Бесплатный фрагмент - Кто убил скорпиона?

Книга первая: Пат Королеве!

Отсутствие доказательств не является доказа­тельством отсутствия преступления

Из жизненного опыта автора.

Пат — положение в шахматной партии, при котором сторона, имеющая право хода, не может им воспользоваться.

Автор просит читателя не искать

сходства с произошедшими в

городе «С» событиями и людьми.

Все, что описано в книге фантазия

автора.

Глава 1. Выстрел

В этот сентябрьский вечер ветер был особенно холоден и зол. Он пытался ворваться внутрь дома, колотился в стёкла окон, силился их разбить. Но стёкла сопротивлялись, упрямо дребезжали, и от бессилия ветер выл, как проигравший битву израненный кот.

Сидящий у камина в кресле-груше человек, вытянул к огню озябшие на холодном полу ноги, и замер в глубоком раздумье. На его ладони развёрнутой и безвольно лежащей на мягких складках кресла покоилось серебряное кольцо. Это было не простое кольцо, а церковное с внутренней гравировкой «Господи, спаси и сохрани». Электронные часы над камином показали одиннадцать часов тридцать пять минут. Человек взглянул на неоновые цифры, и будто выкинутый из бесформенного кресла разжавшейся пружиной легко встал. Положил кольцо на каминную полку. Повернул его гравировкой к себе. Ещё раз прочитал треснутым от долгого молчания и пересохшего горла голосом: «Господи, спаси и сохрани». Решительно развернулся и поспешил на выход. Его спортивный костюм с капюшоном подразумевал, что сейчас, как и всегда, он вышел на ночную пробежку. Только путь его лежал в обратную сторону от привычного маршрута. Он бежал по узкой тропинке, ведущей к Монахову пруду — уединённому месту, где вопреки протестам жителей был возведён единственный по всей окружности водоёма дом, похожий на замок. Добежав до строения, величаво вскинувшего витиеватые башни, человек отдышался. Потоптался на месте. Прислушался. Нажал кнопку звонка в домофоне. Ждать пришлось недолго. Железная коробочка спросила недовольным заспанным голосом:

— Кто?!

— Извините, господин подполковник, фельдъегерская служба — правительственный курьер. Вам пакет, — голос человека за калиткой дребезжал, как отпустившая стрелу тетива.

Домофон жалобно пискнул и отключился. Через короткое время послышалось шарканье ног, тянувших за собой тапки. Подполковник, посмотрел в глазок и, в недоумении вскинув вверх пучкастые брови, открыл калитку, удивлённо спросил:

— Ты? Шуткуешь? Зачем ты…

Человек, по другую сторону калитки, отступил на шаг назад. Неторопливо вынул из-за спины пистолет. Вскинул руку на уровень плеча и почти в упор выстрелил хозяину в лоб. Не обращая внимания на распластанное тело подполковника, осмотрел пистолет, поворачивая его в руке из стороны в сторону и, потеряв к нему интерес, небрежно бросил оружие в заросшую почти отцвётшими кустами роз клумбу. Ещё недолго постоял, вглядываясь в чёрное нутро сада и прислушиваясь. Неторопливо закрыл калитку. Дождался щелчка защёлки, и потрусил восвояси…

* * *

В большой, уныло обставленной комнате, помеченной табличкой с правой стороны двери, как служебный кабинет майора юстиции старшего следователя Михаила Юрьевича Исайчева, а с левой стороны, как кабинет капитана юстиции следователя Васенко Романа Валерьевича, беседовали друг с другом два вышеозначенных мужчины. Один из них, а именно Михаил Исайчев, только что вернулся с совещания и с тоскливым лицом поливал кактус, прозябающий в тесной, покрытой облупленной краской, кадке. Михаил ковырнул грифелем карандаша трещину в её покрытии, и краска тотчас осыпалась, обнажая полусгнившую древесину. Исайчев задумчиво посмотрел в окно. Увидел, как тополь трепет на ветру ветви с пыльными листьями, и озабоченно спросил:

— Как тебе нравится наше новое пристанище, Роман Валерьевич?

— Мне? Не нравиться. Но я знаю, что здесь мы временно. Через полгода, ну может быть, через год, отремонтируют правое крыло Комитета и мы переедем в свежие отдельные кабинеты с золотыми табличками. А вот это все… — Роман Васенко обвёл взглядом два письменных стола, два зелёных сейфовых ящика, тумбочку бабушкиной модели с допотопным ещё советских времён телефоном — это все канет в лето… Не грустите, товарищ майор, и на нашей улице перевернётся КамАЗ с пряниками… Давайте выставим в коридор кактус, он колючий и разводит здесь меланхолию.

— А давай! — приободрился Михаил, — взяли…

Мужчины, крякнув, приподняли кадку и, покраснев лицами, опустили её со скамеечки на пол:

— Зря я его полил, балбес. Пупки развяжутся тащить… Давай волоком.

Следователи упёрлись в кадку ладонями и с возгласом «Где наша не пропадала!» вытащили упирающийся кактус из кабинета. Едва они поставили растение в холле ближе к окну, как в конце примыкающего коридора раздался возмущённый крик. Крик издавала бегущая и размахивающая тряпкой Агрипина Петровна — уборщица, которую боялся сам «шеф». «Шефом» сотрудники называли руководителя городского следственного отдела регионального СУ СКР полковника юстиции Корячка Владимира Львовича.

Михаил с Романом юркнули в кабинет и заперли замок на два оборота ключа:

— Ты думаешь, тётя Агаша не преодолеет этот рубеж? — Роман закрыл лицо ладонями и, вздрагивая от смеха, зашептал, — закрой ещё на оборот. Пусть стучится. Нас нет!

— Нет! Мы есть. Но мы работаем… Действительно, пора. Ты в курсе, что нас объединили в группу по «особо важному», — спросил Михаил Исайчев, переходя на деловой тон.

— Судя по первому впечатлению, получили мы с тобой в разработку чистый «глухарь»? — Роман извлёк из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. — Я поутрянке там был, мёд пиво пил и вот какие улики обнаружил, — Васенко развернул лист и показал его сослуживцу. Лист с обеих сторон был пуст. — Ничегошеньки, за что можно зацепиться, не нашёл.

С обратной стороны двери поскреблись. Голос тёти Агаши ласково замурлыкал:

— Откройте, ребятки. Бить не буду. Сама хотела попросить вас вынести эту колючку. Только вы её не туда поставили, её надо на три метра левее…

— Мы вам не верим! — хихикнул Васенко, — хотя ладно, закончим серьёзное дело и переставим… Сейчас некогда…

— Вы его на Маланьину свадьбу закончите, окаянные, — тяжко вздохнула за дверью тётя Агаша, — смотрите, ироды, если не переставите — тряпкой отхожу…

Когда за дверью раздался звук удаляющихся шагов с характерным пристукиванием шваброй о пол и скрипом ручки оцинкованного ведра, Михаил заметил:

— Знаешь, Роман Валерьевич, в этом случае она может быть права про Маланьину свадьбу. Получили мы с тобой непросто обычный «глухарь», а «глухарь» особый и важный. Ты на совещании не был, а я был и видел, как шевелил бровями шеф.

— Я, на минуточку, в это время работу работал на месте преступления, — язвительно заметил Роман.

— Тебе повезло, — Михаил указательным пальцем поправил дужку очков, — по мне лучше бегать, потея, чем протирать в кабинетах начальников любимые джинсы. Так вот, шеф…

Полковник Корячок, действительно, в виду особой важности события отдал распоряжение двум лучшим сыщикам своего управления объединиться в группу и заняться раскрытием убийства подполковника Сперанского. Старшим Корячок назначил Михаила Исайчева. Убитый подполковник в городе был личностью небезызвестной. Свою порцию узнаваемости он получил не за добрые дела, а в результате скандальной истории, связанной с постройкой усадьбы на любимом месте отдыха горожан — искусственном водоёме, прозванным населением Монаховым прудом. По легенде, ходившей из уст в уста, пруд был вырыт монахами мужского монастыря. Откуда взялся монастырь и куда потом делся, никто толком объяснить не мог. Даже в краеведческом музее не нашлось ни одного документа, подтверждающего подлинность знаменитой легенды. Подполковник Сперанский, уйдя в запас, прибыл на постоянное место жительства в родной город Сартов и решил поселиться на берегу пруда, облюбовав местечко, где пруд примыкает к сосновой роще. Подполковнику удалось доказать местным властям, что здесь когда-то находилась усадьба его прадеда и посему самовольно снесённое монахами строение, должно быть возвращено законному владельцу. Если не строение, то хотя бы земля, на которой это строение размещалось. Подполковник милостиво согласился не засыпать пруд, но обнёс его высоким забором и тем успокоился. Народные массы возмущались, но запасной офицер был неумолим, а предоставленные им документы безукоризненны.

— …шеф сказал следующее, — продолжал Михаил Исайчев, — подполковник Сперанский ушёл в запас из части базирующейся на территории бывшей союзной республики. Часть была прикреплена к Научно-исследовательскому институту, и там разрабатывалось и испытывалось ядерное оружие. В Конторе, куда шефа вызывали бо-о-ольшие зелёные генералы, — Исайчев устремил взгляд вверх, указывая месторасположения упомянутого учреждения, — приказано первоначально отработать уголовный след. Сперанский отошёл от дел лет десять назад. После армии работал в фирме своей сестры, когда ушёл оттуда, больше не работал нигде.

— Ничего себе, — удивился Роман Васенко, — за это время бывший подполковник мог натворить всё что угодно.

— Совершенно верно, — подтвердил Михаил. — На это и делают акцент зелёные генералы, вернее, на это надеются. Не хотят господа военные стряхивать со своих погон навоз. Посему уголовный след отрабатываем первым, но если вдруг потянет душком из его служивой жизни, дело у нас заберут. А пока мы будем землю рыть. Причём рыть в мелкую пыль. Криминалисты что-нибудь откопали? Ты у них был?

Роман утвердительно кивнул и, не вставая со стула, вытащил из сейфа листы бумаги с текстом, в нескольких местах помеченный красным фломастером. Разложив их на столе, он готов был зачитать заключение экспертов, но Михаил прервал его:

— По бумагам долго, давай коротко, своими словами! С женой поговорил? Как она? Кто ещё есть в усадьбе из домочадцев? Давай не только экспертизу, но и собственные впечатления, — выстрелил скороговоркой Исайчев.

Собственные впечатления? Собственное впечатление — это распластанное тело человека с лицом, прикрытым белым напитанным кровью полотенцем, да старые истоптанные тапки. Толстушка-криминалист, бесстрастно вытряхивающая из карманов синей атласной пижамы убитого подполковника обёртки шоколадных конфет. Рядом с телом кусок хлеба и откусанная котлета. А вокруг благоухание осенних бархоток, нежный звук воды, льющейся из декоративного водопада. Пруд, с оркестром поющих лягушек, и дом, полный снующих туда-сюда работников следственной группы. Вот и все впечатления, подумал капитан Васенко, но сказал другое:

— С женой поговорил, но необстоятельно. В данный момент в усадьбе, кроме жены, ещё дочь Вера. Она постоянно проживает в городе Дивноморске. Сейчас приехала в гости. Собиралась сопровождать мать к морю в Турцию.

— Во как! — удивился Исайчев, — живёт в Дивноморске у моря Чёрного, а на пляжи ездит в Турцию к Средиземному. Почему?

— Разберёмся. Пока спросить не получилось… — заверил Васенко и, взяв со стола один из листков, побежал по нему глазами, выхватывая отдельные абзацы. — Убийство произошло между двадцатью четырьмя и часом ночи с субботы на воскресенье. Отпечатков пальцев нет ни на ручке калитки, ни на пистолете. Перед калиткой асфальт, а так как погоды стоят не по-осеннему сухие, следов тоже нет. Выстрела никто не слышал: ближайшее заселённое строение далеко. Жена погибшего страдает каким-то заболеванием суставов — ходит очень медленно и с трудом. Интересно, Михал Юрич, вот что! После того как муж привозил её с работы (у неё свой бизнес) госпожа Сперанская, устав от трудов праведных, поднималась на второй этаж и больше на первый не спускалась. Предпочитает не ходить, сидит в скворечнике, роется в интернете. Хватилась мужа только к середине ночи. Он не поднялся поцеловать её перед сном — это показалось ей странным. Я спросил, почему поинтересовалась только к середине ночи? Оказалось в этот период суток в интернете «бесплатное время» и госпожа Сперанская очень занята, она ищет новые товары для своего магазинчика… Заработалась…

— В семье есть необходимость таким образом добывать средства к существованию? — уточнил Исайчев.

— Судя по обстановке и великолепию окружающей среды, средства от продажи побрякушек (она занимается недорогой бижутерией) не делают погоды в финансовом благосостоянии семьи. Из её рассказа понятно: маленький бизнес госпожи Сперанской больше хобби… и возможность, как она выразилась, находиться в «социуме»…

— О, как?! — крякнул Исайчев и ткнул пальцем кнопку электрического чайника. — Продолжай…

— Чтобы предварительно нащупать круг общения потерпевшего, я коротко поговорил с дочерью. Получилось, что добытчиком средств в семейный бюджет был в основном подполковник. Его военная пенсия, их прошлые накопления, а также приработки Сперанского позволяли им жить не особенно кучеряво, но достойно. Супруга, сама по себе женщина сложная, немногословная, в основном, её страдания по мужу свелись к одной фразе: «на что я теперь буду жить?». Она бросила её дочери с таким выражением лица, как будто та убила отца…

— О, как! — опять крякнул Исайчев. — Продолжай…

— Сам подполковник Сперанский чаще всего обретался на первом этаже. Он заядлый киноман. Его коллекция кинофильмов размещается в трёх специально сделанных от пола до потолка шкафах. Я краешком залез в компьютер, там особо ничего нет, только программа для упорядоченья коллекции, сложная и накрученная. Программу поддерживает и регулярно заполняет приходящий специалист …Теперь уже приходил…

— Фамилию программиста уточнил или не успел?

— Обижаешь! Я перебрал ящик стола подполковника. Вот где порядок! Всё по папочкам, по коробочкам разложено. В договоре о программном обеспечении значится фамилия Сергея Викторовича Сахно…

— Пробивал?

— Вот это не успел… Подполковник, как и супруга, много времени проводил в интернете, общался с такими же, как он любителями кино и ещё садоводами. Посмотрел журнал посещений — тоже ничего интересного. Одни киноманы и огородники. Дома Сперанский с женой разговаривали друг с другом по сотовому телефону — с этажа на этаж. Ты понял, как шагнул прогресс? Скоро детей зачинать будем по сотовому телефону… Про детей я, конечно, пошутил, но вот про общение можно подумать, а то моя как заполучит меня в хату, так и тюкает, тюкает: «тыбыто», «тыбыэто»

Михаил, усмехнулся, посмотрел на сослуживца. Столько лет его знает, иногда завидует его способности переключаться от рабочих вопросов на бытовые. При этом успевает и там, и там высказаться, не теряя первоначальной нити разговора. У Исайчева так не получается. Они совсем разные: Михаил старается не принимать опрометчивых и поспешных решений, он выдержан и рассудителен. В экстремальных ситуациях берёт паузу и тщательно обдумывает предстоящие действия. Это происходит у него без каких-либо усилий. Он такой от природы. Роман же не терпит медлительности. Он энергичный, работоспособный, с богатой мимикой болтун. Задумчивость Михаила иногда раздражает Васенко. Исайчев удивляется, как при такой любви к женскому полу он к тридцати годам женат только раз. Вот и сейчас Михаил представил себе, как Роман понуро бредёт к двери, чтобы открыть её очередной жениной подружке:

— Роман Валерьевич, ты хочешь, чтобы тебя хватились через три часа, после того, как услышишь звонок в дверь?

— Эх, сравнил! Моя половинка тут же увидит, если меня грохнут. У нас от дивана до двери не больше пяти метров. Это тебе не хоромы Монаховой усадьбы.

— Получается, не за что зацепиться. На поверхности ничего не лежит?

— Когда при заказном убийстве что-либо на поверхности лежало?

— Считаешь заказ?

— Нет, убийца просто так зашёл пострелять…

— Ищи подход к жене, тормоши, разговаривай её. Она вообще в состоянии беседовать по существу, может…

Беседовать по существу? Роман вспомнил, как он настойчиво требовал от приехавшей в усадьбу, по приказу вдовы, некой Галины Николаевны, оказавшейся бухгалтером её фирмы, немедленно пропустить его к вдове. Он использовал все варианты самых обворожительных улыбок, затем все варианты недовольных физиономий, вертел перед носом бухгалтера фиолетовое удостоверение, но к Стефании Петровне допущен не был. Галина — верный страж, стояла в проёме двери и твердила одно:

— Вы, господин следователь, должны понимать состояние Стефании Петровны, она мужа потеряла-а-а… Говорите отсюда, отсюда слышно всё… всё …всё слышно.…

— Стефания Петровна! — крикнул Роман, — когда вы будете готовы к разговору? Мне нужен с вами визуальный контакт…

— Задавайте свои вопросы, молодой человек, я вас вижу, — голос вдовы звучал так близко, что Роман понял — она за ширмой в этой же комнате. — У меня неотложные процедуры… я принимаю ножные ванны…

Роман задал несколько коротких вопросов и получил на них конкретные, чёткие и скупые ответы.

— Что ты спросил, Михал Юрич? — выскочил из воспоминания Роман.

— Я спросил: в состоянии ли вдова беседовать сейчас по существу?

— Она в состоянии! — подтвердил Роман. — По моим ощущениям, госпожа Сперанская подполковник похлеще, чем её супруг. Генерал в юбке… формулировки краткие и без особенных эмоций. Будто мужа не у неё убили, а у соседки…

— Что с оружием? — слишком деловито, с начальственными нотками в голосе спросил Исайчев, отчего Роман с любопытством взглянул на коллегу. Следователи в нерабочее время общались между собой, и у Романа сложилось мнение о Исайчеве, как о свойском парне. Михаил в свои тридцать пять лет ещё ни разу не был женат, посвящал себя работе, а вне работы просиживал в архиве следственного комитета — искал материал для диссертации. Но со временем, из разговоров, Роман утвердился во мнении, что Михаил не столько искал материал, сколько копался в интересных, порой каверзных делах, уже раскрытых опытными сыщиками старой закалки.

— Однако, та же картина, что с отпечатками и следами — ничего! — также строго по-деловому продолжил Роман. — Пистолет переделан из газового в боевой. Умелец над ним колдовал не ахти какой. Пистолетик, можно сказать, одноразовый. На один выстрел, ну на два — ствол с трещиной, его только в утиль… Все опознавательные знаки спилены и зачищены.

— Вот! — Исайчев подмигнул сослуживцу и вскинул руку с вытянутым вверх указательным пальцем, — а ты говоришь ни-че-го! Смотри, что мы уже знаем: пистолет самодельный. Это раз. В связи с этим предполагаю, что убийца мужик, сам себе игрушку сделал. Это два. Далее: убийце нужен был один выстрел. Только один! Он знал, что Сперанский, увидев его, не побежит, петляя, не закричит от страха. Подполковник знал убийцу и не боялся его. Это три. А главное, убийца непрофессионал. Сперанский сам подвёл его к этой черте. И делал это на протяжении долгого времени. Сперанский его личный враг. Причём сам подполковник никогда не брал его в расчёт, он для него был мелкой фигурой — это большое четыре. Ищите, господа, камни на каменоломне…

— С чего ты так решил?

— С того, что домофон в коттедже старого образца без видеокамеры, а на двери калитки большой с обзорной линзой глазок. Сперанский в это время суток обязательно посмотрел в глазок и изучил пришельца. Он не открыл бы незнакомцу. Он прекрасно осведомлён об отношении к нему окружающего населения…

— Откуда ты знаешь про глазок? Ты ж там ещё не был…

— Зато я оч-ч-чень внимательно рассмотрел фотографии с места происшествия, так-то, сынок! Ты когда договорился беседовать с женой погибшего?

— Когда? — Роман встал из-за стола, вынул из сейфа два пакетика зелёного чая, положил их в стаканы, залил кипятком. — Криминалисты на месте преступления припахивали с ночи, меня на зорьке подтянули. Я, неумытый, голодный… Сейчас чайку попью и поползу обратно беседы беседовать. Твои планы на сегодня?

— Давай так, — Михаил легко вошёл в роль командующего. — Дотемна осталось часа два-три, ты свои текущие дела те, что вчера наметил на сегодня доделай, а уж завтра с утреца к жене и дочери, а я к сыну. Сперанский младший — крупный банковский служащий. Я с ним созвонился. В десять ноль-ноль он ждёт.

Васенко кивнул и, обмакнув кусочек сахара в чашку, запихнул его в рот, причмокнул:

— С детства люблю вприкуску… Мама всегда шутила: «Ты, Ромка, не чай с сахаром пьёшь, а сахар с чаем». Эх, надо же, забыл! Я посмотрел память сотового телефона подполковника: у него за последнее время, и вообще за всё время нет ни одного вызова и ни одной посылки вызова никому, кроме его жены. Его к ней, а её к нему.

— Правда? Как интересно… Предполагаю, что Сперанский по жизни нелюдим. Или слишком любим собой, если к пенсии всех знакомых растерял. И это пять! Круг поиска в этом случае, надеюсь, будет невелик. Постой, а как же дети?

— Именно.

— Значит, они общались с родителем по городскому телефону.

— В усадьбе не установлен городской телефон и, предугадывая твоё следующее предположение, отвечу — второго сотового телефона у него не было, ну, по крайней мере, его жена об этом ничего не знает…

— И как? — Михаил в недоумении состроил брови домиком.

— Этот вопрос будет первым, который ты задашь на встрече с сыном погибшего.

— Слушаюсь, начальник, — Исайчев вскинул ладонь, отдавая честь собеседнику, — но и ты тоже не обессудь, спроси у дочери, как она общалась с отцом из Дивноморска без телефона? Кстати, поинтересуйся: отчего в разгар сезона в сентябре девушка сорвалась с работы и прибыла в Сартов. Она вроде работает в гостинице на туристах. Сопровождать мать в Турцию? Как-то неубедительно звучит. Подполковник вроде не очень занятым человеком был. Он не мог сопровождать супругу?

— Про работу дочери, где узнал? Успел посмотреть досье на родственников? Наш пострел везде поспел? — вкладывая в вопрос достаточное количество иронии, спросил Васенко.

Исайчев махнул рукой:

— Пострел, поспел! Шеф на совещании зачитывал справку на потерпевшего, из неё и узнал. Иди уже…

Когда за Васенко закрылась дверь, Михаил откинулся на спинку стула и всмотрелся в облако, болтающееся за окном кабинета, задумался. Так, рассматривая облака, наблюдая за изменением их причудливых форм, Михаил приучил себя отрешаться от внешнего мира. Не нравились ему дела особой важности. Дела, в которых надо постоянно оглядываться, прислушиваться к чьему-то высокопоставленному мнению, всегда чувствовать за собой пригляд. «Дело» не нравилось Михаилу ещё и тем, что совсем не было улик. Ни-ка-ких! По опыту он знал, там, где нет улик, всегда много разговоров и писанины, тома писанины. Приходится много и долго копаться не в обстоятельствах произошедшего, а в обстоятельствах,

предшествующих обстоятельствам произошедшего. Иногда предшествующий период очень длительный и изнуряюще нудный. Завтра на встрече с сыном погибшего начнётся как раз такой период разговоров, из которого Михаил должен выудить хоть что-то, что прольёт свет на причины гибели подполковника Сперанского.

Глава 2.Сын

Прежде чем протянуть руку для приветствия, начальник кредитного отдела банка «Русский капитал» Олег Леонидович Сперанский вытер ладонь о брюки, чем породил в голове Исайчева первое недоумение. Сперанский-младший указал Михаилу на кресло метров в трёх от его собственного стола:

— Присаживайтесь, это самое удобное место, — сказал он, нажимая кнопку вызова секретаря. — Нас, как я понял, ждёт важная беседа. Располагайтесь…

И здесь у сыщика возникло второе недоумение: до него донёсся алкогольный запах приблизительно суточной давности. Источником этого запаха был хозяин кабинета. Михаил всмотрелся в гладко выбритое лицо Олега Сперанского и приметил едва видимую фиолетовую сосудистую сеточку на носу и щеках, суховатую кожу лба. Она была ещё не пористой и дряблой, но напряжённой и при вялой расслабленности других мышц лица делало физиономию Сперанского вытянутой.

— Э-э-э, парень, да ты алкоголик, — с сожалением подумал Исайчев. — Скверно начинается моё расследование…

В кабинет постучали и, не дожидаясь разрешения, в щёлке приоткрытой двери появилась кудрявая женская голова. Олег Леонидович извиняющимся тоном попросил:

— Подойди, Машенька…

Когда женщина выполнила просьбу, совсем тихо сказал:

— Кофейку нам налей с зёрнышками. Меня ни с кем не соединяй, пока не скажу. Управляющего о важной беседе я предупредил. Вы с сахаром пьёте? — Сперанский перевёл взгляд на Исайчева.

— Если не жалко, то с сахаром…

Олег Леонидович растерянно улыбнулся:

— Ни жалко, ни жалко. Машенька два с сахаром в больших чашках и про зёрнышки не забудь.

Пока банкир отдавал распоряжения, Михаил продолжал рассматривать предстоящего собеседника. Парень был молод, лет тридцати пяти. Первое, что бросилось в глаза: Олег Леонидович был похож на молодого Максима Галкина, такой же чернявый кудрявый с такими же выразительными карими глазами, которые увеличивались за счёт очков с большой диоптрией. Правда, ростом Сперанский-младший перещеголял звезду российской эстрады. Он был высок, под два метра и сутул.

Кабинет, в котором работал сын подполковника, оказался большим, но при этом уютным, с кожаной мебелью и витиеватой металлической стойкой для цветов. Цветы в керамических горшках были в основном разных сортов герани. Они цвели крупными яркими шарами и пахли. Машенька, покидая кабинет, прошла мимо цветочной стойки и привычным жестом провела рукой по резным листьям растений, отчего в помещении резко запахло лимоном. Сперанский одобрительно кивнул.

Михаил глубже вдвинулся в мягкое кресло, расслабился и с грустью подумал:

— Лимонная герань, такая была у бабушки… Она говорила, что герань выгонит из дома любой неприятный запах, даже запах жареной капусты…, — Исайчев ещё раз вгляделся в лицо Сперанского. — Жаль. Хорошая должность, личный кабинет, прекрасные характеристики и все это может пойти коту под хвост… Алкоголики быстро увядают. Жаль…

Машенька кофе принесла скоро, ловко подкатила к Михаилу маленький столик, на котором уже было блюдечко с большой чашкой вкусно пахнущего напитка. Перед начальником Машенька поставила два блюдечка: одно с чашкой кофе, другое с кофейными зёрнами.

Сперанский ссыпал зёрна в ладонь и резко отправил их в рот, принялся энергично перемалывать челюстями.

— Люблю очень крепко, очень крепко, — произнёс хозяин, суетливо прихлёбывая мелкими глоточками горячий кофе, при этом старался не смотреть на гостя.

Исайчев тоже отпил кофе. Подождал, когда Олег Леонидович вернёт свою чашку на место, сказал:

— Давайте сразу договоримся, у нас беседа без протокола. Можете отвечать только на те вопросы, на которые захотите. Когда последний раз вы общались с отцом?

Сперанский суетливо закивал:

— Я в курсе своего свидетельского иммунитета. Только мне скрывать нечего. Общались с отцом? — он снял очки и знакомым Михаилу движением помассировал указательным пальцем переносицу, вернул очки на место. — Виделись, как всегда, в прошлую субботу с двенадцати до трёх дня. Общались — это не то слово, которым можно охарактеризовать наши с отцом отношения.

Михаил решил не перебивать собеседника. Олег Леонидович вопросительно взглянул на Исайчева и, не получив следующего вопроса, продолжил:

— Уже много лет, ровно с того дня, как отец построил на Монаховом пруду усадьбу я, пользуясь его терминологией, прибываю в его распоряжение для производства хозяйственных работ по благоустройству вверенной территории. Обязанность производить данные работы, опять-таки выражаясь на воинском диалекте, предполагает возможность в будущем получить данную территорию мне в распоряжение. То бишь, переводя на русский разговорный — хочешь кататься — люби и саночки возить. Будь она неладна эта территория! Родители не удосужились спросить: имею ли я желание жить среди их садово-огородного великолепия. Я вполне доволен городской квартирой. Её хватает с лихвой. Тем более,, что большую часть жизни провожу здесь — в банке…

Олег Леонидович сделал ещё несколько быстрых глотков, открыл ящик стола, вынул пачку сигарет и жестом предложил их Михаилу.

— Спасибо, накурился перед визитом к вам, не хотел здесь дымить!

— Хорошо, — хозяин кабинета бросил пачку обратно в стол. — Тогда тоже не буду. Итак, вы спросили, когда я общался с отцом? В эту субботу. Я всегда строго подчиняюсь заведённым им правилам. Мы убирали отцвётшие однолетники, подкрасили бордюры и так далее. Единственное, что не позволяет делать отец — это стричь газон. Газон для него священная корова. Только сам! Работаем мы, обычно, молча. Не о чём, знаете ли, разговаривать… Посему я вкладываю в слово «общались» несколько отличное от отца понятие. Мы виделись! А чтоб общаться — никогда!

— Так решили вы?

— Да, ну! — Сперанский тихонько хихикнул в кулачок. — Я многое в этой жизни решаю сам, но не в семье отца. В усадьбе я из ферзя превращаюсь в пешку.

Михаил удивился:

— Как вы сказали: «не в семье отца». Разве это не ваша общая семья?

— К сожалению, нет. У нас, если можно так сказать, «клан Сперанских», состоящий из нескольких семей. Моя семья — это я, жена и сын. Есть семья родной сестры отца — это была Мила Михайловна, её дочь Ольга и внучка Зося. Есть дочь моего отца — сестра Верушка, и есть семья отца — мать Стефания Петровна и отец подполковник Сперанский. Мы все духовно, а Верушка ещё и физически отдельные семьи. Соприкасаемся друг с другом по необходимости. Ах, да, забыл! Есть ещё бабушка — мать моего отца и мать покойной Милы Михайловны. Но бабушка больше относиться к семье Милы, чем к семье отца. Она живёт в доме Милы.

— Как давно умерла сестра вашего отца? — Исайчев недоумевал: почему в справке, зачитанной на совещании шефом, ничего не сообщалось о сестре потерпевшего.

— Она покончила жизнь самоубийством полгода назад. У неё был рак. Хотя меня её решение удивило. Тётка была железобетонной женщиной. Всегда казалось, что кто-кто, а она не сдастся. А здесь раз — и все… Странно это… Правда, лечилась Мила долго и тяжело. Устала, наверное. Фамилия Ленина вам ни о чём не говорит?

Исайчев вспомнил — Ленины известная в Сартове фамилия. Мила Михайловна, женщина ростом «с ноготок», ещё в начале 90-х, создала в городе крупную фирму «Всё для новорождённых». Долго была депутатом областного Совета. Часто воевала с губернатором. Разветвлённая сеть её магазинов детского питания под общим названием «Милое дитя» кормила не одно поколение малышей. После дефолта Мила с нуля построила швейную фабрику по пошиву одежды и приданного для новорождённых и параллельно успела воспитать дочь Ольгу Ленину — на сегодня успешного и известного в городе адвоката. Похороны матери Ольга Ленина провела без помпы, совсем тихо. Наверное, поэтому Михаил пропустил это событие, тем более, что после смерти Милы Михайловны её фирма продолжала успешно работать. Бизнес Лениных был одним из крепких и успешных в Сартове.

— И всё же вы как-то странно отделяете отца и вашу маму от остальных родственников. — Исайчев покрутил в руках пустую чашку, поставил её на столик, и тут же получил от собеседника вопрос:

— Ещё кофе или повременим?

— Пока повременим. Вы конфликтовали с отцом?

— У отца по отношению ко всему человечеству в обиходе было всего три глагола, — ухмыльнулся Сперанский. — Не замечать — это относилось ко всем, кто не входил в сферу его интересов, использовать — это те, с кем отец соприкасался по жизни, и любить — это по отношению к одному человеку на свете — моей матери. Он называл её Шахерезадой и всегда рядом с ней мяукал, как майский кот. Верушка, к сожалению, подпадала под глагол не замечать, а я — использовать. По поводу конфликтов? Разве можно конфликтовать с пустым местом — это я про себя… Знаете, как отец проходил в доме мимо меня, как мимо закрытой на замок двери. Закрыто? Значит, закрыто и нечего рваться. Хотя с другой стороны двери в неё ломился я, головой стучал. Когда повзрослел понял — он сам закрыл её на замок от меня. Закрыл и ключ выбросил, так-то…

— Олег Леонидович, где вы были в субботу вечером с одиннадцати тридцати до часа ночи? — этот вопрос Михаил планировал задать Сперанскому последним, но после его признания не удержался и спросил.

— Ух ты! — Олег выпрямил сутулую спину. — Я ждал, что вы об этом спросите, но не думал, что так скоро. Я, знаете ли, был пьян и в непотребном виде валялся у себя в квартире. Подтвердить этого никто не может. Жена с сыном уехали к матери по причине ненавистного отношения к алкоголю. Но я не убивал отца. Я для этого хлипок. Всегда боялся его и всегда хотел, чтобы он меня, наконец, заметил не только как рабочую силу. Персоной хотел стать в его глазах — не успел! Вот здесь, — Сперанский похлопал ладонями по подлокотникам кресла. — Я персона! У меня, как говорят, голова под банковское дело заточена, поэтому и терпят. — Он пододвинул ближе к себе оброненное с блюдечка кофейное зёрнышко и щелчком отправил его в дальний угол кабинета. — Знаете, как меня дразнил отец — «Хлип‘ок», не «Хл‘юпик», а именно «Хлип‘ок». Эть-геть.

— Что вы сейчас сказали? — не поняв последней фразы, переспросил Михаил.

— Я сказал «эть-геть» — любимая присказка отца. Если у него что-то получалось, он, пританцовывал и говорил: «эть-геть». Мы с Верой, а иногда и мама, не знали, что случилось у отца, но были уверены — раз звучит «эть-геть», стало быть, он где-то, что-то провернул и ему всё удалось.

— Оригинально, — усмехнулся Михаил, — тогда прошу вас предположить, кто мог?

Олег Леонидович на мгновение задумался:

— Я совсем не знал жизни отца. Не был допущен. По маминым оговоркам иногда понимал, что у него были какие-то косяки с сослуживцами, с сестрой Милой Михайловной в конце её жизни. Но тут понятно — он мать бросил. Свою мать — нашу общую бабушку. Просто перестал её замечать. Забыл о существовании. Бабуля ведь не сразу стала умом мешаться. Мила говорила, что она ждала его. На каждый телефонный звонок бегала. Тётя ему попеняла. Однажды, видимо, крепко выговорила. Я был тогда в доме, когда он разговаривал с Милой по телефону в последний раз. Оборвав разговор, он с такой злостью бросил запасные ключи от Милиного коттеджа в мусорное ведро, что оно треснуло. После этого разговора брат с сестрой перестали общаться. Как только мы вернулись из армии, он друзей-сослуживцев и однокурсников постепенно удалил из дома. Маму очень ревновал…

— Она давала повод?

— Она давала повод уже тем, что прохладно относилась к нему самому. Любое проявление хоть малой теплоты к кому-либо другому вызывали у отца истерику. Он даже к нам — детям, её ревновал. Шпынял все время. Да, вот ещё! — Сперанский обрадовался тому, что вспомнил. — Какие-то люди иногда мазали забор усадьбы краской, писали слово «захватчик». Я думаю ребятня, которой хотелось покупаться в пруду. Но это было давно. Года два уже никто не вспоминал истории с Монаховым прудом. Надписи тогда же исчезли. В прошлом году я их уже не видел…

— Говорят, пруд начал зарастать? — вставил вопрос Исайчев.

— Он оказался бесполезным для мамы. — Сперанский всё же вынул пачку сигарет из ящика стола, вытянул из неё одну сигарету и закурил.

Михаил помнил Монахов пруд с детства. Мальчишкой он с друзьями в самую жару убегал из дома, чтобы покататься на тарзанке. Для крепления тарзанки они выбирали на берегу самое могучее дерево с толстыми ветвями. К дереву привязывали пожарный шланг, который кто-то из ребят загодя стащил с пожарного щита в школе. Шланг прятали здесь же под корнями, в заранее выкопанной яме. Мишка — самый высокий и крепкий, забирался на дерево, прилаживал шланг к стволу. Ему же давалось право первому полетать над водой. Исайчев долго помнил то состояние восторга и ужаса, которое рождалось внутри во время прыжка в воду с раскаченной тарзанки. Потом, позже, на пруд стал бегать его младший брат Витька. Однажды мальчишка вернулся домой молчаливый с синяком на спине. Михаил не стал сразу расспрашивать брата — захочет сам расскажет. Прошла неделя. В воскресенье Витька проспал до одиннадцати часов, проснулся, но не побежал, как всегда, в ту пору, с ребятами на пруд. Тогда Михаил не выдержал, спросил. Оказалось пруд обнесли забором, ребята не смирились и выломали в нём дыру. Очень хотелось искупаться! Витька первым проник на территорию и тут на него набросился дядька. Он накинулся на братишку и палкой ударил его по спине. Михаил, как старший брат, пошёл разобраться, но ни тогда, ни позже ему никто калитку не открыл. Эти воспоминания притащили другие, Михаилу припомнились слова стихотворения одного из друзей детства, того, с кем катался на тарзанке: «За все приходится платить, и просто глупо горячиться, и недостойно мелочиться, когда придёт пора платить…» Михаил дождался, когда после долгой затяжки Сперанский выдохнет сигаретный дым, спросил:

— Чем не угодил пруд вашей маме?

— У неё ревматоидный артрит. Опухают суставы. Боли сильные, иногда совсем не может ходить, — равнодушно ответил Олег. — В то время кто-то доложил отцу, что пруд наполняется талыми водами и подземным ключом с особым составом полезной для мамы воды. Плавание в нём должно было облегчить её страдания. В результате оказалось — блеф. Сейчас отец ищет средства на домик в Дивноморске. Маме помогает морская вода. Верушка живёт в Дивноморске на съёмной квартире. Мама к ней не ездит. Не хочет жить в чужих стенах. Поэтому я плачу семье отца ежемесячный оброк в виде двадцати процентов от заработка. Отец складывает их в коробочку, на которой написано: «Домик в Дивноморске». Кредит взять не могу, уже оформил один на квартиру для своей семьи. Что теперь будет с мамой? Кто с ней станет тютюшкаться? Ума не приложу. Знаете, с кем вам обязательно надо поговорить — с Ольгой — папиной племянницей, дочкой Милы. Мила знала всех приятелей отца. Они её обожали. Потом по жизни с отцом они разошлись, а Милу помнили и регулярно её навещали. Ольга их тоже всех знает и с теми, кто обосновался в Сартове, общается до сих пор. Она и отцу помогала как адвокат отыскать документы на землю под Монаховым прудом. Потом что-то обнаружила в его жизни такое, после чего тихо отошла от этого дела, ссылаясь на занятость.

— Как же он пробил в одиночку землю с Монаховым прудом? Оттяпать у города такой лакомый кусок, это, я вам скажу, иметь надо бо-о-льшой административный ресурс…

— Или безупречные документы и характер отца. Добиваться того, что с трудом даётся — кредо подполковника. Он — долдон. Долбил в одно место, пока не получилось эть-геть.

— Понял, спасибо. Вы, поможете с телефоном Ольги Лениной? Хотелось бы с личным, — попросил Исайчев. — Думаю, по общедоступному клиентскому номеру, дозвонюсь нескоро…

Сперанский-младший достал из кармана пиджака сотовый телефон и, секунду поколебавшись, набрал номер:

— С похорон Милы не виделись, — уточнил он, пока шла посылка вызова, а затем бодро и даже радостно заговорил:

— Олёшка, привет! Как жизнь не спрашиваю — представляю. Сам в кипятке варюсь… Я вот по какому поводу: здесь у меня в кабинете старший следователь по отцову делу хочет с тобой пообщаться. Ты как? — и выслушав ответ, передал Исайчеву трубку.

Трубка заговорила приятным женским голосом, с мелькающими начальственными нотками:

— Приветствую вас, Михаил Юрьевич! Прошу к себе послезавтра в девять тридцать, другого времени на этой неделе я не выберу. Как, подходит? Где моя контора знаете?

Исайчев утвердительно кивнул и, спохватившись, послал вдогонку:

— Да, да, конечно, я буду. Дорогу найду, — нажав отбой, Михаил с удивлением посмотрел на Сперанского, — разве вы назвали Ольге моё имя?

— Нет, — усмехнулся Олег Леонидович. — Не назвал… Но не удивлён. Ольга — отличный адвокат, кропотливый, въедливый. Что касается семьи, она всегда в курсе. А уж кто будет вести дело её дяди, Ольга точно знала раньше, чем вы его получили…

— Интересно, интересно…, — Михаил попытался вспомнить лицо адвоката Ольги Лениной. Наверняка видел её на процессах. — Она ведёт уголовные дела?

— Нет, — кратко ответил Сперанский. — Она специализируется по гражданским делам и делам неумелых автоводителей. Ну, что, ещё по кофейку?

— Нет, спасибо, — отрицательно покачал головой Михаил. — Надо успеть в усадьбу к вашей маме. Там беседует с домочадцами мой коллега. Хочу поучаствовать, — Исайчев подошёл к двери и, прежде чем её открыть, обернулся. Сперанский–младший не смотрел вслед уходящему сыщику, он отрешённо отгрызал ноготь на указательном пальце.

Глава 3. Дочь

К дому подполковника Сперанского вела узкая асфальтовая дорога размером не более ширины одной легковой машины. Михаил замешкался, глазами выискивая место для парковки. Ему чтобы как-то притулиться, пришлось ткнуться носом автомобиля в осенний пока не срезанный пионовый куст. Хозяин постарался — густо усадил ими внешнюю сторону забора. Исайчев с осторожностью покинул машину, и шёл, выбирая куда наступить, чтобы минимально повредить зелёные насаждения. На тропинке огляделся и заметил приближающуюся с другой стороны фигуру, похожую по стати и походке на сослуживца Романа Васенко. Васенко был среднего роста, кряжист, с простецким доброжелательным лицом и острым, даже колким взглядом серо-голубых глаз.

Роман тоже заметил Михаила, помахал рукой, крикнул:

— Ку-ку, я тут!

— Ба! Ты ещё только сейчас тут? — удивился Михаил, по привычке сложив брови домиком. — Где тебя носило всё это время? Прогуливаешь? Я думал, ты здесь уже всё разведал. Убийцу нашёл, а ты только приехал…

— Извините, Михал Юрич, — с шутливой подобострастностью склонил голову Васенко, — жена внезапно заболела. Не успел выйти из комитета, как она телефонным звонком поймала меня в дежурке. Пришлось ребёнка в школу отвозить, едва успели ко второму уроку. Извини, ты же знаешь, я не злоупотребляю… — и, увидев, как сослуживец припарковал машину, разочарованно буркнул:

— Я свою далеко кинул, не решился подъехать — двум машинам здесь не разойтись. Ты как думаешь, не накарябают на капоте что-нибудь неприличное? Место-то глухое.

— Гарантировать ничего не могу. Накарябают? Здесь, дружок, убивают, — ехидно заметил Исайчев. — Всё. Хватит прохлаждаться! Начинай работать. Жми кнопку звонка…

Калитку следователям открыла среднего роста и возраста женщина с чёрной повязкой на голове, кожаных чёрных брюках и короткой косухе с избыточным количеством металлических кнопок, цепей и прочих украшений. Отступая и впуская следователей, она сухо спросила:

— Это вы звонили сегодня утром по папиному делу? Мама вас ждёт. Она там, в качалке, — женщина рукой показала направление, в котором находилась упомянутая ею качалка. — Я вам нужна?

— Если вы дочь подполковника Сперанского, то обязательно. Проводите нас, — Роман пропустил женщину вперёд. — Скажите, кроме вас и мамы в доме кто-нибудь проживает сейчас?

— В этом доме, кроме отца и мамы, никто давно не проживает, — вздохнула она и тут же поправилась — не проживал. Я приехала забрать маму на море в Турцию.

— Почему в Турцию? Вы сами, насколько я знаю, живёте на побережье Чёрного моря в Дивноморске, — разглядывая дочку погибшего, спросил Михаил, но ответ получил не от дочери подполковника, а от её матери. Хозяйка полулежала в кресле, подвешенном на цепях к массивной металлической удочке. Кресло из-за большого количества мягкого наполнителя походило на припухлую крышку крупный морской раковины, в центре которой, покоилась состарившаяся жемчужина.

«Вот какая вы, вдова подполковника — женщина за ширмой», — подумал Роман и огляделся вокруг, выискивая Галину Николаевну, осведомился:

— Где сегодня ваш страж, Стефания Петровна?

— Уж не думаете ли вы строить из себя обиженную кисейную барышню, господин следователь? — сурово посмотрев на Романа, спросила хозяйка. — В этом случае неуместно. Присаживайтесь… — Она жестом указала Роману и Михаилу на две маленькие табуреточки, стоявшие у её ног, на третью поодаль села дочь.

Стефания Петровна Сперанская даже в своём почтенном возрасте была необычайно хороша. Встречаются женщины прекрасные лёгкой ангелоподобной красотой, вдова подполковника получила в дар от природы красоту тяжёлую, оставляющую в памяти зарубку. Широкие чёрные, уходящие стрелами к вискам брови, обрамляли миндалевидные с тёмными зрачками и коричнево-жёлтой радужной оболочкой глаза. Глаза небольшие, но восхитительные, очерченные длинными кидающими тень на подглазья ресницами. Крупноватый с тонкой спинкой нос и пухлые свекольного цвета губы на узком овальном лице делали Стефанию Петровну похожей на восточную красавицу Шахерезаду.

— По поводу нашего моря так, — менторским тоном изрекла Стефания Петровна. — Оно не удовлетворяет меня в санитарно-гигиеническом отношении. Своего домика с куском берега на Чёрном море у нас нет. И теперь уже не будет, но это не повод, чтобы ехать на общественные пляжи и купаться в грязной луже. В Турции мы уже многие годы останавливаемся в маленьком частном отеле, в бухточке. Там все так, как я люблю.

— «Шахерезада, — с восхищением подумал Михаил, пристраиваясь на неудобную скамейку. — Других стульев специально не ставит — королева любит, чтобы все были у её ног…»

Роман тоже с интересом рассматривал хозяйку.

— Вы, Стефания Петровна, — жена подполковника Леонида Михайловича Сперанского? — наконец, устроившись, уточнил Михаил.

Стефания Петровна резко вскинула подбородок, сверкнула глазами:

— Бывшая жена, бывшего подполковника. В данный момент — я его вдова!

— Прошу прощения, — поспешил извиниться Михаил, — хотелось бы побеседовать с вами, Стефания Петровна, о Леониде Михайловиче пока без протокола. Это возможно?

— Спрашивайте, что смогу рассказать и захочу рассказать — расскажу…

— Есть что-то, что вы не хотели бы нам говорить? — как можно мягче спросил Роман.

— Наша жизнь с Леонидом, молодой человек, никогда не была общедоступной книгой. Отвечу только на те вопросы, на которые посчитаю нужным ответить.

— Но вы должны… — Стефания Петровна неожиданно вскинула руку и оборвала Романа:

— Насколько я знаю, по закону имею право не свидетельствовать против себя и своих родных. Это так?

— Это так! — поспешил заверить хозяйку Михаил. — Мы хотели первоначально поговорить о погибшем не прибегая к официальному языку и процедуре протокола…

— У вас не получилось! — Стефания Петровна вскинула голову и теперь смотрела на сыщиков в щёлки прикрытых век. — Ну же, давайте ваш вопрос!

— Так, — подумал Михаил, — задушевной беседы не получится, хозяйка выпустила острые шипы. Хорошо, — примирительно произнёс он, — давайте напрямую: что вы думаете об убийстве мужа? Может быть, у вас есть на этот счёт какие-либо догадки, версии?

Стефания Петровна стала причмокивать губами будто сосала леденец, потом обвела насмешливым взглядом всех, кто сидел у её ног, останавливаясь поочерёдно на каждом, включая дочь:

— Что думаю я? — по-вороньи каркнула Стефания Петровна. — Что думаю? А думаю только то, что его убили выстрелом в лоб!

Она закрыла глаза узкой ладонью и вздрогнула. Михаилу показалось, что Стефания Петровна заплакала, и только чуть насмешливое выражение лица Веры, подсказало ему, что это не так.

— Мама, давай закончим это побыстрее… — попросила дочь. — Когда нам передадут тело отца для погребения?

— Позвоните завтра экспертам, — откликнулся Роман. — Я думаю приблизительно через трое суток вам дадут разрешение на захоронение. Как правило, в таких ситуациях кремацию запрещают.

— Мы и не собирались его кремировать. Он не язычник, — вдова опустила руку, её глаза были совершенно сухими. — Продолжим. Вы, вероятно, хотели спросить имелись ли у мужа враги? Или просто людишки, которые хотели его убить? Я не размышляла на эту тему, точнее, меня мало интересовала жизнь моего мужа за пределами этого забора.

— А в пределах забора? — неожиданно ощетинился Роман. — В пределах этого забора появлялись люди, которые желали вашему мужу зла?

Женщина бросила на Васенко быстрый взгляд и внезапно резко встала. Развернулась на негнущихся с опухшими синеватыми лодыжками ногах, и шаркая тяжёлыми ортопедическими ботинками, пошла к дому, на ходу резко выбрасывая слова:

— В пределах этого забора обитает только одна хищная пантера — это я! Но я его не у-би-ва-ла! Слышите? Не у-би-ва-ла!

— Мама! — воскликнула Вера. — Прекрати. Люди хотят разобраться. В конечном счёте это их работа. Они обязаны найти убийцу отца!

— Пусть дочь вам расскажет всё, что знает. Мне нездоровится, — уже более миролюбиво, но по-прежнему сухо сказала Сперанская. — К Ольге не отправляй… Эта такого наговорит… Из грязи не вынырнем… Хотя не пойму зачем? Он пахал на них три года, как раб на галерах…

Стефания Петровна тяжело одолела ступеньки порога и скрылась за звонко хлопнувшей дверью. Пока хозяйка поднималась, следователи с восхищением смотрели ей в спину. Если бы не тяжёлая болезненная походка, Стефания Петровна вполне сошла бы за молодую женщину. Вера также смотрела вслед уходящей матери.

— Ваша мама, вероятно, в молодости была хороша? — спросил Роман Васенко, оборачиваясь к дочери, и тут же поймал себя на мысли, что Вера непохожа на мать ни лицом, ни фигурой.

Вера — женщина, возраст которой определялся просто: немного за тридцать. Рыхлое тело, короткие ноги, лицо с тонкими выщипанными бровями, маленькие глазки у широкой переносицы, редкие ресницы, густо накрашенные тушью, нарисованный не по контуру губ малиновой помадой рот.

— Мама не была — она есть красавица, — отрезала Вера. — Во всяком случае, папа был в этом убеждён и любил её до самозабвения. Он говорил: моя королева. Мама, действительно, королева, мне иногда казалось, что она родилась не в то время и не в той семье…

— Стефания Петровна любила вашего отца? — вспомнив разговор со вдовой и, вкладывая в вопрос достаточную долю иронии, спросил Васенко.

— Папа не был её мечтой, — пояснила дочь. — У мамы сложный характер. Она однажды решила, что здесь всё подчинено её воле. Так и жила…

— Здесь, это где? — уточнил Роман.

— Здесь за забором, господин следователь, — Вера пристально посмотрела на Романа, — у них с отцом здесь отдельно взятое королевство. Папа любил её всю жизнь, а она любила другого человека. Он погиб за три месяца до их свадьбы. Мама иногда, когда отца не было в усадьбе, рассматривала его юношеские фотографии в военном училище, особенно групповую. Я однажды подглядела за ней, пыталась понять, на ком она заостряет внимание. Отец на курсе был самым красивым парнем. Загляденье! Но мама рассматривала другую часть фотографии, совсем не ту, где был он. Даже пальчиком поглаживала. Я по глупости спросила. Она на меня так рявкнула, думала голову снесёт…

— Стефания Петровна умеет рявкать? — усмехнулся Михаил.

— Что? — переведя взгляд с Романа на Михаила, переспросила Вера.

— Рявкать? — уточнил Исайчев.

— На меня и Хлипк‘а нет, — отрицательно покачала головой Вера, приводя в движение многочисленные серёжки. — То был единственный раз. Поэтому я удивилась и запомнила тот случай. Меня и Хлипк‘а она любит. На другого кого рявкнуть могла запросто. Особенно если завидует…

— Завидует? — удивился Роман, — вот уж никогда бы не подумал! Она же королева, а зависть — удел плебеев. А кто такой Хлип‘ок? Я что-то недослышал? Судя по вам, господин начальник, про Хлипк‘а вы знаете больше, чем я. Да?

— Хлипк‘ом домочадцы зовут сына подполковника, Олега Сперанского-младшего. — ответил Михаил, окидывать глазами сад.

Сад стоил того, чтобы его рассматривать. Он был слишком ухоженным, можно сказать, вылизанным. Без единого сорного растения и не к месту положенного камешка. Аккуратно выстланные цветной плиткой дорожки расходились от центральной клумбы пятью солнечными лучами. Четыре лучика заканчивались небольшими площадками, на каждой из них стояли кресло, столик и зонтик. Пятый лучик упирался в пруд и уходил деревянным мостком дальше в воду. Сад, заселённый группками сосен и голубых елей, источал густой аромат хвои.

«Всё для удобства королевы, — подумал Михаил, — надо же, всё по линеечке! Гарнизонная чистота и порядок».

Даже цветы подчинялись воинской дисциплине и росли не в том месте, где в прошлом году просыпали семя, а по предписанию. Бордюры сверкали свежей краской, и не имели ни единой трещинки. Забор, увитый виноградной лозой и геометрически правильными гроздями созревших сизо-чёрных ягод, завершал картину примерного сада.

— Райские кущи, да и только! — подвёл итог осмотру Михаил.

— Да! — подтвердила Вера, — отец любил порядок и приказ, особенно если этот приказ отдавал он.

— Почему вы, Вера, уехали из дома в Дивноморск? — спросил Михаил, развернувшись к дочери Стефании Петровны.

Она, как показалось Исайчеву, на секунду растерялась, но быстро взяла себя в руки:

— Я должна отвечать? Какое это имеет отношение к несчастью с отцом?

— Должны, — пояснил Роман. — Пока следствие не располагает устойчивой версией, нам интересно всё. Любая мелочь.

— Моя учёба в Экономическом институте закончилась восемь лет назад. Пять лет я трудилась здесь, а три года назад отец послал меня на разведку в город Дивноморск, приглядеть домик. Почему в Дивноморск? Мама ткнула пальчиком в карту, и я поехала. Матушке необходимы морские ванны. Домик в первый год не нашла. Те, что предлагались и подходили, были дороговаты. У отца не образовалось такой суммы. В Дивноморске огляделась, и решила не возвращаться. Устроилась в гостиницу работать с туристами. Родители поначалу были против, но в этот раз я не уступила.

— Вам понравился город? — уточнил Роман.

— Терпеть его не могу! Но там для меня нашлась работа и квартира, которую оплачивал отец при условии, что я буду на стрёме и в конечном счёте найду подходящий дом. Там меня никто не прессовал. Знаете, как даётся вся эта красота? — Вера повела рукой, указывая на сад. — Отец выносил весной выращенную им рассаду бархоток, тысячу штук, а то и более, натягивал верёвочки и заставлял меня высаживать их на клумбы, строго соблюдая равное расстояние друг от друга. Не успеваю до ночи, отец включал прожектора, но работа должна была быть закончена. Итак во всём. Уехала к подружкам и нечаянно забыла кофту на стуле, он заставлял вернуться и повесить её в шкаф. Ворчал, что мама больна и ей тяжело поддерживать порядок. На всю жизнь запомнила правило — порядок бьёт класс! Только тогда я была девчонкой, а не как сейчас, взрослой халдой. Свободы хотелось! Сейчас всё это «счастье» по пригляду за порядком в усадьбе достаётся Хлипк‘у. Бедный Хлип‘ок! Правда, отец и сам работал, как трактор наводил красоту. — Вера неожиданно с силой ударила себя ладонью по колену. — Всё это была тогда, когда ему требовалась помощь или когда он замечал непорядок в доме. В остальное время для господина подполковника меня не существовало. Только мама!

— Вера, а почему вы в день убийства не ночевали дома? — Михаил, чтобы погасить раздражение женщины, старался говорить как можно спокойнее. Но оказалось, ещё больше её взбесил.

— Мне тридцать лет! Могу ночевать хоть под забором! И до этого не должно быть никому дела! Я ведь не замужем… — серёжки в ушах Веры звучали резко и враждебно.

«Как она выдерживает этот колокольный звон?» — подумал Михаил, а вслух, не меняя тона, произнёс, — в этом случае вы неправы, в этом случае нам очень важно, где вы были с двадцати трёх тридцати субботы до часа ночи воскресенья?

Вера всплеснула руками и засмеялась всхлипывая:

— Господи, как же я забыла, я должна доказать своё алиби! Вы что? Серьёзно думаете, что я могла убить человека, который нас кормил, поил, одевал? Хотя… — женщина закрыла лицо ладонями и, покачиваясь из стороны в сторону, почти шёпотом проговорила, — если бы осталась здесь жить, то, наверное, могла…

— Вот с этого места поподробнее, — встрепенулся Роман.

Но сразу услышать ответ сыщики не смогли. Вера сжалась и тихо-тихо завыла, будто запела:

— Господи, как же я его ненавидела… Как же я его ненавидела… И мама… Мама это знала…

Сыщики ждали, когда она успокоится и заговорит. Вера, справившись с волнением, открыла лицо, глубоко вздохнула и резко выдохнула.

— Всё. Извините…, — она дрожащей рукой поправила на голове траурную повязку и, обтерев ладонями мокрые щёки, продолжила, — я всегда удивлялась, почему другие отцы ходят на родительские собрания, катаются со своими чадами на лыжах, играют с ними в футбол, а наш никогда! Однажды возвращаясь с занятий, я увидела, как папа моей одноклассницы встретил её у школы, поднял на руки, расцеловал в обе щёки. У меня был ступор. Мой отец ни разу даже не погладил меня по голове. Мама объяснила это просто — он такой! Но с ней он был другой. И чем дальше, тем больше. Он не имел никакого права! — Внезапно громко закричала Вера — ублюдок! Он не имел никакого права так со мной обращаться! Я ему кто, слу…? — она будто споткнулась, оборвав фразу на полуслове, а затем, так же, как и накануне Стефания Петровна, резко встала и, стуча себя кулаком в грудь, завизжала ещё громче — я ночевала у своей подруги Анны Подберезкиной! Ещё вопросы есть?

— Хватит истерить… — тихо приказал Михаил.

— Ч-ч-что?! — заикаясь, спросила Вера.

— Хватит истерить! Это ты его…?

— Нет. Я, правда, его не убивала… Я, правда, была в другом месте, — всхлипывая, растирая ладонью по щекам тушь, произнесла Вера. — У Анны Подберёзкиной. Долго не виделись. Хотелось пообщаться. Только вы опоздали её опросить, Анна два часа назад улетела в Турцию. Она улетела, а мы нет…

— Ещё вопрос можно? — поднимаясь со скамейки и будто не замечая волнения женщины, спросил Роман, — Стефания Петровна, как-то неуважительно говорила о дочери сестры вашего отца Ольге Лениной. Между ними были неприязненные отношения?

— У Ольги спросите, она в курсе. Мне, кажется, у них с отцом последние два года вообще никаких отношений не было, а там, как знать. Давайте заканчивать, я что-то устала…

Она быстро пошла по направлению калитки.

— Погодите, — окликнул её Михаил. — Нам надо попрощаться с вашей мамой и задать ей последний вопрос.

— Крайний вопрос, — поправил начальника Роман.

* * *

Дверь в спальню Стефании Петровны была слегка приоткрыта. Вера сунула голову в щель, тихонько спросила:

— Мама, ты спишь?

— Уже нет, — голос Стефании Петровны звучал сердито. — Чего топчешься? Входи. Эти ушли?

— Нет! Им надо задать тебе вопрос…

— Ладно, пусть идут…

Следователи вошли. Стефания Петровна лежала поверх одеяла на широкой двуспальной кровати, по обе сторонам которой в больших напольных вазах увядали букеты. Шторы мягкими волнами падали вниз, создавая в комнате полумрак. Свет из единственного слухового окна в крыше высвечивал голову Стефании Петровны на синей атласной подушке. В этом свете, ограниченном прямоугольником окна, её лицо казалось неестественно бледным, даже голубоватым.

— Мы пришли попрощаться, — Михаил подался чуть вперёд в надежде помочь хозяйке, если та решит встать, но Стефания Петровна только повернула к ним голову. — Мы всё же должны задать вам…

— Кто мог убить? — резко оборвала хозяйка и опять, как в начале разговора, неожиданно пронзительно каркнула. — Я знаю это точно!

— Стефания Петровна, тут вы совсем неправы, — слова Михаила утонули в звоне серёжек Веры.

— Мама-а-а! — взвыла Вера, умоляюще сложив руки лодочкой. — Ну, пожалуйста, не фантазируй. Ты не можешь этого знать…

Стефания Петровна хрипловато рассмеялась:

— Знаю, но не скажу, не скажу! Даже если будете меня пытать. Разберётесь — подтвержу. Нет и суда нет! Эть-геть… — заявила хозяйка дома, гневно выплёвывая слова. — Всё! Разговор без протокола закончен!

Глава 4. Кафе «У Вадима»

— Баба-яга! — в сердцах бросил Роман, когда они с Исайчевым вышли за калитку. — Там, в спальне под крышей, я даже перепугался. Ты заметил, Михал Юрич, у неё никакой скорби или просто печали. Та ещё штучка госпожа Сперанская. Забьюсь на что хочешь — она в этом «деле» запачкана. Ты не разделяешь? По поводу того, что она знает убийцу, кажется блефует. Раззадоривает нас. Хочет, чтобы мы быстрее шевелились… Чего молчишь?

— Поедем, где-нибудь перекусим, Рома, я страшно голодный… — попросил Михаил, мягко положив руку на плечо коллеге.

— Нет, ну надо же какая?! Меня это настораживает, — пропустив мимо ушей просьбу сослуживца, продолжил Роман, — а тебя?

— Докладываю, у них отца убили… Каждый реагирует по-разному. Эти так. Но если честно, мне тоже не нравится…

Роман в недоумении пожал плечами:

— Мы, что ли, его убили? Зачем на нас-то крыситься?

— Думается мне, Роман, она, возможно, знает значительно больше, чем сейчас сказала. Но странно даже не это, а то, что она не хочет чтобы мы разобрались. Как ты думаешь почему?

— Ну ты даёшь, Михал Юрич, у неё мужа убили, а вдова не хочет, чтобы разобрались. Что-то ты, друг, не в ту сторону соображать начал, а…

— Хорошо хоть начал. У меня, когда голодный, соображательная часть мозга редко работает, — задумчиво произнёс Михаил. — Мне показалось, или у неё действительно было странное лицо, будто она торжествует. Будто с неё камень сняли, и в то же время она сожалеет…

— Тебе нужно съесть сникерс, совсем плохой стал. Сам-то понял, что сказал? Торжествует сожалея!

— Вот! Молодец, Роман Валерич! Правильно! Она сожалеет торжествуя… — Михаил удовлетворённо потёр ладонь о ладонь. — Вот теперь хорошо… Вот теперь интересно… Дело-то расцветает…

— Ничего не понял, — озаботился Роман. — Ладно, поехали к «Вадиму», я здесь недалеко на трассе кафе видел.

— Ты знаешь этого Вадима, он нас не отравит?

— Лично не знаю, но на строении написано «Кафе у Вадима».

* * *

Припарковав машины рядом с витриной кафе, следователи заглянули через стекло внутрь и обнаружили, что заведение пусто. Бармен с официанткой сидели на высоких барных стульях, беззаботно болтали, попивали кофе. Следователи вошли и уже миновали гардеробную стойку, когда Роман неожиданно рукой преградил путь Михаилу и приложил указательный палец к губам:

— Постой, — прошептал он. — Они о Сперанском судачат. Смотри на стекло витрины, оно отсвечивает и видно всё как в телевизоре.

— Слыхал, Сашка, — звенела ломающимся голосом молоденькая официантка. — В усадьбе у Монахова пруда кого-то грохнули. — Она перекрестилась и поплевала через левое плечо.

Бармен, из стоящей рядом бутылки, подлил в чашку с кофе чуточку желтовато-коричневой жидкости и, гордясь своей осведомлённостью, отметил:

— Не «кого-то», а хозяина усадьбы — подполкана в отставке. Помнишь, он у нас здесь шухер наводил. Требовал, чтобы мы с обочины мусорные баки убрали…

— И чё?

— Да ни чё! Мужик зловредный попался, все перед носом у Вадима красной корочкой потрясал. Вадик помойку убрал.

— Чё придирался? — не унималась официантка, — его усадьба где? А наше заведение где? Он ещё в Москву поехал бы порядки наводить…

— Настырный, говорю тебе, был мужик. За это, верно и грохнули. Нос совал туда, куда не надо…

— И сильно грохнули? — продолжала любопытничать официантка

— Сильно! — округлил глаза бармен Сашка. — Навсегда грохнули. Насмерть!

— Что делается, а-а-а, — заныла девушка. — У моей подруги жениха на той неделе покалечили…

— Насмерть?! — поинтересовался бармен.

— Да нет, голову бутылкой пробили…

Роман убрал руку и подтолкнул Михаила к входу в гостевой зал:

— Пошли, дальше для нас неинтересно…

Бармен Сашка приметил гостей, легонько толкнул официантку в плечо, указывая взглядом на новых посетителей.

Михаил с Романом осмотрелись. Приметили тихое местечко в углу зала, рядом с окном и направились туда.

Официантка торопливо пошла гостям навстречу, при этом широко улыбалась малюсеньким ртом, похожим на клювик голубя.

— Мы вас заждались, заждались… — фамильярно щебетала она. — Садитесь, где глянется, везде можно. Кушать хотите, или как?

— Давайте начнём с «или как», — усаживаясь на жёсткий стул, попросил Роман. — Предлагайте! С чем у вас сегодня «или как»?!

— Да с чем хотите! Любой каприз за ваши деньги… Яичницу можем жжарить…

— И это всё ваше «или как»? — нарочито грустно спросил Михаил.

— А, чё я вам в этот час могу предложить? Кухня только раскочегарилась…

Михаил вспомнил подслушанный разговор, извлёк из заднего кармана брюк темно-бордовое удостоверение работника Следственного комитета и развернул его на уровне глаз официантки:

— Нам две яичницы с прожаренным луком. Лука много. Хорошо прожаренного. Два кофе такого, который сейчас пили вы и ваш бармен, но без коньяка, а на сладкое — директора.

— В смысле? — опешила официантка. — Мы ж ничего ещё не сделали. Зачем директора беспокоить? Если вы про Сашку, то он экономленный коньяк в кофе добавлял…

— На ком экономленный? — уточнил Роман, миролюбиво улыбаясь.

— Ну, тот… — замялась официантка, — что клиенты в бутылках оставляют… мы его сливаем…

— Так, всё… — оборвал девушку Михаил. — Не надо подробностей. Вам повторить заказ?

— Не стихи, запомнила, — буркнула официантка и мелкими шажками побежала к служебной двери.

Через короткое время из неё выкатился шарообразный бритоголовый мужчина в джинсовых брюках, ремень которых надёжно скрывался под складкой вислого живота и появлялся ближе к спине. Яркая футболка хозяина ощетинилась портретами двух злых куриц.

— Игорь — директор, — мужчина порывисто протянул руку для приветствия сначала Михаилу, затем Роману. — Чем мы провинились? Сейчас всё исправим! Яишенку тотчас сделают, в лучшем виде…

— Почему Игорь? — удивился Роман. — На вывеске написано «У Вадима». Присаживайтесь, Игорь. Разговаривать будем. Кафе отжали?

Директор суетливо втиснулся в узкое пространство между стулом и столом, присел, застыл, изучая лица незваных гостей.

Роман кашлянул, повторил громче:

— Кафе, уважаемый, отжали или перекупили у Вадима?

— Не, не, не мы вдвоём строили, на кровные. Я и Вадим. За мной в этом заведении кухня, за ним всё остальное. Вдвоём как-то сподручнее. Вам на нас жалобу кинули? — Игорь смастерил на лице страдальческую гримасу, но вдруг оживился и начал смешно шмыгать носом, принюхиваясь. — Яишенку несут. Сготовили уже…

— Несложным для вас оказалось блюдо, — пробормотал Михаил. — Курице с яйцом было труднее…

Из-за ширмы у барной стойки вышла уже знакомая официантка, в руках она несла поднос, заставленный тарелками. Там же стоял графин из прозрачного стекла с янтарной жидкостью.

— Вот это, уберите, — указал пальцем на графин Михаил.

— Сэкономленный? — поинтересовался Роман.

Официантка пошла красными пятнами и недовольно зафырчала.

— Убери, — буркнул хозяин.

Приказание было немедленно выполнено.

— Скажите, — приступая к зовущей вкусными запахами яичнице, спросил Роман, — вы подполковника Сперанского знаете?

— Кого? — Игорь опять состроил недовольную гримасу, но вдруг спохватился, вскрикнул, — как же не знаем! Знаем ещё как! Он, гад, решил нас извести. Убил бы! Ой! Так его, говорят, позавчера кто-то грохнул.

— Чем же он вам не угодил или вы ему? — Роман хлебным мякишем вытирал донышко тарелки.

Игорь, наблюдая за рукой Романа, сглотнул слюну и жестом подозвал к себе официантку:

— Ещё по порции?

Следователи одновременно кивнули.

— И мне принеси, — чиркнув взглядом по лицу официантки, приказал директор.

— Вам, Игорь Ильич, как всегда? — угодливо поинтересовалась она.

— Мне, как им! — гаркнул директор и продолжил, — мы, как вы заметили, на трассе стоим. Основные кушальщики — дальнобойщики. У них обед что? — Игорь вскинул вверх похожий на сардельку указательный палец. — Правильно! Шаш-лы-чок! Мы его по вечерам обычно жарим. Когда усталые мальчишки ставят свои машинки на покой. Жарим на заднем дворе под открытым небом. Иногда ветер дует в сторону Монахова пруда, а жене подполковника шашлычный запах не нравится. Она мяса не ест. А нам как быть? Мы на шашлыке основную кассу делаем. Сейчас покушаем, я вам зарубки покажу…

— Какие зарубки? — отвлёкся от тарелки Михаил.

Игорь, заговорщически мигнув глазом, метнул взгляд на дверь, из которой вышел:

— Он на нас комиссии насылал одну за другой. Я по три раза на дню их принимал, со счёта сбился. Зарубки начал делать на дверном косяке для памяти. Весь косяк исчеркал, а они всё идут и идут. Вадим по инстанциям бегал, как заяц за морковкой. Ему там эту морковку знаете куда вставляли… Во! Писучий оказался мужик! Теперь-то, наверное, не будет?

— Теперь не будет, — согласно кивнул Михаил. — Где позвольте узнать ваш партнёр по бизнесу сейчас?

— В Турцию улетел два часа назад.

— Да что ты будешь делать! — поперхнулся Роман. — Все, кто имеет отношение к убийству Сперанского, в Турцию улетели! У них там слёт, что ли? Вы где были с двадцати трёх тридцати субботы по час ночи воскресенья?

— Ой! — радостно воскликнул директор кафе. — Я по субботам пребываю у любовницы, мой законный день — понедельник, среда, суббота. Остальные дни в лоно семьи обретаюсь… можете проверить… А что, Вадим имеет отношение к убийству подполкана?

— Может иметь. У меня к вам большущая просьба, — сказал Михаил, принимаясь за кофе.

Директор, кивнул и так же, как следователи, хлебным мякишем вытер опустевшую тарелку. Отправив его в рот, он с блаженным выражением сытости на лице откинулся на спинку стула:

— Слушаю внимательно…

— Расслабляться не надо, — дружелюбно усмехнулся Роман. — Вам во всех деталях придётся написать о ваших взаимоотношениях с погибшим подполковником: как, когда и почему имели с ним дело. Там же напишите адрес вашей любовницы и её контактные телефоны. Далее, вы должны связаться с Вадимом и передать от нас ему эту же просьбу. Отдых — отдыхом, но дело прежде всего. Пусть напишет и перешлёт сегодня, чтобы не пришлось по прилёту к морю обратно возвращаться. Идёт?

— Сделаю в лучшем виде… Зачем вам контактные телефоны моей любовницы? Вы чё холостые…?

— И книгу жалоб тоже несите, — строго произнёс Михаил, — а лучше топорик. Я вам на носу зарубку сделаю, чтобы глупых вопросов не задавали…

— Ой, ой! — замахал руками Игорь. — Я понял! Она алиби моё должна подтвердить. Так, она подтвердит. Она чего хочешь подтвердит…

— Это ты, друг, зря сказал, — заметил Роман. — Зато я теперь понял, почему только у Вадима. Ты ему прямо сейчас позвони насчёт бумаги, постиг?

— А, как он эту бумагу переправит? — удивлённо спросил директор.

— Так, по факсу, дорогой, по факсу. У вас факс есть?

Игорь легонько стукнул по лбу ладонью и широко улыбаясь, воскликнул:

— Извините, притормаживаю. Там в любом отеле есть факс. Так, я пошёл?

— Вот именно! Идите. Завтра вечером заскочу за мемуарами.

Когда директор скрылся за дверью с табличкой «Посторонним вход запрещён» Михаил сказал, задумчиво глядя на Васенко:

— Роман Валерьевич, я совсем недавно заметил, что глупость всегда лысая, на ней ничего не растёт…

— Ты про лысую голову?

— При чём здесь голова. Я про глупость. Если бы мне предложили нарисовать глупость, я нарисовал бы попку от разбитой скорлупы куриного яйца… Совершенно бесполезная вещь… Хотя? Бесполезная — это не значит глупая… Что-то меня понесло?

— Да уж! — согласился Васенко. — Эко вас, Михал Юрич, после яичницы на размышления потянуло, давайте ближе к сюжету. Ты, думаешь, они при делах?

— Нет, конечно, но для порядка объяснения взять надо. Ещё звякни Анне Подберезкиной, проверь алиби Веры.

* * *

В обеденный час в коридорах Следственного комитета было многолюдно. Из окошечка дежурной части высунулась лениво жующая и почти засыпающая физиономия дневального сотрудника:

— Михаил Юрьевич, Роман Валерьевич! — окликнул он направляющихся в родной кабинет следователей. — Вам тут через каждые пятнадцать минут звонит какая-то Вера Сперанская. — Он посмотрел на часы и добавил, — осталось три минуты…

Звонок раздался ровно через три минуты, Роман с Михаилом как раз успели войти в кабинет и сесть на свои места.

— Роман Валерьевич, это вы? — голос Веры звучал глухо. — Вы уже звонили Анне в Турцию, если нет, то не звоните. Я у неё не была. Соврала. Я была у отца.

— У кого? — от неожиданности прикашлянул Роман. — У чьего отца?

— У своего, — ответила Вера. — У своего родного отца. Можно я приеду?

— Не можно, а нужно. Приезжайте. — Роман положил на рычаги старенького телефона трубку, и хитро подмигнув Михаилу, ехидно потирая руки, спросил:

— Ты ни за что не догадаешься, где была Вера Сперанская в момент убийства.

— У подружки? — вопросил Михаил.

— У отца! — выкрикнул Васенко.

— В смысле?! — опешил Исайчев.

— Сейчас приедет и расскажет. Из последней фразы я понял, что подполковник не её родной отец…

— Если так, — удовлетворённо крякнул Исайчев, — значит, будет не беседа, а допрос. Свидетельский иммунитет у неё тю-тю.

— Тю-тю, — озабоченно повторил Васенко.

— Ро-о-ом, — таинственным голосом спросил Михаил. — Ты ничего у нас в комнате особенного не увидел?

Роман огляделся, всё было как всегда — чистые столы и заваленные служебной литературой подоконники.

— ?

— Я решил, раз мы здесь в этом кабинете временно, а значит надолго, то нужно налаживать быт. У Олега Сперанского в банке много цветов, мне было приятно. И вот… — Михаил ткнул пальцем в маленький пластмассовый горшочек, — апельсиновое дерево!

Роман подошёл к подоконнику. В горшочке мотылялся от сквозняка хилый росток с двумя семядольными листиками:

— Может, кактус назад втащим? — недоверчиво разглядывая растеньице, спросил Васенко, — раз ты к флоре любовью воспылал…

— Сравнил! То кактус, а то апельсиновое дерево, разницу чуешь?

Роман взял горшочек и ещё некоторое время рассматривал росток, а когда поставил его на место, произнёс:

— Знаешь, Миша, я смотрел на Веру — дочь нашего фигуранта, все время думал, на кого она похожа? Сейчас понял — на кактус. Подполковник выращивал в своём саду розы и не заметил… — Роман безнадёжно махнул рукой, — мне её жалко…

Глава 5. У него была длинная жизнь…

Вера вошла и, не дожидаясь приглашения, направилась к свободному креслу у стола Романа Васенко. С её приходом в кабинете возник лёгкий запах хороших французских духов и тихий звон серёжек. Сегодня она была одета в шерстяное платье зелёного цвета и белый английского покроя жакет. В этом наряде она казалась моложе и более ладной. Особенно украшали Веру бежевые на высоких каблуках туфли. В них она казалась стройнее, выше ростом.

«Ну вот, — подумал Роман, — совсем другое дело. Молодец!».

— Извините, в прошлой нашей беседе я соврала, испугалась очень…

Роман постарался придать лицу сочувственное выражение, а голосу тёплый тон. Он выставил на стол диктофон, нажал кнопку «запись»:

— Сейчас, Вера, давайте без фантазий. Предупреждаю, у нас непросто беседа, у нас допрос.

Вера вынула из сумочки платок и, смяв его, вытерла вспотевшие ладони:

— Мне всё равно, пусть будет допрос…

— Назовите себя, — попросил Михаил.

Вера выполнила просьбу Исайчева и растерянно взглянула на Романа:

— Можно рассказать, ради чего я пришла сюда?

Роман кивнул и подсказал:

— Давайте по порядку.

— Накануне вечером у нас со Сперанским был очередной скандал, — начала говорить Вера хрипловатым от волнения голосом. — Мама подарила мне перстень, который ей мал. Мне он очень нравился, а подполковник, когда я вышла из комнаты, отнял его. Шипел, чтобы мама не слышала, как змея. Говорил, что и так достаточно на меня тратится — платит за квартиру в Дивноморске. Я увидела его белые выпученные от злости глаза и ушла. Долго гуляла по набережной, а потом поехала к отцу. Своему отцу. Как вы поняли, подполковник не мой отец.

— Вы старше брата? — поинтересовался Исайчев.

— Нет, моложе на пять лет. — Вера резко повернулась к Михаилу. — Мне кажется, что вы, конкретно вы, относитесь ко мне враждебно. Мне трудно говорить в вашем присутствии. Сейчас вы гадко подумали о моей маме…

— В Следственном комитете, Вера, — Михаил старался говорить как можно спокойнее, — свои порядки. Подозреваемые, а в данный момент вы находитесь в этом статусе, не могут диктовать свои требования. Уверяю вас, чем правдивее вы всё расскажите, тем больше у меня и Романа Валерьевича будет желания во всём разобраться. Вы, конечно, имеете право рассчитывать на нашу профессиональную выдержку, но, Вера, и в нашем деле субъективные моменты имеют большое значение.

— То есть, чтобы выйти сухой из воды, я должна вам понравиться? — вспыхнула Сперанская.

— Вы должны говорить правду и быть с нами предельно откровенны, — попытался улыбнуться Михаил.

— Вы тоже придерживаетесь идиотского мнения, что говорить правду легко и весело? — Вера резко вскинула голову и решительно посмотрела на Михаила. — Отнюдь! Мне, в данный момент, говорить правду нелегко и очень противно. Да! Мама изменяла Леониду Михайловичу. Больше чем уверена, она делала это намеренно. Мне, кажется, она хотела причинять ему боль.

— Видите, Вера, после ваших слов о ссоре со Сперанским и об отношении Стефании Петровны к своему мужу, я обязан предположить, что в вашем доме вовсе не было неизвестного убийцы. Я вынужден предположить, что это вы вернулись после ссоры.

— Или у вашей мамы созрело решение закончить, таким образом, тягостное для неё супружество? — добавил Роман

— Думать так, вам, конечно не возбраняется. Это ваша работа. — Вера попыталась улыбнуться, но только скривила набок рот. — Поверьте, у мамы были основания уйти от отца лет тридцать назад, но она, несмотря на основания, не сделала этого. Для неё главное, что рядом с ней был человек, который выполнял её желания. Вы, думаете, он в армии Родине служил? Он служил маме! Господин подполковник был удачливым карьеристом. Она поняла это, когда Сперанский ещё учился, поэтому и пошла за него замуж. Я уверена смерть Леонида Михайловича не в интересах мамы. Уверена, не стреляют в лошадь, на которой скачут… Про себя поясню позже…

— О каких «основаниях» вы говорите? — уточнил Васенко.

— Основаниях? — переспросила Вера. — Мама никогда о них не говорила. Она из тех людей, которых клещами пытай, они не скажут, если сами не захотят. Но я знаю точно, они были эти основания. Дядя Володя Сибуков, наверное, что-то об этом знает. Он после нашего возвращения в Сартов раза два появлялся в нашей усадьбе, но всякий раз, когда речь заходила об их курсантских годах, Сперанский грубо обрывал его, а потом просто отказал от дома.

— Почему?

— Отчим, теперь я могу его так называть. Отцом язык не поворачивается, не любил людей, которые питали к маме нежные чувства. А Сибуков питал. К ней пол военного курса питали чувства, вы же видели какая она красавица.

— Давайте уточним: Сибуков — это кто? — взяв авторучку, Роман решил записать новую фамилию себе в блокнот.

— Подполковник Владимир Григорьевич Сибуков сейчас — начальник курса в военном училище. В то время он был однокурсником Сперанского и моего настоящего отца. Только Сибукова оставили в училище, а мой отец уехал служить в Германию.

— Который из ваших отцов, — уточнил Исайчев.

— Оба, — бросила Вера, — оба в одну часть в Германию, там родился Хлип‘ок. Потом, когда они опять вместе перевелись в Казахстан, родилась я. В Казахстане мой родной отец прослужил три года, он по расхлябанности потерял секретные документы и его выкинули из армии.

— Только выкинули? — удивился Исайчев. — За такое отдают под трибунал…

— Его и отдали, — Вера отвернулась к окну и уже не глядя на сыщиков продолжала, — документы нашли через три дня после ареста отца. Мы с папой обсуждали это. Я высказала предположение, что Сперанский таким образом отомстил ему. Но папа говорит: не пойман, не вор. Он вообще у меня тютя… Мама не знает, что мы сейчас общаемся. Она бы не одобрила, мягко сказать. Каждый раз, когда я приезжаю в Сартов, мы с папой видимся, конечно, втайне ото всех. Один раз он был у меня в Дивноморске. Он славный, только испуганный на всю жизнь…

— Сперанский знал, что вы не его дочь? — спросил Роман и усмехнулся. — Зачем я спрашиваю? Если знали вы, то он знал точно. Только когда он об этом узнал?

Вера в недоумении пожала плечами.

— Когда он? Я не в курсе. Я догадалась три года назад, когда отец приехал в Дивноморск, и я увидела его в зеркале.

— В смысле? — Роману вдруг захотелось закурить. — В каком зеркале?

— У нас в гостинице опорные столбы в холле отделаны зеркалами. Я сидела в кресле спиной к витрине и вдруг увидела человека, который вглядывался через стекло внутрь холла. Я опешила, потому что лицо мужчины было знакомо — это было моё лицо! Когда он вошёл, зарегистрировался и поднялся в свой номер, я заглянула в карточку. Он был из Сартова и звали его — Петр Ермилов. Мне не приходилась слышать его имя в нашей семье. Но я вспомнила, что единственная фотография, которую мама хранит и прячет, была обрезана с одной стороны. Видимо, там и был Петр Ермилов. От него на фото остался только локоть в рукаве военного кителя. Утром, дежурный на регистрационной стойке сообщил, что Петр Ермилов меня ищет. Вечером я сама постучалась в его номер. Он открыл и сказал: «Здравствуй, дочка!» У меня не было сомнений — это было так.

— Почему? — спросил Исайчев

— Если вы увидите нас рядом и у вас не будет сомнений… Только не думайте, он не мог убить Сперанского, он никого убить не может, он тряпка…

— Ну, знаете ли, — усомнился Михаил, — иногда и тряпки, если их доведут, могут превратиться в удавку.

— Нет, — зазвенела серёжками Вера, — папа не просто тряпка, он старая больная тряпка. И он очень добрый. Я не в него. Он больше жизни любит маму, а воевать за неё не стал. Хотя она и не разрешила бы. Папка был для неё только орудием наказания. Я думаю, она мстила отчиму за что-то.

— И даже не догадываетесь за что? Хотите чая, Вера? — спросил Роман, видя, как женщина провела языком по высохшим губам.

— Нет, нет, — поторопилась ответить Вера. — Я думаю она мстит за несбывшуюся жизнь. Когда-то давно, до рождения Хлипк‘а, что-то пошло не так, как она планировала. Может быть Сперанский воспользовался этим? Заставил пойти против её воли. Мама тогда подчинилась. Потом опомнилась. Появился Хлип‘ок. Они уехали из Союза служить в Германию. И пошло-поехало, поздно было поворачивать оглобли назад — мальчику нужен был отец. Хотя… — Вера пожала плечами, — Сперанский был плохим отцом. Для него была только мама. Лучший кусок. Самый спелый фрукт. Последняя конфетка всегда ей… Имя моего настоящего отца она не произносила никогда и не потому что не хотела, просто забыла, стёрла ластиком. Когда всё закончится — заберу его к себе в Дивноморск… Я собственно пришла, чтобы вы знали о нём. Вы ведь всё равно докопаетесь, и тогда он со своим дурацким характером может влипнуть глубоко и надолго. Любой, кто захочет, может обвинить его в чём угодно, а он сопротивляться не станет.

— Мы обязательно проверим ваше алиби и алиби вашего отца. Вы хотите ещё что-то добавить?

Женщина отрицательно покачала головой:

— Я задержана?

Следователи переглянулись:

— Пока нет, — за обоих ответил Михаил. — Но подписку о невыезде придётся оформить. Вы сейчас в отпуске?

— Да, — вздохнула Вера, — мои сослуживцы в Дивноморске думают, что я купаюсь в Средиземном море, а я здесь в креслах сижу… Отпуск у меня двадцать четыре дня, успеете проверить моё алиби?

— Мы стараемся…

— Бог вам в помощь, — пожелала Вера, встала и направилась к выходу.

— Ещё вопрос, — остановил женщину Михаил, — вы-то думаете, кто мог?

Вера в недоумении пожала плечами:

— Сперанский погиб немолодым, у него была длинная жизнь…

Глава 6. Стефания

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

— Милка! Ты скоро? — выкрикнул из ванной комнаты Леонид. — Я уже заканчиваю и опаздываю…

Мила, изящная, как статуэтка женщина с синими глазами морской русалки и двумя ямочками на щеках, старшая сестра Леонида или как его звали в семье Лёнчика, носилась по квартире в режиме электрического веника. Пока брат перед предстоящим свиданием с девушкой «чистил пёрышки», Мила гладила ему рубашку, подшивала брюки и собирала из наваленной на столе кучи цветов букет. Букет получался оригинальным из красных роз и белых крупных ромашек. С тех пор как Лёнчик поступил в военное училище и приходил в увольнение, а это было в воскресные дни, Мила всегда помогала ему. Она опекала не только брата, но и его друзей. Они часто, иногда даже без Леонида, заглядывали в дом Сперанских и Мила кормила и одевала ребят. Не у всех были семьи в Сартове, а на свидание к девушкам пойти хотелось в гражданской одежде всем. Поэтому Миле приходилось подгонять на друзей-курсантов одежду не только Леонида, но и своего отца. Михаил Борисович не ругал дочь, иногда пенял ей за то, что она вовремя не восстановила укороченные брюки. Михаил Борисович был высок.

Сейчас брат шёл на свидание с девушкой, которую встретил и познакомился накануне вечером. Леонид был разборчив в знакомствах, искал особенную, такую, которой оборачивались вслед. Он был честолюбив.

Внимательно осмотрев себя в зеркале, Леонид остался доволен. Мила стояла здесь же в прихожей, опиралась плечом на дверной косяк и любовалась братом. Леонид уродился в отца: высок и строен, русые со стальным отливом волосы, открытый лоб, такие же, как у Милы, голубые глаза и фамильная ямочка, только не на щеках, а на подбородке. Она делала парня непросто привлекательным, а очень привлекательным.

«Как же по нему страдали девчонки в школе, — вспомнила Мила, — сколько слёз они пролили на моём плече. Может, хоть эта девчонка его зацепит».

Леонид уже у двери ещё раз придирчиво осмотрел букет — остался доволен:

— Спасибо, Милка! Я пошёл!

Мила вслед перекрестила брата и тут же бросилась на зов проснувшейся годовалой Ольге — выстраданной Милой дочке, которую она родила от любимого, но глубоко женатого мужчины. Мила отказала ему, как только поняла, что беременна. Она ни в коем случае не хотела рушить семью, в которой было трое детей. После рождения дочки, она окончила юридический институт, неожиданно для всех занялась бизнесом. Сама его организовала и стала первой в городе хозяйкой специализированного магазина для новорождённых. Работа и дочь заменяли ей всех и всё. В двадцать пять лет Мила многого добилась на своём, как она выражалась, «капиталистическом поприще» и сильно удивляла отца.

— Надо же, — говорил он, с обожанием глядя на дочь. — Из такой девчушки «с ноготок» выросла целая Мила Михайловна.

Мила не в пример всей долговязой семье Сперанских была маленького роста.

Леонид не вникал в жизнь сестры — есть она и хорошо. И сегодня, прибежав в увольнение, не поинтересовался делами Милы, просто попросил её о помощи — пришить, постирать… Мила не обижалась, она любила брата и всегда готова была его поддерживать. Только истории с девушками её тревожили, брат был «ходок». Влюблялся внезапно, но также быстро остывал. И всё бы ничего, но впереди маячило окончание училища — нельзя ехать по назначению в полк неженатым. Плохое начало военной карьеры. В армии холостяков не привечают. В армии бытует мнение: военному человеку нужно, чтобы были рядом те, кого он пойдёт защищать. Друзья Леонида давно определились и свадьбы назначили. Последний курс — надо поспешать.

Вечером на танцы в Дом офицеров курсанты сговорились привести своих невест знакомиться. Пусть приглядываются друг к другу, им тоже служить. В этот раз и закадычный друг Леонида — Егор решил показать свою «паву», с которой дружил ещё со школы.

Леонид шёл быстрым шагом к месту встречи с новой знакомой.

Девушку он увидел накануне днём в трамвае, когда отвозил на квартиру к начальнику курса ящик с фруктами, оставленный на КПП одним из курсантов прошлого выпуска. Девушка показалась Леониду привлекательной. Тогда он подумал: «Такую не грех продемонстрировать, а там как сложится…». Девушка назвалась Надеждой.

— Надежда, Надежда, — напевал Сперанский, — на тебя вся надежда…

«… до Дома офицеров три остановки на трамвае, — прикидывал в уме Леонид. — Предложу пройтись пешком, по дороге разузнаю, что она из себя представляет…»

Новую знакомую Сперанский увидел издалека, она стояла поодаль от стеклянного павильона остановки. Увидел и обрадовался: стройная фигурка, колокол яркой синей юбки, голубого цвета гипюровая кофточка, русые разбросанные по плечам волосы и солнечная улыбка, выделяли девушку в потоке снующих туда-сюда людей. Леонид ускорил шаг. Надежда заметила его — пошла навстречу. Парень, вгляделся в счастливое лицо своей новой знакомой и, ему показалось, что не только глаза, но и улыбка делают лицо девушки сияющим. Она призывно помахала рукой. Тут Сперанский заметил, что особенное сияние улыбке придают два центральных золотых зуба, чуть прикрытых пухлой верхней губой. Это открытие сработало, как резко опустившаяся штанга шлагбаума. Леонид остановился.

Люди на остановке торопливо заполняли готовый к движению трамвай. Створки дверей уже пыхнули воздушной струёй и начали медленно двигаться навстречу друг к другу. Леонид был последним, кто втиснулся в оставшуюся узкую щель.

— Быстрее, быстрее, — стучало молоточком в голове у Сперанского. — Как же я не заметил этого вчера? Вот привёл бы на смех. Кто-нибудь точно пошутил: с такой женой никаких плоскогубцев не нужно…

Леонид не решился обернуться, посмотреть на растерянную девушку, теперь его занимала другая мысль — как он, один из самых завидных кавалеров курса, объяснит друзьям, почему пришёл на общие смотрины без невесты. Выскочив из трамвая у Дома офицеров, Сперанский повертел в руках букет из красных роз и белых ромашек:

— Не выкидывать же, — с раздражением подумал Леонид. — Подарю какой-нибудь крале — первой попавшейся. Осчастливлю на целый день…

Уже взявшись за ручку парадной двери Дома офицеров, Леонид обернулся на агрессивный лай собак. Увидел, как в его направлении быстрым шагом идёт девушка на левой согнутой руке у неё болтается сумочка, а правой она прижимает к груди маленького рыжеватого котёнка. Котёнок пищит от страха и роет на груди своей защитницы убежище, расцарапывает тонкую ткань шифоновой кофточки.

— Молодой человек, подождите! — воскликнула девушка. — Помогите прогнать эту свору. Иначе они меня разорвут…

Сперанский в три прыжка сбежал с лестницы и размахивая букетом, заставил собак отступить на некоторое расстояние. Там они ещё недолго потявкали, а заметив проезжающего мимо велосипедиста, увязались за ним.

— Спасибо, Лёня! Вы спасли мне жизнь, — девушка засмеялась, увидев растерянность на лице парня. — Я Стефа, Стефания, невеста Егора. Видела вас на общей фотографии группы. На ней вы с Горушкой резко выделяетесь из общей массы. Я знаю — вы дружите. У меня к вам ещё одна просьба — позовите из танцевального зала Егора, неловко идти туда с этим, — Стефа ласково посмотрела на котёнка и тихо добавила, — извините…

— Горушка — это кто? — растерянно спросил Леонид.

— Ой! — засмеялась Стефания колокольчиковым смехом. — Разве мой Егор не похож на маленькую гору. Большой, сильный и любимый. Отсюда и Горушка. И вы в этом тоже виноваты…

— В чём, — удивился Сперанский.

— В том, что большой! Вы, я знаю, отдаёте ему свою порцию каши. Разве не так?

— Так! — кивнул Леонид. — Кашу с детства ненавижу, а Егор при его росте и весе не наедается…

Стефания согласно кивнула и тихонько притопнула ногой:

— И все же делайте это пореже, ему не нужно толстеть.

Леонид с восторгом посмотрел на девушку и весело добавил:

— Вот вы ругаетесь, но мне кажется, что именно ваши великолепные пирожки с повидлом мы частенько едим после занятий. Разве не так? Не думаю, что они способствуют похуданию…

— Мои — способствуют! Я каждому пирожку приказываю не откладываться в жир. — Стефания перевела взгляд на букет, — бегите, бегите! Вас, наверное, девушка ждёт. Букет ей?

— Нет. Букет вам! — Сперанский решительно протянул девушке букет, — меня никто не ждёт. Хотел подарить его достойной, но вы достойнее всех…

— Нет, нет, — Стефа отступила на шаг назад. — Не люблю срезанные цветы. Они мёртвые. Люблю цветы на клумбах… Не обижайтесь… Позовёте Егора?

— Конечно, позову! А с мёртвыми цветами поступим так… — Леонид поспешил к бетонной вазе, служившей контейнером для окурков и прочего мусора.

Он безжалостно сунул букет туда, обернулся и крикнул:

— Мне, кажется, я теперь тоже не люблю срезанных цветов…

Леонид увидел, как Стефания гладила заснувшего котёнка и её лицо освещала мечтательная улыбка, она ждала…

— К сожалению, не меня… — озадаченно подумал Сперанский. — Какая девушка! Где же ты раньше была, Шахерезада?

В этот момент он для себя решил главное и обрадовался своему внезапному решению. Теперь его цель была более ясной, яснее, чем вчера или позавчера. Сейчас он знал, что добьётся в этой жизни всего, а эта девушка будет его призом.

* * *

Обходя танцующие пары, Сперанский думал о Стефе. О том, что она обязательно станет его женой. Для неё он посадит сад, в котором будет много цветов. Цветы везде и всегда, но главное, свежие цветы будут стоять у их постели, каждое утро, хотя она этого не любит. Он обязательно приучит её любить то, что любит он, думать с ним в унисон, идти вверх по карьерной лестнице плечом к плечу и учиться заставлять других подчинятся им. Ему и ей! Потому что с этой минуты они единое целое… Так решил он… Он представил смуглое лицо девушки, украшением которого были карие глаза в опушке длинных ресниц, пухлые не тронутые помадой розоватые губы и даже чуть большеватый нос с горбинкой. Он делал её лицо породистым, похожим на лицо восточной красавицы. Леонид улыбнулся:

— Эть-геть, герой, эть-геть!

Леонид оглядел танцевальный зал. Увидел у стены скучающего, похожего на Геркулеса парня, крикнул:

— Егор! На выход! Тебя девушка ждёт…

Сперанский наблюдал, как Егор словно океанский лайнер плыл к выходу, осторожно разгребая волны танцующих пар. Видел на его лице детское выражение счастья. Видел и завидовал:

— Везёт же таким телк‘ам, — думал Сперанский. — Иди, иди, там тебя ждёт моя будущая жена. Пока ждёт… Эть-геть!

* * *

Домой Леонид вернулся мрачным.

— Видно, новая девчонка не пришлась моему брату по нраву, — с сожалением подумала Мила, а вслух спросила, — борщ будешь? Свежий сварила, папе понравился…

— Борщ, ночью?! Ты что? В деревне живёшь? Глупая ты, Милка, — Леонид, не разуваясь, пошёл в свою комнату, обронил на ходу, — зайди, посоветоваться надо….

Мила, не раздумывая, пошла за братом.

— Знаешь, я влюбился! — огорошил сестру Леонид.

— Ну! — радостно воскликнула Мила, — наконец-то! В кого?!

— В Шахерезаду!

— Ты выпил, что ли? — огорчилась Мила

— Нет! — Леонид схватил сестру за руку и больно сжал. — Она девушка Егора Елистратова, помнишь к нам приходил такой большой, туповатый увалень…

— Я помню, Лёня, — с сожалением в голосе ответила Мила. — Только он вовсе не туповатый, а добрый и умница… Лёнчик, ты забыл? Он твой друг!

Леонид резко дёрнул руку сестры вниз, и она вскрикнула от боли.

— Друзей в таких делах не бывает…

— Егор мне рассказывал, он любит её с третьего класса. Ты что? Девушки не сыщешь? Эта не твоя…

Мила отшатнулась, увидев на лице брата ярость:

— Запомни, сестрица, я полюбил и переступлю через кого угодно… Полюбил, аж здесь, — Леонид постучал кулаком в грудь, — всё горит…

— Иди, попей холодной воды — остудись! В нашем роду подлецов и предателей не было, — ледяным голосом заявила Мила и пошла из комнаты.

— Поэтому ты и кукуешь с «довеском» одна, — бросил ей вдогонку Сперанский.

Мила остановилась, обернулась и впервые в жизни посмотрела на брата как на недруга:

— Запомни, Лёнчик, я не кукую, а пою! И не с «довеском», а с Олюшкой — моим счастьем и моей гордостью!

Глава 7. Ольга

В кабинет Ольги Лениной Михаил Исайчев вошёл ровно без одной минуты девять тридцать, как и было заранее оговорено. Девушка — секретарь, глянула на следователя ещё не проснувшимися глазами и, пытаясь взбодриться, передёрнула плечами:

— Ольга Анатольевна звонила. Просила извиниться — она опоздает минут на десять, застряла в пробке. Приказала напоить вас кофе и если вы не успели позавтракать накормить бутербродами.

Михаил одобрительно кивнул: и кофе, и бутерброды были кстати.

— Кофе растворимый? Бутерброды с чем? — улыбаясь, спросил Михаил, наигранно изображая заинтересованность.

— Обижаете, — отозвалась девушка, вставая из-за стола и направляясь к тумбочке, на которой едва уместилась дорогой марки кофемашина. — Кофе в зёрнах, бутерброды с солёным творогом, укропом и кинзой, могу чуть капнуть аджикой…

— А бекон? — состроил просящее лицо Исайчев.

— Магазинный бекон будете дома есть, у нас вредных продуктов клиентам не предлагают…

— Так, я не клиент, — воскликнул Михаил, усаживаясь в кресло, — меня можно и отравить, противиться не буду…

Ручка двери с едва слышным щелчком повернулась и в офис вошла женщина, охватив глазами Михаила, заметила:

— И всё же… Мы не позволяем на нашей территории питаться неправильно.

На вид женщине было лет тридцать. Элегантный классический тёмно-синий костюм и белая шифоновая блузка придавали ей строгости и совсем не шли к её доброжелательно улыбающемуся лицу со сверкающими ямочками на щеках. Коротко остриженные волосы русого цвета, добавляли ей мальчишеского задора.

— Светланка, приготовь и мне кофе с бутербродом. Голодная со вчерашнего дня… — и добавила, продолжая разглядывать гостя, — аджики чуть капни. А вы Михаил Юрьевич?

Михаил поднялся с кресла, протянул, как теперь уже понял хозяйке кабинета руку. Она энергично пожала её приговаривая:

— Женщина — мужчине, начальник — подчинённому, старший — младшему…

— Не понял, — вопросил Исайчев, — что вы сейчас сказали?

— Ольга Ленина — это я. Руку по правилам подают женщина — мужчине, начальник — подчинённому, старший — младшему. Я не старше вас, и только попробуйте поспорить. Я женщина. Значит, вы в данный момент ощущаете себя начальником.

Ольга засмеялась, заметив смущение гостя.

— Ничего себе, есть ещё на свете «следаки», которые умеют краснеть! Ладно вам, пошли завтракать. Света, накрой нам в «переговорной».

Ольга направилась к боковой стеклянной двери, распахнула её и жестом пригласила Михаила войти.

«Какая она, однако, — минуя порог „переговорной“, подумал Исайчев, — если её переодеть в цветастый сарафан, будет просто озорная девчонка с ямочками на щеках»

Ольга пригласила следователя к креслам поставленных вдоль длинного стола. Усаживаясь напротив друг друга, они увидели, как в дверном проёме появилась Светлана. Она толкала впереди себя металлический хромированный столик на колесиках. На нем чуть позвякивая, въезжали две чашки с кофе и большая закусочная тарелка с горой бутербродов, среди которых были и с беконом.

— Чем же я вам не понравился, если вы всё-таки решили меня отравить? — спросил Исайчев, указывая взглядом на бутерброды с беконом.

— Наоборот, — хмыкнула Ольга, — этот бекон Светочка приготовила сама. Она у нас кулинарка. Если угощает, значит вы ей приглянулись…

— Скажите тоже, Ольга Анатольевна, — порозовела девушка и, цокая каблучками, поспешила восвояси.

— Итак, кофе с бутербродами до полного уничтожения, а потом разговор. Да?

— Принято! — согласился Михаил и первым протянул руку к чашке с кофе.

Собеседники ели молча, не стесняясь, разглядывали друг друга.

«Первое доброжелательное лицо в „деле Сперанского“ — думал Михаил, прожёвывая бутерброд. — Глаза? Ох, какие глаза! И ямочки? Ох, какие ямочки! Прелестные в некоторых заповедниках конторах водятся адвокаты!»

— «Он не женат, — пыталась угадать Ольга, — у него пустой холодильник. Рубашки стирает машина. Судя по заглаженным уголкам воротника, гладит их сам или старенькая мама, которая приходит навещать великовозрастного ребёнка. Книги читает только по криминалистике. Свободное время проводит на работе Дома по вечерам смотрит детективные сериалы. У него симпатичное, умное лицо, он высокий и крепкий. И я ему понравилась…».

— Смотрели по пятому каналу вчерашнюю серию детектива «Оса»? — спросила Ольга.

— Смотрел! Глубоко непрофессиональный сериал, аж смешно! Рассчитано на младенцев или глупцов. Одно хорошо, пусть люди верят в наше всемогущество. Плохо то, что серьёзные преступления совершают далеко не глупые люди.

— Вы любите детективы?

— Нет, не люблю. Ясовсем не люблю фантастику, а уж фантастику, замешанную на крови, тем более… Матушка любит. Смотрит, когда приезжает погостить.

— В свободное время, какие книги читаете? — заинтересовано спросила Ольга и в ожидании ответа, перестала жевать.

Михаил рассмеялся:

— Читать, конечно, умею. И читаю. Скажу что читаю, если пообещайте не смеяться…

— Зуб даю!

— Сказки детские, люблю фольклорные. Мне нравится, когда женятся на лягушке, а она оказывается царевной… Говорят: скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. У меня по жизни всё по-другому. Дела делаются быстро. Особенно у мерзавцев… Сказку сделать трудно. Для этого умную голову надо иметь. Одно успокаивает: даже самые громкие дела быстро забываются, а сказки, если они хорошие, нет.

— Ух ты, у вас целая философия. Я тоже люблю сказки. В Зосином детстве придумывала их для неё. Сейчас реже, выросла девочка.

— Зося, это кто? Дочка?

— Дочка, — кивнула Ольга и, увидев, как опустились уголки губ гостя, поспешила добавить — У меня получилось не как в сказке. Думала: поцелую голубя и он станет орлом, а вышло совсем наоборот — оказался курицей… Ну, да ладно, эта сказка не из тех, которую надо помнить. Наелись? Приступим к нашим баранам?

— Да, да! Спасибо за вкуснейший завтрак, — поспешно сказал Михаил, резким движением смахнул в ладонь с лацкана пиджака хлебную крошку, и отправил её в карман. — Начнём, пожалуй… Вы, Ольга Анатольевна, приходитесь племянницей погибшему Леониду Михайловичу Сперанскому?

— Точно так, — отозвалась Ольга, с интересом наблюдая за перемещениями хлебной крошки, — приходилась.

— Расскажите о нём, что-то такое, что, на ваш взгляд, прольёт свет на причину его гибели. Может, у вас есть список его врагов или имя самого ярого ненавистника…

— …или, может быть, я ненароком извлеку из ящика стола его убийцу и преподнесу его вам… — усмехнулась Ольга.

— Однако, вы, как и моя матушка любите фантастические детективы?

— Нет не люблю, но в моей жизни их хватает. Кстати, Михаил Юрьевич, какое у вас было прозвище в школе? Вероятно, Лермонтов? — Ольга полезла в карман жакета, достала оттуда блеснувший белым цветом кругляшек монеты. — Да! Вас звали Лермонтовым. — уже уверенно произнесла она.

— Увы, ошиблись… Меня звали «Мцыри». А вас? Теперь давайте я угадаю, — Михаил чуть привстал от охватившего его азарта. — Ленина? Ленина… На поверхности лежит «дочь вождя» или просто «вождь», но я бы прозвал вас «щёчки — ямочки»…

Ольга внимательно, даже сурово взглянула на Михаила.

— Меня звали Копилкой…

— У-ху-ху-ху, — засмеялся Исайчев. — Вы жаднюк?

— У-ху-ху-ху, — передразнила гостя Ольга. — Я с детства увлекалась нумизматикой. Собирала разные старинные металлические денежки. Отец, пока не умер, помогал, хотя с мамой они вместе не жили, мама считалась одиночкой. У папы была другая семья, но меня он не бросил, дал свою фамилию и время от времени радовал новыми экземплярами монеток. У меня в карманах всегда болтались два — три кругляшка — вдруг подвернётся обмен. Я ходила и позвякивала. Отсюда и Копилка…

— Вижу вы и сейчас не изменили своей привычке.

Ольга протянула Михаилу извлечённую из кармана монету:

— Вот никелевая деньга чеканенная в Берлине. На аверсе что? Читайте.

— Тысяча восемьсот девяносто восьмой год. Одна копейка.

— А теперь смотрите реверс, — Михаил повернул круглешок. — На обратной стороне раскинул крылья прусский орёл. Её как эталон никелевой монеты предлагали России… Для нас, нумизматов, двуличная денежка ценна, а вот подобные ей люди вызывают у меня растерянность, хотя я человек далеко не чувствительный. Мой дядя был вот такой монетой. Впервые увидела его уже в разумном возрасте. Он с семьёй сначала пребывал в войсках на территории Германии, а затем в Казахстане. Оттуда, когда власть приступила к выводу ограниченного контингента советских войск из стран СНГ, они приехали в Сартов. В мой семилетний день рождения он впервые вручил мне их с женой совместный подарок: фарфоровый с дырками и заплатками башмачок. Леонид Михайлович долго любовался им, а потом как бы отрывая от сердца, отдал его мне. Когда гости ушли, страшно захотелось рассмотреть подарок — с обратной стороны на донышке было чернилами пропечатано «пепельница». И как назло, мама крикнула из кухни: «Ольга, ну и что там в башмачке?». Мама брата любила, он для неё был герой, настоящий подполковник, каменная стена, за которую можно спрятаться в случае беды. У нас в то время не было дома, а была квартира на пятом этаже. Я тогда сделала вид, что сидела на подоконнике и выронила башмачок. Мы побежали вниз, долго собирали осколки, рылись в них — маме казалось, что в башмачке должно было быть что-то ценное. Но я-то знала, что там ничего. Моя мама всегда придерживалась правила — дарить нужно только то, что тебе самому хотелось получить в гостинец. Тем более что по увешанной бриллиантами Стефании Петровне, нельзя было сказать, что они бедствовали. Мама считала себя виноватой — ну, как же мы утратили подарок Лёнчика. Сама она исподволь выспрашивала у детей брата, что они хотят, и как понимаете, угадывала с подарком. Не думайте, Михаил Юрьевич, это не мелочь. Есть хорошая русская пословица: что посеешь, то и пожнёшь. С тех пор я недолюбливала его. Маме, конечно, этого не показывала. Она бы не поняла…

— Ольга Анатольевна, вы, назначив время встречи, сказали, что сегодня заняты. Когда мы должны закончить беседу?

Лицо Ольги чуть тронула улыбка:

— Мне отменили два процесса, перенесли на другое время, так что до обеда свободна. Можем поговорить — это же важно для вас?

— Тогда разрешите сделать ответный реверанс: вы мне завтрак, я вам ближе к вечеру обед.

— А, разрешаю! — лихо, взмахнув рукой, засмеялась Ольга. — С чего начнём сплетничать о дяде?

— Да мы вроде уже приступили. Давайте всё, что знаете о жизни вашего родственника…

— Михаил, я могу вас так называть? — и, получив одобрение, Ольга продолжила, — прошу обращать внимание только на факты, все чувственные всплески оставляйте за рамками. Хорошо? Адвокаты народ такой — любят поиграть с эмоциями, особенно перед присяжными…

— Почему только факты? Мне интересно послушать, как бы вы защищали убийцу подполковника Сперанского. Ведь это вполне может быть, когда мы его найдём. — Михаил сделал особый нажим на слове «найдём».

— Вот видите, господин следователь, в вашей речи звучат слова неуверенности: «вполне может быть»…Что сейчас есть конкретного? Ну хоть капелюшечка имеется?

— Пока ни-че-го. Вы согласны нам помогать?

— Вот! — Ольга легонько стукнула ладонью по крышке журнального столика. — Какой-то английский юрист сказал: как из сотни зайцев нельзя составить лошадь, так и сотня самых убедительных косвенных улик не может заменить одно прямое доказательство. А у вас, Мцыри, ни косвенных, ни прямых…

— Не верите в меня? — Михаил встал и, обойдя кресло, оперся на его твёрдую спинку локтями. — Получите ответную цитату. Профессор Владимиров в книге «Закон зла» писал: нет той прозорливости, которая предусмотрела бы всех возможных изобличителей преступления, и нет той ничтожной соломинки, которая не могла бы вырасти в грозную дубину обвинителя. Помогите, Ольга Анатольевна, зацепиться за соломинку…

— Ну, хорошо, поумничали, теперь давайте к делу. Я расскажу, что помню, а уж вы копайтесь, тяните соломинку, если она есть в моём стоге воспоминаний… — Ольга нажала кнопку звонка и когда в приоткрытой двери показалась голова Светланы, попросила, — завари-ка нам, Светланка, с гостем попозже чая. Пусть настоится. Я скажу, когда подать. Под разговора ручеёк, пригодился бы чаёк, — а когда дверь закрылась, продолжила, — Леонид Михайлович Сперанский появился в нашем городе в сложное время развала Советского союза. Тогда все вернувшиеся из-за кордона офицеры, толпами бродили по городам в поисках работы. Однополчане Лёнчика не были исключением: кто пошёл в сторожа, кто в истопники, кто пропадать в алкаши… И это невзирая на должности и звания. Квартир им, как обещало дорогое государство не дали, назначенные пенсии вовремя не платили. У Лёнчика всё сложилось иначе. Он с кресла заместителя командира полка сразу переместился в кресло заместителя генерального директора фирмы. И окладом мама его не обидела — получал процент с продаж. Хорошо налаженное дело давало неплохие проценты. Они капали Лёнчику в карман, так что кури — не хочу! Но Леонид Михайлович сидеть сложа руки не привык. С работой было вроде всё тип-топ, наступило время налаживать быт. Не сидеть же у тёщи за печкой… Посему он ввязался в борьбу за участок. Письма писал, бегал. Мама заставила меня помогать ему в оформлении документов на землю под бывшей фамильной усадьбой семьи Сперанских…

— Постойте, Ольга Анатольевна, — прервал хозяйку Михаил. — Ваша мама, как я понимаю, тоже была Сперанская?

— Давайте просто Ольга, мама не тоже, она была Сперанская. Мама бизнес оформила на меня, поэтому Ленины более известны в городе. Позже все забыли, что у неё другая фамилия, — кивнула Ольга. — Так вот, когда дело касалось интересов Лёнчика, мама отходила на приличное расстояние и ни-ни-ни. Младшенький ведь, как можно обидеть? Или того хлеще, как бы Лёнечка — любимый брат, чего-нибудь ни подумал…

— Насколько я знаю, сейчас этот участок стоит баснословных денег — это же земля в городской черте, с личным прудом и куском соснового леса. Он предлагал поделиться?

— Мама ничего и никогда не приняла бы. Мы ведь не бедствовали. — Ольга глубоко вздохнула и тихонько выдохнула, будто взяла паузу на раздумье. — Я спросила его об этом. Потом жалела страшно…

— Поругались?

— Да нет. Просто подполковник Сперанский объяснил, не повышая голоса, что при его отсутствии в течение долгих двадцати пяти лет мы все сидели на шее нашего деда Михаила Борисовича, жрали его хлеб, а ему, Лёнчику, от этого батона даже крошки не доставалось. Посему я должна была заткнуться и молчать. Он как будто забыл, что мама с двадцати пяти лет обеспечивала и меня и их общего папу и общую маму… У дедушки очень рано случился инсульт. Он долго восстанавливался, но так до конца и не восстановился… бабушка ухаживала за ним до самой его смерти, а мама на всех нас пахала…

— И вы?

— И я заткнулась, замолчала. Маму было жалко расстраивать, она бы не поняла. А Лёнчик сделал вид, что нашего разговора вовсе не было. Только помогать ему в поисках документов я не стала. Потом, когда он всё сам провернул, эть-геть, свой адвокатский нос всё-таки туда сунула. Обнаружила, что в документах не всё однозначно…

Михаил достал из внутреннего кармана блокнот и ручку, записал на открывшейся странице: проверить законность отчуждения земли под участком Сперанского Л.М и заинтересованность в этом участке застройщиков многоквартирных домов. После точки поставил три больших знака вопроса.

— Что вас смутило в этом деле? — поспешил уточнить Михаил.

— Один наследственный документ. Он был странный. Вроде давний очень, но какой-то излишне потрёпанный, как будто нарочно. Я решила отдать его на экспертизу, сказала об этом Леониду Михайловичу. Объяснила, что лучше инициировать проверку самому, чем это сделают другие. Из колеи вылететь легко — назад встать трудно. А желающих выбить его из этой колеи было много, кусок очень сладкий и чиновничья волчья стая рьяно гнала кабанчика…

— Ну, и…

— Он даже бровью не повёл, был спокоен, как сфинкс. А вот Стефания Петровна зашлась в истерике, ели успокоили. Кричала, что я неблагодарная свинья, что хочу его подставить, ищу тараканов в его тарелке, что Леонид работает на нас вроде раба на галерах и подобное. В общем, я выскочила из квартиры в прямом смысле, как пробка из бутылки шампанского…

— И не довели дело до конца? — удивился Михаил.

— Ах, какой вы, — усмехнулась Ольга, — играете на моих чувствах адвоката? Я и сама по себе дотошный человек, мама приучила доводить дело до конца, а если появились сомнения, как она же говорила: дойди до точки, поставь её, переступи и иди дальше. Тогда, как представитель наследника, написала бумаги на изъятие документа, но оказалось, что в регистрационной палате он странным образом исчез из описи. Обвинили в пропаже какого-то незначительного клерка, мне кажется, даже уволили парня. Но документ к рассмотрению приняли, как утерянный по вине регистрационного учреждения. И дело прошло — эть-геть!

Михаил ещё раз взял в руки блокнот, записал вторым пунктом: проверить возможные связи подполковника с должностными лицами в регистрационной палате.

— Что за странная присказка «эть-геть»? — пробурчал Михаил, возвращая письменные принадлежности на столик. Ольга услышала — откликнулась:

— Она не странная, она для меня страшная… Просто Лёнчик произносил её всегда, когда у него что-то получалось так, как он хотел. И это чаще всего было не gut для окружающих…

— Простите…

— Ничего… Дальше пошло самое неприятное. Леониду Михайловичу надо было строиться. Он попросил у мамы миллион.

— Долларов?

— Рублей. Начал возводить дом. Вы видели их усадьбу, Мцыри? Особняк с часовой башней, русская и турецкая баня, крытый бассейн, три отапливаемых теплицы, гараж с подземным погребом размером в две сотки и прочее-прочее…

— Конечно, там не один миллион вложен…

— Больше денег у мамы он не просил, а строительство ни на минуту не прекращал. Говорил, что взял кредит в банке под тёщину квартиру, продал часть украшений Стефании Петровны, ужался в бюджете. В общем всех победил и дворец построил. Только вот доходы нашей фирмы упали процентов на двадцать. Прямо беда!

— Выяснили почему вдруг?

— Выясняли, но ничего не обнаружили. Пришли к выводу, что упал спрос. Но однажды возвращаясь из московской командировки, я на трассе нагнала нашу гружёную фуру с детским питанием. Дело шло к вечеру. До Сартова ходу ещё часов пять. Я решила не терять ребят из виду всё-таки на большой дороге небезопасно ночью, тем более я одна в машине. Водитель фуры с экспедитором, видимо, торопились, хотели добраться домой хотя бы к рассвету. Я тоже. Поэтому гнали не останавливаясь. Когда въехали в город они неожиданно повернули не в сторону наших складов, а совершенно в противоположную. Тут я, как хороший пёс взяла след…

Дверь в «переговорную» открылась и возникшая голова Светы спросила:

— Чай?

— Скажу когда! — махнула рукой Ольга. — В общем, часть товара в коробках сгрузили в каком-то гараже. Чей гараж — я тогда ещё не знала. Пришлось ночевать в машине в надежде, что утром кто-то должен появиться и угадала. Примерно в семь часов утра к гаражу подъехала машина Лёнчика. Он загрузил полный багажник, повёз это всё не куда-нибудь, а в нашу торговую точку к специализированному павильончику на Сенном базаре. Дальше додумать было уже просто. Стало понятно, куда девались наши двадцать процентов прибыли.

— Куда? — брови Михаила приняли любимую позу — домиком.

— Он просто менял купленный им товар на деньги, вырученные в нашем магазине за аналогичный, но уже проданный товар. Естественно, делился с продавцом. Видите как хорошо? Все при деле: экспедитор по его списку закупал ему детское питание. Заместитель директора всегда мог беспрепятственно залезть в компьютер и точно знать, что уже продано. Экспедитора не обижал — отстёгивал премиальные. Все доставлялось на арендованном и оплаченном маминой фирмой транспорте. Продавцам за подмену он платил чуть больший процент, чем они получали у мамы. Недостач нет. Всё на месте. Оправдание одно — ну, не берут! Спрос упал. У Лёнчика чистая прибыль без расходов, налогов и прочих отчислений. Вот такой маленький гешефт.

— Лихо!

— Я тогда рассказала маме о своём открытии, и мне показалось, что она больше расстроилась не от самого факта жульничества брата, а оттого, что об этом узнала я. Ну уж тут дочка Оля, то бишь я, закусила удила, допёк, знаете ли… Маме пришлось с ним объясниться. А так как Ольга Ленина является полноправным совладельцем фирмы, говорить пришлось при мне. И тут моя боевая мама, смущаясь, попыталась растолковать братцу, что он играет не по правилам. И дело не в потере прибыли, а в моральном климате в коллективе. Получалось, что все и всё знали, шушукались между собой, скрывали… Она предложила ему: если он собирается заниматься бизнесом основанном на собственных средствах, то да — вопросов к нему не будет, пусть тратит, куда хочет, но в этом случае расходы должны восполняться соответственно. Леонид Михайлович фыркнул, бросил ключи от кабинета на стол и ушёл. С того дня мы с ним больше не общались…

— Он что же, не навещал свою маму, бабушка ведь живёт у вас?

— Нет, не навещал! — резко ответила Оля.

Михаил понял — в этом направлении не стоит дальше задавать вопросы.

— Подскажите, пожалуйста, как зовут того экспедитора, — Михаил вновь открыл блокнот, но Оля остановила его жестом руки:

— Фамилия — Игорь Самсонов, но это не та соломинка, за которую стоит тянуть.

— Почему?

— Мама уволила Игоря сразу. Она не могла работать с людьми, не доверяя им. Мальчик не пропал, на следующий день устроился к конкурентам, сдал все явки, пароли, а главное, поставщиков и нюансы договоров. Те за зарплатой не постояли — наградили щедро. Так что на подполковника Сперанского у него жалоб нет.

— Кто-нибудь из продавцов пострадал?

— Те, кто работал с Лёнчиком? — спросила Ольга и, не дожидаясь подтверждения вопроса, ответила, — они с перепугу тоже утекли в фирму — конкурент. Ну и бог с ними, не стоят они того, чтобы о них вспоминать. Мама сильно переживала. Корила себя за то, что не предложила брату стать соучредителем фирмы. Волновалась, печалилась о том, как он, видимо, страдал от неловкости быть её подчинённым. Через год она заболела, врачи сказали: рак — болезнь печали. Но я, Мцыри, в её болячке виню не только его. Нет, конечно! Бизнес, вообще, постоянное потрясение! Он просто чуть-чуть добавил…

— Объясните, Оля, почему в одной семье два таких разных человека выросли?

— Выросли? — Ольга на минуту задумалась. — Его просто больше удобряли. Младший! С ним тютюшкались. Рос тепличным. У него над головой всегда был потолок, а у мамы небо… вот и вся разница.

— Ольга, разрешите закурить? — хозяйка кивнула, и Исайчев двинулся к приоткрытому окну, ухватил на ходу с переговорного стола пепельницу.

С удовольствием вдохнув пряный дым сигареты, на выдохе спросил:

— С вашей бабушкой разрешите поговорить?

— Не получится, и не потому, что не хочу. А потому что ей восемьдесят пять лет и сильная старческая деменция. Она меня-то нечасто узнаёт.

— Где она сейчас? — резко развернулся от окна Михаил.

— Дома, — Ольга удивлённо взглянула на гостя. — Вы что, Мцыри, решили, что я родную бабушку могу куда-нибудь сдать?

Виноватая улыбка чуть тронула губы Исайчева:

— Простите, ради бога, счастлив, что это не так. В войну своих не сдавали, а сейчас повсюду…

— Надеялась, вы обо мне иного мнения. Хотя простительно, мы знакомы всего час-другой. И всё-таки вам, я бы такого вопроса не задала, — в голосе Ольги звучала обида…

Михаил затушил сигарету и медленно двинулся к креслу, на котором сидела Ольга.

— Поверьте, Оля, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, я бы тоже не задал, но…

— Ох, уж эти, но… Я не обижаюсь… По роду своей деятельности часто приходится задавать людям неудобные вопросы. Пошли дальше…

— Вы знакомы с некто Владимиром Григорьевичем Сибуковым?

— Конечно, это друг мамы, ещё с тех пор, как Лёнчик учился в военном институте. Сейчас дядя Володя в нём преподаёт. Он часто приходит в гости. Приходил… — Ольга встала с кресла и, опустив голову, стала ладонями разглаживать юбку. — Теперь только ко мне, и чуть реже… Когда мама была жива, мы…, — Ольга замолчала и в неожиданно наступившей тишине стало слышно, как она проглотила подступивший к горлу комок.

Тишину нарушил и другой звук — скрип двери. Вошла Светлана. Секретарь вручила хозяйке записку, прочитав которую Ольга виновато посмотрела на Михаила, дождалась, когда Света покинет кабинет, сказала:

— Нам придётся прерваться, простите, клиенты плачут… Нужно срочно уехать…

— А обед? — огорчённо спросил Исайчев.

— Не может ли, многоуважаемый Мцыри, заменить свой обеденный реверанс на поздний ужин. Меня, действительно, очень ждут…

— Заменить нельзя отменить! Где поставим запятую?

— Я поставила бы после первого слова. Хорошо?

— Хорошо! — Михаил посмотрел на часы, уточнил, — в двадцать ноль-ноль на углу улиц Вольской и Советской у кафе «Горячий шоколад», идёт?

Ольга утвердительно кивнула.

— Миша, не забудьте взять блокнот со столика и запишите туда ещё один пункт: поговорить с Владимиром Григорьевичем Сибуковым. Мне кажется, для полноты портрета подполковника Сперанского — это сделать необходимо… Он знал его с той стороны, о которой мы с мамой даже не догадывались…

Глава 8. Пся, он и есть Пся!

Роман Васенко сидел за рабочим столом и с интересом наблюдал за старшим товарищем. Михаил на листке бумаги чертил круги, треугольники и прочие геометрические фигуры.

— Михал Юрич, — обратился Роман, прерывая странное занятие коллеги. — Как прошла встреча с Ольгой Лениной?

На фамилии Лениной Михаил встрепенулся:

— Что с Лениной?

— С Лениной, надеюсь, всё хорошо, с тобой, мой друг, что-то не так. Чем до такой степени тебя могла озадачить адвокат Ольга Анатольевна. — Роман попытался скопировать задумчивую физиономию Михаила. — Ты уже минут двадцать рисуешь картины в стиле супрематизма. Слава Каземира покоя не даёт? Распоряжения по ходу расследования отдавать будите или как? Что-нибудь из беседы с адвокатессой выудил?

Михаил нехотя вытащил из кармана пиджака блокнот, открыл его:

— Нет такого слова адвокатесса. Есть слово адвокат. Записывай первое: проверить законность отчуждения земли под участком Сперанского Л. М. и заинтересованность в этой земле застройщиков многоквартирных домов. Может, кто-то из легализованного криминала позарился на участочек, решил построить башенку этажей на двадцать? Испытанный способ освободить землю — одного убрать, остальные сами разбегутся. Второе: проверить возможные связи подполковника с должностными лицами в регистрационной службе. Хотя дать на лапу больше чиновника, возжелавшего оттяпать лакомый кусок, Сперанский явно не мог, но чем чёрт не шутит… Топайте, сударь, в «кадастр» и «архитектуру»…

— Сделаю сегодня, разошлю запросы, потом сам пробегусь. В глазки им посмотрю… Ты не сказал, что дал разговор с Ольгой Лениной?

— Знаешь, Роман, она увлекается нумизматикой, так интересно рассказывает…

— Ну-у-у?

— И кофе в офисе вкуснейшее, а бутерброды — ум отъесть…

— Ну-у-у? — Роман начинал удивляться, — а по делу Сперанского?

— Что пристаёшь? — Михаил полез в карман за сигаретами, — я тебе поручения дал исходя из разговора с Лениной. Про самого Сперанского мы ещё недоговорили. Сегодня вечером встретимся и продолжим.

— Меня на встречу возьмёшь? — закинул удочку Роман, проверяя правильность своей догадки.

— Зачем? Это лишнее…

— Ну, ну…, — хитро прищурился Васенко, — пойду звонить в соседний кабинет, не буду мешать обдумывать план вечернего мероприятия. Встреча-то когда?

— В восемь, у кафе «Горячий шоколад»

— Советую поменять костюм, время ещё есть, — заметил Роман, подойдя к двери и сделав серьёзное лицо.

— Да? Какой посоветуешь? — заинтересовался Михаил.

— Так, свадебный, конечно, — хихикнул Васенко, едва успев уклониться от летящего в него блокнота.

* * *

Справки, полученные из служб об отводе земли под усадьбу Сперанского, не обнаружили никакой мало-мальской зацепки. Из них Роман узнал следующее: «земля в пользование была предоставлена в соответствии с наследственными документами, подлинность которых не вызывает сомнения». Чиновники Управления архитектуры отписались, что никто из застройщиков на эту землю не претендовал, так как участок непригоден для строительства многоэтажных домов с тяжёлыми фундаментами, вследствие близкого залегания русла подземной реки.

Роман справками не удовлетворился, к «делу» подшил, но решил сам поговорить с начальником отдела Виталием Семёновичем Сыпучем, подпись которого стояла на документе, регистрирующем право собственности.

* * *

Кабинет Виталия Семёновича Сыпуча, в который после препирательств с секретарём, Романа Васенко все-же пригласили, удивил следователя: потолок старинного здания отделанный таким же, как и стены полированным тёмных тонов деревом, висел над головой тяжёлой плитой. В центре потолка многоярусная хрустальная люстра слишком большая для размера помещения. По периметру кабинета тянулись друг за другом мягкие диваны, напоминая кожаную ленту.. Но более всего Васенко растрогало низенькое и узкое гостевое креслице, в которое хозяин кабинета царственным жестом предложил посетителю поместиться. Ещё более чудным было то, что едва присев, Роман обнаружил прямо перед глазами край столешницы хозяйского письменного стола. Сам же хозяин величаво располагался в дорогом, отделанном позолоченными кантами седалище, именно седалище, потому что название «кресло» было для него мелко.

«Смерд — знай, своё место! Ну и ну!» — подумал Роман.

Он извлёк из папки листок бумаги, протянул его чиновнику:

— Это наследный документ господина Леонида Михайловича Сперанского на участок земли…

— Та-а-ак! — резко вскочил Виталий Семёнович и, закипая от гнева, с силой рванул листок из протянутой руки Романа. — Отку-у-уда, позвольте? Вы-вы кто?

Васенко достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение, положил его на краешек стола, ближе к себе:

— Разве вам не доложила секретарь? Я из Следственного Комитета и прибыл по особо важным…

При слове «важным» Сыпуч лёг на стол и пополз к документу в малиновой корочке, на ходу прихватив телефонную трубку:

— Анжела, дура, сказала, вы следуете из комитета, — слово «следуете» Сыпуч выделил особо. — Я решил, вы курьер…

— Положите трубку, Сыпуч, — вкладывая во фразу всё накопившееся за последние минуты раздражение, приказал Васенко. — Смотрите сюда! Это копия документа. Подлинник в вашем ведомстве затерялся… И договоримся, что в соответствии предъявленному удостоверению, вопросы буду задавать я. Или переместимся ко мне в кабинет? Там, правда не так шикарно, как у вас…

— Да, да, да понял, извините… Побеседуем лучше здесь… — сползая назад в кресло, Виталий Семёнович прищурил глаза, и внимательно всматривался в листок. — Это копия! Конечно, копия! Я уж обрадовался… Подумал — нашёлся документик.

Сыпуч успокоился. Вошёл в нужный дыхательный ритм. И по привычке украсил лицо начальственным выражением глубокого презрения к окружающим.

— С чего вы, уважаемый, решили ворошить прошлое? Почему вновь возник этот вопрос? — Виталий Семёнович поморщился от неприятных воспоминаний. — Все своё получили. Те, кто потерял, давно уволены. Мне влепили выговор…

— С занесением?

— Ну зачем с занесением? Просто выговор тоже неприятно. Вредит репутации…

— Вопрос возник в связи с обстоятельствами смерти Леонида Михайловича Сперанского. Вы знали такого?

Того, что произошло дальше, Роман Васенко при всей своей прозорливости никак не ожидал. Сыпуч вздрогнул, его подбородок мелко затрясся и глаза наполнились слезами, которые обильно потекли по щекам, орошая лацканы дорогого пиджака.

— Его убили? Ну, конечно, убили… Когда? Вы нашли запись? Да? Да!!! Нашли и пришли, — Сыпуч закрыл лицо ладонями. — Я ждал! Все годы ждал…

Роман ухватился за кончик чуть появившейся версии и соврал, дабы его не упустить:

— Мы нашли запись. Жду ваших пояснений…

Сыпуч резко встал, сделал шаг и внезапно уменьшился в росте, неожиданно стал похож на мальчика недоростка. Семеня ножками женского размера, Виталий Семёнович побежал в направлении гигантского железного ящика, который своим видом разрушал величавую гармонию деревянного кабинета.

Мысль, которая, как сказал бы Михаил Исайчев, «искрой освятила сознание» Романа была наполовину смешна и наполовину неприятна: кресло начальника отдела Виталия Семёновича Сыпуча стояло на постаменте. Хозяин не просто желал возвышаться над просителями (а именно они в большей степени посещали его кабинет), он желал над ними парить…

— С-Сыпуч представляет себя Зевсом, — рассмеялся своим мыслям Роман. — Ма-а-аленьким Зевсёнком, как в мультике.

— Ч-ч-чему вы радуетесь? — затравленно стрельнул на следователя глазами Виталий Семёнович. — Ч-ч-то увидели смешного?

— Бегите, Сыпуч, бегите куда бежали… — подбодрил плачущего чиновника Роман.

Сыпуч побежал подпрыгивая. Приблизившись к железному ящику, Виталий Семёнович открыл, кряхтя, тяжёлую насыпную дверь, встал на цыпочки и лихорадочно принялся перебирать бумажки на верхней полке. При этом он успевал рукавом пиджака утирать безостановочно льющиеся слёзы. Отыскав нужную бумагу, Виталий Семёнович опустился на кожаный диван и, тряся листком, срываясь на дискант, закричал:

— Вот она сучья бумага! Она испортила мне жизнь…

Роман встал, радуясь освобождению из неудобного кресла, подошёл к хозяину кабинета, забрал из его рук листок — это был подлинник того самого наследственного документа Леонида Михайловича Сперанского.

Васенко присел рядом с Сыпучем, и вкладывая, как можно больше бархата в тон, произнёс:

— Давайте успокоимся, чистосердечное признание облегчает вину… Рассказывайте…

Сыпуч не слушал. Он смотрел куда-то в угол, его щека подёргивалась, отчего левый глаз подмигивал.

— Так! — рявкнул Роман. — Заканчиваем сильно жалеть себя любимого! Рассказывайте.

Виталий Семёнович медленно вынул из кармана платок, медленно обтёр лицо, высморкался, встал и, едва передвигая ноги, поплёлся обратно на рабочее место. Уселся, заговорил:

— Мы с Пся служили в одном полку.

— Пся, это кто? — прервал Сыпуча Роман.

— Это «погоняло» подполковника Сперанского ещё с училища.

— Вы учились вместе?

— Нет, что вы, у меня нет высшего образования…

— Как же оказались тут? — удивился Роман, — вроде на такие должности без образования не берут.

— Зачем оно здесь? Образование… — тоскливо спросил Виталий Семёнович. — У меня тут сестра в начальниках ходит. Выслужилась из обычного землемера. Доказала свою пригодность рвением. Меня после армии пристроила…

— И вы тоже рвением? — съязвил Роман.

— Тоже, тоже, — не заметив сарказма, продолжил Сыпуч, — в нашем деле рвение и точное выполнение распоряжений вышестоящего начальства — главное. Ну, так вот… Служили вместе — он заместителем командира полка, а я вольнонаёмным киномехаником в клубе. Офицеры его за глаза звали Пся и остальные тоже, но шепотком… Суров был. А тут вдруг на гражданке встретил его у нас в конторе. Сперанский документы на свою усадьбу выправлял. Я тогда только-только, чуть-чуть по службе приподнялся. Леонид обрадовался. Я удивился. В гости к себе пригласил. Он у тёщи квартировал. Стол накрыл. Я сразу понял: «подполкану» помощь в оформлении документов нужна. Ну, чтобы без очереди. У нас и сейчас настоишься и насидишься, а тогда, ух, что было… Один мужик сказал, что ему гранату хотелось кинуть. Очень люди в очередях маялись. Я подпил, разоткровенничался, ну вроде однополчанин, страсть, как захотелось хвост распушить… Рассказал, как наши высокие чины хапают: за что, да по сколько. Какие усадьбы и где строят. На работу на «дришпаках» ездят, а с работы переодеваются в своих хоромах и на «мерсах» к любовницам чешут. В общем, всю подноготную вывалил. Дальше он документы отдал, чтобы я проконсультировался, что, да как. Я к сестре, тут она ошибочку в документе и нашла…

— И вы решили его изъять?

— Не совсем так. Ошибка в документе была незначительная. Бумага оказалась подлинной. Вы сами посмотрите.

Роман внимательно изучил документ, но ничего подозрительного не увидел.

— Не вижу, нужно эксперту показать…

— Не надо, не надо, он подлинный 1914 года, собственноручный документ наследодателя… посмотрите, там фамилия Сперанский четыре разочка встречается, так?

Роман ещё раз прочитал текст и подтвердил:

— Так.

— Во втором разе фамилия чуть исправлена. Он, наследодатель, описался — вместо Сперанский начеркал Спиранский. Приглядитесь.

Роман присмотрелся, но ничего не заметил.

— Правильно, вы не видите, а эксперт увидел бы. Причём время исправления указал бы точно. Весь фокус в этом. Мы умельца нашли — он поправил. Все прошло хорошо, если бы адвокатша Ольга Ленина не решила документ изъять и отдать его на экспертизу… Чего ей там не понравилось — ума не приложу.

— Ну и что, разве это нельзя было исправить законным путём? — недоумевая, спросил Васенко.

— Можно. Года два ходил бы по инстанциям, и не факт, что доказал свою правоту. Завистников море. Тем более что отчуждение земли под Монаховым прудом имело шумный резонанс. Но Шахерезада — жена его, не хотела ждать. Ей усадьба была нужна. С шиком женщина жить привыкла. Не у мамы в тёмной комнате ютиться. Тогда он предложил документ изъять, а опись не исправлять. Я сопротивлялся. Он сначала денег предложил, а потом, когда я совсем отказался, Пся дал прослушать диктофонную запись пьяного моего откровения. Пся, он и есть Пся! Это был конец. Понял я — выгонят меня и сестру с тёплого места. В то время такое место дорогого стоило. И я выкрал документ. После всё завертелось, закрутилось. Людей погнали, начальников понизили, мне заодно выговор влепили. В общем всех причесали, дай бог как, я испугался сильно. Но пятиться назад было поздно. Напился тогда здорово и пошёл Псе морду бить…

Васенко с большим сомнением окинул фигуру Сыпуча.

— Набили?

— Он меня, как котёнка, с лестницы выкинул, тихонько шёпотом прожурчал: «У меня, гном, врагов полно. Помощнее тебя будут. Только не я их, а они меня боятся! Так что отползай, отползай… Пока домой. Передумаю — на кладбище поползёшь… Эть-геть». Ну я и пополз.

— Почему вы назвали Стефанию Петровну Шахерезадой? О каких врагах, если знаете, он вёл речь?

— Вы, Роман, как я успел прочесть в удостоверении, Валерьевич, жену Сперанского видели? Она и сейчас красавица, а тогда, ух!, какая красавица была. Жены офицеров ядовитой слюной исходили, а их мужья сладкой слюнкой захлёбывались. Она и характером удалась — королева! Пся с одного взгляда её понимал и все желания исполнял. У нас гарнизон розами усажен был. Солдатики, как кроты землю рыли. А что тут скажешь — образцово-показательная часть. Но мы-то знали — это всё не для нас. Это для Шахерезады.

— Про врагов поясните, пожалуйста.

Было видно, что Сыпуч успокоился, или смирился, привычно откинулся на спинку кресла, продолжал:

— Точно не знаю, я только киномехаником был, но перед сеансом жёны офицеров часто о Сперанском судачили, многим он жизнь портил. Вот, например, Петру Ермилову — его однокурснику, всю карьеру, да и жизнь сломал. Пётр в Стефу Кукушкину влюблён был ещё с училища. Кукушкина, вы поняли, это девичья фамилия Шахерезады. Ермилов хоть в звании — майор, но свойским парнем был. Со всеми ровный, уважительным. Нашего брата вольнонаёмного не пригибал, как Пся… У того чуть что — подзатыльник.

— Подзатыльник! — удивился Васенко.

— В переносном смысле, конечно, а так — премии лишал. Говорил, что мы на их солдатской жизни паразитируем…

— Ещё кто, припомните…

Сыпуч нахмурил лоб:

— Вы лучше у Петра спросите. Он здесь в Сартове обитает. Я его недавно видел. Постарел сильно. Скажите, Роман Валерьевич, что со мной будет?

— Будет, будет, — задумчиво произнёс Роман, и услышав, как вздрогнул Сыпуч добавил, — вы сами в ночь на прошлую субботу где были?

Сыпуч судорожно хихикнул, прикрывая рот маленьким кулачком:

— Неужто вы думаете, что я его через столько лет убить мог? Я, как только знакомый силуэт на улице видел, сразу на другую сторону перебегал. Всю жизнь боялся…

— И всё же? — настаивал Роман.

— Я неженатый до сих пор. Скопить нужных денежек на семейное гнездо пока не сумел. Но женщину себе завёл. Дачку ей презентовал, туда каждую пятницу езжу, на субботу с воскресеньем остаюсь. Услаждаюсь… Ну так как со мной-то?

— Фамилию имя-отчество вашей заведённой женщины на листочке черкните…

Роман подождал, когда Сыпуч закончит писать, взял бумагу и направился к двери. За спиной услышал, как с постамента упало кресло хозяина кабинета, тот, видимо, не рассчитал рывок — сильно спешил дверь перед гостем открыть. В результате грохнулся вместе с креслом.

— Не ушиблись, Виталий Семёнович? — как можно заботливее спросил Васенко.

— Со мной-то, как? — донёсся страдальческий голос из-под стола. — Со мной-то, что будет?

— Посмотрим, Виталий Семёнович, что будет. Может, за давностью лет ничего и не будет. Сейчас взятки берёте, документы подмениваете? — Роман безнадёжно махнул рукой. — Хотя зачем я спрашиваю.… Я вам на столе повестку оставил. Завтра приедете в Комитет и повторите все под протокол и без фортелей — это понятно?

Уже закрыв за собой дверь, Роман услышал нарастающую истерику Виталия Семёновича:

— Это понятно… это понятно… это понятно.

— Вот тля…, — зло подумал Роман. — Женщину он себе завёл. Интересно, какой породы…

Глава 9. А любовь, как сон

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

Леонид Сперанский не пошёл к месту захоронения Егора Елистратова, он остался в машине, которую взял у отца. Из приёмника негромко лилась песня:

Там, где клён шумит,

Над речной волной,

Говорили мы,

О любви с тобой…

Сперанский внимательно следил за людьми на кладбищенской аллее. Отдельные группки медленно шли на выход, но это были не те люди, которые провожали Егора.

А любовь, как сон,

А любовь, как сон,

А любовь, как сон

Стороной прошла…

Тело Егора Елистратова отдали родственникам только на пятый день после гибели. Всё это время проводились следственные мероприятия, устанавливающие отчего погиб курсант. Следователи единодушно решили, что причина смерти несчастный случай — неожиданная остановка дыхания во время физических упражнений в бассейне. Проще говоря, Егор утонул, захлебнулся.

Организацию похорон взяло на себя училище. Всё было сделано с уважением к погибшему, с тёплыми словами, оружейным залпом и поминками в курсантской столовой.

Стефа на поминки в училище не поехала. Она присела на одинокую лавочку на кладбищенской аллее. Сперанский подошёл к девушке тогда, когда его сокурсники и руководство училища погрузились в автобусы, личные машины и разъехались. У могилы остались только родственники. Леонид сел рядом со Стефой на краешке скамейки. Он взял кисти рук девушки в свои ладони и принялся растирать замершие белые пальцы. Люди проходили мимо, улыбались виноватой улыбкой и кивали, одобряя желание Леонида не оставлять в одиночестве невесту погибшего друга. Стефа не обращала внимания ни на кого, она сидела застывшая, как ледяной столб, и глядела пустыми глазами прямо перед собой. Сперанский не сразу узнал её: серое лицо, немытые сосульки тусклых волос, остекленевший взгляд, мелькающий в подолах чёрного пальто халат весёленькой расцветки с жёлтыми гусятками. Она была похожа на многодневно пьющую бомжиху. Леонид осторожно взял девушку за локоть, попытался приподнять. Но Стефа не помогла ему, а совсем наоборот расслабилась, осела, согнула спину, безвольно опустила руки. Её лицо осунулось, уголки губ поникли, щёки стали походить на брыли, глаза потухли.

— Горушка, Горушка… На голове два ушка, — шептала она без пауз.

— Льдинка, горе большое, — тихо произнёс Леонид, не надеясь, что девушка услышит, — надо жить дальше… Льдинка, посмотри на меня…

— Не смей звать меня Льдинкой, — неожиданно вскипела девушка и так же быстро остыла, увяла. — Льдинкой зовёт только Горушка. Для остальных я Стефания.

— Пойдём, Стефа. Надо ехать…

— Куда? — Стефа посмотрела на Леонида нежно, улыбнулась, — а Горушка. Он, наверное, как всегда, проспал… Мы его подождём, да, Лёня?

— Он не придёт, Стефа…

— Почему? — девушка засмеялась переливчатым смехом, и вдруг напружинилась и зло плюнула Сперанскому в лицо. — Ты всё врёшь… Что задумал увести меня от Горушки… — она погрозила Леониду пальцем с обломанным ногтем. — Не выйдет, дружок… Ты меня не получишь… Ой, вон идёт Горушка! Горушка, я здесь… Куда ты уходишь…

Девушка вскочила, побежала, лихорадочно размахивая руками, споткнулась, упала и застыла. Она так и не поднялась, пока не подбежал Леонид, взял её на руки и понёс к машине.

* * *

Из клиники Стефанию Кукушкину выписали через два месяца, она была, как и прежде красивая, только чуточку бледная. Стефа Кукушкина лучшая студентка последнего курса факультета иностранных языков Педагогического института за два месяца отсутствия отстала от сокурсников в учёбе, но быстро нагнала и закрыла все «хвосты». Чтобы подработать, Кукушкина брала в редакции местного издательства стихи иностранных поэтов. Переводила изящно, легко, хорошим стилем и слогом. Гонорары получала достойные. На них покупала модную одежду и не отказывала себе в развлечениях: ходила в театры, на новые выставки и даже иногда в ночные клубы. Знакомые дивились: «Недолго ты горевала, девонька!».

Никто не догадывался, желание жить появилось у Стефы, как только она поняла, что внутри у неё забилось сердечко её с Егором сына.

Леонид Сперанский каждый день звонил Стефе в клинику. Когда уходил в увольнение, то целый день просиживал в палате или выводил гулять по больничному скверу, иногда подъезжал на машине отца и увозил девушку в Парк Победы к знаменитому памятнику «Журавли» — сорокаметровой стеле с двенадцатью журавлями. Они летели на запад — туда, откуда не вернулись солдаты с войны. Стефа любила сидеть на лавочке у подножия памятника, там пятым журавлём в клине был её Егор. Так решила она. Это была только её тайна, о которой Леонид даже не подозревал.

Сперанский знал о ребёнке и всё же, как только Стефа выписалась из больницы, сделал предложение стать его женой. Она согласилась. Но выставила одно условие — не трогать её до рождения ребёнка. Через три месяца они поженились, а ещё через два лейтенант Леонид Михайлович Сперанский вместе с молодой супругой отправился служить в полк расквартированный на территории дружественной страны — Германской Демократической Республики. Стефанию Петровну Сперанскую уже никто не звал Льдинкой, с лёгкой руки своего мужа она стала Шахерезадой.

Поперву Стефа ходила по военному городку, стараясь не попадаться на глаза жёнам офицеров — больших любительниц перемыть друг другу кости. Позже привыкла. Перестала их замечать. А совсем позже, они стали обходить Стефу лишь потому, что любое упоминание имени Шахерезада только усиливало интерес к ней их собственных мужей. Мужья и без того были внимательны к жене офицера Сперанского. При встречах отдавали ей честь, выгибали грудь и раздували ноздри. Шахерезада благосклонно принимала знаки восхищения, одаривала почитателей холодной улыбкой, а совсем, совсем позже — презрительным взглядом пантеры, если поклонники мешкали или забывали приложить ладонь к козырьку фуражки. Однажды одна из жён, увидев подобное салютование, язвительно бросила вслед Шахерезаде:

— Обычно честь отдают офицеру, а не его лошади…

Стефания Петровна не стала шуметь, она с достоинством и очаровательной улыбкой пояснила:

— Подобным жестом рыцарь прикрывает глаза от ослепительной красоты дамы сердца. Приходите, милочка, ко мне в гости, я вас чаем напою…

Подруг у Сперанской почти не было, а те немногие, что были, остались от прошлой жизни. Они изредка писали, звонили, но и в них Стефания потихоньку перестала нуждаться. Пока её муж успешно продвигался по карьерной лестнице, Стефа занималась рукоделием — плела из бисера изящные, удивительные по красоте украшения. Каждое новое ажурное изделие выгуливалось ею с особым шиком и вызывало зависть и огорчение женщин гарнизона. Новое имя «Шахерезада» накрепко приросло к Стефе Кукушкиной. И она старалась этому имени соответствовать.

Глава 10. Кафе«Горячий шоколад»

Нажимая кнопку звонка на на въездных воротах дома Лениных, Михаил в ожидании нетерпеливо топтался на месте. Хотелось быстрее попасть в тепло, выпить горячего чая и расслабиться. Расслабиться и согреться было необходимо. Предыдущие пять часов Михаил провёл на улице, контролируя работу опергруппы, выехавшей на ограбление с убийством охранника магазина «Золото» в центре города. Торговое заведение не вмещало всех задействованных в расследовании и оперативники долго топтались на улице, ожидая, когда эксперты закончат свою работу и позволят следователям войти

Железный коробок домофона, наконец, отозвался голосом хозяйки:

— Мцыри, привет! Проходи.

Щелчок — и механизм распахнул кованую калитку.

С той первой встречи с Ольгой в кафе «Горячий шоколад» прошло больше шести недель. Михаила тянуло к Ольге и она отвечала ему взаимностью. Здесь, в доме Лениных, ему было хорошо, спокойно и уютно. Хозяйка оказалась радушной, в ожидании Михаила жарила его любимую картошку и пекла яблочные оладушки с джемом.

— Мцыри! — негодовала Ольга. — Нельзя каждый раз есть картошку. Ты что, «картофельный барон»? Я хорошо готовлю и многое умею. Давай завтра голубцов наверчу, пальчики оближешь…

— Нет! — упирался Михаил. — Если хоть раз в день картошки не поем — голодный! Тебе что, жалко? Русскому человеку картошка с селёдкой — первая еда! А на десерт — яблочные оладьи с джемом! Ничего вы женщины не понимаете во вкусной еде. Нам, «гончим», картофан — самое то!

Селёдку Михаил загодя покупал в ближайшем универсаме. Сам разделывал. Ольга наотрез отказалась не только готовить её, но и есть.

— Как селёдку без лука? Без лука это — не селёдка! — восклицала хозяйка, — а какой может быть лук при моей профессии? Все клиенты разбегутся. Нет уж, дорогой Мцыри, селёдка только в отпуск. Уж в отпуск отъемся, — блаженно улыбалась она.

— Ну и ладно! — соглашался Михаил. — Нам с Зоськой и Кешкой больше достанется.

Дочка Ольги Зося тоже уважала жареную картошку. Мама разрешала есть её только с Михаилом, в остальное время утверждала, что это вредно. Оказалось, и домашний попугай Кешка не прочь полакомиться жареным ломтиком. После ужина Михаил как обычно располагался в уютном кресле, рядом с камином — проводил время в разговорах с Зосей и обучал человеческой речи смышлёного попугая. Ольга ещё некоторое время работала с документами, а потом, когда Зося укладывалась спать, они шли побродить по аллеям парка у дома Лениных. Время, которое Михаил проводил в семье Ольги, было для него счастьем долгожданным и нечаянно обретённым.

Он хорошо помнит их первую встречу у кафе «Горячий шоколад».

Михаил на место приехал загодя. Припарковал машину, взял в руки припасённый букет роз, просмотрел каждый цветок. Один не понравился, был вяловат, и Михаил осторожно вытянул его из букета. Оставшиеся четыре розы были хороши.

— Интересно, — думал Исайчев, — как она воспримет букет? Черт подери, не умею дарить цветы! Эх, Мишаня, страшно подумать, первый раз несёшь женщине букет. Кто увидит, вспомнит картину Репина «Приплыли»: я с бровями домиком, с ручками трясущимися от страха и букет… Смешно! — такие мысли водили хороводы в голове Исайчева. — Нет! — решил он. — Пойду без цветов, а там, как кривая выведет…

Ольга вышла из-за угла и лёгким шагом двинулась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, ему стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. Сейчас Исайчеву показалось, что он ждал её всю жизнь. Именно её. Михаил не мог объяснить себе те тихие радостные чувства, которые бродили в нём сейчас, но был твёрдо уверен — он нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась и её надо было удерживать, как оползень.

— Интересно, — подумал Михаил, — как это лежать на диване с газетой и чтобы вот такая «щёчки-ямочки» угощала тебя оладьями с джемом… Размечтался…

И всё равно мысль грела, и от этого тепла на лице Исайчева расцветала глуповатая счастливая улыбка.

— Ещё раз здравствуйте, Мцыри! — Ольга протянула руку для пожатия и так же тепло и глуповато улыбнулась:

— Чего стоим? Ещё кого-то ждём?

Михаил изобразил на лице мыслительный процесс:

— Да вроде все пришли…

— Ну, тогда идём… Страшно хочется выпить чего-нибудь горяченького…

Они вошли в кафе и среди свободных столиков выбрали самый уединённый. Ольга повесила сумочку на спинку стула, присела, взяла в руки меню.

— Итак? С чего начнём? С недоговорённых вопросов о подполковнике Сперанском?

— Давайте о нём сегодня не будем… — умоляюще попросил Исайчев.

— Как? — Ольга изобразила на лице удивление. — Разве мы пришли не продолжать беседу?

— Нет! — решительно отрубил Михаил. — Мы пришли пить горячий, чёрный, сладкий, манящий запахами шо-ко-лад!

— Так, значит у нас свидание? — передразнивая Михаила, Ольга состроила брови домиком.

— Да! — решительно рубанул Михаил.

— Тогда, где цветы, Мцыри? На первое свидание и без цветов?

Михаил рванулся с места, едва не перевернув стул. Ольга отчаянно замахала руками:

— Я шучу, шучу…

Было поздно — Исайчев скрылся за входной дверью. Через минуту он уже стоял у столика и протягивал Ольге букет роз.

— Четыре розы?

— Да! — победно воскликнул Михаил.

— Что «да»? Четыре розы приносят только на похороны? Вы что, никогда не дарили девушке букетов, Мцыри?

— Ешь твою медь! — прокричал Михаил, и опять бросился на выход.

Пятая роза прибыла в кафе также быстро, как и предыдущие четыре.

— Вот теперь свидание… — удовлетворённо отметила Ольга и жестом пригласила, вытянувшегося по «стойке смирно»Михаила, сесть.

В тот вечер шоколад оказался слишком горьким и отдавал костром, но это было неважно. Главное, Ольга рядом. Покинув кафе, они пошли гулять. Ходили по старинным ещё купеческим улицам Сартова, пока не спустилась ночь. Говорили о чем-то хорошем и нужном и, наверное, интересном, потому что любопытное солнце не выдержало и стало вылезать из-за горизонта. Утро погожее и тихое застало их на набережной, а гудок теплохода напомнил о начале нового дня.

— До работы осталось три часа, — заметила Ольга, подглядывая за чайкой, беззастенчиво ворующей рыбу из ведра задремавшего на стульчике рыболова.

— Ты устала? Хочешь спать?

— Я замёрзла, Мцыри, пойдём к машинам. Пора разъезжаться…

Михаил мигом снял пиджак, накинул его Ольге на плечи, притянув за лацканы к себе, поцеловал в губы:

— Они у тебя пахнут вишней, — прошептал Исайчев на ухо девушке.

— Это помада, Мцыри…

— Вку-у-у-сная, — блаженно улыбнулся Михаил. — Можно ещё?

Ольга, ожидая поцелуя, зажмурилась.

* * *

— Боже мой, — со страхом подумал Исайчев. — Не случись беды с подполковником Сперанским, я бы никогда её не встретил… — он услышал, как шелестит бумагами в своём кабинете Ольга и улыбнулся. — какой же я эгоист! Эгоист! Ну и что? Жизнь продолжается. И пусть она такая, как есть, я не ропщу…

Ольга закончила работу с документами, переместилась в кухню готовить ужин. Уже оттуда крикнула:

— Мцыри, что там с «делом» дяди? Продвигается?

— Трудно… почти никак… насолил он многим, но за это не убивают — пробубнил Исайчев в расчёте на то, что Ольга не услышит. Но она услышала и появилась в проёме открытой кухонной двери.

— Мцыри, ты у Сибукова был?

Михаил отрицательно покачал головой.

— Завтра собираюсь… У меня помимо «Дела Сперанского» в портфеле больше двадцати «жутей» разного калибра. Не успеваю, хоть ночуй в конторе…

— Это ты брось, — отозвалась Ольга. — Ночевать нужно под боком у любимой женщины. У тебя, Мцыри, есть любимая женщина?

— Есть, ещё какая любимая…

— Ну? — Ольга вышла в гостиную, где на диване, вытянувшись, возлегал Исайчев:

— Что, ну? Отстаньте, любимая женщина, я отдыхаю…

— Возьми с собой к Сибукову, а? У меня завтра окно с утра… — умоляюще попросила Ольга.

— Я ещё не созванивался…

— Так, давай сейчас договоримся. Хочешь, позвоню?

— Давай! Мне неудобно — поздно уже. А вы, сударыня, на правах старой знакомой можете…

— Ну, ты и лодырь, Мцыри! Я твою работу последний раз делаю, понял?

— Да понял я, понял… — прикрывая глаза, лениво ответил Михаил.

Ольга ушла в кабинет и вновь появилась через несколько минут.

— Не спать! — гаркнула она Исайчеву в ухо. — Завтра в двенадцать он нас ждёт.

— Что ж ты так кричишь? — Михаил, не открывая глаз, отвернулся от Ольги, уткнулся носом в спинку дивана и засопел. — Можно я чуть-чуть дреману, совсем чуть-чуть, всю ночь на происшествии торчал…

Ольга взяла с кресла плед, укрыла им гостя и едва слышно прошептала:

— Спи, дорогой, пока спится. Я давно уже не могу…

Глава11. Бой

Кабинет полковника Сибукова в военном училище выглядел аскетично: шкаф, стол, стул, сейф и два кресла, на стене гравюра «Воздушный бой». Картину нарисовал друг в память своего отца — лётчика, погибшего в небе над Киевом в первые дни Отечественной войны. Чеченская унесла друга-художника и оставила Владимиру Григорьевичу глухоту на одно ухо. Они воевали вместе.

Сибуков принял гостей радушно. Ольгу обнял и расцеловал, усадил в кресло. Кресло Михаила пододвинул поближе к себе, объяснив это без слов — просто постучал указательным пальцем по больному уху.

— Воевали? — спросил Михаил.

Сибуков кивнул и добавил:

— Контузия, но вспоминать не хочу. Давайте-ка лучше чайку организую, — и тут же вынул из сейфа электрический чайник, включил его в сеть.

— Я приготовил то, что ты просила, Олюшка. Вот альбом нашего выпуска… здесь все курсанты и вместе, и отдельно, и в групповых фотографиях.

Сибуков протянул Исайчеву альбом.

— Смотрите. Мы там молодые… Ты знаешь, Олюшка, я не очень дружил с твоим дядей. Больше с твоей мамой. Мила была старше нас, молодых салаг, на шесть лет. Мы всё, кто был вхож в ваш дом, относились к ней с трепетом. Я в то время иногда подумывал: будь хоть на годок старше её — женился бы, точно женился. Но Мила относилась к нам, как к братьям, причём младшим… — Сибуков отключил вскипевший чайник, вынул из ящика письменного стола одноразовые стаканчики и, сунув в них чайные пакетики, начал разливать кипяток. — Пусть немного остынет, а то пальцы обожжёте…

Исайчев в это время изучал фотоальбом. На одной из страниц Михаил увидел молодого Леонида Сперанского: чистое, открытое лицо с чуть тронувшей губы иронической улыбкой, копна русых вьющихся волос. Глаза? Глаза выразительные, примечательные, с едва заметным надменным выражением.

Михаил перевернул ещё несколько страниц, и вздрогнул, на него смотрел сын Леонида Сперанского — Олег Леонидович Сперанский–младший.

— А это у вас отку… — осёкся на полуслове Исайчев, посмотрев подпись под фотографией «Курсант Егор Елистратов». — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Ольга тоже глянула на фотографию, но её лицо не выказало удивления.

— Судя по всему, ты знала? — Михаил вновь выстроил домик из бровей. — Почему молчала?

— Мцыри, не хочу навязывать тебе своё видение, смотри собственными глазами, я могу только указать путь. Выводы делай сам…

И вдруг неожиданно с горькой ноткой в голосе повторила:

— … указать путь. Выводы делай сам. Сам!

— Владимир Григорьевич, — спросил Исайчев, рассматривая фотографию курса, — а где сейчас служит бывший курсант Егор Елистратов?

Сибуков, наконец, решился взять в руки горячий стаканчик с чаем и жестом пригласил гостей последовать за ним. Затем поставил оба локтя на стол и, обхватив стаканчик ладонями, сказал:

— Егор нигде не успел послужить. Он погиб ещё в училище…

— Как? — поспешно спросил Исайчев и вдруг вспомнил, — это о нём говорила дочь Стефании Петровны Вера. Большая любовь её матери…

— Официальная версия была такова: несчастный случай — неожиданная остановка дыхания во время физических упражнений в бассейне. Но…

Сибуков умолк, разглядывая Михаила.

— Говорите, Владимир Георгиевич, ему можно, — подстегнула Сибукова Ольга — Сейчас даже нужно…

— В бассейне тогда плавали два человека — Егор и Леонид Сперанский. Накануне занятий Егор объявил группе, что сразу после выпуска женится. Стефа дала согласие. Многие тогда пригорюнились. Стефа Кукушкина нравилась ребятам. Первым его поздравил Леонид. Пожал руку. Только всем бросилось в глаза то, что Сперанский слишком бледен, видочек у парня был — краше в гроб кладут. На обеде в столовой Лёнька, как всегда, балагурил. Отдал Егору свою порцию каши и даже какао взамен не потребовал. Егор отнекивался, говорил, что после обеда сдаёт норматив по плаванию, тяжеловато с кашей, но всё-таки съел. После сдачи нормативов все ушли в раздевалку, а Егор с Леонидом остались, они всегда уходили последними — любили поплескаться… У нас в группе учился паренёк с Украины, по национальности поляк — Ян Качмарек, он тогда что-то у бассейна забыл, подошёл к стеклянной двери и увидел, как Сперанский во время ныряния резко схватил Егора за ноги и неожиданно дёрнул. Вот тогда Егор и захлебнулся. При вскрытии у него все дыхательные пути были забиты кашей. Вероятно, от неожиданности у Егора случился выброс пищи из желудка, а он ещё и вздохнул под водой ну и… Вытащили его из бассейна уже мёртвым… Тогда Лёнька говорил, что ничем не мог помочь. Егор был в два раза тяжелее Сперанского.

— Так, почему же следствие не обратило внимания на рассказ Качмарека? — удивился Исайчев.

— Никакого рассказа не было. Этого никто тогда не знал. Ян ничего не сказал.

— Почему он молчал? — возмутился Михаил.

— Почему? — Сибуков на мгновение задумался, подыскивая наиболее правильный ответ…

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

На ковёр вышли давние соперники — Ян Качмарек и Леонид Сперанский. Судил схватку лучший единоборец курса сержант Сибуков. Заложив руки за спину, он ходил около мат-ковра. Вот он поднял руку и щёлкнул пальцами.

Борцы сошлись на середине ковра и пожали друг другу руки.

— Начали! — Сибуков поправил на шее шнурок со свистком.

Напряжённые руки Качмарека и Сперанского сплелись…

В самый разгар борьбы в зал вошли начальник училища генерал-лейтенант Ерошихин и начальник курса подполковник Кобзарь. Они уселись на скамейку под шведской стенкой и тихо продолжали какой-то, ранее начатый, разговор.

— Раз! — выкрикнул Сибуков, показывая на Качмарека.

Ян удачно выполнил бросок через бедро — получил очко. Возглас Сибукова вызвал на его лице торжествующую улыбку. Он не успел прижать к ковру вскочившего Сперанского. Ян шёл на спарринг-партнёра, согнув спину, растопырив длинные руки, старался захватить противника в замок. Спокойные до равнодушия глаза Сперанского не нравились ему.

Сегодня Леонид проигрывал. Приход командиров обострил схватку. Хотя объятия Леонида и причиняли Качмареку боль, он упорно шёл на захваты, стараясь навязать силовую борьбу. В тренировочных схватках разрешалось всё, кроме приёмов джиу-джитсу и каратэ, наносящих мгновенно травмы.

Сейчас Качмарек поймал мелькнувший зайчик в серых глазах противника и опередил его. Левую руку Сперанского, скользнувшую к предплечью, перехватили крючковатые пальцы Качмарека, удачно вывернули, и с криком «хуп!» он всем корпусом рванул её вниз. Леонид грудью ударился о ковёр, судорожно разбросал в стороны ноги.

Курсанты, наблюдающие бой, затихли. Сибуков склонился над борцами, следя за проводкой болевого приёма, он ждал, когда побеждённый постучит рукой по ковру, признавая своё поражение.

Качмарек крутил руку противника. На её вздутых мышцах проступили узлы сухожилий, вспухли тёмные вены. Как стрелка секундомера, подрагивали напряжённо раскинутые ноги.

— Пся крев! — выкрикнул Качмарек и тихо добавил, — я всё видел там в бассейне… Ты пойдёшь и признаешься!

Леонид повернул к нему лицо, и столько злости выразил его взгляд, что Качмарек промычал от досады и сильнее нажал на руку соперника.

Вывернутая рука Сперанского, сбалансированная отчаянным противодействием мышц, замерла в одном положении. Казалось, ещё немного — и Качмарек выломает кисть из локтевого сустава.

Сибуков не торопился останавливать схватку, но как борец он представлял адскую боль Сперанского.

Леонид молчал. Время шло. Качмарек видел, как липкие потеки пота ползли у противника по бурым щекам. Ян всегда побеждал играючи. В училище ему не было равных. Даже Владимир Сибуков боялся встречи с ним. Качмарек взглянул на Сибукова. Тот молчал, и Ян ослабил нажим. Сперанский быстро выгнул спину, подобрал под себя колени, спружинил правую ногу. Качмарек вновь напряг мышцы. Но было поздно: Леонид оттолкнулся. Босые ступни взвились в воздух. Крутанувшись на голове, Леонид перевернулся и встал на колени, рука соперника оказалась у него на груди. Ребром правой ладони Сперанский сильно ударил по напряжённому плечевому бугру Качмарека, и тот на миг расслабился. Леонид вскочил, вскинул руку Яна на своё плечо, и грузное тело Качмарека поднялось в воздух. Бросок через плечо — классический бросок, если бы… если бы Сперанский не сделал намеренный шаг в сторону. Совсем маленький шажок почти незаметный, всего на несколько сантиметров сошёл с ковра. Бросок! Качмарек упал не на мягкий мат, а ударился о деревянный пол, крякнул. Сперанский подскочил к нему, нагнулся и прошептал:

— Скажешь кому, убью! Ты меня знаешь… Пойдёшь за ним. Не стой на моём пути…

В этот раз всё обошлось. Ян неделю провалялся в госпитале — лечил ушибленную спину. По окончании училища, получил назначение в полк расквартированный в Сибири.

* * *

— Почему? — Сибуков на мгновение задумался, подыскивая наиболее правильный ответ…

— Боялся, наверное, боялся. Тогда с лёгкой руки Яна к Сперанскому прилипло прозвище «Пся». Больше на курсе его никто по имени и не звал. Так и уехал в часть, как Пся… Я сам узнал подробности гибели Егора только через пять лет после окончания училища от младшего брата Яна — Стаса Качмарека…

— Почему от Стаса? Где сейчас Ян? — спросил после недолгой паузы Михаил.

— Он рассказал мне об этом на похоронах Яна. Мне и ещё трём нашим ребятам, которые были в это время в Сартове. Оказалось, когда Ян прибыл по назначению в Сибирь ушиб неожиданно дал о себе знать. У Качмарека обнаружили туберкулёз позвоночника. Провалявшись по госпиталям, Ян комиссовался на гражданку. Долго искал работу, начал пить. Его нашли замёрзшим в новогоднюю ночь под трубой газопровода. Причину смерти установили — отравление палёной водкой. Стас до сих пор винит в смерти брата Сперанского. Говорит, что Лёнька загубил Яну не только позвоночник, но и жизнь…

— Не подскажите, где можно найти Стаса? — Михаил вынул из кармана блокнот.

— Вам об этом надо узнать в цирке. Стас акробат — Заслуженный артист России. На гастролях в Сартове бывает через год. Но по-моему, он сейчас в городе. Мне кто-то сказал, что он собирается жениться на дочери нашего мэра. Вроде как прибыл месяц назад в отпуск, для организации свадьбы.

* * *