Бесплатный фрагмент - Почем орден?

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к насилию или употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает насилие, употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Сегодня жуткая жара, в районе сорока по Цельсию. Яркое солнце палит с самого утра. Солнцепёк! Асфальт плавится, я чувствую его обмякшее тело под своими колёсами, гоняя на велосипеде по району. Мне одиннадцать. В этот момент я очень счастлив, поскольку залез на взрослый велосипед и, буквально оседлав свой страх, мчусь на нём. Мои ступни едва дотягиваются до педалей, что говорит о предстоящих неприятностях, когда я захочу слезть с велосипеда, но думать об этом сейчас я не хочу, горячий ветер обдувает мой голый торс — адреналин! — я мчусь на высокой скорости, наслаждаясь жизнью.

Полуденный зной загнал всё живое по домам, на дорожках ни души, что позволяет мне ехать очень быстро, не опасаясь никого сбить. Не сбавляя скорости, я залетаю в соседний двор, здесь тоже никого. На мгновение расслабляюсь, держу руль одной рукой, как вдруг из ниоткуда под колеса выпрыгивает чёрный кот. От неожиданности я теряю равновесие и падаю прямо на горячий асфальт.

Очень больно, я приподнимаюсь и сажусь, правое колено всё в крови, жжёт! Кожа сильно ободрана, начинаю на него дуть, и на глаза невольно наворачиваются слёзы. Жалость к себе тут же затмевает весь мир, но тут меня отвлекает звук смешка, я удивленно поворачиваю голову и вижу серые с зеленоватым оттенком глаза.

Это девочка, она сидит на корточках под большим кустом, буквально в пяти метрах от меня. В тени куста она оборудовала себе игровую площадку: здесь две куклы, лопатка и ведёрко, она мне улыбается. Вместо того чтобы зареветь, как я только что планировал, мои губы безвольно растягиваются в ответной улыбке. Я мгновенно забываю про боль, я околдован, мы сидим и смотрим друг на друга. Из кустов не торопясь выходит тот самый чёрный кот, его появление возвращает меня к реальности. Тряхнув головой, я принимаю важный вид, поднимаю велосипед, запрыгиваю на него — и вперёд!

Только через пару дворов до меня наконец-то доходит, что я каким-то непостижимым образом заскочил на свой велосипед с земли. Дело в том, что до этого мне всегда приходилось подходить с велосипедом к скамейке, чтобы с неё залезть на него по причине нехватки роста. Мама просила подождать, пока я вырасту, но я всё равно упрямо выкатываю свою громадину из подъезда и катаюсь до самого последнего момента, пока не позовут домой. Остановки — моя печальная история, в эти моменты я сильно жалею, что взобрался на велосипед, но потом чувство полёта и абсолютной свободы, когда ты рассекаешь жаркий воздух июльского лета, перекрывает всё на свете и тебе снова наплевать на то, что будет потом.

«Как-нибудь выживем!» — думаю я и снова карабкаюсь на свой большущий велосипед. Теперь я буду стараться запрыгивать на него с земли. Теперь я умею!

Ночью мне приснилась девочка со своими большими, полными бесконечной нежности глазами.

Этим летом все мои маршруты волей-неволей проходят через соседний двор. Я встречаю её редко, но когда вижу, она всегда мне улыбается, а я как болван тут же отворачиваюсь, делая вид что куда-то спешу. Ретируюсь.

ГЛАВА 2

Этим утром я проснулся от голосов птиц, сладко потянулся в кровати и перевернулся на живот, чтобы посмотреть в окно, которое находится у изголовья. Форточка открыта настежь, поэтому так хорошо слышно улицу.

За стеклом деревья раскинули свои большие ветви. Они как великаны стоят уверенно и добродушно, лишь утренний ветер, спускающийся в это время с гор, мягко треплет их головы, отчего сквозь листья то и дело проскакивают приветливые солнечные зайчики, отражающиеся от множества окон дома напротив. Переливчатый солнечный свет заставляет меня щуриться и закрываться от него ладошками, тем временем через форточку влетает незваный ветерок, я чувствую его кожей. На вкус он очень свежий, с нотками утренней росы. Я жадно вдыхаю его ноздрями и улыбаюсь новому дню.

Ещё некоторое время повалявшись, иду умываться. Со стороны кухни уже доносятся голоса. После утреннего туалета вхожу на кухню, всю освещённую утренним солнцем, которое отсвечивает и от поверхности обеденного стола. За столом завтракает моя семья: отец, мать и сестра. Они весело обсуждают вкус пирожных, которые этим ранним утром отец принёс из местного магазина. Что может быть лучше воскресного солнечного утра в кругу семьи, да ещё и с пирожными для мальчика одиннадцати лет?..

Во время завтрака я заливаюсь смехом, мои щёки перемазаны сладким кремом, и я предвкушаю волшебный день, полный приключений, который ждёт меня за окном. Поблагодарив родителей и быстро одевшись, выбегаю на улицу.

Выскочив из подъезда и увидев ребят на детской площадке, я бегом направился к ним, но что-то произошло! Я не понял, что именно, но когда я пришёл в себя, то почему-то оказался лежащим на земле. Надо мной было синее небо с белыми, как мягкие перины, облаками, озарёнными утренним солнцем. Засмотреться на эту красоту не дал мне чёрный резиновый протектор шины велосипеда, которая в следующее мгновение оказалась на моём лице, загородив часть обзора. Всё было как в замедленной съёмке: за протектором я увидел удивлённое лицо подростка, у которого был большой синяк под левым глазом. Он смотрел на меня сверху вниз, не понимая, что я делаю под его велосипедом, при этом его колесо медленно ехало по моему лицу. Закудахтали соседки, сидящие недалеко на скамейке, поднялся шум. Меня тут же подняли с земли и понесли в дом. Мне не было больно, я просто не до конца осознавал, что происходит. Меня уложили на диван в зале, взрослые постоянно входили и выходили из комнаты, лишь мама сидела рядом и всё время спрашивала, как я себя чувствую, но я вообще ничего не чувствовал, кроме любопытства. Потом пришел врач в белом халате, и когда он заходил, в проёме двери я увидел отца, который затаскивал в нашу квартиру чужой велосипед.

И даже через пару часов, когда наконец-то всё улеглось, я так и не понял, почему все так переполошились, ведь ничего страшного не произошло.

Вечером к нам домой пришли мужчина и женщина, они разглядывали меня, а всё остальное время смотрели в пол, и если что-то говорили, то очень тихо и извиняющимся тоном в отличие от моих родителей, которые кричали и жестикулировали. В какой-то момент мне даже самому стало страшно от того, как мой отец рычал на них. Они всё выслушали, а потом забрали велосипед, который ранее притащил отец, и тихо удалились.

С тех пор я начал замечать этих людей в её дворе, это оказались её родители. Отец, высокий и худой, и мать такая же худая, чуть ниже отца, а подросток с синяком под глазом оказался её старшим братом. Они тоже стали меня замечать, но в отличие от неё они мне не улыбались, а брат вообще смотрел на меня с нескрываемой враждебностью.

Уже в следующее воскресенье за завтраком отец похвастался матери, что смог организовать увольнение нашего соседа с работы, сын которого чуть не раздавил меня велосипедом. Ах да, я забыл сказать, мой отец какой-то большой начальник, у него служебная машина, он всегда ходит в костюме и при галстуке и постоянно пропадает на работе, так что вижу я его только по выходным — дома или на даче. В будни, когда я просыпаюсь, отца уже нет, он уже на работе, а когда я иду спать, он с неё ещё не вернулся.

Виновником начала вражды между нашими семьями я себя не считаю. То, что её родители и брат глядят на меня волком, меня вообще никак не трогает. Меня интересует только она, её глаза, улыбка. Когда я встречаю её — всё вокруг исчезает, а иногда я вообще оказываюсь в другом измерении: когда она смотрит на меня, а я на неё.

Я до сих пор не знаю её имени!

Лето подходит к концу, темнеет всё раньше. Теперь мы ужинаем в сумерках, душно, потому что днём всё ещё стоит жара. Отца как обычно нет, обсуждаем житейские вопросы, мама расспрашивает о планах на завтра. Вдруг слышим с улицы шум, крики, а самый громкий голос сильно похож на голос отца. Мы с сестрой выскакиваем из-за стола и бежим к окну. До этого я никогда не слышал, чтобы отец кричал на улице, моё детское сердце непроизвольно сжимается от ожидания чего-то плохого. Мама выключает свет на кухне, чтобы было легче разглядеть, что происходит в тёмном дворе.

В полутьме мы видим толпу людей, заходящих в наш двор, во главе идёт отец, он в белой рубашке. Кажется, они пьяны и чему-то очень сильно радуются. Когда они оказались в середине двора, отец во всё горло заорал:

— Жена, встречай! Твой муж «орден» получил!

С этого момента моя детская жизнь начала меняться не в лучшую сторону.

ГЛАВА 3

«Он опять пришел пьяный», — сказала сестра, войдя в нашу детскую, и внутри меня всё сжалось. Как я ненавижу этот момент, притом что длится он уже ужасно долго, с того самого дня, как отец вошел во двор пьяный и заявил, что получил «орден».

Теперь он приходит домой гораздо раньше обычного и почти всегда пьяный, а если не пьяный, то всё равно находится кто-то из соседей, кто предложит ему выпить. Сами соседи тоже вдруг сильно изменились, начали уделять нашей семье повышенное внимание. Это даже меня, ничего не понимающего мальчишку, начинает бесить. Бывает, бежишь по своим важным детским делам, а тебя поймает какая-нибудь соседка или сосед и начинают расспрашивать о чём-то, совсем не важном. Я ребёнок воспитанный и не могу послать взрослого человека, поэтому приходится стоять и выслушивать какие-то пожелания, вопросы и, главное, не забыть передать привет отцу от таких-то дяди или тёти. В довершение обязательно тащат меня в продуктовый магазин, который стоит как раз с торца нашего дома, чтобы купить мне мороженое или жвачку. Я этого не люблю и как могу отказываюсь, точнее, мороженое я люблю, но не люблю брать что-то у посторонних мне людей, пусть даже они живут в соседнем подъезде.

Мама тоже недовольна этими изменениями. Она по природе нелюдима, и пристальное внимание со стороны окружающих её сильно напрягает, вдобавок муж буквально на глазах становится беспробудным пьяницей.

Недовольство матери выливается в ежедневные скандалы с пьяным отцом. Каждый вечер теперь я засыпаю под их крики. Будь он неладен, этот «орден», и вообще, что это такое — «орден»? Мне толком никто не может объяснить!

В некоторые дни отец вешает его себе на грудь и ходит будто павлин. Для меня это какой-то блестящий кусок металла, но взрослые странные люди, они уделяют ему столько внимания: в глазах мужчин я вижу зависть, когда они смотрят на «орден», а женщины, наоборот, с каким-то раболепием смотрят на хозяина «ордена».

Мне же, мальчику одиннадцати лет от роду, «орден» приносит только ненужные переживания. Поначалу я даже начал хвастаться им перед местными пацанами, но потом, когда дома начались из-за него проблемы, перестал это делать и вообще стараюсь обходить этот вопрос стороной.

Отец же с каждым днём становился всё более невыносимым. Если в первое время он приходил пьяным и старался как-то оправдаться, когда мама начинала ему выговаривать, то сейчас он сам начинал с порога скандалить. Угрозы и даже рукоприкладство заставили маму молчать и бояться. Он чувствует в себе силу, а так как теперь он большая личность, территории своей квартиры ему мало и он начинает наводить порядки во дворе. «Орден» придал отцу авторитет среди соседей, и они воспринимают это как само собой разумеющееся, а он переходит все возможные границы, поскольку в момент наведения своих порядков всегда пьян.

Дошло до того, что весь двор вздыхает с облегчением, когда с утра в окно жильцы видят, как он уезжает на своей служебной машине. Что скрывать, мы тоже с облегчением вздыхаем, но знаем, что наступит вечер и эта же машина привезёт его обратно. И он снова начнёт приставать к соседям, строить их, потом придёт домой и будет строить нас. Вот так мы теперь живём: днем — жизнь, вечером — ад.

Все вокруг теперь жалеют нас, поскольку понимают, с чем нам приходится сталкиваться в своём доме. Про неё я совсем забыл и перестал ходить к ней во двор. Для неё в моих сегодняшних бедах не оставалось места.

Больше всего теперь я ненавижу выходные, на дачу мы совсем перестали ездить, потому что отец с самого утра начинает пить.

Утро начинается с похода в продуктовый магазин, возле которого стоят две жёлтые бочки, на одной написано «Квас», туда я сам люблю ходить, особенно в жаркий день. А на соседней бочке написано «Пиво», рядом с ней постоянно стоит кислый запах чьей-то блевотины, а иногда там даже кто-то валяется.

Вот туда-то прямо с утра и ходит мой отец, возвращаясь с трёхлитровой банкой тёмной жидкости, которую пьёт до обеда, а потом приходят либо соседи, либо приезжают друзья и начинается застолье, длящееся до самой ночи. Разговоры за столом только про «орден» и про то, какой замечательный мой отец.

Иногда по праздникам нас с сестрой одевают в белые рубашки, мы повязываем красные пионерские галстуки, садимся в машину и едем на какое-нибудь большое партийное мероприятие. Нам приходится подолгу стоять, часто прямо под палящим солнцем и то и дело поднимать руку в приветственном жесте пионеров на очередной призыв от какого-нибудь оратора с микрофоном. Жест пионера — это когда поднимаешь руку в районе своего лба и держишь её под небольшим углом. Выглядит это красиво, особенно когда пионеров много и все вместе как один. Мне определённо нравится! Но только это и нравится, поскольку бесконечные речи взрослых о достижениях отца, об его «ордене», о благодарности, которую испытывают партия и люди к моему отцу, мне просто осточертели.

Каждая такая речь, каждое такое мероприятие меняют отца. Он буквально на глазах превращается в другого человека, совсем чужого, мерзкого, зазнавшегося, смотрящего на окружающих сверху вниз. Ну и, конечно, все эти мероприятия заканчиваются обязательным застольем с тостами и обильными возлияниями до такой степени, что мы с мамой и сестрой уезжаем в конце одни, поскольку отец уже достаточно пьян, чтобы не хотеть ехать домой. Фестиваль продолжается дальше без нас.

А ещё на этих мероприятиях кому-нибудь обязательно приходит в голову гениальная мысль заставить нас с сестрой сказать тост. Как же я ненавижу этот момент, когда мне и сестре необходимо говорить лживые слова о том, как мы горды за отца, благодарны партии за награждение его «орденом» — как учила дома мама.

Это неправда! Мы с сестрой ненавидим проклятый «орден».

ГЛАВА 4

Утро, воскресенье. Как обычно, просыпаюсь от чириканья птиц, которые живут на деревьях за моим окном. Сегодня генеральная уборка, что не очень радует, но это лучше, чем какое-нибудь партийное мероприятие. Правда, я вчера надеялся, что родители всё-таки решат поехать в горы на дачу, но мама отказалась, сказала, что нужно прибрать в доме. Я пошёл умываться. За столом на кухне сидит сестра и завтракает, мама что-то уже готовит на обед. Отца за столом нет.

Я сел, тут же передо мной поставили тарелку с яичницей, бутерброд и чай.

Хлопнула входная дверь, это отец пришёл со своей любимой трёхлитровой банкой. От него несёт кислым запахом перегара, лицо его выражает недовольство, вид тоже кислый. Я тут же встаю из-за стола и бросаю:

— Да, — в ответ на мамино: — Ты что, уже всё?

Быстро бегу собирать паласы, лишь бы успеть побыстрее смыться из дому. Я знаю, когда отец с похмелья, лучше ему под руку не попадаться.

Свернув все паласы в трубочку, выношу их во двор, где развешиваю на перекладины, специально установленные для этой цели. Другого назначения им нет, по крайней мере, я ни разу не видел, чтобы их кто-то использовал иначе. Установить монументальные бетонные столбы с толстыми металлическими перекладинами ради каких-то паласов — это так по-советски. Скоро я возьму хлопушку и начну выбивать из них пыль, ну а пока решаю размяться: несколько раз подтянусь на турнике, торопиться некуда.

Только сейчас я заметил в другом конце двора Макса, пинающего мяч о стену соседней пятиэтажки. То левой ногой, то правой. Макс уникальный человек, он не правша и не левша, у него обе руки «рабочие», а в данном случае и обе ноги сильные. Со спортом он дружит, во дворе всегда либо с мячом, либо на перекладине. Он уже умеет на турнике почти всё, и «силовой», и «офицерский выход», и даже может сальто с турника, чему, кстати, учит меня в последнее время. Мне страшно спрыгивать с высокого турника, как Макс, поэтому я пока учусь спрыгивать с низкого.

— Макс, привет! Пойдём, поможешь мне сальто сделать, — кричу я ему через весь двор.

Он оглянулся, увидел меня, взял мяч в руки и двинулся в мою сторону. Пока он шёл, я влез на турник, задрал ноги наверх, согнул. Перекладина оказывается у меня с задней стороны колен, я отпускаю руки и повисаю головой вниз. Вижу Макса и весь остальной мир вверх тормашками, Макс подходит, кладёт свой мяч и протягивает мне руки, я берусь за них, и он начинает меня раскачивать: «Раз, два, три», в этот момент я разгибаю колени и лечу с прокруткой к земле. В следующее мгновение я ощущаю безумную боль в районе колен. Я воткнулся ими прямо в землю. От боли я начинаю плакать, Макс не знает, что предпринять, он пытается поднять меня на ноги, но я не могу разогнуть колени и остаюсь сидеть на земле и плакать. Колени начинают опухать и багроветь. Макс садится рядом на пятую точку и начинает оправдываться:

— В прошлый раз же всё было нормально, ты вчера так три раза прыгал и ничего, а сегодня не докрутил. Я тебя нормально раскачал, ты сам не докрутил, поэтому и воткнулся в землю. Я не виноват!

Я плачу, но не виню Макса, понимаю, что сам виноват. Он прав, я не докрутил. Так мы просидели возле турника, наверное, с час, а может, и больше.

Макс забирается на большой турник, исполняет там разные штуки, объясняет мне, как их делать. Я сижу на земле и смотрю, боль потихоньку стихает. Про паласы я напрочь забыл, мы болтаем с товарищем.

Пришли ещё ребята, я не стал рассказывать им о происшествии с моими коленями, засмеют! Вместо этого я залез на турник, стал делать «полусиловой», он у меня хорошо получается, ребята подбадривают, дальше пытаюсь сделать «офицерский выход», но ничего не выходит, сил маловато. Мы полностью поглощены общением, как вдруг я слышу голос отца и начинаю озираться в поисках его самого.

Недалеко от нас беседка, вся овитая виноградом, его большие листья почти не пропускают солнечный свет. В ней очень любят сидеть взрослые, особенно в жару, так как внутри прохладнее, чем на улице. В беседке две длинные лавки, а посередине большой прямоугольный стол. Голос отца доносится оттуда, он на один тон громче других мужских голосов. Хоть беседка стоит в двадцати метрах от нас, мы как-то пропустили момент, что в неё кто-то вошел. Приглядевшись, я вижу, что она полна мужчин, между виноградных листьев видно отца, а также несколько соседских дядек и ещё пару мужчин, которые не живут в нашем дворе, но я их знаю — это коллеги отца. Они расселись за столом, на котором стоят несколько трёхлитровых банок с пивом и кружки, они о чём-то громко разговаривают. Был там ещё один человек, но он сидел ко мне спиной, поэтому я не смог его разглядеть.

Зачем-то я подошёл поближе и с любопытством начал наблюдать за ними: оказалось, они играют в карты. Отец, видно, пребывал в хорошем расположении духа, опохмелился. Он смеётся и подшучивает над сидящими за столом мужчинами, атмосфера дружеская, они то и дело хохочут над шутками отца. Я вернулся к турникам, чтобы меня не заметил отец, а то он обязательно заставит меня здороваться за руку со всеми обитателями беседки. Ни одного ребёнка на свете не привлечёт перспектива здороваться с выпившими, они для нас — мерзкие существа.

Я снова запрыгнул на перекладину и начал подтягиваться, а потом залез наверх, чтобы посидеть, свесив ноги. При этом я всё равно постоянно поглядываю на беседку. Меня занимает человек, сидящий ко мне спиной, какой-то он был до боли знакомый. Вся его фигура была как будто напряжена, он сидел, втянув голову в плечи, и почти не шевелился.

Время шло, со стороны беседки то и дело доносился хохот. У нас тоже было не менее весело.

И вдруг на весь двор раздался рёв отца, двор замер. Все, кто находились у турника, невольно повернули головы в сторону беседки. Между листьев был виден отец, который стоял во главе стола, а все остальные сидели не шевелясь. Он во весь голос рычал:

— Я же видел, как ты карту скинул, мошенник! Ты мошенник!

Это было обращено к мужчине, который сидел к нам спиной. Тот сидел неподвижно и что-то тихо отвечал, что именно, не было слышно.

— Это тебе орденоносец говорит! Я видел, как ты скинул карту. Ты нас здесь обманываешь, тварь! — на весь двор проорал отец. Оцепенение за столом спало, все зашевелились, кто-то выскочил из-за стола, кто-то остался на месте, только постарался отодвинуться подальше от мужчины, которого обвиняли в жульничестве. Мужчина, кажется, опять что-то ответил, но его ответ ещё больше раззадорил отца.

— Не зря я с твоим начальством поговорил и тебя уволили. Ты же натуральный мошенник! Что? Что ты сказал?! Я тебя сейчас закопаю — отец принялся стучать кулаком по столу. Он не унимался, хотя один из его коллег встал рядом с ним, приобнял и пытался успокоить. Отец его оттолкнул.

Мы с мальчишками потянулись поближе к беседке. Нам было жутко интересно.

— Я уважаемый человек, все меня знают! Я в партии на хорошем счету, думай, что говоришь! Я ещё раз говорю: ты мошенник, я видел! Кто мне поверит? Все! А кто поверит тебе, ничтожество? Пойдём выйдем! Я тебе сейчас покажу! А если сам не смогу, то мне друзья помогут! Давай выходи!

Услышав шум во дворе, на балконах появились соседи. Кто-то даже вышел на улицу посмотреть, что происходит.

Тем временем отец вышел из беседки на площадку перед ней. Он был весь красный от бешенства, рот его был перекошен, он продолжал орать:

— Выходи, я тебе говорю! Иди сюда!

Мужчины повставали, чтобы пропустить незнакомца, который тоже встал и неохотно стал выходить из-за стола. Всё его тело говорило о неуверенности и страхе, в отличие от отца, который стоял, широко расставив ноги, и махал на того рукой, подгоняя и рыча от нетерпения.

Все мужчины остались в беседке, никто следом не вышел, все наблюдали оттуда. Как только мужчина вышел из беседки, отец принял стойку боксера, только не современного, когда кулаки находятся в районе лица, а боксера из прошлого века, когда руки держали в районе пояса. Сразу было видно, что отец понятия не имел, как драться, что неудивительно, он никогда не занимался спортом. Выглядело это комично, но серьёзный настрой отца не давал этому возможности обратиться в фарс.

Мужчина зачем-то тоже встал в такую же несуразную позу — отзеркалил. Он, наверное, тоже первый раз дрался во взрослом возрасте.

Они начали прыгать вокруг друг друга, как бойцовские петухи, не меняя стойки. Неожиданно для всех первым в атаку ринулся не отец, а мужчина. Это был какой-то жест отчаяния. Он наскоком попытался ударить отца в лицо, на что тот, зажмурив глаза и отворачиваясь от удара, интуитивно бросил обе свои руки в сторону соперника, от этого двойного удара-толчка тот потерял равновесие и упал на спину. Отец отскочил на несколько метров. Это было просто бегство от опасности, только когда он осознал, что опасность миновала, отец остановился и развернулся.

Соперник неподвижно лежал на спине и смотрел на него. При этом он почему-то не пытался подняться. Возникла пауза, отец ждал, что тот поднимется, но он продолжал лежать и смотреть. Прошло, наверное, секунд пять, пока отец не двинулся в сторону мужчины. Он не торопясь подошел и, не встретив никакого сопротивления, наклонился к нему. В этот момент я увидел лицо мужчины и узнал его: это был её отец, в глазах которого метался животный страх, от которого, как мне показалось, он и не мог пошевелиться. Он проиграл духом.

Тем временем отец, нагнувшись, начал методично бить его по лицу: сильно и точно. После третьего удара из носа и губ мужчины потекла кровь, но отец не останавливался и продолжал бить. Все вокруг, а людей уже, наверное, собралось около сорока, молча наблюдали. Отец, наверное, так бы и бил, если б не прибежала женщина, это была её мама. Она оттолкнула отца, опустилась на колени у головы пострадавшего, обняла его за шею, заплакала, а потом начала орать проклятия.

Отец, как будто ему наконец-то разрешили больше не заниматься отвратительным для него делом с каким-то облегчением выпрямился, развернулся и пошёл в сторону нашего подъезда. Рука и вся его одежда была в крови её отца.

ГЛАВА 5

Наступила осень, всё зеленое вокруг пожелтело, а местами покраснело. По утрам уже стало довольно прохладно, пару раз я даже видел замёрзшие лужи. Снова хожу в школу. Маршрут на этот раз я проложил через её двор, хоть так идти дольше. Всё зря, не встретил её ни разу.

После школы в мои обязанности входит ходить в магазин за молоком, и если летом это занимало совсем немного времени, просто приходишь и берёшь с полки пакеты с молоком, то сейчас это превратилось в проблему. Начали появляться очереди, которые я обычно видел только по утрам, когда магазин был ещё закрыт. Очередь занимали бабушки. Зачем им нужно было приходить к самому открытию магазина, никто не знал, я и сейчас этого не понимаю. Теперь стеллажи с молоком в магазине постоянно пустые. Тележка с товаром просто не доезжает до них, всё молоко расхватывается покупателями по пути её следования. Люди теперь дежурят у входа в подсобное помещение, откуда выезжает тележка.

Как только она появляется из-за дверей, мы накидываемся на неё как звери, все толкаются и ругаются. Оказывается, что когда продуктов мало, а желающих их купить много, воспитанность и хорошие манеры вмиг исчезают. У меня появилось новое самоощущение: когда получалось выхватить заветный пакет молока из-под чьих-то рук, я чувствовал себя настоящим добытчиком.

В один из таких дней я особенно долго стоял у этой проклятой двери в подсобку, точно не меньше двух часов. Людей скопилось уже довольно много, как вдруг я увидел её мать. Она сильно изменилась за это время: очень похудела, была сильно бледна, в уголках глаз появились морщины. От этой красивой женщины ничего не осталось, она стояла, сутулясь, и смотрела в пол в самом конце очереди. Перемены, произошедшие в её внешности, изумили меня, я даже представить себе не мог, что люди могут так сильно измениться. Может, она заболела? После того как я схватил свои два пакета с молоком из тележки и спешно расплатился на кассе, я не стал уходить, а решил подождать и ещё раз посмотреть на её мать. Её долго не было видно, потом я заметил её у кассы. Ей всё же достался один пакет молока, и она, согнувшись, рассчитывалась с кассиром. Кажется, ей не хватило денег, потому что кассир пересчитал копейки, которые она ему протянула, и запротестовал. Сзади люди начали возмущаться, что очередь задерживается. Она взяла мелочь из рук кассира, оставила пакет с молоком на кассе и направилась к выходу, сильно шаркая ногами. Я двинулся за ней.

Я шёл за ней до самого их дома. Перед подъездом, где они жили, её встретил мужчина, похожий на бездомного: лицо грязное, волосы взъерошены, поношенное порванное пальто, а в руках бутылка. Увидев его, она расплакалась, и они вдвоем зашли в подъезд. Только тогда я понял, что это был её отец, которого в последний раз я видел летом, когда его поколотил мой отец.

С тяжёлым сердцем я вернулся домой, где все члены семьи сидели перед телевизором и смотрели какое-то партийное мероприятие, на котором выступал мой отец. Он сидел тут же на диване, довольный, наслаждаясь происходящим на экране, точнее, любуясь собой. В руках у него была газета, где была напечатана его фотография с таким же надменным видом, как и в телевизоре.

— Ты принёс молоко? — спросила мама.

Я молча отдал ей сумку.

— А хлеба не было? — спросила она.

Я покачал головой.

— В магазине прилавки с молоком и хлебом постоянно пустые, а когда привозят, то большие очереди, — проговорила мама, глядя на отца. — Ты можешь что-нибудь с этим сделать?

Отец перевёл взгляд с телевизора на мать. Смотрел на неё некоторое время с таким выражением лица, как будто смотрел на стену, а потом, пожав плечами, снова переключил всё свое внимание на экран телевизора.

В этот момент впервые в жизни мне захотелось его ударить.

ГЛАВА 6

Теперь уже стою за хлебом не только я, а половина моего района. Очередь стоит, не движется, так как хлеба в магазине нет, ждём подвоза. Я пришел в магазин к восьми утра, но там уже была порядочная очередь. Заняв место, я простоял до самого обеда, пока не настало время идти в школу. Побежал за сестрой, попросил рядом стоящих подержать моё место, хорошо, что живём рядом: привёл сестру и поставил в очередь, сам договорился с матерью чтобы, она сменила сестру через пару часов, если она не вернётся раньше. В надежде, что хлеб привезут, я ушёл в школу. Вернувшись, я не застал домашних дома и опять пошел к магазину. Вся площадь перед магазином была заполнена людьми, их стало в пять раз больше. С большим трудом я нашёл своих, отправил женщин домой, а сам остался.

Уже смеркается, мы всё ещё ждём. Около девяти вечера появился грузовик, на боку которого большими буквами написано «ХЛЕБ». Сигналя, он расталкивает толпу, пробираясь к магазину. Я никогда ещё в своей маленькой жизни так не радовался. Приезд грузовика с хлебом, который каких-то пару дней назад никем не был бы замечен, теперь встречают чуть ли не овациями.

Жизнь в стране меняется не в лучшую сторону, даже я начинаю это понимать. Люди стали какими-то злыми и серыми, на улице появилась много пьяниц. Отец тоже всё время пьёт, соседские мужики не отстают от него. Возле магазина наряду с жёлтыми бочками, которые теперь заброшены по причине не сезона, появилась третья, она серого цвета и в два раза больше, на ней нет никакой надписи. Теперь возле неё постоянно кучкуются мужики со всего района, и молодые и старые, с самого утра они держат там смену. Население разделилось на две группы: одна часть людей утром стоят перед магазином, ожидая его открытия в надежде урвать хоть каких-нибудь продуктов, которые могли появится в нём за ночь, и другая часть, в похмелье ожидающая открытия серой цистерны. Часто отцы семейств стоят в очереди к бочке, а их семьи стоят за продуктами. Дети зовут отцов, но те их не слышат, они хотят забыться.

Мама сказала, что в серой бочке «портвейн», нечто наподобие водки, которую любят пить взрослые.

У отца есть очень необычная шапка, такой нет ни у кого. Её подарили ему какие-то иностранцы, приезжавшие в наш город и встречавшиеся с ним как с обладателем «ордена». Такую шапку видно издалека.

Всю зиму я вижу её среди толкучки возле серой цистерны, когда иду в школу или возвращаюсь из неё.

— Почему ты перестал ходить на работу? Водитель утром приезжает, весь день стоит и вечером уезжает, — спрашивает мать отца, поймав момент, когда тот не пьян в стельку.

— А что мне там делать? Там нет никакой работы, все просто сидят и ничего не делают — отвечает отец.

ГЛАВА 7

По телевизору сказали, что Советский Союз распался, озлобленный отец сидит и молчит, мать выглядит растерянно. Для меня же это ничего не значит, кроме того, что на второй день мой одноклассник с которым мы сидим за одной партой, пришёл в школу без пионерского галстука и меня заставил снять свой со словами:

— Да сними ты уже этот ошейник! — и, как будто испугавшись, добавил: — Так папа сказал, когда утром стянул с меня галстук перед школой.

Не знаю, кто как, а я с удовольствием снял свой галстук. Он мне порядком уже надоел, тем более что каждое утро надо было просить сестру его погладить, а потом ещё и правильно повязать.

Кстати, учительница, войдя в класс и увидев нас двоих без галстуков, ничего не сказала. Даже сделала вид, что не заметила, хотя раньше всегда делала замечания, когда галстук был криво повязан или помят. До этого дня, для неё варианта, что пионер мог прийти в школу без галстука, вообще не существовало.

Через урок уже добрая половина класса сидела за партами без галстуков, а на следующий день мало кто вообще пришел в нём в школу.

Сестра ходила в музыкальную школу и, если честно, я ей завидовал. Красивой игры мы дома от неё никогда не слышали, только повтор разных звуков, это называлось «заниматься дома», но я всё равно захотел ходить туда. В этом возрасте тебе всегда хочется чего-то, чем занимаются люди постарше тебя, и я не стал исключением. Правда, я никак не мог определиться с инструментом, на котором я хотел бы играть.

Пианино мне нравилось, но так как это был инструмент сестры, казалось, что я должен выбрать что-то другое. Однажды по телевизору я увидел фильм, где главный герой детектив искал украденную скрипку Страдивари. Это кино и стало толчком к выбору инструмента, хотя, тогда я, наверное, должен был сделать другой выбор, а именно захотеть стать детективом, но моя детская логика сделала почему-то совсем иной ход.

Я начал ходить в музыкальную школу, которая была в нескольких автобусных остановках от нашего дома. Родители думали, что мы будем ездить на занятия вместе с сестрой, но к тому моменту как началась моя учёба, сестра уже благополучно бросила музыкальную школу. Так что я остался один на один с большим маршрутным автобусом, который почти всегда был забит до отказа, поскольку в стране уже бушевал экономический кризис и общественный транспорт первым пострадал от нехватки бюджетных денег в городе.

У меня было несколько разных предметов: основной инструмент, второстепенный, которым я выбрал пианино, также музыкальная грамота — сольфеджио и предмет под названием «хоровое пение». На него ходили все ученики поголовно независимо от того, на каком инструменте играли. Занятие проходило в большом академическом зале, где все стояли в три уровня и пели песни, которые разучивали дома. На одном из этих занятий я увидел давно позабытую улыбку и полные бесконечной нежности глаза.

После урока, придя на автобусную остановку, я нашел её там. Она стояла у самого края бордюра и водила резиновым сапогом по поверхности весенней лужи, улыбаясь своим мыслям. Она выглядела такой беззаботной и счастливой. Не знаю почему, но в этот раз я не стал строить из себя делового, а просто подошёл к ней и сказал:

— Я тебя знаю, ты живёшь в соседнем дворе.

Она подняла взгляд от лужи и посмотрела на меня своими серыми с зеленоватым оттенком глазами, а потом вдруг, заглянув за моё плечо, обрадованно прощебетала красивым мелодичным голосом:

— Это наш автобус, пойдём! — Она схватила меня за руку и побежала к началу остановки. Действительно, знакомый автобус тёмно-жёлтого цвета пробирался к нам в потоке легковых машин.

Странное дело, автобус оказался неполным, даже были свободные места, но мы не стали садиться, а прошли в самый его конец, там была площадка, где можно было стоять и смотреть в заднее окно на дорогу, на лица водителей легковушек, которые то и дело нагоняли автобус и, перестраиваясь влево, обходили его, торопясь по своим делам. Ещё иногда на кочках автобус подпрыгивал, и тебя подкидывало вверх, что было очень весело.

— Я знаю, ты Ален с соседнего двора, твой папа орденоносец! — сказала она, когда мы встали прямо напротив окна и схватились за поручень.

— А тебя как зовут? — спросил я.

— А я Диана — ответила она и почему-то засмеялась.

У неё был такой заразительный смех, такой открытый и простодушный, что поневоле я тоже начал смеяться. Мы всю дорогу переговаривались и хохотали, пока не обнаружили, что проехали свою остановку. Это нас ещё больше рассмешило…

ГЛАВА 8

Бежали мои беззаботные деньки, утром я был школе, а после обеда играл с ребятами во дворе или шёл в музыкальную школу, где встречал Диану. Наступила уже настоящая весна, зацвели вишня и яблоня. Вокруг всё было в белых и розовых цветочках, которые начинали танцевать в волшебном танце, как только поднимался лёгкий ветерок. Природа обновилась, как и люди, которые будто проснулись после тяжёлой спячки. Зима была длинной.

Замелькали яркие цвета: красные, синие, зеленые и в этом не была виновата природа. Люди вдруг стали одеваться очень ярко, в цветастую одежду с иностранными надписями. Это было так необычно, ведь до этого в магазинах продавалась одежда только черного, серого или коричневого цветов, а тут такое. Вначале я видел цветастую одежду только на взрослых, но с какого-то момента дети в школе тоже стали так одеваться. Adibas — было написано на куртке моего одноклассника, ему купили её в эти выходные, как он сказал, на барахолке. Что такое «барахолка» мне было неизвестно, но моя тяга ко всему новому тут же побудила желание узнать, что же это за таинственное место и почему оттуда появляется такая сказочно красивая одежда, которую в глубине души я тоже сильно хотел иметь.

Не откладывая в долгий ящик, я прибежал со школы, бросил портфель и тут же помчался на поиски своего друга и соседа Макса. Долго искать не пришлось, он был у себя дома и грыз кусок хлеба, намазанный маслом и посыпанный сверху сахаром. Он тоже только вернулся со школы.

— Я слышал от родителей, что эта «барахолка» находится где-то на краю города, и туда идёт сто тринадцатый автобус, — с набитым ртом сказал Макс. Мы понимали друг друга без слов, он всё прочитал в моих глазах, поэтому тут же начал обуваться и натягивать куртку.

Со всех ног мы помчались на автобусную остановку. Бабушки, сидевшие на скамейке возле подъезда, заулыбались вслед нашим быстро удаляющимся спинам, понимая, что сорванцы опять что-то задумали.

Еле дождавшись нужного автобуса, мы, как взрослые, с серьёзным видом заскочили в него. Договорились сидеть смирно и смотреть в окно, но разве с Максом так получится? Конечно же, через пару остановок мы ржали на весь автобус и баловались, мешая взрослым думать о своих проблемах.

В этот день мы проехали на этом автобусе полный круг и вернулись без безрезультатно, так как на наш вопрос о барахолке кондуктор подтвердил, что автобус едет туда, но барахолка работает только по воскресеньям.

В воскресенье мы сидели в том же автобусе и тот же кондуктор прокричал:

— Следующая остановка «Барахолка».

Мы тут же двинулись к двери, посматривая в окна. Там бежала реальность как на экране в кино: люди, машины, дома, деревья, а потом забор, забор, забор и снова люди, люди, люди…

Когда автобус подкатил к остановке, мы увидели на ней столько людей, сколько я никогда не видел на автобусных остановках даже в самый страшный час пик. Толпа тут же хлынула внутрь автобуса как только открылись двери, а мы каким-то чудом, в самый последний момент смогли протиснуться сквозь людей наружу.

Барахолка встретила нас шумом и гамом сошедших с ума взрослых, которые куда-то спешили с огромными клетчатыми сумками. Мы, не сговариваясь, взялись за руки и пошли в самую глубь этого людского потока, который тут же подхватил нас как горная река и понёс куда-то в неизвестном направлении, то и дело бросая о прилавки как о горные валуны и ежесекундно пытаясь разъединить наши руки.

Калейдоскоп лиц, которые то и дело зазывали нас непонятными словами, просто сводил с ума:

— Мокасины, адидас, слаксы, монтана — кричали люди.

Кто-то кричал:

— Грабят! Помогите!

Здесь кипела жизнь, о которой мы даже не подозревали, живя в своей тихой скучной заводи. В какой-то момент я посмотрел на Макса, он улыбался, и я только сейчас понял, что тоже улыбаюсь, причем, наверное, уже достаточно долго, потому что щёки мои уже начали болеть.

С тех пор мы ещё несколько раз ездили в это волшебное и странное место, где все люди как будто были не в себе. Особенно это чувствовалось, когда мы возвращались во двор, в котором жизнь текла неторопливо, как в замедленной съёмке.

Музыкальную школу я прогулял уже несколько раз подряд. Диана, наверное, меня потеряла.

ГЛАВА 9

В воскресную рань кто-то стучит в дверь нашей квартиры, даже не стучит, колотит, ну погоди… уже пинает. Я побежал открывать. Это Макс.

— У меня идея, пойдём! — улыбнулся он мне во все свои двадцать четыре зуба.

Я заинтригован, бегу со всех ног в ванну, быстро умыл лицо, почистил зубы. Потом быстро натягиваю на себя что попалось под руку, на ходу обуваюсь и выскакиваю в прохладный подъезд, зябну, руки мои тут же покрываются гусиной кожей. Где-то внизу я вижу луч солнца, эта открыта входная дверь в подъезд, за которой меня ждёт Макс. Надеюсь, не зря он меня так рано разбудил.

Выхожу на улицу. Оказывается, солнце уже порядочно удалилось от горизонта, апрель, погода отличная. Макса нет возле подъезда, он уже не торопясь идёт посередине двора в сторону магазина, на спине его школьный рюкзак, а в руках вязаная белая сетка. Я окликаю его, он оглянулся и махнул мне рукой, как бы приглашая его догнать. Чёртов интриган, приходиться бежать за ним.

Когда на самом углу дома я наконец-то догоняю его, он, довольный, вытаскивает из кармана пятирублёвую синюю купюру и показывает её мне.

— Что это? Откуда у тебя деньги? — озадаченно спрашиваю я.

— У родителей стащил из их заначки — хитро улыбается он.

Я остановился. Ему тоже пришлось остановиться.

— Да не переживай ты, вечером назад верну, они ничего не заметят, — говорит Макс, вдруг став очень серьёзным.

— А что ты собираешься делать с этими деньгами? — я всё ещё стою и не трогаюсь с места, хотя Макс уже зашагал вперёд.

— У меня план, пойдём! — он машет мне рукой, в которой у него сумка, в другой руке у него купюра, он на ходу убирает её в карман. Я опять догоняю, Макс говорит:

— Мы сейчас в магазине купим ящик пепси-колы, она у них по двадцать пять копеек за бутылку, как раз хватит. Затолкаем весь ящик в сумку и рюкзак и поедем на барахолку.

— На барахолку? Зачем? — автоматически спрашиваю я, хотя уже начинаю понимать задумку Макса.

— Как зачем? Продадим там всё! Ты видел? Там вообще нет продуктовых магазинов. Сегодня жара будет, я специально прогноз погоды вчера посмотрел.

Мы так и поступили. Дождались открытия продуктового, купили ящик пепси, растолкали бутылки в сумку и рюкзак и как два навьюченных верблюда потащили наш товар на автобусную остановку. Залезть в автобус с такой ношей было непросто, хорошо хоть в такое ранее утро выходного дня людей было немного, и нам никто не мешал вскарабкиваться по лестнице, только водитель покрикивал, чтобы мы поторапливались. И мы торопились, как могли.

Приехали мы на барахолку рановато, людей ещё было мало, в основном продавцы, которые деловито раскладывали на прилавках свой товар, предвкушая большой базар выходного дня.

Мы же, еле волоча свою ношу, принялись ходить по рядам вдоль прилавков, предлагая свой товар продавцам. Но он был никому не интересен, все были заняты своими делами, да и солнышко ещё не так сильно припекало. Так что надо было ждать своего часа, но мы, два маленьких сорванца, этого, конечно же, не понимали и остервенело таскались по рядам и писклявыми голосами предлагали пепси-колу, пока совсем не выбились из сил.

Мы остановились отдышаться недалеко от шашлычной, которая стояла ровно посередине барахолки. Шашлычник уже разжёг свой мангал и профессиональными движениями раскладывал горящие куски саксаула с помощью самодельных металлических щипцов. От жара мангала шашлычник обливался потом. Оставив рюкзак у ног Макса, который уселся прямо на землю, я пошёл с одной бутылкой к шашлычнику:

— Дяденька, купите бутылку пепси, вам же жарко! — сказал я почти шёпотом, от накатившей на меня робости конец фразы растворился в воздухе.

Шашлычник весело посмотрел на меня и с ухмылкой спросил:

— И почём у тебя лимонад, маленький спекулянт?

— Я не спекулянт! — оскорбился я, хотя даже не знал значения этого слова, но сразу подумал, что оно обидное.

— Ладно тебе, не обижайся… Я пошутил, — засмеялся шашлычник. — Так почём лимонад?

— По пятьдесят копеек! — ответил я, покраснев, и стараясь не смотреть ему в глаза.

Шашлычник присвистнул:

— Дороговато! Хотя… давай!

Он полез в карман своего не совсем белого халата и вытащил оттуда жёлтую бумажку в один рубль. Он протянул её мне, взамен я отдал ему бутылку.

— А сдача? — тут же спросил он.

И тут я понял, что сдачи-то у меня нет, и повторно покраснел от смущения.

— Что, нет сдачи? А ещё есть пепси?

Я закивал и побежал к Максу, вытащил из рюкзака ещё одну бутылку и побежал к шашлычнику. Отдав ему вторую бутылку, я вернулся к Максу очень довольный собой и показал ему наш первый заработок.

Это нас так воодушевило, что мы тут же подхватили свои тяжелые сумки и снова пошли по рядам продавать наш позвякивающий товар.

Безрезультатно! Через час мы вернулись на исходную точку без единой новой продажи.

Народу значительно прибавилось, ряды уже почти под завязку были забиты народом, да и солнце уже начало припекать. Мы без сил уселись прямо на землю, открыли себе по бутылке и стали жадно пить, а затем принялись разглядывать разношёрстную толпу.

В этой толпе ходили как совсем оборванцы, так и средний люд. Иногда попадались солидные люди, часто со всем своим семейством. Дефицит смешал все категории общества в одном месте: на барахолке.

Мы бы, наверное, так и просидели до самого закрытия барахолки, ходить по рядам больше не было ни сил, ни желания, как вдруг из-за людей, которых уже и здесь на площадке толпилось немало, появился не совсем белый халат, и весёлый голос дружелюбно крикнул:

— Вот ты где! Что ты здесь сидишь, там твой лимонад спрашивают. У тебя ещё есть?

Я вскочил и показал свой рюкзак, из которого торчали горлышки бутылок. Тут же вскочил и Макс и поднял свою большую сумку, в которой тоже характерно зазвенело.

Шашлычник подал знак рукой, чтобы мы шли за ним. Протиснувшись сквозь людей, мы подошли к самому мангалу, рядом с которым стояли высокие круглые столики. Каждый столик обступали люди, они ели шашлык и лук, нарезанными кольцами лежавший на тарелках.

— Кто пить хотел? — крикнул шашлычник в сторону столиков.

Сразу от трёх столиков откликнулись. К одному пошёл я, а к другим Макс. Каждый за столиком, к которому я подошёл, купил себе бутылку. За раз я продал сразу шесть бутылок и в моём рюкзаке осталась только одна, которую тут же купила проходящая мимо столика женщина своему сыну-подростку, смотревшему на меня с нескрываемой завистью.

Я вернулся на исходную позицию. Появился Макс, крутя в руках абсолютно пустую сетку.

— Я всё продал! — радостно сообщил он. — Поехали домой!

— А ты не хочешь покушать шашлыка? — не знаю, почему я спросил, хотя от этой жары и выпитого ранее пепси есть совсем не хотелось.

— Да ну, поехали домой, — ответил Макс, но я настоял:

— Нет, я хочу шашлык! — и с этими словами двинулся в сторону мангала.

— Ну ладно, возьми и мне тоже — крикнул мне вслед Макс.

Я встал в очередь: несмотря на жару, желающих отведать шашлыка было хоть отбавляй. Когда подошла моя очередь, шашлычник, глянув на меня с неизменной улыбкой, спросил:

— А, это ты молодой. Что, всё продали?

Я, довольный, закивал в ответ.

— Молодцы! Только в следующий раз не продавайте так дёшево!

— В следующий раз не продавать так дёшево? — удивлённо переспросил я.

До меня дошла его мысль, и я невольно улыбнулся.

ГЛАВА 10

Приехав домой, мы с Максом зашли в продуктовый магазин возле нашего дома и поменяли у кассирши нашу мелочь на пять рублей одной бумажкой, чтобы Макс мог вернуть деньги в родительскую заначку, а остальное поделили пополам. И стали ждать следующего воскресенья.

Неделя шла мучительно медленно, ещё и Диана почему-то перестала приходить в музыкальную школу. Дворовые дела стали нам с Максом теперь совсем неинтересны, мы перестали играть во дворе, а только сидели на скамейке перед подъездом, обсуждая наши планы на воскресенье. Свои заработанные деньги я не стал копить, как Макс, а купил на них в магазине возле музыкальной школы два маленьких игрушечных пластмассовых пианино на батарейках. В нашем районе такое не продавалось, поэтому я с успехом продал их однокласснику и девочке из параллельного класса в два раза дороже. Во мне проснулась предпринимательская жилка, точнее, в те времена это звучало так: во мне проснулся спекулянт. Шашлычник прямо как в воду глядел.

Когда Макс запаниковал, обнаружив в субботу, что его отец перепрятал куда-то заначку, я с самодовольным видом вытащил из кармана три рубля. У Макса с прошлого раза оставалось полтора рубля, но он быстро сбегал к бабушке и принёс ещё пятьдесят копеек, которые выпросил у неё на мороженое. Теперь мы уверенно смотрели в завтрашний день.

Без пяти минут восемь мы встретились во дворе, только в этот раз Макс меня не будил, я вышел даже раньше него. В моей руке была мамина сетка для продуктов и школьный рюкзак на спине. Купив и теперь уже опытно рассортировав наш товар по четырём сумкам, мы устремились в своё однодневное путешествие. Вернувшись уже к обеду, мы имели на руках целых двадцать рублей. Спросите, почему так много? Мы просто воспользовались советом шашлычника и стали продавать свой лимонад по рублю за бутылку. Люди даже не возмущались, поскольку барахолка оказалась таким волшебным местом, где люди тратили немалые деньги на покупку одежды и отдать один рубль за бутылку лимонада было в порядке вещей, хоть все знали, что такая бутылка в магазине стоит всего двадцать пять копеек.

В этот раз мы вернулись с новой идеей и в следующие выходные, обливаясь потом, тащили на центральную площадку барахолки уже два ящика. Один ящик был с пепси-колой, а второй с жигулёвским пивом которое мы без каких-либо проблем купили в нашем продуктовом магазине, хоть и были детьми. Продавщица, взглянув на меня, сплюнула:

— Наш орденоносец совсем стыд потерял, уже своего малолетнего сына за пивом посылает, ещё и целый ящик! Опять нажрутся в беседке, будут песни горланить. Ну, давай свои деньги.

Пиво мы продавали с бешеной накруткой — по два рубля за бутылку, и оно уходило быстрее лимонада. Мы уже планировали перейти только на пиво и даже в одно из воскресений так и сделали, но шашлычник, заметив это, нам запретил. Сказал, что здесь нельзя устаивать пивную точку. Мы дети и бегаем тут с бутылками безобидного лимонада и немного пива, но если будет одно пиво, то нас заметит администрация и будут проблемы. Могут вообще выгнать или заставят отдавать половину прибыли. Поняв, что нам этого не нужно, мы вернулись к старой схеме.

Незаметно закончился учебный год, Диана так ни разу и не появилась в музыкальной школе. Иногда я специально ходил в её двор, высматривал, но подняться и позвонить в дверь квартиры так ни разу не решился, хотя уже знал, что живет она на третьем этаже. В её окнах вечерами не горел свет, но мне всё же казалась, что там кто-то есть, потому что иногда я видел тени и какое-то движение в окнах.

В начале лета людей на барахолке стало настолько много, что наши бутылки буквально улетали, как только мы заходили на рынок, поэтому мы стали делать два рейса в день. И вот в одно из воскресений, когда мы приехали на вторую закупку товара в наш продуктовый, я неожиданно встретил Диану на крыльце магазина. Она сильно изменилась за это недолгое время, у неё были темные круги под глазами и очень бледный вид.

— Диана, привет! — радостно окликнул я её, а потом, посмотрев ей в лицо, с тревогой спросил:

— Что случилось? Ты заболела?

Никуда её нежный взгляд не делся, несмотря на эти круги. Она тоже обрадовалась нашей встрече и произнесла своим мелодичным голосом:

— Всё хорошо! Нет, я не заболела.

— Куда ты пропала? Почему не приходила в музыкальную школу? Преподаватели про тебя спрашивали… — закидал я её вопросами.

— Я не могла, родители не купили мне проездной на автобус, а пешком ходить очень далеко. Поэтому решила пока не ходить.

Макс молча стоял рядом, то и дело кладя мне руку на плечо, тем самым намекая, что нам надо торопиться. Я тратил наше драгоценное время.

— А почему родители не купили тебе проездной? — спросил я, удивляясь и не двигаясь с места, хоть Макс всё настойчивее давил на моё плечо.

— Папа куда-то уехал, его уже давно нет, мама сказала, что он на заработках, а у нас с мамой совсем закончились деньги. Вот сейчас мы пришли сюда, чтобы попросить взаймы немного продуктов.

До меня, кажется, долго доходило, потому что я стоял как истукан, Диана даже помахала перед моим лицом ладонью: здесь ли я.

Я скинул Макса руку со своего плеча и повернувшись к нему, сказал:

— Дай сюда деньги.

Макс начал растерянно расстёгивать нагрудный карман своей рубашки, в котором лежали наши деньги на закупку товара. Он протянул мне деньги со словами:

— А зачем?

Я взял их и протянул Диане.

Она, тоже не понимая, спросила:

— Зачем?

Я схватил её тонкую руку и насильно втиснул ей в ладонь купюры.

— Зайди в магазин и отдай эти деньги своей маме, пусть она купит всё, что нужно.

А сам развернулся и пошёл прочь из магазина в сторону дома, внутри меня полыхало пламя возмущения. Следом за мной бежал ничего не понимающий Макс.

ГЛАВА 11

— Зачем ты кинул в отца дырокол, он же тяжелый, а если бы в голову попал? Что на тебя вообще нашло? — спрашивает сестра, смазывая мне спину кремом.

Вся спина горит от ударов ремнём, которыми меня наградил отец, после того как я, зайдя домой и увидев его за рабочим столом, схватил со стола железный дырокол и швырнул ему прямо в лицо. Правда, он успел увернуться, и я попал ему только в плечо, но и этого для меня было достаточно, чтобы выпустить пар. Ну а потом в ответ я получил ремнём.

— Так надо было! — ответил я сестре. Ярость моя прошла и сейчас я даже испытываю жалость к себе от того, что сильно болят спина и задница.

Кстати, отец дал ремня молча, ничего не спрашивая, а после устроил скандал матери, когда она вернулась из магазина. На её расспросы я тоже ничего не сказал.

На второй день мама повела меня к невропатологу, который стучал молоточком по моей коленке, отчего моя нога непроизвольно подпрыгивала. Непонятными терминами врач объяснил матери, что в моём возрасте бывают непроизвольные приступы ярости. Знал бы он, что это было не непроизвольно, но я не стал ничего объяснять.

Вечером, когда стемнело, я направился во двор к Диане и долго смотрел на её окна, в которых впервые за долгое время горел свет, но её я так и не увидел, вообще никого не увидел, хотя штор на окнах не было.

С этого дня я каждый день стал ходить в соседний двор, я переживал за неё.

Днём мы с Максом и другими пацанами гоняли мяч либо катались на велосипедах по району. Теперь я вырос и научился хорошо ездить, поэтому падал с велосипеда редко, но, каждый раз, заезжая в соседний двор, где жила Диана, я мечтал упасть и, чтобы, поднимаясь, я мог увидеть её глаза, обращённые ко мне со всей своей бесконечной нежностью и теплом.

Каждое воскресенье мы, как и прежде, продолжали свой промысел. В каком-то смысле на барахолке мы даже стали своими, нас уже окликали по именам.

Несмотря на то, что барахолка кишела разными людьми, были там и постоянные обитатели. В основном, конечно, это были женщины, именно они продавали товар за прилавками, мужчин продавцов почти не было. Как я понял, для мужчин этот вид работы не был комфортным. В постсоветском обществе ещё было сильно предубеждение, что торгаши — это низший слой людей, и уважающий себя мужчина никогда не станет заниматься таким делом.

Была ещё одна постоянная группа людей — крепкие молодые парни. Ходили они группой, все в спортивных костюмах, и никогда в их руках не было никакой-то поклажи. Их называли «рэкетирами», и наш друг шашлычник их очень боялся. Когда они появлялись на горизонте, у него начинали дрожать руки, они это видели и поэтому никогда не платили за шашлык, хотя ели его каждый день. Нам они платили всегда, зачастую даже давали больше, чем нужно, потому что не брали сдачу, если она была в монетах. Монеты они деньгами не считали.

Главный у них был Сэм. На вид это был простой парень среднего роста. В его команде все были габаритнее него, но в случае с Сэмом не это было главное. Когда ты смотрел на него со стороны, то весь его облик кричал о какой-то запредельной самоуверенности. Как будто за его спиной всегда стоял невидимый великан, готовый растерзать за Сэма кого угодно, и Сэм, зная это, вел себя соответствующе.

Однажды я увидел Сэма в деле: двое крепких парней, по виду явно не местные, не захотели платить за шашлык. Шашлычник стал звать на помощь. Из толпы вышел Сэм с двумя подручными. Неторопливо подойдя, они начали мирно расспрашивать, что случилось… Буквально через пару минут разговора Сэм вдруг резко ударил одного из парней по лицу, отчего тот упал и лежал не шевелясь. Двое подручных Сэма тут же начали пинать второго как настоящие каратисты — ногами по голове, но такой эффективности, как у Сэма, у них не было. Да, второй парень пропустил несколько ударов и у него пошла кровь из носа, но он был на ногах и закрывался руками, крича:

— Я всё понял! Мы всё заплатим, не бейте!

Я хотел досмотреть, чем всё закончится, но Макс потянул меня за футболку:

— Ну ладно глазеть! Пойдём, нам ещё надо успеть второй рейс сделать. Это не наше дело!

Я поддался и позволил себя утянуть, но всё равно шел нехотя и оглядывался. Чуть позже я увидел, как тот парень, которого Сэм уложил с одного удара, зашевелился и сел.

— Значит, не убил, — выдохнул я и переключился на Макса.

Всю дорогу домой я не мог сосредоточиться, Макс что-то рассказывал, но мои мысли были далеко, я думал о жестокости взрослых и о том, как много плохих вещей они совершают. Неужели этот цветной и сказочный мир настолько суров, что со временем превращает людей в монстров?

Когда мы вернулись на барахолку с новой партией пива и пепси там как будто ничего и не было. Шашлычник как обычно махал своей картонкой над углями, туда-сюда сновали люди, а Сэм со своими дружками, которых стало намного больше, за дальним столиком ели шашлык. Увидев нас, они радостно замахали руками:

— Ну наконец-то! Где вы ходите? Тащите сюда свой лимонад!

Никто из этих молодых людей не подозревал, что следующее воскресенье полностью изменит их жизнь. Больше их на барахолке не будет, кто-то сбежит к себе домой в пригород, кто-то попадёт в больницу и выйдет оттуда уже другим человеком, а кому-то и вовсе не повезёт, и он прямиком с барахолки отправится в морг.

В следующее воскресенье нам удалось продать только половину товара из своего первого рейса. Где-то ближе к десяти утра на территорию барахолки забежали молодые парни — их было довольно много. В руках они сжимали металлические прутья. Они стали бить ими всех подряд направо и налево. Местные парни и немногочисленные продавцы мужчины пытались отбиваться, но у них ничего не выходило, так как парней было больше, и ещё прутья не оставляли никаких шансов. Покупатели в ужасе разбежались, женщины продавцы попрятались за свои прилавки. Это была настоящая бойня.

Вдоль рядов бежал одинокий местный милиционер, фуражки у него не было, с головы стекала кровь, а форменная рубашка была разодрана в клочья — он спасался. За ним бежали несколько парней с прутьями, одного из них я узнал, это был тот самый парень, которого неделю назад Сэм сразил одним ударом.

ГЛАВА 12

Теперь всё изменилось. Шашлычника нашего больше не было, вместо него стоял какой-то противный старик, от которого сильно несло перегаром. Он всё время пытался нас согнать с нашей точки, ругаясь и угрожая, но со своего места не двигался, поэтому все его крики мы с Максом пропускали мимо ушей.

Теперь на барахолке заправляли новые рэкетиры, как я понял, они были не местные, а из другого города. Они матерились, часто били продавцов и брали у нас пиво, в отличие от старых рэкетиров, которые пили только лимонад. Два раза Максу не заплатили и со мной тоже постоянно пытались провернуть тот же фокус, но я цеплялся им за штаны и не отпускал, пока мне не отдавали мои деньги.

Продавцы были недовольны, так как новые рэкетиры подняли плату, а их самих стало в три раза больше. Приходилось кормить всю эту ораву, но никто не мог ничего с этим поделать. Милицейский пункт с момента большой драки так и не открылся и стоял заколоченным, а последнего милиционера на барахолке я видел в тот самый день, когда он со всех ног убегал весь в крови.

Следующий месяц был очень жарким, поэтому наш товар расходился гораздо быстрее, и мы даже могли успеть сделать третий рейс, но не стали этого делать и даже не обсуждали такую возможность. Весь азарт и моральный подъём первых дней уже улетучился, начались трудовые будни. Деньги, которым мы первое время так сильно радовались, со временем превратились в то же самое, что и сумка для бутылок или панамка от солнца, то есть в один из инструментов работы.

Время шло медленно, но всё равно лето потихоньку заканчивалось, однажды, когда один из рэкетиров в очередной раз не захотел платить мне за пиво, я схватил его за штанину и не рассчитал, потянул сильнее нужного. У него сползли штаны, и все окружающие увидели грязные зелёные трусы с цветочками. Толпа начала издевательски смеяться, а он с силой отшвырнул меня в сторону. Я распластался на грязной земле и уже хотел подняться, когда увидел необычно красивого синего цвета кроссовки, такого яркого цвета я ещё никогда не видел. От кроссовок мой взгляд поднимался выше, пока я не увидел очертания девочки, яркое солнце за её спиной слепило мне глаза, поэтому я никак не мог разглядеть её лицо.

— Какой ты смешной, Ален, что ты здесь прямо посреди базара на земле лежишь? — услышал я знакомый голос.

Обидчик мой уже куда-то ушёл, а толпа, потеряв интерес, двинулась дальше. Диана протянула мне руку и помогла подняться. Теперь я её разглядел, темных кругов под глазами, которые меня так напугали в прошлый раз, не было. Лицо её порозовело и даже чуть-чуть округлилось, теперь оно сияло здоровьем. Сама она была одета в новую, очень красивую одежду, самую лучшую, которую продавали здесь на барахолке, уж я-то знаю. Эти ярко-синие кроссовки, которых точно нет в продаже, завершали новый образ. Я был очень рад увидеть её снова и убедиться, что у неё всё наладилось.

— Что ты здесь делаешь, Ален? — спросила она, заглядывая мне в глаза. От этого у меня почему-то побежали мурашки по спине, она была так близко. Я как одурманенный просто смотрел на неё и молча улыбался.

— А я тут маме помогаю, вон там родители открыли контейнер, теперь продают одежду — мама послала за шашлыком. Первый раз, когда тебя увидела, ты тоже валялся на асфальте, теперь здесь валяешься, — рассмеялась она.

Вдруг толпа зашевелилась сильнее обычного, дальше по рядам люди начали шарахаться в разные стороны, это привлекло наше внимание.

— Что там? — спросила Диана.

По ряду в нашу сторону неторопливо шла группа мужчин в спортивных костюмах, их было человек шесть, люди разбегались, чтобы не попасть им под ноги.

— А вот и папа! — сказала Диана.

Я посмотрел на неё, чтобы понять, куда она смотрит, да, смотрела она туда же, куда и я — на эту группу мужчин. Я стал их разглядывать. И действительно, по правую руку от самого рослого, который шел в центре, шел её отец, которого в последний раз я видел у подъезда в старой грязной одежде и с бутылкой в руке. Теперь он был в модном спортивном костюме, лицо его выражало уверенность, если бы не Диана, я бы его точно не узнал.

Когда они проходили мимо нас, Диана защебетала своим красивым голосом:

— Папа, папа я здесь! — махала она ему рукой.

Отец Дианы даже не замедлил шаг, а просто повернул голову и посмотрел в нашу сторону. Он заметил дочь, его лицо озарилось и он улыбнулся ей, потом он обратил свой взор на меня. На секунду он задумался вспоминая где меня видел, и как только вспомнил, его брови тут же сошлись вместе, образовав на лице жирную галочку. Он резко отвернулся. Они двигались дальше, обходя свои владения.

В следующее воскресенье охрана не запустила нас с Максом на территорию барахолки. Сказали, чтобы мы тут больше не появлялись со своими бутылками.

ГЛАВА 13

Переживали мы недолго. Каникулы закончились, и снова началась школа. Деньги, которые я заработал за лето, я почти полностью отдал матери, так как работу отца закрыли. Если до этого он просто не ходил на работу, но получал зарплату, то теперь он перестал её получать. Да и после очередного запоя он загремел в больницу, так что приходилось теперь по воскресеньям на автобусе с двумя пересадками ездить через весь город, чтобы навестить его. Так что если бы мы даже удержались на барахолке, я бы всё равно не смог ездить туда из-за больницы. Но довольно быстро я нашёл новый заработок. На одной из автобусных остановок, где была очередная пересадка, стоял трёхэтажный дом, на первом этаже которого располагался небольшой магазинчик. От долгого ожидания автобуса, не зная чем себя занять, я зашел в него и совершил настоящее открытие, там продавался самый настоящий дефицит — плакаты и фотографии всех наших кумиров: Арнольда Шварценеггера, Сильвестра Сталлоне, Чака Норриса и Брюса Ли. Их фотографии были жутко популярны и за них пацаны со двора и школы готовы были платить хорошие деньги, я это точно знал. Я покупал фотографии по рублю, а плакаты по пять и продавал в школе и во дворе с нормальной наценкой, так что деньги я не перестал зарабатывать. Ну и магазинчик возле музыкальной школы с его игрушечными пианино на батарейках тоже приносил небольшой, но постоянный доход.

Диана снова начала ходить в музыкальную школу, и мы, теперь заранее договариваясь, ездили туда вместе. Иногда вместе прогуливали занятия, особенно сольфеджио. Учительница плохо видела, и мы специально садились за последнюю парту. За нашими спинами было большое окно, которое в эти ещё совсем тёплые дни было всегда распахнуто настежь. Когда в начале урока была перекличка, мы отмечались, а потом, когда начинался урок, незаметно для учительницы выпрыгивали в окно. Это был первый этаж, было не высоко и не страшно, даже для девочки. Мы долго гуляли по осеннему городу, я покупал Диане мороженое, мы были безмерно счастливы, держась за руки перебегая улицу в неположенном месте.

Однажды приехав на автобусе в наш район и войдя во двор Дианы, мы увидели, как с другой стороны двора заехала большая чёрная машина, очень некрасивая, таких в городе я не видел. Машина остановилась возле подъезда и из неё вышли отец Дианы и тот рослый мужчина спортивного телосложения, которого я видел на барахолке.

— А вон мой папа приехал с дядей — сказала Диана, увидев их.

— Этот второй твой дядя? Я помню, мы видели его на барахолке. Он там работает? — Да он всё время там, я когда к маме в контейнер прихожу, всегда его вижу. Его зовут дядя Арон, он переехал из другого города, он папин брат. Они вместе работают. Мама сказала, что они сейчас на барахолке начальники.

Я-то догадывался, кем они на самом деле там работают, но Диане ничего говорить не стал. Зачем?

— А это его машина?

— Да, кажется, называется БэМэВэ, дядя её недавно купил, он очень ей гордится. Когда он у нас дома, он такой весёлый, шутит постоянно, подмигивает, но на улице почему-то никогда не улыбается и не разговаривает, всегда молчит. Ладно, я пойду, мне ещё уроки надо делать, — сказала Диана и побежала в сторону машины.

Там её заприметили, отец обнял её и поцеловал, а её дядя, действительно, даже не улыбнулся, так и стоял с каменным лицом.

Я тоже пошел домой, хотя мне жутко не хотелось.

Мама стала работать учительницей в соседней школе, в доме чувствовалась нехватка денег, отец уже давно лежит в больнице и, кажется, не собирается выписываться. Когда мы его навещаем, у него всегда приподнятое настроение и от него пахнет алкоголем, как и от его соседей по палате. Они улыбаются и не могут дождаться, когда мы наконец-то уйдём и они продолжат играть в карты, которые всегда лежат на столе.

Когда мы уходим, отец нас провожает, берёт маму под руку и тихо ей говорит, чтобы она принесла ему ещё денег, так как нужно покупать лекарства. Мама молча кивает.

По ночам я иногда слышу, как где-то в доме плачет мама. Я отдаю ей все деньги, которые выручаю с продажи фотографий и музыкальных пианино, но их всё равно не хватает. Потихоньку из дома исчезают вещи. Сначала картины, статуэтки и другие красивые безделушки, которые когда-то дарили отцу на всяких партийных мероприятиях, затем предметы посущественнее: шкафы, кресла, сервант, магнитофон.

Эту зиму мы пережили очень плохо. На Новый год не было гостей и не было подарков, а под самый Новый год пропал из дома даже телевизор. Так что праздник мы не отмечали, просто поужинали и легли спать. Ночью я проснулся от грохота салютов и радостных криков за окном. Сестра лежала в своей кровати с открытыми глазами и смотрела в потолок, её лицо то и дело освещалось вспышками салютов. По её щеке ползла слеза.

ГЛАВА 14

«Мы с трудом пережили эту зиму, понимаешь?» — говорит мама отцу, который вернулся с больницы и целыми днями не выходит из спальни.

Кажется, он действительно болеет, потому что алкоголем от него больше не пахнет, а только лекарствами и выглядит он неважно.

Дома обстановка не очень, да ещё в добавок постоянно нет электричества. Его стали отключать во всём городе каждый день. Включают только утром и вечером на пару часов. Называется это явление веерными отключениями.

Я шатаюсь по району, не знаю чем себя занять. Вижу машину, от которой разлетаются громкие звуки, за ней бежит толпа ребятни, звук раздаётся из громкоговорителя на крыше. Иногда из окна высовывается рука и разбрасывает какие-то бумажки. Из громкоговорителя звучат какие-то слова, смысла не разберёшь, динамик сильно шипит, из потока слов с большим трудом можно разобрать только: «выборы» и «голосуем». Машина едет по району.

Когда эта процессия проехала мимо меня, оставив после себя на асфальте чёрно-белые бумажки, я нагнулся и поднял одну из них. На ней было плохо отпечатанное фото отца Дианы и крупное слово «голосуем», дочитать я не успел, так как меня кто-то толкнул. Я поднял голову и увидел, что это одна из наших бабушек соседок:

— Что встал прям на дороге? Что листовку читаешь? Отнеси лучше отцу, пусть полюбуется, как этот авантюрист в депутаты собрался. Были времена, когда твой отец не был размазнёй как сейчас, а таким вот проходимцам морду бил! Я помню!

Вот времена пришли, всякая нечисть в депутаты идёт, а наши со двора все рты поразевали и ведь выберут! Он же каждому по десять рублей пообещал, кто за него проголосует. Ужас, куда мир катится… — завершила соседка длинный монолог и пошла дальше по своим старушечьим делам.

«Почему она называет его авантюристом, когда он рэкетир? — подумал я — И кто такой депутат?».

Я свернул листовку вдвое и пошел домой показать отцу, как порекомендовала соседка. Лучше бы я этого не делал…

Через полтора месяца мы с Дианой стояли возле её подъезда. Пожелтевшие и покрасневшие листья клёнов красивым ковром застилали всю землю вокруг. Прямо на входе в подъезд была небольшая лужа, она каждый раз хлюпала, когда в неё наступали ботинки грузчиков: они выносили вещи и грузили их в грузовик, на борту которого было написано «Продукты».

Сыро и зябко, ещё и небо сизого цвета не помогало поднятию настроения, изо рта шёл пар. Я то и дело шмыгал носом и потирал озябшие руки.

Диана в смешной шапочке не проронила ни единого слова за всё это время. Я был опустошён. Мыслей не было, я был подавлен и тупо смотрел на погрузку.

— Я попрошу папу, чтобы по воскресеньям он привозил меня сюда во двор поиграть с друзьями, мы будем видеться, — оправдывающимся тоном сказала Диана, не поворачивая лица в мою сторону.

— Угу, — только и смог выдавить я. Никогда прежде я не чувствовал себя таким беспомощным.

Не в силах выдержать этого напряжения, я пошел прочь со двора, шаркая ногами по опавшим листьям.

— Куда ты? — услышал я вслед голос Дианы, но даже не стал оборачиваться. Диана переезжала куда-то в центр города, где живут все депутаты. Конечно, это не было глобальной проблемой — сесть в автобус и поехать к ней, она же уезжала не на другую планету. Просто почему-то мне было обидно, что она уезжает туда, где лучше, а я остаюсь в этом сером мире.

Когда я пришел к себе во двор, там гулял Макс, кажется, он одел на себя всю одежду, что была у него дома, по крайней мере, он так выглядел. Он энергично обхаживал каждый угол двора, не зная чем себя занять.

— О, Ален, ты где был? Я тебя искал, заходил к тебе домой, сказали, ушел…

— Я провожал Диану, она переезжает с родителями в центр, — жалобным тоном, начал я рассказывать. В тот момент мне хотелось сочувствия, а кто как не друг лучший кандидат на жилетку?..

Но эти штуки были не для Макса. В этом плане он был бессердечен, пропустил мои слова мимо ушей и с горящими глазами начал рассказывать свою очередную затею с барахолкой.

Мне было совсем не интересно, я вдруг почувствовал себя непонятым и всеми покинутым. Макс всё говорил и говорил, а я делал вид, что слушаю. Так мы просидели на лавочке где-то с час, пока я не опомнился и не побежал в соседний двор.

— Я же не записал её новый адрес и телефон, — пульсировало у меня в висках. — Какой же я глупый!

Машины с надписью «Продукты» у подъезда уже не было, Дианы во дворе тоже. Я как сумасшедший забежал в подъезд и, мигом влетев на третий этаж, начал колотить дверь её квартиры, но мне никто не открыл.

«Ничего, увижу её в музыкальной школе», — подумал я и успокоился. С тех пор Диана так и не появилась ни в своем своём старом дворе, ни в музыкальной школе, хотя я её очень ждал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Темно. Что-то тяжёлое на моей груди, отчего мне тяжело дышать. Я открываю глаза и вижу в лунном свете что-то мохнатое, оно ползёт по мне. Непропорционально большое тело, маленькая голова и нос, который, обнюхивая мою грудь, движется к моему лицу — это крыса. Ещё не до конца проснувшись, я на инстинкте бью её кулаком, удар получается резкий и чёткий, спасибо занятиям по боксу. Крыса, даже не успев среагировать, со всего размаху летит в стену и падает куда-то за ящики. Я поднимаюсь и сажусь на лавку, на которой только что спал. Из-за ящиков слышатся частые короткие скрипучие звуки от суетливых лап. Наверное, забирается в свою нору, которых полно на территории склада.

«Как вы мне надоели! — думаю я и заваливаюсь спать дальше. Надо выспаться, с утра нельзя проспать учёбу. Первая пара очень важная, я готовился к ней несколько дней, у меня доклад.

Я учусь на первом курсе государственного университета, куда меня взяли только благодаря отцу, ведь я провалил вступительные экзамены по математике и уже морально готовился идти в армию. Но отец надел свой старый потёртый костюм, который чудом уцелел в те трудные времена, когда в доме были проданы почти все вещи, и пошёл решать мой вопрос. Вид, у него, конечно, был непрезентабельный, он и сам это видел в отражении зеркала и даже робел. Впервые в жизни я заметил, что он сам себя стесняется. Всё исправила мама. Она принесла заветную коробочку и вытащила из неё «орден», который незамедлительно нацепила ему на лацкан пиджака. Отец на глазах преобразился, как оказалось, «орден» был его стимулом, он тут же встряхнулся, выпрямился и вышел за дверь совсем другим человеком. Как потом я узнал, он пошёл к ректору.

В те времена государственные университеты были буквально пропитаны коррупцией, и с каждого желающего поступить в университет ректор получал хороший доход, но отцу по какой-то только ему известной причине решил не отказывать. Наверное, списал на благотворительность. Ректор с отцом были примерно одного возраста, и этот «орден», красовавшийся на груди отца, решил исход дела. Вот так я и оказался в государственном университете. Первый раз в жизни злосчастный «орден» сделал мне что-то хорошее.

Довольный отец теперь постоянно напоминал мне, как «орден» решил мою судьбу. Вспоминал мне слова, когда я принижал «орден», в то время как он постоянно твердил, что «орден» — наша семейная реликвия, которая возвышает нас над остальными, он ещё послужит не только мне, но и моим детям, внукам и далее до конца времён…

Я был с этим не согласен, поскольку «орден» был значимым в другом государстве, которого уже не было, но факт оставался фактом: «орден» дал мне дорогу в университет, экзамены в который я действительно провалил. Хотя по мне, экзаменационные вопросы были специально сделаны невозможно сложными, чтобы никто, заранее не зная ответов, не мог на них ответить в отведённое экзаменом время. Коррупция как могла страховалась, чтобы простые абитуриенты не могли залезть на уже оплаченные кем-то места.

Для страны это была дорога в никуда. Люди с большим потенциалом и интеллектом отбрасывались как ненужные, в университеты набирали только тех, у кого родители имели либо связи, либо деньги, хорошо, что я оказался из этой группы.

С минуты на минуту придёт работник склада, уже почти восемь утра. Как только он придёт, я побегу домой, чтобы принять душ, позавтракать и успеть к первой паре в университет. Такой у меня график: два раза в неделю я сторожу склад, а в выходные работаю диджеем в ночном клубе: ставлю музыку с одиннадцати вечера до четырех утра. Я даже не считаю это за работу, думаю, я бы это делал абсолютно бесплатно, но директор ночного клуба этого не знает, поэтому платит мне хорошую зарплату, настолько хорошую, что она соизмерима со средней заплатой взрослого человека, который работает целый день.