Бесплатный фрагмент - По ту сторону выбора

Предисловие

Преждевременные роды оставляют отпечаток, наверное, навсегда. Не столько на ребенке, сколько на матери. Потому что это никогда не забывается. Когда человек, рожденный жить, оказывается на грани жизни и смерти, и эта долгожданная жизнь все никак не может толком начаться, и день за днем, неделя за неделей родители приходят к дверям реанимации и слышат от врачей одни и те же слова: «состояние стабильно тяжелое», и радуются слову «стабильно»… Стоишь возле двери и ждешь момента, когда можно будет войти и увидеть собственного ребенка, хоть что-то узнать про него, вообще, жив ли он — вот за этой стеной, и ее не преодолеть, за нее не заглянуть. Как это вообще, там мой ребенок, а я стою здесь и ничего о нем не знаю, и ничем не могу помочь! Ощущение абсолютной беспомощности и неизвестности, как будто с тебя сняли кожу и не говорят, когда наденут. В эти моменты приходят такие мысли, что сам на себя удивляешься, и потом, когда это все осталось позади, в воспоминаниях, уже вообще ничего не боишься. Самое страшное было там, и даже не во всей ситуации, а в собственной душе. Но потом еще очень долго бережешь себя от любых эмоций, переживаний, от всего, что может случайно разрушить с таким трудом достигнутое душевное равновесие. Даже музыку слушаешь осторожно или не слушаешь вообще, потому что боишься случайным воспоминанием или ассоциацией вернуть прежнюю боль.

В этой книге мы хотели показать, как сложно матери пережить момент собственной беспомощности, как выбор родителя может кардинально изменить жизнь ребёнка. Рассказать, что любовь матери сильнее всех преград, даже тогда, когда ее душа разбита на тысячи осколков.

Выбор

— Вы беременны, срок 7—8 недель.

Врач посмотрела на меня исподлобья, анализируя, рада ли я, молодая девчонка 22 лет, этой новости. А я не рада, нет. Я безумно счастлива слышать эти слова! Долго ждать не пришлось: спустя два месяца после свадьбы я уже держу в руках заветное заключение. Как отреагирует на это Ваня? Будет ли он так рад этой новости, как я?

«Так, спокойно, мы оба этого хотели. Осталось придумать, как сказать. Сюрприз? Его еще надо придумать… Нет, не могу так долго ждать, скажу сегодня же».

Думая об этом, я не заметила, как оказалась на улице, забыв пальто в гардеробной больницы. Вернувшись и надев его, я пошла вдоль набережной, вдыхая осенний холодный воздух, который почему-то грел меня. В этот момент я в первый раз в жизни полюбила осень и людей, которые бездумно бежали по своим делам, не обращая внимания на красоту вокруг. Боже, а какая природа! Листья красно-оранжевые опадают на землю и кружатся на ветру венским вальсом, как и моя душа. Я так счастлива! И почему я раньше любила только лето? Каждый день прекрасен!

Но долго наслаждаться красотой не получилось, пора бежать на работу, спасибо хоть Анька подменила меня на торговле.

Не успев переступить порог, Анька закричала мне:

— Машка, ты что! Обещала же не опаздывать! Иди быстрее, там благоверный твой уже телефон весь оборвал, бухгалтерия даже дозвониться не может до нас!

Добегаю со всех сил и беру трубку. И правда, Ваня испугался за меня!

— Маш, привет, ты где? Мне сказали, что ты еще с обеда не пришла. Что-то случилось?

— Ванюша, нет! Просто я так загулялась, что не уследила за временем.

— Загулялась? Ты же не любишь осень? С тобой все в порядке?

— Да, просто на улице такая красота, что не влюбиться было невозможно! Пойдем вечером погуляем?

— Хорошо, я встречу тебя с работы.

Моё сердце выпрыгивало, я еле сдержалась, чтобы не сообщить радостную новость сейчас. Осталось потерпеть пару часиков, а пока это только мой секрет, и этим надо насладиться.

Блин. Анька смотрит. Догадывается ли она? Не скажу ей ничего, пока живот не появится, а то всем растрепит… Знать бы, что в голове у разведённых женщин с двумя детьми… Хотя нет, лучше не знать. Да ну её!

***

«Ну где же Ваня? Почему так долго?» — думала я, стоя на крыльце магазина, надеясь, что муж придет раньше, чем Анька выпрыгнет из магазина и в очередной раз пригласит выпить к себе домой. Как сложится моя жизнь с ребёнком на руках? Как я буду работать? Да без разницы, главное, что мы станем родителями. О чем еще можно мечтать?»

А вот и Ваня! С огромным букетом красных роз!

— Привет, Машенька!

— Дорогой, я забыла про какую-то дату?

— Нет, просто почувствовал, что именно сегодня хочу тебе подарить самые красивые цветы.

— Спасибо! А повод и правда есть, но давай пойдем погуляем на набережную, там так сегодня красиво!

— Я так и понял, потому что слышать от тебя, что осенью «так красиво» — это странно.

Мы шли не спеша, я чувствовала, что мой муж также наслаждается холодным пятиградусным воздухом и любуется убегающим за горизонт солнцем и терпеливо ждёт, когда я заговорю.

— Ваня, ты знаешь, я сегодня была у врача….

— О, ты наконец-то решила вылечить желудок! Давно пора, а то твои гастриты периодически портят нам гулянки.

— Нет, не желудок… Но это тоже ограничит нас в гулянках.

— Не томи, даже представить не могу, что у тебя сейчас в голове!

— Я была у врача, чтобы подтвердить свои догадки… Ваня, я беременна. У нас будет малыш! Мы будем родителями!

Ваня отошел от меня на пару метров, повернувшись спиной и схватившись одной рукой за голову. Я сильно испугалась. Что он думает? Неужели он не рад? А через пару секунд я оказалась в его объятиях, и он долго кружил меня, я была с самым лучшим букетом в руках, а перед моими глазами мелькали закат, опадающие листья, голые деревья и… счастье.

***

Моя беременность протекала легко, за исключением небольшого токсикоза и непереносимости чужих парфюмов. Я радовалась каждому дню, разговаривала с малышом и много дышала свежим воздухом. Мои родители были в шоке от новости. Быть бабушкой и дедушкой не входило в план их ближайшего будущего, но они всё равно были довольны и всячески опекали меня. Родители Вани чуть с ума не сошли от радости, даже праздновали несколько дней. Как принято в семейных кругах, мне постоянно раздавали советы: мама советовала больше отдыхать, свекровь — гулять, мама — кушать больше фруктов и овощей, свекровь — налегать на мясо. В общем, ничего необычного, вечное противостояние.

Ваня стал больше работать на стройке и брать дополнительные смены, чтобы заработать на все нужные вещи для малыша, а я продолжала работать в магазине, не чувствуя никакого недомогания.

Анька довольно-таки быстро догадалась о моём положении и уже приглядывалась к другим девочкам на мое место, ведь одной работать ей не хотелось, да и с детьми толком сидеть некому. Не сказать, что она была рада этой новости. Такие женщины видимо не умеют радоваться чужому счастью. Как же радоваться, если, по ее мнению, меня ждал такой же развод и безрадостная жизнь? Но я не обращала внимания на ее нападки и продолжала ценить каждый миг этой жизни, потому что совсем скоро у нас наступит другой этап жизни, а этим нужно насладиться сполна…

***

Я до сих пор не понимаю, почему все получилось совсем не так, как я предполагала и планировала. Потом мне говорили что-то про несостоятельность плаценты, внутриутробную инфекцию или еще что-то, чего я не понимала и не хотела понимать. Для меня это выглядело пугающе просто — когда однажды вечером я вернулась домой с работы, радуясь скрипящему снегу, морозному вечеру и ветру, который уже нес запахи весны, мне вдруг стало нехорошо, закружилась голова, замутило. Я поспешно села на стул и почувствовала, что он стал мокрым.

Так, еще не оформив декретный отпуск, я поехала в роддом, сама не понимая и не веря до конца, что это происходит в реальности, здесь, со мной.

В приемном покое, куда меня доставили уже ближе к ночи, я услышала разговоры санитарок: «ну вот, еще одна с выкидышем!» Я оглянулась, чтобы увидеть эту еще одну, и с ужасом начала понимать, что никого кроме меня в комнате нет, и говорят они обо мне. То, о чем я знала только в какой-то далекой теории, происходило со мной. Мозг отказывался воспринимать это. Неужели моя лучезарно проходившая беременность, это радостное ожидание новой жизни, может вот так внезапно и безжалостно оборваться? Врач тоже не обнадежил меня, сказав, что меня положат пока в предродовую, но сохранять беременность после излития вод они не станут, да и вряд ли на таком сроке (6 месяцев) есть смысл что-то сохранять.

Я лежала в предродовой, изо всех сил стараясь не думать. Но не получалось; в голову настойчиво лезли глупые мысли, вроде: «куда же теперь девать коляску?», «вот, говорили мне, что плохая примета готовить приданое заранее!», «что же я скажу Ване — не смогла родить живого ребенка! А он так его ждал!» И с явной безнадежностью моего положения билась надежда, что вопреки всему всё ещё может быть хорошо.

Ночью начались схватки. Я в первый момент даже не поняла, что это они, и спросила у соседок по палате. Девочки подтвердили, что, судя по всему, я рожаю. Но все-таки не так же, потому что они, пусть с болью, стонами и вырывавшимися крепкими словечками, но рожали живых, доношенных детей, а я? Мне хотелось схватить их за грудки и кричать: «о чем вы стонете, у вас будут живые дети!!» Но я понимала, что другие девочки не виноваты в моей беде.

Утром меня перевели в родовую, но по обращению акушерок я не ждала уже вообще ничего хорошего. Поэтому, когда после нескольких потуг (тоже совершенно новые и малопонятные ощущения) на стол положили комочек сине-фиолетовой слизи, я уже хотела отвернуться в сторону, как вдруг увидела, что он шевельнулся и слабо запищал. И я подскочила на кресле и закричала: «он живой! Живой!!» Врач тут же подошел к столу, акушерка поспешно вышла из палаты и через минуту пришла в сопровождении еще нескольких врачей. Мне не показали ребенка, не сказали даже, мальчик это или девочка, только торопливо унесли его куда-то. Но уже одно то, что мой ребенок в руках врачей, а не лежит один на холодном столе родовой, давало мне какую-то упрямую надежду.

Ближе к вечеру меня перевели в палату к другим роженицам. И там то же самое чувство, которое охватило меня еще в предродовой, только многократно усилившееся, накрыло с головой просто. Здесь лежали счастливые мамочки — кто с первым ребенком, кто уже со вторым или третьим — и радостно предвкушали встречу со своими младенцами. А я не знала даже, кто у меня родился, не знала, жив он сейчас, этот крошечный человечек, или нет, и никто не мог мне ответить на эти вопросы. Все медсестры, заходившие в палату, отворачивались от моего немого вопроса, а когда я спрашивала напрямую, отговаривались незнанием.

Я едва могла дождаться утра, почти не спала эту ночь, несмотря на усталость. И когда моим соседкам принесли детей на кормление, я не отпустила медсестер, пока они не ответили мне, что про моего ребенка надо спросить у врача детского отделения. И я сразу же пошла туда.

Врач неохотно отвечала на мои вопросы. Она сказала, что у меня родилась девочка, но она весит меньше килограмма, и ее почти сразу после родов увезли в областную больницу, потому что там есть реанимационное отделение. Что туда можно звонить, но лучше не отрывать врачей от работы лишний раз. Часы посещений там тоже есть, но она не знала точно, какие. Сплошная тайна и неизвестность, но я хотя бы выяснила, что у нас дочь. Ваня тем временем пытался дозвониться до роддома и слышал еще меньше ответов на свои вопросы, чем я.

Те три дня, которые я прожила после, я помню, как сквозь сон. Единственное, что меня поддержало тогда — знакомство с девочкой, которая родила ребенка на том же сроке, что и я. Только ее ребенок погиб почти сразу. Видимо, именно ее имели в виду санитарки, когда говорили про меня «еще одна». Эта девочка держалась очень мужественно. Дома ее ждали старшие дети, но в той ситуации это очень незначительно умаляло ее переживания. И она еще находила силы утешать меня и говорить, что мне обязательно повезет больше.

Видимо, желание как можно скорее увидеть, наконец, своего ребенка, и узнать, что с ним сейчас, способствовало моему быстрому восстановлению. А может быть, так получилось потому, что все-таки беременность у меня вышла такая недоделанная. Так или иначе, но я настояла, чтобы меня выписали через три дня после родов, и врачи не видели препятствий этому. Я вышла из роддома одна, прошла через увешанную шариками и фотографиями ликующих родителей и щекастых младенцев выписную, и сама не понимала, откуда у меня берутся силы не упасть прямо тут на пол и не зарыдать. Наверное, я понимала, что в таком случае меня не выпишут. Поэтому зарыдала я только тогда, когда вышла за ограду роддома. Ваня меня не встречал, потому что он не знал точно, когда меня выпишут, а сообщать об этом у меня не было сил. Так что, посидев на холодном, засыпанном снегом цоколе ограды и проплакавшись, я встала и пошла домой.

Дома Ваня засыпал меня вопросами. Все эти дни он знал только, что я жива, а о ребенке не знал ничего. Мне тяжело было отвечать на вопросы даже ему. Я сказала только, что у нас девочка, и что надо будет узнать, когда приемные часы в детской реанимации. После я сразу легла, впервые забывшись каким-то тревожным полусном, который не избавил меня от осознания реальности.

***

Я проснулась от странного ощущения жара и только через некоторое время догадалась, что это означает. Пришло молоко! За всеми переживаниями я и забыла, что оно вообще должно прийти, или думала, что оно не придет вообще. И что теперь с ним делать? Сохранять? А есть ли смысл? Пока я не побываю в больнице, я не узнаю об этом.

Тем же утром я обнаружила, что потеряла свой крестик. Он был старинный, серебряный, память о бабушке. Но возвращаться в роддом даже ради надежды найти его мне не хотелось — снова видеть эти стены! И к тому же я не знала, потеряла я его в роддоме или по дороге, так что где его теперь искать. И какое это все теперь имеет значение…

***

В больницу я поехала одна. Ване нужно было на работу, и я сама попросила его не отпрашиваться — мы же еще не знаем, есть ли ради чего. Мы вообще ничего не знаем. Я знала только одно — нет ничего страшнее этой неизвестности. Любая правда, самая ужасная, лучше этого постоянного сомнения, когда тебя качает от надежды к отчаянию и обратно с каждой секундой.

Врачи реанимации были сосредоточенны и суровы. Ко мне вышел заведующий и сказал, что надо оформить документы на ребенка, и эти слова прозвучали для меня музыкой — значит, она жива! Но он, видимо, увидев вспыхнувшую в моих глазах надежду, поспешил притушить ее: «ребенок в очень тяжелом состоянии, нестабильна, мы ничего не обещаем». На мой вопрос, что мне делать, ответил: «если умеешь, молись. А если не умеешь, все равно молись». Про молоко я, конечно, спросить забыла. На дочку, всю опутанную капельницами, мне дали посмотреть пять минут, и я вышла оттуда, как в тумане, пытаясь уцепиться сознанием за единственно реальное сейчас — оформление документов.

Странно мне было получать свидетельство о рождении ребенка, который все это время находился на волоске от получения свидетельства о смерти. Но в то же время какое-то мрачное торжество поддерживало меня — наша дочка не выкидыш, вот документы! Даже если она умрет, она жила. У нее есть имя. Мы назвали ее Ниной, как и планировали заранее. Но молоко я не сохранила. Надо было методично сцеживаться, соблюдать режим, спать — а ничего из этого у меня не получалось. Я старалась только не плакать, особенно при муже, потому что чувствовала, что ему так же трудно, а то и тяжелее, чем мне.

Слова врача реанимации напомнили мне о моем детстве. Молиться я и в самом деле умела — меня научила бабушка. В ранней юности я некоторое время была даже образцовой прихожанкой. Но сейчас я молиться не могла. У меня получалось только беспорядочно крутиться мыслями по одному и тому же кругу, как крутится заезженная пластинка: «почему это получилось, в какой момент все пошло не так, что мне делать дальше, за что именно мы, когда уже станет ясно, что впереди?» И с пугающей отчетливостью на все эти вопросы вставал один ответ: никогда. Нипочему. Просто так сложилось.

Одна

Я ходила в реанимацию через день — чаще не пускали. И всегда было одно и то же — никаких гарантий, ничего точного, ничего нового. Я поняла, что не могу больше выносить этой неизвестности, поняла, что дочка, если и выживет, с большой вероятностью окажется тяжелым инвалидом. А как мы будем растить такого ребенка? Что дадим ей? В один из дней я подписала отказ.

***

— Руки просто отваливаются, вы даже не представляйте, девчонки, сколько я сегодня мотков ниток потратила! — крикнула Людка, закрывая дверь швейной фабрики.

— Точно в разы меньше, чем я — отозвалась Лена и взяла меня под руку.

Мои коллеги — они же мои подруги, были уже молодыми семейными девчонками, у каждой по ребёнку, а я до сих пор не удосужилась даже мужем обзавестись. Да какой тут муж, если после работы у швейных станков хватает силы доползти до дома и плюхнуться на кровать? Пожалуй, это не про меня. Про меня — это лёгкая свободная жизнь без обязательств, иначе точно с катушек съеду.

— Нинка, у тебя шнурки развязались, давай завязывай, иначе грохнешься и нас за собой потянешь, — сказали девчонки, которые обхватили меня с двух сторон.

Я остановилась и нагнулась завязать шнурки, как услышала прокуренный голос молодого парня:

— Эй, тебе помочь? — сказал он и положил свою ладонь на мою спину. Тут я поняла, что не зря в детдоме училась борьбе и в ту же секунду свернула ему руку, удивив его по полной программе.

— Ты что делаешь, сумасшедшая, я просто спросить!

— Спросить что? Прикурить не найдется, зарядка у телефона села, магазин за углом. Что-то еще, пупсик, или можно уже отпускать?

— Отпусти, сумасшедшая!

— Будем считать, что я тебя здесь не видела, иначе повторю отработку приёма на тебе.

— А ты ничего такая, может погуляем как-нибудь?

— Меня зовут Нина. Это всё, что тебе нужно знать. Захочешь как-то со мной поговорить — найдёшь сам без всяких подсказок, а пока беги, куда ноги глядят, пока я добрая.

— Ишь какая, да больно надо! Пошла ты!

— Нинка, а Нинка! Хватит с парнями знакомиться, мы замёрзли ждать тебя!

— Могли бы за меня и заступиться, мало ли, насильник какой, — подбегая к девчонкам, пробурчала я.

— Какой насильник? — удивилась Людка — Он такой красивый и с виду добрый, что мешать не хотелось. Присмотрись.

— Да ну его. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

***