Бесплатный фрагмент - Память сердца

Память сердца

Память

Пожар вмиг охватил завалинку, стену спальни и запылал с испепеляющей силой. Вскоре в блеске огня был виден весь ночной деревенский проулок. Блики огня засверкали на окнах соседнего дома, где жили Дарья и Лаврентий Ерыкаловы. Они выглянул в окно и вскоре с вёдрами выскочил Лаврентий с сыном Петром, к ним присоединились Степан с сыновьями, встали в шеренгу, набирали воду в соседнем колодце, передавали по цепочке ведро с водой, но пожар всё усиливался.

С подойником прибежала Агафья, жена Степана, а Дарья с иконой, читая молитвы, стала ходить вокруг своего дома. С вёдрами прибежали жители соседних домов, образовали вторую шеренгу, но пожар, смеясь над ними, перекинулся на амбар, за которым находилось хозяйство Ерыкаловых. С иконой прибежал дьяк, но вскоре поставил икону к дереву и тоже включился в работу: стал лопатой набирать землю и кидать на горящие брёвна, одновременно читая молитву. Тёмной ночью в освещённой пожаром деревне Большая Грязнуха царствовали пляшущие языки огня, вырисовывая напряжённые потные лица.

Из сарая выпустили кур с петухом и козу. Куры кудахтали, петух кукарекал, огонь трещал, коза блеяла, бабы кричали, что в доме Любка.

— Пьяная опять, верно, если не выскочила.

— Ясно, пьяная. Вечёр, когда ставнями окна закрывала, слыхала голоса, гармонь играла, песню «Сударушку» мужик пел, — частила Агафья.

Окно кухни затрещало, запылало, и из него выпал Семён, очередной хахаль Любки из соседнего села; от него разило дымом и самогоном, лицо и руки обожжены, рубаха в подпалинах. Женщины облили его водой, стали оказывать помощь. Упала кровля, Любка так и не вышла. Пожар потушили, когда и тушить-то было нечего. Любку не спасли. Труп нашли в сенях под ещё тлевшей балкой.

Но ещё долго у сгоревшей избы толпился народ: одни уходили: ждала утренняя работа после бессонной ночи, другие приходили, услышав о трагедии; отгоняли ребятишек, которые норовили оказаться в первых рядах. Весть о пожаре разнеслась по всем 570 дворам села Карпухинского. В тот же день приехал участковый уполномоченный, следователь и человек в форме пожарного инспектора. Весь день они искали свидетелей преступления, посетили все близлежащие дома, но никто ничего не знал.

Павле Шишиной о пожаре рассказала золовка Надежда, когда они провожали утром коров с пастухом.

— Уснула с Яковом, проснулась с ним, — рассудила Паша. Бог милует. Усвоил обещание, данное деду Михаилу: держаться в стороне от дома Любки.

Пришёл как-то свёкор Михаил Иванович, когда Паша со слезами на глазах трёхмесячную Зою кормила.

Не сразу выговорилась, но дед уже знал от дочери Надьки, что сын-гуляка ночи проводит с Любкой и её пьяной компанией, а у Паши молоко грудное пополам с горючими слезами.

— Не реви, — буркнул, вглядываясь в лицо малютки. На Якова как похожа. Глаза карие, тёмные волосики, сосёт, жадно приложившись к груди матери, а губёшки тоже аккуратные, вся в батьку. А тот не в меня, в жену.

У Михаила, что не год, жена Мария рожала детей, двенадцать их было, но в живых к этому времени осталось пятеро. Кто на войне сгинул, кто от болезни, Потапа смерть достала, когда в зелёных был, Афанасий вернулся после госпиталя больным. Все дети, кроме Якова, в него, крепкие, среднего роста, ширококостные. Яков же в мать чернявый, худощавый, ниже братьев. Любил пофорсить, одеться во всё новое и чистое, прогуляться с парнями по селу, хотя и учёнее был, и книг много прочёл, в Петрограде закончил курсы парикмахеров. Женился на красавице Марье из кулацкой семьи Романовых, в 1915 году дочь Лиза родилась.

В село наведывались то красные, то белые. Мужики от греха подальше в лес ушли, «зелёными» себя называли. Белые, красные и зелёные требовали продовольствия, всем скрепя зубы угождать приходилось: попробуй не дай. Но была у Михаила дальняя землянка, прикрытая хворостом, чтобы после этих набегов и семью прокормить мог. Деверь место подсказал, лесником в тех местах был. С сыновьями по ночам этот земляной амбар строили и — никому, даже жёнам (у баб язык длинный) не говорили, там деньги и золото, сохранённое после четырёх раскулачиваний, хранил, но даже и сыновьям не говорил о том, где их спрятал. Набеги на село продолжались с 18 по 22 год.

О приближении белых и красных сообщали жители села Клевакинского, где не одну бабу изнасиловали, а ту, которая вилами честь себя и мужа защищала, повесили после надругательства. Девок и молодых баб в селе Карпушинском прятали в подполье. Однажды в доме Романовых, где в то время жили Мария с Лизой, несколько дней стояли белые, потом их вытеснили красные. Несколько недель Мария, молодая жена Якова, пряталась в подполье. Когда безопасно стало, вылезла оттуда голодная, промёрзшая и совсем больная, возили к фельдшеру. Тиф. Дни были сочтены. Яков вернулся весной 21 года, а летом схоронил свою лебёдушку. После смерти Марии решил, что надо жизнь продолжать по-новому.

Забрав с собой шестилетнюю Лизу, поехал в Петроград, решив устроиться там парикмахером и дочь воспитывать. Приехал и не узнал город. Это был неудачный период для города, расположенного удалённо от сельскохозяйственных районов. Разруха на путях сообщения привела к перебоям со снабжением. В парках, в скверах, на улицах выращивали картофель. Заводы остановились, трамваи не ходили, не работали водопровод и канализация, для отопления разбирали доски тротуаров и даже деревянные дома. У магазинов выстраивались очереди, была введена карточная система. Из-за голода жители, оставляя дома и квартиры, уезжали в сельские местности. К 1921-му году город опустел, в нем жили 722 тысячи человек — в 3 раза меньше, чем накануне революции. После жестокого подавления мартовского восстания моряков в Кронштадте прокатилась волна арестов. Ненадолго задержался здесь Яков, вернулся к отцу, своего дома после раскулачивания Романовых не было, поэтому поселился у Михаила.

Но не дело молодому одному век коротать, тогда и сошёлся с Любкой к недовольству своей семьи.

Однажды в вербное воскресенье Михаил Иванович после посещения церкви решил поговорить с сыном о жизни. Во дворе встретил простоволосую, хотя прохладно ещё было, Лизоньку, погладил по голове, протянул пряник. Она взглянула на деда карими Яшкиными глазками, взяла гостинец немытыми ручонками, вгрызлась в него зубами. Вошёл в избу и сразу огорошил сына вопросом:

— Чего не женишься? Полгода прошло после смерти Марии. Лизке мать нужна, а то она всё к Романовым бегает. Ей семья нужна, а не отец-кобель.

— Так на ком? Молодухи да вдовы с детьми.

— Ты уже нашёл одну такую молодуху.

— Не твоё, отец, дело. После войны имею право на личное. Не учи жить.

— А Лиза как? О ребёнке подумай. Мать ей нужна.

Михаил не просто так завёл разговор. Была у него на примете Павла Дьячкова. Старше Якова, правда, да кто годы считать будет, и ростом повыше, но ведь с сантиметром никто за ними бегать не будет. А из богатой семьи, тоже неоднократно раскулаченной к этому времени. Самый большой дом в селе был у Павлы Артемьевны, земли много, скотный двор, лошади. Семьи что Павлы, что мужа её погибшего Ивана пользовались в селе уважением за трудолюбие, хозяйственность и доброту.

Павла в девках в селе первой красавицей была, скромная и образованная, муж Иван, лет на 8 старше её, был командиром белогвардейского отряда, худощавый, с большими серыми глазами, по характеру взрывной, храбрый, весёлый. На войне побывал, оттуда белым и вернулся. Погиб в 19. Крепко рыдала на похоронах, когда привезли, беда не ходит одна. Вскоре и маленький сын утонул, когда коров доила, хозяйство было большим, сама всё тянула, батраков нанимать запретила Власть Советов. Пусть и голодные, и полуодетые, но свободные, не батраки.

За мелким Васюткой соседские дети приглядывали. Вроде и речка Большая Грязнуха (так и село все местные называли) неглубока, но трёхгодовалому воды захлебнуться хватило. Осталась у Паши старшая дочь Наталья, большеглазая, кудрявая, очень тоненькая четырнадцатилетняя девчушка. Михаил знал, что воспитана Наталья так, как каждой бы девушке следовало: ответственная, образованная, скромная, по хозяйству помогает, по селу по ночам с парнями и девками не шастает. Помощница в хозяйстве будет, потом и замуж выдадим, и никаких «довесков» от Ивана. Павла — строгая, взрослая женщина и, по словам её родственника церковнослужителя, с которым только что ней разговаривал, религиозная; о Лизе позаботятся и воспитают достойно. Обо всём этом он и поговорит с Яковом, но не теперь, а, обдумав всё, после, и с бутылкой самогонки на Пасху. Думал старый, что если женит сына после смерти первой жены-красавицы, то и пить бросит Яшка, ведь не пил раньше.

Не стал Михаил тянуть быка за рога и разговор затеял, как и предполагал, в пасху. Яков противиться не стал. Он десятилетним парнишкой был, когда Иван с Пашей вышли из церкви. Она, красивая, высокая, была в белом платье, фате, с цветами в руках. Их обсыпали хлебным зерном, а потом и деньги кидали, он тоже схватил монетку. Потом на нескольких экипажах поехали кататься. Дети бежали следом. Свадьба была что надо. Павла и после похорон Ивана сохранила привлекательность, а сейчас Яша решил, что отец прав, и вскоре произошёл сговор. Но ещё до этого о предполагаемом сватовстве сообщила будущей невесте Таисия, жена Ивана, старшего брата Якова, получившая задание от мужа узнать, как Паша воспримет этот мезальянс.

Разговор с Тосей всколыхнул душу Павлы, для неё это была новая жизнь, полученная на четвёртом десятке. Проводив подругу, решила сходить в Спасо-Преображенскую церковь, построенную в 1907 году на радость всем сельчанам Карпухинского и Травянского приходов. Строили на радость, а сколько боли впитала в себя эта церковь. В 1917 в стране произошла революция. Не приняло Карпухинское и рядом находящееся село Травянское новую власть.

Спустя полгода в Травянском вспыхнуло восстание: местные жители арестовали председателя-большевика, членов совета и нескольких сельских коммунистов. Помогали им мужчины Большой Грязнухи, среди них был и Иван Дьячков. В Травянку приехал глава рабочей дружины Василий Головин с отрядом бойцов. Восстание было подавлено.

Иван вместе с мятежниками ушёл в лес. Сначала там и жили, изредка наведывался по ночам домой, зацеловывал всю, обещал вернуться; она плакала, крестила его и не говорила даже родным о его приходах. Весной группа присоединилась к белогвардейскому отряду, который погнал летом того же года через Большую Грязнуху бойцов 1-го Крестьянского коммунистического полка из Катайска. В июле побывал дома, но недолго, напоследок Паша дала мамину иконку-заступницу, но не защитила она его от земной беды. В 1919 похоронила и отпевала в этой церкви своего любимого и будто сама умерла, ссутулилась, постарела, волосы седые появились, глаза перестали улыбаться, скорбные морщинки появились у красивых губ.

Но не только личные беды принимала в себя эта церковь.1918 года в урочище Половинном был убит священник Александр Попов и еще восемь жителей Травянского, их отпевало духовенство Спасо-Преображенской церкви, скоро и эти служители культа погибли. В 1919 году прибыл Иван Пьянков, новый священник. А через год его арестовали и осудили на три года лагерей.

Павла постояла у икон, помолилась за живых, поставила свечи погибшим и умершим. Батюшка Кузовников Африкан Александрович прибыл сюда недавно, но стал уважаемым на селе человеком. Решила с ним поговорить о предстоящем событии. Слова его запали в душу:

— Живым живое. Бог создал тебя, дочь моя, не для страданий, а для радости. Живите, детей рожайте. А они будут. Бог вас наградит.

Просветлённая и счастливая, решившаяся на брак, вышла она из церкви, будто словами батюшки Иван говори с ней. Как изболелась душа по всему утраченному.

А весна чувствовалась во всём: в зелёной дымке деревьев с зарождающимися листочками, в лучах солнца, купающихся в лужах никогда не отличавшегося чистотой села, в первых цветах мать-и-мачехи, верба приворожила взгляд своими похожими на маленьких пушистых цыплят почками. Захотелось подойти к реке. Селезни выбирали себе подруг; сороки громко кричали, суетились и строили себе гнёзда.

После смерти Васютки обходила это место стороной, боясь воспоминаний. Даже стирала не у реки на мостках, как все бабы, а в бане или дома. Летом ставила вёдра у колодца, вода нагревалась и в принесённом из сарая корыте стирала бельё. Вдоль берега гуляли когда-то с Иваном, а потом играла с маленькой Наташей. Она родилась 12 августа 1908 года семимесячной, слабенькой. Повитуха говорила, чтобы не привыкали к ней, вряд ли выживет. Первые месяцы у сердца держала, не отпускала, носила всегда с собой в тёплой шали, часто давала грудь, и окрепла девчушка; по совету фельдшера, много гуляли, потом закалять стали; Иван плавать учил, часто играл с ней у реки. Выросла вся в него и лицом, и характером. А Вася на мать родился похожим, здоровым, крепким…

— Тётя, а ты, правда, моей мамой будешь? — услышала она детский голос.

Оглянувшись, увидела Лизу в ватнике, в шерстяных носках на босу ногу и без платка.

— Правда, дочка, — ответила она и вдруг почувствовала, что ту нерастраченную любовь, которую она испытывала к утонувшему сыну, она теперь сможет отдать этой девочке, так рано испытавшей горечь потери матери. Река сына забрала, а дочь дала.

— Есть хочешь? Суп из сухих грибов в чугунке не остыл и оладьи со сметаной.

— Да, — радостно вскрикнула новоиспечённая дочка.

Удивил новый дом Лизу, когда она вошла сюда. Через сени, в которых даже у порога было чисто, и кухню с большой печью вошли в аккуратную горенку с запахом свежести, обилием цветов. Пол застелен новыми пёстрыми половиками. Мебели во всех домах, где была до этого, почти не было. Железные кровати, лавки, столы. А тут и пузатая горка с красивой посудой, видневшейся из разрисованных стёкол, и такой же пузатый комод, витая этажерка с книгами на полках, стулья вместо лавок. Между двух небольших окон — стол, покрытый тонкой вязаной крючком скатертью с кистями. На комоде, горке и такие же, как скатерть, салфетки. В промежутке между окнами — зеркало в раме. В углу на восточной стороне иконки с лампадкой. На комоде в деревянной рамке увидела фотографию; узнала Павлу в молодой красивой и нарядной женщине, сидящей на стуле с маленьким ребёнком на коленях, рядом, положив руку ей на плечо, стоял кудрявый усатый мужчина в военной форме. Рассмотрев фото, Лиза подошла к окнам. Все три подоконника были заставлены ящиками с росточками, зеленели пёрышки лука, ветвился знакомый ей укроп.

— Вот это огурцы будут. А что это с жёлтыми цветами? — показала она на рассаду томатов.

— Это помидоры, ягоды такие кисленькие. Недавно из семечка стали выращивать. К осени вырастут. На хлеб ломтиками порежем и сахаром посыплем. Вкусно!

Паша покормила Лизу, потом повела в другую комнату, где у двух кроватей стояло много сундуков; подвела к одному из них, нашла ранее Натальину чёрную плюшевую жакетку, яркий полушалок, ношеные, но крепкие ботинки.

— Вот в это оденься, дочка, весной и не заметишь, как простудишься.

Лиза послушно надела вещи, чмокнула Пашу в щёку и выскочила со своей детской радостью на улицу. Подружки, потерявшие её, удивлённо спросили:

— А ты где была?

— Да у мамы. Позвала обедать, — ответила, словно так было ежедневно.

А Павла, проводив за дверь дочь, подумала:

— И я буду строить новое гнездо, как те сороки. Ну и пусть моложе на 10 лет, а в селе много молодых и незамужних женщин, но он меня выбрал. Кто знает, кому и сколько в небесной канцелярии отписано. Не очень-то на возраст смотрят в семье, в душу заглядывают. А детей как хочется. Может, ещё не поздно?

Было всё не так, как во время той запомнившейся Якову свадьбы. Просто повенчались в Преображенской церкви, затем расписались в Большегрязнухинском сельсовете Каменского района, устроили небольшой вечер. Паша приготовила постель далеко не такую красивую, с узорами и вышивкой, как раньше с Иваном. Всё красивое постельное бельё тоже «раскулачили» приходившие в дом с красными флагами. Но о комнате позаботилась, украсила её цветами, поставила свечи. А вот стол…

Голод, вызванный политикой военного коммунизма, в это время начался на Урале. Продразвёрстка привела к сокращению посевных площадей. Приходили крестьяне из Травянского в церковь, рассказывали страшное, о трупоедстве и каннибализме в Н. Туре, Карабаше, Красноуральском, Троицком уездах. Голодала вся Екатеринбургская губерния, включавшая Пермь и Курган. Более миллиона человек. Питались суррогатом, хлеб пекли из полыни, добавляли картофель, гречу, коренья. Был создан Помгол, (общественные комитеты помощи голодающим), куда из французский Красного Креста приходили продукты.

В Большой Грязнухе, находившейся в 9 километрах от Каменска, было сравнительно благополучно, многие, благо железная дорога в 2,5 километрах от села, ездили в Каменск, Курган подработать, кто печку сложить, кто дрова пилить, кто молочное продать, картофеля всегда было много, овощей с приусадебных участков. С пшеницей вот сложнее, а рожь и гречиха росли. И тут вспомнилась любимая селянами пословица, сказанная основателем села (в 1735—50 гг) донским казаком Карпухиным, именем которого и названо село. «Делай грязь — будешь князь». Князья не князья, а в окрестностях имелась плодородная земля — чернозем. Всякий крестьянин понимал так: грязь эта благородная: при щедром поливе жди богатого урожая. А река рядом. Вот и трудились карпушинцы на своих участках не за страх, а за совесть.

Натурально-потребительское хозяйство Михаила было крепким, но и ртов много, да расщедрился и из своих запасов. Напекли пирогов, мужикам — самогон, женщинам — наливка, кур не пожалели. Лето на носу — новые куры вырастут. Пельмени с редькой, грибами, квашеной капустой, рыба — пруд рядом. Лиза всё время жалась к отцу и матери, но когда ушли немногочисленные приглашённые гости из числа самых близких друзей и родственников, а молодые ушли в спальню, почувствовала себя лишней. Вышла на крыльцо посмотреть на звёзды.

— Я тоже люблю на звёзды смотреть, а ещё люблю грозу. Насмотреться не могу, даже окно открываю, — услышала голос.

— И я люблю звёзды, а грозу боюсь, — робко, дрожащим голосом пробормотала девочка.

К ней подошла Наталья, до этого вместе с Тосей убиравшая за гостями, и они долго говорили о звёздах. Наталья даже знала их названия, чем удивила сводную сестру. А потом, нежно взяв за руку, сказала:

— Ну что, сестрёнка, пойдём в нашу комнату. Она и потом рассказывала Лизе каждый вечер сказки, весёлые истории, однажды вечером они допоздна читали «Руслана и Людмилу», сохранённую при раскулачивании Натальей. И её сводная сестра стала как-то в раз самым близким ей другом. Не было того одиночества, в котором Лиза пребывала после смерти матери.

И по поводу Павлы не ошибся Михаил. Она по-матерински отнеслась к Лизе, заботилась больше, чем о Наталье: ведь младше её. Яков оказался добрым, разговорчивым и ласковым. И потекла жизнь. Будни сменялись праздниками, посевные — уборками; строго держали посты, приучая и детей к ним, по воскресеньям и религиозным праздникам посещали церковь всей семьёй. В родительские дни шли на кладбище, поминали умерших родственников, не забывали навестить могилы и Ивана, отца Натальи, и Марии, матери Лизы, поздравляли с рождением детей в семьях родственников и соседей, много работали — словом, жили.

В Пасху первым гостем был священник, в миру Кузовников Африкан Александрович, который обходил все дворы в селе, поздравляя с праздником. Был вежлив и уважителен со всеми, богатыми и бедными, приносил красиво раскрашенное яйцо, в каждом, даже самом бедном доме, после приглашения садился за стол со словами «Христос воскрес», ему отвечали: «Воистину воскрес». За столом съедал ответное протянутое хозяином яйцо, но не пил и не ел, поговорив несколько минут, отправлялся в другой дом. Так навещал всех прихожан. После праздника мужики с уважением говорили о посещении батюшки и всё удивлялись, как можно съесть такое количество яиц за один день. Иной и за год не осилит.

В следующую пасху всё повторялось. «Бог милостив», — говорили бабы, но к батюшке он оказался не милостивым. В апреле 1937 года на Пасху кто-то из прихожан ударил в единственный не снятый колокол, нарушив тем самым закон «О звоне». Священника арестовали. Как контрреволюционный элемент Кузовников Африкан Александрович в возрасте 47 лет был расстрелян 4 ноября 1937 года на Золотой Горе. Спустя 18 лет дело Кузовникова пересмотрели, и расстрел заменили… 10 годами лагерей.

Но вернёмся в 1922 год. Он оказался урожайным, продразвёрстка была заменена продналогом. Теперь крестьяне должны были отдавать определенное количество продуктов государству, стало возможным использовать наёмный труд. Дед Михаил нанял двух батраков, и Яков с Пашей тоже.

Семья жила и работала дружно, излишки можно было продавать и купить мануфактуру, приобрели швейную машинку, на которой строчила Наталья. Шила не только для семьи, но и в люди. В 23 родился сын. Яков, мечтавший о наследнике, был без ума от радости, всё свободное время пестовал его, да и все наглядеться не могли, с рук не спускали. Недолгой была радость. Как-то зашли в дом проходящие богомольцы, их покормили, дали с собой хлеба и овощей, но посещение их принесло в дом беду. Вскоре заболел тифом маленький Мишутка, нередкой тогда болезнью. Горькими слезами рыдала вся семья, а Паша винила себя: не уберегла сына. Яков успокаивал, но страдал, восточное лицо осунулось, постарел как-то сразу.

Однажды встретил Любку. Та посочувствовала и сказала, что надо забыться, посидеть с друзьями, выпить. Легче станет. Якову вроде, правда, стало легче, и ночь не была бессонной, и уснул, как пришёл домой, и не видел горестное лицо жены; а она, в горе своё погружённая, как бы и не заметила, не упрекнула ни словом, ни взглядом. Так Яков снова влился в весёлую компанию. Порадовался, когда Павла понесла ребёнка, успокоился. Родилась дочь.

— Назовём Зоей, жизнь по-гречески значит, чтобы жила. Как корабль назовёшь — так и поплывёт. Древняя мудрость, — посмотрев на кроху, сказал отец семьи.

— Да, — согласилась Паша, читая молитвослов. — И в святцах это имя есть.

Как-то в дом зашла подруга Тося с вопросом:

— А где Яков, ведь вечер? Почему дома нет?

— Может, к деду пошёл или во дворе?

— Нет у деда. Я только от них. Но где, догадываюсь.

— Где? — с упавшим куда-то вниз сердцем, спросила Паша, всё же надеясь, что она получит не тот ответ, который боялась услышать, когда Якова допоздна не было дома.

Но ответ был именно тот, ещё и с доказательствами (сама из окна не раз видела) Агафьи, соседки Любки, всё знающей и передавшей свои знания Таисье.

— Опять с Любкой.

Покормив Зою и напоив чаем подругу, Павла решила поговорить с Яковом. Пришёл он пьяный, сразу лёг спать, а утром отшутился:

— Агафья чего и нет выдумает. У Николая с Надькой был. Опять тот сестру колотит, разбирался, поссорились.

— Всю ночь ссорились, что ли? Почему пьяный опять? Мирился с Николаем? —

пошутила жена.

— Потом пошёл к доске объявлений у Сельсовета. Смотрю: мужики стоят. Там результаты переписи вывесили, помнишь, год назад приходили. В нашем селе 575 дворов с населением 2813 человек (мужчин — 1317, женщин — 1496), Все русские. Теперь уже и больше. Вот эту маленькую не посчитали.

Он схватил Зою и стал подбрасывать, она звонко смеялась.

— Осторожно, напугаешь, — улыбнувшись, Паша забрала дочь.

Прибежали Наталья с Лизой, закричали:

— Папка, в салки обещал ещё вчера, почему слово не держишь?

Он схватил их в охапку, побежали во двор, откуда послышался весёлый детский смех.

Ненадолго успокоилась Паша, видя любовь мужа к дочерям, но мысль о Любке постоянно сверлила голову. При встречах та называла её тётя Паша, подчёркивая не столько уважение, сколько зрелый возраст жены Якова.

Вскоре пришёл и дед Михаил в гости, во время чаепития поговорили о том, что надо бы пристрой сделать к дому — летнюю комнату, осенью голландку поставить для тепла, постепенно разговор потёк по другому руслу.

— Не переживай, Павла, направлю на путь истинный, не впервой в семьях детей порядки наводить.

Один активный фактор воздействия на сыновей у него был:

— Не позволю семью позорить! Наследства лишу. По миру пущу, — кричал с острасткой и всякий раз хватал кнут, хотя и раньше детей им не бил.

До сих пор помогал этот фактор, но по отношению к Якову применить его не привелось.

В 1928 году в Большой Грязнухе решили возродить не получившееся в двадцатом коллективное сельское хозяйство.

Снова началась насильственная коллективизация, — «раскулачивание», предполагающее «насильственное и внесудебное лишение зажиточных крестьян, использующих наёмный труд, всех средств производства, земли и гражданских прав, и выселение в отдалённые районы страны», как писали газеты того времени.

В селе Большая Грязнуха богатых давно уже и не было. Кого раскулачивать, если ежегодно с 1917 до 1921 года раскулачивали? Под раскулачивание попадали те, кто умело хозяйствовал в период НЭПа. Ну и что, если Шишигу (как звали Михаила в деревне) четыре раза раскулачивали, хозяйство окрепло, есть два батрака, батрачка.

— Так на ней вроде один из сыновей женился, — вставила секретарь сельсовета. Да и продналог всегда он вовремя сдаёт и в полном объёме.

— Потому и сдаёт, что излишков много. Богатеет упырь. А народ голодает.

Это пятое раскулачивание подкосило деда, он кричал, грозил, возмущался как мог, ругался матом. Вся его крестьянская душа бунтовала, поэтому и стал кандидатом на «насильственное и внесудебное лишение всех средств производства, земли и гражданских прав и выселение в отдалённые районы страны». Когда увозили, попросил Якова не о защите и помощи, а лишь одно: блюсти себя, хранить семью. Яков понял, к Любке с тех пор ни ногой.

Весна 1929 года. С трудом прошёл сев в только что созданном колхозе «1Мая», куда вступил, боясь очередного раскулачивания, Яков. На общем собрании он был избран председателем. Проголосовало большинство. А вот зять Николай Чемезов, муж сестры Надежды, служивший в народной милиции и участвующий в раскулачиваниях своих родственников, напомнил о сидящем в заключении отце. Но присутствующий из уезда представитель напомнил слова Сталина «Сын за отца не отвечает». Урожайный 30 год и появление в колхозе трактора придало значимости колхозу и работе Якова: на каждое коллективизированное хозяйство было засеяно свыше 6 га, а на каждое единоличное не более трех. И доходы колхозников радовали, составив 548 руб. на каждое коллективизированное хозяйство, у единоличников в 1930 г. не превышали 334 руб. на каждое хозяйство. В газетах того времени писали, что колхозы дали «37% заготовленного в области хлеба, 57—масла, 37—овощей, 29% — технических культур и т. д.»

Дошли слухи и о деде Михаиле, который смог с освободившимся из заключения односельчанином передать письмо. Старик жив, валит лес в Новосибирске, оттуда и добирался с письмом бывший заключённый; его накормили, напоили, расспросили. Он рассказал, что после опубликованной в марте 1930 года статьи Сталина «Головокружение от успехов» и постановления ЦК «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении» дед написал письмо Н.К.Крупской, детально рассказав, что он не против Советской власти, а против тех перегибов, которые происходят на местах. Писал о детях, которые погибли, эту власть защищая, и просил её разобраться во всём. До Крупской письмо дошло, дед вернулся, ещё компенсацию выплатили, зарплату за двухлетнюю работу на лесоповале. Вернулся постаревшим, хмурым и больным. В колхоз, которым Яшка руководил, вступать не стал.

Головокружение от успехов колхозной жизни было недолгим. Начался отлив из колхозов. На юге Урала начался голод, охвативший к 32 году весь Урал. Страшное пришло время. «По данным бюджетных обследований, суточная норма питания одного члена колхозной семьи Урала в среднем за 1933 составила 361 г картофеля, 245 г хлеба-суррогата, 78 г овощей, 11 г мяса, 252 г молока, 0,03 шт. яйца. Хлеб заменялся суррогатами, которыми питались от 40 до 60% колхозников в течение 330—350 дней в 1932—1933. Хлеб-суррогат изготовлялся на 90% из лебеды, мякины, бересты, гнилого картофеля, дикой конопли, стеблей дикорастущих трав и т. д. Во многих семьях ели крыс, собак, кошек, трупы павших животных. В Башкирии, Свердловской, Пермской зафиксированы факты людоедства, в Туринском, Алапаевском, Надеждинском районах Свердловского. округа. — убийства детей из-за отсутствия питания.

Голод сопровождался массовым опуханием, распространением тифа, цинги, дизентерии, септической ангины, вызванной употреблением перезимовавших зерен пшеницы, картофеля. Голод охватил главным образом спецпереселенцев и деревню. В 1932 в Надеждинском районе от голода умерло 10 тыс. спецпереселенцев, только за три месяца 1933 в Полевском р-не — более 100 чел.»

Ещё весной 1932 в селах Урала начался «тихий саботаж» крестьян», была сорвана посевная. Если в прошлые годы использовали старые запасы, то теперь их не было. Привыкшие работать на себя, крестьяне не хотели так же добросовестно работать в колхозах. Многие, вступая в колхозы, порезали скот, надеясь на колхозное стадо. После вступления в колхоз каждой семье разрешалось держать одну корову. В голодную зиму корова с ее молоком и сметаной, сливочным маслом, простоквашей и творогом спасла бы от голодной смерти. Но кормилиц порезали.

В семье Павлы и Якова, когда они вышли из колхоза и занялись единоличным хозяйством, было сравнительно благополучно: корова, свиньи, козы, птичник. Подрастали дети. Наталья закончила учёбу в медицинском училище в Каменске, работала в больнице медсестрой. Заневестилась, ходила по моде того времени в расклешённой юбке (сама шила!), вместо полушалка на кудрявых остриженных волосах яркая косынка или берет, спортивные туфли на стройных ногах. Доброй, трудолюбивой и ласковой росла Лизонька; бегала, звонко смеясь, любимица, охраняемая всеми пуще глаза, Зоенька. Чувствовала Павла, что не родит уже больше, пятый десяток годков пошёл. Всю неистраченную до конца материнскую любовь детям отдавала, но и о хозяйстве не забывала.

Однажды в начале июня 1932 года в дом вошли незнакомые люди, спросили Якова.

— В сельсовете, где ж ему быть, или на конном дворе, в коровниках.

Только вечером узнала об аресте мужа. Всплыла история с пожаром. Зять Николай дал показания, будто слышал разговор Якова с упрекавшим его за связь с Любкой Михаилом, и Яков сказал отцу, что скорее подожжёт Любкин дом, но к ней ни ногой. Вот и поджёг.

Павла оставила детей со сватьей и поехала с Михаилом и племянником-подростком в Каменск. Не сразу попали к следователю, только смогли записаться на приём. К назначенному времени подъехали на вяло идущей лошади, оставили парня лошадь караулить и никуда не отходить до них. Зашли в мрачное здание милиции. Тюремные решётки, тёмный коридор. Опоздали. Следователь ушёл по делу, как сказали в кабинете. Стали ждать. Приехал к концу дня. Первой в канцелярию для снятия показаний пригласили Пашу.

— Назовите фамилию, имя и отчество.

— Шишина Павла Артемьевна.

— Является ли Шишин Яков Михайлович вашим мужем?

— Является.

— Выходил ли Шишин Яков Михайлович из дома в ночь пожара?

— Нет.

— Вы что, всю ночь не спали, если так утверждаете?

А муж ваш сказал, что он выходил, ему не спалось, курил.

— Спала вместе с мужем. Не мог он так сказать. Муж мой не курит. И у порога натоптано не было. Сапоги были чистые.

— Грамотная шибко. Мы и не таких раскалывали. Знали ли вы о его связи с погибшей?

— Нет. Он всегда был хорошим отцом и мужем. К ней ходили другие мужчины.

— Какие? Назовите их.

— Я живу далеко от сгоревшего дома. О погибших грех плохо говорить, просто после её смерти говорили.

— Кто? — цеплялся следователь.

— В селе, а кто я не запоминала, не считала необходимым.

— А сама не имела ли зла на соперницу?

— Она мне была не соперница.

— Не выходили ли вы из дому в эту ночь?

— У меня к тому времени был на руках грудной младенец, всю ночь грудь сосал и ещё двое детей. Куда ж я пойду?

— Ну, дайте документ на подпись и пригласите Михаила Шишина.

Краем уха Паша услышала поднаторевшего в юридической лексике за два года отсидки голос свёкра, который отрицал подобный разговор, спрашивал об уликах, обзывал Кольку завистливым вруном и сводящим внутрисемейные счёты мошенником.