Бесплатный фрагмент - Пластика

Кристин Эванс
Пластика

Глава 1: Идеальное отражение?

Звук хрустальных бокалов сливался в единый, мелодичный перезвон, символизирующий успех. Воздух в лофте одной из самых модных московских галерей был густым и сладким от запаха дорогого парфюма, шампанского и всеобщего возбуждения. Светлана стояла в центре этого бурильного водоворота, улыбаясь, кивая, принимая поздравления. Еще бы: она, Светлана Орлова, блестящий литературный агент, только что заключила контракт на семь цифр для своего молодого протеже, превратив его дебютный роман из сырой рукописи в объект торговой войны между крупнейшими издательствами.

— Света, это феноменально! — Симона, владелица галереи, воздушно поцеловала ее в щеку, оставив след прохлады и аромата сандала. — Ты настоящая волшебница. Этот мальчик вчера был никем, а сегодня ты сделала его звездой.

— Он сам сделал себя звездой, Симона, — мягко парировала Светлана, привыкшая к лести и умевшая ее изящно отклонять. — Я лишь немного помогла миру его разглядеть.

Ее голос звучал спокойно и уверенно, ровно так, как и должно звучать у женщины, держащей в руках нити таких событий. На ней было простое, но безупречно скроенное черное платье, которое подчеркивало стройную фигуру. Вьющиеся каштановые волосы были убраны в небрежный, но идеально выверенный узел, из которого живописно выбивались несколько прядей. Вся она была образцом собранности, успеха и недосягаемой элегантности. Со стороны.

Внутри все было иначе. Каждый смех, отдававшийся в ушах неестественным эхом, каждое рукопожатие, каждый встреченный взгляд — все это Светлана пропускала через плотный внутренний фильтр собственной неуверенности. Ее ум, отточенный на выигрыше сложнейших переговоров, сейчас работал против нее, считывая малейшие нюансы поведения окружающих и трактуя их исключительно в негативном ключе. Вот группа мужчин у бара глядя в ее сторону и улыбнулись. Не потому, что она только что блестяще провела презентацию, а потому что один из них, наверное, заметил это. Вот женщина, поправляя макияж у компактного зеркальца, на мгновение задержала на ней взгляд. Не из-за восхищения стилем, а чтобы оценить и мысленно покритиковать эту черту ее лица.

Она ловила эти взгляды, как ловят зараженный вирус, и каждый из них незаметно, но, верно, приближал ее к тому состоянию, которое она так тщательно скрывала годами — к состоянию той самой девочки-подростка из провинциального городка, которую дразнили «горбоносиком» и «птицеедом».

Чтобы отвлечься, она нашла глазами в толпе Дениса. Он стоял немного в стороне, у огромного панорамного окна, за которым вечерний Москва-сити пылал миллионами огней. Он смотрел на нее, и в его глазах читалась такая безграничная, почти отеческая нежность и гордость, что у Светланы на мгновение перехватило дыхание. Денис. Ее якорь, ее тихая гавань. Он не любил эти шумные тусовки, предпочитая им тишину своей мастерской, где пахло деревом и лаком, где он создавал свои удивительные, живые скульптуры. Но он всегда приходил на ее мероприятия, чтобы поддержать ее. Поймав ее взгляд, он поднял бокал и едва заметно улыбнулся. Она ответила ему тем же, чувствуя, как на миг отступает назойливая тревога.

К ней подошел ее автор, сияющий, пьяный от внезапно свалившейся на него славы.

— Света, я не знаю, как вас благодарить! — воскликнул он, обнимая ее. — Вы… вы просто гений!

— Спасибо, Леша, — она освободилась из его объятий, похлопав по плечу. — Но помни, гений — это ты. А я всего лишь твой скромный трудолюбивый агент. Теперь твоя очередь не ударить в грязь лицом и написать следующий бестселлер.

Она говорила правильные, ободряющие слова, вела себя как идеальная, собранная профессионалка, но ее взгляд уже искал спасения. Ей нужно было на минуту сбежать, перевести дух, остаться наедине с собой и убедиться, что все еще… под контролем.

— Простите, мне нужно сделать срочный звонок, — соврала она Симе и Леше и, извиняющимся жестом пробираясь через толпу, направилась в сторону дальнего балкона.

Балкон оказался пустым. Свежий осенний воздух пах дымом и холодом, резко контрастируя с удушающей атмосферой внутри. Светлана облокотилась на перила, закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь загнать обратно поднимающуюся к горлу тошноту тревоги. «Соберись, — сурово приказала она себе. — Ты не та девочка. Ты здесь хозяйка положения. Ты только что выиграла. Все хорошо. Все абсолютно хорошо».

Она открыла глаза и инстинктивно повернулась к стеклянной двери, ведущей обратно в галерею. Ночью затонированное стекло превратилось в идеальное, хоть и немного затемненное зеркало.

И она увидела ее.

Не Светлану Орлову, успешную женщину в черном платье с бокалом шампанского. Она увидела девочку. Ту самую. С большими, слишком серьезными для ее возраста глазами, в которых застыл вечный вопрос: «Ну что со мной не так?». Светлана медленно выпрямилась, не в силах оторвать взгляд от своего отражения.

Ее пальцы сами собой, почти против ее воли, потянулись к лицу. Они коснулись не идеального макияжа, не гладкой кожи щек. Они привычным, выстраданным за годы жестом поднялись к переносице и легонько провели по знакомому, ненавистному изгибу. По той самой горбинке, которую она мысленно называла своим «проклятием рода».

Шум вечеринки стих, превратившись в глухой, далекий гул. Исчезли огни Москва-сити, исчезли Симона, Леша, даже Денис. Осталась только она и ее отражение. Двадцать лет назад.

Лето. Дача. Ей двенадцать. Она сидит на ступеньках крыльца и читает книгу, погрузившись в мир приключений. Мимо проходят старшие мальчишки из соседних домов.

— Смотри, Горбуша за своим сокровищем следит, — громко говорит один из них, Коля, самый старший и самый гадкий.

Она делает вид, что не слышит, щеки пылают.

— Эй, Птицеед! — не унимается он. — У тебя в кого такой нос? В папу альпиниста или в маму горнолыжницу?

Хохот. Ее глаза наполняются предательскими слезами. Она вскакивает и бежит в дом, спотыкаясь о ступеньку, и слышит вдогонку:

— И ноги кривые! Курица вообще!

Она запирается в ванной, залезает в пустую чугунную ванну и рыдает, глядя на свое заплаканное, некрасивое, как ей кажется, отражение в блестящем смесителе. Она ненавидит его. Ненавидит свой нос, свои веснушки, свои тонкие как спички ноги. Она ненавидит саму себя.

Воспоминание ударило с такой силой, что Светлана физически отшатнулась от стеклянной двери. Сердце бешено колотилось в груди. Она сжала холодные перила балкона, пытаясь устоять на ногах. Прошло двадцать лет. Она жила в самой дорогой столице мира, ее любил прекрасный мужчина, ее имя уважали в профессиональных кругах. Она могла позволить себе платья от кутюр и отпуск на Мальдивах. Но стоило ей лишь на секунду ослабить контроль, и эта девочка из прошлого, вся в синяках от собственной неуверенности, тут же прорывалась наружу, сметая все, чего ей удалось достичь.

Она снова посмотрела на свое отражение. Теперь она видела и успешную женщину, и испуганного ребенка одновременно. У женщины были деньги, статус, власть. Но у ребенка была власть другого рода — власть памяти, власти над душой.

— Свет? Ты здесь? Все в порядке? — из двери выглянул Денис. Его лицо выражало легкую тревогу. — Ты так давно. Замерзла совсем.

Он вышел на балкон и, не дожидаясь ответа, снял свой пиджак из мягкой твидовой ткани и набросил ей на плечи. От пиджака пахло им — деревом, лаком, его теплом. Это был запах дома, безопасности, настоящей, не показной любви.

— Я в порядке, — голос ее прозвучал хрипло, и она прочистила горло. — Просто немного… закружилась голова от всего этого шума.

Денис внимательно посмотрел на нее. Он видел больше, чем другие. Он всегда видел.

— Пошли домой, — мягко сказал он. — Главное уже свершилось. Ты победила. Можно и честь знать.

Он обнял ее за плечи, и она прижалась к нему, жадно впитывая его тепло и спокойствие.

— Еще чуть-чуть, — шепнула она. — Мне нужно еще попрощаться.

— Хорошо, — он не стал настаивать. — Я подожду тебя внутри.

Когда он ушел, Светлана снова осталась одна. Но теперь его пиджак на ее плечах был как защитный кокон. Она сделала последнюю попытку посмотреть на свое отражение как победительница. Как Светлана Орлова.

Но тень девочки с дачи не исчезала. Она пряталась в глазах, в легкой дрожи губ, в том самом, знакомом до боли изгибе носа.

Она медленно повернулась спиной к зеркалу, к вечеринке, к своему успеху. Она смотрела на огни ночного мегаполиса, этого холодного, бездушного города, который мог дать ей все, кроме одного — избавления от самой себя.

И в тот самый момент, глядя на бесконечную, равнодушную красоту ночной Москвы, где каждый огонек был чьей-то отдельной, возможно, такой же запутанной жизнью, Светлана приняла решение. Тихое, четкое, выстраданное годами решение.

Оно пришло не как озарение, а как единственно возможный логический вывод из всей ее жизни. Как ключ, который, наконец, должен был открыть дверь и выпустить на свободу ту самую девочку, позволить ей, наконец, вырасти.

Она больше не будет это скрывать. Не будет это компенсировать успехом, деньгами, умом или любовью Дениса. Она это исправит.

Она пойдет к пластическому хирургу и избавится от своего носа. Раз и навсегда.

И только тогда, возможно, она наконец-то станет счастливой. Или, по крайней мере, перестанет чувствовать себя уродливым подростком на взрослой вечеринке.

Она сбросила пиджак с плеч, выпрямила спину и с новым, ледяным спокойствием вошла обратно в шум и свет галереи. Ее ждал Денис. Ее ждала жизнь. Но теперь у нее была тайна. И цель.

Глава 2: Призрак из школьного альбома

Тишина в их квартире после шумной вечеринки была густой, почти звенящей. Она давила на барабанные перепонки, как перепады давления в самолете. Денис, скинув туфли и расстегнув воротник рубашки, сразу прошел на кухню, чтобы поставить чайник. Его движения были спокойными, размеренными, ритуал создания уюта после внешней суеты. Светлана же стояла посреди гостиной, все еще в своем элегантном черном платье, словно застывшая восковая фигура. Шум галереи еще звучал в ее ушах, смешиваясь с навязчивым эхом собственных тревожных мыслей.

Пиджак Дениса все еще лежал на спинке кресла, и она машинально потянулась к нему, снова накинула на плечи, ища утешения в знакомом запахе. Но сегодня даже он не помогал. Решение, принятое на балконе, жгло ее изнутри, как раскаленный уголек. Оно было одновременно пугающим и освобождающим. Теперь нужно было всего лишь сделать первый шаг. Но прежде — окончательно убедить себя в его правоте. Подтвердить свою боль, разбередить старые раны, чтобы оправдать необходимость будущей операции.

— Чай с мятой? — из кухни донесся голос Дениса. — Или, может, ромашку? Ты вроде говорила, что голова болит.

— Мяту, — автоматически ответила она. Ее взгляд упал на старую, покрытую патиной времени латунную шкатулку на книжной полке. В ней хранилось то, чего она годами избегала. Ее прошлое. Фотографии, письма, несколько безделушек. Шкатулка была своего рода ковчегом, в котором она заточила своих демонов, надеясь, что они уснут навеки.

Сердце учащенно забилось. Рука сама потянулась к шкатулке. Это было самобичевание, мазохизм, но она не могла остановиться. Ей нужно было посмотреть. Увидеть это снова. Ощутить всю глубину былой боли, чтобы нынешняя, приглушенная и взрослая, показалась достаточным основанием для такого радикального шага.

Она сняла шкатулку с полки. Пыль легла на ее пальцы тонким серым налетом забвения. Она откинула крышку. Пахло старыми чернилами, засохшим клеем и временем.

На самом верху лежал он. Тот самый школьный альбом. Темно-синий, с тиснеными золотом цифрами «1998—2002» — годы ее старших классов. Она почти не помнила, как он оказался у нее. Казалось, она оставила все это там, в своем провинциальном городке, вместе с формой на выпускном и слезами первого несчастливого романа.

Она взяла тяжелый альбом дрожащими руками и опустилась с ним в кресло, укутавшись в пиджак, как в кокон.

— Чай готов, — Денис вышел из кухни с двумя горячими кружками в руках. Увидев ее, с альбомом на коленях, он остановился. Его лицо выразило легкое удивление. — О, это что за раритет? Не помню, чтобы ты перебирала старые фото.

— Ностальгия, — соврала она, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла кривой и напряженной.

Денис поставил кружки на стол и присел на подлокотник кресла, заглядывая ей через плечо.

— Давно не открывала? Давай посмотрим, какая ты была в шестнадцать. Наверное, милая косичка, бантики и все дела.

Он говорил легко, не подозревая, что приближается к минному полю. Светлана молча открыла альбом. Первые страницы — общие фото класса. Море молодых, задорных, немного глупых лиц. Она скользнула взглядом по ним, почти не узнавая. Потом ее палец медленно пополз вниз, к строчке, где стояла она.

И вот она.

Светлана Орлова. 16 лет.

Она смотрела на себя, и по телу пробежала волна леденящего холма. Девочка на фото не улыбалась. Она смотрела в объектив с вызовом и одновременно со страхом, словно ожидая, что ее сейчас обидят. Ее волосы были убраны в тугой, нелепый хвост, что только сильнее обнажало лицо. А на лице этом… на лице этом был тот самый нос. Ее личное проклятие. Не уродливый, не кривой, просто… не такой. С горбинкой. Непокорный, выступающий, притягивающий к себе взгляд, как магнит. Ей в шестнадцать казалось, что это единственное, что видят в ней люди.

— О, Боже, — тихо, с неподдельной нежностью рассмеялся Денис. — Какая же ты была серьезная! Настоящий маленький профессор. И смотри, какая челка была модная! И эти веснушки!

Он видел милую, немного угрюмую девочку. Он не видел главного. Он не видел этого.

Но Светлана уже не слышала его. Она провалилась в черную дыру воспоминаний. Альбом перестал быть книгой с фотографиями. Он стал порталом.

Она стоит в школьном коридоре, прижавшись спиной к холодным кафельным стенам, стараясь быть как можно незаметнее. Она только что получила назад контрольную по алгебре — жирная красная четверка. Она знала материал на пять, но нервничала, сделала глупую ошибку. Рядом группка одноклассников, ее ровесников, но казавшихся гораздо старше и увереннее, обсуждает предстоящие выходные. В центре — Коля Семенов, король их микрорайона, заводила и главный задира. Его взгляд скользит по ней, оценивающий, насмешливый.

— Орлова, чего приуныла? — кричит он через весь коридор. — Опять на свою горку залезать собралась? Снег уже сошел!

Хохот. Девочка из его компании, Алина, которую Светлана тихо и безнадёжно ненавидела за ее идеальную прямую спинку и вздернутый носик, фыркает:

— Не трогай ее, Коля. Она же умная. Она нам еще на экзаменах поможет. За это можно и нос простить.

Слова обжигают, как кипяток. Умная. Это было самое страшное оскорбление в ее устах. Это означало — некрасивая. Неинтересная. Не такая. Светлана сжимает тетради в белых от напряжения пальцах и пытается пройти мимо, уйти, исчезнуть. Но Коля не унимается.

— Да ладно, я добрый. Светка, слушай, — он делает вид, что задумался. — А если ты такая умная, скажи: если с горки съехать на своем носу, это считается санками или уже транспортом?

Смех становится оглушительным. Кто-то хлопает Колю по плечу, восхищаясь его «остроумием». Светлана чувствует, как по щекам ползут предательские горячие слезы. Она резко разворачивается и бежит, не видя пути, спотыкаясь о чьи-то портфели, слыша вдогонку их хохот. Она забивается в самый дальний туалет, в кабинку, щелкает замком и, прижавшись лбом к холодной перегородке, рыдает, беззвучно, исступленно, кусая собственный кулак, чтобы не кричать от стыда и унижения.

— Свет? Милая, ты плачешь?

Голос Дениса прозвучал совсем рядом, испуганно и растерянно. Его рука легла на ее плечо.

Светлана вздрогнула и отшатнулась, как от прикосновения раскаленного железа. Она провела ладонью по щеке — она была мокрой от слез. Она даже не заметила, когда начала плакать.

— Нет… нет, все хорошо, — она попыталась отстраниться, резко захлопнув альбом, словно желая запереть призраков внутри. — Просто… ностальгия, ты же сам сказал. Глупости.

Но Денис не отступал. Он присел перед креслом на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне, и взял ее холодные руки в свои теплые, шершавые от работы с деревом ладони.

— Света, что случилось? Это же просто старые фотографии. Что там могло быть такого?

Он не понимал. Он смотрел на ее шестнадцатилетнее лицо и видел милую девочку. Он не видел агонии, которая разворачивалась за этим снимком. Он не слышал эха тех насмешек. Для него школьные годы были если не беззаботными, то уж точно не травмирующими. Он не мог понять, что для нее эта фотография была не памятью, а свидетельством преступления. Преступления против ее собственной самооценки.

— Просто… тяжелые времена тогда были, — выдохнула она, отводя взгляд. Ей было стыдно. Стыдно за эти слезы, за свою слабость, за эту старую, не заживающую боль, которая казалась такой нелепой и мелкой со стороны. — Подростковый возраст, сама знаешь… комплексы, все дела.

— Комплексы? — Денис мягко улыбнулся, пытаясь ее подбодрить. Он провел большим пальцем по ее костяшкам. — Да у тебя их быть не могло. Ты всегда была красавицей. Смотри, какие глаза умные, какое лицо выразительное.

Он снова это сказал. «Умная». Пусть и с нежностью, но это слово сработало как спусковой крючок. Оно не утешило, а лишь сильнее загнало ее вглубь себя. Он не видел того, что видела она. Он не видел проблемы. А значит, он не мог быть ее союзником в решении этой проблемы.

Она медленно высвободила свои руки из его.

— Я устала, Денис. Пойду, приму душ.

Она встала, сбросила пиджак и, не глядя на него, пошла в спальню, оставив его сидеть на полу перед открытым альбомом, полным недоумения и тихой тревоги.

В ванной она заперлась на ключ, включила воду и дала себе наконец расплакаться. Тихими, надрывными, беззвучными рыданиями, которые выливаются годами копившегося стыда. Она плакала о той девочке, которой было так больно. Она плакала от ярости на тех, кто ее обижал. Но больше всего она плакала от осознания того, что эта боль жива. Она не умерла, не рассосалась с годами, не была исцелена любовью Дениса или профессиональными успехами. Она просто пряталась, как спящий вирус, и ждала своего часа.

Она подошла к зеркалу, запотевшему от пара. Ладонью она растерла влагу, чтобы увидеть свое отражение. Лицо взрослой женщины, заплаканное, с размазанной тушью. И снова ее пальцы, предательские, сами потянулись к переносице. К этому вечному, неистребимому напоминанию.

Она смотрела на себя и видела не успешную Светлану, а ту самую Светку-горбуну, Светку-птицееда. И та, шестнадцатилетняя, с вызовом смотрела на нее из зазеркалья, словно говоря: «Ну что? Смогла от меня убежать?».

«Нет, — мысленно ответила она. — Но я сейчас все исправлю. Я тебя уничтожу».

Она вытерла лицо, сняла макияж, принимала душ, но ощущение скверны не проходило. Она вернулась в гостиную. Денис уже убрал альбом и пил свой остывший чай, глядя в окно. Он обернулся на ее шаги.

— Извини, — тихо сказала она.

— Не за что, — он ответил так же тихо. — Хочешь поговорить?

— Нет. Просто… мне нужно одной разобраться с некоторыми вещами. В прошлом.

Он кивнул, не настаивая. Он уважал ее границы, ее молчание. И в этот момент это ее почти бесило. Ей хотелось, чтобы он закричал, потребовал объяснений, вытащил эту занозу наружу. Но он просто молчал, давая ей возможность, которую она сейчас так отчаянно хотела заполнить чем-то другим.

— Я, пожалуй, лягу, — сказала она. — Совсем разбилась.

— Иди. Я еще посижу.

Она пошла в спальню и прикрыла за собой дверь. Она не легла спать. Она села за свой туалетный столик, включила лампу и открыла ноутбук. Ее пальцы, холодные и влажные, побежали по клавиатуре, выстукивая в поисковой строке единственный, мучивший ее все эти годы вопрос.

«Пластика носа. Ринопластика. Москва».

На экране вспыхнули десятки сайтов частных клиник, галереи «до и после», улыбающиеся лица хирургов, обещающих новую жизнь. Она кликала на одну ссылку за другой, с жадностью и отвращением рассматривая фотографии. Вот женщина ее возраста до операции — неуверенная, с крупным носом. И после — сияющая, с аккуратным, маленьким носиком. Совершенно другая. Счастливая.

Светлана снова посмотрела в зеркало, сравнивая свое отражение с фотографиями на экране. Да, ее нос был не таким большим, как у некоторых «до». Но он был… ее. И в этом была вся проблема.

Она нашла сайт одной из самых дорогих и известных клиник — «Эстетикус». Лоск, блеск, уверенность. И главный хирург — доктор Арсений Владимирович Игнатов. Ирония судьбы — однофамилец. Он смотрел с экрана холодными, но проницательными голубовато-серыми глазами. Взгляд человека, который не видит лиц, а видит анатомию, каркас, материал для работы. В его взгляде не было осуждения или восхищения. Был лишь расчет. И это удивительно успокаивало.

Она задержалась на его странице. Отзывы, дипломы, безупречный английский. Цены, от которых захватывало дух. Но это ее не остановило. Деньги у нее были. Теперь дело было за малым — набраться смелости.

Она взяла свой телефон, долго смотрела на номер клиники, указанный на сайте. Ее палец замер над кнопкой вызова. Сердце бешено колотилось, в горле пересохло. Она представила голос секретаря, вежливый и безличный: «Клиника „Эстетикус“, здравствуйте!».

Она не смогла. Не сейчас. Она отложила телефон. Но альбом был открыт. Рана — разбережена. Дверь в прошлое — распахнута настежь.

Она закрыла ноутбук, выключила свет и легла в постель, глядя в потолок. Рядом похрапывал Денис, спокойный и безмятежный в своем неведении. Она же лежала и чувствовала, как по щеке снова скатывается предательская слеза. Не от боли, а от ясности.

Решение, принятое на балконе, больше не было порывом. Оно было неизбежностью. Железной необходимостью. Она сделает это. Не для Дениса. Не для коллег. Не для того, чтобы понравиться незнакомцам в метро. Она сделает это для той шестнадцатилетней девочки, которая до сих пор плакала в школьном туалете. Чтобы та наконец замолчала. Чтобы та наконец оставила ее в покое.

И пусть это будет ее самой большой тайной. Ее крестовым походом. Ее войной за собственное отражение.

Глава 3: Мужчина, который любил ее такой

Утро после вечеринки было хрустальным и ясным. Осеннее солнце, еще по-летнему яркое, но уже лишенное жара, заливало светом их просторную гостиную, играя бликами на полированных полах и темном дереве мебели. Денис всегда любил это время суток — тихое, предвещающее новый день, полное безмятежности и покоя.

Он уже был на ногах. Пока Светлана спала, он успел сбегать в булочную за свежими круассанами и ароматным, дымящимся кофе в термосе. Теперь он расставлял на низком столе у дивана чашки, клал на тарелки еще теплую выпечку, наливал в вазочку любимое Светино варенье из инжира. Это был их маленький воскресный ритуал. Мирный, предсказуемый, уютный.

Он слышал, как в спальне зашуршала вода — Светлана приняла душ. Он ждал, что она выйдет сонная, умиротворенная, может быть, даже немного смущенная после вчерашних слез. Он приготовил ей теплую, обнимающую улыбку. Он не собирался расспрашивать. Он просто хотел быть рядом. Дать ей понять, что все в порядке, что он здесь, что он ее любит, несмотря ни на какие призраки из прошлого.

Дверь открылась, и она вышла. И его сердце, всегда такое надежное и спокойное в ее присутствии, дрогнуло от внезапной, острой боли. Она была не сонной и не умиротворенной. Она была… собранной. Слишком собранной. Ее поза была прямой, почти одеревеневшей, а во взгляде, который она едва задержала на нем, читалась какая-то отстраненная решимость. Она была похожа на солдата, готовящегося к бою.

— Доброе утро, — ее голос прозвучал немного сипло от сна, но в нем не было привычной мягкости.

— Доброе, красавица, — он пошел к ней, чтобы обнять, но она машинально уклонилась, сделав вид, что поправляет пояс на своем шелковом халате.

— Пахнет кофе. Спасибо.

Она прошла к дивану, села, поджав под себя ноги, и взяла чашку. Ее движения были резкими, угловатыми. Денис почувствовал, как между ними снова натянулась невидимая струна непонимания. Он сел рядом, но не слишком близко, давая ей пространство.

— Как спалось? — спросил он, наливая ей кофе.

— Нормально, — она ответила односложно, уставившись в окно на золотящиеся на солнце кроны лип.

— Смотри, какое солнце. Можно будет потом в парк сходить, — предложил он, пытаясь вернуть все в привычное, мирное русло. — Воздухом подышать. Отвлечешься.

Она лишь кивнула, отломив крошечный кусочек круассана, но так и не съев его. Молчание затягивалось, становясь тягостным. Денис чувствовал, что должен что-то сказать, сделать, разрушить эту стену. Он вспомнил вчерашние слезы, альбом, ее дрожащие плечи.

— Свет… о вчерашнем… — начал он осторожно. — Не хочешь поговорить? Может, станет легче.

Она медленно повернула к нему голову. В ее глазах он увидел не боль, а что-то другое. Непроницаемую, холодную пелену.

— О чем говорить, Денис? О том, что меня дразнили в школе? Это банально и глупо. У каждого были свои тараканы.

— Но они явно до сих пор тебя беспокоят, — мягко настаивал он. — Если что-то болит, об этом нужно говорить. Особенно с самым близким человеком.

Она резко, почти раздраженно, отставила чашку.

— Ты прав. Это болит. И ты знаешь, что болит? То, что все это длится до сих пор. Что я, взрослая, якобы умная женщина, позволяю каким-то давним дурацким насмешкам портить мне жизнь. Вот что по-настоящему унизительно.

Она встала и отошла к окну, спиной к нему. Денис видел, как напряжены ее плечи под тонким шелком.

— Света, милая, — он подошел сзади и, на этот раз не давая ей увернуться, обнял ее, прижался губами к ее мокрым от недавнего душа волосам. — Да всем на все наплевать. Ты прекрасна. Ты умна, талантлива, ты… ты вся такая идеальная. И для меня… — он замолчал на секунду, выбирая слова, которые могли бы до нее достучаться. — Для меня в тебе все совершенно.

Он почувствовал, как она замерла в его объятиях. Он повернул ее к себе, заглянул в глаза, полные непролитых слез и какой-то странной, непонятной ему тоски. Он наклонился и нежно, почти благоговейно, поцеловал ее. Сначала в губы, потом в щеки, в веки, а затем его губы опустились ниже и коснулись того самого места — переносицы, легкой, едва заметной горбинки, которая, как он теперь понимал, и была источником всей ее боли.

— Вот видишь, — прошептал он, целуя ее снова и снова, — твоя изюминка. Самая любимая.

И в этот самый момент, в эту самую секунду, когда его губы касались ее кожи с такой нежностью и обожанием, он почувствовал, как она вся резко, до боли, напряглась. Не от наслаждения, а от чего-то другого. От отторжения. Она не расслабилась в его объятиях, не ответила на ласку, а, наоборот, стала жесткой, как камень.

Она отстранилась. Ее глаза, еще секунду назад наполненные тоской, теперь смотрели на него с чем-то похожим на… разочарование. Нет, не так. С жалостью. С жалостью к нему за то, что он «просто не понимает».

— Ты не понимаешь, — тихо сказала она, и эти слова прозвучали как приговор. Как непреодолимая пропасть между ними.

— Что я не понимаю? — искренне удивился он, все еще пытаясь удержать ее руки. — Я понимаю, что ты самая красивая женщина на свете. Для меня. Разве этого мало?

Она медленно, с какой-то бесконечной усталостью, покачала головой.

— Это не про тебя, Денис. Поверь. Это вообще не про тебя. Это про меня. Ты любишь меня, и поэтому ты слеп. Ты не видишь того, что вижу я. Ты не чувствуешь того, что чувствую я, каждый раз, ловя свое отражение в витрине или на экране выключенного телефона. Для тебя это «изюминка». Для меня же это… клеймо. Напоминание. Постоянный шепот из прошлого, который говорит мне, что я не такая. Что я недоделанная. Ущербная.

Он смотрел на нее, и его сердце разрывалось от беспомощности. Он видел ее боль, он верил в ее искренность, но он не мог проникнуть в самую суть этого чувства. Для него ее нос был частью ее. Частью того целого, в которое он влюбился без памяти. Он любил каждую ее черточку, каждую веснушку, каждый изгиб. И то, что она ненавидела в себе то, что он так обожал, было для него мучительной загадкой.

— Но, Света… — он пытался найти слова, любые слова, которые могли бы исцелить эту рану. — Это же часть твоей истории. Твоего лица. Без этого это была бы уже не ты.

Она горько усмехнулась.

— Вот именно. Я и хочу перестать быть той, кем была. Я хочу наконец-то стать собой. Настоящей. Свободной.

Она снова отвернулась к окну. Солнце освещало ее профиль, и Денис с болью в душе смотрел на ту самую линию, которая вызывала в ней такую ненависть. Он видел лишь красоту. Силу. Характер. Он видел женщину, которую любил.

— Я не знаю, что сказать, — честно признался он, опуская руки. — Я не знаю, как тебе помочь. Я могу только повторять, что люблю тебя. Любую. Всю. И ту, что с бантиками в шестнадцать, и ту, что сейчас стоит вот здесь и разговаривает со мной на непонятном мне языке.

Она обернулась. В ее глазах была уже не жалость, а какая-то новая, отчаянная нежность.

— Ты и так помогаешь. Ты просто… будь рядом. И не спрашивай ни о чем. Ладно?

Она подошла, и сама обняла его, прижалась к его груди, как бы ища защиты от самой себя. Он обнял ее, чувствуя, как хрупко и беззащитно ее тело. Он целовал ее макушку, шептал слова утешения, но в душе у него было тревожно и пусто. Он чувствовал, что теряет ее. Не физически, а как-то иначе. Что она уходит в какую-то темную глубину, куда ему путь заказан. Что ее боль возводит между ними невидимую, но прочную стену.

Они доели завтрак почти молча. Потом Светлана сказала, что ей нужно поработать, и ушла в кабинет. Денис остался один. Он убрал со стола, помыл посуду, делая привычные движения на автомате. Его мысли были далеко.

Он вспоминал их первую встречу. Вернисаж молодого скульптора, его коллеги. Она стояла у одной из его работ, не самой удачной, на его взгляд, и говорила что-то своему спутнику. И он услышал обрывок фразы: «…не хватает смелости в линиях, видите? Он боится собственной идеи». И он поразился точности ее замечания. Потом они разговорились. Он смотрел на нее, на ее оживленное, умное лицо, на эти лучистые глаза, на упрямый подбородок, на ту самую горбинку, которая придавала ее лицу необыкновенную выразительность, и думал, что никогда не видел никого прекраснее. Он влюбился сразу, безоглядно, навсегда.

И теперь эта самая черта, которую он боготворил, грозила разрушить все, что у них было. Не сама черта, а ее восприятие. Его любви, его обожания оказалось недостаточно. Его уверений в ее совершенстве было мало. Ей нужно было что-то еще. Что-то, чего он дать не мог.

Он подошел к закрытой двери кабинета. Прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Не было слышно щелчка клавиатуры. Она не работала. Она просто сидела там. Одна. Со своими демонами.

Он поднял руку, чтобы постучать, чтобы войти, чтобы снова попытаться до нее достучаться, убедить, умолять… но опустил ее. Она просила не спрашивать. Она просила просто быть рядом. Значит, так тому и быть.

Он пошел в свою мастерскую, что располагалась в дальней комнате. Здесь пахло деревом, воском, творчеством. Здесь был его мир. Понятный, простой, поддающийся его воле. Он подошел к незаконченной скульптуре — он вырезал из цельного куска ореха фигуру танцующей женщины. Пока это были лишь намеки на формы, абрис движения. Но в нем уже угадывалась грация и сила.

Он взял в руки стамеску, провел пальцами по шершавой, еще не обработанной поверхности. И вдруг с ужасной, пронзительной ясностью понял, кого он пытается изваять. Это была она. Светлана. В ее самом сокровенном, самом истинном проявлении. Та, какой он ее видел.

И теперь ему стало страшно. Страшно, что та женщина, которую он видит и любит, и та, что живет внутри Светланы и которую она ненавидит, — разные люди. И он не знал, сможет ли он полюбить ту, что может выйти из-под скальпеля хирурга. Не физически, а внутренне. Не изменится ли что-то в самой ее сути, в ее душе, если она насильно изменит свою оболочку?

Он с силой сжал стамеску в руке. Холод металла успокаивал. Он должен верить. Верить в нее. В их любовь. Довериться ей и ее выбору, даже если он его не понимает. Просто быть рядом. Как она и просила.

Но в глубине души, в самом потаенном ее уголке, жил холодный, цепкий страх. Страх того, что, изменив свое лицо, она навсегда изменит и что-то между ними. И что его любви может не хватить, чтобы принять эту новую, незнакомую женщину. Ту, что больше не будет носить его любимую «изюминку». Ту, что, как ему казалось, пыталась уничтожить часть самой себя. А вместе с ней — и часть его любви.

Он так и не тронул стамеской дерево. Он просто сидел в своем кресле, смотрел на незаконченную скульптуру и слушал тишину квартиры, разбитую на две части: его тихую, тревожную мастерскую и ее гробовое молчание за дверью кабинета. И между этими двумя мирами зияла пропасть, которую пока что не мог заполнить ни один мост. Даже мост из самой сильной любви.

Глава 4: Точка кипения

Неделя, последовавшая за вечеринкой и ночным бдением над школьным альбомом, растянулась в бесконечную череду серых, напряженных дней. Светлана функционировала на автопилоте. Она отвечала на звонки, проводила встречи, правила контракты, но ее мысли были где-то далеко, в параллельной реальности, где существовали только клиники, сайты хирургов и галереи «до и после». Она ловила себя на том, что по многу раз перечитывает одни и те же абзацы в документах, не в силах вникнуть в смысл. Ее обычно безупречная концентрация дала сбой.

Денис чувствовал это напряжение и старался ее не тревожить. Он был тише воды, ниже травы. Готовил ее любимые блюда, молча держал за руку, когда они смотрели фильмы, не задавал вопросов. Его забота была щитом, который он пытался поставить между ней и ее демонами. Но Светлана чувствовала эту заботу как давление. Каждое его ласковое прикосновение, каждый понимающий взгляд были для нее безмолвным укором и напоминанием: «Я люблю тебя такой, зачем что-то менять?». Его любовь, такая искренняя и всеобъемлющая, стала еще одним камнем на ее пути к заветному решению, еще одним доказательством того, что ее боль невидима и непонятна никому, даже самому близкому человеку.

А боль эта, разбуженная вскрытием старой раны, теперь жила своей жизнью, подпитываясь каждым мельчайшим событием дня. Казалось, сама вселенная ополчилась на нее, подкидывая все новые и новые подтверждения ее несовершенства.

Утро среды началось с дождя. Холодного, противного, мелкого, затянувшего небо грязно-серой пеленой. Такси, как назло, не было, и пришлось спускаться в метро. Давка в вагоне была адской. Люди, раздраженные погодой и необходимостью куда-то ехать, злые, мокрые, толкались и шипели друг на друга.

Светлана вжалась в угол, стараясь занять как можно меньше места. Она уткнулась в телефон, делая вид, что читает что-то важное, лишь бы избежать случайных взглядов. Но избежать не удалось. Прямо перед ней, на сиденье, сидел молодой парень, лет двадцати, в наушниках. Его взгляд, рассеянный и незаинтересованный, скользнул по ней, по ее лицу, и вдруг… задержался. Не на глазах, не на губах. А именно там. На переносице. Его брови едва заметно поползли вверх, в глазах мелькнуло что-то… не то чтобы осуждение, нет. Скорее, мимолетное, мгновенное любопытство. Легкий, почти незаметный интерес анатома к нестандартной детали.

Для любого другого человека этот взгляд ничего бы не значил. Парень, скорее всего, просто задумался о своем, и его глаза сами на чем-то сфокусировались. Но для Светланы, с ее раскаленной до предела психикой, этот взгляд стал приговором. Он был как луч лазера, прожигающий ее насквозь. Ей показалось, что все в вагоне уставились на нее, на ее уродство, шепчутся, показывают пальцем. У нее перехватило дыхание, в глазах потемнело. Она сжалась еще сильнее, чувствуя, как по спине бегут мурашки стыда и унижения.

На следующей же станции она выскочила из вагона, не в силах вынести этого больше. Она поднялась на улицу и, не обращая внимания на дождь, пошла пешком, тяжело дыша, пытаясь загнать обратно подступающий к горлу ком паники. «Это паранойя, — пыталась уговорить себя она. — Ему просто некуда было смотреть. Он ничего не имел в виду». Но убедить себя не получалось. Тот случайный, ничего не значащий взгляд в метро врезался в память, как ножевое ранение.

В офисе ее ждала гора работы. Нужно было срочно подготовить материалы для иностранных партнеров. Ассистентка принесла ей папки, и среди прочего попросила подписать несколько документов для отчета по корпоративу — той самой роковой вечеринки. И приложила диск с профессиональными фотографиями.

Рабочий день подошел к концу, дела были закончены. Коллеги потихоньку расходились. Светлана осталась одна в своем кабинете. Дождь стучал по стеклу. Она сидела и смотрела на тот самый диск, лежавший на столе. Ей не хотелось его смотреть. Но какая-то темная, мазохистская сила заставляла ее вставить диск в компьютер.

Фотографии были прекрасны. Ловкие руки фотографа поймали самые яркие моменты вечера: смех, блеск бокалов, радостные лица. Вот она с Симоной, вот с молодым автором, сияющим от счастья. Вот общий план зала — успешные, красивые люди в прекрасном интерьере.

И вот она нашла себя. Несколько своих крупных портретов. Фотограф поймал ее в моменты разговора, улыбки, задумчивости. Она смотрела на свое отражение в объективе чужой камеры — такое, каким его видел весь мир. И снова — то же самое. Она видела не успешную женщину, не свой стиль, не свою улыбку. Она видела только одно. Тот самый проклятый изгиб, который, как ей казалось, кричал с каждого кадра, уродуя все ее лицо, делая его асимметричным, некрасивым, странным.

Она открыла одну из самых удачных, на ее взгляд, фотографий — где она смотрела чуть в сторону, задумавшись. И решила сделать селфи. Не селфи для соцсетей, нет. Она хотела снять себя сейчас, в полутемном кабинете, без макияжа, уставшую, и сравнить. Сравнить с той, счастливой и уверенной, с фотографии.

Она подняла телефон, навела камеру на свое лицо. Экран стал безжалостным зеркалом. Она видела расширенные от усталости зрачки, следы напряжения вокруг губ, непослушную прядь волос на лбу. И снова — это. Все то же. Ничего не изменилось. Никакой успех, никакая любовь, никакие деньги не могли изменить простого факта: ее лицо было таким, каким было. И это причиняло ей невыносимую физическую боль.

Она с отвращением отбросила телефон. Он упал на ковер с глухим стуком. Она зажмурилась, пытаясь выкинуть из головы навязчивые образы. Но они не уходили. Вместо этого в памяти всплыло другое лицо. Лицо ее коллеги-соперницы.

Кристина. Та самая, с которой они постоянно конкурировали за самых перспективных авторов. Кристина была ослепительно хороша. Идеальные черты лица, безупречная кожа, и… да, тот самый маленький, аккуратный, прямой носик, который Светлана мысленно считала эталоном. Кристина всегда была уверена в себе, всегда побеждала, всегда получала то, что хотела. И Светлана в самые темные свои минуты была уверена, что дело не только в профессионализме Кристины, а в ее внешности. В ее безупречной, холодной, кукольной красоте, которая обезоруживала клиентов и начальство с первых же секунд.

Мысль о Кристине стала последней каплей. Зависть, горькая и едкая, поднялась в горле. Почему та может иметь все? И талант, и признание, и красоту? Почему ей, Светлане, должно чего-то не хватать? Почему она должна годами таскать на своем лице это клеймо, эту метку изгоя из самого трудного времени своей жизни?

Она резко встала, подошла к окну. На улице уже совсем стемнело, дождь усиливался, превращаясь в ливень. Капли хлестали по стеклу, смывая пыль, искажая огни города. Ей казалось, что и ее жизнь вот так же искажена, испорчена одной-единственной деталью. И что этот ливень смоет все — и ее успех, и ее уверенность, и любовь Дениса, — обнажив голую, неприглядную правду о ней самой.

Она чувствовала, как внутри нее что-то рвется. Терпение, долгое, мучительное, растянувшееся на два десятка лет, лопнуло. Точка кипения была достигнута. Больше не было сил бороться, убеждать себя, что это ерунда, что есть вещи и поважнее. Не было сил прятаться за делами, за деньгами, за любовью мужчины, который «просто не понимает».

Она была голая, одинокая и несчастная девочка перед лицом всего мира. И мир этот безжалостно тыкал ее носом в ее же недостаток. Взгляд незнакомца в метро. Фотографии. Собственное отражение в селфи. Образ идеальной соперницы. Все сложилось в единую, неоспоримую картину.

Ей нужно было это прекратить. Немедленно. Окончательно. Раз и навсегда.

Ее руки больше не дрожали. Дыхание выровнялось. Внутри воцарилась странная, ледяная пустота — то спокойствие, которое приходит после принятия самого тяжелого, но неизбежного решения.

Она вернулась к столу, взяла свой телефон. Экран был все еще забрызган каплями дождя. Она протерла его рукавом пиджака. Ее пальцы были холодными и влажными, но движения — твердыми и точными.

Она не стала искать сайты, не стала перечитывать отзывы. Она уже знала, куда позвонит. Она зашла в контакты и нашла номер, сохраненный еще в ту ночь, после альбома. Номер клиники «Эстетикус».

Она набрала его. Сердце не колотилось, в горле не пересыхало. Была лишь абсолютная, безразличная ясность. Она слушала длинные гудки, глядя на свое отражение в черном экране монитора. Себя больше не было видно, лишь смутные очертания силуэта. Это было к лучшему.

— Алло? Клиника «Эстетикус», добрый вечер, — прозвучал вежливый, немного уставший женский голос.

Светлана сделала глубокий вдох. Ее собственный голос прозвучал на удивление ровно, спокойно и деловито. Голос Светланы Орловой, успешного переговорщика.

— Добрый вечер. Меня зовут Светлана Орлова. Я хотела бы записаться на консультацию к доктору Игнатову. По вопросу ринопластики.

— Минутку, я посмотрю его график, — послышались щелчки клавиатуры. — К доктору Игнатову запись на три недели вперед. Могу предложить вам…

— Нет, — мягко, но непреклонно прервала ее Светлана. — Только к нему. Я готова ждать. И я готова заплатить двойной тариф за срочность, если появится «окно».

В голосе секретаря послышалось удивление. Такие клиенты всегда ценились.

— Хорошо, я внесу вас в лист ожидания. А пока давайте согласуем дату. Ближайшая возможность… двадцать седьмого, в одиннадцать утра. Вас устроит?

Двадцать седьмого. Через три недели. Целая вечность.

— Да, — без колебаний ответила Светлана. — Это подходит.

Она продиктовала свои данные, выслушала инструкции по подготовке к консультации и положила трубку. Все было кончено. Или только начиналось.

Она сидела в полной тишине своего кабинета, и только стук дождя в окно нарушал безмолвие. Ожидание закончилось. Сомнения испарились. Теперь у нее была цель. Дата в календаре. Время, к которому она должна была подготовиться морально и физически.

Она собрала вещи, выключила свет и вышла из офиса. Лифт плавно понес ее вниз. Она смотрела на свои отражения в блестящих стенках кабины — десятки Светлан, с десятками одинаковых носов. Но теперь этот вид не вызывал в ней ни боли, ни отвращения. Лишь холодное, отстраненное любопытство. Скоро все это исчезнет. Скоро она посмотрит в зеркало и увидит другого человека. Того, кого она всегда хотела видеть.

Она вышла на улицу. Дождь почти прекратился, осталась лишь легкая морось. Она не стала вызывать такси и пошла пешком по мокрому, блестящему асфальту. Городской воздух, промытый дождем, был свежим и чистым. Она шла и чувствовала необычайную легкость. Бремя выбора было снято. Теперь оставалось лишь идти по намеченному пути.

Она зашла в цветочный киоск и купила большой букет белых лилий. Денис любил лилии. Она хотела сделать ему что-то приятное. Не из чувства вины, нет. А потому что она приняла решение, и теперь могла позволить себе снова быть с ним нежной. Стена между ними никуда не делась, но теперь Светлана знала, что на той стороне стены ее ждет избавление. И это придавало ей сил.

Она подошла к дому, увидела свет в окнах их квартиры. Денис был дома. Он ждал ее. Она задержалась на мгновение, глядя на этот свет, на этот уют, который они создали вместе. И на миг ее сердце сжалось от сомнения. А не разрушит ли ее решение этот хрупкий мир? Не уйдет ли Денис, если она изменится? Но она тут же отогнала эту мысль. Он любил ее. Он должен был понять. Должен был принять.

Она поднялась на лифте, открыла дверь. Из кухни доносились знакомые звуки и запахи — Денис готовил ужин.

— Это я! — крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.

— В кухне! — отозвался он.

Она поставила цветы в вазу, повесила пальто и прошла на кухню. Денис стоял у плиты, помешивая что-то в сотейнике. Он обернулся и улыбнулся ей. Его улыбка была такой теплой, такой родной.

— Привет, красавица. Как день?

Она подошла к нему, обняла сзади и прижалась щекой к его спине.

— Нормально, — сказала она, закрывая глаза. — Все нормально. Уже лучше.

Она не врала. Так оно и было. Она приняла решение. И это принесло ей долгожданное, хоть и зыбкое, спокойствие. Точка кипения осталась позади. Впереди был долгий путь к новой жизни. И первый шаг был сделан.

Глава 5: Первая консультация

Три недели ожидания пролетели в странном, подвешенном состоянии. Внешне жизнь Светланы текла своим чередом: работа, встречи, вечера с Денисом. Но внутри все было иначе. Каждый день был отсчетом до часа «Х», каждое утро она просыпалась с мыслью: «Сегодня на один день ближе». Она стала чаще задерживаться в офисе, находить причины отлучиться одной на выходных — ей нужно было пространство для ее тайны, для ее внутренней подготовки к предстоящему.

Она скрупулезно выполняла все предписания клиники: сдала анализы, прошла обследования. Каждый укол, каждый забор крови были для нее не медицинскими манипуляциями, а шагами к очищению, к жертвоприношению на алтарь новой жизни. Она изучала форумы, читала истории, смотрела видео о реабилитации. Она погружалась в этот новый мир с фанатизмом неофита, и чем больше она узнавала о рисках, отеках, болевых ощущениях и возможных осложнениях, тем страннее успокаивалась. Это была цена, и она была готова ее заплатить. Любую.

Денис чувствовал ее отстраненность, но приписывал ее усталости после успешного, но выматывающего проекта. Он старался окружить ее еще большей заботой, что лишь усиливало ее чувство вины. Она лежала ночью с открытыми глазами, слушая его ровное дыхание, и мысленно просила у него прощения за то, что собиралась совершить. За тайну. За недоверие. За то, что его любви оказалось недостаточно.

И вот настало утро двадцать седьмого. День консультации.

Она проснулась до будильника, в предрассветной серости комнаты. Сердце колотилось не от страха, а от нетерпения, как перед долгожданным свиданием. Она осторожно выбралась из постели, чтобы не разбудить Дениса, и закрылась в ванной.

Сегодня она не стала наносить много макияжа — только легкий тональный крем, немного туши. Пусть доктор видит чистый «материал». Она надела простой, но дорогой костюм темно-синего цвета, который подчеркивал строгость и деловитость. Она должна была произвести впечатление серьезной, взвешенной женщины, а не истеричной барышни с придуманными комплексами.

— Так рано? — сонно пробормотал Денис, когда она, уже одетая, заглянула в спальню попрощаться.

— Важные переговоры, — соврала она, целуя его в щеку. Его губы были теплыми и мягкими от сна. — Не жди меня к ужину, возможно, задержусь.

— Удачи, — он улыбнулся ей, совсем не подозревая, куда и к кому она на самом деле идет.

Выходя из дома, она почувствовала себя шпионкой, отправляющейся на секретное задание. Воздух был холодным и колючим, но он бодрил. Она шла быстрым, уверенным шагом, отточенным за годы московской жизни. Но сегодня у этого шага была особая цель.

Клиника «Эстетикус» располагалась в тихом переулке в центре Москвы, в отреставрированном старинном особняке. Никаких кричащих вывесок, только скромная бронзовая табличка у массивной дубовой двери. Дверь открыл немой, элегантный швейцар в ливрее.

Внутри пахло дорогим парфюмом, свежими цветами и стерильной чистотой. Тишина была абсолютной, нарушаемая лишь тихим перезвоном лифта. Интерьер был выдержан в стиле минимализма: светлое дерево, белый мрамор, панорамные окна, упирающиеся в заснеженные кроны вековых лип. Это было похоже не на медицинское учреждение, а на бутик люксового отеля или галерею современного искусства. Здесь даже воздух казался профильтрованным и оплаченным.

К ней немедленно подошла администратор — безупречная женщина в идеально сидящем белом халате поверх делового платья. Улыбка на ее лице была такой же отлаженной и стерильной, как и все вокруг.

— Светлана Орлова? Добро пожаловать. Прошу вас в зону ожидания, доктор скоро будет свободен.

Ее проводили в небольшую, уютную гостиную с диванами цвета слоновой кости и низким столом, на котором стояли свежие журналы и графин с водой с дольками лимона. Светлана села, но не стала ни пить, ни листать журналы. Она сидела с прямой спиной, сцепив холодные пальцы на коленях, и ждала.

Через несколько минут та же администратор вернулась.

— Доктор Игнатов готов вас принять. Прошу за мной.

Сердце Светланы на мгновение екнуло, но она тут же взяла себя в руки. Она шла по бесшумному коридору, по мягкому ковру, мимо закрытых дверей, за которыми, вероятно, творились чудеса преображения.

Дверь в кабинет доктора была открыта. Администратор пропустила ее вперед и тихо удалилась, закрыв дверь.

Кабинет был просторным и светлым. Огромное окно, за которым шел мягкий снег, заполняло помещение холодным северным светом. Стеллажи с медицинской литературой, дипломы в строгих рамах, компьютерный стол. И в центре — массивный, похожий на ювелирный верстак, стол, за которым сидел он.

Доктор Арсений Владимирович Игнатов.

Он поднял на нее глаза. На фотографиях в интернете он казался холодным и надменным. В жизни его лицо было скорее отрешенным, сосредоточенным на своем внутреннем мире. Ему было лет пятьдесят, его собственное лицо — с правильными, четкими чертами — было безупречным образцом его работы. Он не улыбнулся, лишь слегка кивнул, жестом приглашая ее сесть в кресло напротив.

— Светлана Орлова? — его голос был ровным, бархатным, без единой эмоциональной ноты. Голосом можно было резать стекло.

— Да, — ее собственный голос прозвучал чуть хрипло, и она снова прочистила горло. — Здравствуйте, доктор.

Он откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. Его взгляд, тот самый, пронзительный и холодный, скользнул по ее лицу не как по лицу живого человека, а как по карте, на которой нужно найти ориентиры.

— Итак, что привело вас ко мне? «Какие у вас пожелания?» — спросил он, опуская формальности.

Светлана почувствовала, как внутри все сжимается. Этот вопрос она репетировала перед зеркалом десятки раз. Но сейчас все заученные фразы показались ей глупыми и наигранными.

— Я… я хочу изменить форму носа, — выдохнула она, чувствуя, как горит лицо. — Убрать горбинку. Сделать его… более прямым. Аккуратным.

Доктор Игнатов молча встал, подошел к ней. Он взял со стола тонкий металлический шпатель.

— Можно? — он не ждал ответа, его пальцы уже прикасались к ее лицу.

Его прикосновения были безличными, точными, как у механика, осматривающего двигатель. Он легонько поворачивал ее голову, изучая профиль, анфас, три четверти. Он измерял взглядом пропорции, расстояние между глазами, ширину переносицы, длину кончика. Он был так близко, что она могла разглядеть мельчайшие морщинки вокруг его глаз и ощутить легкий запах антисептика и дорогого одеколона.

— Ммм, — он произнес что-то нечленораздельное, отходя назад и снова садясь за стол. — Анатомически сложных преград нет. Хрящевая ткань податливая, кость тонкая. Технически задача выполнима.

Он сказал это так, будто речь шла о ремонте часов, а не замене ее лица. Его бесстрастность действовала на Светлану удручающе. Она ждала какого-то признания ее боли, понимания, что это не каприз, а глубоко выстраданное решение. Но он видел лишь анатомию.

— Я… я годами об этом думаю, — начала она, чувствуя, что должна объясниться, оправдать свое присутствие здесь. — Это… это мучило меня всю жизнь. Еще в школе…

Он поднял руку, мягко, но твердо останавливая ее.

— Мне не нужна ваша история, Светлана Владимировна, — сказал он, и в его голосе впервые прозвучала легкая, почти незаметная усталость. — Моя работа — исправить то, что вам не нравится, с точки зрения эстетики и гармонии. Ваши психологические причины — это не моя компетенция. Я не психотерапевт. Я хирург.

Его слова прозвучали как пощечина. Он отсекал ее боль, ее историю, ее личность, оставляя лишь объект для работы. И в этом была своя, извращенная правда. Она сама хотела избавиться от прошлого. А он предлагал ей самый прямой путь — не вспоминать, а забыть. Не анализировать, а вырезать.

— Я понимаю, — тихо сказала она, чувствуя себя голой и униженной.

— Хорошо, — он повернулся к монитору и несколькими кликами мыши вызвал на экран какую-то программу. — Давайте тогда обсудим, что мы можем сделать.

На экране появилось ее лицо. Фотография, сделанная скрытой камерой, когда она входила в кабинет. Он увеличил изображение, сосредоточившись на носу.

— Видите, — он взял электронный карандаш и начал водить им по экрану, — вот здесь кость слишком выступает. Здесь хрящ дает ненужную массивность кончику. Мы можем убрать горбинку, сузить спинку, приподнять и сузить кончик. Добиться более утонченных, женственных линий.

Он говорил о ее лице, как скульптор о глыбе мрамора. И под его пальцами на экране ее лицо начало меняться. Он рисовал поверх фотографии новые контуры. Горбинка исчезала, спинка носа становилась идеально прямой и узкой, кончик — аккуратным и чуть вздернутым.

Светлана смотрела на экран, затаив дыхание. Она видела другое лицо. Незнакомое. Совершенное. Без изъянов. Тот самый идеал, который годами жил в ее воображении. Теперь он был здесь, на экране, воплощенный холодной компьютерной программой.

— Вот примерный результат, которого мы можем добиться, — голос доктора вернул ее к реальности. — Конечно, это лишь симуляция. Результат зависит от многих факторов: индивидуальных особенностей регенерации, соблюдения послеоперационного режима…

Она почти не слушала. Она не могла оторвать глаз от экрана. На нее смотрела красивая, утонченная, абсолютно уверенная в себе женщина. И в ней не было ни капли той Светки-горбуны, ни тени боли и стыда.

— Да, — пересохшими губами прошептала она. — Именно это я и хочу. Именно так.

Доктор Игнатов кивнул, удовлетворенный.