Бесплатный фрагмент - Первая чеченская

От автора

О смысле Первой чеченской военной кампании многие не знали. Некоторые его не понимали, другие не хотели ни знать, ни понимать. Но эта война была… Я считаю, что очень важно рассказать нашим детям о том, с чем тогда пришлось столкнуться нашим солдатам и офицерам в Чечне. Что помогло им преодолеть тяжелейшие испытания во время этой абсолютно неподготовленной и плохо организованной военной операции? Что навсегда оставило незаживающие раны в их душах? Благодаря чему в невыносимых условиях они всё-таки сумели с честью исполнить свой воинский долг? На эти вопросы в книге от первого лица ответят участники тех событий.

В декабре девяносто четвёртого…

Рассказывает полковник ВДВ П.:

— К 18 декабря 1994 года наши войска уже неделю как продвигались по территории Чечни в направлении Грозного. В то время СКВО (Северо-Кавказским военным округом. — Ред.) и Объединённой группировкой войск командовал генерал-полковник Митюхин. Северная группировка под командованием заместителя командующего ВДВ генерал-лейтенанта Алексея Алексеевича Сигуткина подходила к Долинскому, посёлку на северо-западной окраине Старопромысловского района Грозного. Сигуткин не повёл группировку по дорогам, а прошёл по Сунженскому хребту, обойдя все посты и засады. Поэтому он первым подходил к Грозному с северного направления.

Колонну сопровождала пара вертолётов МИ-24, которые вели воздушную разведку и при необходимости могли наносить удары НУРСами (неуправляемый реактивный снаряд. — Ред.). Полётами вертолётов управлял командующий авиацией СКВО генерал Иванников, который находился в Моздоке на ЦБУ (Центр боевого управления. — Ред.) авиации Северо-Кавказского военного округа. Кроме экипажей в вертолётах находились офицеры-разведчики 45-го полка специального назначения ВДВ. С ними радиосвязь поддерживал начальник оперативно-разведывательного отделения полка майор В. Л. Ерсак.

В тех условиях это был весьма эффективный способ разведки. Ведь пилоты в основном заняты управлением вертолётом и его вооружением. А разведчики нацелены именно на наблюдение за местностью и противником на земле. Естественно, они и видят дальше, и понимают в наземной тактике больше. На окраине Долинского именно наши разведчики обнаружили отряд противника, два танка и пусковую установку БМ-21 «Град», которые были укрыты за строениями.

Пилоты и разведчики, каждые по своим каналам, докладывают командованию группировки о противнике, в том числе и об установке БМ-21 и танках, указывают их местоположение. Генерал Алексей Сигуткин немедленно разворачивает колонну в боевой порядок и даёт команду вертолётам на поражение выявленных целей. Но у вертолётчиков есть свой прямой начальник!.. Командир звена докладывает генералу Иванникову и просит у него разрешения нанести удар на поражение. Иванников отвечает: «Подождите, я спрошу у Главного». Главным у Иванникова был генерал Митюхин.

Буквально через минуту Иванников передаёт пилотам приказ Митюхина, запрещающий наносить удар по выявленным целям, мотивируя это решение наличием в том месте нефтепровода. Сигуткин даёт команду своим разведчикам и артиллеристам на доразведку и подавление целей. Но пересечённый рельеф местности и расстояние не позволили сразу непосредственно увидеть противника и немедленно дать огневым средствам целеуказание на поражение.

В это время вертолёты, которые по плану должны меняться каждые два часа, уходят на замену. Пока другая пара ещё не заняла своё место в боевом порядке, один танк противника выходит из-за укрытия и становится на противоположном от Сигуткина склоне хребта, показывая расчёту установки БМ-21 «Град» направление стрельбы. Ведь чеченские танкисты из башни видят наши боевые порядки, но сам танк остаётся скрытым от наблюдения за гребнем холма, и наши наблюдатели его не видят! Расчёту установки остаётся только развернуться в направлении, которое задаёт своим положением танк, и выставить на прицеле дальность до наших войск. После этого установка производит залп всеми своими сорока ракетами калибра 122 мм каждый…

Если бы колонна вовремя не развернулась в цепь, потери могли быть очень большими. Ракеты от «Града» всегда ложатся сильно вытянутым эллипсом. Если таким эллипсом накрыть колонну вдоль, то каждый третий снаряд может найти цель.

От этого залпа было прямое попадание реактивного снаряда в автомобиль «ГАЗ-66» и бронированную машину управления огнём артиллерии. В ней, кроме экипажа, находился полковник Фролов, начальник артиллерии 106-й воздушно-десантной дивизии, и старший офицер из штаба воздушно-десантных войск полковник Алексеенко. Так одновременно погибло шесть человек. Это были самые первые боевые потери, которые понесла Объединённая группировка войск в Чечне.

На ЦБУ митюхинская генеральская команда тут же попыталась обвинить во всём десантников генерала Алексея Сигуткина. Он якобы не вёл разведку, медлил, не управлял войсками… Но все доклады, переговоры и команды в радиосети вертолётов записывались на плёнку майором Ерсаком. Им было чётко зафиксировано, что установка была обнаружена вовремя и могла быть уничтожена на месте по команде генерала А. Сигуткина, если бы не последовал прямой приказ Митюхина, запрещающий пилотам вертолётов открывать огонь на поражение. Я вынужден был предъявить эти записи генерал-лейтенанту Л. П. Швецову, начальнику штаба ОГВ, и показать истинного виновника гибели наших солдат и офицеров. После этого обвинения в адрес А. Сигуткина прекратились. Вскоре Митюхина на посту командующего группировкой сменил генерал Анатолий Квашнин — будущий начальник Генерального Штаба ВС РФ.

Однако наши «разочарования» всем происходящим в тот день ещё не закончились. Через несколько часов в вечерних новостях телекомпании НТВ проходит репортаж из Чечни, сделанный корреспондентом этой телекомпании. Там оператор под захлебывающийся от восторга голос комментатора показывает, как эта самая злополучная установка БМ-21 «Град» выходит из укрытия на позицию для стрельбы, делает пуск реактивных снарядов по нашей группировке. Расчёт установки покидал позицию, стоя на подножке машины, проезжающей мимо объектива телекамеры. До сих пор помню разгорячённых и радостных чеченцев, снятых крупным планом, и кричащих: «Аллах акбар!».

Примерно через две недели я оказался на том пригорке, и по знакомому из телепередачи пейзажу понял, что нахожусь на том самом месте, на котором и находился 18 декабря телеоператор НТВ.

До сих пор не могу избавиться от впечатления, что в те трудные для солдат и офицеров дни объективы телекамер российских телевизионных каналов расстреливали нас больнее, чем противник.

Кстати, через три дня разведчики 45-го полка спецназа ВДВ эту установку БМ-21 «Град» нашли. Она укрывалась в ангаре, поэтому обнаружить её с воздуха было невозможно. Но мы знали, что находится она в Старопромысловском районе. А этот район — одна длинная-длинная улица, вернее, шоссе. По обе стороны от шоссе стоят жилые дома, производственные и складские помещения.

Разведчики под командованием полковника Бориса Александровича Козюлина с помощью одного старенького переносного радиопеленгатора (второй сломался, а заменить и отремонтировать его было уже некому, так как их производство было прекращено) взяли пеленг на радиостанцию, которой пользовался расчёт этой установки. Потом на карте его прочертили и по пересечению пеленга с шоссе вычислили её местонахождение. Там находился ангар. По нему и нанесли удар артиллерией и авиацией. Всё разнесли — вместе с расчётом…

26 декабря 1994 года в 12 часов дня в железнодорожном пункте управления министра обороны генерала Павла Грачёва началось совещание. Присутствовали министр внутренних дел Виктор Ерин и директор Федеральной службы контрразведки Сергей Степашин. Был также заместитель начальника ГРУ генерал Валентин Корабельников, начальник штаба антитеррористического центра ФСК генерал Дмитрий Герасимов, командир группы «Альфа» Геннадий Зайцев и один из руководителей ФСО. Доклад делал я. До того министром обороны мне была поставлена задача проанализировать возможность проведения специальной операции по взятию пункта управления Дудаева, то есть его «президентского дворца» в центре Грозного.

Я собрал информацию из всех источников — данные нашей разведки, разведки СКВО, ГРУ, разведки Внутренних войск, данные ФСК. Доложил, какими средствами располагал Дудаев в Грозном за четыре дня до нового, 1995-го, года. По моим подсчётам, которые впоследствии оказались даже заниженными, получалось, что противостоять в ходе специальной операции нашим отрядам спецназа могут две–две с половиной тысячи боевиков. Мы знали, как организованы их противовоздушная оборона и охрана Дома правительства, какие есть у них мобильные группы и чем они вооружены.

Доложил я и о наличии своих сил и средств. 45-й полк спецназа ВДВ как боевая единица к тому моменту уже завершил формирование, был неплохо подготовлен и, без солдат последнего призыва и тыловых подразделений, базировался в Моздоке на аэродроме. До этого более полугода без каких-либо указаний сверху мы усиленно занимались с полком боевой подготовкой. Мы, разведчики ВДВ, целенаправленно готовились к боевым действиям: даже командно-штабные учения провели именно на картах Северного Кавказа. Вооружение у нас по тем временам было неплохое. Позже оно появилось и в других спецподразделениях.

Получалось, что у меня участвовать в операции с оружием в руках могли четыреста тридцать хорошо подготовленных разведчиков. Грачёв спрашивает у Корабельникова: «У вас сколько?». К тому моменту Главное разведывательное управление вывело в Чечню один отряд армейского спецназа численностью около ста человек. Соединения и части специального назначения ГРУ, как и вся оперативная разведка, к концу 1994 года успели сильно пострадать от сокращений и «реформы армии».

От ФСК к выполнению задачи готова была одна группа: двадцать семь спецназовцев. Это были очень хорошо подготовленные офицеры — будущий костяк возрождённого позднее «Вымпела». С осени 1993 года отряд «Вымпел», бойцы которого отказались штурмовать Белый Дом в Москве во время известных событий, находился практически в расформированном состоянии. «Вымпел» был передан в состав МВД, где и переформировывался под названием «Вега». Позже спецназ ФСК был прикомандирован к 45-му полку ВДВ и работал с нами постоянно. Дело в том, что в те времена штатным расписанием этому элитному отряду не было предусмотрено ни каких-либо средств обеспечения, ни машин для передвижения, ни топлива для них, ни пункта обеспечения боеприпасами, ни пункта хозяйственного довольствия.

Из группы «Альфа» налицо было девятнадцать человек, о чём и доложил генерал Г. Зайцев. Семнадцать спецназовцев оказалось у Федеральной службы охраны.

Грачёв сам в уме произвёл подсчёты и подвёл итог: «Это всего шестьсот человек». Потом он посмотрел на Ерина, у которого численность спецназовцев превышала всех остальных, вместе взятых. Не помню дословно, что Ерин ответил, но по смыслу его ответ Грачёву звучал примерно так: «Возьмёшь Грозный, а я его зачищу».

Грачёв минут пять-семь размышлял, глядя на карту, по которой я докладывал, потом положил обе руки ребрами ладоней справа и слева от Грозного и говорит: «Мы Грозный блокировали». Затем положил правую руку и на северную часть карты, показывая, как именно мы блокировали Грозный.

Что касается блокирования, то это было, конечно, некоторое преувеличение. С трёх сторон — с севера, запада и востока — группировки подошли к Грозному. Но о серьёзной блокаде не могло быть и речи. Юг — а это почти сплошные лесные массивы — был вообще открыт.

Далее Грачёв произнёс весьма интересную для объективных историков фразу, подводящую итог совещанию и раскрывающую его замысел дальнейших действий войск в зимней кампании 1994–1995 годов: «Грозный мы штурмовать не будем. В середине января начнём выдавливать их из города. Пусть бегут в горы, там мы их весной добьём». Это было сказано 26 декабря 1994 года в 14.00. На этом совещание закончилось, и все разошлись.

Однако на следующий день с утра Ерин, Грачёв и Степашин одним самолётом вылетели из Моздока в Москву. Вечером того же дня они вернулись обратно, и началась подготовка операции по взятию Грозного к исходу 1994 года, то есть в ближайшие три дня.

Кто мог поставить троим министрам эту абсолютно невыполнимую задачу?! Ведь Грачёв закончил не одну военную академию. Если Ерин со Степашиным могли чего-то не знать в военных науках, то Грачёв не мог не понимать, что невозможно было за три дня подготовить, организовать и провести фактически армейскую операцию по взятию города с населением четыреста тысяч человек силами той разношёрстной, неподготовленной и неслаженной группировки войск. Артиллеристы были из одного военного округа, танкисты — из другого, пехота — из третьего. Все полки и батальоны были «сводными». Сам это термин «сводный» появился в те печальные времена и обозначал часть или подразделение, укомплектованные офицерами и личным составом из разных частей и подразделений. Несогласованность, несостыкованность, неслаженность нескольких десятков тысяч солдат и офицеров невозможно преодолеть за три дня. Смешно даже говорить о хоть какой-то управляемости, когда командиры батальона знали не всех своих командиров рот в лицо, а командиры рот — своих взводных.

Для подготовленных и обученных войск есть оперативные нормативы по времени на выработку решения, на планирование и постановку задачи, на организацию взаимодействия в армейском, а также в дивизионных, полковых и других звеньях. В свою очередь командиры частей и подразделений, получив задачу, должны её осмыслить, оценить обстановку, принять решение, спланировать боевые действия, организовать взаимодействие. И только потом всё это довести до нижестоящих командиров, которым также нужно определить и подготовить личный состав, технику, вооружение к предстоящим боевым действиям и довести задачу до каждого солдата. В декабре 1994 года за три дня всю эту работу сделать было практически невозможно.

Поэтому, когда наши войска входили перед новым, 1995, годом в Грозный, не готовы были не только солдаты. Задачу не знали большинство командиров взводов и даже некоторые командиры рот!.. Шли колоннами, не зная куда, не зная, где противник, и как он будет действовать. Поэтому всё так и произошло…

К утру 1 января наша группировка уже понесла потери и остановилась. Генерал-лейтенант Квашнин, к тому времени уже командующий ОГВ, пришёл на ЦБУ с картой, на которой были нарисованы красивые красные стрелы среди маленьких синих кружков, обозначающих дудаевские позиции… Он встал рядом с картой и говорит: «Мы воткнули в Грозный лом, — показывая на красные стрелы. — Сейчас мы раскачаем лом и развалим оборону Грозного». Это всё происходило в то время, когда остриё этого «лома» — батальон 131-й Майкопской бригады — в районе железнодорожного вокзала был уже разгромлен почти полностью.

Спецназовцы 45-го полка входили в Грозный уже 1 января. Ещё 31 декабря в 16.00 генералом Л. Шевцовым (в то время он был начальником штаба группировки) мне была поставлена задача — сформировать из 45-го полка отряд и на пяти вертолётах МИ-8 высадиться в Грозном на заводском стадионе. Дальше наш отряд должен был разблокировать батальон 131-й бригады в районе железнодорожного вокзала.

Приказ есть приказ. Мы начали спешно готовиться к его выполнению. К 17.00 было подготовлено пять групп по пятнадцать человек в каждой, и мы вышли к вертолётам для посадки. Вообще вертолёт МИ-8 вмещает шестнадцать человек, но я сформировал группы по пятнадцать. Однако и пятнадцать полностью экипированных и вооружённых спецназовцев оказались для изношенных вертолётов слишком тяжёлым грузом. Лётчики отказались взять нас на борт, потребовав: «Сокращай группы до двенадцати человек». Пока я переформировывал группы и делал перерасчёт, очень быстро стемнело, и вертолётчики окончательно отказались подниматься в воздух. Но если бы мы взлетели, то, без сомнения, вертолёты над Грозным были бы сбиты. Как потом выяснилось, именно в это время на том самом стадионе, куда мы должны были высаживаться, находился дудаевский резерв, запас оружия, формировались и вооружались отряды ополчения.

После отказа вертолётчиков лететь я доложил о сложившейся ситуации Л. Шевцову и был примерно наказан, получив новую команду немедленно идти на Грозный своим ходом. Мой заместитель, полковник Валентин Михайлович Прокопенко, сформировал колонну из двенадцати бэтээров, нескольких «уралов» и с отрядом двести человек вышел из Моздока ровно в полночь с 31 декабря 1994 года на 1 января 1995 года. Отряд сделал попытку войти в Грозный, как это и было спланировано и приказано командованием, с севера, по Первомайскому шоссе.

Валентин вёл колонну осторожно, с усиленным охранением. Но как только колонна втянулась в город, из засады дудаевцы гранатомётами и автоматами охранение обстреляли.

Валентин быстро сориентировался — отряд принял бой, сбил засаду, но не стал пробиваться вперёд. Под огнём противника Валентин вывел все машины из боя без потерь в личном составе и технике. Осколками брони и гранаты, попавшей в щиток башни бронетранспортёра, был серьёзно ранен капитан В. Паньков.

Вторую, более удачную попытку, мы предприняли на следующий день, воспользовавшись другим путём через кладбище и по огородам жилого сектора, который днём ранее пробил мудрый генерал Лев Рохлин. Он не стал испытывать судьбу на Первомайском шоссе, где накануне «духи» как раз его и поджидали и основательно готовились к встрече.

…Так для разведчиков ВДВ началась чеченская кампания, которая продолжалась для них почти двенадцать лет. За эти годы 45-й полк спецназа ВДВ потерял тридцать пять человек, десять военнослужащих полка стали Героями Российской Федерации. Полку присвоено имя Александра Невского, и впервые за всю послевоенную историю Советской и Российской Армии указом Президента России полк стал Гвардейским. Из всех соединений и частей ВДВ полк покидал чеченские горы последним — весной 2006 года.

Подвиг разведчика

Операцию, за которую тогда ещё старший лейтенант ВДВ А. получил звание Героя России, сейчас изучают в военных училищах и академиях. И знаменательна она не количеством уничтоженных врагов и подбитой техники, а количеством сохранённых жизней наших десантников. В декабре 1994 года 76-я воздушно-десантная дивизия уже готовились в лоб атаковать «дудаевцев», которые успели хорошо организовать оборону Грозного на наиболее вероятных направлениях наших ударов.

Именно тогда командир дивизионной разведроты А. доложил комдиву: «Я выполнил приказ и нашёл путь через горы». И именно по этому пути несколько тысяч десантников с тяжёлой техникой и боеприпасами скрытно преодолели Сунженский хребет. Они без единого выстрела и без единой потери вышли во фланг противника и обратили его в бегство. Определить истинную цену этого подвига разведчиков могут только те, кто благодаря ему остался жив.

Рассказывает Герой России, подполковник А.:

— В 1994 году я командовал отдельной разведывательной ротой 76-й воздушно-­десантной дивизии. 26 ноября 1994-го в Грозном была сожжена российская танковая колонна. После этих событий нас подняли по тревоге, и в тот же день вечером мы приземлились на аэродроме города Беслан в Осетии.

Такая командировка была для нас обычным делом. Ведь 76-я дивизия ВДВ участвовала в урегулировании почти всех конфликтов, которые к тому времени вспыхивали регулярно. Это и ГКЧП в августе 1991 года, и конфликт в Северной и Южной Осетии в 1992 году, и октябрьские события 1993 года в Москве. Мы находились в своеобразном тонусе и привыкли, что каждые полгода нас куда-то «выдёргивают», хотя масштабных боевых действий мы нигде не вели. Поэтому и летели с настроением, что будем, как обычно, обеспечивать порядок. Это означало, что мы должны встать на блокпосты и следить, чтобы не творился произвол.

В Осетии в то время не было ничего такого, что предвещало бы начало масштабных боевых действий на территории Чечни. Да, приходили сводки, что в Чечне идёт сосредоточение вооружённых людей, идут какие-то военные приготовления. Но тон этих сводок не был тревожным.

Запомнилось удивительно доброжелательное отношение к нам осетин. Они ведь помнили нас со времени конфликта 1992 года, когда мы им помогли.

О моём благодушном настрое в то время говорит тот факт, что на Новый год я собирался уйти в отпуск, в котором не был три года. Мы с замом взяли путёвки в санаторий, рассуждая примерно так: за месяц организовываем службу и, когда всё налажено, оставляем за себя подчинённых и Новый год встречаем уже в санатории. Встретили…

Хорошо помню момент, когда ко мне пришло чёткое осознание — начинается настоящая война. Это произошло после переговоров Министра обороны генерала Грачёва с Дудаевым, которые состоялись 6 декабря в 16:00 в здании администрации Сунженского района Ингушетии в станице Слепцовская.

Моя рота сидела в вертолётах в полной готовности и должна была при необходимости обеспечить безопасность Грачёва на время переговоров, на которые мы все возлагали большие надежды. Грачёв предложил Дудаеву сложить оружие и пропустить наши войска в Грозный для обеспечения конституционного порядка. Дудаев, как мы знаем, отказался. Сразу после окончания переговоров выступил по местному радио, передачи которого мы могли слушать и в Осетии. Буквально дословно он сказал: «Окропим кровью неверных нашу землю». И у меня внутри словно переключатель щёлкнул — будет война, надо готовить пацанов.

До этого мы готовили технику, дополучали имущество, боеприпасы и занимались главным образом хозяйственными делами. Но с этого момента мы начали готовить бойцов к бою в городе. Времени было совсем немного, потому что уже через несколько дней, 10 декабря, мы двинулись на Грозный через Ингушетию.

Генеральным штабом для дивизии был выбран маршрут по дорогам — ведь мы идём по своей территории! Но одновременно перед моей разведротой была поставлена задача искать обходные пути. Ведь в условиях ведения боевых действий основные пути могли быть блокированы (как потом и оказалось), мосты на маршруте движения колонн могли быть разрушены и так далее. Мы несколько раз ходили в разведку уже на территорию Ингушетии; знали, что ингуши сочувствуют чеченцам, и поэтому не рассчитывали на беспрепятственное продвижение по территории этой республики.

В первом же населённом пункте ингуши перегородили нам дорогу. Их было около ста человек, в основном старики и женщины. И эти старики стучат палками по броне, кричат. Я одному говорю: «Отец, отойди! Ведь это машина, не дай Бог кого-то зацепим». А он мне в ответ: «Я тебе не отец, ты пришёл на мою землю». И его ненавидящий взгляд я помню до сих пор.

Мы остановились. Командир дивизии — генерал Иван Ильич Бабичев — принимает решение разворачиваться и обходить. Понятно, что это не последний случай и продвигаться такими темпами невозможно. Не давить же людей — ведь нет ни войны, ни даже конфликта. Плюс приказ — не стрелять ни в коем случае. Да ещё у нас был опыт Осетии, когда нас очень долго таскали в прокуратуру и выясняли — кто стрелял, в кого стрелял, где находился, куда двигался и так далее. Да и вообще — поступишь сейчас жёстко, а потом в верхах между собой договорятся, и ты окажешься крайним…

Иван Ильич на бэтээре подъезжает к людям, а сам даёт приказ разворачиваться и сосредоточиться в чистом поле, чтобы уже там принимать решение, как двигаться дальше. Мне ставится задача: искать пути обхода и вести по ним дивизию. Колонна разворачивается, уходит, и я вижу, что комдив остаётся один среди разъярённой толпы, которая его начинает окружать! Я поворачиваю назад и на своей машине въезжаю прямо в толпу. Комдив мне: «Я тебе приказал уходить!» Отвечаю: «Я не уйду, я останусь с вами». Мы с пятью бойцами оттеснили от комдива толпу и вывели его.

Я понимал его действия — ему надо было успокоить толпу. Тем более человек он решительный. Но где гарантия, что не будет провокации? Ведь это комдив, и понятно, что без него дивизия на какое-то время потеряет управление. Позже он признал, что я поступил правильно.

Мы двинулись уже по полям. И здесь я оплошал. Дело было так. Мы в головном дозоре двигались впереди дивизии, выполняя свою главную задачу — вести разведку по маршруту движения главных сил. Вижу: стоит посреди поля в просеке шалаш. Я — туда: спят двое мужиков, у одного — ружьё. И даже не приходит в голову мысль, что это противник. Думаю — это же сторожа, они поле охраняют. Мы их не тронули. Потом уже осознал, что это, видимо, был пост. Но… ведь ни войны, ни военного конфликта, кто же знал…

К тому времени у нас ещё не было ни одной потери. Поэтому трудно было тогда ещё видеть в чеченцах врагов, которые могут тебя убить, не задумываясь. Но когда нас первый раз обстреляли, внутри что-то повернулось. Было это в станице Асиновская 12 или 13 декабря. Въезжаем в станицу и видим нашу машину, которая лежит в кювете. А рядом с ней корчится от боли наш офицер. И вдруг слышу — тук, тук! Это пули по броне щёлкают. Даю команду — стволы развернуть вправо, одному отделению спешиться и эвакуировать раненого, а другому из всех видов оружия открыть огонь. К тому моменту приказа стрелять ещё не было. Но я об этом не думал — я видел перед собой раненого офицера. Мы заняли оборону, ведём огонь, а наша колонна проскакивает мимо.

Я так понял, что боевики из Асиновской отошли после того, как туда пришёл СОБР (специальный отряд быстрого реагирования. — Ред.) и начал зачищать станицу. Мне поставили задачу: искать путь в обход Асиновской. Путь мы нашли, и в результате колонна вышла к месту, куда и должна была выйти, — к Шали. Мы выдвинулись вперёд и заняли оборону на двух господствующих высотах. Прямо под нами был город.

Мы не окапывались, только камнями оборудовали стрелковые ячейки. Наблюдаю за городом в бинокль. Вижу — на площади собирается народ. Время было примерно около двух часов дня. А в горах в пять часов как будто кто-то выключатель поворачивает — в один миг наступает абсолютная темнота. Поэтому понятно, что надо уходить ближе к своим. Докладываю. Мне отвечают: «Жди, наблюдай».

В это время из толпы на площади выходят человек двадцать, строятся и выдвигаются в сторону моей высоты. Вооружены гранатомётами, автоматами. Я докладываю, что в нашу сторону направляется вооружённая группа людей. Мне отвечают: «Не переживай, это местные силы самообороны, с ними контакт есть». Жду.

Через некоторое время человек двенадцать из них занимают оборону на высотке ниже нас, а другая группа по арыку начинает нас обходить. Расстояние до той горки было метров восемьсот или километр. Я подтягиваю с соседней высоты нашу вторую машину (вместе веселее обороняться) и докладываю: «Меня окружают». Отвечают: «Этого не может быть. Всё нормально, идут переговоры».

Спасибо родному училищу и командирам, что хорошо учили. Каждый год мы летали на учения на разные виды местности — в леса, в болота, в горы. И вот во время этих занятий я понял, что такое бой в горах, бой ночью в горах и оборона в горах. И я знал, что как только «свет выключится», я превращусь в слепого и беспомощного мышонка. А они каждую тропинку знают, они у себя дома. Поэтому я своих ещё раз спрашиваю: «Не пора ли нам пора?..». Отвечают то же самое: «Жди. Идут переговоры».

А боевики по арыку обходят нас. Идут в полный рост чуть ли не строевым шагом — арык им по пояс примерно. Вижу автоматы, гранатомёты. И тут я для себя мысленно определяю точку перехода на арыке и решаю, что если они пойдут дальше, то я уже спокойно сидеть и ждать не буду. Даю команду снайперу держать под прицелом эту точку и докладываю начальнику разведки: «Я буду стрелять». Он мне опять: «Жди, идут переговоры». Но для себя я уже всё решил.

В такой ситуации дать приказ стрелять бойцу — это значит: подвести его под эшафот. Поэтому забираю у него винтовку, и, как только первый «дух» из арыка вышел, я выстрелил. Выстрелил на поражение. Он упал, остальные залегли. И слава Богу — буквально сразу по радио приходит приказ, разрешающий открывать огонь. Я винтовку отдал снайперу и говорю своим: «Как только кто-то спину высунет из арыка — валите!». А две наши машины к-а-к дали по «духам», которые на высотке залегли! Они и драпанули сломя голову.

Оставшиеся «духи» в арыке зажаты. Мы им головы не даём поднять. Я думаю: «Если эти убегут, то как потом сможем мы доказать, что обоснованно применили оружие?». Поэтому держим их под огнём плотно.

Проходит где-то полчаса, и со стороны Шали едет белая «нива» с белым флагом. Мы её подпустили. Выходит дед такой колоритный, с орденскими колодками на пиджаке, с посохом в руках. Понятно, что просит переговоров. А я — старший лейтенант, меня переговоры никто вести не учил! Да и о чём говорить? Какие у меня полномочия?

Даю команду своим держать под прицелом водителя «нивы». Сам на бээмдэ (БМД, боевая машина десанта. — Ред.) спускаюсь к старику. И он говорит: «Сынок, мне эта война не нужна». У меня как пружина какая-то внутри разжалась. Отвечаю ему: «Мне-то тем более не нужна!» Говорит: «Мне надо пятнадцать минут, чтобы забрать вон тех, из арыка. Через пятнадцать минут можете уходить, вас никто не тронет». Отвечаю: «Меня это устраивает».

Возвращаюсь на гору и вижу, как боевики грузят в «ниву» того, в которого я стрелял. Я так понял, что он был только подраненный. Они его не волоком тащили, а он вроде как-то и сам шевелился. Потом старик построил остальных, закричал на них — и давай палкой дубасить! Они впереди «нивы» в город и побежали!

Дальше продвигаться было легче. Часто чеченцы сами давали нам проводников, которые проводили нашу колонну мимо их населённого пункта. Они гарантировали: «У нас боевиков нет, техники нет. Не заходите в посёлок, а мы покажем вам дорогу в обход». И так мы дошли почти до самого Грозного. Но тут стало понятно, что дальше так уже не получится. Рубикон перейдён. У соседей появились первые потери, первые погибшие.

Группировки остановились. От нас до Грозного по прямой оставалось двенадцать километров. Мы имели данные разведки, что перед нами два или три кольца обороны: танки в землю врыты, минные поля расставлены. Надо было принимать решение о полномасштабном наступлении. Вызывает меня комдив на совещание и говорит: «Надо найти дорогу к Грозному вот здесь». А сам руку на карту положил и ею показывает — где. Я поверх его руки смотрю — а это горы, Сунженский хребет. Отвечаю: «Есть».

Времени мне дали сутки. Природа была за нас — стоял густой туман, ничего не видно. Как говорится, погода разведчика. И в восемь утра на двух машинах мы наощупь по горам двинулись в сторону Грозного. Не знаю точно, сколько мы накрутили, но длина маршрута, который мы проложили для наших колонн, была тридцать шесть километров.

Как сейчас помню: вываливаемся мы из облаков — и перед нами город внизу! Как-то не верилось, что это Грозный. Хотя не мог это быть какой-то другой город, не было таких больших рядом. Но на всякий случай достаю карту и начинаю искать ориентиры — вышки, высотные здания. Точно, Грозный.

Докладываю по радио своим: «Я возле Грозного, до окраины километра три». Отвечают: «Ты ошибся, ты не можешь там быть. Возвращайся».

Тут вижу, что со стороны города двигается в нашу сторону «камаз». Не знаю, заметили нас или нет, но мы быстро поворачиваем назад и снова прячемся в облака. И тут приходит в голову мысль — зачем идти в лоб и воевать? Если мы прошли, то и дивизия этой дорогой пройдёт.

Но был одни нюанс — мы шли на гусеничной технике, а в дивизии много колёсных машин с боеприпасами. А машина связи вообще неустойчивая, переворачивается при малейшем крене. Поэтому назад шли осторожно, не просто по своим следам. Если видим, что в каком-то месте такая машина может не пройти, то ищем объезд опасного места. А маршрут мы обозначили камнями через каждые пятьдесят–сто метров. Ведь было ясно, что двигаться придётся и ночью.

Пока мы возились с камнями и обозначали ими повороты, стемнело. Вернулись к дивизии мы около шести часов. Я захожу к комдиву на доклад, а у него совещание. Там уже началась постановка задачи на продвижение с боем по сверху утверждённым дорогам.

— «Я нашёл дорогу». — «Где?». Показываю. — «Здесь нет дороги». — «Я был возле Грозного». Комдив у нас был человеком рассудительным, интеллектуалом. Но, как всегда в таких случаях бывает, нашёлся шашкомахатель из его замов. Не знаю, чего ему хотелось — погон, званий, наград, славы… Говорит: «Не может быть, ты врёшь!». Ну вроде бы как тут спорить: я — старший лейтенант, он — полковник!..

Но тогда я чётко понял: ведь если я не докажу, что есть путь в обход, то будет наступление, а значит — потери. Смотрю на комдива и вижу, что он решения ещё не принял, только его формирует. Тогда говорю: «Я не лгу. Если мне не верите, дайте мне старшего офицера. Я готов его прямо сейчас отвести к Грозному и вернуться. Но времени у нас останется уже меньше».

Комдив говорит: «Хорошо, бери». Дали мне начальника разведки дивизии. Я говорю: «Дайте ещё машину тяжёлую, с боеприпасами, и машину связи, которая неустойчивая. Если они пройдут, то все пройдут».

Мы прошли туда и вернулись обратно (Именно тогда у того полковника, которому я не дал повоевать, затаилась змеёй обида на меня. Впоследствии дело дошло до того, что он начал нас в засады засылать на верную смерть. Как-то я набрался наглости, пошёл к комдиву и спросил разрешения на уточнение задачи: «Скажите, может быть в таком месте засада или нет?». Он говорит: «Какой дурак тебя сюда посылает? Я тебе запрещаю». )

Когда мы вернулись, комдив поверил мне окончательно и начал на ходу перестраивать план. Получалось, что к тому времени мы с моей ротой не спали уже сутки. А тут ещё перед началом движения нам надо было выставлять блокпосты на господствующих высотах, чтобы колонна не нарвалась на засаду. На блоки встали разведчики десантно-штурмовой бригады, которая шла вместе с нами. Мы их вывели первыми. А потом я со своими разведчиками — теми, кто знал дорогу, — ещё двое суток без перерыва проводили части колонны. Так и мотались — туда и обратно. Боялся, что бойцы не выдержат и заснут. Пошёл к доктору и попросил дать чего-нибудь. Он дал сиднокарб (психостимулятор, применялся военными медиками в спецподразделениях в Первую чеченскую кампанию. — Ред.), и механики мои продержались.

В полках на момент начала проведения операции серьёзных боестолкновений не было. Это нашей роте довелось столкнуться с попыткой окружения, где пришлось применять оружие по реальному противнику. Припоминая свои сомнения, я опасался, что предстоящий марш будет недостаточно серьёзно воспринят в подразделениях, и попросил комдива: «Можно, я скажу пару слов офицерам».

Конечно, такие моменты общения нигде не прописаны, но обстановка диктовала такую необходимость. Очень хотелось, чтобы они прочувствовали сложность предстоящего марша: «Если хотим жить, надо делать так: идём колея в колею. Малейшее неправильное движение рычагами — и ты в пропасти. Колонну придётся выстраивать не совсем так, как учили, — будем чередовать колёсные и гусеничные машины. Будут подъёмы и спуски. Колёсные машины создадут накат, а танк должен этот накат разбивать, чтобы следующие колёсные не скользили. Если что, цепляем колёсную к гусеничной тросами и вытягиваем. Личный состав на подъёмах и спусках спешивать». В результате удалось эту так называемую дорогу сохранить в проходимом состоянии даже после того, как по ней прошли десятки машин.

Когда после выставления блокпостов я потащил первую колонну, как оказалось, боевики на спуске с гор успели выставить минное поле из шести мин. И я должен был первым проехать по этому полю, и «проехал» бы… Но Господь меня берёг.

Подъезжаю к этому месту и вдруг получаю по радио команду: «Принять влево, остановиться. Пропустить машину». А я тогда обиделся — как это кто-то пойдёт впереди разведчика! Не положено, не принято, не бывает так! Тут из тумана выплывает танк и гордо проезжает мимо меня. На броне замполит бригады с флагом, за ним в сопровождении машина полковой разведроты. Красота!

Только они в тумане скрылись — взрыв!!! Туда сразу побежал офицер с блокпоста. Возвращается и говорит: «Ну, Андрюха, ты везучий. Танк на мину наехал». Мы — туда. А танку-то что — ему только правый направляющий каток оторвало. Механик-водитель по-походному шёл, голова из люка торчала. Когда он на первую мину наехал, и она рванула, он сразу стопорнул танк. Молодец! Если бы не среагировал, то все бы мины собрал. До сих пор помню его лицо, чёрное от копоти. Получил контузию, но цел. А вот если бы мы на своей БМД на эту мину наехали, тогда бы точно всем нам конец, «розочка» бы была, а не машина. Я своим бойцам тогда сказал: «Вот смотрите, это наша смерть здесь была».

Когда первые наши подразделения спустились с гор, то оказалось, что они вышли во фланг обороны дудаевцев. Наши сразу вступили в бой, и боевики просто разбежались. По дороге, которую мы проложили, пошли и остальные. Этим маршрутом прошла не одна тысяча человек.

Мы единственные из всей Объединённой группировки вышли к заданному рубежу вовремя. А чеченские пропагандисты в то время штамповали лозунги, что ни один неверный не подойдёт к Грозному. Поэтому наш прорыв имел большое стратегическое значение. Потом уже ночью противник, опомнившись, предпринял контратаку на позиции 104-го полка. Контратака была отбита. У нас появились первые потери. Особенно запомнился подвиг одного полкового наводчика-оператора (я уже не помню точно его фамилию). В этом бою он погиб, ведя огонь из боевой машины. Он заживо сгорел в ней, положив вокруг себя порядка тридцати боевиков.

После этой атаки мы собрали оружие и всё засняли на фотоплёнку. Ведь в СМИ тогда кричали, что мы воюем с мирным населением. А тут наглядно всё — оружие, экипировка, документы, и вовсе немирного населения.

После этой операции командир дивизии доложил Министру обороны, и тот приказал представить к наградам всех достойных офицеров, прапорщиков и солдат. Тогда комдив предложил представить к званию Героя России меня и погибшего наводчика-оператора. И поставил своё предложение на собрании офицеров дивизии на голосование. Непривычная процедура, но тогда многое было не таким, как в учебниках и по документам.

Я не верил, что меня действительно наградят. Подготовил представления на своих разведчиков и пришёл к начальнику оперативного отдела дивизии. Он спрашивает: «Ну что, к оружию именному кого-то представляешь?» Спрашиваю: «А можно?» — «Конечно, можно. Пиши». Думаю: «Звезду всё равно не дадут, а именное оружие…». Прихожу к комдиву и говорю: «Товарищ генерал, а разрешите мне вместо Героя именное оружие?». Он посмотрел на меня и говорит: «Иди отсюда…». Мне же всего двадцать четыре года тогда было.

Указ о присвоении мне звания Героя состоялся 27 января 1995 года, но саму Звезду мне вручили только 18 марта 1996 года. 28 декабря 1994 года при входе в Грозный меня тяжело ранили, и более года я находился в госпитале. Плюс ко всему наш Президент в тот период очень часто «работал с документами на даче». Поэтому накопилось около сорока таких же, как я, которые ожидали награждения в Кремле. Министр обороны П. С. Грачёв принял решение больше не ждать, собрал нас в Министерстве и вручил нам награды.

«Док». Первая чеченская

Врачи спецподразделений делят с боевой группой всё: жажду и голод, зной и холод. Нередко, отложив перевязочные пакеты, они берут в руки оружие и сами вступают в бой. Их так же, как и всех, настигают вражеские пули, осколки гранат, мин и снарядов. Этот рассказ — о военном медике, который с честью исполнил свой врачебный и воинский долг в Афганистане, Таджикистане, Анголе и Чечне.

Краткая биографическая справка

Генерал-майор медицинской службы О. в 1975 году закончил Военно-медицинский факультет при Саратовском медицинском институте, в 1979 году — интернатуру Туркестанского военного округа по специальности «хирургия», в 1986 году — двухгодичный курс 1-го факультета руководящего медицинского состава Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова.

В 1996 году защитил кандидатскую диссертацию «Лечение обожженных в условиях горно-пустынной местности и жаркого климата Афганистана», а в 2003 году — докторскую диссертацию «Медицинская помощь обожжённым в локальных войнах и вооружённых конфликтах». Автор 206 научных работ, в том числе шести монографий. Научный руководитель четырёх защищённых кандидатских диссертаций.

Ветеран боевых действий в Анголе, Афганистане, Таджикистане, Чеченской Республике, Югославии. В Афганистане был дважды тяжело ранен. Участник первого (декабрь 1994 — январь 1995) и второго (декабрь 1999 — февраль 2000) штурмов Грозного. Награждён орденом Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Мужества и другими правительственными и общественными наградами.

Рассказывает генерал-майор О.:

— В Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербург я приехал в сентябре 1994 года. Но из-за неразберихи с приказами я даже денег не получал. На меня какие-то бумаги не пришли, и надо было ехать в Москву их разыскать. Приезжаю в Главное военно-медицинское управление Министерства обороны и звоню своему близкому другу, генералу Юрию Ивановичу Погодину. Он меня пригласил к себе. Подхожу — он как раз выходит. На голове шапка-ушанка, одет в камуфляжную форму. А я сам в шинели, в фуражке и в обычной форме. Он: «Володя, у меня сегодня из Чкаловского (военный аэродром в Подмосковье. — Ред.) в два часа борт. Полетишь со мной во Владикавказ?». Отвечаю: «Юрий Иванович, с тобой — хоть куда». У меня шестьдесят суток отпуска без учёта дороги, отпускной билет с собой. Тем более вся семья моя осталась в Ташкенте, где я раньше служил.

Из Чкаловского мы прилетели в Моздок (город в Северной Осетии, база Вооружённых сил. — Ред.). В начале декабря Юрий Иванович говорит мне: «В Беслане, в 19-й мотострелковой дивизии есть 135-й отдельный медицинский батальон. Поезжай туда. Тебе надо за неделю, до десятого декабря, произвести боевое слаживание. По своей хирургии посмотри — есть ли всё, что надо. Если что-то срочно нужно — оформляй заявки». Я с головой в эту работу окунулся. Только попросил дать мне хоть какую-нибудь полевую форму, а то я, как идиот, так и ходил в фуражке и шинели.

В Беслане встречает меня бравый майор с усами по фамилии Муталибов. Он служил в Афганистане в Гадрезе, в славной 56-й отдельной десантно-штурмовой бригаде. Я ему: «Муса, как ты сюда попал?». Узнал он меня, обнялись, расцеловались. И началась подготовка медроты к маршу и работе.

Инстинктивно я почувствовал, что мы как-то несерьёзно готовились. Очень важно сейчас понять, чем войска занимались в подготовительный период. В соответствии с нашей тактикой мы за это время должны предусмотреть все сто двадцать восемь вариантов возможного развития событий. Если, например, мы предполагаем, что враг будет применять против нас особые отряды дрессированных крыс — переносчиков ботулизма, то надо на войну взять семь вагонов противоботулинической сыворотки.

Техника была, мягко говоря, в паскудном состоянии. Ведь кто-то «умный» додумался создавать сводные подразделения! Видок у них был ещё тот! Этот тип подразделений до этого был военной науке не известен.

Ну какой вменяемый командир отдаст куда-то на сторону нормальную технику? Конечно, отдавали то, что самим не нужно. У бээрдээм пулемёт пэкатэ стреляет, а капэвэтэ — нет (БРДМ, бронированная разведывательно-дозорная машина. ПКТ, пулемёт Калашникова танковый калибра 7,62 мм. КПВТ, крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый калибра 14,5 мм. — Ред.). У бронетранспортёра один двигатель работает, а другой — нет. И так сплошь и рядом.

Ну а какой нормальный командир отдаст в сводный отряд хорошего бойца? Конечно, туда отправят хромого, косого, больного. Вот и видел я в январе в Грозном бойцов ростом с автомат, бронежилет на них до пят, а каска на голове, как шляпка у гриба. И вот таких солдатиков посылали на передовую!

В довершение ко всему дембелей осенью уволили строго по плану — как раз накануне этих событий. А вместо них пришли вот эти ребятишечки восемнадцатилетние… На их фоне 19-я дивизия выглядела отлично.

Одиннадцатого декабря в составе сводного отряда 19-й мотострелковой дивизии группировки «Запад» мы перешли границу ещё пока Ингушетии и двинулись через Дарьял к административной границе Северной Осетии и Ингушетии. Дивизией командовал полковник Кандалин, группировкой «Запад» — генерал Петрук. Маршрут движения: Владикавказ — Назрань — Барсуки — Асиновская — Пригородное.

В Назрани всё и началось… Обстреляли машину, и появился первый раненый. Солдатик лет восемнадцати был никакой — белый, испуганный. Но ранен он был легко — получил пулевое касательное ранение где-то под левой лопаткой.

Мы все находились в тревожном ожидании. Никто, начиная от солдата и заканчивая генералом, не был уверен, будут ли в нас стрелять по-настоящему. Мнений было два. Первое: они (чеченцы) нас испугаются и разбегутся. Но офицеры из опытных знали чеченцев лучше: эти люди даже в доблестные советские времена оружие имели по домам. Но у всех наших была мысль: «Дудаев ведь советский генерал. Красную звёздочку носил, лампасы. Ну не даст он команды в русского солдата стрелять!».

Но когда я первого раненого увидел, то сразу понял — нас будут валить. А тут ещё до нас слухи докатились, что десантников наших ГРАДами (установка залпового огня. — Ред.) накрыли. Мы-то думали: у чеченцев автоматы, пулемёты, снайперские винтовки, пистолеты, а ещё сабли и кинжалы. Но мы никак не предполагали, что у них танки, бээмпэ, бэтээры, артиллерия.

Двадцать пятого декабря мне привезли уже несколько человек раненых, у всех в общем-то не опасные для жизни осколочные ранения мягких тканей. По официальной версии, их накрыли из агээса (АГС, автоматический гранатомёт станковый. — Ред.). Но я думаю, что они что-то разбирали или ковыряли, скорее всего — наступательную гранату РГД-5. Трое были из Внутренних войск, человека четыре были из каких-то частей непонятных. У одного было ещё пулевое ранение в кисть. У другого — гноящиеся фурункулы на ногах. Все заросшие, грязные, закопчённые, в старых бушлатах советского образца. Я им: «Чего вы такие грязные?». Они: «Холодно, так мы в цинк солярку наливаем, жгём и греемся». Перевязали их и отправили во Владикавказ, в госпиталь.

Дальше всё испортилось настолько, что я даже хронологию не могу вспомнить. Наши вертолёты носились прямо над нами и куда-то стреляли — то из пушек, то ракетами. Я в этот момент чувствовал себя очень неуютно. Ведь они над нами буквально в нескольких метрах пролетали, и что-то со звоном сыпалось прямо на колонну, на крыши машин. Как военный я не понимал, какие цели поражают вертолётчики. У меня, например, возникало ощущение, что я окружён противником. Потом оказалось, что мы действительно шли прямо через «духов».

А когда одновременно начинала бить артиллерия, то у каждого нормального человека возникал вопрос: чья? Может, это и по нашим войскам стреляют, просто пока что не в нашу сторону. Если бы нам объявили, что это бьёт наша артиллерия, было бы как-то спокойней.

Мы вообще перестали нормально спать. Ведь если у чеченцев есть ГРАДы, то нас могут накрыть в любой момент — и ахнуть не успеешь… А тут пошла оперативная информация, что у них сто двенадцать танков, шестьдесят бээмпэ, тридцать бэтээров, больше ста артиллерийских орудий… Цифры сейчас уже могу не очень точно вспомнить, но порядок их был такой. В «полный рост» встал вопрос: а куда же это мы идём и что вообще будет?

Вовсю циркулировали слухи о том, что в Ингушетии вроде захватили роту Внутренних войск. Обмены, размены… Стало понятно: мало того, что идёт война, так у нас ещё и тыла нет! Сзади у нас, мягко выражаясь, недружественная республика. Когда по Ингушетии ехали, то нас толпы народа встречали с плакатами, орали. Такие рожи… Все казались на одно лицо. Дети наглые, камнями в нас кидают. Женщины пытались в свою пользу с нами разговаривать: «Куда вы едете? Вы же наши братья…».

Потерь вроде пока не было. Но именно тогда у меня появилось предчувствие, что надвигается что-то очень страшное.

Лично меня продолжали доставать постоянная отдаленная артиллерийская стрельба и полное отсутствие официальной информации о противнике. Телевизор мы в дороге не смотрели. Новости все — на уровне радистов.

А новости безрадостные: там взорвали это, там стрельнули друг в друга, тут перевернулась машина. Помню трагикомический случай. Ехала бээмпэ, пушка была развёрнута вбок. Навстречу ехал бэтээр. Так солдату на бэтээре стволом пушки так по лбу навернуло! Слава Богу, что он был в каске и потому получил только небольшое сотрясение.

Меня поразило, что когда мы проходили уже через чеченские населённые пункты, то я там практически никого не видел. Никто в нас не стрелял. Внутри опять затеплилась надежда, что всё будет нормально. Вот они увидят, сколько нас, испугаются и сдадутся. Когда об этом заходил разговор, многие считали, что Дудаев как-нибудь поможет разрулить ситуацию. Я не помню, чтобы о нём отзывались негативно. Говорили, что он всё-таки наш, что Ельцин его специально поставил.

Подошли к Грозному и встали около Пригородного, километрах в двух-трёх от города. В машине было радио, слушали мы «Маяк». Но сообщения были какие-то, мягко говоря, странные. Пошли слухи, что в город поехали какие-то депутаты, которые должны всё уладить. Надежда, что войны всё-таки удастся избежать, ещё теплилась. Никто не хотел воевать. Ведь это свой народ, своя страна.

30 декабря мы уже чётко знали задачу. В Грозном мы должны будем развернуться в приспособленном помещении какой-нибудь больницы, поликлиники или в школе.

31 декабря кто-то притащил ёлку. Скорее всего, из какого-то чеченского дома. Солдаты украсили её пустыми пулемётными лентами, подвесили гильзы разного калибра. Только успели нарядить (это было часов в пять-шесть дня), как началась такая какофония! По городу била артиллерия. Дым, пыль, разрывы!.. И тут прямо к нам в расположение прилетает миномётная мина! Ба-бах!.. Но на этот раз никого не задело.

Нам объявили, что оборонять себя в Грозном мы должны сами. Разведчики 693-го мотострелкового полка дали мне трофейный автомат Калашникова. К нему было четыре магазина на сорок и два на тридцать патронов. Только носить их было негде — не было разгрузочного жилета. Чтобы не казаться самым военным, я не стал магазины перевязывать по два. Сороковку поставил, а остальные просто положил в портфель. Потом кто-то из проезжающих подарил две гранаты эфки (Ф-1. Оборонительная граната. — Ред.). Я их тоже в портфель отправил.

Входим в город и видим: на дороге стоит бээрдээм и чадит! Люки открыты, и из них идёт даже не дым, а именно жуткий чад, как будто внутри горит ватный матрац! На антенне висит российский флаг маленький. Когда проезжали мимо, я разглядел следы двух попаданий из гранатомёта.

А потом пошло!.. Машина, ещё машина, машина… Все брошены, двери раскрыты, пулевые следы на капоте, на стёклах… Вокруг валяются бинты, вата, какие-то коробки, носилки! Откуда это всё?! Потом узнал, что это была колонна, которую существенно пощипали. Но убитых пока я не видел. И раненые к нам пока не поступали.

А в городе бои уже идут по полной программе. Полосуются около Президентского дворца, около железнодорожного вокзала, на площади Минутка. Мы продвигались по городу по улице, по-моему, Шерипова. Видим: на дороге лежит труп в каске. А мне говорят: «Это не наш, это чеченец». Смотрю — на каске полоса из яркой зелёной шёлковой материи. Одет он был в однотонный армейский бушлат, в армейские ботинки с берцами. На боку подсумок штатный на четыре магазина и противогаз. Автомата не было — наверное, забрали. Это был первый убитый противник, которого я увидел в Чечне.

Когда мы втянулись в город — вокруг четырёх- и пятиэтажки, а чуть дальше маячат девятиэтажки, — такая вдруг началась стрельба, так вокруг всё начало грохотать, бить, колотить!.. Облачность низкая. Что-то с рёвом проносится над облаками! Потом взрыв: бу-бух!.. И я понял — приехали!.. А тут ещё перед нами появилась замечательная надпись: «Добро пожаловать в ад!». «Духи», кстати, писали её везде и всюду.

А дальше я увидел наших убитых. Один, второй, третий… Стоят две бээмпэ подбитые, рядом убитый, у него на спине бушлат горит… Наш 693-й полк прорывался к железнодорожному вокзалу, где героически сражалась 131-я Майкопская мотострелковая бригада, но был остановлен. Начались затяжные кровопролитные бои в самом Грозном.

Пока добрались до парка культуры и отдыха имени Ленина, натерпелись! На моей машине выбило лобовое стекло веткой, срезанной осколками. Уже перед самым парком перед глазами предстала нереальная, фантастическая картинка: на пересечении двух улиц арка (ворота с колоннами) и сквер полностью засыпаны ветками и листьями. Дома вокруг чёрные, закопчённые. Они не обгорелые, а будто землёй закиданные. Так выглядел пейзаж после бомбардировки и артобстрела.

Расположились мы у кафе, где и стали разворачивать медицинскую роту. Работали в кафе числа до 6—7 января, пока не перебрались в полуподвал здания, где и работали всё оставшееся время. В это время 693-й полк и приданные части заняли круговую оборону и отражали атаки врага со всех направлений.

В середине дня 1 января подошёл 503-й мотострелковый полк нашей дивизии. 1 января командование группировкой «Запад» принял генерал Тодоров, но ненадолго. 3 января нами стал командовать десантный генерал Бабичев, замечательный человек и командир! А уже 5 января нам сообщили, что 129-й полк взял три моста через реку Сунжу и захватил 86-й военный городок.

Солдат тогда выглядел примерно так: на голове каска, на каску надет маскировочный чехол из маскировочной сетки с тряпьём. Однотонный бушлат, бронежилет, штаны, ботинки. Штатное оружие: автомат, пулемёт. И всё! Никаких вещмешков. Все были обвешаны гранатомётами, «шмелями». Глаза у всех пустые. Но из них выделялись те, которые отчётливо напоминали пьяных.

Почти сразу раненые пошли нескончаемым потоком! В первую декаду января через нас проходили сотни искромсанных людей с оторванными руками, ногами, перекрученных в узел, прострелянных! Я даже не мог сообразить, какой сегодня день. Раненых привозили-увозили, увозили-привозили…

Помню, как притащили сверху парня, раненного при миномётном обстреле нашего двора. Стоял солдат. Взрыв!.. Осколок попал ему в пах. Он побежал, а перед ним — стреляющая струя крови!.. Попадает он ко мне, а я как раз был в стерильных хирургических перчатках. Поэтому удалось чётко прижать повреждённую бедренную артерию. Потом «пилотом» (тугой тампон из марли. — Ред.) затампонировал. Вот так удалось спасти парня, а счёт времени шёл буквально на секунды. Живёт и здравствует парень, и это радует.

Информация от раненых, что у нас лечились, была противоречивая и безрадостная: там наши погибли, там наших взяли в плен… «Нас окружили, нас предали!..». Потом: да нет, ерунда всё это! Ведь каждый боец видит войну только своими глазами. Это была такая свистопляска, хуже которой я никогда в жизни не видел. Вообще тема — «нас предали в Москве» — была чрезвычайно актуальна, и звучала на всех уровнях.

Убитых тоже привозили к нам. 10 января во время 48-часового «перемирия» одновременно доставили более двухсот погибших. Многие лежали рядами прямо на улице на носилках, присыпанные снегом…

После «перемирия» чудовищный кошмар продолжился, но врага уже наши войска начали бить конкретно: в хвост и в гриву!

Помню, в начале января зампотех 693-го полка рассказывал, что среди тыловых возникло стихийное «снайперское движение». Ведь дисциплина в этом войске так заметно упала, что делать можно было почти всё что угодно. И вот такой тыловик берёт снайперскую винтовку (а оружия лежало видимо-невидимо, ведь раненых солдат нам доставляли с оружием) и залезает куда-нибудь повыше открывать личный боевой счёт. Через час «снайпера» за руки-за ноги тащат назад — готов…

Крутился вокруг нас какой-то прапорщик, вроде связист. Откуда он приблудился, я не помню. Вечно слегка «под мухой», какой-то суетливый. Приходит ко мне вечером и спрашивает: «Товарищ полковник, можно ваш бушлат? Я через десять минут верну». Я разрешил. Как потом выяснилось, вот этот деятель надевает мой бушлат с полковничьими звёздами и идёт по соседям шорох наводить. «Что у вас тут? Ну-ка командира ко мне, быстро!..». Но его раскусили, и он вернулся с фингалом под глазом. Это он так забавлялся от нечего делать! Если кто смотрел фильм Станислава Говорухина «Асса», то, может быть, вспомнит эпизод, где герой актёра Александра Баширова напялил на себя военную лётную форму и развлекался подобным же образом.

Примерно через неделю боёв наши солдаты совершенно преобразились. Отчётливо стало видно, что бойцы преодолели первый шок и начали воевать по-настоящему! Даже внешний вид у них изменился. Хорошо запомнил я пулемётчика. Весь лентами обмотанный, а к сетке на каску себе лисий хвост прицепил. Я потом такой же увидел в фильме «Блокпост». И помню: такой он был бравый, хотя, скорее всего, слегка «вмазавши». Люди преобразились: вчерашние салаги стали настоящими смелыми и стойкими воинами. Народ стал чудить: кто-то оленьи рога на бээмпэ прицепил, кто-то плюшевого мишку на ствол пушки посадил. Таким образом ребята психологически восстанавливались и утверждались.

Но всю Первую кампанию меня не покидало чувство обмана и предательства со стороны руководства страны, или попросту Москвы. И тут не надо быть аналитиком. Как только наша армия начинает врага давить, тут же объявляется перемирие якобы для сбора трупов погибших, решения срочных гуманитарных вопросов. Или просто без каких-либо объяснений!..

Чувство, что армию перманентно предают, было у всех. Говорить на эту тему даже не хотелось. Ведь противника надо было додавить! И до сих пор никто внятно не может объяснить, почему во время штурма город был с одной стороны (южной) полностью открыт. Наверное, хотели чеченцев в этом направлении выдавливать в горы?! Все недоумевали, почему в Грозном на улицах мало валялось трупов убитых боевиков? Убили их наши очень даже много. Но именно по этому свободному коридору их сразу развозили по аулам. Также чеченцы и раненых увозили из Грозного. Потом их лечили в Ингушетии — в Слепцовске, в Назрани, где их тогдашнее руководство Ингушетии с распростёртыми объятьями принимало. Переодевали, бороду сбривали — вот тебе и мирный житель, которого ранили подлецы-федералы.

К десятому-одиннадцатому января интенсивность боёв уменьшилась. Нашу бронетехнику к тому времени практически всю спалили. Но после этого началось самое ужасное: мирись-дерись. Появился депутат Госдумы Ковалёв, который по Грозному разъезжал на «ниссан-патроле» с белым флагом, и много других идиотов.

Я уехал из Грозного перед двадцать третьим февраля 1995 года. Тогда приехал к нам генерал и сказал, что «духи» из Грозного ушли, что «мы их раздолбали». Хотя бои по-настоящему закончились только где-то в марте. Я ещё тогда подумал: «Ничего себе: «мы их раздолбали!». То время я всегда вспоминаю с ужасным чувством!..

Штурм Грозного. Совмин

Рассказывает Герой России генерал-майор Ю.:

— На войне в Чечне я был капитаном, заместителем командира отдельного парашютно-десантного батальона морской пехоты Северного флота. Самим батальоном командовал подполковник Юрий Иннокентьевич Семёнов.

Когда в декабре 1994 года только началась Первая чеченская кампания, заговорили о возможном участии в ней морских пехотинцев Северного флота. Тогда никто толком не знал, что же на самом деле происходит в Грозном. О кровопролитных боях и многочисленных потерях узнать было неоткуда, об этом по телевизору не показывали и в газетах не писали. Поэтому мы не представляли ни масштаба, ни серьёзности задач, которые нам предстояло выполнять, и добросовестно готовились к обычному перекрытию дорог и осуществлению паспортного контроля, не более того.

Но всё в один час изменилось, когда в первые дни января 1995 года мы узнали о гибели солдат и офицеров Майкопской мотострелковой бригады. Стало ясно: ситуация в Грозном совсем не такая, как мы наблюдали, глядя в телевизор.

А в Рождество 7 января в пять часов дня в бригаде сыграли тревогу. И уже ночью того же дня десантно-штурмовой батальон находился на аэродроме в Оленегорске. Оттуда 7 и 9 января самолётами нас перебросили в Моздок.

Часа через три после посадки в Моздоке нам приказали разгружать вертолёты, на которых привезли раненых. Я считаю, что это было ошибкой. Раненые все окровавленные, кричат, стонут… И ещё давай нашим бойцам рассказывать: «Там настоящий ад! Куда вы идёте!?.». И если до этого у всех чувствовалась просто напряжённость, то тут уже в глазах бойцов появился настоящий страх. Потом пришла и злость. (Но это было позже, когда в бою мы начали терять своих.)

Нельзя забывать, что собственно морских пехотинцев в батальоне было всего человек двести из тысячи ста, а почти девятьсот — это моряки с подводных лодок, надводных кораблей, из строительных и караульных рот. А что видел моряк в подводной лодке или на корабле? Служба у него в тёплом помещении, в уюте… Автомат в руках такой матрос держал в лучшем случае только на присяге. А тут холод, грязь, кровь…

Но вот что удивительно: этот страх стал для них спасительным, мобилизуя и дисциплинируя людей. Теперь, когда офицеры матросам объясняли, как надо укрываться, как передвигаться, чего опасаться, то они всё понимали с полуслова.

Одна рота батальона сразу ушла в Грозный, в аэропорт Северный, а остальные из Моздока до Северного пошли колонной. Всего в колонне было около тридцати машин с одним бэтээром охраны.

Грязь на дороге была непролазная, и два наших «урала» с боеприпасами отстали. Комбриг мне говорит: «Гущин, садись на броню и езжай, ищи машины с боеприпасами». А уже темень наступает. Еду прямо через аэродром. Выстрелы!.. Останавливаюсь. Какой-то генерал говорит: «Куда едешь?». Я: «Комбриг отправил машины искать». Он: «Назад! Через аэродром в темноте ездить нельзя». А темнеет уже капитально. Я рванул дальше. Разворачиваться некогда. Доехал до первого танка охранения. Останавливаюсь, спрашиваю: «Две машины не видели? Тут буквально час назад колонна проходила». Танкисты: «Возвращайся обратно, темно уже. Здесь зона нашей ответственности заканчивается».

Я запомнил по светлому времени, откуда пришёл. Развернулся и пошёл обратно по старой колее. По дороге меня снова остановил генерал, вроде бы уже другой. Но я всё равно поехал поперёк аэродрома, объезжать вокруг было некогда. Как оказалось, на аэродроме ждали прилёта министра обороны, поэтому полоса должна была быть чистой.

Комбригу докладываю: «Танкисты порекомендовали вернуться. „Уралы“ не нашёл». Он: «Всё нормально, „уралы“ пришли». Вот такой был мой первый, можно сказать, пробный рейд.

Наш батальон передали в состав 276-го мотострелкового полка. Командовал им полковник Сергей Бунин. Нам поставили задачу: расположиться в аэропорту Северном и занять оборону. Но боевые части наши были переброшены самолётами, а тылы-то отправили по железной дороге (они пришли через две недели)! Поэтому с собой у нас были только боеприпасы и по два-три сухпайка на человека.

Пехота с нами поделилась, чем могла. Но когда мы вскрыли контейнеры и достали рис и макароны, то стало понятно, что на складах они лежали очень давно: внутри были уже засохшие черви. То есть продукты были настолько древними, что даже черви померли. И когда нам подали суп, все сразу вспомнили фильм «Броненосец Потёмкин». В супе так же, как фильме, черви плавали. Но голод — не тётка. Отгребаешь червей ложкой в сторону и суп ешь… Командование, правда, тут же пообе­щало, что скоро будет и сыр, и колбаса. Но этого счастливого момента я не дождался.

В ночь с 10 на 11 января наша парашютная рота пошла брать Главпочтамт. Был бой, но взяли его наши практически без потерь. Сказалась внезапность — боевики их не ждали!..

Сам я в тот момент ещё оставался в Северном, меня назначили временно ответственным за боеприпасы. Но 13 января, когда подъехал начальник склада, я со 2-й ротой поехал в Грозный ознакомиться с обстановкой.

Обстановка эта оказалась страшная. Миномётные обстрелы, постоянные разрывы… Кругом прямо на улицах много трупов гражданских, стоят наши подбитые танки без башен… Сам командно-наблюдательный пункт батальона, куда я приехал, тоже был под постоянным миномётным обстрелом. И минут за тридцать-сорок мне, по большому счёту, всё уже стало ясно…

Тут меня увидел комбриг (он был старшим оперативной группы) и говорит: «Молодец, что приехал! Сейчас получишь задачу. Десантники дважды здание Совмина брали и дважды боевики их выбивали. Сейчас в Совмине и „духи“, и наши. Но десантники понесли большие потери. Пойдёшь им на подмогу. Бери 2-ю десантно-штурмовую роту и противотанковую батарею. Задача — продержаться в Совмине двое суток».

Комбриг дал мне карту 1979 года выпуска. Сориентироваться по ней было почти невозможно: всё вокруг сожжено, развалено. Не видно ни номеров на домах домов, ни названий улиц… Даю команду противотанкистам готовиться: взять боезапаса столько, сколько сможем унести. И где-то около шестнадцати часов пришёл проводник — мотострелок — с белой повязкой.

Пересчитались, проверили и зарядили автоматы, патроны дослали в патронник, автоматы поставили на предохранители. Назначили дозорных, которые с проводником пошли впереди. Противотанковую батарею поставили в центр, потому что им идти трудней (они несут свои боеприпасы). Сзади нас охранял тыловой дозор. В общем, сделали всё по науке и пошли.

Какими запутанными путями нас вёл проводник! Если бы я ещё раз оказался там, то дорогу, по которой мы шли, я бы не нашёл никогда! Мы двигались перебежками через улицы, подвалы… Потом выходили через полуразрушенное дорожное покрытие наверх, проходили через пешеходные переходы под землёй… На одной улице, даже не знаю, как она называлась, мы попали под обстрел и долго не могли эту улицу перейти. Потом вообще попали в окружение: нас долбили спереди, справа, слева и чуть ли не с тыла. Стреляли по нам из всего, из чего только можно: из гранатомётов, из пулемётов, из автоматов…

Наконец куда-то пришли. Проводник махнул рукой: «Вон там Совмин, вам туда». И исчез… Осмотрелись: фасад здания рядом вдоль и поперёк изрешечён пулями, оконные проёмы наглухо заделаны досками, фанерой, кирпичом, лестничные пролёты снесены. То там, то тут вспышки от выстрелов, крики на нашем и на чеченском языках…

Всего нас было сто двадцать человек. Я разделил отряд на группы по десять человек, и в перерывах между обстрелами мы по очереди перебежали улицу перед Совмином.

Тут видим — из здания универмага ульяновские десантники выносят своих раненых (от их батальона в живых осталось человек сорок пять). Мы начали им помогать. Универмаг этот входил в комплекс зданий Совета министров Чечни. Весь комплекс напоминал по форме подкову — неправильный прямоугольник размером примерно метров триста на шестьсот. Кроме универмага в комплекс входили здания Центробанка, столовой и ещё какие-то постройки. Разомкнутая часть выходила на дворец Дудаева (до него было метров сто пятьдесят), боковая — на берег реки Сунжи.

После передышки минут на тридцать начался бой. И у меня 2-я рота сразу попала в передрягу: пошла вперёд, и за ней обрушилась стена дома (с пятого до первого этажа), а сам дом начал гореть. Рота оказались отрезанной и от моего командного пункта, и от противотанковой батареи. Надо было их выводить.

Десантники дали инженера. Он взрывом проделал в стене дома отверстие, через которое мы начали роту вытаскивать. А ещё она была и огнём прижата — пришлось её прикрывать. Только я вышел из дома во внутренний двор посмотреть, как рота выходит, вижу вспышку — выстрел из гранатомёта! Стреляли прицельно в упор со второго этажа, метров со ста. Я радиста на землю повалил, сам сверху упал… Нам очень сильно повезло: в доме было маленькое слуховое окно. И граната попала именно в него, влетела внутрь и там взорвалась! Если бы она взорвалась над нами, нас с радистом уже не было бы в живых.

Когда пыль рассеялась, я стал радиста в подвал затаскивать. Он обалдевший, ничего не понимает… Тут из подвала начал кто-то вылезать и кричать явно не по-русски «аларм!» («тревога», англ. — Ред.). Я, особо не раздумывая, дал очередь в подвал и гранату вдогонку забросил. Только после этого у десантников спрашиваю: «Наши есть в подвале?». Они: нет, а вот «духи» оттуда постоянно лезут. В центральном универмаге, где мы засели, были, естественно, огромные подвалы. Через них «духи» под землёй могли свободно перемещаться и постоянно снизу пытались нас из универмага выбить. (Потом мы узнали, что из этих подвалов шёл подземный ход прямо ко дворцу Дудаева.)

И тут почти сразу «духи» пошли в атаку ещё и через Сунжу (река в центре Грозного. — Ред.) и открыли по внутреннему дворику перед универмагом шквальный огонь!.. Чтобы от него укрыться, мы забежали в арку и залегли. Тут же к нам прилетают одна за другой две гранаты и под аркой разрываются! Все, кто лежал вдоль стенки, были контужены: пошла кровь из носа, из ушей…

Рвануло под аркой капитально!.. Пулемётчику гранатами оторвало ноги. Бойцы стали его вытаскивать. Поворачиваюсь и рядом с собой вижу бойца: у него прямо над головой трассирующая очередь прошла!.. А у нас трассеров не было, нам запретили их использовать. Боец присел, весь ошарашенный, глаза горят в темноте. Я ему: «Живой?». И на себя его дёрнул, чтобы он ушёл с линии огня, а своих обратно во дворик стал выпихивать!.. Вот такой был у нас первый бой.

Подходит офицер-десантник: «Есть промедол?» (обезболивающее средство. — Ред.). У них у самих промедол давно закончился. У меня его было на пять уколов. Из них отдал ему три, а два себе оставил на всякий случай. У десантников к тому времени не только промедол, но и вообще всё закончилось. Мы свеженькие же пришли, поэтому поделились с ними и едой, и патронами.

В этот же день мы захватили столовую Совмина. После этого боя в отряде появилось семь раненых. Бойцы раненые хорохорились, особенно когда с десантниками пообщались: нет, мы останемся. Пусть нас перевяжут, и мы готовы дальше воевать. Но я дал команду при любом ранении, даже касательном, при первой возможности бойцов сразу отправлять в тыл. Чтоб они живыми остались.

Доктора у нас не было. Помощь бойцам оказывали мальчишки-фельдшеры, сержанты: перевяжут раненых, через улицу переведут и назад. Но никто из них в тыл не сбежал.

Всё было очень страшно — совсем не как в кино и книжках. Но настроение у бойцов мгновенно изменилось. Все поняли: здесь надо выживать и воевать. По-другому не получится. Хотя справедливости ради надо сказать, что были и такие, кто со страхом своим не справился. Некоторые вообще, как мыши, в угол забились. Приходилось из закоулков их вытаскивать силой: «Не стой под стеной, она же сейчас упадёт!». Я таких бойцов собрал вместе и приказал: «Будете ползать кругом, собирать магазины, снаряжать их и разносить тем, кто стреляет». И с этим они справились.

Задача оставалась прежней: полностью взять комплекс зданий Совмина, очистить его и потом выйти ко дворцу Дудаева. Мы стали искать пути, где можно было бы выйти ко дворцу.

Ночью попробовали пройти в обход по улице Комсомольской. Но тут же нарвались на обстрел и залегли посередине улицы на перекрёстке. А вокруг ни камушка, ни воронки… Хоть до стены дома всего-то метров пять, а подняться никто не может: по нам ведут плотный огонь. Тут боец, который рядом лежал, мне говорит: «Товарищ капитан, у есть меня дымовая граната!». Я: «Давай сюда». Он мне её перебросил. Зажгли гранату. Я бойцам: «Уходите, мы вас прикроем!». Граната горит две минуты, за это время все отошли под стены, а мы с Володей Левчуком их прикрываем. Граната гореть перестала, дым рассеялся. Лежим вдвоём на перекрёстке почти вровень с асфальтом, головы не поднять. Но делать нечего, стали отползать назад. А разворачиваться нельзя, ползём задом наперёд. Оказалось, что каска без двойного ремешка на подбородке — очень неудобная вещь: на глаза падает. Пришлось каски бросить. Пятимся дальше. И тут я заметил окно, откуда по нам стреляли! Встал и с колена дал туда длинную очередь… Стрельба тут же прекратилась. Получается, что опередил я «духа» на какую-то долю секунды и успел выстрелить первым.

У нас в этот раз никто не погиб, хотя раненые и оглушённые были (когда по нам из гранатомёта стреляли, осколками стены посекло).

Тут же нам ставят другую задачу: десантников выводят полностью, а мы занимаем весь рубеж обороны вдоль реки Сунжи. Для тех боевиков, которые обороняли дворец Дудаева, место это было очень важным: ведь через мост (он стоял целый) боевикам подвозили боеприпасы. Нам надо было подвоз боеприпасов полностью прекратить. Сам мост десантура сумела заминировать и поставить на нём растяжки.

Но вдобавок ко всему «духи» продолжали пытаться вылезти снизу, из подвалов. Ведь пол от взрывов провалился. Но мы уже чётко решили: по подвалам из наших никто не ходит, внизу может быть только противник. Назначили слухачей, поставили растяжки. Приказ такой: если они слышат шаги или шорохи, то мы бросаем вниз гранату и даём длинную пулемётную или автоматную очередь.

Вылезали боевики и из канализации. Во время очередного боя «дух», внезапно высунувший из канализационного люка, открывает по нам кинжальный пулемётный огонь! Воспользовавшись этим, «духи» бросились на штурм и по верху. В нас полетели гранаты. Положение стало просто критическим. Спасение было в одном — немедленно уничтожить пулемётчика. Я рванулся из-за стены, одновременно нажав спусковой крючок. Пулемётчик опоздал на долю мгновения, но мне этого хватило… Пулемёт замолчал. «Духи» снова откатились…

Никакой сплошной линии фронта вообще не было. Нас долбили с трёх сторон. Относительно свободной оставалась только одна улица, по которой ночью можно было подвозить боеприпасы и воду. Воду, если и привозили пару термосов, то делили её на всех. Каждому доставалось совсем понемногу. Поэтому мы брали жижу из канализации и пропускали через противогазные коробки. Что из коробки накапало — то и пьём. А еды вообще не было практически никакой, только на зубах цемент и кирпичная крошка скрипят…

14 января у нас появились первые погибшие. Я дал команду, чтобы в относительно спокойном месте уложили тела в одну линию. Тех, кто погибнет 15 января, должны были сверху положить во вторую линию и так далее. А тем, кто останется жив, я поставил задачу рассказать об этом. Всего за пять дней боёв (и каких боёв!) из ста двадцати человек в строю нас осталось шестьдесят четыре.

Положение тех, кто оборонял дворец Дудаева, становилось очень тяжёлым: ведь с перекрытием моста мы практически остановили подвоз боеприпасов. За пять суток к дворцу Дудаева удалось прорваться только одной бээмпэ, всё остальное мы сжигали ещё на том берегу. И 15 января боевики попытались нас полностью уничтожить: они атаковали нас в лоб прямо через Сунжу. Лезли и по мосту, и вброд через речку. Ближе к дворцу Сунжа поглубже, а напротив нас она практически превращалась в неглубокую канаву. Поэтому боевики пошли туда, где мелко и река узкая. Этот участок по ширине был всего метров сто.

Но разведчики доложили заранее, что возможен прорыв. Я связался с командиром миномётной батареи, и мы с ним заранее определились, как они будут нас поддерживать. И часов в семь вечера, когда уже почти стемнело, «духи» пошли на прорыв. Было их очень много. Лезли как саранча… Река в это месте шириной всего метров тридцать-сорок, да до стены нашего дома ещё метров пятьдесят.

Хотя и было уже темно, вокруг от выстрелов всё светилось. Некоторым боевиками удавалось вылезти на берег, поэтому били мы по ним в упор. Если честно, прицеливаться спокойно, когда такая толпа на тебя прёт, особо некогда. Нажимаешь на спуск — и за несколько секунд выпускаешь весь магазин с рассеиванием. Дал несколько очередей, перезарядил, опять несколько очередей. И так до тех пор, пока очередная атака не захлебнётся. Но проходит немного времени — и всё начинается сначала. Опять они толпой прут. Снова мы стреляем… Но до стен наших зданий из «духов» ни разу не добежал никто…

Тогда же к мосту пошёл «духовский» танк. Разведка и про него доложила заранее. Но когда он всё-таки появился, все тут же мгновенно кто-куда попрятались, залезли в самые дальние щели. Вот что значит танкобоязнь! Оказалось, что это вполне реальная вещь. Я: «Всем на место, на позиции!». А бойцы хорошо чувствуют, когда офицер уверенным тоном приказ отдаёт. Тут же все вернулись на позиции.

Видим танк Т-72. Расстояние до него метров триста. Остановился, башней ворочает… Противотанковых гранат у нас не было. Даю команду: «Огнемётчика ко мне!». Огнемётчику со «шмелём» (реактивный пехотный огнемёт «Шмель». — Ред.) говорю: «Бьёшь под башню и тут же падаешь вниз!». Он стреляет, падает. Я наблюдаю за выстрелом. Перелёт… Я: «Давай с другой позиции, бей точно под башню!». Он бьёт и попадает прямо под башню!.. Танк загорается! Танкисты вылезли, но жили недолго. На таком расстоянии шансов уйти у них не было… Танк этот мы подбили на очень удачном месте, он собой вдобавок ещё и мост загородил.

За несколько часов мы отбили около пяти лобовых атак. Потом две комиссии приезжали разбираться. Оказалось, что вместе с миномётчиками боевиков намолотили мы много: по данным комиссии, только на этом участке насчитали около трёхсот трупов. А нас вместе с десантниками было всего-то человек сто пятьдесят. Но тогда у нас была полная уверенность, что мы обязательно выстоим. Матросы за несколько дней боёв совершенно переменились: стали действовать расчётливо и мужественно. Бывалыми стали. И вцепились мы в этот рубеж намертво — ведь отступать некуда, надо стоять, несмотря ни на что. И ещё мы понимали, что если сейчас отсюда уйдём, то всё равно потом придут наши. И им снова придётся брать этот дом. Снова будут потери…

До нас десантников долбили со всех сторон. Боевики воевали очень грамотно: группы по пять-шесть человек выходили или из подвалов, или из канализации, или просачивались по земле. Подошли, отстреляли и тем же путём уходили. А им на смену приходили другие.

Мы многое сумели заблокировать: закрыли выходы из подвалов, прикрыли себе тыл и не давали атаковать себя со стороны дворца Дудаева. Когда мы только шли на позиции, нам сказали, что в Совмине только десантники. Но уже в ходе боёв мы установили связь с новосибирцами (они потом прикрывали нас с тыла) и небольшой группой бойцов из Владикавказа (они обороняли разомкнутую часть квартала). В результате мы создали боевикам такие условия, чтобы они могли пойти только туда, куда мы им предлагали. Они, наверное, и подумали: мы сами такие силы подтянули, а обороняет Совмин какая-то горстка. Поэтому и пошли на нас в лоб.

Но мы ещё и с танкистами, которые находились во внутреннем дворе Совмина, наладили взаимодействие. Тактика применялась простая: танк на полной скорости вылетает из укрытия, выпускает два снаряда туда, куда успел прицелиться, и откатывается обратно. В дом с боевиками попал — уже хорошо: перекрытия рушатся, верхние точки противник уже не может использовать. Потом я встретил человека, который командовал этими танками. Это генерал-майор Козлов (тогда он был зампотехом какого-то полка). Он мне говорит: «Это я тебя у Совмина выручил!». И это была чистая правда.

А в ночь с 15 на 16 января я чуть было не погиб. К этому моменту сознание уже притупилось от потерь, от всего ужаса вокруг. Наступило какое-то безразличие. Пришла усталость. В результате я с радистом не поменял свой командно-наблюдательный пункт (обычно я раз пять в сутки менял места, откуда выходил на связь). И когда я по рации отправлял очередную сводку, мы попали под миномётный обстрел! Обычно стреляли по нам из-за Сунжи из миномётов, установленных на «камазах». По звуку я понял, что прилетела стодвадцатимиллиметровая мина. Страшный грохот!.. На нас с радистом рухнули стена и перекрытие дома… Никогда не думал, что цемент может гореть. А тут он горел, даже тепло чувствовалось. Завалило меня обломками по пояс. Каким-то острым камнем мне повредило позвоночник (потом я с этим в госпитале долго лежал). Но бойцы меня откопали, и надо было продолжать воевать…

В ночь с 17 на 18 января подошли главные силы нашего батальона с комбатом, и стало полегче — комбат дал команду вывести из боя мой сводный отряд. Когда немного позже я посмотрел на себя в зеркало, то ужаснулся: на меня глядело серое лицо смертельно уставшего незнакомого человека…

Лично для меня итог пяти дней войны был такой: я потерял пятнадцать килограммов веса и поймал дизентерию. От ранений меня Бог миловал, а вот травму позвоночника и три контузии получил — разорвались барабанные перепонки. (Врачи в госпитале сказали, что пусть будет лучше лёгкое ранение, чем контузия, потому что после неё последствия непредсказуемые.) Всё это со мной так и осталось. (Кстати, получил я по страховке за войну полтора миллиона рублей в ценах 1995 года. Для сравнения: на знакомого прапорщика батарея отопления упала. Так вот, за это ему по страховке выплатили шесть миллионов…)

Правильные отношения между людьми на этой войне сложились очень быстро. Бойцы увидели, что командир способен ими управлять. Они ведь здесь как дети: ты для них и папа, и мама. Внимательно смотрят тебе в глаза и, если видят, что ты делаешь всё, чтобы никто по-тупому, глупо не погиб, то они за тобой идут и в огонь, и в воду, они полностью доверяют тебе свои жизни. А в этом случае сила боевого коллектива удваивается, утраивается… Мы слышали, что не случайно Дудаев приказал морскую пехоту и десантников в плен не брать, а сразу убивать на месте. Вроде бы при этом прибавил: «Героям — геройская смерть».

И ещё на этой войне я увидел, что одним из главных мотивов, почему мы бились насмерть, было желание отомстить за погибших товарищей. Ведь здесь люди быстро сближаются, в бою все стоят плечом к плечу.

Практические результаты боёв показали, что мы можем выстоять в немыслимых условиях и победить. Конечно, сработали традиции морской пехоты. На этой войне мы уже не делили: эти настоящие морпехи, а это матросы с кораблей. Все до единого стали морскими пехотинцами. И те, кто вернулся из Грозного, не захотели возвращаться на корабли и остались дослуживать в бригаде.

Я с большой теплотой вспоминаю тех матросов и офицеров, с которыми мне довелось вместе воевать. Они проявляли, без преувеличения, чудеса героизма и бились насмерть. Чего стоит только старший прапорщик Григорий Михайлович Замышляк, или «Дед», как мы его называли! Он принял на себя командование ротой, когда в ней погибли все до единого офицеры. У меня в роте погиб офицер всего один — старший лейтенант Николай Сартин. Втроём они должны были захватить подъезд. Николай с двумя матросами в подъезд вошёл, а там оказалось столько боевиков, что в глазах зарябило. Те после боя перезаряжались, но быстро сориентировались и открыли по нашим огонь. Одна единственная пуля пробила Николаю бронежилет, удостоверение личности офицера и попала в сердце. Трудно в это поверить и физически не объяснить с точки зрения медицины, но смертельно раненый Николай ещё около ста метров бежал, чтобы предупредить нас о засаде. Последние его слова были: «Командир, уводи людей, засада…». И упал…

А есть такие моменты, которые вообще невозможно забыть никогда. Боец получает пулевое ранение в голову. Ранение смертельное. Сам отчётливо понимает, что доживает последние минуты. И говорит мне: «Командир, подойди ко мне. Давай песню споём…». А ночью мы старались только шёпотом разговаривать, чтоб ничего не прилетело с той стороны на звук. Но я понимаю, что он сейчас умрёт, и это его последняя просьба. Сел я с ним рядом, и мы с ним шёпотом что-то спели. Может быть, «Прощайте, скалистые горы», может, другую какую-то песню, не помню уже…

Очень тяжело было, когда мы вернулись с войны и меня посадили со всеми родственниками погибших матросов батальона. Спрашивают: а как мой погиб, а мой как?.. А ведь про многих ты и не знаешь, как он погиб… Поэтому каждый год, когда приходит январь, я во сне продолжаю воевать по ночам…

Морские пехотинцы Северного флота справились с поставленной задачей. Они не уронили честь Российского и Андреевского флагов. Родина приказала, они приказ выполнили. Плохо, что прошло время, а должной заботы о участниках этой войны нет. Говорят, что Грозный уже отстроился — как Лас-Вегас, весь сияет огнями. Получается, что те, кто победил, не получили ничего. А те, кого победили, получили всё, чтобы жить лучше…

Снайпер

Краткая биографическая справка

Иерей Р. родился в 1964 г. в семье военного лётчика на Чукотке в посёлке Ламутское. После окончания школы поступил в ПТУ №50 г. Ленинграда.

В ноябре 1982 г. был призван на срочную службу. С ноября 1983 г. проходил службу в Афганистане в составе 15-й бригады армейского спецназа. После окончания срочной службы остался на сверхсрочную. После Афганистана прошёл горячие точки — осетино-ингушский конфликт и Абхазию. В составе 45-го полка спецназа ВДВ участвовал в штурме Грозного в январе 1995 г. и в Первой чеченской военной кампании.

Награждён орденом Красной Звезды, медалью «За Отвагу» и другими государственными и общественными наградами. В 1998 г. уволился в запас в звании майора. В 1999 г. рукоположен в сан иерея. Проходил служение в храмах Сергиева Посада и на Чукотке. По поручению Синодального отдела по взаимодействию с Вооружённым силами и правоохранительными органами совершил около двадцати командировок на Северный Кавказ. Женат, пятеро детей.

Рассказывает священник Р.:

— Родился я в 1964 году на Чукотке в семье военного лётчика. Отец — казак, мама — тунгуска. Детей в семье нас было семеро. На тот момент отец уже уволился в запас. В посёлке он был начальником аэродрома и, по совместительству, механиком всех механизмов, какие только были в посёлке.

В три года отец посадил меня на коня и подарил «мелкашку» (мелкокалиберную винтовку. — Ред.). Это же Чукотка, тайга кругом! Здесь только тогда тебя мужиком признают, если ты что-то руками можешь сделать: зверя на охоте добыть, рыбу поймать, еду приготовить…

У нас на Севере от армии косить было как-то не принято, стыдно. Армия была показателем того, что ты, как мужик, состоялся. Если не служил, даже жениться было сложней. Про таких у нас говорили: дефективный.

Сам я очень хотел попасть служить на флот! С этой целью сразу после школы срочно поехал в Ленинград, чтобы меня оттуда на флот призвали. Поступил в ПТУ №50. Жил с надеждой, что вот-вот придёт из военкомата повестка, и я попаду на флот. Приходит повестка. Я, радостный, уверен, что иду на флот! Мне предварительно именно так в военкомате и сказали. Но неожиданно меня отправляют в десантную учебку! Пришёл «покупатель» из ВДВ, стал отбирать для себя людей. Посмотрел внимательно. Городским сразу: «Шаг назад!». Потом остальным: «Чукотка, Камчатка, Якутия — шаг вперёд!». Таких нас оказалось семеро. Меня спрашивает: «Ты оружие в руках держал?». Отвечаю: «Да, держал». — «Стрелять-то умеешь?». Я: «Семья наша не голодала». — «Хорошо». Получается, что этот разговор и определил всю мою дальнейшую армейскую судьбу.

Тогда я мало что знал о десантных войсках. В то время в кинотеатрах шёл культовый фильм «В зоне особого внимания». Я, конечно, его посмотрел. У меня с детства «неба» было много, у отца почти все друзья — лётчики. Подумал тогда: можно и в десант. В ВДВ тоже тельняшки носят, как и на флоте. (То, что десант — это действительно моё, я понял уже позже.)

У нашей учебки с самого начала было направление на Афганистан. Мы знали это заранее. Призывался я в ноябре 1982 года, а в Афганистане оказался уже в феврале 1983-го. Попал служить в 15-ю бригаду армейского спецназа. (В Союзе бригада базировалась в Чирчике.)

По воинской специальности я был снайпером. Но снайпером я стал не только потому, что метко стрелял. Здесь очень важно умение быть незаметным и иметь терпение. Ведь иногда сутками приходилось лежать, затаившись так, чтобы даже листик вокруг тебя не шелохнулся!

На войне я ходил на задания, как грибник в лес. Увидел цель — и как гриб, срезал. Главной целью для меня были командиры и снайперы противника. Но если обнаруживал у «духов» рацию, то работал и по самой рации, и по радисту. Если попадался пулемёт — выводил из строя и сам пулемёт, и того, кто был за ним. Если только это не был ребёнок. На детей рука не поднималась… Хотя мне приходилось сталкиваться с тем, что «духи» даже детей за пулемёт ставили! В Афганистане снайперов-женщин не было. А вот в Чечне на стороне «духов» таких женщин-снайперов воевало довольно много. Однажды мы разом шестерых накрыли, когда они спали в крытом кузове грузовика. По документам все оказались родом из Прибалтики.

Но в 15-й бригаде я больше числился. Меня постоянно посылали туда, где был нужен снайпер. Командировали в разные места. Сначала забрали в одно из подразделений, которое работало в районе Урузгана. Потом меня долго перетаскивали то туда, то сюда. Точно не могу сказать, почему так было. Может быть, в тот момент в Афганистане была нехватка в снайперах.

Афганистан у меня получился очень затяжной. Я там и срочную отслужил, и на сверхсрочной остался. Меня иногда спрашивали: «Ты почему в Афгане так долго был? Тебе что, там понравилось?». — «Да нет, просто так вышло». Когда после срочной службы я приехал домой, то даже маме не сказал, что я в Афганистане делал. У меня были медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. (Сам я больше ценил медаль «За отвагу». Красную Звезду в армейской среде в шутку называли: «большой октябрятский значок». )

Мама спрашивала: «Ну, что вы там делали?». Я: «Деревья сажали в труднодоступных местах. А как солдат поощрить? Нет же особых подарков. Вот мне и дали медаль с орденом». Короче, изворачивался, как мог, чтобы хоть как-то объяснить маме свои награды.

Когда я после срочной оказался дома, то понял, что на гражданке я не приживусь. Не смогу… Война ведь человека быстро чеканит: если да — то да, а если нет — то нет. Война полуправду не принимает. Особенно это остро ощущаешь, когда из зоны боевых действий попадаешь, как с корабля на бал, в мирную жизнь. Здесь тебе без зазрения совести прямо в лицо врут, и ты ясно понимаешь: то, что важно для тебя, для других — просто какая-то чепуховина.

Решение пришло сразу. Маме я сказал: «Мне надо возвращаться в армию». Она сначала воспротивилась. Потом спрашивает: «Почему?». Говорю: «Я здесь жить не смогу. Меня или посадят, или я сам с собой что-нибудь сделаю». Мама целую ночь думала. Я ещё спал, а она утром подошла тихо, села рядом. Догадалась, наверное, что что-то в Афганистане было не так, как я ей рассказывал. К тому же, видать, она заметила, что ноги у меня побиты осколками. Я проснулся от её прикосновения — она гладила мою ногу, где та особенно сильно была повреждена. Сказала: «Если так надо, значит, езжай. Я не переживу, если тебя посадят…». Я понял, что для неё это было по-настоящему мучительное решение, и очень благодарен ей, что она меня тогда не остановила. Так я вернулся в свою часть на сверхсрочную.

После окончания войны в Афганистане, уже после вывода войск, пришлось полежать немного в госпитале. Второй раз за время службы… К тому времени я уже был сержантом. После реорганизации я перевёлся служить на Северный Кавказ. Мой командир — туда же. Он меня сразу на офицерские курсы отправил. После курсов сначала случился осетино-ингушский конфликт, потом — Абхазия. И почти сразу после Абхазии — Первая чеченская…

Конечно, Афганистан прошёлся по душам людей. Почти сразу после окончания войны распался Союз. Многие мои друзья оказались за границей. Помню, как уже позже, в Чечне, с одним «афганцем» встретился. Мы пленного боевика взяли, а он оказался наш, «афганец»! Допрос очень тяжело шёл. Парень принял ислам, и для него мы стали словно прокажённые. Но в какой-то момент у него понимание всё-таки включилось — в Афгане мы же были все вместе! Начал говорить: «Я в Афгане водилой был, там-то и там-то». Я: «Так это же наша колонна была!». И всё, после этого сразу пошёл у нас с ним разговор.

Афганистан для нашего поколения был переломным моментом. И с верой в Бога в первый раз я столкнулся именно в Афганистане, в последние два года войны. В то время в армию стали приходить уже открыто верующие люди. Мы сами стали что-то о вере узнавать. Пришёл к нам Толик из Белоруссии. Он знал молитву «Отче наш». Для меня тогда это было вообще что-то совершенно непонятное. Но интересное! Однажды в бою я три строчки из этой молитвы прочитал, которые смог вспомнить. Мне так легко и спокойно стало! Потом командир подошёл, спросил: «Ты чего дурака валял?». — «А вы что имеете в виду?». — «Поднялся, как на параде». — «Мне так было удобно стрелять». — «Так тебя ж завалить могли!». Я сам в тот момент совершенно не подумал об этом, как будто выключился. Спокойно встал и с колена стал стрелять. Мне почему-то так действительно удобно было. Когда прокрутил в голове этот момент, вспомнил про «Отче наш». Подумал: «Интересно… Надо всю эту молитву выучить».

В те времена с духовной литературой было трудно. Но я молитву нашёл и выучил. В духовном плане для меня огромную роль сыграла Абхазия. Именно там мы перед боем стали читать «Отче наш». Я слышал, как кто-то говорил, что там православные с мусульманами воевали. Нет, не было там никакого религиозного конфликта. Там ведь православные против православных воевали — грузины против абхазов. (Правда, что с одной стороны — половина неверующих, что — с другой.) Так что это был чисто территориальный конфликт.

В 1993 году я был в отпуске дома, на Чукотке. Уже собрался возвращаться в свою часть. В Анадыре зашёл в храм (он тогда ещё только-только строился). Матушка в храме мне говорит: «Мой сын учится в семинарии, в Сергиевом Посаде. Передашь ему посылочку?». Тогда я вообще не знал, что есть такой Сергиев Посад. Стал узнавать. Мне говорят: «Да ты что! Там же Троице-Сергиева лавра!». Ни о какой Лавре я тоже ничего не слышал. Подумал: «Ну, ладно. Заеду». Отпуск мне позволял.

Приехал в Сергиев Посад, нашёл там Лавру и семинарию, посылочку парню передал. И остался на три дня. Меня устроили в гостиницу для паломников. Потом поехал в часть.

Снова я приехал в Сергиев Посад в марте 1994 года и стал искать известного старца Кирилла. К тому моменту я уже знал, что есть в Лавре старец, который всю Великую Отечественную войну прошёл в пехоте, участвовал в обороне Сталинграда. Захожу в Лавру — тишина такая вокруг! Вижу — монах по дорожке идёт, лицо рукой закрывает. Холодновато было, морозец. Говорю ему: «Батюшка, такой вопрос меня интересует. Где здесь можно найти старца Кирилла?». — «Какого старца?». — «Ну, старец здесь есть, Кирилл!». — «Какой же он старец? Он обычный старик». Я от него не отстаю: «Батюшка, а как ваше святое имя?». Он: «Грешный монах старик Кирилл». Этот монах и оказался как раз архимандритом Кириллом (Павловым), которого я искал.

Когда я уже собрался в часть возвращаться (тогда я служил в спецназе ВДВ) отец Кирилл меня спрашивает: «Командировка у тебя?». — «Да, в Югославию». (Я действительно должен был со своей группой ехать в Югославию.) Он: «Да нет, какая там Югославия! Ты дома пригодишься». Я про себя думаю: «Батюшка — гражданское лицо, живёт в монастыре. Ну что он может знать? У меня уже предписание есть!». Помню, вроде бы при этом я даже как-то снисходительно улыбнулся. Но, что было просто невероятно, ни в какую Югославию я действительно не попал! Вместо неё в конце 1994 года оказался в Грозном. В Первом штурме Грозного мне пришлось принимать участие с самого начала. На тот момент самыми боеспособными оказались десантные части, поэтому все дыры затыкали именно десантниками.

В самом начале штурма Грозного произошло событие, которое впечаталось мне в память на всю жизнь. Мы на броне медленно продвигаемся по улице. Я сижу на первом бэтээре и просматриваю дорогу в прицел снайперской винтовки. Вдруг вижу, как из подвалов и подъездов на улицу выбегают женщины, соединяются в одну толпу и бегут к нашей колонне. Они все бегут нам навстречу и кричат: «На-ши! На-ши!!!». В толпе — и дети, и пожилые женщины. (Это были русские люди, которые не успели уехать.) А позади всех, с трудом переставляя ноги в валенках с калошами, ковыляет совсем древняя старушка с палкой. Она кое-как доковыляла до меня и уткнулась лицом мне в бушлат. Долго так стояла и плакала, плакала… Столько лет с тех пор прошло, а эта бабушка до сих пор у меня перед глазами стоит словно живая. Как вспомню, аж сердце от боли сжимается… Мы отдали женщинам все продукты, что были у нас с собой, и двинулись дальше…

Обстановка тогда менялась буквально на глазах. Бывали, конечно, и грамотные операции. Но чаще они планировались и переделывались прямо на ходу. Однажды мы с группой практически случайно пришли на помощь двум взводам пехотинцев, которые к тому моменту уже почти сутки были блокированы в здании старого университета. Наша группа уходила от преследования, мы укрылись в полуразрушенном здании университета. На одном из этажей обнаружили бойцов-срочников. С ними был один офицер, капитан. Я так понял, что пехотинцы эти были наступающей группой. Зашли в университет, закрепились. Но в течение суток обстановка поменялась, и они оказались на «духовской» территории, как в капкане.

Связи нормальной у нас не было. В городских условиях не всякая рация срабатывает (железобетонные конструкции гасят радиоволны). Мы очень надеялись, что соседи услышат звуки боя и придут на выручку. Ведь патроны и у нас, и у пехотинцев были на исходе…

Бойцы-пехотинцы, увидев нас, конечно, оживились! Психологически им стало легче — ведь к ним пришли, как часто тогда говорили, «старшие братья». Во-первых, мы почти что все были взрослыми мужиками. А во-вторых, прозвучало сакральное слово: спецназ! Наверное, бойцы про себя подумали: это пришли настоящие спецы! Сейчас как начнут работать! Всех «духов» враз поубивают! Но мы-то самом деле оказались точно в такой же ситуации, как и они! Поэтому внутри мы чувствовали себя, конечно, совсем не так бодро, как казалось снаружи. Но всем своим видом показывали, что всё под контролем. В результате бойцы чуть приободрились. Это было уже хорошо.

Вместе с их командиром мы стали обдумывать план действий. Определились, где находятся наши, где — противник. «Духи» стали со стрелкового оружия обстреливать не только нас на первом этаже, но и вообще всё здание. Такой неприцельный обстрел был не особенно опасен. Но в какой-то момент появилась опасность уже и реальная. По характеру попаданий я определил, что по нам работают снайперы… Причём, как минимум, — двое. Подумал: «Ну вот, начинается моя работа…».

Мы как спецов себя до этого никак не показывали. «Духи», наверное, думали, что в этом здании находится только обычное пехотное подразделение. А пехоты они не боялись. Они понимали, что подразделение, скорее всего, деморализовано. Практически так оно и было. Воинский дух у бойцов ещё был, а вот воля к жизни угасала… Какая-то апатия на них напала. Так на войне бывает. Приходит апатия, и человек думает: «Убьют — да и пусть…».

Я долго вычислял, откуда лупят снайперы. Сам не знаю как разглядел дырку в основании памятника в виде стелы, который стоял на площади. Думаю: «Ну никак не может быть у памятника пустотелое основание! Так не бывает!». Но снова смотрю и опять вижу — есть дырка, точно есть! Получается, что под памятником существует небольшое пространство. Может быть, коммуникации там какие-то проходили.

Если стоять к памятнику лицом, то на левом углу, метрах в тридцати от самой стелы, просматривалось треугольное сооружение, крыша которого уходила прямо в землю. Скорее всего, этот и было входом в помещение под стелой. (У нас в городе я тоже видел такие будочки. Обычно именно так и выглядит технический вход в подземную часть.)

Ещё до того, как я вычислил снайпера под памятником, из этой будки вышли трое. Они встали с противоположной от нас стороны памятника. Видно нам было только три головы — они торчали сверху.

Позвал пулемётчика из своей группы. Говорю: «Дима, давай разом! Ты левого снимаешь, я — правого». Дима с сомнением говорит: «Не знаю, попаду ли я… Мелкая цель». Действительно, сверху было видно только по полголовы. Говорю: «Тогда давай так: я начну, они побегут ко входу. Ты тогда бей прямо в проход!». У нас всё получилось. Так мы этих троих и отработали…

После этого «духи», наверное, в свою очередь, вычислили нас. Снайпер внутри стелы сразу активизировался. Понял, что здесь, кроме пехотинцев, есть кто-то ещё. У пехоты ведь своего пулемёта не было, целые сутки до этого стреляли только автоматы. А тут вдруг заработал пулемёт! Пулемёт отличается по звуку выстрела, даже если стреляет одиночными. Снайперскую винтовку тоже слышно, у эсвэдэ (СВД. Снайперская винтовка Дегтярёва калибра 7,62 мм. — Ред.) совсем другой звук.

Вдруг мне на голову прилетает кирпич! Точнее, полкирпича. Я второй раз в жизни надел каску! Первый раз надевал, когда в армию только призвали. А здесь вижу — каска лежит. Ну, я её и надел… Наверное, это Ангел-хранитель мне помог. Было так: только я каску надел, как мне по башке что-то прилетело!.. Кругом красная пыль. Ничего не понимаю… Присмотрелся — рядом валяется полкирпича. Глянул наверх — от внутреннего угла помещения откололась как раз эта половина кирпича. Взял кусок в руки. Видно, что в кирпич попала пуля и отколола половину. Стрелял снайпер выше меня метра на полтора. Может быть, ему что-то наверху померещилось, может там тень какая-то мелькнула…

Этот кирпич мне помог понять, что есть ещё один снайпер, который сидит в двенадцатиэтажном здании. Долго — минут пять — я его вычислял. Вычислял, вычислял, вычислял… Самому ведь тоже нельзя палиться. Поэтому я сидел тихо и в щёлочку смотрел, высотку разглядывал. В бинокль театральный. Наконец, получилось! Понял, что снайпер засел на девятом этаже. Он воспользовался тем, что на арматуре висела штукатурка. С её помощью он и замаскировался — сзади стоял и оттуда лупил. Тут, можно сказать, наступил мой звёздный час. Второго снайпера под памятником я потом тоже отработал…

А дальше произошло то, что мы точно не планировали! Был с нами такой Рома. Боец, конечно, очень специфический — конченый алкоголик. Непонятно, как он в армию попал, как его вообще взяли… Так вот, нюх на алкоголь у него был просто потрясающий! Этот Рома в здание, в котором пехота находились уже целые сутки и всё вокруг, само собой, облазила, всё же умудрился найти спиртное! В подвале, где стояли трёхлитровые банки с консервированными компотами, огурцами, помидорами, Рома умудрился найти одну (единственную!) трёхлитровую банку с вином. Не знаю уж, какой собачий нюх для этого надо было иметь! Наблюдаем: Рома вылезает из подвала уже поддатый, несёт нам банки с соленьями. Перекусили малёхо. Рому к тому моменту уже прилично развезло. Командир ему даже по башке за это дал. За то, что пьяный. Но что с него, с пьяного, возьмёшь?

На самом деле Рома оказался парнем героическим. Ему многое прощали за то, что душа у него была хорошая. Однажды (это было позже, уже не в Грозном) мы попали в окружение. Боеприпасы у нас заканчивались. Пока старшие офицеры определяли план действий, Рома — по личной инициативе — разглядел, где мы находились. И один, физически полный доходяга, взял два ящика (один с патронами, другой с гранатами) и пошёл в нашем направлении. И дошёл-таки до нас…

А тогда Рома, это пьяное чучело, такое отчебучил! Почему-то ни с того ни с сего он стал крутиться возле окон, которые на сторону «духов» выходили. Ему говорят: «Смотри, отойди от окон! Будет тебе «аллах акбар». Рома в ответ: «А чего мне этот «аллах акбар?!.» Есть же «Христос Воскресе!». И вдруг с криком «Христос Воскресе!» вываливается в окно. Мы высунулись — хотели его назад затащить. Видим — а «духи» у нас прямо под окнами! Рома на них сверху и упал. Оказалось, что «духи» скрытно подошли к дому и уже продвигались вдоль стены. Прохлопали мы их, не выставив боевого охранения.

Рома с криком: «Христос Воскресе!» на «духов» падает. Те на мгновение опешили. Эта минутка и спасла нас. Тут уже вся наша толпа с криками: «Христос Воскресе! Ура!» в окна повалила. Это была моя вторая в жизни рукопашная. Тот журналист, кто об этом случае одним из первых рассказал, написал: «Хруст ломающихся костей, хрипы удушенных…». Да что на самом деле в такой момент запомнишь? Ничего! Всё мелькает перед глазами, картинка быстро-быстро меняется…

Наши находились в двух-трёх кварталах от нас. Как мы сквозь «духов» к ним прорвались — не знаю… Нам потом рассказали, что на штурм университета пошли арабские наёмники. Но мы прошли через атакующих все до единого! Ни один не отстал и даже никто не был ранен. Это настоящее чудо. Так сказать, небывалое бывает…

Когда ещё я вычислял снайпера в памятнике, то в какой-то момент мельком глянул на мальчишек-пехотинцев. Мне стало их так жалко!.. Сидят серые, замученные, понурые. Ну, ладно, мы-то взрослые мужики. А эти же салаги совсем! Вот тогда я, наверное, первый раз в жизни Богу серьёзно помолился. Как мог, конечно. Сказал про себя: «Господи, останутся они живые, вернутся домой — я Тебе храм построю!». Именно этот момент, как потом оказалось, полностью изменил всю мою жизнь…

В январе 1995 года в Грозном работали и подразделения ГРУ, и эфэсбэшники. С ними нам как-то удавалось взаимодействовать. А вот с подразделениями МВД взаимодействовать не получалось вообще никак! Помню, как одна наша группа вышла в рейд. Там нарвались на кого-то, кого не смогли сразу идентифицировать, и бились с ними целую ночь. Выходит наша группа с нами на связь и говорит: «Слишком хорошо работают, остервенело. Не «духовский» это почерк». Мы сделали запрос в ФСБ и МВД, есть ли в том месте их подразделения. Из ФСБ отвечают: «Нет. А что случилось?». Так и так, объяснили им ситуацию. Они: «Не, не, не… Наших там точно нету». А из МВД в ответ: «С какой целью спрашиваете?». — «Вы скажите: есть там ваше подразделение или нет?». А эфир-то открытый! Читать его могут все. — «Мы вам не можем сказать, есть ли там кто-то из наших или нет». — «Наша группа там сейчас работает. Поэтому, мужики, если ваших там нет, то наши тех, с кем они сейчас воюют, замочат. И если это ваши, то виноваты будете в этом только вы!». — «Эй, вы что? В каком районе? Вы что там делаете? Там наша группа!». — «Мы вас уже полночи спрашиваем: есть там ваши или нет? А вы сопли жуёте!». — «У нас конспирация…». В результате — два «двухсотых» с той стороны. И у нас «трёхсотые» были. Вот такое было взаимодействие с МВД. Подумали, наверное: ещё какие-то армейские их будут о чём-то спрашивать!.. Там ведь эмвэдэшный крутой спецназ работает! Ну вот и поработали…

Уже в начале февраля 1995 года, накануне операции на площади «Минутка» в центре Грозного, мы вышли на улицу Ленина. На внутренней части поворота улицы находятся женская консультация и подземный гараж. На другой стороне стоят большие высотные здания. Мы внутреннюю часть улицы захватили и закрепились. Точно не знали, но предполагали, что завтра здесь будет завершающая операция.

Наша задача была обеспечить выход наших войск на площадь с этой стороны. Перед нами — подземный гараж. Оттуда нашу часть улицы постоянно обстреливали. «Духи» тем самым вынуждали нас уйти с позиции. Самим нам стрелять по подземному гаражу было бесполезно. Его ничего не возьмёт, даже гранатомёты. Гранаты попадают по касательной и уходят в сторону или вверх. А руками гранату не добросишь, до гаража ведь метров сто. К тому же «духов» в гараже прикрывали несколько человек со здания рядом.

Нашей группе ставят задачу: загасить гараж! Как раз тогда нашего командира резко забрали оперативники. Им надо было провести разведку и проверить мост. Поэтому командир мне говорит: «Веди группу ты!». В группе нас было пятеро. Решили: даём такую своеобразную стометровку через шоссе и проскакиваем открытое пространство. Дальше залетаем в гараж, всё внутри забрасываем гранатами и заливаем огнём автоматов.

После Абхазии у нас появилась традиция: перед каждым своим выходом на задание мы читали молитву «Отче наш». И сейчас, готовясь к броску, начинаем читать молитву. Читаем, читаем… Полковник Николай Баталов, комбриг 74-й юргинской мотострелковой бригады, к который мы были прикомандированы, вышел нас проводить. Стоит рядом. Стоит, смотрит… Мы читаем «…и избави нас от лукавого». После этого обычно на счёт «раз, два, три!» мы идём. Раз, два… Мы сейчас вот-вот рванём, и нас уже ничего не остановит! Вдруг комбриг говорит: «Ребята, я с вами!». — «Куда — с нами?!.».

У меня было небольшое право комбригу возражать, потому что он не был моим непосредственным командиром. Он командовал мотострелковой бригадой из города Юрга, а я был из другой бригады. У мотострелков в самом начале штурма своя разведрота почти вся полегла, вот нас к ним и прикомандировали. Говорю: «Товарищ полковник, извините. Тут такая ситуация… Вы не можете с нами пойти, потому что я вас не возьму». — «А я тебе приказываю!». — «Вы не можете мне приказывать. Вы не мой командир». — «Чего?!. Я твой временный командир!». Говорю: «Нет! Если с вами что-то случится, я пойду под военный трибунал. А мне этого не надо». Полковник уже снизил тон, заговорил по другому: — «Ну, ребята! Ну, пожалуйста! Я с вами! Ну, пожалуйста!». Я посмотрел на него — в руках автомат, на голове «сфера». Говорю: «Ладно. Только позади нас. Если с вами что-то случится — запнётесь или ещё что-нибудь, — мы оглядываться и ждать вас не будем». Человек он был хоть и немолодой, но вроде крепкий. Настоящий сибиряк. Говорит: «Всё будет нормально! За меня не беспокойтесь!».

Опять считаем: раз, два, три… И рванули! Проскочили мы эту своеобразную стометровку с полным вооружением так быстро, как спортсмены никогда не бегают. Так могут бегать только солдаты в боевой ситуации. Пробежали на одном дыхании, молча. Сначала в гараж гранаты забрасываем, потом сами влетаем. За считанные секунды проскочили весь гараж и всё внутри забросали гранатами. Остальное залили автоматами. Чисто…

Полковник нам говорит: «Мужики, я первый раз за свою армейскую практику вижу, как спецназ работает. Я не зря с вами побежал. Это же так классно!». Те «духи», которые были в доме напротив, не ожидали, что мы в гараже окажемся. Мы сразу шибанули по окнам и заставили их уйти. Они же не знали, какими силами мы выдвинулись. Решили, наверное, что если мы гараж зачистили, то потом пойдём зачищать их. Скорее всего, в высотке их было немного. Поэтому они и решили высотку оставить. Оттуда нас потом уже не беспокоили.

Вечером мы расположились в пустых квартирах. Электричества в Грозном тогда уже, по понятным причинам, не было. Мы повыбивали паркет и сначала прямо на полу разожгли костёр. Потом плиту газовую расстреляли немножко и сняли с неё верхнюю часть. Так у нас появилась печка. Где-то нашли консервы, где-то — ещё какие-то продукты. Нашли даже популярный тогда «наполеон»… Это был не коньяк, а пропитка для тортов. Вязкая, по вкусу похожая на сливки. Градусов под сорок точно.

Повар у нас был очень хороший — Коля Гамаюнов, контрактник. Он из всего этого настоящий пир нам устроил! Даже спагетти сварил. Сидим себе культурно, ужинаем. Горячка боя прошла. Все очухались. Опыт у нас к тому времени был уже большой. Долго мандраж не бьёт, боевая дрожь быстро проходит. Сидим, анализируем, что сделали неправильно, а что — правильно. Командир наш как раз от оперативников приехал: «Ну что, как вы? Гараж взяли? Всё нормально? Ну и хорошо». Тут как раз заходит комбриг. «Мужики, а вы снова куда-то собираетесь? Я с вами пойду!». — «Не-е-е, вы с нами больше не пойдёте… Хоть убейте!». И тут он нам говорит: «Послушайте, просто мистика какая-то! Когда вы стали читать молитву „Отче наш“, я увидел, как на вас медленно опускается какой-то прозрачный колпак. Вы читаете молитву, а этот колпак медленно-медленно на вас опускается. И я понимаю, что в этом колпаке будет безопасно! Он всё закрывает, ничего в тебя не попадёт. У меня такая уверенность появилась! Я тоже захотел под этот колпак встать!». — «Да ладно… Точно, что ли, колпак?». Человек вроде не пил ещё пока. Но по его виду мы поняли, что он говорит правду.

Был у пехотинцев из Юрги один очень хороший офицер. Капитан, разведчик. Мы с ним сдружились. Звали Валентин, а погоняло у него было «Туча». Здоровый такой! Как-то мы с ним заспорили. Валентин говорит: «Вы что, десантники, думаете, что вы самые крутые?». К тому моменту мы уже поели, «наполеона» выпили. У нас тогда и первое было, и второе. Первый раз в моей жизни я ел из хрустальной посуды! Первое — в хрустальной тарелке, второе — в другой хрустальной тарелке. Съешь первое и — хрясь тарелку об стенку или о пол! По опыту мы знали, что вслед за нами придут наши менты и будут всё более или менее ценное собирать. Поэтому и били хрусталь, чтобы им не досталось.

Помню, что на второе у нас были спагетти с тушёнкой. Мы хорошо поели, всё это хорошо запили. Вот тут и зашёл у нас разговор, кто круче. Валентин говорит: «У нас разведка тоже хорошая!». Отвечаю: «Не спорю, совсем не спорю…». Валентин вдруг говорит: «А по этой улице пройти квартал — слабо?». А я же интернатский! У нас была одна школа на пять посёлков, на зиму всех детей свозили в один интернат. «Слабо» там не прокатывало. Если мне не нравилось, я говорил: «Слабо». И потом даже не напрягался по этому поводу. — «А, слабак, слабак!». — «Ну, «слабо» мне. Не пойду и всё!».

И вот тут в первый раз в жизни я сказал: «Это мне, что ли, „слабо“?». Здесь ведь честь десанта была затронута! Валентин: «Давай, иди! Пройди квартал». Я: «Как это я — иди? Нет, братан, так не пойдёт! Я пройду сто метров и вернусь обратно. А ты потом мне предъяву сделаешь, что я не ходил. Давай вместе пойдём!». Отвечает: «Хорошо, идём». Я: «Без автоматов. Только со штык-ножами». — «Ладно!».

Так мы с ним и пошли… Мимо часовых наших прошли, пароль сказали. Идём, идём… Тишина вокруг, темнотища — улицы не светятся, небо тучами заволокло. В какой-то момент я почувствовал, что хмель уже вышел, мозги напряглись. Идём осторожно, уже больше из принципа. Прошли мы квартал? Или не прошли?.. Прошли-не прошли, прошли-не прошли?.. Идём, идём… Говорю: «Если нас часовой сейчас остановит, вернёмся назад».

Идём, идём, идём, идём… Уткнулись в фонарь. Его снарядом перебило, плафоном он наклонился до самой земли. Мы на минуту у фонаря задержались. И уже спокойно друг другу говорим: «Ладно, хватит дурака валять! Пошли назад». Взяли прямое направление. Идём, идём… Слева, справа какие-то дома сереют. Слышим окрик: «Стой, кто идёт? Пароль!». Говорим пароль. Часовой спрашивает: «А чего вы там делали?». Чтобы не было лишних разговоров, мы сказали, что в разведку ходили. Возвратились к себе, сели. Доедаем в тишине, допиваем… Валентин говорит: «Давай больше не будем так делать… А то прямо как мальчишки какие-то». Ему было тридцать лет с копейками. И мне тридцать.

Утром началась «минуткинская» операция. После неё выходим на «Минутку», «духи» с площади уже ушли. Мы на своей броне приехали. Механик-водитель по внутренней связи мне говорит: «Тебя вызывает «Туча». Говорю: «Да, давай». «Туча» спрашивает: «Ты где?». Отвечаю: «Там-то, там-то, нахожусь у такого-то здания». — «Давай сюда!».

Это было недалеко, метров пятьдесят. Подбежал к Валентину, он отводит меня в сторону. И тут я увидел тот самый срубленный фонарь! Говорю: «Мы что, всю „Минутку“ прошли? Сколько же это кварталов? А потом вернулись по прямой, насквозь… Никому не говори! Это же какое взыскание нам будет!».

В феврале 1995-го Грозный уже практически полностью зачистили. Окончательно зачищало его МВД. Они везде посты свои расставили. А армейские подразделения из города вышли, чтобы преследовать отступающие группы боевиков. Пошли одна за другой аргунская операция, гудермесская операция…

В конце марта, когда мы были уже у станицы Ильинской, нам дали отдых. На неделю. У юргинской бригады начала восстанавливаться своя разведрота, пришли контрактники. Неплохие, кстати, ребята, сибиряки. Поэтому нашу группу можно было уже отпускать.

Нам говорят: «Езжайте в Толстой-Юрт, в баню. Переоденьтесь, почувствуйте себя людьми». Должны были «шишигу» (грузовой военный автомобиль ГАЗ-66. — Ред.) подогнать, чтобы увезти нас в Толстой-Юрт. Мы в ожидании этого чуда немножко расслабились. Тепло, хорошо, травка зелёненькая уже пробивается. Днём на солнышке мы ходили уже без бушлатов, хотя по ночам было ещё холодновато. Иногда даже ледяной дождь шёл. Вроде бы это и дождь, а ты после него весь ледяной коркой покрываешься.

Я на земле лежу, ребята рядом в волейбол играют. На руку опёрся, на ребят смотрю. Парни в волейбол играют, играют, играют… В какой-то момент я вижу, что что-то происходит неправильно. У площадки был небольшой уклон. Поэтому мяч, когда падал на землю, катился вниз по склону. А тут вижу — мячик катится по склону вверх. Про себя подумал: «Что-то здесь не так…». Но почему-то особого удивления не было. Это потом я понял, что просто заснул. Но заснул сном не обычным, события дальше стали происходить особенные. Необъяснимые, можно сказать…

Вижу — ко мне идёт мой товарищ. Но ведь я точно знаю, что он погиб 23 февраля! Подорвался на омоновской мине. Омоновцы сдали блок, но не смогли указать сетку минных полей. По дороге ехала машина. Вроде это был «уазик». Товарищ мой на бээмпэ стал «уазик» объезжать и левой гусеницей наехал на мину, которая была установлена на обочине. (У бээмпэ есть такая особенность: срез гусеницы совпадает с местом механика-водителя. И когда гусеница наезжает на мину, взрыв идёт прямо через водителя. Вот так мой друг и погиб…)

А тут вижу — погибший друг ко мне идёт. Вышел он из здания, похожего на водонапорную башню. Идёт в мою сторону, улыбается. Я смотрю на него и думаю: «Ничего себе! Как это может быть? Он же погиб…». Одна часть мозга мне говорит: он же убитый! А другая — всё нормально. Друг подходит ко мне: «Привет, привет!». Отвечаю: «Ты как здесь?». Он: «Это не главный вопрос. Главное я сейчас тебе скажу! Только ты не перебивай». Отвечаю: «Хорошо». — «Через три дня вы поедете в горы». Я: «Да ладно!». Он: «Ты там погибнешь. Поэтому ты не должен в горы ехать». Я: «И как ты себе это представляешь, что я не поеду? Я, командир, и вдруг не поеду!». Он говорит: «Откажись ехать». — «Не смогу отказаться. Ты же меня знаешь, я не откажусь». — «Поэтому я тебе и говорю — откажись». — «Ну нет!». — «Тогда молись». Я: «Это как?». Он: «Ты какие молитвы знаешь?». — «Господи, помилуй», «Отче наш». — «Вот их и читай. Читай и не останавливайся, читай и не останавливайся…». Говорю: «Хорошо!». Он: «А хочешь, я тебе что-то покажу?». И показывает рукой в сторону. Я вижу, что горы на глазах приближаются, увеличиваются в размере. А потом я как будто на землю сверху вниз смотрю. Горы были не такие уж и высокие, окончание хребта. Вижу между гор дорогу извилистую. Друг говорит: «Смотри!». Я вижу: земля вдруг становится прозрачной! Мины по левой и по правой колее стоят. Но стоят они не параллельно друг другу, а как бы уступом — левая, потом чуть дальше правая. А между ними — фугас! Я: «Ого!». Друг: «Когда вы будете здесь ехать, первая машина проскочит. А ты будешь на подрыве». Говорю: «Нет! Я на второй машине не езжу. Я же командир!». Он: «Будешь ехать на второй». Дальше вижу, что как будто мы собираемся ехать, садимся на броню. Я сажусь на вторую машину. Сам себя спрашиваю: «А почему я на вторую-то сажусь»? Ребята другу в этот момент кричат: «Серёга, давай с нами!». А друг на меня посмотрел и говорит: «Молись…». И уходит, уходит уходит…

Я как будто очнулся. На площадке ребята продолжают в волейбол играть. Мячик у них уже как положено по земле катится, вниз по склону. Думаю: спал я, что ли? Или не спал… Может, у меня что-то с головой случилось? То ли головой двинулся, то ли на солнышке перегрелся?.. Друг мне в моём состоянии полу-яви полу-сна тогда сказал: «Будет это через три дня». Я тогда удивился: «Ну как это через три дня? Сейчас машина придёт, и мы на неделю уедем в Толстой-Юрт!». Но машина за нами тогда так и не пришла… Проходят эти три дня. Думаю: «Три дня прошло. И что? Ничего. Значит, это всё-таки был обычный сон». Вдруг где-то в два часа ночи прибегает посыльный и начинает кричать: «Где командир разведки, где командир?». — «Чего такое? Что случилось?». — «Боевой выход через полчаса!». — «Какой выход? Мы же в отпуске!». — «Всё, ребята, вперёд!». Мы, конечно, ждём. Буквально через две минуты прибегает наш командир: «Группа, на выход!». Группа — это мы. Спрашиваю: «Чего брать?». Он: «Всё лёгкое. Надо будет только разведку провести».

Местность вокруг была холмистая, здесь раньше были виноградники. Во время антиалкогольной кампании все эти виноградники пожгли. Броня идёт по дороге, а мы бежим вдоль этой дороги по канаве. Канава большая, метра два глубиной. Мы впереди брони бежали специально — а вдруг в канаве ждёт засада!

Опасный участок прошли, сели на броню и рванули дальше. Вышли на холм. Перед нами — Терский хребет. Наша задача было вычислить, есть ли на хребте «духовские» укрепрайоны, какое у них вооружением и чем они будут встречать наши войска, если завтра здесь начнётся битва.

Прямо перед нами — равнинка небольшая, с километр. Ехать по ней вперёд глупо. Ну, выйдем, допустим, мы на равнину тремя бээмпэшками. «Духи» нас сверху, не особо напрягаясь, просто сожгут и всё… Думаю: что делать? Говорю: «Сейчас похулиганим маленько!». Мне как раз дали второго номера. Это был контрактник, который к нам недавно приехал. Сергеем звали. Говорю: «Давай, Серёга, погоняем! У тебя задача — только наблюдать. Я буду кое-что делать, а ты сиди и фиксируй, что и откуда стреляет. Он говорит: «Ну ладно, давай. А что ты делать будешь?». Я: «Сейчас увидишь».

Наша броня стояла сзади внизу под нами, «духи» её не видели. Я открыто поднял за спину снайперскую винтовку, чтобы издалека было видно — это снайпер идёт. Только поднял — с той стороны одно что-то бухнуло, потом — второе. Серёге кричу: «Фиксируй!». И побежал по склону. «Духи» увидели, что снайпер бегает, и начали по мне лупить! Буквально вся «духовская» линия ожила, всё стреляет. Расстояние вроде такое, что по мне сложно было попасть. Но отдельные элементы долетали!.. По связи мне второй снайпер кричит: «Начальство спрашивает, что у вас там происходит?». — «Да ничего…». — «Я примерно так и сказал». — «Держись этой версии».

Серёгу спрашиваю: «Ты засёк?». Он: «Я засёк». — «Тогда всё, возвращаемся на базу». Комбриг юргинский на меня орёт: «Ты что там делал?». Я: «Мы вежливо попросили „духов“ показать, чем они богаты. Мы это зафиксировали». Комбриг: «Дуракам закон не писан! Ладно, дальше я поеду с вами». До этого он находился в 3-м батальоне, который отдельно стоял. Мы его на полпути подобрали.

Комбриг сначала на «уазике» ехал, потом перепрыгнул на броню. В этот момент я невольно для себя отметил, что, поскольку комбриг с нами, он едет на первой броне, а меня смещает на вторую. Т-а-а-к! Похоже, что началось! Всё-таки сон оказался вещим. Вспоминаю, какие молитвы есть вообще, начинаю их читать. Читаю, читаю, читаю молитвы… Думаю про себя: «Мы же по равнине ехать будем!». И тут вдруг комбриг говорит: «Возвращаться будем через серпантин». Опс! Спрашиваю: «Командир, а чего так?». Он: «Так надо!». Думаю: «Вот она — моя дорожка!».

На серпантине вижу то место, которое видел раньше в так называемом сне. Мы к этому месту приближаемся, приближаемся… Я держал в руках снайперскую винтовку. Вдруг ни с того ни с сего заталкиваю винтовку в броню и беру автомат. В запасе я всегда носил с собой АКМ. На всякий случай, чтобы автомат из рук случайно не выпал, беру ремень автомата в «афганский замок». Это когда перехлестываешь ремень особым способом. Ремень на руку тебе не давит, но в то же время хорошо держится.

Приближаемся к тому самому месту, которое я видел во сне. Смотрю на него, как кролик на удава. (Уже потом я спрашивал себя, почему никому ничего не сказал? Но даже мысли такой не было кому-то об этом рассказать. Как будто что должно было свершиться, то должно было свершиться. Предопределение какое-то.) Смотрю на приближающееся место, смотрю, а дальше — чернота… Ничего не помню. Очухался уже в госпитале.

Оказалось, что фугас мы все проскочили. Моя машина тоже по кромке проскочила. Может, «духовского» подрывника нервы подвели, что он не вовремя нажал на пуск, может, ещё что-то. Я не знаю. Милость Божья. В результате все машины оказались между взрывами. А на моей, на второй, машине башню взрывом сорвало со стопора. Башня стала крутиться, моему бойцу серьёзно зашибло ребра.

Но я этого уже не помнил. Как мне рассказали, я чудом повис на ремне от автомата. После взрыва автомат залетел в люк, а я повис на ремне. Получается, что если бы не автомат с ремнём, я с брони бы точно слетел и там бы на дороге и остался. И «духи» меня, скорее всего, взяли бы. После этого случая молиться я стал чаще… И качественнее…

Потом я спрашивал отца Кирилла об этом явлении моего умершего друга. Он говорит: «Если бы тебе явился святой, ты бы думал не о том, что он тебе сказал, а только бы гордился тем, что к тебе святой приходил! А сами его слова забыл бы. А так ты прислушался. Мы же всегда прислушиваемся к мнению своих друзей. Молись о нём — и он будет молиться о тебе». Я эти слова отца Кирилла запомнил на всю жизнь. Часто думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому Богу молиться.

При подрыве я получил серьёзную контузию. Она и сейчас периодически даёт о себе знать. Когда наступает период обострения, у меня в голове цифры исчезают. Но из госпиталя я сбежал к себе в часть на третий день. Очень не люблю лежать в госпиталях и больницах. Для меня просто непереносимо чувствовать себя жалким и немощным. Такое состояние — вообще приговор какой-то! Ребята как раз на бэтээре приехали меня навестить, документы привезли. Я им: «Документы медикам не сдавайте. Я с вами. Полежу у себя в части, там всё и пройдёт».

Приехали в часть. Меня встречает наш врач: «Ну что, возвращать тебя в госпиталь я не буду. Я догадывался, что ты так и поступишь. Не первый раз… Но смотри — двадцать один день никакого алкоголя!». Я говорю: «Как? Двадцать один день? У–у–у…». Он: «Я тебе сказал: двадцать один день, значит двадцать один день! У тебя контузия. Ты хочешь, чтобы у тебя мозги завернулись? Тогда возвращайся в госпиталь». Говорю: «Нет, остаюсь. Ухожу в сухой закон». Он: «Молодец. Но я тебя буду контролировать!». Хороший у нас был врач, Женей звали.

Почти сразу после этого разговора у нас начался бой. «Духи» ночью пошли на прорыв. Одного нашего бойца сильно посекло — руки, ноги… Дырявый весь. Женя ему массаж сердца делал. А потом (это было на моих глазах, я как раз привёз ещё одного раненого), он берёт, вскрывает парню грудную клетку и делает ему прямой массаж сердца! Боец ожил, вроде всё нормально. Но через некоторое время от кровопотери всё-таки скончался. Жене говорят: «Зачем ты это сделал? Ты же видел, что он умирает». Он ответил: «Я врач! И если у меня есть хотя бы один шанс из тысячи, я его обязательно использую».

Такие медики, как Женя, многих бойцов спасли своим героическим отношением к профессии. Человек работал на самоликвидацию. Никогда не прятался, всегда был вместе с наступающими. Он знал, что его место там. В Великую Отечественную войну бывало, что врачи засыпали на ходу. Так у нас то же самое было. Для меня Женя остался как образец военного медика. Человечище!..

За Первую чеченскую кампанию в отпуск мне удалось выбраться только один раз. Мне, как и многим офицерам, денег тогда не платили. Поэтому добирался я до Чукотки семь тысяч километров на перекладных. По дороге, в Новосибирске, ко мне подкатили местные бандиты. Они откуда-то узнали, что я снайпер. Говорят: «Мы знаем, что у тебя нет денег». И предложили завалить доморощенного местного мафиози. Я им ясно ответил: «Нет, ребята, вы обратились не по адресу».

От мамы я скрывал, что в Чечне воюю. Адрес-то у нас был вроде безобидный — «Москва-400». А потом в газетах написали, что «Москва-400» — это Чечня. Мама узнала — и в слёзы… Конечно, нашим родным часто трудно было понять нас, прошедших войну. Уже после Чечни мы поехали в отпуск к одному из наших, к прапорщику. Приехали в Юргу. Сидим, жена его на стол накрыла. Вспоминаем одно, другое. Там ха-ха-ха, тут ха-ха-ха. Жена удивлённо нас спрашивает: «Вы чего, там в цирке были, что ли?». А муж ей на полном серьёзе отвечает: «Ты знаешь, если не смеяться, то можно просто чокнуться». Смеялись над всем. Тому, что на самом деле было очень страшным, потом даёшь такую оценку, что всё превращается в анекдот.

Со мной тоже случались такие истории. Снайперы — ребята особенные, определённого склада ума. Однажды, когда меня убивали, наши смеялись от души! Как-то я залез в кирпичную кладку. И вдруг с той стороны снайпер начинает эту кладку разбивать! При этом откровенно надо мной издевался. Знал, что я никуда не денусь. Если встану, чтоб хотя бы на землю упасть, он меня тут же снимает. Если пойду хоть в одну, хоть в другую сторону — он тоже меня снимает. «Дух» знал, что я снайпер, и был уверен, что я попался. По кирпичику кладку сшибает. Развлекается… В этот момент один из наших выходит посмотреть, кто там из снайперской винтовки лупит? Видит, что по мне бьют словно в тире. Посмеялся от души. Потом мне говорил: «Вижу, как ты за кладкой сидишь, весь скрючился… Как ты смог там уместиться? Кладка-то всего четыре кирпича в высоту!». Он сначала посмеялся надо мной, скрюченным, а потом «духовского» снайпера снял. Получается, жизнь мне спас…

Был у меня очень интересный случай, он даже на видео снят. Уже священником я приехали в одну бригаду. Там командиром разведроты был Роман Щетнев. Он из Сергиевого Посада, Герой России. Я от его мамы письмо привёз и передачку. Мы разговорились и засиделись. Уходил я от него уже поздно вечером. И он дал мне сопровождающего. На всякий случай, чтобы «духи» меня не утащили. Между разведкой и основной частью бригады перешеек небольшой был. На разных горках они находились. При желании можно было кого-нибудь в этом месте захватить.

Смотрю: парень, который меня сопровождает, вроде снайпер. С винтовкой идёт. Надо, думаю, разговор с ним завязать. Спрашиваю: «Слушай, ты снайпер?». Он: «Да». — «Давно?». — «Ну да…». — «А ты по какой системе работаешь?». Он: «В смысле, по какой системе?». Я: «Ты по тысячной работаешь?». Он: «А что такое тысячная?». Я: «Ты что, тысячную не знаешь?!. Может, работаешь по шкале? Или по навыку?». Вижу — парень в ступор впал, как будто я с ним разговариваю на языке высшей математики. Говорю: «Так, боец, я понял! Завтра мы с тобой встречаемся, и я с тобой начинаю работать». Получается, ему просто вручили снайперскую винтовку, и он, как мог, так с неё и стрелял. На тот период — конец девяностых–начало двухтысячных — какие там были специалисты!

На следующий день мы вышли с ним на горочку. У меня с собой была видеокамера. Я её одному офицеру отдал и говорю: «Мы тут с бойцом уединимся». Он: «Пожалуйста, не вопрос. А почему именно здесь?». Я: «Хочу ему кое-что объяснить. А здесь сектор большой».

Начинаю бойцу объяснять, что такое тысячная, как по тысячной работать, что такое постоянные величины. Например, у дома одноэтажного высота такая-то, по ней расстояние до дома можно вычислить. Вон там столб телеграфный стоит, вон там — вышка высоковольтная. Для бойца это настоящее открытие было! Говорю: «Смотри, вон внизу селение. Человека видишь?» Он смотрит в прицел: «Вижу». Я: «Как думаешь, какое до него расстояние?». Он: «Метров пятьсот». Я: «Подставь его под планку. Берём средний рост сто шестьдесят пять сантиметров и вычисляем расстояние». Боец с удивлением поправляется: «Оказывается не пятьсот, а семьсот двадцать метров! Это же так точно!». Я: «Давай, столб теперь бери». Он: «До столба три километра двести метров». Я: «О-о, лучше дело пошло».

Объяснил ему кое-какие нюансы из личного опыта — как перепады температурные и ветровые определять хотя бы по внешним признакам. Если речь идёт о горах, там вообще свои условия. Он: «Ничего себе! Я этого не знал! Меня отпустили всего на два часа. Можно я тут ещё немного посижу? Сам себе расстояния до ориентиров попишу». А офицер всё это, оказывается, на камеру снимал! Говорит мне: «Я ребятам обязательно покажу, как батюшка бойцов стрелять учит!».

После Чечни я вернулся в Троице-Сергиеву лавру и пришёл к отцу Кириллу на исповедь. Исповедовался я подробно. Отец Кирилл меня в конце спрашивает: «Может, ты чего-нибудь Богу обещал?». — «Да вроде не обещал…». — «А ты подумай, вспомни». Думал, думал… Вспомнил: «Да, да! Обещал храм построить». — «Какой храм?». — «Обыкновенный храм. Участвовать буду или даже сам строить буду». Он говорит: «Да нет! Представь себе — построишь ты храм. Дальше что?». — «Батюшка там служить будет». — «А где ты этого батюшку найдёшь?». — «Не знаю. А что же делать?». — «Храм надо строить у себя в душе. Вот когда храм в душе у себя построишь, вот тогда можно и деревянный строить. А если построишь храм без батюшки, так там овощехранилище будет, может танцы будут. Мы же всё это уже проходили». — «Наверное, да…».

На прощание я попросил у отца Кирилла благословения на возвращение в Чечню. Тот ответил: «Оставайся здесь, твоя война закончилась». — «Батюшка, это невозможно! Я ведь единственный снайпер у себя в бригаде». Короче, в тот раз батюшку я не послушался.

В Чечне по дороге в свою часть я в первый же день подорвался на мине. После госпиталя приехал к отцу Кириллу. Он мне говорит: «Сбежать хотел? Теперь ты понял, что как военного тебя убили?». И это было истинной правдой. После подрыва у меня была такая продолжительная остановка сердца, после которой обратно люди уже не возвращаются. Я понял, что выжил только молитвами отца Кирилла. И на этот раз уже окончательно остался в Лавре.

Вот так отец Кирилл и дал мне направление на священство. Поначалу я сопротивлялся. Я вообще не считал себя достойным быть священником! А отец Кирилл мне говорит: «Знаешь, сколько нас с войны в Лавру в 1946 году пришло? Около двух тысяч! Что ж мы были все грешники такие, что ли, что не должны были заходить сюда? Война, когда ты защищаешь отечество, — это жертвенный подвиг. У нас ведь половина святых — военные». Я ему говорю: «Батюшка, вы посмотрите на меня! Какой из меня священник? Мне человеку в морду дать — никаких проблем, а вы мне говорите, чтобы я с любовью относился. Это не моё. Да и монахом я не хочу быть! Хочу, чтобы семья у меня была». Он: «Придёшь к этому. Когда-нибудь». Посмеялся я. Отец Кирилл: «Нельзя смеяться над старцами. Обещанное Богу надо исполнять». Вот в таком ключе он меня вёл, вёл, вёл… Однажды говорит: «Ты подумай! Ребят своих погибших помнишь?». — «Конечно, лицо каждого помню. Это же не забывается». — «А вот теперь ты скажи: кто будет за них молиться? Ну, родственники — за одного, за двух. А вот так, чтобы за всех? А о здравии, чтобы другие не погибли, кто будет молиться? Вот ты становись священником и молись!». Говорю: «Ладно, я подумаю».

Но мысли мне уже другие стали приходить в голову. Думал: правда ведь, священником хорошо быть. Действительно, кто кроме меня будет молиться за ребят? Кому ещё это нужно? Однажды ночью внезапно проснулся. Лежу, вспоминаю, как к нам батюшка на войну приезжал. Такой подъём духовный был! Всем мы ему очень сильно обрадовались. Почувствовали себя неуязвимыми. А если я стану священником, то снова в армию вернусь! Мне же проще, я ведь сам служил. Думаю: «Вот, точно! Можно совместить два в одном — и священник, и военный». Вот так я для себя внутри этот вопрос и решил. Всё сразу встало на свои места. Пришёл к отцу Кириллу и говорю ему: «Батюшка, я готов!».

Но была ещё одна проблема. Священником может стать или принявший монашеский постриг, или уже семейный человек. Я хотел, чтобы у меня была семья. Но ведь жил я Лавре! Где я здесь себе жену найду? Однажды отец Кирилл мне говорит: «Скоро Рождество. А на Рождество случаются чудеса!». На Рождество 1999 года на большую колокольню Лавры, где я подвизался звонарём, пришли студентки регентского отделения семинарии — петь колядки. Одна из них, Елена, и стала моей женой.

Уволился я из армии в 1998 году, а рукоположили меня в 1999-м. Надо вспомнить, что это были за годы… Неразбериха. Я два с половиной года числился на излечении после тяжёлой контузии. Долго не могли меня уволить. После рукоположения я остался в Сергиевом Посаде.

Во время Второй чеченской военной кампании я много раз был в Чечне уже священником. Но это предмет уже другого рассказа…

Штурм Грозного. Университет

В январе 1995 года после штурма здания университета в Грозном офицеры-десантники Е. и Ч. остались лежать на площади с пятью ранениями на двоих. До своих было всего-то несколько десятков метров. Но каким огромным это расстояние может оказаться… Почти сутки провели они в летнем камуфляже на промёрзшем асфальте. Но не только не дали «духам» себя убить или взять в плен, но и отбили все атаки.

Боевые товарищи, после неоднократных безуспешных попыток вытащить двух своих офицеров, отчаялись и мысленно их уже похоронили. Но вопреки всему два Александра выжили и сами вышли к своим. О том, что именно помогло офицерам-десантникам спастись от верной смерти, этот рассказ…

Краткая биографическая справка

Герой России полковник Е. в Вооружённые силы СССР призван на службу в ноябре 1980 года. Проходил срочную службу в воздушно-десантных частях в Сибири, стал командиром отделения. В 1982 году поступил в Ленинградское высшее общевойсковое командное училище, успешно окончив его в 1986 году.

После окончания училища командовал взводом, был заместителем командира и командиром роты, помощником начальника разведки бригады ВДВ. Участвовал в боевых действиях в Афганистане, в локализации межнациональных конфликтов в Алма-Ате, Ереване, Нагорном Карабахе, Баку, Тбилиси.

В боевых действиях в период первой чеченской войны участвовал с декабря 1994 года. Всего провел в боях в Чечне 4 месяца. Указом Президента Российской Федерации от 1 апреля 1995 года за мужество и героизм, проявленные при выполнении воинского долга, майору Е. присвоено звание Героя Российской Федерации с вручением медали «Золотая Звезда».

После длительного лечения от последствий тяжёлых ранений продолжил службу в рядах Вооружённых сил. Окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе и Академию государственной службы при Президенте России. Служил в Главном штабе ВДВ.

В настоящее время полковник Е. уволен в запас.

Герой России подполковник Ч. после окончания средней школы в 1994 году окончил Рязанское военное воздушно-десантное командное училище. С августа 1994 года служил в 21-й отдельной воздушно-десантной бригаде ВДВ (Ставропольский край) в должности командира разведывательного взвода.

За мужество и героизм, проявленные при штурме Грозного в январе 1995 года, Указом Президента Российской Федерации от 15 мая 1995 года лейтенанту Ч. присвоено звание Героя Российской Федерации с вручением медали «Золотая Звезда».

До 1996 года проходил лечение после тяжёлых ранений. С 1996 года — заместитель начальника штаба воздушно-десантного батальона. В 1998 году из-за последствий ранений вынужден оставить службу в десанте. В 2001 году окончил Военный Университет. Подполковник Ч. проходил службу в должности юрисконсульта Военной академии Генерального Штаба. В 2009 году уволен в запас.

Работает юристом в одной из девелоперских фирм. Живёт в Москве.

Награждён медалями.

Рассказывает Герой России полковник Е.:

— В 1994 году я служил в 21-й отдельной воздушно-десантной бригаде ВДВ в должности помощника начальника разведки. Разведка состояла из ста сорока человека: разведрота, разведотделение и три разведвзвода.

Приказ убыть в командировку поступил в самом начале декабря 1994 года. Шли в Чечню без брони, на грузовых машинах. С нами была приданная разведрота 234-го парашютно-десантного полка из Пскова. Командовал ей капитан Юрий Иванович Никитич (8 января 1995 года погиб в Грозном. Посмертно присвоено звание Героя России. — Ред.). Были ещё три танка из Чебаркульской учебки. Задачу нам поставили простую: как можно быстрее подойти к Грозному.

В город мы вошли в ночь с 31 декабря на 1 января, так что праздновать Новый год нам не пришлось. Да и не было никакого желания… Входили мы в Грозный с запада в составе группировки, которой с 3 января стал командовать генерал-майор Иван Ильич Бабичев. Общая задача была как можно быстрее углубляться в город в сторону центра.

В пригороде Грозного разведке бригады поставили задачу: обеспечить проход своего передового батальона к центру. Стали осматривать и прочёсывать пригородные дачи. И на самой окраине вышли к трём ещё дымящимся нашим танкам. Зрелище страшное: рядом с танками — пробитые пулями и осколками тела погибших танкистов и резкий приторный запах обгоревшего мяса и резины…

Вошли уже в сам город. Впереди на перекрёстке — кирпичный дом с рестораном с разбитыми витринами на первом этаже, отличное место для засады! Я оставил бойцов, а сам пошёл к дому вдвоём со старшиной роты, прапорщиком Валерой Чекалиным. Вдоль дома мы подошли вплотную и одновременно с ним влетели внутрь через витринные проёмы. И попали прямо гущу боевиков!.. Было их с десяток… Кто-то из «духов» стреляет, кто-то за столиками сидит, магазины патронами снаряжает. Что было дальше, помню смутно: мелькали фигуры, вспышки, грохот, крики. Одна картина до сих пор стоит перед глазами: почти в упор я бью «духа» из автомата, вижу, как пули одежду рвут! А он всё не падает и продолжает идти на меня…

Не знаю как, но нутром я почувствовал, что чечены засели и на втором этаже. Рванули по лестнице вверх. А навстречу с криком «русские!..» «духи» летят! Ударили по ним из автоматов, в которых почти сразу кончились патроны. Бросили бесполезные уже автоматы и схватились с ножами врукопашную. А это такой ужас, что вообще вспоминать страшно… Но в голове билась одна мысль — это враги, их надо убить как можно больше. И только уже после боя, когда мы пришли в себя, то осознали с Валерой, что нас-то было всего двое, а боевиков — намного больше…

Мы продвигались по Грозному почти без потерь — одна из главных задач тогда была беречь солдат. Почти сразу поняли тактику «духов»: они стреляют из окон верхних этажей. Поэтому в ответ сразу появилась своя тактика: когда подходим к очередной многоэтажке, молодые солдаты стреляют по окнам, не дают «духам» высунуться, а офицеры и старослужащие врываются в дом и снизу штурмуют его.

1 января мы подошли к стадиону и ресторану «Терек». После перегруппировки первый заместитель командующего Воздушно-десантными войсками генерал-майор Чиндаров поставил задачу: по двум улицам — Карла Маркса и Розы Люксембург — выйти на рубеж железной дороги. На острие наступления оказались 2-я рота капитана Алексея Тараскина и моя разведрота. С рассветом за нами должны были подтянуться пехота и танки.

Так получилось, что наши две разведроты оторвались от остальных. Мы и сами не ожидали, что так быстро пойдём, ведь боевого опыта ни у меня, ни у подчинённых практически никакого не было. Результатом этого было то, что мы продвинулись так глубоко, что сами просто обалдели! Оказались почти на площади перед дворцом Дудаева. (Нашлись некоторые деятели, которые не проводили зачистку своих зданий и улиц, а продуманно пропустили нас вперёд. А потом они шли за нами и, как я слышал в эфире, докладывали командованию обо всех тех подвигах, которые они якобы совершили: кого мы сожгли и кого мы завалили, про тех и докладывали как о своих делах. Потом они совершили прыжок на сто метров влево, засели в какой-то школе — и оттуда их было просто не выковырять никак!)

С левой стороны от нас действовали разведбат 58-й армии, дальше — морские пехотинцы-балтийцы. Закрепились в двух пятиэтажках. Рядом двенадцатиэтажка прямо напротив здания университета, напротив которого располагался дворец Дудаева. Из университета «духи» простреливали всю площадь. Начались затяжные позиционные бои.

Надо было всё продумать: как действовать в сложившейся ситуации, чтобы и «духов» убить как можно больше и своих потерь избежать. «Убить» — страшное слово, но это война, а задача солдата на войне — убить как можно больше врагов. И все это именно так и понимали.

Вот что мы придумали: в соседнем здании организовали склад боеприпасов, который тщательно охраняли. Беру с собой самых опытных парней, идём к складу. Там снаряжаем магазины, ленты для пулемётов и броском входим в двенадцатиэтажку. А окна у неё расположены как раз напротив окон университета, расстояние несколько десятков метров. Скрытно занимаем позиции и по команде бьём из всего, что есть, по окнам университета. Минут через тридцать-сорок, когда расстреляем боекомплект, отходим к себе в пятиэтажки. Но отходим не все: на верхних этажах оставляем снайперов и гранатомётчиков. И как только спрятавшиеся «духи» начинают мелькать в окнах и проломах в стенах, они их уничтожают.

Расстояние было такое, что мы и боевики слышали друг друга. Обменивались «любезностями», иногда специально провоцировали «духов», обзывая их по-всякому. Тот, кто из них не выдерживал и вылезал, получал пулю. И тогда же в ответ на наши крики раздались украинские песни! Так мы впервые столкнулись с тем, что за «духов» воюют наши «братья-славяне», украинские наёмники. Глаза и уши отказывались поверить такому, но, увы, это была реальность.

Так продолжалось довольно долго, почти неделю. Вдруг слышу в эфире свой позывной — «Сторож-3». Передают приказ генерала Чиндарова: зачистить здание университета! Решили штурмовать несколькими группами. Основная, которую вёл я, должна была войти в университет с площади перед дворцом. Отвлекать внимание должна была группа командира роты Алексея Тараскина. Всего нас было двенадцать — три группы по четыре человека.

В ночь с 11 на 12 января в сторону университета ушла группа Тараскина. Со стороны кинотеатра они атаковали охрану на первом этаже. Завязали бой. Чечены сосредоточили огонь и внимание на бойцах Тараскина.

Рассказывает Герой России подполковник Ч.:

— План был такой: три группы по четыре человека перед рассветом входят в Университет. За нами идут мотострелки, и мы вместе с ними держим оборону до подхода основных сил.

Мы четверо вошли в здание университета со стороны кинотеатра первыми. «Духи» как раз приходили в себя после артподготовки. Я сразу ушёл в правое крыло. Мы тут же рванули на второй этаж — надо было уничтожить тех «духов», которые из окон вели огонь по штурмовым группам мотострелков. И почти сразу по рации передают команду — отходить! А сделать это было очень непросто… Приказываю младшему сержанту Фадейкину отходить к своим. Он с рядовыми Кордоном и Шевчуком сумели выйти из здания, ведь было ещё темно. И тут вижу у окон снайпера и пулемётчика. Выстрелил из автомата в снайпера, из подствольника — в сторону пулемётчика. Больше они не стреляли…

Рассказывает Герой России полковник Е.:

— В это время (было половина пятого утра) я со своей группой броском перешёл площадь перед университетом. Тут же появились потери: упал и остался лежать на дороге один боец… Второго ранили, когда мы сосредотачивались у стены.

Как только стрельба утихла, мы внезапно для боевиков влетели на первый этаж через главный вход! Сопротивление чеченов было отчаянным и яростным! Стреляли по нам метров с тридцати! Хотя в первый момент они вроде дрогнули и стали отходить вверх по лестнице. Мы — за ними на второй этаж! Но они очухались и стали теснить нас обратно. Рвутся гранаты, грохот очередей… Всё заволокло пылью и дымом, в двух метрах ничего не видно. А тут ещё по школе за университетом ударили миномёты. И боевики из этой школы бросились в университет… Оказалось, что они были соединены подземными ходами. «Духи» лезли из всех щелей, их было в разы больше, чем нас.

Вдруг команда: «Срочно отходить! Сейчас по зданию начнут долбить артиллерия и авиация!». Я не поверил, попросил повторить. Подтвердили. Я снова не поверил (а вдруг это «духи» балуют, как до этого не раз бывало). Говорю связисту: «Назови первую и последнюю букву своей фамилии». Ответил правильно. Даю своим команду отходить, сам остался прикрывать отход.

Боевики били по отходящим и из окон самого университета, и из развалин соседнего дома. Нашим при отходе надо было пройти не более ста метров. Каким огромным на войне это расстояние может казаться!..

Я стал бить из автомата по окнам, чтобы хоть как-то затруднить «духам» возможность прицельно стрелять. В горячке не сразу почувствовал, что получил одну пулю в колено, другую — в бедро. Почти сразу пришло страшное осознание: ранен, бойцы уже далеко, я остался один… Свои-то пока добегут, пока разберутся, пока попробуют что-то предпринять. А «духи» — вот они, рядом. Двигаться быстро не могу, боль в ноге дикая. В любой момент могут обнаружить: или просто сразу убьют, или будут пытаться взять в плен… И тут же для себя решил: живым не сдамся. Пока есть патроны, буду стрелять… А там — как Бог даст.

Боевики стрелять перестали, значит, наши благополучно добрались до своих. По мне тоже пока не стреляли. Ведь вокруг меня обломки бетона, кирпич битый, не сразу меня заметишь. Но долго оставаться я здесь не мог, надо было что-то решать. И тут я вспомнил своего преподавателя из военного училища. Он прошёл Афган и часто нам повторял: «Самое страшное — это бездействие. Не знаешь, что делать, — зарывайся!».

Смотрю: рядом лунка от разрыва миномётной мины. Залез туда и стал зарываться. У меня был только кусок штык-ножа и маленький огрызок от магазина, которыми и копал мёрзлую землю. Руки — разбиты в хлам… Вгрызся вроде, чуть-чуть очухался. Но тут начался обещанный командованием массированный артиллерийский и бомбовый удар! Кто был под таким огнём, тот меня поймёт… Всё свистит, орёт, гул стоит такой, что не слышишь вздоха своего. Жду, когда обстрел прекратится. А продолжался он больше часа…

Как и следовало ожидать, меня заметили «духи». Поняли, что ранен, и решили взять живым. Но ничего у них не вышло: двоих я убил, одного ранил.

Рассказывает Герой России подполковник Ч.:

— Когда наши откатились, я кое-как спустился со второго этажа на первый, забрался в какую-то подсобку. Через некоторое время стало понятно, что кругом «духи». Слышу призыв к молитве, и под «аллах акбар» они полезли из всех щелей! Дальше сидеть не было никакого смысла. Выстрелил в гранатомётчика и вывалился из окна на площадь… До своих было всего метров сто. Но били с трёх сторон, улицу было никак не перебежать.

Удар по ноге. Понимаю: так, попали в меня, ранили… Но движение продолжаю, потому что всё равно надо в какое-то укрытие забираться. Добежал до угла, упал, отстреливаюсь… И в это время получаю ранение в правую руку. По мне стреляют, а я сам стрелять уже не могу! Тут в лопатку удар, меня аж откинуло — получил ещё и ранение в спину.

Нашёл лист железа, на себя его натягиваю, под листом вероятность попадания в меня меньше. Пусть думают, что я убит. И тут стрельба прекратилась… Начинаю думать, что делать дальше… Горлом кровь идёт. Может, пробито лёгкое?.. Прислушался — хрипа вроде нет. Уже легче! Смотрю дальше — на ноге явный перелом, на правом локте шматок мяса висит. (Тут прежде всего надо промедол вколоть и перевязать раны. Но когда я раскладывал промедол по карманам, то делал это правой рукой. Соответственно, правой рукой его и надо доставать. Это сейчас я могу посоветовать раскладывать промедол так, чтобы он был доступен и для одной руки, и для другой.)

Правой рукой двинуть вообще не могу, а левой дотянуться тяжело. Всё-таки как-то срезал бронежилет, дотянулся левой до кармана, достал промедол, сразу достал гранаты. Никакое другое оружие одной рукой я использовать не мог: ни из автомата стрелять, ни из подствольника, ни тем более — отбиваться ножом. Кое-как перетянул колено, бедро. В это время слышу — свистит кто-то.

Рассказывает Герой России полковник Е.:

— Вижу — ещё один наш вываливается из полуподвального помещения спортзала метрах в тридцати от меня. Упал, не шевелится. По нему — кинжальный огонь трассирующими. Асфальт вокруг горит!.. Свистнул, кричу: «Если меня слышишь — пошевели рукой». Шевелит, значит живой. Кричу ему: «Притворись убитым, замри!..». Вроде замер. И «духи», похоже, решили, что добили его, стрелять туда перестали. Зато с новой силой ударили по мне…

Стемнело. Заковылял в сторону раненого. Схватил, за что получилось, и рванул обратно. Запнулся за что-то, упал. И в этот момент прямо над головой прошла очередь… Броском до ямы. Упали на дно — вроде здесь пули не достают. Перевязал раненого нормально, кровь у него уже не так течёт. Уже лучше…

Стали задавать друг другу вопросы. Оказался командиром взвода из роты Тараскина.

Мы всё-таки ждали, что будет повторная атака и наши за нами придут. Самим вдвоём выйти нереально: у Сани кость на ноге перебита, правая рука прострелена и двойное ранение в спину. У меня — сквозное ранение бедра левой ноги. Лежим в общей луже крови, где чья — непонятно. Поделились промедолом, вкололи. Посчитали: на двоих шестнадцать сигарет и восемь спичек. Но хоть было чем стрелять: пятнадцать магазинов у меня, в россыпуху патроны, были гранаты к подствольнику. И шесть гранат Ф-1…