Бесплатный фрагмент - Под знаком OST

Под знаком OST

Часть 2 (1942–1945)

авторы: Елена Немых, Наталья Назарова

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.
2004 ELENA NEMYKH ©
2016 ELENA NEMYKH ©
2025 ELENA NEMYKH ©

Предисловие

Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, вдохновила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. В 2007 году я сняла документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», фильм стал лучшим документальным фильмом на фестивале «Будь! Россия!» в 2025. В 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Дмитрий Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь».
Автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая. Эта книга о судьбе остарбайтеров.
Наталья Назарова — сценарист и режиссер сделала бесконечно много для этого проекта, но ушла от нас безвременно (1969—2025). Я посвящаю эту книгу ей.
Елена Немых, режиссер-постановщик — художественного фильма «Я вернусь»

Глава 1. Третий рейх. Завод / Деревня. Германия. Апрель 1942

Белое полотнище простыни натянули на двух столбах в бараке остов. Показывали хронику фашистской Германии. Фильм считался агитационным, про хорошую жизнь, про ударный труд на немецких заводах и фабриках. Зрители — работницы химзавода. Они лузгали семечки и хохотали, рассматривая сытые лица артистов на экране. Надзирательница с дубинкой стояла рядом и не понимала, что вызывает такой дружный смех. На киноустановке крутился черно-белый фильм с редким добавлением — звуком. Агитка делалась по личному приказу Гиммлера, она изобиловала кадрами счастливых девушек из Советского Союза, приехавших в Германию на заработки. Голос за кадром казался излишне бравурным: «Доблестные части Вермахта вошли на территорию Советского Союза в июне 41 года. Местные жители встречали немецких захватчиков с хлебом и солью». На экране в этот момент показали настоящую хронику: въезд солдат Вермахта на мотоциклетах в деревню, девушек в венках из цветов на голове с пришпиленными разноцветными лентами и в народных костюмах: сарафанах и косоворотках. Они действительно встречали армию Гитлера с хлебом и солью. Однако в аппетитный каравай на расшитом рушнике остовки не поверили:

— Ага, прямо так. С хлебом и с солью!

— Ага. Да, враки все это. Наше село бомбили. И все село спалили.

Надзирательница зашикала на зрительниц:

— Молчать! Иначе выгоню под дождь на три часа!

Девушки притихли, вкрадчивый мужской голос продолжал по-немецки: «Уставшие воины были рады найти в освобожденных селах воду, еду, ночлег. Сотни украинских, русских и белорусских девушек решили завербоваться на работу в Германии в местном арбайтслагере». На экране уже шли следующие кадры: немецкая комендатура, очередь из желающих поехать, приезд остарбайтеров в теплушках в Германию, их разгрузка с чемоданами, узелками, котомками, у некоторых в руках — даже балалайка и гармонь. «Вот счастливое лицо первой посетительницы лагеря в Германии. Комфортабельные бараки ждут наемных рабочих со всей бывшей территории Советского Союза. Хорошая еда, достойная оплата за труд, проживание в трудовом лагере», — голос вкрадчиво комментировал происходящее на экране.

Неожиданно на экране показалось лицо Муси с агитационным плакатом в руках, на нем надпись: «Свободная Германия ждет вас!» Тоня, которая сидела рядом с Растопчиной, удивленно посмотрела на свою новую подругу. Муся — звезда кинохроники? Неожиданное открытие! Однако ошарашенное лицо самой девушки, которая с ужасом смотрела на саму себя на экране, говорило об обратном: Мусю шокировала кинохроника. Как оказался плакат в ее руках? Да еще и агитационный? Муся смутно помнила первый день в лагере, но наморщила лоб и вдруг эта сцена всплыла в ее памяти: солдат, который сунул ей древко плаката прямо в руки, фрау — рядом с киноаппаратом, сама кинокамера и оператор, который ее снимал. Она вспомнила, как бросила транспарант прямо там, на плацу, но в фильме этот момент — искусно отрезан. На экране уже проплывали другие кадры: работа в цехах, обед в столовой, крупно — немецкая арбайтскнижка с наклеенными марками за работу. Сняли даже руки, которые считали деньги. Мусе стало ужасно стыдно, по всему выходило, что именно она в фильме агитировала за работу в фашистской Германии, и зарплату, и проживание в бараках. Но, возможно, ее никто не узнал? Она очень надеялась, что ее лицо не запомнится. Однако часть остовок уже развернулась к ней. На лицах — удивление. Неля, главная заводила, громко сказала вслух на весь барак:

— Ой, фифа! Ты что ли?

Девушки загалдели:

— Ой, смотри, наша что ли?

— Чего-то лицо у нее слишком счастливое!

— Муся? Ты?

Голос за кадром продолжал беззастенчиво врать, что вызывало у зрительниц только насмешки. Они зашумели:

— Хорошая еда, слышала? Ага, вчера вот была…

Остовка изобразила, как ее тошнило: — Очень хорошая

А девушки комментировали дальше:

— Ага, заплатили! Как же!

— Вот врут… А? (Мусе) Вранье!

Плотная работница с конопатым лицом, новенькая из Таганрога, засвистела в два пальца:

— Кинщика на мыло!

Девушки начали все больше хохотать и топать ногами. Надзирательница встала с места, пытаясь успокоить разбушевавшихся остовок. Проектор она выключила и зажгла свет: 
— Молчать!
Но барак не утихал:

— Вранье! Вранье! Вранье!

— Ага, условия… ой, не могу! И хлеба завались. Ой, не могу! 
— Кинщика на мыло!

— Ой, Тонька! Смешно… Правда?

— Да, смешно…

Надзирательница вспыхнула, начала тыкать в остовок своей палкой:

— Ну-ка, ты и ты… Встали и вышли…

Она выгнала особо рьяных на улицу под проливной дождь:

— Молчать!

В итоге на улице оказались: Муся, Тоня и еще пять остовок из барака. Среди них и новенькая из Таганрога — рыжая Валентина. Надзирательница командовала:

— А ну, пошли… пошли…

На улице хлестал холодный дождь, он отрезвляющим душем стал для тех, кто оказался на улице:

— А, сволочи! Не пойду…

— Молчать!

Семь девушек, включая Мусю и Тоню, мокли под дождем. Надзирательница выстроила их в шеренгу, палкой заставляя встать на колени. Девушкам — холодно, они дрожали от страха и леденящего душу предчувствия скорого наказания. Надсмотрщица командовала:

— Молчать… И стоять, я сказала…

Муся стояла на коленях вместе со всеми и шептала, закрыв глаза:

— Ох, Тоня… Холод какой.

— Холодно!

— Ага… Холодно.

Муся октрыла глаза, повернула голову и увидела бледное лицо Тонечки. Ей совсем стало худо, очевидно, что ее нужно спасать, иначе она и упадет. С волос ее текла потоком вода, одежда — мокрая. Муся тихо зашептала:

— Тонька, а почитай свои стихи, про ласточку.

— Ага…

Предложение Муси вызвало одобрение, рыжая Валя прибавила:

— Давай, а то околеем…

— Ой, давай, читай побыстрее…

Тоня выпрямилась, потерла свои запястья и, вдохнув полной грудью, начала читать:

«Как ласточка среди грозы и бури,

страдаешь ты, когда гремит гроза!

Но не сдаешься, голову понурив,

из глаз твоих не капает слеза!»

Надзирательница подскочила к Тоне, резко ударила ее по спине палкой:

— Молчать! Тихо, кому сказала… Разоралась!

Девушка упала в грязь лицом, остальные остовки зашумели:

— А вот не будем молчать.

— Девчонки, беритесь за руки! Теплее будет!

Девчонки подняли Тоню с земли, взялись за руки. Рыжая Валентина заорала:

— Ага, мне не холодно…

— Ага, ласточки, беремся за руки!

— Ой, не могу! Ласточки, да!

Они стали декламировать хором:

«Но не сдаешься, голову понурив,

из глаз твоих не капает слеза!»

Остовки простояли под дождем на коленях еще час, читая дружно и хором стихи. Лишь некоторое время спустя надзирательница загнала их, мокрых, продрогших и несчастных, в барак. Там девушки быстро переоделись в сухое, выпили горячий чай из алюминиевых кружек, вернее обычный кипяток, который разлила им Валентина. Еще полчаса, и девушки заснули на нарах, счастливые, что отделались легким наказанием, а ведь могли бы и в карцер попасть. Тоня и Муся, обнявшись, заснули вдвоем на постели под драповым серым одеялом. Однако встали они уже через три часа. В пять утра, как обычно, надзирательница заколотила палкой по их деревянным кроватям, заставляя проснуться:

— Подъем… Давай шевелись… Бегом… Шевелись, свинья! Сказала же… Пошла, бегом… Бегом…

Вдалеке привычно гудела заводская сирена. Девушки неохотно вставали. Многие жаловались на плохое самочувствие, на боли в животе. Надзирательница решила вызвать на плац врача, чтобы тот осмотрел остовок. Выходить больным на работу — строжайше запрещено! Она тыкала девушек в бок палкой: — Встаем…
Девушки ворчали: — Разоралась…

— Ох, не знаешь, сегодня нас на химзаводе будут смотреть? Или куда? Врач, говорят, придет.

— Девочки, меня подождите…

— Бегу!

Муся то же встала с кровати, умылась, почистила зубы, надела форму работницы химзавода и вышла на плац. Однако подруги Тони нигде не было видно, хотя на плацу уже все построились. Муся решила вернуться в барак, где увидела худощавую фигурку Тони, свернувшейся клубочком на нарах. Она наклонилась над девушкой:

— Тоня! Ты чего?

— Ой, Муся, встать не могу… Вообще…

Но в этот момент в барак вбежала разъяренная надзирательница. Все девушки были уже во дворе химзавода, а на кровати лежала одна бедная Тоня, и тряслась мелкой дрожью так, что у нее зуб не попадал на зуб. Надзирательница заорала:

— Так? Кто это там? Вставай, шевелись!

В барак вошла Валентина:

— Тонька, вставай! Смотри, я тоже хриплю. Но, мне сказали по секрету: отправят в лазарет — хана!

Тоня захрипела:

— Ох, попробую!

Муся и Валентина помогли ей подняться, но видно, что Тоне тяжело вставать, ноги отказывают. Мусю охватило отчаяние:

— Слушай, помоги мне! Давай ее как-нибудь поднимем!

— Давай!

Тоня зашептала:

— Встаю!

Она вдруг закашляла, и девушки, подхватив подмышки, потащили ее на плац. Остовки уже выстроились во дворе в две шеренги. Увидев, как тащат в строй Тоню, они начали шептаться:

— Смотри, девчонка заболела…

— В лазарет ее надо…

— Лазарет? Ох, там еды не дают…

— Жалко.

— Тиф наверное…

— Ой, тиф… ужас!

Муся и Валентина встали в строй остовок, поддерживая Тоню под руки. Та еле стояла, ноги у нее подкашивались, она почти потеряла сознание. Заметив свирепый взгляд надзирательницы, проходящей вдоль строя, Муся выдавила:

— Все хорошо!

Вдруг обернулась Неля. Она, увидев бледную Тоню, скривилась, ей очевидно, что та больна тифом. Она зашипела на Мусю и Валентину:

— Вы куда ее притащили, дуры?

— Не твое дело!

— Да не трогайте ее, может она тифозная! Перезаражает всех тут

к чертовой матери.

— Давай быстрей!

— Ага, иду!

Вдалеке отзвучала последняя заводская сирена — нужно идти на работу в цех. Девушки развернулись во дворе и сделали шаг по направлению к заводу, а надзирательница заорала, размахивая палкой:

— Все! Давай, пошла! (остовкам) пошли! Опаздываем.

Остовки зашептались:

— Идем потихоньку!

— Ох!

Однако Тоня вместо того, чтобы идти дальше, упала на землю. Муся и Валя не успели ее подхватить, и она свалились прямо на землю. Остальные девушки охнули от неожиданности и разбежались в разные стороны. Колонна замедлила ход. Остовки остановились, рассматривая упавшую, но Тоня лежала на земле неподвижно. Надзирательница подгоняла:

— Пошла…

Однако затор привлек внимание коменданта лагеря, и он подошёл к девушкам ближе вместе с двумя немецкими солдатами. Опоздание на работу в цех составило более получаса, он решил поинтересоваться, что же произошло? Девушки зашептались между собой:

— Она не сможет работать…

— Сможет.

— Тише. Комендант идет сюда…

— Ага, стоим тихо…

Комендант с патрулем подошле вплотную к остановившейся колонне. Солдаты увидели упавшую на землю Тоню, дотронулись до ее тела автоматом. Однако девушка лежала без движения. Солдаты перевернули ее на спину, заглянули в глаза, рассматривая бледное лицо. Комендант то же наклонились над телом, чтобы понять, жива ли она? Надзирательница засуетилась:

— Стройся.. В колонну по трое!

Солдаты отошли от лежащей на земле Тони, а комендант скомандовал:

— В колонну по трое… Почему опаздываем на завод? На моих часах тридцать минут седьмого.

Надзирательница махнула на Тоню палкой:

— Да, вот больная. Вроде из пятого барака.

Комендант высморкался в платок, посмотрел брезгливо на лежащую на земле Тоню, махнул стоящему в отдалении врачу. Муся и Валя бросились к Тоне поднимать с земли:

— Валя, держи ее… Ох…

— Держу ее…

Девушки крепко держали Тоню под руки с двух сторон, она даже раскрыла глаза, но стояла, еле-еле держась на своих ногах. Комендант рассматривал остовок внимательно, а солдаты опять врезались в толпу:

— Расступитесь, быстро…

Они разжали руки ее подруг и потащили Тоню к коменданту. Тот надел перчатки, взял девушку за волосы:

— Да у нее тиф… (показывая на вши в проборе) Эй, охрана! Солдаты отдали честь: — Да, герр комендант!
Муся и Валя отчаянно заканючили: 
— Герр, комендант, она здорова…
Комендант их резко прервал:

— Молчать (солдатам) Эту в лазарет! А остальных немедленно отправляйте бегом, опаздываем.

— Есть. (Тоне) Выйти из строя…

Солдаты вытолкали Тоню из строя и оттащили подальше от колонны, Девушка почти потеряла сознание, и комендант взмахнул рукой, обращаясь к надзирательнице:

— Отправляйте колонну.

Она опять замахала своей палкой, подгоняя пленниц:

— Пошли! Быстро!

Колонна остовок быстро покинула плац, и вскоре зашла на химзавод. Смена длилась сегодня целый день без перерыва на обед. Весь день Мусю мучал вопрос: жива ли Мальцева? К ночи, когда Муся наконец-то удалось попасть к себе в барак, она опять подумала о Тоне: Как она там, в лазарете? Говорили, что паек для больных — весьма скудный, если не сказать больше: их в трудовом лагере по сути обрекали на голодную смерть, лишая еды. Муся сохранила свою пайку после ужина и решила отнести ее больной Тоне. Потихоньку выскочив из барака, она подошла к лазарету и постучала в зарешеченное окно:

— Тоня…

Однако вместо нее в окне показался врач в очках. Муся испуганно на него посмотрела:

— Извините, а где Тоня?

Польский врач по-немецки говорил с акцентом, но Мусю, которая заглянула в окно лазарета, узнал сразу. Он видел ее рядом с Тоней в общей колонне:

— Ты — Валентина?

— Нет, я — Муся! Я к Тоне!

Врач исчез на минуту, а потом опять появился в окне:

— Она просила тебе передать. (открывая форточку) Вот: записник! (протягивая ей блокнот Мальцевой)

— Спасибо. А где она сама?

Врач вздохнул, потер переносицу, снимая очки в тонкой железной оправе, и тихо добавил:

— Она умерла!

— Умерла?!

Врач быстро задернул штору, а Муся села на землю рядом с домиком-лазаретом. Так она просидела без движения полчаса, не в состоянии даже плакать, а вот волю слезам дала позже, уже в бараке. Сквозь окошко струился тусклый свет от фонаря, «записник», блокнот Тони Мальцевой лежал под подушкой. Она аккуратно его стала листать. На первой же странице она увидела надпись Тониной рукой: «Ласточка» Автор: Тоня Мальцева:

«Как ласточка среди грозы и бури,

страдаешь ты, когда гремит гроза!

Но не сдаешься ты…»

Муся свернулась калачиком и зарыдала, стихи Тони она запомнила наизусть на всю оставшуюся жизнь.

На следующее утро в бараке отдыхали. Близился день рождения Гитлера и девушки готовили концерт. Мусе вовсе не хотелось участвовать в общих репетициях, после смерти Тони что-то надломилось в ней, она почувствовала, что ненавидит фашистскую Германию, химический завод, орущую ежедневно надзирательницу, немецкую охрану. Однако остальная часть барака во главе с Нелей готовилась к концерту. Когда вошел комендант в сопровождении охраны и переводчика. У солдат в руках виднелись мешки. Весь барак вскочил, кроме Муси, которая с лежала на нарах под одеялом. Юный офицер скомандовал:

— Всем встать!

Переводчик обернулся к коменданту и тот сказал по-немецки:

— Переведите им…

Девушки в бараке зашептались:

— Ох, чей-то их рано занесло. Ага, сейчас скажут чего-нибудь… Тише вы…

Комендант откашлялся и начал говорить, юный офицер синхронно переводил:

— К дню рождения фюрера начальство организует концерт. От каждого барака нужен номер: народная песня, танец либо стихотворение нейтрального содержания. Произведения советские строго запрещены!

Неля первая нарушила молчание:

— Какие песни-то?

— Повторяю! К дню рождения Гитлера начальство организует концерт! От каждого барака нужен номер: народная песня, танец либо стихотворение нейтрального содержания, произведения советские строго запрещены.

Валентина тихо шепнула соседке на ухо, исподлобья наблюдая за немцами:

— Слышала? Лучше бы покормили! Тогда и споем.

Неля вышла вперед, она не очень поняла, что говорил комендант, и переспросила:

— Какие песни нельзя петь? Непонятно!

Переводчик быстро затарахтел:

— Произведения советского (напирая на слово «советский») содержания строго запрещены.

Неля обернулась к девушкам:

— Слышали? Вот те на! А я только советские песни знаю.

Немецкий солдат вытащил из мешка русские сарафаны и кокошники, отдал их девушкам:

— Вот костюмы для вас.

Комендант посмотрел на остовок строго и вышел вместе с солдатами. В бараке наступила тишина. Неля первая подошла к сарафанам, взяла кокошник в руки:

— Кокошник? Видела?

Девушка нахлобучила его на голову, скроила рожу, а платья уже щупали другие руки:

— Сарафаны нашили.

— А чего петь-то будем? А?

— Русские народные!

Неля надела на себя и сарафан. Выглядела она забавно, но вполне в русском стиле:

— Чего это их на русские песни потянуло? (обращаясь к портрету на стене) С днем рождения, Гитлер!

Девушки смотрели на Нелю испуганно, однако то же стали примерять сарафаны. Они разбрелись по бараку, надевая кокошники. Муся выглянула из-под одеяла, с ужасом рассматривая на девушек в русских нарядах. Шальная мысль, как испортить праздничный концерт, быстро пришла ей в голову. Она вскочила с нар, откинув одеяло, и подбежала к остовкам:

— Девчонки, а давайте «Бродягу» споем!

— Песню «Бродягу»? Слова подскажешь?

— Да, конечно!

Еще через час комендант с немецким патрулем зашли в барак и застали удивительную картину: девушки в сарафанах и кокошниках, сидя за столом, дружно пели русскую песню «Бродяга». Муся написала всем слова на остатках бумаги из Тониного «записника», раздала их в руки остовок и начала дирижировать хором, размахивая простым химическим карандашом:

По диким степям Забайкалья,

где золото роют в горах.

Бродяга судьбу проклиная,

тащился с сумой на плечах.

(дружно)

Тащился с сумой на плечах

Муся взмахнула карандашом, показывая хору остовок, как взять верхнюю ноту:

— Повыше здесь! Можно уйти в терцию. (размахивая рукой) Повторяем…

Неожиданно скрипнула входная дверь, и опять вошел комендант со свитой, его привлек многоголосный хор. Он с интересом смотрел на поющих девушек и обратился к переводчику:

— Что за песню они исполняют? Спроси у нее.

Он указал на Мусю. Юный офицер откашлялся, подошел к девушке ближе:

— Что за песни? Отвечай!

Муся покраснела и по-немецки ответила коменданту:

— По диким степям около озера Байкал шел человек в разорванной одежде, взял лодку и переправился на другую сторону.

Валентина хмыкнула, она немного понимала по-немецки и обратила внимание, что Мусин перевод не точный. Комендант вскинул на рыжую взгляд:

— (Вале) Что-то смешное? (Мусе) А что еще будет в концерте?

— Это — смешная песня! А еще будет стихотворение «Ласточка» и русский танец!

— Хорошо, продолжайте.

Комендант в сопровождении покинул барак. Муся коротко посмотрела на Валентину, жестом показывая: «Молчи!» и повернулась к остовкам:

— Так, давайте еще раз. Неля, подыграй нам. На гармошке. Губной.

Неля улыбнулась, вынула немецкую губную гармошку из кармана, дунула в нее. Из гармошки вырвался резкий звук, она надулась:

— Да не буду я на ней играть. У нее звук, как из сортира. Была бы балалаечка, а то! (положив ее на стол) Одно слово: фашистская!

Девушки расхохотались:

— Из сортира, ах! Где же они тебе балалайку возьмут?

Неля хмыкнула, к гармошке подошла рыжая и кудрявая Валентина, взяла ее

в руку, дунула, звук и, в правду, не очень:

— Тьфу ты!

Валентина вздохнула, положила на стол гармошку и быстро сказала:

— Муся, а что ты еще наврала коменданту? Я вообще по-немецки не все понимаю, но ты говорила, что–то другое.

— Сказала, что стихи буду читать.

— А какие стихи?

— Те самые. Тонины. Которые она под дождем читала вместе со всеми.

Неля даже крякнула от злости, она подошла поближе, заглядывая Мусе в глаза:

— Ты их читать не будешь.

— Муся, правда! Это же самоубийство!

Валентина смотрела на Мусю удивленно. Ей непонятно, для чего Муся хочет испортить концерт? Однако Муся махнула на блокнот умершей Мальцевой на столе:

— А что? Значит, она зря умерла? Девчонки, неужели вы не понимаете, что этот «записник» с ее стихами — единственное, что от нее осталось.

— Дура! Не только тебя, а всех накажут!

— Хорошо, если вы боитесь, я не буду читать. Знаете, а вот мой отец говорил: «Я живу так, как мыслю. Если я думаю так, а поступаю иначе, значит меня нет. Я не существую». Он был историком и философом. И, значит, мы все здесь не существуем. И что получается? Они правы? Фашисты? И мы — никто? Мы согласны с этим?

Муся говорила, воодушевляясь от собственной смелости. Тонино лицо, бледное и несчастное стояли перед ее глазами. Образовалась неловкая пауза. Тишина, которую нарушила Валентина:

— Девчонки, пусть читает и делает, что хочет!

На концерте, посвященном дню рождения Гитлера, Муся села за пианино. Оно стояло на наспех сколоченной сцене, по бокам остовки украсили ее еловыми ветками, перевитыми красной лентой, в центре красовался фашистский флаг со свастикой и портрет самого Адольфа Гитлера. Муся аккомпанировала хору, исполняющему песню «Бродяга». Девушка надела сегодня клетчатое платье с нашивкой OST, то самое, которое ей подарила Вера Михайлович, и выглядела нарядно. На фоне простоватых девушек в сарафанах и кокошниках ее фигурка выделялась. Она играла на пианино и тихо подпевала:

«По тихим степям Забайкалья,

Где золото ищут в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах»

Хор выводил уже четвертую строфу песни, когда в зал вошел герр Хиппке. Он осторожно пробрался между зрителями и сел на стул рядом с комендантом:

— Здравствуйте, герр комендант. Извините, я опоздал. Я еле нашел вас в этой глуши.

— Садитесь. Вы как раз во время, на сцене — ваша протеже!

Комендант кивнул на Мусю. Герр Хиппке вскинул взор и увидел Мусю за пианино. Девушка похудела, глаза запали, работа на фабрике давала себя знать, черты лица ее заострились, она выглядела старше и грубее. Однако изящные руки, стройные ноги и тонкая шея подчеркивали ее красоту. Герр Хиппке явно залюбовался. Он смотрел на нее, не отрываясь, а Муся как будто его и не замечала. Когда девушки закончили петь, она вышла на сцену читать стихи Тони Мальцевой. Набрав в легкие воздуха, она произнесла слова, которые повисли в звонкой тишине:

«Ты — русская, и труд — твоя стихия.

Трудиться и терпеть тебе не привыкать,

Ты терпелива, как сама Россия, чужой войной измученная мать.

Как ласточка среди дождя и бури,
страдаешь ты, когда гремит гроза,

Но не сдаешься, голову понурив, из глаз твоих не капает слеза…»

Переводчик быстро шептал коменданту все, что произносила Муся. Дерзкая русская вовсе не поняла, что декламация советского стихотворения строго-настрого запрещена на концерте, посвященном дню рождения великого фюрера. Когда комендант наконец-то понял смысл произносимых ею слов, он вскочил с места:

— Концерт немедленно прекратить, а ее — в карцер. Герр Вольф и герр Хиппке, пройдемте за мной, надо обсудить, что делать с этой русской.

Все остальное Муся помнила с трудом. Допрос у коменданта лагеря, сам Хиппке, удар в челюсть и по ребрам вывели ее из равновесия. Когда она очнулась, то голова кружилась. Темные стены карцера, куда ее бросили немецкие солдаты, холодный пол. Лишь к вечеру заскрипели ключи в двери, а солдат прокричал, подавая ей кружку воды:

— Через три дня принесем тебе еду!

Муся не верила своим ушам, очевидно, что ее бросили тут умирать с голода:

— Через три дня?

— Или через семь дней, вот так…

Солдат зло ухмыльнулся, закрывая железную дверь в карцер. Муся отпила воды, очевидно, что без еды она проведет в карцере почти неделю. Она вздохнула и потеряла сознание. То ли сон, то ли явь, но ей слышались голоса коменданта и герр Хиппке :

— Эту русскую пора отправлять в концлагерь. За ней столько числится, вы видели ее дело? А вы ее защищаете? Она чуть не убила немецкого ребенка, она его обварила!

— Я не защищаю, а просто считаю, что она может быть еще полезна Рейху. Ребенок остался жив благодаря ей.

— Но она неисправима, эта Растопчина ненавидит все немецкое, очевидно, что сегодняшняя выходка все доказала!

— Ну, что такого она прочла, упомянула несколько раз слово «русская», ну и что? Ласточки какие-то, нет тут ничего криминального. Лирика!

— Ну, хорошо, но только под вашу ответственность, герр Хиппке!

Скрежет открывающейся двери карцера заставил ее проснуться. Немецкий солдат внимательно смотрел на лежащую на полу девушку, ткнул в нее винтовкой, попытался разбудить:

— Эй, N14532! На выход. Ты жива? Тебя ждет герр офицер. Большой чин, так что поторопись. Эй, эй, вставай живей…

Муся встала с трудом. От длительного пребывания в холодном карцере ее лицо осунулось и почернело. Круги под глазами, запекшиеся губы — так она выглядела. Ноги не слушались ее, она была уверена, что и двух шагов не пройдет вперед. Однако немецкий солдат грубо подталкивал ее к выходу:

— Пройди в барак, собери одежду в вещмешок.

Муся зашла в свой барак и приблизилась к нарам. Она все делала машинально. По счастью соседки-остовки находились в цеху химического завода и ни с кем не надо прощаться, Муся оценила это, разговаривать совсем не хотелось. Муся бросила последний взгляд, схватила свой вещмешок и вышла. Герр Хиппке ждал ее в своей красной машине с открытым верхом на выезде из лагеря. Немецкий солдат довел девушку прямо до офицера, отдал ему честь и ретировался. Муся молча села в машину, еще секунду — и взревевший мотор унес ее от зловещих черных корпусов химического завода подальше. Через час они оказались на заброшенной лесной дороге. Герр Хиппке заглушил мотор и протянул ей коричневое платье взамен ее серого клетчатого:

— На! Надевай! В этом платье ты не можешь разъезжать по Германии. Да, не бойся. Я отвернусь.

Он вышел из машины, закрыв верх кожаной крышей. Муся хлопнула дверью и начала переодеваться. В лесу чувствовалась близкая весна, уже зацвели ландыши, а зеленая трава пробивалась сквозь землю. Кукушка произносила свое тихое «ку-ку», и Муся вдруг решила загадать: сколько ей осталось жить. На двадцатом «ку-ку» она сбилась со счету и обернулась к офицеру СС. Герр Хиппке достал из серебряного портсигара папиросу, понюхав скрученный в ней табак, а потом чиркнул зажигалкой и закурил. Муся в новом коричневом платье разглядывала его через стекло пристально, а он неожиданно быстро открыл дверцу машины и вытащил ее на поляну. Ее бледное лицо, руки с синяками от наручников его поразили. Муся же смотрела с ненавистью, в ее глазах была не благодарность спасителю, русская девушка скорее его ненавидела. Альфред Хиппке схватил ее за руку и как следует сжал. Муся вскрикнула от боли, но сделала попытку вырваться. Немецкий офицер свободной рукой достал револьвер, взвел курок, навел на нее:

— Мне стоило большого труда найти тебя на заводе, а еще вытащить оттуда и из карцера.

— Куда же вы меня везете?

— В Швейцарию. У меня есть маленький дом. Там тихо и ты можешь жить со мной.

— В качестве кого? А как же Вера? Вы ей тоже предлагали поехать в Швейцарию?

Герр Хиппке побледнел. Муся затронула больную тему, попав в самую точку. Альфред до сих пор горевал по своей русской прислуге. Втайне от самого себя и от всего арийского мира, в котором жил и существовал Альфред, он полюбил Веру Михайлович. Однако преступная связь с ней не давала ему покоя даже после ее смерти. Вера приходила к нему во снах вместе с ребенком и укоряла его за убийство. Герр Хиппке просыпался в холодном поту, вспоминая ее синие глаза и белокурые волосы:

— Она-то мечтала стать фрау Хиппке… Кроме того, она была беременна!

— Вы ее убили!

— О, нет… Она напилась, что-то говорила несусветное… Я, честно говоря, не сразу принял это всерьез… Потом она вскочила на окно, пытаясь разжалобить меня. И оступилась. (через паузу) Она мне снится. Часто. Она и ребенок.

— Это вы ей помогли выпрыгнуть в окно…

Слова Муси вывели герра Хиппке из себя, он неожиданно сунул свой пистолет прямо ей в руки:

— Вот, стреляй! Ты думаешь, мне жизнь дорога, с тех пор, как я каждую ночь вижу во сне убиенную Веру и ее не родившегося ребенка? А еще твои глаза, полные ненависти.

Пистолет холодил руку: Муся с трудом удерживала его. Дуло уперлось прямо в мундир герра Хиппке. Кажется: еще минута, и она выстрелит ему прямо в грудь. Альфред начал медленно говорить, тщательно подбирая слова:

— Какая драматическая сцена! Когда я был маленьким, я хотел стать актером, а стал эсэсовцем. Соколом Гиммлера.

Слова его попали в самое сердце Муси. Она опустила пистолет. Слезы навернулись на глаза, ей оказалось сложно выстрелить в человека, даже такого, как герр Хиппке: фашиста и убийцу. Она положила пистолет на капот:

— Я тоже хотела стать актрисой, а теперь я здесь.

Муся села в машину и расплакалась. Альфред вздохнул, опасность миновала, он достал белый платок из кармана и вытер пот со лба. Он взял пистолет, убрал его кобуру, застегнул портупею и то же сел в машину. Медленно завел мотор, продолжая говорить с Мусей:

— Знаешь… Лучше всего жить здесь. Быть лесником, никого вокруг. Только звери и птицы. И полный покой. Ну, все. Поехали. Я отвезу тебя к своей знакомой фрау Якобс, в деревню. Я ей как-то помог с документами. Я думаю, тебе у них будет хорошо.

Мотор наконец-то завелся, и красная машина тронулась с места. Герр Хиппке лихо вел машину по шоссе, петляющему по лесу с рядом дубовых деревьев по обе стороны. Поля с пробивающейся зеленой порослью, белые мельницы с лопастями, стада коров и овец, казавшихся Мусе игрушечными, проносились мимо. Дорога в немецкую деревню оказалась долгой, и вскоре Мусю укачало, и она задремала на заднем сидении машины Альфреда. Проснулась она ровно через пять часов от громкого разговора герра Хиппке с хозяйкой деревенского дома, фрау Якобс и ее сыном, Карлом. Муся посмотрела из окна автомобиля и увидела, что они припарковались у большого двора свежевыбеленного деревенского дома с черепичной красной крышей и такой же каминной трубой. Из нее шел дымок. По двору гуляли сытые гуси, утки, в хлеву мычала корова, блеяли овцы. Рядом с герром Хиппке стояла хозяйка дома: женщина в платке, кофте и юбке с фартуком, а также ее сын в форме Гитлерюгенда: коричневой рубашке, черных шортах, такой же пилотке на голове и галстуком. Муся рассматривала наряд юного поклонника фюрера. Удивительно, насколько все-таки эта форма напоминала одежду пионеров Советского союза, отличался только цвет, сравнение ей показалось неуместным и она отогнала эту мысль. Про Гитлерюгенд, этих юных эсэсовцев, куда принимали юношей и девушек до шестнадцати лет, Муся слышала еще в городе Вольфе, когда жила у герра Кернера. Она часто встречала их на улицах. Особо непримиримые к остовцам, они постоянно задирали и издевались над ней, заставляя соблюдать правила передвижения по городу. Так ей надо было оказаться у Кернеров дома до 21—00. Муся удивилась, что в глухой немецкой деревне они также есть. На вид Карлу можно дать лет четырнадцать, но он просто кипел от ненависти и казался старше. Сын фрау Якобс явно ненавидел славян. Он, глянув косо на сидящую в машине герра Хиппке, Мусю, вскинул руку:

— Хай Гитлер, господин штурман фюрер!

— Хай Гитлер, мой мальчик! Ты прекрасно выглядишь. (фрау Якобс) Здравствуйте, фрау Якобс!

— Здравствуйте, герр Хиппке! Чем обязана вашему посещению?

— Я хотел вас попросить, фрау Якобс (через паузу) об одной услуге.. Надо приютить эту девушку, она…

Петли на воротах скрипнули. Фрау Якобс, Карл и герр Хиппке обернулись, Муся шла с вещмешком по дорожке прямо к дому. Карл нахмурился:

— Мама, посмотри! Эта девушка похожа на славянку.

Муся вздрогнула, юный Карл уже ненавидел ее, даже не познакомившись толком. Герр Хиппке разозлился. Когда-то он хлопотал за сына фрау Якобс при поступлении в школу Гитлерюгента Шпандау. Альфред решил поставить на место Карла:

— Что ты сказал? Ах ты, щенок! (громко) Встать, смирно!

Карл удивился и испугался тона старшего офицера СС. Очевидно, что он сморозил какую-то глупость и вновь прибывшая русская прислуга имеет какой-то особый статус и покровительство герра Хиппке. Мальчик выпрямился, поправил свою портупею и еще раз выбросил руку вверх в приветственном жесте:

— Хайль Гитлер, герр Хиппке! (косясь на Мусю) Извините.

— Молодой человек, где ваша дисциплина?! С вами разговаривает старший по званию! А ну-ка, кру-уу-гом! Шагом марш!

Карл, следуя командам герра Хиппке, развернулся и замаршировал вверх по двору, к дому. Офицер продолжал командовать: 
— Хоп-хоп-хоп!

Карл строевым шагом дошел до дома. Фрау Якобс улыбнулась и крикнула ему вслед:

— Карл, иди лучше вещи собирай. (герр Хиппке) Он на два года уезжает в школу Адольфа Гитлера, в Шпандау. Не знаю, что я буду без него делать. Урожай на носу!

Муся стояла рядом и слушала то, что говорит немецкая бауэрша, так называли помещиков в фашистской Германии. Сообщение, что Карл уезжает на два года из села, ее страшно обрадовало: некому будет травить.

Злобный Карл ей не понравился. Хиппке махнул не Мусю:

— Вот вам помощница! Ее бумаги — в порядке. Я уверяю вас, что вам нечего опасаться. Ну, как? Фрау Якобс? Вы мне поможете?

Фрау Якобс внимательно посмотрела на Мусю: худая, тонкая, с руками как тростинки, очевидно, что не крестьянская кровь, куда ей вилы-то держать? Фрау Якобс вздохнула, Карл — абсолютно прав, русская и ей не приглянулась:

— Надо бы еще раз спросить у Карла. Он терпеть не может русских.

— Фрау Якобс! Я прошу вас…

Они говорили тихо. Муся стояла в отдалении, по середине двора, и вряд ли их слышала, фрау Якобс добавила:

— Ну, ладно. Я надеюсь, эта славянка — не ленивая. Она хоть по-немецки говорит?

— Да, и отлично все понимает… (отдавая честь) До свидания!

Герр Хиппке развернулся и пошел к воротам двора фрау Якобс. Муся увидела, как он сел в машину, развернулся перед домом бауэрши, поддал газу и, скрипнув тормозными колодками, прибавил скорость, чтобы навсегда покинуть деревню. Девушке удивительно, что Альфред Хиппке не сказал ей на прощание ни одного слова, даже не взглянул на нее, отъезжая от дома. Очевидно, что офицер СС попрощался со своей пленницей навсегда. Фрау Якобс долго ему смотрела, пока машина Хиппке не скрылась на горизонте. Она обернулась к Мусе:

— Что же мне теперь с тобой делать? Худая… надо тебя откормить, а то ты никуда не годишься. Идем…

Фрау Якобс махнула ей рукой и повела Мусю по мощенной булыжником дорожке, прямо в свой дом. Скрипнула зеленая деревянная дверь на петлях, и они вместе вошли на кухню. Фрау Якобс показала Мусе светелку, ее будущую спальню на втором этаже дома и общую гостиную на первом:

— На кухню надо идти через мою комнату.

Фрау Якобс открыла дверь в комнату Карла. Сын собирал вещи в чемодан. Вся комната мальчика увешана агитационными плакатами с фашистской свастикой, рядом с окном — огромный портрет Гитлера. Молодой герр Якобс увидел Мусю в дверях и вскрикнул:

— Эй, ты куда?

Он подошел к двери и с треском закрыл ее перед Мусиным носом, фрау Якобс строго добавила:

— Это — комната Карла, все плакаты в его комнате принадлежат ему. Они мне не нравятся, но это сын их повесил.

Фрау взяла Мусю за руку и потащила ее опять через гостиную на кухню:

— Я давно перестала с ним ругаться из-за этого.

Она махнула на стену, где висел портрет старшего герра Якобса, отца Карла, с черной лентой:

— А это — мой муж и отец Карла. (сухо кидая взгляд на Мусю) Он полгода назад погиб в СССР.

Муся рассматривала портрет убитого в советских краях герра Якобса в форме рядового солдата Вермахта, очевидно, что семья баэуров ненавидела всех русских, и ей придется несладко. Однако фрау Якобс уже тащила ее наверх, в ее комнату, где на удивление просторно и много света. В углу стояла кровать с периной и двумя подушками, и на стуле — кувшин с водой для умывания. Фрау Якобс обвела рукой комнату прислуги:

— Вот твоя комната. Ложись пораньше, мы рано встаем, это же деревня. Корову надо выводить часа в четыре утра до выпадения росы.

Муся смотрела на фрау Якобс с интересом. Простое крестьянское лицо, конопатое и грубоватое, красные руки в цыпках, две косы, уложенные кренделем на голове, ничего в ней не выдавало чистокровную немку. Фрау Якобс чем-то напоминала обычную русскую крестьянку. Она улыбнулась, потрепала Мусю по спине и пошла вниз по лестнице к себе на кухню готовить ужин на вечер. Очевидно, что лишний рот прибавился в их семье, и нужно было рассчитать все правильно и накормить еще и новую прислугу. Муся положила свой вещмешок на кровать, набрала в ладошки воды из кувшина и умылась. Волосы, остриженные в сортировочном лагере, заметно подросли, путались. Девушка достала гребень с редкими зубчиками, подошла к старинному зеркалу и начала расчесываться, быстрыми и резкими движениями разделяя свои волосы на прямой пробор налево и направо. В отражении зеркала она увидела девушку с испуганным лицом, с запавшими глазами и с синяками под ними. Она рассматривала себя с сожалением, ей ничто не напоминало ее саму: будущую кинозвезду, студентку ГИТИСА, любимую дочь профессора. В коричневом старом платье, которое нашел для Муси герр Хиппке, она скорее походила на затравленную остовку. Полгода, проведенные в рабстве у немцев, подневольный труд давали себя знать, заметно меняя психику девушки. Слезы показались на ее глазах, она уже хотела расплакаться, когда сзади, в отражении зеркала, неожиданно появился Карл с ножом в руках. Он занес его прямо над ней и прошипел:

— Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было. Поняла?

Герр Якобс сверкнул лезвием прямо перед носом Муси, затем убрал клинок в ножны, висевшие на его кожаном поясе, и пошел к выходу. Растопчина закрыла глаза от страха, затем резко открыла. Карл исчез из комнаты. Она села на свою кровать и заплакала навзрыд.

Глава 2. Москва. Квартира тети Лиля Шварц / Рынок / Квартира Петра Васильевича. Май 1943

Во дворе тети Лили шла разгрузка дров. Жилкомитет направлял Гулю периодически на общественные работы после школьных занятия, и она активно помогала тете Фаине, управляющей жилищной конторой. Водитель грузовика сдал назад, открыл кузов и выгрузив дрова. Вместе с Гулей работали еще две девчонки из школы. Их коричневых платья и черные фартуки мелькали тут и там, на руках виднелись варежки. Девочки укладывали дрова в дровницу:

— Здесь, что ли? Мне, мне дайте. Я хочу! И я. И я.

Тетя Фаина, грузная, усталая женщина с красными руками, командовала:

— Подходим, подходим. Дрова! (девочкам) Разгружаем дрова! Так собираемся! Помогаем, помогаем. Осторожно, здравствуйте! (Гуле) Давай, шевелись, шевелись. Кто больше разгрузит, тот получит больше карточек на еду. Ага, и вам дровишек?

— Куда больше? Надорвемся…

— От твоей попы, Растопчина, не убудет. А кто будет ударно работать, получит лишнюю литеру в спецстоловую.

Неожиданно во дворе тети Лили Шварц появился пожилой седоватый мужчина. Тетя Фаина рассмотрела его подозрительно. Выглядел незнакомец франтовато: плаще, шляпе, с зонтом в руках:

— Здравствуйте, здравствуйте. Извините, пожалуйста, а Лиля Ильинична Шварц здесь проживает?

— Лиля Ильинична, а вот же она. Картошку сажает. Вместе со всеми. Во дворе.

Лиля Шварц занималась прополкой грядки картошки, она обернулась:

— Господи, дали только грядку, а чего с нее соберешь?

Рядом хмыкнула соседка Белобрысова, она тоже полола сорняк:

— Да, ладно, не ворчите. Скажите, спасибо, что это хоть под огороды дали.

Незнакомец подошел к ним ближе. Увидев Лилю в пелерине и шляпке с вуалью, копающую картошку, он просто всплеснул руками:

— Лилечка! Вы ли это?!

Тетя Лиля замерла на миг, она смотрела на незнакомца пристально, потом всплеснула черными от земли руками:

— Ой, ой! О, господи! Иван! Палыч!

Иван Павлович тоже казался взволнованным:

— Твои красоты не померкли. Я тебя искал, так искал!

— Господи, Иван!

— Хватит вопить! На весь двор.

Лиля Ильинична и Иван Павлович обнялись. Они давно не виделись и обрадовались встрече. Тетя Лиля пригласила его к себе домой в квартиру. Уже через полчаса они мило ворковали в гостиной, поедая суп, который сварила бабушка Лиза. Лиля Шварц подробно допрашивала старого знакомого:

— Палыч, а как твоя Женя? Все такая же толстая?!

— Так она же умерла!

— Ой, прости. А когда?!

— Два года, как я сам недавно узнал.

— То есть как это ты недавно узнал?

— Так ты ничего не знаешь? Она же сразу от меня ушла к Павленкову.

— К Витьке? Да ты что! Почему же я ничего не знала?

— Мне было стыдно, я почти сразу уехал и жил в Орле, у сестры.

— Ты ешь, ешь.

— Я ем, ем. (через паузу) Потом работал в филармонии.

— В филармонии? Мечта!

— А ты отлично готовишь, Лилечка!

— И хорошо пою. (начиная петь) «Струй вещих сладостные звуки до слуха нашего дошли!»

— Да, даже готовишь музыкально, да!

— Ты хочешь сказать со сладостными звуками?!

— Да! Дай я тебе ручку поцелую!

— Палыч, займите свое исходное положение.

— Все!

Во дворе все продолжалась разгрузка дров, куча в дровница росла на глазах. Девочки устали, а Гуля вдруг уронила бревно себе на ногу:

— Ой, мамочка! Мамочка!

— Чего, ударилась? Надо холодненькое приложить. Может домой пойдешь? Ты вроде здесь где-то рядом живешь. У тети Лили, да?

— Не ваше дело…

— Не мое дело! Как скажешь. (девочкам) Работаем, помогаем, помогаем. Кто сегодня хорошо поработает, получит лишнюю порцию супа в спецстоловой!

Разгрузка продолжалась, а Гуля, хромая, пошла к подъезду. Когда она вошла в квартиру Лили Шварц, Иван Павлович уже доел свою порцию супа, сказал комплименты Лиле Ильиничне, взял гитару и готовился спеть арию в честь своей дамы сердца. Он поздоровался:

— Здравствуйте.

Гуля молчала и исподлобья смотрела на нового знакомого. Бабушки Лиза крикнула с кухни:

— Гуля, это ты?

Гуля откликнулась:

— Я, бабуль!

Она вошла внутрь и пошла к комоду, нога болела, и Гуля решила найти зеленку или перекись. Вошла бабушка Лиза с тарелкой супа для внучки:

— Поешь, милая! Я приготовила суп для всех!

Гуля достала перекись, сняла порванный чулок, залила рану, поморщилась. Она окинула стол взглядом: на нем стояли три тарелки супа.

— Ага. Вижу. Для всех. (зло поглядывая на Ивана Павловича)

Тетя Лиля смутилась, махнула рукой на Палыча, так она называла своего друга:

— Гулечка. Познакомься, это мой старинный приятель, Иван Павлович!

— Добрый день! Здрасте!

Гуля села за стол, начала есть, не глядя на старинного приятеля. Тетя Лиля кивнула Елизавете Васильевне:

— Ты у нас тарелки возьми, Лиза! Спасибо!

— Пожалуйста.

Иван Павлович взял в руки гитару, начала перебирать струны. Гуля смотрит на него со злостью, новый знакомый тети Лили вел себя в квартире как хозяин. Бабушка Лиза собирала пустые тарелки:

— Гулечка, я не хотела тебя расстраивать. Но. У нас картошка кончилась, так что суп пустой, извини…

— Ну, еще бы. (зло глянув на Ивана Павловича). Мы же теперь всем кварталом питаемся.

Иван Павлович посмотрела на девушку. Очевидно, что она явно недовольна его посещением тети Лили. Он отложил гитару в сторону и стал собираться домой:

— Ой, я совсем запамятовал, ко мне товарищ должен зайти сейчас.

Тетя Лиля пыталась загладить неловкие слова Гули:

— Куда? Ты куда собрался? (вставая с дивана) Я тебя провожу, дверь закрою. Ты чего это вдруг? А?

— Лилечка! Не беспокойся, я сам все найду! И сам дверь закрою.

— Ой, Палыч, а ты ко мне придешь еще? А, Палыч?

— Я приду, приду обязательно.

Елизавета Васильевна, глянув на Гулю с укоризной, пошла то же провожать Ивана Павловича. Он поцеловал ей руку:

— Лиза, приятно познакомиться, до свидания. Всего доброго. Я приду, приду еще.

— До свидания, Иван Павлович! Заходите еще.

— До свидания!

Только после того, как за ним закрылась дверь, бабушка Лиза пошла к своей швейной машинке в другую комнату: шить варежки. Она подрабатывала их продажей, так как карточек на еду им явно не хватало. Тетя Лиля вернулась в гостиную, какое-то время наблюдала за Гулей, а потом осторожно заметила, сев к ней за стол:

— Он такой стеснительный. Ну, зачем ты его спугнула!

— Да нет. Я вообще не против, могу совсем не есть.

Гуля со стуком отодвинула тарелку, в которой еще плескался суп. Тетя Лиля нахмурилась:

— А картошку мы достанем для супа, не волнуйся. Я могу шубу обменять.

— Кому нужна ваша шуба? Зимой надо было продавать.

— Мне жалко было. Это память! От Виктора Сухорецкого!

Гуля чувствовала, как сосет под ложечкой, есть отчаянно хотелось, она придвинула к себе тарелку и начала доедать:

— Конечно, своего-то жалко. А чужого небось нет! За чужой счет щедрой очень хорошо быть. А то, что я устаю? От голода чуть в обморок не падаю, это никого не волнует. Старухой стала уже. Шубу пожалели! Эх, вы! (саркастично кивая на соседнюю комнату) Бабушка все руки стерла, пока шила свои варежки! Вы можете только читать и музицировать.

Елизавета Васильевна слышала их разговор, она вскочила и появилась в проеме двери:

— Гуля, ты… Как ты себя ведешь? Ведь мы живем в квартире Лилечки.

Ей стало крайне неудобно за те горькие слова, которые произнесла вслух Гуля. Тетя Лиля встала из-за стола:

— Гуля, ты совершенно права! Я совершенно неприспособленная!

— Ничего, бабуль. (громко) Шей варежки дальше! 
— Гуля, ты…

Тетя Лиля покраснела, но сказала решительно:

— Да, Гуля! Ты абсолютно права. Я ненужная, только вас объедаю. Решено, завтра я иду на рынок продавать свою шубу!

Тетя Лиля подошла к шкафу, раскрыла его, достала свою шубу, а также еще часть своих украшений. Очевидно, что все это можно обменять на еду. Елизавета Васильевна всплеснула руками, а Гуля хмыкнула, достала из своего портфеля учебники и тетради и начала готовиться к завтрашним занятиям в школе. На другой день тетя Лиля оказалась на рынке вместе с шубой. Она трясла ею, в руках — длинные часы на цепочке, на указательном — два золотых кольца. Она стояла рядом с прилавками. На них лежали старые пластинки, мясо, сало и многое другое. Многоголосие торговцев заполняло рынок, сложное, протяжное, ложным, продавцы явно мешали друг другу:

— Пластинки, пожалуйста, пластинки. Шаляпин, «Блоха»!

— Шуба хорошая, теплая.

— Подходим, подходим. Сало. Мясо. Девушки, мясо из деревни. Свежее!

Покупатели подходили, оценивали и цокали языками:

— Сколько? (рассматривая цену сало) Да вы что! Спекулянтки!

Крестьянка, продающая сало, взвилась:

— Что, дорого? Дорого? А ты его достань, попробуй…

Покупательница уже шла дальше, увидев экзотичную тетю Лилю, она обратилась и к ней: 
— А золото есть?

Влез пронырливый гражданин, он раскрыл пиджак, на нем с тыльной стороны крепились множество часов:

— Есть. Часики мамины. (показывая часы на ремешке)

— Давай, посмотрю.

Женщина открепила часы, покрутила их в руках, рассматривая. Тетя Лиля скосила глаза на сало, ей показалось, что она сейчас в обморок упадет от голода. Однако она старалась держаться. Рядом покупатель заинтересовался пластинками, торг шел бойкий:

— А повеселее у вас ничего нет? Утесов есть?

Тетя Лили вздохнула и опять забубнила:

— Шуба новая, хорошая, меняю на продукты.

Рядом торговец пластинками завлекал клиента:

— Есть, но это подпольная, подпольная, понимаете?! С отметкой «Запрещено к распространению»!

— Ой, прекрасно! И Шульженко у вас есть. Пластинка с песней «Синий платочек»!

— Есть. А вот пластинка композитора Чайковского.

Только через час к тете Лиле подошла первая покупательница, она придирчиво осмотрела шубу и заметила:

— Покарябанная она у вас.

— Как покарябанная? Нормальная!

Рядом с покупательницей шубы и тетей Лилей возникла бабушка с иконой Богоматери:

— Очень хорошая икона, очень хорошая икона.

Бабушка прошла мимо, а покупательница, бросив на нее удивленный взгляд, продолжала щупать шубу, а потом решила еще и примерить. Однако часть меха вылезла из рукава покупательницы. Она возмущенно обернулась к тете Лиле:

— Да вы с ума сошли, она ползет у вас.

— Где же ползет?

Она сняла шубу, придирчиво посмотрела на кольца:

— А это возьму, оптом. Держите. С вас и этого хватит! (протягивая несколько купюр)

Покупательница отошла с кольцами, а тетя Лиля рассматривала деньги в руках, не веря своим глазам. Деньги в войну встречались редко, все пользовались карточками. Тетя Лиля посмотрела вожделенно на сало и протянула торговке. Та пересчитала купюры, заснула сало в авоську тети Лили. Шварц решила купить и тушенку, она призывно сверкала железными боками — прямо наискосок. Мимо нее шел мужчина с гирляндой из воблы на шее:

— Вобла, вобла. Десятку отдаю за рубль!

Тетя Лиля решила прихватить и ее:

— Ай, беру. Хороша. Откуда?

— Каспийская, каспийская. Берите, не пожалеете.

Бабушка с иконами уже шла обратно, помимо иконы в ее руках появилась корзинка с яйцами:

— Яйца, яйца. Яйца!

Тетя Лиля вздохнула, поставила авоську с тушенкой, воблой и салом рядом со своими ногами, продолжая торговать шубой:

— Шуба новая, теплая…

Однако покупатели недоверчиво смотрели на нее:

— Да гадость ваша шуба.

— Какая гадость, какая гадость?! Я в этой шубе чуть поручика Сухорецкого с ума не свела. Он чуть не женился на мне из-за этой шубы, а может и не женился именно из-за нее.

Но покупательницу заинтересовали золотые в руках тети Лили. Она протянула ей сумку с картошкой и луком:

— Вот это — хорошая вещь! Часы меняю на продукты.

— Вот держите.

Покупательница рассматривала часы, глянула на свою сумку в руках о Шварц: 
— Это лук и картошка

— А в чем я их понесу?

— Так и берете с сумкой!

Покупательница какое-то время любовалась часми, а потом отошла подальше. Тетя Лиля вздохнула, собственно продано все кроме шубы. Она продолжила свои рулады:

— Шуба хорошая, теплая, очень хорошая!

Рядом опять возникла бабка с корзинкой и яйцами в ней, она призывно подняла их вверх:

— Подходим, подходим!

Тетя Лиля решила похвастаться:

— Гляди-ка, поменяла (махнув рукой на сумку) на золото сколько продуктов! (бабушке) А почем у тебя яйца? Хорошие (вынимая яйца из корзинки по одному)

— Берите, берите, гражданочка. Яйца свежие, хорошие. Подходим!

Лиля Шварц вздохнула и продолжила зазывать покупателей:

— Шуба хорошая и теплая. Очень хорошая.

Все шли мимо, и у тети Лили начала вдруг кружиться голова и темнеть в глазах. Она схватилась за столб рядом. Все плыло у нее перед глазами. Она прошептала:

— Ой, чего-то нехорошо мне. Ох! Что-то мне нехорошо!

Торговка рядом пригляделась к ней:

— Вам плохо, дамочка, что ли? Вы чего-то побледнели!

Тетя Лиля собралась с силами и опять начала зазывать клиентов:

— Шуба теплая, хорошая, я меняю ее на продукты, шуба теплая, ух, меняю на продукты. (хватаясь за сердце) Ой, плохо мне, плохо.

Торговка, увидев, как осела на землю тетя Лиля, вскочила со своего стула, поставила ей:

— Садитесь на стул! Садитесь, прошу вас! Вот вещички ваши кидайте сюда на землю!

Тетя Лиля села сначала на стул, а потом закатила глаза и стала сползать и с него:

— Ой, дурно! В глазах темно. Ой, ой.

Прохожие смотрели с любопытством:

— Ух ты, господи ты боже мой!

— Ой, смотри-ка! Даме даже плохо стало.

— Валидолу ей надо дать. Под язык, уксусом нужно виски натереть, и сразу полегчает.

Торговка пыталась усадить тетю Лилю опять на стул, ей помогала бабка с яйцами, она схватила веер с прилавка и махала на Шварц:

— Осторожней, осторожней садитесь опять на стул… А я веером на вас помашу… Ну, как вы?

Рядом с тетей Лилей возник беспризорник. Он какое-то время крутился вокруг, а потом вдруг схватил ее сумки и авоськи и дал деру. Торговец с воблой шел мимо:

— Вобла, вобла, подходите ближе, вобла продается! (мальчику) Ну-ка брысь, отсюда, шпана.

Он увидел драпающего мальчика с сумками, обратился к бабушке:

— Ага, смотри в оба! А то вмиг обворуют!

Бабушка решила, что это — очередной клиент и отвернулась от тети Лили:

— Ну, что полегчало вам? (мужчине) Яйца? Берите недорого.

Торговец воблой пожал плечами, протянул деньги бабке, подхватил корзину с яйцами. Бабка пересчитала купюры и оглянулась на тетю Лилю:

— Вам лучше?

Тетя Лиле на короткое время действительно сделалось чуть лучше, она протянула руку и неожиданно увидела, что рядом со стулом нет ее сумок и авосек. Лицо опять сделалось мертвенно бледным, она прошептала:

— Ой, а где мои продукты, где мои продукты?

Бабка и торговка замахали руками:

— А где же продукты? Ой, а вот здесь же лежали.

— Украли?

— Господи, украли! Господи, мои продукты!

Тетя Лиля потеряла сознание. Бабка побежала за милиционером. Он стоял у входа и охранял рынок. Очевидно, что тетю Лилю нужно сопроводить домой.

Вечером в квартиру тети Лили с очередной смены в госпитале вернулась Зоя. Настроение — паршивое. Новая начальница, бывшая однокурсница Мартынова, уже навела порядок в больнице, и Зое пришлось переезжать в рентген-кабинет. Растопчина разделась, помыла руки, налила себя супа из кастрюли на кухне и села за стол есть остатки супа. Гуля тоже проснулась и собиралась в школу:

— Здравствуй!

— А где тетя Лиля? Она не сказала, куда пошла?

— В киношку наверное. У нее теперь хахаль есть (показывая) по грудь ей.

Зоя положила ложку и зло посмотрела на сестру:

— Ты думаешь, чувство юмора в том, чтобы смеяться над другими? Тем более старше тебя в три раза.

— Зато у тебя чувства юмора совсем нет, особенно в последнее время.

Неожиданно их разговор прерывал звонок в дверь. У тети Лили есть свой ключ, кого же могло занести так рано? В комнату вошла бабушка Лиза. Она дошила новую порцию варежек, и, услышав звонок, пошла открывать:

— Ой, звонят! Нам наверное.

Елизавета Васильевна спешила открыть входную дверь. Гуля поджала губы, ей вовсе не хотелось с утра ругаться с Зоей. Однако она чувствовала себя абсолютно правой. Однако когда бабушка Лиза открыла входную дверь, то охнула: на пороге стоял милиционер, который крепко держал под руку бледную и несчастную тетю Лилю в шубе. За их спинами виднелся представительный незнакомец в сером дорогом костюме и шляпе. Тетя Лилю еле стояла на ногах, она почти теряла сознание. Незнакомец шагнул в коридор, подхватывая ее под другую руку. Бабушка Лиза охнула, пошла за тетей Лилей в гостиную. Сопровождающие держали ее за руки с двух сторон, медленно усадили на диван. Зоя вскочила, Гуля же хмыкнула, с интересом рассматривая мужчину в шляпе и милиционера в фуражке. Незнакомец — в годах: лысоватый и важный. А вот милиционер напротив — очень молодой, рыжий. Как только он понял, что тетя Лиля по адресу, он тут же откозырял и ретировался. Гуля и незнакомец вышли в коридор, встали у входа в гостиную, наблюдая как Зоя и бабушка хлопотали над тетей Лилей. Мужчина в шляпе с интересом рассматривал симпатичную девушку:

— Ваша? (кивая на тетю Лилю)

Гуля посмотрела на него удивленно:

— Наша.

— Вот подобрал гражданочку на нашей толкучке. Обморок. Говорит, украли продукты. И шубу потеряла, забыла там.

Тетя Лиля стонала в полуобморочном состоянии, лежа на диване. Зоя дала ей понюхать нашатырь, и она чуть пришла в себя. Бабушка Лиза причитала:

— Боже мой, Лилечка! Что случилось! Лилечка, Лиля. Что случилось?

Зоя подключилась к бабушке:

— Тетя Лиля, ну, что с вами? Что такое? Плохо? (удивленно, услышав слова незнакомца в дверях) А что вы на толкучке делали?

Тетя Лиля опять понюхала нашатырь и посмотрела ошалело на Зою и бабушку Лизу, явно их не узнавая:

— Сало, тушенка, масло…

Бабушка всплеснула руками, толкая Зою из гостиной:

— Воды, дай ей воды…

Зоя побежала на кухню за водой, толкнув по дороге плечом Гулю в дверях. Она строила глазки дяде в шляпе. Тетя Лиля стонала на диване:

— Масло сливочное, триста грамм. Что за люди?! И шубу, шубу потеряла. Оставила и забыла.

Тетя Лиля зарыдала. Зоя вернулась с кухни с кружкой воды, она протянула ей воду. Шварц начала жадно ее пить. Незнакомец в шляпе поедал младшую Растопчину глазами. Девушка румяная, с карими большими глазами, пушистыми ресницами и длинной косой. Он дотронулся до ее руки:

— Я вас не задел?

— Нет.

Они вслушивались в голоса из гостиной, хотя похоже мысли их витали где-то далеко. Бабушка Лиза пыталась успокоить тетю Лилю, протирала ей влажным платком ее лоб:

— Ты что? Менять что-то ходила? Шубу? Да? Шубу?

Зоя достала из комода валидол, протянула его тете Лиле. Та быстро засунула таблетку под язык:

— Да нет! Я шубу потеряла, продукты украли. Ой, господи, какая же я — непутевая!

— Тетя Лиля, успокойтесь. Выпейте еще воды!

Елизавета Васильевна наклонилась над подругой:

— Жива, слава богу, и бог с ними с продуктами!

— Ох, непутевая я и бессмысленная… (Зое) Зоя, отведи меня в постель.

— Тетя Лиля, прекратите, ну, кто вам сказала, что вы непутевая, милая и хорошая…

— Лиля, Лиля! Прекрати!

Зоя и бабушка Лиза тем ни менее подхватили Лилю Шварц под руки и повели

к кровати. Ей надо было поспать. Гуля и мужчина в шляпе остались одни в коридоре. Девушка махнула на кухню:

— Хотите чаю?

— Я?! (хлопая по карманам) У меня и конфеты есть.

— А вас как зовут?

— Петр Николаевич (протягивая руку) Петр Николаевич Голодец — директор рынка, где торговала ваша знакомая.

— А меня — Гуля.

— У нас есть столовая, спецраспределитель: от треста 24, на соседней улице. Если что, прошу вас, обращайтесь!

— Хорошо, спасибо. Пройдемте на кухню!

Они пошли на кухню пить чай. Петр Николаевич, познакомившись с Гулей поближе, весьма рад знакомству. Через час, напившись чаю с конфетами, он покинул квартиру тети Лили, взяв с Гули обещание его навестить. У нее неожиданно поднялось настроение: новый поклонник, оказался причастным к распределению продуктов. Он казался пожилым, но Гуля порадовалась выгодному знакомству. А вот Зоя, уложив тетю Лилю спать в спальне, вернулась в гостиную в весьма дурном настроении духа:

— Как ты смела ей сказать, что она нас объедает? Гуля, мы же у нее живем!

Гуля сидела за столом и ела конфеты, подаренные Петром Никлаевичем:

— А что? Ей это ничего не стоит! (показывая рукой на квартиру) Зато кушает за четверых и еще кавалеров водит и кормит.

— Гуля, ты себя слышишь? Что с тобой? Ты говоришь уже не пошлости, а мерзости, неужели ты не понимаешь, что не имеешь морального права жить у человека, которого оскорбляешь?

— Знаешь, а ты мне просто простить не можешь, что я с Митей тогда (пауза) целовалась во дворе…

Зоя вспыхнула, оглядываясь на младшую сестру, которая поднялась из-за стола, чтобы уйти в свою комнату:

— Ну, и правильно. Завидуй! Завидуй! Он меня целовал так и сюда, и сюда.

Старшая сестра не выдержала и отвесила Гуле звонкую пощечину. Младшая от неожиданности схватилась за щеку. Лицо горело от удара, она толкнула Зою плечом и побежала к себе. Там она быстро достала чемоданчик из-под кровати, начала собирать свои вещи. Мысль о предложении Петра Николаевича Голодца не давала покоя. Зоя бессильно села за стол, машинально откусила конфету, которая лежала на столе, но потом, будто вспомнив о чем-то, отложила недоеденную. В гостиной появилась Гуля с чемоданом:

— Спасибо за моральные учения и за доброту!

Бабушка Лиза, которая сидела на краешке кровати рядом с тетей Лилей, услышала крики Зои и Гули. Она встала, обращаясь к тете Лиле:

— Лилечка, ты как себя чувствуешь? Ой, что-то девчонки шумят!

Тетя Лиля слабо ответила:

— Да ничего, я забыла все. Уже забыла.

Гуля хлопнула дверью, крикнув:

— Всем спасибо за постой!

Бабушка Лиза побежала в гостиную, но Гули уже не было:

— Да вы что? Девочки?!

В дверях появилась тетя Лиля, она держалась за косяк:

— Из-за меня, да, это была старая шуба, мне ее не жалко!

Неожиданно бабушка Лиза стала оседать на пол, держась за сердце:

— Ой, что-то с сердцем. С сердцем! Падаю, держите!

Зоя бросилась к ней:

— Бабушка! Бабулечка.

Тетя Лиля, которая сама только оправилась об потрясения, с ужасом смотрела на подругу:

— Зоя, вызывай скорую!

Зоя побежала в коридор к телефону, а тетя Лиля помогла Елизавету Васильевне встать и добраться до дивана. У нее — инфаркт.

Через час в дверь квартиры Петра Николаевича на Малой Ордынке постучала Гуля. Увидев девушку с чемоданом на пороге, начальник местного рынка просто расплылся в улыбке: это — просто подарок судьбы. Немолодой и одинокий Петр Голодец уже не надеялся встретить свою даму сердца:

— Вы?

— Здравствуйте!

— Здравствуйте.

— Вы не подумайте, Петр Николаевич, мне просто ночевать сегодня негде, подруга моя, одноклассница, только завтра вернется домой, и я уеду.

— Да, хорошо. Ну, что вы? (отбирая у нее чемодан из рук) Хорошо, что я раньше вернулся. Накладные вот проверил (через паузу) но все в порядке!

Петр Николаевич сделал приглашающий жест в комнату. Он жил в коммунальной квартире с темным коридором. Где-то под потолком висели тазики, по всему коридору стояли коробки. Директор рынка показывал девушке дорогу, иногда подавая ей руку, чтобы она нигде не споткнулась:

— Эти — Червонцовы!

Он махнул на закрытую и опечатанную соседскую дверь:

— Они уехали в эвакуацию и понаставили здесь своих коробок.

Неожиданно дверь напротив его комнаты открылась и оттуда вышла полупьяная соседка:

— Петр Николаевич, как пищепром поживает?

— Пищепром поживает хорошо. Спасибо, Светлана Георгиевна!

— Здравствуйте!

Петр Николаевич завел Гулю к себе в комнату, занес ее чемодан. Соседка смотрела на Гулю с интересом, потом прошла вглубь коридора к телефону, висящему на стене, закричала Голодцу издалека, набирая номер на вертушке:

— Юбилейной колбаски не намечается? (в трубку) Алло? Это милиция?

— Намечается, намечается.

Он закрыл дверь. Светлана Георгиевна, которая только что изображала, что звонит, тут же кинула трубку на рычаги телефона, подкралась к двери Голодца и прислушалась к тому, что творится за дверью. Однако там тихо, хмыкнув недовольно, соседка пошла к себе в комнату.

Глава 3. Деревня. Германия. Май 1943

Этим утром Муся проснулась, как обычно рано. Корову Ядвигу доили по утрам, где-то в четыре, а потом она шла гулять на луг, в стадо к пастуху. Перед этим — умыться, причесаться, позавтракать. Волосы Муси отросли после трудового лагеря, она заплетала их в две косы, убирая под платок. Кроме того сегодня нужно еще подвязать виноград. Гроздь уже появилась, и тяжелые ветки падали на землю. Муся жила у бауэрши, фрау Якобс, почти год, однако доверия у хозяйки она так и не снискала. Вот и сейчас, спустившись в кухню, она увидела уже одетую Якобс, которая смотрела на нее исподлобья. Она поставила прислуге тарелку с яичницей прямо на свой стол. В немецких деревнях — принято есть вместе с помощниками по хозяйству. Она помолчала с минуту, поедая свой завтрак, а потом неожиданно спросила:

— Скажи, ты-русская? Ты ешь!

— Да, я русская.

— Тогда не якшайся с мужчинами, девочка! Я этого не люблю. Если узнаю о чем-то, отправишься туда, откуда приехала. В исправительный лагерь.

— Да вы что?! У меня жених есть в СССР.

— Ты в Германии, а не в СССР. Ну, все. Надо корову выводить на дойку. Так что поторопись. А потом сходи в магазин за мылом. Поняла?

— Конечно.

Фрау Якобс вышла с кухни, захватив грабли. Муся подвязала платок и пошла в сарай: доить корову. Ядвига бодалась и била копытом, два раза опрокидывая ведро с надоенным молоком. Наконец-то Мусе удалось вылить часть его в бидон в сарае. Через два часа солнце согрело огород: побеги помидоров и огурцов. Фрау Якобс тут же рыхлила землю граблями, увидев, что девушка справилась с виноградом, она прогнала ее в магазин. Муся нашла в сенях велосипед Карла, села на него верхом и поехала по дорожке в сторону местной бакалеи. Неожиданный звонок встречного велосипедиста вывел ее из задумчивого состояния. Муся вскрикнула и упала на дорожку, больно разбивая коленку. Встречным велосипедистом оказался черноволосый мужчина в жилетке и кепке. Он то же вскрикнул, бросился поднимать девушку и неожиданно для Муси заговорил на французском языке:

— Вы не ушиблись?

— Ой, да! Я ушиблась.

— О! (указывая на нагрудный синий знак Муси) Ост? Вы — русская?

— Да, Советский Союз!

— Ой! Вы говорите по-французски?! Какой сюрприз! А я- из Парижа. (протягивая руку) Стефан Мишо!

Стефан помог Мусе подняться с земли, отряхивая ее коленки. Муся протянула ему руку:

— Да, меня зовут Муся.

— Муся. (медленно) А ты здесь живешь?

— Да, у фрау Якобс. Я на нее работаю.

— Да, а я работаю на соседских бауэров. (взмахивая рукой) Там.

Их диалог неожиданно услышала фрау Якобс. Русская отсутствовала больше чем нужно, и она вышла на тропинку перед домом, чтобы посмотреть, куда же она запропастилась. Увидев, что два работника болтают между собой на непонятном языке, она рассердилась. «Очень она подозрительная особа», — подумала про себя фрау Якобс и решила разогнать их в разные стороны. Она подскочила в брошенным велосипедам и заверещала на немецком:

— Муся, ну-ка отправляйся за покупками. А ты, француз, давай, иди отсюда. Бери свой велосипед. (кивая на него).

Стефан отвечал ей то же на немецком, но с сильным акцентом:

— О, мадам, я так рад нашему знакомству неожиданному. Подождите минуточку, я хотел сказать, что я умею строить дома.

Он показывал руками, как бьет молотком по воротам, прибавляя и французские слова. Фрау Якобс хмыкнула, рассматривая Стефаны:

— Да, да. Так я и поверила!

— Нет, я, правда, строю! Дома, изгороди, я могу помочь. Сделать эту ограду. (поправляя покосившийся палисадник фрау Якобс) Я могу отлично работать. Возьмите меня от вашей соседки. А еще я пою. (вставая в позу) Вот, например, Эдит Пиаф или Морис Шевалье…

Стефан достал губную гармошку из кармана своей жилетки и начал наигрывать французскую мелодию. Однако фрау Якобс зашла внутрь двора и закрыла ворота перед носом Стефана:

— Ты ужасный болтун! Но мне нужна мужская помощь. Буду просить соседку отдать тебя (Мусе) Иди в магазин, чего встала.

Муся подняла велосипед Карла, поправила раму, оседлала и покатила в бакалею на окраине села. Когда она вернулась, то увидела Стефана, приколачивающего дощечку забора. Рядом стояла довольная фрау Якобс с коробкой гвоздей. Она подвала ему, а француз интересовался:

— Здесь приколотить?

Муся с огромной корзиной, в которой печенье, соль, спички, мыло, прошла мимо них. Неужели она не одна будет теперь трудиться у своей хозяйки? Француз ей понравился, симпатичный и любезный, а он, увидев Мусю, расплылся в улыбке и сказал опять по-французски:

— Муся, привет!

Фпау Якобс зло посмотрела на свою прислугу, когда Стефан неожиданно подхватил ее тяжелую корзинку. Муся смутилась:

— Спасибо, Стефан!

Они медленно двинулись по дорожке, но фрау Якобс догнала их:

— Пойдем, француз! Я угощу тебя своим вино.

Она замахала руками, приглашая за стол в яблоневый сад. Фрау Якобс часто обедала в нем, вот и теперь она накрыла на воздухе и пригласила работников разделить с ней трапезу:

— Эй вы! Идите, идите сюда, есть пора.

Стефан поставил корзинку с провиантом на лавочке у входа в дом, и пошел в сад. Муся догнала его. Они подошли к рукомойнику на улице, быстро вымыли руки и сели за стол. На нем стояли: куриный суп, свежеиспеченный хлеб и виноградное самодельное вино. Фрау Якобс обратилась к Стефану с просьбой налить вина:

— Хочешь ли ты попробовать моего вина? А, француз?

Стефан встал, взялся за кувшин:

— Хочу! (разливая в стаканы) Давайте я вам налью, фрау Якобс! (Мусе по-французски) А ты?

Муся ответила ему на его родном языке:

— Спасибо, я не пью вино…

Стефан продолжал:

— Русская, которая не пьет. Это очень смешно!

Фрау Якобс вздрогнула, отпивая из стакана вина. Вредная русская девчонка говорила на незнакомом языке, который она вовсе не понимала:

— О чем это вы говорите все время за моей спиной? А?

Муся решила перевести:

— Я говорю ему, что не пью вино… А он не верит. Вот.

Фрау Якобс хмыкнула:

— Все русские пьют. Об этом в газетах пишут, все русские пьют, даже дети.

Она расхохоталась, выпивая залпом вино и подставляя Стефану свой стакан за новой порцией. Он улыбнулся, замечание фрау Якобс про пьянство звучало забавно, а потом налил и ей, и себе. Вино, похожее на старый сидр, кислило. Муся наблюдала с отвращением за покрасневшими и захмелевшими маленькими глазками фрау Якобс, та — явная любительница горячительных напитков. Муся поджала губы:

— В моей семье никто не пил.

— Да, да, заливай! Русские все пьют (показывая на супницу). Муся, наливай суп! После обеда пойдем в поле, сено собирать.

Стефан решил разрядить обстановку и заговорил по-немецки:

— А мы вот, французы, слишком много пьем вина!

Муся начала разливать суп по тарелкам. Дальше обед прошел в молчании, каждый думал о своем. Фрау Якобс, выпив два стакана сидра, загрустила, рассматривая Мусю и Стефана. Работники из других стран в немецкой деревне — нарасхват, и ей бы тоже надо поменять свою русскую на новых из Польши. Нужны ведь крепкие деревенские девчонки, не чета тонкой Мусе, которая к тому же еще болтает на двух языках: немецком и французском. Фрау Якобс задумалась, оглядывая Мусю с ног до головы. Подозрительная особа, прав ее сын Карл! Однако отказать герру Хиппке она никак не смела, кроме того за дополнительного работника по хозяйству деньги в местном арбайтсаме, бирже труда, брали немалые. А где их взять, если все ушло на школу Шпандау для Карла Якобса? Возглас ее сына прервал обед. Карл приехал на побывку домой. Увидев, что его мама пила с ненавистной русской сидр за одним столом, да еще и в компании какого-то чернявого работника в кепке, юный фашист просто закипел:

— Мама!

В форме Гитлерюгента, с вещевым мешком за плечами, он стоял у входа в дом, сжав кулаки. Фрау Якобс вскочила из-за стола и побежала к нем:

— Господи, Карл приехал!

Карл посмотрел строго на мать и прошел внутрь. Он снял черную пилотку, поправил галстук на шее, открыл дверь в свою комнату и бросил рюкзак на кровать. Фрау Якобс подбежала к нему сзади и обняла его двумя руками:

— Дай, я на тебя посмотрю.

Она развернула его, смущенный Карл смотрел на нее молча. Фрау Якобс вздохнула:

— Ты отлично выглядишь! Так вырос.

Стефан, оставшись за одним столом с Мусей, доел суп из своей тарелки и осторожно спросил:

— Это кто такой?

— Сын фрау Якобс, Карл.

Муся нахмурилась. Карл ее ненавидел и твердо сказал ей перед отъездом, чтобы она убиралась вон. Мусе совсем расхотелось есть, она оставила ложку, и пока Стефан продолжал налегать на сидр, съела немножко хлеба. А Карл в доме зло отчитывал собственную мать:

— Эта русская все еще здесь? Мама, я просил тебя в письме, чтобы она убралась из дома.

— Карл, ну куда ее девать? Скоро урожай, и мне нужна помощь. А ты сам надолго?

— Мне дали месяц отпуска.

— Ничего себе. Ты почти год был там, и всего месяц отпуска?

— В школе Адольфа Гитлера считают, что отпуск расслабляет. Месяц дают только самым лучшим.

Фрау Якобс погладила светлую вихрастую голову Карла. Она соскучилась по сыну:

— Карл, да ты — голодный. Я тебе сделаю что-нибудь поесть.

Она выскочила во двор, побежала в сад за супницей. Ни Муси, ни Стефана нигде не видно. Впрочем, они наверное пошли собирать сено в поле. Она быстро налила сыну тарелку супа и занесла ее в дом. И вскоре с умилением смотрела, как ест суп ее сын на их кухне. Карл заметно вырос и стал чем-то похож на ее покойного мужа, фото которого в черной рамочке висело на стене. Она красиво оттеняла его военную форму. Рядом висел портрет Гитлера: типичный атрибут всех домов фашистской Германии. Фрау Якобс с гордостью смотрела на сына, на его форму Гитлерюгенда. Пообедав, Карл пошел в сад. На одном из деревьев уже вовсю завязались ранние зеленые яблоки. Он долго тряс дерево, и когда на землю упали четыре, быстро съел их. Работников матери нигде не было видно, и он успокоился, сел на лавочку, закрыл глаза, подставив лицо солнцу. Муся и Стефан действительно ворошили целый день сено в поле, придя только на обед, и только после работы расстались. Стефан Мишо пошел отпрашиваться у своей хозяйки: он твёрдо решил перейти к фрау Якобс, перспектива каждый день видеть русскую его прельщала. Муся пошла к дома, а потом вспомнила, что надо бы процедить молоко из бидона через марлю. Она зашла в сарай, открыла крышку, но вдруг неожиданный удар сбил ее с ног. Ведра, стоявшие тут же, покатились в разные стороны. Она пыталась защититься, но удар следовал за ударом, пока Муся не упала на земляной пол:

— Ой, мамочки!

— Вот тебе, грязная русская свинья! Шлюха! Вот тебе!

Это Карл сбил ее с ног и сейчас добивал своими ботинками, не стесняясь. На них крепились металлические подковы, ребра девушки трещали под каждым ударом. Муся пыталась спастись, особенно переживая за голову. Она закрывала ее руками и звала на помощь хозяйку:

— Фрау Якобс! Прекратите, Карл! Пожалуйста, перестань! Не бейте меня, умоляю! Герр Якобс!

— Вот тебе! (орудуя ногой) Русская дрянь! Унтерменша!

— Пощадите, герр Якобс! Умоляю.

Стефан Мишо уже выходил из ворот дома фрау Якобс, но услышав отчаянные крики Муси из сарая, решил вернуться. Когда он ворвался в сарай, то увидел Карла, бьющего лежащую на полу Мусю. Стефан бросился с кулаками на подростка, пытаясь оттащить его в сторону:

— Ой, господи… Что ты творишь? Перестань, пожалуйста!

— Замолчи, недоумок! А то тоже получишь. Лягушатник чертов!

Карл вырвался из объятий Стефана и убежал из сарая на улицу. Француз склонился над девушкой. Муся — в полуобморочном состоянии. Рядом — ведра, молоко — разлито. Стефан попытался успокоить ее:

— О Господи! Как он избил тебя! Боже мой!

Он помог ей сесть, а потом выбежал из сарая за помощью:

— Фрау Якобс, посмотрите, что ваш сын сделал с русской!

Но хозяйки нигде не видно, Стефан вернулся в сарай, взял Мусю на руки и вынес из сарая.

На другое утро Муся очнулась в своей кровати от прикосновений Стефана. Он щекотал соломинкой ей нос, она чихнула, а потом окончательно проснулась. Фрау Якобс лично попросила его разбудить русскую прислугу, пустив на второй этаж. Она чувствовала вину за вчерашнюю драку, очевидно, что Муся могла заявить на Карла в арбайтсаме, и русскую отобрали бы. Стефан же с утра пораньше решил нарвать букет ромашек и передать его девушке. Когда она окончательно открыла глаза, он протянул ей цветы, сказав по-французски:

— Скажи честно: ты видела в своей жизни такого красивого мужчину, как я?

— С таким большим носом, как у тебя, я точно не видела.

Муся улыбнулась, понюхала ромашки и встала с кровати. Стефан наблюдал, как она расчесывала свои волосы, любуясь девушкой. А она умылась из кувшина и выглянула в окно: нет ли где Карла?