Бесплатный фрагмент - Перстень принцессы

Пролог. Перстень Марии Медичи

Март 1600 года. Флоренция, Палаццо Питти

— Идут! — сдавленно пискнула Челеста и мелкими шажками просеменила от двери в дальний угол комнаты.

Голос камеристки прозвучал неестественно и до того противно, что Марии захотелось оттаскать девицу за волосы. Само это желание ужаснуло её, ведь это же была её Челеста — единственная преданная ей душа во всём огромном и душном Палаццо Питти, где в длинных и узких комнатах с несоразмерно высокими потолками она чувствовала себя немощной карлицей.

— Сядь! Сядь и не мельтеши! — приказала Мария и уселась на табурет перед станком с давно оставленной на нём работой над вышивкой узора на льняном холсте. Пусть любой, кто войдёт к ней, думает, что всё это время она трудилась над вышиванием за станком, и ей нет никакого дела до того, что происходит за пределами её комнаты.

— Мария, дитя моё!

В распахнутых настежь дверях появился её дядя Фердинанд, Великий герцог Тосканский. Он картинно с драматично суровым выражением лица взмахнул руками и отступил на шаг от двери, уступая дорогу человеку в пурпурной сутане.

Привыкшая с ранних лет к обществу священнослужителей высокого ранга, Мария не испытала при виде вошедшего следом за дядей епископа того душного трепета, который ощущают обычные верующие, стоит им попасть под строгие взоры отцов церкви.

— Ваше преосвященство, — поднявшись со своего места, Мария присела в глубоком реверансе, после чего подошла к епископу, чтобы склониться к его руке для почтительного поцелуя пастырском перстня.

Синьорина Челеста с побелевшим, как полотно, лицом и испуганными глазами выскользнула из угла комнаты вслед за своей госпожой и присела в реверансе перед кардиналом, после чего приложилась крепко сжатыми губами к пастырскому перстню на милостиво протянутой к ней руке.

— Очень хорошо! Прекрасно, дитя моё! — проговорил епископ, довольный пиететом, выказанным его сану и положению.

— Моя племянница Мария Медичи, — представив юную девицу прелату, герцог почтительно склонил голову и с торжественным тоном в голосе перечислил титулы высокопоставленного гостя:

— Монсеньор Силингарди, епископ Модены. Апостольский нунций при дворе французского короля.

Представив епископа, герцог Фердинанд подошёл к Марии и, ошеломив её по-отечески тёплой улыбкой, сжал обе её руки в своих широких ладонях.

— Весьма рад, — произнёс епископ, впрочем, не озвучив, чему именно он радовался, так что Мария перевела вопросительный взгляд от него на дядю.

— Дитя моё, отныне я не посмею называть вас таким образом. Ни я сам и никто более не посмеет называть вас иначе, как… — в чёрных глазах Фердинанда Медичи блеснуло подобострастное обожание. — Отныне все мы должны обращаться к вам только «Ваше величество»! — торжественным, полным пафоса голосом произнёс он и отвесил низкий поклон.

— Свершилось, — почти беззвучно прошептала Мария, в глубине души ужаснувшись при мысли о том, что с той самой минуты её жизнь не будет прежней. Она знала по слухам, витавшим в Палаццо Питти о том, что сам Фердинандо Медичи, её дядюшка, вёл переговоры о том, чтобы выдать её замуж за французского короля. Но до этой самой минуты Мария старалась оттянуть момент осознания неизбежности такой судьбы. Слыша пересуды кузин и прислуги, Мария всякий раз находила для себя занятие или предмет, на котором она могла бы сосредоточиться, чтобы только не думать и даже не строить предположений о том, что ожидало её в случае заключения договора между её дядей и французским королём о её помолвке с Генрихом Бурбоном. И вот теперь это уже не догадки и сплетни, а самая что ни на есть действительность — её судьба была определена.

— Это конец, — ещё тише прошептала она и с обречённым вздохом опустила взгляд.

— Она полна смущения и грации, — улыбнулся довольный герцог, по-своему истолковав реакцию племянницы, и в торжественной манере, сквозившей в каждом его движении, повернулся к епископу. — Ну что же, монсеньор! Теперь мы с вами готовы встретиться с послами короля Франции и обсудить остальные вопросы, касающиеся брачного договора и церемонии свадьбы по доверенности.

Епископ Силингарди обратил внимательный взгляд на новоиспеченную невесту французского короля и коротко кивнул:

— Да. Теперь мы можем обсудить детали. Самое важное уже свершилось. Ведь это так, дитя моё? — увидев утвердительный жест Марии, он с улыбкой удовлетворения кивнул в ответ и благословил её. — Вы станете прекрасной супругой для короля Франции. Я так и передам Его святейшеству. Не беспокойтесь, герцог, я сумею уладить спорные детали, если таковые остались.

***

После того, как высокие гости покинули комнату, Мария вернулась к табурету и медленно опустилась на него. Она не вполне ещё осознавала происходящее, ведь одно дело слышать о планах родственников, обсуждавших её замужество, которое неизвестно, когда состоится, и совсем другое — это в один миг вдруг осознать, что всё уже свершилось.

— Ох, моя синьора! — снова пискнула Челеста, но Мария жестом прервала её всхлипы и приказала молчать.

Говорить не хотелось совсем. Вернее, её так и распирало от желания расспросить верную служанку обо всём, что та слышала и знала о французских послах, поселившихся в Палаццо Медичи, и обо всём, о чём судачили в городе о французах и их войнах. Ей было необходимо узнать всё! Уж если ей предстоит отдать свою руку и самоё жизнь в распоряжение французской короны, то она должна быть готовой ко всему, что ожидало её впереди.

— О, моя синьора, это так невероятно! Париж! Королевский двор! — нараспев причитала Челеста, по опыту чувствуя скрытый интерес госпожи ко всему, что ждало её в недалёком будущем.

Мария выбрала для себя кушетку у высокого стрельчатого окна. Устроившись с поджатыми под собой ногами, она молча устремила взгляд в окно, на улицу, позволив служанке говорить без умолку в течение долгого времени, пока небо над красными черепичными крышами зданий напротив не начало темнеть, и комната не погрузилась в серые предвечерние сумерки.

Изредка поглядывая в сторону пажа, появившегося с наступлением вечера, чтобы занять пост в почётном карауле у двери, Мария ловила себя на всё возрастающем интересе к его персоне. Ей известно то, кем он являлся, а вот откуда прибыл и каким образом попал на службу в Палаццо Питти? А главное, о чём он думал всё то время, пока Челеста говорила о нравах, царящих при дворе французского короля, привычках французов и обо всех пустяковых мелочах, которые, по её собственному мнению, заслуживали внимания юной синьоры?

А ведь и этот юный паж мог мечтать о чём-то более высоком и почётном, нежели стоять, подобно мраморной статуе, в её комнате. Мария даже усмехнулась, подумав про себя о том, что возможно приписала незнакомому юноше собственные амбиции и желания. А вдруг он вовсе не таков, как она думает о нём? Да и с чего бы всем быть такими же, как она сама или как её дядюшки, которые живут одними амбициями возвеличить род Медичи.

— Как ваше имя, сударь? — вдруг спросила Мария, и Челеста застыла с удивлённо раскрытым ртом, умолкнув на полуслове.

— Ранье, ваша милость, — ответил паж, впервые заговорив с юной госпожой.

— Ранье? Просто так — Ранье? И откуда вы прибыли? Где ваша семья? — продолжала расспрашивать Мария.

Голос и уверенный тон юноши понравились ей, она даже перестала смотреть в окно, и с интересом разглядывала в темноте фигуру и лицо пажа.

— Ранье из Ла Гонды, ваша милость, — юноша поднял голову повыше, и его лицо оказалось в полосе света, падающего от огня зажжённых Челестой свечей в канделябре, так что Мария могла разглядеть его покрасневшие щёки и блеснувший дерзкими огоньками взгляд.

— Я прибыл во Флоренцию с отцом, — продолжал паж, — он служит главным конюшим у Его милости Великого герцога Тосканского.

— А вы, что же, никогда не подумывали о том, чтобы проситься на службу в гвардию герцога? — этот вопрос прозвучал несколько надменно и с вызовом — Мария специально повысила голос, чтобы юноша перестал принимать её за капризную девицу, которую следует охранять, будто диковинную птицу в золотой клетке.

— Его милость предложил мне место в своей личной гвардии. Но я отказался.

Этот ответ без тени бахвальства или ожидаемой лести задел Марию. Она ожидала, что перед ней будут лебезить, уверяя в том, что служить дому Медичи — это честь, удостоиться которой может далеко не каждый. Да хоть бы и соврал, наконец! Но нет же, этот паж смотрел на неё, не выказывая ни малейшего подобострастия! И даже его щёки перестали краснеть, будто это не она бросила ему вызов своим вопросом, а он ей!

— Прочь! — приказала Мария после минутного молчания, и её резкий тон заставил притихшую в углу Челесту встрепенуться.

— Как? Но ведь он же… Синьор Ранье — ваш паж! Он должен оставаться здесь, пока не прикажут… Охранять вас. Разве нет? — попробовала протестовать она, памятуя недобрые события, которые опрокинули жизнь юной синьоры всего несколько месяцев тому назад.

— Нет! Синьор Ранье больше не мой паж. Я впервые вижу его и не желаю видеть впредь, — ответ Марии попал в самое яблочко и заставил юношу вспыхнуть.

— О, синьора, не гоните меня, не узнав всего! Я умоляю вас!

— Он не только глупец, а ещё и упрямец! — зло прошептала Мария, даже не взглянув в его сторону.

Он же воспринял её молчание, как разрешение заговорить с ней, а потому, вместо того, чтобы удалиться, плотно закрыл обе створки дверей и несмело шагнул на середину комнаты.

— Позвольте открыться вам, ваша милость, — тихо проговорил он, не смея поднять опущенную голову и посмотреть ей в глаза.

— Вот уж не знала, что самые дерзкие упрямцы рождаются в Ла Гонде! — смягчившись, ответила на эту просьбу Мария и милостиво кивнула. — Ну? Говорите же! — повторила она после некоторого молчания.

Ранье поднял голову и, встретив обращённый на него насмешливый взгляд, снова зарделся румянцем.

— Если ваша милость позволите, то я признаюсь вам. Я здесь потому, что хотел служить вам. Не семье Медичи и не монсеньору герцогу, нет. Я хочу всегда служить именно вам, моя госпожа! Это и долг, и призвание всей жизни для меня. Когда я увидел вас, то я в тот же миг понял, что вы необычная девушка…

— Да как вы смеете! — воскликнула, возмущенная этой дерзкой откровенностью Челеста, но Мария шикнула на неё, призвав к молчанию, и кивком разрешила молодому человеку продолжать.

Её заинтересовали его признания, которые поначалу ничего особенного не предвещали и не особенно отличались от всей той чуши, которую горазды нести мужчины любого сословия и положения, будь то юнцы или зрелые мужи.

— Как только я увидел вашу милость, то сразу же понял, что это вы стоите у истоков новой истории. Не ваши кузены и братья, не ваш дядя, герцог Тосканский. И даже не сам папа Римский, — почти шёпотом произнёс Ранье, тогда как при упоминании Святого папы Челеста набожно перекрестилась и с ужасом воззрилась на юную синьору, с невозмутимым видом внимающую дерзким речам пажа.

— Что вы хотите этим сказать? — Марию удивляли не столько сами слова, сколько то, что всё это могло прийти в голову именно ему — никому не известному пажу, родом из богом забытой Ла Гонды. А ведь он только что слово в слово повторил строки прорицания из её натальной астрологической карты, составленной придворным астрологом дома Сфорцы, которого пригласил во Флоренцию герцог Франческо Медичи, её отец.

— Я знаю, что в скором времени ваша судьба совершенно изменится. Но эти перемены будут важны не только для вашей милости. Судьба целой страны и великой династии связаны с вами. И я знаю, что мне предначертано служить вам. Вот почему я отказался от наследства и даже от службы в личной гвардии вашего дяди, Великого герцога Фердинанда Медичи.

— Невелика цена за честь подпирать двери комнаты девицы на выданье, — не сдерживая сарказма, Мария щёлкнула пальцами, чтобы привлечь внимание Челесты, которая, раскрыв рот, во все уши слушала рассказ молодого человека.

— Ну что же, ваш расчёт оказался верным, сударь, — холодный и обыденный тон Марии лишил их беседу остатка незримого флёра доверительности.

Отвернувшись к окну, она всмотрелась в туманно-голубое небо. Казалось, будто бы она и вовсе забыла о дерзком паже и о том, где находилась, мысленно перенесясь через северные горные перевалы, туда, где простирались земли неведомого и чуждого ей французского королевства.

— Вы говорите, что разглядели во мне ту, чья жизнь имеет значение для судьбы целой династии? Как долго вы смотрели в моё лицо, сударь? И как вы вообще посмели взглянуть на меня?!

Не ожидавший, что юную Марию Медичи разгневает его признание, Ранье упал на одно колено и повинно склонил голову. Обернувшись для того, чтобы смерить наглеца уничижительным взглядом, Мария увидела перед собой его подрагивающие плечи.

— Встаньте! — приказала она и с усмешкой отвернулась к окну.

— Простите меня, ваша милость! Я сказал вам правду. Но не всю. Я знаю обо всём со слов моего деда. Он был учеником самого Теофилуса, астролога из Пизы. Он присутствовал при составлении натальных карт значительных людей из многих именитых домов. И его даже приглашали в дом Сфорца! Он был там, когда личного астролога герцога Сфорца внезапно пригласили во Флоренцию по случаю рождения дочери… Вашего рождения, моя госпожа! Мой дед составлял черновые расчёты в вашей натальной карте. И он запомнил всё слово в слово. Прошлым летом он вернулся в дом моего отца и велел ему снабдить меня деньгами для того, чтобы я отправился на службу. Отец выправил для меня рекомендации к Великому герцогу. А по дороге из Ла Гонды дед рассказал мне о том, что астролог скрыл от всего мира при расшифровании вашей натальной карты.

— Фи, — фыркнула Мария, услышав в словах юноши хорошо знакомые нотки заранее продуманной и лжи.

— Вы услышали достаточно, ваша милость, чтобы судить обо мне и принять решение, доверять или нет, — со смиренным видом произнёс Ранье. — Я прошу позволить мне закончить мою речь.

— Так вы же всё равно договорите, позволю я вам или нет! — тут Мария вскинула брови в ответ на очередную дерзость.

— Я не смею просить вас отослать вашу служанку, — добавил Ранье, глядя исподлобья на Челесту, в праведном возмущении вздёрнувшую остренький подбородок. — Но пусть пеняет на себя, если хоть одно слово, произнесённое здесь и предназначенное только для ушей вашей милости, прозвучит за дверьми комнаты.

— Да он ещё и угрожает! — взвизгнула Челеста и подскочила, уперев кулачки в бока.

— Пусть его! Ты всё поняла! — решительным жестом Мария приказала наперснице успокоиться и сесть. — Молчи! Я позволяю ему договорить.

— Астролог не рассказал о том, что ждёт вашу милость после того, как изменится судьба для вас самой и для великой династии за северными горами, — произнёс Ранье.

— А вы вот теперь всё расскажете? — усмехнулась Мария.

— Нет, — короткий ответ пажа удивил и немного рассердил Марию, и она сделала несколько шагов в его сторону.

— Мы не можем раскрывать всего, о чём говорят звёзды. Некоторые линии судеб переплетены не только между собой, но и с линиями судеб других людей, и не единожды. Зная о том, какие испытания ждут вас, вдруг вы пожелали бы избегнуть их?

— Это будет резонно, — чуть погодя ответила Мария, про себя с удивлением отметив, что речь пажа звучала не только уверенно, но и убедительно.

— Вот именно! Но если резонное избегание препятствий приведёт вас к ещё большим испытаниям? Или не вас, а кого-то, чья судьба зависит от вас? Ведь это повлияет на все последующие события.

— Ложь! — крикнула Челеста, подумав о своём, но Мария молчала, обдумывая слова, уже когда-то услышанные ею в беседе с другим человеком.

— Вот поэтому астролог не расскажет вам всего, что видит в линиях натальной карты. Вот поэтому мой дед привёз меня во Флоренцию. Чтобы я служил вам. И я храню у себя тот черновик вашей натальной карты, который он передал мне.

— Черновик? — не веря тому, что услышанное могло испугать её, тихим голосом спросила Мария. — У вас есть моя натальная карта? Да я сейчас же прикажу позвать слуг моего дяди! Нет, его гвардейцев! И уж они-то собьют с вас эту вашу самоуверенность, сударь! Вот ещё! Вы вздумали читать мою натальную карту? Да кто вы такой?

Ответа не последовало. Марии пришлось повернуться лицом к коленопреклоненному пажу, а тот с торжественным видом вынул спрятанный за пазухой свиток и протянул ей.

— Возьмите. Мой дед предупредил меня, что возможно мне придется отдать вам этот черновик. Но в любом случае, даже если бы вы сумели прочесть написанное здесь, сможете ли вы понять значения всех линий?

— У меня есть, у кого спросить совета, — надменно вскинув подбородок, ответила Мария и уже протянула руку, чтобы забрать свиток, но помедлила.

— И вы готовы ко всему? — спросил её Ранье, чтобы услышать окончательное согласие.

— Хватит! Прекратите эти ваши игры! — воскликнула Мария. — Вы или гнусный шантажист, или ловкий плут. В любом случае, я ведь не смогу вывести вас на чистую воду, не так ли? Значит, мне остаётся или поверить вам, или позвать гвардейцев, чтобы они арестовали вас за нанесённое мне оскорбление.

— Как вам будет угодно! — с покорностью проговорил Ранье, не двинувшись с места.

— Так вы хотите остаться моим пажом? — внезапно сменив гнев на милость, спросила Мария.

— Секретарём, если мне будет позволено, — ответил Ранье, и по его лицу было видно, что он и сам не верил до конца в такую возможность.

— Хорошо! Я попрошу за вас дядю.

— Нет! Не делайте этого, ваша милость! Предоставьте всему идти своим чередом. Я знаю, что линии наших судеб пересекутся снова. И когда это произойдёт, вам уже будет известно о том, кто я такой.

— Дерзец! — грубовато хмыкнув, произнесла Мария, но вдруг улыбнулась молодому человеку.

— Дерзость необходима для того, чтобы свершилось всё то, чему предначертано звёздами, — парировал Ранье, осмелев при виде её улыбки.

— Спрячьте этот черновик хорошенько и всегда храните его при себе, — кивнула ему Мария. — Пусть он будет у вас, когда мы встретимся вновь.

— Есть ещё одна милость, о которой я хочу попросить вас, — произнёс Ранье, поднимаясь с колена.

— Что ещё? — вскинула брови Мария.

— Возможно, что я понадоблюсь вам гораздо раньше, чем вы думаете. Тогда пошлите за мной. Пошлите! И где бы я ни был, я сумею явиться к вам по первому же зову. Я даю вам моё слово!

— Да вы просто паладин из древней песни, — лёгкая усмешка недоверия залегла в уголках губ Марии.

— Вот это кольцо, пошлите его мне. Оно досталось мне от деда, а он получил его от вашего отца в уплату за составление вашей натальной карты.

— Не сомневаюсь, что оно дорогое. Но у меня и без того полно безделушек, — Мария небрежно указала на столик с миниатюрным зеркалом, на котором стояли шкатулки с драгоценностями.

— Но это особенное кольцо! Возьмите его, я прошу вас! Не в качестве украшения, а для службы. В час нужды, когда вам будет необходим преданный человек, спросить ли совет или ради ратного дела, пришлите мне этот перстень. И я немедленно явлюсь.

— Как же я узнаю, куда его отправить?

— Я буду всюду следовать за своей звездой. А моя звезда одна из тех, которые сияют в путеводном созвездии вашей милости, — с достоинством торжественно заявил Ранье.

Он вложил перстень в раскрытую ладонь Марии и тут же поспешил вернуться на свой пост, как и полагается пажу, который стоит в карауле, прежде, чем двери комнаты распахнулись перед спешившими с поздравлениями тётушками и кузинами Марии.

Глава 1. Послы из Франции

Февраль 1661 года. Уайтхолл

Двери захлопнулись с тяжёлым грохотом, оставив её одну в гулкой тишине огромного пустого зала. Братец Карл даже не соизволил принести ей свои извинения! Нет же, он просто прошёл мимо с совершенно несвойственным ему серьёзным лицом! Красивые, хоть и полноватые, скорые на улыбку губы старшего брата были плотно сжаты, а такие родные, живые и всегда весёлые карие глаза едва взглянули в её сторону. И даже когда она бросилась к нему навстречу, чтобы по традиции, заведённой ещё с детских лет, обнять и повиснуть у него на шее, Карл не остановился и даже не протянул к ней руки. Суровый констебль дворцовой стражи неожиданно оказался между ними, как живой щит… Да нет же, скорее, как глухая стена! Незнающий в своей жизни ничего, кроме исполнения приказов, этот человек возник у неё на пути, как каменная глыба. Генриетта попыталась было проскользнуть в зал Совещаний и занять местечко вдали от огромного стола, за которым собирались министры и советники, там, где брат мог заметить её, нередко отвлекаясь от скучных докладов, но ей тут же преградили дорогу гвардейцы. Это были высокие широкоплечие, высокие шотландские горцы, с бесстрастным выражением лиц, словно высеченных из камня, и в их светлых глазах не было ни единой искорки понимания или сочувствия. Для принцессы они навсегда остались похожими на конюхов и грузчиков барж, что работают на набережной Темзы — немытых и безмолвных чурбанов, и уж точно не на кавалеров, удостоившихся чести служить в элитной гвардейской роте, которую набирали из сыновей самых знатных и верных королю семейств высокогорья Шотландии.

— Ну и пусть! — топнула ножкой Генриетта и досадливо прикусила нижнюю губу.

Вот чего ей совсем не хотелось, так это сдерживать слёзы из-за подкатившего к горлу тяжёлого кома обиды. Но плакать у дверей в зал Совещаний — о нет, не дождутся! Она тоже дочь и внучка короля! И чем она хуже Карла или Джеймса? Пусть на её прелестной головке и не красуется корона или хотя бы диадема, которая полагалась ей по статусу принцессы королевской крови, так как матушка позволяла носить её только по особым случаям: дескать, тяжёлый венец может испортить осанку девушки столь миниатюрного сложения, какой была юная принцесса. И всё же она — принцесса из династии Стюартов! И ей суждено стать супругой короля — настоящей королевой! Да хоть бы и как её старшая сестрица Мария! Правда, у супруга Марии был какой-то мудрёный титул в Нидерландах — не то короля, не то герцога. Эта неопределенность в положении не нравилась Генриетте, которая с великим вниманием к деталям разбирала любой спорный вопрос или факт, даже если он не соответствовал её убеждениям. Хорошо, что этот штатгальтер был уже занят и его не станут прочить в мужья ей самой! У Генриетты есть все шансы стать настоящей королевой. Вот только чьей и где? И когда же?!

Горестный вздох вырвался как-то сам собой. Разумеется, ещё два года назад у Генриетты были вполне обоснованные надежды стать королевой Франции, но кардинал Мазарини и королева Анна Австрийская решили по-своему. А Людовик… Решал ли он что-то вообще? Его скандальное увлечение одной из Мазаринеток лишило Генриетту всякой возможности хоть на минуту поймать его внимание, его серьёзные серо-голубые глаза будто бы никогда и не замечали её. Всё время внимание и мысли Людовика были привязаны к одной из сестёр Манчини — Марии. А та наверняка замыслила обойти всех принцесс крови, в том числе и маленькую английскую кузину Людовика, чтобы бы стать его королевой!

— Нечестно! — поддавшись нахлынувшим чувствам, Генриетта снова топнула ножкой. — Так нечестно!

Ну уж нет, она не прольёт ни слезинки! Рыдания о потерях и неудачах — это не для неё. Она — дочь короля, сестра короля, внучка короля! И она ещё заставит Луи пожалеть о том, что когда-то он даже не смотрел в её сторону.

А уже через минуту несвойственное обычным девушкам её возраста здравомыслие шептало Генриетте, что будь у них с Луи возможность лучше узнать и, о боже! — влюбиться друг в друга, кардинал Мазарини наверняка вмешался бы, чтобы расстроить эту идиллию. Точно так же, как он вмешался в планы Луи и Марии Манчини, а за два года до того настоял на разрыве отношений между Луи и Олимпией Манчини, старшей сестрой Марии. А ведь обе они приходились кардиналу родными племянницами!

— Политики… Все они обманщики!

Громко топать каблуками туфелек о паркетный пол у дверей в зал, где заперлись те самые политики — самое неподходящее занятие для дочери короля. К тому же у неё полно личных дел! Пусть Карл пеняет на себя! Пожалованное ему время аудиенции у Её высочества принцессы Генриетты истекло!

Вот теперь, найдя в себе не только силы и новую причину для протеста, но вдобавок и достаточную уверенность в себе, чтобы с победным видом выйти из приёмной, Генриетта обернулась, чтобы ещё раз взглянуть на запертые двери зала Совещаний, а затем круто развернулась, чтобы уйти прочь.

— О, какое огорчение! — смеясь, воскликнул молодой мужчина, в широкую грудь которого Генриетта уткнулась со всей прыти.

— Джордж! — воскликнула она в свою очередь, и из больших серо-зелёных глаз брызнули слезы, а пухлые губки цвета спелой вишни задрожали от сдерживаемых рыданий, готовых вот-вот вырваться наружу. — Он не пускает меня!

— Позвольте представить вам моего нового друга, — словно не замечая града слёз, похожих на крупные прозрачные жемчужины, Бэкингем взмахом руки указал на скромно стоящего рядом с ним молодого человека.

Сквозь навернувшиеся слёзы Генриетта во все глаза смотрела на дворянина, которого выделял из толпы придворных не только внушительный рост, но и тёмно-синий камзол из дорогой парчи, один в один похожий на те камзолы, которые, как она помнила, носили офицеры французской армии. На поясе у него красовался широкий белый шарф из полупрозрачного шёлка, а надетая поверх перевязи для шпаги орденская лента из синего атласа была завязана в огромный и весьма импозантный бант.

— Ваше высочество, — молодой человек отвесил почтительный поклон, взмахнув широкополой шляпой с длинным белым пером.

— Его светлость герцог Арман де Руже, генерал Пьемонтского королевского полка! — торжественно представил его Джордж Вильерс. — Военный атташе при чрезвычайном посольстве короля Франции.

— Как? Людовик прислал послов? — сглотнув слёзы, Генриетта промокнула глаза и щёки платочком, любезно одолженным ей Вильерсом.

— Это честь для меня, Ваше высочество! — заговорил де Руже, и его серьёзный тон и почтительный взгляд напомнили принцессе о необходимости соблюдать придворный этикет.

— Я очень рада видеть вас, герцог! И не только потому, что вы — француз, — пропела полагающуюся по случаю фразу Генриетта, перейдя на французский язык.

— Я прошу прощения, Ваше высочество, — казалось, что герцог счёл себя виновным в том, что не владел английским, вынудив принцессу говорить по-французски.

Не понимая причин его сожалений, Генриетта нахмурилась, но Джордж явился к ней на помощь, перехватив из рук ставший бесполезным, мокрый насквозь платок.

— Герцог хочет сказать, что он крайне сожалеет, что невольно стал причиной того, что вы оказались перед запертыми дверьми, — подсказал он с весёлой улыбкой и многозначительно подмигнул де Руже.

— О, Джордж! — задетая за живое Генриетта была готова разрыдаться вновь, но кроткая и понимающая улыбка мелькнула в уголках губ де Руже и ободрила её. Следовало признаться, это проявление участия отвлекло принцессу от мыслей о несчастьях и желания расплакаться.

— Мне очень жаль, Ваше высочество. Поверьте, я готов на всё, чтобы загладить мою вину. Я всецело к вашим услугам!

— Примите его! Примите это обещание, дорогая Генриетта! — воскликнул Джордж, и по его лицу было непонятно — смеялся он над ними или же был серьёзен? Но Генриетта улыбнулась и ему, и де Руже.

— Это не ваша вина, герцог, — произнесла она. — И мне будет очень приятно, если вы согласитесь стать моим другом. Пока вы в Англии, я прошу вас не забывать обо мне!

Беззаботный флёр светской болтовни и лёгкий флирт со стороны Джорджа Вильерса спасли Генриетту от неудобств объяснений с посланником Людовика в том серьёзном тоне, как этого требуют придворный этикет и суровый дипломатический протокол. А кроме того, эта случайная встреча помогла ей избавиться от чувства досады, вызванного тем, что двери зала Совещаний были закрыты для неё. Теперь уже непринужденно и легко Генриетта наклонила голову в лёгком кивке и направилась к выходу. Через несколько шагов она обернулась и с сияющим улыбкой лицом обратилась к молодым людям:

— Я буду ждать вас, господа! В полдень у меня Малый приём — мой личный матине. Прошу вас не опаздывать, Джордж!

— Как можно, Ваше высочество! — шутливым тоном ответил ей Джордж Вильерс, подыграв этому стратегическому отступлению, и на прощание отвесил галантный поклон.

Де Руже также поклонился, но ничего не ответил, сочтя крайне невежливым принять приглашение, которое ему придётся отклонить из-за обстоятельств, связанных со службой в качестве военного атташе в свите посланника короля Франции.

Уже на пороге приёмной Генриетта едва не столкнулась нос к носу с лордом Флауэрсом, который спешил в зал Совещаний, шествуя во главе длинной процессии, состоящей из министров, писарей канцелярии, секретарей и группы господ, в числе которых Генриетта без труда узнала герцога де Креки и министра по иностранным делам Юга де Лионна. Что дипломаты Людовика делали в Англии? — принцесса не имела никакого понятия. Но про себя решила, что вот уж эти постные мины она не желает видеть у себя на матине — маленьком полуденном приёме в её личных покоях, пусть хоть целый сундук брабантских кружев притащат с собой. Ей будет достаточно принять у себя красавца Армана де Руже в компании с Бэкингемом. Уж точно Джордж не скроет от неё ничего и в мельчайших подробностях забавно поведает всё об этом странном совещании и его причинах. А с герцогом де Руже ей будет интересно поговорить совсем о другом — о друзьях, которых она оставила во Франции около полугода тому назад, когда они вместе с матушкой покинули гостеприимный двор французского короля, чтобы вернуться в Англию и воссоединиться с Карлом, вернувшим себе отцовскую корону и страну. Как там её милые подруги? Катрин де Грамон, например? Вообще-то, Катрин уехала с новоиспеченным супругом Луи де Гримальди ко двору его деда, князя Монако, ещё за месяц до отъезда Генриетты. Но как же ей не терпелось узнать новости, которые касались новой жизни дорогой подруги, посекретничать с ней обо всём, что случилось с ней в связи с браком!

А вдруг Катрин догадалась переслать письмо с герцогом де Руже? Возможность того, что ей могли привезти личные письма от подруг, были призрачны, и всё же не стоит терять надежду. Если не Катрин де Грамон, то уж наверняка бойкая и говорливая Франсуаза де Рошешуар непременно напишет ей. Она-то слыла любительницей странных историй и громких новостей, а также записочек и длиннющих писем по любому, даже незначительному поводу. Наверняка от мадемуазель де Рошешуар прибудет пакетик с письмами, целой пачкой новеньких лавандовых саше и всяческих приятных мелочей, которые понятны, близки сердцу и крайне важны только девушкам.

— Эскорт для Её высочества! — выкрикнул церемониймейстер, завидев выходящую из приёмной Генриетту.

Вот жук! Этот человек никогда не позволял ей пройти мимо незамеченной, да что там, вообще никому при дворе! Он считал своей обязанностью и священным долгом громко объявлять о появлении любого, хоть капельку важного лица. Вот и теперь, заслышав звучный бас церемониймейстера, несколько статс-дам и фрейлин, избравшие для ожидания одну из оконных ниш, обернулись к дверям. Завидев принцессу издалека, они тотчас же устремились навстречу к ней. Сквозь громкий хор их голосов, похожий на щебет переполошённых птиц, было невозможно расслышать объявление церемониймейстера о королеве-матери и герцоге Йоркском, которые явились со стороны восточного крыла дворца.

— Дамы! — властный голос Генриетты-Марии прозвучал суровее и громче обычного и тотчас же пресёк общую сумятицу, царящую в зале.

— Ах, Джеймс! — Генриетта поспешила к брату, который успел только кивнуть в ответ и тут же заключил её в крепкие объятия, не обращая внимания на испепеляющий взгляд королевы-матери, осуждавшей подобную вольность.

— Идёмте, герцог! Нас ждут. Сударыни, проводите Её высочество в покои. Негоже принцессе оставаться под дверьми зала Совещаний, когда речь идёт о важных государственных делах, — стальные нотки в голосе королевы-матери и суровый взгляд её обычно тёплых и любящих карих глаз пресёк на корню выражение громких эмоций, которые захлестнули свидетелей этой трогательной сцены между братом и сестрой, и безудержный поток пересудов девиц, пёстрой стайкой сбившихся вокруг юной принцессы.

— Идёмте, Ваше высочество! — шепнула мисс Стюарт — самая юная из фрейлин Генриетты, и подхватила её под локоток. — Я вам сейчас такое расскажу! Вы ахнете!

— Да? И что же? — вдруг осознав, что из всех присутствующих в приёмной короля она единственная упустила нечто важное и грандиозное, Генриетта позволила увлечь себя в сторону выхода, едва успев ответить матушке кроткой улыбкой и реверансом.

— Этот молодой человек, герцог из Франции, вы же помните его? — шептала Фрэнсис Стюарт, сгорая от нетерпения поведать подруге обо всём, что она сама успела узнать, не дойдя до покоев.

— Ну не так чтобы очень, — с сомнением ответила Генриетта. Она и в самом деле не слишком хорошо помнила герцога де Руже, который редко появлялся при дворе короля Франции.

— Да как же! Это же старший брат маркиза дю Плесси-Бельера, — заговорщически глядя в лицо Генриетты, прошептала Стюарт и подёргала её за руку. — Его-то вы помните?

— О да! — невольно улыбнулась принцесса, да и возможно ли иначе, ведь маркиз Франсуа-Анри де Руже дю Плесси-Бельер, получивший по указу Людовика маршальский жезл в обход самых именитых и заслуженных генералов, в том числе и его старшего брата, был притчей во языцех во всём Париже и при королевском дворе, особенно после того, как ему достался пост маршала двора.

— Да, его-то я помню, — повторила Генриетта, улыбаясь при мысли о едва заметном сходстве между французским маршалом и английским адмиралом.

— А зачем они приехали? — спросила она, вспомнив напускную таинственность Джорджа, когда тот отказался рассказать ей о цели совещания в Королевском совете.

— А кто их знает! — беспечно махнув рукой, ответила Стюарт. — Переговоры какие-то. Говорят, что они чуть ли не войну затеяли с Нидерландами. Французы, то есть. Ну, может быть, теперь они захотели помириться с ними. Его величество сумеет им помочь.

— Это вряд ли, — зная несговорчивый характер брата и любовь кардинала Мазарини к интригам, ответила Генриетта. Несмотря на свой юный возраст, она ни на минуту не обманывалась насчёт роли короля Карла в подобных переговорах. Нет, скорее всего, это ему было что-то нужно от Людовика… От Луи… Ах! Как дорого она бы заплатила за возможность хоть ненадолго вернуться в Фонтенбло в ту весну и повеселиться на Весеннем празднике! Англия хоть и встретила её с распростёртыми объятиями, как всеми любимую маленькую принцессу, всё же в разы уступала Франции, не будучи столь же тёплой и открытой, такой же яркой и… Ах, какую музыку написал господин Люлли для прощального концерта в канун их отъезда! Как пронзительно звучали скрипки оркестра, исполнявшего её… Генриетта попыталась воссоздать в памяти вечер накануне того большого путешествия, и слёзы непрошеной грусти блеснули на длинных тёмно-каштановых ресничках.

— Что с вами, Анриетт? — участливо спросила Стюарт.

— Ничего, ничего! Это так. Вспомнилось, — поспешно ответила Генриетта, с трудом глотая солёные слёзы, тогда как тяжёлый ком, подкативший к горлу, мешал говорить даже шёпотом. Ещё бы! Ведь именно так — Анриетт — её называли там по ту сторону Ла-Манша, который англичане упорно продолжают называть Английским каналом.

— Ну как же ничего! Ничего же себе, — тихонько посетовала Фрэнсис.

Идущая рядом миссис Уэссекс молча протянула платок, но, не сумев передать его в руки зазевавшейся непоседы мисс Стюарт, приблизилась к Генриетте и аккуратно промокнула покрывшиеся красными пятнами щёки.

Она слышала слово в слово их разговор, и, в отличие от юных особ, была прекрасно осведомлена о предмете переговоров, ради которых прибыли французские послы. Но деликатность и, более того, накопленная за долгие годы, проведённые при французском и голландском дворах, предусмотрительность не позволяли ей предвосхищать события, рассказывать о подслушанных новостях и уж тем более строить предположения. Нет, ни вслух, ни про себя! Ведь речь шла не только государственных вопросах, но и сугубо личных, семейных. Его величество сам обо всём расскажет драгоценной сестрёнке — своей Минетт, как он ласково называл Генриетту, сравнивая её с котёнком. В чём миссис Уэссекс была совершенно уверена, так это в том, что наконец-то Карл, теперь уже полноправный король и правитель Англии и Шотландии, мог не поступаться личной привязанностью к семье и принимать решения, исходя не только из политических амбиций, но также из понятий о благополучии и счастье его семьи. По скромному мнению миссис Уэссекс, которым она не спешила делиться ни с кем, Генриетте несказанно повезло в вопросе замужества, ведь ей не грозила судьба сделаться предметом торга, как это случилось с её старшей сестрой, принцессой Марией. Бедняжку практически продали штатгальтеру Нидерландов Вильгельму в обмен на туманные обещания союзнической помощи. Нет, теперь-то всё пойдёт иначе! И навряд ли предполагаемый союз не понравится самой Генриетте. Впрочем, дальше этой мысли миссис Уэссекс, будучи верной собственному чувству благоразумия, как и всякая настоящая англичанка, старалась не загадывать. Всё это семейное дело, и, к тому же сердечное, если, конечно же, это позволят юной принцессе. Свободно ли её сердечко, об этом миссис Уэссекс не знала наверняка, так как встретила принцессу после многих лет разлуки уже в Англии. Как знать, может и остался там во Франции какой-нибудь юный красавец с разбитым сердцем и надеждами? А может и нет. Выводы, конечно же, напрашивались, стоило только взглянуть на зардевшиеся румянцем щёчки Генриетты, когда эта вездесущая Фрэнсис Стюарт упомянула имя дю Плесси-Бельера. Но как знать, о нём ли подумала в этот момент Генриетта?

У входа в личные покои принцессы стояли в карауле шотландские гвардейцы. Обе створки дверей были моментально распахнуты, чтобы пропустить процессию, которая состояла из последовавших за Генриеттой дам её свиты и тех из придворных, кто успели воспользоваться удачным моментом и умудрились оказаться в нужный момент подле принцессы, чтобы попасть в её гостиную. Новости о прибытии французских послов облетели все уголки Уайтхолла. Да что там Уайтхолла! — даже Лондона. И теперь всем хотелось оказаться как можно ближе к центру событий, если не на самом заседании Королевского совета, которое проходило при закрытых дверях, то в покоях принцессы. О том, что именно Генриетта является не косвенной, а самой что ни на есть прямой причиной переполоха, не знала лишь она сама. И возможно, что и малышка Фрэнсис Стюарт, которая, скорее всего, пропустила этот факт мимо своей ветреной головки, поскольку, на её взгляд, всё, что не касалось лично её особы, не имело никакой важности и не заслуживало того, чтобы быть сохранённым в памяти.

Гомон разговоров и звон посуды, сервируемой на маленьких столиках для полуденного матине, отвлекли Генриетту от тяжёлых размышлений. Она с благодарной улыбкой вернула платок миссис Уэссекс и отпустила, а точнее отцепила от своей руки мисс Фрэнсис Стюарт.

— Я хочу побыть у себя, пока не соберутся все гости, — заявила она, направляясь в личные покои.

— Ну конечно же! Попудрить носик и поправить причёску прежде, чем тот красавчик явится сюда! — подхватила эту мысль Фрэнсис, по наивности своей или же по легкомыслию не подумав об иных мотивах. — Хочешь, я пошлю за мисс Мод? Она кудесница! Она сумеет быстренько привести в порядок твои кудряшки, — и мисс Стюарт игриво щёлкнула пальчиками по выбившемуся из причёски завитку тёмно-каштанового локона, который упал на худенькое плечико принцессы.

— Да, пожалуй, — без особого энтузиазма согласилась та, чтобы только поскорее отделаться от необходимости объяснять всем остальным настоящие причины своего желания уединиться.

Глава 2. В ожидании полудня

Утро. Уайтхолл, покои Генриетты

С приближением полудня Генриеттой постепенно овладело предчувствие, что произойдёт нечто волнующее, грандиозное и даже необычное. Нечто, связанное с ней, возможно, что с самой её судьбой. Мысли, которые хаотично проносились, стремительно сменяя друг друга. Поймав себя на погружении в мечты о забытых призрачных надеждах вернуться во Францию в качестве невесты Луи и будущей королевы, Генриетта гнала прочь эти грёзы и с иронией приводила целый ряд разумных доводов, опровергая все подобные фантазии. Вновь и вновь она видела себя в будущем: опустошённой и утратившей надежды на счастье глупой девицей, истратившей свои лучшие годы и силы на пустые ожидания.

— Нет! Хватит! Дальше так продолжаться не может! — сказала она себе.

Кажется, принцесса произнесла это вслух, слишком громко и строго, иначе отчего же дамы, беззаботно играющие в триктрак на обитой бархатом скамеечке у окна, вдруг замерли, прекратив игру, и дружно повернулись в её сторону?

— Мне распорядиться, чтобы в гостиную принесли напитки и закуски для матине, Ваше высочество?

Вопрос миссис Уэссекс прозвучал неуверенно, а ведь она, как никто другой в свите принцессы, прекрасно знала, что до начала полуденного приёма, так называемого матине, оставался целый час! С кухни наверняка прислали бы запыхавшегося от суеты приготовлений поварёнка с докладом о том, что пирожные и фрукты для угощений ещё не готовы для подачи на стол.

— Нет. Мы подождём, — ответила Генриетта, взглянув на часы.

Целый час! Это сколько же времени прошло с того момента, как они встретились с Джорджем? Интересно, а чем был занят тот молодой генерал, которого герцог представил ей? И вот уже мысли Генриетты плавно перетекли от секретов, скрывающихся за захлопнувшимися у неё перед носом дверьми зала Совещаний, к личности Армана де Руже. Примечательно, что, во Франции, Генриетте редко доводилось видеть его. Было два или три случая в Лувре и в Сен-Жермене, но то были лишь мимолётные встречи, поскольку герцог никогда не стремился к тому, чтобы выделяться из числа придворных. Не чета своему младшему брату, маркизу Франсуа-Анри дю Плесси-Бельеру, который прослыл дерзким и своенравным смельчаком, блистая остроумием и вольностью речей, пленял дам своим галантным обхождением и всегда оказывался в центре внимания на званых вечерах, будь то во дворце, в парижских салонах или в театральном закулисье. Имя маршала королевского двора было окутано слухами и сплетнями, а также служило излюбленным предметом пересудов столичных и придворных кумушек. О нём вспоминали по двадцать раз ещё до начала утреннего королевского приёма. А сразу же после личной аудиенции у короля, который каждое утро принимал дю Плесси-Бельера за завтраком, при дворе стало традицией с прискорбным видом упоминать маршала в связи с туманными и невероятно романтичными слухами о разбитых надеждах его очередной пассии. Впрочем, и сами сплетники признавались в том, что, говоря о дю Плесси-Бельере, невозможно поручиться за достоверность всех фактов, ведь он всегда такой скрытный, а в его жизни полно секретов — так называемых скелетов в шкафу, и по словам некоторых, их было даже больше, чем моли в бывшей королевской гардеробной в Лувре, запертой с конца прошлого столетия. И вот брат знаменитого маркиза дю Плесси-Бельера прибыл в Лондон! Генриетте показалось странным, что для ведения важных переговоров Людовик прислал ко двору её брата, короля Карла, не одного из своих самых близких друзей: маркиза де Лозена, графа де Вивонна и даже не дю Плесси-Бельера — своего наперсника и советчика во всех личных делах, как поговаривали о маршале, а его старшего брата, Армана де Руже — человека мало кому известного и не примечательного. Впрочем, эта идея могла принадлежать не самому королю, а кому-то из его советников. Тут перед мысленным взором Генриетты возникло по-южному смуглое и живое, с пугающей стремительностью состарившееся лицо кардинала Мазарини. Если предмет переговоров был важен, то, конечно же, никто иной, как сам кардинал взял на себя заботу о выборе посланников. Но каким образом дело, которое занимало мысли первого министра Франции, могло касаться лично её — сестры короля Англии? Обратиться с этими вопросами к кому-то из дам Генриетта сочла неуместным и ниже своего достоинства.

Какая жалость, что рядом с ней нет остроумной, хотя и чуточку эксцентричной Катрин де Грамон! Не было и смышлёной, догадливой Франсуазы де Рошешуар, которой нередко случалось, всего лишь проходя мимо, подслушать сверхважные подробности заседаний Королевского Совета из разговоров её отца, маршала де Рошешуара, с родственниками и лояльными в отношении их почтенного семейства важными господами. Не было в Англии и любимой камеристки, мадемуазель Ожерон. А у той были не только понимающее любые переживания юной принцессы сердце и руки, способные превратить в шедевр беспорядок в одежде или причёске, но всегда был наготове запас курьёзных историй и свежих новостей о произошедших событиях не только во дворце, но и в Париже! О, вот кто была для неё незаменимой наперсницей, когда Генриетте требовался внимательный слушатель для того, чтобы поделиться сокровенными размышлениями, сомнениями и даже, да что уж там — страхами!

— Только что прислали от Его величества, — тихо шепнула на ухо Генриетте служанка и вложила в её ладонь крохотный лист бумаги.

Кивнув ей, Генриетта, не мешкая развернула записку и прочла. Её лицо, сохранявшее детское очарование из-за румянца на пухлых щёчках и лукавых искорок в огромных серо-зелёных глазах, залилось пунцовой краской, а губки округлились в изумленном восклицании. Потребовалось несколько секунд для того, чтобы взять себя в руки, но этого было недостаточно, и её удивление было замечено присутствующими в комнате дамами.

— Что там, Анриетт? — полюбопытствовала Фрэнсис Стюарт и, оставив подруг, подошла к ней.

— Ничего особенного. Карл предупредил меня, что явится на матине. И он будет не один.

— Понятное дело! Наверняка Джордж Вильерс придёт с Его величеством. А что же тот француз? Герцог, как его… де Руже? — с беспечным видом продолжала расспрашивать Фрэнсис, когда раздался строгий выговор старшей статс-дамы, услышавшей её:

— Мисс Стюарт! Извольте вернуться в круг. Вы не доиграли вашу партию!

— Джордж пообещал, что приведёт ко мне герцога де Руже. Наверняка они явятся в свите Карла, — вполголоса ответила Генриетта и подняла голову для того, чтобы громко и отчётливо отдать приказ:

— Миссис Уэссекс, вы распорядитесь, чтобы число приборов на столах, приготовленных для матине, увеличили вдвое. И пусть удвоят количество напитков и закусок.

— И десертов! — хихикнула из-за её плеча мисс Стюарт.

— Слушаюсь, Ваше высочество!

Из гостиной уже доносился постепенно нарастающий гул разговоров, в которых наперебой обсуждали эти распоряжения и догадки о содержимом записки, полученной принцессой. Каждая из дам стремилась продемонстрировать свою исключительную осведомленность в этом вопросе. Но в итоге все предположения были настолько смешными и далёкими от действительности, что вызвали весёлый смех самой Генриетты и девушек, которые слышали их через открытые двери её комнаты. Так за пересудами и обсуждениями незаметно пролетели остававшиеся до полудня три четверти часа.

— Ваше высочество, не желаете ли поправить причёску? — шёпотом спросила Фрэнсис Стюарт и махнула рукой, приглашая подойти одну из дам. — Это леди Элизабет Шелби. Её служанка делает восхитительные причёски. Не то, чтобы совсем так, как их делают в Париже, конечно же, но недурно.

— Ладно. Пригласи сюда леди Шелби. И пусть позовут её служанку, — шепнула Генриетта, оглядываясь в сторону занятых своими разговорами фрейлин. — Только без паники. А не то про нас подумают бог весть что! Будто бы всё это ради французов. Но ведь это вовсе не так! — она с лукавой улыбкой посмотрела в лицо подруги. — Мне всего лишь необходимо переколоть парочку шпилек в волосах.

— Конечно же! — в глазах неунывающей мисс Стюарт блеснула заговорщическая улыбка, и она тут же порхнула в сторону леди Шелби, которая со скучающим видом сидела в стороне от любительниц обсуждать придворные слухи и новые веяния моды.

Леди Шелби приняла просьбу принцессы с достоинством и скромностью, чем сразу же завоевала расположение Генриетты, уставшей до смерти от лебезения и заигрывания с ней со стороны большинства придворных. Несмотря на юный возраст, она прекрасно понимала, что их амбициозные устремления были далеки от искреннего желания быть полезными ей самой, и нисколько не касались её, как личности. Генриетта кивнула леди Шелби, приглашая пройти вместе с ней в маленькую туалетную комнату.

— Леди Шелби, вы уже слышали о возможном визите Его величества?

— Да, Ваше высочество. Я предположила, что король не станет пренебрегать возможностью выказать нежную заботу о Вашем высочестве.

— Да, — Генриетта тихо вздохнула, услышав дипломатичную неопределённость в этом ответе. — И вместе с королём явятся и посланники из Франции. Весьма вероятно!

— О, вы так полагаете, Ваше высочество? — на бледном лице леди Шелби появился прозрачный румянец, но и только.

Занятая мыслями о собственных переживаниях, Генриетта не заметила того лёгкого замешательства в выражении лица леди Шелби, а та постаралась взять себя в руки, крепко стиснув пальцы между собой, и вымученно улыбнулась.

— Вашему высочеству необходимы услуги моей камеристки? — спросила она, при этом обращаясь главным образом к Фрэнсис Стюарт.

— Да, миледи! Крайне необходимы. И как можно скорее! — ответила мисс Стюарт и чуть смягчила требовательный тон своих слов, мягким вкрадчивым голосом повторив просьбу ещё раз:

— Не будете ли вы так любезны?

— Этого вовсе не требуется, Ваше высочество, — леди Шелби подошла к Генриетте, разглядывающей своё отражение в зеркале туалетного столика. — У моей камеристки нет секретов по части причёсок или кроя платьев, которым я не обучила бы её. Я сама могу помочь Вашему высочеству с укладкой волос. Вы позволите?

— Я буду несказанно рада, миледи, — ответила Генриетта, смущаясь под строгим взглядом леди Шелби, которая откровенно разглядывала её в отражении зеркала, и поёрзала на табурете. — Вверяю себя вашим рукам, миледи.

— Уверяю вас, Ваше высочество, вам не придется пожалеть об этом и тем более краснеть перед гостями! — леди Шелби с улыбкой провела ладонью по волнистым волосам Генриетты. — Разве что чуточку зарумяниться от волнения из-за восхищённых взглядов. Если Его величество пригласит на матине французских посланников, то, я уверяю вас, они в первую очередь будут заглядываться на вас.

Генриетта не слишком-то верила льстивым уверениям в неотразимости собственного шарма и красоты. Всё её достояние — это огромные, как у куклы, глаза, белая кожа и густые вьющиеся волосы, которые поддавались порядку только через пару часов усилий со стороны её камеристок. Все её прически стремительно теряли свой первоначальный вид из-за густых завитков, которые быстро возвращались к своему первозданному виду, точнее, к хаосу. И всё-таки в словах леди Шелби, кроме лести, Генриетта услышала и понимание, которого ей так не хватало в последнее время. Неужели кто-то мог видеть в ней не только дочь и сестру королей, а девушку, которой вместо помпезных хвалебных речей на официальных приёмах, требовалось дружеское внимание и толика личной заботы?

— Пусть служанки принесут немного розовой воды. Мисс Стюарт! Распорядитесь, чтобы подали гребень и ленты!

Теперь в голосе леди Шелби не было прежней мягкости. Она отдавала распоряжения, подобно тому, как гофмейстерина двора командовала церемонией одевания самой королевы. Генриетте довелось быть свидетельницей этого мало интересного события несколько раз в Сен-Жермене при дворе молодой супруги Людовика. Став королевой Франции, Мария-Терезия по-прежнему оставалась испанской инфантой и не могла обойтись без помощи своих придворных дам, камеристок и горничных, прибывших вместе с ней из Испании. И когда со временем почти всех дам, приближенных к ней, заменили француженками, то немалым утешением для сердечно и искренне любивших свою маленькую инфанту женщин был тот факт, что дамы, заменившие их подле Марии-Терезии, были настоящими герцогинями и маркизами. А потому все личные заботы о королеве так или иначе вернулись в ведение камеристок — её соотечественниц, которые занимали куда более скромное положение.

Взглянув на леди Шелби в отражении зеркала, Генриетта на одну секунду представила себе, что было бы, если бы вовсе не полненькая коротышка инфанта стала супругой Людовика, а она? Интересно, как бы это выглядело? И тогда ей воздавались бы все почести и услуги от тех гордячек — дочерей маркизов и герцогов? Впрочем, даже самая знатная из них не может похвастаться родством с королевской семьёй! Да что они собой представляют в сравнении с ней?! Она — кузина Людовика и Филиппа по матери и родная сестра короля Англии!

Эти мысли неожиданно навеяли грусть, и на глазах у неё навернулись слёзы от не пережитой тоске по отцу, которого она видела лишь однажды в раннем младенчестве, а ещё больше по отцовской любви, которой никогда не испытала. В памяти тут же вспыхнули картины мест, ставших для неё родными и которые ей пришлось оставить навсегда. И всё это случилось из-за интриг старика, кардинала Мазарини, для которого союз Франции с Испанией был дороже и выгоднее, чем женитьба Людовика на дочери короля Англии! Так она потеряла всякую надежду на осуществление мечты, которую лелеяла с детских лет — стать самой почитаемой из французских дам. А ведь Карл уже тогда, два года назад знал, что сумеет вернуть себе корону и английский престол! Переговоры о восстановлении его законных прав на трон Англии и Шотландии велись задолго до смерти Кромвеля. О, если бы всё это не держалось в такой строгой тайне, если бы… Горячие слёзы блеснули в глазах Генриетты.

— Не опускайте подбородок, Ваше высочество, — донёсся до её слуха требовательный голос леди Шелби.

Сморгнув с длинных ресниц слезинки, Генриетта подняла голову и посмотрела в своё отражение. При виде покрасневшего кончика носа, блестящих глаз и красных пятен на щеках и шее она недовольно поджала губки.

— Это не беда, Ваше высочество, — перехватив её взгляд, леди Шелби щёлкнула пальцами, подзывая к себе одну из камеристок. — Придержите-ка эту прядь. Вот так. Я сейчас подколю этот локон. Не смейте отпускать, пока я не скажу! И ещё один локон — вот здесь. Добавим немного пудры на эти милые щёчки! Совсем чуть-чуть. А теперь Ваше высочество, можете взглянуть. Вы выглядите очаровательно! Свежа, как майская роза! Даже лучше!

Глава 3. Семейное дело

Утро. Уайтхолл. Зал заседаний и покои принцессы Генриетты

Послушать всех этих людей, которые разглагольствовали, кто на французском, кто на английском, а кто и вовсе на латыни, при этом с неподражаемым выражением превосходства на лицах, так можно подумать, будто все они собрались для того, чтобы решать судьбы народов мира или, по меньшей мере, всей Европы. Да что там судьбы! Они увлеклись обсуждением истории Старого континента, заглядывая на несколько веков вперёд!

Прислушиваясь вполуха к высокопарным речам сановников, Арман де Руже отметил занятную закономерность: чем были ниже положение и скромнее должность выступающего, тем более широкие перспективы он стремился открыть перед слушателями, используя в своей речи пышные букеты из цветистых фраз, витиевато предсказывая неизбежное и абсолютное счастье для участников предполагаемого союза. При этом под союзом подразумевались отнюдь не отношения двух конкретных лиц, как можно подумать, исходя из повестки переговоров, а широкий и даже безграничный в понимании некоторых спектр интересов. Личные качества и пожелания главных героев происходящего, без которых все эти рассуждения и сами переговоры не имели бы никакого смысла, как это ни странно, не принимались в расчёт. Да их и не упоминали бы, если бы не уважение к присутствующим на совещании королеве-матери, королю и его брату, словом, к семье.

— Не раскисайте, друг мой, — шепнул на ухо Вильерс, заметив скучающее выражение лица де Руже. — Надолго это не затянется. Сейчас король объявит перерыв до завтрашнего утра и распустит собрание.

— И что же потом? — чтобы отдать должное заботе герцога, Арман счёл нужным отреагировать на его реплику, хотя ему было глубоко безразлично то, как долго король Англии намеревается обдумывать предложение короля Франции, а потом обсуждать все его детали со своими сановниками. Конечно же, де Руже и сам мог предположить, как всё пойдёт дальше: заинтересованные лица, то есть министры и советники, после совещания разойдутся по кабинетам и обсудят в узком кругу детали предполагаемого союза без мешавших серьёзному разговору обязательных по дипломатическому протоколу любезностей и посторонних ушей. Лица же, по-настоящему причастные к обсуждаемому вопросу, то есть королевская семья, сочтут необходимым оповестить виновницу будущего торжественного переполоха лично, но гораздо позднее. И вот эта мысль вызвала вздох сожаления у Армана, потому что ему было искренне жаль Генриетту, которая в сущности была совсем юной, не готовой к столь кардинальным переменам в жизни. Впрочем, что он мог знать о принцессе королевской крови, которая с момента её рождения была в глазах семьи и государственных сановников предметом для торга или разменной монетой, пусть и высокого достоинства, так сказать, из золота высшей пробы? Может быть, вопреки его сочувствиям, Генриетта Стюарт прекрасно осознаёт будущее и собственную роль в союзе двух держав, который являлся главным предметом обсуждений на этих переговорах?

— А что же мы? Нас пригласят на последующие совещания? — с отсутствующим выражением лица спросил де Руже.

— О нет! Радуйтесь, друг мой! Наша экзекуция во всём этом деле завершена. Вы ведь состоите в свите посланника, не так ли? Вот и представляйте господина посланника в своё удовольствие!

— Я здесь в качестве военного атташе, — де Руже с серьёзным выражением лица поправил настроенного на легкомысленный и шутливый лад Джорджа Вильерса.

— Ну вот! А я, как лорд-адмирал, имею честь быть вашим гостеприимным хозяином, всюду сопровождать вас и всячески развлекать, — в голосе Бэкингема впервые прозвучали серьёзные нотки, но лишь на краткий миг. Вообще-то, его мысли гораздо больше увлекала перспектива посетить полуденный приём, так называемый матине, на который оба они получили приглашения лично от Генриетты.

— Слишком много чести для моей скромной персоны, — ответил де Руже, не разделяя энтузиазма своего собеседника.

— Ничуть! Вы ведь представляете Его величество короля Франции, а значит, для вас полагаются все почести, которые мы, недостойные служители нашего доброго короля Карла, обязаны выказывать ему лично.

— Мне кажется… — в лёгком замешательстве попытался возразить де Руже, но их дружеский диспут был прерван поднявшимся гулом протестующих голосов вследствие какого-то особенно непопулярного предложения, высказанного одним из советников Карла. Арман посмотрел на министров, сидевших по обе стороны от высокого кресла, занимаемого королём, пытаясь уловить по выражениям их лиц, что же он только что упустил?

— Не беспокойтесь, дорогой герцог, это предложение не пройдёт, — проговорил сидевший по другую сторону от него лорд Райли. — Этот старый лорд Уишоп давно выжил из ума и несёт бог весть что. Абсурд, милорд! Слышите? Это полный абсурд!

Что именно вынес на обсуждение упомянутый старец, Арман так и не узнал, потому что в следующую минуту поднялся такой громкий ропот возмущения, что он с трудом слышал даже собственный голос, да и то, если бы закрыл свои уши руками.

— Господа!

Подняв правую руку, Карл обвёл всех долгим взглядом и заговорил, перейдя на французский:

— Господа посланники, мы благодарим вас за все изложенные для нашего сведения предложения. И более того, я лично желаю выразить признательность моему августейшему брату, королю Франции, за оказанную честь. Предложение руки Единственного брата короля, дофина Франции, — Карл подчеркнул это особенно, — в этом жесте я несомненно вижу проявление доверия и любви со стороны Людовика.

Непродолжительная волна неуверенных хлопков в ладоши и возгласов одобрения была прервана самим королём, едва только успела набрать силу. Очаровательная улыбка, доставшаяся Карлу вместе с итальянской кровью его бабки, королевы Марии Медичи, оживила монаршее чело, но тут же суровый взгляд чёрных, слегка навыкате глаз, напоминавших его отца, покойного короля Карла Первого, пресёк шум поднявшихся разговоров.

— Я хочу напомнить, что предмет наших переговоров прежде всего касается семейного дела. А если быть более точным, двух человек, — властным взмахом правой руки он пресёк новый поток возражений, с которыми поднялись со своих мест несколько сановников и даже сама королева-мать.

— Я всё знаю. Да знаю я, знаю! И всё же, господа, это решено.

Ропот стих, повинуясь этой многозначительной паузе, и все присутствующие умолкли в ожидании, когда король озвучит принятое им решение.

— Я лично передам моей дорогой сестре предложение нашего кузена Людовика о браке с его братом Филиппом, герцогом Анжуйским. Я ещё раз прошу всех вас понять моё пожелание и набраться терпения! Завтра мы продолжим общее заседание, исходя из того, какой ответ соизволит дать сама принцесса.

Со всех сторон послышался ропот недовольства: и французы, и англичане одинаково бурно высказывали мнения относительно такого порядка вещей. Правда, не всё было столь уж однозначно: многие видели в этом мудрый ход, которым Карл продемонстрировал истинную значимость не только условий, предложенных французским королём, но и мнения членов семьи английского короля, в частности самой принцессы, которой внезапно была отведена роль персоны, способной принимать собственные решения, а не ведомой по жизни в соответствии с пожеланиями одних и советами других.

— Браво, Ваше величество! — тихо произнёс де Руже, отвечая, скорее, на ход собственных мыслей, нежели на рассуждения сидящих рядом спорщиков.

— Ну что же, нам следует поторопиться! — Бэкингем поднялся из-за стола, и одновременно с ним стали подниматься со своих мест и другие сановники. — Если мы хотим присутствовать на этом знаменательном событии, то следует выйти первыми. Иначе мы не сумеем пробиться к покоям Генриетты. Через несколько минут там яблоку будет некуда упасть, помяните моё слово!

— Вильерс, месье де Руже! — голос короля, назвавшего герцога и его самого по именам, раздался так близко, что Арман не сразу сообразил, кто именно обращается к ним.

— Идёмте вместе с нами, герцог!

— Ваше величество, — Бэкингем ответил с полагающимся по этому случаю официальным поклоном и повернулся к де Руже. — Позвольте представить Вашему величеству герцога де Руже — личного представителя короля Людовика. Герцог занимает пост военного атташе при посольстве.

— Герцог! — Карл протянул руку, и Арман с долей удивления, нерешительно ответил на рукопожатие.

Ладонь короля была тёплой и мягкой, даже несколько расслабленной, но взгляд внимательно следящих за всем чёрных глаз выражал серьёзную заинтересованность.

— Ваше величество! — после формального поклона, де Руже нерешительно посмотрел в сторону герцога де Креки, но осмелел, видя обращённую к нему широкую улыбку короля. — Это честь для меня.

— Я доволен! Я очень доволен нашей встречей, дорогой мой герцог! — отвечал король, с лёгкостью перейдя на французский язык. — Возможно, мы плохо помним друг друга, я ведь не так долго жил в Париже. Но я уверен, что в ближайшее время все мы наверстаем упущенное. Надеюсь, лорд-адмирал не позволит вам заскучать пока вы в Лондоне!

— О! — в голубых глазах Вильерса тут же блеснул наигранный протест, но Карл только махнул рукой, торопясь к выходу.

— Идёмте же, господа! Я хочу, чтобы вы сопровождали меня! — Карл повернулся к придворным и министрам, выстроившимся в нестройную шеренгу в ожидании распоряжений. — Лорд Райли, как будущего посланника при дворе нашего дорого кузена Людовика, я прошу вас сопровождать герцога де Креки лично. Да, да, я уже назначил вас, милорд, если вы до сего момента не знали об этом.

Польщённый высоким доверием и неожиданным для него назначением в качестве посла, толстячок лорд Райли склонился в почтительном поклоне настолько низко, насколько это позволял его круглый животик, подчёркнутый неудачно скроенным старомодным камзолом.

— Я следую вашему приказу, Ваше величество. Куда бы вам ни вздумалось послать меня, вашего покорного слугу, — проговорил он, с сожалением подумав о забытом платке, которым следовало бы промокнуть возникшую на лице испарину.

— Так говорит, будто бы его только что послали к туземцам в Новый свет, — проговорил с усмешкой граф де Рошфор, прекрасно понимающий английскую речь.

Слышавшие его французы сдержанно ухмылялись, но не торопились показать, что понимали слова, произнесённые на чужом для них языке.

Тяжёлые дубовые двери зала Совещаний распахнулись и гулким грохотом оповестили об окончании заседания дожидающихся новостей придворных, которые собрались в приёмной и в близлежащих залах. Толпа любопытных и заинтересованных результатами переговоров людей хлынула навстречу королю, который вышел из зала в сопровождении внушительной процессии, состоящей из придворных, министров, советников и посланников.

— Боюсь, что эта затея окажется далёкой от маленького семейного торжества, — пошутил Бэкингем, обернувшись назад. — Не при таком внушительном собрании важных персон.

***

Войдя в гостиную Генриетты, Карл первым же делом отдал приказ пажам, стоявшим в почётном карауле, закрыть двери, как только вслед за ним вошли герцог де Руже, герцог Бэкингем, лорд Райли вместе с герцогом де Креки и, конечно же, королева-мать под руку с его младшим братом Джеймсом, герцогом Йоркским.

— Господа, я прошу вас дождаться официального объявления, — произнёс Карл, выказав, на взгляд Армана, больше любезности, чем это сделал бы король Франции.

Впрочем, окажись Людовик в подобной ситуации, то вряд ли он бы играл первую партию, подумал про себя герцог. В лучшем случае вторую после Мазарини, который в последнее время вовсе не считал нужным скрывать оказываемое им влияние на все решения, которые принимались в Королевском совете, и даже на те, которые он обсуждал только с королём.

— Её высочество принцесса Генриетта! — торжественно объявил церемониймейстер, стоявший у двери в личные покои Её высочества, и все, как один, одновременно повернулись к дверям, в которых показалась побледневшая и взволнованно сминающая в руках кружевной платочек принцесса.

— Карл? — от неожиданности, при виде столь официального собрания на её полуденном матине, Генриетта забыла о принятом ею решении держаться отстраненно и холодно со своим старшим братом, впрочем, как и о предписанных придворным этикетом правилах официального обращения к монарху.

— Минетт, мой котёночек!

Карл подошёл к ней с широко простёртыми руками и с тёплой улыбкой на лице. Он полностью проигнорировал правила этикета, предписывающего королю представить Её высочеству важных гостей.

В объятиях без памяти любящего её брата Генриетта почувствовала облегчение. Но уже в следующий миг, перехватив нетерпеливый и полный упрёка взгляд матери, оказавшейся всего в шаге от них, она зарделась румянцем и отстранилась от Карла.

— Гхм, — прочистив горло, король жестом указал принцессе на почтительно ожидающего быть представленным ей герцога де Креки, быстро перевёл взгляд на герцога де Руже и кивнул ему, приглашая подойти первым.

— Мы уже знакомы с герцогом, — сорвалось у Генриетты с языка, и она лукаво посмотрела на брата, избегая встречаться взглядами с королевой-матерью и стоящими у неё за спиной вельможами.

— Несомненно! — ещё шире улыбнулся Карл. — Но дорогая моя, тебе представили герцога только в качестве нашего почётного гостя. Я же представляю его тебе как военного атташе в свите посланника нашего дорогого кузена Людовика! И, — чёрные глаза короля загорелись в улыбке предвкушения, тогда как на лице его младшей сестры проступил яркий румянец девичьего смущения. — И как свата от имени Его высочества принца Филиппа, герцога Анжуйского, брата короля Людовика, дофина Франции.

Раскрыв рот, чтобы ответить соответствующим по такому поводу приветствием, Генриетта так и не смогла вымолвить ни слова. Она во все глаза смотрела на молодого человека, который склонился перед ней в почтительном поклоне, испытывая при этом самые противоречивые чувства: от долгожданной радости, что её, наконец-то, принимают за настоящую принцессу и более не обращаются к ней, как к малышке Анриетт, до невероятного, как ей казалось в эту минуту, катастрофического разочарования.

С чего бы? Филипп, каким она помнила его, был недурен собой, хоть и был чуть ниже ростом Людовика… Или ещё ниже? Генриетта вдруг поймала себя на том, что сравнивала Филиппа уже не с его братом, королём, а с тем, кто был послан свататься к ней. В девичьем восприятии этот недавний незнакомец, а теперь представитель сватающегося к ней жениха, безо всяких сомнений, выигрывал в сравнении с ним во всех отношениях. Благородство сквозило в его осанке, в высоком росте, в серьёзном взгляде серо-голубых глаз, в правильных чертах лица. Даже его молчание было так многозначительно, что лучшие из ораторов Парламента не сумели бы высказать свои чувства глубже и точнее.

— Я полагаю, что ты хорошо помнишь герцога? — спросил Карл, и его веселье сразу же разрядило атмосферу в гостиной, которая накалилась, будто бы перед грозой.

— Мы… Мы не были близко знакомы с герцогом, — прошептала Генриетта, во все глаза глядя в лицо де Руже, но Карл ловко вернул разговор к теме сватовства Филиппа, так что эту неловкость заметили только королева-мать и сам герцог де Руже.

— Пустяки, моя дорогая! — поспешила загладить маленькую оплошность Генриетта-Мария и с чувством обняла дочь. — Вы ведь так прекрасно ладили с Филиппом. Вспомните, как вы танцевали в паре с ним в королевском балете!

Упоминание о столь любимых Людовиком балетах было особенно странно услышать именно из уст Генриетты-Марии, которая во всеуслышание не раз критиковала королеву Анну Австрийскую и королевского министра Мазарини за то, что те попустительствовали пагубным увлечениям её августейших племянников, особенно же младшего из них — Филиппа.

— Да, матушка, — прошептала Генриетта, не до конца ещё осознав, что всё это происходит в действительности, и изменить ход событий уже не могли ни её слова, ни отсутствие желания и интереса сделаться герцогиней Анжуйской. Хотела ли она этого на самом деле? На секунду в серо-зелёных глазах вспыхнули яркие искорки её собственной воли, но они погасли уже в следующее мгновение, стоило Генриетте увидеть посуровевший взгляд матери. Нет, принцессы, как и королевы, и даже как сами короли, никогда не могли решать подобные вопросы так, как им заблагорассудится. Следовало помнить о печальном опыте её кузена Людовика, которого заставили поступиться собственными мечтами и желаниями, буквально растоптать нежные чувства и разорвать отношения с Марией Манчини, наступив на горло их любви. И вот теперь настал и её черёд! Как же она могла забыться настолько, что перестала помнить о том, что когда-то и для неё неминуемо пробьёт тот час, когда за неё примут решение, которое изменит всю её жизнь!

— Что скажете, Минетт, котёнок мой? — ласково спросил Карл.

Глядя в его глаза, Генриетта тщетно задавалась вопросом о том, а был ли он готов принять её настоящее решение, или все эти вопросы он задавал ей лишь для проформы?

— Ну конечно же, да, Ваше величество! — ответила вместо неё Генриетта-Мария и махнула рукой, отдав пажам сигнал, чтобы те распахнули настежь двери гостиной.

— Минетт? — тихо позвал её Карл и заглянул в лицо сестры.

— Да. Кажется, да, — с трудом выдавила из себя Генриетта, повинуясь просьбе, сквозившей во взгляде старшего брата.

— Ну вот и чудесно! О, я знаю, моя дорогая, как ты будешь счастлива! — воскликнул Карл и тут же обратился ко всем собравшимся:

— Детали мы обсудим позднее. А после назначим дату венчания. Не волнуйся ни о чём, мой котёнок!

Но, судя по затравленному взгляду, каким Генриетта смотрела на Карла, она как раз начала волноваться, и ужас от осознания всего происходящего только начинал подбираться к её сердцу. Она кивнула брату и отступила на шаг, чтобы присесть в глубоком реверансе.

Со всех сторон на неё были обращены взгляды, полные пустой торжественности и любопытства, и только двое из тех, кто присутствовали в комнате, смотрели на неё с сожалением и даже сочувствием. Это были де Руже и Джордж Вильерс. Оба стояли с понурыми лицами, словно им только что объявили новость об утрате. В ту самую минуту Генриетта не поняла ещё значения всего, что переживала она сама, и того, что могли означать обращённые к ней взгляды. Да и оба молодых человека не сумели бы объяснить, отчего вдруг они почувствовали себя так, словно проиграли самое важное за всю их жизнь сражение.

— Ну что же! Это достойный повод для праздничного тоста! — продолжал Карл, взяв на себя роль распорядителя празднования помолвки. — Герцог, подойдите же! Как представителя нашего дорого жениха, я прошу вас выпить за этот тост вместе с нами!

Внесли подносы с бокалами вина, которое, по столь особому случаю, по распоряжению короля не было разбавлено водой даже для самых юных из присутствующих дам.

— За помолвку! — объявил Карл, и его тост прокатился эхом по анфиладе дворцовых залов и галерей, многократно повторяясь на сотни голосов в ликующей толпе.

Глава 4. В сад!

Утро. Уайтхолл. Покои принцессы Генриетты

Всё прошло также стремительно, как и началось. Генриетте казалось, что она превратилась в куклу, такую же, как те, которых возили по ярмаркам для демонстрации новых фасонов платьев и причёсок. Её помпезно представили общественности, заставили повертеться вокруг себя, расцеловали у всех на глазах, выказывая личную нежность и заботу. Ею похвалились, словно трофеем, за который собрались состязаться в торге. И всё!

Толпа придворных схлынула из гостиной вслед за королём столь внезапно и быстро, что в один миг образовалась пустота и звенящая тишина. Грохот запираемых дверей у неё за спиной испугал Генриетту, заставив вздрогнуть и тихонько вскрикнуть. Ей показалось на мгновение, что она услышала лязг задвижек на кованных железом воротах на входе в чертоги подземного мира.

— Это всё? — спросила она, и её голос прозвучал неестественно тихо и надломлено, как у послушной девочки, приученной танцевать, смеяться и читать наизусть стихи по приказу строгих воспитателей.

— Всё? — не поняла её вопроса леди Уэссекс. — О нет! Это только начало, Ваше высочество! Позвольте поздравить вас!

И тут же, словно по мановению руки невидимого дирижёра, гостиную наполнил гомон весёлых и звонких девичьих голосов. Все наперебой высказывали слова восхищения, радости и даже личных надежд. Никто из них даже и помыслить не мог о том, что всё, чему они только что были свидетелями, в корне изменило жизнь юной принцессы. Но главное, что ни Карл, ни их матушка — вдовствующая королева Генриетта-Мария, ни королевские советники и министры — никто из них не сомневался в согласии принцессы в ответ на сделанное ей предложение руки и титула Филиппа Анжуйского. Никто и не подумал возразить! Да и что тут лукавить, она сама не верила в то, что у неё была возможность ответить отказом.

Теперь же, рассеянно кивая в ответ на щебетание подруг и статс-дам, спешивших лично коснуться её руки и высказать свои поздравления, Генриетта перебирала в уме все возможные плюсы и минусы в облике и характере Филиппа, такого, каким она его помнила.

— Ах, душа моя! Неужели это правда? — голосок Фрэнсис Стюарт прозвучал особенно тепло и дружески в общем хоре поздравлений, а в её глазах сквозило неподдельное беспокойство.

— Да, — Генриетта вяло улыбнулась в ответ, даже не пытаясь скрыть проступившую на лице кислую мину разочарования.

— Но вы же могли отказаться? — вспыхнула Стюарт, осознавая всю скандальность такого вопиющего и дерзкого предположения.

— Нет, моя дорогая. Этого я не могу сделать. У меня же нет на это никакого права!

— Чушь! Разве мы не вольны выходить замуж за тех, кого сами выберем? О, Анриетт, ведь вы же принцесса!

— Вот именно! — строгое восклицание подошедшей к ним леди Уэссекс пресекло крамольные речи. — Вам, милочка, рано ещё рассуждать о том, как вольны поступать принцессы, а как — нет!

Суровая отповедь напомнила бы любой другой о её месте, но только не малышке Стюарт, которая с детских лет воспитывалась вместе с принцессой, хотя, в отличие от Генриетты, так и не усвоила строгих правил придворного этикета.

— Идём! — шепнула ей Генриетта и потянула подругу за руку к дверям личных покоев. — Дамы, я всех благодарю! У меня немного кружится голова, и я хочу отдохнуть.

Это проявление недомогания и слабости было тотчас же воспринято как положительный знак того самого романтичного волнения, которое каждая из присутствующих дам мечтала испытать хоть раз в своей жизни. По гостиной прокатилась лёгкая волна шелеста платьев, и все дамы чинно присели в реверансе вослед удаляющейся к себе принцессе.

***

— Если вам плохо, то, может, следует послать за доктором? — неуверенно предложила мисс Стюарт, которая, как и все, приняла головокружение Генриетты за чистую монету.

— Да что ты! Тогда мне и вовсе покоя не будет, — отмахнулась принцесса и присела на скамеечку возле окна. — Я просто не нашла другого способа отделаться от них.

— Понятненько, — с облегчением отозвалась Фрэнсис и с разбега прыгнула на край широкой постели. — Что будем делать?

— Я хочу прогуляться!

— Но там же сыро! И холодно к тому же, — поморщила носик Фрэнсис.

Выросшая во Франции, она так и не успела привыкнуть к сырости, круглогодично царившей в английских садах и даже во дворцах. А не прекращающиеся метели и дожди так и вовсе нагнетали на юное создание смертельную тоску.

— Наденем меховые плащи с капюшонами. И да! У нас ведь есть муфточки! Те, что Карл подарил нам обеим к Рождеству.

— Но за ними нужно идти в гардеробную. Заметят же, — напомнила Стюарт.

— А если ты пойдёшь одна, то никто не обратит внимания, — резонно заметила на это Генриетта. — Знаешь, придворные всегда замечают только то, что им выгодно или удобно. И никому не захочется тревожиться попусту.

— Ладно, я рискну! — выказала толику храбрости Стюарт и осторожно выскользнула из комнаты через неприметную дверь для прислуги.

Как только она вышла, Генриетта в раздумьях присела за секретер, открыла один из ящичков и достала небольшой альбом, в который она записывала личные мысли и впечатления. Вслед за альбомом она выложила на крышку секретера приборы для письма.

Когда ей было не по себе или жизненные перипетии вызывали слишком много сомнений и вопросов, она привыкла записывать их в альбом, доверяя белой бумаге, изготовленной из хлопка, свои самые сокровенные размышления. У неё не было уверенности в том, что никто не смог бы прочесть их, но для того, чтобы заглянуть в этот альбом, необходимо прежде всего знать о его существовании, и, кроме того, отыскать ключ от ящичка, в котором он был заперт. По своей наивности или же не сделавшись ещё подозрительной к собственному окружению, Генриетта даже не предполагала, что кому-то могла бы прийти в голову кощунственная мысль посягнуть на её личный мир.

Обмакнув перо в чернильницу, она задумчиво посмотрела в окно на голые ещё после зимы ветки деревьев и красный, блестящий от сырости гравий на дорожках. Что-то определенно затронуло её сердце этим утром. И она знала, что это было не переданное ей с помпезными речами и фанфарами предложение руки и титула Филиппа Анжуйского. Нет, что-то взволновало её до того, как Карл явился на её матине. И началось это в тот самый миг, когда два молодых человека застали её огорчённой до слёз и топающей ногами у дверей в зал Совещаний.

Но кто из них вызывал в ней это необъяснимое, невероятно волнующее до глубины души чувство? Джордж Вильерс? Его обаяние не оставляло равнодушной ни одну из придворных дам, и это был общепризнанный факт. К тому же он решительно и настойчиво выражал своё восхищение принцессой. Но он ли был тем, кто привнёс нотки волнения в её душу? Или этим человеком оказался молчаливый и сдержанный генерал, которого Джордж представил ей?

Перед мысленным взором Генриетты возник портрет высокого молодого человека в строгом камзоле военного покроя, с безупречными манерами придворного и немного грустным взглядом серо-голубых глаз. Что он сказал ей тогда? Как это ни странно, но она не могла вспомнить ни одной фразы из того, что сказал Арман де Руже, тогда как речь Джорджа Вильерса, которая лилась, подобно бурному горному потоку во время весеннего паводка, почти слово в слово запечатлелась в её памяти.

— Фу-х! А вот и я!

В комнату на миг ворвался гул голосов и шум суматохи, царившей не только в парадных гостиных, но во всех коридорах дворца, даже в тех, которыми пользовались слуги.

Фрэнсис появилась в дверях, и в руках у неё были подбитые мехом тёплые плащи с широкими капюшонами, рассчитанными на пышные, высокие прически придворных модниц, меховые муфточки и даже шапочки из серого куньего меха с коротенькими пушистыми хвостиками, пришитыми по бокам.

Генриетта поспешно присыпала песком только что написанные строки и закрыла альбом, позаботившись убрать его и запереть в ящике секретера прежде, чем подняться навстречу подруге.

— Отлично! Мы прогуляемся, но недолго. Как раз успеем.

— До чего? — поинтересовалась Фрэнсис, завязывая у себя на шее ленточки плаща.

— Чего-нибудь. Я уверена, что теперь меня не оставят в покое. Матушка явится с целым списком инструкций как себя вести и из-за чего переживать, а что выбросить из головы. К примеру.

— Хех, может это и неплохо, — произнесла Фрэнсис. — А то как же узнать, что полагается говорить в таких случаях, а что лучше бы и вовсе оставить при себе или забыть напрочь?

— В моём случае иначе и не выйдет. Всё равно не получится, — с сожалением проговорила Генриетта. — Даже если бы я была против этого брака. Даже если бы и вовсе не захотела ни за кого замуж идти!

— А так можно? — недоверчиво спросила Стюарт.

— Нет. Не мне. Ведь Карлу так важна дружба нашего кузена. А значит, для этого нужно предложить ему что-то взамен. Точнее кого-то.

— Да ну! Ведь это они приехали свататься к тебе! — Фрэнсис первой закончила краткие сборы и, будучи полностью готовой к прогулке, подошла к створкам венецианского окна.

— Как знать, не писала ли матушка что-нибудь в письмах на этот счёт королеве Анне? А вдруг они всё решили между собой ещё тогда, когда мы жили во Франции?

— Ну и что? — весело встряхнула кудряшками Стюарт и надела меховую шапочку.

— Да, так и есть. И что в этом такого? Теперь это уже не имеет значения, — согласилась с ней Генриетта.

Заглянув в зеркало, она оценивающе посмотрела на своё отражение. Найдя, что выглядит достаточно привлекательной и уверенной в себе, она ободряюще улыбнулась. Раз уж повернуть случившееся вспять было невозможно, то оставалось принять всё так, как оно есть и извлечь хотя бы немного удовольствия из своей новой роли.

Быть наречённой принца, к тому же дофина Франции и Единственного брата короля, не так уж плохо, если подумать. И в этом можно было попытаться найти немного очарования. Как и в самом Филиппе. Коли на то пошло, то из плюсов в его характере были некоторые черты, которые Генриетта находила милыми. Жаль, что эти черты напрочь отсутствовали в характерах Людовика или Карла. Наверное, это было потому, что королям не полагалось быть дружелюбными и открытыми с младшими сёстрами и кузинами. «И вообще, быть хоть капельку милыми!» — подумалось принцессе, и в тот момент Филипп Анжуйский, сам того не ведая, завоевал ещё один неоспоримый плюс в свою пользу.

— А ведь это, может быть, в последний раз, когда мне позволено выйти на прогулку вот так — самой по себе. И вообще, — Генриетта чуть не всхлипнула, представив себе все обязанности и жёсткие правила, соблюдение которых вменят ей после помолвки против её воли.

Глава 5. Жених по доверенности

После полудня. Уайтхолл, Парадный зал

— Идёмте же, господа! — широким взмахом руки король указал всем на двери и первый устремился к выходу.

Де Руже вопросительно посмотрел на Вильерса. Тот кивнул. Краем глаз Арман заметил недовольное лицо герцога де Креки. Тот нервно покусывал губы, видимо, кляня про себя вопиющее пренебрежение правилами протокола, когда его — посла короля Франции — оставили стоять в задних рядах из-за нелепого каприза английского монарха. Судя по всему, Карл рассчитывал на то, что предложение руки и титула от имени герцога Анжуйского будет принято принцессой с большей благосклонностью, если это будет сделано молодым красавцем вроде Армана де Руже.

— Следуйте за мной, дорогой мой, — шепнул Джордж Вильерс, заметив лёгкое замешательство на лице своего нового друга. — Предоставим дипломатам решать свои протокольные вопросы, — улыбнулся он, проследив за взглядом, который Арман обратил в сторону де Креки. — Здесь, в семейном кругу, всё решает только Карл. Но в зале Совещаний дела ведутся иначе.

— И в этом кроется причина, отчего Его величество решил лично объявить эту новость Её высочеству? — тихо спросил Арман, поставив на поднос стеклянный бокал с высокой ножкой.

— Примерно так, — уклончиво ответил Джордж, слывший мастером увиливать от прямых вопросов, когда объяснения не служили его интересам, или же, когда заданный вопрос не входил в его компетенцию, что он считал досадным упущением.

***

Шумная толпа, заполонившая покои принцессы, схлынула вслед за королем и его свитой. Будучи человеком широкой души, щедро дарящим своё внимание и время благодарной публике, Карл устремился в сторону Парадного зала, где по распоряжению обер-гофмейстера уже были накрыты столы для небольшого обеда в том широком понимании близкого семейного круга, которое подразумевало присутствие всех тех, кто состоял при дворе и был представлен королевской семье лично.

— Если мы продолжим давать столь щедрые пиршества в честь каждого семейного торжества, то королевская казна отощает ещё до конца этого лета, — послышалось за спиной у де Руже.

Осторожно повернув голову в сторону говорящего, чтобы не выдать свой интерес к нему, Арман увидел стоявшего за ним невысокого мужчину старше средних лет с густыми седеющими волосами, которые красивыми волнами падали на узкие, сутулые плечи. Его бледное, испещрённое сеточкой морщин лицо резко контрастировало с гладкой чёрной парчой камзола, сшитого по строгим, давно вышедшим из моды канонам. Только наличие отложного воротничка из тонкого, как паутинка, кружева намекало на его высокое положение при дворе.

— А вот и господин главный ворчун при дворе нашего любимого добряка Чарли, — ухмыльнулся Джордж Вильерс, который тоже обернулся, услышав ворчание пожилого сановника. — Это лорд-канцлер, сэр Генри Гамильтон. После возвращения Карла в Англию он считает себя вправе критиковать каждый его шаг. Его терпят, потому что он умён. И ещё потому, что, пока он крепко держит в своих руках ключи от королевской казны, можно надеяться на то, что она не только не оскудеет, но и продолжит пополняться. Чисто по секрету скажу вам, дорогой друг, что у лорд-канцлера есть сильные соперники. Не только ему известно, на какие рычаги следует надавить ради достижения финансовых выгод и результатов.

Выслушивая эти нелестные для почтенного сановника слова, де Руже сделал вид, будто его увлекла эта беседа. На самом же деле его мысли были далеки от всего происходящего вокруг, и он всё ещё оставался там, откуда они только что вышли, рядом с Генриеттой.

Каково это бедной девушке получить известие о своей помолвке, в единый миг переменившей всю жизнь? От взгляда Армана не укрылось ошеломлённое выражение лица и протест в глазах Генриетты. Должно быть, она хорошо знала герцога Анжуйского и не была готова видеть его ни в роли жениха, ни тем более в качестве супруга. А может быть, это только показалось Арману? Он ловил себя на том, что по какой-то неведомой ему причине он больше склонялся к худшему. Но с чего вдруг? Отчего ему сопереживать чувствам девушки, с которой его не связывает ничего, кроме декоративной роли представителя её наречённого жениха?

— Что-то вы совсем поддались мрачному настроению, друг мой, — сквозь нарисованную улыбку проговорил Джордж Вильерс и кивком указал на столик с расставленными на нём графинами и бокалами с вином. — Думаю, что виной всему было то лёгкое вино, которым нас угостили в гостиной Её высочества. Не ждите ничего хорошего от пузырьков, если только это не старый добрый эль! Уж поверьте мне, дорогой мой!

С этими словами Бэкингем подошёл к столу и взял по бокалу с вином в каждую руку.

— Выпьем же! А знаете, вот я вам скажу: — Всё должно быть к месту. Пузырьки — это эль или то немецкое пиво, которое подают во всех трактирах Европы к северу от французских границ. А вино должно быть глубоким, терпким и лишённым всяческих пустых привкусов. Как вот это превосходное испанское вино. Кстати, оно прибыло в Англию почти одновременно с вами, герцог. Сдаётся мне, что король Испании проведал кое-что о готовящемся браке. И откуда только?

Вот на этот счёт у де Руже были свои соображения. Но он не стал делиться тем, что ему доподлинно известно о действующей системе шпионажа, которую разработали министры Габсбургов при всех хоть сколько-нибудь важных аристократических домах Европы.

— Джордж, подойдите сюда вместе со своим другом!

На призыв Его величества следовало отреагировать, незамедлительно представ перед ним. Однако у герцога Бэкингема было иное мнение о выражении верноподданнических чувств в отношении короля. Он медленно осушил свой бокал, вернул его на стол, развернулся спиной к Карлу и, чуть наклонив голову, посмотрел в глаза своему собеседнику.

— Я предлагаю вам нынче вечером отправиться вместе со мной в театр. В Глобус. Постановки у них не бог весть какие, но для развлечения сойдут. Конечно же, это ни в какое сравнение не идёт с тем, что я видел в Парижских театрах! Выступления трагиков и примадонн Бургундского отеля в Марэ — вот настоящее упоение! А чего стоит появление на сцене актрис из труппы театра Итальянской комедии! Ах, герцог, поверьте мне, частичка моей души навсегда поселилась по ту сторону Ла-Манша, ага! — он подмигнул собеседнику. — Кстати, я успел достаточно близко сойтись с вашим братом, маркизом дю Плесси-Бельером. В те времена он был ещё новичком в театральном мире. И это я представил его той обворожительной особе, которая ввела его в парижский высший свет. Считайте, что меня почётным ментором вашей славной семьи, герцог.

— Да, пожалуй, — Арман вежливо кивнул в ответ и отпил из своего бокала.

Испанское вино оказалось настолько же превосходным, насколько и расхваливал его Джордж Вильерс. Но не чета винам из южных регионов той же Кампании, которые ему довелось пить в Италии. Но что толку объяснять англичанину, выросшему в любви к немецкому пиву, тонкости вкуса настоящего вина, произведённого в традиции, история которой исчислялась не одним тысячелетием?

— Джордж! — голос короля прозвучал уже тоном приказа, а не дружеского призыва, и герцог повернулся, чтобы совершить переход сквозь уплотнившуюся на глазах толпу, отделяющую его от того места, где стоял Карл в окружении советников и французских послов во главе с герцогом де Креки.

— И захватите с собой нашего славного генерала! — добавил Карл, бросив доброжелательный взгляд на де Руже.

Арман только кивнул Бэкингему, давая понять, что готов следовать за ним. Он поставил свой бокал на стол и пошёл вперёд, пользуясь тем, что толпа моментально расступалась перед королевским фаворитом.

— Ваше величество, но это идёт вразрез с рекомендациями Его высокопреосвященства! — настаивал на чём-то герцог де Креки, пока молодые люди направлялись к ним.

— Мой дорогой господин посол! Ну право слово, что такого в том, что одного молодого человека будет представлять другой? Вас смущает недостаточно высокий статус нашего друга? — Карл посмотрел на идущего в их сторону де Руже. — Мне кажется, что титулом и древностью своего рода герцог нисколько не уступает кандидату, которого предложил нам господин кардинал. И к тому же это всего лишь церемония передачи невесты по доверенности, как вы сами изволили только что выразиться. Итак?

Вместо ответа де Креки обернулся к одному из советников посольства, но тот лишь пожал плечами, предлагая согласиться.

— Герцог!

Вместо приветствий к цветущему от улыбки Бэкингему, король в дружеском жесте протянул обе руки к де Руже, при этом лёгким кивком указывая на де Креки, который тщетно пытался скрыть своё недовольство:

— Мы с господином послом только что уладили кое-какие формальности. И мы с ним пришли к общему выводу, что являясь представителем Его величества короля Людовика, вы достойны представлять и его Единственного брата.

— Сир? — де Руже поклонился королю, при этом выражение его лица указывало на то, что он не готов дать безоговорочное согласие.

Наверное именно это отсутствие энтузиазма и радости по поводу оказанной ему чести и стало спасением молодого генерала от неприязни и личной вражды со стороны герцога де Креки. Сдержанно кивнув не оценившему своего счастья генералу, посол чуть слышно пробормотал поздравления и отсалютовал бокалом вина только что избранному представителю герцога Анжуйского.

— Я хочу, и в этом мы едины во мнении с герцогом де Креки, — пояснил Карл. — Чтобы вы представляли Филиппа Анжуйского на церемонии передачи невесты. Друг мой, я несказанно рад, что вы согласны! — пылко и со страстью, которая выдавала итальянскую и беарнскую кровь его предков со стороны матери, Карл обнял Армана де Руже и заключил в объятия на несколько мгновений.

Этот жест короля не был оставлен без внимания со стороны всех собравшихся. И вот уже имя молодого французского генерала зазвучало в громких разговорах в зале, а через минуту пересуды о нём были слышны во всех коридорах дворца, чтобы не прекращаться до следующей сенсационной выходки короля.

— Для меня — это честь, Ваше величество, — произнёс Арман, сдержанно поклонившись Карлу после того, как тот выпустил его из объятий.

Не показывая, насколько он был ошеломлён этим назначением, Арман проявил должное смирение. Под давлением обращённого к его персоне внимания, завистливого со стороны одних, любопытного и даже уважительного со стороны других, де Руже чувствовал неодолимое желание немедленно скрыться. Не зря Франсуа-Анри предупреждал его накануне отъезда из Сен-Жермена, что роль посланника, пусть и чисто формальная, окажется гораздо более обременительной и будет сопряжена с серьёзным риском, даже больше, чем командование армией в настоящей войне. Да, нечто такое говорила им и их троюродная тётушка — мадам де Ланнуа, когда напутствовала Армана после церемонии принятия королём его присяги в качестве военного атташе. Тогда она ещё предупредила его о том, что в дипломатии соперником не всегда является тот, кто сидит по другую сторону за столом переговоров. Им может оказаться советник противника, а может даже и собственный помощник или же друг. Враг может прикрываться доброжелательными заверениями в преданности…

— Я буду верен присяге, данной моему королю, — произнёс Арман. — Я повинуюсь его приказу, и принимаю это предложение, Сир. От имени Его величества короля Людовика.

Вот оно! И пусть герцог де Креки попробует злобствовать и обвинять его в интригах! Всё это по его части, а что же касается самого де Руже, то он всего-навсего исполнял свой долг перед королём Франции.

— Господа, господа! Именем Его величества короля Франции я имею честь пригласить всех на бал в честь празднования помолвки Его высочества Филиппа Анжуйского и Её высочества принцессы Генриетты! Сегодня же вечером в моей резиденции, во дворце Бристоль! — громко объявил герцог де Креки, тем самым окончательно закрепив договоренность с королём Англии.

Карл милостиво улыбнулся ему и отсалютовал бокалом под шум одобрительных голосов и тостов, раздававшихся вокруг.

— Кстати, мой милый, а где вы поселились на то время пока вы в Лондоне? — спросил Бэкингем у де Руже, допивая второй бокал вина.

— Восхитительное местечко под названием Улей. Или как-то так, — ответил де Руже, и в его улыбке мелькнула ирония.

— Знаю! Знаю я это место! — прогремел в ответ Бэкингем и с вызывающе громким хохотом взял очередной бокал. — Нет, даже не пытайтесь, друг мой! Вам никогда не разглядеть ничего восхитительного или прелестного в том Улье. Уж я-то знаю! — он наклонился к уху Армана, дохнув на него винными парами. — Даже девицы у них, хм… Каждая с целым букетом подарочков! — сквозь смех проговорил он, а стоящие поблизости аббат Уишис и епископ Йоркский поспешили отойти в сторону.

Стараясь более не вызывать скандального интереса к себе, Арман ответил Бэкингему скупой улыбкой и сделал шаг в сторону выхода, тем самым показывая своё намерение удалиться.

— Решительно же, герцог! Вы должны поселиться у меня, пока вы в Лондоне! Мой дворец вполне крепок, чтобы выдержать нас обоих, — предложение Бэкингема слышали все и в том числе де Креки, по распоряжению которого вся свита посла, кроме него самого и двух советников, назначенных кардиналом Мазарини, разместилась на различных лондонских постоялых дворах за собственные средства. Де Креки скривил губы в ухмылке и тут же развернулся спиной к Бэкингему и де Руже, сделав вид, что пропустил мимо ушей нелестное для себя предложение лорд-адмирала.

— Что скажете, друг мой? — всё больше распаляясь, спросил тот.

— Скажу, что с удовольствием принимаю ваше приглашение! — ответил ему де Руже.

— Так я сейчас же отправлю моих слуг за вашим багажом!

Не считая нужным спорить с лорд-адмиралом, горевшим энтузиазмом проявить своё гостеприимство, де Руже кивнул в знак согласия.

— Если не возражаете, герцог, то я был бы не прочь немного прогуляться в садах. Я слышал, что в оранжерее Уайтхолла вырастили прекрасную коллекцию роз, — произнёс Арман, радуясь про себя, что ему было у кого учиться увиливать от навязчивого общения и выходить из неудобных ситуаций.

— И это истинно так, мой дорогой герцог! — неожиданно сам король присоединился к их беседе и подхватил захмелевшего Бэкингема под локоть. — Джордж! На минуту, — и прежде, чем тот успел обернуться к де Руже, Карл подозвал одного из офицеров из своей личной охраны и дворянина, скромно державшегося в стороне от всех разговоров. — Это лорд Суррей. Он проводит вас, мой дорогой герцог. А после прогулки он отвезёт вас во дворец к Джорджу. Ступайте и отдыхайте, мой дорогой! И да, розы пока не зацвели, так что не тратьте время на оранжерею. Лучше прогуляйтесь в садах! Суррей, будьте любезны сопровождать герцога всюду, где он пожелает!

Глава 6. Король и его фаворит

После полудня. Уайтхолл, кабинет короля

— Сюда, Джордж! — Карл позвал фаворита, когда тот, вместо того, чтобы идти вместе с ним, неверной походкой направился к выходу вслед за Сурреем и де Руже.

— Чарли, он уводит нашего посажённого жениха! — тон этого восклицания пробудил нешуточную тревогу среди толпившихся в зале придворных, словно герцог указал на вора, убегающего с драгоценностями, сорванными с шеи зазевавшейся красавицы.

В больших чёрных глазах Карла мелькнула досада, но уже в следующую секунду он с громким смехом захлопал в ладоши:

— Браво! Браво же, мой дорогой герцог! Вы выиграли!

— Что? Я выиграл? — Вильерс застыл с раскрытым ртом, но вместо следующих слов послышалась насмешившая толпу икота.

— Выиграл, конечно же! Стоило тебе крикнуть о краже, как все сразу же поверили в твою выдумку, — для чутких к фальши ушей смех Карла показался бы наигранным, но разобрать это среди шума общего веселья сумел бы только музыкант или актёр. Сам же Бэкингем, ведомый королём под руку к выходу из зала, не понимал, как расценивать происходящее.

— Н-да, невоздержанность в питье может погубить всё дело! — пробормотал лорд-канцлер, провожая хмурым взглядом удаляющихся вслед за королём придворных из его свиты.

— Вы полагаете, что это всего лишь невоздержанность? — недоверчивый тон в вопросе герцога де Креки выдавал его озабоченность больше, чем он того желал. Ещё бы, ведь на карту был поставлен престиж сватавшегося к английской принцессе Филиппа Анжуйского! Да что там Филиппа, самого Людовика и всей Франции, в конце концов!

— О, если за этим кроется нечто большее, то это не замедлит проявиться в скором будущем, — вполне убедительным тоном заверил его лорд-канцлер и, с вежливым поклоном пригласил следовать за ним.

— Я бы этого вовсе не хотел, — пробормотал де Креки и, поставив пустой бокал на поднос проходящего мимо слуги, пошёл вслед за лорд-канцлером.

***

Весёлая процессия во главе с королём очень быстро достигла покоев Карла, успев, однако, поднять невероятный гвалт в анфиладе залов, которые они пересекали. Карл был в весёлом расположении духа. Он шагал, размахивая тростью, которую позаимствовал у одного из друзей, и со стороны возглавляемое им шествие было похоже на импровизированное театральное представление, в котором он играл главную роль.

— Господа, мы будем праздновать! — объявил он о своём намерении продолжить банкет по случаю помолвки Генриетты и Филиппа, и с силой трижды ударил тростью о каменный пол.

— Да! — как-то неестественно и чересчур весело выказал свой энтузиазм Джордж Вильерс, качнувшись в противоположную сторону от поддерживающего его короля.

— Вина всем! И пригласите музыкантов! Гамильтон, Сакли! Распорядитесь, чтобы никто не остался сухим или в поникшем настроении, — широким взмахом руки Карл описал тростью круг перед собой, после чего подбросил её вверх в сторону Гамильтона. — Принимайте ваш жезл командующего войсками, герцог!

Тот ловко подхватил брошенную ему трость и ответил королю церемонным поклоном.

Карл со смехом хлопнул по плечу Бэкингема, который икнул ему в ухо:

— Идём, Джордж! Сейчас мне будет нужно всё твоё внимание.

Воспользовавшись захлестнувшей его свиту атмосферой всеобщей суматохи, созданной игрой скрипачей, явившихся на призыв лорда Сакли, Карл повёл Бэкингема из приёмной в свой личный кабинет.

Едва только двери захлопнулись у него за спиной, король тут же преобразился в лице. Вместо весельчака и добряка Чарли, каким его видели при дворе, и знало не понаслышке большинство его подданных, в кабинет вошёл погружённый в размышления молодой мужчина, привлекательный и полный обаяния, который умел очаровать окружающих и заставить забыть о его настоящем возрасте, несмотря на наметившиеся уже суровые складочки в уголках полноватых и скорых на улыбку губ.

— Джордж!

— Да, Чарли? — в светлых глазах Бэкингема блеснули искорки понимания, но для короля этого было недостаточно:

— Выпей воды, Джордж! Сейчас мне необходима твоя голова. И ясное сознание в ней.

— Голова, руки… Я весь в вашем распоряжении, мой король! — заплетающимся языком отшутился Вильерс и плеснул в чашку немного жидкости из графина, стоящего на столе. — Боги! Это же простая вода! — он чуть было не выплеснул воду обратно в графин.

— Понятное дело, Джорджи! В своём кабинете я предпочитаю работать. А для королевской работы, знаешь ли, требуется ясная голова, — огрызнулся Карл и позвонил в колокольчик.

— Ну, положим, — нехотя согласился Бэкингем, но пить воду не стал.

— Итак! — король жестом указал фавориту на стул, а сам принялся медленно расхаживать взад и вперёд.

Его кабинет представлял собой длинный прямоугольник, в дальнем конце которого было широкое трёхстворчатое окно, застеклённое кусочками витражного стекла в виде эмблем алой и белой роз, вправленных в ромбы, расположенные в шахматном порядке. Напротив окна располагался массивный рабочий стол, а возле него стояло кресло из черного дерева, простое и удобное, с единственным украшением из подлокотников, вырезанных в виде когтистых лап. Вдоль стен по обе стороны от стола были расставлены книжные полки, заставленные, помимо старинных фолиантов с потускневшей позолотой на корешках, диковинками и несколькими моделями кораблей королевского флота.

— Ну? — все ещё не воспринимая всерьёз суровый тон Карла, Джордж откинулся на жёсткую спинку стула и вальяжно закинул ногу на ногу.

В это время в кабинет заглянул паж, и Карл жестом подозвал его к себе, чтобы шепнуть на ухо какой-то срочный приказ. Паж кивнул, и король отпустил его, но не через дверь в приёмную, откуда тот появился, а открыв для него неказистый проход слева от стола, которым обычно пользовались слуги и доверенные лица, когда король не хотел, чтобы в приёмной заметили их визит в его кабинет.

— Итак, герцог! Вы готовы послужить своему королю?

Тон этого вопроса был далёк от ожидаемого шутливого разноса за чрезмерное поглощение вина во время приёма послов у принцессы. Джордж поставил правую ногу на пол, выпрямился и слегка подался вперёд.

— Чем могу? — пробормотал он, но под строгим взглядом короля наклонил голову и примирительным тоном произнёс:

— Я всегда готов служить тебе, Чарли. Ты же знаешь! Это навсегда. Я был и есть твой самый преданный друг. Я же был с тобой всегда! Мы через всё прошли вместе! — и он поднял голову, прояснившимся взором глядя Карлу прямо в глаза.

Тот с шумом выдохнул, заложил руки за спину и прошёлся по кабинету.

Не ответив ничего на это напоминание о той преданности, которую Джордж Вильерс выказал ему в годы эмиграции, Карл прохаживался взад и вперёд, изредка останавливаясь, словно для того, чтобы присмотреться к названию одной из книг или разглядеть маленькую диковинку из коллекции.

— Чарли? — тихо позвал его через некоторое время Бэкингем, отчасти придя в себя.

— Не то, Джорджи! Всё это не то! — заговорил Карл, не оборачиваясь к нему. — Теперь кто угодно может напомнить мне о лояльности по отношению к короне и верности моему отцу. А как же иначе? Двор полон вернувшихся из эмиграции погорельцев. И Джорджи, далеко не каждому удалось ухватить немалый кусок приданного вместе с рукой дочери республиканского генерала!

— Что?

Бэкингем даже привстал, но вовсе не от гнева за то, что ему указали на брак по расчёту с дочерью ярого кромвелиста — врага номер один покойного короля.

— Я всё сказал! — ответил на это Карл, продолжая отмерять шагами длину своего кабинета.

— Да что в том такого? Я вернул своё же наследство! Не забывайте, Ваше величество, я ведь, так же как и вы, потерял всё! И пока состояние моего отца не перешло в руки к сыну какого-нибудь пивовара, я позаботился о том, чтобы вернуть его в семью. И только!

— Баста! Всё! Хватит, Джордж! — вскричал Карл и вернулся к столу. — Теперь поговорим!

С этими словами он сел на край стола рядом с Бэкингемом.

— Поговорим! — с апломбом повторил за ним Джордж, хмуро глядя в лицо наклонившегося к нему короля.

— Мне необходим этот брак, Джордж. Мне и Англии. Ты это понимаешь?

На лице Бэкингема отразилось окончательное прояснение, а вместе с тем и начало мыслительного процесса. Посерьёзнев, он всё так же в упор, не мигая смотрел в глаза короля, будто они играли в «гляделки»: кто кого пересмотрит.

— Но я не желаю, чтобы всё это выглядело, как дешёвая сделка с французами, — пояснил Карл. — Нет! И тем более я не хочу, чтобы сами французы думали, будто бы они оказали нам великую милость этим сватовством. Ты понимаешь?

— Нет, — честно признался Джордж и выпрямился, расправив плечи. — Я ничего не понимаю. С чего им так думать? Это ведь они прислали своих послов. Разве не так? Или?

— Нет, — глухим голосом ответил Карл и резко отодвинулся от него. — Нет! Чёрт побери, нет! Трижды нет! — выкрикнул он, на каждой фразе громко хлопая ладонью по столу.

— Ну… И что с того? — не желая показаться тугодумом, Джордж наморщил лоб, вдумываясь в сказанное Карлом.

— Матушка использовала все доступные ей средства для того, чтобы вложить эту блестящую идею в голову королеве Анне. Это всё козни прохвоста Мазарини! Вот кто мешает этому браку. Как знать, если бы ни его медовые речи, произносимые близко от сердца и ушей королевы Анны, тогда, может быть, я и получил бы руку герцогини де Монпансье вместе со всем её наследством! И тогда я вернул бы трон гораздо раньше. О, Анна-Мария сделалась бы королевой, как и мечтала, а я… Ай, да что там! Всё пошло прахом! Но, Джордж! Этот прохвост не должен помешать нам снова. Не сейчас! Ты понимаешь?

— А разве он против? — Джордж внимательно следил за мимикой подвижных черт на лице Карла, пытаясь угадать то, что оставалось недосказанным.

— Как только я увидел этого де Креки в зале Совещаний, то сразу же понял, что дело нечисто. У него есть какой-то план. И я хочу знать, что он затевает.

— Хотел бы и я узнать о том, — проговорил Джордж, ослабляя узел пышного банта, завязанного на шее.

— Я поэтому и настоял на том, чтобы этот молодой де Руже был объявлен женихом по доверенности. Де Креки — старая ворона. Он не только стар и уродлив. Он способен превратить эту помолвку в сущий ад для Минетт!

— Что? — в лице и в голосе Бэкингема отразилась ярость, и не будь Карл занят собственными мыслями, то непременно обратил бы внимание на столь неоднозначную реакцию фаворита.

— Да, да! Мне нужна твоя помощь, Джордж, — продолжал свою мысль Карл, вновь принявшись ходить по кабинету. — Ты обязан! Нет, ты просто должен сделать всё возможное для того, чтобы Минетт увлеклась идеей о браке именно с французским принцем.

— Точнее, чтобы она увлеклась этим французским генералом, не так ли? — недовольно переспросил Джордж.

— Нет. Этого не нужно. Нам необходимо только то, чтобы Минетт увлеклась мыслью о браке с Филиппом. Им самим, если это возможно. А лучше, если бы Филипп стал принцем её мечты! Понимаешь? Счастье моей сестры — это самое важное в этом деле.

Это показалось нелогичным самому Джорджу. Только что речь шла о политическом расчёте и браке, который должен был предоставить им союз более глубокий и крепкий, нежели все подписанные меморандумы и договоры — это династический брак! И вдруг Карл заговорил о личном счастье своей сестры! Всё это никак не укладывалось в понимании Бэкингема, и он обернулся к королю, который теперь стоял напротив книжного шкафа и с рассеянным видом изучал корешки книг.

— Если эта помолвка будет счастливым и желанным событием в мечтах принцессы, то весь двор, а за ним и Парламент, и вся Англия, и вся Европа — все воспримут это как счастливый и прекрасный союз двух сердец. Оба юны и практически выросли вместе. Они ещё и красивы к тому же! А что ещё надо для волшебной сказки?

— Ну… если вы так говорите, — промямлил Джордж, думая о своём.

— И никто не вспомнит о том, что нам необходим союз с Людовиком больше, чем все эти матримониальные нюансы. Конечно же, и матушка, и я сам желали бы для Минетт корону Франции, а не тиару принцессы. Ты понимаешь? Так было бы надёжнее. Но как знать! Сейчас Филипп является дофином Франции. Как знать!

Джордж вытер горячей ладонью взмокший лоб. Хмельного опьянения в голове как и не бывало. Зато гудели, как пчелиный рой, мрачные мысли о предстоящем браке Генриетты.

— Но имеется одно значительное «но» во всей этой идиллии, — снова заговорил Карл.

— Я полагаю, — тяжело вздохнул Джордж, удивившись, что Карл так долго кружил вокруг да около, не приступая к самому животрепещущему вопросу, касающегося лично новоиспеченного жениха Генриетты.

— Де Креки, судя по всему, преследует совсем другие цели. Он может высказывать сколь угодно любезностей мне в лицо. Но я прекрасно помню французский двор, Джордж! Эти люди, даже плюя тебе в спину, будут шептать проклятия с любезной миной. Все они лицемеры, каких свет не видел!

— Так уж и все? — с намёком спросил Бэкингем.

— Как мы могли убедиться, нет. Не все. Этот Арман де Руже, к примеру. Он совсем из другого теста.

— Вы уверены в нём? — прищурившись, спросил Джордж.

— Да это же видно по его лицу! Ни капли ложной любезности. Да хоть какой-нибудь любезности! Он скорее на эшафот взойдёт по обвинению в оскорблении короны, чем лишний раз улыбнётся даже мне, если у него нет для этого настроения.

— Ну, пожалуй. Но каким образом он сумеет помочь в вашей затее? Как по мне, так худшего представителя для Филиппа не сыскать. Этот де Руже действительно слеплен из другого теста!

— Вот! И это нам на руку!

С этими словами Карл в патетическом жесте воздел руки к небу — наконец-то он добился понимания от своего фаворита.

— Нет, не может быть! Это не сыграет, — тут же ответил ему Джордж. — Да нет же! Ведь он всё испортит. Ну, хотите, я буду посаженным… Женихом по доверенности?

— Брось, Джордж! Ты же мой лорд-адмирал! Нет! А де Руже — лучший кандидат. И для этого ему вовсе не надо быть похожим на Филиппа, — Карл обратил долгий взгляд в сторону миниатюры с изображением нежного с виду юноши в пастушеском хитоне, и этим досказал то, о чём предпочитал не говорить вслух.

— Не во всём, уж это точно, — буркнул Джордж. — Но разве Её высочество не дала своё согласие на помолвку? Она и за старика выйдет, лишь бы угодить вам и королеве-матери.

— Ты не понимаешь, Джордж. Мне важно не её согласие. То есть это, безусловно, необходимо. Но ещё важнее, чтобы она сама желала этого. Чтобы это стало её сбывшейся мечтой. Счастливая помолвка принцессы — вот что обрадует наш двор. Парламент это одобрит. Народ будет ликовать. Французы тоже будут довольны.

— Да уж, — протянул Джордж, глядя на короля со скептической усмешкой.

— С другой стороны, если между женихом и невестой будет разлад или хотя бы намёк на недопонимание, то будут все шансы вставить клин между ними ещё до свадьбы.

— Ну, это же не повод для того, чтобы отменить помолвку, — в голосе Бэкингема послышалось не то чтобы сожаление, но толика недовольства, на что Карл не обратил внимания, погрузившись в собственные размышления.

— Я опасаюсь скандала, Джордж. Мы ещё недостаточно укрепили свои позиции, чтобы пренебрегать общественным мнением.

— Скандал? Но как? И причём тут де Креки? Да и как, по-вашему, кардинал вообще сможет устроить скандал? И к тому же, Чарли, вы действительно уверены в этом? — Бэкингем потёр за ухом и развернул стул в ту сторону, где стоял король. — Вы уверены, что кхм… Лаете на то дерево? Тут могут быть замешаны совсем другие люди. В интересах кардинала добиться союза Франции и Англии, да поскорее! Не иначе, я в этом твёрдо уверен. А вот кто желает помешать этому, — он обвёл рукой широкий полукруг и ткнул на огромный глобус, стоявший возле стола. — Взгляните-ка сюда! Обратите внимание на соседей вашего кузена Людовика, короля Франции. А теперь ответьте мне, Чарли, кто первым поднимет бокал, чтобы отпраздновать ваш разлад с ним?

— Ну да. Вот видишь! Ты понимаешь теперь? — согласился Карл и приподнял брови. — Если этот старый проныра служит не кардиналу, то кому-то, для кого очень важно рассорить меня с Людовиком. Он дипломат, и не глуп. Не будет он открыто выступать против интересов короны. Но если его убедили в том, что у Франции может быть больше, чем один вектор интересов, то вот тогда…

— Запутанно и сложно, — констатировал Джордж и встал. — И в чём же вы видите мою роль во всём этом, Ваше величество?

— Рядом с нашим женихом по доверенности, конечно же! — ответил на это Карл. — Это же очевидно, разве нет? — он похлопал герцога по плечу и обнял его. — Да ты и сам уже положил начало. Хорошо. Очень хорошо! И пусть этот де Руже отлично проведёт время в Лондоне. Позаботься об этом, Джордж!

— А дальше?

— А дальше ты будешь сопровождать Минетт во Францию.

— Я что же? Я буду представлять Ваше величество? — Джордж тяжело сглотнул, но так и не произнёс того, о чём больше всего опасался даже подумать.

— О нет! Можешь прямо сказать, Джордж. И нет, этого от тебя не потребуется. Посажённым отцом будет лорд-канцлер. Или лорд Райли. Я не решил ещё, кто из них. Гамильтон тоже неплох. Он ведь герцог.

— Я тоже.

— И ты. Да, и ты тоже герцог, — задумчиво произнёс Карл. — Подумаем ещё об этом. Самое главное сейчас смотреть в оба и не позволить случиться ничему такому, что может послужить даже малейшим поводом для скандала. Это понятно?

— Куда уж понятнее, — пробормотал Джордж упавшим голосом.

Чем дольше они с Карлом говорили о браке Генриетты, тем больше он ощущал тяжесть в груди. А слова о счастье юной принцессы и вовсе заставили его поперхнуться на вдохе, словно он уже ревновал малышку Анриетт к её жениху. Ревновал! Но бывает ли ревность без любви? Как это вообще возможно? На этот вопрос ответа у него не было, как и на вопрос о том, можно ли любить, при этом не ревнуя ни к кому?

— Уже уходишь, Джордж? — спросил король, когда Бэкингем отошёл к двери и уже с порога отвесил лёгкий поклон.

— Да, Чарли. Пойду, отыщу нашего жениха по доверенности. Следует позаботиться о том, чтобы он не скончался до срока от пресных шуточек Суррея.

— Но прежде всего тебе следует освежиться! — в два широких шага Карл оказался у двери и, выглянув наружу, громко позвал слуг. — Эй, кто там есть? Позаботьтесь о герцоге!

Глава 7. В лабиринте

После полудня. Уайтхолл. Лабиринт и сады

Стоило ли выбегать в сад, если там её ждали всё те же любопытные взгляды и охочие до сплетен уши!? Однако Генриетту так взволновала новость о сватовстве Филиппа, что она перестала замечать что-либо вокруг себя. Пройдя по дорожке вдоль высаженных ровными рядами кустов боярышника, она и не заметила того, что тоненькие веточки кустов с каждым её шагом тянулись всё выше, превращаясь в непроницаемые для взглядов зелёные стены. Генриетта не обратила внимания и на то, что, садовая дорожка превратилась в совсем неприметную тропинку, и, наконец, она очутилась в лабиринте. Эта диковинная часть королевского сада была высажена ещё во времена короля Иакова, и с тех пор всегда притягивала к себе любопытных посетителей. Даже оголтелые республиканцы во времена правления Кромвеля не решились уничтожить его.

— Минни! Минни! Ваше высочество! — кричала ей вслед мисс Стюарт, семеня по тропинке следом за ней.

Точёные каблучки модных туфелек, не рассчитанных на прогулки дальше дворцового партера, то и дело увязали в многочисленных рытвинах, а осколки гравия, которым были щедро усыпаны все садовые дорожки, пребольно кололи чувствительные ступни девушки сквозь тоненькие подошвы.

— Ах, Фрэн!

Генриетта остановилась когда они вышли на лужайку, со всех сторон окружённую зарослями самшита, ветки которого плотно переплелись между собой, образуя высокие стены. Тропинка, по которой они пришли, раздвоилась, и одна дорожка огибала старинную беседку из мрамора, а другая вела на другую сторону лужайки вглубь лабиринта.

— Да что с вами творится, Ваше высочество? — укоризненно спросила мисс Стюарт, но заметив беседку, забыла про упрёки и вскрикнула. — Ой, мамочки! Да ведь мы умудрились забрести в самый центр лабиринта и ни разу не сбились с пути!

— Что же в этом удивительного, Фрэн? Ты лучше посмотри на меня, — урезонила подругу принцесса. — Филипп просит моей руки, а я не знаю толком, что и думать об этом. У меня столько мыслей и чувств об этом, я просто теряюсь. Что на самом деле важно, а что нет? Поверь, я оказалась в ситуации, которая запутаннее всех лабиринтов на свете!

— Да. Теперь нам надо выйти отсюда, — буркнула мисс Стюарт и направилась к беседке в надежде найти там хотя бы маленькую скамеечку, на которую можно присесть и отдохнуть.

Генриетта не спешила вслед за ней. Ей было и страшно, и волнительно от полученных известий, и больше всего ей хотелось сбежать прочь ото всех, подальше от дворца. Без остановки, без промедления. Навстречу ветерку и прохладе, всё ещё царившей в садах, где зелёные лужайки в окружении вечнозелёных кустов и хвойных деревьев создавали иллюзию непрекращающегося лета.

Она мечтала о самостоятельной жизни в своём праве, о собственной семье и обо всём том, что по меркам строгих правил католической церкви даёт женщине статус влиятельного члена общества, если, конечно же, её титул позволял такую роскошь, как наличие свободного времени и распоряжение своими ресурсами. За своё обеспечение она не волновалась, так как знала, что после восстановления своих прав на трон Карл издал указ о назначении Генриетте приданного, соответствующего её титулу принцессы королевского дома Стюартов. Да, Карлу самому довелось долгое время вести существование изгнанника, пользуясь милостями с чужого стола, живя при дворе то одного, то другого августейшего родича. Прожив достаточно долго в унизительном положении бедного родственника, зависимого от чужой милости, менее всего он желал такой же судьбы для своей милой Минетт — младшей сестрёнки, в которой души не чаял. Но что на самом деле означало получение статуса всеми уважаемой супруги принца? Вот тут, не смотря на юный возраст, Генриетта нисколько не ошибалась на счёт собственного будущего. Взамен она должна была отдать руку и, самое главное, свободу выбирать спутника жизни, любимого ею по сердцу, а не из чувства долга. Мысли о такой сделке пока ещё не занимали её голову всерьёз, а волнение в душе вызвала вовсе не перспектива скорого брака, который на всю оставшуюся жизнь свяжет её с тем, к кому она не испытывает никаких чувств, кроме детской симпатии и, быть может, дружбы. О нет! Её взволновало нечто другое, то, что казалось ей необъяснимым и грандиозным, и приключилось внезапно, в одночасье, совершенно незнакомое, непонятное и пугающее.

— Ах, Фрэн! Я не знаю, радоваться мне или плакать навзрыд? — Генриетта вошла в беседку и заглянула за колонну, на скамеечке возле которой устроилась её подруга. — Здесь так сыро. И холодно, — она лишь мельком взглянула на узор из тонких прожилок на белоснежном, гладко отшлифованном мраморе, из которого были высечены колонны и скамьи. — А мне так хочется настоящего летнего тепла! И яркого солнышка!

— За этим нужно плыть через Ла-Манш. Назад во Францию, — резонно заметила ей Фрэнсис, кутаясь в подбитый мехом плащ.

— Если Карл всерьёз намерен выдать меня замуж за Филиппа Анжуйского, то так и будет, — ответила Генриетта.

— А если нет? — лукаво прищурилась Фрэнсис.

— Как же нет? Они ведь всё решили уже. Разве нет? — немного опешила Генриетта.

— Но вы же должны дать своё согласие, Ваше высочество. За этим король и привёл к вам целую толпу французов.

— Да кто ж меня спросит! На самом деле, Фрэн, это было всего лишь хорошо разыгранное представление. Всё это для публики, и не более того. Даже такая романтичная дурочка, как я, понимает это, — вздохнула принцесса.

В ответ мисс Стюарт лишь пожала плечами. На её взгляд, даже если всё было оговорено и решено заранее, то вряд ли король станет неволить любимую сестрёнку, если той вздумается отказать французскому принцу. Разве Его величество не сказал именно это в лицо напыщенному, как бойцовый петух, герцогу де Креки? А ведь Фрэнсис запомнила, с каким особенно неприятным выражением сверкнули глубоко посаженные глаза французского посла. Да ведь его взгляд мог довести почти до онемения! Вот уж кого сама Фрэн меньше всего хотела бы видеть в качестве жениха, пусть это был бы всего лишь жених по доверенности и только на несколько дней.

— А ведь тот, другой герцог, довольно красив, — задумчиво произнесла она, глядя в ярко-голубой просвет в небе, прорезавшийся в толще высоких облаков, которые стремительно проносились над окружающими их со всех сторон вечнозелёными кустами.

— Который из них, душа моя? — поинтересовалась Генриетта с тем только, чтобы отвлечься от собственных мыслей.

— Тот, который генерал. Мне показалось, что он понравился королю. И нашему лорд-адмиралу, — мило улыбнулась Фрэнсис.

— Джорджу? Ах, тот герцог! Ну да, — насупилась Генриетта.

Отчего-то её задело невинное кокетство подруги и намёк в её тоне. Хотя был ли какой-то намёк в этих словах? Ведь это не Фрэнсис, а она, Генриетта, задумалась о герцоге де Руже и тут же вновь ощутила то безотчётное и совершенно незнакомое чувство, похожее на сильное волнение.

— Смотрите! Лёгок на помине! Стоило только заговорить о нём, а он уже тут как тут! — Фрэнсис вытянула руку, указывая на двух кавалеров, которые не спеша прогуливались вдоль стены лабиринта по направлению к беседке.

— Надо же, оказывается, это местечко не так уж и трудно отыскать, — заметила Генриетта и недовольно поджала губки.

Ей совсем не понравилось, что предмет их обсуждения материализовался слишком быстро. Это грозило немедленным разочарованием, ведь одно дело мечтать, рисуя в воображении воздушные замки о ком-то, кого встретила лишь однажды и с кем нет особых причин встретиться вновь. Совсем иначе, когда образ этого человека проясняется прямо на глазах, настолько, что не остаётся ни одного слепого пятна, а вместе с тем и ни единого шанса для собственных фантазий.

— Господа! — не слушая Генриетту, мисс Стюарт поднялась со скамеечки, подхватила подолы юбок и сделала несколько шагов навстречу. — Лорд Суррей, я и вообразить не могла, что вы так хорошо знакомы с этим лабиринтом!

— О, это чистая случайность, мисс Стюарт! — с широкой улыбкой ответил ей Суррей — видный мужчина немногим старше тридцати лет, завидный холостяк и преданный старший брат трёх очаровательных сестёр — девиц на выданье, которые с прошлой осени были зачислены в свиту принцессы.

— Дамы! — герцог де Руже скромно держался позади, но встретившись взглядом с Генриеттой, выступил вперёд и отвесил низкий поклон. — Мне жаль, что мы нарушили ваше уединение.

— О нет, нисколько! — поспешила ответить Генриетта, но тут же напустила на себя такой строгий вид, словно в эти минуты её меньше всего занимало общество кого бы то ни было, а тем более мужчин, и, более того, новоиспечённого жениха по доверенности.

— Я рад, Ваше высочество, — коротко ответил на это де Руже, тут же замкнувшись в себе с привычным для него отстранённым выражением на лице.

— Да. Пожалуй, — замялся лорд Суррей, ощутив неловкость от того, что, как ему показалось, они всё-таки нарушили уединение принцессы и её ближайшей подруги, чем и вызвали их досаду.

— Ну что вы! — не испытывая никакого чувства неловкости Фрэнсис Стюарт весело подмигнула Генриетте и подхватила её под локоть. — И хорошо, что вы нашли нас, господа! Добраться-то до этой беседки мы сумели, а вот как найти дорогу назад? — она многозначительно посмотрела в лицо Суррея. — Вы не проводите нас обратно, милорд?

— Пожалуй, — розовые и нежные, как лепестки едва раскрывшихся цветочных бутонов, щёчки Генриетты зарделись румянцем, но она постаралась взять себя в руки.

— Месье герцог, вы обязаны рассказать нам обо всём, что происходит в Париже и при дворе! — продолжала мисс Стюарт, проявляя недюжинную энергию настоящей дуэньи.

— Помилуйте, мадемуазель! — от неожиданного натиска де Руже опешил. — Я вовсе не тот, кого следует расспрашивать о том, что происходит при дворе Его величества. Я даже не могу назвать вам тех, кого я знаю, кто был лично представлен Её высочеству.

— Нет, нет, дорогой герцог! Мы хотим услышать всё именно от вас. Но не упоминайте того скучного господина — герцога де Креки, — капризно надутые губки очень даже красили малышку Стюарт. Пока она ещё не подозревала, какое мощное оружие даровала ей природа в виде милого детского очарования и той особенной красоты лица, которая уж совсем скоро будет сводить с ума мужчин всех возрастов по обе стороны Ла-Манша.

— Будьте добры, герцог! Расскажите нам обо всём, что вам известно. Что нового при дворе? — промолвила Генриетта, подавая руку де Руже. — Я знакома с некоторыми из придворных при дворе моего кузена. И поверьте, я очень скучаю по своим друзьям.

— Я понимаю, Ваше высочество.

Де Руже почтительно наклонил голову, кляня себя за эту скованность. Вот когда ему пригодился бы природный талант вести непринуждённые беседы с женщинами и девицами всех возрастов, присущий его брату, маршалу дю Плесси-Бельеру! Тот умел с полуслова завести разговор на любую тему, да так занятно, что рассказанные им истории становились притчей в языцех и предметом обсуждений на целые дни и даже недели.

— Ведь у нас с вами должно быть столько общих знакомых, — не переставала увещевать его, пылающая энтузиазмом Фрэнсис, всего лишь на один шаг уступая дорогу Генриетте. — Ах, милорд, вы не поверите! Я ведь только сегодня утром жаловалась Её высочеству на то, как давно мы не получали весточек из Франции.

Говоря это, мисс Стюарт с жалобным видом повернулась к Суррею. Тот смотрел на неё с вежливым снисхождением, не скрывая того, что не имеет ни малейшего представления о дружеских связях с кем-либо при французском дворе безвестной и не являющей собой никакой важности в его глазах дочери королевского врача.

— Да, герцог! Почему бы вам не рассказать о французском дворе? — поддержал разговор лорд Суррей, по привычке выбрав за лучшее потакание капризам девиц, нежели упрямое молчание.

Все четверо неторопливым шагом направились по дорожке, которая показалась знакомой на первый взгляд. На деле же это была одна из тех дорожек в лабиринте, которые кружили вокруг беседки, то уводя от неё, то возвращаясь.

Генриетта отпустила руку де Руже, чувствуя неловкость от близости с ним, но ещё больше из-за его продолжительного молчания. К счастью, мисс Стюарт говорила без умолку, задавая вопросы о придворных в Париже, так что герцогу приходилось прерывать своё молчание, чтобы отвечать ей.

— А о ком вы бы хотели услышать, Ваше высочество? — этим неожиданным вопросом де Руже прервал очередную неловкую паузу, и Генриетта обратила к нему взгляд, полный удивления.

Сам герцог не любил делиться своими мыслями ни о ком, если только разговор не заводил его брат, а дю Плесси-Бельеру он привык доверять в том, что касалось искренности его суждений и непредвзятости мнения. Теперь же он не был уверен в том, что его мнение о ком-то из их общих знакомых при дворе короля Людовика могло совпасть с мнением собеседников, точнее, самой Генриетты. О лорде Суррее Арман не знал ничего, кроме того, что сам он и вся его семья были вынуждены бежать из Англии вскоре после суда и казни короля Карла Первого, а потом долгое время прожили в эмиграции в Нидерландах. С щебетавшей обо всём на свете без передышки мисс Стюарт де Руже не был знаком лично, однако, он был достаточно наслышан о ней и знал о том, что она выросла вместе с Генриеттой, будучи представленной в её свиту с раннего детства. Отец мисс Стюарт происходил из обедневшей ветви шотландского рода Стюартов и приходился дальней роднёй королевской семье. Он бежал вместе с супругой и дочерью во Францию, где примкнул к свите Генриетты-Марии в качестве её личного доктора.

— Я хочу узнать обо всех! И нет, не общие вопросы, вроде того, кто какой полк получил или с кем был помолвлен, — заговорила Генриетта, и вдруг её взволнованное лицо осветилось улыбкой предвкушения, словно ей предложили пуститься в захватывающее путешествие в полную чудес волшебную страну, где она непременно встретится с друзьями детства.

— Вы слишком преувеличиваете мои возможности, Ваше высочество, — с лёгкой улыбкой ответил на это де Руже.

В глубине души он постепенно освобождался от привычной скованности в своих манерах и речи.

— Хорошо, хорошо, герцог! Тогда начните хотя бы вот с кого, — Генриетта посмотрела вверх на небо, которое постепенно освобождалось от облаков, сулящих дождь, и улыбнулась в ответ на улыбку де Руже. — Начните с моей дорогой Катрин!

— Простите, с которой из них? — неожиданно для самого себя Арман услышал в собственном голосе иронию и даже лёгкое подтрунивание, делающее его похожим на Франсуа-Анри, чьей излюбленной тактикой ведения беседы с юными девицами было постоянное подтрунивание и шутки над ними.

Он тут же наклонил голову в знак извинения, но Генриетта не услышала в его вопросе ничего, что задело бы её, и оставила этот жест без внимания. Напротив, и она сама, и её подруга сочли это напоминание забавным фактом, чему они весело рассмеялись.

— И в самом деле, при дворе так много Катерин! — добавил Суррей, владевший французским языком в достаточной мере для того, чтобы понять причину этого внезапного веселья. — Это как множество Елизавет при английском дворе! Бесс, Бетти, Лиззи, Изабеллы — все они Елизаветы.

— Да и в самом деле, — сдержанно посмеиваясь, согласился с ним де Руже.

— Я хочу узнать о мадемуазель де Грамон. То есть нет, теперь она княгиня Монако — супруга Луи де Гримальди, князя Монако, — Генриетта с мечтательным видом засмотрелась на бархатистые веточки розмарина.

— О, княгиня де Монако! — отозвался Арман де Руже, про себя испытав облегчение от того, что принцесса назвала одну из самых известных во Франции особ, новости о которой достигали даже итальянских княжеств, где он был вынужден проводить большую часть времени. — Её высочество счастлива и здорова. В январе она произвела на свет малыша — наследника престола княжества Монако. Здоровый и красивый мальчуган. Его назвали Антуаном. Кстати, князь и княгиня вернулись в Париж. Они поселились во дворце, который выкупил для них князь Оноре де Гримальди — дед Луи и нынешний правитель Монако. И по слухам, герцог де Грамон по случаю рождения внука выкупил для Катрин место гофмейстерины двора в свите Вашего высочества, — произнеся эти слова, Арман слегка покраснел. — То есть я хотел сказать, что, в случае вашего согласия, это будет свита Вашего высочества.

— Это что же? Штат моей новой свиты уже утверждён? — сухо поинтересовалась Генриетта, подозревая, что Анна Австрийская вряд ли согласилась бы позволить ей самой принимать решения относительно французской свиты, пусть и её собственной. Это оказалось для неё первым, пока ещё не столь чувствительным шипом, уколовшим её гордость. Но сколько их ждёт впереди!

— Да, как только слух об отъезде послов разнёсся при дворе, отовсюду посыпались прошения о приёме в свиту Вашего высочества, — подтвердил её подозрения де Руже, отметив то, как резко изменился тон их беседы. — На места четырёх фрейлин претендуют, по меньшей мере, сотня девиц. И это далеко не все! Ведь новости ещё не успели разлететься по всем провинциям.

— Да уж. При дворе устроят настоящие смотрины! — тихим, но язвительным тоном заметила шедшая позади них Фрэнсис. — Хотя по случаю приезду испанской принцессы особенного ажиотажа не было. Я не припоминаю такого.

— Должно быть, это от того, что с испанской инфантой никто не был знаком лично, — тактично предположил Суррей. — А вот служить Вашему высочеству сочтут за высокую честь и особую привилегию девушки из всех дворянских семей во Франции. Да и в Англии тоже. Все знают вас, Ваше высочество. И любят вас.

— Да уж, — тихо проговорила Генриетта. — Но что же ещё, герцог? И кстати, что вам известно о ещё одной Катрин? О той, которая из семьи де Невилей?

— А, мадемуазель де Невиль! — понимающе кивнул де Руже. Слишком уж откровенно прозвучала лесть в словах англичанина, чтобы не расслышать в ней фальши. Хотя он тоже считал, что служить принцессе дома Стюартов и Бурбонов было бы честью для представителя любой дворянской семьи, и в этот момент он подумал о себе.

— Так что же наша хохотушка Катрин? — повторила вопрос Генриетта и просияла в улыбке, вспоминая рыжеволосую, всегда улыбчивую и энергичную Катрин де Невиль, которая знала множество историй, таинственных и ужасных. А кроме того, Катрин знала тысячу полезных мелочей: как заговорить зубную боль или залечить мелкие ссадины; чем следует помазать руки, когда они чешутся из-за порезов о колючие ветки шиповника, и много ещё из того, чему она сама научилась, как это ни странно, у сестёр-послушниц и монахинь в монастыре.

— Мадемуазель де Невиль недавно вышла замуж за Луи де Лоррена графа д’Арманьяка. Теперь она графиня д’Арманьяк и управляет огромным особняком Главного Шталмейстера. В честь замужества ей была пожалована должность в свите королевы. Королевы Марии-Терезии, я имею в виду.

— Королевы, — как-то приглушённо и будто не своим голосом повторила за ним Генриетта.

Ей всё ещё было странно думать о Марии-Терезии как о супруге Людовика, хотя его женитьба на испанке состоялась ещё до их с матушкой отъезда в Англию. А ведь королевой Франции могла стать и она сама, снова подумала Генриетта, и эта мысль отозвалась щемящей болью в глубине души.

Воспоминания о мимолётных взорах кузена, которые она то и дело ловила на себе, его ласковом обращении к ней лично, пусть и обронённом вполголоса, когда никто не мог его услышать. Нет! Ей не следовало обманываться на его счёт. Людовик всегда видел в ней лишь «малышку Анриетт» — свою младшую кузину, с которой ему не раз приходилось танцевать на балах, часто даже против его желания. Ах да! Ведь он был увлечён одной из сестёр Манчини — той самой Олимпией Манчини, которую внезапно выдали замуж за графа де Суассона! И это произошло так быстро, что никто и понять не успел, что случилось на самом деле. А ведь Олимпию Манчини едва ли не прочили в королевы! Людовик так увлёкся ею, что сделал королевой на святочных празднествах, и даже устроил в её честь грандиозную конную карусель с участием нескольких сотен дворян. А огорчился ли он из-за её внезапного замужества?

— Анриетт! — тихонько позвала мисс Стюарт, чтобы отвлечь её от глубоких раздумий.

— Ах да! — спохватилась Генриетта и обратилась с улыбкой к герцогу.

Как-то слишком уж весело и наигранно это вышло, но де Руже был достаточно чутким и деликатным и виду не подал, что, заметил невнимание Генриетты, как и то, что она отвлеклась от беседы с ним.

— А что же сестра Катрин — Франсуаза де Невиль? — задала новый вопрос Генриетта в попытке вернуть разговор в прежнее русло, а вместе с тем и обуздать собственные мысли.

— Про мадемуазель Франсуазу мне известно гораздо меньше, — отозвался Арман де Руже, но тут же тепло улыбнулся. — Вы же знаете, что в отличие от младших брата и сестры, Франсуаза куда реже бывает в центре внимания, практически никогда становится предметом разговоров, а тем более поводом для новостей. Она замужем за маркизом д’Отривом. Известно, что они поселились в замке Отрив, ведь маркиз страстный охотник и редко покидает своё поместье. Кажется, ему передали должность королевского ловчего. Так что они с супругой появляются в свете лишь с наступлением сезона охоты, когда королевский двор выезжает в Фонтенбло или в Венсенн.

— Ах, Фонтенбло! — не удержалась от восклицания мисс Стюарт. — Самое прекрасное место на свете! Там так романтично и волшебно, словно в сказке!

— Вы ещё не успели побывать в шотландских резиденциях Его величества, мисс Стюарт! — ревниво заметил ей лорд Суррей, которого задели слова и само по себе мечтательное настроение девушки.

— Да, кстати, а что же их брат? Маркиз де Виллеруа, как он? — не обратив внимания на несущественное в её глазах отступление от темы, спросила Генриетта. — Я помню, как мне предложили танцевать с ним партию! И это был мой первый придворный балет. Вообще-то, Франсуа тогда досталась роль Купидона. Он был так хорош в костюме с крылышками, с золотым луком и колчаном с настоящими стрелами!

— Да, да! Вы говорите о нашем Очаровательном Маркизе? О малыше де Виллеруа? — тут же подхватила мисс Стюарт и, весело взмахнув левой рукой, задела ветки боярышника, с которых тут же посыпались холодные капельки недавно прошедшего дождя.

— Виллеруа, Виллеруа! — не отставал от них лорд Суррей. — Это же сын маршала де Невиля! Да, конечно же, я помню его. Даже при дворе штатгальтера Нидерландов о нём рассказывали весёлые истории. Что-то о курьёзном случае с дворцовыми часами в Лувре. И кажется, именно благодаря маркизу удалось пролить свет на то странное дело.

Все посмотрели на лорда Суррея, и он стушевался под удивлённым взглядом герцога де Руже.

— Как же! Разве об этом уже перестали судачить при дворе? — попытался он перейти на шутливый тон. — Час Купидона! Это же такая громкая история!

— Как это занимательно, однако. Я узнал об этом только случайно. Я не был при дворе в то время, когда всё происходило. Мой брат оказался одним из тех, кто был посвящён в подробности того дела, поскольку он вёл расследование по кражам, которые каким-то образом были связаны с дворцовыми часами, — пояснил де Руже. — Но вот каким образом в этой истории оказался замешан маркиз де Виллеруа — этого я не понимаю, — Арман предпочёл бы вообще не затрагивать этот щекотливый вопрос — Франсуа-Анри предельно чётко обозначил те события, как сугубо личное дело, касающееся самого короля и лишь отчасти маркиза де Виллеруа.

— У нашего Очаровательного Маркиза невероятный талант попадать в приключения, — заговорила Генриетта, уловив по тону Армана де Руже его нежелание продолжать разговор об истории с часами.

Сама она слышала обо всей этой истории лишь то, что в Королевском совете было решено поручить капитану де Варду и маркизу дю Плесси-Бельеру разобраться в ней, а затем каким-то образом выяснилось, что к этим кражам была причастна шайка воров из Сент-Антуанского предместья. Один из них даже служил в Лувре, и, по слухам, его нашли избитым до полусмерти в одном из потайных коридоров. Решительно, та мрачная история о дворцовых часах кажется не самой удачной темой для лёгкой беседы!

— Да, маркиз с лёгкостью попадает в курьёзные ситуации, — де Руже подхватил это шутливое замечание, как спасительную ниточку. — Собственно, теперь, когда он закончил учёбу в Корпусе Королевских Пажей, его можно каждый день встретить во дворце. Он практически неотлучно находится при короле. Балетные постановки — вот их общее увлечение. Его величество учредил должность Королевского танцмейстера специально для маркиза.

— Как? — удивились девушки, а Генриетта спросила:

— А как же месье Бошан?

— Месье Бошан по-прежнему является главным учителем танцев. Без его личного участия не обходится ни одна постановка королевского балета. Кстати, мэтр Бошан вместе с маэстро Люлли готовят новый балет в честь прихода весны, — и тут де Руже внимательно посмотрел в лицо Генриетты. — Это в честь вашей свадьбы.

— Как? Даже балет? — не удержалась Генриетта, и её лицо просияло в улыбке, а в серо-зелёных глазах блеснули огоньки радостного предвкушения. — Как вы думаете, герцог, а мне оставят роль в этом балете? Я успею к репетициям?

— Для этого всего лишь необходимо оказаться при дворе, Ваше высочество, — резонно заметил Арман де Руже, по странной случайности или намеренно избегая называть главное условие для участия принцессы в балетной постановке, которую готовят в честь её собственной свадьбы.

Они уже около получаса блуждали по лабиринту, и всё время просвет, маячивший впереди, как будто указывал на выход, но каждый раз оказывался ещё одним перекрёстком.

— Я устала, — пожаловалась Стюарт.

— Постойте!

Генриетта остановилась на очередном перекрестке и протянула руку к ветке самшитового куста:

— Нам нужно всё время держаться одной стороны. Всё время, пока мы идём. И никуда не сворачивать. Так мы придём к самому началу лабиринта.

— Пожалуй, — согласился лорд Суррей. — Я читал о лабиринте Минотавра на Крите. Там нужно было ориентироваться одной стороны коридора.

— Да! — воскликнула обрадованная найденному решению мисс Стюарт. — В Лувре царит такая же путаница в коридорах. Я помню, как маркиз де Виллеруа рассказывал нам о том, как можно выбраться из потайных коридоров в случае несчастья.

— А тебе доводилось бродить даже по потайным коридорам? — спросила Генриетта, с подозрением посмотрев на неё.

— Нет, что вы! Просто Франсуа такой балагур. У него всегда есть парочка страшилок про запас. Он рассказывал про лабиринт из секретных коридоров в Лувре. Такой же есть и в Фонтенбло. Но всё-таки тот, что в Лувре, пострашнее. Там ведь ещё и призраки бродят. И да, второй вор! Ведь того вора, который дворцовые часы останавливал, так и не нашли! Ведь не нашли, нет?!

Этот вопрос относился к герцогу де Руже, но он предпочёл сделать вид, что, не расслышал его, и оставил без ответа. О том, что стало со вторым вором из Сент-Антуанского предместья, который был причастен к делу о дворцовых часах, никто ничего не знал. Кроме дю Плесси-Бельера и того смешного, суетливого человечка — комиссара полиции Шатле, который помогал маркизу расследовать то дело.

— Не знаю, мадемуазель. Мне кажется, что в том деле так и не поставили точку, — уклончиво ответил Арман, невольно обратив взгляд на Генриетту.

Та моментально прочла в его глазах просьбу о помощи и ответила с лёгкой улыбкой:

— Кстати, а что же ваш брат? Чем теперь занят наш славный маркиз? — спросила Генриетта. — И все его неугомонные друзья из свиты короля. Де Лозен, де Вивонн, де Гиш — чем они занимаются?

— Мой брат теперь служит при дворе. После того дела, как вы должно быть помните, дю Плесси-Бельер получил должность маршала королевского двора.

Как ни странно, но ни в тоне, ни в выражении лица герцога не промелькнуло и тени зависти или обиды на младшего брата, который обошёл его по карьерной лестнице.

— В Италию, то есть в Пьемонтский полк, он уже не вернулся. Теперь в его обязанности входит разбирательство дел при дворе: интриги, тайны, загадочные происшествия — это его епархия. Но главная обязанность — это личная безопасность короля.

— Ого, какой взлёт! — вырвалось у мисс Стюарт. — А ведь его не принимали всерьёз. Даже после того, как он стал маршалом двора, все только и шутили о его чрезвычайной молодости.

— Откуда тебе знать? — поддела её Генриетта.

— Я слышала, как о нём шептались дамы при дворе королевы Генриетты-Марии, — парировала мисс Фрэн, сверкнув в сторону кавалеров очаровательной улыбкой. — И на приёмах в Лувре тоже.

— А что же маркиз де Лозен? — вдруг спросил лорд Суррей. — Я немало слышал о нём. А также о его кузене — графе де Гише. Оба прославились, сражаясь ещё во Фландрии. А потом, как я слышал, были добровольцами в армии польского короля и участвовали в войне с турками.

— Да-да, рассказы об их подвигах неизменно служат поводом для бурных обсуждений в салонах, — тут же ответил де Руже, которому истории о ратных подвигах были по душе больше, чем пустые пересказы придворных сплетен. — Они оба, кстати, недавно вернулись во Францию и были снова приняты ко двору. Граф, как и впредь, остаётся неразлучным другом для герцога Анжуйского.

— Как? Они дружны с Филиппом? — удивилась Генриетта, и тут же на её щёчках вспыхнул яркий румянец.

— Герцог де Грамон выкупил должность шталмейстера двора Его высочества для своего сына — графа де Гиша, — ответил Арман, не обращая внимания на удивление принцессы.

Генриетта только улыбнулась в ответ. Она вспомнила лица двух таких непохожих друг на друга кузенов. Антуан де Лозен — белокурый и невысокого роста. О нём можно было сказать, что он, скорее, худощавого сложения, но за кажущейся хрупкостью и малым ростом скрывались ловкость и сила отличного наездника, а также непревзойдённого фехтовальщика. И судя по слухам, де Лозен сделался настоящим бретером, а причиной его ссылки из Франции была неудачная дуэль, из-за которой пострадал кто-то из сыновей не то герцога де Креки, не то герцога де Шуази. А вот Арман де Гиш, хотя он также, как и его кузен, не отличался покладистым нравом, заслужил славу галантного кавалера. Он пользовался громким успехом у женщин, по словам Карла, который был знаком с графом с тех давних пор, когда ещё сам находился при дворе Людовика. Де Гиш наверняка отправился в ссылку вслед за кузеном только затем, чтобы отличиться на военном поприще. Военная слава, скорее всего, прельщала его гораздо больше, чем успех у женщин. Черноглазый брюнет, молчун и красавец Арман де Гиш представлял собой полную противоположность кузену Антуану де Лозену. Да и своему отцу — маршалу де Грамону тоже. Хотя внешне граф де Гиш был вылитой копией герцога де Грамона в молодости, по характеру он прослыл замкнутым и даже нелюдимым человеком. Именно склонность к таинственному молчанию привлекла к нему внимание женщин. Кстати, о де Лозене тоже нельзя сказать, что он обделён женским вниманием! При мысли об этом Генриетта невольно улыбнулась — ставшие анекдотами истории о настойчивых ухаживаниях и победах Антуана де Лозена связали его имя с именами многих красавиц при дворе Людовика.

— Смотрите! — лорд Суррей указал на яркий просвет в конце очередной дорожки, на которую они свернули несколько минут назад. — Там выход! Я вижу отблески солнечных лучей на стёклах дворцовых окон!

— Умничка, Генриетта! — захлопала в ладоши мисс Стюарт. — Как хорошо вы это придумали. Вот я бы ни за что не догадалась бы о том, как выбраться, и так и осталась бы пропадать тут.

— Ну уж нет! Я бы ни за что не оставила тебя одну, Фрэн, — ласково улыбнувшись подруге детства, заверила её Генриетта.

Пройдя ещё с десяток шагов, они выбрались из лабиринта на широкую лужайку, разбитую напротив центрального крыла Уайтхолла. Вся лужайка была распределена на ровные квадраты, по границам которых тянули вверх свои шипастые ветки кусты шиповника и боярышника, а вдоль них краснел мокрый гравий садовых дорожек. Теперь даже острые камешки гравия не стали причиной для уныния и новых жалоб мисс Стюарт — она подобно козочке резво бежала впереди всей компании, спеша вернуться в тепло и уют покоев принцессы.

Глава 8. Совещание

После полудня. Уайтхолл. Малый зал Совещаний

О том, что в действительности происходило в умах и настроениях посланников французского короля, не догадались бы и самые опытные шпионы. А всё из-за того, что никто из числа прибывших в Англию французских дворян не имел чёткого представления о том, кто из них в действительности являлся полномочным представителем короля Франции. Кто скрывался за блистательным фасадом из великолепных костюмов, роскоши и помпезности, с которой посольство сватов прибыло в Англию, и кто на самом деле мог оказать влияние на ход переговоров об условиях предстоящей свадьбы? А самое важное, кто действовал за спиной и у французов, и у англичан, то и дело вставляя палки в колёса? Герцог де Креки, несомненно, считал себя самым важной персоной из числа дворян, входивших в посольскую свиту, ведь именно он был назначен на должность чрезвычайного посла и привёз верительные грамоты, подписанные Людовиком. Но он то и дело сталкивался с молчаливым противостоянием со стороны сопровождавших его вельмож. Тот же герцог де Руже — молодой и неискушенный в дипломатии — даже он умудрился ловко провести его, втёршись в доверие к английскому лорд-адмиралу, который оказывал влияние на решения, принимаемые Карлом! И для этого скромному герцогу было достаточно обладать атлетической статью, располагающей внешностью, репутацией опытного военного, внушительной родословной и всего лишь толикой личного обаяния. И вот же, и дня не прошло, а при английском дворе только и говорят, что о генерале де Руже!

— Им просто нравится коверкать на свой английский лад имя французского генерала, — шутливо заметил граф де Вильнёв.

— Ах, граф! Хотя бы вы увольте меня от этих иносказаний, — устало поморщился де Креки.

Они прохаживались по длинной галерее перед Малым залом совещаний, ожидая приглашения войти внутрь. Это само по себе раздражало, а доносившийся отовсюду шум голосов и весёлая музыка ещё больше подогревали растущее недовольство герцога.

— Англичанам вряд ли доступно понимание, что значит на самом деле пунктуальность, — ворчал де Креки, отмеряя шагами галерею то вширь, то в длину.

— Скорее всего, они настолько озадачены происходящим, что попросту не знают, с чего начать, — не оставлял попытки снизить градус раздражения де Вильнёв.

— А что тут начинать? Мы выдвинули им предложение руки и титула самого родовитого и выдающегося из принцев во всей Европе. Что тут обсуждать?

— Но ведь, кроме нас, то же самое могла предложить и другая сторона, — аккуратно подал мысль о возможной альтернативе де Вильнёв.

— Да неужели? И так, чтобы мы ничего не узнали об этом? И кто же эта другая сторона, позвольте спросить? — лицо де Креки перекосило от мысли, что он и отправивший его в Лондон Мазарини могли упустить из виду нечто столь важное.

— Скажем, это могут быть голландцы, — приподняв бровь, осторожно предположил де Вильнёв.

— Да что вы говорите! — саркастично пропел де Креки и круто развернулся.

Он впился взглядом в потемневшие от времени фигуры на картине, изображающей один из самых известных библейских сюжетов. Из-за того, что краски потускнели под толстым слоем растрескавшегося лака, невозможно было разглядеть черты лиц персонажей картины. Но эмоции были переданы в их жестах и позах столь живо, что картина казалась очень реалистичной, и оттого пугала и даже отталкивала зрителя.

— Голландцы, господин герцог! Это они, — продолжал свою мысль де Вильнёв. — Я заметил вчера одного молодого человека. С виду его и не отличишь от англичанина, если вы понимаете меня.

— Нет, не понимаю, — холодно ответил де Креки.

— Они — протестанты, — пояснил де Вильнёв. — Но в отличие от наших гугенотов, они совершенно не следят за собой. Одеваются так, словно тридцать лет назад в эту страну перестали поставлять сукно и нити, и с той поры вся одежда шилась только из чёрной шерсти. А ещё они с пренебрежением относятся к собственному облику — к лицу, если быть точным.

— Ближе к сути, де Вильнёв! Ближе к делу! — не выдержал де Креки.

— Тот молодой человек, он следил за нами. Сначала верхом, в дороге. Я заметил, как он всё время ехал немного позади нашего кортежа. Я видел его ещё в Дувре на пристани — недалеко от того места, куда выгрузили наш багаж по прибытии. А потом я видел, как он следовал за нами до самого Лондона.

— За нами следили, и вы только теперь рассказываете мне об этом? Это неслыханное пренебрежение обязанностями, граф! Вы не можете рассчитывать на мою снисходительность, сударь. Даже если бы я промолчал и не высказал вам всё, что я думаю о таких, как вы, ротозеях, тысяча чертей!

Де Вильнёв иронично усмехнулся и наклонил голову набок. Ему хотя бы удалось привлечь внимание к чему-то более важному, чем старые потускневшие от времени и пыли полотна.

Де Креки оторвался от созерцания скучного сюжета второй картины. Краски на ней, в отличие от первой, не потускнели, но это осталось единственным её достоинством.

— Странное дело, граф, — сменив тон, проговорил герцог. — Мы находимся в королевском дворце. Но обстановка здесь больше напоминает о вкусах его прежних владельцев — пивоваров. Здесь всё такое обветшалое и навевает тоску. Кажется, будто мы попали в заброшенный склеп.

— Англичане скупы. Или у них недостаточно средств для того, чтобы содержать королевскую резиденцию с подобающим ей блеском, — заметил на это де Вильнёв.

— Однако убранство в апартаментах принцессы и в Главном зале блещет роскошью. Впрочем, и новизной тоже, — проговорил герцог, бросив взгляд в сторону дверей.

— Но это же парадные залы. Они предназначены для приёмов придворных и особых гостей, вроде нас с вами, — де Вильнёв даже позволил себе пренебрежительно хмыкнуть. — Мне кажется, что та роскошь только усугубляет общее впечатление, которое остаётся от визита во дворец.

— Так, а что с тем голландцем? — на этот раз де Креки сам предпочёл вернуться к прежней теме их разговора.

— Я видел его этим утром под окнами нашего особняка. А на приёме у Её высочества я снова заметил его. Он шептался за спиной у короля с одним из министров.

— С кем именно, вы можете сказать?

— Я могу указать вашей светлости на него, если увижу. Но назвать по имени — нет. Я не разберу, кто из них кем приходится у этих англичан? — де Вильнёв не стал скрывать, что совершенно не различал ни имён, ни титулов представленных ему английских дворян, которых, на его взгляд, ни по именам, ни даже по их лицам невозможно было отличить друг от друга.

— Голландцы, значит. Да, всё сходится. Всё так и есть. Всё так, как мы и предполагали, — проговорил де Креки.

— Что именно сходится? — поинтересовался граф, сделав вид, что с интересом рассматривал картину, напротив которой они остановились.

— Кардинал предупреждал меня о том, что голландцы могут подыграть оппозиции в Парламенте и даже подкупят кого-нибудь в Королевском совете с тем, чтобы те склонили Карла отвергнуть наше предложение.

— Как? Даже кардинал думает, что Карл прислушается к ним? Нет, не может быть! Хотя как знать! Они могут попытаться, — чуть погодя проговорил де Вильнёв. — И они могут изрядно попортить нам кровь. Это так. К тому же до меня дошёл слух о том, что у них уже есть на примете свой кандидат в мужья для принцессы.

— Кандидат? — усмехнулся де Креки. — И кто же он?

Вильнёв замялся с ответом, кивнув в сторону вошедших в галерею вельмож, один из которых выделялся гордой осанкой и грозным взглядом, который он тут же устремил на французов.

— Да говорите же, Вильнёв! Или вы только строите догадки? — вспылил де Креки, не сразу заметив появления новых лиц, а когда проследил за многозначительным взглядом собеседника, то тут же повернулся к вошедшим и поклонился с вежливой улыбкой:

— Ваше высочество! Вы тоже примете участие в переговорах? Я, право же, не ожидал, что это привлечёт ваше внимание. Ведь, как известно, речь пойдёт о церемонии передачи невесты, но не более того.

— Вот именно, герцог, — произнёс высокий молодой человек, растягивая французские слова с нарочитой медлительностью, словно отмеряя каждое слово на вес. — И я не понимаю, зачем меня пригласили! Однако же, всем нам небезразлична помолвка Их высочеств. Не так ли?

— Ага, — тихо съязвил де Вильнёв за спиной у герцога де Креки. — Его-то женитьба вылилась в целый скандал на головы Карла и его советников.

— Так кого прочат другим кандидатом? — не оборачиваясь к нему, также тихо спросил де Креки.

— Кого-то из немецких принцев. Список его титулов длиннее, чем колокольня на Сен-Сюльпис, но владений — кот наплакал.

— И всё же, у него есть нечто, что может показаться Карлу более привлекательным, чем военный союз с Францией? — задал наводящий вопрос де Креки.

— В том-то и дело, что не для Карла, а для некоторых господ, заседающих в Парламенте. Всё проще некуда. Этот немецкий принц — протестант, — договорил де Вильнёв и хотел добавить что-то об известных ему планах коалиции протестантских княжеств Северной Германии.

Но в ту же самую минуту тяжёлые створки дверей Малого зала совещаний распахнулись, и в галерею вышел невысокий мужчина плотного телосложения, седеющую голову которого украшала высокая шапочка с плюмажем из фазаньих перьев.

— Ваше высочество, господа послы! Нижайше прошу вас следовать за мной! — пробасил он с почтительным поклоном.

— Они почти не выказывают разницу между братом короля и нами. Как это странно, однако, — пробормотал де Креки.

— Это не единственная странность, ваша светлость, — подлил масла в очаг разгоравшихся сомнений де Вильнёв. — Вы заметили то, что сам король не участвует в переговорах? И кстати, у него нет права голоса в обсуждаемых вопросах.

— Как? Но разве не он утверждал, что всё это, прежде всего, семейное дело? — удивление, отразившееся на лице герцога, вызвало скептические ухмылки у англичан, которые, не слыша его разговор с де Вильнёвом, по-своему истолковали эту реакцию.

— Так и есть. Но всё, что касается внешней политики — это прерогатива министров и Парламента. Такова цена возвращения трона Стюартам, — пояснил де Вильнёв уже на входе в зал и, как бы невзначай, добавил:

— Вечер за карточным столом с лордом Райли оказался весьма познавательным.

— Надеюсь, что и выигрышным? — вежливо поинтересовался де Креки, не лишённый азарта, особенно же в карточных играх.

Он уселся на предложенное ему место после того, как герцог Йоркский изволил занять почётное кресло во главе стола.

— Если говорить о сведениях, полученных в ходе разговоров обо всём на свете, то мой выигрыш в этой карточной партии сложно переоценить. Но мне пришлось поиздержаться ради него, — шёпотом поделился с ним де Вильнёв и занял место слева от герцога на одном из массивных стульев с высокими спинками без подлокотников — эти удобства, как оказалось, предполагались только самой высшей знати.

Заседание началось с долгой молитвы архиепископа, который, к удивлению де Креки, произнёс её на превосходной латыни, цитируя места из Писания, которые использовались в католическом праве. Это озадачило герцога, не предполагавшего, что между протестантами Англиканской церкви и французскими гугенотами окажется столь разительная пропасть в отношении языка, на котором произносили молитвы. Об этом обстоятельстве не следовало забывать. Наряду с тем фактом, что герцог Йоркский не счёл нужным осенить себя крестным знамением после молитвы, произнесённой архиепископом Англиканской церкви. Намеренно или же случайно брат короля показал свою принадлежность к католической церкви? Впрочем, может быть, это и не скрывалось столь уж тщательно, как считал Мазарини. Он предупреждал де Креки о том, что главным камнем преткновения в переговорах о браке станет вероисповедание жениха, так как многие прочат в качестве союзника Англии не католическую Францию, а одно из протестантских княжеств в Германии, если и вовсе не Голландию или Данию. Сватовство французского принца, хоть и принятое публично самим королем и вдовствующей королевой, теперь было необходимо провести сызнова. И на этот раз герцогу предстояло произнести пышную и впечатляющую речь вовсе не перед королём или принцессой, или их свитой, а перед министрами короля и членами Парламента.

— И всё-таки, если наш молодой генерал сумеет расположить к себе сердца принцессы и двоих её братьев, то помолвка будет у нас в кармане, — оптимистичным тоном проговорил де Вильнёв.

Де Креки ответил графу суровым взглядом. Не таким он представлял себе ход переговоров, да и само сватовство! И ему вовсе не улыбалась перспектива поставить всё на кон в игре, где главным козырем, которым они располагали, были сугубо личные качества генерала и его удача в том, чтобы расположить к себе сердце юной девицы. Куда надёжнее обрести поддержку у двух или трёх министров, особенно же тех из них, кто имел влияние в Парламенте и среди протестантов.

Осторожно, не выдавая своего интереса, герцог обвёл взглядом лица сидящих напротив него вельмож.

Лорд Райли — практически правая, да и левая рука королевы Генриетты-Марии. Он, скорее всего, склоняется в пользу решений, принятых королевой, и, поскольку Её величество прочит дочь в невестки французского короля, то значит, и с её ставленником можно договориться без лишней суеты.

Рядом с лордом Райли де Креки заметил лорда Гамильтона. Этот молодой герцог успел составить себе репутацию ещё в Голландии. Кстати, он тоже католик, а это многое значит! Но в то же время этот лорд Гамильтон с лёгкостью согласится воевать против Франции, если это окажется в его глазах выгодным для английской казны и короны, на чьей бы голове она ни была. С Гамильтоном следовало держать ухо востро.

А вот с герцогом Йоркским — братом короля и пока ещё наследником престола, наоборот можно и нужно идти напрямик и даже жёстко. Он склоняется к католической церкви, да и к союзу с Францией соответственно. Но насколько герцог де Креки успел узнать его лично ещё до этой встречи за столом переговоров, осторожность не была бы излишней при ведении дел с принцем. За волевым фасадом мужественной красоты скрывался крайне неустойчивый и непредсказуемый характер. Нет, наследника престола не станут слушать ни в Парламенте, ни в Королевском совете, в котором его главенствующее положение — это всего лишь почётное кресло во главе стола.

Главный здесь не герцог Йоркский, а лорд-канцлер. А вот этот человек — твёрдый орешек. На виду у всех Хайд выражал глубокое уважение к королю и почтение королеве. Но сам он протестант, а с этого-то и начался конфликт интересов.

Пока англичане пространно и многословно выражали свою признательность и уважение к прибывшим послам, де Креки и де Вильнёв внимали им с постными минами на лицах, не проронив ни слова. К своей досаде, герцог поздно сообразил, что дальше этих заверений, высказанных в длинных, похожих на проповеди, речах, английские министры не готовы идти. Всё это можно было изложить на бумаге, не тратя времени попусту. Так чего же они ожидали? Кто должен подать условный сигнал для того, чтобы лорд-канцлер, наконец-то, решился перейти от приветственных преамбул к обсуждению насущных вопросов?

— Я не понимаю, господа! — вдруг вскричал герцог Йоркский и, с грохотом отодвинув от себя тяжёлое кресло, поднялся из-за стола. — Кто-нибудь объяснит мне, зачем меня пригласили в это собрание?

— Милорды, я прошу! Тишина в зале! — привычный призыв к порядку со стороны секретаря лорд-канцлера не возымел никакого действия, а зал наполнился шумом споривших между собой советников и министров, и грохотом отодвигаемых стульев.

— Я прошу Его высочество проявить терпение! — Хайд и сам поднялся из-за стола.

Высокий и худощавый, если внимательно присмотреться к нему, то в его лице можно было найти интереснейший экспонат для изучения медицины, не иначе! Он прошёл в конец зала, туда, где гордо подбоченясь стоял герцог Йоркский и, разведя руки в примирительном жесте, почтительно наклонил голову:

— Мы уже готовы перейти к обсуждениям.

— Нечего здесь обсуждать, милорды! — отрезал брат короля. — Моей сестре передали предложение, которое она приняла. Это решает всё. И король, мой брат, подтвердил это.

— Но Вашему высочеству должно быть известно, что в таких делах решение принимается на специальном совещании!

— Скажите ещё, что будущее, которое касается королевской семьи, будет решать Парламент! — уже с угрозой в голосе выпалил герцог и повернулся к присутствующим лицом. — Господа, я жду! И полагаю, что послы Его величества короля Франции также ожидают начала настоящих переговоров. Итак, какова повестка этого совещания? Что, кроме вгоняющих в сон преамбул, мы услышим от вас? Или мне следует распустить это собрание вовсе, позволив остаться только тем, кто готов обсуждать дело по сути?

Последнюю фразу герцог произнёс по-английски, но де Креки и без перевода понял её смысл, глядя на него. То ли Карл дал младшему брату исчерпывающие наставления, то ли, вопреки слухам, у герцога Йоркского всё-таки имелся личный интерес к вопросам внешней политики?

— Мы готовы обсудить с послом Его величества короля Франции предлагаемые нам условия этого… Матримониального союза, — заговорил архиепископ. — Поскольку Её высочество воспитывалась в католической вере, — он не договорил, так как герцог Йоркский, вернувшись на своё место, грубо прервал его:

— Генриетта — католичка! И это всё решает. Не требуется решать никакие вопросы в связи с вероисповеданием. Филипп тоже католик. Нет никаких препятствий для заключения брака.

— Да. Но разве не требуется разрешение папы на брак столь близкого родства? Их высочества — кузены! — выступил один из советников, пожилой господин в чёрном камзоле с высоким воротником, наглухо застегнутым под самым подбородком.

— Нет! И вы прекрасно осведомлены об этом, милорд! — на этот раз ответил сам Хайд. — В своём письме кардинал Мазарини изложил все нюансы, которые были заранее согласованы в Риме. И разрешение на брак от папы уже получено.

А вот такая предусмотрительность удивила советников. Это явилось ещё одним значительным ударом по их собственным интересам. Де Креки тут же обратил хищный взор на лица всех присутствовавших в зале министров, ища среди них недовольных и готовых к противостоянию. Да, казалось, что всё встало на свои места! Человек, задевший щекотливую тему родства, ничего не смыслит в происходящем. Но его надоумил задать этот вопрос тот, кому было необходимо затянуть переговоры или вовсе свести их к отказу от свадьбы. Лишь мельком де Креки успел отметить лёгкое облачко разочарования на лице одного из советников, который сидел слева от Хайда.

Обменявшись быстрыми взглядами с де Вильнёвом, герцог бросил взгляд в ту сторону и вопросительно приподнял бровь. Де Вильнёв обернулся, чтобы посмотреть на лица всех советников, сидевших слева от де Креки, и коротко кивнул.

— Да. Это он. Я видел его вместе с тем голландцем, — шепнул граф, воспользовавшись шумом, который подняли спорившие между собой министры.

Де Креки удовлетворённо кивнул в ответ и сосредоточился на обдумывании речи, которую от него ждали на заседании, пусть и формально. Он заранее составил её, но ничего из написанных им витиеватых пассажей не подходило к сложившейся ситуации. Больше всего напряжения в ходе совещания нагнетал сам герцог Йоркский, который был готов идти напролом к поставленной цели, но не имел ни малейшего понятия о том, как действовать дальше.

— Господа, я полагаю, что все мы утомлены, — произнёс Хайд, подкрепив свою новую попытку прервать спор громким звоном серебряного колокольчика.

— Что же, давайте соберёмся завтра и всё обсудим, — несмелое предложение архиепископа, как ни странно, возымело действие на всех остальных.

Всё почтенное собрание тут же переключилось на вопрос о готовящемся приёме в честь объявления помолвки, что крайне удивило даже самого де Креки. Похоже, что англичане были рады праздновать даже то, о чём толком не успели договориться!

— Значит, всё-таки наша взяла, и помолвка состоялась! — шепнул де Вильнёв и торжествующе качнул головой, устремив радостный взгляд к потолку.

— Не забегайте вперёд кареты, мой дорогой, — сухо ответил на это де Креки и поднялся из-за стола вслед за герцогом Йоркским и архиепископом. — Мы получили только формальное согласие. Впереди нас ждут прения по целому списку спорных вопросов.

Глава 9. Где же Пэг!

После полудня. Уайтхолл. Сады

Пробежка по садовым дорожкам, цветочным клумбам и совсем недавно освободившимся от снега газонам, не входила в планы Роланда. Но как убедить в этом противную мелкую тварь, сбежавшую с поводка, который всучила ему юная кокетка — мисс Суррей? Порой его удивляло до остолбенения то, как легко сёстры лорда Суррея забывали о том, что в обязанности секретаря их старшего брата не входит беготня за сбежавшим щенком. Но нет же! Кроме выгула их любимицы в саду, сёстры Суррей возложили на Роланда ещё и ответственность за чистку китайских зонтиков от солнца, безнадёжно испорченных противным щенком. А в добавок ко всему прочему с молчаливого согласия лорда Суррея в обязанности Роланда вошли бесконечные гонки по королевскому дворцу в поисках адресатов глупых девичьих записочек, которые те умудрялись настрочить по дюжине за день. Причём каждая из трёх сестёр!

Но что значат мечты, желания или, наоборот, отсутствие таковых у молодого человека, всё достояние которого — это его славное и некогда громкое имя, унаследованное от почившего отца — Роланд II Джордж Генри Фицгиббс виконт Лауделл и прочая и прочая! Для лорда Суррея он был просто Лауделлом, а для сестёр Суррей — всего лишь Роландом. Причём самая младшая из них — мисс Кэтти, звала его не иначе как Роули! Мисс Кэтти слыла любительницей давать уменьшительные прозвища всем, с кем была лично знакома. Отчего-то все они были похожи на клички комнатных собачек, хотя и нежные, они звучали до того приторно и слащаво, что всякий раз вызывали зубовный скрежет.

— Пэг! Идём домой, Пэг! — устало и давно уже без энтузиазма виконт звал собачку, заглядывая в кусты и за маленькие оградки, окружавшие укромные уголки для встреч наедине.

— Пэгги! — грозно выкрикнул он, но и эта попытка дозваться непослушного питомца не привела к ожидаемому результату. Маленькая бестия не соизволила даже тявкнуть в ответ.

Роланд уже собрался вернуться во дворец, придумывая на ходу оправдательную речь с намёком на то, что бедняжка Пэг могла стать жертвой похищения или заблудилась в близлежащем парке. Но вдруг его слух уловил тихое поскуливание. Уставший от долгих поисков, он даже не ощутил радости от того, что пропажа наконец-то нашлась. Уж лучше бы сбежала с концами!

Нехотя обойдя вокруг ограды одного из боскетов, виконт заметил копошившуюся в корнях высокой сосны левретку. Подкравшись к ней как можно тише, он прыгнул к ней, схватил на руки и прижал к себе. Забыв об осторожности, он не заметил того, что лапы и даже мордочка мелкой пакостницы были измазаны в грязи после того, как она самозабвенно копала кроличью нору с энергией настоящего охотника.

Раскрыв было рот, чтобы отругать непослушную любимицу мисс Суррей, Роланд огляделся. Из-за кустов ежевики, с трёх сторон окружавших старую сосну, донёсся странный шорох. Не отпуская из левой ладони острую мордочку левретки, правой рукой Роланд крепче прижал брыкающееся тельце и лапы к груди и поднялся на ноги. Осторожно, чтобы не наступить ненароком на сухую ветку и не споткнуться о выступавшие из-под земли корни сосны, он шаг за шагом пятился в направлении дорожки.

— Это провал, Кейтеринг! Полный провал. Послы Людовика уже здесь. И более того, их приняли! И как и следовало ожидать, ваш славный король ухватился за возможность выторговать для себя лучшие условия в союзе с Францией.

— Я сожалею, барон. То, что здесь происходит, идёт вразрез с нашими ожиданиями. Всё было бы иначе, если бы первыми посла приняли советники Карла, а не он сам!

— Если бы, если бы!

Недовольные возгласы раздражённого до крайней степени человека вызвали панический страх левретки, и она отчаянно взбрыкнула всеми четырьмя лапами. Едва удерживающему её на руках Роланду тоже сделалось не по себе. Прежде всего, ему было неприятно то, что он, как какой-нибудь шпион, подслушивал чей-то разговор. Но ещё хуже было то, что по повышенным от раздражения голосам он сумел уловить, что беседа происходит далеко не в дружеском ключе.

— Я постараюсь внести коррективы в наши планы, господин барон, — пообещал второй человек, и Роланд собрался было отойти как можно дальше от того места, но вдруг замер от неожиданной боли в руке. С перепуга вредная левретка вонзила свои острые зубы в его запястье и успела прокусить плотную ткань камзола.

— Мелкая чертовка! — простонал виконт, помянув про себя недобрыми словами и всех собак на свете, и всех их владелиц, а особенно несчастливую судьбу, уготовившую ему мученическую смерть от укусов левретки. И всё же здравый ум и проворство не подвели, и, шепча негромкие проклятия, он успел скрыться за стволом дерева за мгновение до того, как собеседники вышли из-за кустов ежевики и не спеша направились в сторону дворца.

— Сделайте всё, чтобы Хайд получил то письмо. И не забудьте, это должно быть заслугой его шпионов! Хорошо будет, если эта мнимая победа потешит его самолюбие, — со злорадным смешком произнёс первый мужчина.

— Всенепременно, господин барон! Болваны, которые служат Хайду, и не заметят, что это подделка и вовсе не они выкрали письмо у французского курьера, а мы подбросили его им в руки.

— Но не обольщайтесь, Кейтеринг! Может быть этот трюк и сработает с лорд-канцлером. Но Карл серьёзно настроен на то, чтобы устроить брак своей сестры с Филиппом Анжуйским. Будь у него с десяток сестёр, так он бы всех выдал замуж за французских принцев и герцогов! Увы, он слишком хорошо помнит, чем обязан Нидерландам и нам всем. Обязанность и долги угнетают, знаете ли! Я всегда говорил, что это плохой фундамент для союза. Но кто меня слушал? А теперь, пожалуйте, мы пожнём плоды глухоты!

Эти произнесённые с особенной горечью слова, задели Роланда за живое. Ох, как же был прав этот господин, кто бы он ни был, в том, что касалось обязанности и долга! Семья Роланда, по вине его почившего батюшки, прежнего виконта Лауделла, погрязла в долгах. Дела обернулись настолько скверно, что без помощи старого лорда Суррея не только всё состояние, да и титул Лауделлов были бы навсегда потеряны, но и будущее наследника, юного виконта Лауделла, оказалось погребённым под бременем отцовских долгов и утраченной репутации. Лорд Суррей проявил настоящее великодушие, взяв Роланда на службу к своему сыну и выплатив долги старого виконта. Таким образом, после смерти отца у юноши остались его имя, титул, и к тому же свобода, что немаловажно, если иметь ясную голову на плечах. Реставрация Стюартов пришлась как нельзя кстати, так как с возвращением королевского двора из эмиграции в Англию прибыли сотни дворян, которые были вынуждены покинуть страну по тем или иным причинам. При дворе Карла появилось множество вакансий и возможностей для молодых и энергичных людей. Роланд, как и все, мечтал о месте в королевской гвардии, но претендовать на красный форменный мундир он мог лишь по достижении им положенного возраста, при наличии дохода и необходимых рекомендаций. Всё это напрямую зависело от лорда Суррея. Будет ли сын и наследник покойного благодетеля их семьи столь же снисходителен к юноше, которому лично он ничем не был обязан, кроме клятвы, некогда связывавшей их отцов? Вот и выходило, что, не успев ещё совершить ничего толкового в своей жизни и даже не проиграв ни одного пенни в споре или за карточным столом, Роланд был связан также, как и его отец, долгом. Впрочем, с годами виконт всё меньше вспоминал об истории про непомерно высокую ставку в той роковой игре, которая привела Лауделла-старшего к разорению. Но выводы, сделанные на основании одних только размышлений, никого не убедили бы. Долг чести — вот что по-настоящему ценно в глазах общества, для которого неоспоримым было слово дворянина, к тому же обладателя не только звучного имени и старинного титула, но и положения в Тайном Совете. Таким дворянином являлся лорд Суррей, к тому же возглавляющий личную охрану короля. Его слово против слова виконта — к этому не прислушались бы даже мыши на чердаке полуразрушенного семейного дома!

— Не забудьте, Кейтеринг, всё должно произойти сегодня же! И да! Слух о письме непременно должен достичь ушей принцессы. Позаботьтесь об этом, — голос барона звучал глуше из-за громкого шороха гравия у них под ногами, но Роланд сумел разобрать эти слова также, как и тихий смешок Кейтеринга.

— Да! Представляю, с каким лицом Хайд заявит королю о том, что он совершил дурацкую оплошность, доверившись обещаниям Мазарини, не выяснив заранее всех деталей.

— Я бы так не спешил, — оборвал его барон. — На всякий случай я пошлю инструкции нашему человеку в Сен-Жермен. Он и его люди должны быть готовы к началу действий в случае, если здесь нас постигнет неудача.

— Как? Вы предполагаете, что понадобится вмешательство во Франции? Но дело может и не зайти настолько далеко!

— Может и не зайти. Но будет лучше, если мы будем готовы ко всему, — суровый тон барона свёл на нет веселье в настроении Кейтеринга, тот перестал смеяться и слушал молча.

Собеседники удалились от того места, где стоял Роланд, настолько далеко, что шорох гравия совсем заглушал их разговор. До слуха виконта долетали только обрывки слов: не то «потрясение», не то «взрыв». Это прозвучало устрашающе, напомнив о том недалёком времени, когда он вместе с молодым лордом Сурреем служил добровольцем в войне с испанскими Нидерландами. Но всё-таки, что такого ужасного могут сделать эти двое? А главное, зачем и кому они хотят насолить так сильно? Понимая, что это каким-то образом касалось помолвки Генриетты и французского принца, Роланд всё равно не видел причин для того, чтобы бежать к кому бы то ни было, не разобравшись до конца.

Раздумья отвлекли его от собственных дел, и вот же! Ему снова пришлось броситься бежать вдогонку за вырвавшейся из рук собачкой!

— Глупое создание! Немедленно вернись! — кричал Роланд, забыв о всякой осторожности.

Он мчался в погоне за левреткой, которая решила свернуть в противоположную сторону и теперь неслась ко дворцу во весь опор по той же аллее, по которой шагали подозрительный барон и его собеседник.

Поймать Пэг удалось только после того, как она выскочила на огромную лужайку перед дворцом. Забыв на какое-то время о подслушанном разговоре, Роланд подхватил собачку на руки, и хотел бежать прочь, но едва не сшиб с ног пожилого господина весьма представительного вида.

— Я прошу прощения, сэр! — почтительно извинился Роланд и крепче стиснул брыкающуюся в его руках собачку.

— Чудесная порода, — улыбнулся в ответ пожилой господин, и в его холодных, стального цвета глазах мелькнул интерес к левретке. — Лёгкая и проворная. К тому же выносливая для погони на долгой дистанции. И в добавок у них завидное чутьё!

— Да, сэр! А ещё она любительница рыть носом землю всюду, где ни попадя, — разговорился с незнакомцем Роланд, и вдруг почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине от взгляда этого случайного собеседника, такого пристального, словно тот пытался прочесть и даже стереть его мысли.

— Да. Копаются, где не следует, — повторил пожилой господин с особенным значением в голосе. — А это не вы там бегали за ней в глубине сада? Там, где боскеты с беседками?

— Нет! — Роланд помотал головой и тут же вспыхнул от возопившей в глубине души совести, а барон, а это был именно он, повернулся к нему спиной и неспеша зашагал прочь.

— Доброго дня, сударь! — обронил он уже на ходу, и почему-то в этой миролюбивой фразе Роланду послышалась угроза.

— Идём, бестолковое ты животное! — буркнул он на ухо Пэгги, притихшей у него на руках, и отправился ко входу в вестибюль для доставщиков и прислуги.

О том, чтобы появиться в парадных залах дворца в камзоле, покрытом разводами грязи, в безнадёжно истёртых на коленях панталонах и в башмаках с налипшими на них пожухлыми травинками и сосновыми иголками, и думать нечего! И к тому же Лауделлу вовсе не хотелось снова столкнуться с тем странным господином, которого злит перспектива счастливого брака принцессы Генриетты с герцогом Анжуйским. Что-то не просто подозрительное было в невольно подслушанном им разговоре, о нет! От одного воспоминания о взгляде барона Роланда бросало в холодный пот. На самом деле в глубине души ему просто хотелось сбежать. Да хоть бы и до самого Дувра, к морю! А ещё лучше, на север! Пусть там его и ждало разорённое родовое поместье, от которого в лучшем случае осталась лишь центральная часть старого здания, да каминные трубы на развалинах флигелей, сожжённых во время гражданской войны, но не зря же говорят: отчий дом — это крепость, за стенами которой можно спрятаться от любых ужасов, в том числе и от дворцовых интриг. Как будто бы так и есть. И можно годами обманываться в этом, коли уж на то пошло. Отстроить потихоньку старое здание… зажить по-людски или как доведётся…

Глава 10. Ох уж эта Пэг!

После полудня. Уайтхолл. Комната мисс Суррей и гостиная Генриетты

— Пэгги, малышка моя! А ну-ка, беги сюда! Ко мне, Пэг!

Звонкий девичий голосок раздался в унисон с радостным тявканьем собачки. Та неистово виляла длинным, похожим на крысиный, хвостиком и просилась на руки к хозяйке.

— Ах, боже мой! Да что же это такое? Мистер Роули!

Неожиданно от умильных сюсюканий очаровательная особа перешла к грозной отповеди в адрес виконта, и вот уже вместо нежных ноток в её голосе звенел металл.

— Мистер Роули! Подойдите-ка сюда!

Хозяйка измазанного от ушей и до кончика хвоста милого создания строго подозвала к себе нерадивого выгульщика собак.

Тот не спешил выйти из-за двери в надежде, что вот-вот появится одна из подруг мисс Суррей и отвлечёт её разговорами о каких-нибудь пустяках.

— Роули! Я жду!

— Мисс Кэтти, — не выдержав, молодой человек вошёл в комнату и, слегка смущённый, поклонился.

— Так-так, виконт! Я всё знаю, — заявила мисс Суррей, отгоняя от себя левретку. — Вы снова отпустили мисс Пэгги выкапывать мышиные норки на клумбах! Да? И куда же вы смотрите, когда выгуливаете её? И почему, скажите на милость, каждый раз после прогулки с вами наша бедная мисс Пэгги похожа… Похожа…

К полной неожиданности для себя юноша услышал всхлипы. Он потянулся за платочком и с виноватым видом вложил его в протянутую к нему ручку мисс Суррей:

— Теперь она похожа на поросёнка, — подсказал он, вызвав не то громкий всхлип, не то внезапный смех. — Мне очень жаль, мисс Кэтти. Пэгги сорвалась с поводка. Она побежала прочь. Я насилу догнал её. Уже в саду. Возле большой сосны. Да. Неудачно вышло.

Рассказывая о своих злоключениях, Роланд вспомнил и о странном разговоре, случайно подслушанном им в глубине сада. Это расстроило его гораздо больше, отчего на лице отразились отчаяние и страх. Приняв это состояние молодого человека на собственный счёт, добрая мисс Кэтти отняла мокрый платочек от глаз и всхлипнула напоследок. Урок был усвоен. Уже совсем успокоившись от охватившего её приступа гнева, она предложила перемирие:

— Ну же, Роули! Не стоит так расстраиваться из-за пустяка. Но лапки мисс Пэгги вам придётся помыть. Я не могу держать такую грязнулю на руках. И уж тем более я не могу позволить себе принести её в покои принцессы Генриетты!

Она легонько подтолкнула поскуливающую собачку назад к Лауделлу.

— Поторопитесь! Я приглашена на полдник к Её высочеству. Я хочу представить там мою мисс Пэгги! А вдруг она понравится Её высочеству? И она возьмёт меня в свою свиту, когда поедет во Францию!

— Это вряд ли, — не своим голосом отозвался Лауделл, взяв присмиревшую собачку под мышку.

— Как это?! — вспыхнула мисс Кэтти, готовая расплакаться вновь, и на этот раз она не станет поддаваться на пустые уговоры этого грубияна — вот ещё! Пусть приучается к женским слезам!

— Да вот так, мисс Суррей, — к её досаде Роланд даже не обратил внимания на влагу, навернувшуюся в зелёных глазах. — Кое-кто страшно не хочет, чтобы свадьба Её высочества состоялась. То есть… — заметив пристальный интерес к своим словам, Роланд осмелел и выложил всё, прежде чем успел подумать о последствиях, а точнее, о девичьем любопытстве.

— Так что же? — спросила мисс Суррей, выслушав всё до конца и при этом ни разу не прерывая рассказ виконта.

— Есть люди, которые хотят расстроить эту помолвку во что бы то ни стало, — подытожил Лауделл.

— Ха! Удивили! Вот прямо так и расстроить? — недоверчиво шмыгнула носом мисс Кэтти, и Роланд вернул ей платок, уже мокрый от слёз.

— Но я бы и не стал вам всё это пересказывать, не будь всё так серьёзно, — сказал он в своё оправдание. — Нет, это же вообще не моё дело. Подумаешь, свадьбу отменят! Просто эти господа хотят расстроить Её высочество, а вот это как-то нехорошо. И к тому же, какое может быть дело каким-то голландцам до нашей принцессы и её свадьбы!

— Что? Какие голландцы? — прочистив носик, мисс Суррей точным броском отправила скомканный платок в корзинку для мусора.

— Такие! Этот барон — он голландец и есть. Его-то я увидел. А вот как выглядит второй, и кто он такой, так вот этого я не знаю, — молодой человек потёр затылок. — Вроде бы говорил он, как англичанин. Но может быть он шотландец. Но я уверен, что он не джентльмен!

— Ох, так вы и это успели выяснить, — хмыкнула мисс Кэтти и повернулась к двери. — Помойте лапки мисс Пэгги и принесите её ко мне в гостиную Её высочества, — распорядилась она, уже стоя на пороге. — И, конечно же, сами переоденьтесь. Право же, Роули! Вот вы — виконт, а похожи на бродягу или разбойника с большой дороги. Кто бы рассуждал о других, джентльмены они или нет!

Проглотив обидное замечание насчёт его джентльменского достоинства, виконт Лауделл поплёлся прочь из комнат, которые занимали сёстры Суррей, неся под мышкой брыкающуюся Пэгги. Его обида быстро сошла на нет, стоило ему задуматься о чистом камзоле. Вот уж действительно катастрофа! Ведь в запасе у него имелся всего один камзол, парадный и вовсе не рассчитанный на то, чтобы носиться в нём с собачкой на руках. Даже страх перед неизвестным голландским бароном и тот померк в сравнении с этой ужасной проблемой. Впрочем, он успокаивал себя тем, что это была уже не его проблема, а мисс Кэтти. Если ей так хочется поехать во Францию в свите Её высочества, то пусть позаботится о том, чтобы и помолвка принцессы с герцогом сохранилась, и их свадьба состоялась!

***

В гостиной принцессы в это же самое время готовили небольшой приём с угощениями для молодёжи, рассчитывая в первую очередь на аппетиты юных фрейлин. На приземистых столиках, расставленных полукругом в центре гостиной, стояли вазочки с булочками и корзинки с пирогами, неглубокие блюдца с кремами, взбитыми до практически воздушного состояния, и даже небольшие чашечки с густым сиропом, в котором плавали кусочки засахаренных фруктов. На каждом столике красовались высокие графинчики с напитками. В основном это была лимонная вода, подслащенная мёдом и густым грушевым или ягодным сиропом. На отдельном столике, который возвышался напротив венецианского окна, выходящего в сад, был сооружен постамент с трехъярусным тортом, выглядящим, скорее, как белоснежная гора сливочного крема, совсем непохожая на десерт.

Из приглашённых гостей в гостиную уже явились дамы, фрейлины, а также представленные ко двору незамужние девицы из почтенных дворянских семейств. Каждая из них лелеяла надежду получить для себя место в свите Генриетты. После объявления о помолвке шансы многих дочерей из родовитых, но обедневших семей на обеспеченную жизнь при дворе в качестве фрейлины сестры короля Англии упали до нуля. Лишь несколько самых счастливых из них могли надеяться быть назначенными в свиту принцессы и остаться с ней после её замужества в качестве придворных дам, последовав за нею во Францию. Поэтому в свете объявленных на всю последующую неделю торжеств в честь помолвки принцессы и прибытия французских послов, обсуждения в покоях Генриетты были на редкость бурными и шумными, не лишёнными обычного легкомыслия и веселья.

Мисс Кэтти, как и её старшие сёстры, также рассчитывала получить место фрейлины в свите Генриетты при английском дворе. И если её сёстры уже были помолвлены с уважаемыми господами из свиты короля Карла, то сама мисс Кэтти пока ещё оставалась девицей на выданье. Перспектива выйти замуж за старика, скучного и обрюзгшего, какими казались ей английские придворные, вовсе не радовала её. А вот шанс попасть в свите принцессы Генриетты ко двору французского короля, слухи о котором не переставали наводнять лондонские гостиные, казался ей очень заманчивым. Даже пожилой и потрёпанный жизнью старикан, будь он французским придворным, казался девушке в разы привлекательнее, чем английские красавцы. И к тому же лично у мисс Кэтти имелись кое-какие преимущества перед соискательницами места фрейлины в свите Генриетты. Она была из числа тех немногих девушек, которые воспитывались в монастыре во Франции, в аббатстве святой Женевьевы в Руане. Невысокого роста, русоволосая и зеленоглазая мисс Кэтти Суррей прекрасно изъяснялась по-французски и даже знала немного испанский. Кроме того, она получила неплохие познания в литературе и искусстве, благодаря личным усилиям матушки Жозефины, аббатисы монастыря, женщины просвещённой и мудрой. Матушка Жозефина была несклонна видеть своих воспитанниц в роли послушных горлиц, для которых уготована жизнь в провинциальной глуши или прозябание в монастыре. Приглашённый по её настоянию отец Марсан учил девушек латыни, изящному письму и азам испанского языка. А одна из послушниц, которая незадолго до того была принята в аббатство, обучала воспитанниц светскому обхождению, правилам придворного этикета и танцам. Конечно же, о последнем, как о преподаваемой дисциплине, предпочиталось не говорить за пределами обители, чтобы не привлечь внимания родственников воспитанниц, а тем более суровых отцов церкви, которые непременно запретили бы излишне легкомысленные занятия. По прошествии нескольких лет скромная воспитанница аббатства Святой Женевьевы мисс Суррей получила самое прекрасное образование, доступное девице благородного происхождения, и была подготовлена к блистательной роли придворной дамы. Вот только английский двор не устраивал её, так как по рассказам подруг в монастыре, а впоследствии и самой Генриетты, он значительно уступал двору короля Франции. И ведь недаром Людовику дали прозвище Король-Солнце! В воображении мисс Суррей рисовался образ блистательного и прекрасного во всех отношениях молодого человека, высокого и божественно неотразимого. Мечты о том, чтобы яркой звездой взлететь на небосклоне двора Лучезарного короля казались недостижимыми ровно до того момента, когда этим утром король Карл объявил о помолвке Генриетты и Филиппа.

Так что теперь мисс Суррей вошла в гостиную принцессы с печальным лицом, всецело погружённая в тяжёлые думы о том, что рассказал ей Лауделл. Может быть в глазах виконта всё это и было всего-навсего мелкими кознями каких-то там дворян, недовольных жизнью при новом короле. Но для мисс Кэтти с её планами и радужными мечтами увидеть себя при французском дворе эти интриги грозили обернуться настоящей катастрофой. И вот она с сожалением размышляла о том, что бестолковый Роули не удосужился узнать имена тех злопыхателей, которые вознамерились сорвать свадьбу принцессы. Да и вообще, если подумать, то он толком ничего и не узнал! Только пожаловался на бедняжку мисс Пэгги и что-то ещё сказал о втором заговорщике, который «не джентльмен вовсе».

— О чём это вы так сильно задумались, мисс Суррей?

Вопрос прозвучал столь внезапно, что она вздрогнула. Или ей только показалось, что обращались именно к ней? Но прежде, чем подумать об этом, мисс Кэтти вскочила с низенькой банкетки и поспешно присела в реверансе.

— Ой, я прошу прощения, Ваше высочество! Я так задумалась, что не услышала, как вы изволили войти. Простите меня!

— Так о чём же вы так глубоко задумались, мисс Суррей? — поначалу Генриетте и не было никакого дела до мыслей одной из её фрейлин, но мисс Кэтти сама заговорила об этом, пробудив её любопытство.

К тому же, со слов миссис Уэссекс, мисс Кэтрин Суррей была из числа воспитанниц католического аббатства в Руане и претендовала на место фрейлины в свите будущей герцогини Анжуйской. Словом, стоит присмотреться к ней поближе, а может и подружиться.

— Дело в том, Ваше высочество, — Кэтти открыла рот, но тут же осеклась. А что, собственно, она могла сообщить принцессе, кроме пустых подозрений, известных ей со слов бестолкового секретаря её брата?

— Так в чём же, мисс Суррей? — ещё больше заинтригованная Генриетта вопросительно подняла брови.

— Мне кажется, Ваше высочество, что вам нужно кое-о-чём узнать, — шепнула мисс Кэтти. — Но сначала я должна расспросить кое-кого.

— Кое о чём, кое-кого, — передразнила этот таинственный тон Генриетта и улыбнулась. — Ну вот, теперь моё любопытство на пределе. Так что, мисс Суррей, уж постарайтесь не затягивать с рассказом!

— Это большой секрет, Ваше высочество! — шепнула та.

— Разумеется! — отозвалась принцесса и отошла к столику у окна, чтобы полюбоваться на красовавшийся там огромный торт.

Глава 11. Улицы Лондона

Поздний вечер. Февраль. Улицы Лондона

Человек, на которого ему указали в качестве кошелька, годного для бесшумной, а главное, бескровной чистки, показался, на первый взгляд, обычным провинциалом, который выбрался в Лондон из глуши по делам торговли, из-за тяжбы в суде или в надежде подвизаться в столичной ремесленной гильдии. Так сразу навскидку и не скажешь, кто он таков. И даже острый глаз Длиннорукого Джека не смог бы распознать того, что у этого человека было спрятано нечто более ценное, чем какие-то письма, нацарапанные за пинтой эля в придорожном трактире шерифом или нотариусом, не выше рангом. Словом, указанный ему человек не выглядел ни сколь-нибудь важным, ни состоятельным. Джек знал назубок отличительные признаки высоких чинов или тех, кто выполнял их поручения. Да начать хотя бы с их роста! В основном они и высокими-то звались не просто ради красного словца, а потому что и впрямь выделялись ростом на полголовы, а то и выше простого люда. А этот, если к нему присмотреться, так какой же из него курьер на службе у важной особы или там доезжачий чей-нибудь? Нет, и те и другие выделялись в толпе горожан и среди странствующих торговцев и ростом своим, да и на вид они солиднее, внушительнее. Но, как знать, а может в том-то и была заковырка, что этот человек только маскировался под простака? Ай, была не была, а воровская удача на что же! Недосуг ему рассуждать о том, кем мог быть тот человек, ежели всё дело заключалось только в том, чтобы выхватить седельную сумку из рук и сбежать! Деньги за содержимое той сумки были обещаны немалые, и их хватило бы на то, чтобы с долгами в «Сломанной подкове» расквитаться, да и на мирную жизнь им со старушкой Молли до самого лета. А проживут ли они так долго или нет, зачем загадывать! Жизнь всё одно обманет и не взглянет, кого она там не приветила в этом убогом мире из тех бедолаг, что по ту сторону Темзы обретаются.

Размышляя, таким образом, Джек томился, ожидая пока жертва его охотничьей вылазки, наконец-то, насытился ужином в небольшом трактире, что приютился возле театра «Глобус». Как только он вышел наружу, Джек медленной походкой вразвалку направился за ним следом. По странности преследуемый человек не пошёл в конюшню трактира, чтобы забрать свою лошадь из денника. Вместо этого он перешёл пустырь, который скрывался за претендующим на пышность и великолепие зданием театра, скрылся в узком переулке, ведущем к набережной, а там встал у самого парапета, будто бы поджидая кого-то.

А вот это вовсе не входило в планы Джека. Ему заплатили за курьерскую сумку, которую он должен был выхватить из рук у этого человека. А что ж делать, если он встретится с кем-то? А ну как тот и сумку заберёт у него. Что же тогда? Не бежать же следом за тем другим, чтобы обокрасть уже его, а не первого!

Но с другой стороны, Джек видел человека, на которого ему указали, тогда как тот ни сном ни духом не ведал о том, что ему было уготовлено. А что если тот, кого он дожидается, передаст ему ещё кое-что сверх того, что у того уже было при себе? Тогда и цена, как и вес его добычи, значительно увеличится! Так можно и награду выторговать себе, пощедрее той, что ему уже дали в задаток и обещали ещё заплатить за седельную сумку. Ведь за большую добычу можно потребовать и плату сверх уговора!

Раздумывая таким образом, Джек потёр щетинистый подбородок. Из укрытия за старой перевернутой посудиной, которую и лодкой-то не назвать, он наблюдал за своей жертвой, дожидаясь, когда к нему подойдёт тот, кого он поджидал. Джек уже и сам почувствовал нетерпение, высматривая из засады того, кто должен был появиться, стараясь не увлекаться радужными мечтами о двойной плате за свои ночные труды. Наконец, когда он решил, что встреча не состоится вовсе, и охотник за одинокими путниками уже собрался перейти к делу, со стороны улицы, послышались торопливые шаги. Через тупичок прошли два человека. Оба они были при шпагах, которые придавали им вид весьма суровый и решительный. С такими противниками лучше не ввязываться в бой, если у тебя за спиной нет хотя бы полдюжины головорезов, готовых к любому исходу.

Не зная радоваться ли ему от того, что его предположения сбывались с той лишь поправкой, что встреча происходила с двумя, а не с одним человеком, Джек притаился за лодкой, на всякий случай высвободив нож из ножен. Идти с таким оружием в атаку против вооружённых шпагами дворян было рискованно и глупо. Но для того, чтобы отпугнуть нерешительного противника и выиграть время для бегства, нож вполне сгодится.

Один из мужчин передал что-то курьеру, взамен получив от него увесистый кошель. Джек чуть не крякнул от досады, что не ограбил свою жертву раньше и не заполучил тот кошель для себя. Но он тут же смекнул, что полученная в обмен на деньги вещица могла оказаться ценной для нанявших его людей. Вот только бы не замешкаться и не потерять его из виду! И хорошо было бы, если бы те двое поспешили испариться из виду, благо что туман как раз сгущался!

И, как ни странно, те двое и впрямь решили поскорее уйти. Сказав что-то на непонятном Джеку языке, они развернулись и направились прочь от набережной. Проходя мимо укрытия, где притаился грабитель, они даже не взглянули в его сторону. А ведь могли же случайно заметить длинную тень, которую отбрасывала его фигура в свете луны, так некстати выглянувшей из-за облаков! В тот миг, несмотря на все предпринятые им меры предосторожности, на короткий миг Джек почувствовал себя на волосок от гибели.

Те двое удалились, а вот человек, за которым он следил, по-видимому, уходить не собирался. Он что-то рассматривал у себя в руках и так увлёкся, что не заметил тени подкрадывающегося к нему из-за спины грабителя. Резкий удар по голове налитой свинцом дубинкой, и в тот же миг бедняга, как подкошенный, упал наземь. Недолго думая напавший на него вырвал из ослабевших рук несчастного скомканную бумагу, запихнул её за пазуху, затем обыскал карманы камзола и пояс своей жертвы. Вытащив всё содержимое из подшитых изнутри камзола мешочков, он для верности похлопал его по бокам.

Удовлетворённый вздох означал находку, за которой он и охотился. Объёмный пакет, а вместе с ним и ещё один мешочек, похожий на кошелёк с деньгами, оказались в его руках.

Видимо, этот человек был курьером и вёз чьи-то бумаги издалека, а эти деньги предназначались на дорожные расходы.

Схватив седельную сумку, с которой тот не расставался даже в трактире, Джек сорвался с места, пробежал вдоль набережной, с проворством кошки перепрыгнул через забор, огораживающий склады на причале, и скрылся. Из предосторожности он не стал возвращаться с набережной по тому же тупичку: мало ли те двое не спешили уйти прочь и слышали шум от нападения на курьера? Превратиться самому из удачливого охотника в жертву в планы Длиннорукого Джека не входило. Не для того он влачил скорбную долю ночного грабителя, чтобы в минуту, когда удача наконец-то улыбнулась ему, потерять всё вместе с собственной жизнью. В том, что два вооруженных человека были настроены решительно, сомнений не было, и ждать их возвращения Джек не собирался.

***

— Ну? — нетерпеливо спросил Сид Джонс, едва завидев тень Длиннорукого Джека, показавшегося под аркой.

— Ну-ну, — хмыкнул тот, не торопясь расстаться с добычей.

— Принёс то, о чём уговор был? — оглянувшись, чтобы удостовериться в том, что никто не подглядывал за ними из-за угла, Сид протянул к подельнику руку. — Давай, не тяни! Они люди суровые, долго ждать не привыкли.

— А где деньги, которые мне причитаются? — Джек отступил на шаг.

— Сначала покажи, что у тебя. Деньги здесь при мне! Никаких заноз. Ты меня знаешь, я всегда в срок плачу, — ответил Джонс и зло сплюнул чёрную струйку жевательного табака.

— Ничего знать не хочу, — не согласился Джек и отступил ещё на один шаг. — Ты платил, пока я был нужен. Но дело выгорело. А ну как кинуть меня надумаешь? К тому же у меня при себе не только то, о чём уговор был. Есть ещё кое-что. Сверх.

— Ты ограбил курьера? — Сид угрожающе повысил голос.

— А как же? — не понял заданного ему вопроса Джек. — Или те, кто платят тебе, решили, что нынче курьеры по первому требованию ценный груз отдают? Конечно, мне пришлось приложить беднягу, — он с ухмылкой продемонстрировал короткую дубинку со свинцовым наконечником. — Я пошарил у него в карманах. Сумку, про которую уговор был, я прибрал к рукам. Но при нём было кое-что ещё.

— Давай всё. Потом скажу, сколько тебе доплатят, — Джонс требовательно потряс рукой.

— Деньги вперёд! За сумку. И сверх ещё. За излишек. Если в цене сойдёмся, я всё отдам. А нет, так я сам найду покупателя.

— Зря ты так, — пробормотал Джонс, но кошелёк с деньгами из-за пояса вынул и бросил Длиннорукому.

У Джека мелькнула было мысль, что как-то неестественно тяжёлым на вес оказался кошелёк, который Джонс кинул ему. Запоздалая догадка о том, что это была пустышка, набитая камешками, мелькнула у него в голове одновременно с яркой вспышкой перед глазами. Кто-то с силой ударил его по затылку, да так, что звёзды закружились. Прежде, чем упасть без сознания, Джек, сам того не осознавая, прижал руку к груди. Этот жест был тут же замечен Джонсом, который поспешно похлопал теперь уже бывшего подельника по корпусу и в кармане, вшитом к отвороту куртки, нашарил смятую бумагу. Забрав её вместе с седельной сумкой, Сид отпихнул тело лежавшего без сознания Джека подальше в тень и вместе с другим своим подельником быстро отправился во внутренний двор старых армейских казарм, скрывшись в тумане.

***

По широкой улице, идущей от театра «Глобус», мимо старых армейских казарм прогуливалась компания молодых дворян. Два из них были в изрядно подвыпившем состоянии и шли, обнявшись, поочерёдно поддерживая друг друга, тогда как третий шёл немного позади них, пристально вглядываясь в фасад некогда величественного и красивого здания бывших казарм. Казалось, что его интересовало всё: и лепнина, украшающая стрельчатые проёмы парных окон, и скульптуры, стоявшие в глубоких нишах по обе стороны от арки ворот, широкий проход через которые вёл во внутренний дворик. Заинтересовавшись, он даже протянул руку к одной из скульптур и прикоснулся к гладкому камню, чтобы убедиться в том, что это была мраморная фигура, а не застывший на посту караульный.

— Не отставайте, дружище! Эта часть Лондона — далеко не самое тихое место, чтобы бродить в одиночку, — крикнул ему один из приятелей.

— Не более шумный, чем ночной Париж, поверьте, — отозвался молодой человек и оглянулся. Его внимание привлекло неясное движение в тени под аркой, и он прошёл к воротам, распахнутым настежь, чтобы поближе присмотреться к бесформенной груде, сваленной у стены.

— Эй, что вы там нашли? От прежних вояк здесь даже ржавой алебарды не осталось! — крикнули ему друзья, но тот в ответ помахал рукой, призывая подойти ближе:

— Сюда, господа! Здесь кто-то лежит! — крикнул он и скрылся в тени.

Поначалу его спутники не приняли этого призыва всерьёз, но через минуту всё-таки решили вернуться и подойти ближе.

— Не теряйте времени, де Руже! Кто бы там не оказался, пусть лежит себе. Проспится и пойдёт своей дорогой.

— Мне кажется, что этот малый жив ещё, — отозвался герцог и опустился на одно колено перед распростертым на земле телом.

Бедняга тяжело выдохнул, что-то беззвучно прошептал и трясущейся рукой пошарил по бедру.

— Сударь, на вас напали? Вы можете говорить? — спросил его молодой человек, а один из его спутников подошёл ближе.

— Де Руже, мы уже вряд ли сможем помочь. Он или напился вусмерть и ушибся, упав сюда. Или его оглушил кто-то, — сказал он, указав на тёмную лужицу под головой у бедняги.

— Может его ограбили? — подсказал их третий товарищ и прошёл во внутренний двор казарм, чтобы осмотреться. — Тут частенько такое случается.

— Как это ни странно, но мне кажется, что этот малый и сам из тех, кто не прочь пошарить по чужим карманам. Взгляните на его дубинку. Такой можно и оглушить. Или убить.

— Что вы говорите, милорд! Этот человек едва не при смерти, — воззвал к милосердию де Руже и участливо пожал трясшуюся руку несчастного.

Тот приподнял голову и что-то промычал, а потом дёрнул правой ногой, будто бы хотел подтянуть её под себя. При этом он снова потянулся рукой вниз и на этот раз дотянулся до голенища сапога.

— Если я правильно понимаю, так он хочет что-то показать вам, герцог, — тот, кого назвали милордом, присел рядом с де Руже и, сняв перчатку из тонкой кожи, протянул руку к голенищу сапога. Пошарив под твёрдой кожей грубой выделки, он зацепил что-то пальцами и вытянул наружу.

— Ого, да это же письмо! Так-так. Сдается мне, из-за него-то этому бедняге и досталось.

— Что это за письмо, Джордж? — спросил третий молодой человек, вернувшись после осмотра внутреннего двора.

— Тут не разберёшь. Письмо изрядно намочили и измяли. На нём нет ни обращения, ни имени адресата, ни подписи, ни печати. Ничего существенного нет. Если бы хоть немного светлее было, а так… Шут его знает! Может, и важная безделица для бедняги. Может письмо рекомендательное или залог.

— Дайте-ка, я взгляну, — де Руже взял бумагу и всмотрелся в написанные убористым почерком строки. Знакомые слова привлекли его внимание. Вглядевшись пристальнее, он понял, что письмо, написанное на французском языке, было адресовано к более значимому лицу, чем те, кого можно встретить на тёмных улочках Лондона.

— И что же это, герцог? Стоит ли это письмо наших хлопот?

— Милорды, я надеюсь, что нам повстречается отряд городской стражи, — произнёс де Руже и поднялся. — Расскажем им про этого беднягу. Пусть они позаботятся о нём. А эта безделица и правда не стоит нашего внимания.

— Ха! Мало у вас забот, герцог!

— Будем милосердны, милорд! Разве не к этому призывает нас Писание? — де Руже спрятал найденное письмо за пазухой. — Что ж, тогда я сам распоряжусь о судьбе этого человека. Мои люди остались в трактире здесь неподалёку. Я позову их. Они помогут.

Не слушая их возражений, Арман де Руже побежал назад по той же улице. Ему не хотелось, чтобы его друзья вспомнили позже о найденной у того человека бумаге. Поэтому он и решил отвлечь их внимание на то, чтобы оказать помощь несчастному. Кто бы он ни был, но всё же следовало выяснить, откуда у него оказалось письмо, написанное от имени одного принца крови другому.

Глава 12. Письмо от Мазарини

Поздний вечер. Февраль. Резиденция герцога де Креки