Мой наставник, мой учитель, человек, который стоял рядом в самые тёмные минуты. Он унёс в могилу то, что мы когда-то поклялись никому не рассказывать. Многое об этом деле я не знал. Наверное, шеф меня щадил.

Пятнадцать лет я молчал. Думал — смогу носить этот груз. Ошибался. Груз не становится легче. Он только тяжелее.

Если не запишу — сойду с ума.

Сегодня утром мне позвонили.

Номер незнакомый, городской. Я взял трубку — молчание. Потом щелчок. Лёгкий, металлический. Такой, какой издаёт шахматная фигура, когда её ставят на доску.

Я бросил трубку и час сидел, глядя в стену. Тогда я еще не знал, что этот звонок — лишь начало. Что Он уже нашёл меня.

Вечером, когда я вышел на балкон покурить, я увидел его впервые за последние пятнадцать лет. Внизу, под фонарём, стоял человек. Высокий, в тёмном костюме. Трость в правой руке — серебряный набалдашник в форме шахматного коня поблёскивал в неярком свете. Он стоял неподвижно и смотрел вверх. Прямо на меня. Я зажмурился, посчитал до трёх. Открыл глаза — никого. Только круг света под фонарём. Пустой. Почти. На асфальте, в самом центре круга, лежало что-то небольшое. Я догадывался что. Это шахматная фигура. Скорее всего чёрная фигура.

Я за ней не спустился. Утром её уже не было.

А вчера в новостях сообщили: пропал глава крупного банка. Вышел из офиса вечером и не вернулся домой. Охрана ничего не видела. Камеры зафиксировали, как он садится в машину — и всё. Машину нашли на парковке, ключи в замке зажигания, телефон на сиденье.

Как будто его вырезали из реальности.

Я до сих пор не верю в совпадения.

***

Это не для прокурора. Не для архива. Даже не для потомков.

Для себя. Чтобы знать наверняка, что всё это было по-настоящему, а не померещилось мне в страшном сне.

И ещё — если со мной что-то случится, кто-то должен знать правду.

Вчера я достал из сейфа старую фотографию и конверт. В конверте — адрес дочери. Елены. Она родилась через полгода после того, как мы с моей подругой Леной расстались. Я узнал об этом случайно, много лет спустя. Лена не захотела, чтобы я участвовал в жизни ребёнка. Сказала: «Ты слишком далеко, Максим. Ты где-то в прошлом застрял». Она была права.

У Лены — дочь Елена. Как-то странно. Или моя бывшая хотела меня запутать? Чушь. Но странно. И все-таки я путаюсь. Наверное, захотела спрятать за собой, защитить даже от моих мыслей. Тогда очень умно. Я бы не додумался до такой комбинации.

Елене младшей сейчас двадцать с небольшим. Работает в городском архиве. Я проверял. Видел ее личное дело, фотографию. Умная девчонка, и похожа на мать.

Может быть, не писать свои мемуары? Вдруг они повредят дочке?

***

А ведь когда-то мир был совсем другой. Мне казалось, что все просто, все разложено по полочкам и переживать особо не за что. И даже то, что мне пришлось пройти детский дом, уже не так давило, поскольку впереди была вся жизнь. Я жил в лучшей стране, работа мне нравилась, дома меня ждала Леночка, пока подруга, но мы вскоре намечали соединиться на всю жизнь. Чего еще нужно?

А началось всё с обычного дела о пропавших людях.

Закончилось… Впрочем, судите сами.

Как бы начать писать? Я делаю глоток коньяка (прижилась-таки привычка с возрастом) — жжёт, но согревает. Листаю чистую тетрадь, взгляд возвращается к нашей с Северцевым фотографии. Я опускаю голову и начинаю писать. Ручка царапает бумагу. А писать, как оказалось, нелегко… Хотя, будучи опером, я исписал горы бумаг. Но то — другое.

За окном гудит ветер, качая фонарь у подъезда. Его свет дрожит на потолке — то ярче, то тусклее. Как пульсация того голубого света под шахматной доской.

Я встаю, закрываю штору.

Но ощущение не проходит: кто-то смотрит.

Возвращаюсь к столу, беру ручку.

Пишу.

***

Прежде чем рассказать эту историю, я должен рассказать о Лене. Потому что она — часть этой истории. Хоть и не знала об этом. Мы познакомились за три года до того злополучного лета. Я приезжал в психиатрическую больницу по делу — допрашивал свидетеля, пациента с шизофренией. Лена была дежурным врачом. Помогла мне подготовить пациента к разговору, объяснила особенности его состояния, посоветовала, как лучше формулировать вопросы.

Я пригласил её на кофе. Она согласилась. Я очень удивился. Она — интеллигентная, красивая, умная. И я — обычный опер, с особой русской внешностью рубахи-парня из глубинки… Помню, как сидели в кафе напротив больницы, и она рассказывала о работе. О том, как видит людей насквозь — после психиатрии все маски становятся прозрачными. Говорила, что хотя она и молода, но ставит диагнозы не хуже старых и опытных врачей, хотя и не всегда при них озвучивает. Смеялась, говорила, что я — открытая книга. Что эта книга читается легко.

— И что там написано? — спросил я.

— Что ты одинокий. Что прячешь это за работой. И что боишься сближаться с людьми.

Я тогда усмехнулся — слишком точно попала.

Мы встречались полгода, прежде чем я предложил съехаться. Она согласила не сразу. Сказала:

— Макс, я вижу, что ты держишь дистанцию. Даже со мной. Я не знаю, смогу ли жить с человеком, у которого всегда есть невидимая стена.

— У меня нет стены, — соврал я.

— Есть. Но я попробую. Если станет совсем невыносимо — уйду. Договорились?

— Договорились.

Мы прожили вместе три года. Хорошие три года. Я думал, что стена исчезла. Что я научился быть открытым. А потом случилось то лето. И стена выросла снова. Только теперь — железобетонная. Непроницаемая. Оказалось, что я прекрасно справляюсь со своими стенами. И Лена не смогла через неё пробиться. Но это будет потом. А тогда, в начале июня, мы были счастливы. Или я так думал.

ГЛАВА 1. СЕМЬ ПРОПАВШИХ

Максим. Перемены.

15 июня.

День, когда всё это началось.

А начиналось скучно, не считая…

Проснулся я в пять утра от кошмара.

Снилось: стою в тёмном лесу, а передо мной — шахматная доска на пне. Фигуры двигаются сами. Но не только они, но и доска прокручивается то по горизонтали, то по вертикали. Я пытаюсь остановить доску руками, но пальцы проходят сквозь дерево, как сквозь воду. Или это голограмма? А потом одна из фигур поворачивает ко мне голову — у неё лицо Северцева, лучшего следователя в нашем отделе.

Проснулся в холодном поту. Лена спала рядом, свернувшись калачиком. Я лежал, глядя в потолок, и думал: к чему бы это?

В углу комнаты что-то блеснуло. Я повернул голову. У шкафа, в тени, стоял силуэт. Высокий. С тростью. Восходящее солнце отражалось от металла коня в шахматном стиле на набалдашнике. Сердце мое ухнуло вниз.

— Кто там? — хрипло прошептал я.

Силуэт не двигался. Только трость чуть качнулась — тик, тик — набалдашник стукнул о шкаф. Я дотянулся до выключателя. Щёлкнул. Свет залил комнату. Никого. Только тень от шкафа. Обычная, неподвижная. Но запах остался. Странный. Старое дерево и что-то металлическое. Как в антикварной лавке.

Лена все еще спала рядом, слегка приоткрыв рот, хотя очень не любила, когда ночью включают свет. Я лежал, глядя в потолок, и думал: к чему бы уже и это? Что может означать подобный сон? В шахматы я играл посредственно. В лесу был очень давно. И что это за фокусы с голограммой в моей спальне?

Потом решил — ерунда, переработался в жару. У меня в последние дни дел по горло. Много мелких, никчемных дел. Когда времени на раздумья нет, а сами дела раскрываются не твоим умом, а ошибками подозреваемых.

Но ощущение тревоги не уходило.

***

Мой кабинет располагался на третьем этаже нашего районного отдела полиции. Сразу два опера ушли в отпуск, поэтому он сейчас весь мой. Почти как у начальника. Два окна выходят на автостоянку, где греются на солнце служебные «Лады» и пара допотопных «Газелей». Стены крашены в тот самый унылый бежевый цвет, который встречается только в госучреждениях — не то грязный, не то просто старый. На столе — завал бумаг по делу о краже на складе: пропало двести килограммов гречки и ящик консервов. А бумаги — десятки накладных на поставку товаров. Здесь пришло, здесь ушло. И я, как бухгалтер. Пытаюсь восстановить события. Обычная текучка. И мысли зацепиться не за что.

Кондиционер сдох неделю назад, в кабинете — парилка. Июнь выдался жарким, воздух стоял, как кисель. Сейчас бы на речку, да на недельку… а тут… третий холодный кофе из автомата внизу уже не помогал — только желудок скручивало.

Говорят, что наша местность находится как раз посередине между двумя источниками силы: Аркаимом, это система древних городов, и входом в славянский Рай, это где-то недалеко от горы Эльбрус. Поэтому здесь тоже много чего аномального. Например, погода. Если печет, то адски, иначе не скажешь. Откуда я знаю об источниках? Интересуюсь такими аномалиями, благо, пишут об этом немало.

***

Я подошел к окну, раскрыл обе створки, чтобы немного «проветриться» и вновь увидел внизу, на парковке, человека. Высокого, в тёмном костюме, с тростью. Стоял у моей машины и смотрел вверх — прямо на моё окно. А в окне я.

Я моргнул — человек исчез.

Просто-напросто его не стало. Может быть, зашёл за машину. Или мираж, показалось на жаре. Вон, вроде как воздух немного плывет над асфальтом. Вот и я… поплыл.

Но тревога усилилась. Получается, что ночью это явление не приснилось.

***

Вот и конец рабочего дня. Я уже собирался свалить пораньше, пока начальство не вызвало на ковер: Ленка обещала что-то особенное на ужин.

В этот момент дверь кабинета скрипнула, и вошёл… Северцев. Легок на помине! Обычно он к себе вызывает. Оно и понятно, его время дороже, чем любого из оперов. А сегодня сам пожаловал.

Он вошёл так, будто нёс с собой свою тень. Высокий, худой, в тёмном костюме — в такую жару! Седина на висках, взгляд серых глаз уставший, но цепкий. Северцев всегда выглядел так, будто только что вернулся с похорон или собирался на них. Лицо строгое, морщины у рта — от того, что мало улыбался, наверное. Или постоянно сдерживал улыбку. Или боялся невовремя зевнуть. Говорил обычно негромко, но так, что все замолкали. И правильно, зачем зря кричать, лишнюю энергию тратить? Вот бы научиться так!

В руке у него была трость. Та самая трость. Я замер, глядя на неё. Чёрное дерево, серебряный набалдашник в форме шахматного коня. Конь смотрел на меня пустыми глазами.

— Игорь Петрович, вы заболели? — спросил я, кивая на трость.

Он посмотрел на неё, будто удивился, что она у него в руке.

— Нога побаливает. Старая травма, — ответил коротко и поставил трость у стены.

Я не мог отвести от трости взгляд. Трость стояла, чуть наклонившись, и мне казалось, что конь на набалдашнике… шевелится. Поворачивает голову.

Моргнул — конь снова неподвижен. Хорошо бы сходить к врачу. Который ждет меня дома.

Я вспомнил силуэт на парковке и почувствовал холодок.

А ведь я никогда раньше не видел шефа с тростью.

— Громов, брось свой склад, это дело я уже закрыл, — сказал он и положил на мой стол папку поверх всех бумаг.

Я с облегчением вздохнул. Бывает же счастье в жизни, надоели мелкие воришки. Потер руками, наконец-то свежее дело. Не может не быть интересным судя по поведению шефа.

Папка была старая, картонная, с потёртыми углами. На обложке — ровные, каллиграфически написанные буквы: «Дело №… Пропавшие. Район Зелёного острова».

— Что там? — спросил я, поднимая глаза на начальника.

— Дело поинтереснее, чем твоя бухгалтерия. Считай, что я тебя мобилизовал. Смотри внимательно!

Он раскрыл папку, разложил передо мной семь фотографий.

Чёрно-белые копии с паспортов и удостоверений. Мужчины и женщины разного возраста. Лица обычные — не бандиты, не красавцы, не уроды. Те, кого видишь каждый день в автобусе или в очереди за хлебом. Общего между ними на первый взгляд — ну, совсем ничего.

Я вгляделся в одну из фотографий. Женщина лет сорока, лицо усталое, добрые глаза. Под фото — имя: Екатерина Львова, преподаватель.

Что-то в её лице показалось знакомым. Будто я её где-то видел. Или учителя всегда имеют сходство? Профессиональное. Когда невольно съеживаешься под строгим взглядом.

— Кто они? — спросил я.

— Обычные люди. Общее есть — они пропали. — Будто прочитав мои мысли, проворчал Северцев. — Все в районе Волги, поблизости острова Зелёный. За последние полгода.

Остров Зелёный. Слышал о нём — туристическое место, небольшая турбаза, старая церковь, какие-то развалины. Люди туда ездят на выходные — шашлыки, рыбалка, лес. Ничего криминального.

— Может, утонули? Волга — река коварная. — Невольно сорвалось с языка банальное оправдание для большинства несчастных случаев на реке.

— Тел не нашли. Ни следов борьбы, ничего. Просто… исчезли. — Он потянулся в карман за куревом.

Я вгляделся в фотографии.

Обычные лица. Никаких бандитов, никаких VIP-персон. Продавщица из магазина, инженер, учитель, медсестра. Средний возраст — от тридцати до пятидесяти.

— Что-то же их связывает? — профессиональное любопытство начинало работать.

— Вот это и предстоит выяснить. — Не глядя мне в глаза, пробурчал шеф.

Северцев закрыл папку и добавил:

— Завтра едем на остров. Представь: я, ты и длинные разговоры с местными. Готовься. Поедем очень рано.

Он взял трость и направился к двери. На пороге остановился, не оборачиваясь:

— Максим, ты веришь в судьбу?

Я опешил от неожиданности:

— В смысле?

— В предопределённость. Что всё уже решено заранее.

— Не знаю. Не думал об этом.

Он кивнул:

— Правильно. И не думай.

И вышел.

Я сидел и еще долго смотрел на закрытую дверь.

***

Тогда я не придал этим словам особого значения. Думал — найдём тела или выясним, что люди просто ушли из семьи, сбежали от кредитов. Бывает. Современный мир жестокий, но предсказуемый.

Но Северцев смотрел на фото иначе — так, словно видел там что-то, что ускользало от меня. Он всегда так смотрел на дела. Будто читал между строк.

Я снова взял фотографии, разложил их на столе. И вдруг заметил странную деталь. На всех фото — на заднем плане, едва различимо — одно и то же пятно. Размытое, тёмное. Может, брак печати. Может, грязь на сканере. Но выглядело оно как тень человека.

Я потёр глаза. Посмотрел снова — пятна не было. Решил — переработка, жара, усталость. Северцев еще со своей таинственностью. Сунул фото обратно в папку. Но тревога не уходила.

Уходя из отдела, я обернулся. В конце коридора, у окна, стоял человек. Спиной ко мне. Высокий. Тёмный костюм. Трость.

— Игорь Петрович? — позвал я.

Фигура не обернулась. Я пошёл по коридору. Быстрее. Почти бегом. Дошёл до окна.

Никого. Только моё отражение в тёмном стекле. И за моей спиной, в отражении — он. Стоит. Смотрит на меня. Я резко обернулся. Коридор пуст. Посмотрел в окно снова — отражение чистое. Но ощущение чужого взгляда не проходило. Мистика.

***

Мой дом — панельная девятиэтажка на окраине. Очень старая. Лифт вечно не работает, подъезд пахнет кошками и старой краской. Квартира на пятом этаже — двушка, тесная, но своя. Окна выходят во двор, где стоят гаражи и торчит ржавая детская горка.

Лена встретила меня у двери в своём привычном халатике и с улыбкой. Пахло жареной картошкой и чем-то ещё — кажется, она пекла пирог. На столе уже стоял чайник, «дымился» паром.

— Ну наконец-то! Я уж думала, ты забыл про «что-то особенное».

Я обнял её сзади, поцеловал в шею.

— Никогда не забуду. Что готовишь?

— Твоё любимое.

Она повернулась ко мне, всмотрелась в лицо.

— Устал?

— Нормально. Новое дело получил.

— Интересное?

— Пока не знаю. Завтра на выезд. На Волгу.

Лена нахмурилась.

— Надолго?

— День, может два. Осмотр места, опросы. Ничего опасного и, скорее всего, интересного. А жаль. Хочется чего-нибудь эдакого.

Она кивнула, но я видел — не совсем поверила. Лена работала в психиатрии пятый год, научилась читать людей. Видела то, что другие пропускали.

— Макс, — сказала она тихо, отворачиваясь к плите, — если что-то случится… ты скажешь мне? Да?

— Конечно скажу.

Она прищурилась:

— Остров Зелёный? Говорят, там красиво. Может, съездим после того, как закроете дело?

— Сначала надо живым оттуда вернуться, — пошутил я.

Она не рассмеялась. Посмотрела на меня странно:

— Макс, ты это серьёзно сказал?

Я моргнул:

— Что? Нет, шучу.

— А звучало не как шутка.

Повисла неловкая пауза.

— Прости, — сказал я. — Устал. Жара.

Она кивнула, но улыбка была натянутой.

Мы ужинали, говорили о ерунде — о её смене в больнице, о том, что у соседей снизу опять затопило, что надо бы поменять смеситель на кухне. Обычный вечер обычной жизни. Лена улыбалась, наливала чай, и я чувствовал тепло — то самое, от которого хочется остаться дома и больше никуда не ехать.

Только я взялся помочь и помыть посуду, как в окно что-то стукнуло. Я обернулся — за стеклом ничего. Пятый этаж, птица? Или шмель, он тяжелый.

— Что-то случилось? — спросила Лена из комнаты.

— Нет, показалось.

Я подошёл к окну. Посмотрел вниз.

Во дворе, под фонарём, стоял человек в тёмном костюме. С тростью. Смотрел вверх. Это уже не смешно. Я зажмурился, открыл глаза — человека не было.

— Точно переработка, — пробормотал я.

Но спать лёг с тревогой. Перед сном Лена прижалась ко мне.

— Макс, я тебя люблю. Знаешь, да?

— Знаю. Я тоже. В смысле — тебя, а не себя.

— Что бы ни случилось — помни это.

Я тогда не понял, почему она так сказала. Будто предчувствовала.

***

В ту ночь мне снова снилась шахматная доска.

Только теперь я стоял не в лесу, а в тёмной комнате. Доска передо мной светилась голубым. Только теперь это была не доска, а большой, висящий в воздухе «бублик». Фигуры двигались по нему сами — белые против чёрных. Я смотрел на них и вдруг понял: каждая фигура — это человек. Я вижу их лица в резном дереве. Или в камне? Живом!

Чёрный конь сделал ход. Стоящий перед ним слон упал с доски.

И где-то вдали раздался крик.

Я проснулся в холодном поту. Лена спала рядом, дышала ровно. Я встал, выпил воды, посмотрел в окно.

Двор пустой. Фонари горят.

Но ощущение не проходило: что-то началось.

***

Тогда я даже представить не мог, что через месяц буду стоять в подземелье под старой церковью и смотреть на шахматную машину, которая играет жизнями людей. Тот же тор, так называлась эта объемная фигура, я потом нашел. Только лиц на фигурах не было.

Не знал, что это дело изменит меня навсегда.

И что тот человек в тёмном костюме — не Северцев.

А кто-то другой. Или другое.

ЛЕНА. ПЕРВЫЕ ТРЕВОГИ

15 июня.

Макс проснулся в пять утра. Опять очень рано. Обычно он спит намного дольше. Это уже третья ночь подряд. Я слышала, как он ворочается, встаёт, ходит по комнате. Потом выходит на балкон, курит. Он бросил курить год назад, а теперь снова начал.

Когда я спросила утром — что случилось, он ответил: «Кошмары. Переработка».

Но это была ложь.

Я работаю в психиатрии уже пять лет. Я знаю, как выглядит человек после кошмара — растерянность, учащённое дыхание, страх в глазах.

У Макса было другое.

Он выглядел так, будто вспоминал. Не сон, а что-то реальное. Что-то, что уже случилось. Или вот-вот случится. Правильно, его мучили предчувствия.

***

Вечером я приготовила его любимое — жареную картошку с грибами, салат, пирог с яблоками. Думала, расслабится, расскажет.

Не рассказал.

Сидел, смотрел в тарелку, ел машинально. Я видела — мысли где-то далеко.

— Макс, что с тобой?

— Ничего. Устал.

— Ты не устал. Ты напуган.

Он поднял глаза. Посмотрел так, будто я сказала что-то запретное.

— С чего ты взяла?

— Я вижу. У тебя руки дрожат. Ты не спишь. Ты куришь. Максим, я знаю тебя. Что случилось?

Он отвёл взгляд.

— Новое дело. Сложное.

— Какое?

— Не могу говорить. Служебная тайна.

Служебная тайна. Удобная отговорка.

Но я видела — это не просто дело. Это что-то, что меняет его. Изнутри.

***

Ночью мне приснился странный сон.

Я стою в тёмном лесу. Деревья высокие, старые, стволы покрыты мхом. Пахнет сыростью и гнилью. Впереди — поляна. На ней — белая некогда церковь. Старая, обветшалая. Окна чёрные, как провалы. Я иду к ней. Не хочу, но ноги несут сами.

Захожу внутрь. Спускаюсь через люк. В центре — каменный стол. Над ним — шахматная доска. Странная, объёмная, как бублик. Фигуры двигаются сами. Я смотрю на них — и вдруг вижу: одна фигура — это Макс. Белый король. Стоит внутри этого бублика. Окружён чёрными фигурами.

Я кричу ему: «Беги!»

Он не слышит. Чёрная ладья движется к нему.

Я просыпаюсь в холодном поту.

Рядом Макс. Спит. Дышит тяжело, будто бежал.

Я провожу рукой по его спине — он весь мокрый.

***

Утром спросила:

— Макс, ты все-таки едешь?

Он кивнул:

— Да. На Волгу-матушку. На остров, таинственный и пугающий.

У меня кольнуло в груди. Не знаю, почему.

— Зелёный остров. Точнее, остров Зеленый. Там церковь старая. Надо осмотреть место.

Церковь. Как во сне.

Я схватила его за руку:

— Не езди.

Он удивился:

— Почему?

— Не знаю. Просто… чувствую. Не надо туда ехать.

Он усмехнулся:

— Лен, ты что, ясновидящей стала? От психиатра до ясновидящей один шаг?

— Может быть.

Он поцеловал меня в лоб:

— Всё будет хорошо. Вернусь вечером.

Но я знала — не будет. Будет очень плохо. Что-то изменится. Навсегда.

Весь день я чувствовала странное. Тяжесть в груди. Головная боль. Тошнота. Я подумала — может, простыла. Но температуры нет.

К вечеру стало хуже. Голова раскалывалась. Я выпила таблетку — не помогло.

Легла в девять. Уснула тяжело.

И снова сон.

Я стою в подземелье. Своды каменные, сырые. Пахнет плесенью и чем-то ещё — озоном, что ли, как перед грозой.

В центре — тот же каменный стол. Та же доска. Но теперь я вижу — под доской что-то светится. Голубым светом. Пульсирует. Я подхожу ближе. Свет усиливается. Ярче. Ослепительно ярко. Я зажмуриваюсь.

Когда открываю глаза — вижу Макса. Он стоит у доски. Смотрит на неё.

Я кричу: «Не трогай!»

Он не слышит. Протягивает руку к фигуре. Касается. В ту же секунду — вспышка.

Я просыпаюсь с криком.

ГЛАВА 2. ОСТРОВ ЗЕЛЁНЫЙ

16 июня

Утро снова выдалось жарким и душным. Такая рань, и все-таки за ночь воздух не остыл.

Северцев настоял выехать в пять утра — терпеть не мог опаздывать. К чему? К завтраку на лоне природы?

Я ещё непроизвольно зевал, пока вёл мою видавшую виды «Шкоду» по шоссе к Волге. Ехать на автобусе, как предлагал шеф, я отказался. Впрочем, он тоже не был особенно против.

Трасса шла через пригород — мимо гаражных кооперативов, заброшенных складов, рекламных щитов, на которых выцветшие красавицы предлагали купить квартиры в новостройках. Где эти новостройки? Асфальт весь в ямах, обочины заросли бурьяном. А на дворе — двадцать первый век. Изредка попадались деревеньки — покосившиеся домики, огороды, собаки на цепях. Обычная русская дорога, одним словом.

Северцев сидел рядом, молчал, курил в приоткрытое окно. В те дни он ещё курил.

— Шеф, а чего так рано? — спросил я, щурясь от низкого солнца. — Остров же никуда не уплывёт. Он же — остров!

Северцев затянулся, выпустил дым. Пепел сдуло ветром из окна. Он испуганно обернулся, как школьник. Интеллигенция! Приподнял стекло.

— Хочу застать турбазу в рабочем режиме. Утро — лучшее время наблюдать за людьми. — Он задумался. — Я вот и допросы провожу с раннего утра. Некоторые любят ночь…

— Думаете, на острове что-то нечисто? Там же земли с гулькин нос, что там можно спрятать?

— Не знаю, Максим. Но семь человек не исчезают просто так. Всегда есть причина. Всегда есть…

Он сделал паузу, посмотрел в окно на мелькающие поля.

— …паттерн.

— Паттерн, — повторил я, изображая умное выражение лица.

— Закономерность, — уточнил он спокойно. — Найдём повторение — найдём причину.

Я только хмыкнул. Для меня расследование всегда было проще: ищи следы, ищи людей, ищи мотив. Северцев любил копаться в схемах, выстраивать логические цепочки. Я полагался на интуицию и упрямство. И ведь помогало до этого!

Мы проехали развилку, свернули на просёлок. Дорога стала ухабистой.

— Игорь Петрович, можно личный вопрос? — спросил я.

Он кивнул, не глядя на меня.

— Вы после того, как с женой… как справились? После того, как она…

Он долго молчал. Потом сказал:

— Не справился. Просто живу дальше. Есть разница.

Ещё пауза.

— Знаешь, Максим, самое страшное — не только то, что она умерла. Самое страшное — что я не понимаю, почему. Случайность? Судьба? Чья-то ошибка? Моя?

Я не знал, что ответить.

— Вот поэтому я и занимаюсь этим делом, — продолжил он. — Хочу понять: есть ли закономерность в исчезновениях. Или мир просто хаотичен. И тогда всё бессмысленно.

Он затушил сигарету в пепельнице.

— Прости. Слишком мрачное настроение с утра.

— Нормально, — ответил я.

Но понял: для него это дело — не просто работа. Это попытка найти ответ на личный вопрос.

***

К причалу мы добрались к восьми утра.

Причал — деревянный, старый, доски скрипят под ногами. Пахнет рыбой, машинным маслом и речной водой. У берега качаются несколько лодок и один моторный катер с облупленной краской. На нём крупными буквами выведено: «Зелёный-1».

Перевозчик оказался мужиком лет пятидесяти, в выцветшей майке и кепке с надписью «fisherman», рыбак, значит. Взял с нас по сто рублей и махнул рукой — садитесь. Дороговато, хорошо, что оплатят командировочные.

Когда мы отчалили, перевозчик поинтересовался:

— На остров едете? По делам? — как будто он вез нас не на остров.

— По работе, — коротко ответил Северцев.

— А-а, — протянул мужик. — Тогда будьте осторожны. Место там… неспокойное.

Я усмехнулся:

— В смысле?

— Да так. Люди говорят. Церковь старая, с историей. Помещик там был когда-то, Тёмный звали. Странный был мужик. Говорят, с чёртом дела водил.

— Легенды, — фыркнул я.

Перевозчик пожал плечами:

— Может, и легенды. Только вот турист один года три назад пропал. Пошёл к церкви фотки делать — и всё. Не вернулся. Искали неделю, следов не нашли.

— Может, утонул?

— Может. Только собаки его не нашли. А собаки у нас хорошие, находят всех.

Он помолчал, покрутил штурвал.

— И ещё одно. Местные туда не ходят. К церкви. Особенно ночью. Говорят, там шаги слышны. И свет иногда.

— Бомжи, наверное, — сказал я.

— Может, и бомжи, — согласился перевозчик. — Только что бомжам на острове-то делать? Да и бомжи долго здесь не живут. Раз приходят — и пропадают. Как будто место их не любит.

Перевозчик задумался. Потом вскинулся, будто вспомнил что-то важное.

— А вы знали одного такого пассажира? — вдруг спросил он. — Высокий, в чёрном костюме. С тростью. Красивая трость — конь серебряный на ручке.

Я замер:

— Когда вы его видели?

— Да часто вижу. Раз в месяц точно. Плывёт на остров. Один. Молчит всю дорогу. А обратно не плывёт.

— Как это — не плывёт?

— Так и есть. Отвожу на остров, он сходит. Жду вечером — не приходит. На следующий рейс смотрю — опять нет. Но через месяц снова появляется.

— Может, другим паромом возвращается?

Перевозчик хмыкнул:

— Других нет. Я один тут перевожу. Странный он. И глаза… Будто сквозь тебя смотрит.

Северцев переглянулся со мной.

— Давно это началось? — спросил он.

— Лет пятнадцать назад. Может, больше. После того, как церковь совсем забросили. Грех это.

***

Катер шёл минут двадцать.

Волга была широкой, мощной, но ленивой, цвета кофе с молоком — вода мутная, видно, недавно прошли дожди выше по течению. Ветер с реки разметал мои волосы, я уже почти проснулся от летней спячки. Пахло водорослями и свободой — той самой, от которой легко становится на душе, пока не вспомнишь, зачем едешь.

Северцев стоял на носу, прищурившись от солнечных бликов на воде. Вид у него был такой, будто он видел там что-то важное. Или просто думал. С ним никогда нельзя было понять наверняка. Не человек — сам себе памятник.

Остров показался как зелёная стена, выросшая из воды. Ивы склонялись прямо над прибрежной полосой, ветки почти касались реки. Вдалеке блеснули крыши турбазы — деревянные домики с красными крышами, говорят, такие строили ещё в советские времена. И серая колокольня старой церкви, торчащая из-за деревьев, словно палец, указывающий в небо. Когда-то она, наверное, была белой.

С первого взгляда место казалось раем для туристов.

Тогда я ещё не знал, что за этой зелёной красотой прячется.

Когда мы причалили, я заметил на берегу собаку. Дворняга, рыжая, худая. Сидела на песке и смотрела на нас.

Я шагнул с катера на причал — собака вскочила и отбежала. Но недалеко. Села метрах в десяти и снова уставилась.

— Странная какая-то, — сказал я.

Перевозчик усмехнулся:

— Это Рыжая. Местная. Она всех так встречает. Людей не любит. Вернее, не людей не любит. А остров. Никогда дальше причала не ходит. Может быть, предупреждает.

Я посмотрел на собаку. Она смотрела на меня — и в глазах был не страх. Скорее, действительно, предостережение.

— Ладно, счастливо оставаться, — сказал перевозчик. — Вечером заберу. Часов в шесть.

Катер отчалил.

Мы остались одни на пустом причале.

***

Причал на острове тоже деревянный, слегка шатающийся, но еще крепкий.

Доски потемнели от времени и воды, кое-где гвозди торчат. На берегу — песок вперемешку с галькой, пара перевёрнутых лодок, сети на просушке. Пахнет костром и дёгтем. Антураж, или же обслуживающий персонал здесь постоянно живет?

Нас встретил хозяин — Пётр Савельевич, бывший речник. Крепкий пожилой мужчина с загорелым, обветренным лицом, в выцветшей рубашке и резиновых сапогах. Это летом-то! Руки узловатые, пальцы мощные — видно, всю жизнь на реке. Пахло от него табаком и речной рыбой. Говорил негромко, с прищуром — так говорят люди, привыкшие к ветру и солнцу.

Мы прошли в домик-офис. Внутри — тесно, пахнет деревом, куревом и той же рыбой. Видимо, рацион хозяина достаточно однообразный. Стол, два стула, на стенах — выцветшие плакаты с правилами поведения на воде. В углу стоит железная печка, над ней висит закопчённый чайник на железном крюке. Это удобно при качке, вода не выливается. Только какая здесь качка? Привычки…

Я разложил на столе фотографии пропавших.

— Пропавшие, говорите? — почесал он седую щетину. — На Волге бывает. Течение хитрое, ямы глубокие. Каждый год кого-нибудь утянет. Сколько им не говори…

— Только тела не находили, — заметил Северцев.

— Волга большая. Могло унести далеко.

— А эти люди бывали у вас? — я подвинул к нему фото поближе.

Петрович надел очки — дешёвые, с пластиковой оправой. Прищурился, водил пальцем по фотографиям.

— Эта вот… да, была. С группой какой-то приезжала прошлым летом. То ли историки, то ли археологи. Всё копали что-то.

У меня неприятно кольнуло в груди.

— Копали? Где именно?

— В лесу, у старой церкви. Там раньше усадьба помещика была. Они там всё рылись, лопатами махали. Я особо не вникал — дело их.

Северцев наклонился вперёд:

— Пётр Савельевич, а что вы слышали про того помещика, Темного?

Петрович помялся:

— Да ерунда всё это. Старики рассказывают. Да, Тёмный, говорят, фамилия была. Владимир Тёмный. Жил в восемнадцатом веке. Механик был, изобретатель. Как Кулибин. Часы делал, автоматы всякие. Но странный был. Говорят, сам с собой в шахматы играл. И всегда выигрывал. Ну, это уж точно байки. Как можно у самого себя выиграть?

— А что ещё про него говорят? — спросил я.

— Говорят, умер молодым. Лет тридцать пять было. Нашли его в доме мёртвым. Сидел за столом, а перед ним — шахматная доска. Партия не доигранная. И с тех пор в том месте… ну, нечисто.

— В каком смысле?

— Да в прямом. Люди пропадают. Не часто, раз в несколько лет. Но пропадают. Прямо на острове. Местные стороной это место обходят.

— Но турбаза работает, — заметил Северцев.

— Работает. Туристы не знают. А я им и не рассказываю — зачем пугать? Да и кто поверит? — Он отложил три фотографии в сторону. — А эти тоже приезжали…

— Часто приезжали? — спросил Северцев.

— Раз в месяц где-то, человек десять-пятнадцать. Странные были: не пили, не шумели. Сразу шли в лес, до вечера там. Возвращались грязные, уставшие. Платили наличкой. Я не возражал — деньги есть деньги.

Северцев обменялся со мной взглядом.

Я почувствовал, как в жару по спине пробежал холодок.

— Подождите, — сказал Петрович. — Вспомнил ещё. Один раз видел, как они что-то несли. Ящик деревянный, тяжёлый. Вчетвером тащили. Я спросил — что там? Они говорят: артефакты, мол, для музея. Но странно как-то отвечали. Не в глаза смотрели.

— Когда это было?

— В прошлом году. Июнь, кажется. После того — ещё пару раз приезжали, но уже без ящика.

— А потом?

— А потом перестали. Последний раз видел их в прошлом августе. И всё. Больше не появлялись.

Северцев кивнул:

— Спасибо, Пётр Савельевич. Вы очень помогли.

Путь к старой церкви

Мы оставили вещи на турбазе и пошли пешком.

Тропа петляла меж вековых дубов и зарослей лещины. Под ногами хрустели сухие ветки, пахло прелыми листьями и грибами. Лес густой, тенистый — солнце пробивается отдельными пятнами. Деревья старые, стволы толстые, покрытые мхом. Где-то стучал дятел, шуршали в кустах птицы.

Комары атаковали нас с первых шагов.

Я ругался, Северцев шёл молча, сосредоточенный. Он шёл впереди, не оборачиваясь, как будто точно знал дорогу. Хотя карты у нас не было.

Чем дальше вглубь острова, тем тише становилось.

Даже птицы будто стихли. Только наши шаги, треск веток да звон комаров. Воздух стоял неподвижный, тяжёлый. И ощущение такое, будто кто-то смотрит из-за деревьев.

Я остановился.

— Шеф, слышите?

Северцев обернулся:

— Что?

— Тихо. Совсем.

Мы замерли, прислушиваясь. Ни птиц, ни ветра, ни шороха. Даже комары перестали жужжать. Как будто лес задержал дыхание.

— Идём дальше, — сказал Северцев.

Но я заметил: рука его легла на кобуру под пиджаком.

Солнце пробивалось сквозь листву золотыми лоскутами, а впереди между деревьями уже виднелась тёмная башня колокольни. Я представил себе, как звонит колокол, звук льется по воде, как живой. Очень красиво и немного пугающе, как будто сама река становится участником события. Но нам этих звуков не услышать уже.

Церковь стояла на небольшой поляне. Белёные стены облупились, местами виднелся красный кирпич. Штукатурка осыпалась кусками, окна без рам — чёрные провалы. Колокольня без колокола, с трещинами в кладке — видно, что не звонила много лет. Купол покосился, крест погнулся. Алтарная часть заросла кустами бузины и крапивой в пояс.

Место выглядело заброшенным. Но не мёртвым. Скорее — затаившимся.

Я обошёл церковь и заметил возле алтаря вскрытую землю: ямы, свежие холмики, следы лопат. Но не только.

— Шеф, смотрите, — позвал я.

Северцев подошёл.

На земле валялись окурки — свежие, не больше недели. Пластиковая бутылка из-под воды. Обрывок газеты.

— Кто-то был здесь недавно, — сказал я.

Северцев присел на корточки, поднял газету. Посмотрел на дату:

— Десятое июня. Пять дней назад. Варвары. У себя дома так не пакостят.

Мы переглянулись.

— Может, туристы?

— Может. Но Петрович говорил, что та группа историков перестала приезжать. Тогда кто?

Северцев подошёл ближе к раскопу, присел, поднял с земли осколок керамики с синим узором. Покрутил в пальцах, поднёс к свету.

— Восемнадцатый век, — пробормотал он. — Они действительно не зря копали.

Я наклонился и увидел в земле что-то блестящее. Подковырнул палкой — из грязи показался маленький предмет.

Шахматная фигура. Пешка. Чёрная, резная, из какого-то тёмного дерева или камня. Теплая.

Я поднял её, протер рукой.

— Игорь Петрович, смотрите.

Он взял фигуру, повертел. Лицо стало задумчивым.

— Старая. Очень старая. И вырезана вручную, мастерски.

— Может, они играли тут в шахматы?

— Может, — сказал он, но голос был неуверенным.

Он протянул фигурку мне.

— Оставим как улику.

— Может, кладоискатели? — предположил я.

— Может. Но семь человек исчезли. И все — так или иначе связаны с этим местом.

Я хотел отшутиться, но вдруг осознал, что вокруг стоит тишина.

Неправильная тишина.

Словно лес затаил дыхание. Ни птиц, ни ветра. Куда же делись комары?

— Мне тут не нравится, — сказал я вслух.

Северцев посмотрел на меня долгим взглядом.

— Мне тоже.

Когда мы уходили, я обернулся. И мне показалось — в одном из окон церкви возникла тень. Быстрая, едва заметная. Остановилась. Не просто тень. Силуэт человека.

Высокий. С тростью. Он стоял в проёме окна и смотрел на нас.

Я моргнул — окно пустое.

— Шеф, там кто-то был.

Северцев остановился, посмотрел на церковь.

— Где?

— В окне. Слева.

Мы стояли, вглядываясь. Ничего.

Но на подоконнике, в пыли, я увидел след.

Круглый отпечаток. Как от трости. Свежий.

— Может, показалось, — сказал я.

— Может, — согласился Северцев. — Но идём быстрее.

И мы пошли обратно, ускорив шаг.

На турбазу мы вернулись уже к вечеру. Время пролетело как-то слишком быстро. Вроде бы туда часик и назад, а день прошел.

Солнце клонилось к закату, река светилась медным отблеском. Воздух потяжелел, пахло вечерней прохладой и дымом от костров — где-то на берегу туристы жарили рыбу.

Я молчал всю дорогу, Северцев тоже не был разговорчив.

Уезжая с острова на катере, я всё время оглядывался на темнеющую в сумерках церковь.

Словно кто-то наблюдал за нами из-за зарослей бузины. Некогда белая колокольня серела на фоне неба, как старый зуб.

Перевозчик исподлобья глянул на меня:

— Ну что, нашли, что искали?

— Пока нет, — ответил я.

— А к церкви ходили?

— Ходили.

Он покачал головой:

— Зря. Нечего там делать. Место плохое.

— Да ладно, — попытался я отшутиться. — Обычная развалина.

Он посмотрел на меня серьёзно:

— Если б обычная, я б и сам туда ходил. А так — ни за какие деньги. Ни днём, ни тем более, ночью.

Мы больше не разговаривали.

В машине, уже на трассе, Северцев произнёс:

— Завтра начнём искать этих археологов. Или кто они там.

Я кивнул.

Тогда я ещё не знал, насколько этот поиск изменит всё.

Дома я достал из кармана найденную чёрную пешку. Поставил на стол, долго смотрел на неё.

Резьба была тонкая, искусная. Дерево — или камень — тёмное, почти чёрное, но с едва заметными прожилками.

Я взял фигуру в руки. И мне снова показалось, что она тёплая. Как будто её только что кто-то держал. Я быстро положил её обратно и отошёл от стола.

И снова приснилась шахматная «доска».

ЛЕНА. ТЕНЬ ЗА ОКНОМ

16 июня, ночь.

Макс вернулся поздно.

Весь в грязи, мокрый — шёл дождь, видимо.

Я встретила его у двери:

— Ну как? Нашли что-то?

Он молчал. Снял куртку, повесил. Стянул ботинки.

— Макс?

— Всё нормально. Просто устал.

Голос чужой. Глухой.

Он прошёл в ванную, закрылся. Слышала — вода льётся долго.

Когда вышел — лицо красное, будто тёр мочалкой.

За ужином молчал. Ел без аппетита.

Я не выдержала:

— Максим, что там случилось? На острове?

Он поднял глаза:

— Ничего. Обычный осмотр.

— Тогда почему ты как с похорон?

Он отложил вилку:

— Лен, пожалуйста. Не сейчас.

— Когда будет «сейчас»? Ты и сейчас не здесь!

— Я здесь!

— Нет. Ты где-то там. В своих мыслях. И не пускаешь меня.

Он встал, подошёл, обнял:

— Прости. Правда, просто устал. Дело сложное. Скоро закончу — и всё будет как раньше.

Я прижалась к нему. Хотела поверить.

Но не поверила.

Ночью меня разбудила боль.

Голова раскалывалась. Виски пульсировали.

Я встала, пошла на кухню за водой.

Выпила таблетку. Не помогло.

Вернулась в спальню — Макс не спит. Сидит на кровати, смотрит в окно.

— Макс, ты чего?

Он вздрогнул:

— А? Ничего. Не могу уснуть.

— Голова болит?

Он кивнул:

— Да. Сильно.

— У меня тоже.

Мы посмотрели друг на друга.

В его глазах — страх. Настоящий.

— Лен… — начал он.

— Что?

Он хотел что-то сказать. Потом передумал:

— Ничего. Просто… береги себя. Хорошо?

Странная фраза. Будто он прощается.

Я легла, но не спала. Голова болела так, что хотелось кричать.

И вдруг — за окном что-то мелькнуло.

Я повернула голову.

За стеклом, в темноте — тень.

Человек.

Стоит и смотрит на наше окно.

Пятый этаж. Никого там быть не может. На пятнадцати метрах…

Я зажмурилась, потом приоткрыла глаза.

Тень исчезла.

Я встала, подошла к окну. Посмотрела вниз.

Двор пустой. Только фонари горят.

Но ощущение не проходило: кто-то смотрел.

Уснула под утро.

Снова сон.

Я стою в подземелье. У той же доски.

Фигуры двигаются. Быстро, хаотично.

Белые против чёрных.

И вдруг — белая фигура падает.

Конь.

В ту же секунду я чувствую: кто-то кричит. Далеко. Под землёй.

Голос незнакомый. Мужской.

Я не знаю, чей. Но я знаю — он умирает.

Проснулась в шесть утра.

Макс спал рядом. Дышал тяжело.

Я посмотрела на свои руки.

На ладони — бледное пятно. Квадратное.

Я потёрла — не стирается.

Испугалась.

Встала, пошла в ванную, вымыла руки с мылом.

Потёрла мочалкой.

Пятно не исчезло.

Я посмотрела внимательнее — оно не на коже. Оно под кожей. Но чёткое, правильное. Квадрат. половина сантиметра на половину.

Я вернулась в спальню, разбудила Макса:

— Макс, посмотри!

Показала ладонь.

Он посмотрел. Побледнел.

— Откуда это?

— Не знаю! Проснулась — оно есть! Что это?!

Он взял мою руку, провёл пальцем по метке:

— Не знаю. Может, аллергия.

— Какая аллергия?! Это не аллергия! Посмотри, какой оно правильной формы!

Он отпустил мою руку:

— Покажись врачу.

— Макс, у тебя тоже есть?

Он не ответил. Встал, оделся, ушёл на работу.

Не попрощался.

Я весь день смотрела на эту метку.

К вечеру она стала бледнее. Почти незаметной.

Но не исчезла.

И я поняла: что-то со мной происходит.

Что-то связанное с Максом. С тем, что он нашёл на острове.

И это что-то опасно.

ГЛАВА 3. ПАУТИНА СВЯЗЕЙ

(17—20 июня)

Следующие три дня прошли в рутине, которую я обычно «люблю»: базы данных, архивы, звонки, просмотр камер наблюдения.

Только на этот раз привычная работа ощущалась иначе — словно я копаюсь в паутине, которую сам не вижу. Я представил банку с паутиной, и я опускаю туда руку, не зная, есть ли там ядовитый паук. Обязательно ядовитый.

Северцев говорит: «Детектив — это не озарения, а терпение и внимание к мелочам».

Я терпел. И собирал нити.

***

17 июня, утро.

Я пришёл на работу совсем рано. Сел за стол, глянул на часы на стене — показывали 8:05.

Работал часа полтора — поднял голову, посмотрел снова.

8:20.

Я моргнул. Посмотрел на свои наручные — 9:35.

Странно. Может, часы на стене отстают? Но вчера они шли нормально.

Спустился к дежурному:

— Василич, часы у меня в кабинете правильно выставлены?

Он глянул:

— Ага. Сверял утром с телефоном.

Я вернулся в кабинет, посмотрел на настенные часы — теперь показывали 9:30. Почти как мои.

Решил — глюк. Переработка.

Служебная рутина

Все тот же кабинет на третьем этаже. Окна открыты настежь, но толку мало — ветра нет, воздух стоит, как в бане. Вентилятор на столе гоняет горячий воздух из угла в угол. На подоконнике — вчерашний пластиковый стаканчик с остатками кофе, покрытыми мухами.

С утра до вечера я просматривал старые дела о пропавших людях, поднимал списки постояльцев турбазы за два последних года, сверял банковские операции и биллинг телефонов. Распечатки, таблицы, ксерокопии — всё это громоздилось на столе, как курган.

Коллеги косились:

— Громов, опять в работу упёрся?

Я только махал рукой.

Во время обеденного перерыва я вышел в столовую.

Взял поднос, какую-то еду, сел у окна. Ел котлету и вдруг заметил: узор на клеёнке — чёрно-белые квадраты. Как шахматная доска.

Я отвёл взгляд. Посмотрел на пол — плитка тоже чёрно-белая, в шахматном порядке.

Окна — старые рамы делят стекло на квадраты. Шесть на шесть.

Я закрыл глаза, потёр переносицу.

— Громов, ты чего? — спросил кто-то.

— Голова болит, — ответил я.

Вышел на улицу. Закурил.

Посмотрел на тротуар — плитка уложена квадратами. Чёрная, серая, белая.

Чёрт. Я начинаю сходить с ума.

***

Вечером мы с Северцевым пересекались в его кабинете, обменивались сухими сводками.

Его кабинет — на четвёртом этаже, угловой. Окна на два фронта, стены завешаны картами района и доской с фотографиями. На столе — старая лампа с зелёным абажуром, пепельница, всегда полная. Пахнет табаком и бумагой.

Он был сосредоточен, курил больше обычного. Пепельница переполнялась к обеду, к вечеру в ней уже лежала целая гора окурков.

Мы оба чувствовали: за этими пропажами скрывается что-то странное. Не просто несчастный случай. Не просто бегство от семьи. Что-то другое.

— Максим, ты тоже видишь сны? — спросил он внезапно.

Я поднял голову от документов:

— Какие сны?

— Про шахматы.

Я замер.

— Да. Каждую ночь. Откуда вы знаете?

Он затушил сигарету:

— Потому что мне тоже снятся. С того дня, как мы побывали на острове.

Мы смотрели друг на друга.

— А мне раньше приснилась. А что вам снится? — спросил я.

— Доска. Странной формы. Фигуры двигаются сами. Я пытаюсь понять, чей ход, но не могу. И каждый раз, когда падает фигура, я слышу крик. Далёкий, словно из-под земли.

У меня мурашки побежали по коже.

— Эта доска тором называется. Мне тоже снится. Только я ещё видел лица. Это когда первый сон был. В фигурах. Будто они живые. — Я умолчал, что видел именно лицо шефа. Зачем пугать человека почем зря?

Северцев кивнул:

— Я думал, мне одному. Но если тебе тоже… Значит, это не случайность.

— Что это может быть?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Внушение? Коллективная галлюцинация? Или… что-то другое.

— Что-то другое — это что?

Он не ответил. Только закурил снова.

Ночная находка

20 июня, около полуночи.

Глаза слипались, голова гудела. В кабинете — только я, и еще ночной дежурный внизу, который, скорее всего, дрых у телевизора. За окном — пустая парковка, фонари, редкие машины на дороге.

Я глянул на наручные часы — 23:40.

Посмотрел на настенные — 23:15.

Опять отстают. Блин.

Я встал, подошёл к настенным, подкрутил стрелки. Поставил 23:41.

Вернулся к столу.

Через минуту глянул снова — настенные показывают 23:20.

Я почувствовал холодок.

Это уже не глюк.

Я уже собирался уходить, когда на столе зазвонил телефон.

Внутренний. Из соседнего кабинета.

Я снял трубку:

— Алло?

Молчание.

Потом — звук. Тик-так. Тик-так.

Как часы. Или как трость, стучащая по полу.

— Кто это? — спросил я громче.

В трубке — дыхание. Ровное, спокойное. И голос. Низкий, будто из-под земли:

— Ты видел доску.

Я онемел.

— Ты видел фигуры. Теперь ты — одна из них.

Щелчок. Гудки.

Я бросился в соседний кабинет.

Пусто. Телефон на рычаге. Никто не звонил.

На столе — шахматная фигура. Белая пешка. Тёплая, будто её только что держали в руке.

Я вернулся к себе, и тут взгляд зацепился за две распечатки — списки посетителей турбазы и биллинг телефонных звонков пропавших. Лежали рядом, случайно. Или нет?

Я потянулся за ручкой и стал соединять имена и даты.

Сначала не увидел ничего особенного. Просто люди, просто даты.

А потом картинка сложилась.

Трое из семи пропавших ездили на остров регулярно — раз в месяц. Всегда в один и тот же период: с пятницы на воскресенье. Все снимали перед поездками наличные — довольно крупные суммы, по пять-семь-десять тысяч. На записях с дорожных камер их видно в одном и том же микроавтобусе — белый «Фольксваген», старый, с тонировкой.

Я поднял глаза от бумаг и тихо выругался. Еще полчаса работы и картина прояснилась.

Взял телефон и набрал номер Северцева.

Телефонный разговор

— Шеф, я нашёл связь, — сказал я, едва он взял трубку.

Голос у него был бодрый, будто и не спал. Может, и правда не спал — у него бывало.

— Говори.

— Трое пропавших ездили на остров вместе. Всегда одной и той же группой. Добирались микроавтобусом. Номер пробил — оформлен на некоего Леонида Крестовского, пятьдесят пять лет, антиквар, владелец магазина «Старина» на Гончарной улице.

На другом конце линии — короткое молчание, потом характерный щелчок зажигалки. Он закурил.

— Хорошая работа, Максим, — сказал Северцев. — Завтра утром едем к этому Крестовскому.

— Шеф, подождите. Я ещё кое-что нашёл.

— Слушаю.

— Пробил Крестовского по базе. Судимостей нет, штрафов нет. Но есть упоминания в прессе. Он известный коллекционер, специалист по антиквариату восемнадцатого века. Писал статьи в исторических журналах. И ещё — он председатель общества «Хронос». Это такой клуб любителей истории.

— Сколько членов?

— Официально — двадцать три. Но активных, судя по протоколам, человек десять или меньше. И вот что интересно: среди членов клуба — трое из пропавших.

Северцев промолчал.

— Это уже не совпадение, Игорь Петрович! — воскликнул я.

— Точно не совпадение. — Как-то без воодушевления ответил шеф.

— Может, сначала ордер на обыск возьмём?

— Для начала поговорим. Неофициально. Посмотрим, что за человек. Потом решим. Отбой!

Я повесил трубку и посмотрел на доску, завешанную фотографиями пропавших.

Впервые за эти дни у меня появилось ощущение, что мы наткнулись на нить. Тонкую, но крепкую.

Перед уходом я решил «погуглить» Крестовского.

Нашёл его сайт — профессиональный, с каталогом товаров. Антикварная мебель, картины, украшения.

Полистал. Наткнулся на раздел «Редкости».

И увидел фотографию.

Шахматы. Старинные. Чёрные и белые фигуры, резные, искусные.

Под фото подпись: «Комплект XVIII века. Предположительно работа мастера В. Тёмного. Реконструкция. Продано».

Я увеличил фото.

Пешка — точно такая же, как та, что я нашёл у церкви.

Один в один.

Я распечатал фото, сунул в папку. Потом достал распечатку и посмотрел внимательнее. Что-то было не так. Точно, клеток на доске двенадцать на двенадцать, да, всего сто сорок четыре. И фигур больше. Обычные фигуры стоят в окружении пешек. И пешек всего двадцать четыре. Это необычные шахматы, не классические.

Магазин «Старина»

21 июня, утро.

Старый квартал города, узкие улочки, булыжная мостовая — одна из тех, что ещё не заасфальтировали. Да и вряд ли будут что-то менять. Такая любой асфальт перестоит. Деревья вдоль улицы, скамейки, фонари старинные, чугунные. Туристы любят тут фотографироваться.

Двухэтажный особняк девятнадцатого века с резным фронтоном и тяжёлыми дубовыми дверями. Фасад желтоватый, штукатурка местами облупилась, но видно, что дом был когда-то ухожен. На фронтоне — вывеска с золотыми буквами: «Старина. Антикварный салон».

На витринах за волнистыми стёклами — серебряные кубки, часы с кукушкой, фарфоровые статуэтки, старинные подсвечники. Внутри, за стеклом, видны полки с книгами в кожаных переплётах, картины в золочёных рамах. Магазин выглядел как музей. Или декорация к фильму о старых временах.

Хозяин встретил нас сам. Мужчина выглядел на свои года, среднего роста, аккуратная седая бородка, умные карие глаза за очками в тонкой оправе. Одет в твидовый пиджак и кашемировый свитер (и это в нашу жару), из кармана выглядывала цепочка карманных часов. Говорил спокойно, с лёгкой улыбкой. Руки ухоженные, пальцы длинные — видно, что привык обращаться с хрупкими вещами.

С первого взгляда он показался слишком правильным и спокойным. А такие люди часто что-то скрывают. Обычный человек при встрече с «органами» хоть немного теряется.

Северцев показал удостоверение:

— Следователь Северцев, оперуполномоченный Громов. Хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Разумеется, — кивнул Крестовский. — О чём идёт речь?

— О ваших поездках на остров Зелёный. И людях, которые ездили с вами.

Крестовский не стал ничего отрицать, только пригласил нас в кабинет. Прошёл впереди, не торопясь, открыл дверь в глубине зала.

Кабинет был словно декорация к фильму о старых временах: книжные шкафы под потолок, переплёты кожаные, золотые тиснения на корешках. Бронзовая лампа на тяжёлом столе из тёмного, почти черного дерева, наверное, мореный дуб. Запах пыли и старой бумаги — приятный, архивный. На стенах — гравюры с видами старого города, портреты в овальных рамках. В углу — глобус на деревянной подставке, пожелтевший от времени.

Я огляделся и заметил на столе шахматную доску. Старинная, резная. Фигуры стоят в середине партии.

— Играете? — спросил я, кивнув на доску.

Крестовский глянул:

— Играл. Раньше. Теперь… больше не играю.

— Почему?

Он помолчал:

— Понял, что проигрываю.

Странный ответ.

— Да, я регулярно бывал на острове с группой единомышленников, — сказал он, когда мы сели. — Мы… занимаемся исторической реконструкцией, изучаем прошлое.

Я положил на стол фотографии пропавших.

— Трое из ваших единомышленников исчезли.

Крестовский побледнел, долго всматривался в фотографии. Снял очки, протер их платком, снова надел. Провёл пальцем по снимкам.

— Господи… Андрей Соколов, Екатерина Львова… вы уверены, что они пропали? Да, они долго не появлялись в клубе.

— Более чем, — сказал Северцев. — Расскажите о вашей группе. Чем именно вы занимались на острове?

Крестовский замолчал, словно что-то решал. Встал, прошёлся по кабинету, остановился у окна. За окном — узкая улица, прохожие, солнце на мостовой.

Наконец произнёс:

— Это… сложно объяснить.

— Мы умеем слушать, — ответил Северцев.

Крестовский повернулся к нам.

— Мы — клуб «Хронос». Люди разных профессий, увлечённые историей. Ищем разгадки старых тайн. Архивы, летописи, легенды. Нас интересует то, что официальная наука игнорирует.

— Археология? — уточнил Северцев.

— Не только. Архивы, генеалогия, местные легенды. На острове мы искали следы усадьбы помещика Владимира Тёмного. Легендарная личность: механик, мистик. Говорили, что он создал нечто уникальное. Мы хотели найти подтверждения.

Северцев слегка наклонился вперёд.

— И вы что-то нашли?

Крестовский посмотрел на нас долгим взглядом и сказал:

— Нашли.

— Что именно?

Он сел, сложил руки на столе.

— В архивах упоминался механический автомат, созданный Тёмным. Шахматный. Говорили, что он способен играть сам. Без человека. Мы думали — легенда, механическая игрушка. Вроде «турка» Кемпелена, помните?

Я не помнил. Северцев кивнул.

— Мы нашли упоминания в дневниках купца, который бывал в усадьбе. Он писал, что видел автомат. Что Тёмный играл с ним каждую ночь. И… всегда проигрывал.

— Проигрывал собственному автомату? — переспросил я.

— Да. И вот ещё что интересно: купец писал, что после каждой партии в округе кто-то пропадал. Крестьяне, слуги. Тёмный не обращал внимания. А потом — нашли его мёртвым за шахматной доской. Если бы пропал, то было бы понятнее.

Тишина.

— Понятнее? — поразился я.

— Вы в это верите? — спросил Северцев.

— Раньше не верил. Думал — суеверия. Но когда мы нашли автомат… Это вы должны увидеть сами. Рассказывать бессмысленно — не поверите.

Северцев чуть прищурился:

— Мы расследуем исчезновения. Нам нужна правда, а не сказки.

— Вы получите правду, — спокойно ответил Крестовский. — Сегодня вечером, в восемь, приезжайте в мой дом. Адрес я запишу. И увидите сами. Там будут и другие члены клуба, которые сейчас в городе. Мы расскажем всё, что знаем.

Мы с Северцевым переглянулись.

Он кивнул:

— Хорошо. Мы придём.

Перед уходом я достал распечатку с сайта:

— Леонид Николаевич, вот эти шахматы вы продавали?

Он взял лист, посмотрел.

— Да. Реконструкция по описаниям. Сделал мастер-резчик по моему заказу.

— А кому продали?

Крестовский нахмурился:

— Странный был покупатель. Высокий, в тёмном костюме. Трость у него была — красивая, с серебряным конём. Пришёл, молча посмотрел на шахматы, заплатил наличными. Много. Втрое больше, чем я просил.

— Он назвал имя?

— Нет. Только сказал: «Я верну их туда, где они должны быть». И ушёл.

— Вы его больше не видели?

— Нет. Но… — Крестовский замялся. — Иногда, когда я один в магазине, мне кажется, что кто-то стоит за спиной. Оборачиваюсь — никого. Но ощущение не проходит.

— А вот это, — я достал из кармана чёрную пешку, — мы нашли у церкви.

Крестовский взял фигуру, повертел. Лицо стало бледным.

— Это… это не реконструкция. Это оригинал.

— Откуда вы знаете?

Он показал на резьбу:

— Видите эти прожилки? Это эбен. Чёрное дерево из Африки. В восемнадцатом веке его привозили редко, только для царских заказов. И резьба… мастер, который это делал, был гением.

Он положил фигуру на стол, отодвинул от себя.

— Где именно вы её нашли?

— У алтаря. В земле. — Я с опаской спрятал фигурку в карман.

На улице я спросил:

— Шеф, а если это ловушка?

Северцев закурил и, не глядя на меня, сказал:

— Возьмём оружие.

— Может, ещё и группу поддержки?

— Нет. Чем больше шума, тем сильнее он закроется от нас. Нам нужна правда, не арест Крестовского.

Мы шли по узкой улице, мимо старых домов, кафе с летними верандами, туристов с фотоаппаратами. Солнце пекло, асфальт плавился и плыл под ногами. Обычный летний день в обычном городе.

— Максим, ты заметил его реакцию, когда он увидел пешку?

— Заметил. Он точно испугался.

— Не просто испугался. Он узнал её. Как будто встретил знакомого.

— И что это значит?

— Не знаю. Но мне не нравится, как быстро он согласился нам всё показать. Либо он действительно хочет помочь, либо мы ему зачем-то нужны.

— Зачем?

— Вот это и узнаем вечером.

Всю дорогу обратно я думал о словах Крестовского. И о том, что у этого дела явно есть ещё один слой, который мы пока не видим.

Вечером, за пару часов до встречи, я сидел в кабинете и смотрел на пешку.

Стояла на столе, безобидная. Но почему-то не хотелось к ней прикасаться.

Я вспомнил слова Крестовского: «Теперь больше не играю. Понял, что проигрываю».

Проигрываю кому?

Телефон зазвонил. Северцев.

— Готов?

— Готов.

— Тогда выезжай. И, Максим… возьми оружие.

— Думаете, понадобится?

— Не знаю. Но лучше иметь.

Я повесил трубку, достал из сейфа табельное оружие. Проверил обойму.

Посмотрел на часы — 19:30.

Глянул на настенные — 19:05.

Опять отстают.

Чёрт.

Я вышел из отделения с ощущением, что иду не на встречу.

А на партию. Только вот с кем?

ГЛАВА 4. ТАЙНОЕ СОБРАНИЕ

(21 июня, вечер)

Восемь вечера.

Небо налилось тяжёлым свинцом — вот-вот пойдет дождь. Наконец-то! Воздух стоял густой, влажный, пахло озоном и мокрой пылью. Где-то вдалеке глухо ворчал гром.

Мы с Северцевым поднялись по скрипучей лестнице старого особняка на Гончарной.

Лестница деревянная, ступени протёрты до блеска. Перила резные, потемневшие от времени. На стенах — старинные гравюры в рамках, пожелтевшие фотографии. Пахнет воском и старым деревом.

На втором этаже я обернулся, посмотрел вниз. Внизу, в холле, стоит кто-то в тёмном.

Силуэт неподвижный, смотрит вверх.

— Шеф, — начал я.

Северцев обернулся. Посмотрел вниз.

Холл пуст.

— Что? — спросил он.

— Ничего. Показалось.

Но сердце забилось быстрее.

***

У дверей нас встретил сам Крестовский.

Улыбнулся как хозяин, но глаза оставались насторожёнными. Приглашающий жест рукой.

— Проходите, господа. Все уже собрались.

Я поднимался по лестнице и вдруг почувствовал: кто-то идёт следом.

Шаги. Чёткие. И стук трости. Тик-так. Тик-так. Обернулся — внизу пусто.

Северцев посмотрел на меня:

— Что?

— Ничего. Показалось.

Но шаги не прекращались. Они шли за нами. По ступеням. Всё ближе.

Тик-так. Тик-так.

Я ускорил шаг. Дошёл до двери, вошёл. Обернулся — лестница пустая. Но на ступенях, в пыли — следы. Обувь и круглые отметины от трости. Ведут вверх. К двери. И дальше не идут. Будто тот, кто оставил их, прошёл сквозь стену. Крестовский, похоже, не любит убираться в доме.

— Проходите, господа. Все уже собрались. — Он вернулся, чтобы прикрыть дверь. — Странно, вчера здесь пылесосили…

Знакомство с клубом

Гостиная оказалась просторной и одновременно уютной.

Потолок с лепниной — розетки, завитки, местами облупившиеся. Стены в тёплых коричневых тонах, обшитые деревянными панелями. Книжные шкафы до потолка, переплёты старинные. В углу — камин с потрескивающими дровами, хотя на улице и так жарко. Над камином — портрет седобородого мужчины в старинном костюме, с жёсткими чертами лица.

Я подошёл ближе к портрету. Мужчина на нём смотрел прямо на зрителя. Глаза тёмные, пронзительные. В руках — шахматная фигура. Король. Рядом с ним, на картине, едва различимый в тени — ещё один предмет. Я подошел с другого ракурса. Точно, как у Леонардо да Винчи, с этого угла видно четче.

Трость. Чёрная, с серебряным набалдашником в форме коня. Та самая.

— Владимир Тёмный, — сказал Крестовский за моей спиной. — Единственный сохранившийся портрет.

— А трость? — спросил я, показывая на картину. — Она тоже его?

Крестовский вгляделся:

— Странно. Я раньше не замечал трость на портрете. Но да, похоже, она его.

— Что с ней случилось?

— Не знаю. Легенда гласит, что после его смерти трость исчезла. Как и многие вещи из усадьбы.

— Исчезла? — переспросил Северцев.

— Да. Будто растворилась. Слуги говорили — видели её утром на столе. А к вечеру не было. Искали — не нашли.

— Кстати, Темный похож на современного человека, — заметил я, отводя взгляд от его глаз. — Кроме трости, конечно.

— Да. Будто вчера умер, а не триста лет назад. — Согласился Крестовский.

Я отошёл от портрета. Но ощущение не проходило: глаза следят.

И этот большой овальный стол из тёмного дерева, за которым сидели пятеро. Просто замечательный стол. Даже непосвященному понятно, что делался он не для дома культуры. А люди, сидящие за ним, явно не дотягивали до интерьера. Я, признаться, ожидал увидеть заговорщиков в черных или красных плащах. Вместо этого — обычные люди, но каждый со своим выражением на лице. Не преступники. Не сектанты. Просто интеллигенты, увлечённые историей.

Крестовский представил нас:

— Марина Соколова, адвокат.

Высокая стройная женщина в строгом тёмном костюме кивнула нам без улыбки. Тёмные волосы собраны в строгий пучок, пронзительные зелёные глаза. Взгляд цепкий, оценивающий. Руки сложены на столе — пальцы длинные, ухоженные. Держится прямо, как струна.

— Следователи, — сказала она. — Значит, дело дошло до официального расследования.

Голос у неё был ровный, но с лёгкой горечью.

— Надеялись избежать? — спросил Северцев.

— Надеялись разобраться сами. Не получилось…

— Виктор Ломов, школьный учитель истории. — Продолжал Крестовский.

Рыжеватый бородатый мужчина в клетчатой рубашке поднялся, пожал мне руку с такой искренней теплотой, что я смутился. Круглое добродушное лицо, весёлые голубые глаза за круглыми очками. Полноват, но подвижный. От него пахло табаком и чем-то ещё — кажется, мятой.

— Рад вас видеть! — сказал он с энтузиазмом. — Наконец-то официальные лица заинтересовались нашей находкой!

— Виктор, успокойся, — тихо сказала женщина справа.

— Да я спокоен, Оля! Просто… Господи, мы столько искали, столько лет. И наконец нашли. А теперь это… это превратилось в кошмар.

Он сел, провёл рукой по лицу.

— Извините. Эмоции.

— Ольга Белова, реставратор.

Хрупкая светловолосая женщина с серыми глазами — на вид тихая, но взгляд твёрдый. Руки лежат на коленях, пальцы с мелкими шрамами — видно, привыкла работать с инструментами. Одета просто — светлая блузка, джинсы. Кивнула молча, не улыбаясь.

Я заметил: руки её дрожат. Слегка, едва заметно. Но дрожат. Не очень характерно для реставратора.

Она поймала мой взгляд, быстро сжала пальцы в замок.

— Дмитрий Волков, физик.

Высокий, сухощавый, с жёсткими чертами лица и короткой седой стрижкой. Поздоровался сдержанно, чуть склонив голову. Движения точные, экономные. На вид — человек, привыкший к дисциплине. Аскетичное лицо, пронзительный взгляд. Одет в тёмную рубашку и чёрные джинсы.

— Следователь Северцев, очень рад знакомству, — сказал он. — Читал вашу статью в криминалистическом журнале. Про методы анализа улик. Впечатляюще.

Северцев кивнул:

— Спасибо. Вы тоже публикуетесь?

— Раньше. Теперь… скажем так, мои последние исследования вряд ли опубликуют.

— Почему?

— Потому что они противоречат всему, что я знал о физике.

— Андрей Ковалёв, программист. — Продолжал знакомство хозяин.

Молодой, худой, бледный, в толстовке с капюшоном. Тёмные волосы торчат во все стороны. В руках планшет, и на нас даже толком не посмотрел — только кивнул, не отрываясь от экрана. Тёмные круги под глазами. Нервные движения пальцев по стеклу планшета.

Когда я проходил мимо него, он все же поднял голову.

Посмотрел на меня — взгляд странный. Лихорадочный. Будто видит что-то, чего я не вижу.

— Вы пока тоже пешка, — сказал он тихо.

— Что? — не понял я.

— Ничего. Извините.

И снова уткнулся в планшет.

Северцев представил нас, хотя, судя по всему, о нас тут знали все и всё, и сел рядом с Крестовским. Я устроился напротив, стараясь не слишком таращиться на присутствующих.

Разговор за столом

Крестовский разлил по красивым чашкам крепкий чай из явно старинного заварника, добавил кипятка из самовара. Самовар настоящий, медный, начищенный до блеска. Чай благоухал травами и дымом. На столе — печенье на блюдечках, варенье в хрустальных розетках.

Начал без предисловий:

— Вы расследуете исчезновения наших товарищей. Мы хотим помочь.

Северцев кивнул:

— Тогда начнём с простого. Что произошло на острове?

Марина тихо сказала, не отрывая взгляда от чашки:

— Мы не знаем точно. Но уверены, что это связано с находкой в подземелье старой церкви.

Я приподнял бровь:

— С находкой?

Волков перебил:

— Прежде чем рассказывать, мы должны договориться. Господа следователи, то, что вы услышите, звучит невероятно. Вы можете счесть нас сумасшедшими. Можете арестовать за сокрытие улик. Но мы готовы рискнуть, потому что без помощи властей мы уже не справимся.

Марина добавила:

— И потому что каждый день промедления — это риск новых жертв.

Ковалёв фыркнул:

— Или возможность новых открытий. Не надо драматизировать!

Марина резко повернулась к нему:

— Андрей, трое наших друзей пропали. Это не драматизация, это факт.

— Они не пропали. Они… перешли. Это разные вещи.

— О чём вы говорите? — спросил Северцев жёстко.

Виктор Ломов заговорил быстро, с горячностью учителя, перескакивая с мысли на мысль:

— Мы нашли шахматный автомат! Настоящий! Семнадцатый или восемнадцатый век. Сделан, по легендам, самим помещиком Владимиром Тёмным. Мы расчистили плиту у алтаря, нашли спуск вниз, а там — каменный зал и этот аппарат. Представляете? Настоящая древняя машина! Механическое чудо!

Он говорил, размахивая руками, глаза блестели от возбуждения.

— Игрушка для аристократов? — я попытался отшутиться.

Волков нахмурился, голос у него был глухим, размеренным:

— Если бы игрушка. Мы провели несколько тестов. Аппарат… играет. И играет сильно. Уровень гроссмейстера, как минимум. Я — физик. Мне нужны факты. Поэтому я провёл серию экспериментов. Первый: записал партию на видео. Посмотрел в замедленной съёмке. Фигуры двигаются без видимого механизма. Никаких магнитов под доской — проверял тесламетром. Никаких скрытых двигателей — просвечивал рентгеном.

Он достал планшет, показал фотографии.

— Второй эксперимент: измерял энергетический фон. Обычный фон — 0,1—0,2 микротесла. Возле автомата — 3,7. Аномалия.

— Это опасно? — спросил я.

— Не знаю. Для физики — да. Для человека… мы не знаем. — Он задумался. — Третий эксперимент: анализ кристаллов под доской. Химический состав не определяется. Спектрометр выдал ошибку. Как будто этого вещества не существует в таблице Менделеева.

Северцев нахмурился:

— Вы хотите сказать, что это… что? Инопланетная технология?

— Я не знаю, что это, — ответил Волков. — Но это не то, что мы можем объяснить с помощью современной науки.

Ковалёв усмехнулся с оттенком вызова, наконец оторвавшись от планшета:

— Он играет лучше любого из нас. Я проверял алгоритмы — там что-то, чего я не понимаю. А я понимаю почти всё.

Он наклонился вперёд, глаза горели:

— Знаете, что я думаю? Это квантовый компьютер. Или что-то похожее. Кто-то в восемнадцатом веке создал устройство, которое работает на принципах, опережающих время. Может быть, это путешественник из будущего. Может быть, гений, который открыл то, что мы откроем через сто лет.

— Или это просто дьявольщина, — тихо сказал Ломов.

— Не существует дьявола, — отрезал Ковалёв. — Существуют законы, которые мы не понимаем. И этот автомат работает по таким законам.

Марина холодно заметила:

— Неважно, по каким законам. Важно, что люди исчезают.

Северцев спокойно спросил:

— И что же такого в шахматной машине, что ваши люди начали исчезать?

Марина впервые подняла на нас пронзительные зелёные глаза. Голос ровный, но в нём слышалась дрожь:

— Поначалу мы тоже думали, что это просто артефакт. Но потом заметили… закономерность.

Она достала блокнот, раскрыла.

— Я веду записи. Привычка адвоката — всё фиксировать. Вот даты партий и даты исчезновений.

Она положила блокнот на стол. Северцев и я встали наклонились к нему.

15 марта — партия. Проиграна пешка (белая).

22 марта — исчез Сергей Климов, рабочий завода.

10 апреля — партия. Проигран конь (белый).

17 апреля — исчез Глеб Воронов, крупный фермер.

5 мая — партия. Проигран слон (белый).

12 мая — исчез отец Василий, священник.

И так далее. Семь записей.

— Каждый раз, — сказала Марина, — когда кто-то проигрывал фигуру в партии с автоматом, вскоре исчезал человек. Причём социальный статус совпадал: пешка — обычный работяга, слон — священник, ферзь…

Она осеклась, отвела взгляд.

— Ферзь, — продолжил Крестовский, — это была Екатерина Львова. Депутат регионального собрания. Сильная, умная женщина. Исчезла через неделю после партии.

Ломов развёл руками, энтузиазм сменился тревогой:

— Мы пытались убедить себя, что это совпадения. Но когда пропал Глеб, наш фермер из клуба… это было слишком. Он проиграл коня. Через неделю его не стало. Просто исчез из дома ночью.

— Расскажите подробнее, — попросил Северцев. — Как именно они исчезали?

Ольга тихо заговорила:

— Глеб жил один, на ферме. Утром соседка пришла за молоком — дверь открыта, в доме никого. Постель заправлена. Еда на плите нетронута. Ключи на крючке. Телефон на столе. Как будто он вышел на минуту и… всё.

— Собаку нашли? — спросил я. — У фермеров обычно есть собаки.

Ольга кивнула:

— Да. Собака была во дворе. Сидела у ворот и выла. Три дня выла. Ни есть, ни пить не хотела. Потом убежала.

Я почувствовал мурашки.

— Она, случайно, не рыжая была?

— Совсем рыжая…

Скепсис и напряжение

Я поймал себя на том, что слушаю с открытым ртом.

Северцев сидел неподвижно, только пальцы сжались в замок. Костяшки побелели.

— Вы понимаете, что это звучит как бред? — сказал я наконец.

Волков хмуро ответил, чеканя слова:

— Я учёный. Защитил диссертацию по квантовой физике. Мне тоже не нравятся подобные выводы. Но факты совпадают слишком часто, чтобы игнорировать их. Я проверял — статистическая вероятность случайности менее одной десятой процента.

— Одна десятая — это всё равно возможность, — возразил я.

— Теоретически — да. Практически — нет. Представьте: вы подбрасываете монету семь раз, и все семь раз выпадает орёл. Или семьдесят семь раз. Возможно? Да. Вероятно? Нет.

Ковалёв поднял голову от планшета, в глазах блеснуло что-то фанатичное:

— Вы просто боитесь признать очевидное. Автомат — это система. Может быть, квантовая аномалия или какая-то форма искусственного интеллекта. В любом случае, это инструмент. Его можно использовать.

Северцев резко посмотрел на него:

— Искусственного интеллекта? Да, это Винер и ему подобные? Наслышан. А вот инструмент для чего? Чтобы решать, кому жить, а кому исчезнуть?

Ковалёв пожал плечами:

— Чтобы исправить ошибки мира. Вы же видите, что творится вокруг. Преступники у власти, коррупция, несправедливость. А тут — инструмент, который может…

— Убивать? — перебила Марина холодно.

— Наказывать, — поправил Ковалёв. — Есть разница.

Марина встала, подошла к окну. Говорила, не оборачиваясь:

— Андрей, я всю жизнь работаю в суде. Видела преступников, которых не смогли посадить. Видела невиновных, которых осудили. И знаешь, что я поняла? Справедливость не абсолютна. Она относительна. И если ты начнёшь играть в бога, ты совершишь ошибку. Рано или поздно. Много ошибок.

— Я не играю в бога. Я использую инструмент.

— Чужой инструмент. Ты даже не знаешь, кто его создал и зачем.

В комнате повисла тишина. Только потрескивали дрова в камине.

Крестовский откашлялся и сказал:

— Споры о морали потом. Сейчас важно одно: наши люди исчезли. И если мы не поймём, как это остановить, исчезнут другие.

Он перевёл взгляд на нас:

— Мы можем показать вам автомат. Если хотите. Но предупреждаю: после того, что вы увидите, назад дороги не будет.

Северцев ответил спокойно, но в голосе чувствовалась сталь:

— Нам нужна правда. Ведите.

Ломов вдруг сказал:

— Подождите. Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Мы не злодеи. Мы не хотели никому навредить. Мы просто… искали. Всю жизнь искали доказательство, что история — это не хаос. Что есть смысл, закономерность. И мы нашли.

Он посмотрел на портрет Тёмного над камином.

— Только теперь понимаю: некоторые вещи лучше не находить.

В тот момент я впервые почувствовал, что переступаю невидимую черту.

До сих пор это было просто расследование. Пропавшие люди, версии, улики.

Дальше начиналось что-то, для чего нас с Северцевым никто не готовил.

За окном грохнул гром. Полил дождь — сильный, летний. Капли застучали по стёклам, как пальцы.

Когда мы уходили, я обернулся к портрету Тёмного.

И мне показалось — он улыбнулся.

Едва заметно, уголками губ.

Я моргнул — лицо на портрете было неподвижным, как и положено.

— Идём, Максим, — позвал Северцев.

Я вышел, но ощущение не проходило.

Кто-то играет партию.

И мы уже в ней.

***

Ночью, когда все улеглось, я вышел на балкон. Внизу — пустая улица. Фонари. Редкие машины.

И он.

Стоит под деревом, в тени. Высокий. Чёрный костюм. Трость в руке. Смотрит вверх. Прямо на меня.

Я замер.

Фигура чуть наклонила голову. Как будто кивнула. Потом сделала шаг назад. В тень. И исчезла. Просто растворилась в темноте.

Я спустился вниз. Выбежал на улицу. Под деревом — ничего. Только на земле, в траве — круглый отпечаток. От трости. И рядом — шахматная фигура. Чёрный конь.

Я поднял её. Холодная.

На основании выгравирована надпись:

«В.Т. 1783»

Владимир Тёмный.

И что это значит? Повышение статуса? Я теперь уже конь?

ГЛАВА 5. СПУСК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

(22 июня, ночь)

Дождь моросил мелкой пылью, словно сам воздух на острове пытался нас отговорить. Наконец-то облегчение! Появилась возможность дышать полной грудью.

Мы высадились на причале около полуночи: трое из клуба, я и Северцев.

Причал мокрый, скользкий. Доски темнели от воды, отражали свет фонарей. Катер тихо урчал у берега, его огни отражались в чёрной воде Волги — дрожащие оранжевые пятна. Перевозчик молча кивнул мне, как старому знакомому, покурил на корме и отчалил обратно. Мы остались одни.

Лес стоял стеной — тёмный, пахнущий сыростью и прелыми листьями.

Где-то вдали ухнула сова. Один раз, потом тишина. Неправильная тишина — без ветра, только шорох дождя. Будто лес затаился.

С нами прибыли Крестовский, Ольга и Ломов. Остальные остались в городе — Северцев настоял, чтобы народу было поменьше.

Я поправил кобуру под курткой и шепнул Северцеву:

— Честно, шеф… в такую ночь лезть в руины — идея так себе.

Он посмотрел на меня серыми глазами — усталыми, но твёрдыми.

— Если хочешь правды, её редко находишь днём, — ответил он сухо и пошёл по тропе вслед за Крестовским.

Путь к церкви

Идти пришлось минут двадцать. Наверное, мы шли другим путем. Тропа была мокрой и скользкой, в темноте ветки хлестали по лицу. Хорошо, что в лесу особой грязи нет, только наст из сосновых иголок и листьев. Фонари выхватывали из темноты стволы деревьев и бледные грибы на мху. Большие капли с листьев падали за шиворот, холодные, противные.

Впереди шёл Крестовский с фонарём в руке, уверенно выбирая дорогу. За ним Ольга — молчаливая, шла легко, почти бесшумно. Ломов замыкал, тяжело дышал — видно, не привык к ночным походам.

Северцев шёл спокойно, как будто знал, что нас ждёт впереди. Руки в карманах, спина прямая.

Я же чувствовал себя героем дешёвого ужастика. Ночь, лес, заброшенная церковь. Не хватало только воя волков. Я, конечно, не трус, но такое приключение все еще напоминало ловушку. Как бы не остаться здесь замурованным в подземелье. Найдут потом лет через триста…

Когда мы вышли на поляну, церковь предстала во всей своей запустелой величавости.

Белёные стены, потемневшие от влаги, обросшие местами лишайником. Штукатурка отваливалась пластами. Тёмные окна напоминали пустые глазницы. Колокольня с расколотым куполом торчала, как старый зуб. Крест на вершине погнулся, накренился вбок. В свете фонарей церковь выглядела не просто заброшенной — она выглядела мёртвой. Но не по-настоящему мёртвой. Скорее — притворяющейся.

Крестовский откинул в сторону брезент, прикрывавший плиту у алтаря, и поставил фонарь на землю.

Брезент был мокрый, тяжёлый, пах плесенью.

Под брезентом оказался массивный люк с железным кольцом. Кольцо ржавое, но крепкое.

— Осторожно. Лестница старая, держитесь за стены, — предупредил Крестовский.

Спуск

Запах сырости и старого камня ударил в лицо сразу, как только мы открыли люк.

Холодный воздух повалил снизу — пахло подвалом, склепом, чем-то древним. Фонари выхватывали из темноты каменные ступени, обросшие мхом. Ступени крутые, узкие, стёртые посередине от времени.

Я шёл последним, слышал над головой шум дождя и чувствовал, как спина покрывается холодным потом. Стены влажные, скользкие. Рука скользнула по камню — ладонь стала мокрой, склизкой.

На нижнем конце лестницы оказался низкий проход, ведущий в зал. Пришлось пригнуться при моем-то росте. Свод низкий, каменный, покрытый потёками извести. Потолки арочные, влажные стены с белыми разводами. Под ногами хлюпала вода — лужи неглубокие. Лёгкий запах озона — тот самый, который бывает после грозы. Или перед ней. Откуда в подвале озон?

Когда мы вошли в зал, я, как говорится, остолбенел.

В центре стоял массивный каменный стол. Над столом — шахматная доска. Точно, как во сне. Только наяву это еще грандиознее и нелепее.

И у стола, в тени — он. Стоит неподвижно. Трость в руке. Смотрит не на нас, на доску.

— Шеф! — я схватил Северцева за рукав. — Там! Кто-то есть!

Северцев посветил фонарём. Луч прорезал темноту. Никого. Только стол. Доска. Фигуры.

— Максим, там никого нет.

— Был! Я видел!

— Тени. Игра света.

Но я знал — это не тени. Я видел его. Ясно. Отчётливо. И он видел меня.

Я наконец обрел способность спокойно размышлять. Теперь я стал обращать внимание на детали. В центре стоял массивный каменный стол на резных ножках, потемневший от времени. Стол тяжёлый, добротный, рассчитанный на тонны. Ножки вырезаны в виде львиных лап, на столешнице — сложная резьба по краям. Любили же в старину украшать все подряд. В наше время стоял бы простой стол. Или бетонная тумба.

Над столом — шахматная «доска» из непонятного материала. «Доска» точно, как в моем сне, как большой бублик. Клетки чёткие, контрастные. Фигуры стоят в середине партии — кто-то играл и не доиграл. Фигуры резные, детальные: короли с коронами, кони с гривами, ладьи с зубцами башен. Как они не падают?

Внизу стола виднелись странные латунные шестерни и рычаги. Механизм сложный, мне, как непосвященному, непонятный. Шестерёнки разного размера соединены тонкими осями. Всё потемнело от времени, но не заржавело. Будто кто-то ухаживал за ним.

За шестернями — темная, наверное, бронзовая решётка, за которой что-то мерцало слабым голубым светом. Свет пульсировал — то ярче, то тусклее. Как дыхание.

Ольга Белова подошла ближе, осторожно провела рукой между столом и «бубликом», как бы демонстрируя, что нет никакого обмана, он каким-то образом висел над столешницей. Движения её были нежными, будто гладила живое существо.

— Мы очистили доску от грязи и пыли, — сказала она тихо. — Ни червоточин, ни следов коррозии. Словно её кто-то хранил. Это невозможно для артефакта трёхсотлетней давности.

Ломов добавил тихо, с благоговением:

— Впервые, когда мы его нашли, фигуры стояли так, будто игра уже шла. И никто не трогал их десятилетиями. Пыль лежала ровным слоем, только на доске и фигурах — ни пылинки.

Я невольно поёжился. В подземелье было холодно, но не от этого.

Северцев обошёл стол, наклонился к решётке и нахмурился:

— Что это за свет?

Волков — он пришёл позже, спустился за нами — ответил сдержанно, но голос у него был глухим:

— Мы проверяли. Там — кристаллы неизвестного состава. Не алмаз, не кварц. Спектральный анализ ничего не дал. И… что-то вроде миниатюрного механизма. Он пульсирует. Не электричество, не радиоактивность. Счётчик Гейгера молчит. Но кристалл реагирует на прикосновение. Когда подносишь руку — свет усиливается. Кстати, этот механизм из шестеренок — чисто декоративный. Наверное, делался для обывателя, чтобы отвлечь внимание.

Крестовский взял со стола белую пешку и поставил обратно. Движение осторожное, почти ритуальное.

— Когда мы впервые попробовали с ним сыграть, фигуры сами двинулись.

— Сами? — не удержался я.

— Да. Как будто кто-то внутри доски делал свой ход. Мы видели это все. Фигура поехала по доске сама. Никаких нитей, никаких магнитов. Просто взяла и поехала. — Раздалось сзади.

Первое испытание

Я вздрогнул. Ковалёв — откуда он здесь взялся? Он шагнул к столу. В руке у него был планшет, он что-то на нём включил — камеру, наверное.

— Давайте сыграем партию. Всего пару ходов. Хотите доказательств — вот они.

Северцев резко сказал:

— Никто не играет без моего разрешения. Почему вы здесь оказались? Мы же договорились! — Он повернулся к Крестовскому. — Или ваше слово ничего не значит?

Но Ковалёв уже взял белую пешку и сделал ход. Мы с Северцевым дернулись, чтобы помешать, но не успели.

В ту же секунду фигуры дрогнули, словно ожили, и чёрная пешка с едва слышным щелчком продвинулась вперёд. Просто поплыла над доской. Сама.

Ольга тихо ахнула.

Ломов перекрестился — движение быстрое, машинальное.

В углу зала что-то блеснуло.

Я обернулся. В тени, у стены — силуэт. Высокий. С тростью. Смотрит на нас.

— Кто здесь?! — крикнул я, выхватывая фонарь. Посветил.

Пусто. Но на камне, там, где стоял силуэт — влажный след.

Отпечаток ботинка. И круглая метка от трости. Свежие.

Северцев подошёл, присел на корточки:

— Кто-то был здесь. Недавно.

— Кто?

— Не знаю. Но он наблюдает.

Я инстинктивно положил руку на рукоять пистолета, хотя сам понимал, что пистолет тут вряд ли поможет. Что я буду делать — стрелять в шахматную доску?

Северцев подошёл к столу и медленно произнёс:

— Достаточно.

— Ещё один ход, — упрямо сказал Ковалёв. — Мы должны знать, что он делает. Надо записать, зафиксировать…

Крестовский схватил его за локоть и отдёрнул:

— Хочешь, чтобы кто-то из нас исчез? Ты забыл, чем кончилась последняя партия?

Ковалёв зло посмотрел на него, но отступил. Планшет дрожал в его руках.

Возвращение

Когда мы поднимались наверх, дождь стих. Над островом висел туман, луна светила бледным пятном сквозь облака. Воздух стал ещё тяжелее, пахло сыростью и гнилью.

Я шёл и чувствовал, что земля под ногами кажется зыбкой. Будто всё, что я знал о мире, начинает трещать по швам.

Я — опер, привыкший к логике, к фактам. Улики, свидетели, мотивы. Всё понятно, всё объяснимо.

Но как объяснить то, что фигуры двигаются сами?

Ковалёв быстро прошел к одной из лодок, сел в нее и отплыл. Вот так исчезнет ночью на коварной реке, а нам потом ищи его!

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.