Бесплатный фрагмент - Переулок Карабашский в пространстве у-вэй

у-вэй

В полях, где иногда гуляли дачники, уходила в горизонт широкая грунтовка с жирной тёмной землёй, изъезженной невидимыми автомобилями. Дорога постоянно была пуста. Поля вдоль неё не разговаривали ни ветрами, ни шелестом трав, ни стрёкотом кузнечиков, ни птичьими голосами — казалось, что это совсем не здешнее, внемирное пространство, а дорога нигде не кончается и просто уходит в пустоту, у-вэй, по-китайски, и вместе с ней там постепенно растворяются, тают плоские неживые поля.

От мира живых дорога отгораживалась поперечной узкой канавой, обсаженной невысокими юными сосенками. В траве под ними резвилась какая-то мелкая живность, на ветках скакали сороки, угрюмые вороны тяжело садились на верхушки и застывали надолго, а тонкое перо на их животах шевелилось под лёгким ветром.

А за канавой исчезало время и события. По дороге можно было идти и идти — и ничего не менялось: молчаливые пустые поля, никого вокруг, ни человека, ни зверя. У-вэй…

***

Жаловаться нехорошо!

Я и не жалуюсь. Я излагаю.

Максима первая. Всякая жизнь начинается с надежд и всякая жизнь кончается как у-вэй, касается ли это людей, городов или стран. В том числе это касается и переулков. Где теперь переулок Карабашский с его деревьями и домами, с его людьми, с их надеждами и любовью, с их успехами и неудачами? У-вэй…

Максима вторая. Ничего нельзя изменить, даже если кажется, что обстоятельства меняются под твоей рукой, как пластилин.

***

…Были времена, когда на недалёких от центра окраинах большого промышленного города перед бревенчатыми домиками, целиком составлявшими улицу или переулок, располагались палисадники с цветочными кустами и клумбами, и за каждым домиком привольно лежал огород с аккуратными овощными грядками и деревянными теплицами, крытыми стеклом, а глаз радовал ухоженный сад из яблонь, малинных, вишенных и смородинных кустов. Внутри сада непременно стояла беседка или просто деревянный стол со скамейками, где так отрадно пить чай под цветущими яблонями и сиренью. В стену дома, выходящую в сад, вбит был крепкий железный крюк, на котором в хорошую погоду подвешивался плетёный крупноячеистый гамак, прикрепляемый другим концом к ближайшей яблоне. На гамаке качались дети, в гамаке спали тёплыми летними ночами, в нём же, плотно укутав, помещали выздоравливающих больных, чтобы те дышали целебным свежим садовым воздухом. Перед крыльцом благоухал цветник, а возле ворот стояла будка для хвостатого сторожа. В углу усадьбы возвышался дровяник, внутри которого, кроме запасённых на зиму широких поленниц, были курятник и низкая пуня для кроликов или свиней, а над пуней — сеновал. Иной раз имелась в усадьбе и банька. На заборах и на перилах крылец дремали на тёплом солнце сытые круглобокие коты. Ранним летом через заборы перевешивались густые грозди сирени или душистые кисти черёмухи. Тротуары были дощатые, а дороги грунтовые, совсем раскисавшие в непогоду, и пешеходу случалось, перебираясь на другую сторону, оставить в густой грязи башмак, а то и оба сразу. Вечерами по этим дорогам под присмотром пастуха, неспешно шагавшего с длинным кнутом на плече, шли к домикам, поднимая пыль и позвякивая колокольчиками, чёрно-белые коровы с тяжёлым выменем, а днём в дорожной пыли толклись стайки куриц, чьи крылья были мечены чернилами разных цветов, чтобы хозяйки могли отличить своих и загнать их к ночи в ограду. Автомобиль тут появлялся только один — продуктовый фургон, неспешно переваливавшийся в колеях на пути к магазинчику, единственному на всю обширную округу. В магазинчике продавали хлеб, разливное молоко, сметану и сливочное масло на развес, бутылки густого пахучего подсолнечного масла и кое-какие консервы. Остальное надо было либо «доставать» через знакомых, либо покупать на рынке по двойным и тройным ценам. Но жизнь — вопреки, несмотря или благодаря всему — текла густой медовой струёй, не нарушаемая ничем…

переулок и его жители

Переулок Карабашский начинался с небольшого плоского пригорка улицы Циолковского и плавно спускался к совершенно равнинному переулку Народному, а тот уже выходил одним своим концом на улицу Уктусскую, а другим — на улицу Сурикова. Отчего переулок получил такое название — а в переводе с тюркского наречия Карабаш означает Чёрная голова — никто не знал да и не интересовался узнавать. Может, основали переулок некие черноголовые люди? Кто его разберёт… Жили в переулке исключительно русские, в основном с головами русыми, каштановыми и даже белокурыми — откуда Карабаш? Может, первые обитатели переулка приехали из города Карабаш в Челябинской области и назвали переулок по имени своей дальней родины? Неизвестно…

***

Переулок отстроился на осушенном загородном болоте в сороковые годы прошлого века, и болотное происхождение почвы давало себя знать постоянным появлением весенней воды в подпольях. Вода заливала подполья полностью, а иной раз проникала и в само жильё. Её приходилось вычерпывать вёдрами либо ручными насосами, а с приходом прогресса — насосами электрическими. Дома и пространство перед ними окапывалось канавками для стока талой весенней воды и преодоления последствий дождей, а через канавки там и сям прокладывались деревянные мостики для переправы либо к нужным строениям в усадьбе, либо к воротам домов. Когда канавки заполнялись водой, дети увлечённо пускали по ним кораблики, сделанные из бумаги или древесной коры, устраивая соревнования в скорости и дальности плаваний. Между канавками и проезжей грунтовой дорогой, идущей по центру переулка, простирались полянки, поросшие спорышом и пыреем, и на них играли дети, а в солнечный летний день обитатели домов расстилали на полянках байковые одеяла и загорали на них, демонстрируя обществу самосшитые купальники и плавки. Отдыхающих осеняли ветвистые кроны высоких тополей, в изобилии росших по обеим сторонам переулка.

***

На левой стороне переулка стояло пять домов, а на правой — четыре. Как правило, дома были на двух хозяев, то есть в каждой половине дома жила особая семья, и входные двери с крылечками выходили на разные стороны. Придомовые угодья также были перегорожены, и тут уже дело зависело от характера отношений между соседями: либо забор был сплошной, либо состоял из сетки-рабицы с крупными ячеями, чтобы при надобности удобнее было общаться, не выходя при этом каждый раз на улицу. Горизонт был с переулка отлично виден, и это были густые сосновые леса, обнимавшие окрестность полукругом с трёх сторон. Лес был недалеко, надо было пройти всего пару улиц — и можно было собирать землянику, рвать лесные фиалки и пить чистейшую воду из родника на опушке, который все звали Лесничка.

***

Выглядел переулок абсолютно патриархально.

Об асфальте аборигены в 1940-60-е годы прошлого века и не мечтали, он так и не пришёл в переулок до самого дня его сноса в 1990-х, и единственным благом цивилизации были две водопроводных колонки на соседних улицах, исправно снабжавшие водой обитателей переулка. Воду, понятное дело, надо было ещё доставить в дома, и этим занимались либо взрослые, перенося её в вёдрах, надетых на коромысла, либо дети, применяя для этой цели трёхлитровые молочные бидоны. Впоследствии вода сливалась в металлические круглые баки, стоящие, как правило, в сенях. Бак закрывался крышкой с ручкой, и на крышке всегда стоял металлический ковшик, из него эту воду пили безо всякого кипячения или иного обеззараживания — и, как говорится, ничего. Некоторые жители переулка приспосабливали в качестве водовозки громадные алюминиевые бидоны, используемые на колхозных фермах, поставив их на платформы с колёсиками, и в них же держали воду дома. Удобно… Воду тратили на умывание, приготовление еды и чая да на кое-какую стирку, а мылись преимущественно в общественной бане на улице Куйбышева — там же и стирали своё нательное бельё. А прочее стирали хозяйственным мылом в железных корытах на ребристых железных же стиральных досках, сушили на верёвках, протянутых в огороде, и гладили с помощью древнего устройства, состоявшего из деревянных рубеля и скалки.

***

Электричество пришло в переулок не сразу, а появившись, существовало с некоторыми перебоями, так что имелись в домах и керосиновые лампы. Заодно керосином лечили некоторые неопасные хвори. Электрические утюги, потреблявшие энергию, за которую надо было ежемесячно платить, не сразу победили утюги чугунные, заполнявшиеся даровыми углями из печей. Печи же, понятное дело, топились дровами, которые ещё надо было выписать с дровяного склада, привезти, распилить, расколоть, перетаскать вначале в дровяник на усадьбе, а затем частями — в сени, чтобы дрова подсохли и лучше, жарче горели. На плите кухонной печи, называемой шестком, еду варили в чугунках и чугунах, жарили на чугунных же сковородках. Пироги пекли на больших железных противнях в духовой печи сразу за шестком. Духовка закрывалась железной заслонкой с ручкой. На тёплой лежанке кухонной русской печи, застеленной самотканым чистым половиком, обычно спал кот. Комнатные печи, круглобокие голландки, обитые тонкими листами железа, отапливали жилые комнаты. Ни о каких домашних холодильниках и не слыхивали, а то, что надо было сохранить подольше, спускали в прохладный подпол или выносили в неотапливаемый чулан в сенях. Над входной дверью в жилую часть дома располагались полати — настил из досок, занимавший всё пространство над прихожей. Туда клали тюфяк, заправляли его постельным бельём и спали. На полатях было очень тепло, т.к. они обогревались сразу двумя печами, к которыми непосредственно примыкали: кухонной русской и комнатной голландкой. К полатям вела вертикально прикреплённая к стене лестница с широкими деревянными ступенями. В этом дополнительном помещении либо спали тогда, когда надо было хорошо согреться заболевшему человеку, либо размещали детей в случае приезда родственников, а их постели в комнатах отдавали приехавшим. В кухне под потолком тоже был дощатый настил, но это уже были не полати, заполнявшие весь потолок прихожей, а просто очень широкая полка, где складывались не особо нужные в хозяйстве разные вещи, которые, однако, могли на час и понадобиться, так что совсем уж далеко — в чулан, к примеру — их не относили. Полка называлась грядкой, и было странно непривычному городскому человеку, при чём тут грядка — грядки же это в огороде земляные такие вскопанные площадки с овощами…

Оконные стёкла держались на особой замазке, которую ежегодно надо было поновлять. Бревенчатые стены регулярно конопатили для сохранения тепла в доме: стамеской забивали в щели между брёвнами пеньку. В завалинках под домами предусмотрены были «продухи» — небольшие отверстия, закрывавшиеся круглыми железными крышками с ручками. Если надо было проветрить подвал, крышки открывали, если требовалось, напротив, сберечь тепло — закрывали. В открытые продухи иной раз пролезали кошки с целью поживиться продуктами, хранящимися в подполе, и, нечаянно запертые крышками продухов в подвале, орали там дурным голосом, пока хозяева избы с бранью не выпускали их на волю. Чужих котов выгоняли из дома с помощью веника, а своего посредством того же веника шлёпали слегка по круглой башке для предотвращения повторных преступлений.

Весной на окнах таял лёд, и талая вода по плотно проложенным между рамой и подоконником тонким жгутам из старых простыней стекала в бутылки, специально для того подвешенные за бечёвочные петельки на гвоздики, прибитые в торцах подоконника. Приходилось довольно часто менять бутылки: убирать наполненные и подвешивать пустые.

В комнатах поражало обилие вышивок. Вышивки были везде: на стенах (воспроизведение картин известных русских художников или просто фантазии на тему любви и красоты), на чехлах, в обязательном порядке покрывавших диваны, на салфетках и скатертях, лежавших на подзеркальниках, комодах и столах. Салфетки, вязанные крючком, украшали пространство под вазочками и вазами. Дом становился весёлым, уютным и тёплым.

***

Для детей были предусмотрены нехитрые развлечения: летом — песочница с песком, привозимым живущим в Народном переулке шофёром, а зимой — ледяная горка, пустовавшая только поздним вечером. Дети обоих переулков носились стайками по окрестностям, с увлечением играя в казаков-разбойников, прятки, жмурки и «секретики». Суть последней популярной забавы была в том, что каждый игрок зарывал в определённом месте строго оговорённого пространства «клад» из красивых черепков чайных чашек, фантиков и «серебрянок» от конфет, прикрывая его сверху стёклышком для защиты от земельного праха, а затем остальным детям надо было секретик найти, и кто первым находил, пополнял содержимым секретика запас своих сокровищ. Лакомились дети разнообразно: огородными и садовыми произрастаниями, домашними пирогами и пирожками, покупными квадратными маленькими карамельками с повидлом внутри, назывались они «подушечки», изредка — мороженым, представлявшим собой сладкий молочный холод, размещённый либо в коротком и широком бумажном стаканчике с цветочным бордюром (есть его надо было особой небольшой палочкой с закруглёнными концами, прилагавшейся к стаканчику), либо между двух круглых вафельных пластин. Но особым праздником было погрызть брикетик какао с сахаром — коротенький прямоугольный полуфабрикат, продававшийся вместе с прочими завлекательными пищевыми продуктами в недалёком ларьке на улице Циолковского. Ларёк был встроен между домами и был просто низкой маленькой будкой блёкло-голубого цвета с окном во всю верхнюю часть передней стенки, к которому вела пара некрашеных деревянных ступеней. В окне был выставлен нехитрый товар — чай, сахар, конфеты «подушечки», крупа и толстые длинные макароны — и открывалось центральное маленькое окошечко для передачи денег и покупок. Ничего «пощупать» было нельзя, только рассмотреть через стекло — это пожалуйста, сколько угодно. Дома питались разнообразно: пшённая и гречневая каша на воде, жареная и варёная картошка, щи, оладьи. По праздникам пекли пироги с капустой, яйцом и зелёным луком со своего огорода, рисом и яйцом, а по особым случаям — торт «Стёпка-растрёпка» с коржами из пресного сдобного теста, промазанными сгущёнкой, смешанной со сливочным маслом.

Особым развлечением и удальством было летом залезть на высоченный тополь до самой верхушки и гордо оглядеть окрестности, а зимой — прыгать в снег с крыши дровяного сарая. Приятно было летним погожим днём забраться на тёплую крышу своего дома через окно чердака и сидеть там, читая книги, хранившиеся в сундуках на том же чердаке, и наблюдать сверху жизнь соседей в их дворах, садах и огородах.

***

В переулке жили люди разных профессий: рабочие, учителя, инженеры, конторские работники (до рождения понятий «офис» и «офисный планктон» –пять десятилетий), был даже руководитель торговой точки, а при людях работающих — вышедшие на пенсию их матери, отцы и бабушки с дедушками. Торговый человек, в силу важности занимаемой должности и необходимости постоянно быть на связи с возглавляемым учреждением, имел редчайшее по тому времени благо — домашний индивидуальный телефон. Человек был в общем и целом не вредный и позволял соседям позвонить с его телефона при срочной надобности. В угловом доме на левой стороне переулка жила колдунья, или колдовка, как тогда говорили, которая снимала у детей «щетинку» и икотку, привораживала и отвораживала суженых-ряженых, гадала на картах на судьбу. Стоили её услуги немало: ценник начинался от полутора рублей, что примерно соответствует нынешним трём тысячам. В одном из домов по той же левой стороне проживала со своей дочерью-старухой старуха совсем древняя, иссохшая, жившая аж при царе, и у неё имелся запас редких диковин: пасхальных и рождественских открыток, старинной чайной и столовой посуды. Иногда старуха, скучавшая в комнатах, откуда она не выходила по причине дряхлости, из окошка зазывала в дом кого-то из детей и демонстрировала свои бумажные и фарфоровые богатства, наслаждаясь искренним восторгом ребёнка. Попытки старухи подарить что-то этому ребёнку сурово и крикливо пресекались её дочерью, которая не ленилась прийти к дитяти на дом и устроить скандал, забрав подарки. В следующем доме хозяйкой была грузная старуха, крепкая и здоровая на вид, гордившаяся своим отцом, офицером царской армии, добравшимся до офицерского чина собственными трудами и военной отвагой. С горечью рассказывала старуха о том, что над отцом, вышедшим из простой крестьянской среды, потешались офицеры-дворяне, намеренно ставившие его в ситуации, когда тот, не зная правил столового или межличностного этикета, терпел конфуз.

Многие хозяева сдавали одну из комнат двух- и трёхкомнатной своей избы или половины, плюсуя деньги с квартирантов к своему, как правило, небольшому доходу. Лишь торговый барин да владелец «Москвича» могли себе позволить жить привольно, без квартирантов. Квартиранты обычно были одинокими молодыми или нестарыми мужчинами и с охотой помогали хозяину в его труде на подворье, а хозяйке носили воду с колонки да иной раз занимали детей нехитрыми играми в случае большой стирки или подготовки к приёму гостей. Реже снимали комнату семейные, но в помощи хозяевам тоже не отказывали, а те при необходимости нянчились с квартирантскими маленькими детьми. Соседи по переулку часто дружили домами и вместе выезжали в лес по грибы да ягоды, весело проводили праздники или на природе, или по очереди в домах приятельствовавших семей.

Некоторые мужчины, жившие в переулке, воевали на недавней большой войне и имели награды за храбрость и мужество, но рассказывать о войне они не любили.

***

Редкие телефонные будки на соседних улицах, уличные электрические фонари, летний водопровод в домах переулка (поздней осенью, перед первыми зимними заморозками, водопровод пустел и возобновлял работу только с устойчивым весенним теплом — и, конечно, на ответвлениях водопровода в каждой усадьбе стояли «водомеры», т.е. счётчики, согласно показаниям которых платили за потреблённое благо) — всё это появилось только в середине пятидесятых (фонари) и в поздние шестидесятые (водопровод и уличный телефон). До этого времени фонари были керосиновые, и их надо было каждый вечер зажигать и каждое утро гасить, и эту общую надобность исполняли главы всех семейств переулка по очереди. Правда, обязанность эта была не так уж и тяжела — фонарей было всего два. Для вечерних и ночных путешествий внутри усадеб или внутри дома (например, в чулан или подпол за продуктами) употреблялись железные переносные фонари со свечой внутри. В чуланах, т.е. отгороженных стенкой кладовочках внутри сеней, хранились не только крупы, домашние консервы и прочая долго не портящаяся снедь, но и разная, как тогда говорили, мануфактура (отрезы тканей на платья и пальто) и нечасто употребляемая одежда. Мануфактура была сложена в больших сундуках, стоящих горкой один на другом, а сундуки, запиравшиеся на большие висячие замки, были окованы железом по углам и по периметру крышки и весили вместе со своим содержимым весьма немало, и если надо было найти что-то в нижнем сундуке, приходилось вдвоём снимать сундуки верхние, одному человеку это было не под силу. В магазинах был дефицит «мануфактуры», поэтому закупалась она по случаю и хранилась до той поры, пока не дойдут руки до её пошива самой хозяйкой или в пошивочных ателье. Пальто было трудно шить на домашних ножных и ручных механических швейных машинах и приходилось отдавать портнихам, но прочее, включая мужское и женское бельё, женщины шили сами для экономии семейного бюджета, довольно тощего у подавляющего большинства людей. Редкие дамы, имевшие состоятельных мужей, отшивали у портних не только свой гардероб, но и одежду своих детей. Этих женщин считали мотовками и пустыми щеголихами. Такая дама в переулке была только одна, а финансовая состоятельность её мужа доказывалась тем, что он единственный в переулке и на пространстве прилегающих улиц купил автомобиль «Москвич», в то время — несомненный предмет роскоши и горячего обсуждения соседей. Тёплую одежду редко покупали — по причине дефицита в магазинах и скудости домашнего бюджета. Вязали свитеры, кофточки, шапочки и шарфы с фантазией и старанием, украшали себя как могли. «Летние модели» кофточек и платьев тоже часто были связаны крючком. Причём вязали не из дорогой шёлковой пряжи, а из простых «суровых» ниток десятого номера, и выходило красиво и практично.

***