Бесплатный фрагмент - Паршивое чувство юмора

Паршивое чувство юмора

ГЛАВА 1. Жду когда кто-нибудь выйдет и даст себя пристрелить

Андрея бесит отморозок сосед и его ублюдская электрогитара. В список входят усилители звука, медиатор и электрошнур. Все это Андрей готов затолкать недорокеру в задницу и вытащить через рот, чтобы знал, что порядочных людей беспокоить не стоит. Себя, правда, теперь сложно отнести к этой категории, но сосед-то не в курсе. Как и не в курсе того, что прежнего Андрея, который вопил в подушку от бешенства, когда громкие звуки инди-рока просачивались сквозь стены, больше нет. Старицкий больше терпеть не станет.

— Гребаная какофония, — грохочет голос в черепной коробке и Андрей с ним согласен.

Старицкий, как представитель профессии, в которой ценятся мозги, всегда был приверженцем более интеллектуальной музыки: джаз, блюз, соул, фьюжн, на худой конец. Эта музыка была тем, что Андрей уважал и под что расслаблялся. Рок и металл тоже имели место быть, но если исполнялись профессионалами. А этот шум — ничто иное, как мольба о хорошей затрещине. Старицкий не скупой: просят втащить — он всегда пожалуйста. С недавних пор.

Андрей вскакивает с места и рывком открывает дверь, вываливаясь в коридор. Хочет доходчиво объяснить соседу, чтобы прикрыл музыкальную лавочку, но резко тормозит — его опередили. В дверь напротив со всей дури кулаком барабанит девчонка.

Открывает ей укуренный патлатый рокер.

— Если ты, абортированный близнец Тилля Линдеманна, не прекратишь свою самодеятельность, — обрубок трубы в ее руке с треском врезается в дверной косяк, — в следующий раз это будет твоя черепушка, ты понял?

— Какая женщина, — восхищенно гремит голос в голове Андрея.

Он сплевывает.

Мужик с растерянностью смотрит на девчонку перед собой и переводит взгляд на Старицкого, решив, что они пришли на разборки вместе. Андрей цокает и за секунду выпускает тень на волю. Черная дымка вытягивается в росте за Старицким, рогами царапает потолок и улыбается клыкастой козлиной мордой. После втягивается под кожу обратно. Андрей улыбается.

— Ну, нахрен, — дребезжит связками сосед и в панике захлопывает дверь.

Девчонка хмыкает себе под нос, поворачивается к Андрею.

Старицкий узнает ее: темные глаза на пол-лица, вечная ухмылка на губах и неестественно блондинистые волосы для такой смуглой кожи — Тата жила этажом ниже, они частенько перебрасывались колкими фразочками.

— Вечерочек, Тат. Как твои толстосумы сегодня? Всех ублажила? — беззлобно поддевает Андрей девчонку, сталкиваясь с ней на лестнице по пути домой.

— Как и всегда, Старицкий, — ярко улыбается она, — а ты все без работы? Имей в виду, ты всегда можешь устроиться проститутом. Пару кило скинуть и цены тебе не будет. Я и номерок сутенера подгоню — у нас в клубе их хоть отстреливай.

Тата работает в клубе-кабаре через две улицы. И хоть в их районе простых личностей не водится, Андрей не подумал бы, что маленькая Тата может быть такой бойкой.

— Собрание жильцов окончено, — разводит руками блондинка, — хотите дать взнос на починку протекающей крыши?

— А она с характером, — хмыкает демон.

— Сам вижу, — отвечает голосу в голове Андрей, тут же осекается — он даже не понял еще, что с ним за творится, а уже с этой заразой о девке болтает.

— Сам ты зараза, — бормочет голос в черепной коробке, а Старицкому хочется на стену лезть от растерянности и страха.

— Спокойной ночи, было приятно поболтать, — быстро лопочет он в ответ недоумевающей Тате и скрывается за дверью своей квартиры, сползая на пол.

— Ссыкло, хоть бы на кофе пригласил, — цокает демон, Андрей бьет себя по голове.

— Заткнись! — рыкает. — Да что же ты такое? — в отчаянии возводит он взгляд к потолку.

— Лучшее, что с тобой случалось.

***

— Почему ты сдаешься?

— Потому что мне это показалось правильным решением, — обливаясь потом, отвечает самому себе Андрей.

Наемник, со знакомыми нашивками черепа напротив хмурится, осознавая, с какой жестью столкнулся, но пистолет не опускает.

— Как хочешь, — рыкает демон и выходит из ситуации победителем.

Тень за Старицким вырастает быстро, будто мужчину подожгли из огнемета и потушили: черный дым струится к потолку, вытягиваясь в уродливую козлиную морду с мощной шеей. Кривые, прозрачные рога буйвола оказываются не бесплотными, когда надевают, будто елочную игрушку, одного из наемников в черной форме, на себя. Андрей наблюдает за этим снизу с открытым ртом, а потом пропадает из реальности.

Тень поглощает его полностью, и он чувствует, будто это его рот, превратившись в пасть, открывается на полметра, откусывая голову второму. На языке жжет железистая кровь, руки наливаются силой. Их больше двух, даже не четыре, но Андрей не успевает считать: в измененном состоянии сознания он чувствует лишь силу, способную на вытянутых конечностях поднять в воздух стокилограммового парня и швырнуть в стену.

— Какого хрена ты творишь? — почти взвизгивает Андрей, вернув себе контроль над частью сознания.

Он никогда не был из робкого десятка, но то, что происходит с ним сейчас — дичь. Его тело живет своей жизнью, и, он не спорит, делает все правильно, насколько это возможно — устраняет угрозу его жизни, но не с оторванными головами же!

— Разгребаю дерьмо, — шипит голос.

Андрей уже понял, что не сходит с ума — мысль не отметает, но сомневается, что такое может привидеться: слишком реально он ощущает силу внутри себя, дьявольское могущество и зудящие костяшки пальцев от соприкосновения с черепами, чтобы счесть себя психом, выдумавшим это под транквилизаторами в психушке.

Старицкий отдает себе отчет — он не один. И то, что внутри него, отнюдь не глист, из-за которого налегаешь на сладкое. То, что внутри него, имеет не поддающиеся осмыслению возможности и силу, способную уложить троих наемников за двадцать секунд. Стоп, троих? Их разве было не четверо?

Андрей сглатывает, оборачивается на звук упавшего тела — над обездвиженным мужиком стоит запыхавшаяся Тата, все с тем же обрубком трубы наперевес.

— Сутенерам такие опции не понравятся.

Она усмехается нервно, опасливо, но распрямляет плечи смотрит на Андрея гордо, с вызовом, мол, если что удумаешь, этой же трубой по черепу получишь.

Антрацитовая дымка исчезает под кожей.

— Почему ты… помогла мне? — нервозно переминается с ноги на ногу Андрей, не понимая, за какую сторону играет девчонка — может она работает на военных, кто ее знает.

Демон тоже присматривается.

— Не люблю, когда со своими правилами приходят на чужую территорию, — выплевывает она с раздражением. — А ты у нас… что такое? — выгибает бровь Тата, осматривает мужчину с головы до ног — вроде только что из него высовывались черные рога или что там было.

Она, если что, и с ним потягаться может, что видно по горящим решительностью глазам, но сначала хочет понять, с чем имеет дело.

— Я… я не причиню тебе вреда, — выставляет руки вперед Старицкий, старается устаканить дрожащий голос — он себе не простит, если убьет девушку. Не он — то, что внутри него. — Не убивай ее, слышишь? Она — друг, — убеждает он как будто самого себя, а у Таты холодок по спине пробегает.

Это гораздо страшнее, чем толпа наемников с оружием наперевес.

— А я и не собирался, — загадочно мурлычет демон в голове, — не каждый человек так отчаянно бьется за свою жалкую жизнь, — философски заключает он, а Старицкий совсем теряется.

— Чувак, моя фамилия «Барсегян». Мой дядя отрезал три пальца парню, который лишил меня девственности. При мне. В мой пятнадцатый день рождения. Так что, чтобы с тобой не было, меня это не шокирует так, как ты думаешь, — нервно посмеивается она и наконец опускает обрубок трубы.

— Потрясающая. Она в нашем вкусе, Андрей. Слышишь? Определенно.

— Ладно, мне пора, лучше иди к себе не высовывайся, — кидает напоследок Андрей, прежде чем вылететь из квартиры и мазнуть по растерянной Тате коротким взглядом.

— Мы еще увидимся, — шепчет демон и переключается на то, чтобы увернуться вместе с носителем от пули. — Все-таки баба горячая.

Глава 2. Кто умер тот лох

Уживаться с демоном в собственном теле стало на удивление легко. После того экстрима, который они пережили вместе, осталось решить только вопрос этики. С этим было сложнее.

— Он нас толкнул, может сожрем его?

— Нет, он случайно, мы не будем его есть. Теперь ты живешь здесь, так что социализируйся, в конце концов! — в сердцах восклицает «самому себе» Андрей, чем пугает прохожих вокруг, раздраженно хватает из рук продавца газету.

— Андрей, — зовет демон.

— Что?

— Иди к черту.

Старицкий закатывает глаза и думает о том, что это все демоны такие засранцы, или только его особенный?

— Весь в тебя, мудила, — отвечает Малум на мысли Андрея, и тот начинает напевать гимн, чтобы «зараза» хотя бы в его мыслях не копалась.

Он сам себя так назвал. Андрей не был даже уверен, демон ли это. Удивительно, что дух, существо, которое довело его до нервного срыва своим появлением в голове Старицкого, сейчас было единственным, кто его успокаивал.

— Они вернутся, они точно вернутся.

— Замолкни, прошла уже неделя, хвостов за нами не было. И мы проверяли — их тела никто не искал. Это была самоволка.

— Ты прав.

— Конечно, я прав, а ты сопляк.

Андрей снова закатывает глаза.

Объяснений происходящему не было. Только то, что дал ему Малум.

Расставшись с девушкой, Андрей, как журналист, решил новый материал о российской частной военной компании писать не на дистанции, а съездить самому с «музыкантами» в Сирию. В последние дни командировки после сильнейшей песчаной бури он очнулся на обломках здания с голосом в голове, который назвался Малумом.

— Ты везунчик, заюш, — хихикал голос. — Слабак, конечно, раз смог стать моим носителем, но мы с тобой знатно повеселимся.

Объяснил он свое «рождение» в теле Старицкого тем, что скопление неоплаканных душ, покинувших свои оболочки насильственным способом, становятся массой энергии, существующей за гранью реальности. Ни в аду, ни в раю, а здесь, на земле. Но если в нужное время и в нужном месте оказывается подходящий носитель, энергия обретает подобие плоти и сознания. В давние времена люди называли это «демонами». Андрей сейчас — заразой.

— Почему я везунчик и слабак одновременно? — задает вопрос Андрей сам себе.

Тень окутывает сознание, сочится по рукам, превращается в козлиную морду без тела, висящую напротив его собственного лица.

— Везунчик — потому что даже представить не можешь, на что мы с тобой будем способны. Слабак — потому что только души на низких вибрациях могут зацепить энергию, из которой я был рожден.

Андрей вздыхает. Депрессия после расставания с девушкой после пяти лет отношений и тут вылезла боком.

В интернете информации по этому поводу не было, правительству сдаваться на опыты Старицкий не спешил, демон туманным отростком подсовывал под нос комиксы с супергероями, саркастично подмечая, что они и без трусов поверх трико сильнее всех вместе взятых.

Осталось только смириться и переехать на окраину, где камер на улицах не было, а подозрительные личности оттеняли адекватностью его безумие.

Старицкий напивается в баре у дома. Напивается сильно, сам не зная, зачем: завтра будет умирать с похмелья, но все равно методично опрокидывает в себя стопку за стопкой, пока демон внутри пьяным китом не валится без сознания и не оставляет Андрея хотя бы на полчасика одного.

В этот момент Старицкий с удивлением обнаруживает, что испытывает чувство, похожее на одиночество — ему, понимаете ли, одиноко без демона! Вот так новость, спасибо большое.

Андрей плетется домой и почти смиряется с тем, что без своего «соседа по телу» уже не может.

***

Когда Андрей просыпается, то не чувствует привычного похмелья, будто он сонный труп и от него веет могильным смрадом. Андрей чувствует себя прекрасно — голова ясная, светлая, тело полно силы, уйма перспектив.

Старицкий вскакивает с кровати, ощупывает тело — не приснилось ли ему это после дичайшего запоя.

— Как себя чувствуешь? — хмыкает демон.

Андрей вприпрыжку отправляется в душ, хватает куртку и вываливается в коридор — у него есть пару идей, какое предложение сделать крупному журналу.

— Как человек, круче их всех вместе взятых, — широко улыбается Андрей.

— То есть, как обычно. — Будто бы закатывает глаза Малум.

— О да, детка, — подмигивает старушке Андрей и сбегает вниз по ступенькам, где сталкивается нос к носу с Татой.

На ней нарядный красный сарафан и большое блюдо, завернутое в фольгу. Она вздрагивает от неожиданного появления Андрей, ухмыляется уголком губ. Малум, правда, чувствует, как колотится ее сердце, но девчонка отчаянно храбрится.

— Утречко, Андрей, — улыбается она, задирая голову, чтобы смотреть мужчине в глаза, — или как мне теперь тебя называть? — посмеивается нервно Тата, стараясь перевести все в шутку.

Хотя, признаться честно, страшно ей лишь на треть: на одну треть интересно и на одну она в восхищении. Помимо того, что статьи у Андрея раньше были просто шикарные — остроумные, тонкие и достаточно жесткие, так мужчина оказался еще и чем-то большим, чем обычный работник большого офиса.

Тата силу ценила и уважала: ее с детства окружали мужчины, отвечающие за свои слова. Ее воспитали так, что она могла постоять за себя, но одной выжить было сложно. Морально, в первую очередь. Хотелось рядом с собой видеть мужчину, который во всех отношениях безоговорочно будет сильнее нее. Но вот проблема — двадцать первый век выкосил таких почти подчистую, оставив пару особей, которые либо ушли на войну, либо принадлежали семьям, знакомых с ее отцом. Остальные были сопляками.

А потом она встретила Андрея. Он ей понравился сразу — был дерзким, и несмотря на все дерьмо, полным перспектив. Тата даже растеряла свою уверенность: обычно могла спокойно потащить понравившегося парня на кофе или в постель, а тут краснела как пятиклассница. Робела в его присутствии нещадно и жалко отшучивалась, когда мужчина с ней заговаривал. Так жгучая и дерзкая Тата превратилась в мямлю, рисующую сердечки на полях чеков подружек-официанток.

А неделю назад ее поднял с кровати шум и топот ног по лестнице. Тата уже собиралась выйти и раздать затрещин, однако вместо пьяной молодежи увидела вооруженных людей в черном. Сразу появилась мысль о том, что папа ее ищет. Поэтому Тата схватила обрубок трубы и собралась делать ноги, но когда услышала, как наемники ворвались в квартиру Андрея, решила выяснить, что происходит.

От увиденного Тата встала, как вкопанная.

Андрей был чем-то невероятным, чем-то сильным и очень страшным — окутанный черной дымкой, с тенью большого монстра позади себя. Клыки белели на фоне черной пасти, антрацитовые щупы раскидывали наемников без усилий.

Она так и застыла с открытым от удивления ртом на пороге квартиры соседа, пока на нее не обернулся четвертый наемник и не начал поднимать пистолет. Тогда Тата машинально выбросила вперед руку с тяжелой железкой и очень удачно попала ему в подбородок, чем мгновенно вырубила мужчину.

А потом она увидела Андрея. Нового Андрея — с заторможенной реакцией, будто он общался еще с кем-то, переливающимися антрацитовыми глазами и хриплым голосом. И может так сказалась не самая здоровая среда обитания для ребенка, но он ей понравился еще сильнее.

— Еще встретимся, — прорычал он не своим голосом напоследок и у Таты подогнулись коленки.

Она нашла мужчину своей мечты.

И вот теперь он стоит перед ней, решивший проблемы с незваными гостями, и улыбается как-то загадочно, подходит почти вплотную, от чего ей надо задрать голову точно вверх, чтобы не уткнуться носом ему в рубашку. Хотя она, честно, не против.

— Какая хорошенькая. Маленькая, правда, очень — даже на зубок не попробовать, но с ней можно делать и другие вещи. Пока не придумал что, но точно что-то, — умиляется голос в голове.

Андрей с ним согласен.

— Зови нас Малум, — хмыкает он, наслаждаясь ее видом хорохорящегося кролика, но Тата тут же трясет головой, сбрасывая наваждение.

— Без базара, — соглашается девчонка, — слушай, у меня тут семейное застолье отменилось, и боюсь, что еда пропадет, а мне уходить надо. Будешь? Тут стейк — с кровью, правда, не знаю, любишь ли ты такое, — поджимает губы она.

— Что? Да-да-да, мы будем! Не женщина, а сказка, — мурлычет Малум, Андрей улыбается — он уже привык не вздрагивать от чужих восклицаний или упреков в сознании, выглядит вполне обычным человеком.

— Я бы не отказался.

Она касается его пальцев дольше положенного, когда отдает еще теплое блюдо с мясом. Опомнившись, грубо всучивает еду ему в руки и срывается с места, скрываясь за дверью подъезда, не попрощавшись.

Надеется только, что он не увидел ее горящих ушей. Стыдно-то как. Еще неделю назад Тата Барсегян сломала палец слишком наглому гостю, пристававшему к ее подруге в клубе, а теперь краснеет от обычной благодарности чокнутого соседа. До добра это не доведет, определенно.

ГлаВА 3. Сочту за честь испортить тебе жизнь

Приключения хотел найти Старицкий, а нашла их его задница: Андрей не жалуется, но холодок по коже, как от классического английского юмора, все же проходится, когда он в сотый раз осознает, кем стал.

Хотя, плевать.

Страдания по утерянной жизни перекрывает чувство неуемной мощи, чешущееся под кожей. Это похоже на кайф: Андрей как-то баловался косяком, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что он чувствует сейчас — будто большой город — песочный замок на пляже, который он, Малум, может растоптать, только если захочет. Это потрясающе: нет наркотика сильнее на свете, чем власть — она пьянит похлеще хмурого и колес, с ней ты можешь решать кому жить, а кому умереть. Даже представить сложно — Андрей теперь может не просто многое, он может все.

Правда, Старицкий пока устроился только в новый журнал, но там и завоевание мира не за горами.

— Чем займемся, приятель? — хмыкает Андрей себе под нос, обращаясь к демону. Тут же осекается, — кроме убийств. — Ему хватило на той неделе.

— Убийство сегодня не входило в мои планы.

— Убийство в принципе не должно входить в планы на день!

— Не согласен, но в начале недели да, это слишком. — Голос в черепной коробке недовольно тарахтит, но быстро прекращает. — Развлечемся.

— Окей, я не против, — веселеет Андрей, — только на этот раз я покажу тебе обычные развлечения, а не это твое членовредительство, — поддевает он голос в собственной голове (господи, черт, серьезно?). Все-таки сложно с этим свыкнуться.

— Как хочешь, размазня, — фыркает демон, но видя, куда направляется Андрей, ощетинивается. — Клуб? Это там, где звуки музыки и все такое? — бесится голос.

— Не ссы, зараза, — любя обзывается Старицкий, — тебе понравится.

Демон несмело «отпускает вожжи», позволяет Андрею толкнуть тяжелую дверь, после чего они оказываются в просторном, залитом неоновым светом, помещении.

По углам расставлены лампы с красным фильтром, атмосфера полнится порочностью: тут и там снуют официантки в нижнем белье, за баром вмонтирован в стену огромный аквариум с какими-то жуткими рыбами.

— Нормально так, — одобрительно хрипит демон и подталкивает Андрея к вип диванчикам.

— А я говорил, — хмыкает Старицкий, разваливаясь на мягком пуфе.

Никого здесь не смущает обветшалый рояль на сцене и грустно прислоненный к перилам контрабас. А на искусственном гранатовом дереве возле — ритмично покачивающийся на ветру элегантный саксофон.

Они пришли вовремя: люди рассаживаются по местам, заказывают выпивку. Свет гаснет и в лучах прожектора Малум видит Тату.

— Смотри, какая нарядная, даже щебетальник накрасила, — весело восклицает демон, Андрей на него шикает.

На Тате золотое платье, собранное из цепочек, надето будто на голое тело: они струятся «складками» вниз, к щиколоткам, заставляя желать увидеть больше. Светлые волосы лежат богатыми крупными локонами на плечах, а внимание всех в зале приковано к ее губам, покрытым алым блеском.

По краям сцены загораются огни, выходят танцовщицы, Тата начинает петь. Она расцветает на сцене, ее глаза начинают блестеть, а голос нота за нотой покоряет зал. Она виртуозно вворачивает в песню «скэт» — имитируя звук инструментов: голос Таты будто соревнуется и разговаривает на равных с оркестром — с тенором саксофона, трубой, «пестро» пианино.

Она поет песню «бриллианты — лучшие друзья девушек» и, как ни странно, изящно вписывается в образ: берет ноты низким, глубоким, чуть хрипловатым голосом, заставляет хотеть положить к ее ногам весь мир.

Малум хмыкает, читая мысли Андрея — в этом клубе они единственные, действительно способны на это.

Тата покачивается с ноги на ногу в такт музыке, призывно манит в воздухе пальчиком, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно. Такая разница между соседской девчонкой, язвящей на каждое слово, и поистине шикарной женщиной, стоящей на сцене, перехватывает у Андрея дыхание.

Тата берет нижние ноты, неожиданно переходит на гроул, и в этот момент подает голос демон.

— Что это? Что мы чувствуем? Как будто внутренности щекочет, — растерянно хрипит он и ежится в теле Старицкого.

— Это называется возбуждение, чувак, — сдавленно хмыкает Андрей.

Ему тоже нравится, как Тата поет.

— И что… что с этим делать?

Если бы Старицкий не знал, что Малум — могущественное потустороннее существо, чуть ли не читающее мысли, подумал бы, что ему нужно рассказывать о пестиках и тычинках.

— Заняться сексом, — посмеиваясь, бормочет себе под нос, за что получает ощутимый тычок в печень.

Изнутри.

— А, ваш способ размножения и получения наслаждения, — будто бы отмахивается демон в сознании Андрея, — сомнительное удовольствие, — фыркает голос.

— Ты просто не пробовал.

Песня заканчивается, Тата берет последние ноты, исполняя их глубоким, чарующим голосом, игриво машет пальчиками со сцены.

— О… о боже… — внутри Андрея будто все плавится, он расслабленно растягивается на пуфе. — Что это было? — бормочет устало демон.

— Похоже на ментальный оргазм, — хрипит Андрей, — по крайней мере, я буду себе так внушать, извращенец.

Тата благодарит всех, кто пришел, и уходит за кулисы. Старицкий нехотя поднимается с насиженного места и отправляется в бар, где уже через несколько минут начинают толпиться танцовщицы, среди которых Андрей замечает соседку. Машет ей, Тата улыбается, протискиваясь сквозь толпу.

— Вечерочек, Андрей. То есть, Малум, — будто виновато осекается она, демон посмеивается.

— Наша малышка Тата.

Старицкий еле удерживается от того, чтобы шикнуть на демона в присутствии других, но с Малумом соглашается: без каблуков и роскошного платья Тата кажется маленькой девочкой. На ней несуразный комбинезон в цветочек, мальчишечьи кеды и не девичья ухмылка. Только пышная прическа, резко контрастирующая с теперешним образом, дает понять, что несколько минут назад у Андрея не было глюков и он видел на сцене Тату — блистательную и неповторимую.

— Позволь угостить тебя…

— Ну наконец-то, — со стоном выдыхает она и тащит Андрея к другому концу барной стойки, — думала ты вечно будешь спорить сам с собой.

Она говорит это для красного словца, но даже не представляет, насколько права: Андрею сложно вставить хотя бы одну свою мысль между нескончаемым потоком трепа демона.

— Она такая хорошенькая, Старицкий, ты тоже это видишь? И остра на язычок, прямо как ты, когда не тонешь в своих этих «принципах». Не скромничай, ты тоже ощутил это, я знаю — желание обладать малышкой Татой во всех смыслах. Чтобы она буквально стала нашей, без возражений и прочего дерьма. Я терпеливый, еще дождусь, когда ты признаешь это и многое что еще, — шипит демон, будто облизываясь.

— Признаю что? — хмурится Андрей и глупо улыбается, качая головой, когда Тата оборачивается на его реплику не к месту, мол, «ничего-ничего, тебе послышалось».

— Что все, о чем я говорю — это не плод моего больного воображения, а отражение твоих мыслей, Андрей. Я не изобретаю велосипед, а лишь показываю, как можно им пользоваться. Тебя-то хватило только на запугивание соседа, сопляк.

— Заткнись, — шикает Старицкий.

Упирается в спину резко остановившейся девушки. Она поворачивается к мужчине, задирает голову и смотрит внимательно, пытаясь понять, в чем фишка — он поехавший, или что-то еще?

— Смотри, она нас читает, — хмыкает голос, Андрей трясет головой.

— На свежий воздух? — насмешливо выгибает бровь Тата.

Андрей благодарно кивает, как китайский болванчик.

Тата коротко улыбается, говорит пару слов бармену, принимает из его рук бутылку абсента. Машет рукой, зовя Старицкого с собой, проводит его по паре лестниц, толкает дверь на улицу. Они оказываются на пожарной площадке, выходящей в тихий переулок у бара.

— Те парни тебе знатно проехались по мозгам, да? — усмехается она и садится на пол, свешивая ноги с площадки.

— Не совсем, — цокает недовольно Андрей, видя, как Тата усаживается почти голым задом на холодный железный помост.

Снимает с плеч джинсовку, бесцеремонно пихает девчонку в бок и стелет ткань на площадку, кивком приказывая ей садиться. Тата фыркает, но ничего не говорит — усаживается на куртку и открывает бутылку, делает первый глоток.

— Заботливый папочка, — охает демон, но Андрей не реагирует.

— Ну, как тебе сказать, — задумчиво тянет Старицкий, — оказался не в то время не в том месте, но в итоге все кончилось более, чем удачно, — пожимает плечами он, облокачиваясь на перила.

Кладет голову на руки, разглядывая Тату.

Она похожа на маленького храброго воробушка, готового порвать за свой кусок хлеба: девчонка с воинственным характером и внешностью куколки кажется той, кто способен откусить палец у протянутой ей руки, и не будет разбираться, что хотела сделать эта рука — помочь или прибить. Но то ли в силу своей сегодняшней вседозволенности и мощи, то ли из-за первобытных инстинктов защищать слабых, но Старицкому определенно хочется дать ей «по шапке» за то, что она разгуливает без последней. На улице все-таки холодный сентябрь.

— Я же говорил — заботливый папочка.

— Иди нахер, — рыкает Андрей.

Не любит он, когда копаются в его мыслях, причем так не вовремя.

— Заметь — каждый раз так агрессивно реагируешь, когда я говорю правду, — цокает голос.

— Это ты мне? — выгибает бровь Тата предупреждающе.

Андрей спохватывается.

— Нет, прости, это… я себе, — Старицкий кривится от того, насколько неправдоподобным вышло оправдание.

— Окей, — пожимает плечами она, — знаешь, а ты мне всегда казался немного странным. Еще до… всего этого. — Она неопределенно машет в воздухе рукой и забирает у Старицкого бутылку.

Глотает зеленую жидкость, морщится, но довольно облизывается.

— Оказывается ты и до меня был не в себе, — почти хохочет Малум, — лохушка педальная.

Андрей поджимает губы, чтобы не заорать благим матом, через силу улыбается.

— С чего это? — удивляется он, внимательно рассматривая Тату.

Ее уже развезло от крепкого алкоголя, но она продолжает его хлебать, будто это вода, а на улице плюс сорок. Маленькая еще — не знает, что значит похмелье после двадцати пяти.

— Ну, — потягивается Тата, пытаясь подобрать слова, — когда у мужчины в таком возрасте нет жены или девушки, это значит, либо у него дерьмовый характер, либо он гей, — поднимает брови она, смотря на Андрея. — У тебя, понятное дело, дерьмовый характер, — тут же оправдывается она, выставляя руки вперед, — это и отпугивает пидорасов…

В тихой ночи улицы громко смеются два голоса: один — Андрея, второй — у него в голове. Старицкий улыбается, когда видит, как расслабляется Тата, скидывает нервное напряжение. Они все еще не касаются темы потусторонних теней и побоища в квартире Старицкого.

— А чем ты еще занимаешься? Помимо пения в клубе? — вопросительно смотрит Андрей на Тату, забирает из ее рук абсент.

На секунду их пальцы соприкасаются. Тата вздрагивает и прячет взгляд.

— Выживанием, в основном, — криво усмехается она. — Знаешь, — вдруг серьезно говорит девчонка, смотря куда-то сквозь пространство, — я думала, это будет веселее. Что когда уйду из дома, стану главным героем в своей истории. Но на деле оказалось, что я просто долбаная неудачница, которая не умеет ни работать, ни прогибаться под тех, кто может посодействовать в хорошей жизни. И даже мое надрывание связок в этом гадюшнике скоро перестанет мне обеспечивать крышу над головой, — так расстроенно выдыхает Тата, что холодок по коже проходится.

Старицкий знает это чувство собственной ничтожности: сам недавно ходил по улицам города, в компании отчаяния и злости, но все изменил случай. Теперь он не один.

— А что изменилось? — поднимает вопросительно брови Андрей, берет из ее рук абсент.

Малум агрессивно шипит в сознании, Старицкий благосклонно делает лишь небольшой глоток алкоголя.

— Ниже по улице открылся новый клуб — с кальянами и прочими приблудами, а наш, как устарелый притон, стал менее популярным, а популярность прямо пропорциональна моей долбаной зарплате. Так и живем, — невесело хмыкает она. — Знаешь, иногда хочется быть лучше всех. Просто так, ни за что. Например, попасть в измерение имбецилов и там стать главным президентом или вроде того. Знаю, что это бред, но блин. Стараешься, жопу рвешь, а всем плевать. — почти хныкает Тата. Старицкий ее понимает — сам зубами себе лучшую судьбу выгрызал, и с чем остался? — Хотя не, в измерение имбецилов не надо — я же свихнусь от их тупости, — отмахивается она, как будто отменяет свое желание, загаданное джинну.

— Ты не представляешь, как права, малышка Тата.

Антрацитовая козлиная морда вырастает неожиданно, откуда-то из плеча Андрея. Дымка обволакивает тело, превращая мужчину в сиамского близнеца с двумя головами. Клыки прячутся под рваными прозрачными губами, рога теряются в сумерках вечера.

Андрей морщится от неприятных ощущений, закатывает глаза на нетерпение Малума. Закусывает губу и поворачивается к девчонке, думая, как поступить с до усрачки напуганной Татой. Старицкий готовится закрыть уши на отчаянный визг, но ничего не происходит.

Тата задерживает дыхание, испуганно смотрит во все глаза на клыкастую пасть и глаза без зрачков, но не кричит — в ступоре пялится на демона, не в силах сказать хоть что-то. Затем переводит шокированный взгляд на Андрея, и видит вину в его взгляде — ему жаль, что так вышло.

Тата сглатывает, смотря на скалящуюся морду демона. Нащупывает рядом бутылку, делает несколько больших глотков, не прерывая зрительного контакта с Малумом.

— Андрей, у тебя что-то из плеча торчит.

Клыкастая пасть растягивается в неком подобии улыбки и хрипит.

— А ты забавная, малышка Тата. Но чертовски права — вы, люди, очень глупы, и постоянно думаете не о том, — басит голос.

Тата переводит растерянный, озадаченный взгляд с ниоткуда взявшейся черной странной головы монстра на Андрея и обратно. Мужчина пожимает плечами.

— А о чем нужно? — несмело задает вопрос Тата, но в конце фразы гордо вздергивает подбородок и делает еще несколько больших глотков.

Малум усмехается.

— О власти. — Многозначительно тянет он, Старицкий посмеивается.

— Говоришь как Аль Пачино, — поддевает «соседа» он и переглядывается с Татой, видя смешинки в ее глазах — девчонка отходит от шока, как и сам Андрей — она первая после Старицкого, кому демон показался таким образом.

— Что? — недоумевает Малум и поворачивается мордой к Андрею, брызжа слизью из пасти.

— Ну, в «Адвокате дьявола», — несмело объясняет Тата, обращая внимание Малума на себя, — не смотрел что ли? — удивляется она, кивает Андрею. — Надо будет ему показать, — и смотрит уже на Малума, заглядывая ему в глазницы, — тебе понравится, — улыбается она. — Так как, говоришь, вы сосуществуете?

— Сложно и весело, — кривит губы в усмешке Старицкий.

— Весело не то слово, — хрипит Малум на завуалированную издевку, — особенно твои мысли о сексе во время выступления Таты.

Тат и Старицкий синхронно закашливаются: он — от бесцеремонности и наглости Малума, она — от того, что черная демоническая голова может потягаться с ней в язвительности.

— Ну ты и зараза, — шипит Андрей, а Тата смелеет от алкоголя и смеется, наблюдая за перепалкой мужчины и существа, будто они старые друзья или соседи по комнате телу.

— На самом деле Андрей ненавидит секс, — прерывает своеобразные гляделки «приятелей» Тата. Оба смотрят на нее удивленно: Старицкий — подняв брови, а про эмоции Малума она может только догадываться, — потому что другого объяснения этим рубашкам я найти не могу.

Пасть разражается каким-то диким воплем, очень отдаленно напоминающим смех, а Тата прыскает в кулак, вновь разговаривая с Андреем одними только взглядами. Ситуация странная до абсурда, но Тате нравится, как она себя сейчас чувствует в… их компании. Кроме, правда, действия абсента.

— Так, парни, я от стресса выпила сверх меры и скоро отрублюсь, — проговаривает резко онемевшим языком Тата, — а вы дотащите меня до дома, договорились? Я могу быть уверенной… в вас обоих? — с надеждой спрашивает она и хватается за руку Старицкого, когда перед глазами начинают вращаться вертолеты.

Пасть ничего не отвечает, но Тата видит, как морда еле заметно кивает и исчезает в теле Андрея, всасываясь дымкой под кожу. Тот что-то говорит, но Тата не слышит — проваливается в хмельное забытье. Надеется только, что этот вечер в памяти останется навсегда.

Старицкий подхватывает девчонку на руки, отмечая про себя то ли ее легкость, то ли свою силу, и доносит до самой квартиры, без труда найдя ключ в кармане ее куртки. Укладывает на кровать, снимает потрепанные кеды, укрывает пледом и проводит пальцами по щеке. Малум делает то же самое.

Андрей оставляет рядом с кроватью тазик на всякий случай, и выходит на улицу, вдыхая свежий ночной воздух.

— Она нам нравится? — хрипит голос в голове.

— Она нам нравится, — Старицкий поджимает губы.

Он сам не ожидал.

— Тогда за дело.

Утром, когда Тата выйдет за кофе, в глаза бросится заголовок газет: «Свирепая бойня в клубе. Никто не выжил — заведение закрыто до окончания следствия».

Потому что Малум знает, что слова — это одно, а действия — другое. И свою симпатию он предпочитает показывать последним способом.

Глава 4. Что подорожало раньше: курица или яйцо?

Андрея уже несколько дней кроет чувство вины. Он никогда не был человеком набожным, но после того, как узнал о демонических существах и ощутил влияние других реальностей на своей шкуре, окончательно убедился в том, что ад существует.

Можно было бы все списать на состояния аффекта и желание защитить малышку Тату, но Старицкий в последнее время все реже занимается самообманом, признает — он хотел этого: почувствовать власть над жизнью и возможность ее оборвать. Несколько десятков раз подряд.

Но тем не менее, убивать для Андрея — для его человеческой стороны — противоестественно. И его мажет. Выедает изнутри ненависть к себе, чувство скорби по незнакомым, убитым им людям, постоянно мерещатся разрушающие сознания смерти.

Андрея Старицкого кроет от всего. От терпкого сигаретного дыма, прожигающего глотку и легкие. От вещей, которые он бы в жизни не представил, разве что под хорошей дозой транквилизаторов. Его кроет от холодных порывов ветра и от пустого трепа демона в его же сознании.

— Кстати, как там Тата?

— С чего ты решил, что это кстати?

Андрей щурится, безразличным взглядом окидывает захудалую комнатушку. Самое то, чтобы предаваться самобичеванию и спорить с самим собой — покрасить стены в белый, и от психушки не отличишь.

Старицкий вспарывает лицо ухмылкой и прикуривает сигарету, откидываясь на диване. Он никогда не был примерным гражданином, да и библию использовал только для создания хороших самокруток, но все меняется. Он сменил клавиатуру ноутбука на лишние конечности и дымчатую тень, а зависимость от придурка-босса на абсолютную власть.

Андрей не верил, что сможет выкарабкаться из той дыры, в которую попал по милости судьбы, но вот он — безнаказанно вырезает полный клуб людей и попивает пивко на обед во вторник, болтая с потусторонним духом, ставшим с ним одним целым. Скажешь вслух и от смеха загнешься, только Старицкому сейчас совсем не смешно.

Ужасно терпкая, вязкая, неприятная на ощупь темнота пробирается все глубже внутрь.

— Все как бы идет по плану и одновременно идет в адово пекло. Надо будет с ней поговорить, наверное, — задумчиво тянет Андрей.

Поджимает губы и на изломе выдыхает. Ему почему-то все равно. Как-то пополам — на то, что будет завтра и послезавтра. Финита. Достало.

— Зачем тебе этот геморрой? Ты и так в полной жопе, — хмыкает Малум в сознании Андрея.

Выпускает из тела Старицкого дымчатый полупрозрачный отросток, хватает с кухни зажигалку и подпаливает очередную сигарету, зажатую в зубах Андрея. Есть в этом своя ирония и непонятный пафос.

Андрей смотрит на Малума колко, держит за горло одним только взглядом, смотря на черную морду с рогами в висящем на стене зеркале, но ничего не отвечает, лишь достает из пачки бедрышко курицы, салютуя им в отражении другу.

Другу? Наверное так.

Андрея кроет от всего. Кроет от вопросов, которые змеей окутывают мозг и пускают яд в сердце. Кроет от тупости людей, кроет от бессмысленного трепа потустороннего духа. Хотя нет, это даже расслабляет. Порой.

У Малума семь пятниц на неделе и ему плевать, что сегодня понедельник: вляпаться в неприятности в первый же день — святое. Какая ирония — ведь демон не верит в бога.

У него переменчивый характер, по которому следует книги для психологов-чайников писать. Такой себе пай-убийца. Он не маньяк — просто так вышло. Малум милый. Правда.

— Не грусти, газетчик, мы были на волоске от жизни! Это стоит отметить, — хмыкает Малум, заставляет Андрея затянуться табачным дымом до жжения в легких.

В голову бьет тысяча приятных иголочек, Старицкий расплывается в удовлетворенной улыбке, растекаясь по пуфу дивана.

У Андрея теперь прокуренный голос, кончики пальцев в копоти и фантомные боли, которые тянутся из самых отдаленных частей города. Старицкий показывал Малому окрестности.

Он переломанный инфантильностью, крахом в жизни, отсутствием целей, и наказание свое получил. Только то оказалось подарком.

Малум — дикий. Малум — грубый. Старицкий — жаждущий. Незаслуженного спасения, силы, данной не богом, но абсолютно божественной. Христианское покаяние отходит на второй план, когда власти в руках у тебя — полпланеты истребить.

И Старицкому стыдно за это. А Малому это нравится.

— Возможно, я уже и сам не знаю, чего хочу. Человек такая тварь — ко всему привыкает. Вот и я привык к голосу в голове, — хмыкает Старицкий, бросает мутный взгляд на отражение, улавливает подобие ухмылки в козлиной пасти дымчатого духа.

— А чего хотел ты? Ты ведь чего-то хотел? — вопрос, тщательно сдобренный скрытым интересом и посыпанный безразличием, повисает в помещении (ну, или в голове Андрея — какая разница) на добрых три минуты.

— Ну, — хмыкает Старицкий, — стать ублюдочной мразью — не совсем то, чего я хотел от жизни, но вот он я. — Пожимает плечами он. — Может это моя судьба — оставлять по трупу в каждом уголке этого мира.

— Судьба для лузеров. Это просто тупой предлог, чтобы ждать, когда вещи случатся, вместо того, чтобы делать их самому, — едко бросает Малум.

— Это ты правильно подметил, — Старицкий многозначительно поднимает палец вверх, согласно качает головой.

— Если ты так переживаешь, можем найти менее травмирующий тебя способ покушать, не душами, — задумчиво тянет голос.

— Было бы неплохо, — кривит губы Андрей, — компромиссы в семье — это главное, — смеется он, — ладно, я тогда тоже не буду тебя так сильно грузить раскаянием, — веселеет Андрей.

— Вот уж спасибо, услужил, — фыркает Малум. — Спи. Даже меня вымотали твои самокопания — будто сверлом в жопу потыкали, — морщится он и вырубает обоих одним движением.

***

Из подступающей депрессии Андрея выводит Тата: первый раз она заваливается к нему в квартиру без приглашения в девятом часу вечера:

— Ты трындел вчера сам с собой всю ночь, а стены в этом доме почти прозрачные. Так что, либо приглашай на вечера откровений, либо сделай звукоизоляцию. — Она кидает в него флешкой с «Адвокатом дьявола» и проходит на кухню, ставит на стол пакеты с продуктами. — Че ты хмурый такой вообще? — Тата кидает на него взгляд через плечо и вопросительно вскидывает брови, принимаясь за готовку мяса.

Вот так просто чувствует себя как дома. Андрей с удивлением осознает, что раньше Тата в его присутствии была хоть и дерзкой, но очень застенчивой.

— Это чего ты такая веселая, вот в чем вопрос, — хмыкает Андрей

— Шмаль качественна попалась, — иронизирует в ответ она, Андрей лишь фыркает, пряча улыбку.

— Что такое шмаль?

— То, от чего я застрелюсь, если тебя пропрет на «поболтать», — бормочет Андрей, Тата оборачивается.

— Когда забавной мордашки нет, ты разговариваешь сам с собой?

— Чертовски мило ссылаться в данной ситуации на Одри Хепберн, но не совсем — я разговариваю с ним. Вернее, это он разговаривает со мной, — хмыкает Андрей, усаживаясь за стол.

Тата улыбается и отворачивается к плите, а квартиру постепенно заполнят пряный запах жареного мяса, которым, кажется, можно даже наесться. Малум довольно урчит, Андрей автоматически погружается в воспоминания детства, когда прибегал со двора грязный и ободранный после игры с мальчишками, а его встречала улыбчивая мама и вкусный, сытный обед.

Тата выпытывает у Андрея, чем он теперь питается. Старицкий нехотя признается, что мясом. (Упускает момент, что на самом деле душами умерших, но мясо — неплохая альтернатива). Желательно, сырое, но поскольку он еще и человек, то с радостью испробует каре ягненка, которое Тата умудряется готовить на газовой плите, а не на гриле. Малум заставляет его сказать, что мяса нужно много.

Они раскладывают ужин прямо на полу в гостиной, перед телевизором, и включают фильм, пока Андрей вгрызается в аппетитного ягненка. Тата много смеется, и Старицкий, вернее демон, замечает, а затем говорит Андрею, что она достаточно часто невзначай касается мужчины под любым предлогом — будь то просьба передать хлеб или укрыться пледом.

Она засыпает у него на коленях, и Малум руками Андрея перебирает волосы Таты, завязывая на них узелки и играясь.

— Дурацкое занятие, но приятное, — бормочет голос в голове, Андрей только улыбается — неплохо иметь в этом мире друга, который принимает тебя со всей твоей гадостью и ничего про это не говорит.

— За «гадость» ответишь, — вклинивается в его мысли Малум.

Андрей окунается в давно забытое чувство спокойствия: так все было до опостыливших отношений, разрыва, потери себя и командировки в Сирию. Он перебирает руками Малума волосы Таты и чувствует себя вполне счастливым.

***

Второй раз Тата приходит домой к Андрею с козой. С живой, мать ее, козой. Белая козочка с маленькими рожками несмело блеет и тут же гадит на ковер смешными шариками. Андрею не смешно.

— Какого?

Тата бесцеремонно проходит внутрь квартиры, удивленно поднимает брови:

— Я думала это скорее «ему» придется объяснять, что это за живность. Ты никогда не ездил в деревню, Старицкий?

— Черт, нет, я знаю, как выглядит коза — я спрашиваю, зачем она здесь?

Тата фыркает, а Малум молчит: наблюдает за перепалкой человеческих особей и не совсем понимает, чью сторону занять — Андрей вроде как носитель, но Тата…

— Она здесь в качестве твоего ужина.

— Прости, Андрей, я за малышку Тату.

Старицкий хмурится, понимая, к чему клонит девчонка, и тяжело вздыхает: это очень даже неплохой компромисс с демоном, падким на человечину и человеческие души — Андрей почти постоянно чувствует себя голодным, когда питается обычной едой и понимает, что ему, «им», нужно мясо. Желательно, свежее и сырое. Эелательно, закусить невинной душой. Малум что-то говорил, про загробную энергию. Такую нужно питать максимальной «жизнью». Старицкий капитулирующие вздыхает.

— Но я не дам тебе смотреть, как я ем, — бурчит он, отводя козочку в ванную.

— Я и не напрашивалась, — отмахивается Тата, — только сними рубашку, чтобы не заляпать. Хотя, не важно — одеваешься ты так, будто красота для тебя не главное, так что заляпывай на здоровье.

Андрей укоризненно смотрит на девчонку, но ничего не отвечает — слишком сильно урчит живот от предвкушения пира и слишком громко болтает демон в его голове.

— Наконец-то, господи, нормальная еда! Если у меня могла быть изжога, то давно бы уже была от твоей пиццы с пивом. Мясо-мясо-мясо-мясо-мясушко. Надо Тате потом сказать спасибо — такая понимающая женщина! Или, может, сделать ей подарок? Например, обглодать рожки козла и сделать бусы? Женщины у вас их носят. Или посвятить ей убийство? Ты представляешь — она просто растает! Такого уникального посвящения не будет ни у кого! Что там, посвятить звезду бабе и то на бумажке — херь. Вот убийство — это да, шикарный презент. Можно селезенку в доказательство ей принести, или сердце, — мечтательно урчит потусторонний дух в ожидании трапезы.

— Думаю, цветов будет достаточно, — нервно хмыкает Андрей.

— Ну, или так, — цокает голос, — но обязательно красных — хоть какая-то связь с убийством.

Андрей патетично закатывает глаза, запирает дверь ванной на щеколду, оставаясь с козой один на один.

— О господи, за что, — обреченно вздыхает он, а ему отвечает выросшая из тела клыкастая козья морда Малума.

Почти каннибализм.

— Зачем ты нам задаешь такой вопрос?

Андрей хмыкает от жуткой иронии — сейчас он отнюдь не чувствует себя Богом. Скорее, мясником. Хотя, какая разница, пора бы уже привыкать.

— Действительно, — подмигивает он антрацитовой пасти, — приятного аппетита, дружок. О подарке для Таты я сам позабочусь.

***

Андрей не успевает купить подарок для Таты — на следующий день он обнаруживает девчонку на пороге квартиры. Она выглядит потерянной и грустной.

— Ты в порядке, Тата? Ты не в порядке, — обеспокоенно бормочет Старицкий, затаскивает девчонку в квартиру.

Ее бьет мелкая дрожь, а взгляд теряется в пространстве, не находя фокуса.

Андрей усаживает ее на диван, набрасывает ей на плечи плед, старательно игнорируя голос в голове.

— Кто это, мать твою? Кто это сделал? — бесится Малум, — ты посмотри на нее — на ней же лица нет! Выясни, кому тут печень вынуть через глаз — организуем по высшему разряду!

Тата жмется к Андрею, хватается за него, как за спасательный круг, и только поджимает губы. Старается держаться, но получается плохо.

— Меня уволили, — надломлено выдыхает она, — всех, сука, уволили. Сраное сокращение из-за той гребаной бойни в конце улицы. Клуб обанкротился. Черт, я же больше ничего не умею! И даже за квартиру в конце недели заплатить не смогу. Я чертова неудачница, господи боже, все были правы.

Тату прорывает, она всхлипывает, утирая слезы. Андрей с Малумом обоюдно молчат, прекрасно понимая последствия своей медвежьей услуги.

— Упс.

— Не то слово, — тянет шокированный Старицкий, тут же осекается, когда Тата поднимает на него удивленный взгляд, думая, что это предназначалось ей. — Нет, в смысле, ты не неудачница, я не о том. Все будет хорошо, не переживай, все наладится, — успокаивающе шепчет он.

Обнимает по-звериному крепко и нечаянно вдыхает запах ее волос. Тата пахнет мимозой, цветами апельсинового дерева, чем-то романтичным и чувственным. Глубоким. Бесконечным. Прекрасным.

— Ничего не наладится! Если я останусь без квартиры, то придется вернуться домой, а это… Это будет полный, нет, тотальный хреновыверт. Черт, где же я так облажалась, — всхлипывает Тата, — стой, не отвечай, я знаю — везде.

У Старицкого внутренности сжимаются в комок от ее опустошенного взгляда и вряд ли это шалости Малума. Просто в этот момент он видит в Тате себя — одинокую, никому ненужную и потерянную. Слова срываются с языка сами собой.

— Можешь пожить у меня.

Тата поднимает на него недоуменный взгляд.

— Что?

— Что? — охает голос в черепной коробке, — мужик, ты в своем уме?

— Да, а что такого? — игнорирует демона Андрей, — квартира у меня оплачена на год вперед, диван раскладывается, да и от изжоги ты меня спасешь своей стряпней, — весело хмыкает он и видит, как взгляд Таты светлеет.

— Что верно, то верно, — бормочет голос в голове, — похеру, я за. Малышка Тата в нас нуждается.

— Ну, — неуверенно тянет она, отстраняясь от Андрея. Смотрит на него внимательно, пытаясь понять, не шутит ли он, — идея не так уж плоха… но как только я найду нормальную работу, я съеду, обещаю, — твердо убеждает она, — и не буду разбрасывать по квартире свой девчачий хлам, — поднимает палец вверх Тата для убедительности.

Андрей только смеется, согласно качая головой.

— Договорились.

— Чую я твоим задом мужик — мы повеселимся, — цокает Малум, — вы, люди, любите создавать проблемы из ничего.

Глава 5. Балдежный тип привязанности

— Ну и где мое хреново полотенце? — крутится Андрей вокруг своей оси, стараясь не поскользнуться на мокром полу, — сука, уже выходить пора! Тата! — Кричит он из ванной, — Тата, черт возьми!

Малум внутри едко посмеивается.

— Ты эту кашу заварил, ты ее и жри.

Андрей чертыхается, но понимает, что козел права — надо брать ответственность за последствия принятых решений. В конце концов, это он решил приютить Тату.

— За козла ответишь.

Но несмотря на все, им обоим жить с ней комфортно. Андрею нравится ее громкий смех и эмоции на лице, которое выражает все, что она чувствует — Тата не умеет их скрывать.

Нравится ее улыбка и ее эмоциональность, когда она видит рекламу кошачьего корма по телевизору. Нравится, когда после душа ее волосы начинают виться. Тата перекрасилась в свой естественный цвет, и они оба ахнули, когда увидели на пороге жгучую брюнетку.

А когда она злится, выглядит чертовски мило. Даже когда угрожает продавцу на рынке после купленных несвежих помидоров — кажется чертовски горячей. Андрею нравится то, как она чувствует жизнь и ее сарказм, без которого он уже не может жить — так это стало привычно.

Ему нравится то, как она испытывает чистую радость, глядя на красное закатное небо и ее наивность ребенка — это заставляет их защищать малышку Тату, несмотря на то, что она, кажется, самый сильный человек на земле.

Андрей замечает, что ему нравится все, связанное с ней…

Но вашу мать, его чертово полотенце!

Андрей хватает с крючка кусок ткани и наспех вытирается, соглашаясь с ворчанием Малума.

— Оно пахнет по-другому, — негодует голос, — и на ощупь не то! Что она с ним сделала? — грохочет бас в черепной коробке.

Андрей качает головой, одеваясь в срочном порядке — опаздывает на первую летучку.

Таты в квартире не оказывается, Старицкий хватает со стола еще теплый сэндвич и вылетает за дверь, читая записку, прикрепленную к зеркалу у выхода.

«Андрей, Малум, я потопала на поиски работы, не скучайте. На столе сэндвич и еще, не злитесь, но я постирала полотенца. Да, они по-другому пахнут, потому что чистые, и другие на ощупь, потому что сухие. Привыкайте. Целую, Тата».

И Малум, и Андрей закатывают глаза, не желая признавать свою неправоту.

Тата, на самом деле, удивительная: она словно вулкан, у которого вот-вот должно начаться извержение — самая переменчивая и взрывоопасная женщина, какую им довелось знать. И взорваться она могла из-за чего угодно.

— Ваш кофе. Женщина? Я к вам обращаюсь, держите. Приятного дня, — улыбается бариста, протягивая Тате картонный стакан.

— Женщина? Я выгляжу так плохо? — шипит не с того ни с сего змеей она, — я, по-твоему, какая-то старая неудачница с тридцатью кошками и геморроем? Ты бессмертный или как? Это я твою мамашу так называю, говнюк, когда трахаю по четвергам. — Брезгливо кидает она в лицо парню и тут же улыбается Андрею, — будешь? Кофе потрясающий, — закатывает глаза от удовольствия она.

— Вот это темперамент, — одобрительно хрипит демон.

— Даже похуже, чем у тебя, — качает головой Андрей.

Как ни странно, несмотря на то, что Тата готовит прекрасно (им обоим нравится) — она хороша только в импровизации с блюдами: на вкус подбирает соль и сахар, жаря крышесносные кружевные блинчики; в меру перчит жареную картошку и мясо, даже печет нежные круассаны.

Но вот делать что-то по указке у Таты совсем не получается. В данном случае — готовить по рецепту. Даже если это старинный рецепт пасты от бабушки. Хорошо хоть, она это признает. Но не признает Малум.