Бесплатный фрагмент - Панацея

Панацея
I

По одинокой лесной дороге, покрытой множеством рытвин и ухабов, подпрыгивая и вихляя, пронесся очень странного окраса автомобиль. Это был совсем новый, ядовито-розового цвета Гелендваген. Он оставлял позади искривленные в безумном танце сосны, пролетал мимо полосатых и поломанных березняков. Заросли ивняка так легко не давались: они нередко разрастались вдоль дороги на километры, и даже после того как машина вырывалась из их пестрого оцепления, долго махали ей вслед своими листьями.

Салон машины был иссиня-черным, и воздух внутри него казался мутным испарением сумерек. Любая попытка внешнего мира вдохнуть жизнь в это коматозное пространство пресекалась сильно тонированными окнами, которые пропускали минимум света. За рулем сидел коренастый лысый толстяк в сером костюме. Его веки то и дело блаженно закрывались, но через мгновение они с болезненным усилием распахивались, возвращая его к лобовому стеклу и внешнему пейзажу. Справа от водителя, слегка откинувшись назад, сидела полная ему противоположность — высокий и тощий шатен лет тридцати с длинной старомодной прической, напоминавшей дамское каре.

Слышь, Серый, долго нам тут трястись еще? — обратился высокий к водителю.

­­­­­­­­­­­­– Навигатор еще сорок минут показывает. — вяло отозвался Серый. — Знаешь, что, Антоныч, помолчи лучше. Ты, наверное, на общественном транспорте давно не ездил. — тут в его голосе зазвучали терпеливые наставнические нотки. — А вот мне пришлось как-то. Там в автобусе на перегородке стеклянной, ну за которой водитель сидит, наклейка есть, и на ней написано, что водителя во время езды отвлекать нельзя.

— Ну развез. Ты не автобус ведешь. Можно и ответить. — послышался раздраженный голос с заднего ряда. — А ты, Антоныч, еще раз спросишь, сколько ехать — пешком прогуляешься, понял?

— Понял. — сказал тот, растопырив пальцы в выражении «вопрос исчерпан».

Сидевшего сзади в сгущавшейся темноте салона разглядеть было почти невозможно, пока он не включил свет. В тусклом свете лампы очертания пассажира казались размытыми, но даже они выдавали его одновременное сходство и с Серым, и с Антонычем. На Серого он был похож тучностью и широкими плечами, а на Антоныча высоким ростом и узкой, вытянутой формой черепа.

Пассажир решил закурить, и огонек зажигалки на несколько секунд осветил его лицо. Нельзя сказать, что оно выделялось какими-то интересными чертами, но и безликим этого человека трудно было назвать. Скорее, он был ярким представителем определенного типажа, сурового и даже жестокого. Из-под пары густых бровей смотрели сонные, полузакрытые глаза. Их взгляд цепко держался сначала на вспыхнувшей зажигалке, а затем на закрасневшемся кончике сигареты. Вряд ли в тот момент глаза говорили что-то ясное о характере пассажира: эту работу, пусть и на уровне ассоциаций, выполнял нос. Он был словно выточен из камня настоящим скульптором, который особенно постарался над горбинкой: она была не слишком круглая и не слишком угловатая — как раз такая, чтобы нос был предельно лаконичен и не отвлекал внимания от общей картины лица. Люди с такими носами редко их суют дальше, чем положено, а иногда могут ими так резко и технично фыркнуть, что в соседней части среднестатистической гостиной с тумбочки свалится вазочка с цветами. Чуть ниже носа, не нарушая общих пропорций, находился рот. Над ним работали, видимо, и инженеры и скульпторы. Одни работали над размером губ: они были в меру припухлыми, и поэтому, когда их владелец говорил, они не нарушали его дикции, а когда он слегка улыбался, не оголяли его зубов. Скульпторы же добавили этим губам живости в виде морщинок и мелких трещинок, благодаря чему было видно, что это настоящая кожа, а не бледно-коралловая резина.

Вообще, все лицо этого человека было очень прямым и симметричным. Даже немногочисленные морщины на лбу шли параллельно друг другу, словно кто-то специально отмерил между ними фиксированное расстояние. Такими же ровными и правильными были ярко выраженные скулы, придававшие этой и без того суровой физиономии еще более мужественный вид. Наверное, и сам пассажир замечал такой уникальный порядок в своей внешности и старался его подчеркнуть такой же прической. Волосы он не отпускал, и длины их хватало только на тщательную укладку большей части этой темной, с проседью, массы на одну сторону для создания пробора.

Огонек зажигалки погас, и пассажир снова ушел в сумерки, до которых свет от лампы не добирался. Только сигарета неподвижно краснела на фоне его силуэта.

Сразу было ясно: главный в этой машине — он. Звали его Олег Ефимович Кравчин. Он смолоду выбивался в люди, выбирая на своем пути иногда довольно скользкие дорожки, то и дело рискуя на них оступиться. Однако, он хорошо держал на таких тропинках равновесие и сумел своевременно выйти на ровное шоссе законного бизнеса. Теперь Олег Ефимович почивал на лаврах своих былых предприятий и иногда затевал новые.

Несмотря на тонированные стекла можно было заметить, что небо было бело-голубым, без привычного солнечного пятна, словно уставшая звезда скрылась в далеком потаенном уголке. Единственным знаком ее присутствия были маленькие, изорванные ветром облачка, которые зависли над лесом, озаренные алым огнем светила. Даже ветер сжалился над ними и перестал терзать нежные пуховые тела, чтобы дать этим воздушным фигурам впитать в себя всю палитру теплых оттенков не то заката, не то рассвета.

Кравчина почему-то клонило ко сну. Он посмотрел на часы: слабо мерцающие инопланетно-зеленым светом стрелки показывали полпервого ночи. «Ну ясно теперь, отчего так спать хочется». — подумал он. Удивляло его скорее не время, а небо, которое в такой поздний час никак не могло быть таким светлым.

— Антоныч, а что это на улице так светло-то? Ночь же вроде. — надо было как-то держаться, не засыпая, вот и приходилось задавать разные вопросы.

— Так мы ж под Питером: белые ночи тут сейчас. — удивленно и как-то чрезмерно энергично чуть ли не прокричал тот. Наверное, ему тоже хотелось спать, и громкие возгласы были ему заместо кофе.

— А-а-а, точно. — тихо сказал Олег Ефимович и потер виски: голова не болела; просто такой массаж помогал бороться со сном.

В голову лезл странные вопросы: «А что он тут вообще делает под Питером в полпервого ночи на этой раздолбанной дороге, если сам живет в Москве? Куда и зачем он едет?». Словно из ниоткуда, в голове появился ответ, произнесенный посторонним беззвучным голосом: «На процедуру едешь. Тебе же психотерапевт сказал, что под Питером, мол, клиника есть, где хорошую гештальт-терапию проводят. А поздно так, потому что вовремя выехать не успел».

Самозаполняющиеся провалы в памяти начинали тревожить Олега Ефимовича, но он постарался успокоиться, потому что у него в голове возникла очередная подсказка: «Перед терапией сказали не волноваться и не спать подольше». Все эти объяснения на первый взгляд были исчерпывающими, но только для того человека, который знал, что такое гештальт. Кравчин к числу этих людей не принадлежал. «Гештальт какой-то. — думал он. — Спросить бы надо. У кого? Да хоть у Антоныча: он у нас личность разносторонняя, практиковал разное. Говорил, что в секте состоял какой-то, что сознание там раскрывали, с духами общались. — однако, он подавил свое любопытство. — Подумает еще, что я не знаю, куда еду. На месте разберусь».

Олег Ефимович откинулся назад и начал о чем-то усердно думать, чтобы не заснуть. Умные мысли в голову не приходили, и на протяжении всего оставшегося пути ему вспоминалась разная несуразица. Сначала он вспомнил, как в детстве откусил кусок от одуванчика и потом долго плевался горькой слюной. Затем в памяти всплыла драка с однокурсником по техникуму. Последнее воспоминание было особенно неприятным, потому что из той потасовки никто очевидным победителем не вышел. Ни однокурсник, ни Кравчин не были большими мастерами боевых искусств, поэтому, скорее всего, со стороны битва была похожа на дуэт клоунов: рыжего и белого.

Смотреть от третьего лица на это жалкое зрелище Олегу Ефимовичу было унизительно, но прогнать эту картину из воображения, которое в силу прошедшего времени делало ее еще более гротескной, было трудно. Снова и снова: два сопящих и хрюкающих нескладных тела сцепились в неправильный узел, и каждое из них пытается нарушить равновесие в свою пользу. Наконец, более тяжелая туша Олега (тогда еще никому и в голову не приходило называть его по имени и отчеству) берет верх и валит слабеющего оппонента на холодный кафельный пол. Тот все же не сдается и конвульсивным движением хватает обеими руками обидчика за шею, начинает вяло душить. Что ж, шея у Олега мясистая, и есть время, чтобы разжать хватку «обсоса» болезненными ударами под ребра, пока не кончится воздух.

«Обсос» же все терпит, для него ситуация переросла из бытового конфликта в дуэль, он готов убить, пусть даже это будет так называемым «превышением мер самообороны». По его мнению, Кравчин заслуживает смерти или как минимум страшного унижения. Если «обсос» не выйдет из драки победителем, то тяжесть поражения на всю жизнь повиснет на его спине и будет исподтишка душить его невидимой веревкой, тянуть назад, в этот коридор с дешевым кафелем на полу и салатовой штукатуркой на стенах. Он, возможно, даже забудет об этом случае, но в глубине души будет чувствовать, что в любой момент его могут повалить на пол и точно так же бить под ребра, а вокруг будут стоять и смеяться. Он не может этого допустить. Никогда возможность сбросить с себя позорный статус второсортного человека не была так близка, как сейчас. И он стиснул пальцы в готовности выжать шею Кравчина словно апельсин.

Олег недооценил противника. Отчаяние придало ему нездоровую, пугающую силу. Костлявые пальцы «обсоса» были хуже тисков, ощущалось, что шею Олега забетонировали, она просто не выполняла свои функции. Воздуха оставалось совсем мало, надо было предпринимать решительные действия. Он бил, ему казалось, что он бьет все сильнее и сильнее, а на деле руки становились ватными, двигались все хуже и усугубляли отсутствие мастерства. Вместе с воздухом в голову перестали приходить мысли, и оставалось только цепляться за те, которые уже там были, делать из них выводы. Последняя вспышка разума Олега была такой: «Душит, тварь такая, руками прямо, не стесняется, убить же может. Бей туда…. туда.. — под „туда“ он понимал промежность, но так просто повиноваться этому низменному желанию ему не хотелось. — А если увидят? Да что они скажут? Понятное дело, ничего, а все же… Хотя, что они увидят? Надо бить.» — Олег уже ничего не решал, он рефлекторно хватался за последнюю возможность победить или хотя бы не задохнуться. В глазах начинало темнеть, они от натуги готовы были вылететь, как черт из шкатулки. Остается только двинуть непослушным коленом. Одного удара будет достаточно. Наконец-то! У него получилось, он попал!

«Обсос» отпустил шею Олега. Даже для его стойкости, вызванной безысходностью, боль была слишком сильной. Его бокам и так приходилось нелегко, а тут еще и это. Тут уже ничего не попишешь, видимо, судьба бывает не только в руках. В ушах шумит, голова кружится, у «обсоса» сил не хватает даже злобно посмотреть на своего врага и этим взглядом сказать: «Ах вот ты как!». Все закончилось хуже, чем он хотел, однако, по Олегу он мог судить, что драка закончилась ничьей, достаточно позорной, но зато не поражением.

Олег после того, как его шея была освобождена из железной хватки «обсоса», повалился на спину и пытался улыбаться, чтобы создать видимость ситуации, когда «все схвачено» — рыжий клоун. Делать эту гримасу было очень тяжело, потому что рот надо было держать прикрытым в спокойном и умиротворенном выражении, а тело требовало раскрыть его как можно шире и с шумом подавившегося пылесоса вдыхать как можно больше воздуха. Вскоре любопытные взгляды людей, собравшихся вокруг места недавней драки, перешли на чуть ли не парализованного подлым ударом «обсоса», и Кравчин смог перевести дух и насытить свой едва работающий мозг кислородом.

В стенах техникума снова наступило спокойствие, студенты потихоньку разбредались по своим делам, и вот, рядом с Олегом остались только его знакомые, расстроенные поражением друга, но довольные зрелищем, да и те старались разговаривать между собой, иногда поглядывая в его сторону. Вдруг он заметил завхоза, невысокого мужика с обвислым лицом в вязаном жилете в зеленую клетку и в цокающих лакированных башмаках, который быстро шел по направлению к нему. В сердце Олега екнуло, словно там зажглась искра и сразу же погасла, но он тут же успокоился: завхоз опоздал, состава так называемого преступления нет. Да и сам завхоз тоже все понял; дойдя до Кравчина, он замедлил шаг и посмотрел по сторонам, странно задрав приплюснутый нос, как будто что-то вынюхивая. Рядом с ним, кроме Олега и его товарищей никого не оказалось, «обсос» исчез при загадочных обстоятельствах. Завхоз подозрительно оглянулся на предполагаемого нарушителя, чья шея еще нездорово краснела, не успев оправиться от жестокого удушья, и сказал сипло-писклявым голосом:

— Поспокойней-ка тут. — с этими словами он отвернулся и пошел дальше, набирая скорость.

Вроде бы пустяковая история, которую иной забудет через пару дней, до сих пор оказывала на Олега Ефимовича неприятное действие. Вспоминая ее, он поднимал со дна души гадкое, не разъясненное словами чувство, будто бы тот «обсос» был олицетворением пошлой обыденности, безличия и отсутствия особых способностей к чему бы то ни было, а он был воплощением грубой, лохматой, возможно тогда туповатой, но в чем-то обаятельной силы. Эта сила не могла проиграть такому с виду беспомощному и жалкому существу, как «обсос»: она должна была его растоптать, уничтожить и бешено, в диком ритме животной жизни торжествовать над тушкой своей жертвы. Но не сложилось, что-то помешало, и Кравчин задним числом догадывался, что он не победил в силу своей собственной заурядности, которой он тогда не осознавал, да и не хотел осознавать даже теперь.

Пейзаж за окном не предрасполагал к переменчивости мыслей и настроения, спутники молчали, поэтому Олег Ефимович против своей воли снова и снова вспоминал эти влажные костлявые пальцы, стискивающие его горло, безумный взгляд «обсоса» и понимал, что в тот момент его лицо тоже не было озарено одухотворенностью. Ему даже стало душно, как будто призрак «обсоса» влетел в машину и решил вспомнить прошлое. Он решил открыть окно. Внутрь машины с характерным для высокой скорости грохотом начал проникать холодный ночной воздух. Но и тут не было спасения: внутри слишком жарко (по крайней мере, так казалось Кравчину), а снаружи шумный и беспокойный вихрь, который вот-вот высосет его из машины через щель между чуть опущенным стеклом и дверной рамой. Такого панического беспричинного страха Кравчин не испытывал очень давно, а, возможно, он и вовсе ничего подобного в своей жизни не переживал. Крыша машины, темнота салона, мрачный бесконечный лес давили на него со всех сторон, ему казалось, что он сжимается, как яблоко под прессом.

Хотелось метнуться, дернуть за ручку и выбежать вон из леса, из этого узкого коридора с асфальтовым полом и бледным бесконечным потолком. Но так поступить было нельзя: ведь куда убегать? А метаться? Кто в своем уме себя так ведет? «Мне уже не к психотерапевту надо, а кому-нибудь посерьезней». — с нервной иронией подумал Кравчин. И вот он оцепенел, стараясь выглядеть спокойным и одновременно задыхаясь от немой истерики.

Напряжение росло, по его телу вот-вот собирался пробежать воображаемый электрический разряд и положить конец страданиям, но вдруг лес закончился. Прямо на его границе с запущенным болотистым лугом появилось белое и очень чистое, видно, недавно построенное двухэтажное здание. По его периметру на идеальном, будто искусственном газоне стояли черные цилиндрические фонарики высотой чуть выше пояса. Света они особо не давали, но создавали в радиусе нескольких метров от здания чувство уюта и защищенности. Благодаря ним эта постройка казалась тихим и безопасным прибежищем, оплотом цивилизации, окруженным со всех сторон враждебной дикой природой.

Перед зданием была небольшая парковка, на которую Серый предусмотрительно свернул. Выйдя из машины, компания заметила над входом подсвеченную синим цветом вывеску, которая гласила: «Soul Panacea». Внизу более мелким шрифтом было добавлено: «Инновационные методы психотерапии».

Уверенным, но тяжелым от сонливости шагом троица направилась ко входу, который был представлен большой двустворчатой дверью из непрозрачного матового стекла. Зрение могло даже без помощи осязательных манипуляций почувствовать текстуру этих стеклянных вставок, чуть шершавую и родственную наждачной бумаге. С двух сторон от двери было по узкому окну в человеческий рост из обычного стекла, за которыми виднелась стойка ресепшен. Серый раньше всех взбежал на аккуратное крыльцо и попытался открыть дверь, но она была заперта.

— Что за манера во всех больницах дверь держать закрытой? — разозлился он.

— Это не больница. — ответил Олег Ефимович.

— Ну там же лечат все-таки? А если мне, допустим, плохо, а они там заперлись. — сдавая позиции перед своим начальником, буркнул Серый.

— Ты читать умеешь? Видишь, написано: инновационные методы психотерапии. — встрял Антоныч в надежде начать спор. — Мозгоправ там сидит, чем он тебе поможет?

Серый хотел поддержать инициативу Антоныча и возразить, но долгий вздох Олега Ефимовича, который он обычно издавал, когда ему надоедали тупые пререкания своих спутников, не позволил Серому этого сделать. Вздохнув, наконец, сполна, Олег Ефимович подошел к двери и нажал кнопку домофона, отливающую изрядно потертой бронзою. Зазвучала знакомая мелодия, искаженная шипением плохого динамика. Через несколько секунд последовал щелчок в двери, недвусмысленно намекавший, что ее открыли.

Серый с излишним усилием рванул на себя дверь и пропустил своего начальника. Сразу за ним проскользнул Антоныч: он знал, что индивидуально для него дверь держать не будут. После этого Серый еще пару секунд задумчиво глядел на парковку, а потом и сам зашел.

II

Холл был большим и прохладным, и как все в этой клинике — светлым. Посередине стояла высокая стойка ресепшен, по бокам которой поднимались на второй этаж две большие лестницы. Вдоль боковых стен стояли в ряд кожаные диванчики, но на них никто не сидел: кроме пришедших и хорошенькой девушки за стойкой в холле никого не было.

— Добро пожаловать. — с официальной улыбкой произнесла девушка. Видимо она уже давно работала на ресепшен, и поэтому у нее хватало мастерства именно улыбаться, а не наигранно скалиться. — Вам назначено?