Бесплатный фрагмент - Почему завтрак называют завтраком, а не сегодником

А теперь, дружок, я расскажу тебе сказку о том, почему твой завтрак называется завтраком. А не сегодником. Ты ведь пригрозил, что не будешь есть его и отложишь на завтра. Раз уж это завтрак. А потом опять на завтра, и опять. И так, пока твоя каша не испортится. Или пока тебе не объяснят, почему произошла вся эта путаница.

Так вот, слушай.

В давние-давние времена в одной деревне жила-была молодая вдова. Звали её Анна. И подрастал у неё сынишка Егорка. Чуть постарше тебя. И была эта вдова необычайно красива.

И на беду свою приглянулась она местному богачу — злому, жестокому, заставлявшему работать на себя всю деревню. Анна трудилась у него на скотном дворе дояркой.

Как и все жители деревни, Анна очень боялась богача, но всё равно отвергала все его ухаживания. Она очень любила своего мужа и не верила, что он погиб.

Потому что дело, как рассказывали очевидцы, было так. Её муж шёл тогда спозаранку впереди ватаги косцов на дальние покосы. И на мосту через реку вдруг откуда ни возьмись объявился перед ним путник и стал отнимать у него собранный женой узелок с едой. Анниному мужу приглядеться бы повнимательней, и он бы заметил, что шапку незнакомца приподнимают рога, изо рта торчат клыки, а портки сзади оттопырены хвостом. Ему бы бросить узелок, да и бежать, крестясь и твердя молитвы, сломя голову. Но он стал отбиваться, замешкался. Этих мгновений хватило, чтобы Чёрт, а это, конечно же, был он, вырвав из рук Анниного мужа еду, легко, как ягнёнка, перебросил его через перила в реку и, одним прыжком одолев полмоста, исчез в подступавшем к берегу тёмном лесу. Ну а в воде русалки и водяной докончили дело лукавого, затянув бедолагу в глубокий омут.

Его долго искали потом, закидывая сети и протаскивая вдоль и поперёк реки бредень, но так и не нашли. Поэтому Анна и не верила в его гибель. И хотя все в деревне считали её вдовой, она ждала, что в один прекрасный день откроется дверь, и её ненаглядный появится на пороге избы.

И вот однажды, после того как Анна в очередной раз отказалась принять от назойливого ухажёра подарок — золотое колечко, терпение у того лопнуло.

«Ну что ж, пеняй на себя, — решил богатей. — Отныне можешь навсегда распрощаться со своей красотой».

И он перевёл её из доярок в скотницы.

Работа эта была тяжёлая даже для мужчин. И очень грязная. Надо было с утра до вечера лопатой и вилами выгребать из-под коров навоз, испачканную соломенную подстилку и на тачке, будто каторжник, вывозить всю эту неподъёмную грязь за скотный двор в яму. Кроме того, приходилось постоянно таскать без устали жующим бурёнкам охапками сено для еды, свежую подстилку и вёдрами воду для питья. Богач хотел, чтобы вдова от непосильного труда сникла, ссутулилась, выглядела измученной и грязной. Чтобы от неё пахло навозом, и все деревенские отвернулись от неё, стали презирать и обходить её стороной.

Но Анна, несмотря на усталость, каждый вечер затапливала баньку, мылась, стирала одежду, набиралась от целебного пара сил, а утром заплетала свои чудесные каштановые волосы в две косы и, укрыв их повойником и нарядным платком, являлась как ни в чём не бывало на скотный двор опрятной и чистой.

Долго размышлял богач, как бы всё-таки добиться своего, и выдумал, в конце концов, что муж Анны якобы задолжал ему много денег. И отобрал у вдовы за несуществующие долги баньку — его работники раскатали её по брёвнышку, перевезли к нему во двор и распилили на дрова. Остались от баньки только уложенные когда-то Анниным мужем в её основание шесть крупных камней.

— Ну ладно, ну хочешь навредить, ну пугай, ну ухай! Ну, ущипни исподтишка, на худой-то конец! — тем же вечером, сидя у вдовы за столом и лакомясь угощеньем — ржаной горбушкой с солью, — возмущался оставшийся без крыши над головой Банник — облепленный, словно зелёным зипуном, с головы до ног берёзовыми и дубовыми листьями маленький длиннобородый старикашка. — Ну ошпарь, если совсем уж неймётся напакостить, слегка кипяточком! Но баньку-то зачем же ломать? Где ж я теперь буду обретаться?

— Поживи пока у меня за печкой, — горько вздохнула Анна. — А там, глядишь, вернётся муж и построит нам новую баньку.

— И-эх! Когда вернётся да когда построит — мечты, мечты! А сейчас-то, где ты будешь мыться, стирать, милая моя сударушка?

— В доме. В корыте, в лоханках.

— Тоже мне выход. И-эх! — возмущённо стукнул по столу Банник. — Да я бы этому богачу да горячий булыжничек из каменки да за шиворот, под кафтан! Чтоб до потолка попрыгал! Как лягушка! Как блоха! Чтоб неповадно было баньки крушить!

Гость погрозил маленьким кулачком своему невидимому врагу и вместе с недоеденной горбушкой исчез, будто растворился в воздухе. Только послышалось за печкой шуршание. Это он устраивался на покой.

Отныне богач посчитал, что добился своего.

Но Анна как-то изворачивалась в избе с корытами и лоханками, и не исчез у неё румянец на щеках и блеск каштановых волос, и не стала она сутулиться. И одежда её, как и раньше, выглядела опрятной и чистой.

Однако две самые злые и завистливые из её бывших подруг-доярок, подыгрывая богачу, за глаза стали называть её замарашкой и воротить от неё нос.

— Чего уж она там такое бережёт? Каку таку любовь? — судачили они между собой. — Её ж и в помине нет! По крайней мере, верной и вечной. Да и нельзя вдове уж очень-то по мертвецу убиваться. Не ровен час, заманит его своей тоской с того света к нам, в деревню. И заявится он со всякой нечистью. — И добавляли они обычно, хихикая: — Давно бы уже могла вся в золоте и серебре, и нос до небес перед всеми нами выступать. Делов-то всего ничего: загляни вечерком, куда тебе прикажут, на огонёк да переночуй, где постелют. Экий пустячок! Тоже мне первая красавица! Тьфу, замарашка!

Но самым трудным и унизительным было для Анны напрашиваться по субботам в баню к соседу. Чтобы являться в церковь на воскресную службу чистой, нарядной и за руку с ухоженным сынишкой.

Пускал её сосед неохотно, и только после того, как вымоется вся его семья. И хотя воды и пара к тому времени оставалось с гулькин нос, и Анне с Егоркой приходилось и подтапливать каменку своими дровами, и самим таскать воду, сосед не только брал с вдовы деньги, но ещё и заставлял её скоблить после мытья ночью при свечах скамейки, банные полки и полы с застарелой, въевшейся в них грязью.

— Она же скотница, — объяснял деревенским свою вредность сосед. — Вот и подруги называют её замарашкой.

И всё бы ничего, и Анна выдержала бы и это испытание, да только время после мытья хозяев считала своим проживавшая там Банница-Обдериха. Она не собиралась ждать, пока вымоются ещё двое гостей — вначале сынишка, затем вдова, да ещё и они будут затем скоблить доски. Обдериха пугала их жуткими стонами, криками, задувала свечки. И дождавшись, когда Анна намылит голову и лицо, нападала на неё, норовя вцепиться в волосы и толкнуть на горячий бак или печку.

Обдериха — маленькая старушонка в одеянье, как и Банник, из липких берёзовых и дубовых листьев — слыла у нечистой силы гостеприимной. К ней собирались помыться и попариться и домовые, и злыдни со всей улицы, и лихо одноглазое, и леший, и косматая ведьма на помеле. Заявлялись отскоблить болотную грязь и тину водяной под ручку с кикиморой. За полночь, устав подстерегать на тёмных улицах редких прохожих, чтобы нанести им раны или наслать болезни, заглядывала погреть свои древние косточки навья — вестница смерти, длинная тощая старуха с клюкой.

Вся эта нечисть ночь напролёт визжала, бранилась, прыгала с полки на полку, хлестая друг друга вениками из крапивы, чертополоха и сорняков, и заливала шипящую каменку так, что вся их резвящаяся орава едва видна была в горячем тумане.

Порой заявлялся злой угрюмый упырь. Он плескал на раскалённые камни кровь из принесённого с собой туеска, наполняя парную едким, зловонным дымом. У нечисти от этого чада начинали слезиться глаза, и вся шайка с шумом и гамом перебиралась беситься в предбанник. Выкурив сотоварищей, упырь сдирал с ведьминого помела веник и с ненавистью, будто наказывая себя за что-то, долго хлестался этим колдовским голиком на верхней полке парной. Напоследок, облившись вместо холодной тёплой, почти горячей, водой, он допивал, крякая от удовольствия, остатки крови из туеска, и, обратившись в волка, рыча и зловеще лязгая зубами, выходил мимо дрожащей от страха шайки на улицу.

В банный и не банный день навещала Обдериху её подруга, полевая Анчутка — существо маленькое, кругленькое, сплошь заросшее коричневой шерстью, но с лысой, будто яйцо, головой, с розовой свинячьей пипочкой вместо носа и маленькими косенькими глазками. Пяток у неё не было, и передвигалась она на коротеньких лапках, словно крадучись, на носках.

Анчутка была нечистью юной и по уши влюблённой в молоденького Чёртика, того самого, который столкнул Анниного мужа в реку. Тот, естественно, никаких чувств к лысому и кривоногому шарику не испытывал. Ему, и тоже безответно, нравилась Царица омута — томная русалка с огромными зелёными грустными глазами и вьющимися, будто изумрудные водоросли, локонами. И Анчутка очень страдала. Она постоянно таращилась, стараясь хоть как-то увеличить свои поросячьи глазки. И даже растопыривала их пальцами, надеясь таким способом повлиять на их размер. И мечтала отрастить на своей плешине пышные волосы по пояс. И это было главной заботой подруг.

— Мне бы косу на мою головушку босу. И Чёртик милый, дорогой непременно был бы мой, — из-за переполнявших её пылких чувств Анчутка порой изъяснялась стихами.

Приятельницы заваривали в лоханке шишки хмеля, корни лопуха, цветы ромашки. И Обдериха старательно втирала получившийся настой в плешь своей озабоченной подруги. И им казалось, что волосы понемногу растут.

— Гляди, гляди — вроде бы один волосочек проклёвывается, — обнаружив в полумраке бани на блестящей лысине какую-нибудь грязь или прилипшую травинку от заварки, радовались они.

Но былинки смывались, а локоны виться до пояса или хотя бы даже до плеч не собирались.

Однажды Анчутка прибежала к подруге вся в слезах:

— Моего Чёртика Царица омута обманула! Подговорила мужичка одного с моста сбросить! — рыдая, пожаловалась она.

— А в чём обман? — не поняла Обдериха. — Это она для своих земноводных старается. Сама знаешь, утопленниц, руки на себя из-за любви наложивших, в омуте хоть пруд пруди. А мужеского полу не хватает. Они же грубые. Не считают, что с крутого обрыва вниз головой, да ещё и с камнем на шее — это поэтично, романтика.

— Не для русалок этот ухажёр ей понадобился, — жалобно всхлипнула Анчутка. — Для неё самой. Её бывший, водяной, ей надоел, и она его из своего царства погнала.

— Тем более радуйся. Сейчас твой Чёртик сообразит, что по глупости сам себе соперника в омут скинул, огорчится, расстроится и к тебе на плечо на судьбу пожаловаться заявится. Мужчины, они такие, — со знанием дела заявила Банница. — Ну а уж ты тут рот не разевай.

— Не заявится, — утирая мохнатым кулачком свои поросячьи глазки, грустно вздохнула Анчутка. — Скорей ещё сильнее в неё влюбится. Видела, какие у Царицки красные когти? Она не просто русалка, она — лобаста, утопившаяся старуха. Такие без обожателей чахнут. А с кавалерами молодеют и красавицами делаются. Ухажёры им кровь остывшую распаляют. С новым-то мужчинкой она ещё больше расцветёт, — снова в голос разрыдалась Анчутка.

— Подожди, не реви. Может, и не расцветёт твоя старуха, — сочувственно погладила подругу по лысине Обдериха. — Может, у неё с этим мужичком ничего и не сладится. Нрав-то у неё поганский.

— А действительно, может, и не расцветёт, — с готовностью согласилась и тут же перестала хныкать Анчутка. — Говорят, она уж его и так и эдак обхаживает. Даже государем подводного царства посулила определить. А он ни в какую. Требует, чтобы его обратно отправили. Говорит, что его дома жена ждёт. И что вся их стайка водоплавающих, во главе с Царицкой ей и в подмётки не годится. По красоте.

Анчутка взобралась на скамейку предбанника и пристально вгляделась в своё отражение в прибитом к стенке осколке зеркальца.