Бесплатный фрагмент - Отрывки из жизни Хромова

Хромов и Имярек

Необходимое пояснение: «Столбы» — это заповедник рядом с Красноярском, основной достопримечательностью которого являются торчащие из земли, словно зубы дракона, базальтовые скалы. «Столбы» — это Мекка окрестных и не очень окрестных скалолазов.

Я хочу рассказать о паре друзей. Один — это Хромов, я его подробно опишу ниже. Имя другого не помню. Этот другой был тихим, незаметным, каким-то никаким… Я знаю, что он был, что он, в каких-то проявлениях, был очень похож на Хромова, что они были друзьями. Короче, я знаю, что он вроде бы был и они с Хромовым вроде бы были друзьями. Кругом «бы»… — такой странный человек, о котором и сказать-то нечего, если только не рассказывать о другом, с которым этот был рядом. Я бы и вовсе о нем не упоминал, если бы совсем недавно не увидел в новостях сюжет — зверский, ни с чем не сообразный, бессмысленно жестокий — о сюжете я тоже расскажу ниже. Тот — второй — был там главным героем. С экрана смотрело смутно знакомое бесцветное лицо, не умеющее и не могущее ничего выразить. Это лицо я вспоминал с трудом, а когда вспомнил — содрогнулся от того, что когда-то знал его и даже здоровался с ним за руку, мы даже пару раз выпивали. Конечно же, называлось и его имя, но, странное дело, прошла неделя и я снова забыл, как его зовут. Чтобы избежать путаницы, я решил называть его Имярек. Итак, я расскажу вам о Хромове и Имяреке, слушайте…

Часть 1

«…интересно, что от Красноярска, который тоже — та ещё жопа мира, ощущения такого не было…»

Одна московская дамочка

Глава 1

В молодости Хромов был низкорослым худым пареньком с крупным породистым лицом и выразительной фигурой. Может быть, он и не был слишком худ, но большая голова и копна чёрных длинных волос вместе с низкорослостью и подвижностью делали его в глазах всех именно худым. Зимой это был тип в джинсах, хемингуэйевском свитере и куртке спортивного покроя, ноги кутал в толстые шерстяные носки, на которые надевал кроссовки — дорогие по тем временам, но всё равно безнадёжно летние. Весной и осенью из гардероба исчезали шерстяные носки и куртка, летом ещё и свитер. За плечами его во всякий сезон висела полуспортивная сумка из болоньи, чем-то напоминающая хозяйственную, с замком-молнией и длинными ручками, которые закидывались через плечо.

В университете, где Хромов тогда учился, он был местной достопримечательностью, имея двоякую репутацию и таланта, и раздолбая. С утра он спешил в центр физического факультета, корпус которого представлял собой полый четырёхугольный колодец, где изнутри вдоль стен в четыре этажа были подвешены балконы, а в самих стенах располагались аудитории. Изнутри физфак походил на бетонную площадь с четырёх сторон окружённую жилыми домами, словно старинный Львовский дворик. Оказавшись в центре площади, Хромов высоко задирал голову и внимательно всматривался в обитателей балконов — небольшие группки студентов и студенток, совершенно разномастных, каких-то прозрачных от молодости существ. Обнаружив прямо на площади или на одном из балконов знакомого, он громко кричал «Э-ге-гей», причём тело его изображало натянутый лук без стрелы и он даже слегка подпрыгивал от радости встречи. Быстро, но никогда не стремглав он поднимался на балкон или просто подходил, если никуда не нужно было подниматься. Трепались, курили, всячески дурачились и вовсе не всегда расходились по аудиториям на занятия. Несмотря ни на что, на физфаке он доучился аж до четвёртого курса, ни разу не имея за собой заметных хвостов. Как уже было сказано — талант.

Друзья Хромова тоже отличались вычурной колоритностью и даже экстравагантностью. Длинные волосы, джинсы, разрисованные шариковой ручкой (иногда со вкусом — это чаще бывало у девушек, но, в основном, словно школьные парты — криво и вразнобой), вся остальная одежда вполне обычная, но одетая как бы наоборот — футболка поверх рубашки, свитер настолько большой, что спадает ниже колен. Это были тихие юноши с незамутнёнными светлыми взорами или слегка истеричные (напоказ) девушки с возвышенными помыслами и показной тягой к свободе. Во всякого рода литературах таких любят изображать коммисаршами — никуда не пригодными, бездельными, смущающими не столько умы, сколько чувства и речь здесь не про любовь. Теперь, когда прошло много лет, я могу смело сказать — чушь. Вопреки всяческим Достоевским, а также Аксёновым и прочим, они переросли свой возраст, сделались тише, спокойнее, кое-кто даже обабился. Все, насколько мне известно, хорошо выучились, так или иначе работают, многие замужем. Несколько лет назад я встретил на улице одну такую комиссаршу (в прошлом) — она вела за руку пятилетнего пацана, чернявого, по-деловому молчаливого — весь в маму. Я увидел её первым, и в моей груди громко один раз бухнуло сердце, я оробел и от этого остановился, на глаза набежали слёзы умиления — никогда не думал, что женщина с ребёнком может выглядеть до такой степени трогательно. Затем она резко подняла голову, посмотрела по сторонам и вдруг на меня — это великое женское свойство, чувствовать взгляд. Просто и откровенно она подошла ко мне, на ходу что-то серьёзно выговаривая малышу, мы поздоровались.

В юношах тоже, казалось, было что-то из Достоевского, но, как я вижу уже сегодня, в них не хватало надрыва, чего-то космического, идеи. В основном они были спокойные, миролюбивые, благополучные романтики из благополучных семей. Только один раз совсем ненадолго появился в этой компании совершенно другой тип. Он тоже носил длинные волосы, из-под которых смотрел никогда не мигающий настороженно-колючий взгляд. Он говорил проще и был настолько непосредственный эгоист, что порою это даже вызывало оторопь. Тип представлялся нам всем музыкантом, а Имярек тоже хотел стать музыкантом. Однажды, по какой-то музыкальной надобности, Имярек посетил его квартиру. В квартире его встретил малыш годков около трёх — племянник, который тут же с порога подошёл и со всей мочи, на какую только был способен, плюнул в гостя, после чего залился громким хамским смехом и, видимо от восторга, плюнул снова. Дядька же его, вместо того, чтобы (как ожидал Имярек) одёрнуть племянника, тоже расхохотался так же заливисто и по-хамски. Более того, он всё время повторял «Ууууууу, молодец какой!» и, по всему было видно, хотел, чтобы Имярек тоже похвалил мальца. А малец плевал. Так Имярек и ушёл, весь оплёванный и растерянный — обижаться на всё это было как-то… бесполезно, что ли. Этот тип был исключением — появился и пропал куда-то. Имярек даже не знал, умел ли он на чём-нибудь играть. Для чего я рассказал об этом? Для того, чтобы сказать, что друзья Хромова были совсем другими и Имяреку даже казалось, что того (дядьку) из компании отшил именно Хромов.

Они хотели быть хиппи и их называли хиппи, но на самом деле это было не так. Ни по настроению, ни по идеологии они хиппи не были. Говорили, конечно «Make Love» и вообще бросались словами «Свободная любовь» и прочее, но со стороны юношей это была подростковая жажда секса, а со стороны девушек молодое кокетство, не более. Секса там не было (или почти не было), да и в этом ли дело? Также не было там и совсем уж бесстыдного пьянства, и сколь-нибудь заметного пристрастия к наркотикам, а об экспериментах с бессознательным и речи не шло. И если бы Вы знали, какими карьеристами заделались почти все они, едва оперившись! Неведомым ветром сдувало с них с одного за другим и свитеры, и футболки поверх рубашек, и длинные шевелюры. Едва получив диплом, романтичные юноши, которые пели под гитару и говорили о высоком, превращались, как сказала одна дама, «в обыкновенных менеджеров с ёжиком на макушке, каких много».

Хромов отшил того типа с плюющимся племянником. Они встретились в университете на полу колодца, и Имярек наблюдал всю картину с балкона четвёртого этажа. Дядька что-то сказал Хромову, и тот, как-то брезгливо сгорбившись, полубоком к собеседнику, словно бы из-под мышки, что-то ему ответил. С тех пор дядьку никто не видел. Среди прочих талантов Хромова был у него и талант едкого слова — одного, но так крепко берущего за душу, разящего в самое самолюбие. Вообще, Хромов был жёстче любого из них. Глаза его иногда смотрели исподлобья, взгляд становился мёртвым — в такие моменты он и бывал способен на свои убийственные тирады. Ещё он отличался своеобразным юмором той же категории и однажды прославился этим на весь университет. Его отловил декан во время сессии и сказал, что на лето в университете организуется школа для одарённых детей. Есть план занятий, план семинаров. Хромова декан попросил составить план лабораторных работ, что-нибудь не очень сложное, но одновременно интересное и по возможности забавное. Хромов сделал, декан прочитал несколько верхних пунктов и подписал. Хромов ходил в талантах — ему было доверие. Это был действительно хороший план, частично списанный с методической литературы, частично составленный самостоятельно. Каждая лабораторная работа была детально проработана, всё по науке — цель, задачи, оборудование, ход работы, вывод. Короче, это была великолепная работа. План был утверждён, размножен и подготовлен к раздаче ученикам. На третий день работы школы, после того как начались лабораторные занятия, разразился скандал. Одна из работ называлась «Исследования зависимости коэффициента электропроводности хомячков в зависимости от степени сытости, наличия или отсутствия конечностей и времени с момента их отнятия», были и ещё две подобных. Скандал был страшный, декан попросту обиделся. Хромов же заявил Имяреку — «Сами виноваты. Планы нужно читать до начала занятий, а не во время».

Несмотря на мёртвый взгляд, который иногда бывал у Хромова, бывали у него, и не редко, совершенно другие выражения глаз. У меня до сих пор храниться фотокарточка, на которой Хромов сидит с ногами в кресле и, не поднимая головы, смотрит в потолок такими восторженным, такими вдохновенным взглядом, что кажется, он сейчас взлетит! Его тощее тело вытянуто в струнку, плечи отведены назад, какая-то воздушность есть во всем облике. Впечатление портит только напряжённость и искусственность в чертах лица, словно возвышенное чувство появилось усилием воли, а не по вдохновению. Но ведь, так или иначе, это чувство совершенно чётко читается в фотографии, а чёрно-белые фотографии не лгут.

Хромов был знаток литературы и в этом тоже был у него талант. Однажды Имярек застал Хромова не в самом лучшем настроении и попробовал его развеселить, отвлечь. Он принялся развивать тему, как хорошо было бы сходить завтра на «Столбы», даром, что за окном зима, но ведь не морозная же, добрая, самое то для прогулки. На что Хромов, по своему обыкновению скособочившись, посмотрел на Имярека мертвящими своими глазами и спросил:

— А ты уверен, что завтра мы доберёмся до «Столбов»?».

— Почему нет?! — воскликнул Имярек, и Хромов со злорадством в голосе пояснил:

— «Вам отрежут голову».

Не то, чтобы прочтение «Мастера и Маргариты» было для них чем-то из ряда вон, но он умел так подобрать цитату и сказать её так вовремя, как никто другой.

Глава 2

Я не помню, как познакомились Имярек и Хромов, сам момент знакомства, повод, причины, разговоры при этом — всё стёрлось из памяти. Осталось только серое аморфное пятно, которое занимает ни много ни мало полтора года. Были встречи с пожиманием рук, с кивками, широкими улыбками и похлопыванием по спине, были робкие пожатия девичьих пальцев и бравурные обнимания с девушками при общей встрече. Трепетание внутри при этом. Какие-то застолья без стола и еды, распивания столового вина из картонных пакетов, разговоры ни о чем и обо всем… Скорее ни о чем.

— Ты как думаешь? — спросила Имярека Чернявая Лиля. Её полные губы согнулись уголками чуть вверх.

— О чем? — насторожился Имярек. Он пунцово покраснел, как это бывало всякий раз, когда к нему обращалась Лиля. Впрочем, всякий вопрос, с которым Лиля обращалась к нему, был полон потаённого смысла. Она распространяла вокруг себя слабый, похожий на цветочный, аромат.

— О гопниках, — объяснила она томным голосом, — что привлекательней в мужчине, брутальность или интеллект?

— Размер и готовность к эрекции, — съязвил Аржаков.

— Фи, как грубо! — с восторгом возмутилась Лиля. — Аржаков считает, что брутальность, а ты? — вновь обернулась она к Имяреку.

— Я думаю, что интеллект, — соврал Имярек, не совсем понимая слово «брутальность».

— Кошелёк! — рассмеялась Анночка, с которой Лиля и вела разговор, лишь на минуту по кокетливому порыву, отвлёкшаяся на парней.

— Деловые качества — согласился Аржаков — впрочем, возможно, это одно и тоже.

— Что, одно и тоже? — спросила Анночка?

— Деловые качества и готовность к эрекции — пояснила Лиля. Губы её верёвочкой согнулись в жеманной ухмылке.

— Гопники в любом случае плохо, брутальные они или нет — сказала Анночка.

Имярек стоит и стесняется спросить, что такое «брутальность».

— Кстати, анекдот — вспомнил вдруг Аржаков и принялся рассказывать путаную историю про Рабиновича и проститутку.

Имярек слушает анекдот, чувствуя неприязнь к Аржакову. Он рассказывает ту самую хохму, которую Имярек рассказал ему двумя часами ранее, когда они встретились на автобусной остановке.

В этот момент появился Хромов. Аржаков окончил анекдот и все рассмеялись. Хромов крикнул своё коронное «Э-ге-гей». Анночка развернулась к нему всем корпусом и протянула навстречу левую руку. Имярек подумал, что к нему она ни разу не протягивала навстречу руку — ни левую, ни правую. Хромов легко пожал кончики Аннушкиных пальцев и тут же отпустил их. Они все поздоровались с ним за руку. Хромов чуть приобнял Лилю за талию. Лиля посмотрела на него томным взглядом с полнейшим равнодушием.

— О чем разговор? — спросил Хромов, отстранившись от Лили.

— О брутальности — сказал Имярек. Когда появлялся Хромов, он всегда чувствовал себя уверенней.

— О чем, о чем? — переспросил Хромов и в глазах его мелькнуло что-то насмешливое. Смотрел он на Имярека.

Кто-то спросил сигарету и Аржаков с флегматичным видом заметил, что да, неплохо бы купить, тут же достал из заднего кармана брюк портмоне и пересчитал купюры. «Пижон», подумал Имярек. Хромов обошёл Аржакова кругом и в шутку обозначил пинок. Произошла свалка. Все рассмеялись. Анночка с хитрым прищуром одобрительно посмотрела на Хромова.

— Хромов, ты брутальный тип! — объявила Лиля. Хромов шутовски поклонился, в глазах его мелькнуло удовольствие. Аржаков держался с холодным достоинством.

Анночка сказала, что опаздывает на тренировку, и убежала. Хромов с Лилей затеяли концептуальный спор на тему, что круче — быть знаменитым учёным или мультимиллионером. Хромов стоял за учёных.

— Мультимиллиардер выпьет мартини и скажет, «А подайте мне вон ту звезду», и тысячи учёных начнут доставать ему звезду — сказала Лиля.

— Если перебить всех мультимиллиардеров, ничего не изменится, а если учёных, то звезды некому доставать будет — ответил Хромов.

— Зато у мультимиллиардеров столько женщин, сколько они захотят — сказала Лиля.

— К тому времени, как они становятся мультимиллиардерами, они уже ничего не хотят — хмыкнул Хромов. Имярек рассмеялся.

— У меня лекция — сказал Хромов и ушёл на второй этаж. Он помахал с балкона рукой, прежде чем скрыться в аудитории. Вскорости ушёл и Аржаков. Остались Имярек с Лилей.

Лиля была случайным человеком в этом «клубе». Она появлялась сама и уходила всегда без провожатых. Уж не знаю почему, но они никак не хотели принимать её в свои ряды. Не вспомнить случая, чтобы кто-то из них поинтересовался, где она и придёт ли вообще, если её почему-то не было. Появлялась она редко и вносила в атмосферу тот самый цветочный аромат, о котором уже упоминалось. У неё были полные губы, полные груди и привычка приобнимать собеседника за руку, касаясь этими самыми грудями плеча. Имярека этот момент волновал необыкновенно. Он вовсе терял дар речи, краснел, вообще чувствовал себя крайне стеснительно и старался поскорей высвободить локоть из её объятий. Почему-то для этого чувственного маневра Лиля чаще других выбирала именно Имярека, может быть, как раз из-за этой его застенчивости. Тем не менее, и он не вспоминал про Лилю, если её не было рядом. Может быть, она была слишком неумна для них всех, может быть слишком женственна…

Оставшись с ней наедине, Имярек испугался, что она вновь ухватит его за локоть и, может быть излишне резко, объявил, что ему тоже пора. Лиля обиделась и ушла, медленно раскачивая бёдрами. Имярек полюбовался уходящей Лилей и отправился в противоположном направлении.

Он поднялся на второй этаж и заглянул в аудиторию, в которой сидел Хромов. Длинный ряды лекционных парт поднимались один над другим, словно в амфитеатре. Читал Осталовский — спортивного вида сорокалетний мужчина с залысинами и привычкой не заостряться на доказательствах. Когда-то Хромов специально показал Имяреку этого местного оригинала — рассказал о нем какую-то байку… В общем, Имярек запомнил Осталовского. Осталовский у Хромова был научным руководителем.

Хромов сидел в предпоследнем ряду, чуть сутулясь и как-то по-особенному скособочившись и Имярек сразу решил, что тот сидит, закинув на колено ступню другой ноги. Вид у него был независимый и скучающий. Имярек подумал, что именно вот к этой независимости и тянутся люди. Он тихо прикрыл за собой дверь, поднялся к Хромову и уселся рядом. Хромов действительно сидел нога на ногу. Имярек попросил у него лист бумаги и ручку и принялся рисовать чёрточки. Получилась кошачья морда. Он показал её Хромову и Хромов пару минут с интересом рассматривал рисунок после чего открыл тетрадь и показал свой.

Чёрточки пересекали лист во всех направлениях. Кое-где они лежали редко, кое-где сливались в жирные синие полосы, а где-то можно было заметить даже сквозные потёртости на бумаге. В центре листка среди всего это хаоса угадывалась разухабистая кошачья морда с порванным ухом и подбитым глазом. Посреди синяка как раз и наметилась одна из дырок. Имярек рассмеялся.

— Все-таки мы с тобой близнецы — сказал он.

— Фигня война. Я бы Лилю трахнул — возразил Хромов, имея в виду, что Имярек этого до сих пор не сделал. Они поспорили, кто бы трахнул Лилю, а кто бы ни в коем случае. Получилось, что всякий бы, только почему-то никто ещё не отважился. Затем перешли к более высоким материям.

— Сначала нужно купить квартиру — сказал Имярек — нужно хорошо устроиться, зарабатывать… вообще бизнесом заниматься.

Хромов на это промолчал. В то время никто из них не работал. Все их друзья учились, разве что, кроме самого Имярека. А тот и вовсе бездельничал, праздно проводя время то в университете, то на набережной, то, как сегодня, на Хромовских лекциях.

— Отсюда с очевидностью вытекает… Кстати, кто-нибудь может объяснить, что отсюда вытекает, и в чем очевидность? — повысил вдруг голос Осталовский и орлиным взором обозрел аудиторию. В аудитории стоял равнодушный гул житейских переговоров. Осталовский подождал секунд пять и назначил крайнего.

— Хромов, объясни народу, откуда очевидность — сказал он.

Хромов вышел к кафедре и объяснил. Объяснил, хотя не делал никаких записей и, казалось, вообще не интересовался предметом и Имярек почувствовал, как в груди разливается тёплое чувство тщеславия, оттого, что он водить дружбу с таким человеком.

На место Хромов вернулся с потемневшим лицом, как это бывало с ним иногда, и минут пять сидел молча, затем вдруг бросил.

— Никогда ты бизнесом заниматься не будешь. И зарабатывать прилично тоже не будешь.

— Сам то ты будешь? — обиделся Имярек.

— Бизнесменом, нет — отрезал Хромов.

Прозвенел звонок и народ хлынул к выходу из аудитории. Они тоже потянулись к дверям. Имярек был обижен, Хромов всё ещё пребывал в мрачном настроении. Больше всего Имярека задело вопиющая несправедливость слов Хромова. Точно также Хромов мог бы ни с того, ни с сего обозвать его каким-нибудь бранным словом. Не будь они самыми близкими друзьями, Имярек бы просто рассмеялся ему в лицо.

Близнецами их назвала Анночка. Один раз, под настроение, она что-то такое сказала. Они обсуждали газетную статью (тогда модно было обсуждать газетные статьи — «Перестройка!», «Гласность», «Московский комсомолец» выходит миллионными тиражами). Рассказывалось про то, как одна из городских типографий сменила хозяев — была ведомственная, стала частная. В общем-то, банальная история — новый хозяин уволил старых работников или урезал им зарплату так, что они сами уволились; набрал молодых, как тогда принято было говорить, «креативных». Анночка чуть ли не со слезами возмущения поведала всё это, на что Хромов не моргнув глазом выдал.

— Ну и что?

— Как, что? Разве это справедливо?!

— Это целесообразно. Молодые более эффективны, вот и всё. Всё очень просто.

Анночка аж задохнулась от этих слов и вопросительно посмотрела на Имярека.

— Ну не держать же старых бездельников, когда вокруг так много молодых и трудолюбивых — развёл тот руками.

— Загнанных лошадей пристреливают! — пустил Хромов последнюю парфянскую стрелу. Было видно, что ему это всё доставляет удовольствие.

Аржаков, который тоже присутствовал при разговоре, дипломатично помалкивал.

Вот тут Анночка и высказалась в том духе, что Имярек с Хромовым близнецы братья, только Хромов худой, а Имярек толстый и нет у них ни совести, ни сострадания. Хромов рассмеялся во всё горло, как только он умел — зло, беззастенчиво, переламываясь пополам так, что кажется — сейчас упадёт. Анночка погрозила ему кулаком и ослепительно улыбнулась.

На том бы всё и закончилось, если бы пару дней спустя близнецами их не назвал Аржаков, затем снова… Короче, прозвище прижилось… Что-то ведь в этом действительно было…

Имярек вспомнил эту историю пока они с Хромовым шли по университетскому балкону.

— Если ты из-за Лили злишься, то зря — сказал он, немного подумав — я не виноват, что она ко мне клеится.

Хромов на это пожал плечами и одновременно подобрался всем телом, голова его ушла в плечи и шагать по балкону он стал твёрже. Имярек решил, что попал в яблочко. Ещё он решил, что зря приплёл сюда Лилю — когда Хромов начинал так вот твёрдо вышагивать, верный признак — он оскорблён до глубины души.

Вообще оскорбить Хромова — было плёвое дело. Говоря его же словами (вернее цитатой в его устах) «Обидеть художника может каждый». Помню, как он неделю дулся на Аржакова, за то, что тот сказал где-то, что Хромов пьёт тот-же портвейн, что и все Красноярские бичи. Хромов тогда тоже начал чеканить шаг сверху вниз, засунув руки в карманы и втянув голову в плечи. Затем он схватил Аржакова за грудки и потащил на железнодорожный вокзал, показывать на практике, что (опять же его слова) «всякий уважающий себя бич ни за что не опустится до портвейна, если есть денатурат». Удивительно, как такая обидчивость соседствовала у него с силой характера. Закончилось всё мирно и эту историю теперь можно услышать по всему университету. Этот «клуб» вообще, а Хромов в особенности, были в университете притчей во языцех.

Пока они спускались по лестнице, Имярек крепко задумался — хотел ли он все-таки обидеть Хромова или нет. Суть сомнений была в том, что Имярек не мог не знать, что Хромова оскорбят его слова. Дескать «Идеал твой мне и на хрен не нужен! Хотя сам клеится…» Ведь так оно прозвучало? Или все-таки нет…

Из раздумий его вывел мощный хлопок поперёк спины.

— Ладно, не дрейфь! — сказал Хрoмов, с видимым удовольствием рассматривая недоумевающую физиономию Имярека. От Хлопка тот чуть не скатился по ступенькам, по крайней мере, сбежал вниз быстрее, чем ему бы хотелось.

— Я бы тоже тебе Анночку не отдал — сказал Хромов, и отчего-то теперь обиделся Имярек.

— Нужна она мне!

К слову, Имярек был уверен, что Анночка Хромову не нужна ни в каком виде. Что касается самого Имярека, то он действительно смотрел на Анночку особенным взглядом…

— Зачем возни столько? — добавил он.

— Зачем? — медленно спросил Хромов и Имярек со страхом уже второй раз за день (исключительный случай) увидел, как у того помертвели глаза

— Затем, — ответил Хромов сам себе — что ты потому и не станешь бизнесменом, что богатыми не становятся, размазывая свои интеллигентские сопли по университетскому полу.

— Ну, знаешь!… — воскликнул Имярек. Грубость повторенная дважды превратилась в оскорбление и он теперь ради сохранения собственного достоинства должен был что-то ответить.

— Тогда у тебя тоже мало шансов разбогатеть — сказал он.

Имяреку захотелось поругаться по настоящему, но поругаться не получилось. Злость, которая без сомнения проступила в его лице Хромова рассмешила и он принялся хохотать, хватаясь одной рукой за перила, а другой тыча Имяреку прямо в лицо. Когда он отсмеялся, ругаться с ним стало решительно невозможно. Друзья повели какую-то отвлечённую беседу, в процессе которой дошли до остановки и сели в автобус. Через двадцать минут Имярек обнаружил, что они едут к Хромову на квартиру.

Глава 3

— Ты думаешь, их сделал богатыми интеллект? — говорил Хромов — Нечего подобного. Много ли среди богатых, докторов наук?

— Березовский — возразил Имярек.

— Ага! А ещё… — и Хромов назвал несколько известных тогда в Красноярске бандитов, которые, будучи «солидными предпринимателями», своим существованием действительно опровергали всякую мысль о связи успеха и образования.

— Это случайность Вряд ли они сумеют удержать наворованное — без особой убеждённости ответил Имярек.

— Не наворованное, а отобранное — поправил его Хромов — «Настоящий джентльмен никогда не опустится до кражи», на которой его ещё и за руку могут поймать. «Он придёт и возьмёт то, что ему принадлежит по праву» — у Хромова неуловимо менялся тембр голоса, когда он вставлял в свои монологи цитаты.

— Отбирать тоже нужно грамотно — сказал Имярек.

— Безусловно «Уголовный кодекс нужно чтить» — согласился с ним Хромов.

Когда Хромов начинал напропалую говорить цитатами, Имярек всегда злился, он и сам не знал почему. И сейчас разозлился, никак не мог понять куда тот клонит. Ясно было лишь, что Хромов всё ещё обижен и нарочно доказывает Имяреку то, с чем он никак не могу согласиться. Беда только, что возразить ему Имярек ничего не мог. Всё, что было слышно и что читали тогда в газетах, подтверждало правоту именно Хромова. Самые частые гости на газетных страницах и телеэкранах — рэкетиры. Ведь, если отбросить лишнее, Хрoмов говорил, что как раз эти самые рэкетирам и принадлежит будущее, а не им, рафинированным, умным, начитанным, образованным… ну и так далее.

— Гопники это быдло — сказал Имярек единственное, что пришло ему в голову.

— Узнаю голос Анночки — среагировал Хромов.

— Ты не согласен, что ли? — удивился Имярек.

— Анночку я тебе всё равно не отдам. И сам не возьму и тебе не отдам — непоследовательно перескочил Хромов.

— Не больно то и нужно — собравшись с духом, соврал Имярек. Они замолчали. Автобус через силу поднимался в гору. Со всех сторон толкались люди, было душно и тесно. Имярек думал, что Хромов все-таки бывает порядочной скотиной.

— Много ли ты знаешь праведных людей, которые добились чего-то в жизни? — спросил Хромов, помолчав.

— Высоцкий, Волкогонов,…

— Высоцкий! — расхохотался Хромов — Алкоголик и наркоман Высоцкий! «Быть не может, не может — наш артист не богат» — процитировал он — Это потому он пил, как проклятый и ездил не иначе, как на Мерседесе?

— Замолчи, ладно — обозлился Имярек за Высоцкого. чем вызвал у Хромова ещё один, второй за сегодня, приступ хохота. Люди, казалось, не замечали их — давили по-прежнему.

Отсмеявшись, Хромов заверил, что вовсе не собирался никого обижать. Имярек же подумал, что Хромов и так уже сказал за сегодня слишком много слов. Обычно он ограничивался короткими неожиданными фразами, проникающими в самое существо дела. «Крепко же она его зацепила» — подумал Имярек про Лилю.

— Джоплин, Хендрикс, твой любимый Высоцкий, «Секс Пистолс» в полном составе… Все они добились невиданного успеха, сказочно разбогатели и все они плохо кончили — продолжал нести своё Хромов — Думаешь, кому-то из них пришло бы в голову уступить тебе Анночку?

— Ты что, хочешь добиться невиданного успеха? — съязвил Имярек.

— Да! Почему бы и нет? А ещё я хочу сказочно разбогатеть.

Имярек тоже хотел сказочно разбогатеть. Он вообще не понимал, что так беспокоит Хромова в этом деле? Уж в чём в чём, а в том, что все они рано или поздно разбогатеем, сомнений не было. Это укладывалось в мифологию того времени, согласно которой рынок и конкуренция мигом раздадут каждой сестре по серьге — то есть умным и предприимчивым всё, остальным ничего.

В этот момент автобус вскарабкался, наконец, в гору и они заторопились к выходу.

— Иногда мне кажется, что я пешком бы быстрее поднялся — проворчал Хромов. Имярек с ним согласился.

От остановки до самого подъезда они шли молча. Имярек думал, что в чем-то Хромов безусловно прав. Отчего-то поэты действительно долго не живут, что наши, что американские. Сформулировав в голове эту школьную сентенцию, он тут же задумался о тех стихоплётах, которые в университете были в изобилие, и каждый второй из которых был с ними знаком. Он вдруг ярко представил Андрюшу с его гитарой, сидящим на ступеньках актового зала, и ему даже привиделось клубящееся за плечами Андрюши мутное облако. Боже, что за муть он иногда пел! Имяреку сделалось грустно.

— А что такое поэт, как ты думаешь? Вот Андрюша, он поэт или нет? — спросил Имярек.

— Андрюша институтка — бросил Хромов — Ему не хватает самоотречения.

— И в чем оно должно выражаться, самоотречение?

— Андрюша любит покушать, любит, чтобы его любили, у него есть деньги, крыша над головой, в будущем маячит карьера психолога. Чтобы иметь это всё, да ещё и поэтом оставаться — такого не бывает.

— А стихи?

— И стихи у него такие же сытые, как и он сам — отрезал Хромов — В стихах должна быть страсть, а не самолюбование. А вот как ты думаешь, слабо Андрюше душу продать, за то, что он напишет гениальную поэму?

— А тебе слабо?

— А тебе?

В наступившей тишине они поднялись на третий этаж и остановились перед входом в хромовское жилище.

— Я в душу не верю — сказал Имярек.

— Так это самое главное! — обрадовался Хромов — Проще всего впарить лоху то, чего у тебя нет.

Это последнее слово «Лох» повисло в воздухе. «Интересно, кого это он называет лохом» — подумал Имярек. Вошли в квартиру.

Хромов занимал комнату с широким окном и балконом. Около стен напротив друг друга стояли письменный стол и узкий пружинный диван, укрытый поверх потёртого зелёного узора жёстким половиком. Этот половик на ощупь напоминал наждачную бумагу, однако сидеть на нем было приятно — казалось, что сидишь на щетине коротко подстриженного газона. Имяреку всегда хотелось спросить и он всякий раз забывал это сделать — убирает ли Хромов половик на ночь.

Около дивана располагался узкий книжный шкаф, внешним видом напоминающий лестницу на дачный чердак. Шкаф был заставлен самыми разнообразными книгами, начиная от «Сентенций» Сенеки и заканчивая «Вини Пухом». Две полки были отведены под учебники по физике и математике. Там стояли два солидных на вид тома Сивухина, математический анализ Фейтхмана и десяток книг по всяким техническим дисциплинам. Иной раз под настроение Имярек эти книги, находясь в гостях, перелистывал. Было такое чувство, будто в руках австралийский бумеранг или какой-нибудь африканский музыкальный инструмент. В узкой пространстве между шкафом и диваном всегда лежала раскрытая книга, не оставляющая никакого сомнения в том, что хозяин для чтения чаще пользуется именно этим местом нежели столом. На этот раз там валялся журнал «Юность».

Имярек уселся на диван и подобрал журнал. Обстановка была знакомая и он вновь обрёл почву под ногами. Разговор, который до этого был окрашен, скорее взаимной обидой, нежели товарищеским участием, вернулся в привычное русло весёлого и бессмысленного, ни к чему не обязывающего трёпа. Они поговорили о напечатанном в журнале романе, пробежались по общим знакомым. Долго смеялись над тем же Андрюшей, ещё кому-то помыли кости. Затем Имярек со смехом заметил, что нехорошо так говорить за спиной, на что Хромов ответил, что в лицо то же самое говорить ещё хуже, и они переключились на обсуждение гремевшего тогда сериала «Полицейская академия». Попутно позавидовали Аржакову, у которого было проведено кабельное телевидение. Так они трепались около часа, пока вдруг Имярек ни заметил то, что должен был заметить с самого начала.

На столе, спрятавшись за настольной лампой и диванной подушечкой, стоял человеческий череп. Едва заметив эту новую деталь интерьера, Имярек тут же вскочил и, отбросив подушку на диван, принялся его рассматривать. У черепа было спилено темечко, отчего он стал похож на вазу, в провале носа было видно, что все мелкие косточки-переборки сломаны и ещё череп был лишён почти всех зубов. Лишь неправдоподобно крупный клык торчал с правой стороны и Имярек решил сначала, что этот зуб вставлен искусственно. Он взял череп в руки, повертел его так и этак, и не пришёл ни к какому выводу. Не было видно ни потёков клея, ни проволочек, ни других каких-нибудь следов поделки. Посереди лба на манер третьего глаза имелось небольшое скошенное влево отверстие и Имярек сразу решил, что это от пули. Череп на ощупь казался приятно шершавым.

— Откуда это у тебя? — спросил Имярек.

— Да так, медик один оставил — имелся в виду студент — У них на черепах анатомию изучают.

Хромов посмотрел вдруг испытующе. Казалось, он с вечной своей кривой улыбкой думал «Сдрейфит или не сдрейфит?». С гадливостью и изумлением Имярек ещё раз осмотрел череп и осторожно водрузил его обратно за лампу. Ему, чтобы не выдать собственных чувств, захотелось сказать скабрёзность, но он удержался.

— Это круто, каждый вечер засыпать рядом с таким!… — сказал Имярек с опасливым восхищением.

— Иногда, мы с ним разговариваем — признался Хромов, которому явно польстило такое восхищение. Прозвучало самодовольно.

— Ну, то есть, не взаправду — тут же поправился он почти со смущением — Просто иногда грустно бывает, тогда нальёшь две рюмки портвейна, одну себе другую ему, чокнешься, скажешь «За жизнь!» и выпьешь. В такие минуты кажется, что лучшего собутыльника днем с огнём не найти. Он ещё и не жадный, всегда не допивает…

Имярек улыбнулся шутке и вновь посмотрел на череп с восхищением. И тут Хромов выпрямился, черты его лица обострились и сам он хищно подался вперёд. Легонько тронув Имярека пальцем в плечо, он поощрительно подмигнул.

— Попробуешь? — спросил он.

— Что?

— Ну, как… договориться.

Он произнёс это с вкрадчивым выражением и так внимательно посмотрел в лицо Имяреку, что тот невольно отвёл взгляд.

— Нужно символическое действо — продолжил Хромов тем же вкрадчивым голосом — Для такого действия нужна сила и решительность, нужно доказать что ты чем-то отличаешься от всего этого быдла. Что ты готов презреть все условности, все эти этики и этикеты. Тогда мы добьёмся успеха.

— Сам то ты как..?

— Уже всё в порядке — полушёпотом ответил Хромов.

Не смотря на всю таинственность, которую напустил на себя Хромов, на всю прелюдию, утренние обиды, всю эту чушь про Джоплин и Хендрикса…, Имярек вовсе не был как-то поражён или напуган. Он даже не разозлился. Образно говоря, тень потустороннего не нависла над ним. Скорее, он чувствовал себя глупо, словно его заставляли прилюдно снять штаны. Самое разумное было бы рассмеяться и тем самым покончить со всем этим фарсом. Скорее всего, Хромов рассмеялся бы вместе со ним и они бы ещё долго рассказывали об этом случае Аржакову и Анночке, да и всем прочим. Только Имярек все-таки не решился на это. Хромов слишком серьёзно говорил, слишком долго вёл к такой развязке, слишком сильно смотрел… Имярек опустил глаза, не выдержав этого взгляда. Ему казалось, что если отказаться, то он тем самым распишется в собственной обычности и окажется в одном ряду, например, с Аржаковым. В конце концов, как ни глупы иногда обряды, за ними действительно стоит что-то серьёзное. Те же клятвы, например, хотя ведь ничего не изменяется оттого, что кто-то произнёс те или иные слова. Еще он боялся показать слабину, боялся прослыть обычным, словно какой-нибудь не очень злой гопник. Это было ещё страшнее, чем прослыть идиотом.

Хромов смотрел ему в глаза и на Имярека навалилось тяжёлое, лишающее воли и решительности чувство. Он давил, а Имярек всё не решался посмотреть ему прямо в лицо. В конце концов напряжение стало невыносимым и, чтобы отвязаться, Имярек решительно взял череп двумя руками и с размаху влепил ему поцелуй прямо в середину лба, рядом с отверстием.

Хромов захохотал так громко, что Имярек вздрогнул. На этот раз он оказался не в силах удержаться на ногах и завалился спиной на диван, обоими руками ухватившись за спинку. Постепенно он справился с собой, но стоило ему немного успокоится и посмотреть на Имярека, как смех с новой силой наваливался на него и Хромов вновь валился на диван.

— Хромов, — сказал Имярек — тебе нужно лечиться. Твой смех отдаёт истерикой.

Глава 4

На следующее утро Имярек всё ещё не знал, как относиться к происшедшему. То ли в нём было что-то серьёзное, то ли это было извращённым издевательством, то ли что-то совсем уж невероятное… Сбивало с толку, что никто из из общих друзей о происшедшем ничего не знал. Появившись на следующий день на пятаке, Имярек всё время ждал, что вот сейчас Аржаков отпустит какую-нибудь ядовитую шпильку или Анночка родит полунамёк, или (вернее всего) по нему пройдётся сам Хромов. Но Хромов молчал, Аржаков был традиционно корректен и Анночка никак не выразила своего отношения ко вчерашним событиям, а она всегда выражалась более, чем определённо по любому поводу, словно проставляя отметки. Имярек понял, что Хромов не выдал его, а значит, их дружба получила ещё одно и весьма веское подтверждение. Ему не давала покоя мысль, что случись Имяреку разыграть таким образом Хромова, он бы обязательно растрезвонил об этом всем и каждому. Около недели в нём жило неприятное, похожее на страх, чувство, особенно когда Хромов был рядом. Может быть, он этого и добивался?

Постепенно жизнь вошла в своё русло. Анночка всё также улыбалась Имяреку при встречах и перед тем, как упорхнуть на свои тренировки, Лиля всё также приставала с «брутальными», вернее матримониальными, разговорами, Аржаков затеял какую-то авантюру с сигаретами — покупал их на оптовом рынке и сбывал продавцам в университетский ларёк. Хромов, как всегда был себе на уме.

Сначала Имярек думал, что череп — тайна, о существовании которой знают лишь избранные, но очень скоро о черепе мимоходом заговорил Аржаков и Имярек похолодел в предвкушении разоблачения. Но Аржаков всего лишь рассказал, что Хромов зачем-то держит в квартире человеческий череп, ни словом не обмолвившись об Имяреке.

— А я бы его закопал — сказал он твёрдым совершенно равнодушным тоном, каким говорят о строчке в вечерних новостях.

— Да. Да — горячо поддержала его Анночка — правильнее было бы его похоронить.

— По-христиански? — поспешил Имярек вставить слово, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Просто так принято — пожал плечами Аржаков.

Имярек подумал, что Аржаков совершенно не видит того, что после некоторых размышлений стало очевидно для него самого. Мрачную тайну, а с ней и силу олицетворял этот кусок скелета на Хромовской полке. Ведь не случайно, что ни Анночка, ни Аржаков и ни Имярек владели им, а именно Хромов. Мистика, вот что это было. И ещё свобода. Свобода! Свобода, претензию на которую Имярек тоже обозначил тогда, хотя никто об этом ещё не догадывался.

— Хромов станет великим человеком — сказал он с неожиданной силой и Анночка внимательно на него посмотрела, на этот раз, даже не улыбнувшись.

— Великим некромантом — съязвил Аржаков и Имярек подумал о нем одно только слово — «торгаш». Впрочем, все, включая Имярека, рассмеялись.

И тут Имяреку стало тошно. Он всем сердцем ощутил убогость их времяпровождения. День за днем, изо дня в день ничего не нарушает однообразия этих разговоров и весь ум, вся утончённость манер сводится к пошловатым шуточкам, подобным Аржаковскому «Великому некроманту». Имярек посмотрел на него почти с ненавистью. Аржаков непринуждённо болтал с Анночкой. Анночка чуть откинувшись назад и сложив на животе руки, смотрела на него с симпатией и улыбкой. «Это несправедливо, когда Анночка смотрит на такого с симпатией» — подумал Имярек. Когда Анночка упорхнула, он увязался за ней. Лиля проводила их страдальческим взглядом.

Через несколько дней стало ясно, что Имярек с места в карьер принялся ухаживать за Анночкой. Он делал это немножко напоказ, так чтобы все видели, и Анночка, иной раз, казалась смущённой, когда Имярек подносил ей очередной подарок (по большей части символический) или громко отвешивал комплименты. Отчего-то Анночка ещё теснее сошлась с Лилей, которая также как Имярек напоказ ухаживал, напоказ страдала. Она вообще доставляла ему массу неудобств. Если раньше она бывала томная и медлительная, то теперь в её движения появилась нервная резкость, как бывает у слабых, неуверенных в себе людях. В душе Имярек презирал её в такие моменты, но обожание в её глазах, которое в минуту сменялось гневом и вспышками капризного самодурства, были ему приятны и он старался держать её в таком напряжении как можно дольше, всеми силами избегая каких бы то ни было объяснений.

В самый разгар всех этих «отношений» куда-то запропастился Хромов и это стало темой для пересудов. Всю неделю Хромов остервенело учился. С ним случалось такое, когда что-то шло не так. Хромов упорно учащийся, это или смертельно обиженный Хромов, или до смерти виноватый. В обоих случаях он превращался в прилежного студента, начинал посещать все занятия вплоть до физкультуры, от которой был официально освобождён. Тогда его не видели по несколько дней, а то и неделю и почти все разговоры сводились к тому, на что же в этот раз он обиделся. Имярек же тихо торжествовал, и однажды поймав его в коридоре (Хромов торопился на семинар) напомнил ему его же слова, о том, что он «Анночку не отдаст».

— Злорадство — самый чистый вид радости — ответил Хромов и заспешил дальше.

Тем временем ухаживания стали давать результат. Имярек был допущен, хоть и случайным образом, в ту сферу Анночкиной жизни, куда совсем уж посторонние не допускались — на тренировки.

Глава 5

Когда Хромов с головой уходил в учёбу, на пятачок набегали самые разные люди — какие-то друзья Аржакова, друзья Анночки, просто знакомые знакомых и малознакомые. Они, знаете…, они грелись в лучах славы Хромова, пытались перещеголять его в остроумии, а главное воспользоваться его репутацией. Тень его репутации ложилась на всякого, кто находился рядом. Становилось шумно, весело и бессмысленно. Так же набегают всякого рода родственники и члены семей родственников, когда какого-нибудь мультимиллиардера срубает давно ожидаемый инсульт. Помните, с каким вниманием следили простые советские люди за тем, кто из членов политбюро допущен лично нести гроб с усопшим генсеком, а кто прозябает в первых рядах похоронной процессии?…

Анночка первая покинула это сборище. Вслед за ней, стараясь не привлекать ничьего внимания, даже ступать стараясь бесшумно, чуть ли не на цыпочках, ушёл Имярек.

Университет был окружён тонкоствольным сосняком, который в двух направлениях пересекали асфальтовые тропинки. Тропинки вели к зданию спорткомплекса и университетским общагам. Общаги — четыре панельные свечки выросшие посреди леса, производили волшебное впечатление. Такое же впечатление оставляют картины, на которых среди урбанистического бетонного плаца торчит одинокое чахлое деревце (цветок, росток, варианты бесчисленны…). Между соснами носились мелкие бурые белки, настолько ручные, что если присесть на корточки и выложить в протянутую ладонь кедровые орешки, они стайкой слетались на угощение. То там то здесь можно было увидеть прохожих, кормящих белок с руки. Белки были заевшиеся и ни хлебных крошек, ни подсолнечных семечек не признавали — только кедровый орех или, на худой конец, грецкий, если вы догадаетесь его предварительно почистить. Между асфальтовыми тропами крупной сетью раскинулись земляные дорожки. Зимой по ним прокладывали лыжню с помощью тяжёлых снегоходов «Буран», тянущих за кормой волокуши со специальными, по ширине лыжни, полозьями. Хромов, обаятельный бестия, сошёлся с прокладывающими лыжню мужиками, и зимой его частенько можно было увидеть мчащимся по снежному насту на таких санях. Хромов говорил, что он жизненно необходим для утяжеления. Летом студенты не обращали на тропинки никакого внимания, широкими толпами перемещаясь сквозь лес по всем направлениям. Одно такое направление выводило на овальную поляну, облюбованную местными футболистами. Футболисты играли здесь в любой поре, и летом и слякотной осенью и зимой. Зимой особенно интересно было следить за игрой. Сугроб, хоть и утоптанный, но всё равно по щиколотку — не давал мячу ни разогнаться, ни как следует отскочить от земли. Игра обретала философский оттенок с неторопливым рваным темпом негритянского блюза. Помимо футболистов на поляне можно было увидеть городошников, здесь же какие-то энтузиасты играли в лапту, не реже раза в неделю собирались толкиенисты. Студенты всё равно называли поляну «футбольной».

Имярек вышел к поляне и с удовольствием убедился, что сегодня здесь тренируются толкиенисты. Полсотни молодых людей обоих полов размахивали деревянными мечами и топорами с резиновыми лезвиями. Поверх футболок блестели кольчуги, сотканные из канцелярских скрепок, на голове каждого третьего были вывернутые наизнанку и перекроенные на разные лады шапки ушанки, обшитые с внешней стороны фольгой — шлемы. В воздухе стоял почти осязаемый запах театрального праздника. То и дело можно было услышать загадочные слова «Арагон», «Эльф», «Средиземье». Всё походило на грандиозный пикник, даром, что Анночка называла это тренировками.

Первый раз Имярека занесло к ним бездельное любопытство. Было это не менее месяца назад. Он прошёл мимо, лишь на минуту задержавшись на краю поляны и с удивлением посмотрев в их сторону. То же самое произошло через несколько дней. Затем Имярек ещё пару раз стал свидетелем этих сборищ. Он бы больше и внимания не обратил на весь этот карнавал, если бы внезапно не заметил среди прочего народа Анночку — с тех пор стал ходить на поляну целенаправленно, всегда выбирал место на краю и, прислонившись плечом к сосне, наблюдал. Анночка неизменно замечала его и махала рукой, он махал в ответ. После этого, она как будто переставала Замечать Имярека, он тоже не подходил. Это казалось игрой.

Изредка Имярек оказывался свидетелем поединка между какими-нибудь двумя или тремя, а один раз ему довелось увидеть массовую свалку, причём похоже, что в этом бою каждый был за себя. Свалку сопровождали вопли, гиканья и смех. Поверженный ударом резиновой секиры боец тут же вскакивал и убегал подальше от победителя, азартно оглядывался кругом и с криком набрасывался на какого-нибудь проходившего рядом орка. Обладатель резиновой секиры, так удачно обрушивший её на голову своего противника, тут же сам получал удар от какого-нибудь гнома или эльфа. Сколько Имярек не силился понять, кто за кого — ничего не вышло. Анночка блистала. Невысокая, изящная, к её лицу всегда была приклеена озорная улыбка, с которой она и наносила, и отражала удары. Её кольчуга казалась более основательной, чем у других, она была соткана из миниатюрных совершенно одинаковых колечек, голову украшал шлем вырезанный из картона и обклеенный фольгой. Защита символическая, но — красиво. Она явно заботилась о красоте наряда, о впечатлении. Всё было подогнано и приталено, деревянный меч в её руках мелькал с завидной сноровкой и казался невесомым. Она пользовалась популярностью — желающих напасть именно на неё было много, и в то же время всякий воин, затевая с ней схватку, старался быть ещё и галантным. В результате она часто оказывалась победителем. Но и без того в единоборстве практически с каждым из них у неё был шанс. Её меч выписывал в воздухе идеальные траектории, в каждом движении чувствовались тренировка и точность.

Хромов появился с противоположной стороны поляны и, даже не взглянув на Имярека, подошёл прямо к Анночке.

— Привет, — сказал он и выхватил из её рук фабричный черенок от лопаты, на примере которого Анночка как раз показывала какое-то хитрое движение, призванное отвести в сторону удар противника, а в завершение ещё и поразить его в шею. Анночка по обыкновению лишь улыбнулась и с прищуром на него посмотрела. На лице её появилось выражение задорного недоумения.

— Ушу… Кунфу… — сказал он громким голосом с картинным пренебрежением, так чтобы все слышали — вот я сейчас покажу класс!

Имярек почувствовал, как что-то напряглось внутри, спина мелко задрожала, он сделал шаг на поляну.

— Дай-ка сюда, — сказал он здоровенному детине, который с добродушной ухмылкой наблюдал эту сцену, и выхватил из его рук точно такой же черенок. Имярек попытался закрутить черенок восьмёркой, как много раз делала на его глазах Анночка, но это не получилось. Черенок в двух местах сильно дёрнулся, и он едва не выронил палку из рук. Все засмеялись. Имяреку отчего-то тоже сделалось весело.

— Давай, покажи мне, — сказал Имярек и встал напротив Хромова, выставив палку вперёд и чуть согнув ноги в коленях, словно бывалый войн из боевика. Хромов с вызовом посмотрел ему в глаза, улыбнулся и засветил черенком промеж глаз Имяреку — не сильно, но всё равно ощутимо.

Имярек оторопел, Хромов тоже стоял не шевелясь. Затем Имярек сделал движение схватить Хромова за рукав, тот отшатнулся, бросил палку и пустился наутёк. Имярек кинулся за ним. За его спиной раздался какой-то шум, Имярек оглянулся и увидел, как за нами во весь опор мчится Анночка. Они пробежали метров полтораста, петляя между соснами и громко дыша, когда Хромов вдруг остановился и с самым приветливым видом развернулся к Имяреку лицом. Имярек тоже остановился, что делать дальше, он решительно не знал — не драться же с Хромовым, в самом деле! Хромов расхохотался, словно бесноватый, и почти упал на колени от хохота. У Имярека похолодела спина. «Ещё немного и врежу ему по заросшему неровными прядями затылку» — подумал Имярек.

— Как вы меня напугали, мальчики! — услышал они подоспевшую Анночку. Имярек оглянулся, и увидел её стоящую между двух берёз, спокойную, не запыхавшуюся, улыбающуюся, словно киноактриса на парадной дорожке. В этот момент он понял, что действительно её любит.

Вечер того дня они провели на набережной. Расположились на скамейке с пивом и крекерами. Друзья говорили обо всем сразу, много смеялись, травили какие-то анекдоты, ну, вы сами знаете, как это бывает в двадцать лет. Затем провожали Анночку до дома. Потом Имярек с Хромовым пили портвейн, говорили об Анночке и Лиле. Вернее Хромов поил Имярека портвейном. Потом Имярек не запомнил.

Глава 6

Весь следующий день Имярек чувствовал в голове болезненный жар. Черепная коробка казалась большой и невесомой, на глаза то и дело наворачивались слезы. Он списал это на похмелье и целый день просидел дома. На следующее утро стало хуже. Заснул Имярек с трудом, стоило ему закрыть глаза и он видел Анночку. с утра Имярек всё-таки выбрался в свет.

Первый, кого он встретил в университете, был Хромов. Он о чем-то оживлённо говорил Анночке, рядом стоял Аржаков и слушал с заинтересованным видом. Аржаков что-то сказал и все засмеялись. Когда Имярек подошёл, разговор стих. Имярек уселся в сторонке и довольно долго просидел словно чучело, безмолвно и почти неподвижно. Два или три раза он поймал на себе обеспокоенный взгляд Анночки. Когда Анночка убежала на тренировку, он не шелохнулся. Домой Имярек вернулся совершенно больной и на две недели свалился с ангиной.

За две недели его никто не навестил. Имяреку снились странные сны, как будто он едет на крыше чёрного «Пазика» по ночным улицам, сидя прямо над водительским местом и свесив ноги на лобовое стекло. «Пазик» нёсся быстро, плавно и совершенно бесшумно. Тем не менее, Имярек чувствовал, как на каждом вираже сердце замирает от страха, и его сносит куда-то вбок. Наконец, он слетел с крыши и проснулся, не успев разбиться. Эти сны наполняли Имярека предчувствием чего-то плохого и лишь, когда он худо-бедно выздоровел, понял чего именно. Достаточно было одного взгляда на Хромова с Анночкой, чтобы сообразить, что к чему. Конечно же, Хромов не терял времени зря и, оправившись от болезни, Имярек понял, что в компании этих двоих теперь стал посторонним.

Они шли куда-то, Имярек тащился за ними следом. Поднимаются по лестнице, которая ведёт от улицы Лебедевой к скверу Сурикова. Анночка шагает впереди, за ней Хромов и замыкающим — Имярек. Вдруг Хромов обгоняет Аннночку и начинает перед ней выделывать фигуры. Он раскачивается всем телом, вихляет бёдрами, перевирает Анночкину походку.

— Двадцать лет живу, а всё никак понять не могу — как это вы, женщины, умудряетесь так вертеть задницей?! — через плечо, восклицает Хромов.

— Хромов, прекрати! Люди смотрят! — сердится Анночка. При этом у неё на лице гуляет напряжённая улыбка, а глаза глядят с задорным отчуждением.

— Нет, ты посмотри. Я делаю так, так и так — ничего не получается! — гнёт своё Хромов.

Анночка снова сердится, затем просто перестаёт реагировать. Улыбка так и не сошла с её лица. Имярек молчал. Он думал, что рядом с Хромовым у него нет шансов. У него и без Хромова их нет. Имяреку в такие моменты становилось себя жалко до такой степени, что на глазах наворачивались слезы.

В тот день он поругался с Аржаковым и послал в задницу Лилю, вообще сделался нервным и порывистым не по делу, отчего страдал дополнительно. Вечером Имярек поплёлся во двор к Анночке и до утра простоял у подъезда, не решаясь войти или уйти восвояси. Ему не хватило духу ни подняться в квартиру ни дождаться, когда Анночка выйдет. Наоборот, Имярек сбежал со своего поста в тот момент, когда увидел в окнах лестничного пролёта её миниатюрную фигурку. Какая-то паника произошла в нём и Имярек сбежал за мгновение до того, как должна была открыться дверь подъезда. Этот позор он переживал почти месяц, а затем рассказал о случившемся Хромову. Кто же ещё мог бы его понять? Глаза Хромова помертвели и он с непередаваемой издёвкой в голосе ответил цитатой.

— «…В течение месяца дон Хуан с доном Гарсией ворковали под окнами своих возлюбленных…»

Имярек задохнулся от возмущения, но Хромов уже развернулся и куда-то пошёл. Имярек пошёл вслед за ним.