Бесплатный фрагмент - Песни Серебряных Струн. Песнь первая: Мечта и Воля

---

Глава 1

В таверне, что приютилась на перепутье четырех дорог, было шумно и весело. Добрых людей набралось — не во всякий праздник такое бывает. И идущие в столицу путники, и жители со всех домов деревни — кто чувствовал крепость в ногах — все собрались под гостеприимной крышей. Яблоку упасть негде в толпе честного народу! И всё идут, прибывают. Заказывают и сидра, и пива, и закуски всякой — от печеных каштанов до доброго окорока. Сидят, где есть место — и на лавках, и на бочках, и на столах, и даже на полу не стесняются. И каждый норовит услышать да увидеть побольше. А всё почему? Не каждый день встретишь в простой деревенской таверенке такого музыканта — артиста из самого Киннара — города Вдохновения.

Вот он сидит там, на самом почетном месте, у стены под вытканной картой всех земель великой Империи Эледов, и словно настоящий правитель решает — будут ли собравшиеся гости снова танцевать под задорные плясовые, смеяться над тонкой сатирой острот, дивиться прибауткам о дальних странах, где удалось бродить рассказчику, или размышлять о вечном, слушая его песни.

Ах, что это были за песни! И местные — будто певец всю жизнь тут рос, и знал каждый напев — и всякий в таверне подпевал знакомым словам; и песни северных народов, и словно пропитанные жаром пустыни южные, и эльфийские, и совсем диковинные — на неведомых, давно позабытых языках. А пел музыкант, и играл так, что заслушаешься. Да всё складно, мелодично, легко — будто ясная вода течет по долине.

Девицы слушали, затаив дыхание. Старики не скрывали слёз. Суровые воины молчали о своем, погруженные в думы и воспоминания. Но снова тонкие пальцы певца ловко перехватывали струны в веселом азарте, и гости — от мала до велика — пускались в пляс, забывая о заботах и времени.

— Тьфу ты, чёрт зеленоглазый, — проворчала старуха в тёмном льняном платье, выставляя на длинный стол две большие закупоренные бутыли с вином, и бросая неприветливые взгляды в сторону пляшущих. — Кем возомнил себя?

— Что ж ты всё боркаешь, Дальмата? — отозвалась приятная пышноватая женщина — хозяйка таверны, разливая вино по невысоким пузатым лепным кувшинам с узкими горлышками. Весь её вид говорил о тёплом благодушии, а расшитая светлая косынка, прикрывающая волосы, свежий белоснежный фартук поверх рыжеватого выходного наряда да две нитки ярких бус на шее — о том, что сегодняшний вечер она считает праздничным. — Чем он тебе не угодил?

— Спрашиваешь! — старуха всплеснула руками. — Сама гляди. Держит себя что государь-император! Кивнет — все пляшут. Мигнет — все поют. Слово скажет — все замолкают.

— Экая ты злая, — заулыбалась хозяйка, — знаешь же — мастер Даанель — музыкант из Вдохновенного Киннара. Да какой! Не чванливый, бесхитростный. Как явится — так весь люд собирает, и чужой, и свой приходит его послушать. И всякий гость то пива закажет, то ветчинки, то пирога с яблоками. Выпивают, закусывают… да всякий несет денежку, и не скупится. Сама же видишь — выручка у нас нынче как в любой его приезд — втрое больше, чем за весь минувший месяц.

— Эвдала, давай-ка еще бочечку молодого сидра! — словно подтверждая слова хозяйки, весело крикнул один из гостей.

— Да перепелов с маслицем! — вторил ему другой. — Эх, хорошо-знатно!

— Несу-несу! — хозяйка махнула гостям, и засуетилась. — Слышишь же, — снова обратилась она к старухе-помощнице, — есть правда в моих словах!

— А где ж ты запас провианта брать будешь, ежели у тебя на полгода вперед всё подъедят с такими-то представлениями? — Дальмата кивнула на танцующих и подпевающих гостей. — Не монетами же постояльцев да захожих кормить!

— Да что ж ты как первый день живёшь! — Эвдала уперла кулаки в бока. — Где денежка есть — там и провизия появится. Да и запас-то с одного такого вечера раз в полгода не так и оскудеет. А денежки и на дочек нужны. Вон они у меня какие!

И хозяйка таверны с лаской и гордостью поглядела на дочерей. Во многом девицы были похожи на мать — такие же лосные, свежие, приятные — словно сотканные из румяных облачков, обласканных утренним солнцем. Старшая, уложив пшеничные косы в хитрую прическу на манер городских модниц, особняком стояла у резной опоры сволока, и то и дело бросала на веселого музыканта томные взгляды. Младшая же, распустив волосы и украсив голову щедрым венком из полевых васильков, лихо отплясывала с другими гостями под звенящие мелодии.

— Так дочки помогать тебе должны, по хозяйству хлопотать! А они чёрту этому глазки строят! — не унималась старуха. — Попортит он девок тебе, вот помяни моё слово!

— Кашу маслом не испортишь, — пожала плечами Эвдала. — Сколько он в моей таверне останавливался — ничего худого никогда не было. Пусть попляшут вечерок молодушки — что с того? Они хорошо нынче поработали, заслужили.

— Лис всегда ходит вокруг курятника, присматривается, — всё не оставляла своего старуха Дальмата, — а потом курочек — квох! — и следа нет. Или принесут тебе в подоле — вот как ты тогда запоёшь?

— Да ты никак ревнуешь, что весна твоя полвека назад отцвела, и мастер певец тебе не оказывает знаков внимания! — рассмеялась Эвдала. — Ну-ка брось злое о других говорить — да разогревай для перепелов масло. А я за сидром в погреб спущусь. Люди добрые ждут!

С этими словами она оставила бормочущую помощницу наедине с ее недовольством, а честных гостей — с чарующей музыкой, льющейся по серебряным струнам.

***

Давно прошло золотистое летнее утро, миновал знойный полдень, завершился обед, и кое-кто из работников уже возвращался домой, честно потрудившись. И лишь в этот час звезда вчерашнего вечера, музыкант из «самого Киннара» нашел в себе силы оторвать голову от подушки, и спуститься из жилых комнат вниз, на первый этаж. Других постояльцев уже давно и след простыл — словно вовсе никого из путников, идущих в Астер-де-Торонисс, в этой таверне с вечера не было. Конечно, все спешат поскорее попасть в праздничную столицу, а о том, чтобы составить компанию своему недавнему герою, никто и не подумал. Впрочем, менестрель не чувствовал себя ни обиженным, ни обделенным — ведь он чудесно выспался. Из занимаемых комнат вели его уже не вдохновенная тяга к искусству, а самые обычные и приземленные вещи — голод и жажда. И можно было биться об заклад: если бы не эти банальные нужды, вчерашний певец так и остался бы валяться в кровати.

В большом помещении первого этажа было тихо, пусто и чисто — словно минувшим вечером здесь не веселились добрые люди. Столы протёрты, лавки рядком, пол подметен. Музыкант хмыкнул, потянулся, и, прошагав через весь зал, устроился в уголке, удобно откинувшись на спинку скамьи, прикрытую медвежьей шкурой.

— Эй, добрая хозяюшка, — громко позвал он. — Есть ли водица да хлеб для честного певца?

Ожидая, пока на его зов откликнется хоть кто-то из приветливых обитательниц гостеприимной таверны, певец придвинулся к столу, подпёр щеку кулаком, и предался неторопливым размышлениям.

Он был достаточно молод. Едва ли получилось бы с уверенностью угадать, сколько ему лет, а сам менестрель наверняка ответил бы на такой вопрос загадочное: «я в самом лучшем возрасте, когда уже всё дозволено и доступно». Волосы его непокорными каштановыми локонами спускались почти до плеч, узковатых, как, впрочем, вся его фигура. Ростом он был повыше среднего, худощав и очень подвижен — но только не сейчас, в первые ленивые часы после пробуждения. Привлекательное, слегка загорелое за время путешествий лицо; все морщинки на нём не от тяжких дум, а, скорее от привычки щуриться на солнце. Лёгкая щетина на щеках музыканта могла бы заставить неокрепшие сердца сельских красавиц биться чаще, как и взгляд на чуткие, артистичные кисти его рук. Довершали картину чуть мятая рубаха с распахнутым воротом, узкие штаны с модной шнуровкой на бёдрах, пущенной сквозь петли, впрочем, явно наспех и не слишком верно, да почти ещё не топтаные сапоги из воловьей кожи.

Заезжий артист уже был готов подняться со своего места, и отправиться на поиски какой-нибудь живой души, что приготовит ему заслуженный вчерашним выступлением завтрак, когда, наконец, явилась младшая дочь хозяйки таверны. Блистая жемчужной улыбкой, она поспешила подойти поближе к гостю.

— Батюшка из города вернулись, — радостно сообщила девушка, — с гостинцами. Сейчас на стол собирать будем к ужину. Вы же останетесь, господин Тэрен? С батюшкой потолкуете…

Музыкант «господин Тэрен» слегка нахмурился. Перспектива «потолковать с батюшкой» могла означать что угодно, и сулить как интересную беседу, так и разного рода неприятности — тем более, для молодого человека, не связанного ни семейными узами, ни трудовыми обязательствами, ни, вообще, привязанностью к одному крову. Хотя, свободным от труда Даанель Тэрен никогда не стал бы себя назвать. Сочинять речи, складывать стихи, песни и баллады — труд тяжкий. Не говоря уже о том, что после вчерашнего концерта у него до сих пор не отдохнули руки — особенно левая. А уж что и думать о тяжелой доле того, кого непогода застает в пути! И ладно если это летняя гроза, а ты на подступах к городским стенам или деревенскому частоколу. А если это снегопад в чистом поле? Или тем паче — в горах? Ну или вот, скажем, дворовые собаки, для которых усталый путник — чужак — даже если он идет с самыми светлыми и почти нечестолюбивыми намерениями — нести искру вдохновенного искусства в сельские массы?.. Бедный-бедный Даан! Кто способен понять истинную цену творчества? Им, простым людям, не дано. Им бы только «потолковать»…

Пока музыкант думал так, невольно вспоминая свои недавние путешествия, в зале появились и хозяйка, Эвдала, и её старшая дочь, и, радушно поприветствовав поскучневшего артиста, поторопились собрать на стол. Тот самый, под висящей на стене вытканной картой Империи. Однако теперь самое почетное место было предназначено для главы семьи, а Даан остался любезно приглашенным к столу гостем. Поразмыслив о том, что, наверное, не успевает ни причесаться, ни накинуть дублета, он поспешил хотя бы затянуть ворот рубахи, да поправить подол. А стол уже был заставлен закусками, блюдами с горячим мясом, плошками дымящейся похлебки, кувшинами с вином и ключевой водой. По всему виделось — зря старуха Дальмата так сильно сокрушалась о том, что оскудел запас продуктов.

Явился сам хозяин дома, тучный, мощный, похожий на отставного воеводу, лихо опустошил специально поднесенный ему стакан вина, и повелел всем угощаться, чем Создатель послал.

— Ну-с так, мастер Тэрен, — начал хозяин, — зачем на этот раз в столицу идешь? Дело пытаешь или… как обычно?

— Как же, — Даан держался невозмутимо. — Хочу вот в этот раз на День Лебедей попасть.

— О, ну надо думать, хочешь! — рассмеялся хозяин, будто шмель загудел. — Я-то только из столицы. Что на левом берегу, что на правом все дома, которые побогаче, венками из перьев украшены, да флагами серебристыми. Нынче как попадешь в Астер-де-Торонисс сразу видно, кто там широко живёт. Сам понимаешь — чем ближе к мосту Тысячи Звёзд — тем больше венков да флагов. Не для простых людей веселье. Да впрочем, кто же в накладе? Бабы городские из тех, что попроще, венки из перьев на продажу плетут, да с цветами, с лентами. Перо-то с гусей, лебединые не всякий себе позволит, а гусиные даже у нас тут, в Ристмике, закупают — не только в ближних сёлах. Вон, старик Гертарий и тот ещё надеется успеть со своих гусаков пёрышки продать. А только завтра повезет — и купят, чего говорить, праздник-то не на один день.

— Почтенный Гертарий, значит, завтра в Астер-де-Торонисс поедет?..

— Да. Ты напросись с ним. Он дед жалостливый, хоть и ворчливый. Компанию веселую взять с собой в столицу не откажет. А кто б отказал? Скучно весь день ехать в тишине, да только на круп своей клячи пялиться. Развлечение не завидное. Я попутчиков брать не гнушаюсь. Явись ты третьего дня — со мной бы ехал. Мои-то лошадки пошустрее идут, засветло бы добрались. А его — как знать, сколько плестись будет. Да ты не унывай. Всё ж в телеге ехать — не сапоги стаптывать.

— Всё ты дело говоришь, — не стал спорить Даан.

— А ещё бы! — развеселился хозяин. — Давно свой век живу. Ну а ты, давай-ка рассказывай. Где был, что видел. Да давай под музыку свою, складно чтобы. Очень я люблю под складную музыку свежим фруктом угощаться.

Услышав просьбу главы семьи, тихонько сидящие до того за столом женщины оживились, предвкушая на этот раз размеренный и тихий концерт.

— Изволь, — согласился музыкант, смирившийся с тем, что рукам снова не видать покоя, — только за мандолиной своей поднимусь.

— А что же это она не при тебе? — удивился хозяин дома. — Я-то всё думал, что вам, менестрелям, ваши лютни да гитары словно любовницы — никогда с ними не расстаетесь!

— Так и есть, — отозвался Даан, поднимаясь из-за стола и направляясь к лестнице на второй этаж, к комнатам. — Но, как всякая возлюбленная, после неистовой музыкальной ночи моя устала. Отдыхает.

И поспешил по ступеням наверх.

***

Солнце уже скрылось за западными холмами, когда Даанель Тэрен постучал в дверь небольшого, кое-где обветшалого домика на окраине придорожной деревни. За дверью никто не отозвался, и, выждав немного, молодой человек зашагал по узкой присыпанной песком дорожке, что вела на задний двор. Чуткое музыкальное ухо ясно разобрало там, среди хозяйственных пристроек, приглушенное ворчание и какую-то возню. И верно — седой старик в укороченном холщовом жилете, кряхтя, охая и ругая кого-то невидимого, вытаскивал из распахнутого сарайчика высокие глиняные горшки, и ставил их в ряд у стены.

— Ух, черти-собаки… — пропыхтел старик, вытирая со лба пот, — умаюсь я с этими хитростями.

Выпрямившись, он заметил Даана, не решившегося прервать непонятный стариковский труд неуместно радушным приветствием.

— Чего тебе? — хмуро бросил старик, оценивающе поглядев на визитёра.

— Доброго тебе здоровья, почтенный Гертарий, — широко улыбнулся музыкант, нарочито не обращая внимания на неприветливый тон собеседника.

— Ну? — почтенный Гертарий лишь сильнее нахмурил седые брови и стал похож на филина. — Не за тем ты пожаловал, чтобы здоровья мне желать. Выкладывай, что тебя принесло, да покороче. Старуха моя там в хате уснула, поди. А мне еще в дорогу собираться.

— Именно за этим я тебя и потревожил, почтенный, — вежливо продолжил музыкант. Никак нельзя упустить возможность добраться до столицы не своими ногами, теряя драгоценное время, а на худо-бедно удобной телеге. А значит, придется потерпеть старческие причуды и быть как можно более почтительным. Уж что-что, а этот ход Даанель Тэрен уяснил еще в ранней юности. И, разумеется, умело им пользовался. — Я слышал, что ты завтра отправляешься в Астер-де-Торонисс. И покорно просил бы тебя взять меня с собой.

— Ой ли? — вдруг усмехнулся старик. — Чтобы такой хлыщ, как ты, да просил бы покорно?

— Как скажешь, почтеннейший! — Даан немного поклонился, — Я могу попросить тебя не покорно, а просто. Возьми меня с собой в столицу, будь так любезен.

— А у тебя есть чем заплатить мне за услуги извозчика? — старик Гертарий заложил большие пальцы за повыцветший кушак — Я не возьмусь сажать к себе в телегу первого встречного босяка!

— Разве ты никогда не слышал обо мне? — наигранно удивился Даан. — Имя мне — Даанель Тэрен. Я уже второй раз держу путь в столицу мимо вашей деревни, и убежден, что моя слава — а я ведь известен едва ли меньше, чем Саньтяг Златорукий, добрый певец свободы — достигла этих мест еще до моего первого сюда визита!

— Да уж слыхал я про Сантьяга твоего. Говорят, лихо его гнали из Тоуркенского баронства. А нечего было зариться на наливные яблочки бароновой дочки!

— Ты опять кругом прав, почтенный Гертарий! — развел руками музыкант. — Барону нужно было лучше следить за самым роскошным деревом в своем саду, а Сантьягу Златорукому — быть скромнее. Поделом ему! Но раз ты и о нем слышал, и обо мне, стало быть тоже — то я для тебя не первый встречный. А дурной славы за мною в вашей деревне нет.

— Ну, — протянул старик, — неужели тебя еще не из одного села батогами не гнали?

Даан тихо хмыкнул, и мягко улыбнулся:

— Из вашего — никогда. И можешь быть уверен в моей порядочности.

Помолчали немного. Старик покрутил седой ус.

— Так платить-то чем будешь?

— Деньги есть, — заверил Даан, — Правда, честно тебе сказать, я бы предпочел сохранить их до столицы. Должок у меня там имеется… один… А тебе я готов отплатить глубокой и искренней своей благодарностью. В дороге со мной не заскучаешь — бесплатно тебе спою песен, каких захочешь. Да и помогать во всем готов. Погрузиться-разгрузиться…

— Песни да пляски ты девицам недалёким своим оставь, — усмехнулся Гертарий, — вместе с глубокой благодарностью. А вот руки молодые в дороге не лишние будут. И помощь твою я приму. Ну-ка скидывай гитарку-то свою с плеча, да тащи вон эти горшки в дом. Старуха-то моя, поди, перебрала там перья на продажу. В горшки их сложим, крышками закупорим, да на завтра и повезем.

— Вы в горшках перья возите? — удивился музыкант, поднимая увесистую глиняную посудину с земли.

— А ты как думал? — хитро прищурился старик. — В мешках они ломаются да лезут, в корзинах — цепляются… не переводить же пергамент да бумагу на них. В горшках и возим. Да не болтай ты зря! Тащи уже в хату! Соберем всё, в телегу погрузим, а завтра до рассвета в путь.

— Благодарю тебя за любезность, почтенный Гертарий! — отозвался не забывающий о вежливости Даан, открывая дверь в дом.

— Ну-ну, не болтай! — повторил старик, и не спеша закурил трубку.

***

Даан вернулся в свою комнату в таверне на перепутье четырех дорог далеко за полночь.

Заспанная Дальмата, с лампадой в руке встретившая припозднившегося постояльца у дверей, была, разумеется, очень недовольна, и не постеснялась это недовольство выразить.

— Не гневайся так, достойная леди! — Даан отвесил шутливый поклон. — Еще солнце не поднимется над лесами на Востоке, а я уже покину ваш гостеприимный дом. Так что… будь уж полюбезнее напоследок.

Ответа он дожидаться не стал, и сейчас рассиживал на кровати в отведенной ему комнате, собираясь с силами, чтобы сложить в котомку свой немногочисленный скарб. На радость Дальмате, ужинать постоялец не изволил. В доме Гертария он отведал свежих сырных лепешек с топлёным молоком, которыми радушная супруга «почтенного старца» угостила помощника. Она отнеслась к музыканту куда добрее, чем ее подозрительный муж.

Даан помог сложить то и дело разлетающиеся перья по глиняным кувшинам, закрыть их крышками, и донёс хрупкую тару до телеги, на которой им завтра предстояло отправиться в недолгое путешествие до столицы. Старик Гертарий велел щедро закидать кувшины сеном — чтобы не побились в дороге, и тут-то его престарелая супруга и пригласила Даана отужинать. За труды. Гертарий не слишком обрадовался, что «этого дармоеда» еще и кормить придется, но сильно протестовать не стал. Даан же тем более не стал протестовать. Спел доброй женщине несколько песен, под которые она еще будучи девицей плясала. Старушка, конечно растрогалась. Подпевала, всплескивала руками, утирала влажные глаза льняным платочком.

Почтенный Гертарий не стал долго терпеть этого, назвав мокрым делом. И отправил Даана восвояси, строго наказав ему быть у ворот до рассвета.

— Ждать не буду, так и знай! — погрозил старик, набивая трубку. — Не великий ты господин. Так что к первым петухам чтобы у ворот дожидался. Не то без тебя уеду.

Даан пообещал, что непременно будет в назначенный час, и теперь решил для себя, что вообще не сомкнет глаз в эту ночь. Уж ему-то не трудно найти себе занятие.

Поднявшись с кровати, чтобы коварный сон не застал его врасплох, музыкант зажег все лампады и свечи в комнате, и принялся собираться. Аккуратно и тщательно сложил в потертый бархатный футляр деревянную зубную щетку с резной ручкой, жестяную банку с зубным порошком и почти такую же — с небольшим кусочком ноздреватого серого мыла, склянку с ополаскивателями для рта и горла, и почти новый флакон золотистых мужских духов. Проверил старый кожаный пенал в котором носил помазок, бритву и гребень для волос — всё на месте. На самом деле, к уходу за собой Даанель Тэрен относился очень тщательно. Конечно, настоящее лицо любого менестреля — его песни, музыка, голос и умение это все преподнести. Но свежего красавца и слушать охотнее будут, и смотреть на него будут внимательнее. Ведь люди всегда встречают по одежке.

Тут Даан вздохнул, убрал косметические принадлежности в котомку, и, с сомнением нахмурившись, поглядел на свой брошенный на край кровати дублет. Коротенький, в простоватую полоску, чересчур щедро расшитую на груди и плечах яркими цветами и ягодами. В солнечной Палессе, где этот дублет достался менестрелю, такой фасон и узоры очень любили. Да и сам Даан ничего не имел против этакой пестроты — внимание к персоне в таком костюме привлекалось само собой, и всем сразу без слов понятно перед ними настоящий артист. Однако, одно дело завлекать провинциального зрителя, и совсем другое — показываться столичным придирам.

Даан пробежался кончиками пальцев по цветастой вышивке, и усмехнулся. Да уж, очаровывать зрителей — а, особенно, зрительниц — в Палессе у него получалось легко и непринуждённо. В уютном доме одной дамы, весьма благосклонно отнёсшейся к талантам молодого музыканта, он провёл почти всю прошедшую зиму. Тёплую, сытую, довольную… и вполне насыщенную творчеством. Целых восемь любовных баллад написал, пять сонетов и с дюжину стишков. Хватило потом на несколько весьма удачных концертов в деревеньках по пути, а кое-что из сочинений с успехом прогремело на шумных летних праздниках и в городах покрупнее. Теперь, после всех этих представлений в дороге, Даан со всей уверенностью мог сказать себе, что денег у него в данный момент вполне достаточно. И если бы он хотел купить себе коня — наверное, купил бы. Но Даан не хотел. Слишком уж много в этом было забот и ответственности! Куда проще найти доброго попутчика с телегой, да напроситься к нему седоком. Так и в этот раз он до столицы поедет!

Музыкант рассмеялся, и оглядел себя. Что ж, молодец молодцом! Только рубашку получше тоже бы справить не помешало, как в столицу приедет. Штаны вот, вроде, ладные. А сапоги так и того почти новые. Сойдут для пары выступлений в домах среднего достатка, а там уж можно будет и чем-то модным из одежды разжиться, и в дома побогаче принести свои песни в честь чудесного праздника Лебедей.

В том, что его с радостью примут и будут внимать его игре, Даан ни минуты не сомневался. Ведь он был из детей Вдохновения — из самого Киннара — чудесного города искусств, где могли жить только рожденные там дарования, а все прочие имели право лишь приехать и поучиться не более пяти лет. Не зря говорили — не учился в Киннаре — не достоин касаться Искусства. А Даанель Тэрен не просто там учился. Он родился там!

Однако время шло, ночь потихоньку таяла, как свеча на столе, а у Даана оставалось еще одно запланированное дело. Все вещи были собраны, и музыкант уселся поудобнее, разложил перед собой несколько листов пергамента, маленькую походную чернильницу и короткое писчее перо, и принялся сочинять для предстоящего праздника стихи. Кое-что из сочных рифм он уже придумывал по пути сюда — оставалось только окружить их еще десятком подобных, а там можно и музыку подобрать. Она тоже звенела где-то в голове — бери, да записывай.

Вот так, то поспешно скрипя пером по пергаменту, то задумчиво постукивая по столу, то изучая немигающим взглядом потолок в поисках нужного слова, Даан и пропустил мимо всю ночь. Едва первый крик петухов не пропустил. А услышав его, схватил футляр с мандолиной, наскоро засунул в котомку перо и чернильницу, которую еле успел поплотнее завинтить, и быстро кинулся по лестнице вниз, на первый этаж, на ходу застегивая дублет и размахивая листом пергамента с новой балладой — чтобы чернила поскорее высохли.

Эвдала, хозяйка таверны, уже не спала. Она протирала столы в обеденном зале, и очень удивилась, что господин Тэрен уже на ногах. Да не просто на ногах — а во всеоружии, и торопится покинуть дом.

— Как же так, — грустно сказала она, поправляя передник и немного краснея, когда Даан галантно — несмотря на свою спешку — приложился к ее ручке губами. — Уже уезжаете. И даже не позавтракаете! Ну хоть с собой в дорогу что возьмите! Скоро пирожки вон поспеют…

— Некогда, некогда мне, прекрасная и добрая хозяюшка, — отказался Даан, уже стоя в дверях. — Благодарю за гостеприимство и дружеский приём! Передайте поклон супругу вашему, и дочерям, прекрасным и добродетельным, как Посланницы Создателя!

— Ах, приезжайте же к нам еще! — воскликнула Эвдала вслед убегающему музыканту. — Мы все так любим ваши песни!

— Непременно, непременно! — крикнул Даан уже с улицы, в последний раз махнул рукой, и бегом пустился к воротам самого дальнего из сельских домиков. Оттуда уже выходил старик Гертарий, ведя под уздцы меланхоличную сухопарую кобылку, запряженную в ту самую телегу, что Даан вчера помогал собирать в дорогу.

— Почти успел, — хмыкнул старик. — Я думал продрыхнешь.

— И тебе доброго здоровья, — запыхавшись выпалил Даан. — Как же можно было так плохо обо мне подумать.

— А я про всех как хочу, так и думаю, — заверил Гертарий. — Да ладно уж, в пути разговоры поговорим. Полезай-ка в телегу. Чай всю ночь не спал, чтобы лошадку-то до города не упустить.

— Благодарю! — чуть удивленный, музыкант устроился в сене.

— Да что там. Я бы по молодости так и сделал, — проворчал старик Гертарий себе под нос и влез на облучок. — Только учти — долго спать тебе не позволю. До полудня не проваляешься! Н-н-ну! — и он несильно хлестнул кобылу поводьями. Та фыркнула, заржала, и не спеша зашагала по дороге, прочь от деревни у Четырех Дорог вперед, к столице славной империи эледов.

Даан совсем немного поглядел в светлеющее рассветное небо, поёжился, укладываясь поудобнее, и совсем скоро забылся крепким и спокойным сном уверенного в своем успехе человека.

Однако продлился этот сон не так уж долго, а прерван был вовсе не лёгкими перстами Гениев Озарения.

— Эй, ну-ка просыпайся там, — старик Гертарий пошевелил сено в телеге кнутовищем, ощутимо задев Даана по плечу. — Будет уже дрыхнуть. Обещал развлекать меня всю дорогу, а сам, вишь, развалился. Один храп вместо песен.

— Не держи зла, почтенный, — отозвался музыкант, усаживаясь в телеге и вытаскивая из своей буйной шевелюры застрявшие соломинки, — ты же сам догадался, что я ночь не сомкнул глаз.

— Ну, — усмехнулся старик, — ладно. Не будь-ка дармоедом — сбегай вон до колодца, да принеси воды флягу. Вон она, у крайнего кувшина стоит. Да осторожней слезай там! Не разбей ничего.

Даан взял в руки большую флягу из черненой кожи на длинном, узлом завязанном ремешке, и, спрыгнув с телеги на дорогу, огляделся. Колодец был чуть дальше впереди, слева от дороги. Кобылка старика Гертария шла медленно, неторопливо. Телега отъедет недалеко от колодца, и догнать ее можно будет даже скорым шагом. А уж если пробежаться… Но на это Даана бы сейчас точно не хватило. Он еще раз потянулся, разминая затекшие от малоподвижного лежания плечи, повертел головой, стряхивая остатки сна, и отправился за водой к колодцу.

В зеленеющей на утреннем солнышке траве стрекотали кузнечики. Светло-голубое небо было безмятежно и безоблачно. На фоне этой пасторали придорожный колодец выглядел монументально.

Арка из светлого камня закрывала ровно стрельчатой крышей гладкие, круглые, на добрые два локтя возвышающиеся над землёй бортики колодца. Они были вполне широкими и гладкими — хоть посудину ставь, хоть сам присаживайся. Длинная цепь с узким серебристым ведёрком спускалась из-под самого потолка. И бортики, и стены колодца были украшены искусно вырезанными в камне пятью символами основных природных элементов магии. И — ни скола на ровных камнях, ни мха, ни паутинки как это нередко бывает на колодцах в деревнях и городах, например, на востоке Империи. Да что там колодцы! Некоторые дома выглядят хуже. А тут чувство оставалось такое, словно этот колодец соорудили совсем недавно. Но Даан проезжал по этой дороге год назад: колодец был здесь, этот же самый. Правда, в те разы музыканту посчастливилось ехать на куда более шустрых упряжках, и осматривать «полевые достопримечательности» не было ни времени, ни возможности. Такой колодец был очень похож на те, что он видел в самой столице эледов. Но зачем ставить такую роскошь вот так в поле, у дороги? К чему такие архитектурные изыски? Сразу же поразить путников, что едут в Астер-де-Торонисс богатством и великолепием? Впрочем, сейчас не лучшее время для риторических вопросов. Нужно набрать воды, не то уехавшую телегу будет не догнать и бегом.

Опустив ведерко в колодец, и перелив кристальную живительную влагу во фляжку, Даан не упустил возможности зачерпнуть воды чтобы умыться и прополоскать рот. Вода была обжигающе холодной. Совершенно проснувшийся от этой ледяной свежести, Даан заторопился вслед за удаляющейся телегой.

— Наконец-то, — встретил его привычным ворчанием старик Гертарий. — Я уж было подумал, что ты или в колодец свалился, или уснул там в теньке. Где моя фляга? Не утонула?

— Нет, почтеннейший, — Даан протянул старику фляжку, шагая рядом. — А долго я потому что любовался на архитектуру колодца.

— Ишь, — прищурился старик, — а говорил, что уже ездил этой дорогой.

— Так ездить-то ездил, — ответил Даан, — а близко к колодцу не подходил.

— Ух, хороша. Студёная! — Гертарий сделал несколько глотков воды, утер усы рукавом, и закупорил флягу. — Ты там чего пешком идешь-то? Полезай-ка сюда. В ногах правды нет — хоть и выше её не найти.

Даан повиновался. Легко впрыгнул на облучок, и уселся рядом с возницей.

— Выспался там в сене-то? — поинтересовался старик, бросив на музыканта хитрый взгляд.

— Благодарствую, — ответил Даан. — Пожаловаться не на что.

— А то б еще, — согласился Гертарий. — Ну я-то тоже вздремнул час-другой, пока солнце-то не стало греть. А что? Франгулка-то моя лошадка смирная. Не первый год этой дорогой ходит, путь знает. Сама не заблудится.

— И не страшно ей в предрассветных сумерках по дороге идти?

— А что ж страшного? Ты вот, правда, будто всё врёшь, и не ездил здесь, — заворчал старик. — Тут же фонари светят. Ну. Как в самой столице. Светло, не собьешься.

— Да что ж ты мне, почтенный, не веришь-то? — даже обиделся Даан. — Говорю же — ездил, ездил тут. Но упряжки были другие. Лошади быстро шли — то галопом, то иноходью. Всегда добирался засветло. А в дороге спутникам то пел, то наигрывал — не мог ни колодцев рассмотреть, ни света фонарей оценить!

— Ты ну-ка это прыть-то поостуди, — буркнул Гертарий. — Ишь ты, лошадь моя ему идет медленно. Сейчас вот как ссажу тебя — да пешком пойдешь. И фонарями горящими в ночи полюбуешься, и поймешь ценность доброй кобылы. А что песни те твои — так я и сам не лыком шит. Историй да сказов знаю — тебе и не снилось! Тебя и на свете-то не было, а я уже столько повидал, что и за год не перескажешь!

— Сдаюсь, сдаюсь, любезный Гертарий! — Даан развел руками, словно действительно сдавался. — Прости, если был непочтителен. Молод я и глуп.

— Вот то-то же, — смягчился старик. — Хорошо, что сам признаешься. А на-ко вот, слушай, тебе вожжи. У тебя, поди, с бабёнками-то хорошо всё ладится. Вот и давай, правь-ка кобылой, покажи удаль. Да ласково с ней, ласково! А я вот пока отдохну.

Даан принял поводья из рук старика, чуть причмокнул губами, и слегка хлестнул. Лошадь недовольно фыркнула, но послушно пошла быстрее. Старик Гертарий усмехнулся, и достал трубку. Закурил.

— Фонари, значит, у этой дороги такие же, как в столице, — рассудил Даан, — как и колодцы.

— Ну, — подтвердил Гертарий, выпуская облако седого дыма и приглаживая усы. — Власти не скупятся. Хоть я-то вот не понимаю этого. Столицу украсили да улучшили — что твой пряник. Дорогу тоже… Кто, ты думаешь, фонари эти зажигает по ночам? А никто! Сами горят. Как темно станет — так и горят. В них, понимаешь, субстракт этакий. Люминарис или как его… Племянник мой такими фонарями занимается, ну. Закупают субстракт у горных эльфов, да по склянкам суют. А потом в фонари. Что смеешься? Дело-то не простое. Доходное. Племянник-то с детства в столице на светильщика учился. Долго. Сейчас взрослый уж, постарше тебя будет, ну. Все с этими фонарями. Прямо не дыши на них, совсем умом тронулся. Но денежки имеет, мастеров таких мало. Денег-то привёз как-то нам со старухой на новый сруб. Да что там нам с тех денег? Ну закупим дерева, а дом-то сам себя не построит. А я не полезу уж, стар. Да прекрати ты лыбиться, не то вон, кнутом огрею.

— Прости-прости, почтенный Гертарий, — хихикнул Даан. — Мне просто почудилось, будто ты во всем видишь только тёмное да плохое. А есть ведь и хорошее. Вон, и дорога освещена для путешественников, и вода в колодцах чистая… и торговля со Скаурейэр налажена…

— Эх, эльфы эти! — крякнул старик, выколачивая трубку. — Ничего я от них хорошего не жду. И тебе не советую. Пусть кто им в пояс кланяется да почитает, как Высших — от меня не дождутся такого! Ладно горные еще да лесные. Грешны, конечно, охальники. Но с них-то хоть какая польза есть. А увидишь этих…. Атоллэр… никаких с ними дел не води. Ух, черти-собаки. Хорошо, что их давно никто не видел. В наших-то местах лет с дюжину поди их не видно, с самой войны с пустынниками этими, ксайтридами. Да никто и не печалится. Я тебе так скажу — эльфа увидишь — быть беде. Как чёрный петух в полнолунье. Ну!

Даан снова рассмеялся. Ему не так мало доводилось общаться с эльфами во время жизни во Вдохновенном Киннаре, и сказать о них он мог только одно — они, Высшие, отличались от простых смертных и поведением, и манерами, и речами. Хотя из тех, что помоложе, были и заносчивые, и кроткие, и гневливые, и веселые. Как среди людей. Или дхунар. Или нулсуру. Эти, правда, далеко не каждый день встречались. Хотя, он был хорошо знаком с одной из нулсуру — танцовщицей. Она поражала своей гибкостью и лёгкостью движений. Но это не удивляло. Любой, кто учился или жил в Киннаре, мог поражать своими способностями.

Киннар… Сколько уж лет назад пришлось покинуть прекрасные стены города Искусств, и получить строгий запрет возвращаться в его творческое великолепие? Даану стало немного грустно. Захотелось достать из дорожного чехла мандолину, оживить её серебряные струны лёгким касанием, и прогнать печаль звоном веселой песни. Или же наоборот — отдаться грусти, играя мелодию, что пробирала бы до самых слёз… Но руки были заняты поводьями. Музыкант глубоко вздохнул.

И он, и его престарелый спутник молчали, погруженные в собственные думы и воспоминания. Мимо проезжали всадники легко обгоняя их телегу, катили другие повозки, запряженные куда более резвыми лошадьми, чем неторопливая Франгулка. Все сегодня спешили в столицу империи. Гертарий то и дело хмыкал и усмехался, иногда приветственно приподнимая свою соломенную шляпу перед другими возницами.

Телега приблизилась к развилке. Здесь дорога разделялась натрое. Первая из них, самая прямая, продолжала идти четко вперед, устремляясь в лес. Вернее, если присмотреться к ровно высаженным деревьям, это было больше похоже на парк или охотничьи угодья. Две других дороги шли чуть наискось, одинаково в левую и правую стороны. Путевой указатель с изящными резными табличками-стрелками гласил, что первая дорога приведет к цитадели Цере-де-Сор, а дороги-близнецы — в восточную и западную части столицы.

— Правь на восток, — скомандовал Гертарий. — Если тебе по твоему делу долговому на запад Астер-де-Торонисса надо — это ты уж сам думай, как через Мост Тысячи Звёзд переправляться будешь. А мне вот в восточную.

— По счастливой случайности дело поджидает меня именно в восточной части города, — мягко сказал Даан, направляя лошадь по правой дороге. — Но вообще, я в этот раз думаю и в западном Астер-де-Торониссе побывать, и в восточном. А то и на самый императорский дворец посмотреть. Хорошо бы, конечно, оценить его внутреннее убранство. Я, хоть в городе бывал, но до дворца не добирался и близко. А вот мои учителя из Киннара нередко бывали здесь при дворе. Рассказывали, что дворец Императора прекрасен, и даже в чем-то подобен Киннарскому храму искусства!

— Ну, — усмехнулся старик, — я-то тут ничего тебе сказать не могу. Ни в Киннаре этом вашем не случался, ни во дворец меня не приглашали. Да и не пригласят, куда ж там! Кто я такой? Да ты не улыбайся-ка! Ты-то сам чем лучше? А? Вот кто ты такой, чтобы тебя во дворец императорский позвали? Хоть за первые Ворота Орла пустили бы, а?

— Я-то? — Даан повернулся на собеседника, гордо приосанился, и отчеканил. — Я — Даанель Тэрен! Артист, поэт, певец и музыкант. Дитя Вдохновения из прекрасного города Искусств, озаренного высшей благодатью Создателя и верных его божеств!

— Ты вожжи держи крепче, дитя Впечатления! — осадил его Гертарий. — Как вспыхнул-то. Того и гляди искры с тебя посыплются, да сено вспыхнет.

— Дитя Вдохновения, — поправил Даан, впрочем, вовсе не обидевшись. — А огонь в моём сердце горит всегда. Иначе не сложить песен.

— Не петушись, ишь. Песни складывать он будет. Ты вон, посмотрел бы на себя лучше. Прежде чем в столицу идти, да в богатый дом проситься — не то, что во дворец императорский! — тебе об одёже подумать надо. Кто на порог такого дешевого пестряка пустит, ну?

— Ты как всегда прав, мудрый Гертарий, — кивнул Даан. — Никто не пустит. Но я найду выход. А там, где выход, нередко и есть вход. Да! Так и знай, почтенный Гертарий. Я не я, если в этот раз, будучи в столице, не спою при дворе самого Императора!

— Ох-ох, какой прыткий! — старик расхохотался так, что даже закашлялся. — Уморишь ты меня и без своих прибауток. Давай-ка так. Споёшь при дворе да привезешь мне из дворца какую диковину — я признаю твой талант, да принесу извинения. А уж я сроду прощения ни у кого не просил, ну. Даже в остроге как-то за это сидеть пришлось по молодости.

— А если не спою во дворце?

— А не споешь — так придешь ко мне, и нам со старухой моей будешь дом новый строить помогать! — выпалил Гертарий.

— Годится! — расхохотался Даан. — Жди меня с подарком из дворца!

— Или дом мне справишь! — добавил старик, — Ну? По рукам?

— По рукам! — воскликнул музыкант, пожимая узловатую ладонь Гертария.

— Дай-ко вожжи-то, — смилостивился тот после рукопожатия, — да сыграй мне что-нибудь, как на королевских балах играют. Раз говоришь, что бывал, значит знаешь такое.

— Бывал и знаю, — согласился Даан, и потянулся назад, чтобы взять лежащий в телеге музыкальный инструмент.

Дорога вильнула влево. Справа зашумела река.

— Клофф-Эскапьён… — протянул старик, прищурившись на блистающую в солнечных лучах воду. — Там вон дальше пристань. Больше, чем полпути к столице проделали. А по левую руку — смотри — сейчас башню будет видно. Раз прежде все мимо без внимания ехал — тебе и то в новинку.

— А вот и нет, почтенный, — возразил Даан. — И пристань помню, и башню видел. Как ее не заметить? Это же сама башня магов цитадели Цере-де-Сор! Тут у любого голова закружится.

Старик засмеялся. Слева, вдалеке, стала различима башня, гордо возвышающаяся над кронами деревьев, словно стрела, нацеленная в небо. Оттуда, судя по всему, вся империя видна, как на ладони. А по ночам, наверное, можно наблюдать звёзды и планеты…

— Вот бы побывать там, — Даан мечтательно вздохнул. — Говорят, в Цере-де-Сор никому не доводилось попасть без приглашения…

— Верно говорят, — подтвердил Гертарий. — Ты бы, правда, поумерил пыл-то. И во дворец императора попасть хочешь, и в цитадель колдовскую, ишь! Вас в том Киннаре, похоже, только и учат, что мечты плести, да хвастаться. А песни-то? Песни-то хвалёные где?

— Будут тебе песни! — заверил Даан, и ударил по струнам.

Глава 2

Солнце опустилось совсем низко над водной гладью залива Гратт-Эскапьён, когда телега Гертария миновала высокие ворота большого города. Восточная половина столицы встретила путешественников оживленно. Несмотря на закатный час, жизнь здесь продолжала кипеть. В мягком свете едва разгорающихся фонарей горожане спешили по своим делам — кто по рабочим, кто по праздным. Разговоры, окрики, смех, негромкая музыка, ржание лошадей и скрип колес… город жил своей жизнью. А Даанель Тэрен, уже не способный усидеть на одном месте, всё вертелся, оглядывался и улыбался, словно впитывая в себя эту самую жизнь столицы.

— Н-ну, стоять! — старик Гертарий натянул вожжи, и телега остановилась на мостовой, у массивных перил набережной. — Всё. Приехали. Слезай! Я теперь к племяннику поеду. Он там дальше живет, у пристани. Ну а ты давай, по делам там своим топай.

— Спасибо тебе, почтенный Гертарий! — Даан спрыгнул с облучка. — Век не забуду твою доброту!

— Ты лучше не забудь-ка то, что похвалялся во дворце императорском представленьице свое дать, ишь. И привезти мне оттуда залог, что взаправду там побывал.

— Да как же этого не помнить? — Даан закинул на плечо котомку и поправил ремешок чехла с мандолиной. — Я же слово дал!

— Ну, — рассмеялся старик, — что там цена слову-то. А избу мне к холодам поправить бы недурно было.

— Будь как будет, — улыбнулся музыкант, и поклонился старику.

Тот громко усмехнулся, звучно причмокнул губами своей лошадке, и, повернув телегу, покатил дальше, вправо по мостовой. Даан поглядел ему вслед совсем немного, затем приблизился к перилам набережной, положил ладони на прохладный полированный камень, закрыл глаза, и глубоко вздохнул.

Как же давно он не был в действительно больших, по-настоящему благоустроенных городах! Уж Астер-де-Торонисс — не важно, Западный или Восточный — был лучшим образчиком такого города. Чем-то он даже напоминал Даану родной Киннар, который пришлось покинуть несколько лет назад. По своей воле Даан бы никогда этого не сделал, но… Он не мог сказать, что его сердце было полно из-за этого одних лишь сожалений. О, нет. Он повидал мир, его сложность и простоту, обыденность и диковинки. Повидал людей — добрых, злых, любящих, ненавидящих… Он набирался ума и вдохновения, набивал шишки личным опытом и учился у тех, кто казался мудрее. Разве всему этому можно было бы научиться лишь сидя в классах — пусть даже самых изыскано обставленных и хорошо организованных? Не выходя за ворота — пусть даже самые волшебные? Нет. Все уроки, что преподносит жизнь, имеют свою ценность. И всё увиденное, услышанное, прочувствованное можно было переложить на стихи, басни, музыку… спеть или сыграть. И при должной удаче получить за это неплохой гонорар. А уж миска каши это будет или медная, а то и золотая монетка — пусть решает публика. И воздаст скромному исполнителю по своим возможностям.

Даан улыбнулся и своим мыслям, и своим ощущениям. Он в столице Империи Эледов! Этот свежий ветерок с залива, легко играющий непослушными кудрями музыканта, этот лёгкий гул столичной жизни, это величие камня, из которого выстроены городские стены… Астер-де-Торонисс действительно имел с Киннаром много общего. Хотя бы даже потому, что архитектор, в свое время принимавший участие в постройке новых зданий величественного города, сам был родом из Киннара. Даан даже видел его — и не раз. Уважаемый зодчий нередко гулял в городских садах и парках, а иногда появлялся и в Школе Искусств, передавая свои обширнейшие знания пытливым умам.

Но довольно придаваться воспоминаниям юности и стоять на одном месте. Желая того или нет, Даан вступил в веселую и увлекательную игру — даже не со стариком Гертарием, а с самим собой — сможет ли он дать представление в императорском дворце? Вот так задача из задач! Настоящий вызов Судьбе.

Но прежде, чем сделать хоть крошечный шаг на пути к непростому достижению такой честолюбивой цели, нужно было завершить еще одно дело. Вовсе не такое увлекательное, и далеко не самое приятное. Расстаться с кровно заработанными денежками, и вернуть старый долг.

Музыкант еще раз вздохнул — на этот раз уже тяжело — и открыл глаза. Городской пейзаж изменился не слишком сильно. Наступили сумерки, ярче загорелись фонари, придавая улицам чуть больше парадной загадочности мягким серебристым светом и ажурными тенями. По набережной стали неторопливо прогуливаться пары. Всё это легко возвратило Даану радушное настроение, и он зашагал по мостовой прочь от набережной, углубляясь в оживленные городские улочки.

Но чем ближе он подходил к намеченному для себя месту, тем более медленными и неохотными становились его шаги. Еще бы! Кому приятны сложные разговоры? Ну, вот и нужный дом. Двухэтажный, ладный, из серого отшлифованного камня — как и все остальные дома в этой части города. Ровные ставни, красивые решетки на невысоком заборе у небольшого — всего на трёх лошадей — стойла. И от него — Даан хорошо это помнил — утоптанная дорожка на задний двор. А там — колодец, огородик, маленький сад в две яблони, грушевое дерево и четыре розовых куста… пристройка для кое-какой домашней скотины — на его памяти малочисленной, но всегда ухоженной.

На двери дома висел очень скромный венок из зеленых веточек и белых перьев, перевитый серебристой лентой. В простых домах столицы День Лебедя не отмечали так, как это делалось в домах побогаче, но кто может запретить скромным людям подарить себе частичку праздника? Особенно если в доме живет хоть одна романтичная особа.

Даан в последний раз проследил взглядом завитки на решетке ограды, и рассудил, что стоять дальше у ворот чужого дома может быть подозрительно. Даже если над дверями этого дома красуется большая вывеска: «Золотой трилистник. Постоялый двор»

Музыкант нахмурился, собирая волю в кулак, и, решительно миновав ворота, толкнул дверь под вывеской.

В доме было светло и уютно. Несколько дубовых столов, скамьи с подушками, чтобы удобнее было сидеть. Вдоль одной из стен — полки с разноцветными бутылками и склянками, в которых хранились напитки и смеси разных трав для горячих отваров. Под этими полками — во всю их длину — был поставлен узкий стол, за которым стоял еще совсем не старый коренастый мужчина в немарком кафтане, и что-то записывал тонким пером на пергаменте. Рядом с ним высилась стопка таких же пергаментных листов, перевязанных бечевкой.

Услышав, что кто-то вошел, мужчина поднял взгляд от своей работы, и, присмотревшись к стоящему на пороге визитёру, нехорошо поменялся в лице.

— Неужели ты? — процедил он, бросая перо на столешницу. — Посмел снова явиться сюда?!

— Пожалуйста, не сердитесь сразу, господин Сильбарр! — Даан примирительно поднял руки, словно стремясь показать свою безоружность и чистоту помыслов. — Не прогоняйте меня, не выслушав!

— Да что тебя слушать? Проваливай, пока цел! — Сильбарр явно начал терять терпение, и его левая рука потянулась к правой, закатывая рукав. Не иначе он собирался выставить музыканта за дверь. — Проходимец!

— Ну что же вы, уважаемый, оскорбляете, не разобравшись? — Даан не собирался отступать. — Я, между прочим, честный человек. И — как обещал — принес вам деньги в уплату моего долга.

— Год спустя?! — возмутился уважаемый Сильбарр. Он всё еще не был готов сменить гнев на милость.

— Я артист, — напомнил Даан, — и много путешествую. Вот, сейчас моя дорога снова привела меня в славный Астер-де-Торонисс. И я пришел на поклон к вам. Не с пустыми руками.

— Покажи деньги, — хмуро потребовал его собеседник. Даан подошел к высокому столу, за которым все еще стоял Сильбарр, вытащил из-за пазухи кошель, и высыпал на лежащий на столе пергамент горсть блестящих монет.

Мужчина недоверчиво посмотрел на музыканта. Потом на деньги. Затем принялся их считать, рассматривать, сортировать и пробовать на зуб.

— Так, хорошо, — сказал он, наконец, — пятнадцать серебряных кресцентиев и один золотой.

Он сгреб монеты, и убрал их куда-то вниз, под столешницу. Развязал бечевку, которой была перевязана стопка пергаментов, некоторое время перекладывал их, читая записи. Потом нашел нужный лист, обмакнул перо в чернила, и отметив что-то в ровно начерченной графе напротив имени «Даанель Тэрен» зачеркнул написанное рядом с именем слово «долг». Присыпал чернила просеянным песком — чтобы быстрее высохли, снова сложил пергаменты в стопку, перевязал и сурово посмотрел на стоящего напротив стола Даана.

— Ну всё? Расплатился? Теперь проваливай на все четыре стороны. Ульберт вышел до почты, но я и без сыновьей помощи смогу намять твои тощие бока!

— Не нужно угроз, уважаемый, — миролюбиво отозвался Даан. — Теперь, когда я расплатился, и совесть моя чиста, как вода в ваших колодцах, я с лёгким сердцем покину твой гостеприимный порог! Прощай, и не поминай лихом!

— Давай-давай! — ответил Сильбарр. — И чтобы духу твоего здесь…

И его речь, и путь Даана прервал громкий звук распахнувшейся двери. На пороге показался молодой господин в щегольском дорожном кафтане — по тому, каким взглядом он обвел помещение — титулом ничуть не ниже графа.

— А! Любезный Жустав Сильбарр! Батюшка должен был отписать вам, что я приеду на днях. Надеюсь, комната готова?

— Ох… ох… — засуетился вдруг растерявший всю свою грубую уверенность хозяин постоялого двора. — Конечно! Конечно, господин дель Альфорд! И письмо от батюшки получил, и комнату лучшую приготовил. Вид из окна — прекрасный.

— Замечательно, — молодой модник изящно сложил ладони, и бросил высокомерный взгляд на стоящего в нескольких шагах от него Даана. — Мои вещи отнести из экипажа в комнату. Да смотри осторожнее! Если хоть что-то испортишь — с тебя шкуру спущу, а хозяин вовек не расплатится. Там моя бесценная лютня и парадный костюм, пошитый модисткой из самого Киннара!

Если, начиная слушать эту нелюбезную речь, принятый за слугу Даан уже набрал воздуха в грудь, готовясь дать колкий ответ, то, услышав о бесценной лютне и костюме из Киннара, осекся, насторожился, и отвесил медленный, нарочито-почтительный поклон. Совершенно игнорируя протестующие знаки, которые красноречиво пытался подать ему лицом и всем своим видом растерявшийся хозяин постоялого двора, Даан собрался выполнить поручение. Слишком уж интересно начали складываться звёзды!

— Завтра во дворце выступать, а я так с дороги устал, — продолжил молодой господин дель Альфорд. — Эй, да он у вас тугой что ли? — он указал на Даана, остолбеневшего при упоминании императорского дворца.

— Есть… немного… — сдавленно прохрипел Жустав Сильбарр, уже не зная, как ему быть, чтобы не испортить впечатления гостя окончательно. — Давайте я вас в комнату провожу!

Господин дель Альфорд коротко кивнул в ответ на неуклюжий поклон хозяина и последовал за ним вглубь помещений постоялого двора. А мнимый слуга пулей вылетел за дверь, чтобы доставить в комнаты второго этажа бесценный наряд и музыкальный инструмент.

Вещей молодой модник дель Альфорд привез с собой не так уж и мало. Совсем не чета Даану, путешествовавшему с лёгкой котомкой да футляром с мандолиной — даже без дорожного плаща. Даан где-то оставил его, и уже сам не мог вспомнить, когда именно это произошло, не слишком сильно сожалея об этой утрате и надеясь однажды прикупить себе новый плащ — удобнее и наряднее прежнего. Господин дель Альфорд же, должно быть, видел жизнь совсем иначе. Судя по тому, что к лёгкой карете, которую модник скорее всего нанял в столичном порту, был подсоединен крытый двухколёсный прицеп для багажа, путешествовать он предпочитал минимум с половиной своего гардероба, дюжиной пудрениц и сотней носовых платков. Внутри прицепа обнаружились два внушительных сундука, большой стянутый ремнями ларец, дорогой кожаный футляр с лютней, и плотный украшенный вензелями кофр для одежды. У Даана даже дыхание перехватило. Такие кофры ему когда-то приходилось видеть не так уж редко, и сомнений в том, что внутри этой богатой упаковки скрывается поистине великолепное одеяние, не оставалось. Даже если упомянутая дель Альфордом модистка, сшившая наряд, не была из числа детей Вдохновения, а лишь училась в Киннаре у Мастеров Прикладного Художества, привезенный модником костюм должен быть достоин восхищенных взглядов зрителей. А уж денег-то, наверное, он стоил немыслимых.

— Ты, давай, поторапливайся, — голос кучера вернул Даана, борющегося с искушением открыть кофр, и взглянуть на парадный наряд прямо сейчас, к реальности. — Не всю же ночь мне здесь у ворот торчать. Этот щеголь, конечно, золотом платил, да я всё равно вечернего заработка потерять не хочу — вдруг еще один такой мот на пристань сойдет — досадно будет упустить.

— Хорошо-хорошо, уважаемый, — мирно согласился Даан и начал выгружать бесценную поклажу.

Собственные пожитки показались ему невесомыми по сравнению с тяжестью чужого багажа, и даже нисколько не мешали оттаскивать сундуки и чехлы от кареты до распахнутой двери дома. Когда прицеп был освобожден от вещей, кучер ловко взмахнул хлыстом, понукая послушную лошадь, и карета быстро укатила в ближайший проулок. Даан потёр лоб рукой, раздумывая о том, в какую именно комнату нужно теперь нести чужое добро.

— Господин… Тэрен… — робкий голос позвал его по имени, заставляя обернуться. Совсем рядом с ним стояла невысокая, хрупкая девушка. На вид юному созданию было не больше пятнадцати лет. Скромное её платье с неброской вышивкой на груди и манжетах было тщательно зашнуровано. Белоснежный фартук закрывал почти весь подол, а такой же белый и опрятный шаперон прикрывал заплетенные в аккуратную косичку волосы, мышиный цвет которых гармонировал с платьем. Она глядела на Даана большими серыми глазами, краснела, отчего на щеках явственно проступали веснушки, и, не зная, куда деть руки от смущения, неловко перехватывала ручку небольшой корзины, полной спелой вишни.

— А, маленькая Сантиль, — широко улыбнулся девушке Даан. — Здравствуй!

— Здравствуйте… — девушка еще гуще покраснела. — А что вы здесь..? Я и не надеялась… ну то есть… не думала, что вас увижу… у нас… Опять…

— Неисповедимы пути Вдохновения, — подмигнул в ответ музыкант. — А ты что же в такой час одна гуляешь?

— Не гуляю… — немного растерялась Сантиль. — Мы вот… гостя сегодня принимаем… знатного… кажется… Они с отцом сейчас наверху, разговаривают. Матушка стряпает ужин — сама, в честь такого случая… я ей помогаю. Она меня за вишнями для пирога послала… у нас-то в саду нет, я ходила в лавку по соседству… у них там оранжерейка, они вишню продают всегда, круглый год. И… вот…

— Ты умница! — похвалил Даан, не упуская возможности запустить руку в корзинку, и угоститься парой спелых ягод. — Ох ты, вишенки-то совсем не кислые! Замечательный урожай. Пирог выйдет у вас славный, и гостю вашему понравится!

— Правда так думаете?.. — просияла Сантиль, прижимая к щеке ладонь.

— Я всегда что думаю — то и говорю, — подтвердил Даан. — И ты редко у кого еще встретишь такую искренность. Ну да ладно. Скажи-ка мне лучше, в какой комнате ваш гость остановился? Мне туда вот все эти сундуки поднять нужно.

— А что же вы..? — удивилась девушка. — Проще брата подождать, он у нас дома по части багаж постояльцев носить…

— Ничего-ничего, — махнул рукой Даан, — мне-то не сложно. Что время зря тратить? Да и вещи у дверей стоят… нехорошо. Вдруг уведет кто-нибудь?

— Ой, нет, такого у нас никогда не бывало! — Сантиль, казалось, даже немного возмутилась подобному предположению. — А комнаты я сейчас вам покажу! Только корзину на кухню отнесу — а то матушка будет сердиться — заждалась уже, наверное…

— И то верно. Ни к чему матушку огорчать, — согласился Даан.

— Я мигом! — Сантиль юркнула за дверь — только длинное платье зашуршало по полу.

Вернулась она и в правду быстро. Даан едва пристроил свою котомку и чехол с мандолиной на подушках одной из лавок в уголке, и даже не успел заскучать.

— Идёмте, господин Тэрен… — подошедшая Сантиль была готова указать путь, — я покажу вам нужную комнату…. И помогу! Только очень тяжелое не подниму… что здесь можно взять?

— Да ты не утруждайся, — махнул рукой Даан. — Мне два раза по лестнице спуститься не затруднительно.

— Ну что вы… Что вы… Как же… Я вот это понесу! — и она с готовностью подхватила стянутый ремнями ларец.

Даан пожал плечами, не желая спорить с женской прихотью — тем более, она была ему на пользу, и, поплевав на ладони, подхватил один из сундуков.

Поднимать вещи по лестнице было не самой простой задачей, но, к очередной удаче музыканта, комната оказалась совсем близко к лестничному пролету. И что это была за комната! Даан, прежде уже бывавший в «Золотом трилистнике», в эту комнату никогда не заходил. Здесь, верно, всегда принимали самых обеспеченных постояльцев. Опрятная и чистая, как, впрочем, всё в этом небольшом доме, с красивой мебелью, украшенными резными вставками стенами, расшитым кистями тяжелым пологом над кроватью, и изящными светильниками, внутри стеклянных колб которых сиял люминарис, а не простые свечи, как в большинстве комнат.

Молодой господин дель Альфорд и хозяин постоялого двора, Жустав Сильбарр, всё еще беседовали, стоя у не прикрытого ставнями окна. Жустав что-то говорил о празднике, скором ужине, покряхтывая и невпопад смеясь. Гость слушал его, отвечая односложно, чуть приподняв брови лишь когда в дверях комнаты показался Даан со своей ношей.

— А, наконец-то, мой багаж! — кивнул он, и заметил Даану, — долго же ты.

— Не извольте гневаться, — беспечно пропел тот, собираясь спуститься за вторым сундуком.

— Я бы принял ванну, — уже обращаясь к хозяину заявил господин дель Альфорд. — Где она в вашем доме?

— На первом этаже, там… — снова немного растерялся Жустав Сильбарр. — Я… сейчас распоряжусь, чтобы подготовили, в лучшем виде, и провожу… Да.

И когда он повернулся, чтобы позвать Сантиль и дать ей указания, Даан заметил, что лицо хозяина, глядящего на него, побагровело от досады. Пройдоха-музыкант едва скрывая смех, поторопился вниз, на первый этаж постоялого двора.

Сантиль, которой было велено готовить для уважаемого гостя ванну, догнала Даана, когда он уже нес к лестнице второй сундук.

— Как же так, господин Тэрен? — изумлённо обратилась она, — Оказывается, вы приехали вместе с господином дель Альфордом?.. И вы… у него служите?.. Разве так может быть? Ведь вы — дитя Вдохновения из самого Киннара, а он… он там только учился… говорят…

— О, я просто следую по тому пути, которым меня ведет Судьба, милая Сантиль, — подмигнул Даан.

— Но вы… как же вы можете быть ему слугой? — похоже, девушку не на шутку возмущало происходящее. — Я уверена, что вы поете и играете гораздо лучше, чем он! Как же вы можете такое терпеть?!

— Сам не знаю, — хихикнул Даан. — Пока еще не придумал. Но спасибо тебе за такую искреннюю веру в мой талант.

— Господин Тэрен, я…

— Давай, поторопись, а то ведь все будут недовольны, что ты не выполняешь поручений, — напомнил музыкант, которому уже наскучило стоять без движения на лестнице, тем более, что сундук, который он держал в руках, всё-таки имел ощутимый вес.

— Вы правы… Простите!.. — и скромное создание поспешило удалиться по делам, как и всё более веселящийся от происходящего Даан.

***

Весь постоялый двор был наполнен ароматами свежей выпечки, жареного мяса и приправ. Похоже, ужин сегодня и в правду намечался чудесный. Сантиль скрылась на кухне, помогая матери готовить блюда, господин дель Альфорд вот уже больше получаса пропадал в ванной. Вернувшийся домой Ульберт Сильбарр, такой же коренастый, как и его отец, юноша старательно натирал пол в обеденном зале. Изредка Ульберт хмуро поглядывал на длинный стол, у которого Жустав Сильбарр на повышенных тонах беседовал с подвижным, худощавым молодым человеком, появление которого в этом доме всегда выводило Жустава из себя. Ульберт был готов по первому же знаку отца выставить этого нахала за двери. Но пока Жустав лишь взмахивал руками и иногда громко стучал по столу — но не более. А это еще нельзя было назвать знаком.

— Нет, нет и нет! — закипал хозяин постоялого двора, тряся кулаком перед лицом Даана. — Я не знаю, чего ты там себе выдумал, но в этом доме ты не останешься! Так и знай!

— Но как же так, уважаемый господин Сильбарр, — не унимался Даан, — разве это по-божески — в ночь выставлять на улицу честного путника?

— Помолчал бы о честности, путник! — рявкнул Сильбарр. — Зачем ты прикинулся слугой тут?

— Искренне хотел помочь! — Даан сказал это с таким чистым выражением лица, что если бы Жустав Сильбарр видел его в первый раз, он, возможно даже поверил бы. — Ведь вашего сына не было дома. А я вполне справился с задачей носильщика. И даже оплатить мой труд не требую. Просто прошу — разрешите мне остаться на вашем постоялом дворе. Всего-то на одну ночь. И всё. Завтра днём уйду — вы и не заметите. Правда!

— Да какая правда! — не унимался хозяин. — Единственная правда в том, что я не хотел беспокоить своего важного гостя объяснениями, что ты здесь никто, а Ульберт, который должен был позаботиться о его багаже, вышел по поручению. Зато сейчас я прикажу ему вышвырнуть тебя за ворота подальше!

— Ну зачем же вы так, господин Сильбарр? — Даан поджал губы. — Я готов снять у вас комнату в наём. Вы же знаете — деньги у меня есть…

— Снять, говоришь? — мужчина вдруг с хитрым прищуром посмотрел на музыканта. — Ну что ж. Изволь! Могу сдать тебе ту каморку, что у нас под самой крышей. Да-да, это рядом с той комнатушкой, в которой ты у нас тут прежде ютился.

— Что ж, пусть будет так! — с показной покорностью ответил Даан.

— Ага, — продолжал хозяин. — А заплатишь ты за своё тут проживание… десять… нет! Двадцать полных монет чистым серебром! И денежки вперед!

— Двадцать серебряных кресцентиев за одну ночь и полдня в коморке под крышей? — переспросил Даан, вселяя в господина Сильбарра надежду, что музыкант вот-вот разразится руганью за такой немилосердный грабеж, и поскорее сбежит из этого дома. Ведь на эти деньги можно было бы по меньшей мере полмесяца жить, вообще ни в чем себе не отказывая, и в куда более богатых гостиницах. Но менестрель, прикинув что-то в уме, вдруг широко улыбнулся, и ответил. — Идёт!

Жустав Сильбарр даже закашлялся, не ожидая подобного поворота событий. И хоть ему очень не хотелось позволять Даану оставаться в «Золотом трилистнике» и одной лишней минуты, взять своих слов назад он уже не мог. Да и деньги никогда лишними у бережливого хозяина не бывали.

Даан театрально широким жестом вновь достал из-за пазухи кошель, отсчитал двадцать серебряных, и со звоном рассыпал их на столе.

Господин Сильбарр уже во второй раз за этот вечер побагровел лицом. Даан же, учтиво кивнув хозяину, подхватил свою котомку и мандолину, и отправился наверх — обустраиваться в своей честно снятой комнате.

Конечно, эта комнатёнка под низким покатым потолком и близко в сравнение не шла с апартаментами, в которые поселили господина дель Альфорда, и в которые Даан сегодня зашел аж несколько раз, пока перетаскивал сундуки да кофры, принадлежащие моднику.

Менестрелю вспомнился броский футляр, в котором хранилась, несомненно, баснословно дорогая лютня чванливого франта. И Даан вдруг подумал, что всё-таки, как бы ни был хорош скрытый под плотными слоями узорчатой кожи и бархата чужой музыкальный инструмент, он ни за что не променял бы на него свою родную мандолину. Если говорить по правде, принадлежащая Даану Тэрену мандолина и сама была прекрасна. Музыкант содержал её в большой аккуратности, и относился к ней с огромным уважением. На деле, этот инструмент на мандолину был чем-то похож лишь внешне: голос её, яркий, сочный и полнозвучный, способен был переиграть звучание иной лютни от какого-нибудь именитого мастера. Даан всегда гордился не только теми чарующими звуками, которые у него получалось извлекать из её серебряных струн, не только золотыми узорами и перламутровой инкрустацией на деке, но и тем, что эта самая «мандолина» когда-то принадлежала его отцу. В Киннаре было почти традицией оставлять своему ещё даже не рождённому чаду такие подарки. И, хоть отца Даанель никогда не видел, говорили, что тот держал эту мандолину в руках. Верить в это, как в любые красивые романтические легенды, было приятно.

Недолго провозившись, пристраивая по углам своё скромное имущество, Даан неожиданно для себя осознал, как он хочет есть. Еще бы! Обед прошел уже давно, и состоял для него из нескольких глотков воды да двух сырных лепешек, которыми щедро поделился с ним ворчливый старик Гертарий. А ужинать Даану так и не случилось. И сейчас, от божественных запахов еды, доносившихся из обеденного зала на первом этаже, у музыканта даже в животе заурчало.

Повинуясь своей человеческой потребности в хлебе насущном, Даан бегом спустился по лестнице, в зал, и уселся на лавку за ближайшим столом. Жустав Сильбарр нарочито долго не обращал внимания на второго постояльца. Вместе со своей женой Иветтой, как всегда чопорной, и худой, словно щепка, Жустав хлопотал вокруг «дорогого гостя», господина дель Альфорда, интересуясь, всё ли ему нравится и не нужно ли еще что-нибудь принести.

Наконец, соизволив подойти и к голодному Даану, хозяин постоялого двора коротко бросил:

— Ну?

— Я пришел на ужин, — пояснил Даан. — Мне ведь полагается и постель, и стол, так?

— Ой, так ли? Ну что ж, — господин Сильбарр нехорошо рассмеялся, и, крикнув Сантиль, что-то тихонько ей приказал. Девушка как-то жалко втянула голову в плечи, поклонилась отцу, и, едва не плача, убежала на кухню. Довольно скоро перед Дааном появилась миска простой, сероватой по цвету каши и ломоть сухого хлеба. Очень было похоже, что такие кушанья шли на угощение домашней скотине. Даан потрогал край миски — он был едва тёплым. Никакого столового прибора к поданному блюду тоже, видимо, не полагалось. Музыкант усмехнулся. Ни ложки, ни вилки. Совсем как в стародавние времена, да прошедшие века и столетия! Да что столетия? И тридцати лет не прошло, как тот самый Сантьяг Златорукий, так рассердивший старика Гертария, пел чудные песни о мире с норхтарами. Тысячи людей внимали его пению на вершине Священного холма! Он пел так, что, наверное, сам Создатель и все Божества прислушивались, что уж о простых смертных говорить. Ну и что ж с того, что ради отказа от оружия балагур-Сантьяг запретил всем поклонникам, что жили у подножия холма, пользоваться столовыми приборами? Раз уж даже такой светоч, как Сантьяг Златорукий, заповедовал есть руками, почему бы ему, Даанелю Тэрену, не продолжить мотивы известного певца? Господин Сильбарр бросил на Даана презрительный взгляд победителя и отправился к своему длинному столу. Там его поджидала жена, наряженная в горчичного цвета платье, похожее на то, что носила Сантиль, но куда более дорогое и удобное. Она наливала какой-то горячий напиток в высокие керамические кружки, одну из которых пододвинула ближе к подошедшему мужу.

Даан глубоко вздохнул — как могут вздыхать, наверное, только великомученики — и, сохраняя скорбно-постное выражение лица, обмакнул кусок хлеба в кашу и принялся есть. Каша и правда оказалась остывшей и не имела почти никакого вкуса — пресная, словно пергамент без чернил. Даан немного подумал, затем решительно встал, и прошествовал к длинному столу, за которым шептались хозяин с хозяйкой.

— Добрый господин Сильбарр! — начал Даан. — А не будешь ли ты так любезен добавить в мою кашу немного свиных рёбрышек или хотя бы цыплячью ножку? Каша, конечно, сама по себе прекрасна. И сухой хлеб тоже. Но с мясом она стала бы во сто крат вкуснее!

— Не нравится — не ешь, — отрезал хозяин постоялого двора. — Нечего тут привередничать!

— Вообще-то, любезный, я за кров и стол двадцать серебряных заплатил, — напомнил Даан, — как уговаривались. За такие деньги, между прочим, и получше можно было бы кормить!

— Про еду у нас уговора никакого не было, — отрезал Жустав Сильбарр. — Повторяю: не нравится — проваливай на все четыре стороны. А на моем постоялом дворе ты за эти двадцать монет будешь спать, где постелют, и есть, что дают! И нечего тут жаловаться. Сам нигде иначе как в «Золотом трилистнике» остаться захотел. Никто тебя за кошель не тянул!

Смех, раздавшийся за спиной у Даана, заставил его обернуться.

Смеялся, разумеется, молодой господин дель Альфорд, вольготно расположившийся на скамье среди подушек. Стол перед ним был заставлен блюдами и тарелками прекрасных кушаний, при виде которых у Даана слюнки потекли. Чего тут только не было! И мясо, и рыба, и свежий хлеб, и фрукты, и тот самый вишневый пирог — не чета тарелке пустой пресной каши! А еще вино и сладкие пряные горячие отвары. Настоящий пир горой. Даан насупился.

— А ну-ка садись, — махнул рукой дель Альфорд, указывая Даану на место рядом с собой, — да кашу свою прихватить не забудь. Раз она так прекрасна.

— Изволь, — ответил Даан просто. Сходил за миской, и, не обращая внимания на испепеляющие взгляды хозяина постоялого двора, уселся за богатый стол.

Сидящий там модник, похоже, уже был немного пьян и поэтому стал очень весел и прост, а продолжать возлияния в одиночестве ему не хотелось. И вовремя появившийся Даан показался вполне подходящей компанией, а его панибратское обращение даже позабавило.

— Так что там твоя каша? — дель Альфорд изящно подцепил вилкой кусок ветчины.

— Каша… — задумчиво начал Даан, окидывая взглядом полный яств стол, — каша, сударь, есть символ умеренности среди изобилия кулинарных изысков, от которых позже излишне прожорливого едока могут постигнуть хвори печени, желудка и — не приведи Создатель — проблемы со… смычком.

Услышав о смычке, молодой модник чуть поперхнулся, а затем снова разразился смехом.

— Да ты, я смотрю, прямо философ слова. Почти настоящий. Почти — если не доводилось тебе бывать в великолепном Киннаре.

— Доводилось, — честно признался Даан.

— Вот как? — дель Альфорд даже выпрямился. — И не врешь?

— К чему же мне врать? — пожал плечами Даан.

— Вот уж не знаю, — усмехнулся его собеседник, наливая вина себе и — чуть подумав — Даану тоже. — Ведь соврал же ты, выдав себя за здешнего прислужника.

— Попрошу заметить, любезнейший господин дель Альфорд, — начал Даан, — что я лично себя за местного прислужника не выдавал. Ты так назвал — а я никуда не торопился. Почему бы хорошему человеку не помочь?

— Хорошему человеку, — дель Альфорд расплылся в улыбке. — Щедрому, думаешь небось? Знаешь, деньгами я тебе платить не стану. Зато со стола моего можешь есть сколько хочешь. Очень уж ты меня повеселил. Да и сундуки отнес, как батрак взаправдашний.

— Благодарствую, — ответил Даан, опустив всё, что услышал после разрешения угощаться, и пододвинул к себе тарелку сочных куриных крылышек.

Выпили.

— Ладно, — продолжил дель Альфорд, — не держи на меня зла за то, что батраком тебя назвал. Очень уж ты, не сочти за грубость, убогонький в этом плебейском жиппонишке.

Даан в ответ усмехнулся, не отрываясь от жареного мяса. С тех самых пор, как дель Альфорд произнес волшебные слова о своем предстоящем выступлении во дворце императора, музыкант вообще не держал на модника никакого зла. Напротив, старался быть с ним мягким, учтивым и любезным, словно в кармане именно этого человека лежал его, Даана, счастливый билет во дворец. Только как достать этот билет Даан пока еще не решил.

— Ну хорошо, — дель Альфорд снова наполнил их кубки вином, — а зовут-то тебя как?

— Да как хочется — так и зови, — разрешил Даан, пожав плечами. — Я ко всякому привычный.

Модник рассмеялся, и снова с прищуром оглядел собеседника.

— Раз так, буду звать тебя Бомолох, — сообщил он. — Знаю тебя всего вечер, а веселишь ты меня как заправский шут.

— Так тому и быть, — согласился Даан.

— Ну а я — Лин дель Альфорд, — представился модник. — Благородный менестрель, пять лет учившийся вдохновенному искусству сочинительства и исполнительства в самом городе Киннаре!

— Выпьем же за знакомство! — предложил Даан. Лин согласился. Вино снова полилось в кубки. Однако Даан лишь чуть отхлебнул напитка, в то время как Лин свой кубок осушил.

— Что ж, приятель Бомолох, — обратился модный менестрель к Даану, — говоришь, тоже доводилось тебе в Киннаре бывать?

— Доводилось, — подтвердил Даан, подлив Лину еще вина, а сам не забывая откусить сочного куриного мяса.

— А кем ты там, позволь спросить, был? — поинтересовался Лин. — Слугой или подмастерьем?

— Да кем-то вроде того, — усмехнувшись соврал Даан. Ему даже не хотелось мешать собеседнику придумывать о себе легенду, и было интересно, какой именно Лин дель Альфорд нарисует его биографию.

— Понимаю, — сочувственно кивнул Лин, — денег на обучение не хватило, и остался чистить сапоги у кого-то из великих Мастеров?

— У господина Орфериуса Элегиста, — назвал Даан имя своего учителя изящной словесности.

— У самого Орфериуса? –дель Альфорд даже глазами заморгал. — Вот это да. Вот это повезло тебе, Бомолох!

— Согласен, — подтвердил Даан, — Выпьем за здоровье Мастера Орфериуса?

Выпили. Тут даже Даан не стал ловчить, и по-честному выпил до дна. Впрочем, в отличие от до краёв наполненного вином кубка Лина дель Альфорда, кубок хитреца-Даана был наполнен только наполовину. Помолчали. Даан ждал, что дальше скажет его собеседник, закусывающий вино ломтиком сыра с лимоном.

— А мой отец вот нашел деньги на обучение в Киннаре, — наконец гордо сообщил Лин. — Да. И я даже тебе, Бомолох, немного завидую. Ты же вот мог сапоги господские начистить, по поручениям сбегать, и чего там?.. Свободен, считай. Так ведь?

— Почти, — неопределенно согласился Даан.

— А мне нужно было перед отцом отчет держать за каждую медную четвертушку. Ты понимаешь? И учеба дорого стоит, и инструменты… Ну это я лютню выбрал. А если бы несколько? И арфу бы, и флейту? Это же очень..! А инструменты сам ведь понимаешь — должны быть дорогие, богатые. Чтобы сразу каждый зритель понимал — перед ним большой артист! И одежда. Одежда — она же почти как лицо артиста! Два раза в одном и том же наряде на публике не покажешься. И потом все эти цирюльники… И на экипажи тратиться… Да и вообще. Красивые вещи окружать настоящего виртуоза должны. Вопрос престижа! — Лин многозначительно поднял палец.

— И что же отец? — Даан снова наполнил вином кубок собеседника.

— Отец, конечно, платил, — нахмурился Лин, — сначала даже с радостью — когда меня приняли. Ну а потом всё с большей неохотой. Перед выпускным концертом едва скандал не устроил мне. Маменька удержала. Недоволен отец до сих пор сильно, конечно. Он хоть и коммерсант, и сам красивые вещи любит, а тут вдруг стал больше экономить. Но на этот выезд не поскупился. Знаешь, почему?

— Почему же?

— Потому что это будет мое триумфальное появление! — Лин просиял. — Да! Не всякому музыканту удается в начале карьеры сразу во дворец императора на праздник попасть! А ведь День Лебедей — это же королевский отбор талантов. Даже безвестные исполнители получают свои минуты славы в этот день — и чьё выступление придётся по душе знатным господам, удостаивается шанса стать придворным артистом. Достаточно просто заранее заявиться на августейший концерт да получить приглашение.

— Ты, значит, и не выступал на большой публике еще? — удивился Даан.

— Ну как сказать, — поджал губы дель Альфорд. — В Киннаре выступал, конечно. И комиссия преподавателей на отчетном концерте вполне мной довольна была… Так что это — гарантия успеха!

— Кто ж поспорит! — согласился Даан, пряча улыбку. — В Киннаре и учителя самые требовательные к студенту-исполнителю, да и зрители такие же. Знают толк в настоящем искусстве.

— Вот именно! — Лин хлопнул рукой по столу. — За пределами стен Киннара первый раз выступать буду. И сразу — во дворце! Так вот, это всё отец похлопотал, спасибо ему. И на концертмейстера королевского выходы нашел, и рекомендации добыл нужные от учителей, и приглашение мне выписал. Да и на выезд мой не поскупился. Я же из графства Тэльтуон, что выше по заливу Гратт-Эскапьён. Мой отец там — первый после графа человек!..

— Повезло! — протянул Даан, — За это и выпьем!

Выпили. Даан вытер губы салфеткой, Лин поморгал глазами.

— Правда, перед отъездом у меня с отцом серьезный разговор вышел. Он мне в последний раз помогает — всё лучшее покупает, что может. Костюм парадный там… вот, опять же… Гостиничка тут пусть простовата, далеко не самая шикарная в столице, но отец здешнего хозяина знает, и мнения об обслуге хорошего. Я, в общем-то, не в накладе. Комната годна, еда — тоже. Высплюсь, отдохну… вечером — во дворец. А… так вот, разговор. Ну, в общем, выезд этот отец мне организовал в лучшем виде. А я уж дальше должен сам подсуетиться. Произвести на кого надо впечатление во дворце, попасть в число придворных музыкантов… Или даже пост занять. А там и в люди сам выбьюсь, и деньги будут, и родителям отплачу за их вклад в мой талант.

— Похвально! — одобрил Даан. — В таланте не сомневаюсь даже. Если бы его не было — не доучиться бы тебе в Киннаре до выпуска.

— Всё верно понимаешь, — усмехнулся Лин. — Ладно. Давай по последней. И спать пойду. И так к полудню бы подняться… хорошо вино тут лёгкое — голова шуметь не будет. Так всё равно же — пока все эти ванны-прически-приготовления… И распеться надо… и на репетицию успеть во дворец…

— По последней — так по последней, — менестрель ничего не имел против.

Выпили. Даан, несравнимо более трезвый, чем его недавний знакомый, помог ему подняться из-за стола, подняться по лестнице, и даже заботливо проводил в комнату.

Лин скинул кафтан и сапоги, пробурчал что-то неразборчивое, махнул рукой, и завалился на кровать. Даан вышел из комнаты, не дожидаясь, пока господин дель Альфорд лениво закутается в покрывало. Лишь стоя на пороге он повернулся, посмотрел на подвешенный на резной крючок для одежды кофр с парадным костюмом удачливого выпускника музыкальной академии Киннара, глубоко вздохнул, и шагнул в коридор.

— Ой… господин Тэрен… — в полумраке коридора Даан столкнулся с Сантиль. Девушка едва не выронила подсвечник, который сжимала в руках, — Отец увидел, что вы наверх пошли… вот, послал меня убавить в комнате господина дель Альфорда свет… проверить, всё ли в порядке… И если что погромче звать на помощь…

— Всё в порядке, — усмехнулся Даан, — ты не беспокойся. Лучше вот что мне скажи, милая Сантиль. Можешь ли ты завтра разбудить меня пораньше?

— Могу… — ответила девушка. — А насколько рано?

— А чем раньше — тем лучше. Сможешь с первыми петухами — хорошо.

— Ладно…

— Твой отец тоже так рано встает?

— Только когда какое-то дело у него или матушки, — задумчиво сказала Сантиль, — Или если ждем кого-то из постояльцев до рассвета. Но сейчас, кажется, никто не обещал приехать, случайный гость столицы разве… Так что до восхода солнца он точно не появится из спальни. Тем более, что они с матушкой… тоже немножко выпили.

— А что братец твой? Из ранних пташек?

— Ой, Ульберта я всегда бужу, — хихикнула девушка. — Он сам никогда не просыпается. Если не трогать его — наверное, весь день спал бы. А… что?

— Да вот хотел попросить тебя ванну мне с утра пораньше приготовить, — подмигнул музыкант.

— Ой… — Сантиль густо покраснела, и снова едва не уронила свечу. — Я…

— Ну отец твой может этому быть недоволен, — рассудил Даан. — Он и кормит-то меня с неохотой. Не смотря на то, что я ему честно заплатил и за кров, и за еду.

— Ох, это… — Сантиль расстроилась. — Он, когда мне приказал вам… каши простой принести… Я так опечалилась, господин Тэрен, так опечалилась! Так было жалко вас!.. На отца рассердилась очень, а перечить ему не могла… Вот и пришлось вам ту кашу принести. Я потом долго из кухни не выходила… плакала…

— Спасибо тебе за твое сочувствие, — мягко сказал Даан, а потом с озорством подмигнул. — Но видишь — не так все плохо и вышло в итоге. В общем — подготовь мне с утра ванну, чтобы никто не знал, да разбуди меня тихонько.

— Хорошо, господин Тэрен, — Сантиль отвела глаза, когда Даан обошел ее, направляясь в свою каморку. — Спокойной вам ночи!..

— И тебе, милая Сантиль, — ответил музыкант, и полез по узенькой лестнице наверх, под самую крышу.

***

Спал Даан не слишком спокойно. И дело даже было не в тонком матрасе и неудобной кровати. Он долго ворочался, уговаривая себя скорее заснуть, но сон не шел к нему. Слишком уж сильно завладело его душой волнительное чувство предвкушения, опьяняющее не хуже вина. А если уж к слову о вине… Даан и радовался, что выпил за ужином немного, и сознание его оставалось ясным, и в то же время сердился на себя — отпустить взбудораженное восторженным предчувствием сознание и отдохнуть ему бы сейчас не помешало.

Только уже ближе к утру Даану удалось на несколько часов забыться сном. И сон этот был таким крепким, что бедняжка Сантиль, поднявшаяся к его невзрачной комнатёнке, чтобы разбудить к назначенному часу, подумала, что он не здоров или потерял сознание.

Сперва она просто приоткрыла дверь в коморку, и несколько раз шепотом позвала его по имени, но он даже ухом не повел. Постояла. Позвала снова — с тем же успехом. Ещё постояла, долго решаясь переступить порог. Затем, зажмурившись, шагнула в комнату, всё-таки найдя в себе силы побороть свое смущение и страх. Страх. Ещё бы! Если бы отец увидел её сейчас здесь, в комнате наедине с мужчиной — да не просто каким-то мужчиной, а Даанелем Тэреном! — он бы наверняка кричал так, что перебудил бы всех соседей в округе. Или и того хуже — выпорол бы ни в чем не повинную девочку, которая ведь даже и не помышляла о том грехе, в котором бы её обязательно обвинил отец. Хотя если быть очень-очень честной — помышляла немного. В книгах, которыми она обменивалась с живущими в соседних домах девочками-ровесницами, часто рассказывалось о том, как прекрасная героиня остается наедине со своим рыцарем, и дарит ему поцелуй. Вообще, книги попадали в руки к Сантиль и её подругам не так часто. В домах невысокого класса книг было не так много, и по большей части книги это были полезные. Кулинарные, книги по этикету, какие-то правила или очерки по уходу за приусадебным участком. Лирические сочинения или книги с романтическим содержанием рассматривались как бесполезные излишества, которые у юных девиц лишь вызовут ненужные представления о красивой жизни. А чем такие знания помогут состряпать хороший обед или выходить больную курочку-несушку? Да еще все эти книги про «любовь и про богатых», как однажды назвал их Жустав Сильбарр, стоили куда дороже «полезных» книг. Если бы родители узнали, что читают их дочери, они бы точно принялись голосить, причитать, и сожалеть о том, что выучили их грамоте. В общем — девочкам приходилось довольствоваться теми романами, что изредка удавалось купить вскладчину на подаренные на праздники или чудом сэкономленные при закупке продуктов деньги. Иногда еще кто-нибудь из рассеянных постояльцев забывал книги, и уезжал. Но это случалось редко. А однажды, в подарок на Первое Утро Года, самой обеспеченной из подружек Сантиль живущая в богатом доме тётушка привезла в целый сборник любовной лирики. И там тоже было про поцелуи. Ещё и в стихах!

Да… Вот господин Даанель Тэрен уж точно знает толк в хороших стихах о любви, и, вообще, в романтической литературе. И, безо всяких сомнений, он знает толк в поцелуях!..

Сантиль так смутилась собственных мыслей, что покраснела, зажмурилась, едва удержалась на ногах, и чуть было не бросилась за дверь, прочь из каморки. Но вовремя одумалась, решив, что этим поднимет слишком много шума. Тем более, что она обещала господину Тэрену разбудить его пораньше.

— Господин Тэрен…, — пролепетала девушка, — просыпайтесь, Господин Тэрен!..

Но тихий голосок никак не потревожил менестрельского сна. Тогда, краснея, бледнея и дрожа от ужаса и смущения, Сантиль протянула свою тонкую трясущуюся ручку, и легонько дотронулась до руки спящего музыканта. Но и это не увенчалось успехом. И лишь когда она, собрав всю свою волю, потрясла его за плечо, Даан, наконец, проснулся. Открыл глаза, и несколько мгновений смотрел перед собой, словно пытаясь понять, спит ли он, а если нет — то где находится.

— Господин Тэрен, просыпайтесь… пожалуйста… — повторила Сантиль. — Вы просили разбудить вас рано и… ванну приготовить.

— О… — сонный Даан уселся на кровати, жмурясь от неяркого, теплого света маленькой, низкой свечи, что Сантиль держала в руке на плоском подсвечнике с ручкой. — Спасибо…

— Я там всё постелила… и вода уже нагрелась, наверное… Сейчас проверю…

Ещё не совсем проснувшийся Даан слушал её, молча кивая. Затем он встал, и потянулся к своей котомке, чтобы достать умывальный набор.

— Вы там как… помоетесь, рубашку свою оставьте… Я постираю потом… — продолжала смущаться на каждом слове Сантиль. — Я рубашку брата вам приготовила… Ему сшили той весной, а он её так и не носил. Теперь мала вот… в сундуке пролежала. Она чистая! Вы помоетесь, наденьте свежее… А я вам пока завтрак принесу. Сюда… Вы пирог с мясом будете? Вкусный… вчерашний… Сегодня ещё тесто не ставили, скоро будем, но… И горячий цветочный чай принесу. Только простой, без пряных трав… и альтунарский кофе не смогу вам сварить. Он ароматный очень, все в доме проснутся…

Даан выслушал её с широкой улыбкой.

— Ты — моя светлая звёздочка, милая, заботливая Сантиль! Золотое у тебя сердечко. Точно. Спасибо тебе!

Он, наконец, вытащил чехол с умывальным набором, и стал торопливо убирать свой скромный багаж обратно в сумку. Сантиль украдкой следила за движениями его рук, и от Даана не скрылось то, с каким интересом посмотрела она на исписанные чернилами свитки пергамента, на которых он записывал свои стихи и пьесы, и особенного внимания девушки удостоилась небольшая книжица, которую он уже второй год носил с собой.

Эта книга досталась ему совершенно случайно. Он тоже тогда попал в столицу — только в тот раз путешествие началось с Западного Астер-де-Торонисса, а не Восточного, как сейчас. Одна довольно милая поэтесса под покровительством богатого мецената издала сборник своих стихов. Тираж был маленький, но приём с распродажей устроили на славу. Сами по себе стихи были довольно милы. Ничего гениального или жгущего разум и сердце, как стихи поэтов Киннара, в них не было, но для легкомысленной дамочки и таких же читательниц вполне подходило. Даан тогда ненароком попал на это событие. Что-то спел. Что-то сыграл. Сделал несколько многозначительных комплиментов выдающимся талантам поэтессы и изящности её рифм, и поспешил ретироваться как раз тогда, когда благодетель стихотворицы решил, что заезжий менестрель нарушает правила приличия. Но, сказать по правде, Даан потом еще виделся с этой дамочкой раз или два при других, куда более душевных, обстоятельствах. Тогда-то он и получил от нее в подарок вот эту книжицу.

Сантиль, конечно, историю появления этой книги в котомке менестреля не знала, но её куда больше интересовало название «Пламень каменного сердца», выведенное потрескавшимся сусальным золотом на потертой обложке. Даан отметил себе этот интерес девушки — на всякий случай — поскорее завязал котомку, подхватил чехол с умывальными принадлежностями, и негромко скомандовал:

— Веди же меня в царство душистого мыла, горячей воды и чистоты, моя звёздочка!

Сантиль смутилась, зарделась, и поспешила из комнаты, ступая тихонько и освещая в полумраке огарком свечи дорогу себе и Даану.

В ванной, представляющей из себя небольшое помещение с облицованными камнем полом и стенами, тоже царил полумрак. Люминарисовых светильников, прикрытых ставенками, здесь было всего два — оба на стене, рядом с довольно большим зеркалом в простой деревянной раме. Под зеркалом, на тумбе около раковины, похожей на неглубокий жестяной таз с кувшином для умывания, купальщик пристроил свои принадлежности для мытья. А рядом с дверями, на лавке для одежды, обнаружил обещанную ему чистую смену белья. Ванна — большой деревянный ушат — стояла у противоположной стены, под маленьким плотно занавешенным оконцем. Края и дно ванной были по старому обычаю застелены простынями. Ванна была больше, чем наполовину налита водой, от которой шел пар, пахнущий ромашкой.

— Только бы не заснуть… — пробормотал Даан, опускаясь в горячие объятья ванной. Вода поднялась ему почти до самых подмышек, и запах ромашки стал чувствоваться еще сильнее. Хорошая ванна. То, чего так сильно не хватало во время долгих путешествий. Все эти ручьи, реки и всякие куцые тазики и ковшики для умывания ни в какое сравнение не могли идти с настоящей ванной — с мылом, вехоткой и хлебным отваром для мытья волос.

Даан тщательно вымылся, не упустив возможности подурачиться, и несколько раз уйти под воду с головой. Однако он быстро прекратил эти забавы — слишком уж много получалось шумного плеска. Вылез из ванны, наскоро обтерся, надел смену чистого белья и, прибавив света в лампадах, начал тщательно бриться и чистить зубы. В чуть запотевшем зеркале отразился как будто бы совсем другой человек — по-настоящему отдохнувший и посвежевший. Даан остался очень доволен, и подмигнул своему улыбающемуся отражению. Так-то лучше будет. Правда, мокрые волосы сразу же начали виться куда более буйно, чем обычно, но это не беда. Зато чистые!

Собрав свои вещи и снова приглушив свет, Даан осторожно приоткрыл дверь, и выглянул из ванной комнаты. У самой двери никого не обнаружилось, а вот в двух шагах дальше, рядом с лестницей стояла скромница-Сантиль. Как всегда густо покраснев при виде Даана, она шагнула к нему навстречу.

— С лёгким… паром… — прошептала она, отводя глаза. — Вы поднимайтесь там… завтрак… а я пойду пока… уберу всё… И потом за посудой к вам поднимусь…

— Благодарю тебя, о моя маленькая благодетельница! — сверкнул улыбкой Даан, и галантно поцеловав влажную от волнения ручку девушки, стал тихонько подниматься по лестнице. Сантиль же так и осталась стоять, не шелохнувшись, прижимая к груди руку, которой только что легко коснулись губы музыканта, и глядя в одну точку расширившимися от смущения, страха и счастья глазами. Наконец, дыхание вернулось к ней, и медленно, будто во сне, она отправилась наводить порядок в ванной комнате.

Даан прокрался в свою каморку, и на всякий случай поплотнее запер за собой ветхую дверцу. На аккуратно застеленной кровати он обнаружил деревянный поднос с тарелкой фруктов, парой ломтей сыра, куском пирога и еще довольно теплым варёным яйцом в чуть треснувшей скорлупе. На грубом ящике, служившим в этой комнатушке столом, была оставлена большая кружка с крышкой. В ней оказался почти не успевший остыть чай.

— Ай да Сантиль! — похвалил Даан заботливую девушку. — Устроила мне завтрак, достойный как минимум настоящего баронета!

Усевшись на кровать, рядом с подносом, музыкант принялся за угощение. Впрочем, скоро его начало одолевать некоторое беспокойство. Он так тщательно подготавливает себя к сегодняшнему дню… вернее — к сегодняшнему вечеру. И ванну принял, и подкрепился. И Даже поймал себя на мысли о том, что неплохо бы распеться и перечитать написанные специально к Празднику Лебедей стихи, чтобы освежить их в памяти, и попробовать, так ли хорошо они ложатся на музыку. Но… зачем именно он это делает? Да, сначала Даан просто хотел попасть на праздник, выступить в каком-нибудь богатом доме, получить за свою работу щедрую оплату. А, может, тронуть какое-нибудь девичье сердце — или даже ни одно! — чтобы, в чудесном романтичном подъеме прогуливаясь по длинной столичной набережной, открыть свою душу для Вдохновения и новых рифм? А там и снова выступить и… И потом он понял, что должен… обещал… хочет! — оказаться в императорском дворце. Петь, играть, слышать похвалы, овации, получать и источать комплименты. И на меньшее он теперь просто был не согласен!

Но как теперь исполнить эту поистине грандиозную задумку? В голове витали лишь смутные образы и идеи, большинство из которых были просто мечтами об Императорской сцене, и очень сбивали.

— Ладно. Будь что будет, — решил Даан. — Какая-нибудь мысль придет сама собой.

И мысль действительно пришла. Она была довольно дерзкой и казалась трудновыполнимой. Вариантов развития событий его смелого плана было много, а вот шанс на успех — как это всегда бывает — всего один. Даан переставил поднос с опустевшими тарелками с кровати на столик, к чашке, и расположившись на вытертом покрывале, продолжил размышления. Некоторые из них превращали его идеи в настоящий приключенческий роман. Увлекшись ими, музыкант даже сам не заметил, как задремал.

Его вновь разбудила Сантиль. Девушка, как и обещала, пришла забрать посуду.

— Вы… простите, что я так поздно, господин Тэрен, — лепетала она. — Я только успела в ванной прибрать — родители почти сразу проснулись. Пока снова готовила ванну для них… потом с матушкой на кухне… и отцу нужно было помочь… Не могла никак отлучиться. И… посуда вопросы лишние вызовет. А сейчас отец на конюшне, не увидит, что я из комнат с подносом…

— Не извиняйся, — махнул рукой Даан. — Который теперь час?

— Одиннадцать, — Сантиль поставила чашку на поднос, и двинулась обратно к двери. — К полудню господин дель Альфорд приказал его разбудить… Опять придется ванну готовить…

— А скажи, Сантиль, — встрепенулся вдруг Даан, — ты любишь книги?

— Книги?.. — переспросила девушка, и, как всегда, залилась румянцем. — Очень… очень люблю. Но отец не разрешает дома держать много книг. Тем более, если не считает их полезными. Ну… то есть… если это сказки или о любви, то это не полезная книга. Он так думает…

— А ты, конечно, думаешь иначе? — прищурился Даан.

— Конечно, господин Тэрен! — оживилась Сантиль. — Мы с подружками очень любим читать. Вот иногда по вечерами, или если родители отпускают в гости… Ой. Простите, я, наверное, болтаю слишком много…

— Что может быть милее девичей болтовни? — улыбнулся музыкант. — Она — слово щебет пташек в весеннем саду!

Сантиль смутилась и замолчала. А Даан продолжал.

— Я могу подарить тебе книгу. Если ты хочешь. Но взамен мне нужна будет от тебя некоторая помощь… Обещаешь помочь?

— Конечно! Обещаю!.. А чем?.. — Сантиль захлопала глазами.

— А вот этого я пока не могу сказать, — неопределенно ответил музыкант, — потому что пока ещё и сам точно этого не знаю. Но если мне будет нужна помощь, и это будет в твоих силах…

— Я сделаю, что смогу, господин Тэрен! — с готовностью ответила Сантиль

— Всё будет пристойно, — обещал Даан. — А теперь иди, пока твой батюшка не вернулся в дом, и не обнаружил, что ты здесь стоишь.

Сантиль кивнула, и поспешила вниз по лестнице. Новая книга, да ещё и та, что побывала в руках у господина Тэрена, в любом случае стоила того, чтобы постараться выполнить его просьбу. Какой бы она ни оказалась. Но мысль о том, что «всё будет пристойно» почему-то даже немного огорчала девушку.

Господин Лин дель Альфорд, как и было предвещено, проснулся к полудню, и был в скверном настроении. К нему вновь вернулись привычная заносчивость и высокомерная манера общения, и от вчерашнего веселого юноши не осталось и следа. С хозяевами он был холодно-надменным, даже когда они старались заискивать перед ним. На Сантиль и её брата не обращал вообще никакого внимания. Даана снова назвал батраком. Уселся за стол внизу, в обеденном зале, потребовал себе лёгкий завтрак, альтунарский кофе погорячее, стакан воды и абсолютной тишины, и теперь сидел, просматривая какие-то записи, изредка прерываясь на то, чтобы отхлебнуть кофе.

— Волнуется, — рассудил Даан, отправляясь к себе наверх, в каморку. — Готовится к вечернему выступлению. Ну что ж, можно понять…

Даан здраво рассудил, что напроситься с дель Альфордом во дворец никак не выйдет. Крошечный шанс на это, появившийся после веселого ужина, улетучился мигом, стоило музыканту увидеть, как высоко модник снова задрал нос. А уж тот напыщенный тон, с которым Лин сегодня обращался к окружающим, и вовсе подначивали проучить этого щеголя и сбить с него спесь.

И Даанель Тэрен сделался оружием справедливого возмездия гораздо скорее, чем сам мог бы предположить.

— Эй, любезный Жустав! — раздался голос Лина, громкий и капризный, хорошо слышный во всем доме. — Распорядитесь-ка ванну мне приготовить. Да поживее, поживее! Иначе не успею к приходу цирюльника распеться.

— Всё будет, господин дель Альфорд, не беспокойтесь! — вторил ему Жустав — не таким хорошо поставленным голосом, разумеется. — Эй, Сантиль! Где тебя носит? Быстрее приготовь ванну. Да шевелись там!

Когда Даан услышал этот содержательный разговор, он вдруг понял, как нужно действовать. Давно уже зреющий в голове план сложился сам собой в такую четкую картину, что получающаяся авантюра казалась вполне выполнимой.

Топот торопливых шагов на лестнице подтвердил, что Сантиль поднимается на чердак, к комнате полной сундуков и комодов, в которых хранилось чистое белье.

Даан распахнул дверь своей коморки, и пробрался следом за девушкой, чтобы их разговор никто не услышал.

— Сантиль!.. Ой, прости, не хотел напугать, — затараторил Даан шепотом, радуясь, что обомлевшая девушка не завопила от неожиданности, и не испортила всего дела. — Послушай. Ты обещала мне помочь, а я обещал тебе книгу. Вот она. Итак… Когда господин дель Альфорд отправится в ванну, и мы будем уверены, что он ничего не забыл и залез в воду, ты сможешь отвлечь своих домочадцев, чтобы они — лучше всего — хоть на пару минут покинули дом?

— Я… я не знаю… — зашелестела Сантиль, переводя взгляд с обложки книги на Даана и обратно. — Я… постараюсь что-нибудь придумать…

— Вот и славно. Я на тебя надеюсь! — сказал Даан, заглядывая ей в глаза. — Книгу я принес — всё честно.

— Спасибо…

— Подожди. Ты ведь сможешь не запирать дверь в комнату дель Альфорда, когда тот пойдет мыться?

— Да, но… это не по правилам… — засомневалась Сантиль.

— А ты просто забудь закрыть дверь, — предложил музыкант. — В конце концов, господин дель Альфорд — симпатичный юноша. Ты могла засмотреться на его гордый подбородок, и забыть обо всем на свете…

— Господин Тэрен! — девушка, казалось, была возмущена подобным предположением до глубины души. — Я вовсе не такая, и потом… не он… а… вы мне….

— Тогда вспомним о том, какой он напыщенный и крикливый. Сегодня даже больше, чем вчера, — напомнил Даан. — Ты испугалась, заволновалась, и забыла запереть дверь.

— Это… может быть…

— А вот твоя книга, — Даан снова покачал рукой, словно гипнотизируя девушку обложкой с золотистыми буквами.

Сантиль завороженно смотрела на книгу. Это маленькое, но почти бесценное в её глазах печатное издание стоило нескольких проступков и шалостей.

— Значит, договорились, — подытожил Даан, и вдруг вспомнил ещё кое о чем. — Кстати… А не дашь ли ты мне какую-нибудь простыню?

— Простыню?.. Д-да… Конечно. Вот, возьмите! — Сантиль, не задавая больше лишних вопросов, протянула Даану простыню, забрала из его рук книгу, схватила приготовленное бельё и юркнула из комнаты мимо музыканта. Отец уже звал её, и был недоволен тем, что девушка так долго возится. А ведь ей еще нужно было забежать к себе, и спрятать полученный из рук Даана драгоценный подарок. Даану даже стало интересно, где девочки прячут книги. Впрочем, времени стоять, и рассуждать у него не было. Нужно было быть готовым к тому, что Сантиль подаст какой-то сигнал… если, конечно, у нее получится всех отвлечь. Зря, наверное, он втянул её в свою авантюру. Но другого выбора не было.

На жилом этаже зашумели голоса, послышался звук шагов по лестнице — это дель Альфорд спускался вниз. Шелестело платье Сантиль, идущей следом, и несущей его умывальные принадлежности. Даан насторожился. Что-то могло произойти в любую минуту — а он даже не знал, что именно. На всякий случай натянул поверх чистой рубашки дублет, подхватил свою заблаговременно собранную котомку, чехол с мандолиной, устроился поближе к лестнице, и стал ждать.

Ждать пришлось не меньше четверти часа. Сперва внизу, на первом этаже постоялого двора, всё было тихо. Потом раздались какие-то возгласы, ругань, топот. Потом все это вдруг пронеслось, и стихло. А через миг с лестничного пролета ниже раздался громкий запыхающийся шепот Сантиль.

— Господин Тэрен!..

Даан перегнулся через чердачные перила, чтобы его было видно.

— Я смогла! — девушка радовалась своему поступку так, словно впервые в жизни позволила себе устроить какую-то шалость. — Я отвлекла всех!

— Отлично! — Даан быстро сбежал по лестнице. — Сколько времени у меня есть?

— Не много, но… Минут десять или пятнадцать… Я там… поросёнка выпустила. Теперь его ловят и отец, и брат, и матушка… И я должна бы… Поэтому побегу. Вы поторопитесь с тем, что удумали. Выйти из дома можно со второго входа, через кухню. Кухарка сейчас в лавку пошла, там… нет никого. А с заднего двора тот выход не очень видно, да и заняты все… Переполох… Ну… Побегу я!

— Спасибо тебе, маленькая Сантиль, — горячо поблагодарил её Даан, и добавил. — И вот ещё. Если что — всё вали на меня. Тебе неприятности не нужны, а мне не в первой. Поняла? Всё на меня вали, без стеснения.

И с этими словами Даан немного наклонился, и быстро, почти невинно поцеловал девушку в щёку. Растерянная, едва ли не оглушенная этим Сантиль посмотрела на него огромными, испуганными глазами, то ли затряслась, то ли закивала в ответ, и, спотыкаясь и хватаясь за перила, слетела по лестнице и убежала во двор, оставив Даана с его авантюрой. Теперь всё — наконец — зависело только от него самого.

Не теряя времени, Даан бросился вниз по ступенькам, и через миг оказался у комнаты Лина дель Альфорда. Она действительно была не заперта. И Даан действовал решительно. Торопливо расстелив полученную от Сантиль простыню на полу, он расстегнул висящий на крючке кофр для одежды, и вытащил из него парадный костюм Лина. На мгновение замер. Костюм действительно был великолепным, как и подобало наряду, сшитому в Киннаре. Но долго любоваться сейчас на изысканную золотую вышивку по плотному небесно-голубому узорчатому шелку означало провалить всё дело. И Даан почти безо всякого почтения завернул наряд в простыню, а затем снова застегнул кофр, словно из него не пропало никаких вещей.

Однако нужно было добыть ещё кое-что. Даан прекрасно помнил, где был оставлен ларец, привезенный дель Альфордом. И догадывался, что документы и письма наверняка находятся там. Так и оказалось. Распустив ремни, закрывающие крышку ларца и заглянув внутрь, Даан обнаружил под кисейным платком то, что искал — длинный узкий конверт из дорогой бумаги, внутри которого лежал втрое сложенный листок и карточка — именное приглашение на праздник Лебедей во дворец.

Скорее убрав конверт за пазуху и вновь затянув ларец ремнями, Даан схватил с пола завернутый в простыню костюм, выскочил за дверь, не забыв плотно прикрыть её за собой, и кинулся на первый этаж. Но перед тем, как покинуть постоялый двор, он позволил себе ещё одно маленькое преступление.

Быстро подкравшись к двери ванной, музыкант запер её с внешней стороны, поглубже утопив задвижку. Из-за двери раздавалось пение — Лин дель Альфорд уже начал готовиться к вечернему выступлению, и во всю распевал гаммы.

— Действительно, неплохой голос, — отметил себе Даан, — но во дворце сегодня петь будешь вовсе не ты.

И пробравшись в пустую, как и было обещано, кухню, Даан осторожно выглянул на улицу.

С заднего двора всё еще доносились возня, ругань, визг и хрюканье. Музыкант хмыкнул, немного жалея о том, что не может наблюдать всей картины того, как почтенное семейство гоняется за убежавшим поросенком, в два шага пересек узкую дорожку от двери кухни до калитки, и был таков.

Глава 3

Даану пришлось немало покружить, петляя по городским улочкам, чтобы найти уединенное место, где он смог бы переоблачиться. Город жил своей жизнью: шум, гомон голосов, стук колёс и копыт по каменным мостовым. Люди шли мимо — кто по делам, кто праздно, и музыкант, стараясь не привлекать к себе ненужного сейчас внимания, даже скинул свой яркий дублет. Важно было уйти подальше от «Золотого трилистника», но в этом Даан уже порядочно преуспел. Он достаточно приблизился к центру Восточного Астер-де-Торонисса, чтобы оценить праздничные приготовления зажиточных горожан. Многие дома были украшены венками — куда более помпезными, чем тот, что висел на дверях «Трилистника», а фигурки лебедей разных размеров были выставлены то у дверей, то на подоконниках, то украшали ограды. Иногда казалось, что кто-то из жителей хочет похвалиться перед соседями, показывая свою обеспеченность, и на некоторых домах этих лебедей было чересчур много.

В другое время и при других обстоятельствах Даан, возможно, заглянул бы на огонёк именно в такой, излишне украшенный дом, чтобы исполнить там несколько баллад и получить заслуженную оплату, но сейчас у него была совсем иная задача. И путь свой музыкант держал прямиком к городскому парку.

Ему однажды довелось выступать в этом парке на открытом концерте, посвящённом Летнему Солнцу. А ещё дважды в нем назначали Даану свидания. Поэтому молодой человек с уверенностью мог сказать, что знает там все укромные уголки, дальние скамейки и самые густые высокие кустарники. Что сейчас было как нельзя более кстати.

С невозмутимым видом прошествовав за каменные, с высокими чернеными решетками, ворота, Даан быстро сошел с главной аллеи на небольшую дорожку слева, и углубился в самое сердце зеленых насаждений. Посетители парка мало обращали внимание на посторонних, увлеченные беседами со своими спутниками или спутницами, созерцанием розовых кустов или собственными мыслями. Поэтому довольно скоро Даан совсем скрылся из виду в буйной зелени.

И уже через полчаса по главной аллее легко и горделиво вышагивал стройный, подтянутый, изысканно одетый молодой господин. Его наряд из шикарной голубой ткани с изящной золотой отделкой, королевская осанка, прямой и открытый взгляд выдавали в нем по меньшей мере высокородного лорда. Густые тёмно-каштановые кудри блестели от специальной золотистой пудры для куафюра, чтобы казаться светлее, и были зачесаны и убраны в небольшой хвостик на затылке. Молодой господин улыбался и вежливо кланялся всем встречным, получая ответные улыбки и поклоны. Словом — впечатление производил самое приятное.

Кое-что, впрочем, в его образе было немного странно: слишком запыленные, хоть и новые, сапоги, своим видом и фасоном придающие всему наряду некой пикантности, да довольно простой для всего общего великолепия футляр с музыкальным инструментом, что господин нес в руке. Но мало ли какие могут быть причуды у господ?

Впрочем, стоять на бархатных коврах парадной сцены перед родовитыми господами, да и, вообще — зайти в бальную залу в дорожных сапогах, а не лёгких туфлях, было бы непростительным нарушением всяческих приличий и модного этикета. Потому молодой щеголь остановился в двух кварталах от парка, у одной из небольших и весьма неброско украшенных к празднику лавок, явно принадлежащей не самому известному в столице сапожнику. Около лавки сидел мальчуган, и листал какую-то книгу и ветхом переплёте, весьма похожую на учебник. Примечательно, учитывая то, что на дворе стояло яркое лето, и до начала учебы в местных школах оставалось несколько месяцев. И ещё более примечательно, что даже такому башмачнику-подмастерью было доступно образование. Впрочем, чему удивляться? Эледы испокон веков называли себя «просвещённым народом», а значит, грамоте мало-мальски обучен будет любой житель империи. Тем более в самой столице!

Тем временем, мальчишка увидел подошедшего знатного господина, вскочил, и низко поклонился.

— Не угодно ли милорду заглянуть в нашу лавку? Вы можете заказать себе новые сапоги или башмаки. Или купить из готовых, но…

Господин лёгким жестом руки прервал его речь.

— Милорду угодно. Покажи-ка, юное дарование, всё, что есть из обуви самой дорогой и ладной! Пусть наряда из самого Киннара какие попало туфли и не достойны, а мы всё равно попытаемся отыскать лучшее из доступного, и смело обыграть в образе! Мальчишка, проникнувшись этой речью — или просто сделавший вид, что всё понял — шустро юркнул в лавку, и через несколько мгновений явился с охапкой башмаков.

Милорд в изысканном камзоле осмотрел добычу критически.

— М-да. Ничего как-то и не подходит. Это слишком грубое, то — слишком тёмное. А вот у этих носы туповаты. Да и велики они мне…

— Ну… — подмастерье замялся. — Правда ваша. И, признаюсь, есть у нас башмаки ещё одни — и светленькие, и кожа тоненькая, и пряжки на них со стекляшками под хрусталь… Да и если так, на глаз, впору вам будут…

— Так не на глаз бы нам, а на ноги. И что ж ты их сразу не принёс?

— Ну, господин, вы понимаете… — мальчишка оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что его услышат соседи. — Они на заказ пошиты. На свадьбу одному нашему заказчику, постоянному. Дорогие.

— Уж не думаешь ли ты меня ценой напугать? — прищурился франт. — Готов поспорить, я предложу за них втрое больше — лишь бы подошли.

— Ох, не знаю, — засомневался паренёк. — Как решать такое без отца — он к кожевнику поехал…

Его собеседник, словно потеряв терпение, вытащил кошель с деньгами, и потряс им перед лицом мальчишки, звеня монетами. Тот махнул рукой — была ни была — сгрёб не подошедшую обувь, и, снова сбегав в лавку, принес пару действительно ладных башмаков. Щеголеватый господин примерил один, и тот оказался ему вполне по ноге — если затянуть пряжки потуже — так и совсем хорошо сидел. Дело оставалось за малым — купить эти башмаки у сомневающегося парнишки-сапожника.

— Ну, малец, признавайся — сколько вам за них заплатили?

— Отец говорил, два сильганта…

— Вот тебе пять… А, да пусть даже восемь! — расщедрился франт, и снова зазвенел монетами. — Ты ведь, я вижу, парень умный и начитанный. Говоришь хорошо, и считать — я уверен — не хуже умеешь. Понимаешь же, что восемь серебряных лучше, чем два!

— Лучше, — согласился мальчишка. — И учиться — учусь. И в школе, и у отца. Он лавку нашу хочет перестроить, и мастерскую, и башмаки шить тем, кто побогаче — вот и следит, чтобы я говорил складно, как положено…

— Раз всю лавку перестроить хочет — значит, восемь сильгантов лишними в семейной казне не будут, — подсказал теряющий терпение франт, обутый в разные башмаки. — Решайся уже, пока я не ушел!

Паренёк постоял, хмурясь, повертел в пальцах каждую из серебряных монет, и, наконец, решился:

— А, была не была! Авось отец не запорет. Не завтра эти башмаки на свадьбу-то нужны…

— Вот и славно, — просиял знатный франт, — ну-ка, помоги переобуться!

Подмастерье помог, шустро завернул покупку в бумагу, и, сунув в льняную торбу, протянул щедрому покупателю.

— А скажи-ка вот ещё что, юное дарование, — поинтересовался тот, забирая мешок. — Чистите ли вы обувь здесь?

— Бывает, что и чистим, — кивнул паренёк. — За медный сорран — мигом.

— Вот тебе два соррана, — на полную расщедрившийся господин протянул мальчишке медяки, — начисти мои сапоги и — ты меня никогда не видел.

— Как же не видел? А кто же тогда купил в нашей лавке башмаки втридорога?

— Ну мало ли, какой это мог быть щёголь, — картинно пожал плечами господин в золотистых кружевах, протягивая мальчишке ещё один сорран. — Он мог выглядеть вовсе не так, как я!

— Понял, — кивнул подмастерье, забирая монетку. — Слушаюсь! Я мигом!

Быстро сбегав за дверь лавки, он принёс небольшую посудину с водой, несколько тряпок и жестянку с сапожным воском, и скоро сапоги молодого франта действительно были под стать всему образу.

— В лучшем виде! — отсалютовал паренек, закончив работу.

— Молодец, — похвалил господин, взъерошил ему волосы на макушке, и отправился дальше, по своим делам.

А дела, казалось, шли как нельзя лучше. Роль обеспеченного господина-артиста удавалась Даану так хорошо, что он уже сам безоговорочно верил в созданный для себя образ. Однако, музыкант прекрасно осознавал, что великолепный наряд, который он временно одолжил у Лина дель Альфорда — и Даан ничуть не сомневался в том, что найдёт способ вернуть Лину его вещи — приковывает к нему восхищённые и внимательные взгляды. А это до поры может быть ему вовсе не на руку! И, прикинув, сколько у него осталось сбережений, Даан решительно направился в первую попавшуюся на пути лавку портного — купить добротный лёгкий плащ, под которым можно будет скрыть свой блестящий костюм.

Портнихи и белошвейки пришли в нескрываемый восторг при виде заглянувшего к ним красавца. Любезно поворковав с ними, Даан одарил каждую серебряной монеткой, отчего выбранный им добротный неброский плащ вышел в два раза дороже свей стоимости. Но щеголеватый менестрель ни на миг не огорчился тому, что потратил почти все свои деньги. Ещё бы! Дамочки улыбались и млели, он сорил деньгами, как заправский богач, да и к тому же в запасе у него оставался целый золотой кресцентий!

Мысленно любуясь собой, Даанель Тэрен поправил на плечах свой новый плащ, и продолжил неторопливую прогулку. Теперь, когда он завершил все приготовления, оставалось лишь прибыть ко дворцу в назначенный час, и до того было еще прилично времени. Менестрель отрепетировал в уме все приготовленные к празднику песни — даже поменял пару строк на более удачные — и, удовлетворённо улыбаясь, отправился к большому фонтану с двумя высокими статуями четы древних правителей, что сверкал посреди открывшейся перед ним площади. Здесь было людно и весело. Под светлыми навесами, украшенными гирляндами из цветов, лент и перьев, были накрыты столы для горожан. Все угощались сладостями, смеялись, пили вино, и отплясывали под незатейливые лёгкие мелодии, что наигрывала небольшая группа музыкантов, сидящих на невысоком крытом помосте.

— До чего приятно видеть беззаботный столичный праздник, — неожиданно для себя произнёс Даан вслух. — Вроде, всё так же, как и везде — музыканты, угощения, танцы, раскрасневшиеся улыбчивые дамы — а всё равно иначе. С размахом, с особой статью, с норовом.

— Это потому, благородный сударь, что мы в Астер-де-Торониссе! — заметил сидящий за столиком неподалёку тучный, чуть захмелевший купец, украсивший голову венком из белых роз. — Здесь всё лучше, чем в любом другом уголке нашей великой империи! — тут он поднял наполненный кубок, и обратился к тем, кто пировал рядом с ним. — За Эледею, друзья! За Астер-де-Торонисс! За нашего доброго государя-императора и его славную фамилию! За День Лебедей! Виват!

— Виват! Виват! Виват! — подхватили празднующие со всех сторон.

— Виват! — Даан вскинул руку, выражая солидарность с прозвучавшим тостом. Сам выпить вина он пока не решался, да и кубка ему не предлагали.

Удалившись от пирующих и поднявшись на один из мостков с красивыми точеными перилами, откуда открывался хороший обзор на площадь с фонтаном, музыкант принялся рассматривать статуи. Он еще до первого своего визита в столицу знал историю о тех, кому посвящались эти мраморные изваяния — первой императорской чете и ныне, уже более трёхсот лет, правящей эледами династии дель Бальфарр. Им и был посвящен отмечающийся сегодня праздник Лебедей. Даан хорошо помнил эту легенду — многие эледы, приезжающие обучаться во Вдохновенный Киннар, нередко брали её в основу своих сочинений. Некоторые из них Даан даже исполнял сам, а для каких-то, принадлежавших его собственным вольным студентам, правил стихотворные строки.

Легенда рассказывала о том, как молодой и дерзкий король Олхард дель Бальфарр, придя к власти, решил объединить все земли эледов в одну империю. Какие-то уже сотни лет входили в её состав, какие-то сочли решение короля разумным, другие же пришлось завоёвывать. И дольше всех сопротивлялся герцог дель Латор, правитель Аурентерны, и даже после его гибели на поле брани, провинция не сдавалась. Вителла, гордая и прекрасная дочь герцога, продолжила свободолюбивое дело отца. И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы король Олхард не полюбил дерзкую герцогиню, и любовь эта не встретила взаимности. Однако, гордая девица поставила королю условие — на их триумфальной встрече в столице не должно быть ни одного воина, ни одного вооруженного солдата, но при этом встречать августейшую невесту должны так, как положено по этикету — с фейерверком, музыкой, и рядами почётного караула гвардейцев, выстроенными до самых дворцовых ворот. Исполнить такое желание простой смертный никак не мог, но великая любовь творит великие чудеса: король обратился за помощью к доброму волшебнику из архадов, и тот выполнил просьбу влюбленного монарха. В назначенный день и час прекрасная герцогиня явилась ко двору, и в мирной столице, убранной белыми цветами, её встречали шеренги лебедей, выстроившихся, словно вымуштрованные гвардейцы. Так король выполнил пожелание своей возлюбленной, они сочетались законным браком, и вместе стали справедливо править всей великой империей эледов. А праздник лебедей с того дня празднуют каждый год летом, в седьмое число месяца Гераард, и в этот день всем дамам — особенно знатным — дарят богатые подарки, прощают любые капризы, и даже приветствуют самые дерзкие нарушения этикета. Сколько это породило шуток и анекдотов разной степени приличия — и не сосчитать. Но сама легенда Даану нравилась: и красивая, и романтичная, и чувственная.

Менестрель снова улыбнулся, поглядев на обращенные друг к другу каменные лица императора Олхарда и его императрицы. Он помнил, что в западной части Астер-де-Торонисса есть такая же площадь, посреди которой стоит фонтан-близнец с точно такой же статуей. Говорят, впрочем, что между этими изваяниями есть кое-какие различия в деталях. Иногда люди специально путешествуют из одной половины города в другую, чтобы сличить их по памяти. Милое столичное развлечение, которое приносит немалый доход извозчикам, что перевозят путешественников через мост Тысячи Звёзд. В другое время, возможно, Даан и сам пустился в такое приключение, но сегодня его путь лежал в сторону куда более высокой цели. И пришло время, наконец, к ней приблизиться.

Дойдя до набережной, откуда уже виднелся въезд на огромный мост Тысячи Звёзд, Даан направился к дежурящим там извозчикам. Выбрав самого представительного из них, сидящего на козлах довольно дорогой кареты, Даан обратился к нему.

— Любезный. Довезешь ли до императорского дворца? Плачу золотом.

— Ох ты, — кучер даже сдвинул шапку на затылок. — Отвезу, молодой господин! Что же не отвезти?.. Только чтобы даже к Первым Воротам Орла подъехать тут ведь разрешение нужно, или приглашение.

— Ты, любезный, за простого прохожего меня, никак, держишь? — Даан ни на миг не выходил из образа. — Имеется приглашение, самое что ни на есть официальное. А вот ждать времени нет.

— Не сердитесь, Ваша милость! Виноват. Виноват! Как императорский кортеж помчим. За полчаса до дворца доедем! — закивал кучер, привставая на козлах. Он коротко присвистнул, и с запяток кареты спрыгнул конопатый долговязый юноша в лакейской курточке, распахнул дверцу, откинул приступку и заученно поклонился.

Даан протянул вознице свою последнюю золотую монету, и уселся на туго набитый тюфяк сидения. Дверца закрылась, лакей вскочил на запятки. Щелкнул кнут, и карета тронулась с места, слегка покачиваясь.

Ездить в каретах Даану доводилось не так часто. Но он точно мог сказать — кареты в Астер-де-Торониссе да и вообще, в центре империи эледов, были удобными. Ход у здешних карет был плавный, кабину почти не качало. Это, так или иначе, способствовало неторопливым размышлениям. Путь предстоял довольно длительный. Мост Тысячи Звёзд был поистине громадным сооружением. Он был перекинут через пролив Гратт-Эскапьён, и соединял Восточную и Западную половину столицы между собой, и был таким длинным, что резвая лошадь перевозила желающего попасть в другую половину города не меньше чем за час. Противоположного берега даже не было видно, а находящиеся на искусственно созданных островах дворец Императора и магическая Академия Вент-де-Росса, что были расположены ровно посередине пути, казались едва заметными полосками над водой. Даан знал, что при строительстве этого моста, академии и, разумеется, императорского дворца принимали участие могущественные маги — архады. Вообще всей своей благоустроенностью столица, да и все окрестные земли, лежащие и ниже по долине Гратт-Эскапьёна и выше, дальше — к деревне Ристмик, были обязаны именно архадам. Говорили, их осталось на этом свете всего несколько. Но работу, надо признать, они совершили колоссальную.

Гигантский мост, по которому продолжалось путешествие музыканта, оказался разводным. У некоторых его пролетов были оборудованы небольшие одноэтажные домики, в которых жили и дежурили специальные служащие. Они при надобности приводили в действие сложный механизм работы моста, и следили за чистотой и порядком. Замечательное место для того, кто хочет дожить свой век в частичном уединении. Даану как-то даже удалось поговорить с одним человеком, который мечтал стать вот таким смотрителем моста до конца дней своих.

Сам менестрель сейчас вовсе не задумывался, как и в каком качестве бы ему хотелось бы доживать век. Не думал он и о том, что потратил свой последний золотой кресцентий, наняв карету. Его, вообще, едва ли заботило что бы то ни было кроме того, что скоро попадет в императорский дворец. Более далёкого будущего для него сейчас не существовало — предстоящее выступление в этот момент стало пределом его мечтаний. Пускай сама Судьба ведёт его дальше. И будь что будет!

Из окошка кареты, в которой ехал Даан, стала видна приближающаяся громада здания Магической Академии Вент-де-Росса. К её мощным воротам вело одно из ответвлений моста, но карета Даана, резко повернув влево, покатила в противоположную сторону — по дороге, что лежала ко дворцу императора.

Даану никогда прежде не приходилось проезжать здесь — даже в прежние свои визиты в столицу, и музыкант жалел о том, что не может высунуться из окна, и рассмотреть всё как следует. Однако даже из этого окошка были видны пафосные въездные ворота, увенчанные каменным изваянием орла, с металлическим шаром в когтях. Под резными механическими стенками, как легко можно было догадаться, скрывалась прозрачная сфера с люминарисом. Сейчас, в сумерках, они были открыты, и этот мощный фонарь источал яркий, голубоватый свет. То были Первые Ворота Большого Орла. Даан не раз слышал о том, что по дороге ко дворцу таких ворот несколько, и называются они соответственно. А теперь у него появился шанс их посчитать — как всем, кто удостоился чести быть приглашенным во дворец Его Императорского Величества.

Карета замедлила ход. Даан слегка нахмурился — ведь до самого дворца ехать нужно было еще довольно долго. Но вскоре он понял, в чем дело. Кареты и экипажи выстроились в небольшую очередь перед Воротами, где стояла шеренга из пятерых гвардейцев в парадных мундирах.

— Приглашения на бал проверяют, — догадался Даан, и постарался принять самую непринужденную позу, которая в то же время характеризовала бы его как важную персону.

Карета подъехала к Воротам, и остановилась. Долговязый лакей спрыгнул с запяток и ловко распахнул дверь, чтобы командир звена гвардейцев мог побеседовать с гостем.

— Доброго вечера, господин, — обратился начальник стражи к Даану. — Разрешите взглянуть на ваше приглашение во дворец Его Императорского Величества!

— Приятный вечер, — согласился Даан, улыбаясь в ответ, и протянул конверт с вензелями. Музыкант почти не волновался. Уверенность, что всё получится, не оставляла его уже ни на секунду. Начальник стражи взглянул в написанное, затем быстро вернул конверт в руки гостя, и отсалютовал, а за ним и все остальные гвардейцы.

— Большая честь приветствовать Вас, господин Лин дель Альфорд! Можете следовать во Дворец Его Императорского Величества!

Даан ответил кивком-полупоклоном. Дверца кареты вновь захлопнулась, карета тронулась дальше. Вот так просто всё оказалось! Менестрель даже не верил, что настолько легко минует пост охраны Первых Ворот. Наверняка дальше его ожидает больше проверок.

Теперь пейзаж за окошком кареты Даану наскучил. Освещенные фонарями участки были чисты, ухожены и однообразны. Музыкант перестал смотреть в окно, впервые серьезно задумавшись о том, что у настоящего Лина дель Альфорда могли быть и какие-то договорённости во дворце, о которых ему, самозванцу на этом празднике, ничего не известно. Впрочем, всё, что мог бы сделать по этому поводу Даан — импровизировать. Чем он при необходимости и займётся. Не впервой!

Карета миновала вторые Ворота Большого Орла — тут гостей никто не останавливал — и Третьи. После второй проверки приглашений прибывшие на праздник гости должны были проделать оставшуюся часть пути пешком. Экипажи, на которых они прибыли, либо отправлялись в обратный путь, в город, либо проезжали в специальные конюшни, приготовленные для приехавших гостей.

Даан, едва ступивший на землю, которую уже можно было считать территорией дворца, с трудом удержался от того, чтобы задрать голову, и начать рассматривать возвышающиеся стены и бесконечно длинные лестницы, которые были хорошо видны от Третьих Ворот Большого Орла.

Своего кучера он отпустил. Нанимая карету в Восточном Астер-де-Торониссе, менестрель не договаривался о том, что его нужно будет везти после праздника в обратный путь. Расплатиться за это он всё равно уже не смог бы, да и — чего греха таить? — ему вовсе не хотелось возвращаться обратно из этого сказочного места.

— Можете следовать во Дворец Великого Императора, господин дель Альфорд! — громкий голос начальника караула напомнил Даану и то, как его сегодня зовут, и то, зачем он здесь. — Благодарствую, — учтиво кивнул музыкант, и, едва сдерживая подпрыгивающее от восторга сердце, двинулся от Третьих Ворот к подножью широкой лестницы, ведущей вверх, к парадному входу дворца.

По обеим сторонам от лестницы располагались две огороженные высокими перилами платформы. Хитрый механизм поднимал эти платформы к самому дворцу, чтобы гости или императорская свита не утруждали себя подъемом или спуском по ступеням, если им того не хотелось. Каждая такая подъемная площадка была рассчитана на десяток знатных пассажиров. Левая уже поднималась вверх, и была на полпути к дворцу, правая же как раз опустилась к основанию лестницы. В родном Даану Киннаре эти платформы — лифты — встречались повсеместно, и у музыканта сердце сжалось от горько-сладкой тоски по дому.

Даан решил, что непременно должен совершить подъем именно на лифте, и, галантно пропустив вперед прекрасных дам в расшитых бархатных накидках, поспешил занять свое место возле увитых гирляндами из белых цветов перил.

Дождавшись, когда все гости устроятся на платформе, нарядный лакей привел в действие скрытый механизм, и, с лёгким гудением, лифт начал подъем. Мимо проплывали широкие лестничные пролеты, так же увитые гирляндами белых цветов, украшенные изваяниями лебедей и переливающимися огнями. С другой стороны открывался вид на парк, расположенный на втором ярусе дворцового острова. Мощеные дорожки утопали в густой зелени деревьев, слышалось журчание фонтанов и неназойливое пение птиц. Весь этот парк располагал к долгим, задумчивым прогулкам и неспешному течению мыслей, в то же время вызывая бесконечный восторг и вихрь воспоминаний о далёкой родине. Не меньший восторг вызывал и открывающийся сейчас с подъемной платформы вид на пролив Гратт-Эскапьён, над которым уже взошли обе ясные луны, и на мост Тысячи Звёзд. Сейчас мост был подсвечен огнями фонарей, и Даан неожиданно понял, почему этому мосту дали такое название. А прежде музыканту думалось, что мост называли так только за его протяженность.

Так или иначе, во всех архитектурных чудесах дворца и всей столицы прослеживалось мастерство зодчих из славного Киннара. Но вместе с тем было и что-то другое, определенно связанное с волшебством архадов, чуждое Даану, но при этом невероятно притягательное. Любуясь то великолепием открывающихся с платформы видов, то красотой любующихся этими самыми видами дам, Даан добрался вместе с остальными гостями до ворот императорской резиденции. Сооружение удивительным образом сочетало в себе и изысканность дворца, и надежность замковых стен, и религиозный пафос храма.

Каменный пол за огромными укрепленными воротами был усыпан лепестками белых роз. Их невесомый ковёр простирался до самой широкой мраморной лестницы, ведущей на второй этаж. В огромном прямоугольном зале, украшенном, как и всё сейчас, цветами и изображениями лебедей, били небольшие фонтаны, сновали слуги и лакеи, собирались именитые гости в великолепных нарядах. Играла лёгкая, ненавязчивая музыка. Даан глубоко вдохнул, словно впитывая в себя окружающий блеск и роскошь, и не смог сдержать широкой улыбки.

Стоящие у ворот гвардейцы салютовали каждому из вновь прибывающих гостей, а проворные служители снова просматривали их приглашения — для того, чтобы помочь разместиться, а если нужно — то и сопроводить до того или иного зала.

— Господин дель Альфорд, — просмотревший имя на приглашении лакей поклонился Даану, — распорядитель бала уже давно ожидает вашего прибытия! Извольте угоститься прохладительными напитками и сладостями у фонтана лилий, а мы тем временем доложим о вас! — он едва заметно кивнул второму лакею, стоящему рядом. Тот с улыбкой проводил Даана до бившего невдалеке фонтана, украшенного резными мраморными лилиями, поклонился, и быстро исчез в толпе гостей. Даану тут же предложили отведать лёгкого вина и фруктов. И, хотя он хорошо помнил о том, что вино не самый лучший друг голодного поэта, отказать себе в лакомом кусочке чего-нибудь сейчас никак не мог.

Запустив в рот горсть засахаренных ягод, Даан отхлебнул вина, и мир вокруг него заискрился ещё более яркими красками. Дамы стали ещё красивее, кавалеры — приветливее, а музыка ещё приятнее слуху.

Менестрель хотел было присесть на скамью у самого бортика журчащего фонтана, и какой-нибудь фееричной шуткой или блестящим комплиментом разбавить беседу устроившихся на этой скамье дам, но его порыв прервало появление распорядителя бала. Это был ловкий мужчина в синем щегольском кафтане, гладко причесанный и явно знающий толк в хороших мужских духах.

— Господин дель Альфорд, — кивнул распорядитель, приветствуя, — мы вас ждали. Поспешим же наверх, в актёрский зал. Бал начнется уже скоро.

Даан наспех поклонился в ответ, и поторопился к лестнице, вслед за ним.

— А как обращаться к вам, господин распорядитель? — поинтересовался музыкант, поднимаясь по ступеням рядом с собеседником, и едва успевая вертеть головой, чтобы рассмотреть колонны и статуи вокруг.

— Моё имя Этен дель Ясмар, — представился распорядитель. — Вот сюда, прошу. Вам же понадобится подготовка, репетиция?

— Это не обязательно, — признался Даан. — Хотя, я бы предпочел переобуться, распеться, настроить инструмент… И взглянуть на сцену.

— Боюсь, для последнего вы поздновато прибыли, — чуть язвительно усмехнулся Этен. — Что же до репетиции — это всегда пожалуйста. Мы как раз на месте.

Этен распахнул небольшую дверь, за которой оказался приличных размеров зал, разделенный множеством высоких резных ширм и временных перегородок. Зал был заполнен артистами всех мастей, и кого тут только не было! От распевающихся музыкантов и танцовщиц в воздушных платьях, до акробатов, жонглёров и фокусников. Гул множества голосов увлекался вверх грамотной акустикой зала и гас, позволяя всем репетировать, не особо мешая соседям.

Отдельно расположился ряд обеденных столов, где для артистов было накрыто легкое угощение. Между перегородками суетились лакеи в коротких дублетах такого же цвета, как у главного распорядителя. В руках они держали свитки и проверяли готовность всех, кто должен был развлекать именитую публику, согласно составленной программе.

— Приятно видеть, что праздник устроен под стать высокому престижу императорского дворца, — протянул Даан, вполне удовлетворенный увиденным.

— Ну что ж, приятно слышать такое суждение о нашем труде, — с шутливой иронией в голосе согласился Этен. — К слову сказать, Его Величество никогда не скупится на проведение празднеств. Видели бы вы подготовку и убранство дворца в Ночь Северной Звезды!.. Хотя как знать, — распорядитель хитро прищурился, — быть может, если ваше выступление впечатлит весь двор, вам доведется взглянуть и на зимнее праздничное убранство. А вы, говорят, были весьма прилежным учеником музыки в Киннаре.

— Правду говорят, — широко улыбнулся Даан, и даже не соврал. В учении — особенно по отрочеству — он всегда был исключительно старательным. А вот в остальном…

— Тем любопытнее будет услышать, — ответил такой же улыбкой Этен. — Что ж. Вы выступаете четвертым. Как торжественно начнется пир, первыми гостей порадуют певцы из Дэнфесса. Затем виртуозы из Веллистона. Еще будет балет из местной столичной школы танцовщиц… А затем придет и ваш черед. Вы, кажется, хотели распеться?

— Желаете послушать? — осведомился Даан.

— Хотелось бы. Конечно, сегодняшний концерт — час славы для любых, даже самых безвестных, талантов. Впрочем, вы, полагаю, догадываетесь, что всё это весьма условно. И, хоть рекомендации-то у вас отменные, но…

— Извольте, — Даан, развязав футляр, вытащил свою мандолину. Тронул струны — настройка им не потребовалась — и изящным перебором сыграл короткую затейливую мелодию, которой его еще в детстве учили разогревать руку перед долгим концертом.

— Впечатляет, — одобрил Этен. — Судя по всему, о вашем умении действительно говорили правду, господин дель Альфорд. Кстати, не желаете перекусить?

— О, нет, господин дель Ясмар, — усмехнулся Даан, — я не привык чрезмерно угощаться прежде выступления. Вот как порадую уважаемых гостей своими песнями…

— Чрезмерно не стоит, это правильно, — согласился Этен. — Впрочем, также будет нехорошо, если вдруг у вас во время исполнения песни заурчит в животе при виде королевского стола. Поэтому паштет по рецепту главного повара вам рекомендую отведать немедля. И рыбные блюда. Последние, впрочем, уже лучше действительно после выступления. Эти изысканные лёгкие кушанья отлично подойдут для того, чтобы веселиться всю ночь и развлекать других, не думая о тяжести желудка. Пить советую только воду и медово-ягодные отвары. Но этому, полагаю, вас еще в Киннаре должны были учить. Еще рекомендую альтунарский кофе — им вы взбодритесь, а то рискуете не дождаться фейерверка середины ночи. А вот таулирское вино не советую даже после сцены — здесь его подают неразбавленным, а оно и медведя свалит. Впрочем, что я вам рассказываю? Вы ведь из Тэльтуонского графства родом, и сами должны знать это вино лучше других.

— Благодарю, — Даан с интересом выслушал лекцию о достойных музыканта угощениях. — И, стало быть, непременно воспользуюсь новыми знаниями.

— Что ж, — продолжил Этен. — Когда настанет ваша очередь выступать, за вами подойдет слуга. А теперь прошу извинить — должен проверить, все ли готово в бальном зале. И — на всякий случай — желаю вам удачи.

Они обменялись поклонами, и Этен удалился. Даан же, скорее скинув плащ, переобувшись и потуже затянув блестящие пряжки на новых башмаках, невозмутимо прошагал к столу с закусками. Помня о кулинарных наставлениях бального распорядителя, попробовал действительно изысканный и буквально таявший во рту паштет на тонком, пресном, чтобы не перебивал вкуса, хлебце. Угостился фруктами, и честно не стал пить вина, ограничившись ключевой водой из стоявшего на столе чеканного кувшина. Правда, пища телесная совсем ненадолго увлекла Даана. Мало того, что он уже полностью проникся волнительным духом закулисья — когда всё тело и сознание уже готовится к скорому выходу на сцену, так еще и все его внимание привлекла к себе стайка прелестниц из королевской балетной труппы. Очаровательные девы были так изящны и милы в своих длинных полупрозрачных одеждах и белоснежных венках, что музыкант не смог сдержаться, и наговорил комплиментов каждой. Девушки кокетничали и хихикали в ответ, краснели и шептались с подружками, а одна — самая бойкая из них — попросила его сыграть что-нибудь. Даан с лёгкостью исполнил просьбу, не без удовольствия отмечая то, с какой нескрываемой завистью посмотрел на него лютнист из сидящего неподалеку дуэта, чье выступление, кажется, шло через два номера после Даана. Обрадованные такой музыке девушки захлопали в ладоши. Кто-то из них пообещал Даану поцелуй. Даан не растерялся, и тут же пригласил танцовщицу на свидание, но почти тут же в шутку потерял, которую — ведь они все были в одинаковых нарядах. И не долго думая, Даан пригласил на свидание их всех.

Однако, пребывание в зале для артистов, среди изящных мастериц хореографии и льстивой зависти некоторых музыкантов, быстро наскучило Даану. Напустив на себя крайне самоуверенный вид, молодой человек с ледяным спокойствием прошествовал к дверям, ведущим из зала, и отправился изучать дворец. И никому из слуг и лакеев и в голову не приходило останавливать столь уверенно гуляющего господина.

Остановило его совершенно другое. Даан даже сам не ожидал от себя, что покинув гримерку, полную прелестных нимф, к которым так быстро остыло сердце, он так скоро почувствует жаркое влечение к новой музе.

Величественные стены, колонны и арки, соревнующиеся друг с другом в великолепии статуи и барельефы, мелькающие тут и там изысканные наряды, и уборы закружили музыканта, вовлекая его в яркий, опьяняющий восторгом и вдохновением калейдоскоп. Иногда Даан осознавал, какого великого труда ему стоит не потерять той сдержанной маски, что он напустил на себя, и не начать кружиться среди залов, задрав голову, чтобы рассмотреть потолки, или не лечь на пол, чтобы с упоением разглядывать мастерски обработанные золотистым металлом стыки каменной мозаики. Как же давно он не посещал великолепных дворцов! Словно и впрямь попал сейчас в родной прекрасный Киннар…

Блуждая по кулуарам, щедро украшенным букетами и фестонами из белых цветов, бусин и перьев, музыкант и сам не заметил, как вышел в небольшой круглый зал. Кажется, это была маленькая западная башенка, в которую Даан по началу и не думал подниматься.

Вдоль стен были расставлены небольшие резные кресла с бархатными подушками для отдыха случайных гостей, так же, как и Даан решивших осмотреть чудеса Императорской резиденции. В обычные, не праздничные дни, по всей видимости, здесь стояли разве что караульные. Но именно тут Даану и встретилась его очередная муза.

Она, миловидная и яркая, устроилась в одном из кресел, и, почти неприлично закинув ногу на ногу, торопливо записывала что-то аккуратным острым пером в небольшую тетрадь.

На ней было платье из янтарной парчи, щедро расшитое жемчужинками по плечам и рукавам, на изящной шее блистало, переливаясь, бриллиантовое украшение в форме небольшой звезды, в золотистые волосы, уложенные в парадную прическу, были вплетены маленькие распустившиеся розы. А одна завитая прядь, кокетливо выбившаяся из укладки, небрежно спадала на румяную, словно персик, щёку.

Даан с интересом художника отметивший все мельчайшие подробности чудесной картины, что открывалась перед его глазами, одобрительно кивнул, и, повинуясь вновь встрепенувшемуся внутри него инстинкту, легко шагнул поближе к одинокой прелестнице. Рифмованные строки появились в голове музыканта сами собой — и он не преминул тут же их озвучить:

— Звезда из кладовых небесных

Лик золотой явила мне —

Хочу сгорать в глазах чудесных

И мягких локонов огне!

Девица, привлеченная приятным голосом и льстивыми строками, подняла на него взгляд. Даан отметил себе, что глаза у неё тоже тёплые, золотисто-медовые, под стать волосам. И во рту у него вмиг сделалось сладко. Прелестница улыбнулась, лукаво склонила голову так, что непослушная прядь скользнула к полуобнаженному плечу, и, на мгновение задумавшись, ответила в заданном музыкантом ритме:

— К огню небесного светила

Не просто смертному попасть.

Их без числа испепелила

Всепоглощающая страсть.

Даан едва ли не взвился от ярко вспыхнувших в нем эмоций, нисколько не сомневаясь в том, что эта самая всепоглощающая страсть непременно испепелит и его. Но ему только этого и хотелось! Уже давно он не упражнялся в изящном стихосложении с прекрасными незнакомками. А уж сама мысль о соблазнении рифмованными строками будоражила его куда сильнее обычного возбуждения плоти.

Музыкант стремительно опустился на одно колено у ног прелестницы, и играючи коснулся носка ее украшенной жемчугом туфельки указательным пальцем…

— Сгореть от этой жаркой страсти,

Испить палящей лавы мёд,

Устами, жадными до сласти,

Какой же смертный не рискнёт?

Незнакомка собиралась с мыслями для стихотворного ответа совсем недолго, но Даану хватило этих мгновений для того, чтобы безнаказанно юркнуть проворной ладонью под пышность её юбок, и ощутить близкое тепло щиколотки, обтянутой шелковым чулком. Прелестница рассмеялась:

— Когда бы каждый смертный в мире

Так рисковал из-за огня,

То не осталось бы в помине

Единой искры у меня!

Даан приблизился к её стану, и заговорил в ответ на это тихо, словно заговорщик, вынуждая незнакомку прислушиваться, склоняясь к нему:

— Риск — благородное деянье,

Но искры хватит и одной

Чтоб золотое одеянье

К ногам осыпалось золой…

Девица улыбнулась, и слегка прикрыла глаза, кокетливо поглядывая на поэта-соперника:

— Но если золото с парчою

Сгорят дотла в моем огне,

Простому смертному герою

Придется пачкаться в золе…

Даан улыбнулся в ответ, и жарко прошептал в близкие губы:

— Я искушен в такой науке —

Пусть страсти сладкие кипят:

И душу, и лицо, и руки

Я перепачкать буду рад!..

И с последним словом их губы жарко слились в поцелуе. В голове и правда заискрило, закипело, зашумело диким пламенем горячее желание, лавой растекаясь по всему телу. Златокудрая прелестница коротко простонала, прерывая поцелуй, и томно воззрилась на всё так же стоящего перед ней на коленях музыканта. Даан, сладко улыбаясь, продемонстрировал даме её собственную расшитую подвязку, которую успел стянуть с её чулка за время поцелуя.

— А вы ловкач, сударь, — заметила прелестница, уже не пытаясь зарифмовать свои речи. — Похитили мою вещь так проворно, что я и не заметила.

— Благодарю за комплимент, о звезда небесного огня, — не остался в долгу Даан. — Скоро вы сможете убедиться в том, насколько я на самом деле ловок и проворен. И, поверьте, не заметить этого у вас не получится!

— Хотелось бы верить, — девица пробежала ладонями по плечам музыканта в небрежной ласке. — Однако же разумно ли — придаваться сладкому жару в незапертом зале императорского дворца?

— Я погляжу, не собирается ли кто-нибудь нарушить наше поэтическое уединение, — легко согласился Даан. Поднялся на ноги, и, прикоснувшись губами к подвязке, что все ещё сжимал в руке, поспешил к выходу из зала.

Выглянув в коридор, выходящий на широкую лестницу, Даан осмотрелся по сторонам. Кажется, никто излишне любопытный не приближался, и вообще — эта часть дворца сейчас более походила на закулисье, чем тот коридор, по которому музыкант поднялся в круглый зал западной башенки. Чуть дальше, в нескольких шагах, виднелась еще одна мраморная лестница — боковая, ведущая вверх. Оттуда доносились приглушенные голоса и — самое главное — звуки музыки. Нестройной, нескладной, но такой многообещающей!.. Так звучал оркестр, пробуждающий свои музыкальные инструменты перед началом концерта. Позабыв обо всем на свете, Даан поспешил на взволновавший его хор струнных. Златокудрой прелестницы уже не было в его мыслях, как не было в руке Даана более её подвязки — он даже не заметил, как и когда ажурная кружевная лента выскользнула из его пальцев. Но для музыканта это было уже не важно.

Поднявшись по обнаруженной боковой лестнице на пол-этажа выше, любопытный менестрель действительно оказался у входа на оркестровый балкон. Даан вышел на балкон, да так и замер, поглядев вниз. Императорский зал для приёмов поражал роскошью, пожалуй, больше, чем весь остальной дворец — хотя, Даан не мог судить наверняка, ведь не успел взглянуть и на половину помещений. Но открывшийся вид впечатлял немало.

Колонны, статуи, высокие стрельчатые окна, украшенные витражами, освещение, акустика — всё было великолепно. В этот огромный зал вело несколько десятков дверей, часть из них была открыта, и связывала его с изящным висячим садом. Столы, накрытые для гостей, были поставлены двумя длинными рядами, между которыми оставалось широкое пространство, отведенное для выступлений приглашенных артистов: подсвеченное, убранное гирляндами цветов и перьев. Дальше, за столами и до самого выхода в сад, было подготовлено место для танцев. А у самого богато украшенного стола высился трон с золочёной спинкой и несколько дорогих красивых кресел — несомненно, здесь должен был расположиться во время пира сам Император со свитой. Высокородные нарядные гости и придворные, собравшиеся внизу, кажется, как раз ожидали явления правителя.

— Роскошно, — вслух подытожил Даан, предвкушая скорое выступление перед подобной публикой.

Дирижер с недоверием поглядел на непонятного незнакомца, вот так запросто вошедшего на балкон к оркестру, но решил, что разбираться — не его дело, и ударил в пол баттутой, отбивая для музыкантов такт. Мелодичная сюита, исполняемая до того оркестром, сменилась торжественным гимном.

Даан поморщился, уловив нечеткость ритма удара баттуты, и от всей души хотел бы поправить деревянное движение руки дирижера, но в этот момент внизу, в зале, в сопровождении своей свиты появился лично хозяин торжества.

— Его Императорское Величество, блистательный Орилл Мин-Эстеллин да Айсилл дель Бальфарр, Владыка земель просвещенных эледов! — донесся громкий голос Этена дель Ясмара.

Даан, не слушая дальше имён и титулов императорской свиты, что перечислял бальный распорядитель, забыв обо всех правилах приличия, которые так тщательно старался соблюдать с тех самых пор, как переоделся в знатного музыканта-виртуоза, кинулся к перилам балкона. Едва ли не перегнулся через них, чтобы лучше видеть парадную процессию. Ещё бы! Не каждый день выпадает возможность увидеть настоящего живого Императора, да еще и в его дворце, убранном к празднику. Стремительное движение Даана, кажется, не осталось незамеченным — музыкант внезапно практически всей кожей ощутил направленный именно на него взгляд. Всего один. Но какой! Видение пронзило Даана с ног до головы, и он вздрогнул, стремясь отыскать этот блеск в сонме императорского окружения.

— Господин дель Альфорд! — зашипел рядом чей-то голос, и Даан почувствовал, как его настойчиво тянут за рукав щегольского камзола. Недовольный тем, что ему не дали отыскать того, кому принадлежал пронзительный взгляд, Даан повернулся на возмутителя своего спокойствия. Им оказался лакей в синем форменном дублете.

— Что вы здесь делаете, господин дель Альфорд?! Пир уже начинается, всем артистам велено дожидаться своей очереди выступать. Я насилу вас нашел! Идёмте, скорее, иначе господин дель Ясмар будет в бешенстве!

Даан, вздохнув, повиновался, и отправился вслед за лакеем обратно, в зал для артистов. Но теперь все его мысли занимал обладатель волнующего взгляда.

И он ни на миг не сомневался в том, что взгляд принадлежал прекрасной даме.

Глава 4

Лакею было приказано не отходить от Даана ни на шаг до тех самых пор, пока «Господин Лин дель Альфорд не окажется на сцене перед почтенными гостями и Его Величеством», чтобы музыкант снова не отправился путешествовать по дворцу. Даан пригорюнился — но даже не из-за того, что не сможет разглядывать статуи и фрески. До его выступления всё ещё оставалось два номера, а он уже весь сгорал от нетерпения. Воздушная вереница танцовщиц теперь не так привлекала его внимание, и даже немного раздражала своим присутствием.

Поэтому, когда лакей, слегка поклонившись, пригласил Даана проследовать к сцене, тот несказанно обрадовался. Миновав несколько коридоров, залов и лестниц, пройдя насквозь одну из башен, они оказались в висячем саду, через который и можно было попасть в Главный зал. Даан лишь мельком взглянул на освещенные искристыми огнями деревья, арки и статуи, и шагнул в высокие двери между колонн.

Не теряя лёгкости шага, в такт льющейся с оркестрового балкона мелодии, он прошествовал к пространству, отведенному под выступления.

— Виртуоз Лин дель Альфорд, воспитанник прославленных гениев Киннара, — звучно представил Даана распорядитель бала.

Даан, достигший к этому моменту удачной позиции на сцене, изящно — как это было принято делать перед выступлением в его прекрасном родном городе — раскланялся перед всеми присутствующими, намереваясь уделить особое внимание Императору и его свите.

Окончив церемонию приветствия, он осмелился взглянуть на Его Величество и сидящих рядом с ним вельмож, да так и замер. По правую руку от Императора, на почетном месте, Даан увидел ЕЁ. Дама была столь прекрасна и величественна, что всем походила на Императрицу. Блестящие черные волосы, убранные в высокую прическу, украшала тонкая драгоценная тиара, а роскошное тёмно-пурпурное платье было расшито сверкающими камнями и золотыми перьями. Уж сколько редких красавиц встречал менестрель на своём пути, а такой — никогда прежде не видел! Разве что, кажется, слышал о ней в чьих-то хвалебных песнях и россказнях, но и мечтать не мог, что они правдивы. Необычная красота. Неземная. Нечеловеческая… Так, выходит, эта красавица — волшебница из архадов?..

Дама взглянула на музыканта, пронзив холодом синих глаз, и Даан понял, что именно её взгляд поразил его тогда, на оркестровом балконе. Сердце пропустило удар. Всё было ровно так, как в книжках — Даана бросило и в жар, и в холод, и язык его онемел, и тело застыло, и все слова будто сами собой закончилось — и как это было бы хорошо, если бы он в это время не должен был выступать на публике.

Пауза затягивалась. Оркестр на балконе перестал играть в тот момент, когда Даан приветствовал публику, чтобы не мешать его выступлению. Но этому выступлению с каждой секундой продолжающегося молчания близился блистательный провал, и способов изящно выйти из получившейся неловкости становилось всё меньше. Среди гостей послышались первые покашливания, а кто-то выразительно хмыкнул. Даан, сбившись, вдруг ни на шутку растерялся. Чувствуя нарастающую панику, он еще раз высмотрел в кругу зрителей ЕЁ глаза. Если в них он прочтет скуку или разочарование, то продолжать этот концерт, да и вообще выступать ещё хоть когда-нибудь, будет совершенно бессмысленно. Но нет! Восхитительные, пронзающие до самой души глаза смотрели… выжидающе. Прекрасная леди ждала. Она хотела увидеть, как же музыкант выкрутится из щекотливой ситуации. И Даан не мог подвести эти ожидания. Озарение пришло в тот же миг.

Музыкант еще раз поклонился, и заявил, словно так и планировал свой выход с самого начала:

— Я неслучайно выбрал эпиграфом к своему выступлению эту знаменитую цитату одного из моих хороших учителей, Амфимара Эльдбаха…

По залу пробежали редкие смешки и раздались одинокие аплодисменты. Высокая публика была хорошо знакома с миром музыки и знала, что прославленный композитор, маэстро Эльдбах, был немым от рождения.

— Но как бы это ни показалось странно, — продолжил Даан, воодушевившись, — для того, чтобы отблагодарить Его Светлейшее Величество за этот праздник, чтобы описать великолепие этого дворца, этих украшений и всей этой грандиозной подготовки… не хватит слов ни одного языка любого народа бескрайних земель Эйланда. Что, как не восторженное молчание, способно выразительнее описать наши чувства? Только музыка. Дамы и господа, прошу. Впервые исполняемые соната для мандолины «Дыхание вестника ночи» и кантата «Звёзды твоих очей»!

Полились чудесные звуки музыки, и все присутствующие в зале затаили дыхание, слушая, глядя, как с невероятной быстротой движутся пальцы музыканта по грифу, перебирая лады. Инструмент пел и плакал, отражая то сердечную тоску по любви, то звенящую радость долгожданной встречи.

Даан лишь на миг остановился, окончив исполнять сонату, не давая притихшим слушателям прийти в себя и потерять тонкую нить настроения мелодии. Сам же он вновь повернул лицо к Императорскому престолу, дерзнув снова искать внимания прекрасной дамы, сидящей справа от трона. И опять он поймал её взгляд — мистический, притягательный — пронзающий его сердце, будто небесная молния. Чувствуя, как по губам его расплывается улыбка, Даан провел плектром по струнам, и перешел ко второму заявленному музыкальному номеру. К пению струн теперь добавился и голос самого менестреля. Мелодично и нежно, но всё громче, всё больше распаляясь, он пел своё новое сочинение. Словно невиданное до этих пор воодушевление вело его руку и наполняло голос. Никогда прежде он, кажется, не пел так хорошо, полностью вкладывая в звучание слов и нот все свои чувства, все переживания, всё сердце.

— О, звёзды в небесах ночных

Сиянье серебра светлей!

Но ясный взор очей твоих

Для сердца моего милей!..

Задрожавшие струны вторили последним словам песни Даана. На мгновение всё смолкло, словно весь мир вокруг подчинился финальным аккордам, а затем грянула буря оваций. Такого оглушительного успеха Даан не мог припомнить уже очень давно. И тем интереснее это было потому, что публика вокруг него собралась весьма искушенная в вопросах искусства. Даан раскланялся, опьяненный своим триумфом, и уже вовсе беззастенчиво посмотрел в сторону той самой восхитительной леди, что теперь ни на миг не оставляла его мыслей. Неужели же в награду за свою музыку, которой все вокруг так довольны, он не заслужил право взглянуть на прекрасную даму? Заслужил! И взглянул. Она улыбалась легко и удовлетворенно, изящными аплодисментами благодаря артиста за старания. Даан едва не лишился чувств от переполнившего его восхищения.

Молодой человек совершенно не помнил, как он покинул сцену, как прошел по коридорам, как вернулся обратно в зал для артистов, как сел в одно из невысоких кресел. Вокруг него собирались лакеи, какие-то люди, другие артисты, все улыбались, шумели, поздравляли. Чей-то голос несколько раз повторил громкое «Успех! Успех!». Кто-то предложил Даану вина, и теперь, с чувством выполненного долга, словно вмиг позабыв все мудрые предупреждения и наставления о трапезе артиста, он взял предложенный небольшой кубок, поднялся и, воскликнув «За успех!», осушил. От терпкой сладости напитка стало горячо — даже щёки запылали. Даану сделалось смешно. Действительно — будто бы он — юнец, в первый раз попавший на большую сцену, испивший вина и вкусивший райский плод… влюбленности? Любви? Томления сердца и волнения души? Что происходит? Как это, вообще, может быть с ним? Всё это свойственно разве что мальчишкам, а он уже давно не мальчишка…

— Маэстро! — обратился к Даану один из лакеев.

— Я..? — полувопросительно отозвался Даан, ощущая, как гордость расцветает в нем от этого почти забытого обращения.

— Господин дирижер нижайше просит вас подняться на оркестровый балкон!

— Ну… раз нижайше просит — как же не выполнить? — отозвался Даан. — Тем более что мне это не трудно.

— Я провожу! — кивнул лакей, и Даан отправился с ним уже знакомой дорогой на балкон.

* * *

— Маэстро дель Альфорд! — встретил Даана дирижер. — Мы восхищены вашим исполнительским талантом!

— О, ну что вы, господин дирижер, — улыбнулся тот, — вы вгоняете меня в краску.

— Сейчас почтенные гости будут танцевать, — продолжал его собеседник. — Не забыли ли вы о той любезности, о которой я вел переписку с вашим уважаемым отцом?

— Будьте так добры, освежите мне память… — Даан постарался не подать виду, что несколько растерялся, не представляя, о чем там мог договариваться отец человека, под чьей личностью ему сейчас необходимо скрываться, и придворный дирижер.

— О, ваш отец обещал, что в случае удачного выступления вы окажете нам любезность и будете солировать оркестру. Нет сомнений — вы выдающийся музыкант Киннара. Если бы я не знал, что вы только учились в великом городе, я бы мог посчитать, что вы из числа детей Вдохновения! Не сочтите за дерзость — лишь попытка показать, как высоко ваше искусство.

— Продолжайте, господин дирижер, — рассмеялся Даан, вдохновленный этой похвалой, — и я, возможно, смогу сыграть еще лучше.

— Я знаю, что музыканты, с отличием учившиеся в академиях Музыки Киннара, могут без труда играть в составе оркестра, даже ни разу не репетируя. Я видел такое собственными глазами — мне и самому довелось целый год учиться в Киннаре по молодости.

— Это и в правду так, — подтвердил Даан, — лишь бы мелодия была хоть сколько-нибудь известна исполнителю.

— Знаете королевскую павану? — поинтересовался дирижер. — С нее все начнется. Затем весенняя гальярда. Потом куранта и сарабанда роз. Вам же всё это знакомо?

— Да, — кивнул Даан. Музыку для всех этих танцев ему доводилось и играть, и слышать, и даже плясать под нее иногда. — И — к слову сказать — я предпочел бы сыграть на скрипке.

По оркестровому ряду пронесся ропот. Виртуозно владеть несколькими музыкальными инструментами считалось большим достоинством, а в умении Даана, как исполнителя, здесь никто уже не сомневался.

Даан оценил полученную для игры скрипку как «вполне сносную», и в то время как он тронул смычком струны, пробуя её голос и подстраивая, гости уже выстроились на площадке внизу, готовясь к первому танцу.

Полились медленные, торжественные звуки паваны, и словно фигурки в волшебной шкатулке, плавно и величественно начали двигаться танцующие, замирая в церемониальных поклонах и степенных па и глиссе. Даан очень быстро освоился с ролью солирующей скрипки, и теперь позволял себе бросать любопытствующие взгляды с балкона вниз, на танцующие пары. Сейчас ему был прекрасно виден весь зал, все господа и дамы в их роскошных нарядах, но, разумеется, он искал среди танцующих лишь ту, что занимала все его помыслы.

Ах, вот и она! В паре с самим Императором открывает бал — разве можно было в этом сомневаться? И Даан снова играл именно для нее, украдкой любуясь её изящными и грациозными движениями, когда леди замирала, повинуясь мотиву звучащей мелодии. Выходит, повиновалась его игре? Осознание этого так опьянило Даана, что он едва смог доиграть королевскую павану и следовавшую за ней гальярду. Ему не терпелось спуститься с оркестрового балкона, самому встать в танцевальный круг, и повести эту прекрасную леди под звуки музыки, соприкасаясь с нею рукавами, поддерживая за талию, чувствуя её ладонь в своей…

И в короткой паузе между танцами Даан поспешил обратиться к дирижеру.

— Любезнейший!

— Да, маэстро?

— Играть в составе императорского оркестра большая честь. Но будьте милостивы к велению моего сердца… Я хочу танцевать!

— Но позвольте, маэстро… — запротестовал дирижер. — Ведь мы же договаривались с вашим отцом, и… без вашей игры мелодия будет звучать совсем не так…

— У меня нет никаких сомнений в том, что оркестр прекрасно справится и без меня, — Даан поспешно ретировался, на ходу кланяясь и дирижеру, и остальным музыкантам. — Не обессудьте…

— Но маэстро дель Альфорд…!

— Отпишите потом моему почтенному отцу, как бесчестно поступил его нерадивый сын, — Даан, вручив стоящему у входа на оркестровый балкон лакею скрипку, как величайшее сокровище, еще раз вычурно поклонился, и выскользнул на лестницу. Он уже не слышал, что говорит о нем дирижер, да ему это теперь и не было интересно. А то, что оркестр начал играть резвую куранту лишь подтверждало полную свободу действий Даана. И он не преминул ею воспользоваться!

Спустившись вниз и вновь пробравшись в большой зал, где от желающих принять участие в танцах стало куда более людно, Даан поискал глазами даму, с которой непременно желал войти в круг. Куранту она не танцевала — беседовала с каким-то невысоким длинноволосым франтом в камзоле из яркого зеленого бархата. Даан ревниво поморщился. На празднике Лебедей практически все танцы были «белыми», и именно дамы выбирали, кого из кавалеров пригласить. Если беседа прекрасной леди и этого зеленого франта продолжится, она того и гляди пригласит его, и у самого Даана не будет шансов танцевать с нею. Впрочем, что там обещали играть следующим? Сарабанду роз? Если Даан правильно помнил, в этом медленном придворном танце нужно было несколько раз меняться партнерами в парах. А это значит, что вероятность станцевать с прекрасной мечтой все-таки есть.

— Ба, господин дель Альфорд, — послышался рядом голос распорядителя бала, — решили спуститься сюда с музыкальных небес?

— Напротив, господин дель Ясмар, — сладко улыбнулся Даан, — я спустился сюда для того, чтобы оказаться на небесах. Не просветите меня, кто эта прекрасная дама в великолепном пурпурном платье, что беседует вон с тем… зеленым господином?

— Помилуйте, Лин! — Этен посмотрел на Даана, как на умалишенного. — Я охотно верю в то, что в Киннаре все ваши мысли заполнила музыка, но не помнить первых лиц государства, в котором вы родились!.. Это Её Императорское Высочество, сама Госпожа Миррэ́трис, — он звучно протянул ударную «э», — Молодая волшебница из архадов. Названная сестра Его Величества. Начальница особой службы безопасности всей Империи эледов и лично — Императора. Первая леди при дворе в настоящий момент, пока Его Величество не женат. Дама, которой здесь можно всё — а сегодня и того больше.

— Поверьте мне, господин дель Ясмар, — отвечал Даан, не сводя глаз с Госпожи Миррэтрис, — если бы мне выпало счастье быть представленным ей, или видеть прежде её лицо… никакая музыка не смогла бы вытеснить её из моей памяти. Но я ведь никогда не встречал её раньше — только лишь слышал о ней… Однако, признаюсь, всё, что я мог слышать, меркнет в сравнении с тем, что видят мои глаза…

Этен только усмехнулся в ответ, и, отойдя на законное место распорядителя бала, несколько раз громко ударил об пол своим резным посохом, возвещая о том, что на смену окончившейся куранте приходит следующий танец.

Даан ловко проскользнул в первые ряды кавалеров, справедливо полагая, что его — довольно высокого и весьма привлекательного — обязательно заметит и пригласит какая-нибудь дама. Конечно, пределом мечтаний было, чтобы его пригласила сама Госпожа Миррэтрис, но она — к худшему опасению Даана — вновь стояла об руку с Его Величеством. Музыканту стало очень не по себе — еще бы, ведь он всерьез собирался увести спутницу самого Императора, волшебницу, и провести с нею как можно больше времени. А за такое можно и честного имени лишиться, и головы. И если имя сейчас Даан носил чужое, то голова как раз была своя собственная. Впрочем, он понял, что всё равно уже потерял голову, заметив улыбку Госпожи Миррэтрис, которой был награжден её августейший собеседник.

— Маэстро дель Альфорд, — услышал Даан сквозь окутывающую его мечтательную дымку голос какой-то дамы, протягивающей ему ручку в призывном жесте. Даан, чьи расчеты быть приглашенным оправдались, ответил миледи любезной улыбкой, поклоном и комплиментом, и прошествовал с нею в круг готовящихся к танцу.

На огороженной площадке оказалось несколько пар — по три в ряд, и Даан заволновался, что не успеет попасть в пару с прекрасной Госпожой столько, сколько ему бы хватило для того, чтобы хоть немного поговорить с нею. Гораздо меньше его беспокоило то, что та сарабанда, которой он учился когда-то в Киннаре, вероятно могла и отличаться от той, которую принято танцевать при дворе Императора эледов.

Степенная и величавая музыка наполнила зал. Пары плавно двинулись по сверкающей мраморной мозаике на полу, то соединяя руки, то останавливаясь для витиеватого поклона. Пришла пора смены партнеров, чтобы повторить проделанные движения, и Даан почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет из его груди — вожделенная Госпожа Миррэтрис встанет с ним в пару при следующей же смене кавалера. Она была близко, так близко! Он уже слышал шелест её роскошного платья и мог видеть каждый сверкающий камень на её головном уборе…

Механически выполняя движения танца и так же машинально улыбаясь своей нынешней паре, молодой человек едва дожил до того момента, как танцующие снова переместились относительно друг друга.

О, Боги! О, Создатель! О, Вдохновение! Вот она, прямо напротив Даана, её пронзительный взгляд, её лёгкая, чуть надменная улыбка, тепло руки в тонкой расшитой золотом перчатке — всё это сейчас принадлежит ему!

— Ваше Высочество! — едва не теряя сознание от восторженной радости, обратился он. — Не сочтите за дерзость слова простого поэта, теряющего разум от одного Вашего присутствия, что затмевает своим светом и звезды, и солнце, и яркость лун… Позволите ли Вы мне, благодарному за счастье находиться подле Вас в этот блаженный миг, говорить?

— Говорите, маэстро. Если успеете, — лукаво улыбнулась она. Пришла пора вновь сменить пары. Даан сощурился от досады. Придется снова ждать для того, чтобы продолжить свою речь, а ведь сказать хотелось так много, что в самом деле можно и не успеть!..

Музыка теперь казалась Даану бесконечно долгой и заунывной, и он даже подумал, что дирижер намеренно задал оркестру медленный темп, в отместку сбежавшему плясать солисту. Так или иначе, к тому моменту, когда Госпожа Миррэтрис во второй раз оказалась об руку с ним, он был готов продолжать свою пылкую речь немедленно.

— Позвольте же мне быть с Вами откровенным, прекрасная Госпожа! — горячо обратился он, чувствуя, как сам плавится под её взглядом. — Тот огонь, что разгорелся в моей душе, когда я впервые увидел Вас с оркестрового балкона — о, да, я знаю, что Вы тоже заметили меня в тот миг! — тот огонь с этого дня и до последнего моего вздоха будет наполнять мою жизнь смыслом и радостью. С того самого мгновения я понял, что без Вас нет мне жизни. Что лишь для Вас хочется творить и петь Ваше великолепие! Ни это ли величайшая из радостей простого поэта? Ни это ли любовь — основа всего сущего? Любовью к Вам поёт вся моя натура! И ту кантату, что я исполнял перед почтенными гостями Его Императорского Величества, я пел лишь для Вас. Ибо Вы отныне моё единственное вдохновение!

— Могу я быть с вами так же откровенна, маэстро? — поинтересовалась Госпожа Миррэтрис, не меняя улыбки.

— О, Ваше Высочество…

— Мы с вами стоим посреди бального зала. Пропустили смену партнеров. Как и финальные аккорды музыки… Хотя вам-то, конечно, такая невнимательность простительна.

— При всей Вашей внимательности, моя леди, — поспешил ответить Даан, едва ли задумываясь об опасности таких речей, — Вы простояли всю смену партнеров, слушая мои комплименты…

— Было бы не любезно перебить вашу вдохновенную речь, и не позволить вам высказаться, — тут же заметила Её Высочество. — Вы талантливый исполнитель, и мы рады, что вас рекомендовали выступить во дворце, маэстро дель Альфорд.

И, сглаживая неловкость этой странной ситуации, она, кивнув Даану, стремительно развернулась, и вернулась к Императору.

***

Даан абсолютно не понимал, как он оказался у большого фонтана в подвесном саду. Не осознавал, ни сколько времени прошло с того момента, как он дерзнул станцевать и так долго проговорить с Госпожой Миррэтрис, ни сколько времени он простоял, глядя на искрящиеся в мягком свете фонарей струи воды. Он лишь улыбался, чувствуя себя здесь и сейчас, наслаждаясь неторопливым ликованием, которым полнилась вся его душа. Он смог попасть во дворец Императора… смог выступить перед именитыми гостями, и все были в восторге от его игры. Даже сам Император и его спутница!.. Его великолепная спутница… Прекрасная, яркая, пронзительная Госпожа Миррэтрис. И ему, Даанелю Тэрену, простому и ни кем, на самом деле, не рекомендованному менестрелю, посчастливилось быть подле нее, вести её в танце, разговаривать с ней… и даже услышать похвалу из её уст. Из уст чародейки, что принадлежала к числу Высших. А ведь Даану никогда — даже во время жизни в светлом Киннаре — не доводилось видеть никого из архадов. Но сейчас Даан понимал одно: всё, о чем он теперь мечтает — служить Госпоже Миррэтрис. Быть с нею рядом, посвятить ей все свои умения и таланты, своё творчество, душу, сердце… всю свою жизнь!..

Менестрель поднял голову, и, поглядев в тёмное ночное небо, обратился к сияющей Северной Звезде с самой искренней молитвой.

— Маэстро Лин дель Альфорд, — Даан едва не вздрогнул, услышав голос мужчины, приблизившегося к нему совершенно бесшумно. Музыкант с некоторым ревнивым раздражением узнал в подошедшем того самого господина в зеленом бархате, с которым Её Высочество разговаривала на балу. Сложением он чем-то напоминал самого Даана, хоть был заметно ниже ростом, но это всё вовсе не вызывало к нему симпатии. Скорее даже наоборот.

— Одна высокопоставленная особа весьма интересуется вами, — продолжал незнакомец в зелёном, — и я имею честь тот час же сопроводить вас на аудиенцию.

— Весьма любезно с вашей стороны, сударь, — отозвался Даан.

— Следуйте за мной, маэстро, — пригласил незнакомец, и менестрель повиновался.

Они проследовали к ближайшей башне, миновали несколько залов и лестничных пролетов. Прошлись по сложным коридорам, спускаясь ниже, пока не оказались, судя по всему, в одном из длинных коридоров первого этажа. Другие гости уже практически не встречались здесь, и даже лакеев и слуг было почти не видно.

На широкой резной скамье, возле освещенного ярким люминарисовым светильником окна, сидела юная девушка в парадном платье жемчужного цвета и такой же расшитой накидке. Её изящные руки были скромно сложены на коленях; правую от тонкого запястья до локтя закрывал красивый, но, как показалось Даану, не слишком подходящий к такому фарфоровому образу, браслет. Она смерила музыканта холодным — как, судя по всему, положено было для юных фрейлин при дворе — взглядом, и Даан отмёл зародившуюся было тревожную мысль о том, что его позвали на аудиенцию к этой юной леди, а не к той, на встречу тет-а-тет с которой он надеялся.

Дальше в коридоре им встретился очень угрюмый господин. Лицо его выражало такую скорбь, будто бы во дворце был не бал по случаю Праздника Лебедей, а проходили чьи-то похороны. Тёмный серебристый камзол только подчеркивал траурный образ, и Даану сделалось как-то не по себе. Проводив безотрадным взглядом музыканта и его невозмутимого провожатого, угрюмый господин вернулся к прерванному созерцанию противоположной стены коридора.

Самой, пожалуй, удивительной из встреченных ими фигур, Даану показалась молодая женщина — крепкая, осанистая, в кроваво-красном одеянии, подбитом блестящим мехом и украшенном причудливым орнаментом вышивки, какие по памяти Даана было принято носить по торжественным случаям у норхтаров. Впрочем, в то, что на праздник прибыла делегация северян, можно было поверить без труда. Во время своего выступления Даан видел среди гостей самые разные наряды и уборы.

Тем временем провожатый Даана остановился у высоких закрытых дверей с массивными ручками в виде кованых желудей, и трижды постучал. Хоть никакого ответа не последовало, он распахнул двери, и, слегка поклонившись, пригласил Даана войти в зал.

Музыкант не заставил просить себя дважды. Он оказался в небольшом хорошо освещенном помещении, обставленном красивой мебелью из золотистого ореха, судя по всему, служившему гостиной для каких-то камерных приёмов или переговоров. Рядом со столом на витиеватых бронзовых ножках было расставлено несколько кресел. В одном из них восседала сама Госпожа Миррэтрис, при взгляде на которую у Даана в груди подпрыгнуло сердце.

Госпожа непроницаемо улыбнулась, жестом предлагая Даану занять кресло напротив нее.

Даан, поклонившись, повиновался. Молча — он всё ещё не мог поверить в реальность происходящего.

— Жду распоряжений, Ваше Высочество, — напомнил о себе молодой человек в зеленом бархате, сопроводивший Даана до этой гостиной.

— Благодарю, Наэрис, — ответила Госпожа. — Я дам знать, если что-то понадобится. И позаботься о наших вновь прибывших гостях.

— Да, Ваше Высочество, — коротко поклонился названный Наэрисом, и покинул зал.

Госпожа Миррэтрис перевела взгляд своих пронзительных глаз прямо на Даана, и он почувствовал, как у него пересыхает во рту.

— Итак, маэстро, — начала прекрасная Госпожа, — должна признаться, ваше выступление сегодня порадовало всех, а появление в принципе взбудоражило весь двор Его Императорского Величества.

— О, — отозвался польщенный музыкант. — Это такая честь для меня, Ваше Высочество!..

— Хотелось бы немного больше узнать о вас. Вы, несомненно, учились в Киннаре. И даже если бы этого не было известно нам наверняка, не трудно было бы догадаться об этом, едва лишь вы начали играть.

— Ваша похвала, прекрасная Госпожа, лучше любой награды для скромного служителя Искусства, — ответил Даан, приложив руку к груди. — Ещё большей наградой для меня может быть лишь Ваше общество, так сильно волнующее моё сердце!

— Вы говорите о своих чувствах, маэстро? — уточнила Госпожа Миррэтрис.

— О да, прекрасная Госпожа… — Даан не осознавал сам себя от радости, что ему позволяют быть искренним в признаниях. — И я готов повторить о них столько раз, сколько Вы захотите услышать! Я люблю Вас…

— И, говоря о своих чувствах, вы абсолютно честны?

— Да, прекрасная Госпожа.

— И перед самим собой, и передо мной?

— Да, прекрасная Госпожа!..

— И вы не станете лгать сейчас, глядя мне в глаза?

— О, Создатель и Его Божества! — всплеснул руками Даан, даже не догадываясь, куда его заведет этот разговор. — Разумеется, нет! Как я смею?..

— Расскажите мне о своем отце, маэстро. О матери. У вас есть братья или сёстры? А более дальние родственники? Как называется родовое поместье вашей семьи?

— О… — музыкант осёкся. Он ожидал, что вопросы, на которые ему предстоит ответить, будут носить куда более романтический характер. Конечно, от такой властной дамы можно было бы ожидать самых решительных действий. Однако, предположение о том, что она интересуется его семьёй, видя в нём какой-то сердечный интерес, казалось чересчур смелым даже самому менестрелю. Нет, за всем этим явно стояло что-то другое.

— И последний вопрос, маэстро, — Госпожа поднялась на ноги, глядя на Даана сверху вниз своими пронзительными синими глазами. — Как вас на самом деле зовут?

— Даанель Тэрен, — просто и честно представился музыкант.

Госпожа Миррэтрис встретила это откровение холодным молчанием.

За дверью раздался шум и донеслись голоса.

— Прошу, — не сводя ледяного взгляда с Даана, Госпожа Миррэтрис разрешила визитёрам войти в зал.

На пороге гостиной появилась целая процессия. Во главе её шагал Наэрис, следом — уже знакомый Даану угрюмый тип в серебристом камзоле. За ними, эмоционально жестикулировал, сыпля на кого-то проклятиями, Лин дель Альфорд — настоящий, собственной персоной. Замыкали шествие два стражника.

— Вот ты где, чертов пройдоха! — голос Лина сорвался на неприятный визг, когда он увидел сидящего в кресле Даана. — Негодяй! Подонок! Скотина! Да я сейчас тебе кровь пущу!

— Следи за языком, невежа, — внезапно подал голос угрюмый господин, пришедший вместе с Наэрисом. Голос этот был совершенно ровным, словно говорящий не испытывал абсолютно никаких эмоций.

— Да, тут, между прочим, прекрасная дама, — напомнил Даан, больше, чем самим оскорблением возмущенный тем, что Госпоже Миррэтрис пришлось выслушать скверные слова дель Альфорда, кинутые в его адрес.

— Не нуждаюсь в Вашей защите, сударь, — сухо ответила на это Госпожа, и обратила взгляд на побледневшего Лина. — Можете высказаться.

— О, Боги, Ваше Высочество! — истинный Лин дель Альфорд пал на колено, низко склоняясь перед дамой. — Милостивейшая Госпожа Миррэтрис! Прошу извинить меня за грубость, но я… я…. — тут он всхлипнул, снова переходя на истеричные взвизгивания, — Я оскорблён этим… этим… человеком! Я унижен, моя честь поругана, а репутация испорчена навсегда! Горе мне!

— Переигрываете, сударь, — вставил слово Даан.

— Молчать, — снова оборвала его Госпожа Миррэтрис, и жестом велела Лину продолжить.

— Этот… простите, негодяй… украл мою парадную одежду! Мои документы! Моё имя! Он нагло присвоил их себе, и пробрался во дворец!

— Значит, вы — Лин дель Альфорд? — Госпожа Миррэтрис посмотрела на едва ли ни хнычущего молодого человека.

— Да, милостивая Госпожа!

— Его личность подтверждена, Ваше Высочество, — доложил Наэрис, — есть свидетели, которые могут поручиться, что этот человек и есть истинный Лин дель Альфорд. Так же, как и подтвердят личность Даанеля Тэрена.

— Хорошо, — чуть нахмурилась Госпожа Миррэтрис. — Понятно. Что можете сказать в ответ на эти обвинения, сударь? — она вновь повернула лицо к Даану, который всё так же продолжал сидеть в кресле, и поднялся только теперь, когда Госпожа к нему обратилась.

— Я действительно на время одолжил вещи господина дель Альфорда. Это правда, — чистосердечно признался Даан, — как правда и то, что я собирался их вернуть при первом же удобном случае. Мне вовсе не нужно чужого! Я просто хотел попасть во дворец Императора, вот и всё.

— Нет, не всё, — возразила Госпожа Миррэтрис. — Теперь Вам придется ответить на вопрос, с каким именно умыслом вы проникли во дворец, скрываясь под чужим именем?

— Я просто хотел выступить во дворце, перед самой уважаемой публикой, прекрасная Госпожа, — признался Даан, снова поклонившись ей.

— Вы слышите?! Он украл мою жизнь! — пискнул Лин. — Это я должен был выступать здесь, на празднике! Я! Я, а не он! Я, Лин дель Альфорд! Я требую справедливости! Пусть мне возвратят моё честное имя и мой прекрасный наряд! А его…. Его пусть покарают, милостивая Госпожа! По всей строгости, как он того заслуживает!

— Ну что ж. Наэрис. Проследи, чтобы сударь Тэрен вернул потерпевшему его одежду, все официальные бумаги и всё, что было похищено, — распорядилась Госпожа Миррэтрис. — После — запереть сударя Тэрена на время дознания.

— В цитадели? — уточнил Наэрис.

— Именно.

— В цитадели? — встрепенулся Даан, всё это время тихо слушающий о своей участи. — Неужели вы хотите сказать, что я буду иметь честь попасть в саму цитадель Цере-де-Сор, куда даже не всякий высокопоставленный вельможа может получить приглашение?! Вот это да!

Госпожа Миррэтрис и Наэрис коротко переглянулись. Угрюмый господин у дверей остался непроницаем.

— Я распорядилась, — напомнила Госпожа Миррэтрис, и величественно направилась к выходу из гостиной.

— Постойте, Ваше Высочество! — окрикнул Даан. — Разве Вы не будете проверять, насколько честно я выполняю приказ и возвращаю господину дель Альфорду его имущество?

Но Госпожа Миррэтрис не только не ответила на его слова — она даже не замедлила шага. И вскоре о её недавнем присутствии напоминал только едва уловимый аромат духов. Даан с грустью подумал, что вместе с прекрасной Госпожой его сейчас покинула и та удача, что до недавнего момента во всем ему сопутствовала.

Не прошло и получаса как пленённого менестреля, одетого в казенную одежду и закутанного в длинный плащ — чтобы не привлекать лишнего внимания — провели по коридорам и лестницам ниже, в одно из подземных помещений замка. Спуск в это помещение был довольно узким — идти по ступеням можно было лишь по одному. Сам небольшой зал, куда спустилась процессия, был правильной круглой формы с ярко освещенным куполообразным потолком. Абсолютно гладкие каменные стены, никакого декора и убранства — в этом зале невозможно было спрятаться или укрыться где-нибудь. Можно было подумать, что здесь совершаются какие-то странные обряды. Или казни. От этой мысли Даану сделалось не по себе. И особенно это неприятное чувство усилилось, когда он внимательно оглядел конструкцию, помещенную в самом центре зала. Это была овальная рама, большая, выше человеческого роста, украшенная пятью крупными мерцающими черными камнями. Из такого же камня была сделана площадка у основания рамы. К ней вел круглый пьедестал из пяти широкий ступеней. Внутри рамы переливалась непонятная субстанция, похожая на ртуть или жидкое серебро. Однако, сходная с зеркалом поверхность тем не менее ничего не отражала.

У пьедестала стояли на карауле четверо стражников. Наэрис, возглавляющий процессию, обменялся с начальником караульных несколькими непонятными фразами. Судя по происходящему и Даан, и все люди, его сопровождающие, должны были пройти сквозь эту непонятную раму.

— Вам, сударь, доводилось путешествовать порталами? — обратился к музыканту Наэрис, подавая знак стоящим позади стражникам.

— Не имел такого удовольствия, — отозвался Даан, которого подтолкнули вперед, к пьедесталу.

— Значит, у вас появился шанс, — Наэрис легко поднялся по ступеням к переливающейся серебром раме.

— О, Создатель! Кажется, я за последний месяц не видел столько нового, сколько за сегодняшний день, — воскликнул Даан, последовав за ним уже безо всякого опасения. Ему и правда стало очень интересно как это — путешествовать порталами. Как бы там ни было, но даже это заключение под стражу было каким-то чудным, особенным и совершенно ни на что не похожим.

— Ну — то ли ещё будет. Советую на время перехода зажмуриться. А то голова закружится с непривычки-то, — посоветовал его собеседник, подходя вплотную к портальной раме.

— Ты слишком любезен с преступником, — напомнил о себе угрюмый спутник в серебристом камзоле, крепко схватив Даана за плечо. Наэрис усмехнулся, и шагнул в портал.

— А я не в накладе от любезного обращения, — заметил Даан, указав красноречивым взглядом на слишком сильно сдавливающую плечо руку. — Да и кроме того, я не преступник, а…

— Пошевеливайся, — прервал его мрачный сопроводитель, и, не убирая руки, втолкнул в серебристую гладь портала.

Даан машинально зажмурился от яркого света, вспыхнувшего вокруг него, и непонятной, оглушительной тишины. Переход занял всего несколько мгновений, и Даан оказался внутри точно такого же зала, как был во дворце — лишь стены казались более светлыми, и охраны внутри комнаты стояло больше.

— Цитадель Цере-де-Сор, — объявил уже спустившийся со ступеней пьедестала Наэрис.

— Этого — в камеру, — коротко приказал стражникам угрюмый сопровождающий, и указал на осматривающегося по сторонам Даана.

Глава 5

Обстановка в камере оказалась неожиданно пристойной. Даану прежде много раз грозили тюремным заключением — по его абсолютному убеждению за совершенно не стоящие такого наказания поступки. Бывало, что за слишком уж «срамные» стишки или чересчур настойчивую попытку завладеть вниманием какой-нибудь прекрасной дамы его запирали в подвал. А как-то раз в городке Кэлваар даже подержали в карцере три дня — залез в окошко спальни дочери губернатора — прочитать панегирики, написанные в честь её золотисто-карих глаз — и она была вовсе не против!.. Да и в Денфессе он почти неделю в темнице просидел. Решили они тогда с новыми его приятелями-школярами добыть каменный бюст Анцитллия, что красовался во дворе местной гимназии, да закопать его у городской пристани. Как раз тогда Даан написал пьесу «Мудрец и золотистый песок», и для лучшей иллюстрации произведения требовалось именно это. Конечно, такая светлая идея пришла приятелям далеко не после первого кувшина доброго вина. А пойманных во дворе гимназии охаверников бросили в тёмную, да потом еще и заставили работать на благоустройство территории «храма науки», который молодцы пытались осквернить.

В общем, не понаслышке знал этот менестрель о том, как выглядят места лишения свободы. Но его представления о темницах, как о холодных, сырых, мрачных каменных коробках, полных грызунов, отвратительных насекомых, а часто и не менее непривлекательных сокамерников в отношении этого помещения не оправдывались. Напротив — здесь было и сухо, и чисто. Ровные стены и пол из темно-серого камня, высокий потолок — захочешь не дотянешься. Простой стол у стены и стул со спинкой рядом. Кровать — довольно узкая и достаточно жесткая, но вполне приемлемая для сна. Даже уборная в отдельном закутке. Несколько люминарисовых светильников на стенах — с простенькими жестяными ставнями для регулировки яркости света. И светильники были довольно важным предметом аскетичного интерьера, поскольку в камере не было ни одного окна. Массивная дверь, к которой вело три ступени, обита металлическими пластинками. На уровне глаз взрослого человека в двери была узкая зарешеченная прорезь, сейчас наглухо закрытая. Если бы не эта деталь, камера могла бы показаться и комнаткой на каком-нибудь неплохом постоялом дворе в глубинке. И Даанель Тэрен был здесь совсем один.

Сперва музыкант даже не слишком опечалился своему пребыванию в этой темнице. В конце концов, по собственному своему разумению, никакого страшного преступления он не совершил. Ну похитил наряд, ну выдал себя за другого человека… Но он честно расплатился со всеми, кто оказывал ему те или иные услуги, взял только парадный камзол, даже не притронувшись к чужой бесценной лютне. И то, наряд и похищенные бумаги Даан даже собирался вернуть владельцу по окончанию всей этой красочной истории с выступлением во дворце. Сам, и без какого бы то ни было розыска и принуждения. Тем более что это и так случилось, когда обман был раскрыт, и потерпевшему Лину дель Альфорду было возвращено его «имущество и честное имя» прямо там, в ореховой гостиной. В целом, Даан полагал, что совесть его чиста. И с этой чистой совестью он спокойно выспался, отдохнул, умылся, подкрепился появившийся на столе за то время, пока он спал, едой. Еда была скромной, но вполне сносной. И Даан громко благодарил за неё, хотя не был уверен, слышит его кто-нибудь или нет. Он то сидел на стуле, то забирался с ногами на кровать, то расхаживал по камере, перебирая в памяти всё то, что произошло на балу по случаю Праздника Лебедей, и что было до него. Вспоминал мельчайшие подробности и детали, смаковал похвалы его игре, озвученные фразы, особенно те, что были придуманы им наиболее удачно. Но чаще всего в памяти его снова появлялся обжигающе притягательный образ прекрасной Госпожи с ярким, пронзительным взглядом…

Сладостные видения, однако, довольно скоро сменились некоторым беспокойством. Даан перестал понимать, сколько прошло времени с тех пор, как он очутился в этой камере. Ничего не происходило. Ничего не изменялось. Только поднос с едой появлялся в его комнате, а затем исчезала использованная посуда — и всё это происходило исключительно в те часы, когда Даан забывался сном. И то он даже не был уверен, длились эти сны часами или минутами, или днями. Отсутствие окон в камере, абсолютно ровный свет светильников и полная тишина — за стенами, за дверями — напрочь лишили его понимания о том, сколько времени он провел здесь. Лишь то, что щеки его покрывала довольно мягкая щетина, указывало, что с момента его заключения прошло не больше недели. Никто не приходил, не задавал вопросов, не разговаривал с ним. И эти тишина и неизвестность начинали изводить его.

Спасаясь от окружающего безмолвия, Даан принялся разговаривать сам с собой. Он пел, декламировал стихи, разыгрывал отрывки пьес и даже на ходу придумывал новые, жалея еще и о том, что не имеет никакой возможности их записывать. Танцевал, топал ногами, шумел, как мог. Несколько раз витиевато выругался. Но никто не отозвался из-за запертой двери. Поносить Императора и действующее правительство эледов музыкант пока не решился, рассудив, что таким будет самый последний шаг его отчаяния. Но от этого шага его сдерживало уже не многое — теперь он не понимал, в течение которого времени он колеблет воздух своими речами? Прошел день, или всего несколько часов? Изоляция, неизвестность и томительное ожидание превратились для Даана в тягучую, отвратительную пытку, от которой спасал только сон, в котором вновь и вновь являлась к нему прекрасная и пронзительная Госпожа…

***

Это пробуждение приготовило Даану неожиданный сюрприз. На столе вместо подноса с едой, который появлялся там за время сна заключенного, обнаружилась чистая смена одежды, а под столом и башмаки, и собственные сапоги Даана. Те самые, в которых он прибыл во дворец. Интересно, что всё это означает? Его хотят продержать здесь, в безмолвном и безвестном ожидании еще неопределенное время, и даже что-то из вещей выдали? Музыкант хмуро посмотрел на запертую дверь, словно она могла дать ответ на его вопросы. Но дверь, конечно, оставалась совершенно безмолвной — и даже за нею никакого шума не послышалось. Даан вздохнул, и продолжил рассуждать. Смена одежды так же может означать, что его куда-то — наконец! — поведут. А Даан был готов уже даже пойти на пытки, лишь бы хоть как-то прояснить нынешнюю ситуацию, да увидеть и услышать других людей. Но кто бы принес заключенному его сапоги, собираясь действительно вести на пытки?.. Так или иначе, если за его действиями следят — а в этом менестрель ни секунды не сомневался — пока он не сделает того, чего от него ожидают, дело дальше не сдвинется. А раз так, то к чему откладывать начало представления?

Даан скинул с себя прежнюю тюремную робу, от души потянулся — да-да, кто там наблюдает — пусть завидует! — и отправился в отгороженную уборную. Умылся, плещась прохладной водой, пригладил волосы. Вернулся к кровати — конечно, как он и думал, его старой одежды уже и след простыл — и принялся одеваться в новое. Ткань была жестковатой, но, впрочем, кажется, нигде не натирала. Даан немного подумал, и решил обуться в сапоги. Заправил штанины в голенища, посчитав, что так будет краше и лучше — насколько это могло быть в том месте и тех условиях, в которых он сейчас находится, и рассудил, что он вполне готов встретиться с тем, что уготовано ему Судьбой. И слишком долго ждать ему не пришлось.

Дверь открылась стремительно и бесшумно — Даан сначала даже подумал было, что ему показалось — и так же быстро закрылась, впустив визитёра на порог. И музыкант ахнул. По ступеням, ведущим от двери, неторопливо спустилась та, кого он больше всего надеялся, но меньше всего ожидал увидеть в своём заточении. Прекрасная Госпожа Миррэтрис, одетая сейчас в тёмно-лиловый охотничий камзол, остро подчеркивающий её элегантную женственность, явилась как самое удивительное видение. Даан почувствовал, как сердце его начинает неистово колотиться в груди, а ноги подгибаются, заставляя рухнуть на колени. Госпожа Миррэтрис оставила падение музыканта ниц без внимания, прошествовала к столу и неторопливо сняла с изящных рук узкие перчатки. Дама чувствовала себя спокойно и уверенно — будто вовсе не в камеру к подозреваемому пришла.

— Итак, сударь Тэрен, — обратилась она, глядя на узника сверху вниз. — Я задам вам несколько вопросов.

— О, боги, прекрасная Госпожа..! Я умоляю Вас — говорите! Не молчите только, прошу… — взмолился Даан, чувствуя, что у него пересыхает во рту. Казалось, он вечность не слышал человеческого голоса, и тут вдруг словно по волшебству или невиданной божественной милости ему является царица его недавних грёз, и начинает разговаривать с ним. Звук ее голоса дивной музыкой звучал в измученной тишиной голове музыканта, одним этим заставляя его испытывать неописуемый восторг.

— Вот как? — чуть приподняла брови леди. — Что ж, я продолжу. Однако ответы на свои вопросы я рассчитываю получить исчерпывающие. Поэтому не надейтесь отмалчиваться, когда вам будет дано слово.

— Как будет угодно Вам, Госпожа… — Даан едва ли решался поднять на неё взгляд, словно боясь ослепнуть от прекрасного видения.

— Даанель Тэрен. Тридцати четырёх лет от роду. Ростом в три с половиной талва, что условно равняется пяти локтям. Телосложения астеноморфного. Шатен, кудрявый, глаза зеленые, — она словно читала его досье по памяти. — Рожден в вольном городе Киннаре и относится к благородному числу так называемых «Детей Вдохновения». Родители неизвестны. Воспитан в Доме Высшего Изящества, обучен нескольким видам искусств, особые способности проявил в ораторстве, стихосложении и игре на струнных музыкальных инструментах. Учился с охотой. Преподавал. Имел связи. Был на хорошем счету до поры до времени. Двадцати семи лет пожизненно изгнан из Светлого Киннара за…

Госпожа сделала паузу. Слегка усмехнулась, увидев, как слушающий её узник поменялся в лице, словно ожидая удара. Видно причина изгнания — как и сам его факт — до сих пор являлись для молодого человека темой крайне болезненной.

— … за проступок, о котором сам сожалеет до крайности, — она вдруг решила смягчить нелицеприятный факт биографии Даана, наблюдая, как светлеет его лицо. И продолжила сухое перечисление. — Музыкант, исполнитель. После изгнания из Киннара странствует, зарабатывая на жизнь бродячим менестрельством, изредка получает заказы на произведения или речи. Неоднократно нарушал общественный порядок. От крепкого вина кратковременно, но непременно слабеет умом. Крайне неравнодушен к женщинам и девицам. Вступал в беспорядочные внебрачные связи со многими из них, но ни одной не оставил приплода, чем гордится. Поступает непредсказуемо и необдуманно. Так ли, сударь Тэрен?

— Так, великодушная Госпожа, — покорно подтвердил Даан. — Да не всё. С той поры, как Вас увидел, равнодушным сделался к любым другим женщинам и девицам. В остальном же жизнь моя Вам уже лучше меня самого известна.

— Что ж, сударь, — Госпожа Миррэтрис никак не отреагировала на признание. — Мои люди собрали о вас довольно полную информацию — я лишь грубо перечислила тезисы из прочитанных мною бумаг и отчетов, которые они сделали. Но какой бы полной эта информация не казалась, она всё так же не отвечает на вопрос — зачем вам понадобилось выдавать себя за другого человека, проникать во дворец и быть в непосредственной близости от августейшей особы. Зачем вам это понадобилось или кто нанял вас? Отвечайте.

— Прекрасная Госпожа, — Даан решился поднять на неё взгляд, и смотрел прямо и открыто. — Если я отвечу — поверите ли Вы моим словам? Я попал во дворец почти случайно. Да! Никто меня не нанимал, и сам я ничего не планировал… ну… почти. Узнал про праздник Лебедей. Захотел выступить в столице. Прибыл в столицу… А потом так получилось, что захотелось выступить не просто в столице, а во дворце. А тут Судьба помогла — случай подвернулся. А если случай подворачивается — разве же можно отказаться от такого? Это всё равно что отказаться от мечты!

— И часто вы вот так мечтаете, сударь? — прохладно усмехнулась собеседница.

— Да постоянно! — с жаром ответил музыкант. — Из этого же состоит жизнь!

— Неужели?

— Да! — Даан поднялся на ноги, готовый рассказывать о смысле своей жизни и всех её принципах. — Мне подвернулся случай исполнить мечту — выступить во дворце. А когда я выступил, я вдруг понял, что моя мечта изменилась. Мне захотелось выступать перед почтенной высокородной публикой не от случая к случаю, а постоянно… Но когда я увидел Вас, прекрасная Госпожа, я понял, что все мои предыдущие мечты совсем ничего не стоят в сравнении с…

— Довольно, — остановила его речь леди, явно нежелающая выслушивать дежурных комплиментов. — Версия «Я сделал так просто потому что мне захотелось» не выдерживает ровно никакой критики.

— Но почему? — изумился Даан, даже обидевшись, что его откровенность не воспринимается всерьез.

— Невозможно поверить в истинность такого мотива, — заявила Госпожа. — Дело выглядит вот как. Кто-то нанимает ловкого менестреля, способного на сомнительные и необдуманные поступки. Подсказывает, когда лучше попасть во дворец и кого из малоизвестных музыкантов там ждут. Менестрель следует указаниям, и под чужой личиной оказывается в императорском дворце. Ему удается отвести всем глаза и втереться в доверие, но он не удосужился устранить свидетелей, и его обман раскрыт. Остается выяснить, для чего именно этот не слишком, как оказалось, ловкий менестрель был нанят — убийство или шпионаж? — и кто наниматель. Но то, что подозреваемый, схваченный с поличным, отказывается отвечать на прямые вопросы и обвинения, отпирается, сочиняя вздор про мечту…

— Не называйте мои мечты вздором! — вдруг вспыхнул Даан. — Я живу ими и их воплощением!

— Нельзя жить пустой мечтой! — отрезала Госпожа Миррэтрис, разворачиваясь, чтобы покинуть камеру.

— Я докажу вам! — воскликнул Даан, шагая за ней следом. — В мечтах зарождается яркость жизни. В мечтах разгорается её сладость! Больше сладости — лишь в Ваших губах. Я мечтаю о Вашем поцелуе, Госпожа, и в этой мечте вся моя жизнь сейчас!

Он успел лишь схватить её за плечо, чтобы привлечь к себе. А дальше — яркая вспышка, сухой треск разряда молнии, острая боль, пронзающая с головы до ног, заставляющая мускулы беспорядочно сокращаться, немыслимо закручивая тело. Полет, невесомость, резкий удар обо что-то — спиной и затылком, затем локтями и коленями — особенно правым… перед глазами — муть и белая пелена, не желающая уходить даже если сильно потрясти головой. И голоса. Они звучат будто бы не рядом… два женских голоса, говорящие на каком-то непонятном языке… Один из них принадлежит Госпоже, это точно. Второй голос выше, мягче — словно говорит совсем юная девица… Но что юной девице делать в таком месте?

— At ene l’arde. Arr unto lesso da Arkseid’en. (Ну хорошо. Тогда будет клятва Архадов)

— Ene l’arde, Ermella Mirratris! (Хорошо, Госпожа Миррэтрис!)

— … Ermella Mirratris… — повторил Даан плохо слушающимся языком. Он не совсем понимал значения этих слов, полагая лишь, что они имеют отношение к прекрасной и жестокой Госпоже. Зачем же было делать так больно? Конечно, Даан повел себя крайне непочтительно, но…

Его перевернули, укладывая на спину, и пощупали пульс на шее. Даан приоткрыл глаза, которые зажмурил прежде, стараясь прогнать белую пелену. Зрение вернулось — только мушки перед глазами плавали. Госпожа Миррэтрис стояла недалеко, взгляд у нее странный — и холодный, колкий, и при этом какой-то встревоженный. А рядом с собой Даан увидел ту самую юную девушку, что встретилась ему однажды в коридоре, ведущем к ореховой гостиной во дворце Императора. Сейчас она, конечно, была одета вовсе не в то парадное платье, что было на ней тогда, а в форменное одеяние то ли студентки, то ли сестры милосердия. И волосы заплетены…

— Он полностью в сознании, — подтвердила она, — более того — повреждений никаких не вижу. Только несколько ушибов, мускульный тонус повышен, да пульс учащен. Но это и понятно…

— Верно, Айлин… но ведь… — Госпожа Миррэтрис на миг нахмурилась, словно в чем-то засомневалась, а потом добавила сухо. — Впрочем, я всё сказала.

— Да, Госпожа, — ответила девушка.

— Стража! — окрикнула Госпожа Миррэтрис тех, кто стоял за дверями. — Останетесь здесь для наблюдения. Будете выполнять все указания леди Вент-де-Росса. Обо всем докладывать мне незамедлительно. Выполняйте.

Даан услышал шаги стражников, почти скрывшие от него удаляющийся звук цокающих каблуков, и глубоко вздохнул. Вздох получился неровным.

— Поднимите его, и уложите на кровать, — тем временем распорядилась оставшаяся за начальницу девушка.

Пара стражников без ропота и особенных усилий выполнила приказ. Еще двое остались стоять у входа. Один у подножия короткой каменной лестницы, другой — у самой запертой двери.

Девушка между тем склонилась над распростертым на кровати Дааном, и принялась тщательно осматривать его, периодически записывая что-то тонким металлическим пером на листе пергамента, лежащим на краю постели. Музыкант заметил на её правой руке, сжимавшей перо, тот самый широкий витиеватый браслет с массивным переливающимся камнем. Кажется, она никогда не расстается с этим украшением…

А девушка в это время приподняла каждое веко Даана, глядя, как движутся зрачки, заглянула в рот и пощупала за ушами.

Записала. Попросила его сжать и разжать кулак, затем снова посчитала пульс.

— Что происходит? — промямлил Даан заплетающимся языком.

— Осмотр пострадавшего, — пояснила юная целительница, едва оторвавшись от своих записей.

— Как это я из подозреваемого сделался пострадавшим? — слабо усмехнулся узник.

— Пострадавшим от магической молнии, — уточнила девушка будничным тоном.

— Это была пытка? — поинтересовался молодой человек.

— Нет, — его собеседница свернула пергамент, — Это было справедливое наказание за вопиющую наглость. И я, честно говоря, считаю, что мало вам попало.

Даан очень хотел рассмеяться, но от этого заболело в груди. Вообще, всё правда. За дело, конечно, ему досталось. Не следовало позволять себе такой наглости. Или нельзя было иначе?..

— До завтрашнего дня не рекомендую принимать водных процедур, — продолжила юная сестра милосердия. — А вот побольше лежать и спать — рекомендую. Впрочем, думаю, это и так понятно. Двое останутся дежурить, — этими словами она обращалась уже к стражникам, — двое могут быть свободны.

Стражники, стоявшие у кровати, сопроводили её до выхода, сменив тех, что стояли у двери и лестницы, и остановились. Двое вышли из камеры вслед за девушкой.

— Спасибо, — медленно проговорил Даан, погружаясь в глубокий сон.

***

Покинув камеру узника, юная целительница поднялась этажом выше, и, оставив стражников в коридоре, зашла в офицерскую комнату.

Госпожа Миррэтрис сидела в кресле за длинным столом, и, хмурясь, изучала какие-то документы. Заметив вошедшую, она отложила чтение.

— Что скажешь, Айлин?

— Ну… Состояние стабильное, — немного замялась девушка. — Более тщательный осмотр подтвердил, что никаких глубоких повреждений и вообще угроз для жизни нет. Конечно, организм пребывает в потрясении после электрического удара, но… В общем, я полагаю, что через несколько часов он полностью придет в себя. Я бы понаблюдала за полученными в результате… падения ушибами. Сейчас составила первичный отчет. Вот он, — Айлин протянула сделанные в камере Даана записи.

Госпожа Миррэтрис пробежала текст глазами, и задумчиво потерла подбородок.

— Интересно. В одном из рапортов, полученных от наших дознавателей, тоже есть несколько любопытных упоминаний. Вот, взгляни, — дама указала на один из лежащих на столе листов, — Там говорится о телесных наказаниях группы бесчинствующих студентов в Денфессе. Наш новый знакомый отдельно отмечен в числе охальников.

Айлин прочитала предложенный абзац и нахмурилась.

— Что же все это значит?

— Хороший вопрос, — ответила Госпожа Миррэтрис. — Для того, чтобы найти ответ на него, придется тщательно изучить этого человека. И понять, могут ли эти особенности быть нам полезны. Но сперва его следует подвергнуть Клятве Архадов. Только так мы сможем быть уверены в его намерениях. И если он был и останется абсолютно честен, лучше будет держать его в числе приближенных. Он говорил о том, что хочет служить. Что ж… Айлин, когда будешь проводить следующий осмотр, прозрачно намекни нашему знакомому, что для него здесь найдется рабочее место.

— А если он погибнет во время произнесения клятвы? — осторожно спросила девушка.

— Тогда у нас станет одним беспокойством меньше, — Госпожа Миррэтрис сложила листы пергамента стопкой и прижала их сверху ладонью. — Принесение Даанелем Тэреном Великой Клятвы Архадов назначено на полдень послезавтра. Я оповещу совет.

— Да, Госпожа, — Айлин коротко поклонилась.

— И ещё… — Госпожа Миррэтрис поднялась из кресла. — Никого, кроме нас двоих — даже Наэриса, Селена и Ярру — не стоит посвящать в подробности нашего исследования. И тем более сам Даанель Тэрен не должен до поры ничего знать. Это всё.

— Да, Госпожа.

***

Даан проснулся в довольно хорошем расположении духа. Он всё так же не был уверен в том, какое сейчас время суток и сколько он проспал, но он уже был в камере не один, и искренне этому радовался.

Менестрель не мог сказать, сменились ли стражники в его камере за то время, пока он пребывал в забытьи — их лёгкие доспехи, несомненно, были форменными, и различать стражей можно было только запомнив в лицо, полуприкрытое капюшоном. А Даан, разумеется, ни одного из них не запомнил. Зато он очень хорошо помнил лицо Госпожи Миррэтрис, в тот момент, когда развернул её к себе за плечо. Боги, что это был за взгляд! Ярче оказалась, разве что, последовавшая за ним ослепительная вспышка магического разряда.

Даан широко улыбнулся. Да. Она была здесь, рядом с ним. Это всё — не сон и не мираж. И слабая боль, оставшаяся от ушиба, подтверждала, что недавнее присутствие прекрасной леди в этой камере было правдой.

Узник умылся и получил свой завтрак — на этот раз, от него уже не скрывался стражник, приносящий еду, как это бывало прежде. Впрочем, и он, и оставшиеся в камере караульные, хранили молчание и никак не реагировали на попытки Даана завести с ними беседу. Ни вежливая, ни более насмешливая речь, казалось, не производит совершенно никакого воздействия, оставляя их безмолвными и неподвижными, словно они живые статуи. Не желая бесцельно переходить на грубость, Даан махнул рукой на «немых истуканов», и, усевшись на кровати, вновь придался своим мечтам.

Дверь открылась, и на пороге камеры, в сопровождении еще двоих охранников, появилась та самая юная девица, в которой Даан узнал вчерашнюю сестру милосердия.

— Как спалось, сударь Тэрен? — обратилась она, раскладывая на пустом столе пергаменты для записей и какие-то склянки, извлеченные из принесенной ею вместительной светлой сумки.

— Благодарю, весьма неплохо, — усмехнулся Даан. — Крепко.

— Сновидения?

— Не припомню.

— А самочувствие?

— Вполне нормальное.

— То есть ничего необычного? — чуть нахмурилась девушка. — Ни головокружений, ни боли в мускулах, суставах? Ломоты в костях?

— Да нет, ничего такого, — пожал плечами Даан, — Ну разве что локти гудят. И колени. Я же упал.

— Упали. Ну да, — девушка поджала губы. — К слову — я должна осмотреть места ушибов. Закатайте рукава до локтя и… штанины закатайте тоже. Снимать не нужно.

Даан рассмеялся, и принялся выполнять указание. Девушка, не обращая на его смех никакого внимания, старательно смотрела в листы пергамента, записывая туда что-то, и всем своим видом словно бы поторапливала пациента. Её тонкий профиль вдруг напомнили Даану о Сантиль. Впрочем, эта сестра милосердия, кажется, совсем не была похожа характером на робкую, запуганную девицу из «Золотого трилистника». Выжидающий взгляд, которым она наградила Даана, вполне это подтвердил.

— Покажите руки, — сухо скомандовала девушка. Даан выполнил. Она долго рассматривала его локти, прикасалась к ним прохладными пальцами, надавливала, интересовалась, насколько сильную это причиняет боль. Даан отвечал просто и честно, не находя особого смысла паясничать. Следы от ушибов были едва заметными. Девушка поделилась этими наблюдениями и поинтересовалась:

— И всегда так?

— А… на мне, в принципе, всё заживает как на собаке. Ну, так в народе говорят, знаете? — уточнил Даан, заметив, что она удивленно приподняла брови.

— Знаю, — подтвердила девушка. — И что вы об этом думаете?

— Вообще об этом не думаю, — пожал плечами Даан. — Ну то есть… А что в этом такого?

— Ничего, — ответила девушка. — У всех своя скорость, например, свёртываемости крови. Кто-то плохо переносит даже незначительное кровотечение, а у кого-то и более серьезные раны затягиваются быстро. То же с составом кожных покровов. У одних след от укола иглой остается месяцами, а у других шрам от удара кинжалом может бесследно пропасть меньше, чем за год. Особенно при надлежащей терапии.

Даан молча прослушал эту лекцию, и, по окончанию её, воззрился на говорившую. Девушка нахмурилась.

— Я оставлю для вас вот эту мазь. Нанесите на ушибы. На всякий случай. Она заживляющая.

— Спасибо, юная леди… Как Вас, кстати, зовут? — поинтересовался Даан. — Вчера вас назвали «Вент-де-Росса».

— Да, — девушка посмотрела на него с некоторым подозрением.

— Так ведь называется местная Академия магов, да? — вспомнил музыкант. — Ваш отец имеет к ней отношение?

— Моя… матушка, — поправила девушка, слегка неуверенно. — Но имя здесь не играет никакой роли. И вообще, это не важно. Лучше скажите, чем собираетесь заниматься, когда выйдете отсюда. Вернетесь к музыке, путешествиям? Или… чем там занимаются менестрели.

— Не знаю, чем буду заниматься, — развел руками Даан, — я не думал об этом. Хотя нет. Думал, что не хотел бы покидать этих мест, цитадели…

— Так попроситесь остаться, — прямо сказала девушка, и, поднявшись со стула, принялась складывать склянки обратно в сумку. — Хоть сразу после того, как предстанете завтра перед Высоким Советом.

— Я завтра предстану перед Высоким Советом? — изумился Даан.

— Да, в полдень.

— А… сколько же сейчас времени? — задал музыкант живо интересовавший его вопрос.

— Шесть часов пополудни, — ответила девушка. — Вы проспали больше суток, если интересно. Не забудьте использовать мазь, которую я для вас оставила. Завтра за вами придут в назначенное время. И… в общем, я советую вам не упустить шанса — если вы вдруг задумаетесь о своей судьбе.

Она вышла, не дожидаясь ответа Даана. Караульные в камере сменились.

Музыкант взял со стола склянку смазью.

Шанс. Судьба. Да что же тут думать? Тут нужно действовать, и действовать по велению души. А в душе Даанеля Тэрена не было и тени сомнений.

Глава 6

Следующее утро началось торжественно.

Вопреки обыкновению, сегодня музыканта специально разбудили в назначенный для этого час. Пока он умывался, ему принесли смену одежды, пошитой из гладкой ткани, такой белоснежной, что Даану она показалась светящейся. Облачившись в неё, он почувствовал себя немного странно. Неуютно. Хотя, вещи были ему впору.

На столе стояло серебряное блюдо с высоким серебряным же кубком, до краев полным чистой ключевой воды. Из этого сегодня состоял весь завтрак Даана. Музыкант осушил кубок. Даже если эта скупая трапеза была похожа на последнюю перед казнью или чем-то подобным, отказываться от неё смысла не было.

Вскоре в камере появился уже знакомый Даану угрюмый господин. Сегодня он был одет не в парадный камзол, а в лёгкие латы и длинный тёмный плащ храмовника. Его сопровождала целая группа стражников. Оглядев музыканта с ног до головы мрачным взглядом, мужчина посоветовал:

— Если ты веришь в Создателя — молись ему.

Даан успел лишь набрать воздуха в грудь для того, чтобы ответить, но угрюмец сделал знак стражникам, и они окружили музыканта, готовые конвоировать его по приказу.

— Настало время Высокого Совета, — сообщил мрачный храмовник. — За мной.

И вышел из камеры. Один из стражников легко подтолкнул Даана, и вся процессия двинулась в коридор. Менестрель, проведший взаперти немыслимо долгое для себя время, жадно оглядывал всё вокруг. И хоть каменный коридор, освещенный люминарисом, выглядел скучным, после созерцания четырех стен камеры и он казался чудным разнообразием.

Шествие по коридорам продолжалось. Впереди шагал угрюмый храмовник, следом за ним старший конвоир, затем Даан в окружении стражников — двое перед ним, и двое позади. Замыкали ход еще два конвоира. Миновав коридор и спустившись по широкой лестнице к тяжелым, украшенным золотом дверям, процессия, наконец, остановилась. Конвоиры расступились, позволив храмовнику обратиться к Даану напрямую.

— Не смей глазеть по сторонам, попав в Великий Чертог. Не смей поднимать своих бесстыдных глаз на Высокий Совет, пока к тебе не обратятся. Не смей раскрывать рта, пока тебе не дадут слова, и не смей молчать, когда от тебя потребуют ответа. Здесь решится твоя судьба. Голову вниз. Взгляд в пол.

Даану ничего не оставалась, кроме как повиноваться. Двое конвоиров, стоящих сзади, как по команде завернули ему руки за спину. Раскрылись высокие двери, и Даана повели в зал.

Здесь было достаточно темно. Установленные в зале светильники были частично закрыты ажурными ставнями, делая освещение приглушенным и слабым. Дневной же свет проникал в это помещение через круглый витраж в куполообразном потолке. Даан, опустивший голову, не мог увидеть, что именно было изображено на этом витраже. Однако неплохо видел небольшую площадку в центре зала, к которой его вели. Площадка так же была круглой, её пол, сделанный из красного камня, слабо мерцал в неярком свете поставленных вокруг низких лампад. У краев площадки были установлены два небольших витых столба, увенчанных широкими кольцами. Даана поставили в середину этой площадки, заставив преклонить колени, и приковали его за запястья к витым столбикам. Музыкант не поднял головы. Холод металла коснулся его кожи, стягиваясь вокруг шеи плотным кольцом. Впрочем, металл довольно быстро нагрелся, и Даан практически перестал ощущать этот странный ошейник.

— Подними смиренный взгляд на Высокий Совет Архонтов, Даанель Тэрен, — нарушил звон торжественной тишины незнакомый голос, — и держи ответ, со всей чистотой сердца говоря лишь правду.

Даан позволил себе поднять голову, и взглянуть на Высокий Совет. Всего в нескольких шагах от него находилось освещенное возвышение, состоящее из трех широких ступеней. На каждой из этих ступеней были поставлены кресла — по два на нижней и на верхней, и одно — на центральной. Эти кресла занимали уважаемые советники чародеев-архадов. Но Даану достаточно было лишь одного взгляда на женщину в золотом шелке, украшенном россыпями блестящих иолитов, сидевшую в кресле на второй ступени, для того, чтобы остальные детали богатой обстановки перестали его интересовать. То была Госпожа Миррэтрис, и с этого момента все слова, что произносил менестрель, были адресованы только ей.

— Повинуюсь…

— Клянешься ли ты, Даанель Тэрен, что с чистыми помыслами ты проник в королевский дворец?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты, Даанель Тэрен, что никто из врагов государства просвещенных эледов, из противников Власти Императора — если такие существуют на землях ближних и дальних, из живых и разумных существ любой расы и племени, не подсылал тебя в императорский дворец во исполнение каких бы то ни было коварных намерений?

— Клянусь!

— Назови истинную причину, по которой ты посмел проникнуть во дворец, прикрывшись чужой личиной.

— Я мечтал выступить во дворце Его величества Императора эледов, — повторил Даан то, что и так уже говорил ни один раз.

— Признаешь ли ты себя виновным в совершенном поступке и испытываешь ли раскаяние в содеянном?

— Я… — Даан глубоко вздохнул, чувствуя, как внезапно начинает покалывать кожу под надетым ошейником. Как отвечать на это? Искренне. Виновен ли он? Пожалуй… Раскаивается ли? О, вовсе нет!..

И, улыбнувшись прекрасной Госпоже, безмолвно глядящей на него, Даан ответил так, как подсказывало ему сердце:

— Конечно, я виновен в том, что похитил чужую личность и, возможно, лишил кого-то лучшего шанса в жизни. Да, я виновен в том, что лгал, выдавая себя за другого. Но я ни минуты не жалею о своих поступках, и если бы у меня была возможность переиграть всё — я бы поступил так же, ни на миг не сомневаясь. Ведь именно этот проступок дал мне возможность увидеть прекрасную Госпожу Миррэтрис, находиться рядом с нею, беседовать, развлекать и испытывать к ней самую жаркую, самую искреннюю любовь, на которую только способны душа и сердце бедного поэта! И я молю Вас, Госпожа! Поверьте мне! Услышьте мою любовь! Позвольте мне остаться рядом с Вами и быть Вашим верным слугой, или убейте меня, потому что отныне моя жизнь принадлежит только Вам!

Пылкая речь менестреля, казалось, не тронула Высокий Совет чародеев. Впрочем, Даан смотрел на одну лишь Госпожу Миррэтрис. А на её лице — как показалось Даану — едва промелькнуло чуть заметное изумление, когда он вновь посмел признаться ей в своих чувствах. Мелькнуло — и снова замерло в непроницаемой величественной маске.

— Мы выслушали вас, сударь Тэрен, — наконец, проговорила Госпожа Миррэтрис, выступая от имени всего Совета. — И коль скоро все ваши клятвы и слова были искренними, сама Магия даровала вам жизнь и свободу. Но вы поспешили вручить их в мои руки, — она сделала короткий изящный жест, и стражники тотчас освободили Даана от оков и ошейника. Музыкант, тем не менее, остался в коленопреклоненной позе, поскольку Госпожа продолжила речь:

— С этого момента вы по своему собственному волеизъявлению принадлежите мне. Наэрис! — она резко перевела взгляд с восхищенного её словами Даана. — Сопроводите сударя Тэрена подготовиться к аудиенции, где ему будут разъяснены его новые обязанности.

— Слушаюсь, Госпожа, — подтвердил голос Наэриса. Даана, который все так же не мог перевести дух от восторга, подняли с колен, и настойчиво выпроводили из зала Высокого Совета.

***

— Вот это ты устроил представление, — хохотнул Наэрис, когда они с Дааном поднялись по лестнице, и вышли в светлый коридор со стрельчатыми арками окон, выходящих на широкий внутренний двор цитадели.

— Что? — Даан, увлекшийся созерцанием видов, открывшимся его взгляду, не сразу понял собеседника. Конвой его больше не сопровождал, и свобода опьяняла не хуже доброго вина. И тем более упоительна была эта свобода, что едва обретённая, она была утрачена ради пронзительного взгляда прекрасной дамы.

— Когда ты вдруг начал признаваться в любви Госпоже, — пояснил Наэрис. — Это, конечно, выше любых дозволенных речей. Я, сказать по правде, уж подумал, что почтенный эрмелл Ладегросс тебя на месте одним взглядом прикончит, после такой-то дерзости!

— Серьезно? А я даже не заметил… — Даан пожал плечами. — Что же этот эрмелл, как ты его назвал… самая важная здесь персона?

— Скоро сам узнаешь, — усмехнулся Наэрис, — всех важных персон и все правила. И, кстати, советую тебе их поскорее запомнить. Целее будешь.

— Спасибо за заботу, — кивнул Даан. — Куда мы так целенаправленно идем, к слову?

— Как это «куда»? — удивился его собеседник. — Ты разве не слышал, что сказала Госпожа Миррэтрис? У тебя аудиенция через два часа назначена, а ты неделю в камере просидел. Разумеется, тебе нужно хорошенько выкупаться! Потом переодеться, потом… а, там и отведенное время закончится.

— Боги! — Даан всплеснул руками. — Хорошенько выкупаться! Да сегодня просто день исполнения желаний!

Собеседники пересекли внутренний двор, и свернули на одну из боковых галерей.

— На самом деле, я бы считал такой день своим вторым рождением, — предположил Наэрис, — он ведь запросто мог стать и последним днем твоей жизни.

— Почему это? — слегка нахмурился Даан.

— Ну… если бы ты был не искренним во время произнесения Великой Клятвы Архадов…

— А что такого в этой клятве? — поинтересовался музыкант. — Я просто говорил то, что чувствовал.

— Никогда не слышал о Великой Клятве? — изумился Наэрис. — Тогда понятно, почему ты так спокоен.

— Ну, может, что-то и слышал, но… Да что в ней такого?

— Эта клятва, принятая у чародеев-архадов. У них в обществе сложная иерархия… Была… В общем, это такая клятва, в которой замешана сама Магия. Если архад нарушает данную клятву, он мгновенно лишается своей Магии и погибает. Разумеется, такие клятвы даются пожизненно — раз поклялся, и исполняешь обет, пока не настанет последний час. Поэтому у них исключительная верность слову. Да сколько их там осталось-то…

— Клятвы с участием самой Магии, — повторил Даан. — Серьезное дело. Но причем тут простые люди?

— Очень хороший вопрос, — согласился Наэрис. — Конечно, у простых людей никакой Магии нет, и на всю жизнь их клятвы не распространяются. Но это и не нужно! Архады запросто заряжают Магией предметы. Помнишь, на тебя надели ошейник?

— Как забыть!

— Вот! Именно в этом ошейнике на момент произнесение клятвы и заключена Магия. Стоит клянущемуся покривить душой хоть в одном из произнесенных им слов — сосредоточенная в ошейнике Магия убьет его на месте.

— То есть если бы я солгал, и на самом деле пробрался во дворец со злым умыслом, я бы погиб? — уточнил Даан.

— Мгновенно, — подтвердил его собеседник. — Я, почитай, полсотни раз видел, как Магия этого ошейника убивает лжецов и клятвопреступников.

— Тогда мне точно ничего не угрожало, — рассмеялся Даан. — Но я и в правду не понимаю, зачем было столько времени держать меня взаперти? Я не скрывал своих намерений, между прочим, и говорил правду с самого начала.

— Верно… Но знаешь ли, в эту твою правду было не так уж легко поверить. Кстати, напомню, — он вдруг остановился, и протянул руку. — Я Наэрис. Наэрис Талль.

— Даанель Тэрен, — менестрель ответил рукопожатием, — то есть — попросту Даан.

— О, это имя уже всем тут известно, — усмехнулся новый знакомый.

— Я всегда знал, что моя слава однажды будет меня опережать, — кивнул Даанель.

— А мы, тем временем, пришли, — оповестил Наэрис. — Местный термальный комплекс.

— Ба!.. — Даан прошел сквозь ряд гладких колонн, поддерживающих входные арки. — Давно я такого не видел!

— Там можно переодеться, — Наэрис махнул рукой налево. — А вот там, собственно, ванны. Слуги тут есть, недокучливые. Появятся, только если позвонишь в колокольчик — ты такие увидишь, они на подносах везде стоят. В общем — сам разберешься. А я не буду тебе мешать, разузнаю пока, готова ли для тебя одежда, и всё остальное. В общем — наслаждайся.

— Спасибо, — кивнул Даан в спину уходящего. — Непременно буду.

И поспешил как следует осмотреться. Потолки здания были невысокими, скругленными, украшенными прозрачной цветной мозаикой, пропускавшей дневной свет. Мягкий же свет, источаемый искусственными светильниками, струился из украшенных фресками стен.

Скинув с себя белоснежную одежду «обреченного на правду», и захватив простыню, Даан отправился в купальню. Ванны представляли собой небольшие овальные бассейны — в них можно было сидеть и даже полулежать на широких каменных приступках. У края одного из бассейнов стоял простой деревянный поднос с самыми разными средствами для купания. Каких только растворов, масел и бальзамов тут не было! Последний прием ванны в «Золотом трилистнике» и близко не стоял с этим разнообразием. Среди строя жестяных баночек и цветных склянок Даан обнаружил упомянутый Наэрисом колокольчик для вызова слуги и крупные пузатые песочные часы. По всей видимости, они нужны были для того, чтобы замечать, сколько времени принимаешь водные процедуры. Что ж, полезное приспособление. Особенно сейчас, когда до визита к Госпоже Миррэтрис осталось меньше двух часов, и терять остатки разума от нежданных благ цивилизации — когда можно потерять их от предстоящей встречи с прекрасной дамой — было бы слишком глупо. Даан рассмеялся, перевернул песочные часы, и с истинным наслаждением растянулся в приятной теплой воде.

Через добрый час времени чистый, гладко выбритый, аккуратно причесанный и душистый Даанель Тэрен, наряженный в весьма добротный костюм из гладкого коричневого сатина с золотистыми пряжками, восседал за накрытым столом в маленькой трапезной и чувствовал себя никак не меньше, чем герцогом. Перед важным визитом его велено было накормить, и Даан, отведавший за сегодняшним завтраком лишь ключевой воды, был искренне рад такому решению.

Наэрис Талль уселся напротив, и налил вина в два небольших кубка — себе и Даану.

— Вообще, тебе сейчас не стоит пить ничего, крепче кофе, — пояснил он, — но на самом деле, для храбрости немного винца не помешает.

— Для храбрости? — уточнил Даан. — А что, разве визит к Госпоже Миррэтрис — это так страшно?

— Узнаешь, — неопределенно ответил Наэрис. — Тут, вообще, трудно сказать. Но я бы на твоем месте поостерегся от разных там необдуманных фраз и словечек. Если ты умеешь, конечно.

— Умею, — кивнул Даан. — Просто не всегда пользуюсь этим навыком.

— А я заметил, — согласился собеседник, весело нарезая ветчину. — Кстати, я рад, что всё так сложилось. В смысле что ты жив.

— Вот спасибо, — рассмеялся Даан. — Всегда приятно, когда кто-то этому радуется. А то ведь тех, кто считает факт моего существования прискорбным, наверняка не так уж мало.

— Ну, я не из их числа, — усмехнулся Наэрис. — В конце концов, теперь в Цере-де-Сор у меня появился интересный собеседник. Да, я о тебе. И да, я не сомневаюсь в том, что с тобой есть о чем поговорить.

— Совершенно верно, — музыкант почувствовал себя немного польщенным, а это согревало не хуже вина. — А что же, тут вообще поговорить не с кем?

— Ну как тебе сказать, — скривился Наэрис, подпирая рукой щеку. — Всяких разумных да образованных тут, конечно много. В Цере-де-Сор, как-никак, живут практически все архады и Совет Магов, включая саму Госпожу Миррэтрис. Но ты же понимаешь — ни к одному из них, ни тем более к ней нельзя вот так запросто подойти, и поговорить о погоде. Они же, считай, полубоги! Субординация, здравый смысл, инстинкт самосохранения… если тебе знакомы такие понятия.

— Слышал пару раз, — усмехнулся Даан.

— Так вот, — продолжал Наэрис. — К ним не пойдешь. С солдатнёй и слугами общаться на равных — ну такое себе удовольствие. Разве что какая-нибудь приятная горничная или белошвейка порадует глаз. Но это же совсем не того толка беседы!

— О, да!

— Угу. Ну а остальные… Взять, к примеру, Селена. Ты уже должен его помнить — такой унылый тип со скорбной миной и заунывным голосом.

— Как забыть, — согласился Даан. — Такой точно не скажет лишнего.

— Вот-вот. В лучшем случае можно обсудить вопросы чистоты помыслов и духовного пути. Причем, в основном, не его собственных, а собеседника. Одной такой беседы, как правило, достаточно. Вот можно, конечно, попробовать поговорить с Яррой — если она в настроении. Это такая… рыжая девица… Из северян.

— Кажется, видел. Мельком. Еще во дворце Императора, — припомнил Даан, не сильно отвлекаясь от еды.

— Ну да. Конечно. Она недалеко от ореховой гостиной была. Когда тебя арестовывали. Занятно получилось.

— Да я не в обиде, поверишь? — усмехнулся Даан, вытирая руки о большую полотняную салфетку. — И что же Ярра?

— Если она в настроении — то с ней можно поговорить. Правда, далеко не обо всем. Она хоть и при мече да воинской чести, да всё равно девица, — продолжил рассказ Наэрис — А если она еще и не в настроении — лучше беги. Ну и выпивать с ней — себе дороже. Не пьянеет вообще. А когда ты уже не понимаешь, где пол, где потолок, а дама-собутыльница трезва, как будто пила только воду — этак, знаешь ли, потерять уважение к самому себе можно. Кто остается? Юная Айлин. Эту птичку вообще не считаем, — Наэрис махнул рукой, — пока она сама до разговора не снизойдет. Да и опять же… Девица. Так что — сам видишь. Твоему появлению здесь можно только порадоваться.

— Что ж, взаимно, — просто ответил Даан. — Стало быть, мне уготовано не последнее место в свите Госпожи?

— А это мы совсем скоро выясним, — Наэрис поднялся из-за стола. — Но я уверен, что никто не стал бы Дитя Вдохновения из Киннара оставлять в качестве простого холопа. Впрочем — здесь на всё воля Её Высочества. И, к слову, пришло время эту волю узнать. Приблизился назначенный час аудиенции. Пойдем.

Даан последовал за Наэрисом вглубь помещений замка Цере-де-Сор. И чем выше они поднимались по лестницам с витыми каменными перилами, чем ближе подходили к дверям заветного зала, тем сильнее замирало от ожидания сердце музыканта.

Остановившись, наконец, у нужной двери, рядом с которой дежурила пара караульных, Наэрис оставил Даана в коридоре. Сам он, почтительно постучавшись, ненадолго исчез в кабинете Госпожи Миррэтрис для доклада. Вернулся он совсем скоро, и, распахнув перед Дааном дверь, прошептал:

— Удачи. И не забудь поклониться…

Даан хотел было усмехнуться, что напоминать ему о правилах поведения было совершенно не обязательно, но лишь только дверь закрылась за его спиной, он забыл про всё на свете.

В нескольких шагах от него, напротив двери, стоял большой письменный стол, за которым сидела сама Госпожа Миррэтрис. Несколько мгновений Даан смотрел на неё, чувствуя, как губы растягиваются в нелепой улыбке. И лишь когда Госпожа чуть удивленно приподняла брови, Даан вспомнил о приличии, и немедленно согнулся в самом почтительном церемониальном поклоне.

— Проходите, сударь Тэрен, — наконец, пригласила Госпожа Миррэтрис, когда ей надоело созерцать его изогнутую фигуру. — Присаживайтесь.

Даан прошагал до её стола, и сел на предложенное место. Теперь их разделяла только столешница, на которой, среди прочих документов, лежал пергамент с выведенным именем: «Даанель Тэрен». Впрочем, Даан едва это заметил. Вся обстановка кабинета сейчас была интересна обычно любознательному молодому человеку в сотни раз меньше его хозяйки, хотя у Даана не было сомнений в том, что кабинет соответствует её высокому статусу. Он во все глаза рассматривал Госпожу Миррэтрис, понимая, что не может оторвать взгляда от утонченных черт этого лица, а её полуобнаженные плечи и обнятая высоким воротником шея будут сниться ему не одну ночь.

— Итак, вы поступаете ко мне на службу, — уточнила Госпожа, не обращая внимания на его пристальный взгляд.

— В услужение, — уточнил Даан.

Она даже не усмехнулась.

— С этого дня вы будете квартировать в цитадели Цере-де-Сор, изменяя место проживания по приказу, в соответствии с возможными перемещениями нанимателя.

— Хозяйки, — уточнил Даан снова, не свозя с неё глаз.

— В настоящее время ваша работа будет заключаться в том, в чем вы проявили талант, — продолжала Госпожа Миррэтрис ровно. — Исполнение музыки, пение. Сочинительство стихов. Впрочем, ваши обязанности могут дополнится в будущем, о чем вы будете поставлены в известность.

— Всё, что Вам будет угодно, — поспешил подтвердить свою готовность служить Даан.

— Вы в третий раз посмели перебить меня, сударь Тэрен, — заметила Госпожа Миррэтрис, не меняясь в лице. — Мне угодно, чтобы вы говорили тогда, когда вам будет позволено.

Даан, хотевший было извиниться за своеволие, осёкся. А Госпожа Миррэтрис, развернув перед ним украшенный серебристыми вензелями пергамент, продолжила:

— Подпишите соглашение о найме. Здесь и здесь.

Даан обмакнул перо в чернила, и поставил свой витиеватый росчерк там, куда указала изящная рука в тонкой, расшитой сверкающими камнями перчатке. То, что подписывает, музыкант даже не читал. Всё его внимание было приковано к прекрасной Госпоже, её лицу, плечам, рукам, жестам и звучанию голоса.

— Хорошо, — подытожила Госпожа Миррэтрис. — Теперь о главном. Сегодня утром, произнося Клятву, очистившую вас от подозрений в тяжких преступлениях, вы вручили свою жизнь и судьбу в мои руки. Я приняла вас. Но должна предупредить, что тем самым вы подтвердили, что отныне все ваши деяния или отказ от выполнения оных, равно как и проступки или то, что мне будет угодно счесть проступком, повлекут за собой наказание в том виде, в котором я посчитаю нужным. Вы понимаете?

— Понимаю, — с полной готовностью отозвался Даан. — Принимаю. Согласен. На всё. Что ещё я должен подписать?

— Вы уже всё подписали, — улыбнулась Госпожа удовлетворенно и почти нежно. — А теперь встаньте, и отойдите от стола на два шага.

— Сюда? — Даан поспешил подняться со стула, на котором сидел, и отступил в сторону двери.

— Да, — спокойно подтвердила Госпожа Миррэтрис. И прежде, чем Даан успел заметить лёгкий взмах её руки, метнула в него искристую молнию.

Яркая, колючая вспышка вонзилась в тело музыканта, сбивая с ног, заставляя его вскрикнуть от неожиданной резкой боли. Ощущение было и в десятую долю не таким сильным как то, что Даану довелось почувствовать, в первый раз получив подобный удар в камере темницы, но всё равно оказалось весьма болезненным. Пытаясь оправиться от шока и вернуть себе контроль над телом, Даан не сразу заметил, что Госпожа Миррэтрис приблизилась, и стояла теперь совсем рядом с ним, распростертым на полу её кабинета.

— Трижды ты посмел перебить меня, — спокойно объяснила Госпожа, в одно мгновение сменив уважительное обращение. — Посмел непочтительно разглядывать меня и смотреть мне в глаза. Посмел разговаривать, не дожидаясь разрешения, и обращался ко мне без должного почтения. Это достойно кары. Раскаивайся.

— Я виноват, о прекраснейшая… — хрипло начал менестрель, и услышав тонкий треск разряда, поспешил добавить. — Моя Госпожа! Прошу прощения смиренно… у Ваших великолепных ног…

И правда, сейчас она стояла так близко, что Даан мог любоваться золотой вышивкой, которой был украшен носок туфельки, полуприкрытой подолом длинного платья дамы.

— И снова дерзость, — заметила Госпожа Миррэтрис, добавив к своим словам еще один несильный магический разряд, всколыхнувший лежащего музыканта. — Теперь поднимись.

Даан на удивление быстро повиновался, продолжая глядеть вниз, то на туфельки Госпожи, то на её руки в дорогих перчатках.

— За сегодняшним ужином, как и всегда, соберутся уважаемые архады из Высокого Совета, — продолжала Госпожа Миррэтрис. — Ты будешь развлекать нас музыкой и пением. Никакой грубости и глупого смеха. Ничего лишнего. Лирические сонаты Смодилла О’Лирра подойдут. Знакомы они тебе?

— О, какой же музыкант не знает творений…

— Много слов.

— Да, моя Госпожа! — исправился Даан и почтительно склонился.

— Тебя проводят в твою нынешнюю комнату. Сможешь подготовиться к вечернему выступлению. Если что-то понадобится — обратишься к Наэрису. Это всё. Ступай.

Даан позволил себе вольность упасть на колено, и прижать к губам край платья Госпожи Миррэтрис, которая, впрочем, почти мгновенно прервала его, и степенно вернулась за свой стол. Менестрель еще раз поклонился от дверей, и вышел из кабинета Госпожи.

Он едва слушал, что говорил и о чём спрашивал его поджидавший за дверью Наэрис. Не помнил толком, что отвечал на эти вопросы, машинально шагая вслед за ним по коридорам и лестницам. И как оказался в комнате, которая отныне принадлежала ему, тоже почти не помнил. Все его мысли занимал только недавний визит в кабинет Госпожи Миррэтрис, разговор с нею. Её слова, звук голоса, взгляды, жесты, весь её дивный, властный образ, заставлявший музыканта блаженно трепетать душой и телом.

Даан рассеянно прошагал по комнате до окна, и сел на стул, придвинутый к удобному письменному столу, стоявшему там. Он едва ли прежде настолько глубоко и внимательно прислушивался к собственным чувствам и ощущениям. И то, что ему пришлось испытать в кабинете Госпожи, явно выходило за рамки его обычных эмоций, заполняя сердце… радостью? Да, наказания, которые он получал, были заслужены какими-то странными, незначительными причинами, впрочем, кажется, в этом и скрывался их смысл. Причиняемая магическими разрядами боль была острой, но кратковременной, и сильно не вредила. Зато доставляла целый хоровод захватывающих ощущений. Даан рассмеялся, и потряс головой. Мог ли он подумать неделю назад — или хоть когда-нибудь прежде! — что его может так восхитить подобное обращение? Да ни в жизнь! Но то, что такое обращение исходило от прекрасной Госпожи Миррэтрис, объясняло всё и закрывало все вопросы. Если ей нравится обходиться с Дааном так — кто он такой, чтобы противиться этому? Как бы она не желала обращаться с ним… это было её желание. И Даан понимал, что он готов пойти на что угодно ради того, чтобы желания Госпожи Миррэтрис были хоть как- то связаны с его персоной.

Однако время шло, и приближался назначенный час ужина. Даан, наконец-то, нашел в себе силы вытряхнуться из сладких мечтаний, и осмотрелся по сторонам. Изучить собственные апартаменты было бы весьма полезно.

Комната оказалась хорошей. Просторной. Здесь были и кровать со светлым пологом, и столы — письменный и небольшой обеденный, стулья и скамьи, платяной шкаф и два поменьше — для книг и документов, ларец на подставке — для личных вещей, зеркало, маленький камин за ширмой… Всё, что нужно — и даже больше! — для простого поэта. Впрочем, простым поэтом Даанель Тэрен себя не считал.