Бесплатный фрагмент - Перо из крыла Ангела

ЛЮБОВЬ СУШКО Г. ОМСК 2020 год

Перо из крыла Ангела. Тайны творчества

Ангелы, поэты и коты

ГЕНИИ, ПИСАТЕЛИ И ГРАФОМАНЫ

(Творчество в жизни, жизнь в творчестве)

От АВТОРА

Поставлена точка в романе «Убийственная страсть. Тень Достоевского», который вроде бы задумывался, как история одного убийства в эротическом контексте, а получилось совсем другое повествование, о Раскольникове и Достоевском, о городе, который он назвал «мертвым домом», и где страдал и томился в свое время, на каторге оставался».

И расследование не обошлось без Порфирия, да и другие герои стали появляться внезапно.

И детектив получился литературным, и все там Раскольниковы, и писательницы тоже.

А вот теперь рука тянется к фрагментарным историям из современной жизни и творчества, где тоже есть и Омск, и Достоевский, и герои Демониады — второго Омского романа, который в меньшей мере детектив.

Возникают тут и персонажи из предыдущего Омского романа «Убит поэт. Ищите кота» — литературная братия появляется во всей красе, и Председатель, тот самый, который был найден убитым, тоже тут будет еще жив. И многие, многие иные зарисовки литературной тусовки тоже.

Должен же кот Баюн оставить какие-то заметки о времени и о себе.

Но обо всем по порядку, дорогие мои..

Свитки беса и размышзмы кота, и много еще что ждет Вас в данной странной, порой грустной, порой забавной книге.

Часть 1 Кот Гения и код графомана

Глава 1 Если ангел поет о любви

Если ангел поет о любви, то мы остаемся

В объятьях музыки и страсти.

И даже когда стихает музыка, она остается в наших сердца.

И вот под сводами органного зала снова звучит саксофон.

Какое это чудо « Грустная песня первой любви».

Какое чудо ты, владеющий нашим миром, такой юный и прекрасный.

Я понимаю, что такие концерты бывают не часто, возможно только раз в жизни.

И надо благодарить судьбу за то, что они случаются, ведь их могло бы и не быть вовсе.

Но в моей жизни, когда уже и не ждешь ничего, и только снег кружится над головой, вдруг звучит эта музыка «Грустная песня первой любви».

И каждый, сидящий в зале, понимает, что она звучит только для него одного, и только я смею надеяться на то, что ты играл для меня на этот раз.

Только один раз в своей жизни.

Песня ангела — моя лебединая песня, но как радостно и сладко сознавать, что она все- таки была. И мы были в объятьях музыки, да такой великолепной, что с ней ничто в мире не может сравниться.

Ангел растает в небесах, но оставит память и музыку, о чем еще может желать смертный, с ним однажды столкнувшись — этого больше, чем достаточно

Когда ангел улетит, может быть на ладони останется перо из крыла ангела, и тогда мы сможем записать самые лучшие свои творения, они творятся только пером из крыла ангела

Перо из крыла ангела Дар демиурга

Говорят, что поэтический дар приходит только к тому, кто встретил своего ангела, и тот, храня его и веря в избранность, подарил перо из своего крыла. Только таким пером можно писать шедевры, которые останутся в веках.

Я долго ждала своего ангела, а когда он, наконец, появился, и сказал, что у меня все получится, что он разыскал меня именно для того, чтобы подарить волшебное перо, я попросила его вернуть тебя.

Ангел взглянул на меня и усмехнулся:

— Ты хочешь променять свой чудный дар на какие-то непонятные отношения с темным созданием, зная, что ничего не выйдет, и ты будешь несчастна?

И я сказала:

— Хочу, даже если я буду несчастна и одинока.

Ангел пару минут пристально смотрел мне в глаза, развернулся и пошел прочь. На ладони у меня осталось перо от его крыла.

Он так и не вернул мне тебя, потому что точно знал, что мне нужно.

А я сама до сих пор этого не знаю. Но я стала забывать твою улыбку..

Была душа безмерно тяжела,

И не хотелось знать, что будет после,

Когда я вслед за ангелом пошла

И оказалась в снежном нежном поле.

Подобрала перо его крыла,

Оно мне для шедевра пригодится,

Моя судьба неведома была,

Но вот же угораздило влюбиться,

И о шедевре быстро позабыв,

Искала я его, звала напрасно,

И только пустота, в шуршанье крыльев

Мне слышалась так четко, и так ясно

Мне было, что любовь ушла, смеясь,

И остается рядом лишь измена,

И порвана с забытым миром связь.

Но стала я легка и вдохновенна.

И ангел улыбается с небес,

Он сразу знал, что нужно мне, в тумане.

Ждет новых сказок заповедный лес,

И он-то не предаст и не обманет…

Парящий вдали

Ангелы бывают разными, как и люди. У этого, прилетавшего, когда ему вздумается и внезапно исчезавшего, был саксофон. И как он играл. Божественно. Разве по-другому может играть ангел?

И маленькая девочка, с детства слышавшая эту восхитительную музыку, счастливо улыбалась во сне. Она верила, что и сегодня обязательно услышит его.

Она почти ничего не ведала о мире, но знала, как прекрасны ангелы и как восхитительна может быть музыка.

И она парила вместе со своим ангелом в том мире, куда не было дороги другим, потому что в небеса по разноцветной радуге могут подниматься только ангелы и маленькие дети.

Они гуляли там, среди звезд, открывали разные удивительные миры, а утром она рассказывала о том, что видела, хотя ребенок не может передать словами всех тех великолепных красот, но в зеленоватых глазах ее отражался тот мир.

Мама тревожилась за своего ребенка, сама она никогда в детстве не видела ангелов, не слышал такой музыки или успела забыть о том, как это бывало когда-то. И ангел, видя, что он доставляет столько хлопот взрослым, стал потихоньку отдаляться. В мире было столько восхитительных детей, которым тоже нужна была его музыка, но чтобы его девочка не особенно переживала, он порой навещал ее. Она ждала его все время.

И тогда она прислушивалась, как только возникали звуки саксофона где-то очень далеко, она забывала обо всем и стремилась туда, откуда они доносились.

Если поблизости были взрослые, он не показывался сам, чтобы не тревожить их, и только музыка парила в пространстве.

Однажды на рассвете, когда все еще спали, девочка тихо подошла к распахнутому окну и увидела его снова.

— Ты вернулся? Я так долго тебя ждала…

Но, едва показавшись, он снова исчез.

— Она снова видит ангелов, — услышала она голос мамы за спиной.

— Но послушай, какая музыка, там вероятно и на самом деле ангел играет, — постарался отвлечь ее от грустных размышлений отец.

— Если бы ты интересовался соседями, то узнал бы, — говорила мама, что к нам переехала интересная семья, там такой талантливый мальчик, о нем еще узнает весь мир, и мы будем гордиться тем, что жили с ними рядом.

Даша не хотела верить маминым словам. Она никогда не видела того мальчика, не слышала, как он играет. У нее был ангел с саксофоном, и она знала, что он обязательно вернется, как только родители немного успокоятся, и зазвучит эта музыка, великолепная, восхитительная, божественная музыка.

№№№№№

Переполненный концертный зал рукоплескал знаменитому саксофонисту. Он только что исполнил для них «Грустную песню первой любви».

И когда музыкант вернулся к реальности и, наконец, взглянул в зрительный зал, он увидел женщину с грустными глазами.

Он не мог знать многих вещей: того, например, что когда-то очень давно, целую вечность назад, они жили в одном доме в новом микрорайоне. В этом городе она прожила всю жизнь, а он покинул его еще в юности и потом только изредка возвращался сюда на несколько дней, утомленный красотами мира.

Он не знал, что она спешила на все его концерты, для того, чтобы на мгновение вернуться в детство и услышать ту музыку, которую дарил ей когда-то ее ангел.

Иногда ей казалось, что эта та самая музыка, иногда она совсем не узнавала ее. Тот, кто для нее играл теперь, был только человеком, хотя и безумно талантливым музыкантом. И хотя он был профессионалом, но ведь у него было порой плохое настроение, усталость, свои проблемы. И в такие минуты она даже радовалась, и верила, что вернется ангел, что она не обманулась в детстве.

Но сегодня, когда она услышала «Песню первой любви», которую знала от первой до последней ноты всю жизнь, хотя и не знала тогда, как она называется, она поняла вдруг, что ее ангел не вернется больше никогда.

Аплодисменты не смолкали, ему несли цветы, сколько же было цветов. Ему говорили какие-то слова, каждому хотелось прикоснуться к его тонким пальцам, унизанным перстнями — руки музыканта- всегда чудо. И только она ни за что не согласилась бы приблизиться к нему, потому что тогда исчезнет последняя иллюзия.

Грустная женщина возвращалась в свой уютный дом. Она торопливо шла пешком по окутанным тьмой улицам. И вдруг где-то высоко в небе зазвучала музыка. Та самая, как когда -то в детстве.

Ангел решил появиться снова, чтобы она перестала рыдать и улыбнулась. У него как всегда было очень много дел, и дети ждали его появления, но он решил еще раз сыграть для нее «Грустную песню первой любви»

Глава 2 Шутка кукловода или Мертвые души

Сначала треснуло зеркало в прихожей. Но я рванулась на улице, потому что опаздывала, и подумала о том, что и в моей квартире может поселиться кто-то из разбитого зеркала.

Как же прочно живет в нас каждая фраза, каждое слово романа века. Недаром ли пугливые, полуживые души так не любят это повествование, оно приводит или в шок, заставляет почти терять рассудок?

Я люблю роман.

Сейчас я спешу на свидание и почти счастлива. Но можем ли мы знать, кого встретим на пути, что случится с нами к вечеру, через час, да что там, через мгновение?

До места свидание я добралась без происшествий, успела забыть про треснувшее зеркало и даже любимый роман.

№№№№№№№№

В большом торговом центре мой спутник останавливается, ласково берет меня за плечи и поворачивает в свою сторону. Он хотел сказать что-то важное, о напомнить чем-то, может быть поцеловать (мечта идиота), но произошло невероятное.

Прямо за его широкой спиной я вижу прекрасное создание в одном купальнице и столбенею. Опасность? Соперница?

Только через минуту становится ясно, что это не моя прекрасна соперница, это манекен, дорогой, хорошо сотворенный, так что сразу и не понять, что это не человек, а кукла.

Думаю о том, что могла переживать, в какие стороны шарахаться, если бы мы оказались, скажем, среди восковых фигур в знаменитом музее.

Наверное, так и рождаются фильмы ужасов.

Но куклы остаются куклами, а люди все-таки не куклы, на первый взгляд хотя бы. Почему у меня создается впечатление в том самом огромном торговом зале, что здесь есть манекены неподвижные и двигающиеся в разные стороны. Все, кто двигается — живые, если к ним прикоснуться, они вероятно, теплые. И все-таки это впечатление не исчезает.

Мой спутник, философ и по образованию и по отношению к жизни, и потому остается только рассказать ему, о чем я в этот момент думаю.

Просто, наверное, выражение лица у меня какое-то странное, не очень понятно, что меня так волнует. Хочу ли я дорогой подарок, или что-то иное не дает покоя. Правы мудрые женщины — мужчинам надо объяснять все, что мы хотим сказать, почему они должны догадываться, а то еще бог знает, до чего догадаются.

Мы спускаемся на первый этаж в кафетерий, чтобы поговорить немного. Выслушав меня, он улыбается.

— А ты только сейчас догадалась о том, что половина тут мертвых душ?

Хороший поворот, он издевается или на самом деле это так?

А он не унимается.

— Ну, посмотри на мужчину за тем столиком, думаешь, он жив?

Не знаю, человек поднимается и идет куда-то, вероятно, скорее жив, чем мертв.

— А вот это девица, — не унимается философ, — думаешь, она что-то чувствует, мы все для нее не бесцветные тени? Она не наткнется на тебя, когда пройдет мимо, но в ней с самого начала не было никакой жизни.

Я понимаю, что сейчас он мне расскажет какую-то историю, чтобы доказать собственную правоту, потому что я не особо ему верю, но в глубине души подозревают, что он прав. Просто озарение какое-то. Хотя в голове это все-таки не укладывается.

— Понимаешь ли, в чем дело, — начинает он, — мы привыкли думать, что при рождении, когда младенец делает первый вдох, душа в него вселяется, кто-то говорит, что она появляется еще в утробе матери, когда плод начинает шевелиться, а здесь только просыпается окончательно.

— А это не так? — невольно вырывается у меня.

— Это так, — соглашается он, — интересно то, что происходит потом с душой, которая принадлежала уже дюжине людей до нас и накопила столько всего в своей оболочке. А как она приживется на этот раз, как будет развиваться, сможем ли мы ее оживить окончательно, чем наполним, сделаем ли своей или она будет отторгнута внезапно.

— И что же происходит?

— Вот и происходит развитие, она должна попасть в это время, в это пространство, она должна комфортно себя здесь чувствовать и развиваться, а не сбежать от нас, как неверная жена к другому мужчине. Ты думаешь, что такое клиническая смерть, как ни побег души из тела? Если найдется подходящая душа поблизости и успеет вселиться в еще не остывшее тело — человек оживает, если же нет, то увы….

— Не повезло бедняге…

— Недаром, люди, которые возвращаются, не любят рассказывать о пережитом, а если рассказывают — одно и то же, о коридоре, свете, то, что они наверняка до этого читали или слышали от других. А на самом деле ничего они не помнят и не знают, сбежавшая душа вряд ли вернется назад, а совсем другая только пытается прижиться к этому телу, она ничего о нем не ведает, все начинается сначала, вот и молчат, бедолаги.

— Но ты говорил о живых людях, у которых мертвые души, — напомнила я ему, капризно поджав губы.

— Да, конечно, прожил человек половину жизни в тумане, ничего не хотел, ничего не делал, что же ты думаешь, душа у него еще жива? Нет, формально, она может и трепыхается, но это мертвая душа. Ведь люди порой умирают еще задолго до своей физической смерти, им не обязательно для этого лежать в коме и не шевелиться. Он может и шевелиться, но душа — точно мертвая.

— И что же делать? — спросила я, вспомнив все больные вопросы наших революционеров, которых разбудили несчастные декабристы.

Он молчал, разглядывая кого-то, наверное, пытаясь определить, мертвая или живая у него душа.

— Что делать, чтобы душа не умерла раньше срока, и вообще оставить ее в целости и сохранности — учиться, развиваться, забыть о покое, пусть он только сниться, музыку, стихи писать, кино снимать — творить одним словом, — с пылом говорила я.

— Ну, это банально, хотя для начала не мало. Но есть еще одна тайна во всем этом действе. Желательно бы узнать, кому принадлежала душа прежде, совпасть с теми, кто уже владел ею, кто пытался развивать и сохранить то, что он накопил за свою жизнь, ведь без их помощи и без их опыта мы не сможем много сделать и снова все начнем сначала. Если успеем начать, — он таинственно замолчал.

— Узнали, а потом?

— А потом подумать о современном мире, в который мы ее бросаем, вот с поправкой на изменившиеся реалии и развивать ее дальше, все время неустанно, восстанавливать, оживлять, поддерживать тот огонь, которым она питается, конечно, не при помощи вина, азарта, а то и наркотиков. Так ее только и можно умертвить раз и навсегда.

Около нас остановился человек, на диво красивый. Он был так похож на Александра Блока в молодости. Вероятно, это сходство замечали с самого начала многие, и говорили ему все время о том, что он удивительно похож на первого поэта серебряного века.

Но я заметила и другую особенность — он был мертвецки пьян, нет двигался почти не раскачиваясь в стороны, но он до такой степени был выключен из реальности, что если бы другой человек шел к нему навстречу, то он бы не смог свернуть, отстраниться, отойти в сторону, и просто бы врезался в него.

— Вот, лучший способ умертвить душу, о наркотиках я не говорю, ее просто выключают, усыпляют, и назад вернуться она едва ли сможет, да мало ли способов, как можно убить душу. Если она и была бессмертной, то с этим давно покончено, еще до нас постарались.

— Куклы и кукловоды, — я снова вспомнила о красивом манекене, который заставил меня до такого додуматься.

— А самое главное, что мы сами и куклы и кукловоды одновременно, каждый в своем мире и кукла и кукловод. Пока душа не умерла, человек может все, но стоит только ее потерять или убить, и он уже остается просто куклой, тогда и появляются другие кукловоды, вот это настоящая беда. Но стоит ли жалеть о том, кто уже успел погубить свою душу, и передает себя в руки другого, прекрасно понимая, что ничего хорошего ему не дадут, а скорее наоборот, отберут даже то, что еще осталось, тот мизер, который у человека еще был, чтобы окончательно швырнуть его в пропасть.

— Тогда бес забирает его душу? — спросила я, вспомнив знаменитый сюжет.

Мой спутник рассмеялся.

— А теперь я открою тебе величайшую тайну, а на кой ему нужна такая душа, несчастная, измотанная, затравленная? Ты веришь, что Мефистофель — это тот старьевщик, который тащит с помойки все к себе в дом и захламляет его изношенными мертвыми душонками? Господин Чичиков хотел за них хотя бы монеты получить, а ему зачем это нужно?

На этот раз я и удивилась и встревожилась по-настоящему. И на самом деле, как глубоко сидят в нас те самые заблуждения, которые кто-то и когда-то внушил нам.

— Тогда почему он возится с ними? — не сдавалась я.

— Догорая, а не ты ли писала о чертях в Пекле, кочегарах и тружениках, которые не видят белого света, в отличие от твоих забавных бездельников сатиров из заповедного леса.

— И что? — невольно вырвалось у меня.

— И то, что когда-то он был наказан, проиграл в кости Велесу — богу всего живого на земле, твоему любимому богу, и с тех пор он должен собирать эти мертвые души и бросать их в топку, чтобы они не возродились больше, чтобы на свет не смели показываться. Заставь Мефистофеля души собирать, он много чего натворить может, творческая личность. Ну, самовольничает, конечно, когда ему кажется, что душа уже никчемная, ее пора сжигать, а человек упрямится, не отдает душу. Но это не значит, что она нашему Мефи нужна, просто он так считает, а уж упрямства у него — сама знаешь. Но самое главное, что он редко ошибается, если человеку и удается защитить, отстоять свою душу, та самая душа очень скоро все равно у него оказывается. Тогда в морозную зиму становится немного теплее — мертвые души — это самое лучшее топливо, да и для чертей передышка, можно перекурить. Она ведь горит очень долго, пока все жизни не выгорят, не обратятся в прах. Вот на это только и годится мертвая душа, но хоть какая-то польза для остального мира.

— Странно, а я все пыталась понять, зачем ему нужны эти души.

— Вот затем и нужны. Но какое же преступление совершает человек, который не может сберечь душу, он уничтожает надежды на возрождение, все то доброе и светлое, что успела душа накопить до того, когда пришлось ей вселиться в это тело и сделаться мертвой.

№№№№№№№№

Мы все еще сидели в старом кафе, перед глазами у меня мелькали какие-то люди. Но не они мне были интересны, а мои знакомые, близкие и дальние. Хотелось узнать, понять живые или мертвые у них души?

— Хочешь научиться определять это безошибочно? — спросил мой спутник

Я подумала немного.

— Нет, не хочу, боюсь. Пусть остается надежда на то, что они скорее живы, чем мертвы. Не хочу думать, что они годятся, только для растопки и обогрева космоса.

— Но ты ведь хочешь спросить о тех, кто еще живы?

— Да, скажи, как они живут?

— Они неустанно совершенствуются, стремятся вверх, занимаются наукой, творчеством, и тогда те, кто были до них, они появляются в нужный момент и помогают им, конечно, если род занятий угадан и Сократ может помочь такому человеку, да еще в современной обстановке. Все это почти на грани шизофрении, недаром же гениев объявляют сумасшедшими, именно те, с мертвыми душами, когда лопаются от ярости, зная, что им этого не дано.

— А зависть? — вдруг догадалась я.

— Зависть мертвых к живым — это вечная проблема, — только такая зависть и возможна. Вот мы и подошли к самому главному, если кому — то и в чем-то завидуешь, если это сжирает тебя и не дает покоя, то ты скорее мертв, чем жив, потому что живые не завидуют, у них напрочь отсутствует такое чувство. Только смерть может завидовать жизни, помнишь, какой тьмой наполнена первая и каким светом — вторая. Вот тогда Смерть при помощи зависти и злости и пытается бросить тень на жизнь, мертвая душа на живую, для этого особенно годится сквернословие, пустые стихи по случаю, смерть всегда считает, что рифмованным словом можно сильнее воздействовать на жизнь.

— Но ведь Словом можно убить…

— Да, конечно, можно, только убивает такая душа окончательно себя саму, мертвые слова, исторгнутые из мертвой души, да еще сложенные в стихи причиняют вред только тому, кто их исторг из своей утробы. Поэтическая змея кусает и травит только саму себя — это еще одна тайна творчества, оно не может причинить вреда другим, только творцу, ведь про идею бумеранга тебе не надо рассказывать.

— Все так страшно?

— Все так серьезно, а когда это творчество было игрушкой — это бомба, которая разрывается у нас в руках, если мы нарушаем какие-то негласные заповеди и законы, впрочем, как и везде.

— Пусть они пишут, это лучше, чем пьют водку или издеваются над близкими.

— Лучше? — спросил мой спутник и усмехнулся, — а ты не помнишь случайно, за что Писателю голову оторвали, ну отрезали, отрезали, не морщи так носик, но ему легче от этого не стало. Ну не хочешь Берлиоза, тогда вспомни, почему освободили разбойника и казнили того, кто только словами бросался, и храм веры разрушить собирался, чего это они все так против него настроились, если слова безобидны, и нести можно всякую чушь?

Мне становилось страшно. Мой кукловод, тот, который во мне, рванулся прочь, кажется, я еще была жива, и могла управлять собой сама. Или только кажется?

Слабым жестом философ предложил мне прогуляться. Я поднялась, чтобы последовать за ним.

Незнакомец загадочно улыбнулся и растворился в воздухе.

Глава 3 Общество мертвых Писателей

Если рукописи не горят, то они бессмертны?

Но среди бессмертных попадаются и мертвые рукописи такая вот беда…

(Дневник кота Баюна)

Писатели собираются в полночь в нехорошей квартире.

На том свете, где они вроде бы жили, литераторы называли себя громко писателями или тихо сочинителями увлекательных историй.

Но это было давно, очень давно. Тогда они были еще живы, или казалось, что живы: двигались, ели, пили, иногда занимались сексом со случайными и не случайными женщинами, а все остальное время писали и писали, свято веря в то, что они прорвутся в мир, их будут читать, ими будут восхищаться. Восторженные толпы не будут давать прохода, а каждый из них станет богатым и знаменитым, да что там просто Пророком, Мессией проснется в один прекрасный день.

Какой-то умник твердил, что прорвутся к своим читателям только единицы, и каждый из них мнил себя той самой единицей, которая обязательно станет Мыслителем и Пророком, Пророком и Философом…

Ни один не стал, хотя тогда они этого знать не могли, потому и умерли еще при жизни, забыв сначала о женщинах, потом о вине, а потом и пище реальной, осталась только пища духовная, но была она скудна и убога, потому и исчахли творцы окончательно.

Но они продолжали делать вид, что живут и что-то сочиняют.

Ведь все очень просто, сначала нужно создать текст творения, потом скрепить его мертвой водой (в любой приличной сказке описано, как это делается), потом, а вот потом надо добыть каким-то хитроумным способом живую воду, чтобы вдохнуть в плоть творения, явить миру его энергетику. Оно должно манить, притягивать, зачаровывать, не отпускать от себя читателя, взять в плен раз и навсегда — всего то ничего.

Но на мертвой воде у самых лучших из них все и обрывалось. Ткань повествования дорабатывалась, вычищалась, приводилась в какую-то определенную форму, порой очень приличную форму, с этим не поспоришь, и тогда писатель, подобно древнему Пигмалиону любовался своим почти совершенным творением. Казалось, еще чуть-чуть, одну искру, и вспыхнет костер, который осветит тьму и согреет душу… Но ничего не случалось.

Теперь писатель мечтал только об одном, чтобы оживить это творение, и с ним живым и прекрасным и оставаться, ведь никто и ничто другое в том мире ему и не было нужно. А вот здесь все рушилось и рассыпалось в прах.

Они спрашивали друг у друга, собравшись вот так же в полночь, что же нужно сделать, чтобы творение ожило и задышало.

Кто-то вспомнил старинный миф (писатели получили классное и классическое образование), они говорили о том, что древний скульптор обратился к самой Афродите, и она оживила творение, в которое он был влюблен. Галатея шагнула к нему, чтобы остаться с ним навсегда.

— Но где же нам взять богиню любви, если они все давно превратились в Магдалин? Они тоже стали мертвыми.

Это случайное признание и открытие привело в уныние многих, но они не теряли надежду.

Тогда кто-то вспомнил о Бабе Яге, она была вечной ведуньей, жила на границе миров, и уж она –то точно могла им помочь.

Они долго скитались по заповедному лесу, давно превратившемуся в дремучий, ведь никто не следил и не ухаживал за ним. Но не нашли там никакой древней старухи, и вернулись в свой мир с пустыми руками.

Какими бы учеными не были наши писатели, но они не могли знать, что Баба Яга была сорокапятилетней красавицей, Царевной лебедью на заповедном озере. Она никогда не была той безобразной старухой, какой рисовали ее злые и коварные люди, крещенные когда-то огнем и мечом князем, которого напрасно назвали Святым.

Кто-то из них даже полюбовался ею издалека, но они боялись русалок, не ведая, что те вовсе не в воде, а не деревьях у славян селились.

Еще больше писатели боялись чертей, которые были только зеркальным отражением самого человека, и это черти должны были их испугаться, потому что люди превратили их в чудовищ и пугал, стали обзывать бесами, творцы боялись всех духов, потому что для мертвых поэтов страшен любой живой дух, будь то Леший, Кикимора, Домовой, Русалка, а уж черт как страшен-то.

И духи сторонились их в те времена. Духам не нужны были мертвяки, они стремились к живым, только с ними и оставались всегда.

Так и пришлось вернуться Писателям с пустыми руками назад. Они смотрели на свои прекрасные, но мертвые творения и понимали, что жизнь прожита зря, что ничего они не смогли сделать в этом мире, и пора было уже покинуть его, забыть о той неудачной попытке жить и творить…

Так и ушли чуть раньше или позднее…

Уже встретившись на том свете, Мертвые писатели узнали друг друга и создали свое общество. Они мечтали только об одном — оживить свои мертвые творения и вернуть их в тот мир, чтобы труды не пропали даром.

Разве не объяснял им Таинственный профессор, что рукописи не горят… А если они не горят, то их нужно оживить, не могут же бессмертные творения оставаться мертвыми.

Тогда они и узнали о литературных сайтах, и решили прорваться в сеть, понимая, что это последняя возможность оживит своими творения.

— Они станут известны всему миру.

— У каждого творения найдется свой читатель.

— Кто-то запомнит их и оставит навсегда, передаст своим детям и внукам.

На разные лады повторяли эти слова окрыленные писатели, посылая нам в сеть свои творения, замирали в ожидании их оживления и своих читателей. Но мертвым грузом висели произведения в сети, никто никогда не открывал их, словно на каждом стояла черная метка.

Какой-то чудак собрал все непрочитанные творения на одной странице, а сверху подписал: «Общество мертвых писателей»…

Когда писатели увидели это, сначала они обрадовались, им казалось, что это может привлечь к ним внимание. Они помнили старую истину о том, что человек умирает во второй раз, когда о нем забывают, и не хотели снова умереть…

Но читатели и другие писатели обходили стороной эту странную страницу, никто ни разу не открыл творения. Живые старались держаться подальше от мертвых..

— Они думают, что их творения живые, — усмехнулся самый старый и самый несчастный из мертвых писателей.

— Они живут надеждами на то, что это так, а надежда умирает последней.

В нехорошей комнате на том свете повисло молчание.

— Если бы знать, что так все обернется, — вздохнул седовласый Пигмалион, писавший очень интересные рассказы, они были почти живыми, им не хватало только одной какой-то искорки, чтобы разгореться и полыхать. И если бы она попала на рукопись, то текст бы ожил, задышал, наполнился светом и энергией.

В это время ветер распахнул прозрачные шторы и начался звездопад.

Но разве могут падать все звезды сразу? Так не бывает ни на этом, ни на том свете

— Это не звезды, это искры из небесной кузнецы Сварога…

— Они сотворят пожар в мире?

— Нет, они упадут на некоторые творения, которые создают живые писатели, и вот тогда и родится то, что задышит, засверкает, обретет бессмертие.

— Почему же этого не случилось ни с кем из нас?

— Потому что писателей слишком много, на всех искр не хватило…

— Но ты знал об этом, почему же не остановил нас.

— А зачем? Если бы вас не было, мы бы никогда не узнали живые творения, не смогли бы отличить одни от других…

Таинственный Профессор был невероятно жесток. Но впервые мертвые писатели узнали, что они были только массовкой, только толпой, только теми неизвестными мертвыми писателями, на фоне которых и должны были засверкать те избранные, живые, вечные, которым досталась искра из небесной кузницы Сварога. Потому они и смогли сварганить свои произведения, так, что те заполыхали, задышали, ожили, стали бессмертными….

№№№№№№№

Печальный ангел рассказывал эту историю почти знаменитому писателю, у которого было издано уже несколько книг.

Тот оторвался от очередной своей рукописи, прислушался…

— Ты хочешь сказать…

— Позвони любимой женщине, сходи с ней погулять на набережную, в старый парк, в уютное кафе, сегодня такая чудесная погода.

— Ты хочешь сказать.

— Я хочу сказать, что жизнь прекрасна, и она быстро проходит.

— Нет, нет, мне нужно дописать мое творение, ты увидишь, оно будет самым лучшим, оно будет живым, а со временем станет бессмертным, я это точно знаю.

Он замолчал, взглянул на то, как сорвалась и упала звезда или искра из кузнецы Сварога…

Почти знаменитый писатель позавидовал каком-то неведомому, далекому счастливчику, который работал не зря. Ведь теперь он точно знал, что искра упадет на какое-то творение.

— Если искры падают, значит, у кого-то появится шедевр, — говорил ангел, — но ночь страсти с любимой женщиной, разве это не прекрасно?

Писатель опомнился, пелена спала с его глаз, чары растаяли, и он потянулся за сотовым телефоном.

Только бы она была дома…

Если не везет в творчестве, то ведь должно повезти в любви, иначе зачем мы пришли в этот прекрасный мир…

Глава 4 Эпилог сгоревшего романа

На камин наплыла громадная тень — глыба мрака.

Арсений помедлил мгновение и швырнул рукопись, а потом диск в огонь.

Охранник, огромный детина и страстный почитатель таланта Алины, поморщился и сжался… Он не мог поверить, что министр (так они между собой называли патрона) на это решится.

Не мог же он так просто уничтожить ее лучший роман, лучший, Арсений в том не сомневался, и его вкусу можно доверять, сколько их гениальных было на его веку. Никогда не ошибался, всегда был тверд и уверен в себе.

Значит все напрасно, зря он терпел этого тупого, грубого, жестокого министра, и все ради того, чтобы как-то если не защитить, то предупредить его милую жену, а все романы, которые она писала все эти годы, а он читал, читал первым, потом приобщался весь остальной узкий круг их друзей и знакомых..

То, что именно этот роман сожрет пламя, такое Охранник и представить себе не мог. Ведь они вместе с Алиной были почти у цели, еще один шаг, один миг, и можно праздновать победу.

Диск, этот осел догадался, что нужно сжечь и диск, а он как герой известного романа готов был броситься в камин, чтобы достать, спасти, уберечь… Но стоял неподвижно.

Да и как можно было ревновать Алину, их Алину к этому юнцу, да еще футболисту, да вратарю.

Нет, вратарь, он конечно, хороший, в футболе охранник разбирался не хуже, чем в литературе. Особенно после того, когда его любимый олигарх купил футбольную команду, пришлось разобраться, чтобы миллиардер не стал миллионером в один миг.

Но Алина просто издевается над ними над обоими и над своим тупым мужем и над литературно одаренным охранником…

Диск корчился в огне, от бумаги (накануне Охранник заботливо распечатал только что законченный роман) осталась гора золы. Сгоревший роман даже не смог согреть огромного холодного зала, в котором оставались эти двое одиноких, брошенных мужчин.

— Она вернется, — прохрипел Охранник, который готов был задушить своего шефа, но что-то его пока удерживало от решительного шага, не уголовный кодекс, плевал он на УК, руки коротки у милиции-полиции.

— Пусть попробует, — подпрыгнул от ярости тот.

— Не попробует, не ждите, — раздался рядом странный голос, хотя никого не было в замке, или кто-то все — таки проник, минуя все заборы и камеры, и сигнализации.

Охранник и Арсений посмотрели друг на друга, оба потянулись за оружием, но друг в друга ли они собрались стрелять или в кота Баюна, неожиданно оказавшегося с ними (а кто еще мог сюда пробраться, дураков не было), этого нам никогда не узнать.

№№№№№№№№

На бреге Иртыша, вдали от людей и машин, там, где когда-то тонул Ермак, а потом задумчиво стоял самый красивый адмирал, стояли двое, высокий парень и стройная дама лет сорока последнюю дюжину лет не отрывавшаяся от компа и строчившая романы. Она писала не ради славы или заработка — и в том, и в другом она никогда не нуждалась.

Она писала, чтобы отключиться, вырубиться из реальности, если можно совсем и на всю оставшуюся жизнь. Ее нельзя было назвать праздной бездельницей, как многих подруг ее круга, продавцы дорогих бутиков ждали ее напрасно, местная тусовка понятия не имела, кто она такая, некоторые вообще сомневались в том, что жена Арсения существует в реальности, а те, кто не сомневались, махнули рукой и забыли о ней навсегда.

Она писала свои романы, чтобы вырубиться из жизни, в которую ее бросил отец, задолжавший Арсению огромную сумму и погибший при странных обстоятельствах. И как княгиня Рогнеда, оказавшаяся в руках проклятого князя Владимира, которого она в шутку называла Святым, там и Алина, должна была как-то существовать в предполагаемых обстоятельствах. Своего мужа она тоже называла Святым, а себя Гореславой.

К реальности она возвращалась несколько раз, в первый, когда у мужа появился Охранник, и она заметила, как он тайком читал одну из дюжины рукописей, уверенный, что она ничего никогда не заметит, даже того, что он пришел на службу обнаженным, и из всех вещей на нем только часы.

Это правда, она могла не заметить и этого, если бы такое вдруг случилось. Но в тот день, что-то отвлекло ее, и она увидела, как Макс читает рукопись.

— Тебе нравится? — спросила она, — не смей лгать, хвост вырву, рога обломаю.

— Это лучшее из всего, что я читал, — признался он.

— После Колобка, или Курочки Рябы?

— После «Тени ветра» и «Игры ангела», — резко отвечал он.

Алина смогла оценить его культурный уровень, тем более, когда он начал цитировать те творения дивного испанца, которые и она запомнила почти наизусть…

Бывают, оказывается и такие охранники тоже.

№№№№№№№№№

С тех пор так и повелось, он читал рукописи- то одну, то другую…

Она приобрела единственного реального крутого читателя. Но писала все равно только для того, чтобы подальше уйти от мира и от реальности.

Во второй раз она врубилась в мир, когда Макс притащил пачки книг, уже изданных на бумаге, он как-то уговорил Арсения издать ее романы.

Как ему это удалось, скорее всего, шантажом, или тот проиграл ему крупную сумму. Впрочем, Алину это не интересовало, как все остальное, что вокруг нее в этом замке теней происходило.

Она посмотрела на изданные книги и поняла, что из ее охранника выйдет классный издатель, конечно, если они с ее мужем поменяются местами, на что не стоило надеяться. Значит пропал издатель, и не выживет бедная наша литература, пока Арсений рулит, а Макс остается охранником.

И в третий раз она очнулась и врубилась в реальность, когда на темной дороге, возвращаясь из магазина, — раз в год она все-таки туда отправлялась, не голой же ходить по дому, так вот в тот раз она сбила высокого светловолосого парня, который непонятно как там у нее на пути оказался.

Ничего серьезного, несколько царапин, но когда она бросилась к нему, чтобы выяснить, что с ним случилось, не погиб ли он, не ранен?

Она просто вцепилась в него, и не разжала объятий, пока не убедилась, что он цел и невредим.

По праву пострадавшего, парень пригласил ее в кафе, и она не смогла ему отказать, хотя Макс уверял, что это еще парень ей должен, а не она ему..

Они встретились в тот день, когда был дописан только что сгоревший роман.. Роман и на самом деле был лучшим, может быть, потому что писался в предчувствии страсти, в преддверии любви… Только похоже, что кроме Макса никто никогда этого не узнает… Роман просто принесен в жертву реальности, а что еще мог сделать ее муж? Пусть они не любили друг друга, но отдавать кому-то он ее не собирался. Он знал, как ей отомстить.

№№№№№№№№

Охранник яростно набирал ее номер.

— Он сжег и рукопись и диск, Алина, ведь ничего не осталось, -хрипел в трубку Макс.

— Осталась жизнь, — услышал он в ответ.

— Но что мы будем делать?

— Жить…

— Ты совсем ничего не понимаешь, ты меня слышишь, черт тебя побери, идиотка.

— Я счастлива.

— Проклятие, да как же так можно, ты погубила шедевр…

Но на той стороне уже отключились, даже он больше ничего не смог сказать. С фанатами всегда так поступают безголовые писательницы, он не первый и не последний…

Макс подошел к камину, заглянул за решетку, ему хотелось поверить в чудо и убедиться, что рукопись не сгорела.

Чуда не случилось, или все-таки оно произошло? Нет, он вызовет программистов, говорят, что сейчас можно восстановить даже стертую информацию, Арсений не настолько умен, чтобы затереть все следы. У него все получится, она ему еще спасибо скажет…

Нельзя же быть такой безголовой и счастливой, особенно если у тебя есть дар, рукописи должны гореть, но не сгорать, разве в мире есть что-то более значимое и дорогое, чем литературный шедевр? Для него точно не было, а для нее? Она еще пожалеет обо всем или не пожалеет?

Да что вообще творится с этим миром, раньше они жгли деньги, теперь рукописи? А что ему скажут в небесной канцелярии, ведь он должен был сохранить и эту рукопись, но не смог. За то, что она стала живой и счастливой, вряд ли его по головке погладят.

Охранник почесал рог, взглянул в старинное зеркало, в котором на этот раз не отразился, и исчез.

Как и его Алина, он покинул это пустое место, в котором даже Домового не обнаружилось, ушел навсегда, не получив расчет от шефа. Ничего, рассчитается с ним потом угольками.

Вот вам и эпилог сгоревшего романа…

Остается только эпилог:

На мосту в шальном сиянье лунном

Юноша и женщина, кто б мог

Их соединить? Но так бездумно

Сходятся, и сводятся мосты,

В мире этом все неповторимо.

А роман у этой высоты

Полыхает дерзкий и любимый.

Знаю, если рукопись гореть

Будет долго, то любовь продлится,

И пред нею отступает смерть,

Выхватил прожектор эти лица.

Счастливы, наверное, и все ж

Пусть шипят завистники в тумане,

Остается только эпилог,

Снова интуиция обманет.

Где-то в суматохе бытия,

Средь друзей и близких в час расплаты

Остается женщина твоя,

Знаю, вы ни в чем не виноваты.

Страсть, любовь, ей оправданья нет,

Это для романа лишь сгодится,

Только тот неугасимый свет

Освещает радостные лица.

То, что мы писали в час потерь

Пусть огонь так яростно терзает.

Тот, кто проживает без страстей,

Эту жизнь, нет, он не понимает.

Осуждает. Что нам этот суд,

Есть иной вот там мы и ответим,

Лишь на миг, на несколько минут,

Нас прожектор ослепит, и ветер

Унесет куда-то в пропасть боль,

И умножит призрачную радость.

В этом мире мы еще с тобой

Поживем, пусть он не станет раем,

Но и ад влюбленным нипочем —

Эпилог сгоревшего романа.

Без любви мир страшно обречен,

Он погибнет поздно или рано…

Глава 5 Содружество мертвых поэтов

Разве вы сомневаетесь в том, что люди летают по ночам?

Душа отделяется от тела и уносится куда-то в иные времена и миры.

Выше и дольше всех летают души поэтов, конечно, если они живые.

Сказ о мертвых душах возник не случайно, и не на пустом месте, а уж Николай Васильевич знал, о чем он писал, он видел дальше и больше многих.

Вот и наш современный Чичиков, фамилия которого была впрочем, Оболенский, вот именно Захар Оболенский, скупал по дешевки души. Ну не совсем мертвые, когда он их покупал, души были еще живые, хотя и дышали на ладан, и творил Захар из них литературных рабов. Тех, кто напишет достаточно книг под брендом Донцова, чтобы на те самые деньги издать все, что ему захочется, но прибыли вряд ли получить…

Захар Оболенский был издателем от бога, а может и от Дьявола, но не в этом суть, в его Издательстве среди прочих выходили самые лучшие книги, и работали самые быстрые и самые умелые литературные рабы.

Сам Захар успокаивал себя, говоря, что еще у Дюма были такие ребята, а кто интересно коней и природу дорисовывал его любимому художнику Рубенсу.

Именно Рубенс осветил личность нашего гениального издателя: широта, мощь, красота и оптимизм вселяли и в его душу радость. Захар был уверен, что он станет королем издателей и издателем королей.

И то и другое было сложнее, чем стать художником королей и королем художников для его любимого Живописца, особенно если вспомнить о дикой конкуренции в этом бизнесе.

Со мной будет спорить только тот, кто никогда и близко даже к маленькому издательству не подходил, а у Захара было большое, очень большое издательство. И никто не сомневается, надеюсь, что он стал и тем и другим.

Главный литературный консультант, угадайте с трех раз, кто это был из нашей любимой свиты Таинственного Профессора- Мефистофеля — правильно Демон в очках — это он питал слабость к классической литературе и терпеть не мог макулатуру, расправляясь с ней безжалостно.

Так вот, заглянув в ИД (почти Ад) Захара Оболенского, Демон в очках был потрясен (оказывается его еще что-то могло потрясти) тем количеством и тем качеством книг, которые там были. Что греха таить, у других — то на тысячу макулатуры выходила одна приличная книга, а у Захара каждая седьмая, такая, что не хочешь — купишь или украдешь.

Демон в очках прихватил с собой целый рюкзак для первого знакомства, и знал, что зайдет еще без всякой навязчивой рекламы.

Реальность превзошла все ожидания, и скоро таинственный читатель в черных очках поселился в одной из уютных комнат, где днем работали литературные рабы, а ночью Демон читал вышедшие в свет книги.

Это вам не нехорошая квартира и не библиотека даже, это самая пуповина зарождения и появления на свет книги — место уникальное, таинственное, и правит там Книжный дух, Домовые отдыхают и нервно курят свою махорку, а коты мирно спят, все, кроме кота Баюна, конечно.

Вот с одним из таких, особенно влюбленных в Захара Книжных духов и столкнулся однажды Демон-поэт..

№№№№№№№№

Что случилось между духами, сказать трудно, но ничего плохого точно не случись, уж поверьте.

Только с той поры наш Захар окрылился, и стал он писать стихо — творения, очень хорошие стихотворения, в каждом из них была та искра, которая заставляет поэтический текст жить и дышать, чаровать других.

Захар сначала не поверил в то, что такое с ним могло случиться, и ненароком подбрасывал рукописи со стихами то одной, то другой из своих сотрудниц. А потом слушал, уединившись в кабинете, что они говорят о прочитанном. Захар мог им доверять, потому что нигде не было намека на то, что это его рукописи.

Да за глаза о своем патроне, особенно Поэте, девицы говорят такое. Уж если даже их обожаемый Мастер поэтов не любил, то, что говорить об остальных… А все они любили Мастера, и все им сотворенное. По такому принципу Захар их и набирал.

Одним словом, все единогласно решили, что появился новый гений, пророк, властитель дум.

Эти слухи дошли и до Кота с Темным Демоном, которые не могли остаться в стороне от такого события.

— Что ты о том думаешь? — спросил Баюн у Темного, листая рукопись.

— Думаю, что Очкастый хорошо поработал, а Книжный дух ему помог.

— Да уж знаю, не дурак, но что мы будем делать с отличным издателем, который Пушкиным себя считает?

Демоны переглянулись, и решение приняли тоже единогласно.

Им никто не мог помещать, даже Очкастый, да он в то время глотал один из последних шедевров, творение великолепного испанца, названного: «Игра ангела»

№№№№№№№№№

Все газеты и другие СМИ в полдень сообщили о том, что в самом центре города на метромосту, новенький Лексус потерял управление, машине как-то удалось, не задев другие автомобили, перелететь через ограждение и рухнуть в Иртыш на полной скорости.

Этот полет удалось зафиксировать камерам наружного наблюдения, которых там был значительно больше, чем ГАИшников в городе.

Как выяснилось, за рулем машины находился успешный издатель Захар Оболенский, и тело его из машины вытаскивали водолазы…

Но это все суровые будни, а вот душа Поэта тут же поднялась на небеса, постаравшись забыть о том, что только что происходило на земле.

Захар поднимался все выше и выше, ощущая упоение в полете и понимая, что вот сейчас он и напишет свои лучшие строки.

Но пока он просто наслаждался простором, голубым небом и белыми облаками, которые становились все ближе и ближе. Радостно подумал о том, что не нужно до позднего вечера сидеть в кабинете, а можно отправиться на свидание с Ксюшей, его самой талантливой лит. рабыней на которую он положил глаз, да все никак не мог заняться делом.. Вернее, делами они оба занимались, а вот тем самым, из-за которых рождаются стихотворения, а то и целые поэмы — не мог, времени катастрофически не хватало. Но это там, на земле. А ведь теперь его было больше, чем достаточно. Можно было прогуляться и взглянуть на то, как устроен этот мир.

№№№№№№№

Мертвые Поэты разбрелись каждый в свой домик, увитый плюющем, их там днем с огнем не отыскать, все пытаются бедняги шедевры написать, уверенные, что им на земле просто времени не хватило. И наткнулся Захар на писателей из того самого Общества Мертвых Писателей, с которым мы с вами уже сталкивались.

Писатели приняли его радушно, они помнили и знали, сколько прекрасных книг он издал, и хотя там не было их книг, они просто не совпали по времени, но у каждого была надежда на то, что если бы совпали, то обязательно бы Захар их издал. Он-то нюхом чуял настоящие таланты, а каждый из них именно таким себя и считал.

Правда, последнее его увлечение Поэзией вызвало у них легкую иронию, переходящую в глубокий сарказм, но они считали, что это так, случайные черты, прихоть, которая не воплотилась даже в книге, а значит, и нет никакого Пророка Захара, а есть издатель Оболенский, который и на небесах продолжит заниматься своим любимым делом, а значит…

Надежды умирают последними, и им скоро пришлось умереть даже в душе самого доверчивого из писателей. Он не собирался продолжать начатое там, наоборот. Захар строчил свои стихотворения и поэмы, и на воле, на том свете, они были еще выше, еще краше, еще лучше…

Только запал его быстро закончился, потому что ни его Музы Ксении, ни Вдохновения больше не оставалось. А место его заменила горечь и сожаление, о том, что могло быть, да не случилось на земле, в тот короткий промежуток, который называется жизнью.

Да, да Захар думал много и мучительно об эротике, и что греха таить о сексе. Как выяснилось тут, ему этого всего страшно не хватало, просто катастрофически.

Вот тут и на улице писателей, чьи надежды обманул Захар, наступил праздник, опережая друг друга, они заявили ему о том, что секса здесь нет, и больше никогда не будет. Остальное все здесь точно так же, как и там, только без всякого секса. Не зря коммунисты пытались построить рай на земле, они именно о том и думали. Хотя сами с завидным постоянством нарушали своим заповеди, но для народа это был настоящий рай, не больше, не меньше.

Он усмехнулся, вспомнив старую передачу и тетку, которая говорила то же самое, но потом приуныл, понимая, что мертвые писатели, скорее всего не врут, его тут действительно нет, он весь остался на земле.

Это оказалось самым страшным открытием для души молодого, но гениального поэта, который только теперь и собирался сотворить все, что было задумано. Но как это сделать? Если нет страсти, нет вдохновения, что это за любовь такая, которая поднимает все выше и выше, но не дает ощутить настоящего соединения с женщиной, общения с богом, потому что общаться он может только через женщину, соединяясь с ней.

Нет, может быть, Данте это и нравилось, и приводило в восторг, недаром он так вдохновенно писал о любви платонической, а Захара привело в уныние…

Видя, как он бродит, ничего не видя и не слыша, натыкаясь на других, и ни строчки не написал, добрый сказочник МагАлиф не выдержал, зная, что его могут изгнать из сообщества, отлучить мертвые писатели, он все-таки пошел к Захару, кое — как расшевелил его и поведал тайну.

О чем они говорили, кто его знает, только в первый раз за все время Захар улыбнулся, а потом, на закате он и вовсе исчез, словно его и не было.

№№№№№№№№

На берегу реки, у полыхавшего костра оставались девушка и юноша, они, не отрываясь, смотрели друг на друга и ничего и никого не замечали…

Одежды медленно сползали с их тел, они были уже обнажены и прекрасны, Захар следивший за каждым движением, любовавшийся каждым изгибом юных тел, чувствовавший их дыхание, слитое в единый поток, наконец, понял и ощутил то, что с ними творилось. Их энергетика слилась с его страстным желанием пережить еще хотя бы раз высшее наслаждение, быть причастным к страсти и нежности, достичь экстаза чувств..

Захар ликовал, его стихотворения останутся живыми, они будут полыхать и не гаснуть, потому что, как и древние славяне, он познал главную тайну мира — живые должны быть вместе с мертвыми, шагнувшими за черту, они не могут и не должны разлучаться, только тогда в мире будет гармония и лад. Нас нельзя отрезать от них, их нельзя отрезать от нас костер небесный и земной сливаются в один огонь, и он полыхает все выше и выше. Эта тайна была известно любому из славян до самого 988 года, будь он проклят на веки вечные, как и князь, крестивший Русь, нашу Русь огнем и мечом.

Нас всех умертвил князь Владимир, когда начал крестить огнем и мечом, тогда и появились мертвые души, а живые провели всю жизнь в бесплотной борьбе с мертвыми, и эта битва происходила и на земле и в небесах. И нет сомнения в том, кто победил в этой схватке не на жизнь, а на смерть.

В тот момент и влюбленные, заряженные его силой и энергией, чувствовали особенное вдохновение, благодаря ему, они навсегда останутся вместе, потому что этот мужчина не сможет оставить эту женщину ради любой другой, только она одна, только единственная будет царить в его душе. И лишь он с ней будет по настоящему счастлив, ведь ему не надо миллион менять по рублю, чтобы всю свою жизнь искать и не находить что-то новое, что-то совершенно особенное, заранее зная, что он этого не отыщет.

Там не было и не могло быть страшного самообмана, который сводит с ума после того самого крещения.

№№№№№№№№

Очкастый чувствовал свою вину перед любимым издателем, плохой из него получился хранитель, если он позволил коту и Темному совершить такое. И все, что ему оставалось, пробраться в домик поэта и забрать оттуда рукопись дивных стихотворений, а потом издать их — пусть получат несчастные люди этот великий дар живого ПОЭТА, узнавшего величайшую тайны творчества.

На каждой странице этого сборника полыхал огонь, рукопись горела и не сгорала, и пламя ее зажигало любовь и страсть в душах тех, кто прикасался к этому огненному сборнику….

Демон заглянул к Мастеру:

— Мастер, вы по-прежнему будете утверждать, что не любите поэтов? А загляните сюда…

Мастер молча листал Огненную книгу, и слабая тень улыбки освещала его лицо…

— Этот просто познал тайну бессмертия, — услышал Очкастый.

Ну что же, значит и их труды и хлопоты не прошли даром…

Когда угасает эротики трепет,

И песня любви, поднимаясь все выше,

Тебя не задев, мир далекий осветит,

Я больше биения страсти не слышу.

И прелесть уже обнаженного тела,

Волну вдохновения больше не дарит.

Какой становлюсь я открытой и смелой,

Да только унылая дума терзает….

Что больше не будет ночей и объятий,

Что где-то в тумане не встречу другого.

Весь мир перед нами, но в трепете клятвы

На верность друг другу так значимо Слово.

Мы больше уже изменять не посмеем,

Нам эта эротика только приснится,

Поэты, поэты, над пропастью реем,

Вольны, только вольность беспечная птицы

Совсем не прельщает, и где-то кострами

Притянуты снова к земле наши души.

Там двое во мгле, что случается с нами?

Когда мы, запреты шальные нарушив,

В том мареве страсти находим отраду,

И с ними во тьме, повторяя движенья,

Вопим от восторга, и рядом и рады

Отдаться любви, о бесплотные тени….

Пусть таинство страсти растает к рассвету,

Пусть будет потом одиноко и больно,

К огню и влюбленным стремятся поэты,

И снова на землю вернутся невольно.

И будут чужие там страсти воспеты,

Как прежде, при жизни у них не бывало.

Прости им, пусть выдали наши секреты,

Но, кажется, все начиналось сначала…

И строки дрожали от трепета снова,

Огонь полыхал, и горели творенья,

Лишь в небе узнали земное по-новому,

И там продолжалось в тумане паренье…

Нас дерзко задев, мир далекий осветит,

Биения страсти так ясно я слышу,

Оно умножает эротики трепет,

И песня любви поднимается выше

Глава 6 Осторожно, Сказочница

Над городом нависла небывалая для Сибири жара, закат алел и казался кровавым.

— Из всех пролетариев самыми противными бывают дворники, а из всех писателей — сказочники, — размышлял самый циничный из котов, правильно, кот Баюн, кому же еще так размышлять.

Прогуливаясь вместе с Темным Демоном по набережной и заглядывая туда, в черную бездну, где когда-то тонул атаман Ермак, словно его еще можно было спасти — но не спасли.

Темный попытался защитить тех самых добрых, милых и очаровательных Сказочниц, на которых незаслуженно нападал его невыносимый спутник.

Но в тот самый момент к ним навстречу побежал малыш лет 5, а может и меньше, и Темный едва успел его на руки подхватить — еще миг, и он мог бы перекатиться через невысокое ограждение и полететь прямо с крутого брега Иртыша.

Наши герои оглянулись — кто был с малышом, но к ним уже подлетела дама, худая и длинная, с не лишенным увядающей привлекательности, но с таким унылым лицом, что кот невольно зевнул — Не королева.

У него вообще все дамы средних лет делились на королев и не королев.

— Слушайте, мамаша, вы за ребенком смотрите, сколько можно ворон считать, вон сколько опасностей вокруг, — повернулся к ней Темный.

— Она не мамаша, она сказочница, — зевая во второй раз, заявил Баюн.

— Чего ты несешь, полосатый, — отмахнулся от него Демон.

— Так и есть, сказочница, и что в этом плохого, да меня в сборниках печатали, мне премию детскую дали, все дети слушают, раскрыв рты.

— А этот чего бежал? — допытывался Темный.

— Заслушался, видать, очумел, — вместо дамы пояснил кот. — и не мудрено, ты –то этих сказок не слышал, и век бы их не слыхать.

Он вообще любил вмешиваться и отвечать за других, хлебом не корми, только дай врезаться в чужой разговор.

В глазах у Татьяны, а она звалась Татьяна, как же могло быть по-другому, появились слезы, она потянулась за ребенком.

— Нет, уж, ведите нас к его родителем, мы его спасли и вам отдать на растерзание сказками никак не можем.

— Да что вы понимаете, сказки учат добру, без них нельзя ребенка воспитать. Есть целая наука –сказко терапия называется.

— А вам в детстве видать про Красную Шапочку рассказывали, чтобы любой волк испугался и сбежал без оглядки.

Кот становился невыносим, Темному было жаль Сказочницу, он знал, до чего может дойти кот со своими шуточками, но Баюн упрямо стоял на своем. Правда, мучиться им пришлось недолго, к ним бросилась бабушка ребенка, судя по всему, и ей дитя и было передано.

— Что ты опять творишь, почему его снова приходится ловить, — обрушилась заслуженная учительница на Сказочницу, — вот привела неладная гувернантку, уходи и не возвращайся больше, а с этими безголовыми родителями я сама разберусь, и попробуй еще явиться. А вам спасибо люди добрые, что бы с дитем без вас было.

Сказочница пошла прочь.

Демон и кот посмотрели ей вслед, и пошли за нею, ощущая легкие уколы совести и вины перед беднягой.

— Ну и что ты натворил, лишил девицу работы, сказочница все-таки, где она новое место найдет с такой дурной славой.

Они догнали девицу и усадили ее на лавку.

— Колись, чем так перепугала ребенка, ужастики что ли рассказала?

— Да вы что сказки должны быть добрыми и обязательно чему-то учить хорошему.

— Ну этот Максимка пока только бегать хорошо научился, может хоккеистом или футболистом будет, футбол поднимать надо. Больше ничего хорошего не заметно — они переглянулись, подмигивая друг другу.

— А может тебе более взрослых детей взять.

— Нет, я малышей люблю, пойду в детский садик работать, с этими избалованными детьми толстосумов каши не сваришь.

— Там мы их всех не переловим, — озадаченно говорил кот и чесал лапой за ухом. Наверное, это помогало ему думать.

Татьяна посмотрела на него и снова готова была разрыдаться или поколотить кота, но увидела, как тот старательно чешет ухо и как-то смирилась со своей судьбой.

Они попрощались, стали спорить, пойдет ли Сказочница в детский сад или не пойдет. Ставки поставить на то готовы были, но потом передумали.

№№№№№№№№

Наша герои несколько дней занимались важными делами, а потом вспомнили про Сказочницу и заглянули в детский сад, куда она в то время пристроилась работать.

Она рассказывала свою очередную сказку, про ежика и медвежонка, которые грибы в лесу искали, и показывала им грибы ядовитые и съедобные.

— Послушай, пригодится, — говорил кот, мы ж тоже не очень в них разбираемся, а й только бледные поганки помогут.

— Думаешь, мы можем отправиться грибами? — спросил Темный.

— Думаю, нам придется травить Сказочницу, иначе ее не задушишь, не убьешь.

Вот и пойми, когда Баюн шутит, а когда нет. Спутник его точно не понимал, даже не пытался.

— Ты полегче на поворотах, она все-таки доброе дело делает, как умеет, конечно, но зла никому не желает.

— Адвокат нашелся, а коту все время то палачом, то прокурором быть остается.

Пока они так препирались, все дети постарались куда-то улизнуть, и напрасно наша Татьяна их пыталась собрать и усадить на место.

Демон хихикнул, вспомнив, как кот их убеждал, что все они не догонят.

Но перед растерянной воспитательницей сидела девочка с косичками и огромными зеленоватыми глазами.

— Дашенька, тебе ведь было интересно, — ласково произнесла Татьяна

— Не очень, — призналась та и тяжело вздохнула.

— А почему ты так внимательно слушала.

— Меня бабушка учила, что взрослых надо слушать, даже если и не нравиться, — произнесла девочка, — и мне вас было немного жалко. Вот потому я все и дослушала до конца.

Больше она ни о чем не сказать, ни спросить не успела, старые знакомые, лишившие ее престижной работы, снова нарисовались перед Сказочницей.

Дети же стали спорить злая она или просто одинокая и несчастная.

Кот Баюн тер лапой глаз, что вероятно означало, что он готов разрыдаться и сдерживается из последних сил.

— Ребятишки бы тебя смогли чему-то научить, только видно бесполезно, — наконец вынес кот свой суровый приговор…

— До встречи вечером, — говорил Демон, намекая на то, что они придут в гости, конечно, Демон с Баюном на пару хуже любого татарина, но у Сказочницы не повернулся язык запретить им это делать, а может быть поняла, что ничего не выйдет, что только хуже будет. Да и не сильно она их боялась, потому что считала, что дело ее правое и никакой кот, никакой черт ей не брат, она будет стоять на своем.

№№№№№№

Вечером они сидели втроем в саду или огороде, пили чай с мятой, тут уж наша Сказочница была мастерица, ничего не скажешь, и размышляли о том, какими могут быть сказки:

— Да никого ничему не научишь, что это за новая мода на добрые сказки.

— Сказки должны быть добрыми и светлыми, не надо детишек пугать, никакого зла, — твердила хозяйка.

— Ты нарушаешь закон, а как с вечным правилом, где добро побеждает зло, и что останется, если того не будет?

— Не нужно никакого зла, его и в жизни хватает.

На коленях у Татьяны лежали рукописи, и какие-то книжки самопальные, которые издают за свой счет, а потом кричат о том, что их печатают во всех издательствах страны.

Кот поднес к ним лапы, растопырив когти, и произнес приговор:

— Не горят.

Татьяна с подозрением взглянула на него, и с мольбой повернулась к Демону, по сравнению с котом черт был олицетворением самой доброты.

Он расправил ладонь с длинными и тонкими пальцами пианиста и с грустью повторил:

— Не горят.

— Да что вы мне голову морочите, вы меня с ума хотите свести, каждый филолог знает, как надо писать сказки, и что каждая сказка должна чему-то учить маленького ребенка.

— Ну, это мы на деле видели, как у тебя круто получается, только упрямство твое до Пекла доведет. Каждый филолог знает, куда стелется дорога из добрых дел.

— Я буду делать то, что должна, и никто мне не указ, — отрезала Сказочница

Вдруг из терпеливой, даже старавшейся улыбаться хозяйки Сказочница превратилась в настоящую Горгону, даже змеи, кажется, зашевелились в темных волосах.

Кот и черт упали бы замертво, если бы они были смертными, но они и с Очкастым рядом уцелели, какая же сказочница их может испугать?

Непрошеные гости раскланялись учтиво и двинулись прочь, сетуя на то, что время было потрачено зря.

№№№№№№№№

Но беда одна не ходит, а Велес любит троицу. Рыжий парень, неотразимый и обаятельный, присел на лавочку около палисадника, где сидела наша Сказочника и листала свою книжку. Ту самую, за которую ей дали какую-то премию… Он погладил ее по руке и улыбнулся.

— Не переживай, и чего котов и чертей слушать, а мне нравится, хорошая сказка, поучительная. Только кто тебе сказал, что сказки для детей пишут? Их как раз взрослым надо, хотя они не всегда признаются и под пытками, но сказки читают. Да ив прежние времена так было, сказки всегда для взрослых писались.

— Я не умею ладить со взрослыми, не получается, мне кажется, что с детьми легче и проще. Они маленькие, и не такие злые и агрессивные.

— Да кто тебе такую чушь сказал… Сам знаю, моя бабушка была похожа на тебя, и в детстве она меня так терзала сказками, тогда же видео и компов не было, только сказки. Так я с ней намучился, что долго еще книжку открыть не мог, а потом открыл и мне понравилось, когда я все понимать начал… Сказки ведь очень сложные, дети не смогут их понять и разобрать.

— Но я люблю детей, и хочу рассказывать им сказки.

— Начни со взрослых, взрослые не так категоричны, они могут сидеть и слушать просто из вежливости, даже, когда не интересно, с детьми такой номер не проходит, они еще не научились лицемерить.

Татьяна отпрянула от непонятно откуда взявшегося третьего за эти сутки гостя.

— Нет, не уговаривай, я пойду к детям, я найду таких детей…

№№№№№№№№№

Кот и Демон поджидали Рыжего за углом.

— А я что говорил, это тебе не Марго уговаривать к на бал отправиться, эта королева упряма, как сто чертей, ничего у нас тут не выйдет, хоть ты тресни.

— Я умываю руки. Включил все свое обаяние, но упрямство ее непобедимо, делайте, что хотите…

Но все закончилось как в сказке, добро победило зло на этом поле битвы за детские души.

Был объявлен конкурс сказок на одном литературном сайте. Он длился долго, так, что сказочница ушла с работы и писала, писала все новые сказки, критиковала в пух и прах всех своих конкурентов, так, что они все разлетелись кто куда, даже спорить с ней не стали, уж если кот Баюн отступился, то куда остальным, простым смертным.

Татьяна победила в том самом конкурсе, а кто же еще мог победить, соперников у нее не было. Ей достался какой-то красивый диплом и не один, а несколько. Кот Баюн выпросил даже для нее диплом за победу в конкурсе зрительских симпатий. И главная путевка — круиз по Средиземному морю тоже достался ей, а кому же еще — других и не осталось.

Пусть путешествует, нет, нет, корабль назывался не «Титаник», нечего издеваться над Сказочницей, корабль назывался «Адмирал Нахимов»..

Победа, путевка, это ведь все-таки очень хорошо, не правда ли?

Так и закончилась эта поучительная история… Впрочем, она нас ни чему не научила, потому что мы тоже сочиняем сказки. Правда, перестали рваться детей учить, порой сами не знаем, чему наши сказки собственно должны учить. А может и хорошо, что не знаем, а то кот Баюн и Темный всегда на страже, они быстро придут к вам, если что не так пойдет.

Я сама встретила девушку, которая спаслась с того корабля, терпевшего крушение. Говорит, что вытащил ее в последний момент кот Баюн..

А потом она начала писать сказки, хорошие сказки, дети слушают их с удовольствием….

Глава 7 Катастрофа Начало конца. Мемуары Баюна

Кот Баюн на время оставил Сказочницу и Ангела и вместе со Стражем оказался на Ленинградском вокзале.

— Мы куда-то едем? — задал вопрос начальник тайной полиции.

Кажется, он этого и на самом деле не ведал.

— Пока мы их провожаем.

Кот незаметно вытащил билет у одного из пассажиров, и засунул его в карман плаща Стража, потом туда же попали еще несколько билетов.

Он всегда вел себя странно, но на этот раз необъяснимо. Зачем было забирать у людей билеты в последний момент, когда они не смогут купить новых? Вокзал, украденные билеты. Что все это значит?

— Ты хочешь прокатиться по этим билетам? Тогда и паспорта их надо воровать, — Страж многое успел узнать из порядков, существующих в этом мире. Даже слишком много, молодец, хорошо учится, быстро. Кот молчал.

— Но даже с их паспортами нам это вряд ли удастся, — размышлял Страж.

— Я в Книгу Судеб заглянул, когда ее Темный с Рыжим читали. Главного изменить мы, конечно, не сможем, но кое-что сделать не мешает. Потом это назовут счастливым случаем, но я тебе показываю, как такие случайности счастливые и не очень происходят. Без руки черта или лапы кота тут точно обойтись не может.

Страж стал о чем — то догадываться. Когда объявили о посадке на Невский экспресс, — самый большой и самый быстрый, он спросил:

— Не хочешь ли ты сказать?

— Все сказано уже за меня, а мы с тобой только курьеры, — как говорит Темный, — и не обижайся, на то, что нам достались на этот раз лишь эпизодические роли.

Люди ринулись в поезд, ну кроме тех, о которых позаботился Баюн.

Эти солидные и очень симпатичные мужи и дамы (у Баюна всегда был хороший вкус и острый нюх) обнаружили в последний момент, что билеты они потеряли, их нет.

Паника, ярость, растерянность, — каких только чувств не бывало в их душах, они начали рыться в своих сумках, в книжках, в тех местах, куда положить билеты просто не могли, но надеялись, что там они все-таки обнаружатся. Потом побежали к кассам, чтобы что-то выяснить, потому что они не могли не уехать сейчас и на этом поезде. Но ничего там узнать не удалось, вернее, время ушло безжалостно, мелькнул только последний вагон. А рядом был черный кот, на которого они и списали то, что впервые за много лет умудрились потерять билеты, да так, что документы остались на месте, а ведь у большинства именно в документы они и были вложены.

Что оставалось делать, плюнуть на все, и искать более — менее подходящий поезд, хотя это не так просто. Народу у касс оказалось больше, чем обычно. Многие из них едва скрывали ярость. Длилось это до той самой поры, пока не сообщили о крушении поезда, о взрыве, о трагедии.

— Не может быть, — первые, что повторил каждый из тех, кто совсем недавно потерял эти заветные билеты.

— Этого не может быть, — на разные лады повторяли счастливчики.

Но ни кот Баюн, напрасно оклеветанный, ни благородный Страж слышать этого уже никак не могли.

№№№№№№№

В то время спасенные котом радовались и ставили свечки за здравие богу, который к их спасению точно не имел никакого отношения.

В то самое время наши герои перенеслись к тому месту на полотне среди болот, где и прогремел этот жуткий взрыв одно мгновение назад.

Полетели куда-то покореженные вагоны поезда, того самого распрекрасного, и странный шум озарил тишину болот. Место было таким глухим и жутким, что даже кот передернулся, а что говорить о людях.

— Этого нельзя было избежать? — пытал его Страж.

— А мы что боги что ли? Наши боги спят где-то в этих самых болотах, а те, в которых они поверили по приказу своего безумного князя, какое им дело до этих людей.

— И что будет для них.

— Для них — конец света, а для остальных начало конца света, но если наша Сказочница подсуетится и все сделает правильно, то это только и останется, масштабы, конечно, не те, но для этих бедняг вполне реальный ад, сам полюбуйся.

Кот ухмыльнулся, вспомнив, как проклинали его те, у которых он незаметно стащил билеты.

— Для дюжины я стану ангелом спасителем, ты билеты не потеряй, потом мы навестим их и подарим те самые счастливые билеты, они ведь и на самом деле для них счастливые. В этом аду они так и не смогут побывать.

Но Страж уже не слушал кота, он бросился туда, где стонали и странно двигались эти люди. Многие смогли выбраться из поезда, кто-то кричал до хрипоты в тех вагонах. Он яростно взялся за дело.

И его сила воли заставила каких-то людей подчиниться ему и тоже действовать. Они шли туда, в перевернутые вагоны, и пытались что-то сделать голыми руками. Кот свистнул духов в лесу, и те присоединились к ним.

Наверное, это был первый раз, когда духи леса пришли на помощь попавшим в беду людям, до сих пор они только взирали издалека на происходящее. Но ведь до сих пор никто их не звал, не нуждался в них, а тут они почувствовали себя нужными людям.

Странное и забытое это было чувство. И в разных местах вспыхнули костры, стало немного теплее, хотя люди были изранены, кто-то погиб, и их души метались между живыми, не понимая, что происходит, почему поезд стоит. А они так и не могут попасть в Питер.

Да кто и как мог это объяснить. В небе появились какие-то вертолеты. Откуда-то мчались машины, хотя сколько времени прошло с той поры, никто не ведал. Страж исчез на рассвете. Но к этому времени уже подоспели из разных мест спасатели. Они всегда приходили на помощь, но почему-то всегда невероятно поздно.

— Теперь и без нас обойдутся, — произнес он, как только наткнулся на кота. Нельзя же уходить, не попрощавшись с ним.

— Да, нам надо спешить. Тем более, что есть еще возможность что-то сделать для того, чтобы более жуткой катастрофы не случилось.

Эти двое исчезли так же внезапно, как и появились.

Многие из людей, когда их спрашивали на рассвете, говорили о том, что был какой-то военный человек, успевший спасти многих, и был черный кот.

Но те, кто их спасали, разве же могли им поверить, в таком кошмаре и не такое померещиться может.

Да и откуда среди этих жутких болот найдутся люди и коты — этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. И только ужас метался над болотами в этой пустоте и печали.

Глава 8 Гений среди мертвых писателей

И этот свет во мгле, и бденье до рассвета,

Когда уже беседа наивна и легка.

В печали бытия есть странная примета:

Сближение на миг, разлука на века.

По нехорошей квартире стелилась гробовая тишина.

А сколько народу там собралось — яблоку негде упасть. Но беда и состояла в том, что рукописи не горели, яблоки не падали в стане мертвых писателей…

Наверное, они заслужили покой, или их насильно отправили на покой, те, кто больше уже никак не могли объяснить им, что же такое живой роман, а что такое мертвый.

Они не понимали, что в мире есть мертвые души и мертвые книги, никто из Демонов объяснить им больше этого не мог, не сдавался только кот Баюн. Как мы все помним, он никогда не отступал и не сдавался

Вот и на этот раз он снова возник среди мертвых писателей, чтобы предпринять последнюю попытку.

— Если рукописи не горят сами по себе, то их бросают в огонь. Не горят мертвые романы, пламя живых можно ощутить, стоит только к ним поднести ладонь или лапу, у кого что имеется.

Сам Баюн показал свою опаленную в нескольких местах лапу, что и являлось свидетельством того, что такие рукописи ему все-таки попадались.

Некоторым показалось, что в комнате даже запахло гарью.

И в тот миг, когда все ждали оглашения списка тех романов, которые кот считает живыми, горящими, произошло какое-то замешательство.

Кто-то был уверен, что его роман полыхал ярким пламенем, и опалил шерсть на лапе кота, ведь после смерти издают их более охотно, надеясь на посмотренной славе заработать дополнительную прибыль.

Кто-то, потерявший надежду, готовился к высшему суду, кот, скорее всего, готовил их ко второму, чтобы не было так мучительно больно и страшно там, где дела и судьбы знают наперед. Но в тот момент, когда кот готов был завершить свою просветительскую деятельность, произошло еще что-то. Все повернулись к двери, почувствовав неладное, в комнату вошел, а вернее боком протиснулся Гений.

Это явление творца народу немного ошарашило даже кота, что уж говорить обо всех остальных.

Вероятно, он вышел из своего покоя, из своего домика, увитого плюшем и виноградными лозами в первый раз с тех пор, как оказался на небесах, это точно конец света, если он здесь.

— Елизавета пропала, — отвечал он сразу на все не заданные вопросы. — Пока она была со мной, я не замечал этого, даже когда пропала, не сразу заметил, а теперь вот потерял покой и сон и не могу один оставаться. Мне нужна моя царица, без чудных мгновений, когда она явилась, мне не прожить и дня.

Немая сцена из «Ревизора» повторилась снова в нехорошей квартире. Ядовито усмехнулся и потер ладони от удовольствия критик Гадюкин, если бы кот не растерзал его взглядом, то он бы еще сказал что-то, но был лишен дара речи, застыл с открытым ртом. Что-то тоненьким голосом вопил господин Кукольник — самый знаменитый и плодовитый из всех литераторов того времени.

Так как Председатель оставался без головы, то сказать он ничего не мог, но очень хотел намекнуть на то, что у нее вероятно новое свидание с Мефистофелем и новый бал, куда еще могла пропасть эта ведьма, простите, королева, в миру царица Елизавета, а то и сама богиня Лада.

Остальные писатели ничего не ведали, только все они одновременно ощущали тихую ярость, и бурную ненависть по отношению к этому чужаку, нарушившему их покой. И кот их страшно нервировал, а что говорить о Творце?

Еще не зная причины, они считали его совершенно чужим, и хотели только одного, отправить его подальше, забыть, не вспоминать.

Гений подошел к своему коту, только он один оставался тут родным и близким зверем. Не он ли вырвал его в свое время из забвенья, и пусть написал только вступление к эпосу, но кот туда попал.

— Я как зверь в загоне, — прошептал он чужие строки, черт знает как в сознании его возникшие.

— Сам виноват, нечего было на небеса рваться живым, это тебе не дурдом, тут не спрячешься от мертвых писателей. Да и Дантеса ты довел до белого каления, тот бедняга всю жизнь, не только карьеру из-за тебя поломал безвозвратна, а женился на Горгоне и не бросил ее, кстати.

— Это он –то живой, врешь ты все, кот, и за брехню свою ответишь, — наконец завизжал критик Гадюкин, как только дар речи снова вернулся к нему.

Коту ничего не оставалось, как врубить огромный телевизор на стене и показать какой-то громадный книжный магазин, где была выставка книг Гения, толпились люди, и какие-то писатели рассказывали о его жизни и романе, и обо всем, что им было сотворено за это время

Во весь экран красовалась черная « Пушкинская энциклопедия», та самая, где консультантом был когда-то наш любимый Мефистофель, подарочные издания с великолепнейшими иллюстрациями, почему — то открытые в том месте, где кот был то с пистолетом, то с примусом, то с трамвайным билетом в лапах…

Кота явно перепутали с каким-то другим, о котором было запрещено говорить, под угрозой если не смертной казни, она была отменена, то уголовного кодекса. Вот до чего Двойник его допрыгался.

Котов была целая дюжина, но Баюн с грустью заметил, что ни одна работа художников не удовлетворила его до конца.

— Ни один из них не понял душу кота, нежную и ранимую, — пожаловался он Гению, прекрасно понимая, что всех мертвых писателей заботит вовсе не это, а то, каким тиражом издан проклятый (для каждого из них) роман. И почему там творится невероятный шум именно вокруг этой рукописи, которую они душили, давили, уничтожали, а она сохранилась.

— Это не может быть

— Не верь глазам своим.

— Кот все врет.

— Ничего до них не дошло, они потеряли рукопись.

— Она никогда не могла быть напечатана.

Снова и снова на разные лады повторяли мертвые писатели штампованные фразы, чтобы убедить себя и остальных в том, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.

— А ну, цыц, лжецы, не вышло по вашему, роман — это то, что осталось от всего времени, нет больше ничего и не будет, не надейтесь..

Но тут снова заговорил Гений.

— Живой роман? Рукопись горит? Я понял, что все отдал бы, только бы Елизавета вернулась и была со мной.

Странно загорелись глаза некоторых творцов, похоже было, что они лихорадочно думали, где взять эту Елизавету, и как произвести обмен с Гением. Если бы кто-то догадался раньше взять ее в заложницы, то у них в руках был бы этот чертов роман, и все, что он принесет с собой — слава, радость, бессмертие.

Кот не называл бы презрительно их мертвыми писателями, а вот за это они готовы были на все… Только Елизавета успела исчезнуть, все напрасно.

— Поздно, — услышали они голос кота, — он уже бессмертен, теперь его, как и жизнь отдать не получится.

— Значит пустота и одиночество?

Гений повернулся, и отправился прочь, ему больше не хотелось никого видеть и слышать.

Вслед за ним рванулся Поэт, каким-то чудным образом оказавшийся среди мертвых писателей. Может потому, что и сам он был скорее мертв, чем жив, или хотел кому-то помочь нести свой крест, таким он был на земле, таким оставался и на небесах.

— Назад не вернешься, — бросил ему вслед критик Гадюкин.

Но и эта угроза не остановила Поэта, он слишком хорошо знал, что такое быть зверем в загоне и особенно переживал оттого, что они отлучили его от своего тусклого света.

Поэт знал, что Гений не любит стихоплетов, и только теперь подумал, что тот его тоже может прогнать.

Но Гений был уныл, словно в воду опущен:

— Ты напрасно порвал с ними, дружище, они хотя бы вместе, а мне какая радость от того, что роман знают все, это тогда, рядом с Елизаветой казалось победой и чудом, а сейчас, без нее — звук пустой… Она радовалась, она хотела, она старалась, а я только потакал ее капризам, теперь одиночество….

— Друг другу мы тайно враждебны, — повторим Поэт, — разве ты не знал этого прежде…

№№№№№№№№№

Через несколько дней, когда страсти по Гению немного утихли, кот снова собрал мертвых писателей, и торжественно сообщил, что выпросил у Мессира возможность вернуться назад для одного из них.

Все рванулись вперед, отодвигая друг друга, на своем месте оставался один Гений, кот удивленно взглянул на него.

— Нет, я не хочу туда возвращаться, а вдруг Елизавета захочет вернуться домой, а меня не найдет? Я подожду ее тут, в том мире мы потеряем друг друга окончательно.

— Ну и что мне с вами делать, — развел лапами кот, — кого я выбрать должен, и что вам там снова делать интересно.

Откуда-то появился Ангел, который был равнодушен и безучастен ко всем, этакий небесный Парис, к которому в свое время обратились богини, чтобы тот одной из них присудил яблоко раздора.

— Как скажешь, так и будет, — что делать.

— Пусть идет тот, кто меньше всего этого хочет.

Ангел не знал сути спора, ничего не ведал о писателях, и мертвые и живые они были на одно лицо, и оставался он совершенно бесстрастным.

Кот пожал плечами: так тому и быть, и снова повернулся к Мастеру:

— Прости, друг, это твой Ангел так решил, отправляйся назад, разговор окончен.

— И что мне там делать?

— Начнешь жизнь с того места, где она оборвалась, никакого бала, никакого отравленного вина, все по-честному…

№№№№№№№№№

Проведя несколько дней и ночей в новом мире, в новой Москве, которую он снова не узнал, как и в прошлый раз, Гений пришел в ужас от всего, что он увидел и услышал. А когда проходил мимо тела расстрелянного офицера, распростертого на дороге, ему захотелось только одного, с Елизаветой или без нее вернуться на небеса в их тихий домик.

Рыжий тут же возник перед ним:

— Я поведу тебя к ней, — заявил он, — нет ничего проще.

И Гений облегченно вздохнул, понимая, что среди этих чужих, есть хоть один свой, любимый, близкий.

Они оказались в Московском университете — странно, никогда прежде он там не бывал, уселись в какой-то аудитории в самом верхнем ряду и слушали эту рыжеволосую ведьму….

Вернее, слушал Рыжий, там речь как раз шла о восточных бесах, о зеркалах, о свидании, когда она решила, что он хочет пригласить ее на ночь к профессору.

Студенты были включены в лекцию, шутили, переспрашивали, цитировали. Но Гений ничего этого не слышал, в восторг его привело то, что она была так близко.

А потом Елизавета заметила их и оборвала свой страстный рассказ.

И сотня голов повернулась туда, где они сидели, и все замерли, даже затаили дыхание.

— Артисты, а как здорово, если бы пожаловал сам Гений, — только и произнес кто-то.

Рыжий перевел дыхание — спасибо, театру и кино, как бы он выкрутился, даже сам не представлял… Недоверчивые, они даже и не представляют, что были рядом с Гением..

№№№№№№№№

Свидание Гения и Елизаветы было в старом кафе на набережной.

Столик в углу, где их никто бы не узнал, никто не смог бы помешать, он волновался так, словно делал ей предложение, и они были едва знакомы.

Царица улыбнулась:

— Я не смогу уйти, они так любят и тебя и наш роман, кто же им еще расскажет обо всем…

— Но я не смогу жить без тебя

— Тогда оставайся.

— Не могу, я уже так привык работать в тишине и покое, а здесь на улицах расстреливают боевых офицеров…

— Но это не так страшно, дорогой, как то уныние и тишина, которая сводит с ума любого.

— Я знал, что творение отомстит за предательство, а месть, как говорит Темный, это закуска, которую подают холодной.

А потом зазвучал вальс, белый вальс и Елизавета пригласила Гения.

Они кружились в полутемном зале, и кажется, готовы были улететь куда-то в просторы. И все, кто были в старом кафе, повернулись, чтобы полюбоваться этой прекрасной парой.

— Сейчас никто так не танцует, — говорила какая-то старушка, которая боялась признаться своему спутнику, что она видела Гения и императрицу, это были они, хотя этого не может быть, но ведь было… Они вернулись в этом мир вместе, они танцевали рядом, и они наконец-то были счастливы.

В печали бытия есть странная примета:

Сближение на миг, разлука на века.

И этот свет во мгле, и бденье до рассвета,

Когда уже беседа наивна и легка.

И больше страсти бред не виснет в полумраке,

Когда обиды свет не может не терзать.

В такие вот часы написаны все драмы.

Но мы, не веря им, врываемся опять,

В какие-то стихи вплетаемся наивно,

Какие-то грехи готовы повторить.

И в предрассветный час смиряются все ливни,

И стрекоза над розой отчаянно кружит.

Она не понимает, откуда это снова

Такое чудо света, такая благодать.

И в этот миг, во мгле так значимо и Слово,

И жест, но только мне так хочется молчать.

И вот тогда вдали я снова профиль вижу,

И согнута спина, и музыка во мгле,

О, пианист ночной, и музыка все ближе,

И только откровенья бытуют на земле.

И этот свет в тиши, откуда он — не ясно,

Но в пустоте ночной могу уже понять.

Что ты со мной всегда, что эта жизнь прекрасна,

И близится рассвет, и мрак уйдет опять.

А ведь казалось нам, что мы еще в начале.

Какие-то стихи, штрихи иных стихий —

Над пропастью времен они опять звучали.

И бабочка кружилась над пламенем свечи.

И этот свет во мгле, и бденье до рассвета,

Когда уже беседа наивна и легка.

В печали бытия есть странная примета:

Сближение на миг, разлука на века.

Глава 9 Бунт литературных героев

В сообществе мертвых писателей стояла тишина и царил мертвый покой. Вторжение Гения и предательство Поэта, и гибель упертой Сказочницы на теплоходе «Адмирал Нахимов» стали последними сколько-нибудь интересными событиями, всколыхнувшими тот свет.

А потом они сидели, грустили, унывали, вспоминали о том, что они друг другу тайно и явно враждебны, и не было никакого просвета, никакого пути из лабиринта, где они то бездумно бродили, то сидели и не шевелились. Иногда бесстрастно спорили о том, могут ли быть писатели друзьями или не могут, ну если не друзьями, то хотя бы приятелями….

Кот Баюн и Темный долго были заняты какими-то чрезвычайно важными делами, но вернулись неожиданно на тот свет, они всегда возвращались к мертвым писателям, потому что испытывали к ним какое-то странное, плохо объяснимое чувство вины…

На этот раз, увидев унылейшие физиономии, кот даже присел и свистнул:

— Недаром святоши говорят, что уныние самый тяжкий грех, сдохнуть можно, если бы это был тот свет, а не этот, но тут и смерть не страшна бедолагам. Но святоши, когда свои книжки писали, наверняка не видели унылых мертвых писателей.

— Что за спор, а драки нет, — встрепенулся и сам привел себя в экстаз кот.

Писатели молчали, словно он не к ним, а к стенам обращался. Но кот никогда не отступал и не сдавался:

— Спрашиваю во второй раз, что у вас тут еще случилось. А говорят, на кладбище все спокойно… Врут, как всегда, и на кладбище бурлит жизнь, -повернулся он к Темному и подмигнул бесу:

— Может Очкастого позвать, он что-нибудь придумает.

И снова молчание.

— Оставь их, Баюн, они пребывают в забытьи, — отозвался бес, голос его казался каким-то низким и гулким, как раскат грома вдалеке.

— Что прямо все сразу и пребывают, ребята, не печальтесь, классикам еще хуже, чем вам, уж поверьте вашему коту, который никогда не врет и всех их никогда не видел в гробу в белых тапках, ведь они бессмертные.

— Чем это им хуже? — оживился на этот раз кто-то из писателей…

— А тем и хуже, — уселся перед ними и начал философствовать кот, — представьте себе, что у вас все мертвое и герои, и книги, лежат себе, никакого не трогают, нет им дела до вас и до мира, да это же подарок судьбы. А им о таком только мечтать можно. Забыли, что покой им только снится?

Начали выходить из оцепления и другие писатели. Кот явно над ними издевался, только слушать становилось все интереснее, а вдруг, он и правда докажет, что не иметь и проще, и легче, и лучше.

А кот уже вошел в раж, лапами махает и сочиняет прямо на ходу.

— Чтобы не быть голословным, давайте возьмет нашего вечно живого и всеми любимого Федора Михайловича (своего творца он трогать не стал — это показалось делом святым, а может у него были далеко идущие планы, кто его кота знает).

— А что Федор Михайлович, — сразу завопил критик Гадюкин, — вон тиражи какие, в каждом доме собрание сочинений и захочешь, не помрешь, — ему лучше всех всегда жилось и живется. Даже на каторге в Омске, нам бы такую каторгу кто организовал.

Критик понял, что он как всегда сказал глупость, но слово не воробей, оно уже вылетело, и поймать он его не сможет.

Темный улыбнулся, кто-то хихикнул, а кот расхохотался, да так, что остановиться не мог, его потом все вместе с трудом остановили, когда Темный стукнул его по спине, так словно он подавился.

— Ну, критик, ну, собака, умеешь ты кота и остальных развеселить.

Гадюкин даже смутился от такого всеобщего внимания.

Но кот уже ухватил его мысль за хвост:

— Давайте на Федора Михайловича и глянем. Я не говорю о жизни его среди живых писателей — того же Тургенева и Толстого — они тоже мертвяками никогда не были, но если между вами зависть и разборки, то там множьте все на десять и не прогадаете. Но и это полбеды — вот как ему хорошо жилось. Я не говорю о пристрастии его к игре, об этом наш Гадюкин чего только не писал- докторскую диссертацию на том защитил, точно говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Но и это не беда, критик он и в Африке критик.

— Так в чем же беда его, — стали вопрошать у кота самые нетерпеливые.

— А в том и беда, что заснул наш Ф.М. однажды ночью….

— И не проснулся, — подсказал кто-то коту.

— Проснулся, снова пальцем в небо, только прежде, чем проснуться, увидел он страшнющий сон, все фильмы ужасов отдыхают.

— И что же ему снилось? — насторожился Темный — на этот раз не выдержал он, больно кот увлекательно рассказывал, прямо Шехерезада, только с хвостом и ушками на макушке.

— А ничего особенного, как Гробовщику у Гения снились все похороненные им парни, так и нашему Классику приснились все сотворенным им герои.

В огромном темном замке, где он сидел и пировал с каким-то там царем и королем, и сам чувствовал себя королем писателей и писателем королей, они к нему и явились, не запылись.

Король, который с ним там медовуху пил сначала не понял, что это за непрошеные гости к ему явились, да и сам Творец сначала не понял, если бы Раскольников перед его носом топором не махнул и не начал пытать за что он такую дикую судьбу ему приготовил.

— Рядовое убийство, никто бы и не заметил, а как только теории к нему припаяли, так уже и покою который век не дают. Мало того, что с ума сошел еще по ходу дела, то старуха мерещилась, то Свидригайлов, то мертвый пьяница на пороге стоял, так ведь еще поминают по семь раз на дню, судят на каждом уроке, каждый стареется свой приговор вынести. Ни минуты покоя, и всем до него есть дело, и всем что-то требуется от него, несчастного.

— И чего же ты хочешь? — вопрошал король.

— Сожгите все романы, чтобы никто никогда не увидел их, умереть хочу, чтобы ни одна живая душа, ни в этом мире, ни в том не поминала меня больше, — твердил Раскольников.

Король повернулся к писателю, тот сидел мрачный и онемевший.

— Возможно ли такое? Сколько книг издано, где нам их искать? Мы не сможем их собрать, даже если бы и захотели.

Долго они совещались, и ничего так и не смогли сделать. А тут уже и Дмитрий Карамазов подоспел:

— А мне сколько на каторгах томиться и за чужие грехи расплачиваться? Я-то ни старуху, ни отца не убивал, жил может и не праведно, но после того суда вообще мне нет никакого покоя, никогда не будет. Все женщины от меня отвернулись, а эти доценты и критики только и терзают — виноват, не виноват, в чем виноват? Зачем мне такая судьба горемычная. Уж лучше бы убил, чтобы не маялся так, да ведь нет — сплошное издевательство и ничего больше.

— За что, — уже спрашивал его Иван Карамазов, — видно тебе понравилось утверждение, что если бог хочет наказать, он жизни лишает, а если еще больше наказать желает, то лишает разума. Почему я должен все время безумным оставаться, и прежде мало что видел, а теперь, и сколько еще прикажешь маяться, ведь все мы бессмертные, хорошее ты нам бессмертие подарил, благодетель ты наш…

Но, оттолкнув Ивана, к столу пробрался красавец Свидригайлов:

— А мне на что припаял растление малолетних, ведь никогда его не было? Ладно все остальные грехи, а теперь мне только дети и снятся, убери детей, Федор Михайлович, ведь все только ради красного словца да пущего эффекту, а бросил тень, потом уже и не отмыться никогда… И зачем только тебе такое творить надо было, отец ты наш родимый…

Князь Мышкин просто ходил между героями и жаловался всем на то, что он убил самую любимую женщину, потому что жить так было больше невозможно.

Настасья впадала в истерику, Сонечка молчала так выразительно и покорно, что лучше бы истерила, Грушенька хохотала так, что можно было оглохнуть. И стекла звенели, и казалось, что все упадет и разобъется.

— И что нам со всем с этим делать? — спросил у писателя король.

— А почем мне знать, я ведь их по отдельности писал в разных книгах, откуда мне было знать, что они все вместе соберутся, и такое случится.

— Гений должен все знать заранее, чтобы вот такого Пекла больше не случилось, — заявил король, — так и надо передать всем остальным писателям, которые еще не наворотили такую гору ужаса, страданий, и бед, да в одном месте все не собрал, это вам не шуточки, особенно если книги и герои окажутся бессмертными.

Герои стояли молча, женщины лишались чувств и снова приходили в себя, закатывая новые истерики и незаметно стихали, это могло длиться вечно. Ничто никогда не кончается, вот уж точно подмечено.

Король, наконец, поднялся с кубком в руках и произнес:

— Выслушать и посочувствовать — все, что мы с моим гениальным гостем можем для вас сделать, участь вашу изменить — не получится, не в моей это власти, и даже если обратитесь выше — вряд ли поможет. Не собирайтесь вместе, живите каждый в своем романе и терпите. Обещаю только рассказать эту историю другим классикам, чтобы они знали, что настанет день, когда сотворенные герои пожалуют к ним и призовут творцов на суд, вот и пусть творят так, чтобы не было мучительно горько и страшно, если они соберутся все вместе, да взбунтуются. Хотя гении, как и все люди, не учатся на чужих ошибках, но сделаю все, что смогу.

Кот остановился, перевел дыхание, ему самому понравилось то, что он поведал мертвым писателям. Но чтобы завершить эту историю он и произнес:

— Король попросил рассказать ее и живым и мертвым творцам, что я и делаю. Предупреждать вас о чем-то поздно, но может быть, вы узнаете о том, что Живым и Бессмертным еще хуже, чем мертвым, и вам полегчает.

Писатели вышли из состояния уныния, даже Темный был удивлен тому, какой эффект произвела на них эта Баюнова история.

— А мне не страшно, даже если все герои придут.

— Твои мертвые, их не оживить.

— Да хоть и оживят, они у меня хорошие парни, упрекнуть им меня будет не в чем, надо же, как мы далеко вперед глядели… Пусть гении и маются со своими, а мы все сделали правильно.

— Пошли, — заявил Баюн внезапно, — нам надо рассказать эту историю живым, пусть думают прежде, чем что-то делать, семь раз отмерят, а потом только писать садятся. И вообще — писать надо так, чтобы не страшно было пригласить всех героев к себе на пир, в своем жилище поселить и жить с ними долго и счастливо. Если даже они не будут бессмертными, помрут вместе с автором, то и тогда ничего, хорошая компания дорогого стоит.

Писатели еще долго смотрели им вслед, некоторые из них уже достали ручки и бумагу, чтобы написать для себя героя, да такого, с которым и смерть хороша, и умереть не страшно.

В унынии оставался только критик Гадюкин, ни там, ни здесь никого не было и не будет рядом с ним. У критиков не бывает ни друзей, ни приятелей, не героев. Но кто же в том виноват?

№№№№№№№№

Кот уже сидел перед живыми пока писателями и рассказывал историю о бунте литературных героев.

А что — предупрежден, значит, защищен, и надо творить так, чтобы не было страшно, когда раздастся звонок в дверь, и к вам в дом ввалятся ваши герои… Пусть они радуются и пируют вместе с вами и благодарят вас за то, что вы их сотворили и выпустили в мир.

Кот Баюн, конечно, плут и притворщик, но я бы прислушалась к его речам на этот раз. А вдруг и мы убережемся от какой-то страшной ошибки, тогда и жить станет легче и жить будет веселее.

Глава 10 Операция « Сетевой тролль»

Кот Баюн решил замять с таким грязным делом, как посещение телевизионных шоу. Он так и заявил:

— С меня хватит, снимите это немедленно.

Последнее можно было перевести с кошачьего на человеческий язык:

— В съемках шедевров больше не участвую. Ничего и никого там искать не хочу, займусь полезным делом.

Демонам и Мефистофелю пришлось обходиться без него, отчего они впали в несильное уныние…

Что не говори, а кот Баюн всегда умел оживить это нуднейшее занятие — съемки развлекательных программ. Чего он там только не вытворял и с бездельниками, изображавшими толпу зрителей, и с так называемыми героями этой развлекловки. Мог да вот больше не захотел и хоть ты его режь, хоть дави, сказал: не будет, значит, так тому и быть.

Рыжий заявил, что когда коту надоест скучать, он сам к ним прибежит, но Рыжий на этот раз ошибся. Долго скучать в одиночестве кот не привык, он врубил комп и решил отправиться на сайт знакомств или еще куда похуже…

Только почему –то открылся литературный портал.

— Это судьба, — про себя подумал Баюн, — посмотрю, какова теперь эротика и что похуже, в стране, где помнится, не было секса, было только что похуже — сплошное насилие и другие безобразия…

Но и тут какая-то странная рука Компьютерного духа (такие тоже появились вместе с самими компьютерами, а куда без них) вела его совсем в ином направлении. Открылась страница с рецензиями, которые писали одни авторы другим.

— Зачем мне эти рецензии, -пожал плечами кот, когда именно на этой странице Портала все и оказалось.

Перед глазами его стали мелькать писульки:

— Дура, идиотка, только глупость свою и показывает, уйди с глаз, я тебя не оставлю, я тебя уничтожу, я тебя ненавижу.

— Вот тебе и на — писатель Шариков живее всех живых. Это что за явление упыря народу? — стал спрашивать сам у себя кот, почесывая когтем за правым ухом. Это был тот редкий случай, когда Баюн глазам своим не верил.

А объевшийся поганками тролль — кот уже знал от знакомого программиста, как они называют такого парня, — строчил со скоростью света, то одной то другой девице «любовные послания», но чаще одной, ее звали Любовь.

— Конечно, гоблин (кот ему придумал другое имя, он всегда хотел быть не ординальным, даже в сети отличаться от всех — у всех тролли, у него будет гоблин), — куда тебе горемыке без Любви, как же ты должен страдать в одиночестве, если остановиться не можешь….

№№№№№№

Одинокий, несчастный, забитый парень сидел в однокомнатной квартире, больше похожей на камеру, чем на жилье, и успев поругаться со всем соседями развлекался в сети. Но на этот раз все пошло не так, как обычно.

А дальше с гоблином стали происходить чудеса, он по-прежнему бил по клавишам, пытаясь написать очередную свою страшно содержательную чушь в адрес и Веры, и Надежды, и Любви, но мало того, что его бил пока небольшой разряд тока, так что перед глазами появлялись искры, так от таких титанических усилий получалась полная чушь:

— Я самый несчастный и убогий в мире. — появилась строка, он глазам своими не поверил, но она была так отчетливо напечатана, словно выбита на скале.

— Спасите меня от самого себя.

— Оторвите мне голову, жить нет больше никаких сил.

— У меня не было ни одной женщины и потому я вас всех ненавижу.

В ужасе тролль пытался стереть все, что выходила из — под его опухших пальцев, но удары током (откуда взялся ток) становились все сильнее. Он уже подозревал, что и пальцы может отшибить от такой работы, они, кажется, даже синеть начали. Но ничего не убиралось на странице. В компе, а то и во всей системе происходило черт знает что. И никто не мог объяснить, как с этим бороться. Надо было просто отойти от компа, а лучше вырубить его и перевести дыхание. Но тролль — гоблин был страшно упрям, он готов был помереть, но сдаваться не собирался ни под каким видом.

— Это мы еще поглядим, — хрипел он, озверело, — Шутить вздумали, да вы не знаете, с кем связались…

Первая рецензия исчезла, но вместо нее появились еще две:

— Милые мои, хорошие, отдамся в любые надежные руки, возьмите меня, хоть кто-то пропадаю молодой и красивый…

— Я хочу секса так, как никто в мире и на все готов.

Тролль страшно побледнел, он понял, что кто-то хочет свести его с ума.

— Дьявол, отстань от меня, — бросил он в пустоту, стараясь стереть хотя бы последнюю запись.

— Размечтался, — услышал он над самым ухом противный голос кота Баюна, — Дьявол только тобой не занимался, у него других дел нет…

— Кто это? — крикнул тролль, — зная, что в квартире находится один, даже мыши и тараканы разбежались, моль и та перебралась к соседям. Его давно и комары не кусали.

— Дед Пихто, ты думал, что отвечать не придется, а ведь Надежда тебя предупреждала, что ни один не ушел от возмездия

— Любовь…

— Что Любовь?

— Эту Кикимору, которую я ненавижу всей душой и никогда не оставлю, зовут Любовь…

— Богиня Афродита что ли?

— Какая богиня, ты мухоморов наелся, она настоящая Кикимора, меня трясет от каждого ее слова, я буду ее преследовать живым и мертвым

— Трясущийся ты наш, я же говорю, что гоблин, только мечтать о любви тебе уже поздно, кому же ты такой нужен…

Кот оглядел его со всех сторон и тяжело протяжно вздохнул:

— Случай безнадежный, но где наша не пропадала, попытка не пытка — он начал шпарить сплошными штампами или крылатыми выражениями, кому как нравится.

— Так это ты за меня писал этот бред, — в последней извилине Гоблина включилось позднее зажигание.

— Бред писал ты, на нем и попался, а я просто написал то, что ты хотел и никогда бы не сказал вслух, даже в виртуале…

— Брехня, это все брехня, клевета, измышления, ты поищи себе лучше хорошего адвоката, я на тебя в суд подам.

— Ничего не изменилось в этом мире, но в суд на меня еще никто не подавал, круто, гоблин, круто. Теперь я тебя точно спасу, чтобы посмотреть, как ты будешь со мной судиться, но в дурдоме навещать не стану, не надейся, — предупредил Незнакомец

Тут произошло страшное — почти классическая сцена — сначала кот воплотился, правда был он не черным на этот раз, а рыжим, да практически огненным, а потом, когда Тролль увидел кота, откуда-то он выхватил пистолет и начал палить по коту.

Надо сказать, что одна из его резиновых пуль попали в кота, от кота отлетела искра, она упала на обои, и обои загорелись, просто вспыхнули ясным пламенем. А за ними и плитки на потолке, чад был такой, что тролль сразу же потерял сознание, и как те несчастные в «Кривой лошади», он бы уже не смог выбраться из квартиры. Хотя жил на первом этаже, но и это бы его не спасло.

Кот вцепился в безжизненное тело и поволок его к окну, благо оно было распахнутое.

Там уже собрались люди, они заметили странную картину (спасать странного соседа, успевшего поругаться со всеми, ненавидевшего собак и всех животных) никто не торопился, некоторые даже не скрывали радости.

Но Баюн не собирался доставлять им такую радость.

И к своему разочарованию они видели, как вылетело само собой сухонькое тело то ли живого, то ли мертвого парня, и шлепнулось в песочницу, куда только накануне привезли свежий песок для детишек. По этому поводу он и закатил последний страшный скандал, а вот ведь как вышло, упавший в песок не получил никаких травм, мягко приземлился.

Люди расступились, завизжали собаки и дети. Несколько минут длилась эта немая сцена. Потом тролль очнулся, стал страшно кричать, вращать головой в разные стороны, а потом уставился на свою горящую квартиру. Правда, там уже орудовали пожарные, и все было в воде и пене.

К спасенному сначала подошел только рыжий кот, остановился и посмотрел на него пристально. Тролль завопил еще сильнее, орал пока не охрип.

— Ничего, не скоро ты в сети появишься, а если будешь и дальше безобразничать — пеняй на себя, больше спасать не стану. Это я просто твоим соседям решил пока праздник испортить, но в следующий раз не пожалею. Прощай, встретимся в суде, пошел пока себе адвоката искать, надеюсь, Павел Астахов согласится меня защищать, он любит детей и котов.

С этими словами, которые впрочем слышал только Тролль, кот Баюн и удалился.

К песочнице подошел мальчуган лет двух с модной стрижкой в малюсеньких джинсах и футболке, на которой было написано: «Я тебя люблю».

Тролль взглянул на этого великолепного ребенка и разрыдался, когда тот протянул ему желтый шарик, и там тоже было написано: «Я тебя люблю»…

Посвящается всем пострадавшим от виртуальных хамов с маниакальными наклонностями, которых успокоить может только вырубленное электричество.

Так пожелаем им, чтобы никогда в доме у троллей не было света, и не загорался экран монитора, никому от этого хуже не станет, кроме этих убогих бедняг, но так им и надо

Кот Баюн лапу приложил

Поднимаясь спозаранку,

Выпив пива, съев котлету,

Закусив ее поганкой,

Тролль выходит, в Интернете

Ищет он из списка лица

Тех, кто избран для расправы.

Надо же повеселиться,

Желчь излить, ведь он лукавый

Демагог, каких немало

Было и в 20 веке,

Только что-то замолчали,

Все пеклись о человеке…

Он один такой остался,

Пуст и дом, и мир убогий,

Вот на сайт теперь пробрался

И пока не сделал ноги,

Столько он еще нагадит

На страницах наших снова?

Столько просидит в засаде

Разъярен, порой взволнован,

Что не хватит мухоморов

На обед, чтоб бред поправить,

Тролль на мир глядит с укором,

Он его еще исправит…

Брехунов на чисту воду

Выведет с лихой усмешкой.

Злому року он в угоду

Не молчит, уже не мешкает.

Видно слишком одинокий,

Ни кота и ни собаки,

Потому такой «глубокий»,

Потому ему лишь драки

И милы на этом свете,

Санитар лихой и бравый,

Он за творчество ответит,

Не за деньги, не за славу,

Просто так, в пылу охоты

Он ведет свое сраженье,

Прет на сайт, как на работу,

Люди для него — мишени.

Он собой еще гордится,

Закусив поганкой пиво,

Ну такой он уродился,

Только усмехнется криво.

И опять спешит бороться,

Бедный, жалкий и убогий,

Угольками воздается,

На том свете, только б ноги

Унести от их расправы,

И чего глядели косо.

Он лишь прав, и все не правы,

Но сорвался и с откоса

Полетел уже куда-то,

Скатертью ему дорога.

Эта ведьма виновата,

Колдует она немного.

И от тролля спозаранку,

Остается лес дремучий,

И последняя поганка,

Уцелела… Всех замучил.

Потому плясали черти

Где-то перед тем оврагом

До упаду, этой смерти,

Были духи очень рады…

А потом они грустили,

Им без тролля стало скучно,

И поганок нарастили,

Ждут, зовут все в лес дремучий…

Явится, начнется снова

Дикая его охота…

Только матерное слово —

Только черная работа…

Бедный тролль, другие страсти

И эротика -пустое…

Только Слово в дикой власти,

Но ругать его не стоит…

(Собака бывает кусачей, только от жизни собачьей)

Глава 11 Я — писатель, спасайся, кто может

Исповедь писательницы

И вот тогда я поняла, что русская литература без меня и дня не проживет.

И ведь надо такому случиться, что в бескрайней столице нашелся такой проницательный редактор, который думал так же как я, принял рукопись в производство. Сообщил мне об этом, даже позвонил прямо сразу.

Я — гений, меня издадут, да где, в столице, надо туда срочно перебираться из моей окраины. Там ведь таких еще не бывало. Счастье неописуемое, я вторглась в столицу и не с заднего, а с переднего хода. А еще говорят, что все бабы дуры, пусть сами так попробуют.

Теперь в самом громадном магазине будет презентация, от автографов рука отвалится, и все они, столичные писаки пойдут ко мне как в мавзолей. Совета спрашивать начнут, как и что надо делать.

Пока это был сон, но сон с четверга на пятницу, я точно запомнила.

Правда, там какой-то белый кот орал:

— Любовь явилась, спасайтесь, кто может.

Но кот — это так, накладка, а в остальном сон был хороший, пророческий. Книжка называется так скромно «Я гений». А как еще она могла называться при таком везении-то.

Говорят, репортаж с презентации будет вести сам Андрей Малахов.

Он пока на Евровидении занят, но как только освободится, так мной и займется. Репутация у него не очень, но другой мега звезды все одно нет.

Придется согласиться. Ничего, это только начало, дайте срок.

Однако, как все удачно складывается.

№№№№№№№№№

В магазине, куда выложили мои новоиспеченные шедевры, было шумно. Я с радостью уселась за тот самый столик, плечи расправила и вперед. Почему-то покупатели проходили мимо. Но ничего, это только начало, книга — то гениальная, заметят. А потом началось. Подходили какие-то странные типы с кошачьими физиономиями и крали книгу прямо на глазах у автора и всех остальных. Один из них склонился и шепнул на ухо:

— Это последний писатель, чьи книги еще воруют в библиотеках и книжных магазинах.

Где-то я уже эту рекламу слышала. Только вспоминать было некогда где. Но хотела броситься за похитителем, только он уже скрылся в толпе. Что было делать беззащитной гениальной женщине.

Милиционеров звать не стала, они у них какие-то нервные в последнее время, стрелять начинают, по тем, кто их на помощь зовет. Сама последние новости слыхала, ушам своим не поверила.

Второй с кошачьей мордой склонился к моему уху и сообщил, что слава мертвого писателя круче, чем живого.

— Смотри, живых пруд пруди, все сторожа и учителя писателями заделались, а если пристрелили на презентации — это уже мировая слава. Какой бы бред не написала — не забудут. Тебе лучше согласиться, а то и спрашивать не будем.

Шутки у моих будущих читателей какие-то странные. При этом он стащил еще парочку книг. Не заметила даже, как это случилось, проклятый котяра. Вот так бедных женщин и обворовывают. И сотовый телефон пропал тут же, я осталась и без связи, проклятье. И ведь никто этого даже не заметил, коты гады, если так дальше пойдет… Но лучше не думать о том, как пойдет дальше.

Милиционер все-таки подошел сам, показал мне какую-то даму на ориентировке и потребовал предъявить документы.

Я возмутилась, что-то про москалей проклятых ляпнула, чем окончательно выдала себя. Язык мой, враг мой, что тут нового скажешь.

— Еще одна писательница, забирай — гаркнул он по рации, — пусть повышает уровень твоих зеков, здесь таких море, а там меньше. А писателей везде должно быть поровну.

Правда, тут за меня заступился старый мой друг Геннадий. Мужчина мощный такой, солидный, хорошо, что он охранником в том самом магазине подрабатывал. Он оттеснил милиционера в сторону, рискуя, между прочим, попасть под статью «сопротивления органам власти» и объяснил, что я и правда писательница, а аферистка — это моя сестра родная, об этом мой первый роман и написан.

Еще одна книжка, опять же бесплатно, оказалась в кармане у милиционера.

— Все бабы дуры, — говорил мне Геннадий, — ты как-нибудь гибче давай, а то оба вылетим из магазина. А работу такую интеллектуальную не так просто найти.

Пока мы с ним беседовали, какие-то юные дарования налетели к столу со всех сторон и все смели до последнего экземпляра. Глазом моргнуть не успела. А потом пустота, подошел только продавец, похвалил за то, что я все так быстро продала, и вежливо попросил отнести в кассу выручку.

— А мы ни одной книжке так никому и задаром не отдали, — говорил этот наглец, — придется вам самой своими гениальными творениями торговать.

Деньги в кассу я отдала свои кровные, все до копейки, у Геннадия пришлось занять на билет до дома родного. Дал он мне почему-то с радостью, наверное, очередной кот ему что-то такое шепнул. Но в тот момент, когда мы уже прощались, и я заверяла его, что верну долг, перед нами остановился какой-то странный гражданин в совершенно темных очках.

Кто он такой, а черт его знает. Он посмотрел на Геннадия и снял очки.

Мой друг рухнул, и толпа отхлынула от бездыханного тела. А я, я бросилась бежать из покоренной столицы без оглядки, едва крестилась на ходу, понимая, что иностранный профессор спешит по следам.

Только далеко ли убежишь ли в такой толпе твоих поклонников?

Остановили. Ко мне вышел Андрей Малахов со всеми своими помощниками, бодро так поднялся убитый недавно Геннадий. Они мне сказали, что это был только розыгрыш. Передача у них так называется.

— А книги? — вырвалось у меня.

Он протянул мне книгу, только на глазах все поменялось на обложке, там было уже написано «Все телки — дуры» и стояли фамилия и имя какого-то мужика. Говорят, самый знаменитый у них писатель.

Как мы оказались в проклятой этой студии, не помню. Мне долго хлопали в зрительном зале, говорят у меня актерские способности, сыграла я лучше всех. — хоякетчХотела разрыдаться, да вспомнила, что Москва слезам не верит.

Ну ничего, это первый блин комом, немного передохну, окрепну, я их всех разыграю так, что мало не покажется….

Глава 12 Девять небес для писателя Баюн и Вергилий

Луна скрылась за мраморными тучами. В лесу было темно и страшно.

И вдруг ко мне подошел прекрасный, высокий, стройный юноша.

— Вергилий, — просто произнес он

— Кто?

— Просто Вергилий. Сегодня исполняются заветные желания.

— Но я не хочу шагать по кругам ада и видеть чужие муки. Все-таки близится Купальская ночь. Хочется радоваться и любить.

— А тебе этого и не дано, склад души не тот, и все-таки я приглашаю на свидание, — улыбнулся великолепный спутник.

— Это будет ночь страсти? — ядовито спросил кот Баюн, вынырнувший из Ракитова куста и присоединившийся к нам…

— Еще какой творческой страсти… Но не то, о чем ты подумал усатый -полосатый… Снова неудачно пошутил.

— Тогда я присоединяюсь.

Спорить с Баюном не стал даже Вергилий.

И мы отправились с Вергилием и котом Баюном туда, на небеса, где обитают среди прочих творцов и писатели — ремесленники, творцы, гении.

— Вверх по лестнице ведущей вниз или все-таки вверх? — просила я.

Это мне только предстояло узнать и понять.

— Забудь слово графоман, его придумали безголовые, злые на весь мир писаки, которые не могут простить того, что товарищ оказался хоть чуть-чуть талантливее и плодовитее. Они готовы оправдать свою бесплодность и свои муки, вешая на того, кто может больше, это клеймо. Иногда это помогает выбить из строя доверчивого простачка, и вот тогда они прут вперед…

Но мы уже приблизились к первому небу, и невольно остановились.

— Что это? Кто здесь? — вырвалось у меня.

— Мертвые писатели, — заявил Вергилий

— Те, о которых я тебе рассказывал, — напомнил кот, — за что бы они ни брались, они ничего не могут оживить, все остается каменным и мертвым в их руках. И как бы они не правили свои творения, те становятся только хуже, еще мертвее, хотя дальше некуда. Бедняги, они напрягались, они старались, их издавали, иногда большими тиражами — ничего не помогло, мертвое невозможно оживить, да и не нужно.

Я взглянула на Вергилия, чтобы он как-то опроверг заявления кота, но он только махнул рукой. Значит, так это и есть.

Тишина и уныние царили в этом кругу, и я попросила спутников двигаться дальше.

— Не хочешь с ними поговорить? — стал допытываться кот.

— Нет, мне хочется выше и чего-нибудь живого….

— Да уж, все грозы, все ураганы, все ливни достают до этого круга, природа словно бы оживить их хочет, но ничего не получается, мертвое остается мертвым, жалкое это зрелище. И правда, пошли дальше, а то и сами помрем тут и навсегда останемся.

Вергилий странно заволновался, когда мы шагнули на второе небо. Я не смогла бы угадать, если бы и захотела, кто же обитал там.

— Мертвые поэты, — обреченно произнес кот.

— А почему они отдельно?

— Сами отделились. Надеялись, что они смогут больше, крылья расправили, взлетели немного выше, создали свое общество мертвых, но все-таки Вдохновенных и окрыленных. Только получилось еще хуже, представляешь, когда Поэты, да непризнанные, да мертвые, собираются вместе — тихий ужас.

Они бродили где-то, спорили кто и у кого и что украл.

Милая девушка с каштановыми волосами дико ругалась с черной дамой, и уверяла, что это ее стихотворение, она ничего не собиралась отдавать, а та другая то ярилась, то дико хохотала, обвиняя весь мир в том, что они разорвали на куски все ее творения, которые еще миг и ожили бы, но теперь они только лоскутки, из которых не смастерить ничего стоящего.

Девица упала в обморок, вокруг нее собрались другие поэты — она была по крайней мере хороша. Черная Дама побрела куда-то прочь.

— Медуза Горгона, а говорят, Персей ее убил.

Заторопился и Вергилий, ему больше не хотелось оставаться среди мертвых поэтов. Ужасающее это было зрелище, и насколько прекрасны и крылаты живые поэты, настолько ужасны и несносны мертвые.

Но мы отправились дальше, желая узнать, кто же и что же там, на третьем небе и выше. На третьем небе было живее и прекраснее — здесь расположились писатели, которые были скорее живы, чем мертвы. Оживились и небеса, и мы тоже окрылились на третьем небе. Жизнь, она творит чудеса всегда и везде. Они приветливо пошли к нам навстречу.

— А вот здесь уже живой дух, — заявил кот.

— Здесь ремесленники, для которых литература — это прилагательное, они пишут свои воспоминания и исповеди. Они как могут, отражают этот мир, и наверное, их книги нужны всем нам, только особой роли они не играют, особой ценности не представляют, хотя читают их больше, чем все остальные, люди страшно любят исповеди и воспоминания, там ведь себя можно сравнить с другими и убедиться, что было лучше, — распалялся кот, ему очень хотелось поговорить, вырвавшись из мертвой зоны.

Странные дамы, отрешенные палачи и жертвы, чиновники и актеры стояли со всех сторон, и оставалось только припомнить кто они такие, и в чем их заслуги перед этим миром, что может быть в их воспоминаниях.

— Дальше будет лучше, — заявил Баюн и потащил своих спутников на четвертое небо.

Здесь было оживленно — играла музыка, какие-то люди спорили друг с другом.

— Иногда ремесленники становятся Мастерами, — говорил Вергилий, оглядываясь по сторонам, тогда литература и творчество делается для них уже не прилагательным, а существительным… Она живая, она растет и цветет, она существует вместе со своими творцами.

— Это плохо или хорошо, — невольно вырвалось у меня.

— Это данность, вся приличная литература рождена этими творцами, даже некоторые бульварные романы, если они живы, а не мертвы, тоже остаются тут и не стоит снисходительно и пренебрежительно к ним относится. Интересен любой жанр кроме скучного и мертвого.

— Они как раз в самом центре — не высоко и не низко — золотая середина, — изрек кот Баюн, — ниже уныло — выше тревожно и страшно, а здесь в самый раз будет. Для всех хороших литераторов четвертое небо — подарок судьбы.

И мы пробыли там дольше, чем обычно, встречаясь то с Александром Дюма, то с Джейн Остен — они были спокойны и счастливы, как люди получившие от творчества и реальности все, что им хотелось и даже немного больше.

— К ним не могут подняться творцы из трех нижних небес, к ним попадают сразу, когда отправляются на этот свет, — говорил Вергилий, когда мы, наконец, покинули это обширное и такое бескрайнее небо, дышащее покоем, уютом и вдохновением.

Вдохновение обитало именно на четвертом небе, вероятно, оно окончательно ожило и продлило на несколько веков жизнь тем, кто тут в это время обитал.

На пятом небо было довольно пасмурно и тихо, здесь селились те писатели, кто умел не только существовать в литературе. Они могли отражать действительность, преломляя сквозь призму своего таланта, они могли проникать в прошлое, и писать о нем так, словно сами все время жили в разных временах.

— Счастливцы, — говорил Вергилий, — они путешествуют в машине времени, но только в прошлое, а потом достоверно это прошлое рисуют, уверенные, что будущее таится в прошедшем — это особенный дар, им отмечены избранные — это уже не летописцы, а торцы — таланты… Они неудобны для тех, кого мы встречали прежде, потому что могут больше и видят дальше. А зависть — она во все времена была самым главным оружием авторов, особенно твоего милого четвертого круга, ведь они знают, что еще один шаг, еще немного поработать, и у них будут такие же яркие творения, но такого никогда не получается, им просто этого не дано.

Я с опаской посмотрела в сторону того неба, которое было уже под нами, оказывается и там все не так славно, как могло нам показаться. Но мы поднимались вверх, а не вниз, и перед нами было уже шестое небо.

— Кто же может обитать здесь? — невольно вырвалось у меня.

— Этим надо Откровение — они записывают то, что слышат извне, они могут достичь таких высот и глубин, которые нет на пяти небесах, они не могут из обычных не творить собственных, особенных миров. Самые интересные книги, самые яркие шедевры написаны ими. Они видят и слышат то, что дает нам всем высший разум, а потому они первые из творцов, кого спокойно можно причислить к небожителям.

— Но чем же они отличаются от других? Как их найти?

— Они знают и творят мифы, прекрасно знают вечные, и творят свои собственные сказания — Гете, Шекспир, Данте — вот три их главных патриарха, ну и те, кто пошел и смог пойти по их стопам.

От звучавших из уст Вергилия имен захватывало дух, и трудно было даже представить, кто находится дальше, страшно было пониматься выше.

И все-таки мы пошли, кот Баюн в последнее время не подавал голоса, мне даже показалось, что он онемел, и его тревоги невольно передались и мне тоже. Становилось тревожно.

На седьмом небе нас встретили ТВОРЦЫ — те, кто сотворили свои миры и подарили их нам: Сервантес, безымянный автор «Тысячи и одной ночи», профессор из-за которого еще недавно мы все сходили с ума, и конечно загадочный Пруст, творения которого я так еще и не дочитала к тому времени, но понимала, какая это величина — теперь они появились перед нами. Но спрашивать о чем-то, говорить с ними было немного страшно, и мы двинулись дальше на предпоследнее восьмое небо…

Я уже не представляла, кто там может быть, кот если и представлял, то по-прежнему таил молчание.

— Бессмертные, здесь у нас бессмертные, — говорил Вергилий.

— Но чем они отличаются от обитавших на шестом и седьмом небе.

— По сути своей ничем. Но они обречены все время возвращаться на короткий срок в этот мир, в отличие от всех остальных… Они проживают все свои жизни именно писателями, и в разные эпохи, накопив опыт, создают уникальные шедевры, оставляют их миру и уходят снова — их рукописи горят вечным пламенем и никогда не погаснут. Бессмертные книги порождают и бессмертных творцов.

Остаются они потом в шестом или седьмом кругу в конкретном своем воплощение, но творческая душа снова возвращается в мир. И на самом деле достигает еще большего, и творит совсем иные произведения — здесь только бесплотные души, потому никого не могу показать тебе, — говорил Вергилий.

И на самом деле бесплотные тени, которых проще было назвать привидениями, мелькали перед нами.

Перед нами раскинулось девятое небо, там оставались избранные, те, кто избран для творчества навсегда — писательские боги, гении, мастера, и те, кто двигали солнце и светила русской литературы (у каждого народа они свои), мы же увидели там, на 9-ом небе Пушкина — Тургенева — Булгакова…

Они венчали девятое небо…

Кот и Вергилий смотрели на меня… Я же взирала на них и пыталась понять, как устроены небеса, почему все сложилось так….

Но наши светила, наши гении венчали все небеса, и мир казался ослепительно прекрасным. От яркого света оставалось только зажмуриться, когда же я открыла глаза, то мы были снова в дремучем лесу.

Наверное, через миг мои спутники исчезнут, но хотелось спросить у них еще об одном:

— А графоманы, где графоманы, те, о которых там все уши прожужжали

— А нет никаких графоманов, этот вид писателей придумали сами мертвые писатели, чтобы считать всех нулями, но единицами себя. За это они и были наказаны, оказавшись на первом небе, среди себе подобных, им просто не дано подняться выше.

Я заметила, как стали таять кот Баюн и Вергилий.

На поляне перед дремучим лесом полыхал Купальский костер. Конечно, только в такую дивную ночь мы могли узнать и понять, как же устроен творческий мир на том свете. Оказывается, вовсе не так, как нам кажется, и как мы имеем наглость думать.

Ну а на каком небе хочется оказаться, каждый выбирает для себя, главное, чтобы миновать первое — с мертвыми писателями, да и среди мертвых поэтов навсегда оставаться не слишком приятно. Не забудьте, что вы получаете бессмертие, а это бесконечность.

Но в тот момент появился наш рыцарь печального образа и протянул мне цветок, который он на этот раз добыл для меня.

— Ты все видела, можешь загадать желание, и оно обязательно исполнится.

Мы с Демоном говорили о небесах.

Из ракитового куста выглянул кот Баюн и подтвердил:

— Точно исполнится, только загадывай быстрее, ночь проходит. А другая, сама знаешь, наступит не скоро.

И я загадала желание…

Глава 13 Верните графоманов немедленно…

И стал рассказывать кот Баюн еще одну свою историю сказочную, то ли прекрасную, то ли ужасную сразу и не понять. Впрочем, слушайте и судите сами.

В один прекрасный день или вечер, никто этого точно не знает, в столице нашей распрекрасной появился странный парень в темных очках и с флейтой в руках.

Каких только парней у нас тут не появляется, но этого некоторые ученые граждане по совместительству гениальные писатели, заметили сразу — они ведь не только свои книжки, иногда и чужие читали.

И самый из них гениальный писатель Иван Жуков сразу вцепился в него и потащил в Дом литераторов. Хотелось Ивану только одного, чтобы загадочный флейтист избавил писателей от крыс, которые одолели тот самый элитный дом, где исключительно гениальные писатели жили и не тужили, и никаких у них других проблем не было, но крысы им сильно мешали.

Откуда там взялись крысы, сказать трудно, но не разбегались грызуны, только плодились и множились, это значило, видно, что не тонул писательский корабль. Долго еще на плаву он продержится. Но с работой своей флейтист справился быстро и очень успешно, впрочем, как и всегда.

Проснулись писатели, а крыс и в помине не было, словно корова языком слизала — будто никогда их и не было в этом священном дворце творчества и вдохновения.

Обрадовались писатели страшно, только никто из них не собирался расплачиваться с флейтистом. Одни на других перепирались, а те на Ивана Жукова, мол, он затеял это дело, гонорар получил, вот и пусть рассчитывается, а им и с крысами было неплохо жить. Как-нибудь и так бы обошлось

Иван очень обиделся на своих собратьев, он и без того всегда за них расплачивался, то в ресторане, то за такси, то за девицу, которую вызывал какой-нибудь писатель, а потом вдруг обнаруживал, что денег-то у него не было, и нет. А платить все равно надо, иначе не так с писателем говорить станут, совсем иначе.

Но выяснял он это всегда, когда дело было сделано, и надо было платить. Вот тогда Иван и приходил на помощь. Но на этот раз и сумма была велика, и обида сильна, Иван отказался платить.

Каково же было его удивление, когда флейтист не обиделся на него даже, посидел на лавочке, на дудочке своей поиграл, да и растаял в воздухе.

— Как хорошо мы от него отделались, и крыс нет, и платить ничего не надо, — говорили друг другу писатели и радовались, что все так закончилось…

Но это только на первый взгляд все хорошо вышло. А на самом деле исчезло большинство писателей из столицы, бесследно пропали то там, то тут. И все оставшиеся, снова бросились к Ивану Жукову.

— Ты что натворил Иванова, Петрова, Сидорова и еще несколько тысяч найти не можем. Куда они все разом делись.

Тогда и пришлось вспомнить Ивану продолжение мифы о Крысолове. Ведь все повторяется, правда, там он увел детей малых — лишил их будущего, а здесь взрослых писателей, зачем это ему, вроде доброе дело сделал, только что –то в доброту его не сильно верилось. Но пока беспокойства не возникло.

Не в первый раз было Ивану от таких нападок отбиваться, он всегда что-то придумывать успевал, вот и тут на ходу заявил:

— А ничего страшного, исчезли –то графоманы, все приличные писатели: Мастера и Гении на месте. Я сам договорился о том с Крысоловом, чтобы он прихватил вместо уплаты с собой графоманов, пусть они за нас расплачиваются, делом займутся, писать свои мертвые книги перестанут.

Не сразу, но поверили Ивану товарищи по перу, а что, если уводят графоманов –то не так все и плохо, им больше места будет и на сайтах, и в ЦДЛ, и в Домах отдыха, а главное — в издательствах.

Обрадовались писатели, ведь мало-мальски известные и талантливые и правда остались, а этих и не жалко нисколько. Только радовались они недолго.

Ну, во-первых, теперь их было очень мало по любым меркам и все на виду, никуда не спрячешься за широкую спину Графомана, сразу к тебе все жалобщики и маньяки обращаются.

Во –вторых, внутри сообщества гениев и талантов пошел разброд и шатание, не на кого было кивать и пальцем показывать, они стали друг друга графоманами обзывать, и самые нежные и ранимые не выдержали этого, и даже заболели от расстройства и скандалов. Один писатель даже помер от такого расстройства.

В-третьих, стали поспешно закрываться издательства, а потом и литературные сайты — гении писали медленно, нехотя, и тем просто нечего было делать.

Заглохли они в ожидании, да и разоряться начали одни за другими, особенно сеть пострадала, там то только Графоманы и вдыхали жизнь, а теперь было пусто и все пространство быльем да лопухами поросло.

Но и на этом беды наших мастеров не закончились, теперь их не с графоманами сравнивали, а с классиками, и само собой разумеется, что никакого сравнения они не выдерживали. Это с графоманами хорошо им было соперничать, а тут попробуй…

Никто их книги не покупал, и оставшиеся издательства только классиков иногда и издавали….

Долго бродили Мастера по опустевшему дому творчества, в Переделкинском парке блудили, как неприкаянные, слова сказать не с кем, а поругаться тем более — пустота и печаль, одним словом.

Тогда и бросились они снова к Ивану Жукову, быстро денег собрали, чтобы расплатиться с флейтистом, за ценой уже и не стояли, а твердили только об одном:

— Заплати ему, сколько попросит, только верни нам Иванова, Петрова, Сидорова, иначе исчахнем мы, да и исчезнем без следа. Растворится русская литература, словно ее и не было сроду. Конец света — как пить дать, конец света наступит и он не за горами.

— Да где же я теперь его найду?

— А где хочешь, там и ищи, — Мастера стали звереть, так что испугался за свою жизнь Гений Жуков, да и бросился бежать, с деньгами в пакете…

Как ни странно, никто из бандитов, которых в столице было не меньше, чем графоманов, его не тронул. Так до Патриарших он и добежал, даже и, не понимая, какой черт его туда понес. Почему именно туда он устремился?

Прибежал он к историческому месту, где когда-то Председатель головы, а Плохой поэт рассудка лишился, а там, как ни в чем не бывало флейтист в темных очках сидит и флейту в руках вертит.

— Ты –то мне и нужен, уж не верил, что найду, — вместо приветствия завопил Гений.

— Старый знакомый, снова крысы завелись, вижу, ты уже и деньги приготовил, это хорошо, так легче будет договориться.

— Какие крысы, ты их хорошо вывел, нет больше крыс, верни нам графоманов, плохо нам без них, пусто, поругаться не с кем, не на кого стрелки перевести, в общем, настоящая беда…. Не выжить нам без них, не продержаться.

— Вон в чем дело, — усмехнулся флейтист, — а я-то думал, что доброе дело бесплатно сделал, от конкуренции вас избавил, пиши — не хочу, издавайся, сколько влезет, никто тебе не мешает, никто на хвост не наступает, в спину не дышит.

— Да где же издатели денег возьмут, чтобы нас издать, если их издавать перестанут, — выпалил Жуков. — Только на то видать и держались, что Донцовых и Поляковых издавали, и нам что-то от того пирога перепадало. А теперь нет ничего — хоть плачь, хоть вой. Пожалей ты меня, ведь растерзают братья гении, как пить дать растерзают, если наши плодовитые, писучие графоманы не вернутся назад.

— И правильно сделают, если не вернутся, нечего было сук рубить, на котором сам сидел.

— Согласен, только что нам теперь делать, когда сук уже срубили, ты же оставишь нас в беде.

— А вот я у них спрошу, захотят ли они к вам вернуться, может никаких денег не хватит, чтобы их назад вернуть, да жизнь наладить. Вы ведь снова обзываться, клеймить их, плеваться станете. А им оно надо, когда они среди своих веселы и довольны и забыли о вас давно, живут, не тужат.

Обмер гений Жуков.

— Не станем обзываться, мы их беречь будем, пылинки сдувать, никто дурного слова не скажет, уж ты мне поверь.

— Да тебе — то я верю, а как ты за других ручаться можешь.

— Да не дураки же они, настрадались, только и мечтают, когда вернутся наши Ивановы, Петровы, Сидоровы, ты уж не откажи, не дай нам всем помереть в этой творческой пустыне.

Долго еще переговоры велись, до самого заката, который показался Гению кровавым, тогда и понял он, что с литературой и с ними со всеми покончено. А тут флейтист взял и сжалился.

— Ладно, вернутся они, только не забудь, что ты слово дал, как только это нехорошее слово «графоман» прозвучит, так снова одни останетесь. Тогда никакие уговоры и сокровища не помогут, последний шанс даю вам, другого не будет.

— Не прозвучит, никогда больше не прозвучит, — голову на отсечение даю. Ошибок своих мы не повторим.

— Ты головами — то не разбрасывайся, да еще в том месте, где один из вас голову, помнится, потерял, одна она у тебя, другой все равно не будет.

Исчез флейтист, когда Жуков от ужаса глаза закрыл, пакет с деньгами так у него и остался… Но вернулись в тот же миг все писатели, которые пропали…

Жизнь была вроде бы прежней, только издательства заработали, литературные сайты ожили, сколько там новых творений появилось, даже таланты и гении забыли о кошмаре и потихоньку писать начали. Когда графоманы для них деньжат заработают, то и их издавать начнут.

№№№№№№

Ничего не изменилось в этом мире, только странность среди писателей появилась, как кто захочет слово графоман произнести, так язык у него каменеть начинает, вот и смолкает он невольно. Кому же хочется снова оставаться в пустоте и одиночестве.

Поняли Мастера одну простую истину, которая прежде до них никак не доходила, от спеси или гордыни непомерной, а истина эта очень проста:

— Если графоманы появились, то они кому-нибудь нужны и важны. А если ты этого не понимаешь, то появится флейтист и покажет тебе это на деле, только стоит ли судьбу испытывать. Сначала радоваться, что они пропали, а потом требовать: — Верните графоманов обратно.

Но писатели, как и все остальные творцы, легкомысленные граждане, только на своих ошибках учатся, вот и появляется флейтист то здесь, то там.

Говорят, его недавно на Патриарших видели. Наверное, снова кому-то из гениев захотелось, чтобы графоманы исчезли, а они бы одни и остались.

Но сколько нас может кот Баюн предупреждать, что надо бояться своих желаний, потому что они сбываются…

Глава 14 Поэзия торжествует 21 мая –конец света или Тьмы

21 мая какой-то пророк объявил о конце света. Эту новость растранжирили все СМИ, не говоря уж о сети.

Вечером 19 мая Алина легла спать поздно, вспомнив перед сном, что сон с четверга на пятницу, и он должен исполниться. Когда она засыпала, до слуха доносились монологи о конце света, о том, что все отправятся…

А вот куда они отправятся, услышать этого Алина не успела, она провалилась в бездну сна, словно в пропасть…

Странно, это мог быть чуть ли не последний день и в ее жизни.

№№№№№№№№№№№№

Осенний вечер был тих и ненастен.

Алина впорхнула в кабинет редактора и замерла, очарованная, околдованная, излучающая какой — то дивный свет.

— Богиня, — прохрипел человек за массивным столом, который был явно ему не по размеру.

У его ног, как и полагалось Ведущему редактору, улегся на ковер пес.

— Мы принимаем к изданию, остается подписать договор на выгодных условиях.

Она растерялась, может быть в первый раз в жизни.

— Роман «Тайны наслаждения»

— Вот еще, кому нужна эротика. Не смеши меня, королева.

— Эпопею «Лунный лик Люцифера»

— Нет, Мессир просил положить это творение в издательский портфель, он еще подумает, стоит ли игра свеч.

— Значит, «Лабиринт Тезея»

Писательница была страшно легкомысленна, она же прекрасно знала своего редактора, он давал на отгадывание его загадок только три попытки, и только теперь она поняла, что все три выстрела и близко не попали в цель.

— Спокойно, Алина, — произнесла она почти беззвучно, — стоит сохранить хорошую мину при плохой игре. Как же на самом деле звучало это крылатое выражение.

Но вспомнить его она уже не могла.

— Богиня, — усмехнулся ее редактор, — хорошо, только ради тебя, наступая на горло собственной песне, даю тебе еще одну попытку угадать, что же мы будем издавать уже завтра. Но если не угадаешь, не выведешь тень из тьмы, потому не просись, как Орфей, назад, даже Харон был непреклонен, а меня ты знаешь.

— Я знаю тебя, — задумчиво произнесла Алина…

Что будет издавать этот тип? Какова его редакторская политика. Если учесть, что у Алины есть творения всех жанров и даже скучного, а он знаком со всем, что ей творилось и бросалось, и дописывалось, то угадать практически невозможно.

В первый раз она пожалела о том, что написала так много. Нет, больше трех романов писать нельзя, если бы было три, она бы угадала его замысел, а так, это же не реально.

И странно: жизнь была — восторгом, бурей, адом,

А здесь — в вечерний час — с чужим наедине —

Под этим деловым, давно спокойным взглядом,

Представилась она гораздо проще мне…

Алина бормотала это стихотворение, то ли для того, чтобы немного потянуть время, то ли пыталась угадать, отыскать в тексте ответ на свой вопрос.

Редактор сидел молча, он казался непроницаемым, наверное, даже он в тот момент не ведал, близка ли она к разгадке или стала от нее еще дальше.

Когда работаешь с женщинами, разве хоть что-то предугадать можно?

Кажется, он даже загрустил, или это только сплошное притворство?

Представилась она гораздо проще мне… И словно в той самой безбашенный игре, где проигрывали миллионы, если не правильно отвечали, она напряглась так, что могла бы лишиться чувств.

От ее недавней легкости не осталось и следа. Алине казалось, что Атлант, о котором она только что закончила повествование, положил земной шар на ее плечи, и она не сможет обмануть никакого Геракла, так и придется держать его до самого конца своих дней… Странное чувство, ничего не скажешь.

Она вела свою игру, только не «Как украсть миллион», потому что нельзя взять деньги и уйти, не отвечая на следующий вопрос. Как раз наоборот, ей не достанется ничего, если она уйдет молча… Такую игру мог вести только ее редактор.

— Орфей, помоги мне, Орфей

— Вот к нему –то нужно обращаться в последнюю очередь, — подсказал ей редактор, — он и любимую свою не смог вывести, а тебя и подавно. И за что только вы все так любите этого Орфея… Хотя, понимаю, любовь зла, полюбишь и Орфея.

Это было озарение или величайшая глупость, на которую только женщины и способны. Мысленно Алина попрощалась и с редактором, и договором, а может быть и со своим творчеством, но то, что она выпалила, сначала не поняла даже сама, и он, кажется, не понял.

— Поэтический сборник, 20 авторских листов.

Теперь она пристально смотрела на него, так как никто никогда на него не смотрел, не посмел бы, но этой девице больше нечего было терять.

Она видела, как каменело и мертвело его лицо, словно он раздумывал о чем-то и прикидывал, что же ему следует сказать и сделать…

— Почему ты так решила…

— Я брякнула первое, что пришло в голову.

— Орфей спас тебя или ты его, черт ногу сломит, чтобы разобраться в том, — бормотал он, доставая договор, где так и было все указано, но самое главное, Алину поразила цифра гонорара..

Какие там «Тайны наслаждения» и «Легкая эротика метели» тиражом 100000 экземпляров.

Она поставила свою подпись и взяла экземпляр договора, уверенная, что он тут же растворится у нее в руках, ну в лучшем случае там будет только несколько белых листков.

— Не исчезнут, не надейся, я слишком долго ждал автора, который сможет угадать мою редакционную политику, с того проклятого 1917 –ни один не угадал. Они строчили дикие производственные романы, нудные воспоминания из собственной бесцветной жизни, ужасающую порнушку, любовную тягомотину, из-за которой у меня сводило скулы. Но ни один из авторов 20 века никогда не мог угадать чего хочется мне. Не обольщайся, ты тоже недалеко от них ушла, три раза ты пыталась угадать чего якобы хочется мне самому — какая дикая порой самонадеянность бывает у людей… Не знаю, что позволило тебе, наконец, угадать..

— Орфей, — говорила Алина

— И все-таки Орфей, — задумчиво повторил Редактор, — впервые за тысячу лет он немного по-другому подумал об этом герое-неудачнике, который не мог ничего сделать в реальной жизни, даже спасти свою любимую, и только его песни способны были чаровать весь мир.

У него не было ни дерзости Тезея, ни силы и воли Геракла, ни невероятного обаяния Персея, ни коварной хитрости Одиссей, ни мощи царя Агамемнона, у него были только чарующие песни. И кто бы мог подумать, что именно Орфей окажется в какой-то миг впереди и победит в поединке пошлятины и лицемерия с ПОЭЗИЕЙ. Он не вывел из тьмы свою Эвридику, но он попытался вывести к редактору Поэзию.

Но ему на этот раз удалось вывести Алину из лабиринтита бульварщины, и где-то рядом уже хрипел Пегас Персея, и она верила, что голова Медузы не обратит ее в камень на дороге, по пути к Парнасу. А надо было признать, что дорога эта стала нехоженой, неезженой и заросла крапивой, лопухами и колючками да так, что и самому отважному не пробраться…

Поэзия снова вошла в сферу интересов ее любимого редактора и стала частью редакционной политики, как во времена серебряного века, какой чарующий и сладостный сон, как же не хочется просыпаться и возвращаться к пошлой и жуткой реальности. Но сон с четверга на пятницу, а если сбудется?

Правда, да конца света, до 21 мая всего один день, наверное, это слишком мало, хотя если есть еще хоть один денно, то не все потеряно…

Метались тени женщин и коней

Над пропастью серебряного века.

И ужас, проступавший все ясней,

Нам показал — эпоха вдруг померкла.

В истошном крике ворона — кошмар,

И ужас больше души не оставит,

И совесть снова жалит, как комар,

А миром только дикий хаос правит.

О, грации, о, музы, в этот час

Вы словно вечно загнанные кони,

И больше не останется для вас

Поэтов и художников, погоня

Вас к пропасти бросает, миражи

Там в городе несбывшихся иллюзий,

Лишь тени продолжают стойко жить.

Но где же ваши песни, где же люди.

И там, в тумане, мраке, у черты,

Где рушится прекрасная эпоха,

Лишь Дьявол усмехнется с высоты,

А в пустоте я вижу профиль Блока,

«Увижу я, как будет погибать, —

Он говорит так тихо, так печально,

И только в пустоте немой опять

Метались музы, уносили тайны.

Мир нем и слеп, ему не до стихов,

Поэзия осталась за чертою.

И пусть хранит надежда и любовь,

Век — каменный цветок, а нам не стоит

Мечтать о том, что чуду вопреки,

Появятся прекрасные поэты,

Когда Пегас над пропастью летит,

И гибнет на лету по всем приметам.

Нам проза остается в грозный час,

И погибает милая Отчизна.

И тайна ритма остается в нас,

Последний луч, там свадьба или тризна?

А все равно, и вдохновенья нет,

Я вижу гибель гордого Пегас,

И женщина — звезды сгоревшей свет,

Обрывки грез, иллюзии и фраза,

Которой не припомнить мне вовек,

Откуда это, кем-то написалось,

И только над пустыней белый снег

Парит и тает, и душа металась,

Как тени женщин дивных и коней,

В тумане грез, мне это лишь приснится.

Живут стихи в каком-то чудном сне,

В реальности не в силах воплотиться.

В истошном крике ворона — кошмар,

И ужас больше души не оставит,

И совесть снова жалит, как комар,

А миром только дикий хаос правит.

И ужас, проступавший все ясней,

Нам показал — эпоха вдруг померкла.

Метались тени женщин и коней

Над пропастью серебряного века.

Вот и мне подумалось, если вдруг 21 мая наступит конец света, как об этом твердят то там, то тут, то на суде, которым нас так пугают, что смогут сказать, как оправдаться наши редакторы, наводнившие мир творениями явно сомнительными.

То, что поэзии нет в их планах и в помине, это не только их вина, и наша беда, это то отторжение от поэтического слова, возникшее у нас (и у них, у редакторов) в душах, когда издавалось поэзии больше, чем достаточно.

У меня у самой несколько сотен тонких, копеечных сборников с набором текстов, которые ничего не дают ни уму и ни сердцу…

Эти люди на тусклых фотографиях рифмовали все порой довольно умело, мой брат называл их стихоплетами, но почему же они так страшно далеки от нас, боюсь, что большую часть тиражей поэтических книжек никто никогда не открывал и не откроет, как и творения сегодня в Интернете.

Но даже те стихи, которые находят отклик в наших душах, скорее из-за актуальности проблемы, и страшно далеки от совершенства по форме — они тоже вбивают свои гвозди в крышку гроба Поэзии, и хоронят ее безжалостно. Да, что там — давно похоронили, как Святогора в каменном гробу похоронил Илья из Мурома в свой срок.

Я прекрасно понимаю тех издателей, которые не собираются издавать поэтических сборников — не хотят плодить бесчисленные необитаемые острова, куда ни один Одиссей даже по воле Посейдона не заглянет, а если такое чудо и случится, то тут же убежит с этого острова не глядя.

Кто сегодня поверит в то, что во времена серебряного века — поэзия была всем, и через пару лет после 1917 года, вопреки миллионным тиражам, она стала уже ничем?

Как такое произошло, и будут ли иные времена для Поэтов?

Конечно, если не наступит конца света.

Глава 15 Страшная тайна пророка

Закат алел над, солнце тонуло в Иртыше.

Мефистофель двигал шахматные фигуры в каком-то одному ему известном порядке, почти не глядя на доску. Фигуры трепетали и замирали, не понимая, куда и зачем им теперь следует двигаться. Мессиру на этот раз правила игры не были писаны.

Кот издалека взглянул на королеву, к которой приближались тонкие пальцы мессира, и не выдержал. Он должен был спасти королеву.

Наш Баюн решил заменить собой всю спасательную службу страны, и надо сказать, что и прежде и теперь делал это более удачно, чем тот, кто за это деньги получал. Конечно, не в деньгах счастье, и даже не в их количестве, но следовало бы как-то хоть отрабатывать свою немалую зарплату, ведь может случиться так, что Баюна не окажется на месте, и что тогда? Но пока кот был на боевом посту и бросился со всех лап к королеве. Готовая упасть в обморок, королева облегченно вздохнула и даже подмигнула коту:

— Спасена.

— Чего тебе, Рыжий? — проворчал Мефи.

Кот посмотрел на себя, может, он и правда от напряжения рыжим стал, но нет, вроде бы нормальный, черный кот — все в порядке… Но тут его и осенило… Он вспомнил огненного кота из сказок. И вроде метнулся без всякой задней мысли на спасение, а теперь у него уже был план, да еще какой.

— Думаю, им надо открыть тайну гения.

— Какую именно? — спросил Мессир, словно у гения была дюжина тайн.

Но кот даже не обратил внимания на его иронию.

— И кому же ты ее открывать собрался?

— Королеве, — выпалил кот.

Королева на шахматной доске удивленно подняла брови, она уже не радовалась спасению, ясно, что кот запросит за это нечто невообразимое, даже не алмазные подвески, а больше…

— А как она тебе поможет?

— Да я об Алине, конечно, эта уже нам ничем помочь не сможет.

Королева, услышав такие речи, обрадовалась и опечалилась одновременно — слышать такое от ученого кота было невыносимо, но он не станет ее обременять какими-то просьбами, это уже утешает…

— И ты отправишь ее туда в те жуткие часы и минуты? — не поверил Мефистофель

— А у меня нет другого выхода, — заявил кот

— Жестоко, — не отступал Мессир.

— Но это может помочь спасти мир, — топнул лапой кот.

— Если она догадается, о чем идет речь? –спрашивал бес средней руки

— Она сообразительная.

— Но не до такой степени. Да при таком потрясении.

Кот махнул лапой и исчез, Мессир отодвинул в сторону шахматы и позвал Очкастого.

— Посмотри, что кот там будет делать, и если что, вспомни, как поступил Страж в свое время..

Очкастый кивнул и исчез вслед за котом…

Можно было передохнуть и немного поразмышлять, следить за тем, что происходило по ту сторону времени, в прошлом, которое прошло и быльем поросло, Мефистофелю не хотелось. Потом они сто раз ему расскажут, как это было, нет, пока покой и забытье, надо же когда-то отдыхать.

№№№№№№№№

Алина очнулась в каком-то особняке, где снимали фильм и все вокруг нее были в нарядах века 19. Она невольно оглянулась, где же съемочная группа, такое впечатление, что люди тут просто живут. Но еще больше ее удивляло то, что она и сама тут оказалась. А ведь не встречалась ни с кем, пробы на роль не проходила, она бы уж точно не забыла такого.

— Вот именно живут, — услышала она давно знакомый низкий голос, который мог принадлежать только коту Баюну — ни с каким другим не перепутать. Но хорошо, хоть он тут появился, а то бы и вовсе ничего не поняла, что творится в мире, ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Ты хочешь сказать…

— Иди туда, а то будет поздно, — потребовал кот, он-то точно знал, что творится в мире, куда она попала точно не без его участия.

Он буквально втолкнул ее в комнату, куда проскользнул и какой-то старик с корзинкой… В корзинке были куски льда, еще что-то непонятное.

Алина оказалась в библиотеке, такой, какая ей снилась когда-то в детстве — полки до самого потолка заставлены старинными книгами, каждую из которых хотелось открыть и полистать.

Смутил ее только пронзительный душераздирающий стон.

Сначала она не видела того, кто лежал на диване за спинами людей, около него стоявших, а потом забыла о книгах, хотя можно ли о них забыть?

— Пушкин, — прошептала Алина.

— Пушкин, — ответил ей кот.

Она отступила куда-то к стене и чуть не врезалась в книжную полку.

— Последние минуты гения, — продолжал он.

— Зачем ты меня сюда притащил? — резко повернулась она к коту.

— Потому что пред лицом вечности он тебе откроет тайну.

Но он чувствовал, что у Алины уходит почва из- под ног. Оказаться в комнате, где умирает человек, где умирает Пушкин — все, что угодно только не это. Она не перенесет, она не переживет этого, только Баюн мог сотворить такое.

Кот откуда-то извлек нашатырный спирт и сунул ей под нос.

— Приди в себя, у нас нет времени, все это мгновение, а я тебе не смогу подсказать, даже если захочу, ты должна это услышать сама. Ну не подведи меня, это же не бал Сатаны, а всего лишь Пушкин умирает.

Кажется, кот издевался, но Алине было не до шуток, она просто ослепла, оглохла, онемела.

В это время Учитель куда-то поспешно вышел, и он остался один.

Взор его устремлен был на книжные полки:

— Прощайте, друзья мои милые прекрасные, — шептал он.

Алина дрожала всем телом, кот напрасно пытался ее уверить, что поэт не может их видеть, они призраки, привидения в этом мире.

Вдруг он снова вжался в подушки дивана и зашептал:

— Мир погибнет, сгорит библиотека, я не увижу, я счастливчик…

И все, снова вбежали какие-то люди, за спиной Учителя стоял кто-то в темных очках и тот отстранился, словно бы он его заметил.

— Очкастый, — прошептала Алина.

— Он умер, — твердил учитель.

Демон переместился к ним.

— Меня Мессир послал, напомнил о распятом, о том, что для него сделал Палач. Пришлось исполнить, — он беспомощно развел руками.

Но они все трое уже перенеслись куда-то на опушку леса, того или этого времени, так сразу и не понять.

Только сейчас Алина снова вспомнила, что Баюн говорил о тайне гения..

Ведь не просто же так он заставил ее пережить весь этот кошмар…

— Но в чем же его тайна? — обратилась она к Демонам.

Те, молча переглянулись.

— Все напрасно, промашка.

— Ну, хотя бы муки его не были такими долгими.

Алине стало страшно за себя обидно. И она начала вспоминать.

— Он говорил, что мир погибнет, когда…

Она мучительно пыталась вспомнить, что же следовало в том бреду дальше.

— Сгорит библиотека, да, он же говорил о книгах. Это закон для всего человечества, если уничтожат книги, культуру мораль, нравственность, то мир погибнет и без атомной бомбы

Она подпрыгнула на месте:

— Но ведь об этом же говорил Блок в 1917, когда его встретил Маяковский на площади, он сказал, что у него в усадьбе сожгли библиотеку…

Кот облегченно вздохнул.

— Я говорил Мессиру, что ты не так глупа, а он не верил.

— Значит мир погиб тогда? — переспросила Алина

— Да, он погиб, но библиотеки тогда сожгли не все, конечно, смешно сравнивать эти библиотеки, но они все-таки жили, а вот нынче наступил тот критический момент. Все, что накоплено веками, сгорит в огне или умрет навсегда. Не открытые не разу книги, отправленные на свалку, это ли не гибель мира.

Человек, не открывающий книги — мертв душой, он уже не имеет право называться человеком… И судить его будут все классики, к которым он за всю жизнь так и не прикоснулся….

Самое страшное из всего, что мог совершить человек — это сожженные библиотеки, потому что в них умирает вечность, и те, кто мог бы остаться бессмертным, если бы не случилось варварства. Не говорите, что вы никого не убивали, что не причастны к убийству, если книги у вас остались мертвым грузом, а то и на свалку отправлены — нет варваров, страшнее варваров книжных, они уничтожат мир…

Алина замолчала напряженно.

Нет, она открывала и читала и покупала книги постоянно, но много ли таких осталось?

— Их становится все меньше, каждый из них –звезда, способная еще светить, но как только погаснет последняя звезда, мир погрузится во мрак… Не это ли конец света?

Она и во сне видела полыхавшую библиотеку, какие-то тени и люди бросались в огонь, чтобы спасти книги, а другие просто молча наблюдали, не понимая, что они убивают не только свою душу, но и весь остальной мир.

Она пробудилась в ужасе, решив, что так и не успеет поведать им тайну пророка… Но разве у нее не осталось никакого времени?

Это не может быть, так не должно быть на свете… Она еще сможет рассказать им о самом главном, обязательно сможет

Глава 16 Бессмертный Автор или мертвый Писатель? Кто ты?

Солнце еще и не появилось, когда Ричард был уже на ногах…

С солнцем поднимаются короли. Для него же это непозволительная роскошь. Сколько всего можно сделать еще до восхода солнца.

Еще раз перечитать все важные законопроекты и внести свои поправки, составит список чиновников, которых нужно убрать как можно скорее, иначе они доведут страну до краха. И он проследит за тем, чтобы все, получившие черную метку, канули в Лету.

Предупредить королевскую наложницу о том, что у нее появилась соперница, грозная соперница, и ей надо быть осторожной и внимательной, нож в спину та воткнет в прямом и переносном смысле. Хотя случится то, что случится, королева погибнет, но он должен предупредить ее, пусть попробует защититься, так интереснее жить на белом свете.

Надо встретиться с кардиналом и показать ему, кто в мире хозяин, а то вон как расшалился, забыл о том, что над ним есть бог и он — Ричард, если правит королем, так думает, что и управы не найдется. Нет, и серого кардинала ждет разочарование, не бывает власти абсолютной в реальности, все только иллюзия.

Потом следует заглянуть в суд и убедиться в том, что судья пусть и не Соломон, но хотя бы как-то сносно исполняет свои обязанности. Люди должны верить в справедливый суд, иначе во что им еще верить остается?

И палача надо найти хорошего, последний только и делал, что пил, а когда у палача дрожат руки, то какая же эта казнь, какое зрелище. Нет палач должен быть трезвенником, не знающим сомнений, не подверженным страстям, на кого еще можно положиться, если не на палача. Хотя лучше всего с ним вовсе не встречаться, но уберите палача и государство рухнет.

Министры совсем распоясались, одним мальчиков подавай, а другим девочек лет 12 — куда только король с кардиналом смотрят.

Хотя понятно куда — туда же куда и министры, ведь те берут пример с этих — иначе перестали бы мечтать о девочках и мальчиках. И только Ричард — хранитель морали и нравственности, в этом развращенном, но таком реальном мире. И только он один не должен сметь и обязан заботиться о своем государстве.

Как с такими королями и кардиналами и министрами не пришло все к упадку и разрушению? Как тяжела его невидимая корона, кто бы это знал.

Да вот только его усилиями и держится мир, иначе все бы рухнуло, и все эти короли Солнце, остались бы, как черные дыры, в которые проваливается все хорошее, доброе светлое.

Но нет, мир стоял, и будет стоять, пока Ричард просыпается до рассвета, пока он везде успевает, все видит и слышит, пока он казнит и милует, беседует с королями и уличает кардиналов — пусть не думают, что над ними нет всевидящего ока, оно есть, было и будет всегда…

Но как же тяжела, как невыносима его работа, его служба государству, богу, хотя, кто вам сказал, что он сам не бог?

А если не он — то кто правит мирами, кто рубит головы королям, или все-таки оставляет их в живых, но отправляет в изгнание, вместе с постылой королевой, из-за которой все это случилось, и очаровательной любовницей, должно же быть какое-то утешение у бедного изгнанника. Да, он любит мальчиков, но отправится с любовницей, а вдруг одумается и станет нормальным, ведь только такие потрясения и делают из королей мужчин, а не станет, так и казнить можно, казнить никогда не поздно. Но пусть потом на судьбу не жалуется, и палач для него найдется самый лучший.

Но потом Ричард сменит гнев на милость и наверняка его вернет назад, когда король поймет все свои косяки и промахи государственной важности, а если не поймет, то Ричард ему объяснит, научит, а если не захочет — заставит… Ведь должен же кто-то быть этакой службой спасения.

И от важности возложенной на него миссии, им самим и возложенной, он стал, кажется выше ростом, грудь расширилась, в глазах появился странный блеск, словно сама королева Марго только что постучалась в дверь, и вот сейчас бросится в его объятья.

Кстати о королеве, давно пора заглянуть туда и посмотреть, что там творится. Но не слишком ли много бесчинств и кровопролития, хотя королева Марго стоит того, и без нее не обойтись. Да — это будет лучший его роман, он так и назовет его: «Королева Марго» — просто и со вкусом.

И вот уже рука потянулась к перу, перо к бумаге, — веселый добродушный толстяк усмехнулся, заглянул куда-то за горизонт времени и пространства и продолжил сочинять и описывать свое могучее государство, свою страстную королеву.

Оно было только на бумаге, только в его воображении? Ну не скажите, это вы все от зависти. Это он правил мирами, свергал и возводил на престол королей, останавливал серых кардиналов, правил инквизицией, если та забывалась, подыскивал достойного судью и палача…

И добрый король Макбет был обязан ему тем, что останется в веках злодеем, каких свет не видывал. Так было и так будет всегда.

Просто он для себя в один прекрасный день поменял местами реальности — первая стала второй, а вторая первой.

И надо сказать, что в той второй, которая стала первой, он прекрасно устроился, живет, не тужит, и обеспечил себе бессмертие, хотя пока еще не ведает о том, а может быть ведает, кто его знает..

— Алекс, бездельник, и сколько ты можешь сидеть и ничего не делать, — услышал Ричард голос своей сварливой возлюбленной, очнулся и снова вернулся к унылой и скучной реальности….

Но как же не хотелось ему возвращаться туда. Почему он не прогнал эту девицу и не остался в одиночестве, чтобы никто не напоминал ему, что есть еще и пошлый, пустой мир, где у каждого свои заботы и хлопоты. Там медленно течет время, а он не становится моложе и краше, и давно уже старается не смотреть в зеркало, не потому что не отражается в нем, хотя может быть уже и не отражается, просто знает, что ничего хорошего там не увидит…

Нет, уединение, — это единственная отрада, которая ему еще осталась в этом мире, и не стоит возвращаться оттуда сюда, тогда и будет гармония и радость, которой в реальности никому никогда не удавалось достичь.

№№№№№№№№

Кот Баюн окончил свое новое сказание, почесал лапой живот, словно бы это могло помочь ему думать и сочинять, и взглянул на Алину.

— Я тебе доходчиво объяснил, почему этот парень захотел стать писателем, а не министром, кардиналом, королем или палачом? Да просто он понял, что может большее, чем только быть кем-то, он может быть всеми сразу да и господом богом в придачу, а это чертовски приятно…

Я уж не говорю о моем Волхве, который меня придумал и выпустил в мир, не только из-за мессира, но из-за меня его никогда не забудут. А подарив бессмертие нам, он его подарил и себе самому тоже, никто не остался в накладе, а короли? Что короли — они несчастны и смертны. Они всегда в плену не только у времени, окружения, условностей, но и у писателей и художников, и будут такими, какими те их изобразят. Про бедного Макбета я тебе уже говорил, и так со всеми, был бы Шекспир, а король для него всегда найдется, и будет плясать под его дудку.

На этой высокой ноте Баюн оборвал свою лекцию о писателях и королях… Мефистофель усмехнулся и посмотрел на него с интересом, хотел что-то спросить, но не успел, потянулся к шахматной доске и убрал королеву. Баюн, почувствовав угрозу, быстро произнес:

— Кстати, королева, а ты ведь не знаешь, что Автор, значительно выше писателя, это самый почетный титул для сочинителя. Ну, так, по крайней мере, было в древнем Риме, а дороги все ведут в Рим.

— Там оно значило увеличивать, умножать, — напомнил Темный.

— Вот именно так называли военачальников, которые увеличивали границы империи. Вот и имя «автор» заслужил тот писатель, который умножал духовное богатство… А посему ты можешь быть писателем, но не обязательно станешь Автором. Не стоит ли и нам перейти к таким критериям и потрудиться еще для того, чтобы стать Автором, а не просто писателем…

№№№№№№№

Алина шла по лунной дорожке сада. Она понимала: как и писателю, о котором ей поведал кот ученый, ей хотелось только одного — уединения и того нереального мира, в котором она будет жить. Тогда она добьется того, чтобы он стал реальным не только для нее, но и для всех, кто откроет ее творения.

И пусть пострадает от этого какой-нибудь, давно покинувший мир король Макбет или композитор Сальери, — искусство всегда требует жертв. Зато она еще при жизни на земле найдет для себя тот рай, ту гармонию, которую можно достичь только тогда, когда писатель, увлеченный любимейшим делом, наконец, почувствует себя Автором, и подарит бессмертие и коту Баюну, и Моцарту с Сальери, и себе любимому…

— Автор — творец, пусть всегда будет бессмертный автор, а не смертный писатель, и тогда придется отменить конец света…

Глава 17 Извлечение Люцифера

На город опускается туман,

Окутал душу ужасом и снами,

Нам Лучезарный был однажды дан,

Что сделали мы с ним? И за словами,

Исполненными трусости и лжи,

Он гордый, стал однажды глыбой мрака,

И кот Баюн от ярости дрожит.

Но рукопись еще горит по знаку….

На этот раз кот Баюн был страшно серьезен. Вот именно страшно, потому что в комнате повисла тишина ничем и никем не нарушаемая. Ужас метался из одного угла в другой. И хотя в лапах Баюна не было револьвера или стрелы каленой, но слышались выстрелы, невидимые пули метались в воздухе, и летели стрелы во все стороны.

Елизавета не могла и голоса подать, таким подавленным и почерневшим его никто и никогда не видел.

— Что это с тобой?

— Я в печали, моя царица, — заявил кот.

— С чего бы это, и когда это началось? — допытывалась королева.

— А тогда, когда огненный кот Баюн почернел от горя и стал моим собратом по окрасу. В 10 веке, и вот уже 11 век я в плену и в печали, — пожаловался кот.

— Ну как бы не почернел наш Баюн, он никогда не станет таким коварным и яростным, как ты теперь, — вырвалось у Елизавета.

Мефистофель посмотрел на кота, кот на Мефи, бесы смотрели на них обоих. Каждый ждал, пока кто-то другой произнесет слово и откроет рот.

— Королева, ты не права, Баюна сегодня всякий обидеть может, но в шкуре каждого кота, не только в моей, сидит тот Баюн.

Как и всегда кот заговорил первым…

— И когда же он выйдет из этой шкуры? — поинтересовалась царица или королева, да как хотите называйте, она была и той, и другой.

— Когда будут исполнены три желания — ничего нового, желания будет три, только они очень сложные, почти неисполнимые, как в мифах и сказках. Зато, если сбудется, то Иванушка дурачок станет царевичем, -пообещал кот, напоминая, что все сказки он знает прекрасно, ничего не забыл.

— Боюсь даже представить себе, что это будут за желания — задания

— Ничего личного, — кот поднял лапу вверх, — все для того, чтобы изменить и спасти этот ужасный и несчастный мир.

— Баюн спасает этот мир? — спросила Елизавета.

— Баюн спасает этот мир, Мефистофель только помогает ему.

— Ну, хорошо, — Лизи понимала, что с котом спорить бесполезно, с ним даже Мефи сроду не спорит.

— Желание первое — поджечь все рукописи и проверить, что вы натворили, чего они стоят, и мертвые они или живые.

— Чтобы вся литература сгорела ясным пламенем? — настороженно спросила писательница.

— А вот и нет, это ведь все святоши придумали, что если рукописи не горят, то они хороши, правильные, так, обдурив вас, они оставили вам мертвые рукописи, словоблудие спасло их на тысячу лет… Но разве ты не убедилась, что рукописи должны гореть, а не дымить и не чадить, не подожжешь только того, кто уже сгорел, это даже ваш какой-то там поэт говорил, помнится на заре туманной юности. Он еще хвастался, что согрел своими творениями любимую. Хорошее дело кстати, хоть на что-то они у него сгодились. Подожжем мы рукописи, те, которые горят, оставим, остальные на свалку. Тогда снова настанет золотой век для литературы…

Кот плутовато взглянул на Елизавету, от вечной его печали не осталось больше и следа.

— А позволь мне угадать, чего ты боишься? Не того ли, что роман века сгорит? Ничего не обещаю, это уж как получится. Но не можем же мы из-за одного романа заставить погибнуть остальной мир, тогда и этот роман останется без надобности, живой он или мертвый, сгоревший или спасенный.

— Ну, хорошо, мы столько пережили всего, что придется согласиться, но там ведь есть еще два желания, которые должны исполниться.

— А то, и второе из них, — Баюн ткнул пальцем в Рыжего и Темного — оправдать наших бесов, которые вовсе и не бесы, а черти, и вернуть их в древний мир сатиров и духов. Пока этого не случится, а они будут нагло смешаны с бесами святош, чему те страшно рады, все остальное бесполезно, пусть черти снова станут милыми сатирами, а бесы убираются вместе с ангелами…

— Ты меня запутал, в этом я ничего не понимаю, — обреченно вздохнула Елизавета.

— А в этом никто ничего не понимает, я тут давеча сказку прочитал «Черт и Ангел». Интересно как можно ставить древнего чудного черта рядом с этим бесплотным и бесчувственным ангелом. Да будет тебе известно, насколько они древнее, прекраснее. Да каждый черт — лучшая часть человека, его первый помощник, его душа, которая всегда могла быть по ту и по эту сторону бытия, общалась с миром духов. И человек всегда был защищен, никогда не оставался в одиночестве. И вот свалились с небес те самые бесы, присосались к чертям, перепутались с ними с великой радостью, так что их ангелы уже от чертей не отличали, и все творили от их имени, втиравшись в доверие, а люди предали своих чертей, стали обзывать их бесами. А те и рады, они достигли своего, всего, чего им хотелось… И только кот Баюн, последний из племени чертей, требует, чтобы вы прогнали бесов и вернули чертей, тогда и люди переменятся, вы души их защитников им вернете.

Елизавета взглянула на Мефистофеля, — тот казался безучастным.

Почему-то она поверила на этот раз коту ученому… Но можно ли отделить чертей от бесов, сдадутся ли те просто так?

— А третье желание? — очень тихо спросила Лизи.

Баюн молчал, словно ждал, пока Мефистофель позволит ему говорить.

Незаметный жест Мессира заставил кота взмахнуть лапой и открыть рот.

— На заре времен у нас был самый прекрасный и восхитительный из богов — Лучезарный хранитель света, он был неотразим, обольстителен и прекрасен, я не понимаю, как мог он превратиться в Глыбу мрака, какой ужас должны были внушить вам святоши, чтобы такое случилось. Но когда они лишили вас чертей и сатиров, и кот Баюн почернел от горя, то им осталось немногое: гордость превратить в гордыню, белое сделать черным, живое — мертвым, Люцифера — хранителя света — глыбой мрака, огонь костра превратить в огонь свечки, такой тонкой, что и в лапах не удержать — Бегемот взглянул на лапы…

— А почему же он не противился, — вырвалось у Елизаветы.

— Из вредности, ему хотелось, чтобы человек сам осознал, что он творит, а вот это труднее всего. Когда черти стали бесами, преданные ушли в тень и ждали, когда очнется и одумается мир, когда найдется тот, кто захочет все понять и спасти его, мы нашли тебя, мы оторвали головы самым страшным злодеям, мы долго и упорно шли к спасению…

— И что же теперь делать?

— Заставить гореть творения, прогнать бесов и вернуть чертей, и Глыбу мрака превратить в Хранителя света, и тогда

— И тогда кот, почерневший от горя, станет огненным Баюном, — наконец произнес то, что давно у него вертелось на языке, кот ученый.

— Но у нас больше не будет черного кота, а мы привыкли к тебе такому, — вырвалось у Елизаветы.

— А на кой он вам нужен, от него же только заботы и хлопоты, и пожары, — стал перечислять все свои деяния кот, переставший со временем быть ученым..

— Ну, все равно жалко.

Кот не верил ушам своим, он и на самом деле не ожидал такого от любимой королевы… Доигрался, надо как-то спасать ее и себя.

— Но я обещаю, если ты вернешь мне огненную шкуру настоящего Баюна, пару раз в году становиться Бегемотом, и тогда мы с тобой почудим и почудесим, только не забудь, что делу время, а потехе час. Торжественно обещаю превращаться для забавы в черного кота, чего не сделаешь ради королевы.

Елизавета улыбнулась. Они еще могут спасти от мертвечины, от мрака мир, и будут гореть романы, черти станут лучшей половиной самого человека, Люцифер — Хранителем света и того небесного огня, которого нам всем так не хватало в последние века. Но самое главное, иногда к ней будет возвращаться черный кот, и чего еще могла пожелать ведьма, ставшая королевой? И вдруг она встрепенулась:

— Скажи, а потом, когда загорятся рукописи и души людей, и света станет больше, чем тьмы, тогда…

— Все правильно, тогда вернется Богиня Лада вместе с Велесом, и будет страсть и радость и все у нас будет ладом…

Только на миг Баюн снова стал огненно- рыжим, каким же прекрасным он был в то мгновение.

— Баюн, ты и на самом деле Баюн, — прошептала Елизавета, — как же мы могли все это время довольствоваться огоньком свечи — такой малостью, когда мы забыли про костры? Почему мы забыли про костры, несчастные…

И огонь вспыхнул в камине, там уже полыхали какие-то рукописи, те, которые должны были сгореть…

— Конец света отменяется, — усмехнулся и подмигнул царице Баюн, — ты настоящая царица, да что там, богиня…

Елизавета с грустью смотрела на огонь, где сгорали без следа какие-то романы — тот самый наркотик, который какое-то время еще создавал иллюзию жизни, по сути своей являясь хранителем смерти.

— Рукописи должны гореть и не сгорать, — повторила Елизавета слова нового Баюна…

Конечно Баюна, и на камине проступила золотая цепь древнего славянского письма. Та самая, над которой чах Кащей, и хранил на протяжении веков кот Баюн… Конец света отменяется?

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше

И падает, и грешный мир,

оставленный, о ней вздыхает,

Из брани голоден и сир,

пророк, как рок, один шагает.

От чаянья беды молчит,

отчаянье в себе подавит.

И снова с нами говорит,

пусть мир воинственный бездарен.

Но где-то у иной черты

и в полосе иного света

Над миром дивной красоты

он избран, чтобы слыть поэтом.

И вдохновение к нему

нисходит — боль и наказанье,

И этот свет, и эту тьмы

он видит в тишине от брани

Ушел, но только краткий миг,

и вечность будет за плечами…

Какой-то призрачный старик

от чаянья души не чает.

И с частью горести и лжи

расстанется, чтоб счастье ведать,

Но как душа его дрожит

в преддверье смерти и победы….

И в вечных отсветах огня

он тень и свет иной эпохи.

И снова смотри на меня

про рок забыв, пророк высокий,

В тумане, в сумраке тревог

один, забытый в поле воин,

И только век, и только бог

его внимания достоин…

Про рок устал он говорить,

да кто его теперь услышит?

И пусть во тьме свеча горит,

душа, дыша, взлетает выше

Из брани избран, чтобы стать

избранником судьбы и рока.

И на челе его печать

отверженного и пророка.

2.

На город опускается туман,

Окутал душу ужасом и снами,

Нам Лучезарный был однажды дан,

Что сделали мы с ним? И за словами,

Исполненными трусости и лжи,

Он гордый, стал однажды глыбой мрака,

И кот Баюн от ярости дрожит.

Но рукопись еще горит по знаку….

И все — таки от горя почернел,

Стал черным –черным наш Баюн прекрасный.

И тот, кто цепью золотой владел,

Исчез, и призывал нас всех напрасно.

И цепь иная полонит кота,

Он пленник Лукоморья-Люцифера,

Но где тот мир, где дивная черта,

И черт стал бесом, а Морена пела

О гибели, и содрогнулся мир,

Хранимый ими, рукопись сгорела,

Но только дуб священный перед ним,

Еще заря последняя алела.

И вот тогда, решив спасти от тьмы,

Явился иностранный к нам профессор,

Его на Соловки отправить мы

Хотели снова, пошленькая пьеса

Трагедией суровой обросла,

И головы шальные полетели,

Но в мире этом станет больше зла,

И больше бед, мы этого хотели.

Они уносят Гения опять.

Чтобы избавить от тоски и мрака.

И будет королева долго ждать,

Пока еще над миром этим драма

Не кончилось, отчаянный пророк

Про рок твердит, и падает устало,

Ну разве не настал еще тот срок,

Чтоб рыжий кот вернулся к нам сначала,

Потом и Лучезарный, а не мрак

Пришел в тот мир, о, жуткая година.

И мир ослеп от боли и от драм,

Когда его последний бес покинул….

Мы, наконец, осилим лабиринт,

Где все — тупик и нет пути иного.

Смотри–ка, снова рукопись горит.

И стало больше значить мысль и Слово.

И в тишине, у дальнего костра

Не ведьмы, берегини чаровали,

Лишь Очкастый мрачен был с утра,

А Темный позабыл про все печали,

А рыжий растворился до поры,

Нет бесов, черти — наше отраженье,

И там, в лесу, уже горят костры,

Огонь нам снова дарит воскрешенье…

И суть иную обрели слова,

Свеча костром Купальским обернулась,

Елизавета навсегда права,

И с ладом Лада в этот мир вернулась.

Никто не станет в тишине скулить

О том, что тьму осветит лучезарный,

И пусть огонь небесный в нас горит

И только разгорается с годами…

Глава 18 Спасите сказку, остановите сказочников

Кот Баюн на этот раз отправился в дремучий лет.

Оттуда в нехорошую квартиру поступил сигнал СОС, который мог уловить кот Баюн с его острейшим слухом, только наполовину превратившийся в прежнего кота Баюна. Он и сам чувствовал, что-то ему сильно мешало стать самим собой, только не мог понять что именно.

— И чего тебе не хватает для полного счастья? — давеча поинтересовался Мефистофель, видя, что кот стал какой-то унылый, подверженный вспышкам немотивированной ярости.

— Сам не знаю, — признался кот, — надо поговорить с Кащеем Бессмертным, он хоть и чудовище, но доброе чудовище, тоже хочет мир спасти, а то сиротой останется, некого морозить будет да со свету сживать. Если мир погибнет, ведь и он другим станет, а Кащей не хочет этого.

— Кащей доброе чудовище? — усомнился Мессир, — да я у него свирепости учился. Ты что-то сильно путаешь.

— Все течет и изменяется, в мире вон какая жара, наверное, потому что Кащей добрый стал.

— Не верю, — оборвал кота Мефи.

— Да, сам не знаю, как его такой недуг поразил, — признался кот, — вот и надо узнать, что у них там творится, может чем-то еще помочь можно.

Кот растворился, словно его и не было тут.

№№№№№№№

В дремучем лесу было тихо и прохладно, хотя никакого порядка там отродясь не бывало, но ничего, в творческом беспорядке тоже жить можно…

Кот Баюн добрался до старинного замка, где издавна и скрывался от мира Добрый Кащей, как бы странно это ни звучало…

— Вот, явился не запылился, — заявил Баюн, — ты звал меня, я и пришел.

— Да кого же мне еще звать, мне белый ворон сказал, что если Баюн не поможет, то больше некому, на тебя последняя надежда.

— Ты бы мне хоть поведал, что стряслось, отчего спасать-то надо заповедный лес и сказки, я вроде и не глуп, но ума не приложу, что за болезнь такая трудноизлечимая навалилась на нас всех.

— Это я прошляпил все, сам довел свой мир до уничтожения, а теперь ничего поделать не могу, — стал само бичеваться Кащей.

— А можно яснее, — усмехнулся кот, — от твоих причитаний ни сказке, ни тебе самому легче не станет.

— Да подожди ты, дай попричитать вволю. Ведь и слова сказать некому. Скоро совсем онемею, язык прирастет и шевелиться перестанет.

Кот уселся перед троном Кащея, и сделал вид, что приготовился слушать, но Кащей, видя его насмешливую физиономию, решил сразу перейти к делу, нечего кота сказками кормить, от них сыт не будешь.

— Все было прекрасно в нашем царстве — государстве на протяжении веков: добрые герои награждены, злые наказаны. Кто-то бриллианты получил за послушание и ласку, кто-то жаб и лягушек, за то, что ленив был и нагл. Каждому свое, а как по-другому быть должно? Любому дитю ведомо, что добро должно побеждать зло. И все было ладом, побеждало. А потом каким-то сказочницам не понравилось, что пару девиц мы заморозили, зверюшек каких-то подстрелили, еще что-то такое сделали непотребное. И решили они сами править сказочным миром.

Сначала вроде потихоньку — полегоньку, а потом все сильнее и яростнее наступали. Ты ведь знаешь, как эти добрые да милые девицы — феи могут в душу залезть, так и хочется им если не помочь, то хотя бы не мешать. Ушли в сторону, смотрели, любовались на добрых и милых, и что? Тут уже все зверюшки пушистые да прекрасные, все друг друга любят до умопомрачения, никто никого не ест и даже не кусает, все просто замечательно, никакого зла нигде не существует, отродясь не было, и быть не может. А когда опомнились, мы его уже и днем с огнем отыскать не могли, — развел руками Кащей.

— И что же в этом плохого? — спросил кот, он или не понимал, или просто притворялся….

— Да все замечательно, — передразнил его Кащей, — налюбоваться не могли, мы с Лешим и Водяным плясали от радости, что у нас такие добрые и хорошие сказочницы появились, только недолго музыка играла, недолго Леший танцевал. Беду и смерть они принесли, когда выдохлось и испарилось все зло, словно его никогда и не было. А все наши добрые и милые обленились, заскучали сначала, потом затосковали, как серые волки завыли. Так, что и белый свет им не мил, последняя надежна на чертей была, они то вон какие шустрые, думали мы с Лешим, что они что-то придумают. А они могли придумать что-то, только пока еще зло с нами рядом жило, а теперь черти стали бессильны, обнимаются, целуются друг с другом, то поют, то пляшут, но ведь веселия больше не было никакого, веселье оно вместе с печалью рука об руку ходит. А добра не меряно, черти упали и все окаменели, вон одни камни по всему лесу вместо чертей. А с ними и души людские мертвыми сделались.

— А что же сказочницы добрые?

— А своими добрыми и поучительными сказками они заполонили весь мир, и чем больше пишут, тем скучнее и страшнее жить становится. Хотя страшнее, не то слово, страх то со злом мы тоже потеряли. Унынию нет конца и края, тошно всем одним словом, погиб мир, надо хотя бы попытаться его спасти.

Помертвело все, дремучий лес, как и заповедный, стали мертвым называться, я понял, что никто больше не оживет, никто не вернется, и надо спасать мир, а кто, если не Кащей этим и должен заняться.

Звал- свистел Змея Горыныча, только он тоже в кому впал, за ним -то больше никто не гоняется, никто его убить не хочет. А он и жил только пока опасность его подстерегала, а если опасности нет, то и радоваться нечему, без борьбы не бывает жизни, тебе ли этого не знать — не ведать?

В общем, Горыныч наш давно уже при смерти, не знаю, спасем его или нет, а остальной мир и сказку саму надо спасать…

Замолчал Кащей, хотя при коте он все-таки оживился, надежда появилась, что все еще измениться может, что потеряно не все, а вдруг сказка хотя и больна долго и продолжительно, но скорее жива, чем мертва?

— Ладно, Кащей, я к Змею полетел, с него начнем оживлять и спасать сказку.

— А чем мертвый Змей тебе поможет? Темнишь ты, чего-то, кот.

— Из комы его выводить будем, а уж потом он поможет, — подмигнул Кащею Баюн.

Кащей прислушивался к тому, что творилось вокруг, ворона отправил следить за котом Баюном, кто его знает, что у того на уме.

Ворон вернулся и поведал, что Змея воскресить удалось.

— Баюн и мертвого поднимет, — гордо заявил белый ворон.

— А что потом?

— А потом вернулся Горыныч с целой вязанкой Сказочниц к себе в горы и доложил, что самых добрых и безнадежных он собрал и притащил, а с остальными еще можно работать, они вменяемые, может вредить перестанут, нормальные сказки писать начнут, а не такие.

№№№№№№№

Кот Бегемот взирал на дюжину добрых-предобрых сказочниц, все они были примерно средних лет, одинокие, сразу видно, что кроме сказок ничего у них не оставалось в жизни, но упрямые, как сто чертей.

Какой-то дурак им внушил (наверное, Соловей Разбойник, кто еще мог такое сотворить), что если сказки будут добрыми — предобрыми, то и мир станет добрее, и они спасут мир от зла, если перестанут его замечать, а то и вовсе уничтожат по своему велению и хотению.

Вот об этом с пеной у рта Главная сказочница Галина коту Баюну и твердила.

— Да как ты смеешь нас обвинять, сказки должны быть добрыми-предобрыми и должны всех чему-то хорошему учить. Это каждый филолог троечник знает, только ты бестолковый и тупой ничего не понимаешь.

— А того Стрелка –викинга не ты ли учила, сдается мне, что он твоих сказок наслушался, вот и пошел всех убивать от доброты беспросветной.

— Да как ты смеешь, меня всеми премиями наградили…

Галина отступила в ярости, замахнулась на кота, но рухнула в высокую траву, не без помощи, Баюна, конечно. Уж такого бесчинства кот допустить не мог, его и пять комиссаров расстрелять не могли, а чтобы добрая сказочница прибила — жизни лишила — это уж слишком.

Остальные немного присмирели, погруженные в свое спасительное добро, они уже ответить коту, зло не потерявшему, никак не могли.

Борьба была долгой и упорной, кот Баюн признал свое поражение, и тогда Горыныч снова собрал Сказочниц в одну вязанку да и оттащил на Корабль призрак…

Плакал по дороге Горыныч крокодильими слезами, хотя жаль ему было этих несчастных по-настоящему, не притворялся наш Змей, как заморский крокодил, только при этом Горыныч и себя, и сказку, и мир спасал, а потому игра стоила свеч.

А как только Корабль призрак вместе с добрыми сказочницами растаял в тумане, а мир снова стал прежним — и добрым, и злым, но пригодным для жизни, так стало просыпаться сонное царство, зачарованное и почти убитое добром. Все зашевелилось, запело, заплясало, кто-то поколотил кого-то, кто-то спас кого-то — одним нравилось спасать, а другим колотить.

Кащей Бессмертный воскрес в прежнем своем виде, начал кого-то морозить, кого-то по заснеженному лесу гонять. В общем, жизнь вернулась в мир, стала прежней, и там и добра и зла было достаточно

Кот Баюн скромно молчал. Но он стал со временем по праву победителя главным Хранителем сказки, вернул себе то. что за века было утеряно, казалось безвозвратно. Следил за тем, чтобы добра и зла было поровну, но соблюдал главный закон, как бы что ни начиналось, добро должно было побеждать зло, хотя бы в самый последний момент, когда надежда таяла, как прошлогодний снег и уже не верилось, что так случится, все — таки случалось. В крайнем случае, Велеса вызывали, а тот любое зло утихомирит.

Тогда все герои вздыхали спокойно до следующего столкновения.

Когда Кащей Бессмертный снова столкнулся с котом Баюном — тот уже почти превратился в прежнего Баюна, после того, когда спас мир, то спросил у него:

— А что там с Добрыми сказочницами теперь творится?

— На Корабле призраке они остались, мечется тот корабль по морям, по океанам, пугает всех мореходов, которые с ним встретятся, шарахаются от него, как от чумы и стараются проплыть незаметно, чтобы беды не случилось.

— Все так безнадежно? — вздохнул сердобольный Кащей.

— Ну не так, порой они пытаются к какому-то берегу причалить, только никуда их и на пушечный выстрел не пускают.

— А что для них закон, где добро побеждает зло, не писан? — упрямился Кащей.

— Писан-то писан, только они страшно упрямы, и никак понять не могут, что не может быть сказок, в которых нет зла, это черт знает что, но не сказка..

— А если когда-нибудь поймут? — Кащей готов был заступиться за этих несчастных.

— А вот когда поймут, тогда и поглядим. Может, и вернем их в мир…

Они оглянулись — в небесах летел Змей Горыныч, и радостно махал им лапой, в это время какой-то воин выстрелил, Змей схватил стрелу и бросил назад, парень рухнул замертво.

Кот и Кащей бросились к нему.

— А это как называется? — возмутился Кащей, вытаскивая из брюха воина стрелу.

— Как всегда, добро победило зло, Змея конечно, по голове не погладят за этого мертвого героя, но если бы этот стрелок с большой дороги его убил, то кому бы легче стало? Мы бы Змея лишились.

Леший разводил костер, чтобы схоронить воина и ворчал, мол, Змеи совсем распоясались. Но ворчал он так, для вида.

В общем, мир был спасен, жизнь продолжалась, и она была по-своему прекрасна, если в нее не допускать добрых сказочниц, которые уничтожат сказку, то и жизнь хороша, и жить хорошо.

Но кот Баюн, который почти древний Баюн и Кащей Бессмертный стоят на страже, они бесчинства и сплошного бесконечного добра в своем сказочном мире не допустят, и не надейтесь даже….

А если будете упрямится, то на Корабле призраке место найдется для всех добрых-предобрых Сказочников… Но оно вам надо?

Глава 19 Три Великих Поэтессы и два кота. Они идут к нам

Поймала как дама Бальзаковского возраста кота Баюна, да и заставила его поиграть с ней в кости. Играли они конечно, на исполнение заветного желания. Проигрался кот в пух и прах. Что делать? Долг платежом красен, тогда и стал тихо кот наш ученый спрашивать:

— Чего изволите, какое желание исполнять придется?

Задумалась Дама, да и выпалила вдруг:

— Поэтессой быть хочу!

Кот облегченно вздохнул, лапы потер, он то уж думал, какое запредельное будет желание, а это коту раз плюнуть, да все по его же прямой специализации. Они и сам уже собирался Фабрику Поэтесс открывать.

— Будешь ты поэтессой, получше других, — пообещал кот, — отправляйся на сайт Стихи ру, завтра проснешься знаменитой.

Дама и пошла туда, забыв обо всем на свете. Напечатала все, что написалось с ходу, сидит, ждет исполнения желания. А там тишь, ничего такого обещанного не случается. Вызвала она кота снова, как только старую лампу до блеска натерла, ту самую, которую Черный кот чистил когда-то.

Вот и на этот раз явился к ней не Баюн, а Черный кот собственной персоной. Он знал о том, что происходило накануне, вот потому свою лампу ей и подсунул, а она-то подмены и не заметила.

— Чего изволите, мадам? — спрашивает наш кот, и так лапкой шаркнул для приличия и даже в полупоклоне мушкетерском склонился.

— А у тебя не склероз ли, дорогой, ты послал меня на сайт, обещал, что проснусь знаменитой, и где все оно?

— И что? — кот дурачился, а дама распалялась.

— Я проснулась.

— С добрым утром!

— И тебе не хворать, только лучше бы вовсе не просыпалась, ничего не случилось, дюжина читателей, и все неизвестные, я так подозреваю, что это ты и мой муж только и были.

— Ну, какие наши годы, — начал словоблудничать кот.

Но взглянул на поэтессу и сразу понял, что годов — то у нее почти совсем не осталось. Но он не хотел ее обижать, просто так все само вышло. Не особенно его такту учили, даже Мефистофель прощал ему цинизм, вот и доигрался, бедняга.

— Извиняюсь, мадам, я понимаю, что надо торопиться, чтобы хоть что-то успеть еще. Но не поздно даже в последний день что-то начать, а у вас, надеюсь, он не последнний

Кот уставился в компьютер, и стал что-то изучать, обмозговывать, даже лапой за ухом чесал, так напрягался.

Дама ворчала, пищала, рычала, она никогда не умела ждать, а тут и подавно. Горы золотые наобещали, и ничего не исполнялось. А еще говорят, что утро вечера мудренее.

Черный понял, что надо поторопиться, и потому он стал листать другие сайты с невероятной скоростью, вероятно издеваясь, и испытывая ее терпение.

— И что это за Стихи ру такие, если ничего они не читают, -сокрушалась новоиспеченная Поэтесса.

Она думала, что все просто, особенно после сделки с котом, а тут какие-то подводные камни, козни врагов и завистников.

— Проза, — вдруг выпалил Баюн.

— Что проза? Я не хочу прозу, мне стихи в голову лезут, я уже столько их успела написать, а в лодке прозы далеко не уплывешь, — капризничала дама.

— Если ты перестанешь меня перебить, я расскажу тебя свою идею. Твои стихи надо печатать на Прозе.

— А это с какого перепою, там написано проза, как там стихи напечатать? — искренне удивилась Дама.

— Так в том то и дело, там, где этих стихов вагон и маленькая тележка, их никто не отыщет, а здесь их не так много. И твои стихи, ну как бы это сказать, чтобы не обидеть, прозаики только переварить и могут, поэты столько не выпьют.

— Чего не выпьют? — топнула ножной Дама.

Да что это за кот такой странный, мухоморов он что ли наелся, говорит какими-то сплошными загадками.

— Это я так, ладно, проехали, поэтесса ты моя самоварная.

— Я не самоварная. Я профессиональная, у меня и образование филологическая, знаешь, какие люди меня хвалили.

— Догадываюсь, а я думаю, почему это Гений не любил стихов? Вот умора была бы, если бы Елизавета их начала писать, хотя хуже бы все равно не написала, — вполголоса размышлял он, впечатывая стихи на странице прозы. И делал это быстро и умело, можно сказать молниеносно.

Сначала Поэтесса ему не поверила, ей казалось, что он просто еще раз хочет разочаровать и опозорить ее. Но читатели побежали со всех сторон.

Прозаики, оказывается, отвлекаясь от своих бесконечных повествований, читали что-то коротенькое, только стихов им и не хватало больше всего: таких простых, незамысловатых, слегка зарифмованных, но душевных и жизненных. Каждый из них хотел вставить такой вот стих, чтобы немного разбавить густую и тягучую прозу, вот и разбавляли.

Сначала кот сам ей читал отзывы:

— Понравилось. Улыбнуло. Спасибо.

— Благодарю. Рад знакомству, заходите ко мне.

— У меня тоже новенькое, я буду читать вас, а вы — меня.

Недоверие еще не перебороло радость, и Поэтесса стала подозревать кота в каких-то аферах..

— А это не ты сам пишешь отзывы, какие-то они короткие и одинаковые. Да еще поди клонов наделал, чтобы самим себя хвалить?

— У блудливой свекрухи сноха всегда гулящая, — огрызнулся кот, пытаясь на обычный язык перевести неприличную поговорку.

Это старый Баюн на нее не обижался, а новый обиделся, или сделал вид, что обиделся.

— А не пора ли тебе самой делом заняться, а то я уже все лапы отбил, все когти затупил, нашла секретаршу себе, у Гения не был, а у тебя и подавно не стану.

Он понял, что проговорился, и приготовился услышать вопль о подмене котов, но Поэтесса уже погрузилась в рецензии, отзывы и все остальное творчество — глубоко ушла — ничего не заметила.

Ждал ее вызова Баюн, ждал, да и понял, что не дождется, что-то там этакое случилось — приключилось.

Сам отправился посмотреть, что происходит у нашей новоявленной поэтессы. Да вроде ничего особенного, сидит, работает, даже не заметила, как он пришел. Неужели слава мировая пожаловала так быстро? Кот Баюн должен был признаться, что хотя он и обещал любое желание исполнить, но в это верил мало. Так и есть, подозрения оправдались.

Он заметил черный хвост нового кота, который при его появлении под кровать спрятался, вдохнул пыли да и начал чихать, ругаться и возмущаться из-за того, что кто-то осмелился его за хвост тащить.

— Это ты? — удивленно спросил Черный кот (сплошное притворство)

— А кого ты хотел увидеть, ты, что с моей Девой Орлеанской сотворил?

— Я? — еще больше удивился Черный, — да твою работу сделал, вон смотри, как на нее клюнули, ты ей хотел показать, что поэты ее не примут и на дух, а что на самом деле.

Баюн понял, что ЧК что-то там такое устроил, чтобы позлить его, и доказать, что ни на что он не способен.

— А они клюнули? — поинтересовался он, заглядывай на монитор и глазам своим не веря.

Черный молчал. Сразу ясно, что какая-то очередная афера, надо выяснить, только какая, сам же он не признается, хоть ты его убей.

— Клюнули, куда им деться.

Баюн заглянул еще раз в комп.

На первый взгляд все вроде так, и сайт тот, и рецензий уже сотня, и Поэтессу не оторвать от экрана. И вдруг он заметил подмену.

— Проза, не понял, при чем тут проза.? Ты что творишь? — стал возмущаться он.

— Да что непонятного, если нас не пускают на один сайт мы бегом на другой, а там и рады к поэзии приобщиться. Прозаики вообще все терпят, чего у них только нет, теперь и стихов хоть отбавляй. А кто постарался, в твою рыжую голову это бы и не пришло, все мне делать приходиться. Так и стал я котом на замену.

— Ты что в прозу стихи втиснуть собрался?

— А почему бы нет? Они тут не так многочисленны, а отзывов вон сколько.

— Но это же полное безобразие. Едва мы порядок наводим, а ты хаос нам даришь с радостью. Вот почему черных котов так опасаются, да что там, просто не любят.

— Зато сработало, не то, что у тебя.

— Понимаешь ли, — кот Баюн хотел объяснить своему вечному противнику, что к цели надо идти прямым путем, а не петлять по кривым тропинкам и дорожкам.

Но ЧК не дал ему и мяукнуть даже.

— Цель оправдывает средства, — изрек он деловито, а ты мне просто завидуешь, давай поспорим, — он протянул лапу, — я из любой Поэтессу сделаю.

— Спорить не стану, — заявил Баюн, — но я уверен, что это чистая случайность, на первых порах и финансовые пирамиды доход приносят, а что происходит с холявщиками потом, не помнишь.

— Творчество не пирамида, к твоему сведению, — нагло заявил Черный, — он стал учить Баюна, что такое творчество.

Но не стоит злить Черного кота, это всем будет дорого стоить. Уж если он разойдется, тогда не остановишь. Но к вечеру того дня к нашей Деве присоединились еще две поэтессы. Одна была просто безбашенной, как любит вслед за молодыми повторять сам Мефистофель, вторая бездарная, а третья с философским уклоном.

Но как ни странно, когда Баюн рыдал и визжал, и шипел, читая эти творенья, третья показалась ему самой страшной. Философия ее просто убивала насмерть, как свист Соловья разбойника. Он понимал, что если не остановит ЧК, то Проза просто рухнет под таким натиском.

— А чего ты возмущаешься? — вопил Черный, — помнится прях у тебя было тоже три, и они пряли свою бесконечную пряжу. Вот и у меня их тоже три — все в контексте твоих сказок, ты был хорошим учителем.

— Это на что ты намекаешь? — насторожился Баюн.

— Не бойся, это твои бессмертные, а эти-то не вечны, за ними тоже когда-нибудь Морена придет.

Баюн не был жесток, но он запер Черного в клетке по переносу животных, тот с трудом, но все-таки там поместился. И в таком стесненном состоянии тот уже новых поэтесс сотворить никак не мог. Он только поглядывал из заточения, страшно сверкали в полумраке его глаза.

Но этом Фабрика Поэтесс на время приостановила свою деятельность.

Черный спал день и ночь, отсыпался, наверное, за всю свою прошлую буйную и бурную жизнь, три великих поэтессы день и ночь писали. Любой вам скажет, что творчески запой пострашнее обычного будет. Но пробудился наш великий аферист из Фабрики поэтесс от страшного визга.

— Ты чего, дворянкой я тебя сделал, царицей на сайте вроде тоже сделалась, — кот намекал на какую-то старую сказку Баюна, финала которой никак не мог вспомнить, — что не так — то теперь? Владычицей сайта Прозы хочешь стать али как? И прекрати вопить, оглохну — тебе же хуже будет.

— Да какой там владычицей, нас изгоняют, ты давай просыпайся, посмотри, нас изгоняют из Прозы какие-то наглецы, требуют, чтобы нас запретили, перевели на другой сайт.

— Кто это требует? Кто против Черного кота? — одним движением лап кот разломал клетку и выбрался на волю.

— Да вот тут Вера, Надежда, Любовь, со старшей их сестрицей Софией угомониться не могут, они говорят, что на Прозе проза должна быть, какая наглость, да где это видано такое.

— Вот уж точно бред, чтобы на Прозе была проза, да не бывать этому. Ты жива еще, моя старушка, а пока мы живы, никакую прозу мы не пропустим, стихами ее забьем. Это я тебе торжественно обещаю.

Черный расходился, лапами замахал, хвост трубой поднял.

А тут Баюн и появился. Спорили они долго, каждый на своем стоял. Слушала их царица поэзии, слушала, и вдруг почувствовала, что не может она ни строчки больше сочинить, ничего у нее не получается. Била, била по клавишам, да так, что треснула клавиатура.

Увидев эту беду, разрыдалась Поэтесса, и не потому что клаву ей было жалко, рядом запасная стояла, а вдруг показалось ей, что кто-то намекает на старую сказку, когда другая поэтесса осталась у разбитого корыта, а ведь так хорошо все начиналось.

Черный кот утешал ее, но недолго, не любил он женских слез.

Махнул лапой, да и отправился других Поэтесс творить и пристраивать, кого на эстраду, кого в рекламу, а кого и повыше — везде его творения из Фабрики Поэтесс появляться стали.

Сколько он их натворил, сами можете посчитать, не будет им конца и края, назло Баюну, чтобы не задирал тот нос и не считал, что он пуп поэзии всей. Пока Баюн свои сказки поет да таланты ищет, Черный без дела не сидит, он если не качеством, то количеством все равно забьет, можете не сомневаться. Слышали рекламу на ТВ, Черный кот набирает уже Пятую фабрику Поэтесс, это, говорят, еще лучше других будет.

Ну, держись, моя бедная литература, горемычная Поэзия — они идут к нам.

Глава 20 Гений, Он и на Прозе Гений!!!!

(Приметы, знаки на Прозе ру)

А не напомнить ли еще несколько знаков, суеверий, примет, которые все чаще появляются на нашем сайте, когда мы начинаем размышлять о творчестве и о творце?

Пока все рассуждают о графоманах, я хочу поговорить о другой стороне медали — вспомнить — о гениях, супер -гениях, сверх- гениях, как только их тут не называют, но первая примета — так они называют только сами себя любимых.

Это популярные в узких кругах авторы, у которых есть в жизни одна единственная, но очень большая любовь к самому себе. И не надейтесь на чудо — они никогда не изменятся. Но как же, не особо вникая, нам отличить их ото всех остальных писателей, и не дай бог перепутать, яркого талантливого Автора со сверх -гением. Тут есть несколько примет:

Фраза: мне это не интересно, я не желаю слушать, это интересно только тебе самому вот и разговаривай сам с собой.

В реальности мы бы просто посчитали это хамством, но тут ведь творец — сразу и не разберешь… Но Гений и хамство, оказывается совместимы, на то он и сверх гений, чтобы послать всех подальше.

Примета вторая самая верная, без всякого предупреждения они сразу переходят на ты, словно мы все с ними пасли гусей.

Думаете просто невоспитанность? — ошибаетесь — признак сверх- гениальности. Вежливо говорить с другими они просто не умеют, спесь не позволяет.

Примета третья: во вступительном слове обязательно отмечены учителя — филологи, из-за которых они и стали таковыми (люди достаточно приличные и уважаемые), и только потому они еще среди нас находятся, что не хотят учителей огорчать (ведь чаще всего их спрашивают остальные, что они среди нас делают, если такие гениальные). А как не прикрыться громкими именами?

Примета четвертая: Размышления о том, что все остальные заняты не своим делом, и почему они вообще пишут, если должны копать картошку и двор подметать, чтобы мне гению было что пожрать, и по чистым улицам ходить…

Но об этом еще профессор П. размышлял, перед тем, как нам такого гения сотворить, вот видно слова своего главного учителя и повторяют наши гениальные собаки, ставшие сначала людьми, а потом и писателями…

Сомнения в том, что ему самому прежде всего не мешало бы ту самую картошку покопать и двор подмести, не возникает никогда, что само по себе кажется странным. Нам ли не знать, что не сомневаются ни в чем только полные идиоты, но, наверное, и гении тоже.

Примета пятая: Появляются размышления о дураках, которые как-то пишут свои стишки и прозу, и описание способов, как они воруют у гения то строчки, то идеи, то вдохновение и тащат к себе. Как только мы начинаем мучительно думать о том, что все и все у нас воруют, так уже приближаемся к гениям — верная примета.

Примета шестая, вытекающая из пятой: Сам гений ни у кого ничего не ворует, потому что читать не собирался, ему некогда, он бежит за своими мыслями и иногда их догоняет, но часто они от него убегают. Вот в таких пробежках вся его жизнь проходит, когда он творит литературное искусство. Словосочетание в первый раз увидела у гения, и пытаюсь выяснить у лингвистов, которые на этом собаку съели, что бы оно значило, как прилагательное в данном случае сцепилось с существительным, какое здесь слово главное, какое зависимое… Как сказал мой любимый профессор:

— Но суть — то тебе ясна, а остальное, как бог на душу положит — признак гениальности.

Так мы когда-то учили китайцев русскому языку, столько подобных словосочетаний скопилось, которые и на самом деле нарочно не придумаешь. Из чего у меня возникло подозрение, что гениями в современной русской литературе стали когда-то моими подругами обученные русскому языку китайцы, которые и вольют в нее новую кровь, или исковеркают смысл так, что черт ногу сломит. Но не хочу обижать китайцев, гении круче.

Примета седьмая: возвращаемся к нашим дуракам — если учесть, что все мы пишем исключительно о себе родимых, если даже я рисую портрет Наполеона, то и в нем будет много чего от меня, то повествования о дураках можно воспринять как исповедь, а не проповедь. И вот тогда убеждаешься в том, что от прекрасного до безобразного один только шаг, а Слово может стать страшным оружием в борьбе дураков (простите, сверх гениев) с самими собой.

Примета восьмая: Как только нас начинают учить литературе и обзывают слесарями и домохозяйками, а себя исключительно интеллигентными, приятными во всех отношениях людьми — пиши пропало –снова на гения наткнулись.

Один из них, сбежавший с сайта без оглядки вообще уверял (я о даме, только слово гений никак не могу в женский род перевести — то ли геникесса, то ли геникака). Так вот, она утверждала, пока была с нами, что все они (она и ее подружки) богини, а среди остальных и ведьмы и кикиморы попадаются, которые богиням жить мешают, и пытаются в друзья набиться (какое самомнение — точно гений).

Но генитесса не подозревала даже, несмотря на свои три высших образования, что Кикимора — это богиня судьбы. Не потому ли ее судьбы всегда была и остается такой печальной? Не надо обижать ни ведьм, ни Кикимор, хотя это понимают только дураки, до гения не дойдет никогда.

Примета девятая: если вас внес в черный список сверх гений, то это конечно очень печально на первый взгляд, но только на первый. Потому что все познается в сравнении, ведь если у нас такие гении и умники, то, как приятно-то прослыть графоманом и дураком, ну хотя бы для того, чтобы с ними не пересекаться и на них не быть похожим…

Образец размышления гения:

И ведь не скажешь драку, что он дурак — зачтет это за оскорбление. А не оскорбление, когда свое бездарное стихло и прозу выставляет на всеобщее обозрение? Приведен исключительно для того, чтобы каждый проникся стилем, узнавал безошибочно, когда встретится с гением, да и переходил сразу на другую сторону. Предупреждаю, что хотя нет ссылки на автора шедевра — воровать этот перл у него не собиралась, и Вам не советую, дурной вкус он и в Африке дурной вкус, косноязычие — болезнь заразная, а вдруг и остальные так писать начнут. Хочу только ответить на вопрос:

Гению можно сказать мне, что я дурак, от него это будет звучать не как оскорбление, а как похвала…

Примета десятая: Дурак вообще ничего не воспринимает как оскорбление, потому что хорошо понимает, как трудно быть супер — гением. А вот умнику этого понять не дано, судя по всему. Дурак на гения, как врач на больного, не обижается.

И самое главное, — так как супер гений, ничего не слышит и не читает, понятия не имеет о строчках Б. Окуджавы, все до него сказавшего о супер- гениях, правда, там все перевернуто с ног на голову, но мудрецу и настоящему учителю можно доверять:

Умный любит учиться, а дурак учить…

Что же это получается, а то, что я была права, выходит, когда супер- гений пишет о дураках, то в первую очередь о себе любимом?

Такие вот приметы и знаки проявляются вне зависимости от нашего желания.

Творящий литературное искусство не понимает, что слово может воскресить и убит того, кто с ним так небрежно, легкомысленно обращается — оно обоюдоострый меч, и когда гений посылает стрелу в другого, она почему-то меняет направление, не иначе Велес постарался, и попадает на глазах у всех в него самого… Искусство требует жертв, это правило никто не отменял.

Конечно, я писала это не для супер гениев, которые ничего не читают и ничему никогда учиться не собирались, а для тех, кто еще может задуматься о себе любимом.

Если хотя бы парочка примет подходят именно для вас, то это первый сигнал для подтверждения того, что вы в своем развитии стоите на пути к супер-гению.

Конечно, можно рвануть туда, но постойте немного, подумайте, нужно ли это вам? А вдруг серое вещество, которое говорят, серым становится только после смерти, а у живого человека оно розовое, вдруг оно все еще живо и у вас есть хотя бы несколько извилин, в отличие от супер-гения.

Тогда их надо развивать и множить, и изживать в себе все порочные приметы…

Спасите в себе творца, АВТОРА, хотя бы писателя, а супергениев и бесплатных учителей и без вас хватит в этом мире.

Глава 21 Даная в темнице своих заблуждений… Первая Сказочница

С кого начинается творчество?

С темницы, дождя на заре,

С унынья, тоски, одиночества

Данаи, рыдавшей во мгле…

(Песня кота Баюна)

На этот раз кот Баюн решил поведать миру о том, как женщины входили, влетали, вплывали, вползали в литературу на заре туманной юности нашего странного и несчастного мира…

— Вот хотя бы взять сестер Бронте или бедняжку Остин, — заговорил ученый кот, — были они одиноки, сиры и несчастны, и кроме убого поместья и клочка серого неба, ничего не видели, а шороха опавших мертвых листьев ничего не слышали. Ничего больше не светило им, тут поневоле писательницей станешь. Податься больше некуда, а заняться в унылые серые вечера чем-то надо.

Баюн был настроен на какой-то лирический лад, даже порыжел на глазах, — практически в костер превратился.

Алина странно заволновалась, приготовившись услышать не слишком приятную правду о себе, но Баюн повернул свое Слово совсем в другую сторону, словно почувствовав ее волнение.

— Но это только финал истории или середина, а в начале была, угадай с трех раз кто? — он яростно ткнул пальцем в небо…

Алина замерла, уверенная, что никогда не угадает. Но заглянул Баюн далеко, наверняка в их любимую античность.

— Медея, — выпалила Алина.

— Холодно, морозно, эта бы уничтожила все творчество в зародыше, остались бы от него только рожки да ножки, кто угодно, только не твоя любимая Медея, у тебя осталось две попытки.

Кот пригрозил ей игриво, хотя это значило, что если она не угадает, то тайна так и останется тайной навсегда, и клещами и иными пытками он ее из девицы не вытащит.

— Медуза, Ехидна, Пандора отпадают по той же самой причине, они разрушительницы, — подсказал кот.

— Елена, — не сдавалась Алина.

Кот почесал за ухом и произнес уже примирительно:

— Конечно, чтобы нашему графу написать «Войну и мир», Елена просто необходима, кстати, ты заметила, что она есть и в его романе — ее зовут даже так же, как твою древнюю героиню. Элен — сколько же бедняжке веков пришлось томиться, чтобы дожить чуть ли не до наших дней, и чтобы граф над ней вволю поиздевался. Но сама понимаешь, не могла она ничего написать, только поцелуи отпечатались на ее плечах, как говорил Рыжий, не больше, не меньше. Но уже в древности, когда мудрецы замолкали перед ее красой, было понятно, что никакого даже дохленько сонета, уж не говоря о большем, они не напишут. А ей когда было писать, то Тезей ее украдет, то Менелай за ней прибежит, а тут и Парис вместе с Афродитой уже подоспели, нет снова пальцем в небо, дорогая. Из Елены такая же писательница, как из меня балерина Большого театра.

Кот ерзал на месте, Алина хотела назвать Пенелопу, ведь той на своем бедном острове больше и делать было нечего, когда дорогой муж всю жизнь бродяжничает, а ты работай да сочиняй истории про тайны наслаждений, которых нет, и не предвидится. И ведь это она пряла свой ковер, совсем как писала роман, строчка за строчкой именно у нее возникали.

Она открыла рот, но кот уже подслушавший ее мысли, замахал лапой, заставляя ее замолчать:

— Это похоже на правду, но Пенелопа не наделена была таким полетом фантазии, да и опыта у бедняжки кот наплакал, тут мало что сочинишь.

Тогда Алина решила положиться на свою интуицию, но произнесла просто, не задумываясь:

— Даная, Дана, Даная.

Кот облегченно выдохнул:

— А я уж думал, что тайна так и останется тайной, и я унесу ее с собой в могилу. И нечего дивиться и голову ломать, сама подумай, девица, которая чуть ли не с рождения была подвергнута насилью трусливых безумных царей. Сначала папашка так хватался за свою никчемную жизнь, что замуровал ее в темницу, а когда насильник насильников Зевс все-таки проник туда, то царишка этот просто решил ее утопить или уморить вместе с младенцем. И это было бы не самым худшим выходом для нее. Но Зевсу нужен был Персей, Медузе — возлюбленный, из-за которого она лишилась головы, но и безголовая служила ему верой и правдой, а миру нужна была писательница-сказочница. Так все и сошлось, Даная была спасена и обречена на новые муки и житейские и творческие. Ведь дальше тоже было сплошное насилие чужого царя, всех его товарищей, сколько их там было… Как тут не начать писать всю свою историю, конечно сказку, если написать то, что было на самом деле, то содрогнется мир, нет, Даная все-таки не хотела его погубить — вот и появилась героиня, любимая всеми, кого не встретит на пути, на руках носимая обольстительница, пред красавицей и умницей каменели (в прямом, а не переносном смысле) все женихи. Если не каменели добровольно, но появлялась голова Медузы у Персея в руках, тогда уж без вариантов, камни падали на землю

Могу подтвердить, что и тот самый царь окаменел, правда, не от прелестей Данаи, чего греха таить. А случилось это, когда Персей ему показал голову своей любимой Медузы, а царь был хоть и злодей, но доверчивый злодей, такое бывало, вот и окаменел, потому что не верил, что мальчишка мог с самой Медузой расправиться, да еще и убийственную голову ему притащить в знак благодарности.

Но кто будет выяснять, отчего окаменел насильник, Даная — то сочинила совсем другую историю. Елена не сочинила, ей сочинять нечего было, а Даная сочинила — так и стала первой писательницей — ну должен же был ее Зевс как-то отблагодарить за то, что она миру Персея подарила.

— Но ты забыл один факт из того мифа — Персею Медуза подарила Пегаса, потому возможно и Данае что-то перепало, — напомнила коту старый миф Алина.

— Ничего ей не перепало, это была шутка Медузы — Пегаса она подарила тому, кому он нужен был как прошлогодний снег. Полетал на нем немного Персей, да Аполлону его и отдал, слишком дорогая и ненужная забава для него таилась в этом крылатом коне. А матушку его бедную и крылом не задел ретивый конь, как раз наоборот, университетов она не кончала, ничего о сочинительстве не ведала, да знать и не хотела, придумывала, что придется, вот и написала то, что написалось. Конечно, если бы хан ее пообещал казнить, если история не понравиться. Она бы очень сильно задумалась, стоит сочинять что-то, но никто за ней не следил. А Зевса все сатиры боялись, потому даже критиковать этого бреда не стали, один тогда уже с вывернутой шкурой ходил, когда с Аполлоном связался, а тут сам Зевс…

А беда наша в том и состоит, что если бы от Шехерезады наша женская литература пошла, то может быть и голову бы включали сочинительницы, и не были бы там беспечны. Но вы все от Данаи народились — а во тьме и сплошном насилии надо что-то красивое и легкомысленное придумать, чтобы реальность больше такой мрачной не казалась..

Алина задумалась и загрустила, конечно, кот Бегемот плут страшный, историю эту, как и все другие, он просто на ходу придумал, чтобы повеселить немного всех, кто так внимательно его слушал.

Но разве в каждой шутке нет дозы и доли правды? Разве писательницами становились счастливые и любимые создания? Да они просто жили и радовались жизни, им некогда было писать. Нет, для этого сначала надо было пройти все круги ада, закалиться, вырваться из тьмы, исключительно для того, чтобы хотя бы в своих романах прожить красивую жизнь, узнать тайны наслаждения.

Но кот уже ударил ее лапой по плечу:

— Да ладно тебе унывать, пошутил я, если не нравится Даная, давай отсчет от Ариадны вести, она вон хоть и брошена была Тезеем, но с Дионисом осталась, а там столько всего случалось, пиши свои романы — не хочу.

— Нет, — запротестовала Алина, — она предала брата и отца своего. Это еще страшнее в итоге, — предательство родных ради чужих, — последний круг ада. Не нужна нам такая писательница. Она расплатилась за предательство сполна, вот и пусть остается в своем бессмертии спокойно

— Но есть еще Фемида, — справедливая, верная, чем плоха, — не унимался кот. Он начинал заметно злиться и шипеть.

— Ненавижу всепрощение, не хочу, чтобы все становились такими. Да и что она написать может, бедняга.

Кот хотел предложить ей Афродиту, но тут уж запротестовала Алина:

— Перестань, Даная так Даная, это больше похоже на правду..

Кот самодовольно усмехнулся и протянул ей лист:

— Я вот тут к случаю стишок сочинил, так пустяки, но мне нравится. Если сам себя не похвалишь, никто не похвалит, — самодовольно заявил кот, выпятив грудь вперед.

И он скромно отошел к окну и стал смотреть, как голуби целуются на крыше, Баюн, прочитавший лекцию о зарождении женской прозы, немного устал, но был возбужден и доволен собой, а как иначе?

Даная в темнице своих заблуждений

Мечтает опять о дожде золотом,

Не ведает даже, как грозною тенью

Врывается Зевс, а что будет потом?

Персей — для трусливого деда проклятье,

И гибель для матери бедной, увы,

Из тьмы да во тьму, только Зевса объятья

И вспомнит и горькую правду молвы.

И та, что вовек не дорвется до света,

Придумала снова иные миры,

Пусть царь ее грозный потешится где-то,

Потом и ему не снести головы.

Медуза — и снова в насилии ада

Рождается бедной царевны экстаз.

И бредит, и мечется, нет, нам не надо

Судить ее строго за бред ее фраз.

Ее мастерству только бесы учили,

Она не постигла ведь даже азы.

Все спутано: время, печали и стили,

Чужая с чужими, туман суеты.

И там, где играли суровые боги

Печальной судьбой, остается туман,

Персей в этом мире жестоком в дороге

Он столько узнает и дев там и стран.

И только Медузой убитой хранимый,

Влюбился в Афину, Пегаса даря,

А бедной Данае достанется ныне

Лишь похоть немая пьянчуги-царя…

И что там царевна в тумане лепечет:

— Безумная, чести такой не принять?

Она свои вирши нелепые шепчет,

И суть не понять, только пыл не унять…

Вернуться домой, чтоб с отцом рассчитаться,

С Персеем всю жизнь одинокой прожить…

И будут нереиды над ней издеваться,

И будут дриады беспечно шутить.

А кто остается с ней рядом? Сатиры.

Никто не любил, и никто не проник

В печали и нежности глупой, но милой

Сошедшей с ума от трудов и интриг….

И в Персии где-то рыдает старуха,

О том, что уже никогда не случится.

И шелест дождя золотого до слуха

Доходит, и Зевс ей в экстазе приснится.

Зовет его снова, как будто узнает,

Во тьме ее видевший пару минут,

Утешится пусть, пусть опять сочиняет

Печальную песню — покой и уют

Дарованы бедной царевне в тумане,

Не стать ей царицей — девицей умрет.

Злодейка судьба ее снова обманет,

Пустая в насилии жизнь вся пройдет…

И снова ей снится, как грозною тенью

Врывается Зевс, а что будет потом?

Даная в темнице своих заблуждений

Мечтает опять о дожде золотом…

И мертвые листья порхают в тумане,

Насильники где-то теперь далеко,

Никто не заманит, никто не обманет,

И только поэзия — ужас оков…

А мертвые листья, к земле припадая,

Ласкают, как Зевс в темноте не ласкал,

В бреду еще шепчет, забывшись, Даная,

Встречая не Зевса, а смерти оскал…

Глава 22 Колючки, жала и шипы литераторов

Поток сознания кота Баюна

Говорят, что утро вечера мудренее, кот Баюн не даст соврать, но так ли это? Может это и так, для всех сказочных героев, и просто людей, но у нас тут на Прозе, куда меня черт Федот занес, все совсем не так просто, как в остальном мире. Все-таки творцы просыпаются, некоторые к утру знаменитыми, а кто и печально знаменитым становится, как получится.

А как может быть по-другому, когда стольких писателей вместе собрали?

Они что должны жить душа в душу, обниматься, целоваться, как Ксюша с Настюшей на глазах у всех, но и там много чего за кадром происходит, а тут сам Велес велел — колоться, жалить, шипеть, чтобы эмоциями для творчества запастись.