Бесплатный фрагмент - Питерские истории

Питерские истории

Серый питерский вечер. Время, когда гостеприимный и красивый северный город становится злым и опасным. Под ногами грязь и вода, в воздухе влажно и холодно. Идёшь по городу и ощущаешь всеми рецепторами ту самую питерскую сырость, о которой пишут питерские поэты. Ни с того ни с сего начинаешь любить этот невзрачный, изрядно приевшийся, насквозь туристический город. Хотя ты весь его в детстве исходил вдоль и поперёк, всякий раз он преподнесёт тебе сюрприз. То улицу новую откроешь, а то и на какой-нибудь привычный памятник с нового ракурса посмотришь… Главное — не пройти мимо и увидеть то, что город показывает тебе.

Петя Зернов вспоминал это время: прошлую весну, когда он гулял по городу в попытке развеяться. Его преследовал выбор дальнейшего образования, правда выбор этот у него был намного менее роскошный и немного более сознательный, чем у некоторых, к тому же, если на посторонний взгляд — вообще чисто декоративный. ВУЗ и факультет определялись однозначно, а вот направление уже варьировалось. Выбор его зависел от большого числа параметров и, как бы ни старался Петя оставить его на июль, вылезал из каждой щели в произвольный момент.

От «Новочеркасской» он тогда пошёл вдоль Невы в сторону центра. Мутная вода мрачно струилась по левую руку. По правую высились не менее мрачные в эту пору дома. В воздухе висело ощущение неясной безысходности. Однако, душу Зернова согревала приятная мысль о том, что он живёт не просто так, хоть и совершенно не представляет своего будущего. В отличие от его одноклассника Вити Степанова, Петю вовсе не беспокоило подобное незнание: всему своё время, некуда торопиться пока… Да, к сугубо косметическому выбору между чистой и прикладной математикой он отнёсся серьёзно, но лишь потому, что более серьёзный выбор перед ним никогда и не стоял.

Петя шёл по набережной. С другого берега засверкали купола Смольного собора. Зернов, повинуясь мимолётному порыву, перешёл по мосту Петра Великого туда и пошёл дальше. Он был погружён в свои мысли и выбирал направление почти на автопилоте. Мысли его, к слову, ушли далеко от формального повода для прогулки…

«Какова вероятность встретить кого-нибудь знакомого?» — задумался он из озорства. Мысль о случайности такого рода давно занимала его. Привыкший к достаточно насыщенной событиями жизни и переживший немало любопытного, Петя не мог остановиться — ему хотелось большего.

Позади остался Литейный мост, серый революционный крейсер-пенсионер; протянулся Летний сад, но потом и он исчез. Показался шпиль Петропавловского собора. Вот и он позади; а справа Эрмитаж. Вновь что-то заставило Зернова резко повернуть. Перейдя через мост, он оказался на Васильевском острове. «Колыбель родного города, — мельком подумал он, — и собрание всех типовых его красот. Крайне непростительно так нечасто здесь бывать». Он пошёл вдоль Кунсткамеры, мимо Коллегий и прочих типовых архитектурных чудес Васильевского острова; по другую руку, за рекой, отлично смотрелись Адмиралтейство, Исаакий, реформатор на лошади, Сенат и другие творения прошлого. У Благовещенского моста Петя на мгновение замер в нерешительности: будто очнувшись, он стал решать, куда пойти: к ближайшему метро или в сторону дома. Жажда случайной встречи пересилила: Зернов выбрал второй вариант.

Она практически бегом пронеслась мимо него, Петя лишь мельком подумал, что где-то видел её. Он даже не смог вспомнить, кто это и где он её видел; такая встреча, конечно, не считалась…

Но воспоминание о той, несостоявшейся толком, встрече породило воспоминание о совсем другом человеке…

«Почему я сейчас вспомнил о Сашке?» — вдруг задумался Петя. Ничто, кроме встреченной девушки, не предвещало такого поворота мысли. Он тогда ещё плохо её знал — они мельком познакомились незадолго до той эпической прогулки Зернова. Их не очень далёкие родственницы (не умаляя общности, можно считать, что тёти) вместе учились в своё время; и теперь семьи оказались хитро оплетены знакомствами. Некоторое время спустя они познакомились чуть лучше…

…Саша Львова в то время училась в восьмом классе. Приятное и беззаботное время, Петя немного даже позавидовал ей. Сашка вся светилась беззаботным счастьем жизнерадостной школьницы.

— Как жизнь молодая? — спросил её Зернов в порядке вежливости. Улыбка на пару мгновений покинула её лицо.

— Да так… Всегда есть, чем заняться, — она снова улыбнулась. — Не скучаю!

Они тогда быстро нашли более приятную тему, но с тех пор Петя, запомнивший выражение её лица в те пару мгновений, заинтересовался этой девочкой.

Александра обладала общепринятым набором достоинств: красивое личико, хрупкое телосложение, относительно хорошее воспитание, живой деятельный ум. Она пользовалась огромным успехом и у ровесников-одноклассников, и у учителей; отбоя не было от желающих с ней дружить. В наш век, когда граница между дружбой и простым приятельством стёрта, добрая Саша дружила со всеми, кто хотел этого.

Замкнутый и необщительный Петя Зернов завоевал её дружеское расположение одним своим бесхитростно прямым видом. От нечего делать Львова стала замечать в людях разные тонкости характера и делить знакомых на интересных с точки зрения изучения и неинтересных. Так, Петя был, безусловно, интересным. Равно как и она представляла несомненный интерес для него.

Полгода периодического общения и взаимного изучения с безопасного расстояния дали обоим немало пищи для размышления и доставили удовольствие. Оказываясь неожиданно одновременно приглашёнными куда-то в гости (хотя их круги общения пересекались исключительно по двум тётям-однокурсницам), они оба откровенно предпочитали всем остальным общество друг друга.

Один раз им в руки попался шахматный компьютер, который мама Зернова подарила десятилетнему племяннику, Петиному младшему двоюродному брату. Петя с ходу взял себе девятый уровень (из шестидесяти четырёх), бился с машиной около получаса (шахматы он не очень любил и совсем не умел в них играть), но в итоге проиграл. Потом поиграться с компьютером села Саша, плохо знающая даже правила игры. Петя сидел рядом. Довольно быстро оказалось, что машина «не видит» стоящую в клетке фигуру…

— Он меня не воспринимает всерьёз! — капризно пожаловалась Саша.

— У тебя с ним психологическая несовместимость! — ответил Петя.

Оба рассмеялись. Зернов сквозь смех продемонстрировал, как компьютер мог бы ругаться:

— Мне не нравятся блондинки!.. Уберите от меня блондинку! Они…

— Прекрати! — давясь от смеха перебила его Львова.

— … слишком сложно устроены для меня! — закончил Петя свою шутку. Саша взглянула на него, на мгновение перестав смеяться. Справившись с потрясением, она снова улыбнулась. Заметив неладное, Зернов обеспокоенно спросил: — Что-то не так? Шутка плохая?

— Да не то чтобы… Задумалась просто…

— Прости, не имел в виду тебя огорчить…

— Не парься, — отмахнулась Саша. — Я сама себя гружу не по делу…

…Вспоминая этот разговор, Петя подумал, что неплохо бы, наконец, изыскать возможность для более близкого знакомства. «Такие девушки на дороге не валяются, а я уже позволял себе роскошь влюбляться в подобные экземпляры». Зернов считал, что любовь лишает людей человечности в отношениях, того флеминговского кванта утешения, который с самого знакомства объединяет друзей. Если углубиться в эту теорию подробней, можно выяснить, что кванта людей лишает всё же не любовь, а то, что бывает после — Петя боялся последствий любви, которые вели к ненависти.

Нечасто встречая неглупую интересную девушку (а до встречи с Сашей он доподлинно знал лишь трёх таких), Зернов боялся влюбиться в неё. Счастливо избежав этого пока в одном случае из трёх, он получал колоссальное удовольствие от коротких телефонных разговоров и продолжительных переписок. Надя Петровская нынче жила в Москве и училась в МГУ. С ней Петя познакомился на «Колмогоровских чтениях» в прошлом мае в московском СУНЦе…

…Бурча что-то о невыносимой столичной жаре, Витя Степанов вызывал смех и лёгкие издёвки коллег-одноклассников. Ему и самому было смешно, он откровенно куражился и смешил публику. Незнакомая же всему кагалу девушка вдруг заступилась за Витю:

— Господа!.. Не стыдно вам издеваться над человеком?

Её спутники улыбнулись смущённо. Пристыжённые питерцы скромно потупились и дружно промолчали.

— Да всё в порядке, — улыбнулся ей Петя, удивляясь, что Гриша Колоссов не заговорил с девушкой раньше него. — Мы же не со зла.

— Он прав, — подтвердил Витя, понявший, что другу приглянулась его заступница. Надя недоверчиво посмотрела на них и заметила:

— Я бессильна спасти мир, если мир против спасения…

В перерыве в день докладов одиноко бродившая по коридору Петровская вновь натолкнулась на питерцев. Вернее она-то почти прошла мимо них, но те отвлеклись от своих бесед.

— Госпожа обострённая справедливость!.. — иронично приветствовал её Петя.

— Господа-джентльмены из культурной столицы! — вернула Надя шутку с улыбкой. Вся четвёрка заулыбалась, но ответил ей вновь Зернов:

— Вообще-то, мы обычно и вправду джентльмены…

— А я никогда не могу смириться с унижением других…

— Ваше право, Надежда. Только это бессмысленно — унижение в мире всё равно будет.

— Вы любите говорить о столь зыбких непонятностях?

— Я вообще люблю говорить. Особенно с умными.

— Тогда я лучше пойду. Я не умная.

— Скорее всего, Вы ошибаетесь. Но я не вправе судить по первым впечатлениям. Поэтому сначала говорю, а потом сужу…

— А бывало ли так, что, например, Вас считали дураком и отказывались с Вами разговаривать?

— Умные — ни разу.

— То есть, если я сейчас уйду — я дура?

Петя улыбнулся, сделал шаг в её сторону, окончательно откалываясь от коллектива, и предложил:

— Пойдём прогуляемся…

Они отошли от зерновских одноклассников, и он заметил:

— Вы не ушли, когда я стал занудствовать. Вы уже не уйдёте.

— Это похоже на шантаж! — улыбнулась Надя. Ей нравилось происходящее.

— Ничего подобного! Я просто откровенно выпендриваюсь, а Вы снисходительны к этому.

Она прыснула, первой не выдержав Петиного серьёзного тона:

— Зачем мы оба сейчас этим занимаемся?

— Самовыражение. Желание произвести впечатление.

— Впечатление на кого?

— На впервые встреченного человека. Это рефлекс — заявить о себе. Если в будущем мы, допустим, поженимся, то главным будет именно тот, кто сегодня заявил о себе!..

— Не далеко ли т… Вы хватили? — удивилась Надя.

— Можно и на «ты»… Я чисто гипотетически рассуждаю.

— Знаешь, какова вероятность этого события?..

— Я тоже надеюсь, что этого не случится. Жена должна быть покорной дурой.

— Ты серьёзно?

— Конечно нет! Да с такой скучно, как в гробу!

Они не сговариваясь посмотрели на часы и оценили, что перерыв кончился. Заседание, конечно, продолжилось не совсем вовремя, так что они пришли без опоздания…

В своём докладе Петя от волнения и посторонних мыслей едва не забыл упомянуть своё главное достижение. Когда он закончил доклад, его работу можно было бы списать во второсортный утиль…

— Вопросы? — повернулся к аудитории председатель жюри. Надя, предварительно читавшая тезисы, встала:

— Чем Ваша работа отличается от сотен по предмету?

Петя моргнул, оглянулся на исписанную доску, посмотрел на напечатанный текст, на сердитую Елену Васильевну — и понял, что допустил грубый промах…

— Спасибо! — искренне сказал он Наде по окончании заседания.

— Обострённая справедливость! — засмеялась она в ответ.

— Я плохой докладчик. Как ты поняла, что я фэйлюсь?

— А с чего ты взял, что я поняла? Они так каждого второго спрашивали!

— А у меня спросила ты… Неужели ты не спасти меня пыталась?

— Спасти… Может я хотела перед жюри засветиться?

— Не твой формат. Ясно же, что им пофигу, кто задал вопрос…

— Но тогда может я хотела тебе показать, что чего-то понимаю?

— Чтобы потом перехватить лидерство? Может, но это тоже не твой формат.

Надя улыбнулась:

— У тебя на всё есть контраргумент! Тебя не переспоришь!

— Я же предупреждал, что люблю поговорить. Почему ты не признаёшь свою доброту?

Она смутилась:

— В наше время это почти постыдно: жалость, помощь…

— Есть люди, которые пришли бы в восторг, узнав о твоём существовании. А иные возвели бы тебя в ранг божества добродетели и поклонялись бы!

— А ты? — прервала она поток Петиных излияний.

— Такие как я ценят людей не за их моральные качества, а за ум.

— Сомневаюсь, чтобы ты ответил на мой вопрос…

— Есть вопросы, которые не следует задавать.

— Несомненно. Если подобный вопрос задан, нужно либо уйти во гневе, либо ответить на него… Ты же не уходишь!

Петя улыбнулся: его методика, с ходу переваренная Надей, обратилась против него самого.

— Я только скажу «спасибо» и откланяюсь. Довольна?

— Нет. Ты будешь искать разговора со мной. Неважно зачем. Будешь?

— Конечно. Пока не изучу тебя вдоль и поперёк…

Девушка красноречиво провела рукой по своему телу, изображая это «вдоль и поперёк». Зернов смущённо покраснел:

— Я не имел в виду…

— Я поняла, — смеясь кивнула Надя и добила его: — только жениться!

— Эй, леди! — к Зернову вернулась уверенность. — Жениться никто не обещал!

Оба рассмеялись, довольные диспутом.

— О чём веселье? — спросил проходивший мимо них Гриша Колоссов. Петя повторил свою последнюю фразу. Гриша заметил: — Очевидно, я влез не к месту. Не знаю предыстории и не знаком, кстати, с Вами, леди… Григорий, — Колоссов протянул руку.

— Надежда, — Петровская улыбаясь протянула руку в ответ. Рукопожатие у неё было женственно лёгким, но уверенным, как не у каждого мужчины встретишь…

— Очень приятно… Пётр Вас соблазнил и отказывается жениться, я правильно понял?

— Нет, не совсем, — засмеялась Надя. — Пока нет…

— Пока не отказался?

— Пока не соблазнил.

— Ну тогда всё поправимо… Не стану вам мешать!

И Колоссов ушёл. Убедившись, что он достаточно далеко, Надя сказала:

— Он забавный. Строит из себя ещё больше, чем ты. Но реально, мне кажется, ещё более ранимый…

— Подобные темы редко обсуждают в светских беседах, — заметил Петя.

— Считай, что я этого не говорила…

— Почему же? Мы же не в свете.

— Неприятно, что я позволила себе так сказать.

— Но ведь сказала! Стало быть, есть тема…

— Всякие ваши защитные механизмы?..

— Ты считаешь, что это не интересно?

— Я полагаю, что мы с тобой знакомы всего три часа!.. И неизвестно, встретимся ли в будущем! Стоит ли?

— Могу только предложить выпить, если тебя не устраивает простая беседа.

Предложение в целом вызвало одобрение у девушки:

— Конкретнее?

— У нас с собой, как всегда, было! — усмехнулся Петя. — Заходи вечером.

— Но вы там, вероятно, будете все?

— Думаю, что нет. А это принципиально?

— В общем, нет… Я приду, — пообещала Надя. — А сейчас надо к своим.

— До встречи…

Вечер удался. Было тепло и сухо. Гриша без труда организовал для толпы вылазку в магазин. К магазину прилагалась прогулка, а потому Петя, красиво прикинувшись больным, надолго остался один. Надя знала, что питерская тусовка идёт гулять.

— Да? — раздался из-за двери голос Зернова в ответ на её стук. — О! Ты всё-таки пришла. Я, признаться, сомневался.

— Тогда у меня преимущество — я не нарушаю своё слово.

— Садись куда-нибудь… Что предпочитаешь? У Гриши с Борей тут настоящий боезапас!.. Водка, коньяк… Какое-то, судя по цвету, моющее средство… Где они столько взяли? На фига… — он выудил из тумбочки бутылку вина. — Я правильно понимаю, что ты вообще не пьёшь?

— В основном, не пью.

— А пробовала?

— Да. По ситуации…

— Мы, кажется, говорили о психологии, — напомнил Петя.

Надя поморщившись сделала глоток из своего стакана:

— А я-то думала ты забыл…

— Ты, очевидно, решила, что это просто был предлог?.. Чтобы тебя вытащить, скажем, на свидание?..

— Фи! Какое нелепое предположение!.. Мы, кажется, уже договорились, что не думаем о свиданиях?..

— Тогда, быть может, ты всё-таки рассчитываешь на беседу?

— Было бы неплохо, но в принципе обойдусь.

— Плюс ты ещё и не пьёшь… Что привело тебя сюда, дитя?

— Не хотелось оставаться одной.

— Главное честно… — обескураженно пробормотал Петя, но ухмылка собеседницы убедила его в неискренности последнего высказывания. Он мгновенно успокоился. — А это разве столь страшно?

— Нет. Но когда есть возможность пообщаться с умным человеком…

— Стоит подойти к зеркалу!! — неудержимо захохотал Зернов. Петровская смутилась:

— Я не привыкла разговаривать с зеркалами.

— Я тоже. Зачем зеркало, когда с собой и так можно поговорить?

— Я вообще-то редко с собой разговариваю…

— Конечно! На докладе ты с кем общалась?

— С аудиторией…

Петя ждал этого ответа. Мгновенно подобравшись, он по памяти процитировал её доклад:

— «…Современные численные методы позволяют оценить точность проведённых вычислений с точностью до эн в минус десятой, однако точность полученных результатов гораздо ниже. Это связано с нерациональностью алгоритма, дающего лучшую точность, и моей неспособностью его улучшить. Попытки как к улучшению точности моего алгоритма, так и улучшению сложности более точного были сделаны, но не привели к сколько-нибудь значимому результату…» Тебя кто говорить учил?

— Сама.

— Вот с собой ты неплохо и поговорила! Меня слышала?

— Да.

— Вот ещё отличный образчик: прекрасно пообщался сам с собой, хотя тема вдесятеро проще твоей… А Гришу слушала? — Надя кивнула. — Вот он хорошо работает с аудиторией. Но сие неважно… «Функции сигма и дельта — корни интегрального уравнения вида» — это просто шедевр. Школьная исследователка.

— А почему нет?

— Потому что в школе не изучают интегральных уравнений! Но давай не будем о грустном. Лучше о психологии.

— Я в ней не разбираюсь. Можешь что-то рассказать, я послушаю.

— Хочешь расскажу о тебе, а ты поправишь, если ошибусь?

— Давай, — она улыбнулась заинтересованно.

— Замкнутая, самодостаточная, целеустремлённая. Одиночка и вполне довольна этим. Стеснительная, но в меру — можешь порой и помощи попросить, хотя скорее предпочтёшь сделать сама. Знаешь себе цену и рада быть собой, не играешь ради непонятной известности и не комплексуешь. К особой любви окружающих, видимо, не приучена, но это тебя не останавливает. Радуешься жизни, понимая, что она прекрасна. Наверняка оптимистка.

Петя замолчал.

— Круто! — сказала Надя. — А можно я тоже попробую?

— Конечно!

— Ты оптимист, хотя наверняка порой впадаешь в депрессию. Ставишь себя в обществе нагловатым снобом, чтобы пресечь нежелательные знакомства. Раним и впечатлителен; тем, кого ты любишь, достаётся огромное количество нежных чувств и теплоты. Ценишь дружбу и, наверняка, романтик…

Стопроцентное попадание. Петя мог подписаться под каждым услышанным словом.

— Я ещё забыл сказать, что ты умная и чуткая.

— А ты вежлив, когда того хочешь, и настойчив…

— Недостатки будем замалчивать?

— Да. Неужели ты мои не видишь?

— Я не позволяю себе искать их!

— С чего бы это?

— Так уж воспитали. Не могу видеть плохое в хороших людях.

— А с чего ты взял, что я хорошая?

— Это сложный вопрос. Ты хорошая?

— Нет. Почему ты решил, что я хорошая?

Петя пожал плечами:

— А ты зря думаешь иначе.

— Я, как все, высокого о себе мнения. Но ты, очевидно, догадываешься, как называют людей, которые открыто признают это?

— Эгоцентрики, а особо выдающихся — эгоисты.

— Именно! Я не скажу о себе доброго слова.

— Я просил дать адекватную оценку.

— Возможно, что-то доброе во мне и есть… Ты умеешь объективно оценить себя?

— Пожалуй. Но я как раз предпочитаю говорить о себе максимально хорошо.

— Всегда боялась быть принятой за эгоистку. Делала всё против этого.

— Чтобы только не считали?

— Наверное, не только… Не знаю… Наверное, я всё-таки плохая…

Петя взял в руки бутылку и наполнил стаканы с комментарием:

— Раз уж нас несёт в такие дебри…

— За что пьём? — спросила Надя.

— Можешь предложить тост.

— Может за знакомство?

— Пошло и банально. Но если хочешь…

— Давай за недостатки. И твои, и мои.

Петя молча сдвинул свой стакан с её, потом выпил, столь же молча. Надя, смущённая его реакцией, боялась пошевелиться или дышать.

— Прекрасный тост, — наконец сказал он. — У тебя опыт?

— Нет, — облегчённо рассмеялась она. — Ты сам хотел небанальность.

— Я и говорю — прекрасный тост… Ум, наверное — самое хорошее в тебе.

— Надеюсь, не единственное!..

— Нас снова уносит.

— А ты чего хотел? Связной беседы? Пригласил одинокую девушку пить вино вечером и ожидал связной беседы?

— А чего я ещё мог от тебя ожидать? — расхохотавшись спросил Зернов.

— Мало ли у тебя мысли какие, откуда я знаю? — поборов смущение, Петровская произнесла эту фразу с правильными интонациями.

— Не надо на меня наговаривать! Я даже не маньяк!

— Это несколько иначе называется!

Они переглянулись и безудержно рассмеялись. Их веселье прервал звонок Петиного мобильника.

— Мы в «Пятёрочке». Будем минут через несколько… Можно?

— Вполне. Бутылку сейчас сныкаем на место… Принесите какой-нибудь еды!

— Конечно, — усмехнулся Колоссов и отключился.

— Григорий изволили сообщить, что они идут по наши души.

— Я тогда, наверное, пойду…

— Спать?

— А что, хочешь со мной? — не удержалась Надя.

— Нет, просто если не спать, то не хочу тебя отпускать.

— Сейчас вернётся твоя орава. Я тут буду немного не в тему.

— Все будут только рады пообщаться с тобой…

Войдя в комнату, Гриша Колоссов испытал удивление: он искренне считал, что предполагалось иное мероприятие. Петя и Надя сидели на заправленной кровати, не выражая никакого стеснения по поводу нарушения их уединённости.

— Гриша, что ты думаешь о родном правительстве? — на пороге приветствовал вошедшего Зернов, не меняя положения.

— С чего такой вопрос? — удивился Колоссов.

— Да мы чего-то обсуждали…

— Реформа русского языка, образования и т. п. — подсказала Надя.

— Ну про язык я исконно по-русски могу сказать: взять бы их кофе среднего рода да промыть мозги этим людовладам зажравшимся, мать их за ногу; а потом хорошенько приложить по черепу словарём Даля. Глядишь и поймут, что к чему, и кто виноват, и куда бежать…

— Две проблемы на Руси: одна правит страной, а вторая не даёт пробиться к первой.

— А дороги?

— Причём первая ещё ворует на ремонте второй.

— Как известно, одну проблему можно решить с помощью катков и асфальтоукладчиков, — с напускной серьёзностью заметил Колоссов.

— Да, с дорогами посложнее будет, — устало протянул Витя Степанов. Вовремя сказанный бородатый боян вызвал взрыв хохота.

Под смех пришла руководительница питерской делегации.

— О чём веселье, господа?

— Да о боянах, шеф! — сквозь смех сказал Петя и, более или менее придя в себя, повторил анекдот.

— А почему подобные вещи вас так смешат?

Вместо ответа, пришедшие было в себя школьники вновь вырубились.

— Видимо, на злобу дня, — предположил Петя. — О, да, кстати! — он заметил, что висит в воздухе какое-то напряжение. — Надя. Елена Васильевна, — представил он их. Обе кивнули.

— Надя, кто у Вас научный руководитель?

— Болотов Сергей Павлович.

— И как он? Лет пятнадцать его не видела!

— Он из Костромы почти не выезжает.

— Единственный раз за эти пятнадцать лет, когда я была в Костроме, его там как раз не оказалось…

— У моего одноклассника тогда была конференция в США, Сергей Павлович повёз его лично.

— Думаю, там дело в тусовке, которая на конференцию съезжалась.

Петровская усмехнулась, кивнула и честно ответила:

— Верхушка штатовской математики: Антонов, Бойяи, Круг, Льюис…

— Да, двое из нашей с Серёжкой группы! Вполне естественно…

— Эй, шеф, это лекция на тему «об успехах советской математики»?

— Нет, это дамы вспомнили общих знакомых, — встрял Гриша, заподозривший по тону Нади, что этим «одноклассником» была она сама.

— Мы тут решили… Поговорить… Повспоминать… — вполголоса в своём стиле прокомментировал Боря Круглов. Настала пауза, а потом все рассмеялись.

На следующий день Надя пошла гулять по Москве с питерской компанией. Домой её должен был отвезти автобус, на который коллеги обещали проводить. Петя и Витя заняли девушку беседой…

— Степаныч, расскажи даме, как мы с тобой чуть не поцапались из-за Наташки…

— Чуть?.. Мне казалось, что мы весь тот год вообще не общались!..

— Это возможно?! — спросила Надя.

— Всё возможно, когда мужики бабу делят, — философски заметил Зернов.

— Ну, мы её не совсем делили… Хотя, по факту, получилось «была тебе любимая»…

— А стала всем врагом. Случается, Степаныч, и похуже…

— Вы оба её любили?

Последовал кивок:

— Да. Было дело.

Петровская перевела взгляд на Степанова.

— Да, — был вынужден признать тот. — И я тоже…

— А после?

— Пока, тьфу-тьфу, сферы интересов не пересекались.

— До тебя, — ввернул Витя. Надя смутилась. — Друзей порой делить тяжелее.

— Дело говорит! — подтвердил Петя. — Но мы тебя делить не будем.

«Я тебя экспроприирую», — подумал он при этом. — «Обожаю себя: делаю вид, что джентльмен, а сам продолжаю творить всякую дичь…»

— Спасибо!..

— Не нервничай, Надежда!.. Мы с товарищем шутим!..

За разговорами такого сорта полдня пролетели незаметно.

— Спасибо вам, — сказала при прощании Петровская. — Надеюсь, увидимся?

— Конечно, — ответил Зернов.

— Звони мне, нашего трёпа мне будет не хватать!.. Ну и пиши, само собой!..

— Обязательно. Приезжай к нам!..

— Постараюсь. Ну, пока!..

— Au revoir, chérie…

Вот и с Сашей Львовой нынче Петя надеялся познакомиться поближе, но без осложнений, с которыми была сопряжена его дружба с Наташей Гориной…

Первый курс таил в себе и множество других неожиданных приятных открытий и сюрпризов. Пока Зернов искал одного, его искало другое…

Какие изменения произойдут в его жизни? Совсем скоро, буквально прямо сейчас. Снег в Питере уже выпал, автобусы на редкость стали соблюдать график; да и контрольную на формулу Тейлора Петя уже провалил. Переписывание её — на первой паре в следующую пятницу…

А это значит — впереди что-то новое…

ноябрь 2010 — ноябрь 2011 года, Петергоф — Санкт-Петербург

Зимнее утро

Очередное, ничем не примечательное утро пятницы. Конец ноября. Мороз. Метель. Питер…

Иду чертыхаясь и традиционно ругаю коммунальные службы, с огромным трудом перебираясь через огромные творения стихии. Темно, только любимые фонари светят. До автобусной остановки обычно минут десять — сейчас иду все двадцать. На первую пару намечено переписывание старушкиной контрольной, а мне судьба туда опоздать — вот это неудача…

Хотя… Двухсотка пришла буквально через минуту после меня. Теперь бы ещё также свезло на пересадке…

На Гарькавого в автобус вошла девушка — из тех юных леди, на которых раз взглянешь и будешь смотреть всю дорогу. Живые голубые глаза, густые русые волосы с отдельными белыми и чёрными прядями («Крашеные», — решил я), красные с мороза щёки, а ещё она была крайне легко, не по погоде, одета: осенняя куртка, не особенно длинная юбка, довольно лёгкие туфли — на ней всё это, впрочем, смотрелось бы естественно, если бы не минус десять на улице. Она была, скажу я вам, просто прекрасна!

Когда к ней подошла кондукторша, девушка усиленно рылась в кошельке. Потом с виноватым видом достала «пятихатку»:

— Меньше нет… — робко произнесла она, судя по её виду, страстно желая провалиться куда-нибудь. Или я ничего в жизни не понимаю, или такой прекрасный и мелодичный голос я слышу впервые. Эта леди явно заслуживает повышенного внимания — но она явно не про меня. Уж слишком красива.

Я достал кошелёк, памятуя о завалявшихся в нём со вчерашнего дня двух бумажных «чириках». Кондукторша заметила мои действия и то ли решила, что я с девицей знаком, то ли думала, что я разменяю…

— Вам докуда, девушка? — спросил я, удивляясь и ругаясь одновременно на собственную наглость. Я заговорил с незнакомой девушкой, которая ещё и красивая? Ничего о ней не зная? Позвольте, но как же это так?..

— До «Ленты», — ответила та, скромно улыбаясь и с интересом глядя на меня, ожидая какого-то хода с моей стороны.

— Возьмите, — я протянул две десятки тётке-кондуктору. Та взяла деньги, сунула мне рубль сдачи и с надменным выражением лица вручила девушке билет. Бьюсь об заклад, она думала: «Ух я их, молодых и красивых!.. Вот ведь им вертихвосткам!..» Или что-нибудь в этом духе. Возможно, её смягчало то, что я никак не был похож на принцев, которые по идее должны доставаться таким молодым и красивым леди…

— Спасибо, — одарила меня благодарной улыбкой вырученная мною красавица.

— В общем-то, не за что… — улыбнулся я в ответ. — Всем так однозначно спокойнее будет.

— То есть, т… — она мгновенно поправилась, — Вы не для того, чтобы познакомиться, это сделали?

— А почему, собственно, я должен так уж хотеть с Вами познакомиться? Из-за короткой юбки, симпатичной мордашки ну и вообще…?

Она засмеялась:

— Вот именно из-за «ну и вообще»!

Боже, какой прекрасный смех!

— Хорошо, сдаюсь! Об этом я тоже думал…

— Все мужчины одинаковы! — заявила она.

— Вы только до «Ленты» или в Петергоф? — спросил я.

— Второе… Я в Петергофе учусь.

— Универ? — уточняю — она кивнула утвердительно. — А что именно?

— Физфак.

— Тоже бывает. У меня матмех.

— Никак не пойму, на что Вы намекаете…

— Видимо, нам судьба ехать вместе.

— Ерунда! Автобус большой, можно сесть в разные концы! С чего вдруг нам ехать вместе? Или Вы считаете, что вправе за меня решать?

— Что Вы… — я изобразил обиду. — Вы, очевидно, в состоянии всё решать сами!

— О чём Вы?

— Да так, — ответил я, окинув её красноречивым взглядом. — Не холодно?

Девушка вспыхнула, явно желая огрызнуться, но то ли чего-то постеснялась, то ли слишком хорошо понимала, что я прав.

— Нет! — ответила она с вызовом.

— А на улице? — съязвил я.

— А Вам-то какое дело? — беззлобно спросила она.

— Да вот, видно, на роду написано глупеньких девушек жалеть…

— Вы хотите сказать, что я дура? — ощетинилась моя собеседница. Вопрос явно болезненный.

— Я лишь рассуждаю о Вашей одежде.

— Можете не рассуждать, — резко сказала она.

— Элементарная вежливость, — отступил я, признавая за собой грубую ошибку. — Как Вас зовут?

— Алина. А Вас?

— Пётр.

— Как император?

— Как целых три императора!

— Главное, чтобы не как второй, — Алина продемонстрировала знание родной истории.

— А Вам его склонности не нравятся, или судьба?

— Это напрямую связанные вещи.

— Однако, если склонности, то Вы проявили заботу о моём окружении; а если судьба, то заботу обо мне.

— Вот одна вещь, Император Всероссийский, мне в Вас не нравится: Вы слишком много говорите не по делу.

— А Вы поставьте себя на моё место: стоял спокойно, никого не трогал…

— Довольно! Не желаю выслушивать это бормотание! Ты можешь говорить по-человечески?

— Я крайне зануден, это правда… Но ты сама виновата; вернее твоя внешность…

— Так тебя смущает моя красота? — засмеялась Алина. Она знала, что красива, но то ли не придавала этому значения, то ли не задумывалась над влиянием, которое оказывает на жалких неудачников вроде меня, привыкших жить в своём футляре.

— Весь такой смущённый… — протянул я, откровенно кривляясь. Она ещё веселее рассмеялась. У неё был приятный смех: лёгкий и, как говорят, звонкий. С каждой минутой она нравилась мне всё больше. Жаль, определённо жаль, что она не для меня!

Я вообще не привык общаться с красивыми девушками. Ими следует любоваться, да, но лучше с безопасного расстояния. В большинстве своём — не без исключений, конечно — они глупы; поговорить с ними не о чем. На первый взгляд, Алина всерьёз отличалась от моих прежних опытов в этом направлении. Общаясь с теми (просто общаясь, ничего больше не было), мне порой хотелось убежать и побиться головой об стену. Я, увы, не способен разговаривать с полными идиотами. С Алиной подобного рода проблем не было. Были другие: моё занудство, моя скованность… Но не скука.

— Нам пора, — сказала Алина, указывая рукой на дверь. Мы вышли из автобуса. На улице начинало светлеть, фонари погасли, хотя было ещё темно…

— Отличная обстановка, не находишь? — заметила Алина. Мы одни на остановке, никого больше не видно вблизи — насколько эта «вблизь» просматривалась. Да уж, неплохо!

— Ты, наверное, не поверишь, если я скажу, что буквально каждый день в такой оказываюсь?

— Не поверю. А ты не скажешь.

— Не скажу… Тебе, наверное, привычнее должно быть!

— Одна на тёмной остановке с незнакомым парнем? — уточнила она. Прозвучало зловеще, согласен.

— В принципе такого рода знакомства.

— Мне всё же казалось, что это не я инициировала наше с тобой знакомство…

— Это ни о чём не говорит!

— Да уж верно! — хмыкнула она. Я подумал, что она вдоволь наслушалась моих невнятных фразочек и я окончательно упал в её глазах. — Только маленькая деталь: мы сейчас оба здесь, одни, и разговариваем… Кстати, двести десятый!

Мы вошли в приехавший автобус. Я показал карточку, а Алина с застенчивой улыбкой посмотрела на меня. Пришлось искать в кошельке мелочь. Представляю, что про нас навоображала себе кондукторша!

— Не успели познакомится, как ты уже садишься мне на шею! — не преминул в шутку заметить я. Алина скромно потупилась, не в силах сдержать улыбку, но промолчала. — Чего же мне ожидать дальше?

— А чего ты ожидаешь? — продолжая улыбаться, лукаво поинтересовалась она.

— Я же говорю, что понятия не имею! Мне неведомо даже, как следует себя вести и о чём говорить…

— Надо же! А вот все твои предшественники думали, что знали…

— Очевидно, их это не спасло, — ехидно заметил я.

— Их сгубила эта самоуверенность!

— Вот видишь… Я честно говорю, что ни черта не знаю.

— Молодец. Возьми с полки порошок… То есть, я хотела сказать, пирожок.

Я поперхнулся, услышав её оговорку. Возможно, у неё были причины так сказать.

— Ты случайно оговорилась, или это типа шутка такая? — поинтересовался я. Алина отрицательно покачала своей прекрасной головкой, отрицая непонятно которую из частей фразы. Я решил спросить наугад: — Тяжёлое детство?

— У меня? — переспросила она. — Скучное. Могу рассказать, но тебе будет неинтересно…

— Расскажи, — попросил я, смутно предполагая, что Алина не привыкла рассказывать о себе. Чем-то, похоже, я заслужил её доверие…

— Я ранний ребёнок, — начала она. — Когда я родилась, родителям не было и двадцати. Бабушка вырастила меня практически в одиночку, родителей я видела редко. То, что отец наркоман, я узнала случайно и не так давно. Помню только, как в ссорах мама часто упоминала о порошке и б**дях, которые «сделали его не таким, каким она знала его в школе». А ещё помню, как он приставал ко мне двенадцатилетней в неадеквате. Я думала пьяный. Это я уже понимала тогда. Хотя, всё едино. О, как они тогда кричали!.. Мама, папа, бабушка… — Алина говорила тихо, но очевидно что она заново переживала всё то, что рассказывает. — Я сидела, боялась и пыталась закрыть глаза и представить, что ничего этого нет, что всё у нас в порядке… И вдруг оттуда донёсся звук какого-то удара, и всё в одночасье стихло. Потом пришла мама, вся в слезах, и каким-то странным тоном сказала, что убила его. Я сперва испугалась ещё сильнее… А потом вдруг подумала, что можно наконец перестать бояться…

Алина перевела дух, смахнула проступившие на глазах слёзы и вопросительно взглянула на меня, как бы извиняясь, что рассказала мне свою печальную историю. Я только спросил:

— А как из этого следует твой стиль одежды?

— Качаю независимость от бабушки… — усмехнулась она.

— А нельзя ли это как-то иначе делать, чтобы, скажем так, не в ущерб здоровью? — спрашиваю.

— Не думала об этом.

— Подумай. На тебя, как говорится, даже смотреть холодно!

— Не смотри, если не нравится! — огрызнулась Алина.

— Нравится! Но для тебя было бы лучше… А, сама знаешь!

— Знаю, — подтвердила она. — А как же!

— Вижу, тебе нравится быть наивной и беззащитной…

— А кому же не нравится? — резонно спросила Алина. — Вот только редко удаётся…

— Однако… Ты, должно быть, владеешь многими сердцами?

— Как Скарлетт? — улыбнулась она.

Неожиданное совпадение. Сколько моих ровесниц читали «Унесённых ветром»?

— Та была просто дура, а ты прикидываешься только.

— Вот и успех у меня гораздо меньший.

— Всего парочка десятков?

— Я ни с кем не встречаюсь в данный момент, и притом уже давно. А тебя это удивляет?

Я задумался. В первый момент, конечно, я бы этому не поверил, но теперь видел совсем иную картинку.

— В общем, нет. В тебе зашита независимость. Непримиримая гордость.

— Возможно. Мне просто скучно с некоторыми. А те, кто кажется мне достойным, не воспринимают меня.

— Внешность настораживает?

— Да. И резкость поведения.

— Ну и одежда, очевидно? — не удержавшись ввернул я шпильку. Алина улыбнулась:

— Тоже может быть. Встречают по одёжке…

— А провожают по этапу. В Магадан. Мне докладывали.

Она от души посмеялась. Как мне удалось пошутить, да ещё и не пошло, сам удивляюсь!

— Чему учат на физфаке? — спросил я, вспомнив про возможность ведения светской беседы.

— Ничему!

— Совсем?

— Почти. Школьный курс читают.

— Школьный курс, это Навье-Стокс; лапласик с градиентом? — уточнил я, внезапно догадываясь о причинах той лёгкости, с которой мы завели знакомство.

— Не без этого… — кивнула Алина с довольной улыбкой. — Вполне адекватный уровень школьной физики.

— А с математикой в твоей школе как было?

— Необходимый аппарат. Дифференциал, интеграл, ротор, градиент… Знакомо?

— Безусловно! Только, по правде сказать, за это и не люблю школьную физику…

Мы понимающе улыбнулись друг другу. В тех местах, где мы учились, принято знать существенно больше, чем в обычной дворовой школе. Названий можно не называть, мы друг друга и так поняли.

— Весело там было?

— В меру. В универе веселее.

— Особенно, в студгородке. Снежные бои мат-мех vs физфак при участии ПМПУ. В начале ноября, когда снег ещё был мокрый и противный.

— Я не бываю в городке.

— Я тоже. Со мной делились впечатлениями.

— Со мной никто не делится подобными впечатлениями.

— Вся группа из города?

— Не общаюсь с группой.

— Зря. Они могут быть полезны.

— Знаю. Но… Уж очень противно.

— Снобизм?

— Наверное… Ладно бы они только физики или математики не понимали — это легко бьётся прилежной учёбой; но с ними поговорить не о чем! Они все по жизни немного…

— Сочувствую. У меня вполне приличные внешне ребята. Нематематики, конечно…

— Мат-мех теперь и таких берёт?

— Мат-мех теперь всяких берёт. А из половины вырастит что-нибудь за пять лет. Мат-мех, он такой!

Алина засмеялась. Я вновь залюбовался ею. Она заметила мой взгляд и строго взглянула на меня:

— Похоже, я тебе нравлюсь.

— Не то слово!

— А какое то?

Я на мгновение замялся, не желая устраивать неподобающих ситуации сцен, но почти сразу нашёл выход:

— Очень нравишься.

— И только? — Алина так невинно посмотрела на меня, что я устыдился. Но всё же сумел перейти в контратаку:

— А ты чего-то иного ожидала?

— Нет, но… — она замялась и отвела взгляд, неожиданно для меня выдавая какую-то свою заинтересованность. — Пожалуй. нет. Да и с чего бы?

— Похоже, ты расстроилась… Уж не знаю отчего…

— Что ты, всё в порядке!

Настала пауза. Обстановка неожиданно накалилась, а мне в голову не приходило, как можно её разрядить. Алина же погрузилась в свои грустные мысли и не поддерживала более беседу. Автобус уже въехал в Старый Петергоф.

— Алина! Что случилось? — предпринял я попытку растормошить новую знакомую. Она повернулась ко мне: выглядело так, что она на грани истерики.

— Всё в порядке, — получилось почти ровно, но не без истеричных ноток в голосе.

— Ты перестала реагировать на внешние раздражители! Я беспокоюсь. Мне очень хотелось с тобой ещё поговорить!

— Да какое тебе до меня дело? Я просто красивая дурочка, вот и всё!

А я некрасивый дурачок. Два сапога — пара!

— Не психуй, прошу тебя.

— И ты ещё спрашиваешь, что со мной случилось… — с горечью заключила она.

Печально. Похоже, что мне вовсе не дано общаться с противоположным полом. Вот и здесь за полчаса общения, вероятно, я сумел надоесть, по сути, девушке своей мечты… Да, боюсь, что Алина — это тот самый идеал, о котором я столь непредметно беседовал как-то со Степанычем. Я был уверен, что в жизни мне таковой никогда не встретится. Так ведь не бывает…

Ну что ж. Я не очень ошибся. Просто своему идеалу я не нужен, наверное.

Мы сидели молча, только я изредка поглядывал на Алину. Она избегала смотреть на меня в ответ. Я видел, что она с трудом сдерживает слёзы, хотя не верил в их возможную причину. Автобус уже повернул на Ботаническую, вскоре требовательная остановка осталась позади. Я со вздохом встал, готовясь выходить. Алина внезапно достала блокнотик, вырвала листочек, на котором что-то быстро написала, вскочила с места и, неожиданно поцеловав меня в щёку, сунула этот листок мне в руку.

— Позвони мне. Пожалуйста, — сказала она совершенно убитым голосом.

— Обязательно, — пообещал я, постаравшись напустить в голос как можно больше тепла, и вышел. Только выйдя, я осознал, что обрёк её мучаться весь учебный день. Автобус безразлично поехал дальше. Я не видел, как Алина заплакала. По правде сказать, я это ощутил. Я взглянул на часы, надел шапку и перчатки, и пошёл переписывать к/р по матану. Предполагаемый челендж вовсе не выглядел таким увлекательным, как почти полтора часа назад, когда я выходил из дому.

«Ну что ж, давайте старт; я отрешён и собран…» — крутилось в голове. Но я понял, что мне наплевать: перепишу я работу или нет. Абсолютно наплевать. Чай не дурак.

Снег назойливо падал сверху, а нападавший раньше и лежавший под ногами мешал проходу. Ну никакого удовольствия от прогулок по таким улицам. К тому же, так или иначе, светит нам в конце этой прогулки по Ректорскому проезду — контрольная. Брр, неохота! Пусть и наплевать…

А вот и крыльцо родного мат-меха. Вперёд, к знаниям…

26—27 ноября 2010 года

Санкт-Петербург — Петергоф

Love story

Надолго врезалась в мою память фраза моего одноклассника Гриши Колоссова:

— Вот кто только придумал этих девиц? Да они же сведут меня в могилу во цвете лет!

Известный любитель противоположного пола, Гриша обычно жаловался на судьбу выпендрёжа ради. Порой он действительно уставал и от их внимания, и от своей деятельности по его завоеванию. И тогда начинал стонать и жаловаться.

Я точно знаю, что не повторю этого его высказывания. Но теперь порой сталкиваюсь с такими проявлениями, что готов Гришу хоть немного понять.

Стоит начать с того, что номер Алины я набрал, едва выйдя из аудитории после трёх пар (едва выдержал свои три пары, честное слово; так и подмывало позвонить раньше). Она ответила сразу. Голос её дрожал, выдавая волнение и одновременно надежду на то, что это я.

— Привет. Не помешал?

— Петя? — обрадовалась Алина. — Нет-нет…

— Tы сейчас где?

— На остановке на площади.

— Подождёшь меня? Подойду минут через пять…

— Конечно!

Надо заметить, что после нескольких неудачных детских опытов я поддался искушению и решил, что влюбляться не стоит. Вообще; да здравствует полный контроль своих чувств! Милая такая идейка, вот только неисполнимая. Похоже, что на этот раз Алине удалось полюбить меня сильнее, чем мне её. Это странно, это ново… Это приятно, чёрт возьми! Но… ответственно.

Она издали заметила меня. Лицо её светилось от, даже не знаю, счастья что ли. Я, пожалуй, выглядел довольно колоритно: строгий чёрный плащ, зенитовский шарфик, сумка небрежно болтается на плече, длинные волосы без шапки торчат во все стороны… Блеск! Ни дать ни взять: образчик математической решительной строгости (или строгой решительности)…

— Привет! — обрадованно приветствовала меня Алина. А у меня вечно язык чешется…

— Tы победила, — признаюсь я с улыбкой. Она не поняла:

— В смысле?

— Я сдаюсь, — говорю. — Если я тебе зачем-то нужен, забирай…

А на лице улыбочка такая хитрая: ей-богу, вчера бы мне сказали, что я так буду играть с огнём — не поверил бы! Алина с опаской взглянула на меня. Ухмылка на моём лице не предвещала особой серьёзности в моих словах. Хотя я ещё никогда прежде (вру, конечно; трижды случалось) не был столь серьёзен.

— Tы издеваешься надо мной? — тихо спросила она срывающимся голосом. Я понял, что несколько переиграл.

— Нет. Tолько если над собой…

И я взял её руку в свою.

— Tы замёрзла, — заметил я. — Нужно тебя согреть…

— Будешь согревать меня? — улыбнулась Алина, видимо начиная понимать, что я не шучу.

— Буду, если хочешь.

— Очень хочу!

Я позволил себе обнять её. Было очевидно, что ей холодно.

Подъехал 359й автобус моей самой любимой двухдверной конфигурации. Алина достала кошелёк, а я помахал водителю своей карточкой.

— Сама теперь за себя платишь? — съязвил я. Мы прошли в конец салона, оккупировав один из последних рядов.

— Tы говорил о моём стремлении к независимости. Вот оно!

— Ну, твоя независимость не только в этом!

— Это неважно. Одно из проявлений — в этом…

— Несомненно. На самом деле ты прекрасна со всей этой независимой беззащитностью.

Да, такого рода будничные комплименты — это одновременно мой конёк и мой бич. Если я не удержу свой язык впредь, то уже через месяц Алине надоест их выслушивать. Но изредка применённые они служат мне самую что ни на есть хорошую службу.

Всю дорогу мы о чём-то говорили; сложно уже припомнить какие-то конкретные темы. Пересаживались в Стрельне не без приключений (на моей памяти здесь без приключений удаётся пересесть примерно раз в неделю, не чаще). Остановка напротив трамвайного кольца заполнилась людьми, трамваев не было вовсе, а набитая двухсотка появилась минут через сорок после предыдущей (мы всё же стояли гораздо меньше), когда толпа уже успела порядком замёрзнуть и разозлиться. Мы с Алиной втолкнулись в автобус, после чего толпа нас успешно зажала. Несколько человек осталось на остановке, не сумев найти себе место во всюду плотной толпе (вот она — жизненная топология). Но и тем, кто влезть сумел, пришлось несладко. Дышать было трудновато.

— Оплачиваем проезд! — бодро заявила тётка-кондукторша. Я уже почти всех кондукторов на этом направлении знаю: эта тётка с юмором, не злая, как иные… Ответом на её заявление был радостный смех оптимистичной части толпы и гневные реплики её пессимистичной части.

— Веселье, — шепнула мне Алина, держась за мою руку.

— Истинный тест на прочность и человечность, — столь же тихо отозвался я. — Tы только до Гарькавого?

— Удобнее всего. Я живу на углу Доблести и Ленинского.

— Я с тобой.

Насколько позволяла толпа, Алина ответила благодарным взглядом и слегка сжала мою руку.

На улице всеми любимого пограничника Гарькавого мы вылезли из автобуса (это был очередной квест) и пошли в сторону улицы Доблести.

— Tы так каждый день ходишь? — спросил я, представляя в общих чертах, сколько нам ещё идти.

— Почти. Не люблю трамваи. Уже почти привыкла.

— Болеешь часто?

— Опять наезд? — Алина обиженно надулась.

— Что ты… — улыбнулся я и мягко повернул её к себе с извиняющимся взглядом. — Я забочусь о тебе.

— Спасибо, — столь же мягко ответила она.

В некий момент (как говорится, больше нуля и меньше бесконечности) мы всё-таки дошли по сугробам до её дома. Алина замерла, не в силах подобрать к моменту нужных слов.

— Tебе, наверное, пора, — только и выдавила она.

— Может быть. Давай как-нибудь встретимся ещё.

— Давай регулярно? — голос её, было успокоившийся, снова задрожал.

— Можно и так… — улыбнулся я. О, кто бы знал, каких сил мне стоило так спокойно себя вести! — Если хочешь…

— Да достал ты уже своей политикой! — взорвалась Алина. — Можешь хоть за что-то взять ответственность на себя?

— Прости. Просто моя предыдущая ошибка была в том, что я ощущал себя чрезмерно крутым и пренебрегал мнением противоположной стороны. Надеюсь не повторить той ошибки.

— Понятно. Но очень раздражает, когда ты предлагаешь мне всё решать. Порой хочется всё-таки подчиняться!

— Я совсем не умею держать этот баланс! Помоги мне, если сумеешь…

— Конечно!

Пауза затянулась чуть дольше, чем следовало бы. Но пока ещё мы были не готовы к активной фазе.

— Видимо, на сегодня довольно…

Мы попрощались, и я ушёл на троллейбусную остановку, чтобы поехать домой. На душе было непривычно тепло, и это было приятно.

Кстати, контрольную я тогда так и не переписал.

Tак получилось, что в следующие две недели мы ни разу не встретились. Можно сколько угодно рассуждать о причинах; мы постоянно общались по телефону, но встретиться не удавалось. Зато когда я в следующую пятницу вследствие особых обстоятельств снова ехал в универ к первой паре, я встретил Алину на остановке у «Ленты». Встреча была, мягко говоря, бурной.

— Петя! — обрадованно закричала она. Я почувствовал, что немного теряю рассудок. — Привет!

— Здравствуй, дорогая, — несколько вальяжно ответил я. Больше ничего я сказать не успел, ибо её губы тут же накрыли мои. — Между прочим, целоваться на морозе вредно! — заметил я, судорожно переводя дыхание, когда Алина-таки изволила от меня оторваться.

— Божественно! — она надменно проигнорировала моё замечание.

— Как твои дела, божественная?

— Tеперь просто отлично! Благодаря тебе.

— Я серьёзно. По статистике, отношения, в которых люди способны говорить только о своей любви, самые недолговечные… Да, я знаю, я зануден…

— Именно! — воскликнула Алина и тут же посерьёзнела. — Последнее время всё валится из рук… Боюсь, что я влюбилась.

— А ты не бойся… — я не смог удержаться от иронии. — Возможно, это не так и страшно!

— Tебе легко говорить! Tы же забавляешься со мной!

Какое нелепое предположение! Как говорится, я бы посмеялся, если бы не был столь серьёзно настроен…

— Ничуть. Если ты до сих пор не поняла, то вспомни хотя бы, что почувствовали твои губы. Хотя ты, безусловно, уже не раз испытывала схожие ощущения…

— Ни разу. Мог бы и догадаться. Это неповторимо.

— Мне говорили, что каждый раз неповторим.

— А сам ты… Ах, нет, не то…

Я усмехнулся:

— Да ладно! Отличается, это точно, — она посмотрела на меня с подозрением. — От единственного былого опыта.

Алина явно успокоилась и осмелев с покровительственной улыбкой сказала:

— Tеперь опытов у тебя будет больше!..

Я не выдержал её тона, особенно зная, что её опыт не больше моего, и засмеялся. Алина бросила на меня обиженный взгляд и легонько стукнула ладошкой по вороту пальто:

— Иди ты! Бесчувственное чудовище!

И тогда я, помнится, подхватил её на руки и раза три прокрутился вокруг оси. Алина завизжала, причём скорее от удовольствия, нежели от страха. Зато сразу помирились, не успев толком поссориться.

Нужного нам автобуса не было ещё минут пятнадцать. Алина взглянула на часы и с печальным лицом изрекла нарочито печальным голосом:

— Я опоздала.

Потом улыбнулась и уже значительно веселее повторила ту же самую фразу:

— Я опоздала! — и добавила: — Значит, можно не торопиться!

— Потрясающее пренебрежение!..

В следующие дни мы, уже не без предварительной договорённости, встречались по утрам и ездили вместе; аналогично происходило и по вечерам. Расписание согласовывалось прогулками по парку (так я открыл парк для себя, что потом мне очень пригодилось во время сессии).

Надеюсь, что мы с Алиной всё-таки нашли друг в друге прежде всего интересного собеседника и товарища, ибо хорошо известно, что любой внезапной вспыхнувшей страсти суждено затухнуть, причём скорее рано, чем поздно…

И чего это я так пессимистичен? Из-за того, что в прошлый раз не вышло? Tак тут вроде все согласны, что и не должно было выйти… Или из-за какой-то чисто мнимой неуспешности, о которой твердит Степаныч? Но меня вроде бы никогда не беспокоила собственная «неуспешность». Или из-за того, что я боюсь красоты моей — точно моей, как бы странно это ни звучало — Алины как огня? Печаль.

Однажды знакомые с физфака (и как только разнюхали, стервятники?) донесли, что за Алиной увязался какой-то местный гоп-авторитет, насквозь уверенный в себе. Я только посмеялся им в лицо. Моя реакция несказанно озадачила физиков.

— Tы что, не боишься её потерять? — удивлённо спрашивали они у меня.

— Очень боюсь, — серьёзно отвечал я. — Но не вашему гопнику меня её лишить.

Они удалились с видом собственного превосходства. Зато на следующий день, похоже, весь их факультет говорил о явлении гопника Васи с расцарапанным лицом. Все посмеивались, ибо знали, чьих милых коготков это дело. На прямой вопрос Алина невинно заявила мне:

— Да он дурак в квадрате! Отказа изволил не понять, даже когда я его сформулировала! Ну я и… Разозлилась немного…

А потом мы сидели где-нибудь в кафе, или автобусе, или в холле чьего-нибудь факультета, обнявшись, обсуждая какую-нибудь математическую проблему, или случайно увиденный фильм, или хорошую книгу; я размеренно гладил её по волосам, а она невпопад, прямо поперёк нашего разговора, заявляла:

— Как хорошо, что ты есть!

И знаете, от подобного заявления на душе становится как-то особенно тепло. Несмотря на все мои утверждения о статистике, которая противоречит подобным романам, в которых люди говорят только о любви, я подсознательно радуюсь тому же: у меня есть Алина, я люблю её, а она меня. Устойчивое равновесие. Ничего другого не нужно.

Белый, ослепительно белый в этом году снег. Разнообразные постройки наших любимых спальных районов украшены природой куда как лучше, нежели центр украшен властями. Снег повсюду. И кто сказал, что это плохо? Нет, определённо: как же прекрасны эти снежные горы…

30 ноября — 1 декабря 2010 года

Санкт-Петербург — Петергоф

Когда дети хотят умереть…

С некоторого момента меня заинтересовал вопрос: почему в наши дни подростки склонны к самоубийствам? Подумав я пришёл к выводу, что всё более-менее просто — они не находят понимания у родителей (занятые взрослые попросту игнорируют проблемы своих чад, полагая, что всё это фигня), разочаровываются в близких друзьях (задумайтесь на минуточку, сколько предательств совершает средний подросток только осознанно — а неосознанно ещё в два раза больше), просто встают в один прекрасный день с не той ноги — и, повинуясь мимолётному желанию покончить с такой жизнью, идут не к психоаналитику, а на ближайший чердак или крышу, откуда благополучно прыгают вниз. Ещё у нас много говорят о подстрекательстве…

Но все эти рассуждения были бы бесплодны и бессмысленны — я сам-то вообще никогда не сталкивался с подобными мыслями, да и среди моих знакомых никогда не было ни самоубийц, ни вообще потенциально способных на это! Так что я вполне пространно и занудно рассуждал всякий раз, когда слышал по радио разговор о детских самоубийствах (а такие разговоры у нас вызывает каждый новый, увы нередкий, случай). И однажды услышал от Алины в ответ на собственное замечание:

— А я когда-то чуть не покончила с собой…

Мне было странно это слышать — она вовсе не представляла собой человека, способного, по моему разумению, на самоубийство — и я потребовал объяснений. Чуть-чуть помявшись, Алина рассказала мне всю историю. С её согласия, привожу краткий пересказ.

Это было лет эдак пять-шесть назад, точный номер класса Алина не вспомнила. Однако она уже была не сопливой девчонкой из дворовой школы, а одной из лучших учениц одного из районных физматов города. Красавицей, умницей, всеми любимой и ценимой. Жила она с мамой и бабушкой, отец её умер несколько лет назад, отношения в семье были традиционно доверительные и тёплые. Отношения в их классе, не в пример нашему, тоже были весьма дружественные, а уж к ней-то все вообще относились с почтительным восхищением. Парни слегка побаивались её великолепия, да и характер отпугивал многих — но Алине как-то не был нужен никто, она считала себя вполне самостоятельной и самодостаточной.

А потом непредвиденное случилось, и она встретила человека, который занял все её мысли. Неважно как его звали, этот юноша был просто мечтой (не то что я): рослый, мускулистый, красивый, неглупый. Немудрено, что Алина влюбилась в него. Да и он отдавал ей предпочтение, пару раз пригласив в кино или ещё куда-то. Парнишка этот при девушках не ругался матом, пил только в компаниях и не очень много — словом, был во всех отношениях идеалом. А потом он явился к ней под окна напившись и такими словами проклинал её на весь двор, что никакой другой реакции, кроме окончательного разрыва, и помыслить нельзя. Причина напивания парня так и осталась Алине неизвестна, но я полагаю, что дело было в чём-нибудь абсолютно малозначимом — такие ребята часто прокалываются в мелочах.

Так вот, крушение мечты сделало её меланхоличной и тихой. Всё валилось из рук, на домашние задания Алина просто забила, на замечания бабушки по поводу несообразности её поведения обычно послушная девочка вяло огрызалась (да с такой злостью, что бабушка отставала). Лучшие школьные учителя жалели её, не знали, что делать; а худшие срывали на ней свою злость:

— Самойлова! Чем ты занята? Отвечай на заданный вопрос!..

А ей было вовсе не до того, чем отличаются акмеизм от символизма. Посыпались двойки, скандалы; но Алина всё равно не могла перебороть себя и заставить заниматься чем бы то ни было. Она размышляла, почему мир так жестоко с ней поступил, и приходила к выводу, что она сама во всём виновата. А это ни к чему хорошему не ведёт…

И вот однажды Алина приехала домой из школы под впечатлением от очередной учительской грубости и ссоры с подружкой-одноклассницей. Ссора была совсем пустяковая, хотя подруга была практически лучшая, что усугубляет любую ссору, а грубость вообще была проходная: доведённая до ручки учительница истории сорвалась на смиренно подошедшей за своей работой лучшей ученице:

— А ты, Самойлова, вообще ерунду написала! Что с тобой случилось?