через паузу) об одной услуге. (через паузу) Приютить эту девушку.

Петли на воротах двора фрау Якобс скрипнули. Фрау Якобс, Карл и герр Хиппке обернулись, Муся шла с вещмешком по дорожке прямо к дому. Карл нахмурился.

— Мама, посмотри! Эта девушка похожа на славянку.

Муся вздрогнула, очевидно, что юный Карл уже ненавидел ее, даже не познакомившись толком. Герр Хиппке разозлился.

Карл Якобс был полукровкой. Его дед по отцовской линии был евреем, его самого долго не принимали в гитлерюгенд, и только ходатайство самого герра Хиппке спасло эту семью от выселения и экспроприации домов на нужды Третьего рейха. Альфред решил поставить на место Карла.

— Что ты сказал? Ах ты, щенок! (громко) Встать, смирно!

Карл удивился и испугался тона старшего офицера СС. Очевидно, что он сморозил какую-то глупость и вновь прибывшая русская прислуга имеет какой-то особый статус и покровительство герра Хиппке. Мальчик выпрямился, поправил свою портупею и выбросил руку вверх в приветственном жесте.

— Хайль Гитлер, герр Хиппке! (косится на Мусю) Извините.

— Молодой человек, где ваша дисциплина?! С вами разговаривает старший по званию! А ну-ка, кру-уу-гом! Шагом марш! (видит, как Карл марширует к дому) Хоп-хоп-хоп!

Карл строевым шагом идет по тропинке к дому. Фрау Якобс улыбается и кричит ему вслед.

— Карл, иди лучше вещи собирай. (герр Хиппке) Он на два года уезжает в школу Адольфа Гитлера, в Шпандау. Не знаю, что я буду без него делать. Урожай на носу!

Муся стояла рядом и слушала то, что говорит немецкая бауэрша, так называли помещиков в фашистской Германии. Сообщение, что Карл уезжает на два года из немецкого села, ее страшно обрадовало: некому будет травить ее и преследовать.

Злые серые глаза Карла убеждали ее, что он крайне злобный фашист, так про себя называла их Муся.

— Вот вам помощница! Ее бумаги в порядке. Я уверяю вас, что вам нечего опасаться. Ну, как? Фрау Якобс? Вы мне поможете?

Фрау Якобс внимательно посмотрела на Мусю. Русская была худая, тонкая, с руками как тростинки. Очевидно, что не крестьянская кровь. Фрау Якобс вздохнула, Карл был абсолютно прав, когда среагировал на приезд новой прислуги отрицательно.

— Надо бы еще раз спросить у Карла. Он терпеть не может русских.

— Фрау Якобс! Я прошу вас…

Они говорят тихо, чуть в отдалении от Муси, которая стоит посередине двора.

— Ну, ладно. Я надеюсь, она не ленивая. Она говорит по-немецки?

— Да, и отлично все понимает… (отдает честь) До свидания!

Герр Хиппке разворачивается и идет к воротам двора фрау Якобс. Муся видит, как он садится в машину, разворачивается перед домом бауэрши, поддает газу и, скрипнув тормозными колодками, прибавляет скорость, чтобы навсегда покинуть деревню, где он оставил Мусю. Девушке удивительно, что Альфред Хиппке не сказал ей на прощание ни одного слова, даже не взглянул на нее, отъезжая от дома. Очевидно, что офицер СС попрощался со своей пленницей навсегда. Фрау Якобс долго смотрела вслед отъезжающей красной машине герра Хиппке, пока она не скрылась на горизонте, потом обернулась к Мусе.

— Что же мне теперь с тобой делать? Худая… надо тебя откормить, чтобы ты на что-то годилась. Идем, идем…

Фрау Якобс идет с Мусей по мощенной булыжником дорожке, прямо в свой дом. Скрипит зеленая деревянная дверь на петлях. Они вместе входят на кухню, экскурсию по дому делает фрау Якобс. Она показывает Мусю светелку, кухню, комнату Карла, свою спальню, гостиную и маленькую комнатку для прислуги на втором этаже дома.

— А вот там кухня, к ней надо идти через мою комнату.

Муся открывает сама дверь в комнату Карла, видит его самого, собирающего вещи в чемодан. Вся комната мальчика увешана агитационными плакатами с фашистской свастикой, рядом с окном огромный портрет Гитлера.

— Эй, ты куда? (закрывает дверь перед ее носом) Это комната Карла, все фашистские плакаты и фото в его комнате принадлежат ему. Они мне не нравятся. Это Карл (машет рукой в сторону его комнаты) их повесил.

Она берет Мусю за руку и тащит ее через гостиную и кухню наверх, в ее комнату.

— Я давно перестала с ним ругаться из-за этого.

Показывает на стену кухни, где висит портрет герра Якобса с черной лентой на краю.

— А это мой муж и отец Карла. (сухо кидая взгляд на Мусю) Он полгода назад погиб в России.

Муся смотрит на портрет герра Якобса в форме рядового солдата Вермахта, очевидно, что семья баэуров ненавидит всех русских и ей придется несладко. Однако фрау Якобс тащит ее наверх, в ее комнату, где на удивление просторно, много света, кровать и на стуле кувшин с водой для умывания.

— Вот твоя комната. Ложись пораньше, мы рано встаем, это же деревня. Корову надо выводить часа в четыре утра до выпадения росы.

Муся смотрит на фрау Якобс с интересом. Простое крестьянское лицо, конопатое и грубоватое, грубые красные руки, две косы, заплетенные и уложенные кренделем на голове, ничего в ней не выдавало чистокровную немку. Фрау Якобс чем-то напоминала обычную русскую крестьянку. Она улыбнулась, потрепала Мусю по спине и пошла вниз по лестнице к себе на кухню готовить ужин на вечер.

Очевидно, что лишний рот прибавился в их семье, и нужно было рассчитать все правильно и накормить еще и новую прислугу. Муся тем временем положила свой вещмешок на кровать, набрала в ладошки воды из кувшина и умылась. Волосы, остриженные в сортировочном лагере, заметно подросли, путались, их очевидно надо было причесать.

Муся достала гребень с редкими зубчиками, подошла к старинному зеркалу и начала расчесываться, быстрыми и резкими движениями разделяя свои волосы на прямой пробор налево и направо. В отражении зеркала она увидела девушку с испуганным и худым лицом, с запавшими глазами и с синяками под ними.

Она рассматривала себя с сожалением, ей ничего не напоминало ее саму: будущую кинозвезду, студентку ГИТИСА, любимую дочь профессора и внучку московской интеллигенции.

В коричневом старом платье, которое нашел для Муси герр Хиппке, она скорее напоминала себе затравленную остовку, а не холенную девочку из профессорской семьи.

Полгода, проведенные в рабстве у немцев, подневольный труд давали себя знать, заметно меняя психику русской прислуги.

Слезы показались на ее глазах, она готова была расплакаться, когда сзади, в отражении зеркала, неожиданно появился Карл с ножом в руках, он занес его прямо над ней и прошипел.

— Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было. Поняла?

Карл сверкнул лезвием ножа прямо перед носом Муси, затем убрал клинок в ножны, висевшие на его кожаном поясе, и пошел к выходу. Муся закрыла глаза от страха, затем резко открыла. Карла уже не было в комнате, она села на кровать и заплакала навзрыд.

Глава 2. Москва. Квартира тети Лиля Шварц / Рынок / Квартира Петра Васильевича. Май 1943

Во дворе тети Лили идет разгрузка дров. Гуля, которую жилкомитет направлял периодически на общественные работы после школьных занятий, активно помогала тете Фаине, управляющей жилищной конторой, освободить грузовичок. Водитель грузовика сдал назад, открыв кузов и выгрузив дрова.

Вместе с Гулей работали еще две девчонки из школы. Они были, так же как и Гуля, в школьных платьях, в фартуках и варежках. Девочки, которыми руководила тетя Фаина, укладывали дрова в дровницу.

— Здесь, что ли? Мне, мне дайте. Я хочу! И я. И я.

— Подходим, подходим. Дрова! (девочкам) Разгружаем дрова! Так собираемся! Помогаем, помогаем. Осторожно, здравствуйте! (Гуле) Давайте, шевелитесь, шевелитесь. Кто больше разгрузит, тот получит больше карточек на еду. Ага, и вам дровишек?

— Куда больше? Надорвемся…

— От твоей попы, Растопчина, не убудет. А кто будет ударно работать, получит лишнюю литеру в спецстоловую.

А тем временем во дворе тети Лили Шварц появляется пожилой седоватый мужчина. Это Иван Павлович, давний знакомый Лили Ильиничны. Он в плаще, шляпе, с зонтом в руках.

— Здравствуйте, здравствуйте. Извините, пожалуйста, а Лиля Ильинична Шварц здесь проживает?

— Лиля Ильинична, а вот же она. Картошку сажает. Вместе со всеми. Во дворе.

Лиля Шварц занималась прополкой грядки картошки, когда к ней подошел Иван Павлович.

— Господи, дали только грядку, а чего с нее соберешь?

— Да, ладно, не ворчи. Скажи, спасибо, что это хоть под огороды дали.

Иван Павлович подходит ближе. Увидев Лилю в пелерине и шляпке с вуалью, копающую картошку, он просто всплеснул руками.

— Лилечка! Вы ли это?!

— Ой, ой! О, господи! Иван! Палыч!

— Твои красоты не померкли. Я тебя искал, так искал!

— Господи, Иван!

— Хватит вопить! На весь двор.

Лиля Ильинична и Иван Павлович обнимаются. Они давно не виделись и страшно обрадовались встрече. Тетя Лиля приглашает его к себе домой в квартиру. Уже через полчаса они мило воркуют в гостиной, поедая суп, который сварила бабушка Лиза.

— Палыч, а как твоя Женя? Все такая же толстая?!

— Так она же умерла!

— Ой, прости. А когда?!

— Два года, как я сам недавно узнал.

— То есть как это ты недавно узнал?

— Так ты ничего не знаешь? Она же сразу от меня ушла к Павленкову.

— К Витьке? Да ты что! Почему же я ничего не знала?

— Мне было стыдно, я почти сразу уехал и жил в Орле, у сестры.

— Ты ешь, ешь.

— Я ем, ем. (через паузу) Потом работал в филармонии.

— В филармонии? Мечта!

— А ты отлично готовишь, Лилечка!

— И хорошо пою. (поет) Струй вещих сладостные звуки до слуха нашего дошли!

— Да, даже готовишь музыкально, да!

— Ты хочешь сказать со сладостными звуками?!

— Да! Дай я тебе ручку поцелую!

— Палыч, займите свое исходное положение.

— Все!

А тем временем дровница во дворе растет на глазах. Девочки трудятся вовсю, а вот Гуля, помогая разгрузке, роняет бревно себе на ногу, выбывая из погрузки.

— Ой, мамочка! (роняет на ногу дрова) Мамочка!

— Чего, ударилась? Надо холодненькое приложить. Может домой пойдешь? Ты вроде здесь где-то рядом живешь. У тети Лили, да?

— Не ваше дело…

— Не мое дело! Как скажешь. (девочкам) Работаем, помогаем, помогаем. Кто сегодня хорошо поработает, получит лишнюю порцию супа в спецстоловой!

Разгрузка, которой руководит тетя Фаина, идет активно дальше. Гуля, хромая, идет к подъезду. Когда она входит в квартиру, Иван Павлович уже доел свою порцию супа, сказал комплименты Лиле Ильиничне, взял гитару и готовился спеть арию в честь своей дамы сердца.

— Здравствуйте.

Голос бабушки Лизы (из кухни):

— Гуля, это ты?

— Я, бабуль!

— Поешь, милая! Я приготовила суп для всех!

Гуля достает перекись, снимает порванный чулок и заливает рану, смотря исподлобья на тетю Лилю и ее ухажера, видит супницу и две тарелки супа.

— Ага. Вижу. Для всех. (зло смотрит на Ивана Павловича)

— Гулечка. Познакомься, это мой старинный приятель, Иван Павлович!

— Добрый день! Здрасте!

— Ты у нас тарелки возьми, Палыч, и налей Гуле супа!

— Прости, пожалуйста, хорошо.

Иван Павлович откладывает гитару и начинает наливать суп в тарелку для Гули, которую достал из шкафа. Гуля смотрит на него со злостью, новый знакомый тети Лили ведет себя в квартире как хозяин.

— Гулечка, я не хотела тебя расстраивать. Но. У нас картошка кончилась, так что суп пустой, извини…

— Ну, еще бы. (зыркает зло на Ивана Павловича). Мы же теперь всем кварталом питаемся.

Иван Павлович смотрит на девушку, понимая, что она явно недовольна его посещением тети Лили. Он начинает собираться домой.

— Ой, я совсем запамятовал, ко мне товарищ должен зайти сейчас.

Тетя Лиля понимает, что Гуля обидела ее друга. Она пытается загладить ее неловкие слова.

— Куда? Ты куда собрался? (встает с дивана) Я тебя провожу, дверь закрою. (Ивану Павловичу) Ты чего это вдруг? А?

— Лилечка! Не беспокойся, я сам все найду! И сам дверь закрою.

— Ой, Палыч, а ты ко мне придешь еще? А, Палыч?

— Я приду, приду обязательно.

В коридоре появляется бабушка Лиза с полотенцем в руках. Она вытирает руки и видит прощающегося Ивана Павловича, удивляется его скорому уходу.

— Лиза, до свидания. Всего доброго. Я приду, приду еще.

— До свидания, Иван Павлович! Заходите еще.

— До свидания!

Лиля Ильинична и бабушка Лиза провожают Ивана Павловича, только после того, как за ним закрывается дверь, бабушка Лиза идет к своей машинке в другую комнату: шить варежки. Бабушка подрабатывала их продажей, так как карточек на еду им явно не хватало, тетя Лиля решила деликатно отчитать Гулю за нелюбезное обращение к ее новому гостю.

— Он такой стеснительный. Ну, зачем ты его спугнула!

— Да нет. Я вообще не против, могу совсем не есть.

— А картошку мы достанем для супа, не волнуйся. Я могу шубу обменять.

— Кому нужна ваша шуба? Зимой надо было продавать.

— Мне жалко было. Это память! От Виктора Сухорецкого!

— Конечно, своего-то жалко. А чужого небось нет! За чужой счет щедрой очень хорошо быть. А то, что я устаю? От голода чуть в обморок не падаю, это никого не волнует. Старухой стала уже. Шубу пожалели! Эх, вы! (саркастично кивая на бабушкину комнату) Бабушка все руки стерла, пока шила свои варежки! Вы можете только читать и музицировать.

Бабушка Лиза слышит из соседней комнаты их разговор, всплескивает руками. Гуля безобразно себя ведет, обижая тетю Лилю. А ведь они живут в ее квартире. Бабушке было крайне неудобно за те горькие слова, которые произнесла вслух Гуля.

— Гуля, ты совершенно права! Я совершенно неприспособленная!

— Лилечка, вы что шумите? (из другой комнаты)

— Ничего, бабуль. (громко) Шей варежки дальше!

— Да, Гуля! Ты абсолютно права. Я ненужная, только вас объедаю. Решено, завтра я иду на рынок продавать свою шубу!

Тетя Лиля раскрывает шкаф и достает свою шубу, а также еще часть своих украшений. Очевидно, что все это можно обменять на еду. Гуля хмыкает, достает из своего портфеля учебники и тетради, начиная готовиться к завтрашним занятиям в школе. В комнате воцаряется тишина.

На другой день тетя Лиля оказалась на рынке вместе с шубой. Она трясла ею в своих руках, держа также длинные часы на цепочке и два золотых кольца. Тетя Лиля стояла рядом с прилавками, на которых лежали старые пластинки, мясо, сало и многое другое. Их многоголосие с продавцами было очень сложным, протяжным, и они явно мешали друг другу. Покупатели подходили, оценивали и цокали языками.

— Пластинки, пожалуйста, пластинки. Шаляпин, «Блоха»!

— Шуба хорошая, теплая.

— Подходим, подходим. Сало. Мясо. Девушки, мясо из деревни. Свежее!

— Сколько? (смотрит цену сало) Да вы что! Спекулянтки!

— Что, дорого? Дорого? А ты его достань, попробуй… А золото есть?

— Есть. Часики мамины. (показывает часы на ремешке)

— Давай, посмотрю.

Женщина берет у покупателя из рук часы, крутит их в руках, рассматривает.

Тетя Лиля смотрит на сало, ей кажется, что она сейчас в обморок упадет от голода. Однако она держится, рядом покупатель заинтересовался пластинками, и торг идет бойкий.

— А повеселее у вас ничего нет? Утесов есть?

— Шуба новая, хорошая, я меняю ее на продукты.

— Есть, но это подпольная, подпольная, понимаете?! С отметкой «Запрещено к распространению»!

— Ой, прекрасно! И Шульженко у нас есть. Пластинка с песней «Синий платочек».

— А вот пластинка композитора Чайковского.

Наконец-то через час к тете Лиле подходит первая покупательница.

— Меняю на продукты. Покарябанная она у вас.

— Как покарябанная? Нормальная!

Рядом с покупательницей и тетей Лилей возникает бабушка с иконой Богоматери.

— Очень хорошая икона, очень хорошая икона.

Бабушка проходит мимо, а покупательница, бросив на нее удивленный взгляд, продолжает щупать шубу. Примеряя ее, она тут же понимает, что шуба новая, однако часть меха вылезает из-под рук покупательницы.

— Да вы с ума сошли, она ползет у вас.

— Где же ползет?

— Вот это я беру за деньги! (тыкая в прилавок) Сами купите!

Тетя Лиля держит деньги в руках, не веря своим глазам.

Деньги в войну были вещью весьма нераспространенными, они все пользовались карточками. Тетя Лиля протягивает их торговке салом. Та осмотрительно засовывает тушенку, три банки, сало в авоську тети Лили.

Мимо них идет смешной мужчина с гирляндой из воблы на шее.

— Вобла, вобла. Десятку отдаю за рубль!

— Ай, беру. Хороша. Откуда?

— Каспийская, каспийская. Берите, не пожалеете.

Бабушка с иконами уже идет обратно, помимо иконы в ее руках появилась корзинка с яйцами.

— Яйца, яйца. Яйца! Берите, не пожалеете!

Бабушка проходит мимо, тетя Лиля вздыхает, ставит авоську с тушенкой и салом рядом со своими ногами, продолжая торговать шубой.

— Шуба новая, теплая…

— Да гадость ваша шуба.

— Какая гадость, какая гадость?! Я в этой шубе чуть поручика Сухорецкого с ума не свела. Он чуть не женился на мне из-за этой шубы, а может и не женился именно из-за нее.

Но покупательницу заинтересовали кольца на руках тети Лили. Она протягивает ей сумку с картошкой и луком.

— Вот это (тыкает пальцем в кольца) хорошая вещь! Кольца меняю на продукты.

— Вот держите, это лук и картошка.

— А в чем я их понесу?

— (снимая кольца с рук тети Лили) Так и берете!

Покупательница протягивает сумку с картошкой и луком тете Лиле, сама надевает кольца на руки, любуется, отходя подальше. Тетя Лиля вздыхает, собственно продано все кроме шубы. Она вздыхает и продолжает свои рулады.

— Шуба хорошая, теплая, очень хорошая!

Рядом опять возникает бабка с корзинкой и яйцами в ней, она призывно поднимает их вверх.

— Подходим, подходим!

— Гляди-ка, поменяла (машет рукой на сумку) на золото сколько продуктов! (бабушке) А почем у тебя яйца? Хорошие (берет яйца из корзинки по одному) Берите, берите, гражданочка. Яйца свежие, хорошие. Подходим!

— Шуба хорошая и теплая. Очень хорошая.

— Да гадость ваша шуба!

— Зря вы. Да какая же это гадость? Шуба! (гордо трясет) Да я в этой шубе поручика Сухорецкого с ума свела.

Неожиданно у тети Лили начинает кружиться голова и темнеет в глазах. Она хватается за прилавок, все плывет у нее перед глазами.

— Ой, чего-то нехорошо мне. Ох! (кладет сумки и авоськи на прилавок) Что-то мне нехорошо, дамочки!

— Кладите, кладите. Вам плохо, дамочка, что ли? Вы чего-то побледнели!

— Шуба теплая, хорошая, я меняю ее на продукты, шуба теплая, ух, меняю на продукты. (хватается за сердце) Ой, плохо мне, плохо.

— Садитесь на стул! Садитесь, прошу вас! Вот вещички ваши кидайте сюда! Кладите!

— Ой, дурно! В глазах темно. Ой, ой.

Тетя Лиля начинает тихо оседать, бабушка с корзинкой, в которой яйца лежат, пододвигает стул, на который садится тетя Лиля. Прохожие смотрят с любопытством.

— Ух ты, господи ты боже мой!

— Ой, смотри-ка! Даме даже плохо стало.

— Валидолу ей надо дать. Под язык, уксусом нужно виски натереть, и сразу полегчает.

— Осторожней, осторожней садитесь на стул… (машет на нее веером) А я веером на вас помашу… Ну, как вы?

Рядом опять появляется мужчина с воблой на шее, он видит толпу вокруг тети Лили, сидящей на стуле, он проходит мимо, продолжая призывно кричать. А вот рядом с тетей Лилей возникает беспризорник, который хватает ее сумки и авоськи и дает деру.

— Вобла, вобла, подходите ближе, вобла продается! (мальчику) Ну-ка брысь, отсюда, шпана. (видит драпающего мальчика)

— Ага, смотри в оба! А то вмиг обворуют!

— Да, да, иди-ка ты подальше! (смотрит на яйца) А почем у вас яйца?

— Ну, что полегчало вам? (мужчине) Яйца? Берите недорого. (берет деньги, протягивает корзинку, оглядываясь на тетю Лилю) Ой, что это вы побледнели?

Тетя Лиля, которой на короткое время действительно сделалось чуть лучше, протянула руку и неожиданно увидела, что рядом с ней нет сумок и авосек. Лицо ее сделалось мертвенно бледным.

— Ой, а где мои продукты, где мои продукты?

— А где же продукты? Ой, а вот здесь же лежали. Украли?

— Господи, украли! Господи, мои продукты!

Тетя Лиля теряет сознание, бабка с пустой корзинкой из-под яиц бежит за милиционером, охраняющим рынок, очевидно, что тетю Лилю нужно сопроводить домой.

А тем временем в квартиру тети Лили с ночной смены из госпиталя возвращается Зоя. Настроение паршивое. Новая начальница, бывшая однокурсница Мартынова, уже навела порядок в больнице, Зое пришлось переезжать в рентген-кабинет. Зоя разделась, помыла руки, села за стол есть остатки супа, когда в комнату вошла бабушка Лиза.

Она дошила новую порцию варежек, а Гуля тоже проснулась и собиралась в школу.

— Здравствуй!

— А где тетя Лиля? Она не сказала, куда пошла?

— В киношку наверное. У нее теперь хахаль есть (показывает) по грудь ей.

— Ты думаешь, чувство юмора в том, чтобы смеяться над другими? Тем более старше тебя в три раза.

— Зато у тебя чувства юмора совсем нет, особенно в последнее время.

Неожиданно их разговор прерывает звонок. Раннее утро, у тети Лили есть свой ключ, кого же могло занести так рано?

— Ой, звонят! Нам наверное.

Лиза Петровна бежит открывать входную дверь. Гуля поджимает губы, ей вовсе не хочется с утра ругаться с Зоей. Однако она чувствует себя абсолютно правой. В коридор тем временем входит милиционер и начальник рынка Петр Васильевич Голодец, которые под руки держат тетю Лилю. Она еле стоит, почти теряет сознание. Бабушка Лиза и Зоя охают, идут с ней в гостиную. Гуля хмыкает, с интересом смотрит на Петра и милиционера в фуражке. Петр Васильевич в годах: лысоватый и важный. А вот милиционер напротив очень молодой и рыжий. Как только он понимает, что тетя Лиля живет по адресу, он тут же козыряет и ретируется. Гуля и Петр Васильевич проходят по коридору, встают у входа в гостиную, наблюдая как Зоя и бабушка хлопочут над тетей Лилей.

— Ваша? (кивает на тетя Лилю)

— Наша.

— Вот подобрал гражданочку на толкучке. Обморок. Говорит, украли продукты. И шубу потеряла, забыла там.

Тетя Лиля в полуобморочном состоянии, она падает на диван. Зоя и бабушка Лиза дают ей понюхать нашатырь.

— Боже мой, Лилечка! Что случилось! Лилечка, Лиля. Что случилось? (Петру Васильевичу, оглядываясь) Здравствуйте!

— Лиля, ну, что с тобой? Что с тобой, хорошая!

— Что такое? Плохо? (удивленно) А что вы на толкучке делали?

Тетя Лиля нюхает нашатырь и приходит в себя, смотрит ошалело на Зою и бабушку Лизу, явно их не узнавая.

— Лиза, сало, тушенка, масло…

— Воды, дай ей воды…

Зоя бежит на кухню за водой, толкнув по дороге плечом Гулю, которая явно строит глазки начальнику рынка. Петр Васильевич одет очень прилично, и видно, что при деньгах и при должности.

— Масло сливочное, 300 грамм. Что за люди?! И шубу, шубу потеряла. Оставила и забыла.

Тетя Лиля рыдает, Зоя, которая вернулась с кухни с кружкой воды, протягивает ей воду, которую она жадно пьет. Петр Васильевич тем временем с интересом рассматривает Гулю.

Девушка румяная, с карими большими глазами, пушистыми ресницами и длинной косой.

— Я вас не задел?

— Нет.

А тем временем бабушка Лиза пытается успокоить тетю Лилю, протирая ей влажным платком ее лоб.

— Ты что? Менять что-то ходила? Шубу? Да? Шубу?

Зоя всплескивает руками, достает валидол, протягивая его тете Лиле, она его выпивает.

— Выпейте это, тетя Лиля.

— Пей, Лиля, пей.

— Да нет! Я шубу потеряла, продукты украли. Ой, господи, какая же я непутевая!

— Тетя Лиля, успокойтесь. Выпейте воды!

— Жива, слава богу, и бог с ними с продуктами!

— Ох, непутевая я и бессмысленная… (Зое) Зоя, отведи меня в постель.

— Тетя Лиля, прекратите, ну, кто вам сказала, что вы непутевая, милая и хорошая…

— Лиля, Лиля! Прекрати!

Зоя и бабушка Лиза ведут тетю Лилю под руки к кровати, укладывая спать. Гуля и Петр Васильевич остаются одни в гостиной. Гуля делает жест рукой.

— Хотите чаю?

— Я?! (хлопает по карманам) У меня и конфеты есть.

— А вас как зовут?

— Петр Васильевич (протягивает руку) Петр Васильевич.

— А меня Гуля.

— У нас есть столовая, спецраспределитель: от треста 24, на соседней улице. Если, что прошу вас, обращайтесь!

— Хорошо, спасибо. Пройдемте на кухню!

Они уходят на кухню пить чай. Петр Васильевич, познакомившись с Гулей поближе, весьма рад знакомству. Через час, напившись чаю с конфетами, он покидает квартиру тети Лили, взяв с Гули обещание его навестить.

У Гули неожиданно поднимается настроение: новый поклонник, да еще и при распределении продуктов, а вот Зоя, уложив бабушек спать в их спальне, возвращается в гостиную в весьма дурном настроении духа:

— Как ты смела? Как ты смела ей сказать, что она нас объедает? Гуля, мы же у нее живем!

Гуля сидит за столом и грызет конфеты, подаренные Петром.

— А что? Ей это ничего не стоит! (показывает рукой на квартиру) Зато кушает за четверых и еще кавалеров водит и кормит.

— Гуля, ты себя слышишь? Что с тобой? Ты говоришь уже не пошлости, а мерзости, неужели ты не понимаешь, что не имеешь морального права жить у человека, которого оскорбляешь?

— Знаешь, а ты мне просто простить не можешь, что я с Митей тогда (пауза) целовалась во дворе…

Зоя вспыхивает, оглядывается на Гулю, которая поднимается из-за стола, чтобы уйти в свою комнату.

— Ну, и правильно. Завидуй! Завидуй! Он меня целовал так и сюда, и сюда.

Зоя не выдерживает и отвешивает Гуле звонкую пощечину, Гуля от неожиданности хватается за щеку, лицо горит от удара, она толкает Зою плечом, бежит в свою комнату, быстро собирает вещи в чемоданчик.

Зоя бессильно садится за стол, машинально есть конфеты, которые лежат на столе.

— Спасибо за моральные учения и за доброту!

Бабушка Лиза, которая только что уложила тетю Лилю на кровать, неожиданно слышит крики Зои и Гули, говорит тихо тете Лиле.

— Лилечка, ты как себя чувствуешь? (слышит шум в гостиной) Ой, что-то девчонки шумят!

Тетя Лиля охает, встает с постели, подходит к проему двери, ведущей из ее спальни в гостиную.

— Да ничего, я забыла все. Уже забыла.

— Вам спасибо за постой!

Тетя Лиля и бабушка Лиза, которая выглянула из-за ее плеча, видят Гулю с чемоданом в руках, охают дружно. Зоя зло смотрит на Гулю и крутит у виска, показывая «сумасшедшая». Гуля выбегает из комнаты, хлопая входной дверью.

— Да вы что? Девочки?! Из-за меня, да, это была старая шуба, мне ее не жалко!

— Ой, что-то с сердцем. С сердцем! Падаю, держите!

— Бабушка! Бабулечка.

— Воды! Зоя, воды!

Зоя бежит за водой, а бабушка ложится на диван. У нее инфаркт.

Через час в дверь квартиры Петра Васильевича на Малой Ордынке постучала Гуля. Увидев девушку с чемоданом на пороге, начальник местного рынка просто расплылся в улыбке. Приход девушки был для него явным подарком судьбы. Петр Васильевич был сильно в годах, одинок и не надеялся встретить свою даму сердца.

— Вы?

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Вы не подумайте, Петр Васильевич, мне просто ночевать сегодня негде, подруга моя, одноклассница, только завтра вернется домой, и я уеду.

— Да, хорошо. Ну, что вы? (берет чемодан из рук) Хорошо, что я раньше к вам вернулся. Накладные проверил, и все в порядке.

Петр Васильевич берет Гулин чемодан и делает приглашающий жест в комнату. Он живет в коммунальной квартире, в которой очень темный коридор с угадывающимися в нем тазиками и коробками. Он показывает ей дорогу, ведет Гулю за руку мимо коробок так, чтобы она не споткнулась.

— Эти Червонцовы, (машет на закрытую соседскую дверь) они уехали в эвакуацию, понаставили здесь своих коробок.

Неожиданно дверь напротив его комнаты открывается и оттуда выходит полупьяная соседка, которая вовсе не уехала в эвакуацию.

— Петр Васильевич, как пищепром поживает?

— Пищепром поживает хорошо. Спасибо, Светлана Николаевна!

— Здравствуйте!

Петр Васильевич заводит Гулю к себе в комнату, несет в руках ее чемодан. Соседка смотрит на Гулю с интересом, потом проходит к телефону в коридоре. Кричит Голодцу издалека, набирает номер на вертушке.

— Юбилейной колбаски не намечается? (крутит диск) Алло? Это милиция?

— Намечается, намечается. (делает приглашающий жест Гуле) Прошу вас!

Он заводит Гулю к себе в комнату, закрывая дверь. Светлана Николаевна, которая только что изображала, что звонит, тут же кидает трубку на рычаги телефона, прокрадывается к двери Голодца и прислушивается к тому, что творится за дверью. Однако там тихо, хмыкнув недовольно, соседка Голодца заходит к себе в комнату.

Глава 3. Деревня. Германия. Май 1943

Этим утром Муся проснулась как обычно рано. Корову Ядвигу из стойла для дойки надо было вывести в четыре утра, а потом отдать в стадо пастуху. А еще надо было умыться, причесаться и позавтракать. Волосы Муси отросли после трудового лагеря, она заплетала их в две косы, убирая под платок. Фрау Якобс была также уже одета, так как собиралась с утра полоть огород, чтобы до того, как роса высохла на траве, успеть взрыхлить землю.

Кроме того, нужно было подвязать завязавшийся виноград. Муся жила у бауэрши почти год, однако доверия к славянке та по-прежнему не испытывала.

— Скажи, ты-русская? Ты ешь, ешь!

— Да, я русская.

— Тогда не якшайся с мужчинами, девочка! Я этого не люблю. Если узнаю о чем-то, отправишься туда, откуда приехала. В исправительный, трудовой лагерь.

— Да вы что?! У меня жених есть в СССР.

— Ты в Германии, а не в СССР. Ну, все. Надо корову выводить на дойку. Так что поторопись. А потом сходи в магазин за мылом. Поняла?

— Конечно.

Фрау Якобс выходит с кухни, захватив грабли. Муся подвязывает платок и идет в сарай: доить корову. Ядвига бодается и бьет копытом, два раза опрокидывая ведро с надоенным молоком.

Однако через два часа солнце согревает листья кустов помидоров и огурцов, фрау Якобс, которая какое-то время рыхлила землю граблями, прогоняет Мусю в магазин.

Муся находит велосипед Карла, садится на него верхом и едет по дорожке в сторону местной бакалеи, когда неожиданный звонок встречного велосипедиста выводит ее из состояния равновесия. Муся падает на дорожку, больно разбивая коленку. К ней бросается испуганный черноволосый мужчина в жилетке и кепке. Говорит он неожиданно для Муси на французском языке.

— Вы не ушиблись?

— Ой, да! Я ушиблась.

— О! (показывает Мусе на нагрудный синий знак) Ост? Вы русская?

— Да, Советский Союз!

— Ой! Вы говорите по-французски! Какой сюрприз! А я француз из Парижа. (протягивая руку) Стефан Мишо!

Стефан помогает Мусе подняться с земли, отряхивая ее коленки.

— Да, меня зовут Муся. Муся! (протягивает ему руку)

— Муся. (произносит медленно) А ты здесь живешь?

— Да, у фрау Якобс. Я на нее работаю.

— Да, а я работаю на соседских бауэров. (машет рукой) По соседству там.

Их диалог неожиданно слышит фрау Якобс, она удивлена, что два работника нашли общий язык. О том, что Стефан француз, который вообще не понимает немецкий, она очень даже наслышана от соседей. Однако два работника болтали между собой, она это отлично увидела, на каком же языке они говорили? Неужели русская еще и французский знает? «Очень она подозрительная особа», — подумала про себя фрау Якобс. Она тут же решила их быстро разогнать в разные стороны.

— Муся, ну-ка отправляйся за покупками. А ты, француз, давай, иди отсюда. Бери свой велосипед. (кивает на велосипед Стефан)

— О, мадам, я так рад нашему знакомству неожиданному. Подождите минуточку, я хотел сказать, что я умею строить дома.

Он показывает руками, как колотит молотком по воротам. Фрау Якобс не понимает ни слова, однако Стефан очень понятно объясняет жестами.

— Да, да. Так я и поверила!

— Нет, я, правда, строю! Дома, изгороди, я могу помочь. Сделать эту ограду. (поправляя покосившийся палисадник) Я могу отлично работать. Отлично! Возьмите меня от вашей соседки. А еще я пою. (встает в позу) Вот, например, Эдит Пиаф или Морис Шевалье…

Стефан достает гармошку и начинает наигрывать французскую мелодию. Однако фрау Якобс, которая все-таки отправила Мусю в магазин за покупками, заходит в свой двор и закрывает ворота перед носом Стефана.

— Ты ужасный болтун! Но мне нужна мужская помощь. Буду просить соседку отдать тебя мне.

Фрау Якобс быстро бьет его по плечу, а потом жестами показывает на покосившуюся ограду. В сарае есть молоток и гвозди, и вскоре фрау протягивает ему все нужные инструменты. Выйдя с коробкой, полной гвоздями, на солнечный свет из темной прохлады подсобного помещения, она находит Стефана, играющего на гармошке, рядом с калиткой.

— Эй, ты что? Заснул?

— Мадам, я иду к вам! Иду к вам!

Он берет в руки молоток и гвозди и начинает приколачивать деревянные палки к забору.

— Здесь приколотить?

Стефан поправляет весь забор, довольная фрау Якобс идет к дому. Через час рядом с калиткой появляется Муся с огромной корзиной, в которой печенье, соль, спички, мыло. Она с удивлением находит своего нового знакомого за работой. Неужели она теперь не одна будет трудиться у своей хозяйки? Впрочем, француз очень симпатичный и любезный. Увидев Мусю, он просто расплывается в улыбке.

— Муся, привет!

Он открывает калитку и пропускает девушку вперед. Он берет тяжелую корзинку, пытаясь ей помочь.

— Спасибо, Стефан!

Они медленно идут по дорожке. Фрау Якобс, которая была довольна работой француза, наконец-то починившего ее забор, начинает им махать рукой, приглашая за стол в яблоневый сад. Сад очень красивый и весь в белых цветах. Фрау Якобс накрыла на стол и пригласила своих работников разделить с ней трапезу. Сидеть за одним столом со своим работниками было очень даже принято в немецкой деревне. Хорошая работа поощрялась отличной едой.

— Эй вы! Идите, идите сюда, есть пора. У нас принято есть за одним столом с работниками!

— Фрау Якобс, идем, идем.

Стефан нес в одной руке корзинку с провиантом из бакалеи, в другой — ящик с инструментами.

Все это он поставил на лавочку у дома, вымыл руки водой. Поливала ему Муся. А затем сел с женщинами за один стол.

На обед был суп в супнице, свежеиспеченный хлеб и виноградное самодельное вино. Его делала сама фрау Якобс из прошлогоднего урожая местного винограда. Фрау Якобс жестом попросила Мусю разлить суп по тарелкам, а сама обратилась к Стефану с просьбой налить вина из больших стеклянных бутылок.

— Хочешь ли ты попробовать моего вина? А, француз?

— Хочу! (разливает в стаканы) Давайте я вам налью, фрау Якобс! (Мусе) Муся, а ты? (по-французски)

— Спасибо, я не пью вино…

— Русская, которая не пьет. Это очень смешно!

Фрау Якобс вздрогнула, отпивая из стакана вина. Все-таки вредная русская девчонка говорит еще и по-французски. Значит, будут говорить между собой ее работники, да еще и на языке, который она вовсе не понимала.

— О чем это вы говорите все время за моей спиной? А?

— Я говорю ему, что не пью вино… А он не верит. Вот.

— Все русские пьют. Об этом даже в газетах пишут, даже дети.

Фрау Якобс хохочет, выпивает залпом стакан вина и подставляет Стефану свой стакан за новой порцией. Стефан хохочет, наливает и ей, и себе. Вино, похожее на старый сидр, было кислым. Муся смотрит с отвращением на покрасневшие и захмелевшие маленькие глазки фрау Якобс. Фрау явно любительница горячительных напитков.

— В моей семье никто не пил.

— Да, да, заливай давай! Русские все пьют. (показывает на супницу) Муся, наливай суп! (ест) После обеда пойдем в поле, сено собирать.

— А мы вот, французы, слишком много пьем вина!

Муся встает и наливает очередную порцию супа в тарелки. Обед проходит в молчании, каждый думает о своем, вспоминая родные обычаи. Стефан грустит по французским круассанам, Муся вспоминает вкуснейший ржаной черный хлеб, которого вовсе не было в Германии. Однако фрау Якобс, выпив два стакана сидра, загрустила, рассматривая Мусю и Стефана. Чужой работник в немецкой деревне был нарасхват, ей бы тоже надо было поменять свою русскую на новую работницу или работника. Нужны были крепкие деревенские девчонки. Не чета тонкой Мусе, которая к тому же еще болтала на двух языках: немецком и французском. Фрау Якобс задумалась. Подозрительная особа, прав был ее сын, однако отказать герру Хиппке она никак не смела, кроме того за дополнительного работника по хозяйству деньги брали немалые.

Их обед неожиданно прерывается возгласом Карла. Парень приехал на побывку домой из школы Шпандау. Увидев, что его мама пьет с русской их сидр, да еще за одним столом с каким-то чернявым работником в кепке, юный гитлерюгенд просто пришел в ярость.

— Мама! Мама…

Карл был в форме, с вещевым мешком за плечами. Фрау Якобс вскочила из-за стола и побежала в дом.

— Господи, Карл приехал.

Карл посмотрел строго на мать и прошел прямо в дом. Он уже прошел к себе в комнату и разгружал рюкзак, когда она подбежала к нему сзади и обняла его двумя руками.

— (обнимает, разворачивает) Дай я на тебя посмотрю. Ты отлично выглядишь! Так вырос.

Стефан остался за одним столом с Мусей доедать суп из тарелки. Он был не знаком с сыном фрау Якобс.

— Это кто такой?

— Сын фрау Якобс, Карл.

Муся нахмурилась. Карл ее ненавидел и твердо сказал ей перед подъездом, чтобы она убиралась вон. Мусю Растопчину задержала фрау Якобс. Они с Стефаном молча доели суп. И пока Стефан продолжал налегать на сидр, она съела немножко хлеба.

Карл тем временем выкладывал свои вещи на кровать и зло отчитывал собственную мать.

— Эта русская все еще здесь? Мама, я просил тебя в письме, чтобы она убралась из дома.

— Карл, ну куда ее девать? Скоро урожай, и мне нужна помощь. Скажи, а ты сам надолго?

— Мне дали месяц отпуска. Месяц!

— Ничего себе. Ты почти год был там, и всего месяц отпуска?

— В школе Адольфа Гитлера считают, что отпуск расслабляет. Месяц дают только самым лучшим.

Фрау Якобс гладит светлую вихрастую голову Карла. Она соскучилась по сыну.

— Карл, да ты голодный. Я тебе сделаю что-нибудь поесть.

Фрау Якобс выскакивает во двор. Однако ни Муси, ни Стефана нигде не видно. Впрочем, они наверное пошли собирать сено в поле. Она наливает тарелку супа, заносит ее в дом и вскоре с умилением смотрит, как ест суп ее сын на их кухне. Карл заметно вырос и стал чем-то похож на ее покойного мужа, фото которого в черной рамочке висело на стене. Черная рамочка красиво оттеняла его военную форму. Рядом висел портрет Гитлера: типичный атрибут всех домов Германии времен Третьего рейха.

Фрау Якобс с гордостью смотрела на сына, который был также в военной форме. Форму гитлерюгенда им очень скоро заменили в школе на форму рядовых Вермахта, воспитывая их в духе преданности Третьему рейху и лично Адольфу Гитлеру. Однако пообедав, Карл вновь переоделся в форму гитлерюгенда: коричневую рубашку, черные шорты и черную пилотку. Завязав черный галстук, скрепив его специальным значком гитлерюгенда, Карл пошел в сад. На одной из яблонь уже вовсю были ранние зеленые яблоки. Он долго тряс дерево, и когда на землю упали первые фрукты, Карл быстро съел четыре яблока. Ел он молча и с удовольствием.

А тем временем Муся после работы в поле решила занести в темный сарай бидон с надоенным молоком. Она получила целых два ведра парного молока от коровы Ядвиги. Так как в обязанности Муси входило процеживание через марлю, то она взяла два ведра в руки, зашла в сарай, готовясь разливать его через марлю в бидон, когда неожиданный удар сбил ее с ног. Ведра покатились в разные стороны. Однако удар следовал за ударом, и она, закрывая лицо руками, упала на земляной пол.

— Ой, мамочки!

— Вот тебе, грязная русская свинья! Русская шлюха! Вот тебе!