Бесплатный фрагмент - Пикник на краю одиночества

Моим удивительным родителям посвящается

Счастие во сне

Дорогой шла девица;

С ней друг ее младой;

Болезненны их лица;

Наполнен взор тоской.

Друг друга лобызают

И в очи и в уста —

И снова расцветают

В них жизнь и красота.

Минутное веселье!

Двух колоколов звон:

Она проснулась в келье;

В тюрьме проснулся он.

В. А. Жуковский

Вместо предисловия

«Пожар в Усковском доме. Сгорела мастерская художника. Версия правоохранительных органов — поджог». Лей прочел заголовок, сделал глоток из миниатюрной кофейной чашки, почти обнажив дно. Взболтнул оставшуюся гущу. Отодвинул газету на край стола, долго смотрел в окно. По небу лениво, словно в полусне тянулись облака. Было утро, но уже парило, часа через два станет трудно дышать от жары. И это в начале июня, что будет в июле сказать трудно. Здесь, в старой теткиной квартире еще хорошо. Десятый этаж дает о себе знать. Легкий ветерок время от времени нарушает неподвижность застывшего в зное воздуха. Как все-таки удачно, что он уехал из Москвы. Лей краем глаза взглянул на заметку в отложенной газете. Потом достал из верхнего ящика стола записную книжку. Обложка растрепалась, на картонной поверхности кое-где истерлись, кое-где размазались карандашные наброски. Лей долго перелистывал страницы, искал подходящее место. Он вел записи не по порядку, а вразброс, оттого каждый раз, ему казалось, что книжка исчерпала свои возможности, но она все не заканчивалась. И сейчас Лею удалось отыскать подходящее пустое пространство. Он записал дату: «Сегодня 5 июня 2006 г.», — но тотчас, мучимый какой-то идеей, встал, прихватив со стола чашку, отправился на кухню. Сполоснул ее под струей холодной воды и прошелся по коридору до телефонного аппарата. Неуверенно взялся за трубку, послушал гудки, набрал пять цифр и после некоторого раздумья нажал на отбой. Вернулся в комнату, сел за стол и снова положил перед собой книжку и, торопясь так, словно с минуты на минуту его могли прервать, записал:

«Читал Юнга, чтобы как-то поразвлечься. Пишу и представляю реакцию отца на такое заявление. И как бы при этом у него вытянулась физиономия. Но я и правда хочу сам во всем разобраться, без посредников. Отчаянно хочется писать, а не выходит. От этого зуд внутри нестерпимый. Пробовал направить нереализованную энергию в другое русло. Сочиняю истории или скорее ситуации, в которых хотел бы оказаться. О, черт! Звонок снизу. Наверное, мама приехала меня увещевать. Жаль. Только расписался.

Это, действительно, была она. Спрашивала, как дела с моей бессонницей. Я сказал, живем дружно, как молодожены. Осведомлялась, когда я за себя возьмусь. Я сказал, когда силы будут. Сказал и сразу пожалел. Беспокоится, а у самой синяки под глазами. Похоже, отец в своем репертуаре. Пугала меня истощением. Я сказал, фантазия у меня «истаскалась», вот это трагедия. И снова пожалел, что ляпнул. Когда только научусь разговаривать с родителями? Двадцать пять — пора бы.

Да, о чем это я раньше хотел. Все мысли сбились. И чувства вины теперь на месяц хватит. Ах да, о сочинении историй. Вчера ночью валялся без сна как всегда. Пытался, что-то наскрести в своей истертой памяти хоть на какой-то сюжет. Но я сейчас и стул вообразить не в состоянии. И вдруг мне так захотелось увидеть Лееку, ну хоть лети в аэропорт и «бегом» в Америку. Тут, удивительным образом, мои расстроенные мозги встали на место. Сначала пришли очень яркие картинки из прошлого, а потом моя убогая фантазия неожиданно собралась и представила мне такие ясные образы нереализованного настоящего. Так с ними и уснул, часов в семь. И вдруг она звонит вчера. Минут пятнадцать проболтала ни о чем. Кажется, сама не поняла, зачем позвонила. А я просто слушал и молчал потрясенный совпадением. Ну, ладно об этом. К чему я о Юнге. Читал воспоминания и наткнулся на перевод стихов алхимиков. Книга Ромки Стаковского, неделю назад отправил ее с мамой в Москву. И по своей «девичьей» памяти стихов не записал. А они въелись в мозги не наизусть, а так общим смыслом и не выветриваются. Задело, а вспомнить толком не могу. Потому и не пойму к чему так зацепило. Стихи, ведь как песни просто так в голове не зависают. Вот я от отчаяния, что не могу вспомнить чужих, сочинил стишок про свое житье-бытье:

Не время плакать и не время петь.

Безвременье томительно и вязко

Легло на мысли, на дела, на смех

Покровом серым зыбкого ненастья.

Оно в глазах растерянных таится

И спит в бессонной пустоте ночей,

Лежит прозрачной тенью на ресницах

И ранит сердце поворотом дней.

Вот оно, состояние дел на сегодня. Тяжело смотреть на маму. Обещал ей в конце декабря исправиться и вернуться в Москву. Через пару дней еду на Озера. Доживу там лето и осень. Осенью там слов нет как хорошо. Осень я никому не отдам даже с бессонницей в придачу, чтобы там отец ни говорил».

Он закрыл записную книжку, подправил расходящиеся страницы, сунул в верхний ящик. Взял со стола и перелистал газету. Подумав, вернулся к первой странице и прочел заметку о пожаре до конца.

Часть первая
Figlio Perduto

Одинок я в сиротстве своем, но найти меня

можно всюду.

Я един, но сам себе противопоставлен.

Я и старец и отрок.

Не знаю я ни отца, ни матери.

Ибо извлекли меня подобно рыбе из глубин,

Или же пал я на землю, будто камень небесный.

По горам и лесам странствую я, но скрыт я

во человеках.

Для каждого я смертен, но не подвластен времени

переменам.

К. Юнг «Воспоминания»

Глава первая

— Играть по правилам — это в жизни важно…

— Это вопрос или ответ?

— Я и сам не знаю.

Он сложил вчетверо сложенный пополам лист бумаги и пожал плечами. И смотрел при этом вроде бы в лицо приятелю, но как-то вскользь, через него. За окном догорал желтый закат. Лучи его полоскались в озерном блюдце, образуя яркую рябь на поверхности, так что Лею, сидящему вполоборота к окну, было больно смотреть на любимое озеро. Он щурился, но изменить свое положение в пространстве не мог, при любом другом на лицо его собеседника ложилась черная маска, как всегда бывает, если пытаешься смотреть на что-то против солнца. Поскольку ежедневно наблюдаемое им закатное зрелище было беспардонно нарушено непривычно ярким для середины лета солнечным сиянием, он решил продолжить разговор. Впрочем, он никогда не любил вести разговоры на закате, да и какие могут быть разговоры? Он знал, каждый закат неповторим. Он видел их за свою жизнь тысячи и все же всякий новый завораживал его и лишал способности к общению на несколько пленительно кратких часов. На этот раз он заставил себя повернуться лицом к приятелю. В конце концов, тот навещал Лея не чаще раза в год. Но Роман все еще сидел, задумчиво глядя в пространство поверх его плеча.

— Когда приедет Катя? — решился Лей нарушить молчание.

Роман встрепенулся.

— Обещала к половине десятого быть, — сообщил он охрипшим от недолгого молчания голосом.

В этот момент яркий луч ударил в край зеркала, висящего в коридоре, и у Лея «молнией» в голове промелькнули, едва схваченные сознанием строчки:

Последним светом зеркала

Горят, прощаясь, на закате.

Луч исчез с зеркальной поверхности, а он вернулся к разговору.

— Будем ждать, — сказал он, пытаясь додумать четверостишие до конца.

Но это никак ему не удавалось.

— Ты не очень удивляйся, когда ее увидишь, — предупредил Роман.

Лей усмехнулся.

— Я видел ее последний раз вроде как лет пять назад. Трудно тут чему-либо удивляться. Я скорее удивлен, что вы теперь вместе…

Он хотел еще что-то сказать, но замер остановленный напряженным выражением лица своего приятеля.

— Дело как раз в этом. Я хотел тебе как раз рассказать, — он нервно покашлял. — Сначала думал просто предупредить, чтобы ты ее об этом не спрашивал. А теперь думаю, расскажу, и ты поймешь. И все станет как прежде.

По комнате наперегонки потянулись тени, и Лей приготовился слушать собеседника, досадуя на этот некстати случившийся посреди такого чудесного заката разговор. Да и какие разговоры могут вестись на закате.

Это было три года назад. Осенью, в октябре, — медленно, словно анализируя каждое подбираемое им слово, начал Роман. — Катя приехала ко мне в Москву. Вдруг, оказалось, она собирается замуж и уехать.

— Так уж и вдруг? — усмехнулся Лей, мысли которого были заняты больше упрямым нежеланием двух стихотворных строчек, родившихся в его голове, превращаться в четверостишие, чем повествованием собеседника.

— Для меня это оказалось вдруг, — без тени улыбки ответил Роман и продолжал: — Мы сидели с ней в баре, говорили о том, о другом. И неожиданно я отчетливо понял, что не должен потерять возможность видеться с ней. И чтобы это предотвратить пойду на все. Не помню точно, что я там нес, только сказал даже, что ревную ее, потому что все еще люблю.

— Сильный ход, — лениво откликнулся Лей по-прежнему завороженный тускнеющими закатными красками.

— Люблю, но не так, как она себе это представляет…

— Так и сказал? — с неподдельным интересом спросил Лей.

Роман кивнул.

— Этим ты, похоже, все впечатление от своих слов смазал.

— Не думаю, судя по результату. Мы провели вместе ночь.

Лей взглянул на него с искренним удивлением.

— Ты хочешь сказать, что без стеснения пошел на такую подлость, испортить ей жизнь во второй раз? Ты же не собирался остаться с ней?

— Не собирался. Только послушай, — предупредил Роман следующую реплику друга.

— Ну, — мрачно вздохнул Лей.

— На следующий день мы договорились снова встретиться, покататься на машине. Она ушла рано утром. Я еще повалялся в постели. Честно говоря, чувствовал я себя не важно. Голова болела.

— Еще бы, — сочувственно откликнулся Лей.

Роман недовольно мотнул головой.

— Я все думал насчет того, что вот мол, она уедет. А я уже не помню времени, когда ее не знал. Странно это как-то будет. Неуютно как-то, словно я выкладывал мозаичную картинку, и вдруг ее часть, пара элементов исчезнет. И тогда все нарушится, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул Лей. — Я тоже иногда люблю мозаикой заниматься.

Роман начал злиться.

— Не строй из себя идиота!

— Ладно, ладно, — примирительно отозвался Лей.

Закат ему казался все более незабываемым, а приезд друга — досадной помехой для привычного течения жизни. Он взглянул на собеседника и понял, что тому непременно хочется выговориться и облегчить душу. Вздохнул и приготовился имитировать заинтересованность. Он любил Романа и испытывал симпатию к Кате, но никогда не мог дочитать ни один сентиментальный рассказ до конца. А Роман уже вовсю старался реанимировать прошлое. И слушатель, похоже, был ему совсем не нужен.

— Мы встретились с ней на Октябрьской. Сил особо не было, чтобы просто так кататься по окрестностям. К тому же она сказала, что ей нужно домой, завтра у них там с ее женихом какая-то вечеринка намечена с друзьями по поводу предстоящей свадьбы. И я решил ее до дома довезти на машине и по дороге где-нибудь съехать с трассы и поездить по проселкам.

— Странно, — перебил рассказчика Лей. — Катя мне всегда казалась девочкой впечатлительной. А тут после всех твоих хитрых изворотов даже никакой мысли у нее, чтобы там жениха бросить, к примеру, — рассуждал он сам с собой.

— Я тоже как-то не ожидал, что так оно мимо у нее все пройдет. Расстроился даже. Но только сначала, минут на пять. Потом решил, так оно лучше. Я ведь и сам не знал точно, что со всем этим делать. С ее незапланированным изменением моей жизни.

— И дальше что? — заинтересовался Лей.

— Мы выехали из города. Болтали о том, о сем. Я решил, что, в общем-то, ничего особенного не происходит. Ну, переедет она за пятьсот километров. Но Катя, как ты знаешь, всегда от меня не близко жила. Да и в последнее время мы с ней встречались раза два за полтора года. Так что, подумалось мне, не все так плохо. Из города выехали. Погода замечательная. Солнце. Тогда в октябре было градусов двадцать. Но осенью двадцать градусов совсем не так ощущаются как летом. Проехали восемнадцать километров, а там новый съезд к аэродрому построили. Мы поехали туда, с асфальта соскользнули и стали искать место, откуда посмотреть, как самолеты взлетают. Нам местные объяснили. Постояли, подождали, да только ничего не увидели. Снялись, отправились дальше. Выбрались на трассу. А там, километров через пятнадцать увидели карьер по правую сторону от дороги, приличный такой по размерам. Решили его обследовать. Это уже часов в половине шестого было. Съехали с трассы. Карьер вырыт так метров пятьсот от шоссе. Подобрались к краю. Офигительно красиво. Солнце падало так, что весь его «ковш» внизу был залит «золотом». Мы пробовали туда на машине спуститься. Хотели прочесать его насквозь, да не вышло. Где-то на середине чаши стоял кран, но как его туда загнали, ума не приложу. Мы рядом покрутились. За карьером на поле длинное строение, похожее на коровник, но только из жестяных листов сложенное, проржавленных местами, дальше за ним тоже тянулось поле. Похоже, его недавно обрабатывали, но забросили. Борозды еще виднелись, но все травой поросли. Мы объехали кругом. Ничего интересного. И вернулись к карьеру. С правой стороны от него, метрах в пятидесяти был лес. Мы там тоже покататься хотели, но на пень какой-то наскочили и решили дальше не рисковать. Остановились у кромки леса. Я вылез из машины по делам. Катьке музыку включил, чтобы не скучала. Зашел в лес. В общем, все в порядке. Собрался возвращаться. Голову поднимаю. И ты представить себе не можешь. Ничего не узнаю. То есть, даже понять не могу, что происходит. Я на два шага от машины отошел, только чтобы не видно было. А тут впереди метров восемьсот леса. И музыка из машины так приглушенно слышна. Я же там дверь не закрыл, думал, сейчас вернусь, да и стекла были опущены. Я не паниковал. Пока и не отчего было. Восемьсот метров — не пять километров. Думаю, пойду на звук и быстро выберусь. Одно мне покоя не давало. Я ведь сюда шел не больше полминуты, как я мог в такой дали оказаться? Да еще как будто темнеть начало. Я стал пробираться на звук. Там лес — такая смесь лиственных деревьев всяких и сосны иногда попадались. А чем ближе к машине появилась еловая поросль. Ветки низко опущены, за футболку цепляются, за волосы. Приходилось продираться. Я взглянул вверх, небо между деревьями опустилось к земле, сумерки поползли. Ну, думаю, Катя сейчас испугается еще, куда я мог деться. Только подумал и навернулся. И на чем сказать трудно. Ни бревна толком, ни сучьев под ногами. Просто какая-то мешанина из листьев. Да так ловко навернулся, что локоть подвернул и с ногой что-то. Такая боль, что не подняться. Рухнул, как подкошенный. А там, на земле кругом иголки рассыпаны так, что удовольствие небольшое. Я от боли калачиком свернулся. Лежу. Потом слышу, кто-то по листве шуршит вроде бы в мою сторону. Я тут духом воспрял. Думаю, Катя догадалась мне навстречу пойти. Доберемся как-нибудь до машины, а там видно будет. С рукой конечно трудновато, но главное на трассу выбраться. Да там и мобильник в бардачке. Так, ты знаешь, ногу от боли свело, что я даже не приподнялся ей навстречу. А шаги возле меня затихли, и вдруг мне как-то тревожно стало. Почему она молчит, если это Катя. Я тут в судорогах корчусь, должна бы отреагировать. Но только это все мгновенье продолжалось, потому что тут она надо мной склоняется. Я голову поднял, повернулся ей навстречу. А это не Катя вовсе, а мужик какой-то бомжеватого вида. Я сразу про это строение на поле жестяное вспомнил. И лицо у него надо сказать было вовсе не располагающее. Я гляжу ему в глаза, стараюсь, чтобы взгляд не выражал беспомощность. Даже стонать перестал. Где-то я читал про охотника, который в Сибири зимой в капкан попал и от волка спасся тем, что «загипнотизировал» его взглядом. Вот так же они в игру играли, кто первый взгляд отведет. Да только мне так долго не пришлось. Мой оппонент усмехнулся и сплюнул. Хорошо, что в меня не попал.

— Ты, — говорит. — Не местный, парень?

— Как ты только догадался?! — разозлился я.

— Ты не хами, — огрызнулся он. — В твоем положении я бы не стал. Похоже, тебя неплохо здесь приложили.

— Никто меня не прикладывал.

— Это ты так думаешь, — сощурился он. — Ты как сюда забрел? Чего тебе тут понадобилось?

— Да ничего нам тут не понадобилось, — проболтался я и тут же пожалел.

Собеседник мой напрягся, я прислушался. Музыку из машины слышно было едва-едва. Как мне в тот момент захотелось, чтобы этот тип оказался туговат на ухо. При его-то условиях жизни и в его возрасте весьма возможный вариант. На вид ему было лет пятьдесят.

— Вам значит, — крякнул он. — Ну да, ну да. Логично. А я думаю, что это он сам в лес поперся, а в машине радио оставил. У нас еще таких предусмотрительных не было.

Последняя фраза мне уж очень не понравилась. Но додумать я не успел.

— И много вас тут? — поинтересовался мой собеседник.

И поверишь, я в этот момент даже боль чувствовать перестал, так перетрусил за Катю. Главное, соображаю, чтобы она не бросилась меня искать. Помощи от нее ждать не приходится, только лишние проблемы. А я сейчас защитник никакой.

— Много, — соврал я.

Лежу и пытаюсь число поправдоподобнее и повнушительнее придумать.

— Врешь, — с энтузиазмом предположил мой собеседник. — Ты тут уже с полчаса валяешься. Так бы давно кто-то нетерпеливым оказался, искать пошел. Раз нет никого, значит вас двое. И скорее всего, это девушка. Смирненько так сидит в машине и тебя ждет.

Тут я сорвался. До сих пор с ужасом вспоминаю.

— Ладно, ладно, Шерлок Холмс! — завопил я, как ужаленный. — Если тебе деньги нужны, помоги до машины добраться!

— Ха, — наклонился он к самому моему лицу и усмехнулся прямо мне в глаза.

Лицо его на всю жизнь запомнил. Темное такое, не то от грязи не то от загара, так что морщины на нем черными полосками пролегли. И глазки маленькие, воспаленные, не помню, какого цвета, но агрессивные такие, озлобленные. Я попытался отодвинуться от него как смог. И сразу боль вернулась. Я вскрикнул.

— Мне нужно, чтобы вы здесь не шлялись! Где вас не просят! — гаркнул он. — А вы все шляетесь!

— Да мы здесь первый раз, — попытался я смягчить впечатление от своих слов.

— Ну не вы, — он выпрямился. — Вы все мне на одно лицо. Один появится, и смотришь, уже людишки поползли. И копают и строят и поганят все вокруг.

— Вы как будто не человек?

— Я-то? — расхохотался он. — Ну, тебе оно, конечно, лучше знать. Да, только я обещал вам больше спуску не давать. Вас сюда никто не звал.

— Так выгоните нас и все.

— Нет, ты, конечно, уникум, — разулыбался он, так что мне почудилось, будто я начал вызывать у него симпатию. — В твоем-то положении и глядишь ты, все никак не уймется, все мне предложения делает. Ты уймись, парень, с тобой все ясно. И суетиться тебе не к чему. Я тебе ничего делать не собираюсь. За меня уже все сделали. Я вот пойду, а ты, если есть охота, выбирайся из леса и убирайся восвояси. Я тебе мешать не стану. Даже предупредить могу. Ты мне что-то приглянулся. Добираться долго придется. А я пошел, мне еще с твоей спутницей разобраться надо.

Он двинулся прочь. Не знаю, откуда только у меня силы взялись, я дернулся ему навстречу, схватил за ногу. Он обернулся и постарался меня стряхнуть. Но я уцепился намертво.

— Ты посмотри, какой поганец! — удивился он. — Я ему свое, а он свое. Я тебя на своем горбе не потащу, не надейся. Я же все тебе объяснил, больше чем надо.

Наконец, боль стала такая, что я не удержался и отпустил руки, только слабо крикнул, чтобы его задержать.

— Постой!

— Я и так стою, парень. Это ты, как гусеница извиваешься. Ну что тебе еще?

— Объясни мне кое-что, — задохнулся я.

— Ну, давай. Коль есть охота послушать, только поздно уже.

Он поднял голову.

— Посмотри, еще с полчаса и темно будет, а твоя мамзель там одна. А может, уже и не там.

Я только тут заметил, что сумерки почти до земли опустились, потому я и его лицо толком разглядеть не мог. Но Катя… даже, если она уже где-то в лесу, вряд ли ей там одной будет хуже, чем потом с этим типом. Я мучительно думал, подбирая тему для возможно долгого продолжения разговора.

— Ты мне объясни, такую вещь, — медленно начал я, еще не вполне представляя, о чем хочу его спросить.

— Ну, — нетерпеливо откликнулся он.

— Здесь же люди работают. Там в карьере кран стоит. И там, на поле что-то было.

— Ну, кран здесь, положим, с того года стоит. А поле уже давно никто не обрабатывал, умник, — огрызнулся он и снова собрался уходить.

— Не-а, не сходится, — отчаянно попытался его задержать.

— Что не сходится? — спросил он заинтересованно, резко обернувшись в мою сторону.

— Ну, кран, например. Я не приглядывался, но голову даю на отсечение, он не проржавел и борозды под ним свежие.

— Ну, про голову, я бы не бросался такими словами на твоем месте. А насчет крана. Так это… так ведь здесь все хорошо сохраняется. А насчет борозд ты лукавишь. Раз такой глазастый, не мог не заметить, что они старые. Только что там трава теперь не растет.

Тут он словно опять что-то вспомнил и озлобился.

— А все от таких вот, — ткнул он в меня пальцем. — До черта ты мне надоел. На твои вопросы отвечать. Тут закон такой, кто до заката пришел, до утра убраться должен. А я с тобой здесь застрял.

— Постой, — я совсем отчаялся.

Похоже из меня того охотника не получалось и путь к спасению для меня должен быть другой.

— Не трогай девушку, — попросил я его. — Девушка совсем не виновата. Это я ее сюда завез.

— Да кто же ее трогать собирается? — усмехнулся он и задумался, молча постоял какое-то время.

Я следил за ним. Пытался угадать выражение его лица, но стало почти совсем темно, и разобрать что-то на расстоянии пяти шагов было трудно.

— Трогай… — задумчиво протянул он. — Это только вы умеете. Все, к чему только руки не дотянутся трогать. А мне это ни к чему. Тебя-то я не трогал, — хмыкнул он.

Я тоже горько усмехнулся.

— Не трогал, а результат один, — сказал я.

— Ну, это я тебе уже объяснял, — раздраженно откликнулся мой собеседник. — Не совались бы куда не надо, был бы с руками и с ногами.

— Да откуда мы знали, что сюда соваться нельзя? — я начал терять терпение.

— Вот вы и всегда так. Везде вам плакаты нужно развесить, сами иначе не сообразите. Достал ты меня, парень. Прощай, — отрезал он.

Я никак не смог его остановить, он просто пригнулся и скрылся за деревьями. Я замер. Прислушался. Ничего. Тишина мертвая. Словно и не лес кругом. И вдруг, меня как прорвало.

— Катя, Катя! — заорал я, как только мог громче. — Катя, беги! — только раз крикнул во весь голос и сорвал его, закашлялся.

Глава вторая

Земля с наступлением темноты, словно окаменела. Холодом до последней косточки меня пробрало. И боль такая тупая началась. Вокруг тишина. Музыки вовсе не слышно, но и никакого движения. То ли слышала меня, то ли нет. Не знаю, сколько времени так прошло. Я пытался еще что-то крикнуть, но голос совсем осип. Я закашлялся после очередной попытки и замолчал. Но тут отчаянный крик раздался. Я понял — Катя, больше некому и отрубился. Не то от ужаса не то от боли или от всего вместе. Катя сказала мне потом, что просидела в машине после моего ухода минут пятнадцать. Забеспокоилась и собралась меня поискать. Музыку решила не выключать, чтобы вернуться на ее звук. Она, на самом деле, всегда неплохо ориентируется на местности каким-то чутьем. Сама она это называет «эффектом лошади». Мол, лошадь всегда найдет дорогу к дому. Но тогда, говорит, ей не по себе стало. Она запомнила примерно направление, куда я ушел, и отправилась туда же. По пути все время оборачивалась. Держала в поле зрения машину. Но уже шагов через пять, когда она оглянулась в очередной раз, за ее спиной была плотная «стена» деревьев. Она сначала растерялась и от испуга или так и собиралась, стала звать меня. Но я совсем ее не слышал, только музыку из машины. Отклика не было. Тогда она решила, что нужно вернуться. Была вероятность того, что мы разминемся с ней в лесу либо я вообще мог уже быть на месте и ждать ее возле машины. Очевидно, ей повезло. Ей двести метров по лесу дались легче, чем мои восемьсот. Она сказала, что бежала стремглав. Сначала пыталась отыскать тропинку, по которой шла. Но заметила, что все тропинки прямо на глазах запутываются, меняют свое направление. Тогда она «включила свой эффект» и побежала наудачу. Из леса она вынырнула, да только не там, где требовалось, возле жестяного здания. Машина была далеко впереди. Она мне говорила, в тот момент строение выглядело угрожающее огромным. К тому же начало темнеть. Да, я забыл, она из машины забрала мою кожаную куртку. Сказала, что прохладно стало, и решила мне поднести.

Она не сразу отважилась обойти строение. Говорит: «Мы, когда его объезжали, оно из окна смотрелось совсем по-другому. А от леса вблизи, словно жилое помещение, словно там кто-то есть. Мне стало как-то совсем не по себе».

У Катьки вообще чутье на такие вещи, она многое заранее чувствует. Я всегда ее интуиции доверял или старался, по крайней мере.

— И мне тут же, — говорит. — Захотелось убраться отсюда подальше. Я собралась с силами и думаю, главное, к машине до темноты добраться. А там объясню тебе все и скорее на трассу. В этот момент я забыла совсем, что ты неизвестно где. Отошла подальше от здания к самому лесу и пошла в сторону машины. Пошла, а не побежала, хоть про себя бежала со всех ног. Странное какое-то чувство было, что бежать нельзя, словно резким движением я могла обратить на себя чье-то внимание. Здание, будто спало, а я боялась его разбудить. Так и шла, глядя в его сторону, как будто следила за спящим человеком. Это длилось мучительно долго. И вдруг, оно закончилось. Просто с левой стороны от меня возникло открытое пространство. Это произошло так внезапно, что я даже обернулась. Здание было на прежнем месте, просто оно осталось позади. Задняя часть его стала растворяться в сумерках, и я ускорила шаги. Удивительно, что не споткнулась тогда, пока шла, оглядываясь назад. И тут я вспомнила, что впереди уже должна показаться машина. Посмотрела туда и увидела тебя. Вернее твою спину. Ты копался в салоне.

«Наверное, — думаю. — камеру ищет, чтобы снимать. Только темновато сейчас для съемки».

А вдалеке, на трассе уже зажглись огни и машины так хорошо, так быстро пролетают мимо этого места. И тут, в первый раз, мне пришло в голову, что мы оторваны от них очутились здесь, словно две разные жизни, там и тут. Но я тогда это как-то смутно почувствовала и не додумала. Странно еще, что меня в тот момент не озадачило, что ты занят своей камерой, а не моими поисками. Но я тогда, вообще, не могла ни за одну мысль «зацепиться». Весь день я копалась в себе и делала все как бы по инерции. Я даже толком не могла понять, хочу тебя еще видеть или нет. Все думала про себя и надеялась, что Вадим позвонит. Вот позвонит, и все станет ясно, как только я услышу его голос. Но он не позвонил, а я не хотела вспомнить, что сама просила его не разыскивать меня в Москве. У него был пунктик на ревности. Он ревновал меня к прошлому, к друзьям, которых не знал. И мы пытались вместе с этим бороться. Но сегодня мне так нужен был его звонок, а он не случился. Я все пыталась выработать у себя отношение к тому, что произошло. Последний вариант был, отнестись ко всему, как к простой неверности. Но Вадиму я, конечно, ничего говорить не собиралась. В конце концов, что такое одна ночь по сравнению с тем, что я его по-настоящему люблю. Да это ничего не значит. Господи, господи, и чему я научилась рядом с тобой. Но когда тебя увидела, я ничего такого не думала, я продумала об этом весь день. А тогда просто побежала к машине. Вернее, хотела побежать, но не побежала. Решила, что раз ты меня не ищешь, то нечего и мне прыть проявлять. А скорее всего, просто не могла никаких резких движений делать. Кажется, я уже сильно устала, еще когда из Москвы выезжали. Стало почти совсем темно, пока добралась до машины. Насколько увеличиваются расстояния, когда ходишь пешком. В нескольких метрах от меня темнел карьер. Сумерки постепенно заполняли его, оседая на дне чаши густым черным туманом. Я уже не могла разглядеть, чем ты там занят. Подошла, а ты роешься под передним сиденьем. Я тронула тебя за плечо. Господи, где был мой внутренний голос, предостерегающий меня во всех случаях жизни, где была моя интуиция?! Такого ужаса я не испытывала давно. Ко мне обернулся парень, на вид ему было не больше двадцати, а может и того меньше. Что можно разглядеть в такой темноте, да еще ожидая увидеть совсем другое лицо? Правда потом я часто вспоминала об этом моменте, как будто, не ошибись я тогда, и все могло пойти по-другому. Со спины он, действительно, походил на тебя. Та же сутуловатая спина в черной футболке и волосы, собранные в хвостик, выбиваются из резинки и рассыпаются по шее темными завитками. Но, когда я увидела его лицо, я страшно закричала, даже подумать не успела. Нет, конечно, успела. О тебе. Я так хотела, чтобы ты сейчас вдруг очутился рядом со мной. Парень осклабился и схватил меня за руку. В левой руке у меня была твоя куртка. Я стала неловко лупить его по руке, пытаясь вырвать свою.

— Ну, что ты бьешься? — как-то примирительно заявил парень, стараясь поймать мою руку с курткой. — Прекрати, дура! — рассердился на то, что я не бросала свои попытки освободиться.

И я прекратила. Просто вся усталость за день навалилась, а он держал меня крепко. Прекратила и заплакала. Так всегда со мной бывает от слабости.

— Сколько тебе лет, что ты так разоряешься? — задал он мне какой-то детский вопрос.

И только тут я пригляделась и поняла, что ему не больше пятнадцати на самом деле. Как ни странно, мне стало как-то спокойнее от моего открытия, хотя в жизни я всегда подростков опасалась больше, чем взрослых. И тут во второй раз ко мне вернулось ощущение, что мы застряли тут в какой-то совсем другой жизни. Не знаю, с чем было связано возвращение этого чувства. Просто этот мальчик показался мне каким-то странным, словно он был подростком из моего времени что ли, из моего детства.

— Мне много, — постаралась улыбнуться.

— Ну, а то я смотрю, ты на мою маму походишь, — вздохнул он, отпустил мою руку и продолжил свои поиски.

Я немного удивилась. Кажется, как-то надеялась, что еще не могу быть похожа на маму пятнадцатилетнего мальчика.

— А ты, что тут в машине делаешь? — спросила я, чтобы как-то переключить его внимание.

Кругом совсем стемнело. Он принес с собой фонарик и положил его на твое сиденье. Свет был только от него. С трассы свет сюда практически не доходил. И тут я подумала, что нужно включить фары, чтобы ты мог отыскать дорогу к машине. В это время парень отвлекся и обернулся.

— Что не видишь? Машину обчищаю, — деловито разъяснил мне.

Я рассердилась.

— Ты спятил? — постаралась сохранять самообладание. — Это машина моего друга. Он сейчас вернется, и мы поедем.

— Так это твоя? — он уставился на меня с любопытством, совершенно проигнорировав мое объяснение. — А я-то думал, откуда она сюда попала.

— Да. Наша, — постаралась как можно тверже и решительнее высказаться я. — Роман сейчас вернется, и мы поедем, — разъяснила ситуацию как само собой разумеющийся вариант развития событий.

Я так увлеклась объяснением с ним, ужас оттого, что ты до сих пор не вернулся, на время как-то отступил.

— Ну, на это я бы не очень-то надеялся.

Отвернулся опять к машине. Меня снова острыми коготками окарябал страх. Я тронула его за плечо.

— Что значит, не надеяться? — спросила я.

Парень обернулся.

— А то, что раз до сих пор не вернулся, значит все, — спокойно констатировал он.

Приступ отчаяния у меня внутри защемил сердце почти физической болью.

— Что ты чушь несешь! Он, знаешь, в каких переделках бывал! А тут из леса выбраться. Да и вообще. Пусти. Мне надо огни зажечь. Он, наверное, просто вышел из леса, как и я с другой стороны и теперь в темноте машину найти не может.

Парень с интересом посмотрел на меня и посторонился. Я забралась в машину и странное дело. Прошло, возможно, полчаса, как я ушла, а салон выглядел так, будто в нем неделю никто не бывал. Не то, чтобы пыль там была, нет просто вид какой-то нежилой, как у квартиры, в которую хозяин возвращается только переночевать. Я безнадежно покопалась с фонариком парня на панели управления. Надо было как-то приглядеться, что тут к чему, укоряла я про себя свою несообразительность. Тут парень схватил меня за пояс и стащил с сидения.

— Дай, я что ли посмотрю, — и сунулся на мое место, так, что я не успела возразить.

Через мгновение зажглись передние фары и он, довольно потирая руки, выбрался из машины.

— Хороший агрегат. На раме. Как я всегда мечтал, — удовлетворенно заключил он, хлопнув рукой по переднему колесу.

— Ты-то, что здесь делаешь? — снова задала я вопрос, потому что не представляла, что можно делать в этой местности без машины.

— Я же тебе говорил, — раздосадованный моей несообразительностью, начал объяснять парень.

По-хозяйски достал из-под твоего сиденья тряпку, начал вытирать руки.

— Увидел тут вашу колымагу и решил поглядеть, может, что мне пригодится.

Я как завороженная наблюдала за его руками. Жест мне показался до того знакомым, напомнил о тебе. Снова вернулся страх и вопросы.

— Ты говорил, что мой друг… что он не вернется. Ты что-то знаешь о нем?

— Не о нем, а об этом месте. Я тут живу.

— Здесь? — я даже закашлялась как всегда от волнения. — Но где? Здесь, по-моему, вообще, жить нельзя.

— По-моему, тоже так, — усмехнулся парень. — Но это же никто не спрашивает, где ты можешь жить, а где не можешь. Живешь и все.

— И где ты здесь живешь?

— Сказано тебе здесь и все тут, — отрезал он.

Взглянул на часы. Они почему-то у него были на обеих руках, но он посмотрел на те, что были на правой.

— На левой — не ходят.

Объяснил он, не поднимая головы.

— Пора уже, а то с пастырем столкнемся.

Он выволок с заднего сиденья твой рюкзак, взвалил его на плечо и, не спеша, двинулся в темноту. Остановился.

— Ну, ты идешь что ли? — обратился ко мне. — Я бы на твоем месте не стал здесь один оставаться.

— А где бы, черт возьми, ты стал оставаться, если бы у тебя друг пропал?! — закричала я.

Страх комком горечи подступил к горлу.

— Но не здесь, — спокойно ответил он. — Ты бы фонарик подобрала с сиденья. Я по дороге тебе объясню.

Не знаю почему, но я послушалась его. Боялась очутиться здесь в одиночестве или просто уже не могла ничего лучше придумать. Взяла фонарик, достала из бардачка твой мобильник, потом решила, что ты можешь вернуться и мне позвонить. Запрятала его поглубже среди твоих винтиков разных, сверху еще положила футляр с очками, хлопнула крышкой. Авось, не найдут, такие вот охотники за чужим скарбом, вроде этого парня. Вынула ключ зажигания и положила в карман джинсов. Взяла свою сумочку, дотянулась до ручки на соседней двери, подняла стекла, вылезла и хлопнула дверцы. Закрывать я не стала. Бессмысленно. Если ты вернешься, то замерзнешь насмерть без куртки возле машины. Еще немного подумала насчет ключа. Все пыталась представить, чтобы ты сделал на моем месте. Ты-то, конечно, остался в машине ждать. Я огляделась кругом. Не могла представить, как буду здесь одна ночью. Но и ключ бросать без присмотра не решилась. Подумала, вряд ли кто-нибудь в такой местности сможет завести твою машину без ключа. Открыла дверь у водительского сиденья, заглянула назад. Странный парень, вывалил все, что посчитал ненужным на пол. Среди этого ненужного была и портативная печка. Я переложила ее вперед. Потом подумала насчет куртки, оставлять не оставлять. Стало холодно и меня уже трясло в своей. Я рассудила так. Тебе печка, мне куртка. Сняла свою, кинула на водительское сиденье. С печкой-то она как-нибудь тебя согреет. Надела твою — на себя. Снова хлопнула дверь.

Потянулась, приложила руку к ветровому стеклу: «Верни его, пожалуйста», — бессмысленно попросила я, словно все зависело от машины, и двинулась навстречу парню.

Он в это время стоял, с удовольствием затянувшись твоей сигаретой.

— Ну что, все проинспектировала? — небрежно приветствовал меня.

— Да! — взорвалась я и ткнула ручкой фонарика его в ладонь.

Он ничуть не обиделся, взял фонарик и двинулся вперед.

— Куда мы идем? — поинтересовалась я через несколько шагов.

— На Кудыкину гору, — усмехнулся он. — Знаешь примету, по дороге не спрашивать.

— Знаю, но я и тебя не знаю.

— А тогда вообще, чего беспокоиться?

— Ты обещал мне объяснить.

Удивительно, но рядом с ним я чувствовала себя спокойно, будто ничего безумного вокруг не происходило.

— А насчет объяснений? Ты мне сначала скажи, куда этот твой друг отправился? — не оборачиваясь, задал мне вопрос.

— Он в лес выходил на пять минут.

— На пять минут, — мой собеседник оглянулся и с интересом оглядел меня: — И что это он там собирался делать пять минут?

Я смутилась.

— Ну, в туалет, понимаешь. Какая, в конце концов, разница, умник!

— Точно, на мать мою похожа. Сама любит вопросы задавать, а как у нее спросишь что-нибудь, сразу заводится.

— Какая я тебе мать? У меня и ребенка такого взрослого быть не может, — рассердилась я.

— Да ладно, она у меня давно умерла. Сейчас, сколько бы ей было? — он остановился и, запрокинув вверх голову, задумался.

Наверное, считал.

— Да, Бог с ней, — отвлекся от своих мыслей и двинулся дальше.

— А что же ты тогда меня с ней сравниваешь? — смягчилась я.

Мне как-то сразу стало его жаль, и оттого, наверное, он показался мне симпатичнее.

— Да это я так. К слову. Ладно, о том, что ты там спрашивала. Я говорю, не важный это повод для визита в лес.

Вдруг, он остановился, повернулся ко мне. Лицо его стало серьезным, даже каким-то жестким.

— Не вернется он, вот и все. И пока не спрашивай. Пока сама все здесь не увидишь, все равно не поверишь. Да и наверняка, он там с пастырем встретился. Если нет, еще есть шанс. А так. И кончено. Пошли скорей.

Он двинулся вперед, ускоряя шаг. Я ничего не поняла из того, что он пытался мне сказать. А пока всего не знаешь и не понимаешь, всегда остается надежда. Я подумала, что этот парень — псих, просто походит на нормального. Я ведь видела такое в жизни.

— Постой, — попыталась вернуться к разговору. — Я ведь тоже была в лесу, ну и выбралась же. А он по сравнению со мной вообще очень уверенный человек по жизни.

Парень обернулся, замедляя шаг. Лицо его было раздраженным.

— Ты ничего не понимаешь. В этом месте ничего не зависит от каких-то там способностей. Оно другое, ты понимаешь?! — он выразительно описал левой рукой дугу в темноте: — Это не та жизнь! — махнул в сторону трассы, которую было уже едва видно. — Что ты еще хочешь спросить?

— Кто такой пастырь?

Я пыталась ухватиться как за соломинку, хоть за одно что-то значащее слово в этом потоке непонятной информации.

— Ну, это просто, — он сразу вернулся к спокойному тону. — Это мы его так называем. Кто здесь живет, — ответил на мой вопросительный взгляд: — Он тут всем заправляет, хоть и редко появляется. Не понимаешь? Ну, это как в любом стаде. Вот ведет пастух отару овец в горы. Отара большая. Видят пастуха только те овцы, что рядом с ним. Другие лишь чувствуют его присутствие. И так же с направлением. Даже овцы рядом с пастухом не знают, куда он их ведет. Просто он здесь главный и они ему подчиняются. На уровне инстинкта, понимаешь. Они с этим рождаются. И вот, представь, если отара ну очень большая, к примеру, до тысячи голов. Сколько из них за свою жизнь попадутся пастуху на глаза и на какое время? Наверное, тут, конечно, характер какую-то роль и сыграет. Некоторые к нему сами пробьются. Не знаю, только как там, у овец, а с нашим пастырем такой бы номер не прошел. Ведь каждый пастух тоже свое стадо, свою отару чувствует. Кто там и на что способен. Но я к чему веду. Некоторых овец пастух и видит только на бойне, то есть в конце их жизни. Но и такие, кто никогда его не видел вблизи, всю жизнь ощущают его присутствие, слушаются и боятся с ним встретиться. Теперь, понимаешь?

— Про стадо да, — неуверенно отозвалась я.

— Ну, а с людьми тоже самое, — продолжал он свои разъяснения. — Ты же не думаешь, что они без пастуха обходятся?

— Я как-то для себя этот вопрос еще не решила, — ответила я.

— Ну, это ты там не решила. А здесь для нас этот вопрос давно ясен. Только как я тебе объяснял. Все знают про пастыря. Многие его видели. Да вот во мнениях никак не сойдутся, насчет того, как он на самом деле выглядит. Тут уж великое разнообразие вариантов, — усмехнулся он. — Но ты это еще услышишь. Некоторые только узнали о его существовании от кого-то, вроде тебя и всю жизнь боятся с ним встретиться. Но, по-моему, он сам выбирает с кем и когда ему повстречаться. А с некоторыми, похоже, и не стоит. Так что они напрасно, как те овцы, проводят всю жизнь в страхе.

— Сам-то ты его видел? — задала я давно волновавший меня вопрос.

— Видел, — усмехнулся он. — Думаю, и твой друг видел.

— Но ты же его видел и уцелел, почему же он должен…

— Да ты меня слушала, мамочка, или нет?! — перебил он меня. — Ты на мамочку не обижайся, — спохватился он. — Тебя все равно надо будет как-нибудь представить. И лучше так. А то есть у нас такие энтузиасты, которые все надеются отсюда выбраться. У них просто бзик какой-то на новеньких. Считают, что они им могут помочь.

Я совсем запуталась. Голова болела от усталости и всего, что на меня навалилось. Я встряхнула головой, как будто таким движением можно было избавиться от тупой боли в висках. И сейчас в первый раз за все время пути от машины огляделась по сторонам, хотя смотреть было совершено некуда. Кругом была темнота. Лишь сбоку она лежала у ног черным сгустком на месте прежнего «золотого» карьера. Я обернулась в ту сторону, откуда мы шли. Машину едва было видно. Маленький спящий зверек в темном поле. Мне стало тоскливо от этого зрелища, словно я бросила в темноте беспомощное родное существо.

— Ты что остановилась? Скорей! — подбодрил спутник, дотронувшись до моей руки.

Повернулась к нему и тут, хотя, впереди, в узкой полоске света его фонарика, на несколько шагов были видны только чахлые остатки облетевшего кустарника, я не увидела, а всей кожей почувствовала приближение строения. Мне стало жутко. И тут почему-то, наверное, от безвыходности ситуации я вспомнила про телефон. Достала мобильник из сумочки и увидела безрадостную надпись на экране: «Поиск сети».

— Я бы на твоем месте его отключил пока, чтобы не разрядился, — сочувственно посоветовал парень. — Отключи, будешь позванивать ему время от времени, если надеешься, что он вернется.

— Так ты нашел мобильник? — удивилась я.

— Как же, видел. Они здесь ни к чему. Вот так сеть пропадает и все. Если только друг другу звонить, иногда может получиться. Но ты познакомишься со здешней публикой. Нет тут особой симпатии друг к другу ни у кого, чтобы там звонить. Да и счет пополнять, как ты понимаешь, негде. А ты можешь звонить своему другу.

— Да что тут за место?! Место, место, ты толкуешь, — в отчаянии спросила я.

— Резервация. Только это тоже самоназвание. Нашенское. Мы тут, как в начале Мира, сами всему названия даем. Да ты заранее не пугайся. Просто надо поторопиться. Твой друг видел пастыря, наверняка. А если видел, то проболтался, что ты с ним.

— Он не может проболтаться, — буркнула я.

— Ну, не проболтался. Все равно пастырь у него это выведал и теперь ищет тебя. А учитывая твое взвинченное состояние, я не думаю, что тебе стоит с ним пересекаться.

— Да что он меня ищет? Зачем?

— Что ты кричишь?! Ненормальная, — осадил он меня. — Ищет, потому что ты тоже теперь в его стаде. Я же тебе объяснял. Ты все равно его встретишь рано или поздно. Но, по-моему, в твоем случае, лучше поздно.

— Ты же говорил, что он сам выбирает время встречи. Если так, то и спасаться бессмысленно, — возразила я.

— Не говорил, а предполагал. Это мое предположение. И насчет пастыря это все до чего я додумался. Ты не удивляйся, когда услышишь другие версии. Ты же догадываешься, наверное, что нет в мире таких вещей, понятий, которые абсолютно верно толкуются.

— Наверное. Я уже ничего не знаю. Ни в чем не уверена. Ты мне все мозги запудрил, — безнадежно отозвалась я.

— Ха, «все мозги разбил на части, все извилины заплел»! — смеясь, продекламировал он. — Неплохо сказано?! Где-то я слышал?

— Это Высоцкий, — изумилась я.

Сейчас я уже настолько прониклась безумием положения, в котором очутилась, что процитированные моим собеседником строчки показались мне нежданно возникшим напоминании о полузабытом нормальном существовании.

— Ну, конечно, — поддержал парень. — Опять же, моя мать его любила. С утра, помню, поставит и слушает. Особенно, когда ей совсем плохо было. Да, кстати, чтобы ты знала, меня зовут Скио Либеллус. А то возникнут там подозрения, мать, а не знает, как зовут.

— Постой, постой, — в первый раз за этот вечер я рассмеялась. — Как, как? Да я в век не запомню.

— Глупости, — спокойно возразил мой собеседник. — Обычное имя. Латинское. Если ты латынь проходила, должна сообразить. S-c-i-o L-i-b-e-l-l-i, — продиктовал он мне по буквам. Тебя же не удивляют другие латинские или греческие имена, Филипп или Александр, к примеру.

— Это-то да. Но у тебя то, это что? Имя и фамилия? — неуверенно переспросила я.

— Ну, мама, я просто не знаю, на тебя, — рассердился парень. — Какое имя и фамилия?! Просто имя. С какого конца хочешь, с такого и зови. Могу даже подсказать. Обычно все меня зовут Скио. Только девушки, которым нравлюсь, выпендриваются и зовут Либеллусом.

— Господи, кто же тебя так придумал назвать? — изумилась я. — Мать или отец? И где твой отец, если мать умерла?

— Отец в Москве живет. Я раньше ходил к нему в шахматы играть. Сейчас, как понимаешь, возможность отпала. Хватит вопросов, пошли.

Я бросила мобильник, который все еще был у меня в руке, в сумочку и поплелась за ним. Через несколько шагов мой страх принял материальную форму. Мы подошли к зданию. Вблизи, со стороны входа оно оказалось совсем проржавевшим. По крайней мере, ворота, по которым вверх-вниз скользил фонарик Скио, пока он рылся в рюкзаке. Достал оттуда какой-то длинный ключ или отмычку и подошел к воротам. Створки были огромные во всю высоту и ширину фасада этого странного строения. Я даже глаза зажмурила, представив, как, открываясь, они сейчас заскрипят. Но я услышала совсем слабый скрип, как от калитки в деревне, и открыла глаза.

— Ты чего уже спишь? Мама, — обернулся ко мне парень. — Не отсвечивай, проходи в апартаменты. Не стесняйся, — подбодрил меня и юркнул в маленькую дверь, вырезанную, по-видимому, в замкнутых намертво воротах.

Я быстро скользнула за ним. На мгновение увидела звездное небо за собой. Странно, что я до этого его не замечала. Скио просунул передо мной руку и, нажав на дверь локтем, затворил ее.

Глава третья

Когда я повернулась, то увидела совсем не то, что ожидала. Я рассчитывала найти внутри строения, по крайней мере, что-то вроде помойки. Первое, что меня поразило, помещение довольно хорошо освещалось. Отсюда оно представлялось ничуть не меньше, а возможно даже внушительнее, чем снаружи и походило на гигантский коровник. С двух сторон, по стенам все пространство его делилось на отсеки, а посередине оставалось свободным, образуя нечто вроде коридора. Только все это и камеры по стенам и открытое пространство посередине показалось мне слишком большим для содержания здесь коров, больше пригодным для животных покрупнее, даже не могу придумать каких. Здесь было относительно чисто, насколько вообще может быть чисто на скотном дворе. Пока я стояла и разглядывала «окрестности», к нам потянулись люди. Они, не спеша, любопытствуя, выходили из своих отсеков-загонов и, подходя поближе, останавливались на некотором расстоянии. У меня по спине прошла волна ужаса и отвращения. Похоже, они, действительно, здесь жили. Напротив нас полукругом, словно в выставочном зале, выстроилась компания из нескольких человек. Мой спутник все это время занимался какими-то своими делами, рылся и перекладывал что-то в твоем рюкзаке. Странное дело, но я никак не могла запомнить лица напротив, даже задержаться на каком-то из них глазами. То ли от страха, то ли от неожиданности их появления. Пока я, молча, стояла в нерешительности, от группы напротив отделился старичок и проковылял к нам. В первый момент я обратила внимание лишь на его трость опрятную такую красного дерева. Она явно шла в противоречие с его костюмом. На старике был какой-то обтрепанный пиджак асфальтового цвета с засаленными бортами и темные не то черного, не то темно-коричневого цвета брюки и совсем не по сезону обутые на босую ногу сандалии. Он приблизился к нам и как-то уж очень церемонно наклонился к Скио, протягивая ему руку.

— А Гередэ, — тот разогнулся и пожал протянутую руку.

Я заметила, что при этом он брезгливо поморщился.

— Да. Филипп Гередэ, — вдруг старик обратился ко мне: — Представляюсь сам по необходимости. Поскольку наш общий друг не удосужился этого сделать.

— Да брось ты, Гередэ! — раздраженно прервал его Скио. — Хватит церемоний. Это моя мать, если тебе так уж интересно.

— Да? Вот вы слышите?! — вдруг пафосно возгласил старик, обращаясь к группе напротив. — Слышите? Старик Гередэ не такой уж псих как можно было бы подумать.

По рядам собравшихся пробежал шорох.

— Да, — грозно продолжал он. — И я знаю, что многие так думали. Но ведь я оказался прав.

Скио устремился было мимо него, но старик выставил вперед руку и задержал его.

— Я всегда говорил, что вера творит чудеса. И вот, взгляните, — он сделал театральный жест в мою сторону, отчего у меня мурашки побежали по спине. — Мальчик страдал, но он верил. И вот он нашел свою мать.

Ряды зрителей опять зашелестели, тихо переговариваясь. Мой спутник, похоже, потерял терпение.

— Прекрати этот цирк, Гередэ! — почти заорал он на старика. — Ты всех уже достал этой чушью! Моя мать устала и хочет спать. И ты иди к себе, пока тебя опять тут кто-нибудь не обидел, — он наклонился к старику и добавил уже спокойно: — Не нарывайся на неприятности, чтобы не пришлось опять хныкать. Я не приду утирать тебе слезы ночью.

После своего эмоционального всплеска Скио повернулся ко мне, взял за руку и решительно направился вперед по коридору мимо примолкшего старика. Ряды зрителей расступились перед нами. И в этот момент ко мне пришло ощущение, которое иногда появлялось и в моей прежней, нормальной жизни. Ощущение, будто все окружающее меня не более чем декорация. Эти люди, лиц которых я так и не смогла запомнить — марионетки, место, где мы находимся — картонный домик и все вокруг — странная игра, в которую я попала и где ничего не может быть по-настоящему. Мы прошли, словно сквозь строй, через толпу людей и, миновав по коридору несколько отсеков так быстро, что я не успела их рассмотреть, остановились у одного из них. Вернее, перед деревянными ставнями каким-то образом приделанными к бетонным стенкам, по всей видимости, заменяющими дверь. Скио отпустил мою руку и, немного порывшись в твоем рюкзаке, достал оттуда уже знакомую мне отмычку, которой он, похоже, открывал здесь все двери. Я огляделась по сторонам и заметила, что другие отсеки были или вовсе открыты, или занавешены какими-то тряпками-шторами. Скио приметил мое движение.

— Да, тут многие не запираются. Живут так, словно завтра уйдут отсюда. А я как-то не испытываю кайфа от жизни напоказ.

Он открыл створки, и я вошла вслед за ним. В его жилище было сумрачно. Я подняла голову и увидела, что он деревянными досками нарастил себе потолок. Скио нагнулся куда-то в полутьму и щелкнул выключателем. Помещение осветилось тусклым электрическим светом. Наверное, у меня на лице было написано удивление, потому что он пояснил:

— Я тут приспособился к общему генератору. Ты вообще привыкай, мамочка. Мы тут живем изолированно, но что-то воруем у цивилизации. Уйти отсюда нельзя, а воровать можно. Не стесняйся, располагайся как хочешь.

Я осмотрелась. Помещение было довольно просторным, метров двенадцать, наверное. Я так решила, потому что оно мне напомнило комнату моей сестры в общежитии. Только здесь мебели было мало. Если то, что я видела, вообще можно было так назвать. У левой стены стояло что-то вроде деревянного топчана, укрытого сверху непонятно откуда взявшимся матрацем. Но я вспомнила, за каким занятием застала своего знакомого, когда мы встретились, и перестала удивляться. У стены напротив был сконструирован стол из ящиков, в каких хранят овощи. Над столом было нарисовано окно, которого здесь явно не хватало, со шторами по бокам. Довольно искусно. Я улыбнулась находчивости своего приятеля. У правой стены пристроено несколько ящиков, того же рода, из которых был сделан стол, только здесь в них хранились какие-то книги, журналы с изляпаными обложками и желтыми страницами, такими же желтыми как газеты на полу. На газетах лежали всякие детали и разрозненные части планера. Рядом с крыльями на попа был поставлен ящик, очевидно служивший стулом.

— А ты тут недурно устроился, — заключила я свой осмотр.

— Спасибо за оценку, мамочка, — усмехнулся Скио. — Да ты проходи, не стесняйся. Этот дом твой в такой же степени, что и мой.

От этих слов у меня защемило внутри не то оттого, что мне совсем не хотелось обживаться здесь не то от странной нежности, захлестнувшей мои мысли на мгновенье. Я нерешительно прошла вперед.

— Ты не дрейфь, садись на тахту, — подбодрил меня мой спутник, раскладывая на столе приобретения, сделанные в твоем автомобиле.

— Хорошее название, — от неловкости прокомментировала я, присаживаясь на топчан.

— А ты об этом, — обернулся ко мне Скио и усмехнулся. — Странно, что ты удивляешься. Насколько я помню в жизни тоже все так устроено. Одно существует на самом деле, называется по-другому. Мне отец показывал пленку со своей поездкой в Германию. Так то, что у нас пальто называется, похоже, так и назвать то нельзя.

Я была поражена.

— Когда же ты сюда попал. У нас давно все не так.

Скио взглянул на меня с интересом.

— Два года четыре месяца с погрешностью недели в две.

— Эта твоя погрешность не две недели, а лет десять, пятнадцать должна быть.

— Не может быть, — перебил меня Скио и продолжал задумчиво: — Я календарь не вел только первые несколько дней. Хотя, — он улыбнулся. — Говорят, время — вообще понятие относительное.

Скио снова занялся опустошением твоего рюкзака, а я некоторое время сидела, молча, наблюдая за ним, потрясенная тем, что услышала. Скоро меня стал охватывать ужас от безысходности моего положения. Стали посещать страшные догадки, которые не хотела додумывать, опасаясь сделать окончательный вывод о своем будущем. И как всегда, когда у меня начинается паника, я постаралась перевести мысли в другое русло. Но сейчас это как-то плохо получалось, и я решила поговорить со Скио. Все равно о чем.

— Этот старичок, Гередэ — сумасшедший?

Скио обернулся.

— Самое-то дело, что нет. Он назначил себя кем-то вроде заместителя пастыря среди нас. Выслужиться хочет. Ему кажется, что прояви он подобострастие и пастырь его отметит за его старание. Он попал сюда раньше всех. Говорят, до этого он был каким-то небольшим чином в КГБ, и даже вроде убежденным сталинистом. И теперь он с такой же убежденностью верит в пастыря. Только тут другое дело. Еще говорят, что он и пастыря то никогда сам не видел. Он, конечно, считает по-другому, но, когда речь заходит о пастыре молчит с глубокомысленным видом.

— Он вроде бы не вредный, — предположила я. — За что ты так с ним?

— Ну, наши с ним отношения — это вообще особая история, — усмехнулся мой собеседник. — Он меня пытается опекать, не знаю, с чего я ему так приглянулся. Так что между нами всегда бои местного значения.

— А что он тут про веру толковал, я не поняла? — вспомнила я разглагольствования старика.

— Он тут теорию создал. Хочет быть здешним мессией. Что-то вроде прибежища для всех сирых и убогих.

— Да у вас тут жизнь не очень-то радостная, — поежилась я. — Зачем ты так зло? Людям надо во что-то верить, наверное.

— Ну и точка зрения у тебя! — хмыкнул Скио. — Значит, если тяжело живется, стоит в кого-то поверить, на кого-то сложить ответственность за то что происходит. Похоже, вы со стариком споетесь.

— Ты меня не понял. Я просто хотела сказать, людям, мне кажется, это свойственно, в тяжелую минуту искать себе заступника.

— Ты-то сама в кого-то веришь? — примирительно поинтересовался Скио.

— Во что-то, конечно, верю.

— Во что-то все верят. Это не ответ, — решительно заявил мой оппонент: — Я спросил, в кого-то ты веришь? В смысле, что кто-то несет ответственность за тебя и твои поступки помимо тебя.

— Насчет поступков, нет, конечно. Но в остальном я еще не определилась.

— Атеистка, значит, — заключил Скио.

— Если ты имеешь в виду мое отношение к вере, то я не атеист, просто неверующая. Моя мама говорит, что между ними есть разница. Первый пытается навязать свое неверие другим, а второй просто определяется сам.

Скио улыбнулся.

— Если верить твоей маме, то я, мамочка, разделяю твои убеждения.

За моей спиной раздался тихий напряженный звук. Скио сразу насторожился. Правая створка косо приоткрылась. В щели просунулась голова старика. Только сейчас я сумела разглядеть его лицо. Загорелое, испещренное морщинами, как обезвоженный перец, с коротким прямым носом, искривленным в хитрой ухмылке тонким жеваным ртом под ним и парой маленьких хитрых необычайно ярких для такого лица и такого возраста голубых глаз. Общее впечатление довершала густая желто-белая шевелюра, торчащая в разные стороны как на портретах Эйнштейна.

— И какие же я скажу, долгожители в вашей родне! — он, похоже, налег на приоткрытую створку своей тростью, стараясь проникнуть к нам. — Мое почтение, — церемонно кивнул мне.

— Гередэ, тебя тут никто не ждал. Если пожрать пришел, то и вовсе нечего. А говорили мы с мамой, а не с тобой.

— Да, мальчик ваш тут несколько одичал без вас, — на мгновение, прекращая свои попытки, доверительно обратился ко мне непрошеный гость: — Я ведь, позвольте, случайно услышал, уже постучаться хотел, когда этот занимательный факт дошел до моих ушей.

— Что же не постучался? — огрызнулся Скио.

— А мы только что про вас вспоминали, — постаралась я разрядить обстановку.

Старичок удовлетворенно протиснулся в дверь, очевидно, считая мое вступление в разговор разрешением войти.

— А с дураками всегда так, — улыбнулся он. — Только вспомнишь его, он и появится.

Я рассмеялась.

— Ну вот, теперь мы от него не отделаемся, — недовольно высказался в мою сторону Скио.

А старик уже тут как тут устроился рядом со мной на «тахте».

Глава четвертая

— Прохладно, — сказала я просто, чтобы что-то сказать, ежась скорее от присутствия рядом неприятного старика, чем от холода.

Правда, у меня начали ныть ноги, как всегда от сырости. Стылый холодок неумолимо поднимался вверх по моим икрам.

Старик с любопытством взглянул на меня.

— В этакой куртке и вам холодно? — похоже, искренне изумился он.

Я поджала под себя ноющие конечности и поежилась.

— Не то чтобы холодно. Просто у меня больные ноги, а тут бетонный пол.

— Ничего, сейчас печку затопим.

Услышала из-за спины. Я обернулась. Скио встал на одно колено рядом с тахтой и с сосредоточенным видом принялся извлекать какой-то предмет. Наконец он вытащил на свет нечто виденное мной, пожалуй, только в военных фильмах. Что-то вроде печки-буржуйки.

— Самодел, — с долей бахвальства пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд.

— Да, парень у вас башковитый, нечего сказать, — угодливо заявил старик.

Дальше, некоторое время мы оба, молча, наблюдали, как Скио ловкими быстрыми движениями достает сложенные под столом сухие ветки, распиленные на четыре части березовые чурочки и растапливает ими печку.

— Придвинься поближе, — взял меня за руку, заботливо обратился ко мне.

Только тут я поняла, как устала за этот длинный и весь предшествовавший ему день. Мне захотелось прилечь на тахту, я сладко предвкушала, как стылое помещение наполнится теплом. Этой воображаемой идиллии мешало только одно — присутствие непрошеного гостя. И тут в первый раз я почувствовала в отношении Гередэ то раздражение, которое испытывал к нему Скио. Я очнулась через секунду, словно на мгновение уснула. Очнулась, потому что Скио сидел на корточках передо мной, держа мои руки в своих ладонях и глядя в глаза. Я даже не могу объяснить точно с каким чувством. Может, это было сочувствие, а может еще что-то, но так, будто он обо мне беспокоился.

— А я все-таки думаю, что вы прекрасно сохранились для матери этого мальчика, — раздался хриплый голос старика.

Я вся напряглась и мгновенно возвратилась к реальности. Опять появился страх и мысли о тебе. Скио резко поднялся, выронив мои руки из своих ладоней.

— Гередэ, я собираюсь терпеть тебя в том случае, если ты проведешь вечер так, чтобы мы не чувствовали твоего присутствия. А еще лучше будет, если ты просто сгинешь, чтобы мы не вспомнили о тебе до утра.

Я прислонилась к бетонной стене и вытянула ноги к огню. Теперь меня не коробила резкость Скио по отношению к старику. Сам старик после замечания Скио втянул голову в плечи и насупился. Не то обиделся, не то испугался. Но я ошиблась. Я не успела даже почувствовать, как тепло подбирается к моим застывшим пальцам, как он оживился.

— Дорогие мои, как вы смотрите на то, чтобы поесть?

— Кроме твоего обращения, все остальное не лишено смысла, — мрачно отозвался Скио. — Учти только одну деталь, когда есть хочется, а нечего, такой вопрос звучит как оскорбление.

— Я совсем не имел желания опустошать ваши запасы, — уничижительно продолжал его собеседник.

— Тем более что их нет, — прервал его Скио.

— Я тут картофельных драников наготовил. Ждал подходящей компании.

— Где только можно здесь картофель найти? — прервала его уже я.

— Потом объясню, — тронул меня за плечо Скио.

— Мда, — протянул старик и сощурился на мальчика каким-то недобрым взглядом. — Он объяснит. Ну, так что? — непринужденным тоном продолжал он. — Тащить что ли?

Я удивилась, как он легко перешел с витиеватой и какой-то вымученно выспренной манеры изъясняться на нормальную речь. Как будто стянул маску. Я взглянула ему в лицо. Оно было тронуто усмешкой, но оставалось непроницаемым.

«Сколько у него еще может быть масок?» — подумала я.

— Давай, неси, — откликнулся Скио, как будто оказывая ему услугу.

Старик с неожиданной прытью соскочил с тахты и, приоткрыв одну из дверных створок, исчез за ней. Скио тотчас скользнул к дверям и резко прикрыл их, потом повернулся ко мне. Лицо мне было встревоженным.

— Никогда не задавай вопросов посторонним, — вполголоса предупредил он. — Поняла?

Я растерянно кивнула.

— Только у меня можешь спрашивать. И…

Сзади Скио через дверь толкнул возвращавшийся старик. Скио посторонился, пропуская его. Я не знала, слышал ли он то, что сказал мне Скио, но теперь меня уже не покидало чувство тревоги. И мне почудилось, что, войдя, старик смерил нас многозначительным взглядом. Хотя, впрочем, через секунду он уже весь был поглощен счастливым созерцанием маленьких картофельных лепешек разложенных на красивой фарфоровой тарелке, по ободку которой семенили искусно выписанные пастухи и пастушки. Я уже открыла рот, чтобы поинтересоваться, откуда у него такая посуда, но, заметив предостерегающий взгляд Скио, так и закрыла, ничего не сказав.

— Вот, мои хорошие, — не понятно к нам или к драникам обратился Гередэ. — Сейчас попируем. Я тут еще травки для чая припас. Вот и ладно будет.

Он с осторожностью поставил блюдо на стол.

— Да. Ты, конечно, рассердишься, — обратился он к Скио. — Но так уж вышло, что я догадался. У тебя раньше не было рюкзака, а теперь есть. Значит, ты его нашел. А не было ли там пива? Страсть как давно хочется пивка глотнуть, — объяснил он мне и опять обратился к Скио, видя, что тот снова начинает раздражаться: — Я даже не спрашиваю, где ты его взял. Хотя, заметь, если бы все наши были такими внимательными как я, то от вопросов ты бы так просто не отделался, — он поднял руку, чтобы предотвратить бурю возражений со стороны Скио. — Я просто спросил про пиво и все.

Поразительно, но Скио, в этот раз, не набросился на Гередэ с угрозами, а спокойно произнес:

— Там не было пива. Но, валяй, спрашивай, тебя ведь не это на самом деле интересует.

— Не только это, по правде сказать, — смиренно поправил Гередэ. — Но я не решаюсь задавать тебе вопросы, зная, как ты болезненно на них реагируешь.

— Ладно, — Скио запнулся, словно сглотнул подступивший к горлу комок. — Я нашел его в машине, которая попала в аварию. Так что не надейся, что сможешь там порыться, ее уже откатили эвакуатором. Наверняка.

Я застыла, ничего не понимая, как тогда, когда Скио рассуждал о пастухе и овечьем стаде. Глаза старика загорелись любопытством.

— Ты хочешь сказать, что тебе удалось подойти к самой трассе? — почти выкрикнул он.

— Не совсем, но настолько близко, что машину не могли не заметить гаишники, — медленно произнес Скио. — Она врезалась в дерево.

— А люди? — не смог сдержать любопытство старик.

— Они погибли, — холодно ответил его собеседник. — Я проверял пульс.

В этот момент мне показалось, что я схожу с ума.

— И кто там был? — ничуть не расстроившись, спросил Гередэ.

— А кто обычно гуляет по лесу? — язвительно переспросил Скио. — Мужчина и женщина.

— Ах, жаль, я их не видел, — с жаром заметил старик и тут же метнул взгляд в мою сторону. — А позвольте спросить, как же вы встретились? — обратился он то ли ко мне, то ли к Скио.

— А не много ли ты вопросов задаешь? — с досадой ответил тот. — Но ты ведь все равно не отвяжешься. Мы там и встретились. Просто мама подошла ко мне, и не спрашивай, откуда она взялась, она и сама не знает.

— Действительно? — как будто по-настоящему удивился Гередэ.

Я поняла, что должна подыграть Скио в разыгрываемом им непонятном сюжете.

— Да, — вздохнула я вполне искренне потому, что в предлагаемых мне обстоятельствах не могла представить, откуда могла бы взяться. — Я ничего не помню. Просто увидела машину, встала и пошла к ней, — осторожно пояснила я, краем глаза улавливая предостерегающий взгляд Скио.

Старик неожиданно опустил голову и погрузился в задумчивость.

— А может, может в этом разгадка… — начал он, постепенно переходя на невнятное бормотание.

— Ну что? Будем есть? — оживился Скио, словно его отпустило какое-то внутреннее напряжение. — А то твои драники остынут.

— Да, конечно, — очнулся старик.

Он заботливо извлек из кармана бумажный кулек и положил его на стол рядом с принесенной тарелкой.

— Это Зеленец — травка с пряным ароматом. Я ее как чай завариваю, — пояснил он мне.

— Оставь Гередэ, — возразил ему Скио. — Ты уж сам пей свою травку. У нас тут есть чего получше.