Бесплатный фрагмент - Палач и шут

ШаМаШ БраМиН

Палач и шут.

Роман в 2-х частях.

Пролог

Топот копыт. Ржанье обезумевших лошадей. Крики всадников. Стоны раненых. Меж переплетенных прутьев лозы, сквозь слезы, он видит огромное облако пыли.

Перевернутая корзина его укрытие. Его спасение. Щит. Его крепость. Час как в эту плетенку собирали виноград. Мать и отец. Бережно складывали гроздь за гроздью, гроздь за гроздью. Он не помнит их лиц. Лишь слепящий ореол солнечного света. «Мама! — шепчет он. — Мама!»

В ответ раздраженное фырканье огромного скакуна. Прямо над ним, над днищем корзины. Это конец. Сейчас убьют и его. Найдут под хлипкой плетенкой и убьют. Зарубят мечом, проткнут копьем или, как отцу, проломят голову булавой. Просто затопчут копытами.

Он ждет. Обреченно верит, смерть будет быстрой. Быстрее чем это бесконечное ожидание. Жизнь — ожидание смерти.

Всадник не спешит. Они смотрят друг на друга сквозь прутья лозы. Он — глазами полными слез и надежды. Седок с безразличием, как на насекомое. Решает прихлопнуть или нет, понимая, от его решения в этом мире ничего не изменится.

Корзина подлетает. Высоко, до неба. Он остался беззащитным. Жмурится в предвкушении смертельного удара. Всадник возвышается над ним как гора Паранг.

— Посмотри-ка, живой. Выжил щенок, — раздается голос за спиной. Оборачиваться страшно. Там такая же смерть. — Что делать, господин?

Всадник продолжает смотреть. Внимательно и безразлично. Из-под ерихонки с королевским яблоком мальчишку буравят холодные глаза. Конь фыркает, нетерпеливо перебирая копытами.

— Ладно, сопляк, живи, — принимает всадник решение. Хватает мальца за шиворот льняной рубахи. Закидывает на коня. — Хоть раз пикнешь — выкину на ходу.

Часть 1. Крепость

1

Яков открыл глаза. Звездное летнее небо. «Мама!» — беззвучно повторил он, желая продлить тот сон. Те воспоминания, которое кажутся сном.

Поднялся. С крепостной стены открылся чарующий вид. Предместье Сучавы утонуло в тумане и тишине. Тишина — вот чего не хватает воину. В мирное время господарь запретил ночные переклички стражников. Хотя Яков считал, что мирное время еще не настало. Поражения в Белой Долине и осада стольного града позволило поднять голову всем врагам, и явным, и скрытым. Турки пограбили и ушли. А множество падальщиков шныряют по округе, мечтая вонзить свои гнилые клыки в израненное тело государства.

— Ты излишне осмотрителен, — усмехнулся князь, выслушав сомнения воина. — Никто не посмеет напасть на столицу. Даже Мехмеду — завоевателю Царьграда, Сучава оказалась не по зубам. Куда там сброду разбойников.

Воля господина закон. Яков покорился. Так он делал всегда. С того самого дня, когда господарь Штефан, сын Богдана, поднял его за шиворот льняной рубахи и усадил на своего скакуна.

Насладившись видом ночного предместья, Арник снова попытался уснуть. Караульный сменил его в полночь и до рассвета можно отдыхать. Но не спалось. «Надо обойти стражу» — решил он. Встал. Снова вгляделся в туман. Ничего подозрительного. Хлопнул по плечу дозорного и спустился по лестнице вниз, на зубчатый парапет. Проход вел к внешней башне.

— Не спать! — зарычал он на немолодого рэзеша.

Мужчина оперся на алебарду, притворяясь бодрым.

— Да не сплю я, мил человек, — ответил ополченец.

«Мил человек! — выругался про себя Яков. — Деревенщина! Беда — вояка»

За тронную крепость отвечал капитан гвардии Иштван Батори верный воин и надежный княжеский хранитель. Он устроил все по уму. Внутренние дворы и господарские покои охраняла гвардия. Внешние стены остались за ополченцами под ответом Якова Арника. После осады рэзеши Малой армии, с позволения господина, разъехались по домам. Осенняя страда, много работы. Стеречь крепости остались старики да желторотые.

«Ничего! — приободрил себя Яков. — Я из вас еще ту гвардию сделаю!» Под ногами хрустнула деревянная половица помоста. Боец, стоявший у десятого зубца, вздрогнул и чуть было не выронил оружие.

— Спишь? — строго спросил командир.

— Нет, дядя, не сплю, — ответил режущийся голос подростка.

Яков подошел к солдату. В полутьме разглядел почти детское лицо. Из-под великоватого шлема, видать отцовского, выглядывали перепуганные глаза. Над верхней губой, щетинился легкий пушок.

— Давно в дружине?

— Я с весны тут, — гордо ответил мальчишка. — Всю осаду простоял, дядя. На «закатной» стене. Вон там.

«Боец» вытянул руку, желая показать место службы. Копье выскользнуло и с глухим рокотом упало на брусчатку. Повозившись с оружием, продолжил.

— Даже стрела попала, — ничуть не смутившись, затараторил он. — Вот здесь в кольчуге застряла. Рубаху порвала и…

— Мечем дерешься? — перебил пацана Яков.

— Неа, дядя. Копьем немного. Батя обучил.

— А, батя где?

— Так домой поехал. С братом. Татарня хату спалили. И амбар. Слава Иисусу, мамка с сестренками в Кодры ушли. Уцелели.

— Утром найдешь меня. Мечом позанимаемся, — подбодрил Яков подростка. И тут же строго добавил. — И не спать! Выпорю!

— Я и не сплю, — обиделся юнец.

На посту у двадцатого зуба также не спали. Кроме косматого часового, в нише у костра грелся десятник.

— Все тихо? — осведомился Яков.

— Как на кладбище, — отвел боец.

Десятника Лайю в Малой армии знали все. Одним ударом выбивал всадника из седла. А на Пасху, поспорив с генуэзским пушкарем, единственным замахом палицы в щепки разнес дубовую бочку.

— Шел бы ты, Арник, отдыхать, — продолжил десятник. — Посты, как велено, я обхожу.

— Видел, — сказал Яков, — у башни так и вовсе уснул. «Мил человек»

— Арник? — встрял в разговор косматый. Борода, брови, волосы, все кудряво торчало из-под овечьей шапки. Казалось человек полностью покрыт шерстью, как медведь.

— Шлем где? — упрекнул его Яков.

Мужчина указал на каменный пол. Действительно, у стены валялась татарская прилбица.

— Да, Арник, — ответил за начальника Лайа. — А, что?

— Так ведь я ж тоже Арник, — обрадовался часовой. — Я ж, когда родился, бабка рассказывала, своего брата — близнеца, за пятку схватил! Ха-ха!

Мужчина расхохотался. В ночной тишине хохот звериным воплем разнесся по округе.

— Тише ты! — осек его Лайа. — Тебя, должно быть, в Килие слышно.

Яков заглянул во внутренний двор крепости. На второй стене в лунном свете, виднелись несколько силуэтов гвардейцев. Услышав громкий звук, они ощетинили оружие.

— Дурень ты, Фома. У Якова, Арник не прозвище. Считай, и не фамилия. Титул. Сам Господарь его так величает. Ибо Яков — тень нашего князя. Идущий по пятам. Понял? Яков, ты не обижайся на дурака.

Арник слушал товарищей в пол уха. Он сосредоточенно высчитывал мелькающие силуэты внутренней стражи. Пытался по счету определить все ли на посту.

— Так я не со зла, — оправдывался космач. — Чего обижаться-то?

— Ты, Фома, сколько лет в дружине? — спросил десятник.

— Так, я ж младший в семье, — испугался мужчина, но тут же опомнился и с гордостью продолжил. — Старшие братья есть. Четыре. Вот до этого раза батька кого-то из них и брал в Великое войско. Меня берег. Не смотрите что молодой, у меня своих четыре ребятенка…

Косматый снова залился диким хохотом.

— Говорю же, дурак! — разозлился Лайа, и пнул бойца кулаком в пузо. Не сильно, но достаточно чтобы тот затих. — Ты пока на холмах под бабьей сиськой отсиживался, мы нехристей колотим. Ладно я. А Яков с младенчества при Господаре. Яков скажи дураку, сколько годиков пожил, когда в первый поход пошел?

Яков молчал. На угловой башне, в тусклом лунном свете, мелькнул силуэт стражника. Значит и этот на месте. Не спит. Да, внутренняя стена забота капитана. И Яков доверял ему как себе. Но, сердце ныло в тревоге. Так долго и так далеко от своего повелителя, Арник не прибывал никогда. От этого ему было не по себе.

— Первая осада Килии, — неохотно, в пол голоса ответил Яков.

— Ох, — удивился Лайа, — так это ж сколько лет назад? Тебе ж, поди, лет семь было. Как ты ж с булавой справлялся?

— Я за княжеский флаг был в ответе, — после долгой паузы ответил Арник. — Повелителя стрелою ранило. В ногу. Он велел мне не отпускать стяг. Держать пока жив.

— А! Значит это тебе Фахри–паша свой килич подарил? — спросил десятник.

— Много вопросов, Лайа, — отрезал Яков. Разговор делался ему неприятным.

— Паша? — переспросил косматый.

— Да, — подтвердил Лайа, — магометане тогда с нами были.

— А, сейчас что же? — удивление, подогретое возмущением, выперло из солдата, как сырое тесто из кастрюли, — Князь турка не уговорил, а мы значит, воюй? Кровь проливай.

Яков подошел к косматому и впился в него злым взглядом.

— Считаешь много навоевал? Много крови пролил?

— Я-то? — промямлил ополченец. — Я младший… У меня своих четыре…

— Замолкни, дурак! — десятник, зная нрав командира, понял, еще мгновение и наглый мужлан отправится к воротам рая. Или ада. — Отпусти глаза и слушай что говорит старший.

— Угу, — косматый потупил доброжелательный взгляд.

— Думай, что говоришь, — прошипел Яков, — Или язык у тебя, как крылья? Поможет с крепостной стены слететь?

Мужик молчал.

— Извини его, Яков, — заговорил десятник. — Дурак деревенский…

Лайю перебили торопливые шаги. По подмосткам бежал посыльный. Арник узнал его по вытянутой шапке.

— Арник-палач, — заговорил посыльный, разглядев в свете костра Якова, — Господарь ждет вас подле себя. Велено живо.

***

Тяжелые дубовые двери соборной залы стерегли. Узнав Арника, стражники негромко, в знак приветствия, постукали алебардами об пол.

— Повелитель в покоях, — сказал за спиной нарочный.

Яков отворил дверь. В зале оказалось темно. И в солнечный день через узкие бойницы сюда попадали редкие лучи. Ночью же озерцами света служили тусклая лампадка под образом в ближнем углу, да мерцание факела из-под дальней арки. Именно туда они и направились, оставив за спиной возвышающийся темной тучей престол. После поражения в битве, господарь на время оставил свои покои и почивал здесь, в обеденной, за соборным залом. В нее вел узкий проход. Вдвоем не разминутся. На случай беды, ближняя гвардия могла сдержать здесь целую армию.

Под сводом, освещенные факелом стаяли караульные. Рядом, на лавке, расположился посадник. Дан по-приятельски подмигнул Якову. Тот в ответ кивнул, поприветствовав знакомца. Посадник негромко доложил в темноту коридора:

— Яков Арник! — подумав, добавил. — Палач.

Через недолгое время, из обеденной отозвались:

— Пускай!

Яков нырнул в узкую темную арку. По установленным капитаном правилам, до входа в опочивальню, необходимо еще раз представиться. Собственным голосом.

— Яков Арник, — громко и четко произнес мужчина. Слово «палач» пропустил. Считал, любой солдат — палач. Нет не любой, а настоящий. Солдат забирает жизни и не отдает свою. А значит палач не должность, а обязанность воина.

Арник зашел. Один из стражников, закрыл за ним двери и шепнул:

— Хозяин сегодня не в духе. Тихонечко.

В нос ударил крепкий запах ладана. «Молился» — решил воин, вглядываясь в полумрак помещения. У дальней стены в глухом углу висел балдахин. За ним скрывалось походное ложе господаря. Рядом, над камином, коптил факел. Дальше, вдоль стены, припирали опору, древки оружия. Еще с начала осады сюда перенесли часть крепостного арсенала, да так и оставили. На внешней стене, стянутой сводами сразу двух арок, виднелся темный прямоугольник единственной в помещении бойницы. Прямо под ней горел еще один факел. В углу, в тусклых лучах лампад сиял позолотой иконостас. Посреди обеденной, как и полагалось стоял длинный дубовый стол. Лавок при нем не было. Все они мостились под внутренней стеной. Никто из присутствующих не смел восседать.

— … и это, милостивый князь, самое пристойное, что можно передать из их речей.

Тонкий, дребезжавший голосок не оставлял сомнений. «И этот здесь, — с раздражением подумал Яков. — Не мудрено, что ладаном как на похоронах несет»

Кроме настенных факелов, на столе горел канделябр из трех свечей. Достаточно чтобы осветить задумчивое лицо господаря. Штефан выглядел устало. Горечь недавнего поражения, тревога и сомнения отображались глубокими складками на переносице, красными глазами и тяжелыми, вспухшими веками. Из тени снова зазвучал голос игумена.

— Не смею сомневаться, крепость стен воиновых убежищ, делает веру в Господа нашего только сильнее…

— Без крепостей и солдат, — раздраженно перебил сановника господарь, — и веры не было. Ни сильной, ни слабой.

— Ха! — быстро перебирая короткими ножками, из-за выступа в кладке выбежал карлик. — Вера как глист, святой водой не изведешь!

Шут чувствовал себя привольно в любой обстановке. Но особенно Кечкенхан любил встревать в религиозные диспуты. Лавируя на грани, до жути раздражал придворных, чем веселил повелителя. Шуту прощали все. Ну, почти все. Хан Ахмат отправил бабая господарю много лет назад, как напоминание об убитом в битве брате и казненном сыне. «Пусть уродство, — написал крымский повелитель в сопроводительной грамоте, — напоминает тебе о подлости убийства, а карликовый рост — о низости содеянного тобой. Помни о грехах своих, и проси господа своего простить тебя, так как я просил тебя не убивать сына своего. А коли и недочеловека лишишь жизни, будет тебе позор на этом свете и проклятием на веки вечные» Хан рассчитывал, что господарь в ярости велит казнить уродца. Тем самым став в глазах всего мира кровожадным злодеем, как и его кузен Влад. Но Штефан и не думал убивать «напоминание». В насмешку над горем хана сделал карлика тронным потешником. Говорили, что Ахмат, узнав о назначении лилипута, в гневе отрубил гонцу голову.

По крещению, шута-татарина нарекли Василием. Но при дворе его называли Кечкенхан — что на магометанском означало «маленький хан». Это не мешало ему, по велению господаря, менять колпак скомороха на шапку писаря — толмача или шлем воина. В общем Кечкенхан пришелся ко двору. Но главное, имея всего лишь одного покровителя, коротыш обзавелся толпой врагов. Не было Молдове ни одного вельможи, посла, или бояра кто бы не мечтал подкоротить карлика ровно на голову.

— Прикуси язык, богохульник, — запищал из темноты голос.

Игумен Теоктист, в народе его называли «непоставленный митрополит», человек со странностями. В рясе из толстой шерсти с высоким воротом, сановник обматывал ладони темной тканью. Камилавка, иногда скуфья, глубоко посажена на голову. Закрывала лоб по самые брови. Густая черная борода скрывала нижнюю часть лица. Несведущий решил бы, игумен прокаженный. Но это не так. Сановник не переносил света. Говорили недуг вызван долгими годами, проведенными в кельи-пещере скального монастыря.

— Не могу, — усмехнулся Кечкенхан, — мой язык меня кормит!

Уродец, как ни в чем не бывало, осушил кубок господаря. Довольно крякнув, спросил:

— Ваша милость, налить вам чарочку?

По лицу господаря промелькнула тень раздражения. Яков знал повелителя с малых лет и научился угадывать его мысли. Сейчас правитель был как жир на сковороде. Еще мгновенье и зашкварчит.

— Повелитель, — произнес воин в полголоса, смиренно склонив голову.

— А, Яков, — обрадовался Штефан. Кивком указал на стол. — Проходи, угощайся.

Это был хороший знак. Тем не менее, Яков продолжал стоять.

— Ответь мне, — продолжил властитель, — сколько воинов ты можешь снарядить к утру?

— Позволь спросить, господин, — голос Якова оставался тихим и ровным, — какова цель?

За господаря из темноты ответил игумен.

— Ваша милость, это не займет и дня. Достаточно лишь появление дружины и…

Князь прервал служителя взмахом руки:

— Крестьяне в Сорокских землях, — терпеливо объяснил Штефан палачу, — отказываются служить оброк для постройки монастыря в Бекиров яре. Игумен Теоктист просит усмирить смутьянов.

— Господин, — обдумав сказанное, заговорил Яков, — в крепости Сороки знатный гарнизон. Я сам знаю половину воинов. И пыркэлаб Косте храбрый ратник.

— Крепость? Ха-ха-ха! — засмеялся скоморох, сплюнув на пол виноградную косточку. — Даже не ретирада! Знаешь почему Хан Девлет осаждать не стал? Нужду не где справить. Просто проскакал мимо. Гоп-гоп, гоп-гоп!

Кечкенхан подпрыгивая, завилял задницей. Должно быть именно так скакал ордынец.

— Ты говори да не заговаривайся, — хватил шута господарь. — Крепость только заложили. Дай срок.

— Так я о том же, мой повелитель, — карлик отправил в рот кисть винограда. — Хан и поскакал дальше. Нужника ведь еще нет.

Карлик пригнулся и звучно испортил воздух. В полумраке сдержанно захихикали. Самый гогочущий, лающий смешок был хорошо знаком Якову. Впрочем, и остальным тоже. Весельчак Жожи, винокур с побережья, своим необычным смехом сам всех смешил. Его гыгание звучало как вопль подавившейся костью лисицы. Но сейчас это было не кстати.

— Ты, шут, забылся, — рявкнул господарь. — Может с десяток розг напомнят тебе кто ты?

— Хоть двадцать, господин, — делано заныл Кечкенхан, — лишь бы вас развеселить.

Ловко соскочил со стула. Снял с пояса плеть, упал на колени и протянул орудье Штефану.

— Повелитель, — продолжил скоморох серьезным тоном, не поднимая опущенной головы, — Дозволь слово молвить! — и не дожидаясь позволения спросил. — Можно ли твоей волей или молитвами Теоктиста увеличить число дней в недели?

— О чем ты, презренный? — князь устало откинулся на спинку скамьи.

— Три дня недели крестьяне работают для крепости. Отец Теоктист просит еще три дня работы на монастырь. Увеличите неделю еще на два дня. Тогда, глядишь, челядь и себя сможет покормить.

— Дурак! — в сердцах сплюнул господарь. — Думал что-то дельное скажешь.

— Я всего лишь шут.

— Тогда замолчи, — приказал князь. — Яков, ты не ответил на мой вопрос.

— Господин, стольный град и так слаб гарнизоном…

— Разве я тебя о стольном граде спрашивал? Или о гарнизоне? — раздражение нарастало.

— Ни одного, господин, — тихо ответил Арник.

— Теоктист, ты слышал ответ, — князь отпил из кубка, давая понять, разговор окончен.

Но игумен не сдавался.

— Может ты, повелитель, забыл чей милостью посажен на трон? — начал он вызывающе. — Чья невидимая рука вела тебя от победы к победе? Кто давал тебе силы вставать с колен и презренно низвергать врагов Его? Неужели ты полагаешь что землю нашу от сил дьявольских оберегают крепости? Нет, повелитель, сила не в крепостях. А в Храмах Господних! И прежде всего их надо возводить! И не три дня в неделю, а все семь!

Служитель перевел дух и продолжил:

— Бекиров яр — святое место. Место, где селились первые христиане, изгнанники с земель Сирийских. Разве крепость должна быть там? Обитель Христова спасет почище всякой крепости!

Воодушевленную речь сановника прервало противное бормотание. Карлик успел встать с колен, поправить рубаху и спрятать под ремень кнут. Теперь он стоял у княжьего стола и передразнивал Теоктиста.

— Сгинь, презренный, — прошипел из темноты игумен.

— Скоморох я, — пискляво заговорил уродец. — Но еще и татарин. Монастырь для Орды, как цветочное поле для пчел.

— Смерд! — прокричал сановник. От раздражения его высокий голосок сделался еще писклявее. — Разве можно уподобить нехристей, убивцев и воров благородным творениям Господними?

— Ваша правда, отче! — карлик снова рухнул на колено. — А я дурак! Прошу простить и разреши поправиться. Орда не пчелы. Нет. Они грязные, навозные мухи. И слетаются, мерзкие, исключительно на говно. Ой!

Кечкенхан хлопнул себя ладонью по губам и сделал круглые от удивления глаза.

— Богохульник! — запищал Теоктист. — Гореть тебе в аду!

Из темного угла показался посох и тонкая, перемотанная полосками серой ткани, рука.

— За подобные речи, язык тебе надо вырвать! Прижизненно! Великий князь! Прикажи прижечь черный язык гадины адской! Немедля! А ты чего смотришь!

Яков и не понял, что святой отец обращается к нему.

— Палач! — разошелся игумен. — Где твой клинок? Отними кощюну его поганое жало!

Арник вгляделся в темноту. «Непоставленный митрополит» погряз в бахвальстве. Да, как духовник господаря, он имел много привилегий. Но указывать Якову мог только князь. Пискуна следовало поставить на место.

— Язык шута мешает только тебе, — ответил палач и сложил руки на груди.

— Прекратить! — господарь опустил тяжелый кулак на гладкую поверхность стола.

Фрукты подскочили. Из кувшина брызнуло вино.

— С меня достаточно одного шута! — Штефан исподлобья осмотрел присутствующих. Под гневным взглядом становилось не по себе.

Отец Теоктист шагнул из мрака. Теперь Арник разглядел бледный как мел профиль.

— Прости, князь, — заговорил не-до-митрополит. — Неустанно молюсь я за твою мудрость. Теперь понял, не напрасно. Господь милостив и глаза твои открыты.

— Оставь и ты эти речи, отче, — выпалил господарь. — Хочу послушать как ты заговоришь, когда орда монастырь разорит.

За спиной господаря, в полумраке, что-то шевельнулось. Поначалу казалось, что тень карлика наложилась на тень повелителя. Тьма сгустилась. Вдруг эта сосредоточенная мгла разверзлась. Из пустоты образовались два крыла. Мужи в оцепенение смотрели как из черноты, прямо в воздухе, появляется очертание птичьей головы.

— Корвин? — удивился капитан княжеской гвардии Батори.

Яков, для которого мадьярский был родным, переспросил:

— Ворон?

Действительно, прямо за спиной Штефана, из ниоткуда появился ворон исполинских размеров. Птица беззвучно открыла клюв и распрямила огромные крылья.

— Что? — недоуменно переспросил господарь.

— Ворон! — повторил по-молдавски капитан, с лязгом доставая из ножен меч. — Берегись, повелитель!

Не теряя ни мгновения, Арник, вслед за Батори, кинулся на дьявольскую птицу. Тень ворона заметалась по залу. Меч и чекан успели два раза рубануть по тяжелому воздуху. Оставляя на стенах причудливые тени, видение беззвучно взмахивала крыльями. Стражник, стоявший у дверей, вскинул алебарду. Богдан с криком ринулся на тусветного врага. Удар. Тень птицы растеклась по потолку, как брошенный комок грязи. Острие бердыша пронеслось мимо и с хрустом вонзилась в стену. Чернота стекла вниз и снова преобразилась в два огромных крыла. Они расправились и молниеносно сложились. Струя воздуха погасила факелы на правой стене и сдула гвардейца. Пролетев над столом, Богдан распластался на противоположном конце залы. Яков и капитан снова кинулись на тень.

— Арник! — на ходу крикнул Батори. — Береги господаря!

Да, многоопытный гвардеец был прав. Главное жизнь князя. Яков в два прыжка оказался у повелителя. Сердце напряженно стучало, наполняя мышцы кровью. Что бы или кто бы это не был, видение, коварный враг, колдовство или помутнение рассудка, доберется оно до Штефана только перешагнув тело Якова Арника.

Пока капитан и оставшиеся стражники обступали пятно крылатого мрака, из-под стола юркнула другая тень. Сообразительный карлик, набравшись храбрости, покинул убежище, и метнулся к единственной двери. Отворив ее, закричал в темный коридор:

— Князь в опасности! Все сюда!

Крылатый призрак, загнанный в угол, сжался. Казалось бы, все. Через минуту прибежит подмога и его изведут. Но, комок черноты рухнул на пол и пролился между гвардейцами. Адская дрянь направлялся прямо на господаря.

— Спасайся, повелитель! — приказал Яков и заслонил господина.

— Еще чего, — оттолкнул молодца Штефан. — Будем биться.

В коридоре загремели тяжелые шаги. Звенели латы. Сгусток мглы замер, словно не решаясь нападать. Мешкать нельзя. В схватке побеждает решительность.

— Аааа! — закричал Арник и кинулся на неведомое творение.

Чекан пробил пустоту. Черный комок распался на миллиард пылинок. Взмахивая подобием крыльев, облако перемахнуло через князя и исчезло под потолком.

Комната наполнилась гвардейцами. Солдаты растерянно крутили головами, высматривая врага. Никак не могли взять в толк, где же опасность. Опочивальня погрузилась в тишину.

— Кар! — после минувшего напряжение, прозвучавшее за спиной князя карканье, заставило всех вздрогнуть.

В проеме единственной в зале бойницы сидел черный как смоль ворон. Не дожидаясь продолжения каркнул, взмахнул крыльями и исчез в предрассветной мгле.

— Что это было? — раздался глухой голос.

На вопрос Иштвана, капитана Батори, ответил игумен. Неистово крестясь, пропищал:

— Кара господня! За речи дерзкие, за богохульство! Отце наш иже … — забормотал он молитву.

— Бесовские происки, — прохрипел знакомый голос Жожи.

— Прокляты мы, прокляты. За грехи! — разом подхватили стражники.

— Прекратить! — гаркнул господарь.

К утру нехорошие слухи заполнят крепость. И без того, после поражения при Белой Долине, воинам не хватает веры. В первую очередь веры в себя, и в своего князя. И лишь затем в Бога. А тут еще причитания игумена.

Солдаты застыли. Князь неспеша, прихрамывая, прошел к своему стулу, обитому мягкой и теплой шерстью.

— Капитан! — обратился Штефан к старшему из гвардейцев. –Ты спросил, что здесь произошло?

Иштван понял, озвучив свои опасения совершил ошибку. Слухи никому не нужны.

— В покои залетела большая птица, — ответил он, но голос прозвучал неуверенно.

— Это кара, князь! — запищал неугомонный игумен. — За дерзость! За богохульство!

Штефан сделал вид что не слышит его.

— Яков, а что видел ты?

Арник зацепил за пояс чекан.

— Большая птица, повелитель!

— Господь проклял нас! — пищал игумен. — Отвернулся! Теперь здесь поселился дьявол! Дьявольское место! Чур, чур!

— Если дьявол где-то и поселился, — послышался из-под стола голос Кечкенхана, — то в твоей голове, поп.

Кряхтя, карлик выбирался наружу. Когда он только успел обратно туда забраться?

Теоктист, увидев уродца, громко запищал:

— Это он! Он своими речами призвал нечистого! Он — язык дьявола! Убить его! Убить!

— Дьявол всего лишь одно из оружий Господа, — философски заметил шут. — Может это ты черта призвал? Своими визгливыми молитвами…

Договорить он не успел. Игумен, потеряв самообладание, замахнулся посохом. Еще мгновение и череп карлика мог треснуть как переспелый арбуз. Арник успел вовремя. Он оттолкнул шута, и крепким захватом перехватил клюку.

— Как ты смеешь? — прошипел не-до-митрополит. — Руку на церковь поднимать?

Это стало последней каплей. Недовольство князя, наконец вылилось в отчаянный крик ярости:

— Молчать! Всем молчать!

Через долгое время, придя в себя, господарь Штефан, властным голосом, заявил:

— Повелеваю!

Князь встал. Упираясь кулаками об стол, посмотрел на всех тяжелым взором. Присутствующие, как по команде, опустили глаза.

— Шута Кечкенхана, крещенного Василия, за дерзость, богохульство и пререкательство изгнать из стольного града. Немедленно.

Помолчал. Дал гридникам время понять и запомнить сказанное. Затем продолжил:

— Якова Арника отправить в Сорокские земли. Рвением и усердием повелеваю ему ускорить строительство крепости…

— Господарь! — пропищал игумен, но тут же опустил глаза, не выдержав княжеского взгляда.

— Крепости, — повторил Штефан. — Наперво крепости. И после, Бекирова монастыря. Не возвращаться к трону покуда не будут построены обе обители!

Господарь многозначительно замолчал. Возразить никто не смел. В гневе князь был страшен. В то время как все продолжали прятать глаза, игумен скрывал еще и самодовольную улыбку.

— Отец Теоктист, — продолжил Штефан, — благословите нас.

Один за другим стражники подходили к не-до-митрополиту, склоняли колено, слушали благословение и выходили прочь.

— Яков, — позвал своего верного слугу Штефан, — пора взрослеть. Вступай и помни, ты мне как сын. Не становись моим позором.

2

Кап! Звон эхом отозвался в холодной комнате. Тишина завибрировала, и, как волна на водяной глади, сошла на нет. В ушах пленника отбивался стук собственного сердца. До следующего «кап» оставалось еще с тридцать ударов сердца. Он закрыл глаза и принялся считать… Тук! Двадцать девять. Тук! Тридцать. Кап!

Опальный господарь поднялся. Прошелся по комнате. Выглянул в единственное окно — бойницу. Все тот же вид на внутренний двор замка Буда. Удворники копошатся у груженных телег. Конюх кидает лошадям сено. У ворот и на стенах скучают стражники. Время от времени из нижних дверей выбегает баронет. Размахивает руками. Должно быть ругает «ленивых» удворников. Слов не расслышать.

Кап! За двенадцать лет пленения Влад успел привыкнуть к одиночеству. Бывало, в башню, где его держали до недавнего времени, неделями никто не поднимался. Еду стражники оставляли внизу. Оставляли и спешно удалялись. Определенно, они его боялись. Боялись тех нелепых россказней и историй, которые «ущемленные» купцы усердно распространяли по всем близлежащим княжествам и королевствам. Душегуб, мучитель, колдун! Колдун. Их собственный король, Матьяш, тот еще чернокнижник. Может Корвин и не прибивал гвоздями шапки к головам послов, но прозвище свое — Ворон он получил не просто так. Говорят, принимая трон и корону, стоя на дунайском льду, он одним взмахом призвал армию воронов. В небе потемнело от черных крыл. Говорят, птиц налетело трижды больше, чем людей в королевстве. А в ночь перед приступом Щабаца, полгода назад, Влад сам тому свидетель, в шатер генерала Вуки залетел черный ворон, как к себе домой. Стражники готовы поклясться на Библии, что слышали голос короля Матьяша, хоть тот и находился в Буде, в двенадцати днях пути от поля битвы. Утром генерал поменял боевые порядки, усилив натиск на западную стену. Будто бы знал, что укрепление ослабли и рухнут именно на том рубеже. Верно, бесовская птица демон-хранитель рода Корвинов. Каркун изображен на родовом герб короля.

Да, князь Влад из рода Дракулов не святоша. Убивал, и верных, и неверных, заставляя пройти первые круги ада еще при жизни. За победу он готов продать не только свою душу, но и души всех, всего своего народа, всех валахов. И не только. Бог помогал ему. Помогал не тот угрюмый бородач, рисованный на досках и церковных стенах. А истинный Творец. Вечный и Мудрый. Он — Влад Дракула меч в Его руках. И двенадцатилетняя опала не убила в нем эту веру. Да. Все его деяния богоугодны. И не далек тот день, когда он вернется к своему предназначению.

Петли дверей тяжело скрипнули. В проеме показалась сначала голова, потом приземистая шея.

— Многих лет, князь, — поздоровался глубоким басом великан.

— И вам здоровья, граф, — ответил Влад, поклонившись.

— Не называйте меня графом, — хохотнул мужчина, — какой я граф? Я солдат, рыцарь своего короля.

— Как вам будет угодно, господин Кинижи.

— К чему эти условности, — настоял гость. — Называйте меня по имени.

Внешнее простодушье Пала Кинижи — генерала Черной Армии, было обманчивым. Кроме как за военные победы, он не проиграл ни одной битвы, графа боялись и уважали за дьявольскую хитрость и умение договориться с любым.

— Да, Пал, — князь коротко кивнул в знак признательности за конфиденцию.

— Вот, зашел узнать, — граф оценивающе разглядывал стены вынужденного жилища собеседника, — как устроились? Удобно ли вам здесь?

— Хм! Спасибо, Пал. Спасибо вам и королю Матьяшу. Для пленника у меня великолепные условия.

— Ну, дорогой Влад, благодарить короля, и уж тем более меня, вовсе не стоит. Благодарите бога. Это по Его воле обстоятельства повернулись подобным образом. Да, еще. Вы, князь, не пленник. И никогда им не были. Вы гость его величества. Разве с вами плохо обращались?

Влад не ответил, оставив Палу возможность додумать ответ самому.

— И вот тому доказательство, — великан хитро улыбнулся. Длинные усы вздыбились. Карие глаза бесновато заискрили.

Заведенная до сих пор за спину рука плюхнула на стол огромный вязанный кувшин.

— Темешское, — заговорчески подмигнул граф. — Не против? Или вы предпочитайте кровь?

Генерал залился раскатистым хохотом. Хоть шутка и была не совсем удачной, смех его казался добрым. Влад деликатно улыбнулся.

— Не обижайтесь, князь. Эти тупицы сами не знают о чем болтают. Слуга! — громовой крик заставил Влада вздрогнуть. — Неси кубки и вели подать еды.

В дверях показался безусый юнец с двумя канфарами в руках.

— Право, князь, — продолжил Пал разливая вино, — без обид. Вот скажите мне… Нет сначала выпьем. Ваше здравие!

— Ваше здравие! — согласился князь.

Осушив кубок, великан довольно крякнул.

— Ух! Дери меня черт, если кубец не на здоровье пришелся. Как вино?

— Хорошее, — согласился Влад.

— То-то. О чем я? Ах, да. Ответьте мне, князь, только честно. Вы же не на исповеди, — граф снова зарокотал. — Вот из всего что о вас говорят, есть хоть, хоть, — мужчина свел и крепко сжал большой и указательный пальцы, — хоть столько правды?

Настала очередь князя усмехнутся.

— Правда и лож, Пал, как нити мутовязи. Чем чаще переплетены, тем крепче канат. Если бы в памфлетах немецких купцов обо мне была одна ложь, никто бы не поверил. Как и в чистую правду. Тамошние монахи, хочу вам сказать, лучше всех понимают в вере и неверии. Жарче других верит в Бога тот человек, кто сам, через тернии сомнений, своими мозгами пришел к Нему. Во всяком случае человек должен так думать. Так и с историями о кровавом князе. Челядь пересказывают друг другу эти сказки. Спорят о лжи, размышляют о правде. И в конечном итоге верят.

— Да уж. На счет ляшских и немецких богомолов вы правы. Магнаты частенько, так сказать, трясут эту яблоню. И все же князь?

Князь задумался. Пал снова наполнил кубки. Протянул один собеседнику.

— Да, — заговорил Влад. — После множества уговоров и упреждений я вынуждено вырезал всех воров, попрошаек и нищих. Всех, кто не желал добывать себе пропитание честным трудом. Это правда. Правда и то, что посадил на кол сотню другую бояр и купцов. Они в своей гнилой душе ничем не отличались от вороватых бродяг. Но то, что я трапезничал среди вздыбленных не правда. Признаться, я даже не на всех казнях присутствовал. Что еще? Ах, да. И то, что я приказал гвоздями прибить к головам послов тюрбаны тоже правда. Тем самым я позаботился о них. Они обнажали головы только перед султаном. А если, не приведи господь, потеряют феску? Или ветром на скаку сдует?

Генерал снова зарокотал. Он задорного смеха, расплескалась с половину кубка. Князь пригубил, терпеливо дожидаясь пока граф придет в себя.

— Право смешно, — всхлипывая, наконец, заговорил Пал.

— Не такой уж я и кровожадный, — оправдался Влад. — Вы же сами видели. За двенадцать лет проведенных в заточе …, — мужчина вовремя осекся, — в башне, я и мухи не обидел. О каких кольях они говорят?

— Да, да, — согласился Кинижи, — эти сказочники в рясах прозвище вам дали. Цепеш — Колосажатель.

— Именно, — Влад усмехнулся.

Перед его взором всплыл образ брата. Когда речь заходила о кольях, князь всегда вспоминал Раду.

— Проклятые турки, — сказал он тихо.

— Турки? — переспросил Пал.

Князь растерялся. Он совсем не хотел произносить эту фразу вслух. Иногда с ним такое случалось. Кто-то другой неожиданно занимал место в его голове.

— Да, — попытался объяснится Влад. — Все из-за них. После Ночной Битвы ущемленный Мехмед не нашел лучшего оправдания своего позора. Это же от него пошли небылицы про то, как я…

Князь замолчал. Рот наполнил привкус меди. Голова приятно закружилась. Сознание вдруг вернулось во вражеский лагерь. Крики, стоны, проклятия. Кровь. Всюду кровь. Он видит, слышит, чувствует.

— Разгрызали им глотку и пили кровь, — подсказал Пал.

— Что? — спросил Влад, вернувшись в реальность. — Простите. От многих лет одиночества я привык внимательно относится к собственным воспоминаниям.

— Ну, — граф снова наполнил кубки, — я о слухах. Мол вы своим врагам разгрызайте глотку, как зверь. По мне, князь, эти слухи лишь добавляют воину доблести.

Влад пожал плечами. Ему было все равно что о нем говорят другие. Иногда, казалось он умер. Давно умер. И все что происходит вокруг, на самом деле, происходит с его тенью.

— Кстати, о доблести, — продолжил граф. — Признаться, мне безразлично что о вас говорят. Я видел вас в бою. Давайте выпьем за вас!

Осушив очередной кубок, генерал снова крякнул:

— Хорошо! В приятном обществе вино вкуснее. О чем я? Ах да. Я снова говорил с королем Матьешем. Признаться, после вашего венчания с его кузиной, с Илоной, я уже было решил, что валашский трон у вас в кармане. Не с проста король решил породниться. Но, увы… Вы знаете, как на него влияют эти умники? Да простит меня господь. Не знаю, может они действительно ученные, а по мне так шарлатаны. Один этот чародей Янош, как его? — алхимик, чего стоит. Эх!

Пал вздохнул и снова взялся за графин.

— Благодарю вас, господин Кинижи. Мне лестна ваша симпатия. Одно то, что такой благородный муж как вы оценивает мои скромные достижения делает мне честь, — князь поднялся и величественно поклонился гостю.

— Полноте, князь! Оставьте эти придворные этикеты. Вы мой боевой товарищ. И когда настанет время биться с турками, я бы хотел видеть рядом с собой таких как вы, а не этих… алхимиков, — последнее слово он произнес с явным отвращением, словно сочетания звуков имели горький, неприятный вкус. — Давайте выпьем!

Стукнув кубком по столу, генерал, по обыкновению, крякнул.

— За удачу, — флегматично констатировал Влад. — Турки — один из наших врагов. Я, кажется, ранее пояснял, а вы согласились, что для таких воинов как мы, враги все, кроме тех, кто с нами.

— Да, да, — поспешил согласится Пал, — и что заведенные порядки неправильны. Несправедливый мир в руках лживых правителей. Но невозможно же разом все изменить?

— Возможно, — возразил князь.

— Вы опять о драконах? Нет, нет, любезнейший друг, я не сомневаюсь в величии ваших праотцов, как и в божественности ордена Драконов. Но, право же, поверить в исключительную силу артефакта? Как вы говорили, клык дракона?

— Жало, — поправил Дракула. — Жало Дракона. И это не просто артефакт. Это знамя. Символ верности пути. Оправдание богоугодной смерти ради перемен. В нем вся наша сила.

— Вы говорите как эти, тьфу, ученные. Ведь это они вбили в голову королю, что возвращать вас на трон — ошибка. Видите ли … — великан на секунду задумался, — алхимики узрели большую беду, в том, что вы прогоните этого лживого негодяя Басараба и вернете трон Валахии.

Пал стукнул своим кулачищем об стол. Видно, придворные ученные немало ему досаждали, давая королю нелепые советы. К тому же, граф успел охмелеть.

— Я просто так не сдаюсь! — загремел голос генерала, — Будьте покойны, если я обещал, я исполню.

Влад отпил глоток и грустно улыбнулся. Последние двенадцать лет он частенько слышал подобные речи от разных вельмож.

— Вы мне не верите? — граф заметил сомнения собеседника.

— Конечно верю, — поспешил успокоить его князь. — Вернуть мне Валашский трон — ваша идея. Мне нужно лишь то, что находится в Башне Киндией.

Но великан его не слышал:

— Еще год назад, князь, в Вышеградской крепости вы и мечтать не смели о возвращении на трон. Теперь же, после наших доблестных походов и осад, король к вам благосклонен. Вы гостите в его родовом замке. Наконец, он выдал за вас свою кузину, прекрасную Илону. Кстати, как вам супружеская жизнь?

Вместо ответа Влад залпом осушил кубок, на что генерал расхохотался. Немного успокоившись, сказал:

— Наберитесь терпения, друг мой.

«Терпения? — спросил про себя князь — Уж, нет. Время смиренье прошло» Он пристально посмотрел на своего гостя. Охмелевший генерал застыл с дружелюбной улыбкой на лице.

— Тырговиште, — произнес вслух Дракула, — всего лишь тронная крепость. Она мне нужна потому, что там Башня. Если бы вы сумели достать из Башни Киндией то, что мне нужно, то бог с ней с Валахией. Наша цель весь мир!

— Невозможно, — пробормотал генерал. То ли от выпитого вина, то ли от усталости, веки Пала наливались свинцом, — ни первое, ни второе. Башня хорошо охраняется. А мир слишком велик чтобы принадлежать лишь одному. Что-то меня разнесло. Пожалуй, я вздремну. Вы не против?

Князь усмехнулся.

— И все же в Башню я попаду. С вашей помощью или без нее. И мир мне нужен лишь для того, чтобы очистить его. Владеть им я не собираюсь. Драконы призваны оберегать, но не владеть.

Последние слова он произнес под оглушительный храп.

3

От сырости ломило кости. Третью неделю небеса оставались стянутыми хмурыми тучами. Каждый час как из ушата проливался дождь. Казимир поглубже укутался в овечью шкуру. Больше всего сейчас ему хотелось лечь под пуховое одеяло у камина и вздремнуть часок другой.

— Кшиштов, вы отнимаете у меня время, — сердито заявил король, взглянув исподлобья на кастеляна.

— Прошу простить меня, Ваша вельможность, — мужчина застыл в очередном поклоне, — но обстоятельство требует внимания.

— По-вашему, слух или сплетня важное обстоятельство?

— Васпан Анджей никогда не беспокоит по пустякам.

Казимир строго посмотрел на второго посетителя. Крепкий, уже немолодой, но и не старый мужчина покорно смотрел в пол. Его волосы, как у девиц, были причудливо собраны на затылке.

— Что с вашими волосами? — спросил король.

— О, Ваша милость, — ответил мужчина, не поднимая свои впалых голубых глаз, — это последняя итальянская мода. Нынче кавалеры многих дворов имеют такой манер волос.

— Анджей только из Венеции, — пояснил Кшиштов.

— Ваши волосы, ваша забота. Вернемся к сути, — перебил его король.

— Как вам будет угодно, — не дав опомнится кастеляну, заговорил Васпан. — По пути в Краков я имел несколько тайных встреч со своими шпионами в Буде. Полученные сведения тревожны. Как известно Вашей милости, Венгерское королевство на сегодняшний день оказалась на рубеже ненасытного расширения османов. Учитывая, что король Матьяш один из самых, если не сказать самый, влиятельный соперник польского трона, умыслы тюрков нам очень даже кстати. Тем более, Орда, имея обязательства перед султаном Мехмедом окажет османам помощь в предстоящей войне с венграми. Тем самым перестав беспокоить южные границы нашего королевства…

— У вас плохие шпионы, — хмыкнул Казимир. — Нам это и без них известно.

— Ваша милость, — Анджей опустил голову еще ниже. Желваки нервно затанцевали на острых скулах, — покорнейше прошу простить мне столь длинные речи. Постараюсь быть кратким.

Казимир недовольно крякнул. Этот мужчина с женской прической единственная преграда к теплому пуховому одеялу и камину. Обуза власти рано или поздно прикончит кого угодно, даже короля. Тем не менее, необходимо выслушать доклад, какими бы бесполезным он не казался.

— Ладно, — лениво махнул он ладонью. — Говорите, коль пришли.

— Премного благодарен, Ваша милость, — мужчина медленно поклонился. — Итак, между Османской империей и Венгерским королевством имеются два княжества, Валахия и Молдова. Если княжество Молдова оказывает тюркам и, заодно, ордынцам, уверенное сопротивление, то Валахия, вернее ее князь Лайота Басараб, покорился Мехмеду Завоевателю. И нам это на руку…

— Извините Ваша милость, — встрял в разговор Кшиштов, — хочу лишь напомнить Вашему величеству. Именно благодаря усилиям Васпана Анджея, двенадцать лет назад нам удалось усадить на Валашский трон турецкого ставленника, отправив его предшественника Влада Третьего, в опалу. Король Матьяш пленил его.

— Да? Я думал это сделали тюрки, разгромив его дружину.

— Не совсем, — кастелян улыбнулся и глазки его хищно заблестели. — Влад из рода Дракулов пользовался безусловной поддержкой Матьяша. Но Анджею, помощью божьей, удалось подделать и подкинуть венграм письмо Влада, адресованное Мехмеду. Якобы князь каялся перед султаном и клялся в верности. И когда османы раздавили войско Влада и тот бежал к венграм, король Корвин пленил его. Это полностью заслуга пана Васпана.

— Тоже мне подвиг, — усмехнулся король. — Я прекрасно помню те события. Вы меня уверяли что Матьяш казнит изменника. Но он его не казнил.

— Вы совершенно правы, Ваша милость, — продолжил кастелян. — Князя не казнили. Его держат в Вышеградском замке двенадцать лет.

— Что за глупости! — повысил голос Казимир. — Правитель, если он действительно правитель, должен либо сидеть на троне, либо лежать в гробу.

Посетители умолкли, разглядывая каменный пол тронного зала. В нетерпении Казимир снова заговорил:

— Я догадываюсь, что плохие новости касаются того самого князя Влада?

— Вы удивительно проницательны, Ваше величество, — еле слышно сказал Анджей. — И допущенный двенадцать лет назад просчет, полностью моя вина. Полагаюсь на вашу милость.

Мужчина упал на колено, низко приклонив голову. Правую руку он приложил к груди. Левой уперся о каменный пол. Хвост из русых волос свисал, накрывая ладонь. Это огромный риск. Сумасбродному Казимиру ничего не стоило приказать сковать несчастного. И на утро, каким-нибудь малоприятным образом, казнить. Анджей это прекрасно понимал. Но король есть король. С высоты трона короли редко обращают внимание на простых смертных. Чего не скажешь о желчных и обидчивых кастелянах. Кшиштов настолько любил себя и ненавидел остальных, что ему и не нужен повод сгноить непонравившегося слугу. Поэтому, взяв на себя вину и отдавшись на милость короля, Анджей спасался от непосредственной опасности, а не просто от возможной угрозы.

— Убей вы князя двенадцать лет назад, — продолжал Казимир. Голос его хоть и гремел на весь зал, но стал мягче, — запросто подослав убийц, без сложных интриг и заговоров, не имели бы сегодня плохих новостей.

Анджей молчал. В его положении возражать королю чистое самоубийство. Влада Третьего, и до заточения, и после, неоднократно пытались лишить жизни. Пробовали тюрки. Пробовал и приемник Валашского трона Раду, родной брат князя. Пробовали и ляхи. Анджей пробовал дважды.

Первый раз подослал в Вышеградскую башню наемников. Умелых ассасинов венецианской гильдии. Трое братьев и юнец оруженосец, за плечами которых, словно тени, чернели убийства многих знатных и надежно охраняемых персон. В итоге выжил только мальчишка. Остальные сгинули. Странная история. От рассказа мальчишки даже у бывалого вояки леденела кровь. Загодя подкупив двоих из шестерых стражников, наемники узнали, князя заперли в верхней зале боковой башни. Так высоко, что, по словам охранников, туда даже комары не долетали. Единственное окно выходило на большой двор, где и днем и ночью суетились удворники, солдаты, крестьяне и прочий люд. Попасть к узнику можно по единственной лестнице, пройдя мимо караульни. Кордегардия же находилась прямо под комнатой плененного князя. План был прост: дождаться, когда на часы заступят подкупленные стражники. Оглушить их. Подняться по лестнице. Запереть остальных в караульне. Двинуться выше, к князю и завершить замысел. По словам подкупленных сообщников, Владу оружия не дозволялось. Разве что короткий нож, которым он ел. После убийства ассасины рассчитывали вернутся вниз. Тем же путем, по боковой стене попасть во внутренний двор, сесть на быстрых коней и умчатся прочь, пока не спохватились остальные. Как и в любом другом замке ворота на ночь закрывались, а мост поднимался. Поэтому решили исполнить задуманное днем.

Оставив мальчишку стеречь запряженных лошадей у внутренней стены, наемники отправились в боковую башню. Что там происходило оруженосец не знал, но только вскоре гул внутреннего двора перебили истошные крики. Мальчишка подумал, что его товарищей предали и те сражаются со стражниками. Не раздумывая ни минуты, храбрец кинулся на помощь. Пока добирался до башни крики прекратились. Со стены он четко разглядел людей во внутреннем дворе. Никто и не думал помогать. Ужас и страх застыл на их лицах. Как потом выяснилось, жители Вышеградского замка с первого дня боялись соседства с пленным князем. Уж очень нехорошие слухи о нем доносились из сопредельного княжества.

Шагнув в башню, мальчишка оказался в полумраке. И это несмотря на то, что снаружи светило большое солнце ранней весны. Храбрец крепче сжал черенок короткого меча. Сверху доносились звуки схватки. Звон металла, крики, проклятия, стоны.

— Я здесь, друзья, — крикнул малец и устремился к винтовой лестнице.

Но не успел он переступить и двух ступеней, как мимо пролетел и звонко стукнулся об каменный пол чей-то меч. Мальчишка присмотрелся. Эфес продолжала сжимать окровавленная кисть. Заблудившийся луч света неуклюже отразился от изумруда на перстне. По этому дорогому украшению паренек и понял, что отрубленная рука принадлежит старшему их отряда, Маттиа.

«Где же латная перчатка?» — мысль подтолкнула юнца наверх. Из караульни доносились крики и ругань запертых охранников.

— Не слушайте его! Заткните уши! Не слушайте!

Мальчишка не понял, о чем они кричали. Да и времени думать не было. На ступенях, прижимая к груди культю отрубленной руки, на коленях стоял Маттиа. Левой рукой из последних сил, защищаясь, удерживал щит. Барбют, как и другие части легких доспех валялись на лестнице. Его брат близнец, Маттео, равномерно наносил рубящие удары, от которых щит медленно, но, верно, превращался в щепки.

— Остановись, Маттео! — охрипшим голосом взывал Маттиа. — Это я! Твой брат!

Должно быть в отчаянной попытке доказать это, ассасин и снял шлем, показывая себя.

— Стой! — крикнул мальчуган. — Это же Маттиа! Прекрати!

Маттео на секунду замер, словно очнувшись от наваждения. Посмотрел на оруженосца помутившимися глазами.

— Маттео, брат, — простонал раненый, приспустив щит.

Наемник только этого и ждал. Лезвие меча разрубило череп несчастного Маттиа на две части. Клинок остановился на нижних зубах. Веки убитого продолжали удивленно подниматься и опускаться. В глазах, казалось, еще теплится надежда.

Убийца оставил черенок меча. Оружие повисло, крепко встряв в изуродованную голову.

— Это был дьявол! — заявил обезумевший воитель. — Я его убил.

И самодовольно улыбнувшись, шагнул в пустоту пролета. После увиденного мальчишка с трудом пришел в себя. Ему хотелось со всех ног бежать из этой заколдованной башни, оставив здесь весь ужас братоубийства. Но грохотание разбившегося о каменный пол тела привели его в чувства. Оруженосец поднялся выше. Там оставался третий из его старших товарищей.

Дверь залы, в котором держали князя, оказалась отворена настежь. Не раздумывая юный храбрец влетел туда. Занесенным для удара меч, и отчаянный звериный крик, должны были напугать кого угодно, даже дьявола. Именно его и ожидал встретить там мальчишка. Каково же было изумление, когда обнаружил лишь стоящего на коленях третьего брата — Марио. Лицо ассасина блестело от пота и слез. Округленные ужасом глаза смотрели вниз. Обеими руками он сжимал лезвие меча. Оружие упиралось навершием в пол. Острие вонзалось в горло несчастного. Тело медленно наклонялось и клинок погружался в плоть. Пересохшие губы шепнули:

— Не слушай его речи! Не слушай…

Голос стих. Изо рта потянулась струя алой крови. В момент, когда обессиленные руки опустились, на затылке несчастного тускло блеснуло острие металла.

— Ты уже кого-нибудь успел убить?

Голос незнакомца заставил юношу вздрогнуть. На стуле, у стола, со скучающим видом сидел мужчина. Он лениво потягивал из кубка красное вино. Мальчишка попятился назад, но тут же опомнился. Гильдия не прощает провалов. Он обязан выполнить поручение. Обязан отомстить. Он обязан убить.

— Хочешь? — продолжил мужчина. — Ты хочешь кого-то убить?

Потом, рассказывая все это мальчишка не мог вспомнить на каком языке говорил князь. «Голос звучал прямо у меня в голове!» — с ужасом признался оруженосец.

Как только Влад задал свой вопрос, юноше вдруг захотелось убить запертых внизу стражников. Ведь это они заманили братьев сюда. Они взяли деньги и предали их. Вот кто виноват. Вот кому надо мстить!

Как именно он спустился и как отворил засов, малец не помнил. Пришел в себя лежащим на каменном полу у караульни. Кругом бегали стражники. Ругались, обыскивали павших братьев. Но него, из-за юности лет, никто не обратил внимание. Думали мальчишка услышал крики и освободил охранников. Успел оруженосец убить кого-нибудь или нет, осталось загадкой.

Второй раз Анджей попытался извести князя Влада, подкупив прислужника. Лях уговорил повара, за восемь золотых отравить опального правителя. Стряпун клялся и божился что обильно приправил ядом квашенную капусту, которую подали князю вместе с запеченным поросенком. Но прошел день, два, неделя, а Влад оставался живым и здоровым. В отличии от прислужника. Навестив отравителя, чтобы вернуть напрасно потраченные золотые, Анджей застал его в плачевном состоянии. Мужчине везде мерещились печенные поросята. Он, не переставая, пытался надкусить все без исключения предметы. Стол, рубаху, ушат, кровать. Жену, детишек. Баронет признал прислужника одержимым и несчастного изгнали из города.

Не напрасно родовое прозвище князя Дракула, то есть чертов. Сам Сигизмунд, основатель Ордена Драконов, так нарек предков господаря. Но говорить обо всем этом королю Казимиру бесполезно и глупо.

— Вечно вы все усложняете, — продолжал король. — Ладно. Надоело. Говорите что хотели и проваливайте!

Кшиштов, хитрый лис, молчал. Анджею ничего не оставалось как снова принять гнев на себя.

— Ваше величество, мои шпионы сообщили что Матьяш смягчился. Влад Третий этой зимой участвовал в походах венгров против тюрков в Сербии. Очень храбро себя повел в осаде Шабаца. Более того…

Васпан замолк. От того как он донесет до хозяина следующую новость зависит его жизнь.

— Да говори уже, — рявкнул Казимир.

Ничего хорошего это не означало. Но деваться некуда.

— Корвин выдал за князя Влада свою кузину Илону…

— Вот! — король крепко стукнул кулаком об подлокотник. — То, что я говорил. Теперь Мехмед завязнет не только в Молдове, но и в Валахии. Тем временем Матьяш будет нас беспокоить с запада. И еще Орда с юга.

— Ваше величество, — тихо, почти шепотом обратился Анджей, — смею заметить, если Матьяш Корвин до сих пор не посадил Влада на Валашский трон, значит что-то его удерживает. С вашего милостивого благословения я … — подданный осекся, покосившись на кастеляна, — мы готовы вмешаться в ситуацию и разыграть противоречия.

Казимир немного подумал и раздраженно махнул рукой.

— Делайте что посчитаете нужным. Хуже уже не будет. Но учтите, если в следующем году осман не будет под стенами Буды, ваши головы будут под моими ногами. А теперь пошли вон!

4

Разбудило фырканье коня. Влажная морда нетерпеливо тыкалась в лицо.

— Мугушор, скотина ты беспокойная, — Арник неохотно открыл глаза.

На дворе было темно, но уже раздавались победные кукареканья петухов. За два дня ожидания переправы, воин успел привыкнуть к распорядку мирной жизни. Привстав с накинутого на сено плаща, Яков подтянулся. «Еще одно утро — лучший подарок судьбы» Улыбнулся нехитрой мысли. Огляделся. Улыбка тут же исчезла. Притупившаяся обида все еще давала о себе знать. Поручение господаря, по сути, то же изгнание. Вышвырнули из стольного града. Да еще куда — на край земли, в Сороки. Дальше, за Днестром — дикие земли. Но самое страшное, господин, от которого Яков почти никогда не отлучался, теперь далеко. Чувство обиды усугублялось ощущением, которое должно быть испытывает выпавший из гнезда птенец.

Утро выдворения выдалось пасмурным. Сборы заняли несколько часов. Что воину необходимо для похода? Добрый конь, точенное оружие, да большая удача. Сидя в седле и крепя к поясу верный чекан, он заметил бегущего по двору посыльного. Высокая овечья шапка мелькала среди телег. Не смотря на ранний час, небольшая площадь у въезда в город бурлила. Простые крестьяне наравне с разночинными купцами, возились у лавок, торговых навесов, повозок. Вот-вот, должен прозвучать рок — сигнал для открытия крепостных ворот. Тогда столичная жизнь оживет по-настоящему.

— Постой, Арник-палач! — крикнул мальчишка, напугав коня.

Яков намеревался покинуть Сучаву до рассвета, чтобы скрыть унижения. Но без приказа капитана, ворота ему не отворили.

— Вот, — гонец протянул свернутую телячью кожу, — Господарь велел передать!

Воин кивнул. Малец поклонился, ожидая дальнейших распоряжений. Яков развернул трубку. Нашел грамоту, подписанную повелителем и кошель монет. «Очень кстати, — подумал Арник, — о деньгах то я совсем забыл» Уложил подарок в суму. Взглянул на гонца. По воинской традиции, покидая родной дом, следовало сделать случайному человеку подарок. На удачу.

— Эй, богатырь! — подозвал он пацана.

Черные глазища мальца взволнованно посмотрели на всадника.

— На, возьми! — Яков извлек из-под ремня турецкий ханджар. — Негоже молодому воину без оружия.

Мальчик нетерпеливо потянулся к кинжалу.

— Извини что без ножен. Не успел я войнука спросить куда ножны дел.

Яков усмехнулся, вспомнив изумление валаха-отступника. К тому времени, когда они сцепились, в Белой Долине полегла добрая половина молдавской армии. А турки все шли и шли. Господарь приказал трубить отход. Бейлербей Хадымбул решил обойти их с левого фланга. Отрезать путь на запад, к лесу. На каждого рэзеша приходилось по три турка и два войнука. Войнуки как один валахи. Арник слышал их «братскую» речь. Увлеченный схваткой с тремя янычарами Яков заметил подкрадывающегося со спины войнука. Уклонившись от выпада копья, Арник ребром щита огрел второго турка. Слева занесли для удара шамшир и Яков, уворачиваясь, шагнул вправо. Тут то он и заметил за спиной занесенный меч валаха. Рефлексивно отбившись шитом от шамшира, наотмашь вонзил клюв чекана в колено войнука. Тот завопил от боли и рухнул на землю. С отступником Яков закончит позже, сейчас же янычары. Турок с копьем застыл. Понял, что имеет дело с опытным рэзешем. Выставил оружие и ждал выпада. Арник не разочаровал его. Щитом налетел на копье. Одновременно, по широкой дуге размахнул чекан. Тот со свистом рассек воздух. Турок, готовясь к удару, зажмурился. Яков отшагнул вправо и опустил разогнавшийся молот. Угодил в заднюю часть плеча янычара, оторвав с кольчугой хороший кусок плоти. От боли тот повалился на колени. Второй удар снес турку череп.

Обладатель шамшира, уличив момент, с воплем кинулся на рэзеша. Прикрывшись щитом, Яков без особых усилий, нижним замахом, приложил чекан осману в бедро. Сечь в самом разгаре. Работы много, но Яков решил потолковать с валашским предателем. Тот лежал на земле, сжимая раздробленное колено.

— Настало твое время, иуда? — наклонился над ним Яков.

Вместо ответа раненый снова попытался убить Арника. Выхватив из-под бедра спрятанный кинжал, войнук нацелил лезвие в шею рэзеша. Яков легко перехватил руку и вырвал ханджар.

— Хм! — усмехнулся он. В пылу схватки он делался веселым. — Один удар, одно колено. Ты пытался дважды, значит хромать тебе на две ноги.

— Нет, нет, нет! — завизжал войнук.

Молот лег аккурат на чашку, вывернув колено наизнанку.

— И смотри, малец, — сказал Арник посыльному под звук трубящего рога, — если достал кинжал бей не раздумывая. Бывай! Чу! Чу!

Длинный путь начался с густого ливня. Шерстяной плащ сразу же промок. Бесполезной ношей повис на плечах всадника. Крупные капли били в лицо. Арник, казалось, не замечал ничего. Он несся рысью, толком не разбирая дорогу. На восток. «Горечь обиды, — уговаривал он себя, — должна остаться там, в крепости. Что было прошло, что будет увидим» Как можно скорее надо добраться до Сорок.

«Не становись моим позором» — звучали в голове прощальные слова князя. Нет. Яков Арник покажет себя. Докажет господарю, он не просто молчаливая тень, безмозглый страж, бешеный палач. Он способен на большее. К весне поднимет из частокола ладную крепость. А к лету монастырь. Так что через год, вернется к повелителю, в Сучаву, как победитель.

Погруженный в мысли, Яков не заметил, как долго скачет. Сбавил ход. Нельзя свою досаду отыграть на Мугушоре. Конь, словно чувствуя горе хозяина, терпеливо нес его, насквозь промокшего, стараясь не вязнуть в расквасившейся грязи дороги.

— Устал, дружок?! — похлопал Яков коня по вспотевшей шее. — Давай медленнее. Сейчас найдем, где передохнуть.

За плотной пеленой дождя ничего дальше десяти шагов видно не было. Где-то должны показаться мазанки Ботошан. Но худой конец Дорохоя, если сбился и ушел севернее. Но к Сирету он выйдет любой дорогой.

Наконец разглядел остов дома. На этом хуторе они и переждут ливень. Но вместо мазанки с уютно вьющимся из печи дымком из пелены дождя выросли обугленные головешки. От хутора почти ничего не осталось. Ни избы, ни сарая, ни хлева. Пепелище. Турки жестоки в своих поражениях, но еще кровожаднее в своих победах.

С сожалением осмотрев разорённое селение, Яков махнул поводья. Мугушор грустно побрел дальше.

Дорога косогором пошла вниз. Копыта скакуна остановились у кромки воды. На самом берегу сиротливо притулился шалаш. Камыш кое-как защищал обитателей от дождя. Но от холода защитить не мог. Если хозяин к зиме не выкопает землянку, до весны не доживет.

— Есть кто? — крикнул Яков, сжимая рукоятку чекана.

Из шалаша выглянул мужик в полинявшей овечьей шапке и кожаной безрукавке. Из-за спины замаячили две белобрысенькие головки. Дети с опаской и любопытством смотрели на незваного гостя.

— Славься Христос, — опасливо крикнул хозяин и задумчиво погладил усы подкову.

— Славься, — буркнул Яков, спешиваясь. — Православный, значит.

— Да, — облегчённо, даже радостно перекрестился мужик. — Верую в Бога, Святого духа и Сына Его.

— Ага, — согласился Арник. — Коня есть куда пристроить?

— Нет, гайдук. Турки двор спалили. Вот, в шалаше укрываемся.

— Видел, — войн принялся снимать переметные сумы. Вещи в них промокли и сделались неимоверно тяжелыми. — Эта дорога на Ботошань?

— Она самая. День пути отсюда.

— Плот где? Мне на тот берег надо.

— Так нету, — развел руками мужик. — Господарь Штефан, велел спалить все плоты, еще до прихода турков. Иначе бы, антихрист на тот берег перебрался.

— Турки ушли, — Арник достал из сумы кусок сукна и накрыл им спину коня. Бесполезно. Под таким ливнем, ткань сразу же сделалась мокрой. — Новый почему не смастерил?

— Так мастерю. Камыш уж нарубил, навязал. Осталось доски…

— Сирет сильно разлился? — перебил его воин.

— Есть немного, — заговорил паромщик. — Река в полной воде и слава богу. Турки в брод не прошли.

Воин вздохнул.

— Лодка есть?

Мужик с опаской взглянул на незваного гостя. Яков понял, чего тот боится. Лодка единственное оставшееся средство пропитания. Если семья лишиться и ее, то до весны точно не доживут.

— Лодку ты поведешь, — успокоил его Арник. Достал из-за пазухи кошель. Выудил один господарский серебряник. — На, держи. Переправишь, еще один дам.

Мужик оживился. Яков посмотрел на белобрысеньких ребятишек. Дети, поняв, что гость не опасен, приветливо улыбались беззубыми ртами.

— И еще три, — добавил воин, — чтобы до холодов хатку выправил.

Мужик помчался к воде, бубня на ходу благодарности. Лодка нашлась в камышах заводка. Загрузка нехитрого снаряжения не заняла много времени. Задержка случилась там, где ее не ждали. Мугушор. Конь упрямо фыркал, наотрез отказываясь лесть в воду. Яков попытался его распрячь. Но конь мотал головой, пытался укусить хозяина. Через полчаса мучений, всадник сдался.

— Скотина! — ругал он коня. — Я тебе это припомню.

Яков снял легкую доспеху, промокшую одежду. Когда дело дошло до льняной рубахи, конь шагнул через борт лодки. Лодочник изумленно наблюдал за действиями странной парочки.

— Ты что же, — спросил он, не веря глазам, — в воде поплывешь, а животное в лодке?

Вместо ответа, Арник шагнул в реку. Конь призывно заржал. Мужик оттолкнулся от берега и не спеша погреб. Воин плыл рядом. Время от времени с головой погружался под воду. Выныривая, блаженно кряхтел. После холодного ливня, вода казалась парной. Одно удовольствие.

Конь мотал головой, позвякивая сбруей.

— Странный ты, — бухтел мужик. — Коня пожалел, а сам в реку полез.

Арник хотел ответить, что животные лучше многих людей, но не стал. Говорить о смирении удел попов. А он воин.

Натягивать промокшие вещи на мокрое тело, занятие не из приятных. Кожу будто бы облепил холодный подтаявший снег. Еще один такой мокрый день и Яков сляжет. Добравшись до укрытия и огня, он с места не сдвинется пока не просушит все до нитки.

До ближайшей избы день пути. Чтобы хоть как-то согреться, путник припустил хитрого Мугушора в галоп. Уже на закате въехали в Ботошаны. Турки побывали и здесь. Но «похозяйничать» не успели. Обгорелые мазанки чернели только у западной окраины.

Заимку наводнили беженцы. Люди ютились в уцелевших избах по несколько семей. А на постоялом дворе толпились возвращающиеся с войны солдаты, редкие купцы и прочие путники. В просторной хате места не нашлось. Вдоль ограды тянулись наспех сколоченные навесы. То тут, то там, рискуя подпалить соломенные или камышовые крыши, горели костры.

— Найдется местечко? — спросил Арник у двух безусых мужчин.

Судя по шерстяным накидкам в пол, и странным наголовникам с длинными ушами, чужестранцы. Один из них вскочил и любезно махнул рукой, приглашая путника к огню.

— Спасибо, — поблагодарил Яков на ляшском.

Незнакомец вежливо улыбнулся, давая понять, что не понимает. Тогда Арник спросил на итальянском:

— Коня могу оставить под навесом?

В осадах Яков частенько имел дело с наемниками пушкарями, венецианцами и флорентийцами. У них он и научился языку.

Гостеприимные путники заулыбались. Итальянский был им знаком. Ломано объяснили, что не возражают.

— Где хозяин? — спросил воин. — Хочу купить немного еды.

По эту сторону Прута еду можно найти без затруднений. Запастись впрок следовало на Штефанешской переправе. За рекой его ждали три дня пути через дремучие Кодры. Деревеньки встречались редко. Да и татары, верные союзники осман, пограбили там от души.

— Он в доме, сеньор, — отозвался иностранец, немолодой мужчина с голубыми глазами и морщинистым лицом. — Его зовут Лука.

Воин не спешил. Распряг Мугушора. И к великому разочарованию обнаружил, не осталось ни одной сухой тряпицы. Обтереть коня нечем.

— Сеньор, — заговорил второй, тоже немолодой, путник. Темные глаза дружелюбно улыбались. По смуглой коже расползлась улыбка, — разрешите предложить вам это.

Он протянул Якову сложенный в несколько слоев льняной отрезок. Арник кивком поблагодарил. Покончив с конем, купил себе и Мугушору еды. Запася кувшином вина. Затем занялся собственным туалетом. Вывесил мокрые вещи. Сам же остался в исподний. Обернулся в одолженный у хозяина шерстяной балахон. И, наконец, решил угоститься и угостить добрых пилигримов хорошим котнарским.

— Это хорошее вино, — сказал он, протягивая деревянные кружки.

Иностранцы оживились. Яков не ошибся. Никто не откажется от бесплатной выпивки. Отпив глоток, воин вылил остаток в медный котелок. Пока вино грелось на костре, Арник подкинул Мугушору сена. Для себя же разложил на перевернутом щите кусок варенной свинины, яиц и зелени. Разломал краюху хлеба.

— Угощайтесь, — предложил он пилигримам.

Мужчины переглянулись. Светлокожий коротко кивнул. Тот полез в суму. Подсев к импровизированному столу, протянул Якову шелковый мешочек.

— Здесь перец. Можете добавить щепотку в ваше горячее вино. Простуда не побеспокоит.

— Ого, — обрадовался Арник дорогому угощению. — Благодарю.

Скромно сложил ладонь, предлагая хозяину определить меру подарка. Темноглазый насыпал щедро.

— Купцы? — спросил он, перемешав в вине перец и отпив хороший глоток.

По телу приятно полилось тепло. На затылке пробился пот, значит простуда не грозит.

— Нет, — ответил голубоглазый, — мы лекари.

— Лекари? — удивился Яков. — У вас специи. Значит идете с востока. И у кого служили?

— Вы проницательны, — кивнул светлокожий. — Мы действительно возвращаемся с востока. Домой. Но служим мы одному хозяину — его величеству королю Франции Людвигу.

— Франция? — переспросил Арник. — Это далеко на закате. На самом краю земли.

Он слышал название, но жителей тех земель видел впервые.

— Наш король, — заговорил пилигрим тихим голосом, — мудрый и далеко видящий правитель. Его милостью народ королевства защищен не только оружием и храбростью наших солдат, а благосостояние поданных выращивается не только крестьянами в полях. Наука — то, что на многие тысячелетия обеспечит не только нас, подданных Его Величества, но и весь род человеческий.

Рассказчик отпил вино. Отломал ломтик свинины. Сказал что-то на незнакомом языке. Темноглазый полез в суму. Достал другой шелковый мешочек и посыпал на мясо каких-то пахучих приправ.

— Пробуйте, — пригласил пилигрим. — Эти травы придают мясу восхитительный вкус.

— Вы бы поосторожнее, — предупредил их Яков. — Я человек чести, тень его милости господаря Штефана. Но, на наших землях, да и на соседних тоже, встречается разный люд. Проходимцы не редкость. Ваша сума с приправами стоит целого состояния.

Светлокожий улыбнулся:

— В Крымском ханстве, мы многое слышали о здешних местах. Говорят, у вас можно испить воды у придорожного колодца из золотой чаши. Никто не покусится на драгоценность, ибо за воровство сажают на кол.

Яков улыбнулся и поглубже укутался в шерстяную накидку. Выпитое вино расслабило тело и оживило язык. Опёршись спиной об столп навеса, спросил:

— Так и что вас привело в наши края?

— Наука, — ответил пилигрим. — Сто лет назад, Господь прогневался и обрушил на землю Черный Мор. Вы наверно слышали об этой смертоносной болезни? Ваш дед, а может и отец должно быть рассказывали вам?

— Моего отца убили татары.

— Извините, — после тяжелой паузы прошептал француз.

— Не за что извинятся, — зевнул Арник. — Наукой тут не занимаются. Мы христианский мир от язычников защищаем. Времени нет. А о Черной Смерти я слышал. Кара Божья.

В густых сумерках тени танцевали в такт пламени. Отсыревшие поленья, выплевывая капризные искры, уютно трещали. Огонь и вино приятно согревали. Усталость длинного перехода давала о себе знать. Но беседа с путниками обещала быть интересной. Чтобы не заснуть Яков отхлебнул еще вина.

— Кара Божья, безусловно, — стараясь уйти он деликатной темы, продолжил лекарь. — Но все на этом свете имеет свою природу. Чтобы понять, как лечить болезнь, надо знать откуда она берется.

— Зачем? — усмехнулся Арник. — Бог милостив. Вон, сто лет миловали. Может и не вернется мор.

— Я не был бы так уверен, — заговорил темноглазый. — Время от времени болезнь возвращается.

— Да? Откуда?

— С востока, — ответил светлокожий. — Большой мор тоже пришел с востока. В итальянские города. На протяжении семи лет выкашивала деревни и крепости. Некоторые целиком. Ее привезли на кораблях, как я сказал с востока. Из Константинополя. Другие говорили о Каффе. Точно узнав, где родина смерти, можно узнать и причину ее зарождения. А зная причину в пору определить лечение. Ученное сообщество убедило его величество короля Людвига, снарядить вылазку. Дабы определить истинный источник мора. Семь лет назад из рядов профессоров медицинской дисциплины Парижского университета, выбрали четырех мужей. Ваши покорнейшие слуги — я, Артур Дье, сын Давида и Фредерик Гайтан.

— Сын Пьера, — добавил смуглый мужчина и коротко кивнул.

— Двоих товарищей с нами, увы, нет. Но, обо всем по порядку. Четвертого июля одна тысяча четыреста шестьдесят девятого года от Рождества Христова мы, четыре ученных от медицины, вошли на борт торгового судна, идущего под Нидерландским флагом из Марселя в Константинополь. Через двадцать дней судно кинуло якорь у османских берегов. К нашему удивлению, оказалось, турки знают о Черной Смерти гораздо больше нас. Нет, нет врачевать мор они не научились. Но причины, способствующие распространению, установили точно. Грязь, нечистоты и грызуны. Действительно, что нас поразило в Царьграде обилье кошек и бань. Кошка у них возносится в статус божества. А баня — хамам, для язычников как храм. Новый хозяин города, Мехмед Завоеватель, хорошо осведомлен о горе, которое принесла Черная Смерть. Он всеми средствами поощряет строительство бань.

— В разговорах с известными ученными, — подхватил черноглазый, вернув рассказ в верное русло, — впрочем, как и с простолюдинами, выяснили, болезнь пришла из Каффы. Ее завезли в Царьград на генуэзских кораблях. Местные жители помнили, как из Черного Моря прибывали корабли с почти мертвой командой. Все матросы, капитан, пассажиры были мертвы. А тела покрыты нарывами. Алчные жители, не совладав с соблазном, мародёрствовали. Перегружали товары из трюмов в лодки и везли на базары города. Вместе с ним и крыс. Скоро болезнь распространилась. Шерафеддин ибн Хаджи Ильяс — уважаемый врачеватель с которым нам давилось встретится, только не смейтесь, утверждает, что болезнь распространяют блохи. От грызунов людям. Грязь способствует…

— Так ли иначе, мы отправились в Каффу, — заговорил Артур. — Рассказы жителей Константинополя подтвердились. Хан Джанибек, больше ста лет назад поссорился с генуэзцами. Решил разграбить город свободных торговцев. Но осада закончилась ничем. Войско хана съедал мор. Безжалостно и быстро. Поняв, что воинов для осады все меньше и меньше, Джанибек решил катапультами забрасывать тела умерших через непреступные стены крепости. Смерть не знает веры, расы, богатства. В итоге грабить было некого и некому.

— Сам Джанибек умер от Черной Смерти через несколько лет, — вставил Гайтан.

— Несмотря на опасность, пришлось перезимовав в крымской крепости. Летом турки осаждали город. Да и крымский хан был изменчив в своей дружбе с генуэзцами. Весной, мы караваном двинулись дальше на восток. Поиск вел нас в Сарай — столицу Золотой Орды. Хоть полвека назад город и был разорен Тимуром, мы надеялись найти кого-нибудь кто смог бы указать нам направления поиска. Но ничего кроме войны и крови мы в тех краях не нашли. Ордынцы враждовали между собой, и никаких свидетельств о минувшем море мы не нашли. Возвращаться во Францию ни с чем — величайший позор, который никто из нас не пережил бы. Вторую зиму одиссеи не пережил наш товарищ, Андре Пети, сын Луи, самый немолодой из нас. Лихорадка одолела его. Я сам чуть не отдал богу душу. Спасся отваром из собачатины. Прости Господь мои прегрешения.

— Та зима оказалась самой тяжелой. Мы жили в чистом поле, ночуя в худеньких лачугах, сколоченных на скорую руку из обозов и телег. Ходили слухи что хан Мегли собрался войной на своего единоверца, хана Ахмада. Из-за этого никто из прибывших с крымских земель, не был принят в ордынских селениях. Нас спас случай. Поздней весной в купеческий лагерь прибыли несколько всадников. Одна из жен хана никак не могла разродиться. Узнав, что под стенами города приютились трое иноземных врачевателей, Ахмад послал за нами. Наш товарищ, Густав Дюнкер, сын Анре, спас и мать, и дитя. В благодарность, хан предоставил нам небольшой отряд для дальнейших поисков. Взамен оставил при себе Густава. Тем же летом мы вышли на берег Сарайского моря. Местные рыбаки рассказали, мор пришел с востока. Отцы их отцов помнят, как из степей, черными ордами на поселения хлынули армии диких грызунов: тушканов, сурков, пищух, полевых мышей и прочих тварей, живущих, обычно, подальше от людей.

— Значит, — заметил Гайтан, — Шерафеддин ибн Хаджи все-таки прав. Чума пришла от грызунов.

— Я не спорю, милый друг, — согласился Дье, — я хочу знать, откуда мор взялся у полевой живности? Только не смешите меня. Не говорите, что во всем виноваты блохи.

Яков понял, между друзьями идет давнишний ученный спор. Вмешиваться в него не стоило. Вот если дело дойдет до драки, Арник был совсем не против. Вино разогрело кровь, но не согрело тело. А заодно отогнать сон.

— Чем вам блохи не нравятся? — не сдавался темноглазый. — Разве чумной ветер, миазмы, — мужчина зло хохотнул, — лучше?

— Полноте, — примиряюще сказал светловолосый. — Оставим наш спор для профессорской кафедры.

— Согласен, — мужчины пожали друг другу руки. — Как бы оно не было, Черная Смерть родилась восточнее, в пустыне за морем.

— Мы отправились в путь. Дикие степи простирались на сотни дней пути. Бывало, мы месяцами не встречали никого из туземцев. Благо, отряд наш был из многоопытных ордынских воинов. Уж они знают толк в кочевой жизни. В пути мы подробно расспрашивали у редких путников о страшном море. Но большинство из них ничего не слышали. Видать три сменившихся поколения стерли бедствие из народной памяти.

Артур замолчал. Пока он отпивал вино, продолжил его товарищ.

— К весне мы достигли границ бескрайней Золотой Орды. Следы вели в государство Тимуридов, где много лет шла междоусобная борьба. Войны, сопровождающие нас, отказались переправляться через реку Сейхун. И нам не советовали.

— К тому времени, прости Господь, — Артур перекрестился, — мы потеряли всякую веру в наше начинания. Сомнения съедали ее. Лицезря своими глазами насколько в этих краях огромны расстояния, насколько малонаселены эти земли, сама мысль о том, что болезнь могла перекинутся через горы и степи, казалась абсурдом.

Мирное стрекотание, далекий лай собак, неспешный рассказ иноземных пилигримов навеяло на Якова сон. Он из последних сил держался чтобы не провалиться в бездну. В конце концов, две бессонные ночи куда сильнее любопытства. Мужчина приподнялся. Отпил совсем уж остывшего вина. Хмеля не хотелось. Но в походах куда безопасней пить вино, чем воду. Случалось, что некоторые воины, отпив воды, заканчивали свои поход в кустах, под общий смех товарищей.

— В один из осенних дней, — продолжал ученный, — когда мы ждали пока от дождей просохнут дороги…

— В тех местах почва чрезмерно глиняная, — пояснил коллега. — После двухдневного дождя, месяц ждут чтобы отправится в путь. Грязь липкая, и уже через час копыта лошадей и оси телег становятся неподъемными.

— Мой дорогой друг, это не так важно.

— Вы правы. Важно то, что в том поселении, на берегах Сейхуна, нам повстречался старец. Мужчина помнил набеги Тамерлана. Помнил жестокость воинов. В его рассказах прозвучала фраза о том, что, дав этому зверю родится, человеческий род навлек на себя проклятие. Первые больные, покрытые ужасными язвами, бесновато орущих и кидающиеся на прохожих, появились в год его, Тимура, рождения. Мы стали расспрашивать деда. Оказалось, еще ребенком он слышал множество историй про белых шаманов. Зло, с рождения оберегающее Тамерлана, оказалось сильнее любой магии. Хоть великий эмир и считался мусульманином, но верил он только в дьявола.

— Шайтана, — подтвердил товарищ.

— Старец рассказал, еще отец его отца помнил шаманов, которые по бараньей лопатке, напророчили большую беду. Но все же зло выбрало себе сосуд. Сделало будущего правителя железным и, Черный дракон наполнил его ядом. Белые шаманы пытались избавить род людской от приближающейся напасти. И магией, и заговором. Даже подговорили брата убить посланника ада, пока тот мал и слаб. Но зло оказалось сильнее.

— Решающая битва случилась у Горячего Озера. Дед рассказал, что раненный у входа в ад дракон, извергся черной чернотой. Но и шаманов вынудили отступили на север. Все что оказалось поблизости от той великой битвы, звери, птицы, люди, все прониклось болезнью. Полчища черных крыс двинулись на запад. Караваны купцов на восток. Птицы на юг. Только север остался под защитой шаманов.

— В битвах между добром и злом не бывает победителей, — с грустью сказал пилигрим. — Тамерлан, железный хромец, вырос. Стал самым могущественным на земле правителем…

— Вы опять отбились от сути, мой друг. Мы выяснили, Горячее Озеро находится на востоке, всего лишь в сорока днях пути, от того поселения, где мы услышали эту легенду.

— Но темник воинов был непреклонен. Сказал, это верная смерть вторгаться в те земли. Обещал лишь дождаться идущего в те края каравана и передать нас уважаемому купцу.

— К Горячему Озеру, мало кто ходил. А из-за непрекращающихся распрей, караваны обходили Тимуридовы земли югом.

— Прождали всю зиму, но в те земли никто так и не пошел. Деваться некуда. Пришлось вернутся в Сарай. Надеялись летом, с божьей помощью, преодолеть Кавказский хребет и попасть в Персию. Оттуда в Китай. Может быть, надеялись мы, удастся добраться до Горячего Озера с востока.

Мужчина тяжело вздохнул. Воспоминания давались ему с трудом.

— Наше появление в Сарае, пришлось не кстати, — заговорил темноглазый пилигрим. — Хан Ахмат вел войско набегом на Русь. Тем временем узбекский хан, предательски напал на лагерь гарнизона. Убил его сына и брата. В общем было не до нас. А без сопровождения, или хотя бы ханского ярлыка, на Кавказ с нами никто не хотел идти.

— Припасы истощились. Хан далеко. Наш друг, достопочтенный мэтр Дюнкер при нем. А знания наши оказались никому не нужны. Кочевники не принимают цивилизованных методов лечения. Признают исключительно ордынские заговоры и амулеты.

— Той зимой спаслись от голодной смерти зубным инструментом. Специальные клещи, которыми я дома врачевал придворных вельмож.

— Местных знахари ополчились против нас. Самый знатный из них, Каганбек, обвинил в колдовстве. Возможности дождаться хана Ахмада, а вместе с ним и Густова, нам не давали. Да и один Господь ведал, когда они вернуться. И вернутся ли вообще. По весенней распутице мы и ушли, от греха подальше.

— В пути, чуть больше года назад, узнали у одного караванщика, что хан Ахмат пошел на Каффу. Мы решили, это знак божий. Господь указывает нам на тот путь, которым мы прибыли на чужбину. Значит, пора возвращаться.

— У перешейка на Крым мы дождались орду. И там наконец-то повстречали нашего товарища, Густава Дюнкера. Мы не виделись несколько лет, и признаться были очень рады этой встречи. Положение его при хане Ахмате оставалось чрезвычайно прочным. Его уважали и с ним считались.

— Мэтр Дюнкер предложил идти с ордой до Кафы. Там можно найти место под парусом до Марселя. Но один из ханских беков, Ямгурчи, отговорил нас от этой затеи. Он считал, что пока турки молчаливо поддерживают Нур-Девлета…

— Вы снова отвлеклись, мой друг, — перебил товарища ученный. — По правде говоря, мы не сильны в политике. Но, если лаконично, то османы неохотно выпускали суда из Кара Дениз, то есть Черного Моря. Поэтому решили, что сушей будет быстрее и безопаснее.

— Наш друг снабдил нас провизией и деньгами. Мы пошли на восток, через Дикие Земли. И вот мы тут. С божьей помощью к весне будем дома, в Париже. Знаний, которые мы собрали, наверняка достаточно для того, чтобы убедить короля Людвига снарядить еще одну экспедицию…

— На этот раз прямиком к Горячему Озеру, через Китай. Осталось убедить ученных университета в верности наших предположений…

— Увы, дорогой Гайтан. Если с кафедры вы будете нести чушь про блох, нам никто не поверит. Сочтут за сумасшедших…

— Нет, нет, господин Дье, сумасшествие, это настаивать на Черном Ветре. Дикость и мракобесие…

Ученные мужи углубились в научный диспут. Но Яков не слышал их. Сон сморил его. Тело размякло. Соскользнуло с опоры и повалилось в душистое сено. Сквозь пелену, до сознания молодого человека еще доносились голоса иноземцев. В пылу спора пилигримы перешли на родной язык. Незнакомые слова звучали во сне как заклинание.

В какой-то мгновение Арник почувствовал, сон не окутал его целиком. Просто он смотрит на мир с закрытыми глазами. Странное ощущение. Свет могущественен. Лучи пробивается даже через сомкнутые веки. Значит дело не в глазах. Точно! Как он раньше об этом не догадался. Все дело в мешке. Кто-то или что-то накинуло на голову мешок из плотной ткани. Вдруг темноту проткнул кинжал. Несколькими движениями разрезал мешковину и перед Яковом предстала дева. Волнистые локоны русого цвета волнами ниспадали на плечи. Зеленые глаза под черными бровями формы полумесяца с любопытством смотрели на него. Легкий румянец на впалых щеках. Бледная как весенний снег кожа. Алые губы приоткрыты. Мужчина протянул к деве руку.

— Так вот ты какой, — произнесла она низким голосом. Подбородок властно поднялся, отмечая непозволительность вольности.

— Назовись, прекрасная девица, — приказал Яков, но речь его утратила привычную твердость.

Девушка отступила. В ее осанке, в ее глазах и холодном выражении лица ясно читалось: бесцеремонность ей чуждо. Но затем настроение изменилось. Она улыбнулась и спросила:

— Зачем тебе знать мое имя?

Яков почувствовал, как его щеки заливаются румянцем. Он никогда не умел обращаться с девушками. Да, по правде говоря, случаев то особо и не было. Палача, пусть и молодого, в столице опасались. А в походах было не до девиц.

Заметив его смущение, незнакомка пришла ему на помощь:

— Это всего лишь сон. Утром ты его забудешь.

— Не забуду, — заупрямился воин.

— Почему же? — дева снова улыбнулась. В зеленых глазах пробежали чарующие искры. Бровь чуть заметно вскинулась вверх.

— Такую как ты не забыть, — искренне ответил молодой человек. Румянец должно быть залил даже черную бороду.

Девичий смешок разнесся эхом. Яков огляделся и понял, они стоят на лесной опушке. Рядом ветвистые вековые деревья. Травы густо лежат под босыми ногами. Где-то журчит ручей.

— Раз так, не забывай, — дева легким движением поправила цветочный венок на голове. — Пойдем!

— Куда? — удивился Яков.

— Узнать, зачем ты здесь, — девушка вошла в чащу.

Лучи света просвечивали ее белое одеяние. Рубаха, свисающая с плеч до пят, превратилась в тусклое сияние. Яков долгую секунду любовался хрупким женским телом. Дева знала это и не спешила. Задорный смех колокольчиком разносился по поляне. Она снова оглянулась.

— Идешь?

Не дожидаясь ответа, исчезла в густой чаще. Арник побежал за ней, боясь потерять это чарующее видение. Ее звонкий смех доносился из-за деревьев и манил его все дальше и дальше в Кодры. Густые ветви плотно замкнулись над головой. Листва не пускала через кроны солнечные лучи. Стало сумрачно.

Девичий смех смолк. Лишь скрип столетних ветвей да шуршание листвы. В дали, между толстыми дубовыми стволами, Яков завидел одинокий костерок. Приблизившись, нашел у костра человека в глухом плаще, с накинутым на голову капюшоном. В руке над огнем он держал широкую плоскую кость. Сомнений быть не могло. Это баранья лопатка. Пламя разогрело ее. На ровной поверхности проступали светлые прожилки.

«Гаданье на бараньей лопатке, — догадался Яков. — Иноземцы только что рассказывали об этом»

— Это он, — пронеся по лесу леденящий душу шепот.

Говорили деревья шуршанием листвы.

— Ты фонарь, — заговорил человек в плаще. — Тебе суждено найти его во мраке.

— Что найти? — мужчина шагнул ближе.

Обмотанная сукном рука, совсем как у игумена Теоктиста, указала на узор, вырисовавшийся на кости.

— Жало, — ответил гадальщик. — Не отдавай его.

— Кому?

— Ему. Сыну Дракона. Он многих погубит. Больше, чем погубило дыхание Горячего Озера. Не отдавай.

— Я не понимаю, — Яков злился. Объятия прекрасной незнакомки все еще манили его. А он вынужден терять время с этим чудаком. — Хорошо, — согласился молодой человек, желая поскорее закончить беседу.

— Если он завладеет им, случится беда, — настаивал гадальщик.

— Я понял, — Яков всматривался в чашу, пытаясь определится, где искать зеленоглазую чаровницу.

— Ты не понял, — не сдавался гадальщик. — Если ты отдашь дракону его жало, случится это!

Человек рывком обернулся. Капюшон упал. Пред Яковам престало ужасное существо. Безволосый череп обтянут почти прозрачной кожей, покрытый гнойными нарывами. Из язв сочится смрад смерти. Глаза блестели яростью. Провалившиеся нос кровоточил. Пересохшие, синие губы твердили:

— Это…

Яков открыл глаза. Желто-серые полоски. Он не сразу узнал камышовый навес. Изуродованное лицо гадальщика еще висит перед глазами.

— Бубоны, — сам того не желая произнес Яков.

Рядом с потухшим костром, прижавшихся друг у другу, спали пилигримы.

— Сказки странствий, — попытался воин словами прогнать кошмар.

Выглянул из-под навеса. Небо еще не оправилось от ночной мглы. День будет пасмурным. Пощупал одеяния. Сухие. Как мало нужно для счастья! Переоделся.

Еще раз посмотрел на случайных соседей. Решил не будить, уехать не попрощавшись. В конце концов, именно из-за их дурацких историй, ему и приснилась вся эта чертовщина.

Быстро собравшись, отправился в путь затемно. «Бог даст, — подумал Арник, оседлав верного Мугушора, — еще до заката буду на переправе. А может и через Прут успею»

Оказалось, что спешил он напрасно. По прибытию в Штефанешть обнаружилось, разрушенную во время набега переправу полностью не восстановили. И на том, и на этом берегу Прута скопились тысяча людей. Чтобы избежать ссор и беспорядков, капитан назначил равную, и, по его мнению, справедливую очередь. Ожидание займет не больше двух дней. Значит скакать на соседнюю переправу нет смысла. А переплавляется в брод, вернее в плавь не советовали. Из-за обильный дождей в горах, река переполнилась и ожила быстрым течением. Так что Якову ничего не оставалось, как отметить свое присутствие, да поселится на постоялом дворе, ожидая очереди.

«Еще одно утро — лучший подарок судьбы» Арник потянулся за кувшином. Там еще должно оставаться вино. Хотя куда с большим удовольствием он выпил бы парного молока. Уже поднес сосуд к устам, когда услышал знакомый голос:

— Веселишься, изгнанник? А старого друга угостишь? — улыбка на лице шута отразилась лишним десятком морщин.

5

Клюв остервенело задрожал и рассыпаясь на миллиард пылинок. Сложенные крылья обернулись в руки. Почувствовал пальцы, Матьяш с опаской потрогал нос. Лоб, щеки. С лицом все в порядке.

Всякий раз Янош объяснял: как такового превращение не происходит. Но король все равно опасался. Боялся, как бы птичьи признаки не остались и по эту сторону понимания.

— Как все прошло? — спросил старец.

Алхимика занимал лишь ход путешествия, само действие. Королю важны были результаты.

— Прекрасно, — безмятежно ответил Корвин. — Меня чуть не убили.

Как бы странно это не выглядело со стороны, но жалоба рассмешила ученного.

— Ваше величество, — заговорил старец сквозь хохот. Мистические опыты сблизили их. Но придворный этикет никто не отменял. — Вы, точнее ваша физическая плоть, не покидала этого помещения. Материальное тело все время стояло там же, где стоит сейчас. Путешествовал эфир, заполняющий телесную оболочку. Его невозможно убить.

Старик подошел и внимательно вгляделся в лицо короля.

— Похоже, все прошло благополучно. Голова не кружится?

Вместо ответа, Матьяш оттолкнул алхимика. Прошел к столу с яствами. Всегда, после «путешествий», безумно хотелось есть. Он отломал кусок сдобной лепешки, макнул в жирную сметану.

— Объясните, Янош, если во время опытов я не покидаю дворца, почему же тогда чувствую, как превращаюсь в ворона и улетаю? — король еще раз откусил и продолжил с набитым ртом. — Почему полчаса назад, я с трудом уворачивался от ударов мечей? Почему, в конце концов, я по-настоящему испугался, когда отряд гвардейцев загнал меня в угол?

Королевское положение смущалось от разговора с набитым ртом. Два чувства, голод и любопытство, одолевали Корвина, не желая уступать приличию.

— И еще, почему после путешествия мне всегда жутко хочется кушать?

— Все просто, Ваше величество, — начал старец, пряча руки в широкие рукава платья. — Нужно всего лишь понять, что весь наш мир это ком. Ком материи, не обязательно физической, стянутый бесконечным множеством ободков. Я их называю струнами.

— Да, да, — нетерпеливо закивал Матьяш, — и путешествуя я вижу и слышу то, что видят и слышат эти ваши струны. Но почему вороном?

— Не знаю, — простодушно пожал плечами старик. — Ваша сущность сама выбрала эту форму. Возможно, потому что с раннего детства вы наблюдали ворона на своем родовом гербе. И возможно, будь на вашем месте другой человек, путешественник, он чувствовал бы себя, скажем, мотыльком. Или вовсе, чем-то неодухотворенным. Ветром, например.

— Но, почему я все чувствую по-настоящему? Не только то, что происходит вокруг меня, но и внутренне… Я там. Вы меня понимаете?

— Безусловно, мой король. Ответ прост, потому что это и есть вы. Просто в другой форме.

Прочитав в глазах Корвина недоумение, алхимик продолжил:

— Представьте, мой король, казан с маслом. Мертвая материя. Ничто в некой форме. Ставим казан на огонь. Тепло раскаляет метал, масло шкварчит. Тепло, в моем примере и есть эфир. Теологи называют это душой. В сущности, это призрачная активность заставляющая жить. Двигаться, дышать, есть, видеть, думать. Без эфира, не существует бытья. А плата за жизнь, привязка. Сцепка духовного с материальным.

— Да, да, — нетерпеливо заявил Матьяш, прожевывая еду. — И только во сне, иногда, эфир обрывает связь и покидает тело. Путешествует по струнам. Вы мне это говорили тысячу раз. Одно скажите, почему меня чуть не зарубили мечом?

— Смею вас просить о терпении, мой король, — старец улыбнулся, смиренно склонив голову. — Во время обычного сна эфир обрывает ниточку, связывающую его с бренным телом. И сам выбирает те струны, по которым перемещается во времени и пространстве. А в обозримых путешествиях, связь эфира с телом сохраняется. Таким образом вы можете сами выбирать струны. Плата за это, абсолютное понимание происходящего. Ваш мозг воспринимает передаваемые эфиром образы, как реальность. От этого и реакция. Но, уверяю вас, в нашем мире, Vulgaris или точнее Aspera Mundi, то есть Грубом мире, эфир невозможно разрубить, зарезать, арестовать, или навредить каким-нибудь другим образом. Это можно сделать только в Tenuis Mundi. Тонком мире, мире струн.

— Да? — король осушил кубок и громко рыгнул. — Поверьте мне, все что можно увидеть, можно и убить.

— Ваше величество, — Янош склонился в учтивой позе. — Я ученный, алхимик. Все что я утверждаю, я могу доказать. Это и отличает науку от колдовства…

— А это? — перебил его Корвин, с отвращением указывая на стеклянный сосуд с мутным зельем. — Этот вонючий отвар из грибов вы называете наукой?

— Он необходим для разрыва. Отвар Amanita, настой полыни, Artemísia, Cánnabis, Papáver освобождает эфир из тела. Да, вкус зелья ужасен. Но, все в этом мире имеет свою цену. Повторяю, внутриутробное возливание смеси необходимо. Точно также, как и искрящейся, и дрожащий воздух.

Как по команде, мужчины обернулись к центру зала, к странным, даже немного жутковатым, приспособлениям. Внушительных размеров колесо, прилаженное к устройству напоминающего ткацкий станок. Колесо приводил в движение подросток подмастерье. От конструкции к столу вели два тонких металлических стержня, заканчивающихся двумя стилетами. Между их лезвиями, время от времени вспыхивала голубая искра. Этот механизм, Янош увидел в одном из своих путешествий по струнам. Алхимик утверждал, что в будущем люди научатся загонять такую искру в огромные машины. Та искра, якобы заменит всех лошадей на земле.

Второй юноша, держась за деревянный шест, без остановок топтал босыми ногами два меха. Вместо воздуха поддувала двигали медный стержень. С четко высчитанными интервалами стержень ударялся об перевернутую чашу небольшого колокола. От негромкого звука в комнате содрогался воздух.

— На сегодня все, — сказал отрокам старец. — Можете идти.

Подростки, не без радости, удалились вон. Опыты пугали их, не меньше, чем обещанная казнь, в случае если они вздумают болтать об увиденном.

— Звук удерживает прочную связь. Искра кормит мета эфир, — в сотый раз пояснил алхимик.

— Да, да, — сотый раз согласился король. — Как бы то не было, но ваша дьявольщина работает.

— Это не от дьявола, Ваше величество. И вовсе не колдовство, — в голосе старца чувствовалось беспокойство, даже страх. — Не верьте священникам. В них говорит алчность и зависть.

Король принялся за гроздь винограда.

— За это не беспокойтесь, — Матьяш равнодушно отправил в рот ягоду. — Я верю только тому, от чего есть толк. От папских разговоров один лишь толк — дурить челядь. Хм! — усмехнулся Корвин. –Чем больше религии, тем послушнее народ. Так?

Алхимик недоверчиво кивнул. Король продолжил:

— От вас, Янош, толк есть. Ваши путешествия по струнам стоят дороже всех на свете шпионов. И прошлых, и будущих. Жаль одного. Путешествовать должно самолично.

Матьяш задумался. Старик не смел ему мешать. Наконец, после долгой паузы, король вздрогнул, словно очнувшись от короткого сна.

— Подумайте над этим, Янош. Вы же ученный. Не хочу, чтобы мой эфир рубили мечами. И еще, — Корвин осмотрел объедки на столе, — после ваших грибных отваров рискую сильно располнеть! Ха, ха, ха!

Смех правителя прозвучал как гром. Трудно представить, такой щуплый, даже хилый немолодой человек может так громко хохотать.

6

Кечкенхан кротко улыбнулся и поддел товарища:

— Не спорь, дружище! Если я слезу с кобылы, тебе все равно придется меня подсаживать обратно.

Яков даже не взглянул на карлика. Дернул за вожжи и Мугушор поспешил за обозом.

— Ну! — не сдавался шут. — Разве для этого я тебя разыскал? Гнался по следу. Отбил ягодицы. После всего ты бросишь меня посреди леса на съедение волкам?

Арник безмятежно удалялся. Карлик перешел на крик.

— Да что тут такого!? Всего лишь поднять упавшую сумку. Если это сделаю я, то окажусь на земле. И сам вернутся в седло уже не смогу. Никогда. Неужели ты бросишь калеку? Где твое благородство, воин!

Терпение Якова лопнуло. Он остановил коня.

— Никто тебя сюда не звал!

Посчитав выпад достаточным, Арник собрался продолжить путь. Но все-таки, после недолгого раздумья, вернулся. Не хорошо если господарский шут, пусть и бывший, окажется у ордынцев. Один бог знает что наболтает им карлик.

Арник на ходу подхватил с пыльной дороги сумку. Ловко объехал попутчика и перекинул ее через кобылу Кечкенхана.

— У тебя своя дорога, — Яков зло посмотрел на карлика, — у меня своя.

Карлик приторно улыбался.

— Я тебе нравлюсь, — заявил коротыш. — А твоему Мугушору нравится моя кобыла.

Палач пустил рысака в галоп. Нагнав вереницу телег, всадники сбавили шаг. Кечкенхан, отдышавшись, снова заговорил:

— А они бы даже не насытились…

Яков промолчал, догадавшись, шут что-то задумал. Два дня пути Кечкенхан здорово забавлял попутчиков по каравану. Дорога от этого не казалась такой долгой и скучной.

— Кто они? — спросил рыжебородый возчик из плетущейся рядом телеги.

— Волки… Я же такой маленький.

— Это да, — согласился рыжий, решив пошутить над карликом. — А дерьма в тебе больше, чем в любом из нас.

— Могу поделиться, — парировал шут. — Для тебя нарочно ржавым испражнюсь. Когда жрать будешь, на твоей рыженькой бороде следов не останется.

На телегах загоготали. Возничий грязно выругался и замахнулся на Кечкенхана плетью. Лишь раззадорил карлика. Он в красках описал мерзости. Попутчики заливались от смеха. Рыжий в ответ смачно матерился, чем еще больше смешил путешественников. На словах шута: «Как только баба твоя с тобой говноедом целуется?» Яков не выдержал. Поддал под бока Мугушору. Тот с неохотой ускорил шаг.

Арник нагонял старосту обоза. До Сорокской крепости еще три дня пути. Налегке, да на добром коне, можно и за два дня добраться. Но палач решил не спешить. Во-первых, наход врагов только закончился. Не прошло и месяца. В то время как османы грабили правый берег Прута, здесь, на левом бесчинствовала Орда. Татарам, верным союзникам янычар, жадности не занимать. После отхода тумена, наверняка в местных лесах остались отряды мародеров. Одинокий путник — лакомая добыча. Во-вторых, в обозе всего восемь воинов. Остальные, купцы, слуги, и один монах. Отбиться от татар — разбойников смогут только если повезет. Арник, тень господаря, один стоит десятка кочевников. Ну и, в-третьих, чертов карлик. Как бы Яков себя не обманывал, но расставаться с «маленьким ханом» ему не хотелось. Плут напоминал ему о повелителе.

— На перепутье, у Бэлциле, многие ушли на север, — заговорил воин со старостой. — За них не беспокоишься?

Мужчина вяло повернулся к собеседнику. Ему мешало огромное пузо, свисающее из-под кольчуги на жирные ляжки.

— Господь о них позаботится, — сказал толстяк. — Трех рэзешей им хватит. Да и выше Бэлциле ордынцев не видели. К тому же вдоль реки пути оживленнее будут. Это нас нечистая в глушь манит.

Некоторое время скакали молча. Староста время от времени косился на арсенал воина. Чекан, кистень, меч — один, загнутый, покороче, другой подлиннее.

— А это что? — спросил мужчина, кивком указав на диковинный для этих краев арбалет. Оружие закрепили в суме. Торчали лишь металлические дуги-плечи и стремя.

— Арбалет, — сухо ответил Арник.

Названия оружия старосте ни о чем не говорило. Якову пришлось пояснить:

— Со ста шагов любые латы пробивает.

Староста озадачился. Долго размышлял, и наконец решился:

— На стоянке дашь испробовать? Я-то из лука знатно стреляю. А из такого… не пробовал.

Яков кивнул.

— На болотах можем поохотится.

— Хм! Мы на болота не сунемся. Пойдем дорогой вдоль леса, в обход.

— Это еще день пути! — возмутился Арник.

— Полтора, — уточнил староста.

В воздухе повис немой вопрос. Яков не удосужился его озвучить. Он вообще был скуп на слова. Пузан пояснил:

— Давно ты в этих краях не был. С зимы той дорогой никто не ходит.

Толстяк несколько раз перекрестился, бубня какую-то молитву. Затем продолжил:

— Ты должно быть знал Иосифа — кузнеца, хозяина постоялого двора на болотах?

Арник кивнул. Конечно же он знал Иосифа. Здоровый как гора и сильный как медведь. Правда хромой. Иосиф — беглый лях. Шляхтич ему пятку надрезал, чтобы не убегал. А мужик все равно сбег. И бабу с детьми забрал. Поселился здесь на болотах. Господарь Штефан частенько охотился в этих краях и каждый раз на ночлег оставался на постоялом дворе Иосифа.

— Сгинули, — заговорил толстяк. — Перед первыми морозами нашли. На развилке. Лежит в грязи, в одной рубахе. А над ним дочка младшая. Лет шесть отроду. Не плачет, не скулит. Просто сидит в луже с кровью, и молчит. До сих пор молчит. Путники схоронили Иосифа. Дальше пошли. Той самой дорогой, через болота. Девчонка как увидела, что к постоялому двору подъезжают, выпрыгнула с телеги и побежала обратно, к развилке. Не хотела возвращаться. Хоть убей. Ну, купец тот, что в обоз ее взял, пожалел ребенка. Развернул свои две телеги и в объезд поехал. Тем и живой остался. Остальные сгинули. Пропали, как и не были. Местные соваться на ту дорогу перестали. Боялись. А к зиме, как болото подморозило, пыркэлаб Косте отряд из крепости снарядил. На поиски. Четырнадцать рэзешей. Вернулся только один. Такое рассказал… Жуть! — толстяк передернулся. Внушительный подбородок заколыхался волнами. — Это точно были не грабители. Ничего не тронули. Ни в доме, ни в сарае, ни на кузнице. Даже телеги у дороги. Добро в них нетронуто. Только ремни хомутов срезаны. Лошадей нет. И никого живого. Ветер гуляет. Да первые снежинки с неба на хлябь ложатся. Ставни распахнуты. Бьются об окна. Двери, под свист сквозняков скрипят так жалобно.

Староста замолчал. Снова перекрестился, пробубнив «Отче наш».

— Огляделись, — продолжил толстяк, устраиваясь поудобнее на жестких досках. — За конюшней, у опушки нашли свежие могилы. А у могил четверо. Черепа друг другу проломили. Лопатами. Видать закопали хозяйку, детишек. А потом накинулись друг на дружку. Поругались что ли? Бог его знает. Но лица ни на одном не осталось. Все искромсано в мясо.

Толстяк прервался. Откупорил бортху и приложился к горлышку. Вытер рукавом усы и довольно крякнул.

— Ну вот. Еще двоих у самых болот нашли. Зарубленные. Тела в жижу вмерзли. Даже хоронить не стали. Возится. Во истину, всегда те болота проклятыми были. Сколько раз проезжал, все время мурашки по коже. Будто смотрит кто. Наблюдает. Хочешь не хочешь, а шагу прибавлял. Ума не приложу, как Иосиф столько лет там прожил? Не побоялся…

Староста повернул к Якову свои поросячьи глазки. Ответа на этот вопрос не нашлось. Еще разок отхлебнув, продолжил:

— Рэзеша того обратно отправили. К дому, лошадей стеречь. Долго ждал, до сумерек. Тут и снега прибавилось. Тучи медленно так, будто примеряясь, застилали все снежком. Вдруг крики из леса. Не крики, а вопли бешенные. То ли люди, то ли звери. То ли … — толстяк снова перекрестился, косясь на густые заросли тянувшегося шагах в пятидесяти вдоль дороги, — … не в добрый час. Из чащи, когда совсем стемнело, выбежал рэзеш. Бежал так, будто сам адский кагальник за ним гонится. Только и слышно, как кричал: «Отвязывай коней! Живее!» Тут из леса второй показался. «Стой! — кричит. — Не уйдешь, паскудник!» Парень клянется, это сам Жекю был, правая рука пыркэлаба Косте. Рэзеш тот, первый, уже почти добежал до дороги. И тут падает замертво. Лицом в грязь. А из спины топор торчит. А Жекю, на опушке, завыл от радости. Глаза мутные, весь в грязи и крови. Зубы оскалены, то ли улыбался, то ли рычал. Одним словом — зверь. Тут рэзеш по-настоящему испугался. Вскочил на коня, а командир ему: «Стой, гаденыш! Куда пошел? Я здесь главный!» Еще кричит: «Всех изведу! Она только моей будет!» Чушь!? Не знаю. Но дед Кэлин, из каменотесов, говорит, русалки рэзешей заморочили.

Староста нервно хохотнул.

— Сказки!? Нее. Бабка мне, еще когда под стол пешком ходил, тоже про местных русалок рассказывала. Мол, заманивают и морочат! Сколько обозов той дорогой водил нечисти не встречал. Бог миловал.

Яков промолчал. Ему нечего было сказать. Но староста расценил его молчание по-своему.

— Я тоже в это не верю. Хочешь знать, что я об этом думаю? Так вот. Видать рэзеши клад нашли. Древний. Вот и не поделили. А Жекю, взял сколько смог унести и в бега подался. К валахам.

Толстяк громко высморкался. Лошадь грустно замотала головой. То ли испугалась, то ли побрезговала. Сопли старосты облепили и без того нечистый борт телеги.

— А ближе к лету, — продолжил караванщик, — на том постоялом дворе на болотах бабы от татар хоронились. Говорят, мол, орда за ними погналась. Они детей на руки и в болота. Некрещенные спешились и айда за ними. Слава господу, не догнали. Те ордынцы, что в болото пошли, потопли. И те, что у двора остались сдохли. Порубал их кто-то. Может Жекю. Никуда и не сбегал. Клад свой охраняет. А, может и кто другой? Не знаю. Никто не знает. Бабы вернулись через ночь. Кони ордынцев у дома стоят. А на земле порубленные тела. Чертовщина.

Староста тяжело вздохнул. Видать воспоминания о последнем нашествии были еще свежи.

— Мертвецов тех я своими глазами видел. Прошлом месяце с пыркэлабовской дружиной в крепость шли. Спешили очень, вот и сунулись в болота. Татары там так и валяются. Никто их хоронить не стал. А место проклятое. Птицы не поют, ветер листву не колышет. Мертво все там. Вся дружина, сто с лихвой крепких мужиков, от страха и слова не проронили. И, не сговариваясь на галоп перешли. Быстрее бы только уйти оттуда. Бррр! Жуть! До сих пор страшно.

Рассказ старосты не изменил решение Арника. Лишних полтора дня у него нет. Надо спешить. К ночи будет у постоялого двора. Завтра к вечеру в крепости. А то, что русалки, или убийца Жекю, ничего. Русалок он не боится. А убийцы нынче повсюду.

Толстяк все понял без слов. Храбрец не передумает.

— Дорогу ты знаешь, — после недолгого молчания сказал он. — За пригорком нам направо. Тебе прямо. В лес. И храни тебя Господь!

Не сбавляя шаг утомленные жарой лошади стянули обозы с широкого, утоптанного тракта на узкую ухабистую дорогу. Не оборачиваясь, Яков Арник продолжил путь. Уже подходя к лесу, Мугушор капризно заржал и повел вожжи. Воин остановился. Оглядел зловещую чащу. Затем все-таки обернулся. На перекрестке, в хвосте удаляющегося каравана, стояла одинокая фигура сомневающегося всадника. Маленький хан никак не мог решить какую сторону выбрать.

7

Летнее солнце залило светом Бекирову гору. Отец Дорофей вышел из пещеры. «Благословенное место!» — подумал монах. Опустился на колени и погрузился в благодарственную молитву. Вымощенная дождями и ветрами терраса перед кельей, оставалась теплой. Но к обеду солнце раскалит ее до невозможности.

Яр благоухал свежестью раннего утра. Снизу, заглушая журчание ручейка, доносились щебетание птиц. Приятно жужжали пчелиные ульи. Идиллию вдруг разрезал душераздирающий крик ястреба.

— Да чтоб тебя! — выругался Дорофей.

Пригладил ладонью длинную бороду и с необыкновенной резвостью устремился по узким выступам вверх. Глубокую нишу, куцую снаружи, просторную внутри, монах приспособил под голубятню. Три года назад брат Теоктист, мудрый и дальновидный божий служитель, велел и Дорофею обзавестись голубями. Пернатых содержали во всех монастырях, от Богданы до Бутучень. Полезность этих умных птиц игумен Теоктист подглядел у итальянских католиков. Тамошние папы издавна приметили, что голубя тяготит чужбина. Так пусть послужит святому делу. Доставит привязанное к лапке цидулку.

Птиц, присланных игуменом на Бекирову гору, Дорофей держал внизу. Свои голуби, местные, содержались в той самой нише, на склоне. Проклятый ястреб заприметил голубятню. За месяц гад извел шесть штук. Хохлатого, сизых, и одного фландрского. Последний особенно дорог. Из подаренных настоятелем Молдовицкого монастыря.

— Адский дьявол, — бубнил себе под нос Дорофей, закрывая нишу деревянной заслонкой. — Аки демон крылатый. Исчадье! Тьфу!

Вывалившись худым телом над обрывом, монах настороженно следил за точкой в небе. Точка стремительно увеличивалась. Мужчина разглядел сложенные крылья и хищный крючковатый клюв. Ястреб нацелился на высокую акацию, торчащую из зеленого одеяла кустарников. Дорофей вцепился взглядом в крону. «Хоть бы змея! — напрасно надеялся монах, предрекая добычу хищника. — Ад адом кормится!» Ошибся. Цель ястреба птица. Небесный злодей изогнул крылья, выставил когтистые лапы. От ветки, в гуще акации, оторвалась трепещущая тень. Птица рывком устремилась вниз, к кустам. Ястреб смирился с провалом. Не снижая скорости, изменил траекторию и вскоре исчез за соседним холмом.

— Гад! — негромко ругнулся монах, спускаясь.

Вступив босыми ногами на выступ, Дорофей изучал чащу кустарников. Внизу, в долине, среди веток, мелькнули серые перья. Монах облегченно вздохнул и полез обратно. Открыл створку и принялся ждать. Совсем скоро в нишу слету нырнул перепуганный голубь.

— Ох ты мой хороший, — обрадовался монах. Это был один из тех фландрских, подаренных владыкой. — Смерть перехитрил! Иди ко мне. Гули-гули!

Дорофей полез в сухарку за зернами. Голубь доверчиво потянулся к руке. Щедро угостив крылатого скитальца, монах ловким движением поймал пернатого. Сорвал закрученный в трубочку лоскуток. Насыпал добавки и спустился вниз.

Еще раз благословив молитвой всех тварей господней, монах уселся за вытесанный в камне стол. Положил перед собой крохотный сверточек. Привычным движением погладил косматую бороду. «Какие испытание Ты мне приготовил?» — спросил он и погрузился в молитву.

Голубиное послание, как ни крути, дело чрезвычайно. Срочность на то и срочность, чтобы не ждать из епархии пешего, или даже конного гонца. «А суета от дьявола!» — был уверен священник. Не все то, что требовала исполнять церковь оставалось угодным сердцу монаха. Нет, никаких сомнений в благих намерениях пресвятых начальников не было. Все что они приказывали, а Дорофей исполнял, во благо. Церкви, богу, людям. Но, иногда оставалась складка на сердце. Не выгладить, не выплюнуть.

Здесь, на горе, место святое. Камни, пещеры, тропы, впадины, все исполнено молитвами древних христиан. Последователи заступника человечества, божьего сына Иисуса Христа, изгнанные из далекой Сирии нашли приют здесь, среди этих холмов, в этих гротах. Воля Господа сохранила народную память о них, и распространила их веру. Во истину, святое место. Именно в таких местах и должны стоять монастыри. Но какова цена?

В полном одиночестве отец Дорофей испытывал веру. И в этих пещерах она лишь закалялась. Что не скажешь про местных крестьян. Игумен Теоктист считал их лодырями и пьяницами. Но откуда знать пресвятому начальнику, что проклятие этих мест идет из-за Днестра, из Дикого Поля. Как бы не работали крестьяне, как бы ни старались, набеги татар разоряют плоды их трудов. Остается лишь топить свое горе в кислом вине, да надеяться на милость Господа и великодушие князя Штефана. Хуже, орды — ляхи с литовцами. Те отбирают даже вино, ибо вера этих позволяет пить перебродивший виноград и брагу.

Дабы защитить земли князь велел укрепить дружину крепкими стенами. К тому же за защиту от разбойников Дикого Поля на речных изгибах, ладьи торговцев готовы пополнять казну пошлиной. Так, обитатели Сорокских земель четвертый год, три дня в неделю трудятся на постройке крепости. Если же еще три дня работать в Бекиров Яре, то времени на обработку земель совсем не останется. «Тогда ни татар, ни поляк не страшен, — сказал как-то местный староста, — и без их помощи с голоду помрем!»

Сердцем монах понимал крестьян. Не Всевышний, а святая церковь вынуждала его требовать у пыркэлаба Кости, капитана недостроенной крепости, понуждать местных мужиков работать для заложения монастыря. Глава же ссылался на волю господаря. Защита рубежей неоспорима. Но служение Господу Богу превыше мирского. Так вот и спорили.

Преданный вере, брат Теоктист, руками Дорофея, прибегал к самым что ни на есть лукавым ухищрениям. Начиная с угроз об отлучении от евхаристии и святого причастия, до подстрекательства к неповиновению и бунту. Запуганные плетьми и виселицей крестьяне работали на серпантине дороги, ведущей сюда, к яру. А весной начнется строительство храма. Но, плата за благо слишком высока. Так считал монах. Гнет, голод, смерть. И сейчас, лежащий перед Дорофеем свернутый в трубочку лоскуток не предвещал ничего хорошего.

Разогрел на очаге родниковую воду. Кинул в котелок добрую щепотку высушенных трав и листьев. Оторвал краюху. Прочитав благодарственную молитву, мокнул хлеб в горшочек с медом. С сожалением посмотрел на черепок с овечьей брынзой. Была среда. Следовало поститься. Накрыл хлеб льняным рукотером. Отпил глоток заваренных трав. Снова полез пальцем в горшочек за медом. То и дело косился на свернутый лоскуток. Дурное предчувствие нарастало.

Допив отвар и облизав пальцы, Дорофей, наконец, взялся за дело. Руки не слушались. Несколько раз ронял записку. Прошло немало времени, прежде чем послание было прочитано.

«Божьей милостью и преусердными молитвами, уповаю, брат мой, что послание это застало тебя в крепком здоровий и горячем служении Господу нашему, небесному Покровителю. Богоугодное начинание по возведению храма Его и обители Его на местах тех древних братьев наших по вере, в Бекиров Яре, совлеклось происками антихриста. Двое нечестивцев, один из которых Яков Арник, тень господаря нашего. Второй не достоин имени людского. Из-за проклятья и неверья наказан он малым ростом и уродством. Направляются изменники в края те твои, дабы помешать. Склонить пыркэлаба к мирскому, затуманить разум его, дабы забыл он о Боге и принять заговор дьявольский. Благоусмотрением святейшей кафедры, испрашиваю тебе, брат мой, незамедлительно оповестить пыркэлаба об несчастье, дабы верный сын церкви первым мог задавить исполинских гадин, воплотившихся в уродливую людскую плоть. Молитвенно желаю тебе помощи Божьей в трудах твоих»

Дорофей, переворачивая лоскуток, дважды прочитал послание. Если все верно понял, ему предстоит незамедлительно убедить пыркэлаба Кости убить двоих путников, один из которых уродец маленького роста. Кто эти люди и чем они опасны, оставалось загадкой. Мужчина тяжело вздохнул. Опустился на успевшую раскалиться террасу и беспомощно опустил глаза на исписанный лоскуток.

8

За резким поворотом реки исчезли крепостные башни. Хотин, как зуб дракона, торчал на пути польского величия. Во многом из-за этой крепости король Казимир и принужден миролюбиво любезничать с молдавским князем. Пока.

Анджей отвернулся от кормы и вгляделся в густые заросли левого берега. Совсем скоро леса поредеют и взору откроется холмистое поле. Дикие Земли. Ляшское королевство здесь мнимый хозяин. «Никто и никогда не сможет быть здесь властелином, — размышлял Васпан. — Дикость этих земель передается обитателям. Безвластие и хаос, вот плата за мнимую свободу»

— Идем как намечено, пан, — раздался голос шкипера. — Год нынче дождливый, Днестр полноводный. Глядишь, к концу недели и доберемся до Белой Крепости.

Васпан повернулся к говорящему. Готовясь к походу, пришлось укоротить волосы. Без хвоста на затылке, мужчина чувствовал себя неуютно.

— Меня беспокоят не мели, — сказал он. — О чем в Хотине говорил капитан рэзешей?

— Так, — замямлил шкипер. От страха глаза округлились и, казалось, вот-вот выпадут из орбит, — вы сами все слышали. А то, что по их приказу к берегу пристали, я не виноват. Иначе бы из пушек расстреляли. Вы, пан, знаете какие в Хотине пушкари? С первого разряда… в щепки… Я, пан, по Днестру не первый год хожу, и…

— Дураком-то не прикидывайся! — прошипел вельможа. — Какой у нас уговор? Напомни!

Проводник молчал. Загрузив в верховьях реки дары для подкупа и небольшой отряд Васпана, шкипер обязался сплавить их вниз по Днестру. Затем, по Черному Морю, дойти до Дуная. Дальше в Валахию. Анджей не зря выбрал именно этот маршрут. Малонаселенность и удаленность от «больших дорог» помогла бы сохранить скрытность миссии, что являлось главным условием успеха. Идя сушей через Венгрию или Молдову, отряд наверняка привлек бы ненужное внимание. Идти же Западом, в обход, не позволяло время. Не сегодня завтра, король Матьяш вернет на трон князя Влада, сына Дракулы. Тогда венгры, без особых опасений за свои южные рубежи, смогут возобновить поход на Краков. Он, Анджей Васпан, должен предотвратить это. Должен устранить строптивого князя. Сундуки, попав в хранилища правителей Семиградья, богатых крепостей между Венгрией и Валахией, убедят гильдии купцов и дальше поддерживать нынешнего князя — Басараба Старого. Продажный — значит полезный для Польской короны, не важно кому из правителю он присягнул на верность. Впрочем, Анджей еще не решил сколько добра из сундуков останется в Семиградье. Ему, велико статскому пану, деньги тоже нужны. Всегда и много.

В Поточище, принимая груз и людей на борт, шкипер предупредил о метких пушкарях на стенах молдавских крепостей. Уплата пошлин решило это затруднение. Но хитрый и трусливый лодочник кое-что утаил.

— Ты нас доставляешь до Брэила. Так? — не дождавшись ответа, заговорил пан.

Лодочник молчал, выкатив глаза. Васпан продолжил:

— В целостности и сохранности. Так? Почему же ты, отродье хипесницы, не предупредил нас об Орде? Почему рэзешского капитана разъезды кочевников беспокоят больше, чем тебя? Почему мои враги знают больше, чем мои друзья?

— Да, пан, все так, — шкипер громко сглотнул. — но… и не так. Капитан крепости хотел запугать вас, да и только. Платы хотел, чтобы воины гарнизона шли за нами по правому берегу. Только напрасно это. Лишняя трата. Богом клянусь, ушли татары. Больше месяца не видели их в этих краях.

Слова проводника прозвучали не убедительно. На причале в Поточище при упоминании о татарах шкипер рассмеялся. «Разве паны не знают, что орда бежала в глубь Диких Земель» В Хотине, после предупреждения тамошнего капитана, самоуверенности у проходимца поубавилось. По одному виду, виновато сжатым плечам, опущенной голове, вылупившимся глазам, дрожащими пальцам, становилось ясно, лодочник надеется лишь на удачу.

«Третьего дня, снизу, греческая ладья пришла, — рассказывал лихой рэзеш, то и дело подкручивая густые усы. — Против течения, из Сорок три дня ходу. Так татарня два дня их за сиськи дергала. Ха, ха, ха! С берега то и дело… стрелами. Зазевался и… щиииии — пок. Для устрашения прямо в глаз бьют. Под шлем. Сам видел. Пятерых. На дне ладьи. Лежат так. И у каждого по одинаковой стреле аккурат из левого глаза. Их проводник тюркский знает, каждый час кричал, мол, бакшиш даем, згиньте только. А те отвечают, мол, не нужен бакшиш, все заберем. Короче, больше половины перебили. Это грекам еще повезло. Вот неделей раньше, турок купец вниз шел, к Аккерману. Полная лодка девок с Диких Земель. Божился, мол самому султану в гарем везет. Только до Сорок тот купец близко не дошел. Хоть и единоверцы, а татары баб себе забрали. Говорят, хан Нур, добычей летнего набега не доволен. Мало взяли, теперь вот и щипают всех подряд. Но главное испытание ждет вас ниже Сорок. До Тигины, без отряда не суйтесь. Верно без хабара останетесь. Дай бог в живых»

Люди Анджея крепкие и надежные войны. Но стычки с кочевниками в планы пана не входили. Главное выполнить великое поручение. Каждый меч на счету.

— Если хоть один из моих людей погибнет, — прошипел Васпан, — я и тебя убью. Медленно и мучительно. Знаешь, что случается с глазом, когда в него раскаленное масло капнет?

Шкипер затряс, затем замотал головой.

— Не надо, пан! — заныл он дрожащим голосом. — Будем держатся правого берега. Я тут все отмели знаю, обойдем. А груз придется перераспределить, чтобы левый борт для щитов освободить. И…

— Много слов. Берись за дело!

Еще до темноты ладья превратилась в плывущее укрепление. Для устойчивости вдоль левого борта соорудили нечто похожее на крыло. Деревянные щиты прибили к борту и подняли в человеческий рост. Груз переместили на правый борт, из-за чего лодку кренило. Учитывая, что в случае боя воины станут по левому борту, крен себя оправдывал. На нос и корму выставили дозорных. Оставалось одно, молится чтобы нападение случилось только с левого борта. Правый оставался абсолютно беззащитным.

— Шкипер! — крикнул Анджей.

Проводник оторвался от руля. Приказал мальчишке-помощнику заменить его и подбежал к хозяину.

— Пан, хотел что-то спросить? — смирено приклонил он косматую голову.

— Скажи, ты уверен, что ордынцы нападают только с левого берега?

— Так, боятся они реку переходить. Тем более в полную воду. Если нарвутся на рэзешей, — он махнул на правый берег, — верная смерть. Живым никто не уйдет.

— Хм! — усмехнулся Анджей и заправил большие пальцы под ремень. Кераса мешала, сковывая движение. — Я бы именно так и поступил. Отряд из пяти лучников на правом берегу перестрелял бы нас как куропаток. А если молдавский разъезд… ну… пять воинов не такая уж и большая жертва.

— Ваша правда, пан, — согласился проводник. Его манера во всем всегда соглашаться начинала раздражать. — Только татары осторожные. Лишний раз рисковать не любят.

Так или иначе, но Анджей приказал поставить дозорного для наблюдения за правым берегом. Удача любит расчет.

— Велико чтимый пан, — обратился к нему проводник, когда стянутое тяжелыми облаками небо померкло, указывая что пасмурный день подходит к концу. — Стоянка за следующей извилиной. У меня там место приспособленное. Для ночлега.

— Никакого ночлега, — не оборачиваясь к собеседнику ответил Васпан. — Ночью продолжаем идти. Без весел, по течению.

Шкипер сжался еще больше. Молча стоял за спиной хозяина. Явно хотел оспорить опасное решение, но не решался. Наконец, выждав долгую паузу, промямлил:

— Ваша воля, пан. Но впереди узкие повороты, которые лучше проходить при свете дня…

— Ты же сказал, что отлично знаешь все мели, броды, повороты. Или опять соврал? — Анджей хотел повернуть голову и взглянуть негодяю в глаза. Но «ожерелье» доспехов не позволило это сделать.

— Нет-нет, пан. Что вы! Я… я.

— Ты сделаешь как я сказал, — отрезал Васпан. Простолюдинов следует держать в страхе. Только тогда лентяи выкладываются по полной. — Или ты в сговоре с ордынцами? А? Приводишь единоверцев в их лапы за тридцать серебряников?

— Нет, пан! Нет.

Мужчина сжал сутулые плечи, что означало поклон. Свое недовольство он вылил на мальчишку-помощника:

— Смотри за рулевой, недоумок! — звонкая затрещина слилась с всхлипом несчастного. — Видишь рябь? Это ветви ствола. Угробить нас хочешь!

На месте намеченной стоянки сошли несколько воинов. Соорудив факелы, пошли вдоль берега, обозначая путь ладье. Скорость продвижение значительно снизилась. В полночь поводырей сменили. Заняло это много времени. Не могли найти место для пристани и воинам пришлось сменяться в брод.

К рассвету самые трудные участки были преодолены. Анджей еще раз убедился в верности принятого решения. Извилистые и узкие повороты представляли из себя идеальное место для нападения. Очень хорошо, что ладья прошла их ночью.

Пасмурное, туго стянутое небо подсвечивалось хмурым рассветом.

— К обеду будем в Сороках, — прозвучал довольный голос шкипера.

Радость оказалась преждевременной. Крик дозорного прозвучал как гром:

— Всадник по левому берегу!

Двенадцать пар глаз устремились на заросший низким кустарником пригорок. На фоне серого зарева ясно различался воин в косматой шапке, на низкорослом скакуне. В руках он держал копье. Поняв, что его заметили, седок угрожающе поднял копье и оглушительно свистнул. Затем повел удила, подхлестнул коня и исчез за пригорком.

— Что будем делать, пан? — спросил перепуганный шкипер. — Пристанем к берегу и пошлем гонцов в крепость? По суше? До левого берега шагов сорок. Копьями не возьмут. Только стрелами. Может продержимся.

— Нет, — решил Анджей. — Ждать мы не будем. Ян! — он подозвал старшего воина. — Четверо на весла. Остальные к бою. Будем прорываться.

— А те, что на берегу? — спросил солдат.

— Сами доберутся. Готовь арбалеты.

Вдалеке блеснула молния. Через несколько мгновений небеса зловещи загремели.

— Бог с нами! — крикнул Анджей, подбадривая отряд. — Дождь главный враг лучников. К бою, верные братья. За короля и за Господа нашего — Исуса Христа!

Подтверждая слова Васпана, прогремел раскат грома. Стараньями гребцов, ладья прибавила ходу. Стоящий у заднего руля шкипер одобрительно кивал. Скрип уключин и бряцанье готовившихся к схватке, заглушали крики оставшихся на берегу воинов. Никто не посмотрел в их сторону. Лишь Ян, старшина отряда, закончив взводить арбалет, подбежал к корме и крикнул:

— К крепости! Идите к крепости!

Вернувшись к хозяину, шепнул:

— У них только легкое оружие…

— Забудь, — приказал Анджей. — Меня больше беспокоит дождь. Если ордынцы появятся раньше дождя…

Он не договорил. Крупная капля звонко шлепнулась об шлем. Вместе с ней из-за пригорка на левом берегу зажужжали стрелы. Пролетев по дуге, несколько из них впились в палубу.

9

Влад открыл глаза. «Кошмар?» — вопрос, как жужжание комара, появился из неоткуда. Навязчивое видение преследовало его много лет. И с каждым разом все меньше и меньше казалось кошмаром. В детстве сон являлся нечеловеческим ужасом. Он, князь, корчился от боли в предсмертных судорогах. Сходил с ума от безысходности смерти. Он добыча. Охотник загнал его и чинит расправу. Заживо потрошит ослабевшее тело. Со временем князь претерпел и понял, это не его ужас. Это страх других. Крипота, будь животной или человеческой, напруживает воздух. Делает его липким, тяжелым, заразным. «Экстракт нектара» — так назвал это князь. И еще. Извод испуга красного цвета.

«Всего лишь сон, — повторил про себя мужчина, поднимаясь с постели. — Сладкий, приторный сон, отдающий вкусом железа»

Посмотрел на свернувшуюся клубком супругу. Удивительно, сколько же смирения вложил Создатель в евову ветвь человечества? Много. До самого разлада сей терпимости. Еще год назад она его ненавидела, как рыба ненавидит сушу. И теперь, безусловно, ненависти меньше не стало. Просто в сердце смиренно уместилось ровно столько же любви. А может напротив, ненависть вытеснило половину любви? Придворные судачат, мол король Матьяш вынудил Илону, собственную сестру, идти за него замуж. В действительности, женщина сама этого пожелала. Просила об этом брата и не подозревала что гроза в ту майскую ночь была не случайна.

Князя Вацлава Понграца, прежнего мужа Илоны, растерзала стая волков. На охоте. Местные говорили, таких свирепых и огромных зверей в тех краях не видели и, наверно, больше не увидят. После положенного срока траура и скорби бездетной вдове ничего не оставалось, как покинуть замок Стречно и вернутся домой, в Буду.

Как только обоз переправился через Дунай, небо потемнело и полился дождь. Вспышки молнии и ураганный ветер заставили путников укрыться в Вышеградском замке. Заночевали, хоть до Буды оставалось не более полу дня пути.

Той ночью Влад повиновался внутреннему голосу. Отпустил свою тень. Отец с малых лет учил его этому.

— Это как молитва, — говорил старый Влад. — Мастера ордена Дракона должны отпускать из себя тьму. Тогда она становится оружием мудрости Змеи.

Освобождая собственную тень, рыцари Дракона полностью отдавались на волю высших сил. И как эти силы ею распорядятся предположить никто не мог. Нечто древнее и могущественное, древнее солнца и могущественнее вселенной, сдавливало его, и гнало прочь из тела. В юношестве, когда Влад был заложником султана, тень бродила по окрестностям Токата, позже Эдирне. Вспарывала глотки, наслаждаясь «экстрактом нектара». Иногда просто слонялась по крепости, пугая обитателей. Самая памятная «молитва» — бой Ночной атаки, ставшей легендой.

С молодой вдовой тень распорядилось иначе. На этот раз внушила не страх и ужас, а любовь и нежность. Разбудила животную страсть и угнетенную похоть. Сразу по прибытию в Буду Илона ринулась к кузену и потребовала себе в мужья валашского князя. Тень покорила волю женщины, но часть Илоны воспротивилось духовному насилию и возненавидела Влада. Когда же, через год появился на свет их первенец Михня, супруга направила на сына всю любовь и нежность. Князю остался лишь обжигающий огонь разнузданной стервы.

Этой бессонной ночью, проснувшись от кошмара, Влад смотрел на нее. Красивую, утонченную. Утомленная плотскими утехами, спит и не подозревает игрушкой каких демонов стала. Совсем скоро король Корвин будет вынужден отпереть замок и выпустить Влада. Останутся ли встречи с Илоной и после освобождения такими волнующими как сейчас? Матьяш позволял супругам встречаться два раза в месяц, в ночь с пятницы на субботу, если нет святого праздника. Что делает свидание такими горячими? Влюбленность? Или унизительность запрета? Или общая ненависть к монарху? Еще один вопрос мучил Влада, как он поступит с супругой когда покорит весь мир? Что станет с ней, когда она увидит в нем не просто князя, а его тень, его сущность? Дракона, обитающего в тесной человеческой плоти. Брат Влада, Раду, не смог понять и принять его таким, каким он был настоящим. Раду просто предал его.

Тем памятным утром, в подземелье Токата, его разбудил не кошмар, а тревожный шепот младшего брата:

— Влад! Брат, проснись!

Сразу же глаза открылись, оставив сладкие грезы предрассветной мгле.

— Раду! Брат! — обрадовался спросонок Влад.

Уже несколько месяцев как семилетний Раду ночевал в покоях сладострастного султана. Нет, нет Мехмед никого не принуждал. Хватало лишь ограничить заложникам «верности вассала» выбор. Либо спать на полу и есть объедки, либо нежится на мягких перинах и питаться изысканными сладостями. В свои пятнадцать Влад понимал, что такое честь. В отличии от малолетнего брата. В семь лет плата кажется не такой уж высокой. Тем более чичисбей никто иной как сам османский султан.

Как-то Влад напомнил о чести хранителю султанских покоев.

— Честь? — вспрыснул смехом евнух. — Какая честь может быть у человека, которым откупился родной отец? Или ты думаешь твой папаша не знает о предпочтениях султана? Да храни Аллах во веки вечные всемогущее величие нашего повелителя Мехмеда!

— Отец не мог поступить по-другому, — возразил подросток. — Его заставили это сделать. Рано или поздно он вернет нас домой.

— Твой брат может и вернется. А ты так и подохнешь, не поняв разницы между честью и гордыней.

Жирный евнух рассмеялся, заметив, как Влад беспомощно сжимает кулаки.

— Может, — вдруг служитель перешел на заговорческий шепот, — ты хочешь взглянуть на то, как Великий Султан нанизывает твоего братца на свой достославный скипетр?

Влад сдерживал себя. Если бы не стражники, он бы кинулся на жирного ублюдка и с огромным удовольствием, зубами, разгрыз бы все его десять подбородков.

— Вступай вон, — приказал евнух. Трусливая душонка служителя почувствовала угрозу, вырывающуюся из разъярённого отпрыска порабощенных князей. — Стража, убрать его!

И только после того янычары подхватили подростка под руки, жирный мерзавец добавил:

— Знаешь, а твоему братцу нравится. От удовольствия он даже постанывает, как ненасытная шлюха.

Противный, писклявый смех евнуха до сих пор терзает барабанные перепонки. Эта дробь стала альфой и омегой непреодолимой ярости Влада.

Впрочем, как и вид младшего брата, единственного родного существа в том проклятом городе. Его шепот тем утром мимолетом напомнил призрачный сквозняк в жаркий удушливый день. Мелькнувшая радость тут же исчезла. Стыд и привычная ярость вернулись. Влад привстал с жесткого глиняного пола.

— Что тебе надо?

Раду улыбнулся. Казалось, страх, преследовавший брата с рождения, улетучился. Его не стало. Ни в манере, ни в словах, ни во взгляде. Напротив, в детских изумрудно зеленых глазах появилось что-то другое. Да, да. И это неведомое бесило Влада больше всего.

— Ты злишься потому, что я не принес тебе поесть? — выговорил Раду с какой-то игривой, девичьей интонацией. — Но мой повелитель, мой чичисбей, не велит подкармливать аманатов. Его милость говорит, каждый должен сам заслужить свою пшеничную лепешку.

— Заслужить?! — Влад не мог скрывать презрение. — Так ты… ты так… заслуживаешь?

— Я не делаю ничего плохого, брат, — Раду потупил взгляд и грациозно приложил к груди ладонь. — Разве плохо, нравится своему повелителю и доставлять ему счастье?

— Прекрати! — голос Влада прозвучал слишком громко. Другие пленники могли проснутся и позвать стражу. — Говори, чего пришел и проваливай.

— Тсс, тише! — Раду приложил указательный палец к пухлым губам. Движение снова получилось по-девичьи грациозным. — Нас никто не должен слышать. Ответь, ты также, как и прежде, — мальчик на секунду запнулся, — ходишь по ночам?

Влад прищурился. Чем связан этот неожиданный вопрос? Неужели Раду явился чтобы постебаться над ним?

Год назад, когда братьев отдали Порте в заложники, их привезли в Токат. Как и всех аманатов Османской империи поместили в подземелье замка. После первой же ночи в пещерах крепости перепуганный Раду уверял, что брат бродит во сне. «Я никому не скажу, — пообещал ребенок со слезами на глазах, — клянусь!». Но младший слово не сдержал. Предал. Обольстившись султанскими покоями, Раду проболтался о странностях брата. Влада тут же закрыли под замок в самый дальний грот подземелья. Лишь спустя месяц, когда у несчастного началась лихорадка, подростка показали лекарю. Недопустимо чтобы заложник покоренного князя умер в «гостях» у повелителя. Мнение премудрого Мюмина Мукбила, одного из лекарей Мехмеда, оказалось емким — селенизм, необходимость ходить во сне. Ученный уверил, редкая болезнь исчезнет, когда у юноши вырастут усы и борода.

Влад не стал спорить. Пусть в глазах тюрков он остается сумасшедшим. От мнения окружающих истина не изменится. Он — Влад Дракула, сын и наследник хранителя Ордена Драконов, защитник и орудие. Он имеет когти зверя, клыки зверя, крылья зверя, рога зверя. Он — Влад Дракула рыцарь Ордена Драконов, не кто иной как дракон и есть.

Отец часто ему рассказывал, как их предки, даки, превращались в волков. И что рыцари ордена Дракона переняли эту способность. Но в теле Влада жил не волк. В нем, в его тени, жил дракон. И этот зверь просыпался, когда князь засыпал.

— Ты пришел поиздеваться надомной? — прошипел он в ответ младшему брату.

— Нет! — Раду замотал головой. Его длинный ресницы стыдливо опустились. — Что ты! Я беспокоюсь о тебе.

— Не надо обо мне беспокоится, — Влад опустился на набитый соломой мешок, служивший ему подушкой. — Что тебе надо?

— По утрам, местные крестьяне, находят мертвых коз и овец. У животных растерзанно горло.

— И что с этого?

— Влад! — мальчик умоляюще сложил ладони. — Поклянись, что это не ты!

Подросток усмехнулся:

— А если нет? Если это я? Тогда что?

Раду отстранился от брата. Его сияющие глаза наполнялись ужасом.

— Страшно? — спросил, улыбаясь, Влад. — Правильно. Бойтесь! Ты и твой… муж! Я и за вами приду. Не сомневайся.

Мальчик вскочил на ноги, и Влад узрел цвет страха. «Экстракт нектара» оказался красного цвета. Цвета парной крови.

Тело приятно ныло, как у любовника, неоднократно испытавшего блаженство плоти. Все-таки дракон, поселившийся в его тени, главное его оружие. Или… Влад служит дракону? Служит вместилищем, амфорой, сосредоточением огромной силы. Силы способной покорить, не только соседние княжества, но и весь божий мир. Больше! Они способны покорить и рай, и ад. Спустя пятнадцать лет Влад убедился в этом. Во время Ночной Атаки. С горсткой отчаянных рыцарей перебили стотысячную армию Мехмеда. Дракон ел плоть врагов, пил турецкую кровь. Все битвы до этой ночной бойни были лишь легкой разминкой.

Нет, животная жестокость и кровожадность нисколько не пугали князя. Наоборот. Дракон его тени покорял всех живых. Пугал их, вводил в ужас. А страх — это порядок, страх — это верность.

Следующее воспоминание, словно призрак, побеспокоило спящую рядом супругу. Илона во сне вздрогнула и горько вздохнула. Единственное раз, когда Влад усмирил Дракона, не дал ему расправить крылья, случился двадцать лет назад. Той весной они бились плечом к плечу со своим кузеном и дорогим, самым близким другом, Штефаном. Петр Арон, казнив собственного брата Богдана, отца Штефана, коварством захватил Молдавское княжество. Влад посчитал священным долгом помочь справедливости свершится. И братья разбили каина.

— Зачем мне победа? — неистовал молодой Штефан, преследуя трусливого Арона. — Зачем мне трон? Зачем княжество? Мне нужен убийца моего отца!

Настигли беглеца у польских границ. Но в тот раз негодяю удалось бежать. Злодей бросил обоз, предал свиту, верных бояр, слуг. Под покровом ночи один бежал к ляшским покровителям.

Утром, ворвавшись в лагерь сдавшихся предателей и не обнаружив там главного врага, Штефан впал в ярость. Влад чувствовал, как Цецинский лес наполнился запахом «экстракта нектара», бившим из пленников. Красный цвет страха ласкал глаза.

— Смилуйся, господарь! — взмолились изменники. — Прости нас! Грешны!

Отступники смердели ужасом. Они были жалкие и смиренные. Робкий шепот добра и милосердия грозил заглушить пляску смерти. Влад видел это по сменяющемуся выражению лица кузена.

— И ты простишь их, брат? — спросил он, облокотившись об рожок седла. — Вспомни что они сделали с твоим отцом…

Глупое добро как бурьян — стоит семени упасть, и уже не извести.

— Неужели ты поверишь их лживым раскаяниям? Не будь глупцом! Они снова тебя продадут.

Конь князя, учуяв сомнения всадника, нервно бил копытом, вырвался из узды.

— Они наши единоверцы, — неуверенно возразил Штефан, — они просят пощады.

Влад усмехнулся.

— Сострадание непростительно для властителя. И они, — он кивнул на склоненных пленников, — и они, — Дракула указал на воинов, ожидающих решения вождя, — исполнят любой твой приказ, оправдают любой твой поступок, поймут и милость, и жестокость. Единственное чего они не простят это сострадание.

Штефан колебался. Сомнения подзадорили Влада. Настал момент выложить последний аргумент.

— Как ты думаешь, брат, где было сострадание этих предателей, когда они выкалывали глаза князю Богдану, твоему отцу и их повелителю?

Лицо Штефана налилось кровью. Воздух в лесу сделался багровым.

— Око за око! — крикнул молодой господарь. — Выколоть им глаза! Никого не жалеть!

— Око за око! — одобрительно подхватили воины, спешиваясь в предвкушении кровавой оргии. — Око за око, князь!

— Смилуйся! — за стремя господарского коня ухватилась молодая женщина. — Прояви великодушие! Умоляю, повелитель!

Вместо ответа, Штефан схватил несчастную за густые черные волосы. Потянул вверх. Запрокинул женщине голову. Безумным от ярости взглядом впился в красивое, испуганное лицо.

— Великодушие! — прошипел молодой князь. — Твой муж был там, когда казнили моего отца! И твои глаза видели эту казнь. Видели и ничего не сделали. Так пусть мое лицо, лицо утоленного мстителя, станет последним что видишь ты!

Князь выхватил кривой турецкий кинжал. Дернул волосы женщины как коня за узду. Потянул за них так, что затылок несчастной прилип к вспотевшей шей лошади. Женщина только и успела что всхлипнуть и впиться ладонями в крепкую руку всадника. Господарь же, не мешкая и не раздумывая, точным движением приставил острие кинжала к трепетному женскому веку. Не сильное нажатие и левый глаз лопнул как пузырь. Обезумевший от боли крик женщины, стал кличем для остальных воинов.

Не помня себя от боли, несчастная попыталась вырваться. Но крепкие пальцы лишь сильнее натянули волосы. Женщина едва доставала до земли. Попыталась закрыть лицо ладонями и от этого второй удар кинжала оказался не точным. Острие все же пробилось меж пальцев, разрезали щеку и только после этого добралось до правого глаза. Князь с омерзением, словно бешенную суку, оттолкнул от себя ослепленную женщину.

Надежда на прощение, трепещущая в сердцах плененных, сменилось осознанием: княжьей милости не будет. Женщины, дети, редкие мужчины, как перепуганная стая воронья разлетелись в стороны, пытаясь спастись бегством. Тщетно. Воины, толкая друг друга, хватали их и валили на землю. На затоптанную, но еще зеленую траву. Крепкие тумаки, сломанные кости, удушение быстро подавили попытки обреченных. Матерям, дерзнувшим укрыть своими телами детей, досталось больше остальных. Одна из женщин не хотела отпускать из рук младенца. Войн оглушить ее ударом навершия меча, и вырезал бессознательно закрытые глаза.

Младенца все же пощадили. Как и нескольких детей: трехгодовалых близнецов и двух подростков.

— Помните этот день, — кричал на них капитан, — и не повторяйте ошибок своих отцов!

Как только дети, старшие тащили на руках младших, скрылись в чаще, капитан упал к копытам княжеского коня.

— Прости, князь! Я ослушался твоего приказа. Пощадил отроков. Вели казнить, или сделай это сам.

Воин смиренно склонил голову.

— Ну же, брат! — подбодрил его Влад. — Он ослушался твоего слова. Он не лучше этих.

Но разум успел вернутся к молодому господарю. Дракула понял, пусть даже в них обоих течет кровь Мушатов, они разные. И главное отличие в том, что он, Влад, правит ради себя, ради собственных амбиций и желаний. Штефаном же руководит долг перед его народом. «Черт бы тебя подрал, глупец, — подумал про себя Влад. — А вместе, мы смогли бы все!»

Дракула пришпорил коня. Животное устало поволокло копыта по залитой кровью траве. Тем днем на благословенной молдавской земле стало больше на тридцать слепцов. Ночью же, оторвавшаяся тень Дракулы, возжаждала приструнить сердобольного кузена. Но могучие силы Драконов не позволили ей этого сделать.

Тот случай в Цецинском лесу был единственным, когда молдавский князь позволил кому-то играть своими страстями. Больше этого никогда не повторилось. Даже, когда через десять лет Штефан все-таки выманил Петра Арона и казнил его, он сделал это с холодным, как сталь, сердцем.

Наш грубый мир глуп и недальновиден. Тонкий мир ближе к Вечности и от этого мудрее. Только сейчас, этой бессонной ночью, Влад постиг дольку этой мудрости. Не случайно вспомнилась та расправа. Смерть ничто. Рыцари Ордена Дракона призирали жизнь. Свою и чужую. Идя в битву, подражали прадедам дакам. Смеялись. Считали смерть избавлением. Поэтому убить врага означало одно, оказать ему огромную услугу. А любая услуга требует платы. Милость быть убитым стоило жертве страданий. Дракула требовал с должников с лихвой. Честолюбивому монстру, пробудившегося в турецких подвалах, не достаточно было человеческих жизней. Он хотел их души. Все души и все тела.

— Ну, дорогой кузен, — проговорил Дракула осторожным шепотом, боясь испугать снизошедшее озарение, — твоя доброта и милосердие послужат нам. Настало время возвращать долги.

10

Копыта Мугушора утопали в нетоптаной пыли дороги. Яков не оборачивался, хотя чувствовал, как в него уперлись глаза карлика.

— Хочешь, — заговорил Кечкенхан, — расскажу тебе почему при всей своей красоте я не вышел ростом?

Яков молчал, не удостоив задиру даже взгляда. Карлик ничего другого и не ожидал. Через вздох досады, продолжил:

— Зря. А ведь причина в таком же как у тебя упрямстве. Да, да. Когда я был семилетним крепышом, старшим сыном мегена хана Улуг-Мухаммеда, конница которого первая ворвалась в Коломны, мать послала меня за повитухой. Одна из жен отца, разродилась. Это была самая молодая, поэтому самая любимая, жена. Тем месяцем Мухаррам ей едва ли исполнилось тринадцать лет. Роды были тяжелые. Это понимал даже я, малолетний сопляк. Никто из жителей Сарая, по доброй воле, не ходили к старой ведьме. Даже если хворь валила с ног, к беззубой, смердящей карге, наотрез отказывались идти. Звали старуху, или на носилках везли к ней больного, только когда несчастный был уже без сознания. Я тоже не желал идти. Но Гаухар была добра ко мне. Ненамного старше. Играла со мной, разговаривала, шутила. Хм! Можно сказать, мы с ней были друзьями. Матери не пришлось меня долго уговаривать. Обмотав ноги кусками дубленной лошадиной шкуры, я побрел по размокшей от дождей грязи к окраине шехера. Бабка жила обитой досками юрте. За ней начиналась бескрайняя степь. Мальчишки говорили, что ведьма подкармливает человечиной степных волков. А те взамен охраняют ее от дурного люда и злых духов. Насчет волков не знаю, но с шайтанами ворожея точно имела дело. Я не дошел шагов десять до входа в жилище, как есик распахнулся и на свет появилась скривленная старуха. Одетая в серое. Жилет из волчьей шкуры. Стоит. Щурится. Упирается об длиннющий посох. Как увидела меня, говорит: «Узелок возьми. Поможешь» И тыкает посохом на скомканную тряпку в грязи у входа. Я от удивления чуть на мягкое место не сел. Спрашиваю: «Откуда знаешь меня, старуха?» А она, мол, болтаешь много. Мол времени мало, надо успеть хоть ребенка спасти. Подбираюсь к узелку, а сам понять не могу: откуда карга все знает и какого ребенка спасти хочет? А она говорит вслух: «Брата твоего кровного». Мол, если не поспешим, и он тоже умрет. Берусь за котомку, а оттуда, вонище. Не представляешь… из самого загаженного нужника и то не так воняет. Закрываю рукавом нос, а ведьма посохом по спине меня: давай, мол, пошевеливайся. Деваться некуда. Взял ее поклажу и пошли. А тут, как назло, казалось, весь улус на улицы вышел. Не смотря на дождь и слякоть весь люд, из юрт выперся. Смотрят на нас и айда глумится. Говорят, сын мегена невесту себе нашел, домой ведет. И ржут как жеребцы у кобыльего хвоста. Мол, молодой такой, а в бабах разбирается. Глядите, мол, какую отхватил. А я вместо того, чтоб нос повесить да дорогой своей идти, давай злость на старухе срывать. Топай, говорю, быстрее, стерва зловонная, позоришь, мол, меня. А сам чуть ли не на бег перешел. Старуха с трудом догоняет и шепчет: не слушай ты людей. Будь выше, тогда и грязь внизу останется, не прилипнет. Откуда знаешь, кляча ты горбатая? — спрашиваю, а в каждом слове яд гадюки. Твой горб, говорю, не дает твоему же носу из грязи подняться. Поэтому и смедятину свою не чувствуешь. А она: даже окунувшись лицом в грязь можно остаться чистым. Эх! Послушал бы я ее тогда, многое бы понял. Так нет. Упрямство и гордыня выпирали из меня как запах из ведьминого узелка. Говорю, ты мозги подрастеряла, дура бесноватая. Я, говорю, больше твоего знаю. Чтобы быть чистым надо летать как птица, или вырасти большим, как сосна. Вот, говорю, вырасту и таких как ты, ведьма, даже замечать не буду, ибо грязь не достойна внимания батыра. Батыр, говорит повитуха, силен не ростом тела, а шириной сердца. «Не хочу тебя слушать, — крикнул я. — Твое место в смраде и грязи. И ни тебе давать уроки сыну достопочтенного мегена» «Как скажешь, — отвечает ведьма. — Не хочешь слушать старших, слушай грязь» Оглянуться не успел, как старая уперла мне в лоб перепачканный конец посоха. Вот сюда, — Кечкенхан коснулся указательным пальцем к морщинистому лбу. — Все. С тех пор я перестал расти.

Немного подумав, карлик вздохнул:

— Хоть сердце выросло.

Яков покосился на попутчика. Шут мог говорить серьезно лишь для того, чтобы сбить собеседника столку. Стоит поверить Кечкенхану, как плут передернет свои же слова и перевернет все в дурацкую шутку.

— И именно из-за большого сердца я поперся за тобой в эти болота, — выждав немного, добавил коротышка.

Может на этот раз карлик и не шутил.

Широкая дорога, словно опасаясь заходить на трясину, лениво петляла сквозь вековой лес. День был безветренный. Высоко в небе, пузатые тучи, с удивительной для своей внушительности резвостью, неслись в неизвестность. Выше грозно вихрилась завитушка кучевки. Их серый перелив неоднозначно намекал на предстоящий ливень.

Решившись, шлях вывернул на тяжело пахнущую леваду. Насыпь лишь на три копыта возвышалась над гладью свинцовой воды.

— С братом что? — спросил Яков поерзав в седле. От долгой езды кожаные штаны прилипли к бедрам.

— Большой человек, — хмыкнув, ответил карлик. — Темник у хана Ахмата. Выше меня в три раза. Батыр. Последний раз, когда виделись, прикинулся что не признал меня. Стыдится родства. Не беда! В шлем ему нагадил. Пусть помнит кто матери повитуху привел. А красавица Гаухар, умерла так и не увидев сына.

Яков затылком чувствовал, маленький проказник с нетерпением ждет вопроса. Так и не дождавшись, разочарованный Кечкенхан продолжил:

— Ну, если тебе так интересно, так и быть, слушай. Через два года после рождения брата, безусые бахуры пошли в свой первый поход. Многие из них младше меня. И сам понимаешь, рослее. На ходу вскакивали на коней, а я лбом едва до середины стремени доставал. В седло без помощи забраться не мог. Не смей ухмыляться! Не то на спину плюну!

Яков и не думал смеяться. Оглянулся. Строго посмотрел на озлобившегося карлика. Тот уже забыл об угрозе и равнодушно продолжил:

— Отец от меня отказался. Сказал: я позор его племени. Сказал, что прибиваюсь к ним как грязь на подошвы. Хм! Наверно, он прав. Нельзя быть умным среди дураков, красавцем среди уродов. Воробьи с непониманием и завистью смотрят на полет сокола. Получается, — Кечкенхан горделиво поднял голову. Должно быть мысль воодушевила его, — все мои беды от зависти.

Высокомерье скоро надоело карлику. Проскакав как император до очередного поворота, Кечкенхан снова опустил плечи и продолжил рассказ:

— Матушка моя, премудрейшая и предобрейшая женщина, тайком попросила за меня своего брата, однорукого кузнеца. Тот взял меня в подмастерье. Так в бакауле, с кузницей, я и оказался в Крымском ханстве, когда Князь Штефан потрепал Ахмата. Тот, разозлившись, решил подсластить себе горечь поражения. Хм! Ближайшим низкоросликом в ханстве оказался я — несчастный маленький хан. Вот. Из кузни, под руки меня и отправили в Сучаву. Ханский упрек господарю. Дальше ты знаешь.

Яков вскинул руку и потянул поводья. Всадники застыли. Тревожно вслушались в звуки леса. Сквозь скрип многовековых деревьев, шелест листьев и редкое пенье птиц раздался протяжный вой. Кечкенхан опасливо оглянулся. Инстинктивно положил ладонь на навершие короткого меча.

— Чу! — подстегнул Яков коня. Тот неспеша пошел.

— Думаешь волки? — спросил встревоженный карлик. — Чего это они средь белого днем развылись? Ночи им мало?

Войн проигнорировал вопросы. Вглядевшись в дебри, сказал:

— Топи шагах в десяти вдоль дороги.

— И что? Думаешь волки утонут? — съязвил коротыш.

Арник промолчал. Его спокойствие и немногословность злили шута.

— Почему ты все время молчишь? А? Хочешь, чтобы я за каждое слово по золотому тебе давал? Шиш! Соплю тебе из носа, а не золотой!

В умиротворенной тишине леса голос карлика звучал как колокольный набат.

— Тихо! — повторил палач, но Кечкенхан не унимался.

— Если ты мне не объяснишь, что происходит я закричу. Клянусь святыми яичками Иоанна Многострадального!

Яков сдался. С шута не станется, заорать он может. А лес не любит шума.

— Узкая полоса земли, — заговорил он шепотом, — вынудит стаю растянуться. Мы их загодя увидим. Смотри в оба.

— И что с того? — не унимался маленький хан. — Увидим и что? Успеем удрать? Не пойму. А до постоялого двора далеко? Можем поторопим коней?

Град вопросов снова остались без ответов. Опасаясь угрозы закричать, Яков все же сказал, покачав головой.

— Побережем силы. Неизвестно, сможем ли заночевать на постоялом дворе. Если нет, придется скакать в ночь.

— Всю ночь! — чуть не вскричал карлик. Тяжелый взгляд попутчика вовремя заставил его перейти на шепот. — Нет, нет. Ночью в лесу, да на болотах, даже по нужде ходить опасно. Провалишься и все, привет русалка. Надо же было сюда переться? Шел бы сейчас с обозом. Глумился бы себе над мужичьем. Горя б не знал. А тут…

Под причитания Кечкенхана лесная дорога стала плавно поворачивать направо. Густые кусты плотно облепляли обочину. Вдруг кобыла карлика раздраженно заржала. Мотая головой, медленно пятилась назад.

— Чу, дура! — прикрикнул Кечкенхан. — Да что с тобой, скотина!?

Успокоить животное удалось не скоро. Яков и его верный Мугушор уже скрылись за поворотом. Дрожа всем телом и неистово фыркая, кобыла наконец пошла. Кечкенхану стало не по себе. Один, среди болот, да еще в таком странном, заколдованном лесу. Он хлестнул лошадку, но та и не думала ускоряться. Испуг и усталость давали о себе знать.

К великому облегчению маленького хана, Яков обнаружился прямо за поворотом. Войн стоял и пристально вглядывался в причудливые тени леса. Густые кроны и в ясную погоду пропускали лишь толику солнечного света. А тут еще пасмурный день. Чаща погрузилась в полумрак. Причудливые тени веток и листьев ползали, мерцали, переливались, повинуясь легким порывам ветерка да танцу облаков на небе.

— Страшно? — спросил карлик. — Меня ждешь?

Яков кивком указал на лес. Кечкенхан проследил за взглядом. Ничего кроме хитросплетенных теней не увидел.

— Что там? Волки? Где?

— Женщина, — тихо ответил воин.

— Женщина? Молодая? Где? — карлик четно блуждал взглядом по чаще, но так ничего и не разглядел.

Арник снова мотнул подбородком.

— Справа. У ели. Шагах в пятидесяти.

Карлик впился в гущу. В момент, когда от дуновения ветра тень подпрыгнула, взгляд нащупал человеческий силуэт. У скрутившейся ели стояла женщина. Сначала Кечкенхану показалась что эта молодая стройная девушка. Вдруг что-то изменилось. Скорее сознание, чем глаза, подсказали, это не так. Почему? Объяснить себе он так и не смог. Стоило моргнуть, чтобы смазать пересохшие от напряжения глаза, как силуэт исчез. Мужчина беспомощно сглотнул.

— Надо спешить, — приказал Яков и пришпорил Мугушора.

Туннель из деревьев закончился так же внезапно, как и начался. Путники оказались на краю узкой поляны. Справа луг прижимала лесная чаща. Слева овражек. От него вдаль уходил непривычный, после заросшего леса, простор. На первый взгляд казалось, посреди чащи раскинулось поле. Но стоило присмотрится и среди зеленной поросли поблескивали тягучие лужи. Там, где равнина соприкасался со стеной деревьев, торчали посохшие опрокинутые стволы. Болото выдавал и тяжелый запах стоялой воды. Кроме этого, в напряженном воздухе присутствовал и другой смрад. Палач хорошо его знал.

— Держись рядом, — тихо сказал Яков и направил коня к постоялому двору.

Запустение выпирало поросшим до колен бурьяном, скрипом болтающихся на ветру ставен, валяющимися на дороге тряпками, скрабом и прочим мусором. Арник разглядел в траве тело. Затем еще одно. И еще. Знакомый приторный запах, жужжание беспокойных мух указывали на недавнюю битву. Тела разбросаны вдоль дороги. Воин насчитал не меньше десяти мертвецов. Остановившись у одного из тел, набалдашником чекана перевернул полуразложившегося труп.

Кажется молодой, почти безусый монголоид лежал навзничь, широко раскинув руки по сторонам. Из горла торчала стрела.

— Это про них, должно быть, рассказывал староста обоза, — затараторил карлик, отмахиваясь от обнаглевших мух. — Месяца два лежат, не меньше.

— Оперение на стреле ваше, — находка озадачила Арника. Он еще раз оглядел поляну. За ними определенно кто-то следил.

Кечкенхан тем временем осматривал другое тело. Увиденное поразило его.

— Смотри, этого тоже убил правоверный. Знал куда бить. Наша кольчуга облегчена на правом плече. Чтобы не мешала, когда из лука метаешь. Об этом не все ваши знают. Пытаются либо заколоть, либо голову рубануть. А это мастерский удар. Как раз туда, где шнуровка.

Арник внимательно осмотрел мертвеца. Да, маленький хан был прав. Ордынцы здесь бились друг с другом. И бились отчаянно, насмерть. Что заставило их убивать собратьев? Ссора? Клад? Проклятье? Эту тайну они унесли с собой. Как бы то ни было, почивших следовало похоронить.

— Заночуем здесь, — буркнул Арник, направляясь к заброшенному дому.

— Что? — от негодования голос карлика сделался писклявым. — Ты совсем рехнулся? Как здесь ночевать? Надо уносить ноги! Немедля!

Кечкенхан еще раз осмотрел поляну. Ему не верилось, что это все происходит на самом деле. Болото, посреди дремучего леса, в окружении покойников и… и еще непонятно чего.

— Да ты посмотри на них! — не унимался карлик. — Ими волки лакомились! Ты как хочешь, а я поскакал!

Его еще раз передернуло то ли от страха, то ли от вида изуродованных тел.

— И даже хоронить не будешь? — на ходу буркнул Яков.

— Хоронить? — переспросил Кечкенхан. — Нет, друг, ты определенно рехнулся.