Бесплатный фрагмент - Перекрестка поворот

Часть первая

Глава 1

После Рождества второй по счету президент Республики Кареон, Иван Лукич Щирый, отдыхал за городом. Собрав две команды из личных телохранителей и Службы охраны резиденции, он играл в лапту. На улице подмораживало, поэтому играли в специально построенном для лапты спортивном зале, за высокими окнами которого искрился во внезапно пробившихся лучах солнца голубоватый снег.

Вызванные к президенту силовые начальники мялись у кромки поля, дожидаясь окончания игры.

— Мазилы! — кричал раскрасневшийся президент.

Возбужденный, в прилипающей к покатой груди футболке, он не успел вернуться в «город» и топтался за «коном», дожидаясь, пока его выручат.

Наконец игрок запустил мяч «парашютом» вверх, президент перебежал в «город», махнул, чтобы продолжали без него, и упруго, словно мячик, выпрыгнул за кромку поля.

— Чудо, а не игра, — сказал он дожидавшимся чиновникам и принял от референта мохнатое полотенце. — Ну, что там?

— Все подтвердилось, — доложил председатель Службы государственной безопасности. — Создан политсовет партии во главе с Шерханом, утверждена программа, вот-вот подадут заявку на регистрацию в Минюст.

— Крысы, — разом побледневший Иван Лукич туго сжал кулаки, крепкие и тяжелые, словно булыжники.

Сгбшник осекся, соображая, кто имелся в виду.

— Не регистрировать, — продолжал президент, снова наливаясь краской и громко сопя. — Разогнать!

— Нельзя, — покачал головой генеральный прокурор. — Они только и ждут, чтобы поднять шурум-бурум и привлечь к себе внимание. Демократия.

— К едрене фене, — загудел президент.

Чиновники понимающе закивали.

— Депутат Цыганков вербует «жирных» на периферии, — продолжил председатель СГБ, но президент снова перебил его.

— Твои люди проспали, — схватил он сгбшника за отворот мундира и притянул к себе. — А нам дерьмо это разруливать!

Потом перевел взгляд на стоявших рядом прокурора и министра внутренних дел:

— Если они власть в Собрании ухватят, будет полный кирдык.

Он ткнул коротким пальцем в грудь прокурору:

— Тебе.

Потом перевел палец, словно ствол пистолета, на председателя СГБ и министра МВД:

— Вам обоим тоже.

Наконец приставил воображаемое дуло к собственному виску:

— И мне вместе с вами.

                                           * * *

Тем же утром в портовом городе Сераусполь, закончив переговоры, Гера проводил Депутата до двери кабинета, пожал ему на прощание руку и пообещал дать ответ в ближайшее время.

— Поторопись, — криво усмехнулся посланник Шерхана. — Кто не успел, тот опоздал. Помнишь?

Гера кивнул. Он помнил любимую присказку басилы.

— Я сам тебе позвоню, — сказал Депутат, покровительственно похлопав Геру по плечу. — Будь готов с ответом.

Гера ненавидел это покровительственное похлопывание и в другой раз не спустил бы обидчику, но теперь промолчал, однако и выходить с Депутатом в приемную не стал.

Когда дверь за гостем закрылась, он прошелся по кабинету, постоял у широкого окна, схваченного морозным узором, поскреб подбородок с модной трехдневной небритостью, еще раз мысленно прокрутил весь разговор.

Александр Степанович Цыганков по кличке Депутат был и в самом деле депутатом республиканского Национального собрания и членом комиссии по правопорядку от фракции «Братство». В свое, теперь почти легендарное, время он прибрал к рукам столичные салоны игровых автоматов и казино, потом на пару с Шерханом, известным авторитетом, подмял почти весь частный извоз и обменники валюты. Однако вскоре сообразил, что бандитскому беспределу не жить вечно, и подался в политику, обеспечивая себе неприкосновенность, а «бизнесу» легальность.

Когда на периферии решался вопрос «кто кого», именно Депутат привез маляву от Шерхана, принявшего сторону Геры и давшего «государственную» поддержку.

Теперь сметливые Шерхан и Депутат носили парламентские значки на лацканах пиджаков и возглавляли в нижней палате фракцию «Братство». Поговаривали, что Шерхан собирался прыгнуть еще выше. Впереди ожидались выборы, а вместе с ними настоящая битва, так что Гере стоило определиться.

— Ты с нами, — спрашивал Депутат, — или против нас? Третьего быть не может.

Гера вспомнил, как пристально разглядывал смуглое лицо собеседника. Постарел, отмечал про себя, шевелюра поредела и вместо прежней, смолисто-черной, стала словно бы присыпаной пылью. На левой скуле у Депутата появилось пигментное пятно, а щеки по-бульдожьи отвисли. От прежней волчьей стати остались лишь наглый, самоуверенный взгляд да рубашка, небрежно расстегнутая над алым галстуком от «Армани».

— Решайся, — говорил Депутат. — Вот значок.

Он положил перед Герой золотой крестик, заостренный книзу и напоминавший скошенным обухом и гардой бандитскую финку.

                                           * * *

В это время в спортзале президентской резиденции Иван Лукич хмурился, недовольно сопел и громко шлепал скрученным полотенцем по голой волосатой коленке.

— Нужны громкие дела, — прервал молчание прокурор.

— Оружие, наркотики, торговля людьми, — предложил министр внутренних дел.

— Цунами, чтобы смыть их на хрен, — добавил сгбшник.

— У Шерхана депутатская неприкосновенность, — Иван Лукич досадливо поскреб грудь, — а в Собрании наших фифти-фифти.

— Послушайте, — решительно сказал прокурор, — надо отбросить формальности. Есть сведения, что они вышли на поставки «техники». Выбросят перед выборами компромат, и это обрушит нас всех.

Иван Лукич насупился.

— Документы уничтожены, — объяснил сгбшник, — но остались свидетели.

— Кто?

— Хозяин порта, например. Он, кстати, должник Шерхана.

Президент насупился еще больше.

— Решите проблему, — процедил он сквозь зубы и припечатал чиновников взглядом.

Они замерли, вытянувшись по стойке «смирно».

Иван Лукич подозвал жестом референта:

— Телевизионщиков сюда. Республиканский канал. Буду делать заявление. А вам, — он обернулся к «силовикам», — докладывать ежедневно. Ясно?

— Так точно, — в унисон ответили они.

                                           * * *

Когда важный столичный гость, окруженный целым отрядом мордатых бодигардов, покинул офис, секретарша Верочка попросила Боксера покараулить в приемной, пока она отлучится.

— Я по-быстрому, — сказала девушка и, взяв изящную сумочку, вышла в коридор.

Запершись в туалетной комнате, Верочка достала из косметички мобильный телефончик и набрала номер.

— Только что выехал, — сказала она без приветствия. — Все по плану.

Потом убрала телефон в косметичку, покрутилась перед зеркалом, подкрасила губы и вернулась в приемную.

                                           * * *

«Решение надо принять сегодня, — думал Гера. — Окончательное».

Нет, он не боялся, он просто хотел понять, есть ли у Депутата и Шерхана, а вместе с ними и у него, Геры, хоть какие-то шансы. Или был прав Полковник, предложивший ему на днях продать свою долю порта столичным людям из МВД.

Гера прошелся по кабинету, остановился перед иконой Николая Угодника, висевшей в углу, и медленно опустился на колени.

— О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, — зашептал он, прикрыв глаза, — теплый наш заступниче и везде в скорбеях скорый помощниче! Помози мне, грешному и унылому, в настоящем сем житии…

Молитва текла из его уст теплым ручейком, без усилий, без мучительного припоминания слов, без страха сбиться, однако успокоения не давала.

— …и во исходе души моея помози мне окаянному; умоли Господа Бога, всея твари Содетеля, избавити мя воздушных мытарств и вечнаго мучения…

Гера остановился, открыл глаза, посмотрел на лик святого, строго внимавшего ему, три раза перекрестился и, мелко перебирая коленями, подполз ближе. Гибко прогнувшись, ткнулся лбом в ковровое покрытие, а когда выпрямился, протянул руки к иконе, снял с полочки и, приблизив к самым губам, горячо зашептал:

— Храму икону старинную подарю. И земли прикуплю, как благочинный просил. Не обману. Наставь, отец. Подскажи. Помоги.

Гера потянулся губами к лику, трижды поцеловал, шепча обещания и клянясь их не нарушить. Потом вернул икону на место, перекрестился и закончил молитву:

— …да всегда прославляю Отца и Сына, и Святаго Духа, и твое милостивое предстательство, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Озираясь, точно совершил нечто стыдное и абсолютно его недостойное, он встал на ноги, надел черное пальто, мельком глянул на себя в зеркало и направился в приемную.

— Герман Альбертович, вам идет черный цвет, — улыбнулась ему Верочка, которую взяли в офис полтора месяца назад после корпоративной вечеринки, устроенной другом Лехой, хозяином агентства брачных знакомств. Девчонка оказалась смышленой.

Боксер, телохранитель Геры и давний-предавний друг, сидел на углу письменного стола и охмурял секретаршу, показывая, как ловко умеет шевелить ушами.

Уши у него были похожи на кочаны цветной капусты, и вместе со сломанным в нескольких местах и неправильно сросшимся носом, характерно набитыми скулами и опухшими надбровьями красноречиво говорили о прошлом увлечении.

— Собирайся, — сказал телохранителю Гера.

— Далеко? — соскочил со стола тот, все еще продолжая двигать ушами.

— На кладбище, — ответил Гера и с удовольствием отметил, как застыли вывернутые уши Боксера. — Чемпа и Бредня проведать.

Телохранитель послушно кивнул и вышел из приемной.

Перед серьезным решением Гера всегда ездил советоваться к Чемпу и Бредню. Так он именовал визиты на кладбище, где лежали те, без кого сегодняшний его день был бы невозможен.

Теперь решение следовало принимать не просто серьезное, а чрезвычайное, определяющее всю дальнейшую жизнь.

В свои тридцать пять Гера добился многого. Конечно, Сераусполь не был столицей, миллионником, промышленным центром или пересечением торговых путей, однако все равно городок время от времени мелькал в областных и республиканских новостях. «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», — вспоминались ему слова Чемпа, любившего щегольнуть заумной фразой.

В активе «империи» — Гере нравилось это слово — состояла половина плюс один процент акций небольшого торгового порта, сеть супермаркетов и ресторанов, ЧОП, маслобойный завод и много разной мелочевки. Казалось бы, жизнь удалась. Из разборок, столкновений и настоящих войн с конкурентами он вышел не только живым, но и победителем. Чемп и Бредень, основавшие «империю», погибли. Залетные блатыри, рвавшие ее на куски, отправились вслед за ними. Так что Гера единолично занял освободившееся место генерального директора торгово-портового холдинга «Круг». Более того, закорешился с начальником городской ментуры, который не без навара помогал ему разруливать дела с городским начальством.

Однако спокойные времена длились недолго, и Гера был этому рад. Неторопливая, жирная, размеренная жизнь — не для него. Ни прыжки с парашютом, ни «тарзанка», ни собачьи бои, ни схватки бойцов без правил не выбрасывали столько адреналина, сколько реальная опасность, когда на кон поставлено все, включая жизнь.

А теперь на кон ставилось многое.

— Если будут звонить, — Гера внимательно поглядел на Верочку, — скажи, что приеду через пару часов.

— Конечно, — сказала она, улыбаясь.

«Хороша, — отметил про себя Гера, — и глаза, как у Марины. Те, которые были раньше, в школе, без спрятанного в глубине страха, без ненависти, затаенной в черных, нацеленных, словно пистолетные дула, зрачках».

Заметив его пристальный взгляд, девушка покраснела, точь-в-точь как Марина, когда он соблазнял ее в десятом классе.

«Тьфу, ты, — чертыхнулся про себя Гера, — и чего сука из головы не лезет?!»

Он перегнулся через стол и, прихватив пальцами кожу на щеке Верочки, нежно ее потрепал. От этой ласки девушка зарделась еще больше.

— Можешь уйти раньше, — сказал он. — Но завтра чтобы как штык в восемь ноль-ноль.

— Хорошо, — Верочка пылала. — Вы сегодня придете? Заказать пасту или расстегаи?

— Не знаю, — ответил Гера. — Если приду, закажем вместе.

— Хорошо, — она тихо кивнула.

«Боже, — покачал головой Гера, — даже в этом копия Марины».

Свою бывшую жену он не видел с тех пор, как она вернулась из Боснии. И с Ленкой, дочерью, а на самом деле, главным его унижением, тоже давно не встречался, хотя знал об обеих все.

Он думал, что чувство досады и опустошения пройдет, но — нет, не проходило. Сидело занозой, напоминанием в каждой последующей женщине, которую выбирал.

— Полковник нарисовался? — спросил Гера, отгоняя навязчивые мысли.

— Нет, — ответила Верочка. — Его зам сказал, что начальник в столице. Будет вечером.

— Понятно. Что еще?

— Звонила ваша бывшая, Марина, — сказала Верочка. — Вы были заняты, так что я не соединила.

— Что ей надо? — Гера вопросительно посмотрел на секретаршу.

— Вы же просили, чтобы я вызвала. Вот она и спрашивает, когда и зачем.

Гера подошел к настенному календарю с логотипом фирмы, задумался, а затем распорядился:

— Пусть будет завтра утром.

— Она работает, — ответила Верочка. — Среди недели не может.

— Завтра к девяти, — отчеканил Гера и вышел из офиса.

Глава 2

В тот же день с раннего утра С. А. ждал звонка в нетопленой серауспольской квартире, снятой в аренду еще летом. Его, словно гонщика, готового сорваться с места, била предстартовая дрожь. Воля, опыт, сила и годы ожидания собрались в одну точку. Он любил это чувство, понимал его необходимость для настоящего дела, но боялся, что может захлебнуться им или, наоборот, полностью выгореть еще до старта. С. А. не мог себе позволить ни того, ни другого.

Чтобы отвлечься, он грел руки о горячие бока керамической кружки, из которой поднимались струйки пара, и старался припомнить все детали разговора с приятелем, ставшим теперь большой шишкой в Службе государственной безопасности новоявленной республики Кареон.

Разговор состоялся ранней осенью, когда они, соблюдая все правила конспирации, встретились в столице. Свидание было назначено на бульваре в двух кварталах от штаб-квартиры СГБ. Заметив С. А. на условленной скамейке, приятель уселся рядом и как ни в чем не бывало раскрыл потертую шахматную доску. Не торопясь, точно два пенсионера, они принялись расставлять фигуры.

— Начальство дало добро, — сказал как бы между прочим приятель и сделал первый ход белой пешкой на d4. — Их тронула твоя история, и убедило мое поручительство. Но, запомни, сначала наши дела, потом — твои.

— Запомнил, — сказал С. А. и передвинул свои пешку на е7. — Когда начнем?

— Считай, уже начали.

Белые разыграли северный гамбит, позволив черным выиграть две пешки, но не дав им развить ни одной фигуры, тогда как оба белых слона, заняв отличные позиции, нацелились на королевский фланг.

— Каждый раз будешь оставлять записки, — сказал приятель, довольно потирая руки: его белая пешка на е4 полностью контролировала центр поля.

— Зачем? — спросил С. А., проведя черным слоном решительную контратаку и объявив белым шах. Он видел, что, убрав слона, ослабил свой фланг, но удержаться не смог.

— Такие условия, — приятель отыграл пешку и лишил черных рокировки.

— Ладно, — С. А. оторвался от шахмат и достал блокнот, — диктуй.

— Нет, — приятель покачал головой. — Просто запомни.

— Какой текст? — С. А. убрал блокнот и, казалось, снова внимательно рассматривал расстановку фигур на доске. Ситуация для него складывалась незавидная, однако, поразмыслив, он нашел удачный ход с выигрышем третьей пешки и разменом ферзей на d2.

— Смерть криминалу. Точка, — сказал приятель, чуть вздернул бровь, оценив отчаянный бросок черных, но не допустил размена ферзей и развил еще одну фигуру. — Подпись — Гражданская оборона.

— Кто такие? — поинтересовался С. А.

— Граждане, — ответил приятель и перешел в стремительную атаку на черного короля, грозившую быстрым матом. — Сдаешься?

— Нет, — ответил С. А. — Буду биться до конца.

По телевизору передавали экстренный выпуск. Диктор зачитывал обращение президента к народу. Гарант конституции обещал покончить с криминалом, обуздать олигархов-лиходеев и привести нацию к всеобщему процветанию.

С. А. щелкнул пультом и переключился с республиканского на музыкальный канал. На экране взъерошенные парни в эсэсовской форме танцевали хип-хоп приговаривая в такт музыки: «Salut! Hello! Я танцую пьяный на столе… Главное не нажраться».

На следующем канале шла реклама противозачаточных средств и эликсира от облысения.

— Инструмент передадут на месте, — припомнились слова приятеля.

— То, что я просил?

— Да.

— Спасибо.

— Наш человек подготовит точные данные об объекте, сообщит, где и когда, покажет фотографии, так что не перепутаешь.

— Понятно, — кивнул С. А.

— Главное не пороть горячку. Терпение, терпение и еще раз терпение. Все должно быть сделано наверняка.

— Мы уже говорили об этом.

— Говорили, — согласился приятель. — Просто напоминаю. Кстати, тебе шах.

С. А. быстро оценил серьезность угрозы для черного короля, а затем неожиданным ходом вывел его из-под удара.

— Молодец! — похвалил приятель и улыбнулся, однако тут же посерьезнел: — Все риски, сам понимаешь, твои. Если что…

— Знаю, — оборвал собеседника С. А. Ситуация на шахматной доске становилась критической.

— И еще… — голос приятеля на мгновение замер: — Я на твоем месте поступил бы также.

— Ты не на моем месте, — С. А. тщетно пытася спасти черного короля.

— Пожалуй, — согласился приятель. — Тебе мат.

Ожив, затрясся телефон.

С. А. дождался третьего звонка и поднял трубку.

— Городская служба гражданской обороны, — сказал он. — Слушаю?

— Только что выехал, — послышался женский голос на другом конце провода. — Все по плану.

                                           * * *

Боксер резво вырулил на центральную улицу. Под колесами красного «Лексуса» похрустывал выпавший утром снег. Неожиданно холодный и снежный январь разогнал непривычных к скользким дорогам южан.

— С ветерком? — спросил Боксер, доставая из бардачка мигалку.

Он обожал мчаться, распугивая чужие машины, выезжая на встречную и ловя почтительные взгляды замерших в ожидании водителей. Было в этом нечто широкое, залихватское, радостное и сокрушительное. Он, деревенский парняга без прошлого и будущего, мчит напрямую, а умники прижимаются к бордюру, затаив дыхание.

— Нет, — ответил Гера, — по-тихому. Мне подумать надо.

— Как скажешь, — пожал плечами Боксер. — По-тихому — значит, по-тихому.

Гера отложил на время решение по поводу «Братства» и собрался обмозговать идею, которую принес Леха.

Дело в том, что они — Полковник, Леха и Гера — уже давно имели совместный бизнес, приносивший ощутимый и, главное, быстрый доход: поставка девушек в бордели Европы и на Ближний Восток. Мало кто из непосвященных мог себе представить, что из всей нелегальщины продажа людей до сих пор являлась самым прибыльным делом после наркоты и оружия. Хотя в последнее время развелась куча служб по борьбе с «хьюман трафикинг», число заказов не уменьшалось, и Гера с партнерами мечтал расшириться до Северной Америки.

Пару месяцев назад Леха выяснил, что женская команда по гандболу из соседней с Кареоном республики приглашена на турнир в Канаду.

— И? — не понял Гера.

— Канада — это Северная Америка, — удивился его непонятливости Леха. — Нельзя упустить такой шанс.

— Растолкуй, что к чему, — велел Полковник.

— Перво-наперво, спортсменки ненашенские, — принялся объяснять Леха.

— Это хорошо, — кивнул начальник городской милиции.

После присоединения Кареона к Глобальному плану ООН по борьбе с торговлей людьми и образованию в МВД Кареона соответствующей службы он стал осторожничать и категорически отказывался использовать местных девиц, настаивая на переправке за границу только транзитного товара: азиаток, молдаванок, русских.

— Канадское посольство только в нашей столице, — продолжал Леха, — международный аэропорт тоже, так что спортсменки приедут за визами сюда.

— И что из этого?

— Мы заменяем гандболисток нашими девочками, которые получат визы и легально въедут в Канаду.

— Та-а-ак, — одобрительно кивнул Гера.

— Ловко, — ухмыльнулся Полковник. — Только как мы их подменим?

— Ты, — Леха посмотрел на Полковника, — обеспечишь временное задержание команды.

— За что?

— Да за что угодно. Я с тренерами уже договорился, — Леха довольно потирал руки. — Они недорого просят и шума поднимать не будут.

— Ну, а дальше?

— В Канаде команда растворится и через пару недель окажется в Штатах у покупателей.

— Толково, — похвалил Гера. — Рэнди, думаю, за это ухватится.

— Отвалим ему десять процентов, — уверенно сказал Леха, — он мертвой хваткой вцепится.

— А сами сколько наварим? — спросил Полковник. — Посчитал?

— По грубым прикидкам около четверти лимона за пару недель. Лихо?

— Еще бы! — улыбнулся Гера. — Быстрее бабла нигде не срубить. Лишь на оружии.

Полковник замахал руками:

— Даже думать не смей. Забудь об этом и не вспоминай никогда. Там все уже схвачено и туго прикручено.

— Знаю, — сказал Гера.

Несколько раз он помогал фирмачам, связанным с верховной властью, отправлять груз в Африку. Что на самом деле везли в здоровенных ящиках с маркировкой «Сельхозмашины», он не спрашивал, однако догадки имелись, судя по тому, какая охрана выставлялась около контейнеров с разобранными «комбайнами» и «тракторами».

— Свяжись с пиндосом, — Полковник вернулся к прежнему разговору. — Пусть займется немедленно.

Приятель Геры, американец Рэнди Бердселл, работал в канадском Ванкувере и оказывал время от времени помощь по обе стороны границы.

Познакомились они давно, когда Рэнди впервые наведался в их город, только-только становившийся завлекухой для иностранных секс-туристов. Идею принес Чемп, а потом подхватил Леха.

Рэнди накрыли с девицей, посчитавшей «крышу» лишней статьей расхода. Девицу наказали, а с америкосом закорешились. Позже он помог Гере в Боснии, когда пришло время вернуть оттуда Марину.

На следующий день после обсуждения Лехиного плана Гера связался с Рэнди, и тот действительно заинтересовался предложением. Он был готов организовать переход канадско-американской границы и принять товар в Штатах. Однако в Канаде ему требовался партнер, и Рэнди предложил своего знакомого иммигранта.

— Понимаешь, он, как и я, вроде бы айтишник, но идея фикс имеется у мужика.

— Какая?

— Всей семьей на яхте вокруг света.

— Большая семья?

— В том-то и дело, что никакой.

— Так, — усмехнулся Гера, — компьютерщик-яхтсмен с семьей, которой нет?

— Вот я и говорю, мечта идиота, — захихикал Рэнди. — Работу бросить он не может, а море и путешествия любит. Только денег ни на яхту, ни на безделье нет, так что можно сговориться. Парень чистый, с полицией никаких дел не имел. Русский знает. Я почву подготовлю, а ты — поговоришь как деловой соотечественник.

— Напиши подробнее, — попросил Гера, — и пришли фотографии. Дело серьезное, надо обмозговать.

Рэнди прислал информацию о русском приятеле и несколько снимков. Когда Гера увидел фото, он только присвистнул: «Вот так встреча!»

С фотографий на него смотрел Жека Дубровин, заматеревший, но с тем же лицом знайки, с теми же тонкими пальцами, с той же городской худобой.

— Попался, — потер руки Гера.

Он злорадно вообразил, как расправится с Жекой. Пошлет Боксера, чтобы сначала кастрировал мерзавца, а потом утопил в Тихом океане. Нет, лучше нанять шпану, чтобы забили подлеца битами до смерти. Или сам поедет и укокошит своими руками эту сволочь.

— Рехнулся! — крутил пальцем у виска Полковник. — У нас бизнес, а ты детсад устраиваешь. Окстись!

Полковник умел разговаривать по делу и возвращать людей к прозе жизни.

Первая волна Гериного гнева уступила место мстительной расчетливости. Продумав и взвесив риски, он разработал план, как использовать Жеку, и поделился соображениями с Полковником.

— Опасно, — сказал тот. — Может подставить.

— Так-то оно так, — возразил Гера, — да только мы его на мормышку, как говорит Леха, возьмем. Хочет семью? Получит через пару лет жену, дочку и яхту скромненькую в придачу. А пикнет или слинять вздумает — мигом всего лишится. Знаешь, сколько там за эти дела дают?

— Может, пиндос кого другого найдет? — спросил Полковник. — Без осложнений?

— Нет уж, — решительно возразил Гера, — мне нужен Дубровин.

— Ты хочешь Марину с ним отправить?

— Конечно, нет, — ухмыльнулся Гера. — Она останется здесь, а туда Боксер поедет, массажистом команды гандболисток и смотрящим за бизнесом. Следующие партии принимать будет он, а Дубровин через границу переводить.

— Ну а дальше?

— Когда дорожку пробьем, Марину отдадим… или нет, время покажет.

— А если Дубровин не согласится? — спросил Полковник.

— Тем хуже для него, — пожал плечами Гера. — Был иностранец, нет иностранца. Несчастный случай. Всякое ведь в жизни бывает.

— А если Марина взбрыкнет? — не успокаивался Полковник.

— Если Ленка у меня жить станет, — сказал Гера, — вряд ли мамашка взбрыкивать захочет.

— Ладно, — согласился Полковник. — Действуй. Только дай парню сразу понять, с кем дело имеет.

— Сделаем, — уверил Гера. — Как волки в Лимбах.

Лимбами назывались хутора, разбросанные вдоль безлюдной и труднодоступной косы, отгораживавшей Дальний лиман от моря. Добраться туда было нелегко. Баркас из города ходил через день, да и то лишь в теплое время года. Асфальтированная дорога с большой земли заканчивалась километрах в пятнадцати от начала пересыпи, а дальше бежала заросшая пыреем грунтовка, по которой раз в неделю пробирался грузовик-вездеход с продуктами для хуторян. Неприспособленная машина могла легко увязнуть в гальке и наносном песке, так что автолюбители в Лимбы даже не совались. Местные пользовались исключительно лошадьми или ослами. Даже двухсотсильному «Лэнд Крузеру» Чемпа пришлось попотеть, чтобы добраться туда.

— Прошлый век, — поразился Гера, попав в Лимбы впервые.

— И позапрошлый, и позапозапрошлый, — смеялся над ним Чемп, обводя взглядом безлюдные пляжи, сосновые лесочки и выжженную солнцем степь с редкими хуторскими хатами.

Время тогда было лихое, и Чемп искал место, где можно было бы залечь на случай непредвиденных обстоятельств. Лимбы подходили как нельзя лучше.

Из-за своей малодоступности природа там сохранилась нетронутой, как и местные жители, одинокие и молчаливые. В Лимбах Гера впервые услышал о местных волках, хитрых и первобытно жестоких.

Хуторские коровы и быки паслись там сами по себе. Шли стадом сначала на юг косы, подъедая сухую траву и листочки на кустах, а потом возвращались на север со стороны лимана. Волки запросто нападали на них. Дедок, у которого Чемп с Герой заночевали, рассказал пару удивительных историй, запомнившихся на всю жизнь.

— Так что волки? — поинтересовался Полковник.

— Быка в пять минут делают, — ответил Гера.

— Как это? Быки ж тонну весят и вообще полудикие.

— Запросто, — ухмыльнулся Гера. — Один волк заходит сзади и хватает быка за яйца так, что тот садится от боли. Остальные рвут глотку.

Полковник недоверчиво хмыкнул и покачал головой, затем сказал:

— Бери этого типа за яйца, но помни, проколешься — заплатишь по полной.

Гера усмехнулся и налил Полковнику стакан виски.

                                           * * *

Красный «Лексус» остановился у въезда на кладбище, звавшееся в народе Братским. Ворота беззвучно отворились, и сторож в кроличьей шапке взял широкой лопатой на караул.

Несмотря на снегопады, шедшие последние две недели и непроходимо засыпавшие дворы и улочки города, центральная дорожка кладбища, прозванная Аллеей Героев, была аккуратно расчищена, а снег собран и вывезен.

«Не зря платим», — подумал Гера. Он искоса глянул на сторожа, гвардейцем застывшего у ворот, подошел к нему и сунул за отворот бараньего тулупа десять долларов. Сторож вытянулся еще сильнее, глаза его забегали, потом радостно блеснули, и он выпалил:

— Служу Советскому Союзу!

— Идиот, — проворчал Гера и пошел прочь по аллее.

Тихо падал снег, сухой и летучий, мерно поскрипывал под ногами, делал кладбищенскую тишину еще глубже и безмернее.

Вдоль аллеи, словно специально для встречи с Герой, выстроились мраморные плиты в человеческий рост: черные, красные, белые. С них, точно с глянцевых фотографий, смотрели молодцеватые парни в двубортных пиджаках.

«Сколько их здесь лежит? — думал Гера. — Целая армия, вымостившая мне путь наверх».

В самом конце аллеи стояли в изголовьях могил памятники Бредню и Чемпу. Красные гвоздики на снегу, словно капли крови. Все, как велено. Красиво и торжественно. У ног Бредня гранитная доска с тремя высеченными стаканами. Два перевернуты вверх дном, третий — лежит на боку. Подарок от наперсточников, с которыми Бредень начинал. Памятник Чемпу скромнее, как и положено по рангу.

Подошел Боксер с хрустальными стаканами в руках. Небрежно смахнув снег с постаментов, он поставил у каждого памятника по стакану, достал из-за пазухи плоскую фляжку и разлил водку. Потом налил Гере и себе. Не чокаясь, выпили.

Мороз хватал за уши и холодил ноздри, но внутри было горячо после выпитого. Гера достал золотой портсигар и закурил сигариллу. Крепкий табак щипнул язык. Прищурившись, Гера смотрел на снег, тихо ложившийся на полированные постаменты. «Я жил», — прочитал на плите у Бредня и подумал:

«Любил, старик, чтобы все красиво было. Для потомков старался».

Тренькнул мобильник.

— Депутата завалили, — сказал Леха без приветствия.

— Когда? — сигарилла упала в пушистый снег, присыпавший площадку перед памятниками.

— Полчаса назад, — ответил Леха. — На выезде из города. Снайпер.

Гера молчал, нервно облизывая побелевшие на морозе губы.

— После тебя Депутат у меня останавливался, — сказал Леха. — Полковником интересовался. Делами нашими.

— Делами? — насторожился Гера.

— Обещался помочь, если Шерхана поддержим. А теперь — труба. Вдруг его на нас спишут?

— Не бзди, — сказал Гера. — С Полковником надо срочно связаться. Чего он в столице застрял?

— Не знаю. Ярик говорит, что в управлении паника. Депутат втихую явился. Теперь замначальника ментуры лается с гэбэшниками, кому дело расследовать. Короче, хрен знает что.

Будучи лейтенантом милиции, Ярик, сын Полковника и бывший одноклассник Геры, держал их с Лехой в курсе того, что происходило в ГУВД, и часто помогал по мелочам, чтобы не беспокоить Полковника.

— Не нравится мне это, — продолжал Леха. — Кстати, я тебе газетку утреннюю послал.

— Что там? — спросил Гера.

— Компромат на Шерхана.

Гера, спрятав телефон, скомандовал Боксеру:

— Еще по одной, — и махом выпил налитую водку. Потом подошел еще ближе к могилам, достал из кармана значок «Братства», кивнул в знак благодарности памятнику Бредня и бросил крестик в снег у надгробной плиты.

Глава 3

— О, Господи! — стонал Джек Оуквуд в раздевалке Ричмондского ледового центра.

Он сидел на скамейке, держался за поясницу и выгибался, пытаясь ослабить тупую боль. Игроки «Вангиков» в нагрудниках, словно рыцарских доспехах, толпились вокруг него.

— Может, почки? — спросил Рэнди Бердселл, склонившись над Джеком. С его лица на бороду стекал пот.

Хоккейная команда фирмы «Computer Technologies & Communications» или сокращенно «СиТиСи», которую хохмы ради назвали «Ванкуверскими гиками», играла в любительской лиге. С приходом Рэнди, ставшего вратарем, и Джека, игравшего правым нападающим, команда значительно продвинулась и реально претендовала на первое место в лиге «35+».

— Скорей всего, — простонал Джек. — Уже было однажды.

Это «однажды» случилось давным-давно, когда Джек Оуквуд, тогда еще Жека Дубровин, жил в небольшом портовом городе на другом конце света и учился на программиста в местном политехе. Вечером, помогая матери-челночнице перетаскивать здоровенные баулы, он неожиданно почувствовал тупую боль в пояснице, точно такую же, как и теперь, вгрызавшуюся в самое нутро, медленную и неотвратимую.

— Натрудил, — сказал он забеспокоившейся матери. — Обычные дела. Как ты в Стамбуле такие мешки ворочала?

Вечером мать натерла ему поясницу тигровой мазью и закутала спину пуховым платком, но боль не прошла. Более того, разыгралась к утру так, что Жека метался по разложенному дивану и стонал в голос.

Вызвали неотложку.

— Похоже на колики, — сказала, позевывая, врач «скорой». — Вода поганая, у всех камни в почках. Даже у молодых. Поехали в больницу.

— Может, уколете что? — попросил Жека. — Завтра семинар в институте. Пропускать нельзя.

Никакого семинара на самом деле не было. Просто в обед он собирался подкараулить Марину у входа в университет и объясниться. Сказать, что он — не перчатки, которые меняют по сезону. Потребовать ответа. Раз и навсегда.

— Можно и уколоть, — еще раз зевнула врач «скорой», — только до завтра дожить надо. А ты, парень, утром в больницу на четвереньках приползешь. Все сто даю.

Пока их везли, мать держала Жеку за руку и не отводила от него испуганных глаз. Он старался не стонать, успокаивающе гладил ее руку и лишь иногда замирал, когда мука становилась невыносимой.

— Здесь было? — спросил Рэнди, отжимая пот с бороды. — Или там? — он неопределенно махнул рукой в сторону.

— Там, — простонал Джек, — дома.

Сквозь боль он удивился, что сказал «дома», а не в «old country», как делал многие годы, убеждая себя, что никакого дома там больше не существует.

«Все из-за Рэнди», — подумал он.

Последнее время Рэнди Бердселл, работавший вместе с Джеком над новым софтом для «Намберз», большой фирмы, рассовывавшей заказы по мелкоте типа «Сomputer Technologies and Comunications», активно интересовался его прошлой жизнью. Cвой интерес он объяснял любовью к истории, русской военной музыке и, конечно, женщинам, которых считал самыми красивыми после филиппинок и евреек. Он даже притащил в офис учебник русского языка и расспрашивал Джека, чем произношение «Ш» отличается от «Щ», как правильно сказать диковинное «Ы» и в каком порядке употребляются винительный, предложный и дательный падежи.

Джек нехотя отвечал. Он не любил вспоминать о прошлом, но теперь уже не Рэнди, а боль, само естество напомнили о тех временах, когда он с матерью приехал в больницу. Вспомнил в деталях, с мельчайшими и совершенно ненужными подробностями, как навстречу вышли люди в милицейской форме и заскрипели подметками ботинок по драному линолеуму, а усталый доктор, принимавший больных, понурый, со съехавшим на бок колпаком, красными от бессонной ночи глазами и пегой щетиной молча указал на стул рядом с выкрашенным в белое столом.

— Очень болит, — заглянула ему в лицо мать, — помогите, пожалуйста. Дайте передышку.

Она достала кошелек.

— Сделаем УЗИ, — монотонно говорил доктор и что-то царапал на серой бумаге, — только запомните, лекарств в отделении нет, так что лечиться придется за свои.

Жека, уронив голову на грудь, раскачивался из стороны в сторону и скрипел зубами.

— Конечно, — соглашалась мать и незаметно подсовывала двадцатидолларовую купюру доктору под регистрационный журнал, — только скажите, какие.

Врач скосил глаза на торчавший из-под журнала серо-зеленый уголок.

— Боль надо снять, — мать просительно смотрела на доктора, — всю ночь промучился. Совсем невмоготу.

— Снимем, — зевнул врач, — но обезболивающие надо купить.

— Куплю, — подхватилась мать. — Скажите, что.

— Секундочку, — остановил ее доктор. — Я не закончил.

— Болит ведь, — оправдывалась мать, усаживаясь рядом с Жекой и глядя на сына так, словно у нее самой разрывалась почка.

— Здесь у всех болит, — сказал врач. — Вот один ночью даже повесился. Милиция только ушла.

— От боли? — испугалась мать.

— Кто его знает? — уклончиво ответил доктор. — Простыни, наволочки и пододеяльники тоже свои.

— Все есть, — закивала мать и незаметно подсунула еще десяточку под журнал.

— Имеется средство, — подобрел доктор. — Немецкое. Последняя ампула осталась.

— Спасибо, — обрадовалась мать.

— Снимай штаны, — велел доктор Жеке.

Джек мотнул головой, сбрасывая навязчивое воспоминание. Он не хотел думать о палате на десять человек с черным заплесневевшим углом около выбитого и заложенного матрасом окна. Не желал вспоминать отставного майора после операции с трубками в теле, из которых сочилась в банку моча, перемешанная с кровью.

Майор лежал на голом матрасе, перебинтованный простыней. Жена не принесла вовремя белье, и поэтому под голову ему воткнули больничную подушку в колючем напернике. Майор отходил от наркоза и тихонько стонал. Трубки подтекали, и на простыне расплывались кругами мокрые пятна.

— Зассанец! — ругалась нянька, вытирая зловонную лужу, растекшуюся из опрокинутой банки. — Чтоб тебе пусто было!

— Вот же напасть, — сердился Джек и зажмуривался, точно хотел выдавить видения прошлого.

— Надо ambulance вызвать, — предложил кто-то из игроков, когда Джек выгнулся в очередной раз и застонал.

При слове «неотложка» сердце у него захолонуло, и воспоминания стали еще живее.

Простыня, которой перепеленали майора, промокла насквозь, и больные орали, чтобы сестра сменила повязку.

— Чем? — огрызалась молодая девчонка, только-только выскочившая из медучилища, — халатом своим? Принесет жена, перевяжем. Лишних простыней нет.

Она уже собралась уходить, когда Жека, которого боль отпустила после укола, поднялся со скрипучей кровати и стянул с матраса простынь.

— Возьми мою, — сказал он, протягивая смятый комок сестре.

— Добренький, да!? — взвилась она. — Все тут уроды, а ты один добренький нашелся, да?!

— Не ори! — оборвал ее Жекин сосед по палате. — Мою тоже возьми.

— И мою. И мою. И мою, — стали подниматься другие больные.

— Дураки! — вдруг заплакала медсестра, прижимая простыни к груди. — Все дураки!

Кряхтя, Джек поднялся и прижался спиной к стене.

— Может, обойдется, — простонал он по-английски и, охнув, длинно выругался по-русски.

— Я отвезу, — вызвался Рэнди, — только переоденусь.

— А душ? — сквозь боль усмехнулся Джек. — Скунс меньше воняет, чем ты после игры.

— Потерпишь, — потрепал его по мокрым волосам Рэнди и вместе с другими парнями уложил обратно на скамью.

— Я по-быстрому, — сказал он, расстегивая крепления щитков, стаскивая массивный нагрудник и расшнуровывая ботинки с коньками. — Пять минут.

Джек лежал, закрыв глаза и сосредоточившись в точке своей боли. Его начало тошнить. Осторожно, чтобы не свалиться, он повернулся на бок и поджал ноги к подбородку.

Рот наполнялся кислой слюной, словно внутри открыли кран, живот дергался в конвульсиях, и рвота подкатывала к горлу.

Джек сполз со скамьи, остановил бросившихся на помощь ребят и, держась одной рукой за поясницу, а другой зажимая рот, поплелся на полусогнутых ногах в туалет.

Когда он вернулся, Рэнди был готов к поездке.

— Помоги коньки снять, — попросил Джек. — Жаль, что продули сегодня.

— Фигня, — отмахнулся Рэнди. — У тебя блевотина на подбородке. Вытрись.

Он протянул свитер, валявшийся на полу, а сам присел, чтобы развязать шнурки на ботинках Джека.

— Спасибо, старина.

— Фигня, — опять отмахнулся Рэнди. — Через пятнадцать минут будем в госпитале.

По пути Джека опять скрутила боль. Он отстегнул ремень безопасности и улегся на широкое заднее сидение «Крайслера» Рэнди. Мягкая кожа холодила щеку.

— Потерпи чуток, — уговаривал Рэнди, то и дело поворачиваясь к нему с водительского места. — Почти приехали.

Терпеть, однако, пришлось долго. Приемный покой госпиталя Св. Павла жил обычной жизнью. Здесь болело у каждого, а процедура оставалась процедурой. Рэнди психовал, пытался растолковать регистраторше, что у Джека сильные боли, но она, внимательно выслушав и записав жалобы, попросила карточку медицинского страхования, дотошно проверила правописание имени и фамилии, уточнила место жительства и поинтересовалась, откуда у Джека такой милый акцент. Рэнди развел руками и отошел в сторону, чтобы не взорваться.

— Ваш канадский социализм доведет до… — он приставил указательный палец к виску.

Джек слабо улыбнулся. Рэнди, настоящий американец, всегда находил, за что критиковать Канаду. Ему не нравилось, что в общественных туалетах не было обязательных, по его мнению, бумажных подкладок на унитазные круги. Он возмущался, что спиртное не продавалось в обыкновенных супермаркетах, а только через специализированные магазины, которые закрывались в шесть вечера и не работали по выходным и праздникам. Его вымораживала канадская неторопливость во всем, кроме хоккея.

— Когда врач примет? — спросил он у Джека.

— Когда освободится, — ответил тот.

Боль внезапно ушла, и Джек откинулся на спинку кресла.

— Что это? — Рэнди показал на пластмассовую баночку в прозрачном пакете.

— Мочу собрать, — ответил Джек, — для анализа.

— Так что же ты сидишь?

— Не сижу.

Джек, кряхтя, поднялся и заковылял по направлению к туалету.

Когда он вернулся, Рэнди листал один из журналов, лежавших на низком столике перед креслами.

— Видал? — показал он развернутую страницу. — Лодки какие!

— Моя мечта, — кивнул Джек, разглядывая белые яхты, выставленные на продажу.

— Такая? — Рэнди ткнул в изображение моторной яхты.

— «Корвет 444», — определил Джек, — длина сорок шесть с половиной футов, V-образный корпус с изменяемой геометрией, два двигателя в 1550 лошадей, крейсерская скорость 28 узлов, кокпит полностью скрыт флайбриджем, две каюты, камбуз и динетт.

— Вау! — воскликнул Рэнди.

— Как раз то, что надо, — усмехнулся Джек. — Остается лишь выложить полмиллиона и отправиться вокруг света.

— За чем дело стало? — поднял брови Рэнди.

— За многим, — ответил Джек и поморщился. Ноющая боль возвращалась.

— Например? — не отставал Рэнди.

— У меня невыплаченный моргейдж, — вздохнул Джек. — Все отложенное бухнул в даунпеймент.

— Зато «локейшн» и вид на миллион, — сказал Рэнди.

— Ага, — согласился Джек, вжавшись в спинку кресла. — Но каждый месяц надо отстегивать кругленькую сумму. А еще страта и крыша потекла.

— Понятно, — вздохнул Рэнди. — Работу не бросишь.

— И потом, я бы хотел путешествовать не один.

— Кто мешает? — удивился Рэнди. — Бери Бо-Ми и вперед!

Молоденькая кореянка Бо-Ми училась днем в университете, подрабатывала в эскорт-агентстве по выходным и числилась подругой Джека.

— Она не семья, — ответил он. — Я о другом.

Опять набежали воспоминания.

Один раз в больницу пришла Марина. Легкая, смешливая, коротко стриженная, в кожаных брюках и свитере со швами наружу. После бегства из колхоза и трех дней в пустом общежитии, где на целом этаже не было никого, кроме них, Жека ее не видел. Говорили, что она вернулась к Гере, и ее кровать в общаге опять пустовала. Жека этому не верил, не хотел, не мог, даже зная, что все обстояло именно так.

От прежней Марины не осталось и следа. Вместо нее к нему пришло дерзкое существо с черной помадой на губах.

Жека попытался обнять ее и поцеловать, но она отстранилась.

— Не надо, — резко сказала Марина, и Жека подумал: «А было ли между ними что-нибудь? Видел ли он родинку у нее на груди, целовал ли вздрагивающий живот, глядел ли во влюбленные глаза?»

Марина разговаривала с ним отстраненно, гордо вскидывая безумную челку-занавеску.

— Ты изменилась, — сказал он.

— Нельзя жить одинаково, — ответила она.

— Мне нравились длинные волосы, — Жека протянул руку, коснулся вздернутой гребнем челки и заметил пузырьки лака на волосах.

Когда они прятались в университетской общаге, у нее волосы струились по худым плечам, сбегали на голую спину между лопатками. Жека целовал их, прижимаясь к Марине пылающим телом.

Это были безумные три дня и три ночи, слившиеся в горячечность сплетенных тел, запах любви и не очень свежих простыней, обжигающие струи воды и нежные прикосновения в пустой душевой. Прислушивание к шагам вахтерши в коридоре и короткое забытье на груди любимой, а затем вновь вихрящийся водоворот, терпкий пот, смешивающийся со слезами восторга и липкой спермы.

— Почему ты ушла? — спросил Жека.

— Давай о другом, — сказала Марина. — Как ты себя чувствуешь? Я принесла апельсины. Говорят, помогают.

В общаге они о еде не вспоминали. Или почти не вспоминали. Жека пару раз бегал за бычками в томатном соусе, хлебом и пивом в гастроном по соседству. Чтобы не проходить мимо вахтерши, вылезал через окно в конце коридора и точно так же возвращался. В последний раз, когда он вернулся, окно оказалось закрытым. Ему ничего не оставалось, как отправиться к центральному входу. Около вахты толпились студенты, прибывшие из колхоза. На полу стояли чемоданчики и дорожные сумки, лежали рюкзаки и баулы. Студенты гомонили, брали ключи от своих комнат и расписывались в журнале расселения.

Жека прошел на этаж, пристроившись к парням-биологам. Добравшись до Марининой комнаты, он услышал чужие голоса за дверью.

— Ее нет, — ответили Жеке, когда он постучал. — За ней приехал Гера и увез.

— Не может быть.

Девчонки, разговаривавшие с ним, многозначительно переглянулись. С Марининой кровати было снято белье, и теперь оно валялось кучкой в углу комнаты. Девчонки застилали кровати свежими простынями.

Остатки еды со стола были выброшены, а сам стол застелен чистой клеенкой в цветочек. Окна открыты и греховный дух последних дней и ночей начисто выветрен.

— Она ничего не оставила? — спросил Жека. — Записку или?..

— Ничего, — ответили девчонки. Потом переглянулись и, захихикав, томно закатили глаза. Жека подарил им купленные консервы и пиво, отказался поужинать вместе и переночевать, если надо.

Он хотел ненавидеть Марину, ту легкость, с которой она разрушила его жизнь, но понимал, что снова простит и снова будет довольствоваться статусом друга, который всегда придет на помощь. В общаге он тоже был только другом, верным, понимающим, ласковым, готовым на все.

— Слушай, — Рэнди вернул Джека в реальность, — у меня есть предложение.

— Какое? — спросил Джек. На табло высветился номер больного, сидевшего перед ним. Тот встал и пошел вслед за медсестрой в зал врачебного приема.

— Есть один знакомый, — сказал Рэнди, — русский, между прочим, которому требуется помощь.

— Компьютеры, обеспечение, программы?

— Нет, — покачал головой Рэнди, — совсем другой бизнес. Но быстрый и прибыльный.

Джек удивленно вскинул брови.

— Русский, быстрый бизнес, хорошие деньги, — повторил он за Рэнди, — мафия, что ли?

— Ты хуже американцев, — рассердился Рэнди, — если русский бизнесмен, значит обязательно мафия. Отбрось стереотипы.

— Окей, — кивнул Джек, — что за бизнес?

— Я бы назвал его представительским.

— И кого представлять?

— Различные делегации, но за хорошие комиссионные, — сказал Рэнди. — Если сработаешься, то через пару лет с лихвой хватит на первый взнос за яхту.

— Да ну?! — не поверил Джек. — За простое представительство?

— Ага, — утвердительно кивнул Рэнди. — Встречаешь делегацию. Везешь на границу со Штатами, скажем, в Манитобе, передаешь проводнику-индейцу и возвращаешься домой. Работа непыльная. Раз в месяц.

— Граница. Проводник. Это же криминал! — Джек непонимающе смотрел на Рэнди.

— Не совсем, — ответил тот. — Я бы сказал, гуманитарная помощь. Люди абсолютно легально въезжают в Канаду, но им надо в Штаты. Мы помогаем. Все.

— Нет, — жестко ответил Джек. — Я не по этим делам.

— Смотри, — пожал плечами Рэнди, — два года, и мечта жизни становится реальностью.

— Нет, — закончил разговор Джек.

На табло загорелся его номер.

— Джек Оуквуд, — позвала вышедшая медсестра, — следуйте за мной.

Глава 4

Мобильник зло взвизгнул.

«Надо сменить звонок на что-нибудь бодрое, — подумал С. А., — марш армейский, например».

Он любил мажорную музыку, она его успокаивала.

— Слушаю.

Звонили из столицы.

— Ты что творишь? — раздраженно спросили его. — Мы как договаривались? Хочешь подставить?

— Я задание выполнил? Претензии есть?

На другом конце замолчали. С. А. слышал, как там, едва сдерживая гнев, тяжело дышали в трубку.

— Сработал чисто, — сказали наконец. — К этому никаких претензий. Записку и гильзы нашли. Все по плану. Только винтовку почему не бросил? Тебя же инструктировали!

— Еще пригодится, — ответил С. А., — сам знаешь.

— Тебе другую бы дали! — голос в трубке начинал закипать.

— Слушай, — оборвал С. А., — я вашу часть дела выполнил, не мешай закончить мою.

— Ладно, действуй по списку. После каждого дела, как и условились, оставляешь записки. До связи и…

— Что?

— Будь осторожней.

                                           * * *

Марина смотрела на слегка надломленный нос, на упругие кудряшки волос, в которых только-только появилась седина, на красиво очерченный подбородок с ямочкой посередине, на истончившиеся бескровные губы, на длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями и думала: «Неужели я любила этого человека? Неужели хотела доверить ему жизнь? Неужели надеялась быть счастливой с ним?»

— Будешь переводить, — перебил ее мысли Гера и поправил на безымянном пальце перстень с двумя крупными бриллиантами.

— Что? — насторожилась Марина.

— Разговор со старым знакомым.

— Каким?

— Рэнди.

— Нет. Меня это не касается, — Марина поднялась со стула. — Хватит, — она взяла сумочку и собралась уходить.

Гера скривился в усмешке, и от глаз, нервно вздрогнувших крыльев носа и заострившихся уголков губ разлетелись стрелами морщинки.

— Ошибаешься, — сказал он и кивнул стоявшему у дверей Боксеру. — Когда хватит, я тебе сам скажу.

Cкользящим шагом, никак не соответствовавшем мощной комплекции, Боксер подошел к Марине и, крепко схватив за плечи, усадил обратно. Она испуганно сжалась, ожидая удара, однако Боксер бить не стал, а неслышно отошел обратно к двери.

«Трудно даже сказать, — подумала Марина, — ненавижу ли я его теперь. После Боснии хотела, чтобы сдох. А теперь, когда расплата близка, даже и не знаю. Сволочь, конечно, гадина, мерзавец, жизнь растоптал, через ад провел, но грех на душу брать страшно».

— Что ты от меня хочешь? — спросила она.

— Ничего особенного, — ответил Гера. — Хочу, чтобы переводила.

— Полно девчонок, у которых английский не хуже, чем мой, — сказала она. — Секретарша твоя, например. Много слышала о ней.

Гера ухмыльнулся.

— Правильно, — сказал он. — Но сегодня нужна ты.

Он сделал паузу:

— Ленка тоже потребуется.

— Ты обещал ее не втягивать, — рассердилась Марина.

— Мало ли, что мы обещали друг другу, — опять усмехнулся Гера.

— Ты обещал оставить нас в покое, — не слушала его Марина.

— Было такое, — согласился он.

— Тогда зачем хочешь, чтобы я переводила?

— Расскажи про дочь, — велел он вместо ответа.

Марина замерла, тело напряглось, бунтующий взгляд потух.

— Не стесняйся, — подбодрил Гера. — Все свои.

— Ломка, — сказала Марина. — Уже вторая.

— Ломка, — не отрывал взгляд Гера, — кумар, харево, долбежка.

Марина сжала пальцы в кулаки, потом разжала и сцепила в замок так сильно, что они побелели.

— Давай, — подтолкнул Гера. — «Колотун» бьет?

— Да, — ответила Марина. — Морозит и рвота.

Гера понимающе кивнул.

— Заперла дома, — уставившись в пол, сказала Марина. — Не пускаю к телефону. Слежу за каждым шагом.

— А кто теперь с ней? — спросил Гера.

— Мой друг.

— Говновоз?

— Степан Алексеевич.

«Как он все рассчитал, — подумала она. — А ведь не хотела, но С. А. убедил, что надо быть с ними в тесном контакте, точно знать передвижения, привычки, время. Ему виднее. Специалист. Винтовку достал. В теперешние времена можно хоть танк добыть, а эту — трудно. Всем понятно, зачем».

Теперь она у них есть, и оптический прицел, тоже особый, только для этой винтовки годный, и «снайперские» патроны, у которых пуля со стальным наконечником. С. А. объяснил, что могут и обычные подойти, но специальные будут надежнее.

— Ленка дозу просит, да? — откинулся в кресле Гера, не переставая улыбаться, словно разговор о мучениях Марининой дочери доставлял ему удовольствие.

— Просит, — ответила она.

— А мама облегчить страдания не хочет?

Марина расцепила пальцы и положила руки на стол. По правому предплечью через запястье на тыльную сторону кисти вился узор татуировки. Гера скосил на рисунок глаза и презрительно ухмыльнулся.

— Найдутся добрые люди, — продолжал он, — сжалятся.

— Ты этого не сделаешь! — Марина вскочила, но подоспевший Боксер рывком усадил ее обратно.

— В общем, так, — посерьезнел Гера, — ты помогаешь мне, а я гарантирую, что твоя дрянь будет чистой.

— Не смей называть ее дрянью! — взвилась Марина. — Она — тебе дочь.

— Ты сама знаешь, какая она мне дочь, — усмехнулся Гера.

— Справимся без помощников, — решительно сказала Марина.

— Хочешь потерять ее? — угрожающе подался вперед Гера.

Марина знала, что, если он захочет, она никогда не увидит дочь.

— Не хочу.

— В таком случае, — сказал Гера, — я забираю Ленку к себе, пока не закончим дела.

— Какие дела? — насторожилась Марина.

— Увидишь.

Гера достал золотой портсигар, прикурил сигариллу от настольной зажигалки и с удовольствием затянулся.

— Сколько надо, чтобы она стала чистой? — спросил он.

— Ломка до недели, — ответила Марина. — Даже дольше.

— А потом?

Марина провела ладонью по лбу, точно обтирая невидимый пот:

— Самое трудное. Ремиссия шесть месяцев. Устойчивая — год.

— А чтобы совсем-совсем?

— Не меньше трех лет.

— Отлично, — продолжал улыбаться Гера. — Будет как стеклышко.

Марина недоверчиво смотрела на него.

— Даю слово, — сказал Гера.

— Что от меня? — спросила Марина.

— Для начала переводить, — ответил он. — Дальше — увидим.

— А если откажусь?

— Тогда, — пожал плечами Гера, — твоя девочка осчастливится.

Марина отвернулась и уставилась на большую фотографию, висевшую около окна. Южное море во всю ширь окрашивалось всполохами тропического заката. Небо, бархатистое и мягкое, обнимало его, словно руками. Маленький остров сонно дрейфовал в ночь.

— Скоро мой будет, — перехватил ее взгляд Гера. — Искейп-айлэнд называется.

— Ты дашь нам уехать? — Марина в упор посмотрела на Геру.

— Не просто дам, — кивнул он в знак согласия, — поспособствую.

Марина вновь взглянула с подозрением.

— И больше не появишься в нашей жизни?

— От тебя зависит.

Гера посмотрел на часы и повернул кресло к монитору компьютера. Открыл «Скайп» и кликнул мышкой. Подумав секунду, компьютер объявил, что соединяет с абонентом.

Из колонок потянулись долгие гудки.

— Садись ближе, — велел он Марине. — Сейчас ответит.

Она не двинулась. Гера оторвался от экрана и вопросительно взглянул на нее. Потом улыбнулся и поманил пальцем:

— У тебя нет выбора.

Сзади к Марине подошел Боксер. Она слышала его дыхание, чувствовала тяжелую силу и безжалостную решимость сделать все, что велит хозяин.

Поднялась, обошла стол и села перед компьютером.

Звонки прервались:

— Хай, — сказал Гера. — Ытыз ми.

Он повернулся к Марине и дал знак, что дальше переводить будет она.

— Evening, — ответили с той стороны.

Гера сразу приступил к делу и сказал, что большая партия товара намечается в мае.

Марина перевела.

— Who’s that? — послышалось из динамиков. — Marina?

Гера усмехнулся. Марина прикусила губу.

— Hi, doll! How are you doing?

Точно в черно-белом фильме, замелькали кадры из прошлого.

Бесконечная двухполосная дорога. По ней снуют помятые, давно немытые иномарки и выкрашенные в белое броневики ООН. За пыльными окнами микроавтобуса унылые домики, одноэтажные и серые. Девчонки-спутницы притихли, а по-солдатски стриженный серб, сопровождавший от самой границы, спал, уронив голову на грудь. По обочинам — вереница деревьев, черных от постоянных дождей.

…Губастый Бодомир говорил, что их оптовая цена шесть тысяч марок, и вернуть деньги они должны с процентом. Девчонки требовали назад паспорта и грозились: «…сада позвати полицију». Бодомир кивал на брата в полицейской форме, которому наливали ракию за стойкой. Девчонки плакали, просили, путались в русском и сербском: «Молим вас! Пожалуйста! Православна братиа…» Бодомир хохотал и звал парней, чтобы показали, как девчонки будут отрабатывать. Парни равнодушно задирали им юбки и пристраивались сзади.

…Оранжевая «градска» библиотека, похожая на торт. Предел мечтаний. Там она не «курва» и не «пичка» стоимостью в сто марок за ночь.

…Солдаты ООН: американцы, чехи, французы, русские. «Хай, долл!» «Уралы», БТРы, разбитые дома, кубрики на постах. И этот мальчик Рэнди с вертолетной базы. Чистенький, пахнущий шампунем и заморскими сигаретами. Он выкупил ее, когда Бодомир собирался перепродать девчонок в Италию.

— Так что по товару? — перевела Марина.

— I have buyers, — ответил Рэнди. — But terms’ve changed.

Гера многозначительно посмотрел на Боксера, словно говоря глазами, что худшие предположения оправдываются.

— Что именно? — спросил Гера.

— Discount, — ответил Рэнди. — I wanna thirty percent off.

Гера наморщил лоб, ушел в себя и выдержал паузу.

— Hello? — сказали с той стороны. — Are you still there?

— Думаю, — ответил Гера. — Мне кажется, ты загнул.

— Chinks pay, — уверенно сказал Рэнди.

— А качество? — вспыхнул Гера. — Я тебе белых пришлю.

— Ghera, — сказал Рэнди, — you’re a novice here. Besides, cops’re a real pain in the ass now, risks’re shooting up, the guides’ve raised the stakes. Plus, other expenditures. I hafta pay them as well.

— В мае, — сказал Гера, — у меня будет не просто товар.

— What exactly?

— Большая партия. Свежак такой, что пальчики оближешь.

— Okey…

Наступила пауза.

— Я прошу по десять кусков за каждую, — наступал Гера. — Твой покупатель наварит стольник за год.

Опять молчание.

— Подумай, у меня ведь и другие желающие найдутся.

— Don’t bluff, — засмеялся Рэнди. — You’re put the screws in Europe, I know.

Гера стиснул зубы и на его скулах вздулись желваки.

— Thirty percent discount firm, — уверенно сказал Рэнди. — I have some interested folks.

— Фак ю офф, — сквозь зубы процедил Гера.

— Screw you, — со смехом ответил Рэнди.

Гера отключил «Скайп» и посидел некоторое время в раздумье, уставившись на Маринины колени. Она невольно свела их плотнее.

— А ты ничего, — скривился он в улыбке. — Держишься.

Марина cъежилась.

— Спишь с говновозом?

— Его зовут Степан Алексеевич, — сглотнув, сказала Марина.

Гера зло стрельнул взглядом:

— Не противно со стариком?

— Он не старик, — возразила Марина. — Ему всего пятьдесят два.

— Тебе виднее, — сказал Гера. Губы его сжались в бледные жгуты, и он опять задумался.

Марина встретила С. А. девять лет назад в Боснии.

Рэнди, служивший программистом в штабе вертолетной базы, возвращался в Штаты. Его контракт заканчивался. Перед самым отъездом, выкупив Марину у Бодомира, он поселил ее в маленькой гостинице и каждый вечер приходил к ней со службы.

Она забирала волосы в тугой хвостик на затылке и встречала его в платье, которое купила на местной толкучке. Там ее принимали за жену-американку, приехавшую навестить мужа на службе в Европе. Они с Рэнди смеялись над навязчивыми торговцами и держались за руки. Он, теперь всегда трезвый и подтянутый, поминутно краснел и отводил глаза. Марина вне бара, без развратного грима и откровенного бикини вызывала в нем робость.

Выкупая девушку, Рэнди проявил удивительные способности. Он не только выторговал ее дешевле, чем Бодомир запрашивал, но еще и паспорт забрал. Поскольку виза была безвозвратно просрочена, Рэнди помог получить временную, чтобы Марине без помех удалось выбраться из страны. Путь домой предстоял долгий и совсем небезопасный.

— Лучше, если поедешь с мужчиной, — говорил Рэнди. — Так надежнее. И… — добавлял: — Мне спокойнее.

Он обещал найти сопровождающего, лучше русского, который бы тоже возвращался домой. Поиски затягивались, и Марина нервничала. Она боялась, что Рэнди передумает и перепродаст ее. Такие случаи были не редкостью. Но однажды, придя со службы, Рэнди сказал, что нашел человека, с которым она может уехать.

Им оказался бывший сержант из Французского иностранного легиона, с которым сослуживец Рэнди встречался в Руанде.

— Сегодня познакомимся, — сказал Рэнди. — Собирайся.

Они отправились в соседний бар. Пока Рэнди заказывал выпивку, Марина огляделась. Полутемный зал был забит посетителями, в основном военными-миротворцами и молодыми женщинами, переходившими от одного столика к другому. На сцене играл здоровенный негр-пианист.

Не успели они выпить по первой, как в бар прибежал солдат с базы и прямиком направился к Рэнди. Они отошли в сторону, пошептались немного, а потом Рэнди сказал, что ему надо срочно уйти, но через час он вернется.

— Как же встреча? — растерялась Марина.

— Подожди.

Оставшись одна, Марина допила свой «Бифитер» с тоником, заказала еще один и стала пристальнее рассматривать публику.

За столом чуть поодаль от стойки сидели подвыпившие французы. Марина сразу узнала легионеров по нашивкам с золотистой лилией. Вместе с ними выпивал бородатый мужчина, одетый в спортивный костюм и лыжную шапочку. Ему было чуть за сорок. Сутулый, молчаливый, с большими сильными руками. Французы называли его Стефан, обнимали, чокались и хлопали по спине. Стефан благодарил и тоже поднимал тост за воинское братство и дружбу.

— Honneur et Fidélité! — французы звонко ударялись стаканами. — Честь и верность!

«Приеду домой, — подумала Марина, — обязательно французский выучу. Только бы выбраться».

Стефан время от времени поглядывал на нее, а увидев татуировку на правой руке, стал смотреть неотрывно.

Улучив момент, когда французы заспорили о чем-то своем, он подошел к Марине и поздоровался по-русски.

Онемев от неожиданности, она не знала, что сказать. Судя по давно не стриженой бороде и длинным волосам, выбивавшимся из-под вязаной шапочки, Стефан не был переодетым русским десантником из UNPROFOR.

«Может, торговец, — подумала она, — типа Лехи, который наплел про классную работу в Европе, где запросто можно сделать две штуки марок в месяц».

Жизнь в то время была совершенно беспросветной: почти никакой работы, угрозы Геры, полная безнадега. Вот и решилась. По пути подхватили еще нескольких девчонок. Чтобы пройти без задержек границу, Леха забрал паспорта. Однако, добравшись до Югославии, исчез, продав ихт местному «пимпу».

— Красивая татуировка, — кивнул Стефан на руку Марины. — У Бодомира делала?

Марина вздрогнула и натянула рукав свитерка до самых кончиков пальцев. Такие татуировки выбивал девчонкам сын Бодомира. Клеймил, говорил он, смеясь, и высчитывал по сто марок за работу.

— Не бойся, — успокоил Стефан. — Я не из них.

Он положил перед Мариной фотографию с полицейской маркировкой. На ней мертвая девушка лежала на земле с широко раскинутыми руками. По ее правому предплечью и кисти вилась ажурная татуировка.

— Не встречала? — спросил Стефан.

— Нет, — покачала головой Марина. — У Бодомира много баров.

Она слышала, что некоторых девчонок перед тем, как предоставить клиентам, специально готовили. Насиловали, били, заставляли подчиняться любому желанию покупателя. Ходили даже слухи, что на тех, кто сопротивлялся, натравливали обученных стаффордширов-насильников, а особенно упертых просто убивали.

— Меня Степаном Алексеевичем зовут, — протянул руку бородач. — Можно просто С. А. Домой, полагаю, вместе поедем, — говорил он, по-южному смягчая согластные.

Марина спросила про девушку, и С. А. посуровел.

— Дочка, — сказал он и поделился своей нехитрой историей.

Развелся, дочь осталась с матерью, переписывались, иногда встречались. Случайно узнал, что жена погибла в автомобильной аварии, а восемнадцатилетняя дочь стала жить самостоятельно. Пытался связаться, но выяснил, что девчонка подалась на заработки в Боснию. Приехал разыскивать.

В середине разговора вернулся Рэнди и поздоровался со Стефаном за руку.

Через неделю Рэнди уехал, оставив немного денег на дорогу. За два года у Бодомира Марина ничего не заработала, впрочем, была рада, что вообще осталась цела. Так повезло не всем.

Прощание вышло коротким. Поцеловал в щеку, точно сестру, и ушел.

Днем С. А. принес в номер рюкзак и положил на стол билеты до Будапешта. Поезд отходил утром следующего дня.

— Оттуда — домой, — сказал он.

Сославшись на то, что ему надо закончить дела, С. А. ушел.

Вечером по местному телевидению сообщили, что на въезде в город подорвалась на фугасе полицейская машина. Все, находящиеся в ней, погибли. В кадре показали служебные фотографии офицеров, а еще вдов и оставшихся сиротами детей. На одном из снимков Марина узнала брата Бодомира.

В тот же вечер бар самого Бодомира и несколько других, стоявших рядом, сгорели дотла. Говорили, что посетителям и девушкам удалось спастись, а вот Бодомиру — нет. Сгорел заживо. По этому делу оказалось несколько задержанных.

Ни вечером, ни ночью, ни утром следующего дня С. А. не появился. Марина открыла его рюкзак, но не нашла там ничего интересного, кроме небольшой суммы наличных и нескольких фотографий.

На одной из них, черно-белой, слегка примятой, была смешливая девчушка с ямочками на щеках и двумя выпавшими спереди зубами. На другой, уже цветной, та же самая девчушка, но только намного старше. На обратной стороне: Папе в далекое Никуда. Я уже такая. Катя.

Два снимка были военными. На первом С. А., загорелый и улыбчивый, стоял в светлой военной форме с красными эполетами. На втором, совсем свежем, он, небритый, в лыжной шапочке и короткой шинели с повязанной на плече белой тряпкой сидел на корточках перед костерком. Рядом стояла прислоненная к дереву винтовка с оптическим прицелом. Внизу — короткая подпись на сербском: «Белые волки».

— Зарегишься на сайте знакомств под своим именем, — вывел Марину из задумчивости Гера.

— Зачем? — удивилась она.

— Чтобы Жеку Дубровина найти, — ответил Гера. — Помнишь такого?

— Но он же погиб? — Марина с недоумением смотрела на Геру.

— Не совсем, видать, погиб, — ответил Гера.

— Как это? Ты же сам говорил! — Марина не отрывала от него глаз.

— Теперь это не имеет значения. Его зовут Джек Оуквуд. Он живет в Канаде.

Марина облокотилась на стол, сжала руками голову:

— Значит, он жив.

— Живее не бывает и, кстати, скоро тебя увидит, — Гера затушил окурок в пепельнице и достал новую сигариллу. — Рэнди поможет.

— Зачем? — настороженно спросила Марина.

— Объясню позже, — ответил Гера, затем повернулся к Боксеру и распорядился:

— Забери Ленку. Устроишь на даче в комнате с решетками.

Боксер послушно кивнул.

— Ребят возьми. Пусть поговорят с говновозом. Не нравится он мне.

Глава 5

Начальник управления внутренних дел Сераусполя полковник Егор Данилович Тарабутко явился в столицу по срочному вызову на следующий день после Рождества, но на прием к заместителю министра МВД попасть не смог.

— Занят, — сказала ему секретарь. — Все встречи переносятся, так что устраивайтесь в гостинице и ждите вызова.

По пути к выходу из министерства Егор Данилович встретил нескольких коллег, таких же, как и он, городских милицейских начальников. Все они были в полном неведении о причинах поспешного вызова и лишь строили догадки о том, что им всем сулит такая срочность.

«Не иначе что-то случилось, — думал Егор Данилович, ощущая неприятное волнение, — причем, что-то из ряда вон».

Плотно пообедав в ресторане при эмвэдэшной гостинице и выпив слегка больше, чем полагалось, полковник Тарабутко поднялся в номер, принял душ и заказал на вечер профессионалку из «массажного» салона, обслуживавшего гостиницу Министерства внутренних дел. Перед завтрашней встречей с начальством следовало расслабиться, решил он, и заглушить назойливую тревогу, не отпускавшую с самого утра. Однако не успел Егор Данилович закончить разговор с «массажным» салоном, как завыл милицейской сиреной мобильник. Звонил его заместитель.

— Беда, Егор Данилович, — простонал он.

— Что? — полковник Тарабутко почувствовал страшную сухость во рту. — Что там?

— Депутата Цыганкова насмерть. Снайпер.

— Депутата? Откуда он взялся у нас?

— Утром втихую приехал. А после обеда на выезде из города его снайпер снял.

— Едрит твою мать, — Егор Данилович хватил кулаком по столу. — «Перехват» объявили? Улики?

— В том-то и беда, что сгбшники на место первыми прибыли, словно заранее знали, откуда стрелять будут.

— Тэк-с, — полковник Тарабутко физически чувствовал, как хмель выветривается из его головы.

— Особисты место оцепили. Тело увезли. Охранников задержали. Нам заявили, что расследованием будут заниматься сами.

— Зачем Депутат в городе был?

— Встречался с кем-то.

— С кем?

— Понятия не имею. Номера на его машинах были местные, так что мы ни ухом, ни рылом.

— Так, — полностью придя в себя, сказал Егор Данилович. — Объявляй «перехват», начинайте собственное расследование, узнай, с кем Депутат встречался в городе, во сколько прибыл, в котором часу отбыл. Я вылетаю домой при первой возможности.

Он выключил телефон. Выбил пальцами дробь по столешнице.

— Так, — проговорил еще раз. — Не зря с утра беду чуял.

Перезвонил в салон и отменил «массажистку». Понимал, что теперь не до развлечений. Следом набрал номер Геры и, узнав, что Депутат встречался и с ним, и с Лехой, обматерил покойника с головы до ног, а Гере наказал никому о встрече не говорить, журналистам никаких интервью не давать, а если вызовут в СГБ, то рассказать все как на духу, но добавить, что от предложений Депутата он наотрез отказалcя.

Затем позвонил в министерство и настоял, чтобы его связали с замминистра.

Выслушав рапорт полковника Тарабутко о случившемся и просьбу разрешить срочно отбыть в Сераусполь, замминистра распорядился, чтобы Егор Данилович оставался в столице и ожидал вызова.

Вечером информацию об убийстве депутата Цыганкова передавали по всем каналам телевидения. В ночном выпуске сообщили о записке, оставленной киллером, и подписи «Гражданская оборона». Заместитель Егора Даниловича, просидевший всю ночь в управлении, уверял, что ни о какой записке понятия не имеет, а с главным городским гэбистом связаться не может. Тот как сквозь землю провалился и на связь не выходит.

Весь следующий день сюжет, связанный с расстрелом депутата Национального собрания из фракции «Братство», открывал каждый выпуск новостей и обрастал все новыми подробностями. Журналисты вели прямые трансляции из Сераусполя. Егор Данилович видел на экране растерянное лицо своего заместителя и слышал его невнятные обещания сделать все возможное для поимки преступников. Затем транслировали брифинг в местном управлении Службы государственной безопасности, где до омерзения киношный руководитель пресс-службы давал уверенные ответы на вопросы репортеров и, помимо прочего, сообщил, что за таинственной организацией «Гражданская оборона», о которой местная милиция слыхом не слыхивала, числится несколько убийств известных в республике криминальных авторитетов.

— Врешь, гад! — бесился Егор Данилович и тряс перед экраном кулаками. — Никогда не было такой организации!

В полдень выступил президент и грозно пообещал покончить с разнузданным криминалом раз и навсегда. Кого он имел в виду — «Гражданскую оборону» или само «Братство» — полковник Тарабутко так и не понял.

Около трех часов ему позвонили из министерства и велели прибыть утром следующего дня.

                                           * * *

Марину не отпускали из офиса до тех пор, пока не возвратился Боксер и не сообщил боссу, что Ленку забрали, а «говновоза» допросили. Гера тут же позвонил Лехе.

Он включил громкую трансляцию, чтобы Марина слышала разговор. Из всего сказанного ей стало ясно, что Гера начинает операцию, детально продуманную и на каждом этапе выверенную до мелочей. Вокруг стояли доверенные люди, знавшие свои роли, и лишь Марина чувствовала себя винтиком, который решительно вкручивали неведомо куда.

— Что происходит? — спросила она Геру, когда тот закончил разговор с Лехой.

— Ты хотела уехать, — ответил Гера. — Вот я все для этого и делаю. По старой, так сказать, дружбе.

— Не понимаю.

— А тут и понимать нечего.

Гера вытянул сигариллу и пододвинул портсигар ближе к Марине.

— Кури, у нас впереди куча работы.

— Я не понимаю.

— Хорошо, — затянулся Гера, — объясню. Но тогда, — он сделал паузу и взглянул исподлобья, — обратного пути не будет.

— А если?..

— Марина, — Гера привстал и взял ее за подбородок, — это игра больших мальчиков. Тот, кто уходит, уходит совсем.

Он больно сжимал Марине подбородок и, склонившись, сверлил серым взглядом:

— Ты меня понимаешь?

— Мне больно, — Марина подалась назад и вырвалась.

— Короче, — сказал Гера, — Оуквуд мне нужен в Канаде. Есть дело, хорошие деньги, он должен помочь.

— А я причем? — усмехнулась Марина.

— Ты станешь миссис Оуквуд, женой канадского гражданина Джека Оуквуда. Не бедного, кстати, человека. Наш приятель времени не терял, — сказал Гера.

Марина тяжело сглотнула. Облизала пересохшие губы. Потянулась за куревом.

— Пока там дела провернем, посидишь здесь, — сказал Гера. — В качестве гарантии, так сказать.

— Он ненавидит меня, — покачала головой Марина.

— Может быть, — согласился Гера. — Я бы ненавидел. Но всякое случается.

— Уверена, что ненавидит, — повторила Марина. — Я обманула его. Послушала тебя, а ты…

Она вскочила, смяла в кулаке сигариллу и швырнула на стол. Потом вскинула руки к лицу, закрыла ими глаза, словно хотела стереть, забыть, не видеть прошлое, и медленно опустилась на стул.

Гера, с кривой ухмылкой наблюдавший за ней, поднялся, обошел стол и встал у Марины за спиной. Он положил горячие руки ей на плечи и принялся их мягко массировать.

— Он тебя не забыл, — сказал Гера без всякой злости. — Тебя трудно забыть.

— Ты испортил мне жизнь, — всхлипывала, спрятав лицо в ладони, Марина. — Растоптал все, что было. Все, что могло быть.

— Забудем старое, — вкрадчиво сказал Гера. — Я хочу помочь тебе и освободиться самому. Столько дряни на душе.

Он оставил Марину, подошел к окну и долго смотрел на море.

У выхода из бухты, охваченной пологим берегом и бетонными волнорезами, виднелся темный край горизонта. Поблескивая свинцовыми боками, по бухте метались волны. Не найдя выхода, они бросались на гранитную набережную, обрушивались на нее всей тяжестью и вздымались миллиардами брызг. Потом плашмя падали на каменные плиты и, пришибленные, уползали обратно в море.

— Я тоже хочу уехать, — сказал наконец Гера.

— Куда? — спросила Марина.

— К теплому морю, — Гера кивнул на фотографию, — туда, где остров с пальмами и невесомая жизнь.

Марина промолчала.

— Для этого нужны деньги, — продолжал Гера. — Много денег. Чтобы жить с удовольствием.

Марина молчала.

— Короче, — встряхнул головой Гера, — ты помогаешь мне — я помогаю тебе.

— Хочешь?..

— …чтобы ты Оуквуда в себя влюбила, — закончил фразу Гера, — и убедила поработать на меня.

— А если не получится?

— Что? — спросил Гера.

— Жеку влюбить, — ответила Марина.

— Выбора нет, — глаза Геры снова отливали сталью.

— Почему?

— Ленка останется со мной, — он изобразил улыбку. — До конца дела.

Марина нахмурилась.

— Если что не так, — продолжал Гера, — лично ей башку оторву. — Помолчал и добавил, словно выстрелил: — С радостью.

— По закону … — начала было Марина.

— Заткнись, дура! — взорвался Гера. — Тут я закон! Понимаешь? Захочу — раздавлю. Кому станет дело? А ты, — он ткнул в Марину пальцем, — подо мной ходишь. Запомни!

Марина знала эти вспышки бесконтрольной ярости, когда Гера мог сделать все, что угодно. Даже убить.

Она сидела, затаив дыхание, и не сводила с него взгляда, но в глаза старалась не смотреть.

Гера успокоился так же внезапно, как и вспыхнул. Провел ладонью по волосам, глубоко вздохнул, достал из бара виски и плеснул в стакан.

— Сможешь Ленку видеть, когда захочешь, — уже спокойно сказал он. — А теперь, — выпил виски, — к Лехе.

— Что со Степаном Алексеевичем?

— Жив, — сказал Гера. — Пока.

А потом добавил, точно для себя:

— Не нравится он мне.

                                           * * *

В офисе компании интернет-знакомств «Helen International, Inc.» Марину с Герой ждали деловитый фотограф в жилете со множеством кармашков и визажист, худощавый парень с ужимками гея.

Сам Леха, толстый, шумный, говорливый, радушно встречал гостей у входа.

— Аркадий, — представил он визажиста, который зарделся, словно девушка, и едва не присел в реверансе, — очень талантлив. Победитель областного конкурса. Будет работать с Мариночкой.

Гера брезгливо отвел глаза от визажиста. Боксер смерил Аркадия тяжелым взглядом, и тот, оробев, отступил в сторону.

— Петр, — Леха показал на парня с цифровой камерой на шее, — фотохудожник.

— Снимки, — сказал Гера, — сам отберу.

— Конечно, — закивал Леха: — Прошу в студию.

В большой студии был накрыт стол для фуршета. На скатерти, свешивавшейся почти до самого пола, стояли тарелки с микроскопическими канапе, нарезкой, марокканскими апельсинами и турецким виноградом.

У Марины засосало под ложечкой.

— Слегка перекусим, — предложил Леха, открывая бутылку шампанского, — потом за дело.

В дальнем конце комнаты размещались зеркало во всю стену и парикмахерское кресло. Угол справа был оборудован под фотостудию. Стены выкрашены в темно-серое, причем одна сторона гладкая, а другая — фактурная.

— Если стены белые, — объяснил Петр, заметив Маринин взгляд, — свет практически неуправляем и контраста нет.

— Понятно, — она улыбнулась фотографу.

В том же углу стояли отражатели и софтбоксы, крепления с бордовыми, фиолетовыми, синими, зелеными и белыми драпировками, высокие стойки студийного света.

— После вчерашнего расслабиться никак не могу, — пожаловался Гера. — Тебе Полковник звонил?

— Вечером. Материл Депутата на чем свет стоит.

Гера скривился:

— Что-то Полковник пугливым стал. Виски есть?

— Специально для тебя, Герман Альбертович, — отставил шампанское Леха, — бурбон из Кентукки, пойдет?

— Валяй.

Леха махнул рукой Аркадию, и тот мгновенно исчез, чтобы появиться с бутылкой виски и ведерком льда.

— Молодец, — похвалил Гера. — Знаешь дело.

— Стараемся, — скромно принял похвалу Леха. — Иностранцы каждую неделю приезжают. Устраиваем встречи прямо на фирме, чтобы лицом в грязь не ударить. Сам понимаешь.

— Понимаю, — сказал Гера, бросил в стакан несколько кубиков льда и налил виски. — Мне Полковник тоже звонил.

— Разве он не вернулся? — Леха удивленно поднял брови.

Гера отрицательно покачал головой:

— Пойдем. Поговорить надо.

— Угощайтесь и арбайтен, арбайтен, арбайтен, — позвал присутствовавших к столу Леха и призывно захлопал в ладоши.

Сам же вместе с Герой направился к выходу. Марина проводила их долгим взглядом.

Возвращаясь из Боснии, она мечтала найти Леху. Всю дорогу обдумывала план мести, воображая одну кару страшнее другой. Но не надумав ничего особенного, налила в баночку соляной кислоты, чтобы спалить гаду глаза, и отправилась по его адресу.

Хозяина на месте не оказалось, зато в квартире Марину встретил целый выводок детворы. Жена, растрепанная деревенская клуха, объяснила, что муж в командировке, и когда приедет, неизвестно. Узнав, что Марина знакомая Лехи, только-только приехавшая из-за границы, пригласила в гостиную.

— Проходите-проходите, — приветливо тараторила она, — хоть побалакаем чуток.

Жили они скромно и тесновато.

«На что деньги уходят? — подумала Марина. — Ведь не копейки заколачивает».

Жена Лехи собирала чай и трещала, не переставая. Рассказала, что муж из командировок не вылезает — бизнес требует много времени. Сообщила, что дети, а их оказалось пять, отца почти не видят и очень скучают.

— Вот, со средним хотел на рыбалку пойти в субботу, да не знаем, успеет ли вернуться, — говорила она. — Мальчишка извелся, отец обещал спиннинг из загранки, вот и ждет, места не находит.

«Из загранки, — подумала Марина. — Знает ли эта тетка, чем благоверный занимается?»

— С катушкой удочку привезет, — похвастал мальчишка, крутившийся под ногами. — Ультралайт. На окуня пойдем.

— Куда? — по инерции спросила Марина.

— Как куда? — удивился он. — К татарам на озеро.

— Около горы есть озерцо, — объяснила Лехина жена. — Семья татарская живет. Харчевню держат. Плов, манты, чебуреки.

Леха, по ее словам, любил там рыбачить. Тишина, покой, горы в воде отражаются. Воздух пряный.

— Устает он, — посетовала жена, разливая чай. — Угощайтесь. Сейчас Ленусика привезу. Чтоб за компанию.

Марина вздрогнула.

Тезкой ее дочери оказалась девочка лет двенадцати в новенькой инвалидной коляске.

— Здравствуйте, — тихо, словно камыш на ветру, прошелестела девочка.

— Здравствуй, — сказала Марина.

— Вы с папой работаете? — спросила Ленусик.

Марина растерялась, не нашлась, как лучше ответить, и потому лишь утвердительно кивнула.

— Проблема наша, — вздохнула жена Лехи, пододвигая к Марине чашку с чаем. — Все, что зарабатываем, на нее уходит.

— Папа обещает, — сказала Ленусик, — что я буду ходить.

— Деньги на Германию собираем, — вздохнула жена Лехи. — Клинику нашли. Только очень дорого.

Тем временем Боксер, взяв бутерброд, отошел вместе с фотографом к студии. Тот объяснял ему, как регулируется освещение при съемке и какой свет лучше, постоянный или импульсный.

Аркадий взял Марину под руку и модельно продефилировал к парикмахерскому креслу. Усадил, легким движением завернул ее в невесомую накидку по самый подбородок и поинтересовался, не давит ли. Потом внимательно посмотрел на Маринино отражение в зеркале, обошел вокруг, пощупал волосы, чуть взбил их, на мгновение закрыл глаза, а вслед за этим артистически взмахнул рукой и объявил:

— Сначала стрижка.

— Стрижка? — удивилась Марина. — Но у меня есть стрижка.

— Нет, Мариночка, — Аркадий прижал руки к груди, — у тебя нет стрижки. Я покажу, что такое настоящая стрижка.

Он нежно вымыл ей волосы пахучим шампунем и также нежно вытер мягким розовым полотенцем.

— Стричь будем горячими ножницами.

— На самом деле горячими? — засмеялась Марина.

Вместо ответа Аркадий достал прямые ножницы, формой похожие на обычные, но только с черными накладками на лезвиях и проводом на одном из колец ручки. Расправил провод и воткнул вилку в розетку.

Улыбка сползла с лица Марины.

— Очень популярно теперь, — объяснил он, — и полезно для волос.

Через полчаса Аркадий отошел в сторону, взглянул на Маринину стрижку и довольно заулыбался.

— Здорово, — смотрела в зеркало Марина. — Просто здорово.

Она давно не чувствовала себе так легко и уверенно.

— Аркадий, ты — гений.

— Ну, не совсем, — скромно замялся он, — просто могу кое-что лучше других.

Марина увидела позади себя Петра и Боксера. Фотограф одобрительно кивал, а Боксер растянул толстые губы в улыбочке и сочно цокнул. Точно так же цокали визитеры у Бодомира, когда прохаживались вдоль сцены, на которой танцевали вокруг шестов девчонки в нижнем белье. Настроение разом испортилось, и мимолетная радость сменилась усталостью.

Аркадий это заметил и погнал зрителей прочь.

— Теперь визаж, — сказал он.

— Где ты всему этому научился?

— Ах, — легкомысленно взмахнул рукой Аркадий, — везде понемногу. В школе визажа и на курсах стилистов, у нас и даже в Италии. Алексей учебу оплатил.

— Итак, — Аркадий потер пальцы друг о друга, — приступим.

Когда Леха и Гера вернулись, Марина была готова к съемке.

— Поздравляю, — потрепал Аркадия по щеке Леха, — отличная работа. Не женщинка, — он посмотрел на Геру, сжимавшего в руках спиннинг, сложил пальцы в горсть и поднес к губам, — цветок.

— Как твоя дочь? — спросила Марина у Лехи. — Поправилась?

— Ленусик? — удивленно переспросил тот.

— Да, старшая, с больными ногами.

— Сделали операцию, — с гордостью сказал Леха. — Теперь танцует. Пишет стихи.

Он горделиво улыбнулся:

— Выпустила книжку. Мне посвятила.

— Хорошо, — сказала Марина. — Интересно было бы почитать.

— Замуж собралась, — продолжал Леха. — Парень стоящий. Чистый.

— Передавай привет и поздравления, — сказала Марина.

Она вспомнила, как распрощавшись, вышла во двор Лехиного дома, достала банку с кислотой и вылила под дерево. Лужица зашипела, задымила, ударила в нос резкой вонью. Марина отвернулась и с размаха швырнула пустую банку в стену.

Гера глядел на Марину с нескрываемым удовольствием, словно рыболов, оценивающий блесну. «Клюнет, — говорил его взгляд, — обязательно клюнет».

— Сходите в примерочную, — распорядился Леха. — У нас для съемок любой гардероб найдется.

Фотосессия продолжалась еще полтора часа. Сидя в кресле и стоя, гордо подняв подбородок и скромно потупив глаза, в легкомысленной шляпке и в темных очках.

— Принимайте, — наконец сказал Петр, выведя снимки на дисплей компьютера.

Гера лично пересмотрел все фотографии несколько раз. Наконец выбрал три.

— Я бы взяла эту, — сказала Марина, показывая еще на одну.

— Нет, — отсек Гера. — Только эти.

— В системе уже зарегистрировали, — сказал Леха, — анкету заполнили, сейчас добавим фотки, и дело сделано.

— Можно посмотреть, что вы там про меня написали? — вмешалась Марина.

— Зачем? — посмотрели на нее Гера и Леха. — Когда ответит, тогда и будешь смотреть.

— Иди домой, — сказал Гера. — Завтра в девять будь здесь. Ты теперь на Леху работаешь.

— Только без опозданий, — со смешком предупредил Леха. — Я этого не люблю.

Он повернулся к Гере:

— Ну что, в это воскресенье на озеро?

Глава 6

Замминистра МВД принял полковника Тарабутко в самом начале рабочего дня и сразу перешел к делу. Генерал говорил без обиняков, жестко и требовательно, каждый раз переспрашивая:

— Ты, полковник, мыслю мою догоняешь?

— Так точно, — отвечал Егор Данилович и чувствовал, как неприятно потели ладони и бухало сердце.

— О художествах твоих известно, — говорил замминистра, коротко скользнув взглядом по кожаному кейсу, который Тарабутко оставил на стуле у дверей из кабинета, — и закрывать глаза на это теперь никто не будет, другие времена.

— Так точно, — сухо сглотнул начальник ГУВД.

— Следовательно, — замминистра с усмешкой посмотрел на золотые, не успевшие потускнеть полковничьи звезды, — вопрос надо решить оперативно и желательно полюбовно.

Полковник непонимающе поднял брови.

— Не с тобой. Не трусь, — усмехнулся генерал. — Я о приятеле твоем. Портовике.

Он оторвал листок перекидного календаря, чиркнул на нем золотым «паркером», затем поднялся и вплотную подошел к Тарабутко.

— Вот, — сказал замминистра, протянув Полковнику листок с небрежно написанной шестизначной цифрой. — Последнее предложение.

— Маловато будет, — Егор Данилович скосил взгляд на бумажку. — Порт, все-таки. А Герман, сами знаете, тертый калач.

— Вот именно, — кивнул генерал, — только завтра за его шкуру гроша ломаного не дадут, — он сделал многозначительную паузу. — Догоняешь, к чему я?

Егор Данилович понимающе кивнул. «Шерхан, Депутат… Гера, Леха, — перебирал он имена, словно четки, — до которого из них еще кривая доведет?»

— Значит, пусть соглашается и рвет когти, пока не поздно. Растолкуй ему.

— Слушаюсь, — вытянулся начальник ГУВД. — Разрешите идти?

— Погоди. Депутатом занимаются, кроме нас, СГБ и прокуратура. Ты им не мешай, но и в свое хозяйство особенно не пускай. Понял?

— Так точно.

— Теперь иди.

Полковник развернулся «кругом» и четким шагом вышел из кабинета, не вспомнив об оставленном кейсе.

                                           * * *

Электронный будильник пропел бодренькое: «Back in US… Back in US… Back in USSR…» Джек подхватился с постели, но тут же замер. Сердце громко бултыхалось в груди, мокрый ворот пижамы лип к шее, мутило, и рот казался запекшейся коркой хлеба. Он покосился на желтую упаковку со слонобойными обезболивающими, которые прописал доктор из приемного покоя, ощупал спину — нет, даже намека на боль в почках не было. А ведь день спустя после больницы он снова играл и, когда его пару раз крепко припечатали к борту, перетряхнув все внутренности, думал, придется снова мчаться в приемный покой. Обошлось.

Но если не банальный страх перед болью, тогда почему так тревожно, словно потерял равновесие и никак не можешь его восстановить?

Держась за край стола, Джек всматривался в электронное табло будильника, на котором высвечивалась пульсирующая пятерка с нулями. Скок. На месте последнего нолика появилась единичка.

Джек провел языком по сухим губам. Потянулся к окну и отдернул штору. На улице было темно и сыро. Мелкий густой дождь напоминал серебристую паутину, а от вчерашнего неожиданного снегопада не осталось и следа.

Бледные конусы света от уличных фонарей выхватывали вереницу запаркованных бампер в бампер машин, между которыми неуклюже трусил не уснувший на зиму скунс, черный, со снежной тропкой вдоль спины. Засеменил мимо рододендровых кустов, нырнул в их тень так, что лишь белая ленточка порхала какое-то время в темноте. Из-за угла, стрекоча двигателем, вырулил допотопный «Понтиак»: иммигрант-босниец привез утренние газеты.

Джек посмотрел на постель, где, спрятавшись под стеганым «камфортером», точно в норке, спала Бо-Ми. Еще раз мысленно прокрутил вчерашний вечер.

«Может, все приснилось? Может, ничего не было? Может?..»

Он закрыл глаза и потянул носом воздух, стараясь унюхать то, что казалось давным-давно забытым, выброшенным, похороненным в прошлой жизни.

                                           * * *

Запах сена, прихваченного первым заморозком. Выбившаяся из-под края вязаной шапочки прядь. Блестящие сумасшедшие глаза.

— Не бойся, — говорила Марина, склонившись над ним. — Теперь можно. Все-все.

Между синими облаками проглядывала луна, флуоресцентно-белая, в бледных голубых прожилках. Она освещала небольшое поле позади общежития, в котором остановились студенты, присланные на помощь колхозникам. Ребята-технари жили на первом этаже, а девчонки с иняза на втором, чтобы местные парни их не беспокоили понапрасну.

Марина прижалась к Жеке, нащупала его руку и сунула себе под куртку.

Голубой свет скользил по полю, превращая рытвины в долины и кратеры лунного пейзажа, прорисовывая длинные тени от сухих обрубков кукурузных стеблей, мерцая ртутью в чешуйчатой ряби пруда. Невысокая скирда стояла единственным пристанищем в этом холодном безжизненном неоновом свете.

— Ты меня любишь? — не опуская глаз, спросила Марина.

— Да.

— Тогда не спрашивай, а делай, что прошу.

— Хорошо, только я не умею.

— Научишься, — засмеялась Марина. — Дело нехитрое.

— А как же Гера? — спросил он.

— Молчи, — сказала она. — Ничего не говори.

Жека чувствовал на щеке ее дыхание, прерывистое и горячее. Шершавость обветренных губ, искавших его губы. Чувствовал пальцами ее грудь и сосок, тычущийся в ладонь.

— Нет, — сказал он. — Я так не хочу.

— Почему?

— Сегодня со мной, завтра — опять с ним.

— Дурак, — сказала она, вытолкнула его руку из-под куртки, соскользнула вниз и, спотыкаясь о земляные кочки, пошла к светящемуся окнами общежитию.

                                           * * *

Джек очнулся от воспоминаний и открыл глаза. Сдвинул створку окна, впуская воздух с улицы. Вдохнул еще раз, пытаясь поймать запах подмороженного сена. Нет, просто свежий, чуть покалывающий воздух. Конечно, приснилось. Все, все, все приснилось.

Тихонько, чтобы не разбудить Бо-Ми, он вышел из спальни и спустился на первый этаж. На кухне сменил в кофеварке фильтр, засыпал пахучую колумбийскую арабику, налил воды и щелкнул красной кнопкой. Кофеварка зашипела, забулькала, и через минуту кофе смолистой струйкой побежал в кофейник, защекотал горьковатым ароматом ноздри. Джек приложил ладони к глазам и потер их. Потом провел рукой по колючей щеке. За входной дверью послышались мягкие шаги, и к порогу шлепнулась увесистая газета.

Джек знал, что ему надо определиться. Теперь. Пока не проснулась Бо-Ми, пока не наступило время, когда не до раздумий, а надо бриться, принимать душ, гладить рубашку, завтракать в «Тим Хортонз», ползти по хайвею в даунтаун, благодарить на ходу Бога за все, что Он для него сделал в предыдущий день. До ланча отвечать на звонки, согласовывать графики, тестировать полученный софт, вызванивать программистов-наемников по всему миру, мирить график-дизайнера из Украины с программером-индусом и наконец бежать в суши-бар, чтобы за обедом переговорить с потенциальным клиентом. После ланча писать программу, сидеть на совещании у начальства и снова программировать. С шести до восьми гонять шайбу за «Вангиков». После игры идти в ближайший паб отмечать победу или заливать проигрыш. Шутить, громко разговаривать, хлопать парней по спинам, заказывать очередную пинту пива. А вечером по свободному хайвэю мчаться домой, слушая неторопливый джаз, и ни о чем, ни о чем не думать. Иногда звонить в эскорт-агентство и заказывать Бо-Ми, чтобы она осталась у него до утра.

Так было последние пять лет, а может быть, даже шесть или семь. Так могло быть еще столько же, если бы не вчерашний случай.

Джек вытащил из кофеварки стеклянную посудину с крепким кофе, достал из шкафчика любимую красную кружку и наполнил ее на три четверти. Утром он пил кофе без сливок, чтобы проснуться.

Вчера случилось то, что когда-нибудь должно было случиться. Он знал это. Ведь за время его бродяжничества по свету Джек понял одну простую истину: мир на самом деле удивительно невелик, и люди в нем рано или поздно обязательно натыкаются друг на друга. Так что вчерашняя встреча была предопределена.

После работы Рэнди попросил зайти к нему.

— Нужен совет, — сказал он, отрываясь от компьютера. — Просто горит.

— Что-то с проектом?

— Нет, — отмахнулся Рэнди. — Проект тут ни при чем. Серьезнее.

— Да? — заинтригованный, Джек подкатил свободное кресло поближе к компьютеру американца.

— Ты русских баб хорошо знаешь?

— Русских? — удивился Джек. — Причем тут они?

— Я жениться решил, — выпалил Рэнди. — Там такие курочки! Просто обалдеть!

— Где? — не понял Джек.

— В компе, — Рэнди повернул монитор. — Гляди.

На Джека смотрела интернет-страница карионовского сайта знакомств. Рэнди, кликнув мышкой, открыл файл с фотографиями и начал переходить с одной страницы на другую.

— Видал, сколько! — качал он головой. — И каковы, а? Одна лучше другой!

— Да, хороши, — согласился Джек. — Только от меня что ты хочешь?

— Помоги выбрать.

— Смеешься? Их здесь сотни три.

— Четыреста пятьдесят четыре.

— Тем более, — Джек откатился от компьютера.

— Будь другом! Помоги! Я на трех остановился.

— Как же я тебе помогу?

— Ты русский. Ты их знаешь. Почитай. Посмотри. Скажи, что думаешь. А потом…

— Что?

— Я позвоню и попрошу ее говорить по-русски.

— Зачем?

— Как зачем? Они же по-английски ни бум-бум. Только со словарем.

— И что?

— Ты мне переведешь. Будь другом! Ну, пожалуйста. Дело на миллион.

— Ладно, — махнул рукой Джек. — Только по-быстрому. У нас сегодня игра, помнишь?

— Я-то помню, но ты же на таблетках!

— Ерунда, — отмахнулся Джек. — У меня это, как снег в Ванкувере, всю ночь сыплет, а к концу следующего дня точно не бывало.

— Ну-ну.

— Я тебе, кстати, новую клюшку купил, — улыбнулся Джек. — Вместо «Thank you» card.

Рэнди, несмотря на лишний вес и значительный рост, был невероятно быстр и гибок, так что в команде его ставили играть вратарем.

— Спасибо, — обрадовался он. — Читай. Я для тебя «френч ваниллу» сделаю.

Рэнди поднялся и отправился в офисную кухоньку за кофе.

Джек открыл первую анкету. Имя, фамилия, возраст, рост в футах и инчах, вес в фунтах. С двух приложенных фотографий смотрела улыбчивая крашеная блондинка в платье с выразительным декольте. «Я очень общительный человек, — прочитал Джек в разделе „Своими словами“, — и всегда принимаю активное участие в общественной жизни».

Он засмеялся.

— Ты чего? — спросил вернувшийся Рэнди. — Что-то не так?

— Да нет, — ответил Джек, беря кружку с кофе, — просто вспомнилось.

— Что?

— Ты не поймешь.

«Я чувственная, верная, ориентированная на семью, — продолжал читать Джек, прихлебывая кофе. — Образованная, умная, добрая и нежная».

— Ничего, да? — заглянул в экран через его плечо Рэнди.

«Я — большой оптимист, и жизнь для меня — светлая сказка».

Джек оторвался, увеличил фотографию и всмотрелся в лицо женщины.

Приятная улыбка, на удивление ровные зубы, аккуратно подкрашенные губы. Джек протянул руку и закрыл ладонью пол-лица, оставив только глаза. Чуть-чуть прищуренные, слегка тревожные, живущие отдельной от ее приветливой улыбки жизнью.

«Я хочу встретить общительного, любящего, честного, заботливого и умного мужчину с хорошим чувством юмора».

— Не знаю, как остальное, — оживился Рэнди, — а вот чувства юмора у меня хоть отбавляй. Ты не думаешь?

— Да, — согласился Джек, — чувства юмора тебе не занимать.

«Возраст для меня не имеет значения. Я уверена, что двое любящих найдут общий язык в любом возрасте».

— Ну, как? — спросил Рэнди.

— Думаю, ничего, — сказал Джек. — Глаза у нее хорошие. Только тревожные. Первый раз, наверное, на маркете выставляется.

— И где только они таких красоток берут? Ваши мужики слепые, да?

— Не знаю, — сказал Джек и отхлебнул «френч ваниллы». — Я там уже пятнадцать лет не был.

Он посмотрел на часы и цокнул языком:

— Кажется, на игру опаздываем. Ты где запарковался?

— Ерунда, успеем. У меня еще две. Не хуже.

— Некогда, — Джек поднялся из кресла. — В другой раз.

— Да ты только одним глазком, — взмолился Рэнди. — Может, они тебе больше первой понравятся.

— Да почему они должны мне нравиться? — возмутился Джек. — Они, между прочим, мне даром не нужны.

— А вот и зря, — рассердился Рэнди. — В тридцать пять — самый раз о семье подумать, а не…

— Что «не»? — перебил его Джек.

Однажды, вызвав Бо-Ми, он попросил ее одеться построже и не класть слишком много макияжа. Он знал, что в тот день у нее был день рождения, и хотел сделать ей подарок. Сначала они пошли на концерт в театр «Орфеум». Мужчины в смокингах, женщины — в платьях до пола. Чайковский в первом отделении, Брамс во втором, мерло в перерыве. После концерта заехали поужинать в «Подвальчик» на Бродвее. Там им встретился поддатый программер, недавно перешедший в их компанию из большой корпорации. Он узнал Бо-Ми. Иногда вместе с другими девочками она обслуживала закрытые вечеринки. Увидев ее вместе с Джеком, программер закатил глаза, а потом похлопал Джека по спине и прошептал на ухо:

— Good choice.

На следующий день весь отдел был в курсе, что Джек пользуется дорогими девочками по вызову. Молодые сотрудницы отводили глаза. Мужики лукаво улыбались: мы все, мол, одного поля ягоды.

— Ну, по-быстрому, — молитвенно сложил руки Рэнди. — Я еще кофе принесу.

— Три секунды, — сдался Джек. — Тащи кофе.

Вторая претендентка оказалась рыжей, остроносой, с веселой ухмылочкой на тонких губах. Как и первая, она считала себя стопроцентной оптимисткой.

«Конечно, — злорадно подумал Джек, — чтобы выходить замуж за тридевять земель, надо быть оптимисткой».

— Последняя, — щелкнул мышкой Рэнди.

Джек знал, что в человеческой памяти, в отличие от компьютерной, ничего и никогда не стирается насовсем. События, обстоятельства, люди, их внешность могут со временем выцвести, размыться, потерять контрастность, но не исчезнуть вовсе. Более того, достаточно небольшого толчка, совсем крошечной детали или намека, и все снова заиграет цветами, чувствами, болью.

— Ты окей? — спросил Рэнди, глядя на Джека, застывшего с кружкой кофе на полпути ко рту.

— Да, — не отрываясь от экрана, сказал тот. — Вернее, нет.

— Ты что, ее знаешь? — не унимался Рэнди.

— Знал раньше, — ответил Джек. — Давно. В другой жизни.

— Кто она?

— Будь другом, заткнись.

                                           * * *

Джек открыл входную дверь и поднял оставленную под порогом газету. «Выходит, ничего нельзя забыть, — думал он, садясь за стол на кухне. — Выходит, познание этой простой истины и есть мудрость. Выходит, мудрость — всего лишь память прошлого. Память причин и следствий».

Он сделал горький глоток, откинулся на спинку стула, вслушался в шорохи просыпающегося дня.

Вдалеке свистнул грузовой поезд. Тяжело покряхтывая, проехал под окнами мусоровоз, свернул в задний двор и через минуту застонал подъемником, вываливая мусорные контейнеры в свою утробу.

Вчера даже Бо-Ми заметила, что Джек был не в себе. Обычно она ничего, кроме себя самой, не замечала. А тут заметила.

— Что случилось? — спросила, откладывая в сторону зеркальце. — Неприятности?

Бо-Ми больше всего на свете любила смотреться в зеркало. Она могла смотреть на себя часами. Исследовать каждую черточку, каждый изгиб, каждый прыщик. А еще она любила фотографировать себя на камеру в мобильном телефоне, а потом разглядывать собственное изображение, то увеличивая его, то уменьшая.

— Нет, — ответил ей Джек. — Все путем. Почка после игры прихватила, но, кажется, обошлось.

— Вы, американцы, странные, — сказала Бо-Ми. — Никогда не скажете, что вам плохо. Что дела идут хуже некуда. Что больно, что устали, что просто подохнуть готовы и хотите, чтобы вас пожалели.

— Я не американец, — поправил ее Джек. — Я канадец.

— Вы все в одной лодке, — отмахнулась она и опять уставилась в зеркало.

Бо-Ми, двадцатилетняя девушка из эскорт-агентства, мечтала о модельном бизнесе. Листала модные журналы, смотрела по телевизору передачи Тайры Бэнкс, изучала предложения ведущих промоутеров, рассылала портфолио. Предложений не поступало, однако Бо-Ми не унывала. Высокая и стройная, она пользовалась популярностью у местных азиатов, но сама предпочитала «кокейженов», которые хорошо платили и говорили с ней по-английски. Деньги и английский были нужны, чтобы однажды самой отправиться в Нью-Йорк пробиваться на подиум. А пока она училась днем в университете, на оплату которого уходили почти все деньги, заработанные вечерним сопровождением клиентов.

С Джеком у Бо-Ми сложилось сразу. Он был нежным, внимательным и не требовал никаких извращений. Обычный добротный долгий секс. Джек никогда не скупился, но, правда, лишнего тоже не платил. Заказывал ее для порядка в эскорт-агентстве пару раз в месяц, остальное время она сама приходила к нему. Он помогал ей с университетскими эссе и проектами, а главное — не лез в душу и не учил жить. С ним ей было спокойно.

Время от времени Джек дарил Бо-Ми цветы, ухаживал, когда она подхватывала простуду или грипп, заплатил однажды за аборт, когда залетела.

Иногда он возил ее на минеральные источники в Хэррисон-Хот-Спрингс и на пляж в Кваликам-Бич. Когда в доме, где она снимала крошечную квартирку-студию, случился пожар, Бо-Ми вообще переехала к нему и жила в его кондо месяц, пока не нашла себе подходящее жилье.

— Бо-Ми, — сказал Джек, забрав у девушки из рук зеркало, и повернул лицом к себе, — выходи за меня замуж.

Бо-Ми чуть приоткрыла рот, приподняла тоненько выщипанные брови, воткнулась в него влажными черными глазами.

— Ты шутишь? — наконец спросила она.

— Нет, серьезно.

— Я не могу, — шепотом ответила Бо-Ми.

— Почему?

Бо-Ми отвела взгляд.

— Почему? — еще раз спросил Джек.

— Это невозможно.

— Почему?

— По разным причинам, — сказала Бо-Ми.

Она отошла от Джека к белому кожаному дивану и осторожно села на краешек.

— Скажи мне.

— Ты хочешь знать правду? — спросила Бо-Ми.

— Да.

— Ладно, только не обижайся, — пожала плечами она. — Ты мне нравишься, и с тобой хорошо, но…

— Что мешает?

— Во-первых… — Бо-Ми посмотрела в окно.

На улице шел медленный густой снег. Снежинки ложились на широкие листья рододендронов, налипали на крыши и ветровые стекла машин, растворялись в сером асфальте.

— …ты старый.

Джек улыбнулся. Он знал эту странность молодых кореянок считать, что все, кому больше тридцати, уже безвозвратные старики. Для азиатов жизнь — это вспышка молодости, а затем бесконечная старость.

— А во-вторых?

— Если я выйду замуж за белого, мои дети не будут корейцами.

— Ну и что?

— Могила моего предка на кладбище Му-Ель-Ванг-Рюнг. Он командовал целой армией в 16-м веке.

— И что?

— У моих родителей я — одна дочь. Мои дети должны быть корейцами. А еще…

— Что еще?

— Мы с тобой, — Бо-Ми замялась, — просто хорошие друзья.

— Да?

---

— Я хочу встретить парня, у которого, — Бо-Ми смущенно улыбнулась, — голова бы из-за меня слетела.

— Как в кино?

— Да, — Бо-Ми откинула назад челку и заглянула Джеку в глаза. — Хочешь, познакомлю с русской из агенства. Она тебе понравится.

— Спасибо, — Джек потрепал Бо-Ми по плечу. — Я сам.

— Мы друзья? — она не отрывала от него взгляда. — Как раньше?

— Как раньше.

Джек вышел из задумчивости, взъерошил волосы, допил кофе и налил еще. «Что за напасть с утра, — рассердился он. — Где там Delete?» Но сброс не нажимался и, навалившись локтями на стол, Джек снова ушел мыслями в прошлое.

                                           * * *

Жека смотрел вслед Марине. Черная фигура двигалась по фольге луной дорожки, пока не перешагнула границу вытянутой тени общаги. Потом распахнулась дверь, и желтый свет вспышкой осветил ее фигуру в траурной раме проема. «Бах», — словно щелкнул затвор камеры. Точка.

                                           * * *

— Хватит, — решительно и громко сказал Джек, отгоняя воспоминания о прошлом, но остановиться уже не мог.

Чувство потери сопровождает человека всю жизнь. И когда люди говорят о бренности существования, они имеют в виду именно это. Все, к чему человек привыкает, все, чем дорожит, все, что любит, рано или поздно заканчивается. Как Глава книги. Или сама книга. И надо учиться жить с этими потерями. Это один из главных законов жизни. Если не научишься, значит, погибнешь. Другого пути нет.

А еще говорят, что клетки организма обновляются каждые семь лет. Это значит, что человек становится совершенно новым и, возможно, даже абсолютно другим. Но что-то всегда остается, что-то, не зависящее от клеток.

Он пятнадцать лет пытался забыть и не смог. К чему тогда обманываться? Надо попробовать. Ведь они теперь полтора раза новые люди.

Глава 7

Пережитые страхи не умирают. Они могут спрятаться в глубинах памяти, замаскироваться под равнодушие или браваду, могут с головой забраться под одеяло повседневных забот или задремать на время, но стоит намекнуть на прежнее, стоит попасть в былые обстоятельства — и вот они, тут как тут, во всей красе, словно не прошли годы, и время не сгладило режущих краев, cловно не залечились ушибы и открытые раны.

Именно такие чувства испытала Марина, когда вернулась от Геры домой.

В квартире было все перевернуто вверх дном. Стулья валялись, а комод cтоял с вывернутыми, точно оттопыренные губы, ящиками. Выброшенное из них белье устилало старенький палас.

На полу и на обоях виднелись капли засохшей крови.

Марина с тоской огляделась по сторонам. Хотелось закричать, завыть от безнадеги и отчаяния.

Она услышала громко текущую воду и пошла в ванную. Там, низко склонившись над раковиной, стоял С. А. Он загребал ладонями бегущую струей воду, плескал в лицо, громко сплевывавл и ругался по-французски:

— С’est des conneries.

Марина знала, что, если он ругается так, то дела совсем плохи.

— Я пришла, — сказала она, но С. А., казалось, не слышал и продолжал ругаться.

— Я пришла, — повторила Марина громче.

— Слышу, — отозвался он.

— Ленку забрали? — спросила она.

— Да.

— Ты отдал ее! — Марина глядела на С. А., сжимая кулаки. — Вот так взял и отдал?

— Не совсем, — он поднял голову и, приблизив лицо к зеркалу, осторожно отлепил пластырь.

Только теперь Марина заметила, что его правая скула от глаза и почти до самого уха заклеена пластырем с положенными под него марлевыми тампонами.

— Что это? — Марина шагнула к нему.

Вспухшую рану стягивали швы. Она дотронулась до них, и он поморщился от боли.

— В травме наложили.

— Ты защищал Ленку? — спросила Марина.

— Не успел, — ответил С. А. — Вырубили с одного удара. Профессионалы.

— Прости, — она схватила его за руку, но он застонал и рывком дернулся в сторону.

— Enculé!

Суставы его пальцев были распухшие, точно шарики для пинг-понга.

— За что тебя били?

— Сдается, что Гера все еще неравнодушен к тебе, — С. А. криво улыбнулся здоровой стороной лица. — Так что это, — он показал пальцем на зашитую скулу, — первое предупреждение.

— Гад он, — Марина тяжело задышала.

— Чует неладное. Только фигня все. До свадьбы заживет.

— До свадьбы точно, — натянуто улыбнулась Марина.

Недели за три до встречи с Герой Марина и С. А. ездили в столицу, где во французском посольстве она получила визу невесты. Марина то и дело открывала паспорт, смотрела на вклеенную бумажку с надписью «C transformable», не верила глазам, проводила по визе кончиками пальцев и закрывала паспорт.

План С. А. был прост и устраивал их обоих. Марина помогает ему закончить дела на родине, а он, гражданин Франции, вывозит ее с дочерью в Биарриц, департамент Атлантические Пиренеи, где они официально расписываются. Живут вместе и лечат Ленку, а после того, как Марина получает гражданство, разводятся.

— Сколько ждать? — спросила Марина, когда С. А. предложил ей сделку.

— Как жене француза — два года.

— А дальше?

— Если по обоюдному согласию, — объяснил он, — то через три месяца ты свободна.

Марина смотрела ему в глаза.

— Не обманешь?

— Твой шанс, — вместо ответа сказал С. А. — И Ленкин тоже.

Марина понимала, что узнай Гера об их задумке, им всем несдобровать.

— Не узнает, — успокоил ее С. А. и добавил: — Никогда.

Марина все равно колебалась.

— Хорошо, — сказал он, — я расскажу, зачем приехал.

Марина содрогнулась, услышав его историю.

Доказать непосредственную вину в поджоге бара и гибели Бодомира боснийская прокуратура не смогла, однако нашлись обстоятельства, которые позволили осудить С. А. как соучастника. Отбывая наказание во Франции, он провел в тюрьме Анжере ровно три с половиной года. Потом вернулся в Биарриц, где у него был небольшой дом. Занялся бизнесом и поиском людей, виновных в гибели дочери. Чтобы окончательно распутать узелок и отдать долги, приехал в Кареон, где целый год искал тех, кто отправил Катю в Боснию.

— Все здесь, — сказал С. А. — В одной кассете.

— Знакомая история, — вздохнула Марина. — Значит, хочешь… — она замялась на мгновение, — их того?

— Не только, — ответил С. А. — Но это — главное.

— Что еще?

— Ты теперь мне вместо дочери, — сказал он. — А Ленка — внучка. Буду заботиться о вас.

Марина ничего не ответила.

Посольство находилось вне пределов контроля Геры, так что попасть туда удалось незамеченными. Возвращаясь домой, они переночевали в аэропортовской гостинице. С. А. намеревался взять два номера, но Марина сказала, что одного будет достаточно. Ей хотелось отблагодарить его, и она думала, что знает, как это сделать.

С. А. задержался внизу, а она поднялась в номер. Приняла душ, расправила простыни, взбила подушки и, раздевшись догола, легла.

Через некоторое время вернулся С. А. Кроме дорожной сумки, он нес под мышкой свернутый рулоном матрас. Увидев, что Марина в постели, он потушил свет, тихонько постелил на полу и быстро заснул.

— О чем спрашивали? — спросила Марина.

— Обо мне, — морщась, ответил С. А. — Лоха пришлось разыгрывать.

— Кажется, переиграл, — усмехнулась она.

— Похоже, — скривился в жалком подобии улыбки С. А. — Что у тебя?

— Клюнул, — коротко ответила Марина. — Пока не совсем понимаю, что к чему, но, кажется, я нужна им для Канады.

Она рассказала о замысле Геры свести ее с Жекой Дубровиным, чтобы использовать его для бизнеса.

— Интересные дела, — присвистнул С. А. — А кто этот Жека Дубровин?

— Долгая история, — ответила Марина.

— А если коротко?

— Отец Ленки.

— Понятно, — сказал С. А.

— Слушай, — Марина замялась, — спросить хочу.

С. А. вопросительно поглядел на нее.

— Ты знал, что моя мать с ними?

— Да, — ответил он, посмотрел ей в глаза, и от его холодного, не пускающего внутрь взгляда, Марине стало не по себе.

— Значит, ей повезло? — спросила она.

Мать умерла в прошлом году от рака желудка. Сгорела за три месяца.

— Повезло, — последовал ответ, и Марина, словно от удара, откинулась назад.

— Твоя мать знала, что произошло, но Леха уверял, что ты приедешь назад с деньгами, а пока предложил войти в дело, — С. А. не отводил глаз. — Она находила приезжих девчонок и переправляла к нему.

— Откуда знаешь?

— А тебе она не рассказывала?

— Нет.

Незадолго до смерти мать попросила привести священника и долго с ним шепталась, плакала и снова шепталась. Потом они молились. Когда священник ушел, она попросила у Марины прощения, сказала, что большая грешница, но надеется, что Господь смилостивится, поскольку не для себя старалась.

Речь шла о Ленке. Мать, пожилая и далеко не здоровая женщина, умудрялась не просто выживать, а еще и покупать внучке обновки, и даже давать карманные деньги.

После смерти матери Марина нашла спрятанные в шкафу десять тысяч долларов наличными и очень удивилась. Впрочем, Ленка к тому времени уже наркоманила, и все деньги ушли на лечение.

— Значит, ты бы ее тоже? — спросила Марина, сложив пальцы пистолетом.

С. А. уверенно кивнул.

                                           * * *

Второй раз он появился в жизни Марины так же неожиданно, как и тогда в Боснии. Позвонил по телефону, и она узнала голос. Сказал, что хочет забрать вещи, точно они расстались вчера.

Встретились. За прошедшие годы С. А., казалось, не изменился. Такая же худая, жилистая и на первый взгляд неприметная фигура. Те же сильные руки с пальцами, загрубевшими от физической работы, и ногтями, словно вырезанными из тусклой жести. На лице прибавилось морщин, а волосы, истончившиеся и поредевшие, были подстриженны коротким ежиком.

— Я не дождалась тогда, — сказала, словно оправдываясь, Марина, и протянула С. А. фотографии.

Он понимающе кивнул, вытащил из конверта снимки и просмотрел их один за другим. Остановился на последнем, из сербской полиции, том, где лежала мертвая дочь с откинутой рукой и четко просматривавшейся татуировкой. Перевел взгляд на Марину, скользнул по чернильной вязи на ее руке и вернул фотографии в конверт.

— Я знала, что тебя арестовали, — продолжала Марина. — В тот вечер по местным новостям передавали…

— Теперь не имеет значения.

                                           * * *

С. А. откашлялся, и, взвешивая каждое слово, сказал:

— В мире должен быть баланс. Так что матери твоей повезло. Но это дело прошлое. Расскажи, что у нас теперь.

— Я начинаю работать у Лехи.

С. А. удовлетворенно кивнул.

— Они всем скопом на рыбалку едут.

— Когда?

— В это воскресенье, — сказала Марина. — Подледный лов.

— Отлично, — оживился С. А. и, подумав немного, добавил: — Лучше не придумаешь.

Марина невольно бросила взгляд на его разбитые руки. С. А. тоже посмотрел на опухшие суставы, но только пожал плечами:

— Справлюсь.

— Сначала освободим Ленку, — стараясь быть твердой, сказала Марина. — Она у Геры на даче.

— Нет, — решительно ответил С. А. — Ленку возьмем после. У них начнется переполох, так что им не до нее будет.

— А дальше?

— Сама знаешь. Вокзал, аэропорт, другая жизнь.

— Нас будут искать.

— Не будут, — уверенно сказал С. А. — Эта компания сидит у многих в печенках. Если они исчезнут, все будут только рады.

Марина согласно кивнула.

— Где рыбачат?

— На Нижнем озере. Там лед, гора в снегу, долина. Каждый след виден. Каждый человек.

— Не впервой, — сказал С. А.

Он опять взглянул на распухшую руку, пошевелил пальцами, сморщился от боли.

— Делай, что они говорят. Пиши канадцу, чтобы не вызвать подозрения. Любезничай с Лехой. Короче, будь паинькой.

Потом встал и направился в выходу из квартиры.

— Встречаться на людях не будем, — он остановился у дверей. — Не надо гусей злить. Связь по телефону.

— У Лехи пятеро детей, — вдруг сказала Марина. — Его старшая дочь выходит замуж, — и не зная зачем, добавила: — Стихи пишет.

— У тебя тоже дочь, — пожал плечами С. А. — И у меня была. Давай думать о них.

Глава 8

Джек посмотрел на часы. Окей, есть шанс быть первым в бассейне. Три раза в неделю перед работой он плавал. Пять «лэпов» баттерфляем, десяток кролем и еще пять брассом. В общей сложности полкилометра, немного, но форму поддерживает.

Тихонько вернулся в спальню, достал из комода плавательные трусы и принялся их натягивать, запутался в штанине, чуть не упал. Фу-ты, елки-моталки, в плавки р-р-раз и все, а тут…

Вспомнил, как однажды явился в бассейн в узких плавках-чайках. Приятель-канадец, вырядившийся в длинные, почти до колен, трусищи, критически посмотрел на него.

— Знаешь, Джек, — сказал приятель, — это, конечно, не проблема, но только в таких плавочках у нас геи ходят.

— Да? — смутился он и помчался в магазинчик при бассейне покупать широченные плавательные «транки». Сейчас бы не побежал. Пусть думают все, что хотят, какое ему дело?

Джек завязал на поясе веревочку, вышел в прихожую и посмотрелся в зеркало. Плечи широкие, руки жилистые, живот подтянут. На правом колене, как раз посередине, ромбик старого шрама.

Утопающий хватается за соломинку. Ага, такая поговорка. Или пословица? Кто его знает? Но вот то, что хватается — точно. И не только за соломинку.

Он прислонился к стене, откинул назад голову и глубоко задышал: вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…

                                           * * *

В десять лет Жека не умел плавать. Не умел совсем-совсем, единственный в целом классе, во дворе, а в тот день, казалось, и на всем пляже. Пацаны-оторвы ныряли на глубине, обрывали с каменистого дна морскую траву, похожую на мочало, швыряли ее в разбегавшихся с визгом девчонок, бросались размашистыми саженками наперегонки. Никто не учил их держаться на воде. И плавать тоже не учил. Все и ко всем пришло само собой. Вот и Жека был уверен, что к нему тоже придет, но… ничего не приходило.

Однажды мама сказала отцу, что надо бы сына плавать научить, а то отпускать на пляж с мальчишками страшновато. Сидеть же летом дома, дожидаясь родительского выходного, тоже не годилось.

Отец удивился, что сын не умеет плавать, ведь его самого тоже никто не учил.

— Хорошо, — сказал он, ухмыльнувшись, — научится на рыбалке.

Жека, услышав разговор, подпрыгнул от восторга. Рыбалку он любил, а рыбалку с лодки, посреди моря, когда удили ставриду на самодурку из привязанных к крючкам цветных перышек, просто обожал. Белые баркасы и ялы выходили к горловине бухты, кучковались, словно присевшие отдохнуть чайки, покачивались на легкой волне, плескавшейся о чуть зацветшие, давно не крашеные борта. От воды пахло йодом, а легкий бриз приносил со степного берега бухты горьковатый дух полыни. Рыбаки забрасывали удочки и начинали тягать ставридку гроздьями, искрящимися в солнечных лучах.

Отец к рыбалке относился спокойно. У него не было особого нюха на места, где рыба непременно бы клевала; он плохо разбирался в рыбачьих снастях и понятия не имел, на какую наживку лучше брать ерша, на что идет кефаль, а что предпочитает камбала. Сколотить для сына рыбачий сундучок с отделениями для крючков, лески, грузиков и блесен или провозиться целый день, разбирая и снова собирая допотопный дизель, казалось ему куда интереснее, чем болтаться целый день на гоняющихся друг за другом волнах.

Тем не менее, раза три-четыре за лето отец обязательно выходил в море. У него был крутобокий неповоротливый баркас, переделанный из спасательной лодки списанного и порезанного на металл океанского траулера. Не взять такую лодку, да еще задарма, ему, главному механику рыбколхоза, показалось глупо, хотя и брать особых причин тоже не было. Разве только иметь легальную отговорку перед женой, чтобы проводить выходные на причале, ковыряясь в сарае, отведенном для лодочного оборудования, да выпивая с рыбаками, вернувшимися с путины.

Жека, наоборот, ждал каждого выхода в море, как дня рождения, каникул или Нового года. Готовился, упрашивал маму купить новую леску, ловил на мелководье усиков для наживки, привязывал перышки-самодурки на крючки. Жека гордился их тихоходной посудиной со слабосильным дизелем и представлял ее броненосцем среди яликов-миноносцев и шаланд-крейсеров.

За несколько дней до воскресенья Жека приготовил старенький спиннинг, несколько поводков с гирляндами крючков, отлил свинцовые грузики про запас, починил самодельный садок. А еще сбегал на причал рыбколхоза, потолкался среди рыбаков, возвращавшихся с лова на зеленых фелюгах с высокими рубками, похожими на скворечники.

— А ставрида идет? — заглядывал он в морщинистые, высушенные ветром лица.

— Идет, пацан, — смеялись рыбаки. — Все ловится. Даже из бухты не надо выходить.

К фелюгам подкатывали грузовики, и рыбаки клацали замками, открывая их борта. Двое из них неловко взбирались в кузов, а остальные строились цепочкой и передавали ящики с мокрой, переливающейся на солнце, еще живой и трепещущей ставридой и килькой. Жека зажмуривался, втягивал носом запах капроновых сетей, солярки, рыбы и расплывался в блаженной улыбке.

В воскресенье, когда солнце только-только блеснуло раскаленным краем из-за скалистого берега, Жека с отцом были готовы к отплытию. Дрожащий от колючей прохлады, Жека нахохлился на носу баркаса. Одной рукой он держался за край банки, а в другой сжимал удочку.

Баркас отвалил от причальной стенки. Отец вставил длинные весла в уключины и, наваливаясь всем телом, стал выводить лодку на открытую воду. Справа проползали помятые, точно у боксеров, носы пришвартованных друг к дружке СЧС-ов. Из облупившихся до оранжевой грунтовки клюзов торчали клыкастые якоря, придававшие сейнерам вид своры гончих, готовых броситься за добычей. Слева стеной поднималась корма океанского траулера. Чтобы прочитать название, Жеке пришлось высоко задрать голову: «Мыс Доброй Надежды».

— А где они ловят? — спросил Жека.

— В Южной Атлантике, — ответил отец. — На Джорджес-банке, под Намибией, у Мальвинских островов.

— В Южной Атлантике, — чуть слышно повторил Жека, точно перебирая драгоценности, — на Джорджес-банке…

Он улыбнулся и набрал полную грудь солоноватого, прозрачного, дурманящего свежестью воздуха. Впереди показался красный буек, отмечавший фарватер. Его оседлала большая чайка и, склонив голову набок, с любопытством поглядывала на приближавшийся баркас. Потом оттолкнулась от запрыгавшего под ней буйка, распахнула длинные крылья и, пронзительно крикнув, заскользила над самой водой, едва не касаясь своего отражения.

— Буек, — повернулся к отцу Жека.

Он увидел, что вслед за ними одна за другой отваливали от причала лодки и шли на веслах к чистой воде.

— Будем заводиться? — спросил Жека. Ему хотелось, чтобы их тихоход скорее проснулся, застучал дизелем и вышел из порта первым.

— Попробуем, — ответил отец.

Он не высушил весла, а оставил их наполовину в воде, отчего они казались переломленными посередине. Неловко перелезая через банки, отец переместился на корму и там склонился над двигателем. Ухватился за ручку, похожую на крутилку у старых машин, и, чуть покачав ее, резко провернул. Двигатель не отозвался.

— Епсель-мопсель, — выругался отец и крутанул ручку еще раз, а потом еще. Двигатель не реагировал.

— Едрит твою за ногу, — разозлился отец, снял деревянный кожух и полез внутрь агрегата.

Баркас сонно покачивался на легкой зыби, и его постепенно сносило к заросшему камышом мелководью.

Отец оторвался от дизеля, хмуро глянул на приближающиеся камыши и вытер жирные от машинного масла руки ветошью. Потом, опять неловко перелезая через банки, подобрался к веслам. Жека смотрел на отцовскую спину, видел, как вздувались мышцы на его плечах, когда он разворачивал баркас, а потом, охая от напряжения, двигал тяжеленными веслами и возвращал лодку к бую.

Следовавшие за ними ялики давно прошли мимо и скрылись за молом на выходе из порта. Скорее всего, они уже подходили к месту рыбалки, и Жека представлял, как свежий, ничем не сдерживаемый ветер солено обдувал лица рыбаков, как они возбужденно переговаривались, привязывая поводки к лескам, как, поплевав на крючки, готовились забросить удочки.

— Не заводится? — спросил он отца, когда тот опять склонился, точно хирург в операционной, над молчаливым дизелем.

Отец не ответил. Он выдернул из внутренностей двигателя резиновую трубку, согнул ее пополам, покрутил перед глазами, внимательно рассматривая место сгиба. Потом выругался и швырнул под пайолы. Открыл фанерный ящик с инструментами, достал другую трубку, продул ее и смачно сплюнул за борт.

Жека перелез через скамейки и подошел к отцу.

— Давай помогу, — сказал он. — Подержу что-нибудь. Или подам.

— Сядь на место, — буркнул, не разгибаясь, отец, — не вертись под ногами, помощник.

Жека пожал плечами и вернулся на нос.

Время шло. Солнце, поднявшееся над скалистым берегом, припекало спину. Мерно вздыхавшая зеленая вода ловила солнечные лучи в радужных лужицах на поверхности бухты. Вокруг отцовского плевка, покачивавшегося у правого борта, собралась стайка любопытных мальков. Жеке было грустно и пусто. У них опять не получилось, и казалось, не получится никогда. И ему, сидевшему в старом, неповоротливом баркасе, не выбраться из этой грязной воды, из этих закоулков, стиснутых ржавыми помятыми бортами изношенных кораблей. Стало трудно дышать и захотелось плакать.

Наконец отец выпрямился, неторопливо и тщательно вытер руки о почерневшую от грязи ветошь, смял ее в комок, подумал секунду и бросил за борт. Потом нахлобучил кожух поверх двигателя, ухватился за рукоятку и резко ее повернул. Дизель фыркнул, закашлял, точно поперхнувшись, и наконец гулко застучал: «Та-та-та-та-та». Довольный отец вспрыгнул на корму, ухватился за длинный румпель и, развернув баркас, направил его мимо сейнеров, траулеров, плавучих мастерских и доков к выходу из порта.

Жека подставлял лицо набегавшему ветру, глядел на вскипавшую под форштевнем воду и чувствовал себя счастливым.

За волнорезом, отделявшим порт от остальной бухты, ветер стал свежее, а волна чуть круче. Впереди, ближе к подветренному берегу, Жека заметил флотилию рыбацких лодок.

— Вон они! — крикнул отцу, стараясь перекричать ветер и тарахтящий дизель.

Отец жестом показал, что все в порядке, и он тоже заметил рыбаков. Жека радостно потер руки, вскочил, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, и принялся распутывать леску на удочке. Еще минут двадцать, думал он, и они присоединятся к остальным. Он, Жека, везунчик, рыба сама идет ему на крючок. И примитивные бычки, и плоские камбалки, и вкусная барабулька. Так что он быстро наверстает. Он никогда не приходит с рыбалки пустым.

Неожиданно отец повернул румпель вправо и стал забирать в сторону от банки, на которой раскачивалась рыбачья эскадра. Жека удивленно поднял глаза: и так потеряли кучу времени, им скорее надо туда, они…

Когда рыбачьи лодки превратились в поблескивающие на солнце белые точки, отец заглушил двигатель, и сразу стало тихо, как бывает, наверное, только в море. Ветер, обдувавший их на ходу, мгновенно убился, распластанные чайки парили высоко в небе, ленивые волны шлепали в борт баркаса, точно баюкали его.

Перебравшись на бак, отец с размаху бросил за борт трехлапую «кошку», и привязанный к ней капроновый фал заструился следом. «Кошка» достала дно, утянув за собой метров двадцать троса. Отец подергал за него, проверяя, крепко ли схватился якорь. Потом привязал свободный конец к стальному кольцу на обратной стороне форштевня. Он двигался неторопливо и уверенно.

— А как же рыбалка? — спросил Жека.

— Успеется, — ответил отец. — Всю рыбу не переловят.

Жека вопросительно взглянул на него.

— Искупаемся, — сказал отец. — Жарко.

— Я не умею плавать.

— Приспичит — научишься.

Жека посмотрел на размытый в дымке берег, пушистые, похожие на снег облака, пронзительно голубое небо между ними и живое иссиня-зеленое море. Он перевел взгляд на заметно уменьшившуюся бухту троса и лежавшую рядом с ней удочку из нелепо узловатого бамбука. Он заметил крапинки ржавчины на катушке спиннинга и подумал, что если вернется домой живым, то обязательно зачистит ржавчину до металлического основания. Потом опустил глаза на свои сандалии и впервые обратил внимание на то, как его большой палец по-сиротски держится в стороне от остальных, тесно прижавшихся друг к дружке.

— Раздевайся, — сказал отец.

— Я утону.

Отец спрыгнул с бака и достал из-под носового настила лохматую пеньковую веревку.

— Не утонешь, — сказал он, обмотал один конец веревки вокруг банки и закрепил его шкотовым узлом.

— Скорее.

Жека стянул шорты и как никогда аккуратно, складочка к складочке, сложил их на носу баркаса.

— Может, не надо? — жалобно спросил он.

— Надо, — ответил отец строго. — Если не научился сам, значит, я тебя научу.

Жека втянул тонкую шею в костлявые плечи, его руки покрылись гусиной кожей, а губы задрожали.

— Ногу, — скомандовал отец, и Жека послушно поставил на банку правую ногу. Отец два раза туго обмотал веревку вокруг Жекиной лодыжки и закрепил ее узлом.

— Не ссы, — сказал он. — Будешь тонуть — вытащу.

— Нет! — завопил Жека и упал на банку, обхватив ее обеими руками. — Нет! Нет! Нет!

Он впился в гладкую скамейку, точно хотел пробить ее тонкими пальцами. Он изо всех сил напрягал тощие руки, пластырем прилипая к горячим от солнца доскам. Но куда там! Отец легко отодрал его от банки и, приподняв, швырнул за борт.

Обжигающая вода, ужасная темнота внизу и зеленая, подсвеченная солнцем полянка наверху. Тоненькая цепочка струящихся вверх пузырьков. Отчаянные, птичьи взмахи руками. Воздух! Сладкий, чистый, живой! Солнце, лодка, борт.

Отец, перегнувшись, разжимал его пальцы, судорожно впивавшиеся в молдинг, подхватывал Жеку под мышки, приподнимал и снова с плеском швырял в воду.

Когда обессилевший Жека закрыл глаза и пошел ко дну, отец подтянул его за веревку к борту и заволок внутрь баркаса.

Жека лежал на деревянных пайолах, под которыми плескалась лужица воняющей мазутом воды. Из носа, глаз и ушей текло, в голове цокали звонкие молоточки, руки и ноги казались ватными, неживыми, но решетчатые, выгоревшие на солнце и затертые ногами пайолы представлялись спасительным укрытием, они баюкали его в такт волнам, успокаивали, берегли.

Отец завел двигатель, баркас вздрогнул и затрясся мелкой дрожью. Жека закрыл глаза, прижался сильней к деревянному настилу и забылся.

Плавать тем летом Жека так и не научился. Даже на пляже побаивался зайти в море. Сидел на берегу и смотрел, как другие брызгались, ныряли, плавали наперегонки. Его дразнили, но ему было нечего ответить. Однажды Герка подкрался сзади и шутки ради схватил его за руки. Другие мальчишки подхватили за ноги и потащили к концу пирса. Жека так отчаянно брыкался, что одного паренька столкнул ногой в воду, а Герке прокусил до крови руку.

— Псих-одиночка! — завопил тот. — Ну тебя на хрен!

Мальчишки, увидев боязливо заходивших в воду девчонок, пингвинами попрыгали с пирса и размашисто поплыли к ним. Жека смотрел на Герку, легко обогнавшего всех: он единственный ходил в бассейн, и о нем говорили, что он перспективный. По крайней мере, на пляже Герка плавал лучше всех, никому было не угнаться за ним. Голова под водой, тело стремительно вытянуто, руки загребают, словно весла: раз, два, три — и он далеко впереди всех. Девчонки с визгом выскакивали на берег, а подоспевшие пацаны окатывали их водопадом брызг.

Марина делала круглые глаза, вертела у виска пальцем, потом хватала песок и бросала в мальчишек. Остальные девчонки тоже начинали бросаться песком. Мальчишки хохотали, вслед за Геркой снова сигали в воду и уплывали. Жека утыкался лицом в мокрый камень пирса и ему хотелось грызть его от того, что он не мог быть вместе со всеми.

С отцом на рыбалку Жека в то лето больше не выходил. Да и отец его не звал. А зимой отец погиб. Угорел в колхозном гараже. Его нашли утром в работающем на холостых «Москвиче». С ним была молодая бабенка-сетепосадчица. Не найдя ничего более укромного, они решили провести ночь в гараже. Выпили, а двигатель, чтобы не было холодно, оставили на холостых, потом уснули и угорели.

Мама не плакала, не кричала, не выла. Она стояла и смотрела на отца, уткнувшегося лицом в грудь своей мертвой подруги, на нечистую бретельку ее лифчика, сползшую с круглого белого плеча. Рука женщины свисала, и под ногтями, короткими, с облупившимся розовым лаком, были видны черные полоски.

Словно сквозь запотевшее стекло Жека видел похороны отца, хлюпающую земляную жижу на кладбище, затуманенные табачным дымом поминки, каких-то людей, пьяно пускавших слезу. И только Марину в коричневом платье и толстых чулках в резинку он помнил хорошо. Она, сидевшая рядом с ним на заваленной куртками и пальто кровати, гладила его по волосам теплой мягкой рукой и ничего не говорила. И Жеке было хорошо, хотя он знал, что так не должно быть, что это неправильно, но ему было хорошо, и он засыпал, чувствуя мягкую, теплую руку, гладящую его по волосам.

— Я плавать научусь, — сквозь сон сказал он, — чтобы отцу стыдно не было. Лучше Герки…

— Конечно, научишься, — слышал он уплывающий голос Марины, — я верю.

— Лучше Герки, — повторил Жека и заснул.

Следующим летом он пошел в бассейн, но там ему сказали, что набор будет лишь осенью. Тогда Жека решил попробовать самостоятельно и, как только вода в море прогрелась, начал тренироваться. Он отчаянно молотил руками и ногами, однако вода его упорно отказывалась держать. Накупавшиеся, с мокрыми волосами девчонки глядели на его отчаянные потуги, перешептывались и хихикали.

— Жека, — кричали они, когда он, уставший, стоял по пояс в воде, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, — может круг резиновый бросить? Вон малышня на берегу оставила. Легче будет!

Сидевшая с ними Марина защищала его, девчонки закатывали глаза и прыскали в кулак.

Так продолжалось день за днем. Уже никто не обращал внимания на его барахтанье, и только Марина, козырьком приложив ко лбу ладонь, наблюдала.

Вот тогда Жеке и пришла в голову спасительная идея. Он им покажет, они увидят и больше не будут над ним потешаться.

Жека решил, что отойдет туда, где вода будет доставать до подмышек, и станет погружать голову в море, загребать руками, как Герка, и хватать воздух на каждый третий гребок. В то же время, перебирая ногами по дну, он будет двигаться вперед, словно и правда плывет. Издалека, думалось, никто хитрость его не разгадает.

Так он и сделал. Увидевшие такое «плавание» девчонки только пожимали плечами, пацаны звали к себе, но Жека отвечал им, что, мол, надо еще потренироваться.

— Молодец, Жека, — хвалила Марина. — Я знала, что получится!

Жека неловко мялся, мол, ничего особенного, я и не так могу. И вот однажды, когда все привыкли к тому, что он плавает туда-сюда в сторонке, случилось непредвиденное.

Каменистое дно, по которому бегал Жека, гладким паркетом шло метров десять от берега, а потом резко обрушивалось в глубину. До самого обрыва вода едва доходила Жеке до груди, и он мог без всякой боязни имитировать плавание не только вдоль берега, но и чуть-чуть вперед. Эти «чуть-чуть» его и подвели.

Увидев, что Марина, искупавшись, расстелила на берегу полотенце и стала глазами искать его, Жека принялся деловито молотить руками по воде и крутить головой туда-сюда, изображая кроль. Но, увлекшись, не заметил, как подобрался к самому краю, оступился и стремительно ушел под воду. Гомон пляжа, гортанные вскрики чаек, шипение набегающих волн — все разом исчезло, растворившись в тягучей подводной тишине.

Жека, отчаянно заколотив руками и ногами, выскочил на поверхность. Он успел схватить ртом воздух и опять ушел с головой под воду. Его утягивало вниз, но он отчаянно сопротивлялся.

«Нет, — колотилось в голове. — Я не могу так умереть. Глупо. Нелепо. Бездарно. Я хочу жить! Жить! Жить!»

Жека опять вынырнул, услышал звенящую разноголосицу пляжа, заметил двух девчонок в резиновых шапочках около Марины, разявил рот, чтобы крикнуть, но успел только пропищать:

— Помо… — и опять ухнул вниз.

Теперь казалось, что неведомая сила навалилась тяжелыми руками на плечи и давила, опуская глубже, глубже и глубже. Собрав остатки сил, Жека засучил ногами и тяжело всплыл. «Последний раз», — в отчаянии подумал он.

Пляж вновь взорвался жизнью, гомоном и солнцем. Жека успел вскинуть над водой руку и увидеть, как ничего не подозревающая Марина помахала ему в ответ.

Бесцеремонная, цепкая сила вновь схватила за ноги и, окунув с головой, попыталась поволочь вниз, но Жека на этот раз вырвался, положил грудь на воду, вытянул ноги, задрыгал ступнями вверх-вниз, вверх-вниз, взмахнул руками, загребая по окружности под себя, сначала правой, потом левой, правой-левой, правой-левой. На третий гребок вывернул голову и схватил глоток воздуха. Правой-левой, правой-левой, вдох.

Он не знал, плывет ли к берегу или, наоборот, от него. Вокруг клубились пузырьки воздуха, журчала вода, и он боялся остановиться, выпрямиться, нащупать ногами дно. Правой-левой, правой-левой, вдох.

Жека остановился, когда ударился о подводный камень, и боль проткнула коленку. Он встал на каменистое дно, подтянул ушибленное колено и потер его. Голова гудела, обессиленные руки тряслись, грудь тяжело поднималась и опускалась. Больше всего хотелось упасть на горячую гальку, закрыть глаза и уснуть.

— Молодец, Жека! — крикнула ему подбежавшая к самой воде Марина. — Я знала, что ты сможешь!

Около нее стоял Герка с парой мальчишек из их школы.

— Нехило, — сказал он. — Техника, конечно, грязновата, но…

— Все равно, быстро проплыл, — подхватили мальчишки. — И ведь сам научился.

— Погнали с нами, — предложил Герка, — в догонялки.

— Погнали, — согласился Жека и, прихрамывая, стал выходить на берег.

— Что это? — Марина показала на колено, из которого густо текла кровь.

— Здорово рассадил, — сказал Герка. — Надо бы перетянуть.

— Вот! — Марина сорвала с головы косынку. — Обмой, я завяжу!

                                           * * *

Джек тихонько засмеялся. Нет, в бассейн он сегодня не поедет. И вообще — решение принято.

Не переодевая плавательных трусов, Джек принес стул, взобрался на него и достал с антресолей старую коробку из-под обуви. Смахнул пыль и с треском оборвал липкую ленту, обмотанную вокруг коробки. На пол посыпались письма и старые, с поломанными углами, черно-белые фотографии.

Глава 9

Марина пришла на работу без опоздания. В холле офиса ее радостно встретил Аркадий и бросился помогать снимать дубленку.

— Какая у тебя юбка, — всплеснул он руками. — Класс!

Заставил покрутиться.

— Ах, — вскинул руки, — мне всегда нравилась мода сороковых. Женственно, элегантно, стройно.

Марина вопросительно посмотрела на него.

— Это, — показал он на Маринину юбку, — «карандаш», прямое заимствование оттуда.

Легко провел по ее обтянутым тканью бедрам:

— Тиснение подчеркивает все изгибы. Очень сексуально.

Марина пожала плечами.

— Замечательно, что шерсть, — не отрывал от юбки взгляда Аркадий. — Зимой — тепло. Кстати, — он вскинул брови, — сегодня рыбалка.

— Сегодня? — удивилась Марина. — Но собирались на выходные.

— Ах, — легкомысленно махнул рукой Аркадий, — у мужиков семь пятниц на неделе. Звонил твой, — он смешно изобразил сдвинутые к переносице брови Геры, — сказал, что в воскресенье — никак. Договорились на сегодня.

— Во сколько? — спросила Марина.

— Через пару часов выезжаем, — посмотрел на часы Аркадий. — Ты с нами.

— Но… — Марина жестом провела по своей юбке и жакету с баской.

— Я всегда говорил, — Аркадий потрогал оборку, — что баску незаслуженно забыли. Боже, как женственно!

— Аркадий, — одернула его Марина, — я не одета для рыбалки.

— Ерунда, — отмахнулся он. — У Лехи полно аутфита. Подберем подходящее.

— Хорошо, — сказала Марина, — но сначала мне надо позвонить.

— Не мешаю, — заулыбался Аркадий, — и жду тебя в примерочной.

Марина отошла к окну, набрала номер С. А., услышала отзвуки работающего радио и шум проносящихся мимо машин.

— Сегодня, — Марина многозначительно помолчала, — рыба на обед. Оставила там, — добавила она после паузы, — где говорила.

— Понял.

Нижнее озеро располагалось у самой подошвы Горы, круто уходящей вверх своим западным склоном. Узкая тропинка вилась несколько сотен метров вплоть до просторного плато, на котором когда-то располагался пещерный город. Разрушенный врагами в средневековье, город умер, но много лет спустя стал популярным среди археологов, а потом и туристов, и различных неформалов: хиппи, панков, ролевиков, свободных художников. На Горе было всегда тихо и вольно. И хотя по закону жить на плато запрещалось, все знали, что несколько чудаков-«индейцев» обитали там круглый год. Они покинули задымленное и озлобленное Предгорье, которое называли «нижним миром», и поселились в карстовых пещерах старой крепости. Еды на Горе хватало всем. Диких яблок и груш, кизила и горных грибов, лесного ореха и боярышника имелось в изобилии. Кроме того, туристы-визитеры нет-нет, да и делились «ништяками», то есть, провизией, сигаретами и спиртным. Взамен «индейцы» показывали им местные достопримечательности, водили по многочисленным пещерам и укромным уголкам с потрясающими видами.

Одетый в джинсы, высокие ботинки-вездеходы и стеганую куртку, С. А. поднимался по тропинке на плато. Утром, после звонка Марины, он отправился в небольшое село, откуда в конторе давно лежала заявка, но никто из коллег-ассенизаторов ехать туда не хотел. Далеко, и народ небогатый, поживиться нечем.

Оставив машину и переодевшись, С. А. поднимался на Гору по склону, противоположному тому, у подножия которого намечали рыбачить Леха и Гера.

Идти было тяжело. Зима для этих мест стояла холодная. Выпавший снег забил тропинку, и она едва угадывалась по занесенным почти доверху следам неизвестного путника.

С. А. невольно вспомнил голый зимний лес Динарского нагорья.

                                           * * *

Вверх-вниз, вверх-вниз по тропкам, прихваченным сухо хрустящим под ногами ледком. Обрезанная шинель югославской армии почти не греет, и надо постоянно двигаться, чтобы не замерзнуть. Вязаная шапочка натянута на уши, за спиной увесистый рюкзак и винтовка. Впереди серая спина другого русского парня, их, русских, всего двое в отряде. С. А. зовет его Иисусиком, потому что тот любит говорить о братьях славянах и христопродавцах боснийцах.

Вот и теперь он завел свою шарманку.

— Понимаешь, Степан, — говорил Иисусик, оглядываясь через плечо, — для нас это не просто война за сербов. Нет, это война за нас самих.

С. А. не возражал. Устал от долгого перехода. Тяжелая ноша придавливала, ноги гудели, а монотонность похрустывающего наста гипнотизировала. Хотелось подумать о важном, но не получалось.

— Помочь единоверцам, — не останавливаясь, продолжал Иисусик, — это зов души, если хочешь, сердца.

— Убивать не страшно? — вдруг услышал свой голос С. А. и не узнал его. Уже второй день у него был жар, и горло словно обсыпали битым стеклом.

— За идею, — обернулся на ходу Иисусик, — нет. И бошняки, и косовары, — загорелся он, — и албанцы, все — орудия грязной политики пиндосов.

«Как на политинформации, — подумал С. А. — Что за тараканы у парня в башке?»

Они приближались к опушке, где Златан, командир отряда, собирался сделать привал.

Их группа шла на соединение с другим сербским отрядом, которым командовал друг Златана, бывший полицейский из Сараево. Он, по словам командира, занимался раньше «хьюман траффиком» из Восточной Европы, знал много и многих. Именно с ним С. А. хотел поговорить о том, где и как лучше искать дочь. Именно ради него присоединился к «Белым волкам» и отправился в этот поход.

— Бошняков поддерживают исламисты всего мира, — вещал Иисусик. — Пиндосы с ними заодно.

— На кой американцам сербы сдались? — перебил С. А.

— Как на кой? — с новой силой загорелся Иисусик. — Чтобы уничтожить православную страну и досадить России.

Когда-то Иисусика не взяли в армию из-за плоскостопия, и он пропустил Афган. Так и говорил: «Пропустил». Вместо этого закончил политех, женился, устроился в полузакрытый НИИ. Однако душа томилась, и как только, высекая искры, рассыпался Союз, Иисусик ожил. Собрал вещмешок и мотанул в Приднестровье сражаться за идею. Долго повоевать не удалось, но вирус войны он поймал и жить на гражданке больше не смог. Оформил загранпаспорт и дернул самовыражаться в Югославию.

— Замирятся, — слабо возразил С. А., — а мы будем виноваты и перед теми, и перед другими.

— С какой стати? — возмутился Иисусик.

— У тех — что мало помогали, у других — что вмешались.

— Ерунда.

— Это как в драку семейную лезть, — продолжал С. А. — Всегда виноватым останешься.

— Ерунда, — еще раз упрямо сказал Иисусик.

— Может, и так, — решил сменить тему С. А. — Как твой сын?

— Гордится, что батя за Родину воюет, — не сбился с полемической ноты Иисусик.

— Не скучаешь?

— Некогда скучать, — ответил он, — давай лучше я тебе стихи почитаю. Все легче шагать будет.

— Читай, — согласился С. А., а про себя подумал: «Верни его сейчас домой к жене и сыну, затосковал бы, не нашел бы себя, спился, а потом повесился бы в кладовке. „Ни с того ни с сего“, — решили бы родные».

— «И залитые кровью недели, — начал с чувством декламировать Иисусик, — Ослепительны и легки. // Надо мною рвутся шрапнели. // Птиц быстрее взлетают клинки. // Я кричу, и мой голос дикий — // Это медь ударяет в медь. // Я носитель мысли великой…»

С. А. услышал сухой, словно ломающаяся ветка, выстрел. Шедший впереди Златан споткнулся и упал на бок.

Щелкнул второй выстрел. Иисусик оборвался на полуслове, неловко присел, точно уронил что-то и хотел поднять, потом, не разгибаясь, ткнулся лицом в мерзлую землю.

— Засада! — закричали кругом и бросились врассыпную, прячась под деревьями и кустами.

Зачастили автоматные очереди. Стреляли из густых кустов перед опушкой, куда шел отряд.

— Мать твою, — выругался С. А., рухнув на землю.

Сверху сыпались сбитые ветки и кора деревьев. Пули посвистывали над головой, взвизгивая, отскакивали от замерзшего грунта.

Вжимаясь в землю, С. А. подполз к Златану. Тот лежал на боку и пустыми глазами смотрел на него.

С. А. вернулся назад. Иисусик был еще жив. Он широко открывал рот, пытаясь что-то сказать. Потом слабеющей рукой сунул Cтепану гранату, и прошептал:

— Русские… в плен… не сдаются.

С. А., не поднимая головы, скатился с тропинки под ближайшее дерево. Достал из рюкзака чехол с оптическим прицелом, дрожащими пальцами прикрепил прицел к винтовке. Всмотрелся через оптику в кусты на дальней опушке и увидел солдата в такой же, как у него, вязаной шапочке и шинели, но только без белой повязки на плече. Солдат перезаряжал магазин АКМ-а, чтобы по-новой начать стрельбу.

С. А. определил, что до цели было метров пятьсот. На таком расстоянии пули основательно уводит вправо, поэтому, чтобы не крутить горизонтальный маховик оптики, он прицелился бошняку в левую сторону головы, как раз между ухом и глазом. Он знал, что пуля сместится приблизительно на шесть-семь сантиметров и попадет точно в переносицу.

С. А. крепко посадил рукоятку винтовки в ладонь. Поймал спусковой крючок сгибом указательного пальца, оставив небольшой люфт между ним и ствольной коробкой. Несколько раз глубоко вздохнул, а затем, задержавшись на выдохе, плавно нажал на крючок.

Вражеский солдат дернулся, точно ему ткнули кулаком в нос, и выронил наполовину снаряженный магазин автомата.

Иисусика и Златана похоронили рядышком на окраине деревни, в которой их поредевший отряд соединился с отрядом бывшего полицейского из Сараево. Сколотили кресты, написали имена. С. А. нашел в рюкзаке Исусика записную книжку с адресом жены и несколько семейных фотографий.

— Перешлю в Россию, — сказал он «белым волкам» и, распрощавшись, ушел. Сараево к тому времени разблокировали, и туда входили войска миротворцев, в том числе и его бывшие сослуживцы по Иностранному легиону.

                                           * * *

Вспоминая былое, С. А. остановился, чтобы перевести дыхание. Устал. Изо рта и носа шел густой пар при каждом хрипловатом выдохе. «Старею, — подумал он, — дыхалка совсем ни к черту».

До плато на вершине Горы оставалось немного. Он посмотрел на часы: надо поторопиться.

Тем временем на тропинке появился человек в телогрейке, перепоясанной армейским ремнем, в ушанке с завязанными на подбородке клапанами и босиком. На спине он нес вязанку сушняка.

— Привет, Снегирь, — поздоровался С. А., когда человек поравнялся с ним.

— Привет, — ответил тот и бросил вязанку под ноги. — Курева не будет?

— И курево, и консервы, и хлеб, и тушенка, — сказал С. А. — Все, как обещал.

Снегирь взял протянутую пачку и покрасневшими от мороза пальцами разорвал обертку. Вытянул сигаретку, помял ее в руках, прикурил от зажигалки С. А.

— А книжки? — спросил он.

— Тоже есть.

— Те, что просил?

— Кастанеда и Ошо, — ответил С. А. — Чего босиком?

— Привык, — ответил Снегирь, — как поселился на Горе, так обуви не ношу.

С. А. удивленно хмыкнул.

— Энергия от Горы идет, — объяснил Снегирь, — и, чтобы подзарядиться, босым надо ходить.

— Ясно, — кивнул С. А. — Как здесь? Тихо?

— Вчера менты были, — сказал Снегирь. — Облава.

— С какой стати?

— Вот и я бы хотел знать, — Снегирь с удовольствием затягивался, складывая бледные губы трубочкой, а потом выпускал длинные струйки дыма.

— Искали что?

— Сперва наших, как положено, гоняли, — продолжал Снегирь. — Нашли пещеру, где молодняк обосновался.

— Арестовали?

— Не, — скривился Снегирь, — охота им возиться. Велели сваливать. Здесь вроде заповедник. Жить нельзя.

— И все?

— Куда там! Ярик с ними был, капитан милицейский. Знаю его.

— И что?

— Про чужаков спрашивал. Не видели, мол, кого подозрительного.

— Ну и?

— А что про них спрашивать? Каждую неделю кто-то приходит. Место ведь особое.

— Даже зимой?

— На Новый год много было, — Снегирь докурил, но окурок не выбросил, а снял с пачки целофанку и, аккуратно завернув, сунул в карман.

— Молодняк ушел? — спросил С. А.

— Зачем? — удивился Снегирь. — Просто пещеру поменяли. Я им сухой травы для подстилок подбросил и лаванды для запаха.

— А на озере никого не видел? — спросил С. А.

— Как же, — усмехнулся Снегирь, — рыбачить приехали. Обедают для затравки.

— Хорошо, — сказал С. А., — держи.

Он подал Снегирю вещмешок.

— Ганджа закончилась, — пожаловался тот.

— Принесу в следующий раз, — пообещал С. А.

— Добро, — согласился Снегирь, надевая рюкзак. — Подсоби с хворостом.

С. А. поднял вязанку сухих веток и положил на плечи Снегиря.

— Замок на решетке сбить надо, — сказал он.

— Сделаю, — ответил Снегирь и зашагал дальше по тропинке.

Когда он скрылся, С. А. тоже продолжил путь.

Еще летом, когда Марина рассказала о Лехином увлечении рыбалкой, С. А. подумал, что завалить его на природе было бы удобнее всего. Стрелять в городе сложнее и опаснее: Сeраусполь невелик, скрыться незамеченным после выстрела трудно. А здесь, если выбрать правильную позицию, можно и дело сделать, и тысячу путей к отступлению иметь.

Все лето С. А. ходил гулять на Гору. Быть неприметным не составляло никакого труда. Много туристов взбиралось на плато, чтобы посмотреть развалины старинной цитадели и послушать рассказы «индейцев» про историю крепости, в которой реальные события причудливо перемешивались с легендами и мифами.

Говорили, что человек, хоть раз взобравшийся на вершину Горы, оказывался пожизненно у нее в плену. Сладкий воздух, неестественная тишина, успокаивающая зелень кустов и деревьев, потрясающие виды на море и долины, лежавшие под ногами, вызывали эйфорию и умиротворение одновременно. Именно об этом думал С. А., когда сам впервые пришел на Гору. Впрочем, его заботило другое, и размышления о смысле жизни и своем месте в ней он решил оставить до следующего раза.

С. А. интересовал западный край плато, подковой охватывавший расположенное внизу озеро. «Немного далековато, — думал он, — но если винтовка стоящая, да плюс удобная позиция — лучше не придумать».

Однако с выбором позиции случились трудности.

Однажды С. А. нашел отличную точку, с которой озеро внизу открывалось, как на ладони. Угол места цели составлял примерно минус тридцать пять градусов, расстояние — не больше тысячи метров.

С. А. достал таблицу и сверился с ней. Поправка по дальности выходила минус семьдесят пять метров.

«Resplendissant», — подумал он про себя и даже шлепнул таблицей по бедру.

Вдруг за спиной негромко кашлянули. Он вздрогнул и, не отрываясь от озера, точно продолжая любоваться им, неторопливо вернул таблицу в карман.

За спиной кашлянули еще раз, и С. А. медленно обернулся.

Перед ним стоял невысокий мужичок, заросший по самые глаза бородой. На мужичке не было ничего, кроме заношенных шорт. Его загорелое тело казалось вылепленным из терракоты. На груди висел резной каменный амулет.

— Оберег не купишь? — спросил мужичок.

С. А. заметил целую связку талисманов в руке «индейца». Мужичок шмыгнул и потер когда-то сломанный, а потом неровно сросшийся нос.

— Недорого, — сказал он.

«Таких встреч не бывает, — подумал С. А., не отрывая глаз от носа мужичка. — Только в кино или книгах про шпионов». Он перевел взгляд на спокойные и даже ласковые глаза «индейца».

— Куплю, — согласно кивнул и достал портмоне. — Вот этот, — указал на украшение, висевшее на груди у продавца.

Расплатившись, С. А. повесил амулет на шею и спросил:

— Ты из местных?

— Ага, — ответил тот.

— В/ч 45362, — не спуская глаз с мужичка, сказал С. А., — рядовой Снегирев, так?

— Признали, значит, — улыбнулся мужичок. Два передних зуба у него отсутствовали. — А вы? Товарищ сержант? Не ошибся?

— Не ошибся, — подтвердил С. А. — Сколько лет прошло?

— Много, — опять щербато улыбнулся Снегирь.

«Много» означало чуть больше тридцати. Тогда в части Снегирю приходилось туго. Безответный, малорослый и удивительно слабый, он умирал каждый день. А умирать было с чего.

Командир заставлял солдат «асфальтировать» дорогу — переносить с места на место бетонные плиты. Весною они укладывались в сторону склада горючего, а осенью — в направлении столовой.

Несколько раз прилетал начальник округа. Солдаты срочно отправлялись в ближайший лесок выкапывать кусты и небольшие деревца, которые потом «сажались» в части. После отъезда начальства растительность выбрасывалась, ничего не приживалось на земле, пропитанной отходами ракетного топлива.

Кроме того, в свободное время Снегирю доставалось копать траншеи и убирать тонны снега.

Однако самое худшее происходило в казарме. «Деды» чмырили его, «духа бестелесного», по полной программе, хотя и без особой фантазии. Для начала забрали новую шинель и шапку, а заодно, поскольку прибыл в часть зимой, все теплые вещи. Даже матрас отняли, так что Снегирь спал на голой кроватной сетке.

Они заставляли его ходить в наряды вместо себя, покупать сигареты и выпивку. Если не оказывалось денег — били. По ночам Снегирь стирал пять или шесть пар портянок, сушил, проглаживал и укладывал «дедушкам» на табурет. И, конечно, по любому поводу ему «простреливали скворечник», то есть били с размаху в грудь, чтобы следов не оставалось.

И вот однажды, после того, как у пьяного «деда» соскользнул кулак, и Снегирю сломали нос, он не выдержал и повесился в умывальной. Вернее, почти повесился. С. А., тогда сержант-дембель, вытащил его из петли. Пожалел. И бить больше не дал, более того, наплел командиру части про то, какие «золотые руки» у Снегиря. Тот как раз делал внутрянку в только-только построенной даче.

Снегирь и правда был на все руки мастером. Командир принялся сдавать его в аренду другим командирам, а потом и вовсе отправил в соседний город переоборудовать ресторан шурина.

К тому времени С. А. поступил в школу прапорщиков и больше со Снегирем никогда не виделся.

И вот — такая встреча.

Снегирю не надо было ничего объяснять, просто сказать, что нужно. Он нашел для С. А. идеальное место над озером вдали от чужих глаз. Потом спустился в долину и познакомился с хозяином харчевни. Помогал по мелочам, заодно продавая столующимся туристам свои безделушки. Сам же тем временем отмечал, когда на рыбалку приезжал Леха, как долго останавливался и где любил ловить. Все это он докладывал своему бывшему сержанту и спасителю.

«Жизнь и не такие коленца выбрасывает, — думал С. А., — никогда не знаешь, что ждет за поворотом».

Вход в пещеру, которую нашел для него Снегирь еще летом, был малоприметным для посторонних глаз. Когда же лаз завалили огромным валуном и замаскировали сухой травой, он стал и вовсе незаметным.

Из пещеры метров на сто шел под землей ход, который выводил к развалинам старой цитадели на восточной стороне. Рассказывали, что пятьсот лет назад турки окружили город и после долгой осады ворвались в него через брешь в стене. Семья князя, правителя города, уцелела. Они вышли по этому туннелю на западный склон, спустились к озеру и спаслись бегством.

С. А. собирался проделать то же самое, только в обратном направлении.

О ходе, связанном с потаенной пещерой, знали немногие. Глубокую дыру среди развалин большинство принимало за один из многочисленных колодцев, которыми когда-то пользовались горожане.

Чтобы любопытные мальчишки и туристы-экстремалы не поубивались, на горловину колодца надели решетку и заперли ее висячим замком. Снегирь обещал его сбить по первой просьбе С. А.

Перед пещерой располагался выступ, похожий на театральный балкончик, не большой, чтобы на него обратить внимание снизу, но достаточный, чтобы улечься во весь рост и наблюдать за озером, которое открывалось примерно в километре под ним.

С. А. достал из-за пазухи завернутый в мягкую тряпицу прицел. Опустился на землю, подполз к самому краю выступа. Перед ним находился жидкий кустарник, который не мешал видеть замерзшее озеро и фигурки людей около татарской харчевни.

С. А. снял с прицела защитные крышки, приложил к правому глазу и, не закрывая левый, стал смотреть, что делается внизу.

На берегу около домика татарина-смотрителя стояли две иномарки. Около них телохранитель Геры медленно осматривал в бинокль окрестные горы и холмы.

«Боксер на стреме», — отметил С. А. и прижал рукав куртки к губам. Он знал, что такая ерунда как пар изо рта выдал не одного снайпера, а многим стоил жизни.

С. А. умел правильно выбирать позицию, и если бы редких кустов на склоне не было, то он насадил бы их сам еще летом. Они создавали эффект тюлевой гардины. Из-за них все видно, а с другой стороны — абсолютно ничего. Кроме того, дым от выстрела будет рассеиваться за кустарником, малоприметный снаружи. С. А. перевел взгляд на фигурки людей рядом с хибарой татарина. Он узнал Геру и Леху. «Повезло, — подумал С. А., — можно решить все и сразу».

Он отполз назад, убрал ветки, маскировавшие вход в пещеру, навалился всем телом на камень, загораживавший узкий лаз, и протиснулся внутрь.

Несмотря на малость и неприметность входа, пещера была достаточно просторной, не меньше комнаты в городской квартире, но самое главное — сухой. В ней можно было хранить оружие.

В углу пещеры под ворохом сухой травы лежала завернутая в одеяло, вычищенная и смазанная винтовка. Аккуратно развернув, С. А. осмотрел ее, затем вскинул, навел на вход в пещеру и, сняв с предохранителя, нажал курок. Спусковой механизм металлически щелкнул.

С. А. установил оптический прицел, снял с него заглушки, еще раз прицелился и удовлетворенно отставил винтовку в сторону, чтобы достать из припрятанной заранее сумки необходимое оборудование: белый маскхалат, защитную маску, шерстяные рукавицы с прорезанной дыркой для указательного пальца, два рулона медицинского бинта.

Он не знал, сколько ему придется ждать, пока рыбаки выйдут на лед. Обед мог затянуться, а кроме того, если Боксер заметит что-либо подозрительное, рыбаки вообще не покажутся. После убийства Депутата Гера стал подозрительным и очень осторожным.

С. А. разорвал обертки на бинтах, которые лучше всего подходили для маскировки оружия зимой, и аккуратно обмотал ими винтовку.

Закончив со стволом, оптическим прицелом и даже ремнем, он надел поверх куртки маскхалат с капюшоном, а на лицо бумажную маску с узкими прорезями для глаз, ведь прицельно стрелять, когда снег играет и вспыхивает на солнце, практически невозможно.

— Готов, — сказал сам себе и вылез наружу.

Глава 10

Джек смотрел на письма и фотографии, рассыпавшиеся на полу. Слез со стула, сел на ковер и взял первую попавшуюся фотку. На ней он — девятиклассник, долговязый, патлатый, в рубахе, завязанной узлом на животе, смущенно таращится в объектив. А рядом — Марина. В коротенькой юбочке, подбородок независимо вздернут, взгляд вызывающий, рука заброшена Жеке на плечо. Вокруг — люди, кто в шортах, кто в сарафанах. Позади трап теплохода «Фиолент», на котором мечталось вместе отправиться в другую жизнь.

Но нет, «Фиолент» уходил без них. В тот день Марина выдернула Жеку из дома, чтобы пойти на морвокзал провожать Геру и юношескую команду по водному поло, в которой он считался лучшим нападающим. Той весной команда стала чемпионом города и ехала завоевывать область.

Джек помнил, как в школу пришел тренер, высокий, неулыбчивый, крутоплечий. Он ходил по классам с учительницей физкультуры, которая представляла его как чемпиона Европы по водному поло и своего однокашника. Физручка демонстрировала медаль и рассказывала, что чемпион работает тренером и создает новую команду.

Он с ухмылкой кивал, но не произносил ни слова. На любопытные вопросы мальчишек-семиклассников отвечала учительница, а чемпион лишь тыкал пальцем в самых рослых и крепких, которым тут же давались бумажки с адресом бассейна и временем первого сбора.

На Жеку чемпион не обратил никакого внимания, и тогда Жека, набравшись храбрости, решил действовать самостоятельно.

Протиснувшись вперед и откашлявшись, он громко доложил, что смотрел водное поло по телевизору и что спорт этот начался в древней Японии, где игроки плавали на соломенных бочках, отталкивались от дна шестами и лупили вместо мяча по надутой шкуре.

— Человеческой? — спросил тренер.

— Не знаю, — пожал плечами Жека. — Бычьей, наверное.

— Не мешай, — отодвинула его в сторону учительница физкультуры и указала взглядом на Геру.

— Да, — сказал тренер, — запиши.

— Еще в каждой команде по тринадцать человек, — не унимался Жека, — а играет семь вместе с вратарем.

Но его уже никто не слушал. Тренер и физкультурница направились в другой класс.

— Не тужься, — хлопнул Жеку по плечу Гера. — Ты неперспективный.

— Еще посмотрим, — Жека с вызовом глянул снизу вверх на Геру.

— Ага, — ухмыльнулся Гера, — посмотри.

— На соревнования поедешь, — мечтательно сказала Марина, глядя на Геру. — В другие города.

— Может, и за границу, — предположил он.

— Тебя еще не приняли, — рассердился Жека.

— Не боись, — Гера улыбнулся Марине и подбоченился. — Примут.

— Здорово, — не отрывала от него глаз Марина.

Жека с раздражением покосился на нее. Ну чего нашла в этом дылде? Чего уставилась, словно на памятник. Ему не нравилось, когда Марина откровенно хвалила Геру, которого и так хвалили все.

Он был прирожденным математиком и решал уравнения быстрее всех.

— Удивительные комбинаторные способности, — говорила математичка.

Не то, что у Жеки, который просиживал вечера за домашкой по алгебре и все равно делал обидные ошибки.

По русскому языку Гера никогда не учил правил, тем не менее, диктанты писал на «отлично». А Жека каждый раз прилюдно позорился, даже однажды вместо слова «кочан» написал «котчан».

О физкультуре и говорить нечего. Герка и подъем переворотом запросто делал, и через козла лучше всех прыгал, а в баскетболе и футболе ему равных не было не только в классе, но, может быть, и в школе.

Высокий и ловкий, с мелкими, точно каракулевыми, кудряшками волос, по которым хотелось провести рукой, Гера уже в седьмом классе обращал на себя внимание девчонок.

— Я могу любую девку снять за пять минут, — говорил он.

Мальчишки, которые к тринадцати годам переросли детское женоненавистничество и с удивлением открывали в одноклассницах нечто такое, от чего сердца бились, точно после стометровки, не представляли, как это Гера будет «снимать» недоступных девчонок.

— Даже десятиклассницу, — хвалился Гера. — Спорим?

С ним редко кто спорил, поскольку знали, что Гера вхож в компанию старшеклассников, и от него всякого можно ожидать.

— Заливаешь, — выходил вперед Жека.

— А тебя, шкет, — презрительно отмахивался Гера, — и не спрашивают. Какую захочу, такую и приклею.

Вот и теперь, точно подтверждая его слова, Марина «приклеивалась» к Герке настолько, что не обращала на Жеку никакого внимания. Он рассердился и захотел сделать ей больно. Ущипнуть, толкнуть, стукнуть. Однако вместо этого лишь придвинулся поближе, точно хотел смериться ростом.

— Она выше, — заметил его попытку Гера.

Жека тяжело засопел.

— Не расстраивайся, — повернулась к нему Марина. — Знаешь, какой бассейн глубокий?

— Ага, — подтвердил Гера, — как раз двое таких, как ты, друг на друге.

— Еще подрастешь, — успокаивала Марина. — Я в прошлом году на десять сантиметров вымахала.

— Что это? — Гера бросил взгляд Жеке на грудь.

— Где?

— Там.

Жека опустил голову.

Гера захохотал, а сбежавшиеся мальчишки закричали в одно горло:

— Облажался! Саечку, саечку, саечку!

Они схватили Жеку за руки и развернули лицом к Гере.

— Отпустите! — пыхтел Жека. — Гады!

— Герка, — кричали мальчишки, — саечку!

— Ребята, — вступилась Марина, — не надо!

Но никто не слушал. Герка засучил рукава, прицелился и щелчком снизу-вверх подцепил подбородок Жеки так, что у того лязгнули зубы.

— Дураки, — рассердилась Марина. — Гера… Жека…

— Еще получишь, — Жека вырвался, оттолкнул в сторону Марину и со слезами на глазах бросился из класса.

— Эй, — засмеялся вслед Герка, — не споткнись!

Жека мчался домой, не замечая ничего вокруг. «Я их всех, — повторял про себя он, — я им…»

— Пацан! — окликнули его старшеклассники, гонявшие мяч на спортивной площадке.

Жека остановился.

— Сыграть хочешь?

Он не верил своим ушам. У старшеклассников была другая жизнь. Они носили расклешенные брюки, курили сигареты за школой и смачно цыкали, сплевывая под ноги. Громко и с матерком травили анекдоты, подначивали проходивших мимо девушек, а иногда ходили драться с ребятами из соседней школы. Короче, жили настоящей жизнью и мелкоту типа Жеки в свою компанию не принимали. Только Геру, но он был под стать им даже ростом.

— Хочу, — сказал, сглотнув, Жека. — Но не очень умею.

— Научим, — ответили старшеклассники. — Вон мяч перед воротами, видишь?

— Вижу, — ответил Жека.

— Вмажь в девятку.

Жека радостно закивал.

— Только вложиться нужно.

— Будь спок, — уверил он, бросил портфель на землю и побежал к мячу.

Один из старшеклассников с сигареткой в углу рта встал в ворота. Он чуть присел, уперевшись ладонями в колени, и приготовился парировать удар.

Жека помялся около мяча.

— Как лучше, — крикнул он, — «щеточкой» или «сухим листом»?

— «Пыром» мочи, — крикнули ему со смехом в ответ.

Жека, пятясь, отошел назад, примерился, а потом разбежался и, чуть положив корпус вбок, ударил что было сил по мячу.

Ему показалось, что нога со всего маха врезалась в гранитный валун. Мяч едва шевельнулся, а Жека, перелетев через него, растянулся во весь рост.

Старшеклассники хохотали, показывали на него пальцами, сгибались пополам, хлопали себя по коленям и не могли остановиться.

Жека поднялся, отряхнул пыль с брюк и школьной куртки, подошел, прихрамывая, к мячу. Из дырки в потертой покрышке сыпался песок.

— Не бзди, Алеша, — сказал вратарь.

— Я не Алеша, — огрызнулся Жека. — У меня другое имя.

— Алеша, — пояснил вратарь, — лох, по-нашему.

— А Герка не Алеша? — спросил Жека.

— Длинный, что ли?

— Да, длинный, — сказал Жека, — с кудряшками.

— Это у которого отец в загранку ходит?

— Ну да, стармехом.

— Он — нет, — твердо сказал вратарь.

— Почему? — спросил Жека.

— Потому что просекает.

— Как это?

Около площадки появились девчонки.

— Давай сюда — закричали вратарю приятели, и он, не ответив Жеке, поспешил к ним.

Жека опустил голову и, тяжело припадая на ушибленную ногу, побрел домой.

«Просекает, — сконфужено думал он. — Что это значит? И как это у него получается, а у меня — нет?»

Он плелся мимо школьной теплицы с выбитыми стеклами, мимо заросшего бурьяном пустыря, мимо пивной бочки и толпившихся около нее работяг, мимо бродячей суки по имени Пальма, кормившей в подворотне щенков. Шел и думал о том, что ему такого сделать, чтобы «просекать», как Герка. Может, на удивление всем надо сделаться высоким и сильным? Сегодня же. Или, лучше сказать, с сегодняшнего дня. Сделать так, чтобы все увидели, поняли и зауважали.

Придя домой, Жека вынул из портфеля два карандаша: черный и красный. Отметил черным свой рост на боковой планке дверной коробки. Потом достал мамин сантиметр, отмерил расстояние от пола до черты и записал его крупными цифрами. Подумал немного, вышел на балкон и крикнул:

— Маринка-а-а-а!

Марина с мамой жила в соседнем подъезде. Балкон их квартиры выходил на ту же сторону, что и у Жеки.

— Мари-и-и-и-нка-а-а-а!

— Чего тебе? — сердито буркнула Марина, появившись на балконе.

Жека замялся, а потом спросил:

— Какой рост у этого?

— Которого?

— Ну, чемпиона по водному поло. Тренер который.

— Откуда я знаю? — пожала плечами Марина. — Сантиметров сто восемьдесят. Может, больше. Зачем тебе?

— Не твое дело, — отрезал Жека. — Целуйся со своим Геркой.

— Дурак, — услышал он. — Не кричи мне больше! Знать тебя не хочу!

— Еще узнаешь, — сквозь зубы пообещал Жека, раскручивая на ходу сантиметр.

Он встал для удобства на табуретку. Отмерил от черной линии тридцать пять сантиметров вверх и, послюнявив красный карандаш, написал: 180.

— Что это? — спросила мама, когда пришла с работы.

— Мой рост, — ответил Жека, — через год.

— Да? — удивилась мама. — Зачем?

— Чтобы все девахи его были, — засмеялась тетя Люся, Маринина мама, входя без стука в прихожую. — Кто на карапета заглядываться станет?

— Что ты такое говоришь? — рассердилась мама.

— Соли не будет? — спросила тетя Люся. — У меня закончилась.

Мама пошла на кухню.

— Ты зачем Маринку обижаешь? — спросила тетя Люся у Жеки.

— Я с ней больше не дружу, — отрезал он.

— Ух, ты! — она уперла руки в бока. — Зарекалась свинья не есть говна. Бежит — два лежит. Цап, и оба съела.

— Люсь, — вышла с баночкой соли мама, — да что ты на него наскакиваешь?

— Сам пусть расскажет, — сказала тетя Люся. — Голиаф.

Когда она ушла, Жека рассказал маме про тренера, про обидные слова Герки и саечку, про мяч с песком и старшеклассников.

— Почему я такой маленький? — спрашивал он.

— Не знаю, — пожимала плечами мама. — Мы все невысокие. И отец твой, и бабушка с дедушкой.

— А я не хочу, — сказал Жека и достал из кладовки старые кеды. — Я буду высоким.

— Хорошо, — согласилась мама. — Только зачем Марину обидел?

— Она все время к Герке липнет, — сказал Жека.

— А-а-а, — понимающе протянула мама. — На тебя даже не смотрит.

— Нужно мне! — фыркнул Жека.

— Ясно, — вздохнула мама. — Значит, надо помириться.

— Вырасту, — сказал Жека, — помирюсь.

Каждый день он висел во дворе на перекладине. И не просто висел, а еще и гантели к ногам привязывал да малышню просил всем скопом потянуть его вниз. Мужики, забивавшие «козла», балагурили, что таким образом Жека не рост прибавит, а руки до колен вытянет.

Мама сочувствовала, когда Жека расстраивался, чиркнув карандашом по дверному косяку и обнаружив, что за полгода стал выше всего на чуть-чуть. Она успокаивала, говоря, что средневековые рыцари тоже не были гигантами и редко вырастали выше метра семидесяти, но это не мешало им оставаться рыцарями. Жека соглашался, но тренироваться не бросал.

Выбрав одно из ореховых деревьев под балконом, он мог полчаса подпрыгивать, чтобы дотянуться до высокой ветки и сорвать с нее лист. За месяц оборвал все до одного. Так что ветка стала похожей на крысиный хвост.

С приходом лета Жека отправлялся по утрам на море и плавал исключительно брассом, максимально вытягивая тело. А еще килограммами поедал морковку и литрами пил молоко. В итоге к началу учебного года он подрос на шесть сантиметров и даже обогнал Марину, которая стала ходить исключительно в туфлях на каблуке. Но на этом все дело и кончилось. Ни бесконечные махи ногой, ни растягивание позвоночника, ни сидение до судорог в шпагате — ничего не помогало. А когда их выстроили по росту на физкультуре, он опять оказался предпоследним. Все подросли без каких-либо усилий.

Джек горько усмехнулся. Это был один из тех уроков, которые он отказывался принять. Ведь в жизни больше всего хочется того, чего у тебя нет и, возможно, никогда не будет. Кажется, получи заветное, и все наладится, образуется, осчастливится. В тринадцать лет ему хотелось непременно стать высоким. Выше Герки, выше всех остальных, чтобы Марина увидела в нем не просто Жеку, приятеля, соседа, друга детства, а Жеку — красивого парня, по которому сохнут все девчонки и которому завидуют ребята из всех без исключения классов.

Глава 11

Дом татарина-смотрителя на берегу озера привлекал туристов и рыбаков в любое время года. Хозяйская жена была искусной стряпухой и всегда угощала гостей восточными вкусностями, каких не попробуешь нигде в другом месте. Сам же татарин, услужливый и безотказный, слыл в здешних краях знатоком охоты и рыбалки. Кроме того, морозный чистый воздух, ледяная гладь озера, сосны в снегу и звенящая тишина становились для гостей по-особому привлекательными после городского шума и копоти. Ради всего этого Леха и привез Геру на заледеневшее озеро под Горой.

Пообедав мантами и пловом, рыбаки запили съеденное кисло-сладкой хмельной бузой и стали одеваться.

— Озеро промерзло сантиметров на пятьдесят, но кое-где ключи имеются, — объяснял cмотритель.

— Ясно, — Леха натягивал поверх термостойкого белья пятнистый комбинезон на лямках.

— Идите друг за другом по моим следам, — наставлял татарин, — и в сторону не сходите.

— Лунки бурил? — спросил Леха, зашнуровывая высокие ботинки из водонепроницаемой кожи.

— Бурил, — ответил татарин, — да только позамерзали ночью.

— Рыба есть?

— А куда она денется?

— Слышал? — Леха обернулся к Гере. — Будем с добычей. Вторые носки не забудь.

В теплой нижней рубашке и наполовину надетом непромокаемом комбинезоне, Гера стоял в углу комнаты, прилаживая на себе бронежилет.

Татарин с любопытством и некоторой опаской смотрел на его неловкие движения, на выложенный пистолет, на молчаливую сосредоточенность, с которой гость одевался. Когда Гера закрепил жилет липучками, сунул пистолет в кобуру на поясе и, распустив лямки подлиннее, застегнул комбинезон, смотритель только покачал головой, но ничего не сказал.

— Как на войну, — заметил недоумение татарина Леха. — Только не повернешься в такой сбруе, а там холодно. Двигаться надо.

— Значит, будем двигаться, — сказал Гера.

— В этом особенно не подвигаешься, — робко возразил татарин.

Гера смерил его убийственным взглядом, и хозяин примолк.

— Может, отставим, коль опасения есть? — спросил Леха.

— Они теперь всегда будут, — спокойно ответил Гера. — А береженого, как говорят, Бог бережет.

Он надел полушубок, нахлобучил огромную собачью шапку и направился к двери.

Когда они вышли из татарской харчевни, к ним подошел Боксер с биноклем на шее и карабином в руках.

— Ну? — спросил Гера.

— Никакой движухи. Похоже, чисто.

— Ярик? — Гера кивнул на гору справа от озера.

— Там, — ответил Боксер и похлопал по переносной рации, — пока ничего подозрительного.

— Пусть продолжает, — распорядился Гера. — Предчувствие нехорошее.

— Может, того, — Боксер мотнул головой в сторону машин, — домой поедем?

— И что? — разозлился Гера. — Я теперь от каждой тени шарахаться буду?

Тем временем Леха погрузил оборудование на санки, похожие на пластмассовое корыто. Два коротеньких спиннинга и сундучок со снастями уложил в большие ведра, вставленные одно в другое. На дне саней разместил оранжевый коловорот и эхолот в дерматиновом чехле, а рядом бросил легкий сачок с марлевым мешком.

— Это зачем? — показал на сачок Гера. — Бабочек ловить?

Боксер громко заржал.

— Бабочек, — ухмыльнулся Леха.

Они вышли на лед.

— С этими что делать? — спросил вдогонку Боксер, показав на Марину и Аркадия, основательно замерзших и прыгавших, чтобы согреться, около машин.

— Пусть пообедают и к нам идут, — распорядился Гера. — А ты посматривай, — он обвел широким жестом окрестности.

Леха зашагал по слегка запорошенным следам к середине озера. Сани тянул, точно детскую машинку, и они оставляли широкую полосу, по которой следовал Гера.

                                           * * *

С. А. ползком выбрался на позицию. Снега на «балкончике» было немного, поскольку по ночам задувал северный ветер и вычищал уступ до самого камня.

Чтобы устроиться поудобнее, он кое-как нагреб спереди и с боков невысокий бруствер. Покропил бугры водой, чтобы схватилась ледяная корка и сухой снег не взвивался от пороховых газов при выстреле. Это запросто могло его выдать. «Хорошо, что у них минометов нет, — подумал он, — а только винтовочка у Боксера».

Время от времени С. А. подносил ко рту фляжку с водкой и делал небольшой глоток. Тепло расползалось по телу, и лежать становилось легче.

Озеро тянулось белой заплатой на фоне присыпанных снегом невысоких елей, над которыми в прогалинах между серыми облаками голубело чистое, точно выстиранное и подсиненное, небо. Солнце искрило в запорошенных ветках, выхватывая их из унылости зимнего дня. Тень от Горы покрывала озеро почти на две трети, и солнечные лучи вспыхивали, отражаясь от снега и льда, только на дальнем берегу.

Покрытое снегом озеро было расчерчено пунктиром шагов от одной чернеющей точки к другой, потом к третьей, четвертой, пятой… «Лунки», — понял С. А.

Ждать — самое тяжелое. Раньше, притаившись в джунглях, он думал о бывшей жене и своей жизни. Но больше, конечно, о Кате, единственной дочери.

Она не была особенно близка ему, но в мире, холодном и равнодушном, всегда хотелось иметь родную душу, и такой душой он сделал для себя дочь. Писал ей, правда, редко. Может, раз, может, два в год. Но обязательно на Рождество. Во французской армии привык отмечать его в декабре и отправлял дочери открытку или посылку с подарками. Открытки доходили, а посылки нет. По телефону «экс» говорила, что, мол, почтовики кивали на таможенников, а те, естественно, на почтовиков. Когда С. А. уезжал на рождественские каникулы в Биарриц, обязательно звонил дочери, и они долго разговаривали.

Он знал, что Катя училась играть на альте в музыкальной школе. Почему-то раньше ему казалось, что альт — это труба, вроде армейского горна. Катя засмеялась, когда он признался ей в этом, и со знанием дела объяснила, чем альт отличается от скрипки.

С. А. не знал, что такое квинта и октава, но внимательно слушал дочь, наслаждаясь звуками ее голоса. Кате тогда было двенадцать, и он решил, что, когда она подрастет, он непременно заберет ее учиться музыке во Францию. Выписывал буклеты из высших консерваторий Лиона и Парижа, узнавал о правилах приема и хотел даже съездить в оба города на разведку в следующий отпуск. Однако увлечение классической музыкой у дочери к тому времени закончилось, а появился интерес к танцам.

«Без проблем, приедешь учиться танцам», — пообещал С. А.

Все годы службы он пересылал с оказиями деньги. Немного, но, как ему казалось, и немало. Жена жаловалась, что не хватает, но она бы жаловалась в любом случае.

За два года до его отставки случилось то, что нещадно мучило С. А. до сих пор. Дочь перестала с ним разговаривать. Написала длинное письмо, в котором обвинила его во всех смертных грехах, но главное в том, что он бросил маму.

Как ему было объяснить, что не бросал, но жить с ней больше не мог? Как объяснить, что продолжал любить эту женщину, но простить оказалось выше его сил, да и не нуждалась она в его прощении? Как объяснить былую уверенность в том, что можно заставить другого человека, единственного и любимого, ответить взаимностью? Как?

Он с ранней юности знал, кто будет его женой. Он пас ее несколько лет. Прохода не давал. Разогнал всех ухажеров, потакал капризам, разругался с родителями, бросил армию. Всегда был рядом, пока она не согласилась стать его женой.

Тогда С. А. не знал, что она его не любит и, увы, никогда не полюбит. Будет терпеть, принимать, спать с ним, родит дочь, но не полюбит. Он мучился, уговаривал себя подождать еще чуть-чуть, доказывал свои чувства, ругался, обвинял — все прахом. Потом он прочитал в журнале про пептиды и другую хрень, из-за которой случается любовь или, наоборот, нелюбовь. Сплошная, оказалось, химия.

Но вот однажды на завод, где работала жена, пришел новый мастер, и она изменилась. В ней появился свет, она стала воспринимать жизнь не как данность, а как чудо, как праздник, как сокровенный подарок. И С. А. все понял. Нельзя заставить человека полюбить тебя. Это либо есть, либо нет: чудо и счастье. Может, поэтому и то, и другое — такая редкость.