Бесплатный фрагмент - Под Медвежьей горой, да по стёжке лесной…

Часть 1. Евангелия

Глава 1

Оглядываясь назад, я понимаю, что, несмотря на все, что произошло, я все так же, с горячим сердцем вспоминаю наше поместье Медвежья гора. Наш фамильный герб происходит от древнейшего рода Крицких, тех самых знаменитых меценатов, что с давних времен помогали развиваться науке и, в частности, фармакологической отрасли, находя лекарства для тех болезней, которые подолгу считались неизлечимыми. Медвежья гора пережила не одно поколение Крицких, но даже порядком изветшавший дом стоял с величавой стойкостью, олицетворяя гордость рода тех, кто в нем жил. Поместье наше носило название той самой горы, у подножия которой оно было возведено. Почему так называли ту гору, трудно сказать, но поговаривают, будто здесь когда-то жил самый свирепый медведь, что унес много человеческих жизней и чей трофей мечтал видеть на своей стене каждый охотник, прежде проходивший по этим тропкам. Медведь тот походил на демона — безумные красные глаза его смотрели кровожадно, а острые клыки всегда торчали из пасти напоказ. Никому не удавалось изловить его, а тем немногим, кому довелось спастись, хотелось навсегда забыть это безумное страшилище. Позже охотничьи домики стали разрастаться и образовали наше село. А медведей с тех пор здесь никто и не видывал. Зато охотничья песнь жива и по сей день:

Под Медвежьей горой

Да по стежке лесной

Рыщет смурый медведь.

Как пойдешь по тропе —

Пропадешь в тишине,

Лишь начнет вечереть…

Немало сложено об этом месте легенд, но моя история будет правдивее здешних поверий.

Жили мы тогда вдвоем с отцом, не считая дюжины наших добрых слуг. Моя мать умерла при родах, так что я совсем ее не знала. О ней я могла судить лишь по ее портрету, который висел у нас в гостиной. Отец мой, добрейшей души человек, занимался фармацевтической промышленностью, имея десять тысяч рублей годового дохода. Все свое свободное время, когда оно у него случалось, он посвящал мне — своей любимице-дочке. Иногда он переживал за меня слишком сильно, настолько, что ему претила мысль научить меня ездить верхом, хоть я его очень об этом просила. Он говорил, что лошадь — слишком своенравное животное, чтобы усадить на нее двенадцатилетнюю девочку. Поэтому мои просьбы не были увенчаны успехом. В целом, отец почти всегда был занят рабочей деятельностью, принимая у себя в кабинете деловых партнеров и много других важных персон. Мной тогда занималась няня.

Был у отца один сослуживец, господин Лев Валерьянович Заломов (так его звали), который захаживал к нам чаще остальных, и он всегда был званым гостем в нашем доме. Обсуждая с ним текущие дела, отец часто принимал его в неформальной обстановке, иногда предлагая ему домашнее вино или пиво с собственной пивоварни. Обычно, когда отец кого-то у себя принимал, мне запрещено было слоняться возле его кабинета, но когда приходил господин Заломов, отец, бывало, сам звал меня с ним поздороваться. Думаю, что, помимо рабочих отношений, в большей степени их связывали дружеские.

Жизнь наша была вполне спокойной и счастливой, до тех пор пока однажды утром ко мне в комнату не зашел опечаленный отец. Пожалуй, никогда еще я не видела его мрачнее, чем сейчас и это сильно взволновало меня.

— Что случилось, отец? — еще сонным голосом спросила я.

— Видишь ли, дочка, сегодня утром наш почтальон принес мне дурную весть. Моя дорогая сестра и ее муж погибли вчера вечером при довольно странных обстоятельствах.

— Что же произошло? — перебив его на полуслове, спросила я дрожащим голосом. Я плохо знала свою тетку, но столь удручающее известие о ее смерти повергло мое детское малосведущее сердце в ужас.

— Я не стану обсуждать с тобой этот вопрос, потому что вижу, что и так напугал тебя слишком сильно с утра. Я хотел сообщить тебе о другом.

Отец вздохнул.

— Твоя двоюродная сестра, моя племянница, осталась в живых, и она оказалась совсем одна. Не знаю, помнишь ли ты ее, но вы виделись с нею однажды на приеме у семьи Ереминых, когда вам обеим было по пять.

Я попыталась припомнить момент нашего с сестрой знакомства, но в памяти остались лишь отголоски того дня.

— В общем, дорогая, так как мы ее единственные родственники и я, стало быть, ее опекун, должен сообщить тебе, что сегодня же планирую отправиться в имение Григорьевское, чтобы перевести ее к нам. Надеюсь, ты сможешь оказать ей радушный прием и будешь вполне благоразумна, чтобы не спрашивать о случившемся. Девочке наверняка сейчас непросто. А теперь одевайся и спускайся к завтраку. Не будем терять время попусту.

Он вышел из комнаты, и следом вошла моя няня, спрашивая, какой гардероб я предпочитаю сегодня. Но я была слишком ошарашена недавними новостями, чтобы отвечать ей на этот вопрос.

— С нами скоро будет жить моя сестра, няня, — все что смогла сказать я.

Итак, няня помогла мне облачиться в платье, красиво перевязать волосы голубой лентой, и я спустилась в гостиную к завтраку. За столом я донимала отца вопросами о том, какая из себя моя сестра, но он пригрозил мне пальцем, давая понять, чтобы я замолчала. После завтрака он поцеловал меня в лоб и сказал, что будет отсутствовать лишь одну ночь и на следующий день, вечером, явится домой в компании нашей родственницы. Я обняла его на прощанье, ничуть не расстроившись, что он так надолго покидает меня, потому что по работе, бывало, он уезжал на гораздо больший срок. Домашним он наказал подготовить юной госпоже комнату и состряпать к их приезду праздничный ужин, чтобы показать, как сильно здесь рады новой хозяйке и что она может чувствовать себя у нас как дома. На этом он уехал.

Весь день я не могла себя ничем отвлечь. Я была очень взволнована, и так как в основном мне приходилось общаться со своими сверстниками только на праздничных приемах, я была очень рада, что теперь у меня появится подруга, с которой я смогу проводить столько времени, сколько пожелаю. Пока слуги готовили для нее комнату, я собрала свои лучшие игрушки, чтобы разместить их на ее кровати, потому как сама я все еще любила засыпать в кругу своих кукол и полагала, что ей это тоже понравится.

К вечеру моя возбужденность все-таки угасла, и я смогла позаниматься с няней на пианино. На второй день моя оживленность вернулась вновь, и, проснувшись в пять утра, я подняла на ноги всех домашних. День выдался необычайно солнечный, что еще больше поддерживало мое прекрасное настроение. Я лежала на кровати, вся в мечтах и грезах, и все воображала, какая она. Рядом со мной сидела моя няня с книжкой в руках, пытаясь заставить меня прочесть хоть одну страничку.

— Может, у нее кудрявые волосы? Или зеленые, как у меня, глаза? Как ты думаешь, няня, она высокая? А умеет ли она кататься верхом на лошадях? Может быть, она научит меня верховой езде, втайне от отца? А потом я его очень удивлю, когда покажу, какая я способная ученица.

— Нет, дитя мое, отец недаром не хочет учить вас верховой езде. Однажды конь сильно покалечил вашу матушку. В ту пору ваша мать была еще девчонкой, немногим старше вас, и в своем тщеславии захотела оседлать совсем еще дикого молодого жеребчика. Конь лягнул ее своим массивным копытом, и удар его надолго уложил ее в постель. Весь левый бок госпожи походил на одно сплошное синее пятно, тянувшееся от грудины до самой лядвеи. Доктора пророчили не лучший исход из-за сильного внутреннего кровотечения. Однако ваша матушка выкарабкалась, и с тех пор никогда больше не подходила и близко к лошадям. А когда была на сносях, она не раз просила Никонор Лукьяныча, чтобы эта бешеная животина обитала как можно дальше от поместья. Никонор Лукьяныч обожал своих жеребцов, но жену свою он любил гораздо сильнее, поэтому ему пришлось распродать большую часть своих лошадей. Двоих резвых скакунов, однако, он все же себе оставил, но построил им конюшню за несколько верст от двора. Поймите меня, Аннушка, ваш отец очень вами дорожит и не желает вам ничего плохого. Поэтому учиться верховой езде втайне от него — не лучшая затея. Вы же не хотите расстраивать своего папеньку?

— Конечно нет, няня. Но отчего же я не слышала этой истории раньше? Почему отец не рассказывал мне об этом?

— Возможно, он просто не хотел вас пугать. И не хотел внушать вам ненависть к таким благородным созданиям, как лошади.

Я задумалась, но мою задумчивость прервал звон часов. Пробило четыре часа. Я обратила внимание, что за окном уже не было того яркого утреннего солнца, а вместо него все небо заволокло черными, как деготь, тучами.

— Ой, — вздохнула няня, — как бы ни началась гроза, покуда не прибудет ваш отец.

Я смотрела вдаль и не могла понять, откуда вдруг взялись эти тучи, ведь с утра небо было необычайно чистое и солнце светило настолько ярко, что казалось, ничего не предвещало грозы и им просто неоткуда было взяться.

К пяти часам погода испортилась еще пуще. Гром гремел так, будто небо готово было треснуть и осыпаться осколками. Полил сильный дождь. Порывы ветра пытались снести все на своем пути. Все в доме тревожились за моего отца и его юную спутницу. Я сидела в комнате, и хоть гроза наводила на меня непомерный страх, я не могла отойти от окна и все высматривала, не появится ли на горизонте их экипаж. Наконец я их увидела. Они мчались очень быстро, приближаясь ко двору.

— Отец! — закричала я и кинулась вниз.

Слуги бросились за ворота, чтобы помочь им сойти с кареты и перенести вещи девочки, остальные, включая меня, собрались в холле, готовые встречать гостью. Первым в дом зашел отец. Я подбежала ближе, он наклонился ко мне, и я обняла его за шею. За его спиной стояло слегка промокшее, хрупкое и тонкое создание, похожее на тень. С ее светлых, как стог сена, волос, заплетенных в косу, капала вода. Одета она была в легкое черное платьице, воротник которого был украшен вышивкой черных роз. Голова ее была опущена вниз. Отец поднялся с колена и представил нам гостью.

— Это Евангелия. Твоя сестра.

Я подошла к ней, но она и не шелохнулась. Сначала я хотела ее обнять, но, видя в ней безразличие, просто сказала:

— Здравствуй, я Анна.

Она лишь слегка приподняла свою голову, исподлобья бросив на меня быстрый взгляд.

— Ладно, девочки, нам с Евангелией нужно переодеться с дороги в сухое, а после мы встретимся за ужином, — сказал отец скорей не нам, а няне, давая ей понять, чтобы она проводила гостью в ее комнату и помогла подобрать ей новое платье.

Я, конечно, не ждала, что она будет весела, но, по крайней мере, считала, что она будет более приветлива со мной. Почему-то мне думалось, что моя сестра окажется немного дружелюбнее, и в моих грезах наша встреча должна была пройти совсем иначе, но она, видно, не желала заводить со мной знакомство. Несколько расстроенная таким приветствием, я отправилась в гостиную. Няня переодела ее снова в черное. Не знаю, сама ли она того пожелала, или виной тому был ее траур. За ужином отец рассказывал мне, какой была поездка в имение Григорьевское, какой солнечной была дорога и как неожиданно началась гроза, едва он достиг своей цели. При этих его словах я заметила на лице Евангелии легкий подъем уголков ее губ. Сейчас, при свете, я смогла получше разглядеть ее. Она была необычайно красива, несмотря на то, что выражение ее лица отражало скорбь. Со светлыми волосами в идеальной гармонии сочетались глаза небесно-голубого цвета. А слегка вздернутый, курносый носик придавал чертам ее милого личика схожесть с куклой.

— Тебе нравится гроза? — спросила я.

Но ответа не последовало.

— Не докучай сестре, милая. Она заговорит с тобой, как только будет готова.

Отец нежно ей улыбнулся, и она посмотрела на него, задержав на нем взгляд, как мне показалось, слишком продолжительное время. Больше я не пыталась с ней заговорить за ужином, приняв слова отца, и сочла, что гостья действительно очень устала.

После ужина няня уложила нас по своим комнатам и мы легли спать, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.

Наутро я снова проснулась в хорошем настроении и, повернув голову к окну, вновь обнаружила за ним непогоду. Дождя не было, но ветер слишком сильно трепал деревья и завывал в ставнях, будто ревел медведь. Я лежала в кровати, ожидая прихода няни, но она все не шла. Когда же мне надоело ее ждать, я встала, сама подобрала себе гардероб, наскоро причесалась и как смогла перевязала себе волосы лентой. Выйдя из своей комнаты, я направилась по коридору к лестнице, но вдруг услышала звук из дальней комнаты. То был голос моей сестры. Я присела под дверью, потому что мне очень хотелось послушать ее голосок, так как за вчерашний вечер она не проронила ни слова. У нее была моя няня, которая уговаривала ее надеть цветное платье, а не черное, потому как не пристало молодой барышне носить столь мрачное одеяние. Она полагала, что нежно-желтое или розовое должно непременно поднять ей настроение и хоть немного избавить от скорби, но сестра была непреклонна.

— Мои родители были православными людьми и чтили традиции. И хоть теперь я вынуждена жить в этом доме, я нипочем не собираюсь отрекаться от их веры, — твердо сказала она.

— Госпожа, но ведь это означает, что до первой годовщины смерти ваших родителей, а именно целый год, вы собираетесь носить только черное? — не унималась няня.

— Все верно. Так что либо подай мне черное платье, либо выйди вон, — все тем же твердым, но не повышенным голосом сказала она.

Няню, по всей видимости, удивил ее тон, потому что больше чем за пятнадцать лет службы в нашем доме она ни разу не слышала в свой адрес ни одного грубого слова. Я все это время пыталась заглянуть в щелку чуть приоткрытой двери, и, видимо, обе они краем глаза заметили мои движения, потому что вместе обернулись в мою сторону.

— Ах, Аннушка, дитя мое, вы уже встали. А я вот все пытаюсь убедить госпожу Евангелию одеться понарядней.

Я вошла в комнату. Все мои игрушки, которые я оставила на ее кровати, небрежно валялись на полу.

— Оставь ее, няня, пусть носит что хочет, — попыталась поддержать я сестру, ожидая одобрения с ее стороны.

Она едва мне улыбнулась и сказала: «Спасибо», что я приняла тогда за добрый знак и начало теплых отношений. Могла ли я тогда знать, во что выльется наша дружба?

С того дня я мало-помалу завоевывала ее расположение, как я тогда хотела думать. Но сестра моя оказалась самым капризным ребенком на свете. Она считала себя жертвой ситуации и узницей нашего поместья, несмотря на то, что отец относился к ней с большой теплотой, стараясь выполнять все ее капризы. Слугам же он наказывал быть к ней очень внимательными. К отцу, впрочем, она тоже была добра, чего не скажешь об остальных постояльцах дома. Бывало, когда он уделял мне свое время, сестре вдруг становилось дурно и она просила его посидеть с ней. Я, конечно же, тоже начинала беспокоиться о ее здоровье, ведь была еще юна и наивна. И вот уже все внимание было приковано к ней. Играть со мной дома она совсем не любила, зато никогда не отказывалась от возможности выйти с нами на прогулку. Но — странное дело — чуть только стоило ей начать капризничать, тут же портилась погода и начинался дождь. Помню, как однажды отец повел нас на гору, поглядеть на село с высоты птичьего полета. Когда мы поднялись наверх, отец сказал:

— Девочки, только не подходите близко к краю, держитесь меня.

Я с восторгом наблюдала, как кипит жизнь внизу. Люди казались маленькими, словно муравьи. Сестра оглядывалась по сторонам.

— Может, присядем вон под тем деревом и немного переведем дух? — тихо спросила она.

— Ну что ж, если вы подустали, давайте немного посидим, — ответил отец.

Он оглянулся, чтобы посмотреть на дерево, которое выбрала Евангелия, и пока осматривался, она легонько толкнула меня в бок и шепнула:

— Подойдем поближе? На откосе обзор лучше.

И я последовала за ней. Когда я подошла к обрыву так близко, что у меня захватило дух, она вдруг сделала мне подножку, и я стала падать в пропасть. Она успела схватить меня за руку, не дав тем самым упасть, и кликнула отца. Отец подбежал к нам с ужасом на лице, подхватил меня и унес подальше от бездны.

— Я говорила, что не стоит этого делать, но она меня не слушала, — сказала встревоженным голосом Евангелия.

— Господи, о чем ты думала, Анна? А если бы твоей сестры рядом не оказалось? — отец обнимал меня и целовал в лоб.

— Но ведь это неправда, это она затащила меня на край горы и поставила подножку, — сказала я.

— Что? Ты, верно, шутишь? Зачем мне это делать? — обиженно спросила сестра.

— И правда, Анна, что с тобой вдруг случилось? Может ты запнулась совершенно случайно?

— Но я вовсе не наговариваю. А говорю, как есть.

Евангелия расплакалась.

— Что я тебе такого сделала? — не унималась сестра. — Это из-за того, что вчера я съела все ягоды, которые собрала для нас няня? Ну так прости меня, я просто была очень голодна и не думала, что ты окажешься злопамятной из-за такого пустяка.

— Анна, прошу тебя, извинись перед своей сестрой. Зачем ты довела ее до слез? Она ведь упасла тебя от гибели. Я уверен, что даже если она и сделала тебе подножку, то это было не специально.

В тот день мое отношение к ней изменилось. И все ее пакости я уже приписывала ее скверному характеру, нежели воле событий. А в глазах отца с того дня она еще больше утвердилась в образе ангела во плоти.

Когда мы стояли на горе и Евангелия начала плакать, погода снова испортилась. Сгустились тучи, и начался дождь. Отец, однако, ничего не заподозрив, быстро повел нас к дому, а я уже тогда начала предполагать, что с ней что-то не так. Всю дорогу, пока мы бежали под дождем в сторону дома, я не проронила ни слова, а сестра моя, напротив, была чересчур весела. Она держала отца за руку и смеялась, перепрыгивая лужи. Когда же мы наконец добрались, я молча поднялась прямиком к себе в комнату.

— Что случилось, Аннушка? Неужели вас так огорчило то, что вы попали под дождь? Да на вас лица нет, — спросила няня, входя в комнату. — Быть может, вы простудились?

— Нет, няня. Виной всему моя сестра. Мне кажется, она меня совсем не любит.

Сидя на кровати, я повернулась к ней спиной.

— С чего вы это взяли?

Она расплела мою косу, чтобы подсушить полотенцем влажные волосы.

— Ну мне так кажется.

Я совсем не хотела рассказывать няне то, что случилось на горе. К тому же теперь я и сама была не уверена, что она сделала это нарочно.

— Поговорите с ней по душам. По-сестрински. Думаю, это сделает вас ближе. У нашей юной госпожи Евангелии, конечно, временами скверный характер, но, думаю, вам под силу это изменить.

Последовав совету няни, я зашла в ее комнату.

— Евангелия, я хочу поговорить с тобой.

Она стояла спиной ко мне и смотрела в окно.

— Скажи, чем я тебе так не нравлюсь? Ведь я всегда пытаюсь тебе угодить, и я так надеялась, что мы сможем подружиться.

— С чего же ты взяла, что ты мне не нравишься? — спросила она безразличным тоном, все так же стоя ко мне спиной.

— Но ведь.… ведь ты сделала это нарочно. Там, на горе. Я… я ведь могла упасть в пропасть.

— А знаешь, ты эгоистка! Нельзя все время думать только о себе.

Она развернулась и взмахнула руками.

— Я эгоистка? О чем ты говоришь?

— Да тебе просто не нравится, когда твой отец обращает внимание и на меня. А уж когда он отпускает мне похвалу, ты, видно, совсем готова удавиться. Я всего лишь хотела, чтобы он и ко мне относился как к родной. Вот мой отец никогда не уделял мне столько внимания и не дарил мне столько теплоты, как твой.

С этим выплеском эмоций она вдруг осела в кресле, закрыла лицо руками и заплакала. Я не знала, что мне делать, поэтому стояла на месте как вкопанная. С одной стороны, я впервые увидела от нее столь бурное проявление чувств. Мне хотелось подойти, обнять ее и приласкать. С другой стороны, некая часть меня все еще колебалась в сомнениях. Кроме того, мне было интересно узнать, как она жила до этого, и, упомянув о своем отце, она затронула интересующую меня тему. Но я не смела ее об этом спрашивать, так как обещала своему отцу не задавать подобных вопросов. Все же жалость и человеколюбие возымели надо мной силу, и я подсела рядом, приобняла ее, и она опустила голову мне на плечо. Так мы и сидели. Тогда я увидела в ней заблудшую душу, которой просто недоставало внимания и любви. До этого я и думать не могла, что она просто завидовала моим отношениям с отцом. Знала ли я, что она видит во мне не сестру, не друга, а лишь соперницу? Однако как бы я ни пыталась к ней подступиться, больше вот так по душам поговорить у меня с ней не получалось. Такого проявления эмоций от нее с тех пор тоже не случалось. Она всегда была сдержанна и спокойна.

На следующий день, когда я занималась чтением в комнате с няней, сестра сидела на лестнице возле парадного входа в дом. Почитать с нами она отказалась, и няня не смела ее заставлять. Пока она сидела, занимаясь своими делами, в дверь постучали. Дворецкий распахнул дверь, и в холл вошел господин Заломов.

— Здравствуй, Арсентий, — добродушно поздоровался он с дворецким, — сообщи, пожалуйста, своему хозяину, что к нему пришел его добрый друг.

— Здравствуйте, господин Заломов. Си непременно. Мы рады вас видеть. Прошу вас, располагайтесь.

Дворецкий принял из его рук шляпу и заботливо поместил ее на вешалку. А сам отправился доложить хозяину о госте. Заломов тем временем, проходя мимо зеркала, заглянул в него и увидел там Евангелию, завороженно наблюдавшую за ним все это время с лестницы. Он обернулся в ее сторону, улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте, прекрасная леди. Мы не знакомы. Меня зовут Лев Валерьяныч. А как ваше имя?

Сестра молчала, но взгляда от него не отвела. Услышав приближающиеся шаги отца, она вскочила и побежала по лестнице вверх.

— О, друг мой! Входите, входите! Что же вы там стоите в дверях. Неужто мой дворецкий не предложил вам пройти! — отец подошел, приобнял его и похлопал по плечу. — Экий промах.

— Нет, нет, ваши служивые как всегда ко мне очень добры. Меня здесь задержало отнюдь не невежество вашего дворецкого, а молодая особа небывалой красоты. Могу ли я узнать, кто это прекрасное создание?

— Ох, вы, верно, про мою племянницу. Ее зовут Евангелия. Страшная учесть постигла ее родителей, поэтому теперь дитя живет с нами. Сейчас я позову обеих девочек, чтобы они поздоровались с вами как положено. Арсентий, будь добр, позови Анну и Евангелию к нам, — обратился отец к дворецкому.

Сестра все это время сидела на самой высокой ступеньке так, чтобы ее не было видно, но так, чтобы она могла подсматривать за тем, что происходило внизу. Когда дворецкий начал подниматься по лестнице, она вскочила и убежала в свою комнату. Арсентий сначала заглянул ко мне и, прервав мои занятия с няней, сообщил о госте. А после позвал и Евангелию. Я скорее кинулась в холл, чтобы поприветствовать нашего друга, а Евангелия спускаться не торопилась. Когда все сошли вниз, она так же устроилась на верхней ступеньке, наблюдая за тем, как я подбежала к нему и кинулась на шею.

— Аннушка! — он подхватил меня на руки и горячо обнял. — Здравствуй, здравствуй.

— Но где же Евангелия? — спросил отец. — Невежливо не поприветствовать гостя.

Но она так и не спустилась. Заломов не стал настаивать на том, чтобы ее привели вниз, а отец извинился за чрезмерную скромность и стеснительность моей сестры. Когда приветствие закончилось, отец увел гостя, по обычаю, в свой кабинет, а я вернулась к няне, чтобы продолжить свои занятия. Сестра в это время заперлась в своей комнате и до самого ужина не выходила. Я не занимала себя мыслями о том, что на нее нашло. Потому что ее поведение довольно часто было для меня странным.

Так прошел год, и наконец настал момент, когда траур Евангелии подошел к концу. В тот день к нам на завтрак спустилась совсем другая Евангелия. Она нарядилась в нежное, фиалкового цвета платье и впервые вышла с распущенными волосами. Ее светлые локоны подпрыгивали в такт тому, как она спускалась по лестнице. Голос ее будто бы тоже переменился. Он стал нежнее и тоньше.

— Доброе утро, Анна, доброе утро, дядюшка.

Она нежно улыбнулась нам, и мы переглянулись с отцом, явно не ожидая от нее такой перемены. Перемены, однако, проявлялись только внешне. В душе она оставалась все тем же капризным ребенком. С каждым годом она все больше превращалась в нежную, хрупкую девушку, силуэт ее становился более утонченным, и не было в округе создания красивее. А вот ссоры между нами год от года случались все чаще. Казалось, ей нравилось измываться надо мной, доводить чуть ли не до истерик. Ей нравилось отбирать все, что было мне дорого. Однажды она забрала мою любимую фарфоровую куклу и заявила, что пора бы мне повзрослеть. Позже я обнаружила ее разбитой. В другой раз она украла гребешок, который достался мне по наследству от матери. В этом, конечно, она не призналась, но я была уверена, что это ее рук дело. Гребешок найти так и не удалось. Отец подмечал между нами размолвки и поэтому всегда говорил мне: «Аннушка, ведь ты же старшая. Будь снисходительней».

Я была старше ее всего лишь на пять месяцев, но я понимала, что такими словами отец просто пытался помочь мне осознать, что в моих силах это прекратить. И все-таки была у нее одна слабость. Когда в доме устраивалось торжество и дом наполнялся гостями, сестра моя становилась самым застенчивым и скромным созданием. Поначалу она избегала большого скопления людей вовсе, отсиживаясь в своей комнате, но с годами она все же начала принимать участие и стала находиться в кругу гостей. Разговаривала она тогда очень мало, вела себя скромно, поэтому все начинали восторгаться ее светскими манерами. А я в конце концов радовалась, что могу от нее отдохнуть.

***

Когда мне минуло пятнадцать, в моем юном девичьем сердце поселилась первая любовь. Его звали Эрнест. Он приходил в наш дом с одним из деловых партнеров отца, который взял мальчишку себе на обучение. Появлялся в нашем доме он не слишком часто, но тех коротких встреч нам вполне хватало, чтобы пробудить друг в друге сие блаженное чувство. Эрнест был очень образован, и в свои шестнадцать знал пять языков, и объездил со своим наставником немало стран. Я боялась, что кто-то из домашних узнает о наших чувствах, в особенности моя сестра, потому как знала, что она непременно захочет все испортить. Но Евангелия, к счастью, в ту пору довольно часто томила себя в своей собственной комнате, спускаясь вниз только к обеду и ужину. С Эрнестом мы познакомились, когда на дворе стояла еще осень, но уже выпал снег. В наших краях зима всегда приходит рано. Мы с няней возвращались домой с прогулки одним морозным, но ясным днем. В холле мы буквально столкнулись с гостями, которых отец уже выпроваживал.

— Хочу представить вам мою дочь Анну.

Отец встал позади меня и положил руку мне на плечо. Я сделала реверанс. Мужчины одновременно поклонились мне в знак приветствия. Потом Эрнест взял мою руку и, поцеловав ее, сказал:

— Вы прекрасны.

Мои щеки порозовели от смущения, но, не подав и виду, я ответила:

— Вы, однако, не сказали, как зовут вас.

— Кхм. Простите за мое невежество. Эрнест Розенталь.

Он быстро исправился, но его наставник усмехнулся над ним, заметив его оплошность:

— Эх, Эрнест, всему тебя учить надо. Сначала знакомство, потом комплименты.

Конечно, все понимали, что это была лишь шутка. Мы немного посмеялись, после чего гости распрощались с нами и ушли восвояси. Спустя два месяца няня передала мне маленькую коробочку с запиской. Я открыла письмо и принялась жадно его читать. Оно было от Эрнеста:

Здравствуй, моя дорогая Анна. Не знаю, помните ли Вы меня, но пару месяцев назад я был приглашенным гостем вашего отца. С тех самых пор, как я увидел Вас, мне захотелось сделать нечто прекрасное, столь же прекрасное, как и Вы. Вы не раз являлись ко мне после нашего знакомства в виде музы, Вы разговаривали со мной, и голос Ваш все еще звучит в моей голове. Надеюсь, этот подарок Вам понравится, ведь я вложил в него всю свою душу. А коли он придется Вам не по нраву, прошу, отправьте мне его обратно, чтобы я не тешил себя больше мыслями о возможности увидеть Вас снова. С уважением, Ваш верный друг Эрнест.

Я дочитала письмо и принялась открывать коробочку. В ней оказалась маленькая деревянная шкатулка. На крышке ее был вырезан цветок, инкрустированный маленькими изумрудами. Я открыла ее. Внутри она была обшита бархатом, а с тыльной стороны крышки находилось зеркальце. Подарок очень мне понравился, поэтому я незамедлительно кинулась писать Эрнесту ответ о том, что возвращать его ему нет необходимости. Ответа приходилось ждать очень долго, потому как Эрнест постоянно был в разъездах, но первым делом, приезжая домой, он сразу спрашивал, была ли почта. Так я могла ждать месяцами, но именно благодаря столь долгому ожиданию каждое его письмо возносило меня высоко в небеса. Иногда вместе с письмами он присылал какую-нибудь безделушку, привезенную им из-за границы, но каждая история, связанная с этой вещицей, была пропитана необычайным духом авантюризма и необыкновенного приключения. Так, в одном письме он рассказал о своей поездке в Индию, откуда привез для меня маленький глиняный сосуд с сандаловым маслом. Сосуд был расписан черной краской и содержал на себе изображение богини, которая сидела с закрытыми глазами, подняв руки кверху. Вещица была очень необычная, и подобного мне раньше видеть не приходилось. Я открыла сосуд и вдохнула волшебный сладковато-пряный аромат, в котором прослеживались молочно-ореховые нотки. В письме было сказано, что на сосуде изображена дочь вождя древнего рода Сикхи, правление которой продлилось ровно один день. Однажды ее отец повел войско на войну, но войско было разгромлено и никто из них не вернулся. Тогда она взошла на престол и стала царицей. Но царица была слишком молода, и советник, прежде служивший ее отцу, захотел свергнуть дитя и захватить власть. Настроив людей против нее, он собрал смуту и повел в ее покои, чтобы убить правительницу, но царица прознала об этом и успела подготовиться к их приходу. В своих покоях она расставила огромные чаши с сандаловым маслом и прочла заговор. Когда люди вторглись к ней, они не смогли сделать и двух шагов. Мятежники падали наземь, в мгновение погружаясь в сон. Так юной царице удалось бежать. А сандаловое масло и сейчас используют как средство от бессонницы. «Ради этой маленькой амфоры — писал он, — мне пришлось идти высоко в гору, чтобы найти то племя, которое живет на этих землях до сих пор. А юную царицу здесь теперь почитают как богиню сновидений».

— Ах, Эрнест! Мой герой! Какие же невероятные места приходилось ему посещать! Как же это все безумно интересно! — восторгалась я, снова и снова перечитывая его записи.

Я же отвечала ему, что его истории обладают способностью переносить меня в те далекие дали, где я никогда не бывала, и, каждый раз, когда я закрываю глаза, передо мной, как наяву, встают прекрасные ландшафты гор, степей или чужеземных тропических лесов. Так мы и писали друг другу письма, которые я бережно складывала в свою новую шкатулку, пока однажды он снова не посетил наш дом в компании своего наставника. Нам тогда не удалось толком поговорить, и мы обмолвились лишь парой фраз. Но Эрнест дал мне понять, что он намеревается просить у моего отца разрешения сопроводить меня на прогулку, конечно же, если я сама того захочу. Отцу пришлось по нраву такое обстоятельство дел, потому как он знал, что семья Эрнеста вполне образована и богата, и, по его расчетам, он мог составить мне неплохую партию. Поэтому он благословил нашу поездку, и наутро, в условленный час, я в сопровождении своей нянюшки отправилась на встречу с судьбой. Пока няня помогала мне собраться наверху, юноша беседовал с моим отцом в его кабинете. Когда же мы спустились, они уже стояли в дверях. Эрнест вежливо распрощался с отцом и, подмигнув мне, взял меня за руку и сопроводил до кареты. Следом шла няня. Он помог нам сесть в экипаж и, вскочив на подножку кареты, поднял руку вверх и игриво пропел извозчику: «Поооехали!». На ходу он запрыгнул внутрь и сел рядом. Я застенчиво поинтересовалась, куда мы едем, а Эрнест загадочно ответил: «В город, милая Анна» — и улыбнулся так, что меня пробила мелкая дрожь волнения, потому как доселе мне не приходилось бывать с юношами наедине. Про себя я подумала: «Как же кстати, что меня сопровождает няня» — а его лишь одарила ответной улыбкой. Внешне он был абсолютно спокоен и уверен в себе. Конечно, для человека его профессии любая встреча — обычное дело. Эрнест, как всегда, выглядел очень элегантно в своей длиннополой шубе темно-бурого цвета, которую он носил нараспашку, чтобы было видно новомодный сюртук, ушитый блестящими пуговицами. Я обратила внимание, что он был без головного убора.

— Не мерзнут ли ваши уши, Эрнест, ведь на улице зима?

— О нет, я так рад, что вы согласились встретиться со мной, что совсем ничего не чувствую, кроме абсолютного счастья! — игриво отозвался он. Все это было очень наиграно, но в то же время очень лестно.

Мне приходилось бывать в городе лишь несколько раз. В основном я любовалась им с Медвежьей горы. Идти пешком было по меньшей мере двадцать верст, а верхом, как известно, — я совсем не умела. Да и извозчику отец строго-настрого наказал никуда нас с сестрой одних не возить.

В городе стояла суматоха. Всюду бегали дети, играя в снежки, работали люди. Во все стороны разъезжали повозки с товарами. Кто-то вез меха, кто-то деревянную утварь — видимо, для продажи на ярмарке. Мы сошли на главной площади. Вокруг красовались резные деревянные избы. Кое-где возвышались белокаменные дома с башнями. В центре города стояла небольшая церковка без окон с красивой вырезанной из дерева фигурой лебедя на крыше. Мы шли вдоль улицы под руку, а няня неторопливо следовала сзади, не мешая нам и оставляя возможность побыть наедине. Вдруг няня вскрикнула. Мы резко обернулись и увидели, как она вытряхивает из воротника снег, а рядом снуют мальчишки, играя в снежки. Никто из них даже не заметил, что случайно попал в прохожего.

— Не желаете ли вы отомстить за нашу няню? — наиграно сурово спросил Эрнест, скатывая между ладонями ком снега.

— Конечно! Мы требуем отмщения! — подражая ему, ответила я и тоже запустила ладошки в снег. Мы кинулись к мальчишкам.

— Аннушка, может, не стоит? Сапожки промочите! — кричала няня нам вслед, не в силах за нами угнаться. — Ох, куда уж мне. Ладно, пусть запомнят этот день надолго, в конце концов, юность бывает в жизни только раз.

Она остановилась, отдышалась и присела на скамеечку. Няня работала у нас уже очень много лет. Еще будучи девчонкой, она жила у моего деда и присматривала за моей матерью. Хотя присматривала, наверное, громко сказано. Девочки были практически одного возраста, и были очень привязаны друг к другу. Когда моя мать вышла замуж и переехала в новый дом, няня преданно последовала за ней. В нашем доме все относились к ней более чем уважительно. Отец всегда считал ее членом семьи, поэтому, когда моей матери не стало, уход за мной полностью лег на плечи Аглаи. Часто перед сном она рассказывала мне, какой была моя мать, и временами мне снился сон, как две девчушки беззаботно играют в поле, усеянном цветами. Вот и сейчас няня смотрела на то, как мы резвимся вдвоем, украдкой переглядываясь друг с другом, и несколько слезинок скатилось по ее щеке. Воспоминания уносили ее в те былые времена, когда моя мать встретила моего отца.

— Все ли в порядке, нянюшка? — спросила я, приближаясь к ней.

Она подняла голову и посмотрела на нас растерянным взглядом, смущаясь того, что не заметила, как мы оказались рядом.

— О, великодушно прошу простить меня, коли вам в тягость эта прогулка, мы тут же поедем назад, — сочувственно произнес Эрнест.

— О, нет, нет, все в порядке. Просто, пока я наблюдала за вами, мне вдруг вспомнился один человек из прошлого.

Я сразу поняла, о ком идет речь. Она помолчала немного, а потом продолжила:

— Чем человек старше становится, тем больше он склонен к ностальгии. Ведь что еще нам к старости остается? Только воспоминания, — улыбнулась няня. — Будьте счастливы, дети мои, — она взяла наши руки и сложила их в своих ладонях, — а я буду молиться за вас всем своим сердцем.

День выдался просто прекрасный. Мы заглянули на ярмарку, проехались по парку, а на обратном пути Эрнест всю дорогу рассказывал мне о других странах: о том, как сильно отличается жизнь на востоке от запада, а еще о том, как прекрасно и мелодично звучат иностранные языки. Я слушала его затаив дыхание, а потом сказала:

— Ах, вот бы и мне хоть одним глазком взглянуть на этот другой мир, а то я кроме нашего села ничего и не видела.

— Так будьте со мной, Анна. И я открою вам все дороги мира. Всюду мы будем ездить вместе, всегда в дороге, о чем еще можно мечтать? Я вижу в вас родную мне душу.

— Ах, Эрнест.

— Я полюбил вас с самой первой встречи, и я благодарен судьбе за то, что она проложила мой путь через ваш дом. Ну не молчите же, скажите мне хоть что-нибудь.

Он ждал. Мое сердце бешено колотилось, и никогда еще я не была так счастлива, как в эту минуту. Я собралась с силами, чтобы голос мой не дрожал:

— Я тоже благодарна судьбе, что встретила вас. И я с удовольствием приму ваше предложение, мой милый Эрнест.

— Ура! Тогда я сегодня же отправлюсь к вашему отцу с просьбой благословить нас! Ах, как я счастлив!

***

По прибытии домой, после того, как Эрнест сообщил о нас моему отцу, они сошлись на том, что будущий зять привезет свою семью в наш дом в конце весны и свадьбу сыграем сразу после моего шестнадцатого дня рождения. А до того момента Эрнест снова должен был уехать в экспедицию со своим наставником.

Дни тянулись нескончаемо долго, и я потеряла интерес к каким-либо занятиям, которые раньше доставляли мне удовольствие, в ожидании того самого дня, когда семья Розенталей должна была посетить наш дом.

И вот однажды, одной светлой ночью, накануне того самого дня, я никак не могла сомкнуть глаз. Сердце мое трепетало от предстоящей встречи, и мне хотелось, чтобы все прошло идеально и этот обед положил начало союзу двух наших семей. Я встала, распахнула окно и вдохнула свежий воздух. Ветер подарил мне букет разнообразных цветочных запахов: сирени, вишни и цикламена. Луна уже уступила место утреннему солнцу, и оно лениво поднималось из-за горизонта. Я смотрела вдаль, но тут мое внимание привлек светлячок. Это был голубоватый огонек, который прыгал возле соседнего окна. Потом появился еще один, и еще. Вскоре светлячков стало так много, что свет от них был столь же ярок, как от луны. Они облепили соседнее окно и танцевали по кругу в такт неслышимой музыке. То было окно моей сестры. Но так же резко, как они появились, они вдруг исчезли и не оставили никакого следа своего недавнего бранля. И утро снова стало спокойным и умиротворенным. Я знала, что она не спит, и на свою беду решила навестить ее. Меня распирало любопытство, откуда появился это рой светлячков, и еще больше мне было интересно, куда они пропали. Накинув на себя халат, я приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Все было тихо. Я взяла свечу и вышла из комнаты. Подойдя к ее двери, я прислушалась. Тишина. Мне же не могло все это привидеться? Я присела и заглянула в замочную скважину. Сестра, сидя на полу, измельчала в ступке какие-то травы. Она резко остановилась и замерла, будто прислушиваясь. Я затаила дыхание. Она положила ступку на пол, встала и подошла к зеркалу. Из ящичка туалетного столика она достала… мой гребешок! Она стояла перед зеркалом, причесывая свои волосы моим гребешком! Тут я не выдержала такой наглости и в ярости ворвалась в ее комнату.

— Это мой гребешок, Евангелия, ты знаешь, верни, пожалуйста, — я протянула ей руку.

— Гребешок? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она подала мне хвойную веточку рукой, в которой только что был мой гребешок. Ее глаза насмехались надо мной, хоть выражение лица и было спокойным.

— Я не знаю, в какие игры ты со мной играешь, но я тебя раскусила, Евангелия! Ты самая настоящая ведьма! Ты его забрала! Я знаю! Я видела!

— Ах, я ведьма? Тогда я сейчас превращу тебя в поросенка, чтобы тебе неповадно было врываться ко мне в комнату чуть ли не посреди ночи! Уходи вон! Убирайся из моей комнаты! — кричала на меня сестра.

— Здесь нет ничего твоего! Мы с отцом позаботились о тебе, приютили, дали кров, и вот как ты мне платишь все эти годы — сводишь меня с ума! Дрянная девчонка! Я все расскажу про тебя отцу! Пусть увидит, какая ты! — во мне кипел гнев, и слова вырывались из моих уст уже сами собой.

— Не расскажешь! — она подскочила ко мне и схватила меня за руки.

— Отпусти, Евангелия! Я не хочу делать тебе больно!

— Ты? Мне? Больно? — она расхохоталась и схватила меня за руки еще сильнее, видно желая, чтобы на них проступили синяки. Потом она потащила меня вон из своей комнаты, а я все брыкалась, пытаясь высвободиться от ее мертвой хватки. Я не понимала, откуда вдруг в таком хрупком создании взялось столько силы.

— Отпусти меня! Все равно отец все узнает! — кричала я.

Я пыталась удержаться на месте ногами, но она силой рванула меня, по-прежнему держа за руки, и я стала падать лицом вперед. Ее, однако, это не остановило, и она продолжила тащить меня уже по полу. На глазах от боли выступили слезы, но я до последнего пыталась их сдерживать. Она остановилась около чулана, подняла меня на ноги и с силой толкнула вперед, следом закрывая дверь. Она меня заперла. От таких резких движений и грубой силы я упала на пол, сильно разбив коленку и ободрав кисть руки. На запястьях, где были ее пальцы, остались иссиня-черные отметины. Носом капала кровь. Я поднялась на ноги и вытирая лицо от крови и слез, бросилась к двери.

— Выпусти меня, Евангелия! Выпусти, не то пожалеешь! Няня, Арсентий, отец! Ну хоть кто-нибудь!

Я колотила в дверь и плакала, но никто мне не открывал. Шибко болела коленка, и, наконец обратив на нее внимание, я вдруг испугалась, не сломала ли я ее. Она сильно распухла. Успокоившись и оглядевшись вокруг, я попыталась найти кусок ткани, которым можно было бы протереть колено от крови и перевязать. Но в чулане хранились в основном только ведра и швабры, и посещали эту комнату одни лишь горничные. Сообразив, что ничего путного я здесь не найду, я села на пол, обняв колени руками, и заплакала еще пуще прежнего, упиваясь жалостью к себе.

— Все, мне надоело это терпеть! С тех самых пор, как она появилась в нашем доме, моя жизнь катится в ад. Не знаю, что на уме у этой девчонки, но отец должен узнать, что ее душой завладели черти!

Снова успокоившись, я решила бить в дверь, до тех пор, пока кто-нибудь мне не откроет. Но тут я вспомнила, что сегодня с самого утра мы ожидали гостей. Сначала должен пожаловать господин Заломов, а после него — семья Эрнеста. Скорее всего, вся прислуга собралась на первом этаже. Одни готовят залу для приема семьи Розенталей, другие, возможно, уже встречают господина Заломова. Кричать и бить в дверь оказалось бесполезно. И я снова села на пол, подперев ее спиной. Но тут я услышала за дверью шаги, и сквозь замочную скважину увидела в коридоре её. Сестра медленно двигалась в сторону моей комнаты, постепенно меняя свою наружность. Прежде чем шагнуть за порог она обернулась и то, что я увидела, заставило меня ужаснуться. На пороге комнаты стояло моё отражение. Все мои догадки относительно неё подтвердились в одно мгновение. Евангелия действительно оказалась ведьмой. Она приняла мой облик и со злобной ухмылкой на лице зашла в мою комнату. Там она порылась в шкафу, отыскала самое нарядное мое платье и в полном великолепии спустилась вниз. Слуги бегали по дому, абсолютно не обращая на нее внимание. Завтрак в нашем доме по обычаю был в девять, поэтому с кухни уже манил запах свежеиспеченного хлеба. Когда в дверь постучали, она отослала Арсентия на кухню, дождавшись, когда он проводит гостя в кабинет отца, и сказала при этом, что сообщит о его приходе сама. Но она ему не сообщила. Вместо этого она зашла в кабинет и аккуратно прикрыла за собою дверь.

— Доброе утро, Лев Валерьяныч.

— Ах, Аннушка, здравствуй, здравствуй. Как же ты выросла с нашей последней встречи. Да, давненько я у вас не бывал.

— Вы, стало быть, все еще считаете меня ребенком? — она поджала губы.

— Конечно нет, я лишь сказал, что ты повзрослела.

— Ну, раз так, не откажете ли вы мне в удовольствии выпить со мною вина?

— Может быть, стоит дождаться твоего отца?

— С моим отцом вы еще успеете наговориться впрок, а вот я скоро выхожу замуж и покидаю этот дом. Неужели вы откажете мне в моей последней просьбе?

— Ох, прими мои искренние поздравления. И раз такое дело, я, конечно, не стану обижать невесту своим отказом.

Евангелия достала из серванта бутылку красного, как кровь, вина, разлила по бокалам и, передав один гостю, села рядом с ним.

— Но отчего же ты так печальна? Ты ведь должна быть счастлива. Или твой будущий муж тебе не мил? — и он потянулся губами к хрустальному фужеру.

Она выдержала паузу, наблюдая за тем, как Заломов делает глоток, затем еще один. Ее глаза сверкнули, отражая блик бокала на свету.

— Мил, но я всегда любила вас. И сейчас мне горестно от мысли, что я никогда больше вас не увижу. Так может, на прощанье вы подарите мне поцелуй?

— Анна, что ты такое… — не успел он договорить, как в глазах его помутнело и он выронил бокал из руки. Потом Заломов попытался удержать свой взгляд на Евангелии, но, по всей видимости, это оказалось сложно, и он просто откинулся на спинку дивана.

— Ну же, не противьтесь своим чувствам. Я знаю, что и вы меня любите. Ведь я же не могла так ошибиться, Лев Валерьяныч? — она подвинулась к нему еще ближе, и с ее лица упала слезинка.

— Анна, Анна… — Заломов пытался что-то сказать, но его язык не ворочался и силы медленно покидали его.

Она неторопливо приникла к его ослабевшим губам. И этот поцелуй усыпил в нем последние капли рассудка. Она опоила его и заставила желать ее так сильно, как только он мог. Он уже не понимал, кто он, не осознавал, где находится, и все, чего он хотел на данный момент — быть рядом с ней. Он целовал ее в шею, а на лице ее отражалось истинное наслаждение от каждого его прикосновения. Они предавались страсти, пока на пороге кабинета не появился отец.

— Анна! Что здесь творится? — отец кричал грубым басом, не в силах поверить своим глазам. Он бушевал так громко, что слуги сбежались на его вопль, подумав, что их господин получил увечье. Быстрым шагом он подошел к Заломову и взял его за ворот.

— Что же ты делаешь, иуда? Я всегда принимал тебя в своем доме как родного брата!

Пока он тряс еле приходившего в себя Заломова, сестра успела выскочить из кабинета, придерживая на ходу свое расстегнутое платье.

— Это все твоя дочь. Она меня опоила, и мой разум помутился. Она же самая настоящая ведьма! — Заломов понемногу начал осознавать весь ужас произошедшего, но телом он все еще был слаб.

— Опоила, значит! Ведьма, значит! Да я тебе покажу, как с молодыми барышнями вино распивать! — с этими словами он вывел Заломова из своего кабинета и потащил его к выходу. — Арсентий, открывай дверь!

Дворецкий быстро подскочил и открыл входную дверцу. Тогда отец дал Заломову пинка, и тот без сил упал в снег. Следом за ним полетел его кафтан и шапка.

— А теперь, Арсентий, подай-ка мне мое ружье.

Тот быстро снял со стены мушкет и сунул его в руки своему хозяину. Заломов, видя, что ситуация выходит из-под контроля, поднялся, схватил шапку и кафтан и со всех ног бросился бежать по снегу босиком, спотыкаясь, падая, снова поднимаясь, стараясь скорее добраться до своей лошади. Когда же ему это удалось, он вскочил на лошадь и, еле удерживаясь в седле, все стегал ее, чтобы быстрее покинуть наш двор.

— Чтобы я никогда тебя больше здесь не видел, а увижу — мигом застрелю! Богом клянусь, застрелю!

Отец знаком показал, чтобы закрыли дверь. Он еле держался на ногах от того нервного напряжения, которое все еще владело его телом.

— Где Анна? Приведите мне мою дочь, — с этими словами он упал в кресло в гостиной и закрыл лицо руками.

***

Я сидела в чулане, размышляя, как можно выбраться, и вдруг услышала щелчок. Дверь открылась. Я выглянула в коридор, но там по-прежнему было тихо и пусто. Дверь открылась сама по себе. Я вышла из чулана, медленно направляясь к лестнице, но мне навстречу уже бежала няня.

— Аннушка, скорей спускайтесь вниз, Никонор Лукьяныч очень зол и требует вас к себе.

Мой внешний вид ее очень смутил, потому что няня, лишь только меня увидела, мгновенно изменилась в лице. Но я не удостоила ее никакими объяснениями. Ковыляя, я спустилась с лестницы и подошла к отцу, опустившись перед ним на колени, желая поскорее узнать, отчего у него такое выражение лица. Я уже не чувствовала физической боли, потому что ее затмил страх.

— Как ты могла? Неужто тебе настолько была противна мысль выйти замуж за Эрнеста? А обо мне ты подумала? — из глаз его текли слезы.

— Отец, я не понимаю…

— Все ты понимаешь! Ты опозорила нашу семью! Ты… Коли теперь кто прознает, никто не захочет вести дела с отцом такой распутной девицы! Ты разрушила все!

Я взмолилась и заплакала, пытаясь объяснить, что это была не я и я не имела понятия, что произошло, но отец и слушать ничего не хотел. Слишком сильно было то впечатление, что оказало на него увиденное его собственными глазами. Я пыталась понять, что же могла натворить эта девчонка, которую я не желала более называть своей сестрой, но я и подумать не могла, что она отважится сделать подобную подлость.

— Если тебе, Анна, ничего не любо, кроме самой себя, если твое сердце настолько черно, чтобы принести мне свои извинения, то я вынужден просить тебя покинуть этот дом, потому что здесь больше не останется ни капли радости и счастья. А Заломов… Нужно было его сразу пристрелить, ей-богу…

Я слушала бормотания отца, и до меня постепенно доходило осознание того, что здесь произошло. И я взмолилась еще сильнее.

— Отец, прошу тебя, я извинюсь, а после уйду, и ты никогда меня больше не увидишь, коли ты не видишь разницы между мной, твоей родной дочерью, и той, что разрушила наше счастье. Но я прошу тебя дать мне возможность оправдаться, потому как в тот момент, в твоем кабинете находилась не я, а Евангелия в моем обличии! Она самая настоящая ведьма, отец! — я сквозь слезы пыталась рассказать ему, как все было на самом деле.

Он поднял на меня свой взгляд, силясь увидеть в нем отличие от той Анны, что он видел недавно на месте столь омерзительного происшествия. Но кроме моих глаз, полных слез сожаления, он не увидел ничего, что помогло бы ему поверить в то, чего не могло быть на самом деле. И он снова опустил голову себе на колени, обхватив ее руками. Я вскочила и в слезах убежала наверх. Ворвавшись в свою комнату, я упала на кровать и разразилась громкими рыданиями. Следом за мной в комнату вошла няня. Она присела возле меня на кровати и стала гладить меня по голове.

— Няня, милая моя няня, скажи мне, ну разве я хоть раз давала отцу повод усомниться в своей добродетели?

— Конечно нет, дитя мое. Я знаю вас с пеленок и знаю, что вы не способны на такой низкий поступок, — она улыбалась мне, а взгляд ее был преисполнен нежности.

— Моя жизнь кончена, няня. Как она могла со мной так поступить? А как отец мог не поверить мне? — сквозь слезы, заикаясь, лепетала я.

— Ну, полно, Аннушка. Быть может, ваш отец еще отойдет, одумается. Сейчас он слеп, потому что в нем бушует гнев.

— Нет, я должна уйти. Он отрекся от меня. Он всерьез думает, что я способна сотворить подобное! Я больше не могу здесь оставаться, просто не могу. Этот позор будет преследовать меня вечно! И хоть мне некуда идти, быть может, когда он одумается, меня уже не будет на этом свете. Уж лучше умереть, чем жить здесь с таким позором!

— Что вы, Аннушка! — няня положила руку на сердце. — Если уж действительно намерены покинуть поместье, послушайте, что я вам скажу: идите по главной дороге налево. Через пару километров будет развилка, снова налево, пройдете через небольшой пролесок и выйдете к реке. А там вдоль реки доберетесь до конюшни. На конюшне работает мальчишка, четырнадцати лет отроду, он живет там вместе со своей престарелой матерью. Мать его — моя давняя знакомая. Но в последнее время она часто хворает, и я боюсь, как бы он не остался совсем один. Думаю, вы нужны друг другу: вы сможете приглядывать за ним, а у вас будет кров. Мальчишка смышленый, добрый. А я буду наведываться к вам каждое воскресенье.

С этими словами она собрала для меня сверток и снарядила в путь. Мы спустились к парадному выходу.

— Ну-ка, Арсентий, старый ты дурак, принеси-ка мне мешок муки с кухни.

— Чего опять удумала? Карга старая, — поворчал дворецкий, однако поплелся в сторону кухни.

— Спасибо, нянюшка. Спасибо тебе, миленькая.

— Береги себя, Аннушка. И не отчаивайся, все наладится, вот увидишь! — она обняла меня крепко и поцеловала в лоб. — Вот этот мешок муки отдай своим покровителям. Передай, что от меня, — она отдала мне мешок, который принес Арсентий.

Мы простились, я вышла на дорогу, обернулась и помахала ей рукой. Из гостиной все еще доносился рев отца. Он кричал на дворецкого, чтобы тот принес ему выпить. Я окинула взглядом дом, а потом медленно поплелась прочь. Мне предстоял долгий путь…

Глава 2

Однажды в деревушке Осиповка близ села Медведево темной ночью ужасная судьба стремительно ворвалась в дом одного бедного крестьянина. Он умирал от болезни, заблудившись в дебрях своего помутившегося рассудка, отчаянно пытаясь найти из него выход и ухватиться за жизнь. Его уже немолодая жена выхаживала его и как могла старалась облегчить ему боль. Она не спала ночами, то проводя время у его постели, то бегая по округе в поисках докторов. Доктора, к сожалению, когда появлялись на пороге их дома, видя состояние больного, гласили каждый одно и то же: больному осталось недолго. Жена плакала и умоляла, и тогда они предлагали ей разные травяные отвары или порошки, которые нужно было давать больному несколько раз в день. За это каждый из докторов брал немалую плату, но так как денег у них не было и жили они совсем бедно, женщине пришлось отдать последнее — своих кур да свиней. И вот настал тот самый день, когда он в последний раз подозвал к себе жену и в последний раз посмотрел на нее, взглядом, преисполненным нежности и благодарности, прежде чем испустить дух. После его смерти у нее не осталось ничего, кроме годовалого сына на руках. Она молилась богам, чтобы те дали ей хоть корку хлеба, и боги, услышав ее молитвы, послали ей Аглаю. Однажды, когда женщина с ребенком сидела на рынке и просила милостыню, она увидела красивую молодую девушку, одетую в чистые светлые одежды, которая шла с корзинкой, легкой рукой собирая в нее овощи с прилавка. Когда же она расплатилась с торговцем и прошла мимо той самой женщины, та схватила ее за подол и слезно залепетала:

— Молодая госпожа, молю вас, возьмите моего ребенка себе. Я бедна, у меня совсем нет денег, и я не могу содержать ни себя, ни его. Сжальтесь, госпожа! Не дайте ему умереть! Моя участь уже решена, но я хочу спасти своего сына!

Она плакала и ползала на коленях. Тогда молодая девушка подняла ее на ноги и ласковым тоном спросила, как ее зовут.

— Мое имя Виринея.

— А мое — Аглая. Я не могу взять себе твоего сына. Ты, верно, ошиблась, принимая меня за богатею. Я всего лишь служу няней при барском дворе. Однако я могу тебе помочь. Я помогу тебе найти работу и кров, и вы оба будете жить.

— Благодарю, благодарю! Хвала небесам! — женщина воздела руки к небу и, шевеля губами, бесшумно повторяла слова благодарности.

Аглая повела их к барскому двору. Господин, что жил в том поместье, два года назад потерял жену, и у него осталась двухлетняя дочь, поэтому увидев, что у женщины годовалый сын, он пожалел их и поселил в избу близ конюшни, в самой глуши, на окраине леса. И бедная вдова стала работать там, ухаживая за лошадьми. С утра до ночи трудилась она, не жалея сил. Вскоре, заработав немного денег, она смогла обзавестись хозяйством, купила кур, поросенка и несколько перепелок. Аглая часто навещала свою подопечную, интересуясь ее здоровьем и здоровьем ее ребенка. А малыш тем временем рос как на дрожжах. Мать с детства учила его ухаживать за урожаем, ловить рыбу и работать с лошадьми. Когда мальчонка подрос, они разделили между собой обязанности. Мать стала работать только на огороде, а сын ее целыми днями пропадал на конюшне. Но, как и любой ребенок, не получавший должного внимания, он был чрезмерно шаловлив, из-за чего мать часто хваталась за сердце и причитала: «Дементий, ну что за несносный мальчишка!»

Иногда он выходил на огород и, видя там воро́н, которые уничтожали урожай, или лис, которые пытались стащить кур, он обстреливал их камнями, совершенно не задумываясь о последствиях. Так он однажды подбил лисицу рядом с курятником, но не насмерть, и она успела удрать от него в лес. Маленький проныра решил выследить ее, и, отправившись в лес по следам крови, он осторожно пробирался сквозь буреломы и овраги, пока наконец не нашел животное. К сожалению, лисица только и успела, что добраться до своей норы и возле нее упасть без сил. Видимо, запах ее крови привлек другого хищника, и когда мальчишка подоспел, он увидел, что рысь раскопала ее нору и разорвала по частям несколько маленьких лисят. Он отшугнул рысь и подбежал посмотреть. Все лисята были мертвы, кроме одного. Дементий взял его на руки и побежал к дому.

— Матушка, матушка, посмотри, я спас лисенка.

Мать, которая работала в это время на грядках, подняла голову. Когда он приблизился к ней и протянул маленького зверька, мать покачала головой.

— Демушка, он не выживет. Где ты его взял?

Мальчишка нахмурился.

— Я спас его от рыси в лесу.

Тогда он смог получше разглядеть животное. У него был порван бок, и он еле-еле дышал. Кровь все еще сочилась из его крошечного тельца. И тогда мальчонка впервые заплакал.

— Это я виноват. Я забросал камнями его лисицу-мать.

Он сидел на коленях, все еще держа лисенка, и плакал.

— Успокойся, сын мой, иногда жизнь посылает нам не самые легкие уроки. Впредь ты будешь ценить жизнь другого существа так же, как свою, — мать погладила его по голове. — Отнеси его в лес и оставь там, быть может, его съест рысь или волк.

— Он же еще живой! Я все равно попытаюсь ему помочь и буду ухаживать за ним до тех пор, пока он не перестанет дышать.

Мальчишка утер нос и побежал в сарай. Там он устроил из сена подстилку, накрыв кучу соломы холщевыми мешками. Сверху он положил ослабевшего лисенка, а сам побежал в дом. Из кухонного серванта он взял две глиняные миски — в одну зачерпнул воды, в другую положил пару яиц из корзинки — и вернулся обратно в сарай. Сначала он дал животному немного попить. У него очень плохо получалось, и Дементий стал сам потихоньку заливать воду ему в глотку. После этого он оторвал кусок ткани, смочил ее в воде и обтер лисий бок. Когда вода попала на рану, лисенок дернулся и запищал. Как только водные процедуры были окончены, мальчишка разбил в другую миску два яйца и поставил ее перед зверем, а сам побежал в поле. Там он собрал несколько цветков тысячелистника и поспешил обратно. Лесной хищник спал. К миске с яйцами он не притронулся. Мальчуган сел перед ним на колени и стал растирать тысячелистник в руках, ожидая, пока трава даст сок, после чего приложил траву к лисьему боку, перевязав его тряпками.

— Это должно помочь.

Дементий сидел и смотрел на маленькое животное. С того дня он практически не выпускал лисенка из виду, выхаживал его, кормил и каждый день менял повязки. И тогда произошло чудо. С каждым днем малыш все крепчал. Рана на боку затянулась, но оставила длинный шрам, вокруг которого шерсть перестала расти совсем. Из сарая бежать он и не пытался, сильно привыкнув за это время к мальчишке. Так и бегал за ним хвостом. И тогда мать разрешила его оставить, смекнув, что он может защищать территорию от дикого зверья. Так и жили втроем, и ничто не нарушало течения их спокойной и размеренной жизни, пока однажды на конюшню не пожаловала незваная гостья. Одним прекрасным весенним утром, с восходом солнца, мальчишка проснулся, позавтракал кукурузными лепешками с молоком и по обыкновению побежал к загону. Он увидел, что у лошадей закончилась вода, поэтому первым делом взял ведро и сбегал на речку. Наполнив лохань, он принялся убирать денники, а затем мыть и вычесывать лошадей. Это были два резвых скакуна орловской породы. Первый из них имел совершенно обычный черно-дымчатый окрас, а вот второй отличался своей необыкновенной внешностью. Шерсть его была серая, с голубым отливом и белыми пятнами по всему телу, а ноги к низу делались все чернее и у самых копыт становились совсем черные, так что казалось, будто конь перепачкался в саже. Именно этому коню мальчишка уделял особое внимание. Можно было даже сказать, что конь был его любимцем. Итак, после того, как мальчонка привел в порядок лошадей, окончив купание и вычесывание, он побежал домой, чтобы пообедать, прежде чем вывести животных на прогулку. Приближаясь к дому, он уловил манящий запах печеного картофеля и свежего хлеба. Он было побежал быстрее, но у самых дверей вдруг остановился и замер. Виной тому был незнакомый женский голос. Он прислушался. Из женщин к ним на конюшню захаживала только Аглая, но ее голос был ему хорошо знаком. Он постоял еще немного в нерешительности, прежде чем открыть дверь.

— Кто это, матушка? — с порога поинтересовался он.

За столом сидела молоденькая девушка, на вид чуть постарше Дементия. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Раньше ему не доводилось видеть своих сверстниц. Она была красива. Ее каштановые волосы были перевязаны голубой лентой, а зеленые глаза смотрели из-под густых бровей с невообразимой грустью. Одета она была очень изящно и аккуратно. Дементий привык всегда ходить в запачканных одеждах, потому что работа на конюшне не позволяла ему носить чистое. Но девушка очень выбивалась из того уклада жизни, к которому он привык.

— А, Дема. Это наша гостья Анна, — добродушным голосом сказала мать.

Анна встала и сделала реверанс, ожидая, что Дементий поздоровается с ней в ответ, но он лишь вытер нос рукой, прошел и сел рядом за стол.

— Где твои манеры, несносный мальчишка? Поздоровайся, — Виринея хлопнула его по плечу.

— Здравствуй. А кто ты такая? — без всякой грубости спросил Дементий.

— Я, я…

Анна не успела ответить на вопрос, потому что Виринея дала мальчонке оплеуху и, перебив ее, ответила:

— Извини, он не знает, что такое хорошие манеры. Да и в гостях у нас люди не бывают, только Аглая да лакей господина.