Бесплатный фрагмент - Отложенная миссия

Я нарисую Вам Любовь,

Воспоминаний ряд навею,

Так выражаясь, душу вновь,

Возможно, вашу отогрею:

Отрезок времени земной,

Реальный мир и небылицы,

Сюжет и сложный и простой,

Героев в именах и лицах.

Роман картиной назову,

Историй очерчу границы,

Пока заботами живу,

Отредактируем страницы.

В роман пущу туман цветной,

Росу в цвет золота заката,

И пьяный жар, и дух степной,

Ручей нежнейший аромата;

Звенящий мир ночных цикад,

И дальних звезд немую проседь,

Как в дымке снов мечты парад,

Что днем душа, стесняясь, просит.

На полотне слегка канву

Забытых истин обозначу,

Свою судьбу для Вас встряхну,

Возможно, и переиначу.

Книга 1. Зацепиться за небо

1

Девочка лет пяти, сидевшая тихо и чинно на лавочке, вдруг соскочила с нее, взяла в руку маленький прутик, присела и стала ковырять этим прутиком землю. За ней стали наблюдать все, кто ожидал автобуса. Навстречу шуршащему о камешки прутику ползла жирная зеленая гусеница. Девочка замерла, разглядывая гусеницу, та, переползая через бесконечные препятствия, продолжила путь ей навстречу. Девочка предупредительно шаркнула прутиком, гусеница вытянулась во всю длину, потом сжалась в комочек и снова развернулась и поползла в сторону дороги. Она ползла и ползла, зеваки, наблюдавшие за её передвижением, не заметили, как к остановке подъехала машина. Затрещали камешки под колесами. Машина, резко взяв вправо, выехала на асфальт, а на месте, где проделывала свой путь гусеница, осталось только зеленое месиво. Девочка поднялась с корточек, сделала несколько шагов к этому месту и, всматриваясь в зеленую лепешку, спросила:

— Мама, а где гусеница? — еще не веря в случившееся перевоплощение.

Её мама — молодая статная женщина лет тридцати пяти, подошла к дочке, протянула ей руку, стараясь выглядеть хладнокровной, ответила:

— Отойдем, доченька, это несчастный случай, — и больше не проронила ни слова.

— Если бы я её не позвала к себе, то несчастного случая не было бы? — спросила девочка, держась за руку матери, всматриваясь в её бесстрастное лицо.

— Городские — сердобольные! — с усмешкой промолвила полноватая женщина. Она была одета отлично от провожающих её родственников — по выходному, спросила:

— Никак, Бабушку Марию проведывать приезжали?

Придерживая загорелыми ручками полы белой панамки, и ковырнув носком сандалии придорожные камешки, девочка звонко выпалила: «Бабушку Машу!» и, защепив пальчиками мамину юбку, спряталась в её складках от внимательных глаз тетки.

А в доме бабушки Марии бесконечные часы бесконечной жизни никак не останавливались. От предсмертных мук бабка Мария так иссохла, так обескровилась, что уж не могла кричать в полный голос, чтобы душа облегчалась и набиралась сил. Уже не существовало для неё времени, не было прошлого, а только тяжелая борьба плоти за будущее. Она уже три дня не ела, только пила воду, пила, чтобы погасить огонь где–то там — в горле или в самой душе. Этот огонь пожирал живущие клетки мозга, пожирал мечущиеся по крови тельца. Они убегали от огня в холодные конечности ног и рук, пробивались через узкие проходы кровотоков, но огонь настигал их, возвращаясь опять к горлу, требовал воды, чтобы спрятавшиеся тельца устремились навстречу ему и попадали в западню. И снова огонь их пожирал… Сумасшедшая боль — тысячи игл впивались в тело, когда тельца убегали от огня. Огонь, словно набирал силу, чтобы вырваться в мир иной и унести с собой все кроме уже тленной оболочки.

В последний день Марии сделали укол, ввели снотворное с наркотиками. Она заснула. Все время всхлипывала, но не просыпалась от этого. Её дочь Александра последние дни почти не отходила от матери. Если она приближалась к кровати, чтобы поправить все время сползающее одеяло, то быстро убирала руки, чтобы мать не успела их схватить. Так уже бывало — Александра еле вырывала руки и боялась матери. Процесс смерти был невыносим для неё. Она то и дело выбегала на улицу, чтобы перевести дыхание, отдохнуть от криков матери и постоянного ожидания чего–то страшного.

Утром последнего дня жизни матери Александра догадалась, о чем мать просила её. Она насмелилась, взяла обеими руками почти ледяную руку матери, тихонько сжала.

— Мама, я обещаю, что я не умру, пока не верну наше хозяйство.

Вот и отмучилась Мария. Вместе с ней умерла обида на Господа Бога за то, как ей пришлось доживать на чужбине вдали от родного дома. Эта обида вырастила чудовище, мучавшее её при жизни, и медленно пожиравшее её. И вот, чудовище, наконец, наевшись, уползло в свое место обитания. Содрогнулась где–то земля под тяжестью уползающего чудовища и стала забываться его ненасытная утроба.

2

Михаил Архангел считается предводителем Света, который управляет всем войском Господним и ведет его бороться с армией сил Тьмы.

Через несколько дней после похорон матери Михална снова забоялась, словно пришел её черёд вот так же, умирать в муках. Она поняла, что душу матери отпустили на последнее свидание со своей собственностью — с плотью, которой она прикипела к родственникам и к кусочку подвластной ей земли при жизни. Её душа была где–то рядом, она давала ей знаки своего присутствия, но Михална только отмахивалась от неведомого, назойливого её присутствия то рукой, то попавшейся на глаза тряпкой. Было тяжело осознавать свою ответственность за всех ещё живущих, когда не стало её старшей подруги и принимать этот тяжкий незапланированный груз. Михална, помолившись, пообещала матери исполнить её волю. «Мама, я верну наш дом, я постараюсь. Ты уходи!» После этих слов обещания она успокоилась и с каждым следующим днем все легче вживалась в свое предназначение.

Так прошло пять лет. Михална заботилась о внучке, которую дочь Эльвира привозила на выходные. Они ходили в гости к бабушкиным подругам, по магазинам. Иногда, чтобы избежать излишней опеки, Шурочка тайком от бабушки убегала на улицу и целый день с друзьями самостоятельно осваивала дворовый мир. Если внучка долго не появлялась дома, то Михална выходила во двор, искала её, если находила, то присаживалась где–нибудь неподалеку, общаясь с соседками, наблюдала за играми детей.

Вечером в воскресенье приехала за Шурочкой дочь. Как обычно, Эльвира осталась сидеть на улице перед двухэтажным обшарпанным домом на единственной дворовой скамье, чтобы пообщаться с соседками, пока Михална переодевает внучку в чистенькую и завлекательную одежду. Бабушка вела Шурочку в ванную комнату, и при открытом кране цепляя ладонью холодную воду, выплескивала ее в лицо Шурочке, старательно отмывала следы любопытных дел, а уж потом они вместе выбирали наряд, чтобы все видели: какая растет на свете красавица.

Михална осталась одна. Она отложила вязанье, встала со старенького дивана, подошла к окну. Так опираясь руками о подоконник, она постояла у каждого окна своей светлой уютной квартирки, пытаясь за частоколом развесистых тополей высмотреть перемены на улице. В такт качающимся веткам покачала головой, словно ответила на приветствие, вернулась к дивану. Из телевизора донеслось:

— Сядьте поудо–о–бнее! Рассла–а–бтесь!.

«Как вовремя включила — на сеансе Чумака попала!» Михална порадовалась удаче, перебирая стопки носков, разложенных на диване, довольная их видом и разнообразием красок, прижала ладонями самые верхние, словно прощалась, отправляя в далекий путь, присела рядом. Носков навязано пар пятнадцать, «успею еще» — сказала себе и выпрямила спину. На колени легли руки жилистые, морщинистые. Тонкие складки кожи уже не могли скрывать взбухшие синие вены. Больше всего в жизни она боялась вида крови. Пока еще кожа была верным другом — сосудом, удерживающим её в своих недрах. Сдернула руки с колен, когда поняла, что цвет подола платья очень уж красный.

— Налейте воды, поставьте ближе к экрану. Сейчас я начну её заряжать.

Михална смотрела, как целитель разминал руки, казалось, аккуратно снимал, насевшую за многие лета черную пыль внутри телевизора и на уже чистом экране плавно начал рисовать загогулины. Что ей хотелось бы вылечить? Господь здоровьем не обидел, и ни разу за всю свою жизнь она не лежала в больнице, не обратилась в поликлинику. «Слава Богу!» — вылетели слова, закрепляя осознанную благодарность прожитому времени. «Пожалуй, вот эту бородавку бы убрать» — правая рука потянулась к переносице. Указательный палец нащупал большой твердый бугорок, всегда бурым пятном стоявший перед глазами. Но разве, на самом деле это её волнует? Пошла на кухню, вернулась к телевизору с наполненной до краев литровой банкой воды, поставила её на тумбочку ближе к экрану.

Больше волнует её не быстро растущая бородавка, а поведение Алексеевны, та стала совсем чужой почти недосягаемой из–за неожиданно объявившейся религиозности; каждый будний день Алексеевна убегала из своей маленькой квартирки то на утреннюю службу, то на вечернюю. Днем её тоже нельзя было застать: Алексеевна ходила по окрестным местам, собирала брошенные праздной публикой бутылки от пива или от вина, потом усердно счищала с них наклейки. Сдавала в единственный на микрорайоне пункт приема стеклотары. На вырученные деньги покупала мясные копчености, заполняли ими холодильник, чтобы в субботу увезти гостинцы своей дочери — преподавателю философии в гуманитарном институте. В воскресенье торопилась снова в церковь.

Михална за эту, проснувшуюся любовь к Богу, Алексеевну уважала, но за заботу о пятидесятилетней дочери осуждала. “ Копченые продукты пользы не приносят, а только вред» — поучала подругу. Сама питалась скромно, а если дети привозили какие–то особенные продукты, она сурово детей отчитывала.

— Зачем транжирят деньги? — делилась с Алексеевной возмущением на поведение детей. Та чаще помалкивала, авторитет Михалны был среди соседей непререкаемый, но на эту оценку среагировала:

— Михална! У тебя же есть деньги, купи золотые кольца дочерям или сережки. Они же на черный день им пригодятся.

На черный день каждому из троих своих детей Михална когда–то завела сберкнижку. «Где они эти деньги? Реформа сожрала в 92–ом году. Так же и золото сожрут и не подавятся. Словно род проклят: родители нажитое потеряли, у меня успели сбережения отнять». Надо признать она не слишком была травмирована таким предательством государства, потому что главным своим достоянием все же считала послушных и воспитанных детей.

Сеанс продолжался. Михална смотрела на руки целителя, его пальцы словно высверливали в её старом теле дырки и, замерев на некоторое время, начинали приманивать и вытягивать нечто. Она медленно погружалась в воспоминания.

Мать Мария на Бога рассердилась за то, что позволил раскулачить ее семью — отобрать все, что было нажито праведным крестьянским трудом, а потом с многочисленной семьей долго скитаться — прятаться от гнева новой советской власти. В этих скитаниях Михална не участвовала, она раньше этих событий, будучи 14–летней девицей, сбежала из деревни в город, чтобы там спрятаться то ли от деревенских семейных забот то ли от нравоучений сурового отца. Училась на рабфаке, трудилась, развлекалась в клубах — играла на балалайке и на гитаре, задорно пела. Её заметили и даже пригласили работать в Новосибирский оперный театр. Мать только рассердилась на Господа Бога, она же в погоне за женским счастьем всем своим поведением его отвергла — стала безбожницей. Предпочла дедовским учениям учения новой советской власти, но не научилась склонять голову перед иконами нового времени — портретами вождей. «Надо бы успеть окрестить детей!» — сделала неожиданный вывод Михална.

Сеанс закончился. Литровая банка, стоящая на тумбочке перед экраном телевизора мерцающим светом приманивала. Михална встала, подошла, подняла за горлышко банку левой рукой, осторожно поднеся к губам, немного отпила. «Верю, верю!» — негромко произнесла на выдохе, и уже удерживая обеими руками, поставила банку на подоконник, машинально трижды перекрестилась.

Детям она ничего о лечении не говорила, знала, что дети скептически относились к всеобщему помешательству. Каждый раз, когда банка попадалась ей на глаза, казалось, с мерцающим изнутри светом, Михална отпивала из нее по глоточку воды. Лечение надолго отвлекало её от обычных разведывательных прогулок по магазинам, и вот к концу недели литровая банка с целебной водой была испита. «Давно я соседей не видела» — подумала и начала одеваться.

В нос ударил запах свежей листвы. Все будто радовалось её появлению на улице: радостный щебет птиц, вкрадчивый шелест листвы, ласковое мяуканье бродячих дворовых кошек. Она неторопливо зашагала, услышав ожидаемый вскрик соседки Марии Павловны, остановилась. Та стояла на балконе в цветастом халате и осудительно покачивала головой, приговаривая: Ай–яй, ай–яй! — добавила с сомнением и тревогой в голосе, — Болела, Михална?

— Это когда я болела?! — ответила ей Михална с обидой в голосе.

— Михална, посмотри — какую колбасу привезли!

Мария Павловна торопилась первой сделать заказ, знала, что другие соседи её будут останавливать и высказывать свои просьбы. Михална никому не отказывала: брала деньги, запоминала заказ и никогда не забывала выполнить благое дело. Ей уже было немалых 80 лет. Всегда на ногах: сухощавая с прямой спиной, твердой походкой обгонявшая и молодых, и таких же старых как она сама. Когда отошла от своего дома и оказалась на аллеи тополей, то остановилась. Спешно достала из старенькой холщовой суки пачку сигарет «Памир» и коробок спичек, встряхнув открытую пачку, выдернула сигарету, сделав несколько незаметных чужому глазу манипуляций, торопливо затянулась и облегченно выпустила дым. Так шла, озиралась, наклоняя голову, прикуривала и если видела прохожих, тут же прятала в кулаке сигарету.

Курить Михална начала в 1941 –ом году, когда похоронила первого мужа. Осталась одна с ребенком на руках с изнуряющей душу тоской. Недосмотрела за ребенком, сын умер от воспаления легких; смерть малыша она, казалось, пережила легче, так как уже не расставалась с папиросами. Именно так многие зрелые женщины встречали горькие новости с фронтов именно так, с папиросами в зубах, торопились от пережитого горя быстрее восстанавливаться.

Подходя к продовольственному магазину, увидела идущих ей навстречу соседок Алексеевну и Васильевну — их общую подружку, поворотом руки сигарету упрятала в ладони. Поравнявшись с Михалной, те остановились, остановилась и Михална. Васильевна словно извиняясь, высказалась:

— Тоже вот в церковь ходила, прижало меня, Михална, крепко…

Михална дослушивать не стала. «Здрасьте!» — коротко бросила приветствие и, отмахнувшись рукой, занятой сигаретой, пошла к крыльцу магазина. В урну бросить сигарету раздумала, курнула в затяг, опять спрятала её в ладони и пошла дальше… Шла рассматривала прохожих и сама себе удивлялась: «Неужеле решилась?». Прошлым днем при коротком общении с Алексеевной, успела ей высказать просьбу, чтобы та разузнала у священника: сколько будет стоить крещение. На что Алексеевна ответила с категоричностью в голосе: «Брать денег не стану, сама сходи и договорись!»

«Мало ли я ходила по кабинетам и о чем–то договаривалась», — настраивала она себя весь день на роль просительницы, так подготавливаясь к разговору со священником.

Не обнаружив у высокого крыльца церкви урну для мусора, опять засомневалась: «я ведь грешница», «могу ли заходить?», « даже сигарету некуда выбросить», замешкалась. Захотелось вернуться домой, лечь на кровать, по–походному — как обычно, укрыться какой–нибудь одежкой и с наслаждением заснуть… Суровое изображение Иисусу Христа на портале церкви заставило вернуться в реальность, переложить сигарету в левую руку, крепче зажать ее в ладони и прижать эту руку к пальто. Пепел был еще горячим и жег руку. Она успела наложить трижды крест правой рукой, из дальних — предальних уголков памяти донеслось: «без числа согреших, Господи, помилуй мя», она вслух повторила. Стыд охватил холодком волосы, толкнул подбородок и спрятался в тугой узел платка, подсказывая: «Ты же даже крестик не надела!»

— Заходите, дочь моя! — услышала Михална густой приглушенный бас, и хуже того растерялась. Дверь в церковь была широко распахнута, и в дверях стоял священник. Со слов Алексеевны она знала, что отцом настоятелем в местной церкви служил молодой священник отец Андрей. Ответ — внутренний протест на обращение приглушила и так, оцепенев, стояла и смотрела на него, забыв все слова. Наконец, вытащила из тех же дальних уголков памяти и произнесла, не узнавая своего голоса:

— Простите, батюшка и благословите!

Отец Андрей издалека благословил наложением крестного знамения и показал на порог, приглашая войти. Поднимаясь по ступенькам, Михална вспоминала — как она в детстве вела себя в церкви, на этом трепетном ходу — подъеме успела переложить окурок от сигареты в карман, успокоилась. Подойдя к стоящему отцу Андрею с трудом высказалась:

— Батюшка, можно с Вами поговорить? Хочу окрестить детей. Как подготовиться, как это у вас сделать?

В притворе, куда завел ее Отец Андрей, Михална увидела церковную лавку. Отец Андрей, указывая в сторону церковной лавки, объявил:

— Запишитесь здесь. Вам все расскажет матушка. — И вышел во двор, закрывая за собой дверь.

Заказ она оформила, деньги заплатила, но уходить не торопилась, долго рассматривала товары, аккуратно разложенные на прилавке и закрытые в стеклянных шкафах, решилась и купила несколько свечек. Осторожно ступая по деревянному скрипучему полу, прошла в молельню, слабо освещаемую лампадами. Несколько молящихся стояли ближе к иконам иные у подсвечников и старались установить свечи.

В полумраке с трудом нашла икону Николая Угодника. Издалека коротко помолилась Иисусу Христу, Божьей матери: «Прости и помилуй!» Толкаться у подсвечников не пришлось, как это было там — в деревенской церкви, в далеком детстве. Быстро и уверенно поставила свечи перед Николаем Угодником. Также уверенно крестясь прошептала: «преизрядный Николай угодниче, помощниче, умоли господа Бога сохранить в здравии моих детей и сохранить их всех до моей смерти», заплакала. Слезы лились по щекам, и она не могла остановить их. Пытаясь обнаружить носовой платок в кармане пальто, вспомнила, что в кармане оставался окурок. Окурка не обнаружила, повернулась, оглядела весь путь, которым шла к иконе; сора на полу не было. Там — за стенами церкви, обязывающей быть предельно сдержанной и справедливой, она бы брякнула: «чертовщина какая–то!», здесь же с сомнением и удивлением в голосе вскрикнула: «чудеса?!»

Осветилась соседняя икона, блеснул щит; вглядываясь в лик святого, Михална подошла ближе; снова осветилась икона серебряным цветом, словно сдвинулся с места воображаемый меч. Михална узнала икону Михаила Архангела. На нее смотрели глаза отца… Она напряглась и подалась всем телом вперед, и её абсолютный слух с абсолютной готовностью принял слова: «наконец–то ты пришла, Серафима!» Тяжелая капля, оставшаяся в уголке глаза у самой переносицы, не высыхала и не падала. «Прости, отец!» — прошептала Михална и попыталась платочком стрясти эту каплю, так и сделала.

Выходя из церкви, она снова порылась в карманах. Окурка не было. Платочком она тщательно вытерла глаза и тут только почувствовала изменение, она не наткнулась, как обычно, на бугорок. Потянулась пальцем в уголок глаза, да, бородавки не стало!

Уже спустившись с крыльца, постояла, словно пыталась вспомнить важнейшую миссию, затем повернулась и, запрокинув голову, вгляделась в изображение Иисуса Христа. Яркие краски изображения напомнили о муже–художнике, донесли запахи ушедшего счастливого времени, она, крестясь уверенно произнесла: «Благодарю тебя, Господи, всемогущий, всевидящий, прошу тебя: обрати свои силы на детей Наших!»

и уже спустившись со ступенек и пройдя несколько шагов, остановилась, повернулась лицом к церкви и снова, найдя глазами образ Иисуса Христа, тихонько взмолилась: «Господи, помоги моим детям не потерять своего наследства!» Этим же днем она оповестила и дочерей и сына о богодоверительном деле — крещении.

Дочь Эльвира пришла со своей дочкой Шурочкой. Михална стояла у ступенек церкви и ждала окончания церемонии и когда увидела выходящих из церкви дочерей, сына и внучку, перекрестилась и издали нетерпеливо спросила: «Все окрестились?». Каждый, подойдя к Михалне, кивнул головой и дакнул. Лица детей были непроницаемы, но Михална правильно оценила глубинное внутреннее состояние каждого и сама поверила в важность обряда.

Крещение состоялось. Михална осмысленно и достойно отказалась от ответственности за детей. Вот чего не сделала перед смертью ее мать Мария.

3

Десять лет назад. С Павлом Эльвиру связал случай мошенничества со стороны хозяйки квартиры, куда она поселилась вместе с сокурсницей Любой. Хозяйка оказалась аферисткой: деньги за квартиру взяла, впускать квартирантов отказалась. Пострадавшие были вынуждены обратиться за помощью в опорный пункт. Дежурный участковый милиционер был доброжелателен, внимателен, но строг — от него в полной мере сквозило прописной субординацией. Эльвира, не скрывая эмоций, торопливо наговаривала обстоятельства дела участковому и завороженно следила за движением его губ. Казалось, он не заметил восторга, на прощанье обаял Эльвиру внимательным взглядом и только её губам сказал:

— Обещаю виновницу привлечь к ответу.

Через несколько дней в съёмной квартире на улице Захарова раздался телефонный звонок. Сняла трубку Эльвира, голос узнала.

— Вы незамедлительно должны приехать к кинотеатру «Партизан». Он недалеко от опорного пункта.

Время было позднее — десять часов вечера. Уже через полчаса она выходила из автобуса у ресторана «Каменный цветок». Поднимаясь по крутой лестнице к кинотеатру «Партизан» услышала свое имя, обернулась на голос, увидела стоящего у входа в ресторан красавца мужчину, остановилась. Это был Павел Петрович, и пока он шёл к ней, казалось, все цветы на клумбах перед рестораном вместе с ним улыбались, а она ждала и трепетала.

Он подошел, обнял Эльвиру, словно знал её всегда и всегда был рад встрече с ней. Держа её руки в своих, повёл к ресторану, сообщая на ходу, что деньги хозяйка вернула. Он помог Эльвире снять демисезонное пальто, сдал его в гардероб. Затаённо улыбаясь, подтвердил свой интерес:

— Очарован, рад знакомству!

Эльвира одета скромно — не для ресторана: юбочка–плиссе, серый югославский джемпер. Павел подвел её к столику, начал знакомить с друзьями. Одного из мужской компании представил братом — художником Александром. Светские разговоры мужчины вели, перемежая их призывными тостами о дружбе, любви, о верности… Ей не забывали наливать шампанского. Компания для Эльвиры непривычная, ей было лестно находиться среди четырех солидных мужчин. Она вслушивалась в разговоры, поддерживала тосты, так и не заметила, как стали наливать коньяк. Уже опустели соседние столики, а компания продолжала веселье. Александр, наклонившись к Эльвире, шепнул: «Он — Ваш». Наконец, стали прощаться. Эльвире вызвали такси, но Павел не отпустил её…

Откровенность рассвета рассеяла по комнате тяжелую сонливость, вырывая из полумрака неряшливо разбросанные вещи. Эльвира сидела на кровати, съежившаяся и взъерошенная, рассматривала убранство комнаты. Было зябко и нестерпимо грустно, вот так сидеть в чужой комнате. Время от времени Эльвира бросала взгляд на соседнюю кровать. Мужчина, разметавшись, лежал на ней наполовину прикрытый одеялом. Вчера он для неё был кумиром.

Ночью она ушла от него, осторожно высвободившись из объятий, и до рассвета сидела, боясь шевельнуться. Не было сил ни сожалеть, ни радоваться. Он чему–то улыбался во сне. Эльвира тоже улыбнулась. «Все будет хорошо!» — но чувствуя, что краска стыда не сходит с лица, она не успокаивалась. Она знала, что наступить должен тяжелый момент, который предстоит еще пережить — встреча с Ним. Он и Она теперь были другими. Какой будет эта встреча?. Обхватив колени руками и, упершись в них подбородком, Эльвира ждала.

Он все также спокойно спал, не чувствуя ни её взгляда, ни её трепетного ожидания. Подслеповатый портрет Есенина, вчера скорбно смотревший на неё, сегодня пошленько подмигивал. Её настораживали все безделушки, которые попадались на глаза. Все хихикало и осуждало её. Натюрморт, написанный умелой рукой, выглядел убого. Были теперь ясно видны несмелые мазки, грубые и незаконченные очертания предметов. Понимая, что она готовит себя к худшему, не зная, чем больше заняться, она встала. Не найдя возле кровати обуви, ступая босыми ногами, подошла к столу. Стол был завален книгами, посудой. Не заинтересовавшись ни одним из лежащих на нем предметов, она прошлепала по всей комнате. Плакат, склеенный из газетных вырезок, трубил о мужской силе и ловкости. Её вспугнул шорох.

Она подошла к его кровати, села. Он не открывал глаз, но Эльвира поняла, что Павел проснулся. Положив голову ему на грудь, она ждала слов. Твердый шепот уводил её от дум и страхов.

— Иди ко мне! Ну же, иди ко мне!

— Нет, нет, — твердила она, пряча лицо в ладонях.

— Мне пора уходить. Что ты скажешь мне?

Но, он продолжал звать её, не слушая и не открывая глаз. Эльвира вслушивалась в зовущий шепот, и ждала…

Он открыл глаза. Всё также обнимая и не давая высвободиться, нахмурился. Взгляд его был пуст. Она подумала: « Наверное, я выгляжу также убого, как и все в этой комнате». Он потянулся, сложив руки на груди, равнодушно сказал:

— Можешь уходить, удерживать не стану.

— Да, я лучше уйду, — обиженно выкрикнула, вскочила, лихорадочно засобиралась.

— Нет, ты не уйдешь! — сказал он, пытаясь встать.

Эльвира замерла. Она боялась и радовалась, что он не стыдится её. Он смело высвободился из–под одеяла.

— Все к черту, понимаешь, это мой день!

Она принимала действительность без радости. Всё перемешалось… Он нежно обнимал, старательно укрывая её плечи серым байковым одеялом.

— Нет у меня никого, — словно неумело признавался в любви, маскируя под смелостью поведения застенчивость взрослого мужчины.

На улице все гремело, шумело, обволакиваясь непогодой. Последние осенние дни крали былую нарядность и задор площадей. В окно просился обремененный сыростью ветер. Уже был полдень. Разливая шампанское в бокалы, Павел, смеясь, рассказывал о своей прежней жизни.

— Ты не слушаешь? — спрашивал то и дело. Эльвира слушала, стараясь поймать его взгляд. Он то курил, прохаживаясь по комнате, то вертелся у зеркала, расчесывая буйно–кучерявый волос.

— Ты не слушаешь меня?

— Я слушаю.

Ему уже не хотелось с ней разговаривать. Ему даже неприятно было смотреть на неё. Ему было плохо. Игра с этой наивной или дерзкой девочкой в пастели вымотала силы, не подарив вознаграждения за победу. Эльвира видела его раздражение, она приняла и признала его власть. Пытаясь скрыть раздражение, он спросил:

— Для кого ты береглась? Для чего?

— Для тебя.

— Слава богу, что вовремя подвернулся, а то маялась–бы со своей невинностью или под балбеса какого–нибудь бревном легла.

— Балбеса? А ты кто?

— Я мужчина, делающий из девок женщин.

— От меня было заявление?

Слово «заявление» Павла напугало, он отстранился от зеркала.

— Какое заявление?

— Можно за здоровье не переживать?

— Милая! Тебе не кажется, что ты слишком много говоришь? — вспыхнул Павел и указал на пастель. — Там это было бы полезней. Ты думаешь, мне было приятно с тобой?

— Ты же всё понимаешь, — выдавила Эльвира. Он ходил по комнате, нервно мял в руке сигарету.

— Зачем шла ко мне, чего хотела? Ведь не доверяла. Что я могу тебе обещать? Женские уловки я все выучил. Поиграли и хватит!..

Эльвира смотрела на него широко открытыми глазами. Все слова застряли где–то. Павел, присвистывая, приводил в порядок лицо. Он видел в зеркало, как она подошла, скривился. Эльвира смотрела на него, не отрывая взгляд. Она прильнула к Павлу всем телом, обхватила шею руками. Он попытался оттолкнуть ее…

Соседка Люба — зрелая и опытная женщина, с которой она жила на съемной квартире, всю ночь не спала — ждала возвращения Эльвиры, встретила дверях разносом:

— Как ты решилась? Зачем? Ради чего?

Через три месяца интернациональная группа программистов пришла к единому решению — праздновать окончание курсов в ресторане «Журавинка». Пригласили поучаствовать главного преподавателя курсов Вербицкого. Эльвира получала частые знаки внимания от него. Эльвира знала, что он холост, вполне обеспечен и был готов к решительным действиям. Знала, но влюбилась–то в участкового милиционера.

В разгар праздника пришла шальная мысль — пригласить Павла. Он появился в ресторане неожиданно, был одет в штатское. Эльвира с восторгом его представила всем сидящим за длинным столом сокурсникам,. Она заметила, что разноголосое приветствие его развеселило. Так с широкой доброй улыбкой он откланялся на приветствие и сел на свободное место — напротив Эльвиры. Загорелись глаза у сокурсниц, не давая ему отдыха, они наперебой приглашали его на танец. Недолго Эльвира терпела это, вырвала его из рук очередной разлучницы, отвела в сторону для объяснений. Дрожал её голос, дрожала, поддерживая волнение, зелёная шифоновая кофта, а он лишь затаенно улыбался, обнимая её и уже, присев за стол, попросил тишины. Тревожно звенели слова, и сквозь эту тревожность Эльвира пропустила речь Павла, только услышала:

«…Давайте выпьем за любовь, а не за конфронтацию!»

Вербицкий вскочил с места, отозвал в сторону Павла. Когда Эльвира подошла с пылающим от волнения лицом, они жали друг другу руки; она услышала лишь фразу Вербицкого, которой завершились переговоры: « Желаю счастья!»

Эльвира радовалась, что Вербицкий выступил в роли свата и её почитателя. Всё это было десять лет назад.

Станислав Леонидович стоял над Эльвирой, внимательно всматривался в её лицо. Как–то смущенно спросил:

— Вы проснулись? — Эльвира открыла глаза, заметив волнение психиатра, вслушалась в тишину. Слово монотонно трепетало в мозгу или где–то здесь «…люблю, люблю…».

— Вы так много раз его произносили, я даже забеспокоился и за Вас и за себя, — психиатр хитро прищурился.

— Спасибо, — сказала тихо Эльвира, вставая с кушетки и аккуратно складывая белую простынь.

— С вами произошло что–то удивительное!?

— Станислав Леонидович, я ощутила такие яркие эмоции, которые в реальной жизни мною уже забыты.

— Наверное, вы хотели сказать про чувства, которые проснулись во сне.

— Нет, именно эмоции со своими картинками, и они связались в такую любопытную историю.

Эльвира рассказывала сон, пытаясь скрыть волнение, но у неё это слабо получалось. Дослушав историю, Станислав Леонидович улыбнулся. — Вот и хорошо. Отпустить нужно всё это: человека этого и всё, что с ним связано.

Эльвира неторопливо обходила лужицы нескончаемого тротуара, гулкое эхо её шагов тонуло в череде желтеющих раскидистых кленов; в этих кронах деревьев, в этих больших и маленьких лужицах, казалось, тонули все её многолетние тревоги. Когда совсем далеко ушла от места давних воспоминаний, то ускорила шаг, чтобы ещё успеть в новую жизнь.

Все складывается удачно — в предстоящей командировке в Минск она уверенно поставит ту самую точку. Деловая часть поездки включала обязательства: встречу с заказчиками, согласование документации и по возможности подписание уже подготовленного договора на работы. Десять лет она проезжала мимо Минска. Теперь уже не знает — кто был виновником такого отрицания: она сама, проведение или все же больше воля начальства. Весь вечер собиралась в дорогу, стараясь удачно подобрать гардероб на все возможные случаи. Дочь не скрывала радости, что каникулы она проведёт у бабушки, помогала складывать вещи в чемодан, болтала без–умолку, всматриваясь в лицо матери.

— Мама, ты не волнуйся, пожалуйста, за нас с бабушкой, мы без тебя проживем! — говорила она, словно извинялась за свои девчачьи мечты и за то, что спокойно отпускала мать «за тридевять земель».

Эльвиру обидели слова Шурочки. — А, если я не вернусь, то, как ты будешь жить без меня?

Подыгрывая невозможному событию, смущаясь, дочь сказала: — А, как я живу без папы?

Эльвира удивилась сравнению, но уже давно не удивлялась холодку в их отношениях с дочерью.

Загадочный, но доброжелательный город встретил обычной межсезонной сыростью. Поселившись в гостинице, Эльвира решила прогуляться — напомнить о себе большим изысканным витринам магазинов, широкому проспекту и заманчивым скверам, любимым памятным местам. Предпраздничный день — шестое ноября был расцвечен кумачовыми знаменами и лозунгами. Казалось всё, как и девять лет назад было понятным и доступным.

Гуляя по парку Горького, как бы заново знакомясь с ним, она задержалась на гребне мостика, и поплыли воспоминания: «Да, вот здесь она нагнала парочку, поравнявшись, с силой оттолкнула Павла, чтобы оторвать его от незнакомки. Она била перчатками по лицу Павла, оглядывая сопровождавшую его молодую женщину. Ею оказалась официантка ресторана. Та, защищая безмолвного Павла — оттолкнула Эльвиру со словами: „Успокойтесь, девушка, завтра он будет вашим!“ Парочка спокойно продолжила свой путь, оставив её стоять в ярости одинокой и жалкой.»

На нижней аллее парка Эльвира заметила мужчину. Он шёл, пошатываясь. Кучерявая шевелюра, широкие плечи и чуть знакомый профиль. Эльвире страстно захотелось, чтобы им был Павел. Мужчина продолжил путь нетвердой походкой. Он то останавливался, распахивая пальто и вкладывая руки в карманы брюк, рассматривал туфли, то шел, мотая головой и декламируя. «Докатился! Так примерно я и предполагала!» — любопытство сменилось на злую мысль.

Десять лет назад. Когда она свернула на улицу Захарова от площади Победы, то зарыдала. Здесь было немноголюдно. Она — пьяная и оскорблённая тащилась по улице в сторону дома, находящегося где–то там — в самом её конце, и ревела. Остановила её тёмная фигура участливого мужчины.

— Что с Вами? Я могу чем–то помочь?

Она бросила ему в лицо что–то грубое. Что хорошего можно ждать от незнакомца, если её предал избранник. Она перешла на другую сторону улицы, отказавшись от сопровождения. Мужчина лишь вздохнул и остался стоять, наблюдая за её продвижением. Наверное, он, не привлекая к себе внимания, шёл за ней до дому, а иначе, кто же её поднял на этой тёмной улице, когда она, совсем обессилев от рыдания, наткнулась на росшее посреди тротуара дерево и от удара распласталась. Кто же помог, не говоря ни слова, ей подняться и довести до дверей квартиры. А потом — через несколько дней, по минскому радио прозвучал стих и история его появления, очень схожая с ее вечерней историей преследования.

Кто обидел тебя, мою дурочку?

Кто околдовал, как снегурочку?

Кто любил тебя охлажденную,

Бросил, не любя, побежденную?

Пусть прошла беда, мучит суета,

Не растопишь льда, жизнь твоя пуста.

Обучаешься без учебников

И влюбляешься не в волшебников.

Она запомнила только имя поэта — Николай, и навсегда причислила его к своим ангелам–хранителям. Эльвире понравилась мысль об ангеле — хранителе и она поспешила за уходящим мужчиной, понимая, что хваталась за любое свидетельство, которое могло окунуть её в то время и подготовить к встрече с Павлом. Не зная как привлечь к себе внимание, окликнула незнакомца:

— Пожалуйста, остановитесь!

Он услышал, остановился.

— Вы мне?

— Простите Вы — художник?

— Вы, думаете, у нас с вами есть будущее? — спросил он, внимательно всматриваясь в её лицо, оглядел фигуру.

— У нас с вами, я надеюсь, есть прошлое.

— На что Вы намекаете? На то, что вот эти дети, бегающие за собачкой, возможно, наши с вами дети?

— Конечно, это наши с вами дети, если других взрослых рядом с ними нет.

— Абсолютно верное утверждение. Но все же признаюсь: я –художник, ура, кондиции!

Эльвира услышала очень знакомые нотки, напомнившие тост Павла: « Давайте, выпьем за любовь, а не за конфронтацию!»

Через полчаса общения Эльвира спросила:

— Вы Некрашевичей знаете? — с усмешкой добавила, — За любовь, а не за конфронтацию…

Художник посмотрел на неё заинтересованно.

— Да, в моё время часто произносился этот тост. Признаюсь: дружу с обоими братьями. С Александром одну мастерскую держим. Кто из них вам мил и дорог? Милиционер или художник?

Незнакомец, развел руки в стороны, качнулся.

— Может, мы все же познакомимся? Вы кто?

— Я — Эльвира.

Незнакомец, поклонился, прищелкнул каблуками.

— Представьте, я — художник Николай Милевич, почти Малевич!

— Десять лет назад я уезжала из Минска совершенно униженной и оскорблённой. Слово «Мерзавец» виделось повсюду, отовсюду дразнилось. Я написала и отправила Павлу письмо со словами: « Мерзавец! Будь ты проклят! Не откупиться тебе за меня в этой жизни». Он позвонил, сказал лишь: «Зря ты так. Я весь день не ел и быстро опьянел». Потом позвонил его брат Александр. «Не расстраивайтесь. У вас всё ещё будет. Павел не для вас».

— И вот это — сначала «ваш», а потом «не для вас» развило такой комплекс! Такую депрессивность! С этим живу уже десять лет.

Художник внимательно выслушал рассказ Эльвиры.

— Я, кажется, смогу быть Вам полезным. Но это предложение не для сегодняшнего дня. Договорились? Позвоните мне завтра.

Эльвира, без лишних слов, приняла визитку, попрощалась и пошла в другую сторону. Он, почти отрезвев, остался стоять, глядя ей вслед. Моросил дождь, шумел где–то рядом проспект, и говорила еще взволнованным тихим голосом чужая судьба.

Он понял тоску, разъедавшую его весь день — он ждал этой встречи как возможности утвердиться в праве на ошибку. Всякий талантливый человек всегда в поиске. Ему не приходилось ошибаться в профессии и в людях, рядом с ним всегда была его надежная подруга любимая и любящая Вера — Верочка, она указывала путь и расчищала его. Он всегда жил в обычном водовороте событий, почти все предвидел и предвосхищал с её помощью и поддержкой. Он писал на разрешенные темы на новых холстах. И вот — Верочки не стало. Совершилась умопомрачительная ошибка, ему казалось, что эта ошибка не дает ему права ни на фантазию, ни на саму жизнь. Словно, взяв у природы лучшее, не научившись пользоваться мерой зла и добра, он был заслуженно наказан.

Дерзкая молодая женщина, обратив на себя внимание, что–то пробудила в его душе. Ему захотелось исправить чужую ошибку, захотелось поймать момент безвозвратности, уходящий в прошлое. Вернувшись в свою звенящую пустотой квартиру, сразу же позвонил Александру.

— Хочу организовать вечеринку. Можешь пригласить брата, только вот надо определиться с датой. Желательно бы в субботу.

Александр выслушал, помолчав, высказался:

— Мы давно с тобой не общались, и ты не знаешь, что Пашки больше нет. Погиб в автомобильной катастрофе.

Николая прошиб холодный пот.

— Когда это случилось?

— Ещё летом. Вот так, старина, закончились наши посиделки. Почему–то судьба выстрелила в первого среди нас — в брата. Я, думаю, встретиться надо. В субботу будет сорок дней.

— Саня! Я приду не один, не осудишь? — услышав согласие, попрощался до субботы и положил трубку телефона.

Про Эльвиру он старался не думать, старался отпустить ситуацию.

Эльвира встала седьмого ноября рано. Она относилась к демонстрациям не только лояльно, но, даже любила вливаться в потоки и колонны марширующих демонстрантов. Любила знамена, обволакивающие красным цветом лица, проникающие в сознание бравурные речи, даже беспорядочный побег многих, когда бросались знамена знаменосцами и в ближних дворах распивались крепкие напитки и откровенные речи другого порядка и другой закваски допоздна тиражировались людьми.

Было около десяти часов утра, когда она вышла из гостиницы и направилась в сторону парка Горького. Пройдя через весь парк, остановилась у моста. С этого места хорошо просматривался пост Павла. Она надеялась, что спустя десять лет традиция сохранилась, и она увидит его, стоящего в оцеплении на проспекте Независимости, следящего за порядком в мимо проходящих колоннах демонстрантов. Павла не было.

«Я сделала всё, что могла, Господи, прости за проклятие!» Её прошлый грех привел её сюда — на место проклятия. Она надеялась, что силы небесные подключаться размножат и растиражируют по близлежащим домам и скверам её покаяние, донесут до Павла прощение и прощание.

Через неделю, завершив командировочные дела, она засобиралась в обратную дорогу. Долго держала в руках визитку художника, раздумывала. В который раз набрала телефон, аккуратно вписанный в старенькую записную книжку. На другом конце провода трубку никто так не взял. Позвонила художнику. Николай был приветлив, и её опасения и волнение как–то сразу улетучились.

— Мы должны встретиться, — напористо и твердо высказался он.

— Вы мне хотите что–то сказать о Павле?

— Да, и о нём тоже. Вы мне не сказали, где вы остановились.

— Я завтра уже уезжаю.

Николай услышал в голосе усталость и затаенную обиду.

— Именно сегодня, давайте встретимся.

Эльвира понимала, что это была последняя возможность узнать о Нём. В назначенное время вышла из гостиницы, моросящий дождь, встретив её на ступеньках у входа, расписал лицо маленькими струйками и охладил колени. Николай стоял за серой стеной непогоды и приветливо махал ей рукой.

— Я хотел предложить Вам судьбоносную встречу, но решил повременить с ней, — сказал, подойдя ближе.

— Мы прогуляемся? — сказала Эльвира, — И вы мне всё расскажите.

— Всё? Вряд ли.

Они шли по отполированному дождём проспекту, больше молчали. На перекрёстке, вполне ожидаемо для Эльвиры, Николай увлёк её в сторону ресторана «Журавинка».

— Вы хотите пригласить меня в ресторан? — лукаво спросила.

— Думаю, нам придётся это сделать.

Николая окликнул мужчина, вышедший из ресторана им навстречу. Эльвира вздрогнула, пытаясь узнать в мужчине Павла. Знакомые движения рук, буйная шевелюра на голове, но на этом схожесть закончилась.

— Это Александр, — представил мужчину Николай.

Эльвира в ресторан заходить отказалась.

— Извините, с малознакомыми мужчинами в злачные места не хожу.

— Предпочитаете вести беседы на лавочке или в церкви вымаливать отпущение грехов?

Выпад Александра еще более обескуражил Эльвиру.

— Вы имеете какое–то отношение ко мне, к моей жизни? — просто спросила, обращаясь к обоим.

— Пойдемте в сквер, — обняв и Эльвиру и Александра, Николай подтолкнул обоих на песчаную дорожку сквера.

Александр, сначала подчинившись упрямству Николая, прошёл несколько шагов, потом вывернулся из объятий и со словами: «Я сейчас», — направился к ресторану. Через несколько минут он вышел с бутылочкой вина и со стаканчиками.

— Девушка, вижу, нам не доверяет. Будем ей демонстрировать близость к народу и совершенную прозрачность в отношениях, — громко произнес он на публику, лихо прищелкнул каблуками.

Все трое сели рядком на мокрую бульварную скамейку. Прекратился дождь, словно природа получила жёсткий приказ, но разговор всё равно не клеился. Эльвира выжидала. Первым высказался Николай:

— Завтра Эльвира улетает, давайте — выпьем за встречу.

Николай, взяв бутылку вина из рук Александра, налил в стаканчики, осторожно раздал их. Эльвира не противилась — выпила, выпили и мужчины.

— Знакомьтесь, Эльвира, это брат вашего Павла — Александр.

Николай сказал это и замер, наблюдая за реакцией обоих, продолжил, показывая рукой на Эльвиру:

— А это, Александр, Эльвира — подружка твоего брата десятилетней давности.

Эльвира всё ещё молчала. Включился Александр:

— А я хотел порадоваться, Коля, за тебя!

Эльвира услышала знакомые нотки в голосе Александра.

— Не тали Эльвира, из–за которой мой брат рассорился с родителями — собрался жениться через неделю знакомства? Да, десять лет назад.

Эльвира всё поняла.

— Я вас тоже узнала, но сказанное — не про меня.

— Вы — не такая! Да и Павла уже нет, чтобы можно было уточнить.

Прорвавшаяся боль потери нависла над всеми. Эта боль, неожиданная, но опережающая все эмоции, висела и весела и все молчали. Прошлое словно тысячами игл пронзило пасмурное небо, снова заморосил дождь, зашумел, затребовал внимания машинными гудками проспект Независимости.

— Проклинать–то было зачем? — вырвался крик у Александра. Этот крик повис над Эльвирой, над парком Янки Купалы, а её внутренний голос, размножив слово «зачем…» понёс невидимую стайку в сторону ресторана «Журавинка».

4

Михалне не суждено было выполнить обещание матери. Всю жизнь она сердилась на себя за то, что у неё многое по жизни не получалось. Всегда была в чем–то виновата, всегда только теряла. Она научилась при дерзком характере не говорить и не делать лишнего, научилась быть покорной. Она научилась жить в своем времени, а не переноситься в иное, где сила и власть ей не принадлежали. Научилась ценить только настоящее и главное в жизни наследство — своих детей. Узнав, что компенсация за дом раскулаченных когда–то родителей соответствует размеру месячной пенсии, то совсем успокоилась. « Не были богатыми и нечего начинать», — передав детям эту житейскую мудрость, как единственно ценимое при жизни наследство, шестьдесят лет курившая «Беломорканал» и только один раз серьезно переболевшая, она умерла в восемьдесят шесть лет тихо, никого не обременив.

Прошло десять лет со времени упокоения матери. Эльвира сидела во дворе на куче гнилых бревен в глубокой задумчивости, не обращая внимания на прохожих. Они тоже мало интересовались — даже голову не поворачивали в её сторону. Мужской голос вернул в реальность:

— О чем задумалась, соседка?

Открыв шаткую калитку, на нее шёл Гоша. Собеседником он был слабым. Иногда казалось, что он даже имя собственное забывал, так плохо владел памятью и речью, но Эльвира его уважала за трудолюбие. Память у Эльвиры тоже — не ахти, но мышление пока не подводило, и те законы, которые другими запоминались, ею заново открывались. Гоша такой же особенностью отличался: память — никакая, зато все правила в строительном деле, или каком другом он создавал заново и в расчётах почти не ошибался. Стоял дом, перестроенный Гошей, уже не один год, и не торопился валиться, хотя именно это предрекали соседи. Стояла шахтовая вагонетка на склоне, которую Гоша самостоятельно водрузил. Всё он делал, казалось, второпях, но получалась добротно и с большим запасом прочности.

— Ну, точно, мы с тобой — два дурака, — и захохотала. — только вот, почему не вместе живем?

Гоше было не до смеха:

— Приходи, да живи. Меня, вот, десять дней на огороде не было, всё заросло.

— А, потом выгонишь, как других баб?

— Может, и выгоню. А почему мы — два дурака?

Эльвира, затаив усмешку, серьезно ответила:

— Точно, — дураки. Ты свое «дырявое ведро» чинишь– чинишь, я свое «корыто» чину–чиню, конца — краю не видно этой починке. А зачем мы это делаем? А? Ну, кто нам велит? Кто руководит? Так вот помрем и не узнаем.

Иногда этих двух дураков сводила молва: «Вы же друг друга стоите!». Он защищался: «Она старая для меня!», она отбивалась: «Да с ним же со скуки помрёшь!»

Но, всё же, время от времени они навещали друг друга, поддерживая незамысловатой беседой и бескорыстной помощью.

— Что ли сарай снесла?

— Не снесла, а разобрала. Нашла работника — он помог, вы с Юрой прятаться от меня стали, — ответила Эльвира, внимательно осматривая свои ноги, руки.

— Эй, соседи! Наследство еще не придавило? — окликнул проходивший мимо мужик.

Эльвира торопливо ответила:

— Не работу ходишь — ищешь, Юра? Свою переделал?

Юрий, протискивая богатырское тело в открытую калитку, похихикивал:

— Хохлацкое наследство — не лучше кулацкого! — Это он имел в виду свою легковую машину «Таврию» и обветшалый домик бабушки Марии.

— Гоша, ты меня не выручишь? Покумекать над одной деталькой нужно!

— Вот, перед вами очень большая деталька, может, сначала покумекаете над ней? — обиженно высказалась Эльвира. — По техническому паспорту на этом месте был сарай, я надумала сделать навес по тем же размерам. Как вы думаете, у меня будут проблемы?

И Гоша, и Юра оформляли прошлым годом свою собственность.

— Я ничего не понимаю в этих делах, занималась Галина, — ответил Юрий.

Гоша с охотой высказался:

— Пусть будет, как есть, ничего не надо делать.

— Правильно, только навес, и кончай горбатиться. Угробит тебя это гнилое наследство, быстрей продавай, — Юра подошел к куче ржавых амбарных петель, с любопытством стал их разглядывать, — а это что за железки?

Эльвира тут же встала, готовая грудью защищать собственность или хотя бы отвлечь от неё.

— Выбрасывать жалко. Эти железки шесть десятков лет не давали стайке упасть. Видела сон, будто бы на огороде отрыла ведро с деньгами бумажными и мелочью, и голос деда мне послышался: «Это всё тебе!»

Юра продолжал с места разглядывать железки, и поучать:

— Я же говорю, они нами руководят с того света. Это он тебя заманивал, чтобы ты чемодан без ручки не бросала, больше–то некому нести, да и дураки перевелись.

— А бабка Мария не приходила? — полюбопытствовал Гоша.

— Бабушка не приходит, а часто ходит мама, никогда я не вижу её лица.

— Гони тётку Серафиму, наверное, там забот много, без тебя не управляется, — посоветовал Юрий.

Юра с Гошей все же подошли ближе к железкам.

— Да–а–а, таких железок днем с огнем сейчас не сыщешь. Смотри, Гош, какой топор! С клеймом! С язычком! Да ему цены нет!

Юрий отступая от железной кучи, споткнулся; нога утонула в петле самодельного бича. Юра освободил ногу, взял в руки рукоятку бича.

— Хорошая у тебя бабка была, — и щелкнул стареньким бичом так громко, что от звука нагнулся, как от разорвавшейся гранаты.

Эльвира вспомнила, что при жизни она не очень–то бабушку ценила и гордилась ею. Одни, знавшие прошлую жизнь бабки Марии, за глаза называли её кулачкой, другие за умение жить на крохотную пенсию — скупердяйкой. Бабушкино тело от труда и забот согнулось в дугу. Она редко уходила за пределы своего небольшого хозяйства, больше ходили к ней. Она с охотой, давала взаймы чужим людям и терпеливо ждала возврата долга, но близким родственникам в помощи нередко отказывала, словно учила жить по — средствам.

Юра объяснил свою похвалу:

— Бабка Мария нашего Валерку из петли вытащила, не дала нашей матери её затянуть.

— С чего это? — поинтересовалась Эльвира.

— Валерка оторвой стал из–за соседа–тюремщика, ты же того знала. Пить начал и воровать. Мать не стала терпеть позор — сделала петлю и втолкнула в неё Валеркину голову. Бабка Мария вовремя подоспела, оттолкнула мать и Валерку освободила. Все знают, что перечить бабке Марии нельзя было. Мать отступилась, да и Валерка другим по жизни стал.

Эльвира проводила за ворота мужиков, снова села на кучу гнилых бревен. Как разгадать сон? Вспомнила, что на этом же месте в бабушкину бытность лежали несколько новеньких бревен. Бабушка, боясь, что украдут, стала перетаскивать их за дом в палисадник, да и надорвалась, так до конца жизни оставалась хворой.

Мать землю не любила, за нее не билась, считала себя горожанкой. «Уродилась белоручкой ваша мать, все бы пела, да плясала» — такую характеристику, не стесняясь, Мария давала своей дочери. Серафима была старшей дочерью и с ранней молодости провинилась перед родителями. Учась на Рабфаке, работая в обувных мастерских, проболталась, что родители середняки. Возможно, из–за откровений Серафимы их причислили к кулакам и подвергли всю семью гонениям. Наверное, это было главным проступком матери, потому она не смела переступать порог церкви. «Как же сон разгадать? Может, дед предупреждал о большой волоките по поводу последнего в его жизни разработанного земельного надела и все связанные с ним заботы были мелочными. Да и надорваться, как бабушка Мария не успела».

5

Риелтор — обворожительная красавица, выхоленная и выбеленная, казалось, выросшая не только на молоке лучших коровьих пород, но и на лучшей родниковой воде, уверенно и по–деловому вводила Эльвиру в суть дела:

— Дело сложное, узаконить самострой почти невозможно. Вашу бабушку, умершую до 1992 года, признать собственницей, в принципе, нереально. А давайте, заключим договор. Мы попытаемся помочь Вам узаконивать и, параллельно начнём продажу без оформления документов. Вы согласны?

Эльвира завороженно смотрела на белые рученьки риелтора, как они вспархивали вверх и снова ложились на клавиатуру персонального компьютера.

— Почему Вы берётесь за это дело?

— Хочется Вам помочь. Я уважаю вашего нотариуса, а он уважает стариков, конечно, речь не о Вас.

Эльвира подписала договор и с этого момента начала волноваться. Когда прошло два месяца, а подвижек никаких не было, она перечитала условия договора и испугалась. Оказалось, что можно и не выполнить поручение заказчика, но вот размер благодарности за формальное участие рос, явно, в прогрессии. Эльвира позвонила риелтору, сославшись на родственников, противящихся оформлению бабушкиного наследства, отказалась от услуг фирмы. Так, вернувшись на нулевой цикл, засомневалась: « стоит ли продолжать оформление документов на бабушкин дом».

Эльвира оглядела двор, прилегающие соседские огороды. «Да, что ж мне с вами делать? И бросить нельзя и тащить тяжко» — призадумалась. Лай собаки отвлек от грустных мыслей. На соседнем заброшенном участке вокруг молодого кленового куста пританцовывала собака. Было понятно, что она обнаружила что–то удивительное. Собака подскакивала то с одной стороны, то с другой, припадая на передние лапы, задиристо лаяла. Из–под куста выскочила большая жирная крыса с толстым упругим хвостом. Она, нацелившись, бросилась на собаку. Та отступила, продолжая перед крысой пританцовывать. Крыса отважно бросалась и бросалась на собаку, отгоняя её от куста и, устав, наконец, замерла. Собака, отпрыгнула, прижалась хитрой мордочкой к земле, продолжая наблюдать за крысой. И тут, откуда–то сверху упал большой темный ком и накрыл отдыхающую крысу. Эльвира только успела ахнуть, как ком взмыл в небо.

Коршун поднимал добычу все выше и выше, неожиданно крысу отпустил. Эльвира сжалась, боясь, что крыса упадет на неё, вскрикнула. Вероятно, приняв возглас Эльвиры как приказ, собака рванулась к падающему кому, вцепилась в горло крысы. Мелкими шажками потрусила в сторону хозяйского дома, с еще дергающейся добычей в зубах. Любопытство все же привело Эльвиру к злополучному кленовому кусту. Раздвигая ногой ветки клена, она обнаружила дырявое ржавое ведро. «А не дедушкино ли это ведро?» — подумала. И снова неведомая сила заставила Эльвиру продолжить миссию по оформлению наследства.

На поиски постановления городских или районных властей по выделению земельного участка под строительство дома ушёл месяц. Наконец, повезло, роясь в областном архиве, она увидела знакомую фамилию. Только благодаря решению на выделение земельного участка, она смогла высудить право собственности бабушки на дом, который никому из родственников не был ни мил, ни дорог, но который долгих сорок лет обогревал и оберегал их. Эльвира ходила по судам снова и снова. Спустя два года упорное обивание порога районного суда, дало долгожданный результат. Наследство бабушки Марии — наспех построенный, ни для кого не представляющий интереса, бревенчатый домик был узаконен.

Именно тогда «на горизонте» объявилась двоюродная сестра Лена — позвонила. Общение было простым: о жизни, о родственниках. Особенно интересовалась о своем сродном брате Кирилле, следы которого были потеряны, рассказала о семейных утратах, предложила поддерживать связь. За прожитый отрезок жизни Эльвира лишь однажды с ней встретилась, это случилось в далеком детстве, когда обеим было не больше шести лет.

В тот особенный день Элька дольше обычного задержалась у бабушки. Сначала сидела на лавочке под огромным раскидистым тополем и с любопытством наблюдала за работой экскаватора, он натужно рыл траншеи у самой ограды. Когда бабашка перестала выходить на крыльцо, и прикладывать ко лбу ладонь, так высматривая внучку, Элька выскочила за ворота и с азартом начала лепить разные фигурки из сырых комьев глины; экскаватор уже натужно рычал у другого дома. Элька смело лазала по взгоркам, и добывала самые чистые и вязкие комочки глины.

Дядька появился неожиданно на другой стороне траншеи. Рядом с ним была девочка, он подхватил ее на руки и прыгнул через траншею к калитке. Девочка стояла на комочках глины в большой широкополой шляпке и насуплено смотрела на Эльку. Дядька наклонился к ней и тихо сказал: «Это твоя сестренка». Элька удивилась: он даже не назвал ее имени. Вышла на крыльцо бабушка, с приложенной к бровям ладонью, вглядываясь вдаль, радостно закричала: «Дорогие гости пожаловали!», — подбежала к девочке… Остальное в Элькиной памяти стерлось.

Держа в руках свидетельство на право собственности, Эльвира с радостью подумала, что завершился круг несчастий предков — она расчистила жизненный путь для потомков. Было уже неважно — что будет дальше с этим наследством.

И начались чудеса. Эльвире очень хотелось поделиться своей победой с соседкой Галей, наскоро оделась, вышла за ворота. Уже у Галиного двора нагнала странноватого коренастого мужика, он шел тихо посмеиваясь. Эльвира узнала в нем мастера по плетению корзин.

6

— Куда же ты со сказкой пошла?

Галина стояла у калитки, дружелюбно улыбалась.

Эльвира остановилась, донесся от мужика смешок. — Сказка! — он, подойдя ближе, выбросил руку вперед, — так приветствуя Галину. Она тут же съёрничала:

— Петь, ты, когда пить бросишь?

— А когда женюсь!

— Ну, какая дура пойдет за пьющего? Бросай — найдем тебе невесту!

Петр только буркнул:

— Сказка! — продолжил путь, пряча ухмылку.

— Чудик! Идет сам с собой разговаривает и смеется, словно сам себе анекдоты рассказывает.

— Да, вот такой чудак, но человек–то золотой, жалко пропадает.

— Если всю жизнь пьёт — то не пропадает, а вовремя восстанавливается. И почему на нашей улице прописалось столько странных людей? Женщины все крепкие, здоровые, а мужики слабые и пьющие.

Галина, впуская гостью в ограду, и закрывая за ней калитку на засов, ответила:

— Разве только на нашей улице? Я думаю, чтобы победить на войне прежнее поколение истратило не только свои силы, но и силы мужиков нашего поколения.

Обе женщины, словно ошеломленные открытой ими истиной, долго сидели, молчали.

— Завтра пойдем с утречка к Сказке. Учиться плести корзины не раздумала?

Эльвира, покачиваясь в задумчивости, кивнула головой.

— Экземпляр, конечно, интересный этот мастер.

Галина сдержала слово — пришла утром. Услышав лай собаки с соседнего двора, Эльвира спешно начала переодеваться. Галина стояла у калитки заговорщицки улыбалась. Веселенькое платье откровенно радовалось за свою хозяйку — как–то по–особенному высвечивало красивое лицо. Выйдя за калитку, Эльвира с силой ее прикрыла, шутливо приговаривая:

— Кто кого сватать собрался?

Дом Петра стоял далеко от дороги. В одной половине дома жила семья сестры мастера, та половина была более ухожена. Возле другой половины дома — свалка из разных негожих предметов быта, отходов и мусора.

— Боже! Какой же мастер может жить на такой свалке?

Войдя в дом вслед за Галиной, Эльвира оглядела скромное жилище, иронично высказалась:– Сказка!

Ободранные стены, посреди комнаты ворох уже обработанных ивовых прутьев. Навстречу вошедшим женщинам встал с рабочего места хозяин дома с прилипшими к брюкам стружками.

— Вот, привела тебе ученицу, возьмешь? — улыбаясь, начала переговоры Галина.

Петр засмеялся:

— Сказка!

— Вы не беспокойтесь — я заплачу, — включилась Эльвира.

— И замуж пойдешь за меня? — сказал смело Петр, и сразу же краской охолонулось его лицо.

Галина со словами: — Ну, ладно, знакомьтесь, — вышла.

Два дня Эльвира играла роль толковой ученицы: изучала технологию приготовления прутьев, начала плести корзину, не обращая внимания на придирки Петра.

— Будешь плести на продажу? — не удержался — спросил.

— Буду плести для собственного удовольствия, — ответила Эльвира.

Они ходили на заготовку прутьев, иногда далеко в лес, иногда на заболоченные места соседских огородов. Однажды, вспомнив историю с крысой, Эльвира решила обследовать заброшенный участок. Увидела камыши и разросшиеся кусты тальника, сообщила о находке Петру.

— Сама природа тебе навстречу идёт семимильными шагами. Вот, и расти свою плантацию! Только надо вид контролировать.

На пятый день занятий Эльвира держала в руках готовую корзину. Любуясь готовым изделием, призналась Петру:

— Вы — хороший учитель. Спасибо! Буду рекомендовать.

— Сам найду, — недовольно буркнул Петр.

Шла по улице, вертела и любовалась корзиной. Идущий ей навстречу Гоша, остановился.

— Слышал, замуж вышла?

— Посмотри на мою работу, — увернулась Эльвира от ответа.

Галина приняла гостью во дворе, усадила на скамью, села рядом.

— Вот, будешь нас учить. Говорят, еще одна ученица объявилась у Петра.

— И, кто же это?

— Какая–то городская подружка у него есть, хвастал, что обещала ему «Ферари» купить.

— За что? — удивилась Эльвира.

— На–вер–ное–е, е–е–сть за что–о–о! — многозначительно пропела Галина.

— Гоша считает, что я замуж вышла за «Сказку».

— Конечно, все соседи говорят, что с Петром чудеса начали происходить: быстро мусор убрал во дворе, в доме за три дня ремонт сделал, приоделся, долги раздал и сберкнижку завёл.

— Наверное, подружку с «Ферари» ждёт.

— Нет, дружок Валера тебя винит — на праздник жизни Петя перестал его зазывать.

— И что мне с этими Сказками делать? Каждый день чудеса происходят! Три дня назад позолоченную икону Божьей матери нашла в сенях. Вчера клён зацвел яблоневым цветом. Помню, росла яблоня в палисаднике, только ведь совсем в другом месте. Сегодня собачонка рыженькая прибилась. Эльвира кивком показала на собачку, сидевшую за воротами в терпеливом ожидании, та сразу же встала, затанцевала, перебирая ножками, помогая хвостом отвлекать на себя внимание.

— Красивая собачка, откуда взялась?

— Зашла во двор и осталась. Не уходит.

На третий день, крадучись, пружинистой неслышной походкой в дом Эльвиры вошёл Пётр. Сел на стул у самой двери. Когда Эльвира его заметила, то вздрогнула.

— Как ты меня напугал! — возмутилась и осела на стул. — Куда вырядился?

Пётр ничего на это не ответил, сидел, молчал, и было заметно, что волновался. Забежала в дом Лиска, села напротив Петра и начала наклонять голову то вправо, то влево, так гипнотизируя гостя.

— Я думаю, что в посёлке только два порядочных человека живут, — наконец, многозначительно высказался Пётр.

— И кто же? — механически спросила Эльвира, продолжая следить за Лиской.

— Ты и я.

— Откуда ты это взял?

— Даже Лиска это понимает — признаёт только тебя и меня.

— Это она тебе сама сказала?

— Когда, ты уехала в город, она пришла ко мне и меня охраняла. Ты не думай, что я купился на ферари, я этих ферари –сколько хочешь сделаю. — сказал так, быстро встал и пружинистой походкой вышел.

7

Дочь Александра стала часто звонить из Питера — интересоваться здоровьем матери, и это было удивительно. Эльвира уже привыкла к холодности дочери, хотя никогда не прекращала искать в прошлом причину такого поведения.

Начало 80–хх. Дочка была еще крохой, но понимала её, когда Эльвире нельзя было поднимать тяжести, она не набирала вес. Ночью тихо спала, чтобы Эльвира тоже отдохнула; она и днем спокойно спала по четыре часа, пока мать была на работе. Эльвире часто делали замечания и соседи и коллеги за подобный риск — зачем та оставляет дочь в опасности. Может поэтому Эльвира часто болела, и долго не выздоравливала — психологически была уязвимой.

Долгие годы Эльвира находилась под впечатлением от новеллы Стефана Цвейга «Письмо незнакомки» и чтобы с её дочкой не случилось описанной трагедии — потери любимого существа, она как всякая мать по–своему запутывала следы для всякого видимого и невидимого недруга — и ей и себе говорила о взаимной нелюбви. Так она тревожилась за жизнь дочки до пяти лет, потом каждый год, потом до семнадцати лет, потом после семнадцати лет.

Эльвира так «запутала следы», так научилась не показывать свою любовь к дочке, что дочь в полной мере ощутила её отсутствие. Признается ли Эльвира когда–нибудь себе, что переиграла и поэтому дочь смело бросилась на поиски любви, а возможно и за её миражами. По окончании Петербужского университета Шурочка вышла замуж и осталась жить в Питере.

Свадьба была и для молодоженов и для друзей незабываемой: со всеми атрибутами веселой студенческой жизни, с откровенным пафосом выигрыша счастливого билета. Эльвира и радовалась за дочь, участвуя во всех раундах–перемещениях по городу–музею, и печалилась, понимая, что огни этого города навсегда отвратили дочь от расчищенного и облагороженного матерью жизненного пространства на родине. Эльвира приняла это откровение с болью в сердце и душе.

Шурочка незаметно для матери превратилась в Александру — мать. Эльвире часто приходилось ездить на выручку молодой мамаше. Внучка Нюша росла под опекой двух бабушек. Бабушки по очереди приезжали и погружались в семейные заботы молодых родителей. «Нашим зайкам помочь нужно!» — так сватья приговаривала, предупреждая отказ — заминку со стороны Эльвиры.

Нюше было четыре года. «Не поеду. Нужно продавать дом» — на этот раз решила Эльвира, готовясь к отражению назревавшей атаки со стороны сватьи. Дом ведь требовал значительных усилий и вложений, да и дети из–за такой опеки отвыкали от самостоятельности.

Долго не могла найти печника. И печь перекладывать пришлось и стайки полусгнившие разбирать. Приглашала на помощь то Гошу, то Юрия, то Петра, а то сама и раствор готовила и плотничала и слесарила и малярные работы выполняла. Кажется, уже и ограду подлатала и канализационную яму вырыла и вот оно — «счастье!», но случилась авария на водопроводе. Стоимость работ 28 тысяч рублей. На дворе 2009 год.

Позвонила дочь, с радостью в голосе сообщила:

— Едем в гости с Нюшей! Встречай!

В аэропорту было немноголюдно. На табло только рейс на Москву. Эльвира в ожидании прилета самолета из Москвы бродила, с интересом разглядывала всякие таблички, не осознавая повторяла вслух считанные слова, волновалась. Самолет немного задерживался. Наконец, объявили приземление и встречающие гурьбой прихлынули в прилетную зону. Шеренга прилетевших пассажиров бодро рассасывалась в толпе, но дочь Эльвира никак глазами не находила. Услышала рядом недовольный вскрик: «Мама!», огляделась. Дочь — писаная красавица подавала ей в руки модель — кроху. Девчушка же то прижималась к матери, то крутила головкой — с любопытством осматривалась, но на руки к Эльвире не торопилась — не узнавала бабушку.

— Как у тебя, бабушка красиво! Когда ты умрешь, то мы будем здесь жить, — пообвыкнув в новом пространстве, неожиданно высказалась Нюша.

Эльвира не стала скрывать удивление, спросила дочь:

— Откуда она знает о смерти? Как такое в ее головке объявилось?

— Мама она выдумщица, — был ответ Александры.

Поездки на дачу, утомительные пешие походы и пребывание в неблагоустроенном доме не порадовали гостей, и Эльвира окончательно поняла, что дом никого не радует и никому кроме нее не нужен. «Вот только нужно найти деньги и водопровод восстановить!»

Прошла неделя, как Нюша первый раз вышла во двор квартала пятиэтажек, детвора оценив её благодушный нрав, с охотой принялись завлекать в свои нехитрые игры. И бабушка и Александра перестали волноваться за неё. В один из летних солнечных дней, Александра встретилась на детской площадке со своей подругой Анжелой. Подруга пришла с сыном Кириллом — вежливым и инициативным мальчиком. Детки быстро подружились, заметно было, как Нюша изменилась: стала смелее и проворнее.

— Вот что делает дружба, — констатировала Александра, тем самым одобряя поведение сына подруги.

— Какая у тебя воспитанная дочка! — Искренне восхищалась Анжела.

С этого дня Нюша стала смелее себя вести, могла игрушку удержать в руках, когда ее с силой вырывали уличные драчуны — каким всегда мало своей собственности. Нежданно объявилась непогода с моросящим до обеда дождем и антагонистом активного отдыха — ленью. В отличие от взрослых детвора способна и в ограниченном пространстве находить достойное для себя занятие. Нюша с упорным задором взялась изучать содержимое бабушкиных шкафов, ящиков, коробок и коробочек. Иногда она восторгалась обнаруженной безделушке: «а–а–а!», бежала к матери или к бабушке и полу–шепотом спрашивала: «а это что?». Так она нашла несколько стеклянных фигурок, среди которых уж очень изумительного котика с загадочным взглядом и игриво загнутым хвостом. Александра, увидев фигурку, тут же спросила мать:

— Мама, а где Маруся — наша кошка?

История появления кошки в квартире была удивительной, еще удивительнее было её исчезновение. Нюша стояла, перекладывала из ручки в ручку фигурку, и почти не дыша, ждала бабушкиного ответа. Ответ почему–то задерживался.

— Дочка, — наконец, выдала порцию ответа Эльвира, — потом… расскажу вам сказку про Марусю.

Наступил вечер. Внучка днем не спала, провозившись с находками, и уже в восемь часов начала зевать. Эльвира, заметив эти перемены в поведении внучки, тихо заговорщицки сказала дочери:

— А сейчас я Вам обоим сказку расскажу про Марусю, устраивайтесь по местам.

— Нюша, сегодня я расскажу, как голуби спасли Марусю.

Нюша лежала на диванчике, Александра сидела возле дочки, готовая слушать.

«Это было весной. Погода звенела, птички чирикали. Маруся начала, как ошпаренная, носиться по квартире, наверное, очень ей хотелось на волю. Я взяла да и открыла дверь на балкон, Маруся с разбегу через дверь и на подоконник балкона заскочила. То сидит, наблюдает за птичками, то ходит по подоконнику. Одна птичка–синичка начала все ближе подскакивать по дереву–дичке, что растет рядом почти у стены дома, совсем близко села на ветку, и давай задиристо чирикать. Маруся заметалась по подоконнику, начала стекло царапать — мол, откройте, я такую наглость не потерплю. Я створку открыла. Маруся почему–то в квартиру убежала. Оказалось: несколько голубей прилетело на дичку и Марусю спугнули, заворковали, заволновались. Я видела, как Маруся неслась через две комнаты, через балкон на подоконник и исчезла…»

— Мама, ну, и какая это сказка? Так могло быть!

Нюша внимательность с лица не убрала:

— А дальше что было, бабушка?

— С какими намерениями Маруся в голубку вцепилась на лету — я не знаю, а вот голуби, может подружку так спасали — «подлетели голубки и свои крылья подставили, чтобы Маруся на землю не упала с их подружкой. Голуби–то подружками оказались и для голубки и для Маруси. Получилось: и подружку спасли и Марусю на крышу соседнего дома занесли». Ну а теперь Нюша, засыпай!

— Бабушка, а ты мне завтра сказку про ко̀та расскажешь?

— Про кота̀?

— Нет, про ко̀та.

— Про Марусю?

— Про ко̀–о–та! — пропела Нюша.

Александра встала, одеяльце подтолкнула и, оглядываясь на мать тоже пропела:

— И мне–е–е интересно–о–о!

Каждый день Эльвира рассказывала новую сказку «про ко̀та». Представление новой сказки был примерно таким: Нюша выходила на балкон, взбиралась на стул, стоя на стуле через стекло долго разглядывала дерево–дичку, потом звала мать и требовала посадить ее на подоконник балкона. Александра усаживала дочь, стояла рядом, придерживая её. Наслушавшись чириканья птичек, Нюша звала бабушку. Приходила Эльвира, и Нюша погрозив ей пальчиком приказывала:

— Бабушка, расскажи про ко̀та!

Выслушав новую серию, Нюша требовала рассказать «Как Марусю голуби спасли».

8

Вечернее задушевное знакомство определило весёлый нрав у всей компании пассажиров купе. Поджарый Виктор первым затеял разговор о возрасте, словно торопился застолбить особые права.

— Важный рубеж достигнут: и имя ему — семидесятилетие! — Вдохновенно продекламировал.

Грузноватый миловидный Константин поддержал тему:

— У меня тоже важный этап пройден — сорокалетие!

Красавица Ниночка, прикрыв ручками пухленькие губки, хохотнула, поделилась позитивным откровением:

— Намереваюсь свое сорокалетие отпраздновать в ночных клубах северной столицы!

Эльвира повела себя мудрёнее — в разговор не вступала, всем видом показывая, что эту тему пропускает.

Первый день пути прошел легко и весело, а следующий заразил оптимизмом и весельем весь плацкартный вагон, в том числе супружескую чету проводников.

Проводники тихо радовались удачному контингенту, подкармливали десертами к чаю из недр собственного буфета. Где–то в районе станции Пермь инициаторы праздника подустали: меньше смеялись, а больше грустили на разные бытовые темы.

— Опять ездила на каторгу, — призналась Эльвира — словно подытожила жизненные достижения, и тут же добавила, — раньше ссылали в Сибирь на каторгу, а сейчас я по своей воле в столицу культуры и благоденствия.

Мужики, молча, приняли эту неожиданную информацию. Ниночка, отставив стакан с пивом, вымолвила:

— А вот им, — показала кукиш, — я ездила на встречу с одноклассником. Он стал бизнесменом. Пригласил вместе с ним порадоваться жизни.

Это сообщение вызвало особый интерес у Константина, он произнес смущенно:

— Долго Вы, Нина, были с одноклассником?

Она бесстрастно и невпопад ответила:

— В прошлый раз он на прощанье подарил пятьдесят тысяч рублей.

— За что? — вырвалось у Константина.

— За то, что стала свидетелем его взлёта. Другие–то не смогли денег наскрести на поездку.

Ниночка пила пиво наравне с мужчинами и во всём становилась «своим парнем»: то отлучалась с обоими покурить, то за пивом в соседний вагон–ресторан. Эльвира заметила взаимный интерес друг к другу Ниночки и Константина, при каждой возможности дознавалась о личной жизни каждого. Выяснилось: и Ниночка и Константин не были связаны узами брака, нуждались в наставлении на этот путь, проще сказать, нуждался в хорошем пинке.

— А, на что тебе, Нина, пятьдесят тысяч? Второй раз, пожалуй, одноклассник не расщедрится, а такой мужчина, как Константин, встретится ли — большой вопрос!

Константин еще смущался, подтвердил слова Эльвиры кивком головы.

— Надеюсь — договоритесь? — Утвердительным тоном высказалась новоявленная сваха.

— Договорились уже, — ворчливо вставился Виктор.

Виктор был очарован красотой Нины не меньше Константина, делал всё, чтобы ей понравиться. Снова сходил в ресторан и купил коньяк, распечатал прилюдно, показывая свою состоятельность, предложил поддержать компанию.

— Вам же нельзя пить! — Выкрикнула Эльвира, — Ваш сын просил не злоупотреблять спиртными напитками в дороге. Операцию перенесли ведь недавно!

— А мог не перенести? — отбил атаку Виктор, — Не мог!

Виктор тот час запустил механизм нарциссизма: «Да, я… да, мне… без меня…»

— Что–то господа, забыли о последствиях! Напомнить? — прилетело из прохода. Бодрая проводница, оглядела компанию, вырвала взглядом провинившегося — Виктора, задала ему вопрос:

— Кто–то хочет на перроне остаться?

Виктор, успел спрятать бутылку коньяка где–то на груди под рубашкой, недовольно засопел; проводница ушла, погрозив пальчиком. Ниночка захохотала, вспомнив парня из соседнего купе, пострадавшего от своих чудачеств.

— Хорошо, что высадили, а то было бы хуже, — Эльвира тоже засмеялась.

Виктор и Константин возмутились в один голос:

— Куда хуже?!

— Рассказать? — Эльвира, погруженная в стандартно–дырявый пододеяльник, предупредительно анонсировала, — Скоро подъезжаем к аномальной зоне!

Даже в соседних купе стало тише.

— Уже который год езжу и убеждаюсь, что аномальная зона продолжает фонировать. Только два случая расскажу. Первый случай из прошлогодней поездки.

«Ночь. Все угомонились. Скорее всего, я проснулась от храпа. И тут же в соседнем купе, раздался грубый окрик: «Кто взял мои документы?», оно наполнилось голосами и топотом ног. Проснулись мои соседи. Спросили: «Что за сумятица?». Я прошла в соседнее купе, спросила: «Что случилось?». Толстая дама с измятым лицом ехидно ответила: «Гардемарин без денег и без документов остался», — кивком указала на молодого мужчину.

Тот сидел на боковом месте, опустив голову. Я села напротив него, спросила: « Где твой напарник?». « Не знаю — где».

«Гардемарин» пытался протрезветь, поднял голову и начал осматриваться, крикнул: « Гарик, ты где? — Окрик пролетел через весь проход, ударился о титан, назад вернулся с этим самым Гариком. Халявщик Гарик весь день крутился возле развеселого «Гардемарина»; ему и высказала свои подозрения: «Я так и знала, что облапошишь…».

Гарик не пытался оправдываться, предложил продолжить поиски. Оба начали рассматривать багаж и перетряхивать одежду «Гардемарина». Я далеко от собутыльников не отходила. Когда услышала: «Нет нигде!», предложила перетрясти вещи Гарика. Соседи по купе меня поддержали. У Гарика чужих предметов не обнаружилось, и «Гардемарин» пошел за помощью к проводникам.

На станции Екатеринбурга в вагон вошли двое полицейских. Один был высокий, другой небольшого роста. Тот, что повыше, с серьезным видом потребовал снова перетрясти вещи, документов и бумажника — как и не бывало, предложил: «Пишите заявление!». Полицейские переглянулись. Другой полицейский поинтересовался: «У вас куртка чёрная кожаная есть?». «Гардемарин» ответил: « Да». Полицейский помолчал, словно в транс входил, потом выдал заключение: « Я, думаю, в другом месте искать не нужно».

«Гардемарин» порылся на верхней полке, достал чёрную куртку. «Да я её двадцать раз уже рассматривал!» — так возмущался. «Ищите!» — Упрямо требовал экстрасенс–полицейский. «Чудеса! Вот…»

В руках «Гардемарина» появился бумажник. Никто так и не понял: откуда этот бумажник взялся. «Счастливого пути!» — Отрапортовал высокий полицейский и подтолкнул своего напарника к выходу.

Поезд продолжил движение с опозданием в несколько минут. «Гардемарин», когда успокоился и совсем протрезвел, обратился ко мне: «Я очень обязан, куплю торт, а вы подержите у себя документы и бумажник». Сам же на радостях сходил в ресторан, заставил столик банками с пивом, пригласил Гарика. « Грех за такое не выпить!»

Другая история — этого года. Ехала в Питер. В вагоне жарко, все спят. Я проснулась. В голове проблема сидит и требует решения: «Где взять двадцать восемь тысяч рублей?». Деньги нужны на ремонт водопровода на даче. Надеялась, конечно, что дети выделят из своего бюджета, но молодые не хотят ставить границы своим прихотям. «Неужели, думаю, опять в кабалу к кредиторам залезу?».

Иду по сонному проходу за водой к титану, у первого купе останавливаюсь, вижу: на боковом сиденье сидит мужчина, вытянул ноги в проход. Перешагиваю и замечаю гору бумажек на столе. Такие деньги — без присмотра! Вспомнила, что днем с этим пьяным пенсионером общалась. Он постоянно вынимал деньги из карманов брюк — так хвастался; ехал непутевый сын на похороны своей матери. На обратном пути с кружкой кипятка в руках остановилась, потрясла мужика за плечи. Он не среагировал. Сильнее потрясла, он глаза открыл. Спросила: « Деньги ваши на столе?». « Мои деньги в кармане!» — ответил, побил руками по карманам, сплёл руки на груди, закрыл глаза. « А это — чьи?» — настаиваю. Наверное, чтобы я отстала, он расплел руки, загреб эту кучу денег, рассовывал по карманам и забрался на верхнюю полку.

Утром этот пенсионер — гуляка нашел меня, поставил на столик уже открытую банку с красной икрой, со словами: «Очень вам благодарен за деньги!» спешно удалился. Мои соседи выслушали ночную историю, сначала обрадовались презенту. Когда стали нос ворочать, я поняла, что презент подпорченный. Дальше еще интереснее было: в Перми благодарный гуляка вышел. На станции «Киров» в вагоне появилась бригадир. Она ходила и опрашивала всех о пропавших в нашем вагоне 28 тысяч рублей. Оказывается: у пассажира первого купе, который вышел раньше гуляки — еще в Кунгуре, каким-то образом уплыли денежки из бумажника.»

— Что было потом?» — Поинтересовались слушатели.

— Не знаю. Знаю только, что деньги опять сделали своё дело в этой аномальной зоне.

— Вы думаете, что они ушли к тому — кому нужнее? — спросил Эльвиру проницательный Виктор.

А Эльвиру удивило поведение Виктора и Константина, подъезжая к Кунгуру, пить спиртосодержащие напитки мужики перестали, больше вели мужские беседы о политике. Судьба Родины в это время находилась в надежных руках.

— Вам что, нравиться сейчас этот трамтарарам в нашем государстве? — Вопрошал Константин, наклонившись вперед, чуть не сталкиваясь лбом с Виктором.

— А, тебе твой тара-рам нравиться? Ты, вот, гоняешься за работой по всей России и некогда погоняться за бабой, уж сорок лет, а детей нет.

Унизительное высвечивание огрехов судьбы выбросили, дремавшую до этой поры, злость.

— Это результат работы вашего поколения — всё успели прихватить, забыли достойных снарядить для подвигов во благо родины. Кругом же старьё сидит и некуда приткнуться.

— Представь себе, Костя, что, если бы я имел диплом о высшем образовании, не меньше, как в правительстве, надобился бы. У меня нет дипломов, но спроси меня: « Кем я не работал?». В радиотехнике и электронике — мастер, на Байконуре работал, бригадирствовал в ремонте энергосетей, водопроводе. Я без проекта выстрою коттедж со всеми коммуникациями, научу корову давать молоко, а пчелу вовремя собирать нектар.

Эльвира, лишь прислушивалась, тут вмешалась в спор:

— Как же Вы на Байконуре оказались без диплома?

На самом деле Эльвира хотелось заступиться за своё поколение, а не иронизировать. Услышав достойный ответ: «Я всю жизнь сам себя делал, независимо от настроений политиков и жуликов», она успокоилась, перестала вмешиваться.

Виктор продолжил нравоучения:

— Квартира завалена энциклопедиями и специальной технической литературой. Ставлю задачу и не боюсь реализоваться в новом качестве. В принципе, я — учёный. Как Лев Толстой говорил? — «учёный — тот, кто много знает из книг; образованный тот, кто усвоил все самые распространенные знания, и приёмы своего времени; просвещенный тот, кто понимает смысл своей жизни». Ты — техник в авиаперевозках, а лётчиком стать и не посмел мечтать.

— Ну, Вы тоже в космосе не побывали, — защищался Константин.

А Виктор продолжал поучать:

— Не обижайся. Рана от случайного друга достойнее, чем поцелуй врага. Да, без подруги и в гору не захочешь идти — смысла не увидишь в этом. Расплодились вы, самостийные одиночки, и вините всех и вся. Кто партию, кто правительство, кто природу, нет бы друг друга. Вворачиваться в жизнь при любых условиях — лучшее средство от хандры и политиканства. Когда, уставший от лекционной опеки, Константин вместе с Ниночкой ушел покурить в тамбур, Эльвира резюмировала:

— Нет, нам такой жених не подходит, во–первых, выпивоха; во–вторых, нищий.

Неуёмный Виктор сначала поддакнул, потом развернул ответ: — А нам Ниночка не подходит. При достойном объекте само — собой наш брат до предела мобилизуется.

— Павлиний хвост распускает?

— Про хворобы забывает, — закончил поединок Виктор.

Вернулись Константин с Ниночкой. Была полночь. В соседних купе засыпать не торопились, даже тогда, когда Эльвира объявила отбой:

— Аномальная зона, товарищи, позади.

Константин, простился с Ниночкой взглядом, забрался на верхнюю полку, сразу заснул. Ниночка, уговорив Виктора отбыть на место назначения — тоже на верхнюю полку, обняла подушку и, полетела в мир чувств.

Соседка по купе последний раз украдкой ввела инъекцию себе в предплечье, собрала багаж, на станции «Тюмень» вышла, не обременив никого просьбами о помощи. На её месте появился импозантный гражданин. Он сидел, обнимая добротный кожаный портфель, и вглядывался в темноту за окном. В вагоне наступила тишина. Пассажир периодически всхлипывал или всхрапывал на фоне бликов фантастических картин.

«Константин вышел из кабины. В салоне творилось что–то необъяснимое. Все пассажиры сорвались со своих мест. Паники не было, все ждали профи. Константин приказал всем: „Снять одежду!“. На Ниночке была хлопчатобумажная майка и ещё три трикотажные кофты. Примерно также были одеты и все остальные пассажиры. Только Ниночка посмела спросить: « Для чего?». «Так надо!» — сурово ответил Константин, — «Вас укроют теплыми одеялами, сон будет крепкий. Вы не сможете волноваться и беспокоиться, а нам проще будет закончить полёт. Начинается зона аномалий!»

Эльвира проснулась, она видела, как хозяин большого портфеля то и дело названивал — распекал невидимую секретаршу Наташу, что-то записывал в блокнот, задумчиво тёр посеребрённые виски. Эльвира отбросила одеяло, села, заинтересованно оглядела нового пассажира. Тот, в свою очередь, быстро считывал интерес, представился: — Василий.

Эльвире захотелось ответить: «А я — Василиса». Она, не дождавшись вопроса, так и вымолвила:

— Я — Василиса.

Василий предложил сесть на боковое место — напротив него, Эльвира ему понравилась с первого взгляда. Он сходу поинтересовался: « Вы — замужняя?». Отрицательный ответ не удивил его, но обрадовал. О цели поездки, казалось, намеренно не интересуясь, спросил:

— Лучше, чем я, жениха быть не может. Я весь перед Вами — открытая книга. Личной жизнью некогда было заниматься — радел за государственное устройство. Возьмите мою визитку, мне в Омске уже выходить.

Эльвира вовсе не была готова к такому сватовству, и провожать героя — депутата окрестных мест не пошла. Помахав рукой через стекло светлому образу, уткнулась в казенную подушку и моментально «улетела» досматривать сон.

Проснулась Эльвира раньше соседей, они никак себя не проявляли, вот только на столе лежал и благоухал большой букет цветов. Ниночка проснулась от прикосновений — капельки воды одна за другой падали ей на лицо, она приподнялась и сразу же увидела, лежащий на столике большой букет свежих цветов, поверх букета лежала визитная карточка с летящими по диагонали словами: «Позвоните мне!». Ниночка вопросительно посмотрела на Эльвиру, та пожала плечами, неуверенно высказалась: «Возможно, аномальная зона сместилась!?», и посмотрела на верхнюю полку. Ниночка встала, погладила рукой цветы, оглядела верхнюю полку. Константина не было.

9

Вернулась Эльвира из Питера с долгами: потому — что подарков накупила родственникам и знакомым, потому — что активно и недешево лечилась, ведь к климату за три года поездок так и не привыкла — то и дело в Питере простужалась. Ко всем этим расходам добавлялись расходы на маленькие радости — модные обновки. В былые времена она могла себе позволить и дорогие подарки, и смену гардероба, и в итоге: умело оставалась свободным человеком. На данном жизненном отрезке времени она была загнана обстоятельствами в другой социальный класс.

Эльвира подметила закономерность: почти всем, кому отмерен полный цикл жизни, дается не только право, но и обязанность побывать в разных социальных классах с разным материальным достатком.

Квартира была в полном порядке, а нужно было продолжить приводить в порядок бабушкино наследство. Пришлось оформить ссуду в банке. Недолго отдохнув от поездки, и осознания новой кабалы, решила ринуться на природу. Пригласила в гости сестру Елену, пора было объясниться с ней.

— Ты приехала? Я тебя заждалась, конечно, поеду, пообщаемся, — бодро выпалила. Раньше она отказывалась от подобного предложения.

До посёлка, где находился скромный домик и участок в четырнадцать соток, на автобусе полчаса езды. От остановки топать минут двадцать. По беспорядку в ограде Эльвира поняла, что побывали непрошенные гости. Косяк двери был в глубоких трещинах — пытались открыть замок, но не смогли. Эльвира с опаской открыла дверь в теплые сени, затем двери в дом толкнула. Осмотрев комнаты, вышла в палисадник, чтобы открыть ставни. Сделала несколько шагов и наткнулась на неподвижно тело Елены, лежащее на большом махровом полотенце.

— Лена!

Эльвира наклонилась, чтобы потормошить сестру, та, медленно подняла голову.

— Мне только этого не хватало! — возмутилась Эльвира.

— Я уже два часа тебя жду, лежу! — Елена неохотно приподнялась.

— Могла бы и не лежать, а поливать все подряд, — сердилась Эльвира, скрывая испуг.

— Я так устала, пока ехала и шла.

Елена старается быть продвинутой пенсионеркой, ведь воспитывать нужно двух внучек. С утра до ночи ими занимается, душой отдохнуть некогда. А здесь: полежала на солнышке, свежий ветерок в мозги впустила, помечтала и снова генератор для окружающих. Ходила по огороду, радовалась и цветочкам и кустикам и травке.

— Морковочку уже можно есть! Вот и ягодка созрела! Лондон–Париж, голуби вверх, блики крыш, старый бульвар и на деревьях пожар…

Сестры полили грядки, настырно размножающуюся вишню выкопали, пропололи морковочку. Устав, сели отдохнуть на погребок.

— А, когда шашлыки–то будут? — Спросила Елена.

— Только ночью, — отшутилась Эльвира.

Гоша — ближний и самый драгоценный сосед, понаблюдав некоторое время за отдыхающими, пришел пообщаться. С Гошей особой дискуссией время не обогатишь, это Елена не знала, но скоро поняла.

— А слабо баню затопить? — отвлекла Эльвира.

Гоша отказываться от соревнования не стал, пошел топить баню.

— У Гоши жена есть? — поинтересовалась Елена.

— У него пол–поселка жен, но чаще живет один. То женится, то разводится в связи с частыми возлияниями с дружками–соседями. Соседям выгодно, чтобы он был доступен в любое время суток: всякие интриги плетут, избранниц отваживают. Как ему это скажешь? Мужики, тем более соседи — больше родственники, чем женщины. Чаще он знакомится с городскими невестами. Когда понимает, что он нужен для удачного оформления быта, то побалуется, а потом выгоняет, как собаку и долго пьет. Тогда для мужиков в поселке лафа наступает, ведь каждый второй две недели за счет Гоши «здоровье поправляет».

Гошин двор отлично просматривается с полисадника: Гоша то в бани исчезал, то в доме.

— Веник запарил! — прокричал во всю силу. — Идите!

Сестры собрали банные принадлежности, взяли тазики и потопали навстречу томным запахам чистилища.

Гоша стоял у бани, улыбался, а лицо будто перекошено.

— Что такое? Травмировался? — спросила Эльвира, близко приблизившись.

— Да, вот, вас звал — звал, мошкам задание дал — вас поторопить, в вашу сторону погнал, а они, туды — сюды, в меня вцепились.

После бани Гоша подобрел и повеселел, пригласил на шашлыки. Эльвира увидела посредине двора на кирпичах дырявое ведро вверх дном, от шампуров сверху лежащих, так маняще пахло. Гоша не скрывал радости, что надолго застрял в женской компании. Елена, оглядывая просторы с высоты Гошиного двора, сплошь в богатой зелени кустарников, раскинув руки, то и дело запевала:

— Лондон–Париж, голуби вверх, блики крыш, Старый бульвар и на деревьях пожар… Сколько времечка, господа хорошие?

— Только еще два часа ночи! — с неудовольствием ответил Гоша.

Эльвира проснулась от скрипа ступеньки на крыльце. Снова скрип, а затем последовал осторожный предупредительный стук в дверь. Она прислушалась, припоминая: все ли двери закрывала ночью, когда они с сестрой вернулись в дом. Снова скрип ступеньки, но уже требовательный стук в дверь. Она встала. Елена голоса не подала — спокойно спала в другой комнате. Брезжил рассвет; он, осторожно проскальзывая сквозь узкие щели задернутых оконных штор, помогал просыпаться в поселке неуемным работягам.

Эльвира не стала зажигать на кухне свет, она это никогда не делала, боясь привлечь внимания вечно ищущей приключений хулиганистой братии. Босыми ногами ступая, прошла в сени, опираясь одной рукой о гладь бревенчатой стены дома, остановилась у дверей, приглушенным голосом спросила: — Кто там? Ответа не последовало. Помолчав, уже суровым голосом спросила: — Кому не спиться? — и снова не услышала ответа.

Обе сестры проснулись ближе к полудню, когда солнце настырно требовало внимания. Полдник скромный: оладьи со сметаной и квас. Сидели, пересмеиваясь и уплетая оладьи, вспоминали банную вечеринку.

— Поставим прошедшему выходному дню жирную пятерку! — Елена нарисовала восклицательный знак в воздухе между собой и Эльвирой, бодрая и довольная взошла на крыльцо, лучше бы, конечно, в палисадник вышла — было бы все иначе.

Свежий ветерок в лицо и как тут не распахнуть объятия шелковой синей кофты для встречи с солнечным летним днем и не запеть:

— Лондон–Париж, голуби вверх, блики крыш, Старый бульвар и на деревьях пожар…

Проходивший мимо коренастый черноволосый мужик, будто ненароком приостановился у калитки и, перебивая азартное пение, выкрикнул:

— А Вира где?

— Эльвира! Вылетай! Гость принес горьких ягод горсть! — скороговоркой прокричала в сени.

Вышла Эльвира, спустилась по ступенькам, подозрительно — ласково обратилась к гостю:

— А–а–а! Петя? Проходи Петро, поговорим, — и приглашающим жестом, показала на скамеечку, притуленную к стареньким перилам крыльца.

Петя почесал затылок, немного подумал, озираясь на соседний двор, прошел через калитку во двор.

— Иди–иди! Сейчас расскажешь: как ты ночью двери перепутал. Опять на любимую мозоль наступил?

С каждым шагом, сокращающим расстояние до Эльвиры, у Пети портилось настроение, это было заметно. Петя молча присел на скамейку, похоже, смущался неизвестной гостьи.

— Это — наша знаменитость! Самый порядочный в поселке житель, — без тени иронии Эльвира представила Петра.

Елена внимательно разглядывала гостя, не веря своим глазам.

Петр отпираться не стал, признался: — С Геной посидели, шашлыки доели, он мне недопитую бутылку водки отдал и послал вас охранять. Ну, я проверил, поохранял.

— Охранял, пока не допил водку?

Елену ноги понесли по ступенькам вниз.

— Я же в доме спал с вами, — уточнил Петя.

Елена, присаживаясь рядом с Петром, посмотрела на Эльвиру, ожидая объяснений.

— Послушай, Елена, какие сказки Петро плетет, когда ненадолго прописывается среди трезвенников. У него вон даже шевелюра от сочинений темнеть начинает, а чаще — то он седым бывает и сказки заменяются спиртом.

— Ну — ну! — начал подгонять Петр речь Эльвиры.

На Петре темный местами отглаженный пиджак, под пиджаком виднеется белый воротничок, по черным брюкам бежит острая стрелка.

— И давно он с тобой спит в доме? — с наигранной завистью спросила Елена и закашлялась.

Эльвира уже стояла над Петром, как коршун над добычей.

— Чего мелешь? — сказала и сразу же руки переплела на груди, сдерживая рвущийся изнутри эмоциональный порыв.

— Я прошел сквозь дверь, лег на твою кровать у стенки, там и спал.

Елена слушала, открыв рот.

В этот момент Эльвира вспомнила ночной сон: «Незнакомый мужик подполз к ее кровати, она не успела сообразить–отказать или хотя–бы крикнуть: „на место!“, как мужик оказался на ее кровати у стенки, где обычно спят подкаблучники. Одеяло на себя не потянул, и Эльвира, чтобы убедиться — не почудилось ли, рукой ударила по месту, где мужик пристроился. Ан, нет никого!». Сон рассказывать не стала, знала точно, что утверждение: «алкоголики — трудоголики» в параллельных мирах живут, будет преждевременным.

— А ушел как? — спросила любознательная Елена.

Петр перестал смущаться, и дар сказочника совсем на свободу отпустил.

— Прошел сквозь стену своего дома на свою кровать упал, тогда и проснулся.

«Вот заливает!» — сказала бы днем раньше Эльвира, но не в этот раз.

— А пришел–то зачем? Проверять или охранять? — пыталась завершить аудиенцию Эльвира.

— Дай двадцать рублей!

— Иссякли сказки, заправка спиртом требуется? Забор починить надо. Сделаешь — заплачу.

— Нет, Вира, работать не буду. Дай 20 рублей.

Эльвира, опираясь одной рукой о спинку скамьи, другой рукой вынула из кармана халата мелочь, протянула.

— Отдам! — сказал бодро Петр и хохотнул, встал, не оборачиваясь и не прощаясь, пошел к калитке.

— Петь, постой! — крикнула Эльвира, не очень уверенная, что его еще раз встретит в этом мире. — Расскажи нам: как ты ходишь по разным измерениям. Или мирам?

Петр остановился, вернулся к скамейке, опять присел.

— Да, ходил. Переходил из одного измерения в другое. Дошел до третьего и понял, что сначала был в шестом, потом в пятом, потом в четвертом. В шестом — две луны. Если рот открыть, то манная каша в рот повалится — сладкая.

— В Евангелие начитался про манну небесную? Наверное, кушать хотелось? — задиралась Эльвира.

— Манной каши в детстве не наелся, — уточнила Елена.

— В четвертом измерении в отстойнике был. Люди там стоят прижатые друг к другу и ни о чем не говорят, ничего не смыслят. Стоят и спят. Без души они, думаю. Они ни в ад не попали ни в рай.

— А ты как рядом оказался? И что сам там делал? –допытывалась Елена.

— В шестом измерении? Говорил же, что был в шестом измерении, удивился — две луны надо мной было. Много работал, много думал и так далеко отлетел. Когда одумался, то понял — надо возвращаться. Из четвертого измерения прошел прямо на койку. Утром попробовал — не получилось.

— Утром, когда вернулся, был трезвым? — спросила Эльвира.

— А я трезвым был и вечером. Я кому рассказываю — никто не верит.

— Если это было после пьянки, тогда поверю, — сказала Эльвира.

— Какая пьянка. Я тогда не пил. Я и в аду был — на прогулку ходил. Знаю, что не девять кругов ада, а семь только.

— Как ты это понял? — спросила Елена.

— Шел по лестнице, — хохотнул Петр и, вворачивая палец винтом в пространство над собой, продолжил, — зашел наверх, там котлы стоят. Так много котлов. Возле самого большого котла оказался, и мне кто–то руку подаёт. Я того подальше послал, повернулся и пошел дальше. Семь кругов сделал и поднялся на небо.

— На небо или на планету Земля? За что тебя отпустили, думаешь? — Эльвира уже спрашивала без охоты.

— Я же не умер. Я же просто прогулялся.

После этих слов Петр поднялся со скамейки и быстро–быстро зашагал к калитке.

Когда исчезла фигура Пети–сказки из поля зрения, Эльвира присела рядом с сестрой.

— Приоделся, как будто свататься пришел, а потом раздумал.

— Честный мужик! Переспал — готовься жениться, а ты заплатила, значить отказала, — применила не дюжую логику Елена и долго хохотала.

И тут уже Эльвира вынуждена была признать прозу жизни: помощников нет, и не предвидится, с наследством надо прощаться.

— Конечно, продавай! — подытожила Елена.

10

На Ладожском вокзале Эльвиру встречал зять. Всем своим видом Данила показывал радость от встречи, но Эльвира никак не хотела эту радость замечать. Её мечты о культурной программе дети уже давно не разделяли и приглашали лишь понянчиться с внучкой. Запихивая в багажник новенькой машины сумки тёщи, Данил поделился планами:

— До отпуска поживете с нами, а потом все поедем в деревню. Места там красивые. В сосновом бору и Нюша, и вы быстро выздоровеете!

— Надолго в деревню? — спросила Эльвира зятя и за него же ответила, — Больше, чем на месяц не останусь!

Спустя месяц со дня приезда начали собираться в деревню. Дочь пересортировала почти все имущество, откладывая в сторону то, что наметила взять в дорогу.

— Дань! Может, твой белый костюм отдадим кому–нибудь? Что он тут висит — место только занимает?

На этот вопрос Данила ответил вопросом:

— Кому отдадим?

— Дань! Ты же сам говорил, что пойдем на свадьбу к твоему однокласснику! Звони, скажи, чтобы зря не искали костюм!

Узлов десять насобирали: вещи, питание, утварь. Когда начали загружать в машину, Данила возмутился:

— Машина же сломается!

Такая предупредительность Эльвире понравилась, значить дорожит подарком зять и ценит её помощь, она поддержала опасения:

— Выкладываем лишнее, — и первым пакетом вырвала из кучи вещей пакет с белым свадебным костюмом, — дорогой расскажу вам сказку про белый пиджак.

Нюша занималась игрушками в другой комнате, но среагировала моментально — прибежала.

— Расскажи! Бабушка!

— Нюша, это сказка для взрослых!

— А я уже взрослая! — Сдавливая дыхание в наклоне, крикнула Нюша и бабушке погрозила пальчиком.

Сократили груз на четыре узла. Сели отдыхать. Бабушка загадочным голосом произнесла:

— Это сказка о белом пиджаке.

«Однажды принцесса Мая, проснувшись рано утром, посмотрела в громадное — во всю стену зеркало и не увидела в нём себя. Зеркало отражало столько много принцесс. Она поняла, что её сестры решили пошалить, выстроившись рядом с ней. Все они были прекрасны. Подразнив её, принцессы отвернулись от зеркала и, наконец, принцесса увидела себя. Отражение в зеркале ей не понравилось, и она загрустила. Пришли костюмеры, каждой из сестер они поклонились, каждую старательно и неторопливо переодели. Принцессы еще больше развеселились. Банты, пояса, манжетки, воротнички, шарфики, словно голуби летали вокруг них, лаская своим прикосновением.

Принцесса Мая видела, с какой любовью костюмеры работают, ей не все нравилось, но она убеждалась, что сестры становятся еще красивее. Когда костюмеры закончили наряжать последнюю сестру, принцесса заволновалась.

— А как же я?

К ней подошел всеми любимый и изысканно одетый Мод.

— Извините, принцесса. Ваших сестер мы готовим к смотринам. Вы не один раз в них участвовали но, увы, не смогли никого обворожить. Печально, ни королева — мать ни я пока не можем Вам помочь.

— Как же так? Я знаю, что я многим приглянулась. Да, я не давала к себе притронуться. Я была слишком дорогой и изысканной, но ведь я жду своего принца.

Все ушли, и принцесса осталась одна. Она в первый раз засомневалась: а в правильном ли городе она живет, правильные ли родственники её окружают. Королева–мама ей тоже перестала нравиться. Она была уж очень строгой с ней и с народом. Принцесса часто являлась свидетелем скандалов, и ей было стыдно за неразумное поведение королевы — матери.

Принцесса как–то сразу решила, что она должна жить по–другому — жить в правильном городе среди правильных людей. Эти люди станут ее друзьями. Они будут радовать, и любить ее так же, как она будет радовать и любить их. В ней ведь столько накопилось любви и ей казалось, что если она не поделиться этой любовью, то просто задохнётся. Бедная принцесса не понимала, что любовь, которая переполняла её — была отражением материнской любви.

Когда сестры вернулись, принцесса встретила их молчанием. Они шумели, хвалились друг перед другом своими победами, и все время пытались прикоснуться к принцессе, чтобы её развеселить. Наконец, обсудив удачные смотрины, они затихли.

Принцессе Мае не спалось. Где–то в глубине зеркал бегал лучик света, он то падал на принцессу, то на тяжелые бархатные шторы, словно показывал путь, которым ей предстояло воспользоваться для побега в другую жизнь. В ночи звенели стразы на бахроме и шелестели листья огромных брошек–розочек. Принцессу тревожили эти всегда родные и желанные звуки, но рожденные вместе с ней и с этими звуками амбиции требовали другой жизни и другой музыки. Она придумывала сцену своего бегства: «Придет старая служанка убирать, заденет её, и принцесса ловко соскользнет на мокрый пол. Старая служанка испугается и поторопиться исправить свою оплошность — она вынесет принцессу на балкон, чтобы подсушить и почистить ее, но еще больше сделает зацепок на белых шелковых цветах и вынужденно бросит в корзину бракованных вещей».

Как долго принцессе не хотелось признаваться самой себе, что она — просто вещь. Вещь, сшитая для торжественных, но редких случаев. Принцессу увезут во второсортные магазины. Ее будут уценивать столько раз — сколько понадобиться, чтобы её купила восторженная, но скромная девушка для свадебного торжества.

Принцессе стало грустно от своих мыслей, но словно наступила пора взросления, и её нужно было подтвердить поступком. Она решилась. Зашелестела штора на окне и принцесса соскользнула на пол.

Рано утром пришла старая служанка убирать комнаты. Она лишь слегка подтерла пол и удалилась. Пришел строгий и как всегда изысканно одетый Мод и костюмеры. Они шутили и смеялись, пересортировывая принцесс. Ловко снимали их с плечиков, налюбовавшись ими, укладывали в большие красивые коробки. Наконец, Мод увидел, лежащую на полу принцессу Маю.

— Как жаль, моя дорогая, как жаль, что ты попадёшь в second hend.

Мод наклонился, поднял принцессу и осторожно положил в корзину бракованных вещей. Плач принцессы был настолько тихим, что никто не обратил на него внимания, даже королева–мать. Принцесса плакала и представляла, что она навсегда разлучится со своими сестрами, и с королевой–матерью и, что они не будут интересоваться её судьбой, ведь она попадет в неизвестные руки. Есть надежда, что королеве — матери изредка будут напоминать о её существовании прошитые золотыми нитками метки.

К корзине подошла Королева–мать, она погладила рукой принцессу Маю и, словно прощаясь, сказала:

— Милая дочь, где я ошиблась? Ты такая прекрасная, но почему кроме меня это никто не видит. Я отпускаю тебя в жизнь. Я верю в твою удачу. Она будет нашей общей заслуженной удачей.

Принцессу везли, несли, выставляли в салонах недорогих бутиков. Спустя несколько месяцев, снова везли. Так она оказалась совсем в другой стране. Однажды, любуясь видом из окна небольшого салона мод, она увидела Её. Хорошенькая молодая девушка остановилась у витрины магазина. Принцесса Мая заволновалась. Ей захотелось крикнуть — «я же здесь!» Рядом с девушкой появился высокий шатен.

— Тебе что–то приглянулось? Давай зайдем, — сказал он тихо.

Принцесса еще больше заволновалась. Она поняла, что, наконец–то, появились настоящие её ценители.

Парочка сразу же подошла к принцессе Мае. Девушка погладила принцессу через целлофановый пакет, потрогала веточки из белых цветов, засмеялась.

— Как здорово! Именно таким я представляла свадебное платье.

Молодой человек улыбнулся и со словами: Давай не будем торопиться, — привлек к себе девушку, и они вышли из магазина.

Принцесса снова загрустила, но, что–то ей подсказывало: просто надо ждать. Наступил день, когда девушка вернулась в салон. Она осторожно вынула из пакета принцессу Маю и смело двинулась в примерочную. Из примерочной она выходила довольная и счастливая, быстро оплатила покупку и почти побежала домой.

В маленькой, но уютную квартирке её ждал молодой человек. Он распахнул объятия навстречу вошедшей невесте.

— Дорогая, я хочу тебя порадовать — я нашел замечательный костюм, и мы сейчас отправимся за ним.

— Дорогой, я тоже хочу тебя порадовать. Я решилась и купила то самое белое платье с веточками белых цветов, только примерю, а ты подожди меня в сквере.

Мая смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Она словно стала взрослее и изысканнее. Она не могла налюбоваться собой. Девушка, покрутившись немного у зеркала, сняла платье и небрежно бросила его на кровать, поспешила к жениху. Принцесса Мая съежилась, словно получила незаслуженное оскорбление, но плача уже не получилось. Она лежала и рассматривала убранство комнаты. День выдался хлопотным и, зная, что предстоит ещё более хлопотный день, она посмела заснуть. Проснулась принцесса Мая от разговоров. Жених с невестой смеялись, любуясь друг другом. Принцесса Мая всмотрелась в жениха и тихо вскрикнула:

— Это он, да он, мой принц!

Принц, к которому был обращен восторг, лишь строго посмотрел на неё.

Девушка, нежно поглаживая рукой воротник белого пиджака, сказала:

— Жаль, что этот костюм послужит тебе всего лишь один день.

— А я надеюсь, что в нашей с тобой счастливой жизни он станет частым свидетелем, — ответил ей молодой человек, он осторожно снял пиджак и также осторожно положил его рядом с платьем невесты. Обнявшись, парочка вышла из комнаты.

Принцессе Мае было волнительно лежать с молчаливым холеным красавцем. Он, казалось, был очень уж высокомерен. Наверное, ему больше повезло. Его не теребили много раз чужие руки, не бросали в корзину бракованных вещей. Его, наконец, не уценивали, как её. Она ощущала себя опять малоценкой, тихо заплакала. Белый пиджак сначала не обратил внимания на плач принцессы, но понимая, что он не скоро закончится, с нежностью сказал:

— Мы с тобой такие красивые и такие счастливые, наконец–то, нас выбрали.

11

Выезжать в пятницу из города — немыслимая храбрость. В пробках можно провести часа четыре. Дорога на север и летом проблемная, лишь на небольших участках дороги можно ехать с нормальной скоростью.

До Череповца восемь часов езды. В этом городе–призраке ранним утром, даже встречающие, подмигивающие светофоры кажутся фантастически одинокими. Уставший город спит, но маловероятным кажется и возможность его пробуждения. То ли жители очень ленивые, то ли, чрезмерно работающие — широкоформатные проезды не используются ни залихватской молодежью, ни законопослушной, но вечно тренирующейся публикой. Можно поверить в химеру, что никакой публики вообще здесь нет.

Горничная — дама средних лет, исполнив свои обязанности, куда–то исчезла. Отдохнув в абсолютной тишине, словно заразившись ею, бесшумно собрались и также бесшумно гостиницу покинули. Город в полуденные часы мало отличался от города в утренние часы — на выезде всё тот же одинокий полицейский, думалось, что, если воинственные инопланетяне начнут завоевывать планету Земля, то легче всего им начинать именно с этого города. Череповец — либо вдовец, либо холостяк, словом очень неблагополучный застенчивый мужик.

Дороги в Вологодской области гораздо лучше. Можно с величайшим восторгом проехать по автобану, не веря, что ты на Российском Севере. Автомобильная дорога к Архангельску намного хуже: с бесконечной тряской, зигзагообразные просеки сменяются большими ремонтными участками.

Через семь часов езды попадаешь в северную глубинку. В деревне ещё тише, чем в городе–призраке. Деревня, словно покинута жителями много — много лет назад. Закрадывается мысль, что это место проклято. Добротные русские избы — немые свидетели чьей–то несправедливой воли и участия, словно одичавшие собаки, настороженно следят за каждым нежданным гостем.

При виде разрухи Эльвира недовольно вскрикнула:

— Зачем сюда нас привез?

Даниил невесело аргументировал:

— Меня именно здесь вылечили в детстве.

Эльвира продолжала выговаривать:

— Вы, что, считаете меня больной? Как в такой разрухе вылечиться?

— Что Вы хотите, мама? В доме уже десять лет, как никто не живет, и соседи выехали искать лучшую жизнь.

Дочь возмущение поддержала:

— Дань, ведь никаких бытовых удобств, уезжаем!

Эльвира, мысленно перечислила видимые и невидимые неудобства, также мысленно попыталась приспособиться к ним. Подумала: «больше двух недель провести будет сложно». Оглядела близлежащие избы, вспомнила о предках. «Нет, должно быть не зря она попала сюда».

— Остаемся на две недели. Это же музей под открытым небом!

Данила уехал на следующий же день. Успел лишь рассказать: как добывать воду из скважины, как топить баню по–чёрному. Пятилетняя Нюша продолжала с любопытством осваивать доступное пространство вокруг избы, бродить по дому в поисках удивительных находок, частенько вскрикивала. Эльвира наблюдала за дочерью и внучкой и радовалась, словно вернулась в родной дом. И, как–то сразу, деревня ожила: появились соседи, мимо дома стали чаще проезжать машины. Эльвире подумалось: «Чудеса, похоже, продолжаются»!

Знакомясь с бытом, с природой, стала ловить себя на том, что она неустанно думает о хозяйке дома. Когда дочь с внучкой уходили знакомиться с природой, Эльвира бралась за уборку: протирала от жирной чёрной копоти кухонную утварь, раскладывала по ящикам предметы прошлой чужой жизни. Всё, очищенное начинало говорить языком благодарности. Эльвире, не хотелось слушать уставшие от одиночества голоса, но голоса становились все настойчивее.

На крыше дома покрикивала надоедливая чайка. В горнице спала набегавшаяся и уставшая внучка. Солнце жарило ступеньки кривого крыльца. Эльвира и Александра, сидели рядом, склонившись и удерживая на коленях желтые листы, тихо переговаривались или поочередно читали вслух письма, аккуратно складывали их в две стопки.

Заскрипел песок где–то рядом. Эльвира с дочерью отвлеклись от чтения. На выбегающей из леса тропинке показалась велосипедистка, когда она подъехала близко к крыльцу, то затормозила и спрыгнула с велосипеда. Так постояла, оглядывая избу, почтовую сумку закинула за спину, спросила:

— Вы, чьи будете? Здравствуйте!

Александра отложила письмо, вставая, ответила:

— Здравствуйте, мы — Разумцевы.

Почтальонша кивнула головой, толкнув велосипед, села на седло и тяжело закрутила педалями. Она не отворачивала голову, пока не скрылась за углом соседней избы.

12

Десять лет назад. Умела природа договариваться с человеком: деревья не наступали на деяния рук человеческих, и трава позволяла вырасти посевам. Но, вот заметила Серафима, что нарушилось что–то: песок лавинами стал наступать на огород и вокруг бани всё больше гнездится муравьёв. Муравьиные ручьи растекались по соседнему огороду, вползали в заброшенные соседние дома и, похоже, надолго прописывались на завоеванной территории. Странным показалось и то, что деревенский дурачок Шиш забыл все слова кроме своего имени. Когда деревня отдыхала от трудов, только и слышно было: «Шиш–шиш–шиш–шиш…», словно работал без устали косарь.

Серафима открыла створки окна, ветер ворвался в горницу. Запахи, принесенные с поля ветром, дурманили. Повеяло ощущением вечности; оно обволакивало. Присела на скамью, вцепилась в нее дрожащими руками, чтобы не упасть. Немного отдохнув, встала, подошла к портрету брата, дотянулась и погладила лицо. Вспомнила про ключ, пошарила за портретом, убедившись, что ключ на месте, прошла к входной двери и села на кромку лавки. Смертное лежало в коробке под лавкой, у самой двери. Она не стала проверять все ли на месте, как она обычно это делала. Наклонившись вперед, уперлась локтями в колени, вложила в сухонькие руки голову, поплакала. Быстро успокоилась, краем юбки вытерла уже сухие от слез глаза. С улицы доносилось:

«Шиш–шиш–шиш–шиш».

Ощущение, что на белом свете остается одна, с каждым днем стало мучить её всё откровенней и безжалостней. От неё уже ничего не зависело: ни утро, ни вечер, ни приезд родных, ни порядок в доме. Дом, в котором она прожила большую часть жизни, становился чужим. Раньше она, не уставая радоваться удачной покупке своих родителей, просто купалась в радости и в счастье.

Чуть–чуть обустроившись, родители пригласили Серафиму переехать к ним вместе с двумя сыновьями. Время было военное, в городе оставаться одной с двумя детьми стало невозможным. Мальчики росли в деревне без отца, но под присмотром сурового деда и бабки. Дом давал ощущение надежности и быта и родственных уз. Было куда приезжать, было и кого привечать. «Что ж ты, всё — шиш, да, шиш?», — проворчала Серафима, — «Других слов на свете нету? Может, и шиш теперь, ну, а тогда шиша не было, а были добрые времена.»

Серафима растила детей, работала бухгалтером в колхозе. Муж с войны не вернулся — пропал без вести. Медалей, грамот и подарков не счесть, но, кому они нужны? Кто хотя бы на них посмотрит? «Вот и мне — кукиш!»

Всё чаще грустные думки одолевали Серафиму. Она исхудала, да и жизнь вокруг нее тоже исхудала — обезлюдела, внуки жили своей взрослой жизнью и редко в деревню наведывались. В их взрослой жизни для неё уже места не находилось. Соседей почти не стало. Одиночество, к которому она привыкала с уходом на пенсию, теперь с каждым днём все больше её страшило. Раньше с интересом читала газеты, которые два раза в неделю приносила почтальон Тоня; теперь она заглядывает к Серафиме только один раз в месяц, когда приносит пенсию. Про жизнь старинную расспросит, про родственников, поможет по дому и, уходя, долго прощается в дверях.

В дверь постучали. Серафима встала со скамьи, отодвинув шторку, посмотрела во двор. Увидела почтальона Тоню. Обращая на себя внимание, постучала в стекло. Сначала показалась сумка, потом протиснулась в открытую дверь сама Тоня. Она вошла, сняла сумку и поставила её на скамью рядом с Серафимой. Ласково погладила спинку стула, поздоровалась с хозяйкой:

— Как здоровье, тёть Сима?

— Спасибо, дорогая! — ответила Серафима, положив локти на стол, вложила в ладони голову. — Тонечка, сегодня задержись немного, я тебе смертное покажу и наследство.

Тоня отсчитала пенсию, положила перед Серафимой.

— Присядь, дочка! — Серафима встала с места, наклонилась, приговаривая, — Здесь моё смертное, — вытянула картонную коробку из–под лавки, — Хочу, чтобы и вещи моего мужа со мной положили, и эти бумаги.

Тоня засмеялась, чтобы важная тема для Серафимы не стала главной для всего её рабочего дня.

— Это — всё Ваше наследство!?

— Нет, милая, главное наследство останется на этом свете, — она развела руками, оглядывая всё вокруг.

— Но ведь это наследство не Ваше! — вскрикнула Тоня и не услышала своего голоса.

— Кто такая? Чего мелешь?

— Этот дом строили мои деды, ваши родители жили в соседней Пугайке — там ваши корни!

Тоню прорвало давно копившееся возмущение:

— Ваш отец подвязался работать охранником в Кулойлаг. Там вы и познакомились с главным ветеринаром Разумцевым из Москвы.

Лицо Серафимы было бесстрастным. Серафима молчала, пытаясь понять: шутит Тоня или нет. С просьбой — перечитать письма, документы она часто обращалась к Тоне, рассказывала о своей довоенной счастливой жизни.

— Вы приезжали в Пугайку с этим Разумцевым не один раз. Наверное, тогда и приглядели дом моего деда. Почему–то именно моего деда первым раскулачили, потом — остальных. Деревня–то была самая красивая. Здесь жили самые настоящие крестьяне. Точно, по доносу все вдруг стали кулаками. В каком году этот дом стал вашим?

Серафима сняла руки со стола, сразу всё стало чужим.

— Уходи! — встала, показывая Тоне на дверь.

— Сами додумаете или помочь душу облегчить?

Тоня, садясь на велосипед, все время поправляла сумку, корила себя, что не попрощалась. «Как поведет себя Серафима при новой их встрече? Как выдержит это разоблачение? Правильно ли сделала?» Сказала себе: «Долги должны возвращаться!», успокоилась и покатила к другому дому.

Серафима взяла со стола газету, завернула в нее выбранные из коробки бумаги. Долго стояла, размышляя, куда бы спрятать. «Зачем прятать? Ведь в той — новой жизни неизвестно кто станет Хозяином». Развернула газету, нашла диплом мужа, свернула на манер конверта, вложила в карман мужнего пиджака довоенного кроя, снова уложила в коробку со смертным. Долго ходила по дому — искала что–то. Не найдя, пришла к лавке, задвинула коробку подальше от дверей.

13

Настоящее время. На крыльце было всё также солнечно и жарко.

— Что–то голова разболелась, — произнесла Александра и начала складывать бумаги в полиэтиленовые пакеты.

— Как–то недружелюбно нас встретили, не пришлось бы чужие заслуги на себя надевать, — многозначительно произнесла Эльвира и отправилась в горницу посмотреть на спящую внучку.

Таинственная «живая душа» только подстегнула любопытство, заставила Александру продолжить разборку домашнего архива. Что–то зашуршало, активно подбираясь к открытому оконцу подполья, Александра огляделась, вслушиваясь, искала глазами нарушителя тишины. Показалась изящная головка колонка. Осторожно ступая, не отводя взгляда, зверёк то замирал, то робко пробирался к крыльцу. Александра затаила дыхание. — Тебе что нужно? — с ударением в голосе спросила зверька, а, может, неведомого хозяина дома.

Колонок подошёл ближе. Чайка неустанно кричащая и присматривающая за тарелкой, поставленной у крыльца, не вытерпела и тоже оказалась рядом. Она стояла перед колонком и сердито покрикивала на него.

— Тише! Тише! — вмешалась Александра, подумала: «По всей видимости, живых душ здесь несметное количество». Интерес к архиву больше манил и завлекал, а может быть голос из прошлого был зазывнее. Она старательно вчитывалась в строки писем, словно искала что–то. Вздрогнула от прикосновения дочки, обняла её и усадила рядом. Нюша, заметив колонка и чайку прошептала:

— Мамочка, почему они меня не испугались?

— Видишь, они заняты — у них поединок. Они еду в тарелке не могут поделить, — сказала. Заметив приближающуюся к крыльцу немецкую овчарку, быстро встала и легким шлепком оттолкнула Нюшу в сени. Собака была худой, должно быть, давно не ела, с трудом передвигалась, почти не сгибая ног. Эльвира испуганно вскрикнула, колонок, не отворачивая изящную головку, как–то мгновенно слился с нижними венцами бревен — его не стало. Овчарка дошла до тарелки и жадно начала заглатывать всё, что оставалось на ней, наконец, подняла глаза на Александру.

— Нюша, принеси со стола хлеб!

Вышла Эльвира со словами:

— Какие у нас важные гости! — прошла к беседке мимо овчарки, присела на скамью.

Овчарка почему–то пошла за ней, прилегла у ног, рассматривала Эльвиру, словно пыталась узнать. «Ты — гость из прошлого или из будущего?» — подумала Эльвира. Выбежала на крыльцо Нюша с большим ломтем хлеба, крикнула: «На–а–а!», но собака никак не среагировала, продолжала лежать.

— Прикармливать чужую собаку смысла не имеет. — высказалась Эльвира.

— А если это — та собака, которая жила с бабушкой Серафимой? Бабушку забрали в город, а собаку ведь никто не забирал — так говорил Дан. Интересно, а где другая собака — дворняжка?

— Вот, вот, скоро и другая объявится, будем ждать.

Овчарка встала, направилась к Нюше, взяла из ее рук хлеб. Нюша радовалась этому — то и дело наклонялась над гостьей и осторожно пальчиками пощипывала шерстку. Александра собрала все бумаги, оторвала дочурку от собаки. Забираясь по ступенькам на крыльцо, Нюша успела пропеть:

— Бабушка, расскажи мне сказку про бабушку Симу, про ее собачек и про нас!

— Садись рядом, расскажу, слушай!

Нюша осталась на крыльце слушать сказку, а Александра шагнула в темноту сеней.

«Вельский вокзал — красавец среди немытых старых привокзальных строений. Он появился как–то вдруг на удивление всем горожанам.

Ванька плелся за мной, широко расставлял еле гнущиеся ноги.

— Живее, же… ну–ну! — подгоняла я, оглядываясь на друга.

— Твоя бодрость меня доконает. Давай, лучше полежим и отдохнем, а?

— Не–е–е! Гав–в! Давай, найдем еду, а потом отдохнем.

Я шла вперед, нюхала воздух; он заманивал меня все дальше. Жалко было друга, но оставлять его на безлюдной улице было опасно, ведь недруги могли в любой момент выскочить из темных кустов и наброситься.

— Пошли–пошли!

Тишину разорвал гудок и остановил нас. Воздух с металлической пылью ворвался в ноздри, гудок стих, и снова зашелестели листья на кустах.

— Гавра! — услышала я окрик друга, — Слышишь, нас кто–то преследует!

Затрещали кусты, объезжая лужи и буераки на нас надвигалась машина. Мы с Ванькой отступили в темные кусты. Машина вихляла, дергалась, наконец, остановилась. Мы с Ванькой, пробрались сквозь заросли, чтобы быть ближе. Из машины пахло хлебом, мясом и родиной. Вышел высокий мужик, за ним вышла молодая тетка с большой сумкой и старая тетка с большим пакетом. Я сказала Ваньке:

— Нутром чувствую — они нас накормят, пошли за ними.

Ванька был мне хорошим другом, мы вместе с ним когда–то жили на родине. Может, и не богато жили, но, как вкусно пахло лесом, речкой, сеном и дымом. Хозяйка все реже стала выходить на улицу. Однажды появилась во дворе вот такая же машина, из нее вышли люди; они иногда летом приезжали к нашему дому. Хозяйка тогда становилась доброй — часто выносила нам еду. Эти люди достали из машины сумки, мы с Ванькой сразу сообразили, что надо покрутиться рядом. Много всякой еды они разбросали возле крыльца. Мы, почти не разжевывая, заглатывали вкусные куски, забыли про гостей; они недолго были в избе, вывели нашу хозяйку одетой, посадили в машину. Главный человек обошел машину, попинал колеса, когда садился, то крикнул нам: «Дом сторожите, скоро приеду!». Мы с Ванькой провожали машину с хозяйкой до большой дороги, которая гремела и противно пахла. Никто так и не приехал.

Мир не без добрых людей, и они нас подкармливали. Когда повалил снег, и стало очень холодно, мы с Ванькой решили службу бросить и поискать хозяйку. Так оказались в городе. Здесь выжить проще: людей больше, больше еды. Мы с Ванькой много терпели, пока прижились. Однажды пьяные мужики Ваньку привязали к столбу, тогда мы решили жить подальше от людей. Нашли сытное место — большие зеленые коробки, от них всегда пахло едой. Так вокзал стал нашей новой родиной.

— Пошли!

Я воткнула нос в дверную щель, лапой зацепилась за что–то и дверь открылась. Ванька успел зайти, прежде чем за ним дверь закрылась. Большой зал, совсем мало людей; я побрела к ним.

— Какой швейцар им двери открыл? — Спросил один веселый человек другого.

Из темного коридора вышли тетки, они обошли нас с Ванькой и сели на сиденья ближе к веселым мужикам. Я кивнула головой в сторону теток — направила Ваньку к ним, сама прилегла у сумок мужиков. У меня было правильное выражение морды, потому что они стали рыться в сумках.

— Какой ты большой!

Добрый мужик вытянул из сумки яйцо, отошел в сторону, почистил его и положил на скользкий холодный пол; я подошла, тут же их заглотила. Стало стыдно — забыла про Ваньку. Он к теткам не пошел, как я наказывала, а стоял у большой тяжелой двери и только вертел головой. Хорошо, что друг не заметил мою собачью жадность. Отправилась сама к теткам. Вам скажу: так ударило в нос родиной! Одна из теток дернулась — отодвинулась и сумку переставила. Я прилегла возле ее сумки. Другая тетка порылась в своей, протянула мне кусок чёрного хлеба, я встала, взяла хлеб и понесла Ваньке. Не дошла, остановилась и замерла от командирского окрика хозяйки вокзала.

— Уважаемые, собак не прикармливайте и двери им не открывайте!

Командирша подошла к двери, открыла её, прикрикнула на нас:

— Идите на улицу!

Мы с Ванькой вышли. Он дрожал от голода, а может от грозного окрика командирши, в его глазах блеснули слезинки. Я положила кусок черного хлеба перед Ванькой. Как оправдаться перед другом? Скоро лето! Может, Ванька, вернемся на родину?»

Эльвира ожидала вопроса: «а дальше…», но Нюша молчала, прижавшись к бабушке, она спала. Обмякшее тельце внучки Эльвира сначала тихонько отстранила от себя и, приподнявшись, осторожно взяла на руки. Навстречу ей из сеней выходила полусонная Александра с ворохом бумаг.

— Мамочка, она спит?

— Да, — шёпотом ответила Эльвира и, отстраняя спиной дочь, с драгоценным грузом перешагнула через высокий порог.

Через несколько минут вернулась на крыльцо и уставшим голосом сказала дочери, сидящей на ковре из рыхлых желтых бумажных заплат:

— Все что происходит с нами — это словно продолжение борьбы за наследство по воле наших предков, но совершенно в другом месте. Больше в чужом архиве я не буду рыться. Это все, что мне нужно было понять. Что тебе интересно узнать — дело уже сугубо твое, но может не надо…

14

Эльвира с дочерью долго сидели на крыльце, молчали, погруженные в древнюю — столетнюю историю жизни дома. Запасом прочности хвастались пол и ступеньки крыльца, только перила со столбами, поддерживающие крышу, придавали строению усталый вид.

— Обязательно надо починить крыльцо, — сказала Эльвира и начала мысленно организовывать процесс переустройства.

Александра отвлеклась от чтения писем.

— Даня тоже считает, что ремонт нужно начинать с крыльца.

— Боюсь, что оно на чью–то голову упадет прежде, чем он сядет конструировать.

Зять закончил факультет механической технологии древесины Лесотехнической академии. Конструкторский опыт имел, технарем работал, в последнее время управлял производством небольшого предприятия, но как всякий северянин был «ленив на подъем».

В одну из поездок Эльвира разговорилась с соседкой по купе; та услышав, что зять из Архангельска, нарисовала такую непривлекательную картину супружества с северянином, что Эльвира многие годы азартно сравнивала поведение зятя с этим навязанным образом. Эти томящиеся в закромах ее памяти характеристики, лишь иногда корректировались в лучшую для зятя сторону.

— Год будет конструировать, год материалы и оборудование закупать…, — продолжала критиковать зятя Эльвира.

— Мама ты опять за свое, тише едешь — дальше будешь.

— На лыжных прогулках больно активно бегает, а за столом еще активнее суетится.

На дороге неожиданно появилось знакомое серое авто.

— Вот, как я и говорила, на обед торопится.

Авто лихо юзануло по сухой песчаной дороге у ближайшего столба недостроенной изгороди и образовало длинную канаву — почти дюну, из авто степенно вышел зять. Эльвира и Александра радость от встречи не скрывали. «Не прошло и трех дней. Везде побывал, всем заданье дал», — мысленно отрапортовала за зятя Эльвира.

Нюша, как только услышала урчание мотора, выбежала с визгом на крыльцо, замахала ручками, как крыльями, спрыгнула с крутых ступенек навстречу отцу; он подбросил дочку высоко–высоко; Нюша еще громче завизжала от восторга. Эльвира сначала замерла от такой картинки, потом недовольным голосом поприветствовала Данила, но неудовольствие все же не скрыла:

— Это же не мальчик!

— И что мама? Порадовать девочку нельзя? — Александра любовно обаяла супруга взглядом, пошла ему навстречу.

— Бабушка! — Кричала Нюша, еще болтая ногами в воздухе, придерживаясь за руки отца, — Ты, бабушка, сказку про Ваньку расскажешь папке?

— Сама расскажешь! — похохатывая, ответила Эльвира.

— Закормила вас бабушка сказками?

— Бабушка, как видишь, и забор какой–никакой сделала, беседку …, — перечисляла Эльвира трехдневные достижения, загибая пальцы на руке. — Не до сказок было — имущество ваше в порядок приводила.

— А я старье на свалку выбросила! — добавила Александра.

— Какое старье? — Встревоженный Данила, дочь опустил на землю.

— Не волнуйся, Дань, мама почти все уже со свалки вернула на место.

— Потому — что понимаю: по вашему семейному достоянию музей плачет, а может уже и рыдает. Вполне в этих стенах музей можно открыть, только вот дом разрушается и твердой мастеровой руки, наверное, не дождется.

— Дождется! — Бодро выпалил зять.

— Хорошо бы! — по — хозяйски ловко ввернула Александра свое отношение к наследству мужа.

Погода в этих широтах не особо гостеприимна, но именно в эти дни безвозмездно радовала. Эльвира заметила, как приехавший зять скосил глаза на игровую площадку, приподнял в недоумении брови, мол, откуда взялась, ничего не сказав, взашел на крыльцо.

— Вот и крыльцо еще век будет ждать ремонта! — Эльвира таким недовольством лишь подтолкнула зятя к входной двери. За ним последовала Александра, с азартом транжиря массу эмоций с помощью банного полотенца, которым беспрестанно отбивалась от слепней.

Нюша помахала ручкой в сторону родителей, взгромоздилась на столик и, не обращая внимания на бабушку, продолжила театрализованное представление сказки с новыми друзьями: слониками, собачками и прочими героями детских фантазий.

Данила наскоро переоделся, вышел во двор, широко шагая, по–хозяйски оглядел фасад дома, пристройки и направился в сторону баньки, притулившейся к лесной тропинке.

Вскоре Нюша и бабушка услышали со стороны баньки — темным аккуратным мазком закрывающей зеленый наряд ельника, тарахтенье мотора, отвлеклись на него. Из леса выехал на мопеде не молодой мужчина. Он, заметив Данила, кивнул ему головой, уже сравнявшись с Эльвирой и Нюшей, громко и торжественно выкрикнул: «Здрасьте!» и, огибая забор, ловко вытолкнул мопед с укатанной тропинки на рыхлую песчаную дорогу. Громко лая, из леса выскочила уже знакомая собака, она преследовала водителя мопеда, пробегая мимо Нюши и Эльвиры, лишь чуть замедлила бег.

Зять пропадал в бане, Александра готовила в доме обед, бабушка с внучкой, посоветовавшись — кому нужнее помощь, пошли к Даниле осматривать баньку. Заработала бензопила совсем недалеко, зять, выходя из предбанника навстречу Нюше с бабушкой, прислушался, перебивая надсадный звук бензопилы, сказал:

— В поселке узнал, что дом «трех монашек» родственники продали, похоже, вот этому мужику. Что он с таким огромным домом собирается делать?

Сказал и уже спиной втиснулся сквозь узкий дверной проем и потерялся в темноте баньки.

— Дверь–то нужно поднять!

То ли совет не смог пробиться к зятю, то ли был негожим — реакции не последовало. Эльвира через полуоткрытую осевшую дверь глянула внутрь; в баньке было тесно и темно; зять, присев на корточки, расшатывал, лежащие под большим котлом камни. Нюша отодвинула ручкой бабушку от узкого дверного проема, зашла, понаблюдав за руками отца, присела рядом.

— Папочка, ты ломаешь?

— Ломать — не строить, — ответила за зятя Эльвира и, взяв за ручку Нюшу, вытянула ее из черной — пречерной баньки.

— Нет, я останусь с папой, а ты бабушка иди, — сказала Нюша, вырывая руку, — а потом мне расскажешь сказку про Баба Ягу, ладно?

15

Эльвире нечего было делать, и она, сказав легкомысленно: «Не ищите, — пойду гулять!», двинулась в направлении зазывающей на концерт бензопилы. За спиной услышала голос зятя:

— Мама, возьмите палку, много змей у старых домов, а они конкуренток не любят.

«Вот так: едешь через всю страну, машины даришь, а тебе не то что спасибо не скажут, а еще и гадюкой назовут. Да–а–а!»

А ведь он прав: Эльвира роль «Гадюки» из рассказа Алексея Толстого на себя примерила еще в молодости, так в этой роли до сей поры и купалась.

Вокруг заброшенных и умирающих изб добротной изгороди не было даже в палисадниках, от незваных гостей их охранял бурьян. Эльвира решила обойти кромкой леса этот мемориал людского греха и беспамятства. Иногда попадались на глаза изгороди из серых жердин, сцепленных дряхлыми столбиками.

Эльвира шла осторожно, помогая руками раздвигать редкие, но колючие метелки порея, они цеплялись за ноги и руки, и она пожалела, что одела легкий ситцевый халат. Так огородами она дошла до последней избы и вышла на дорогу, разделяющую деревню на две половинки и убегающую через поле к реке.

Именно сюда — в русло песчаной дороги ворвался со стороны речки свежий ветер, сдобренный запахами полевых цветов. Эльвира ловила этот ветер открытым ртом и глотала его, пока не закружилась голова.

Большой дровяник у края дороги был заполнен до краев чурбачками, поодаль от него уставшая и совершенно разрушенная изба. Эльвира мысленно послала вопрос вдаль мирозданию: «Почему ни хозяева этих полуразрушенных изб, ни бабушка Мария, ни мать Эльвиры никогда не посетили свои родные уголки, а лишь держали их в своей памяти?»

Звук бензопилы был уже рядом. Из бурьяна выскочила на Эльвиру овчарка, но узнав гостью, хвостом и всем телом завиляла, позволяя Эльвире пройти по гнилым бревнам и доскам, пахнувшим потерянным временем к загадочному дому. Подойдя к полуразрушенному крыльцу, она начала разглядывать строение. Три дома будто столкнулись нечаянно, так и замерли в едином объятии. Изба, почерневшая от времени, не стыдясь, показывала изумительные деяния рук мастеров. Рисунки резьбы на наличниках окон уже просматривались, а на козырьке дома — на фоне голубого неба вообще парили.

Из избы вышел усыпанный опилками мужик, вероятно, на отдых. По всему виду, не был рад гостье. Эльвира попросила разрешения войти в дом и его осмотреть. Собака подошла к рваным ступеням дома, лениво распласталась на утоптанном пяточке. Ударил запах свежих опилок. В большой объединяющей три дома комнате горы мусора, которые образовала рухнувшая центральная часть крыши. Среди гор мусора просматривалась добротная мебель ручной работы. Эльвира подошла к стене и погладила рукой отполированную поверхность, на которой виднелись микротрещины старости. Эльвира ходила по дому осторожно, опасаясь ступать на скрипучие половицы, ведь любое неосторожное движение могло спровоцировать разрушение крыши.

— Давно крыша начала разрушаться? — почему–то спросила хозяина дома, наблюдавшего за ее изысканиями.

— Начал выпиливать бревна для бани, вот и посыпалась…

— Работать ведь при такой крыше опасно. Не то дело вы затеяли.

Мужик молчал. Эльвира продолжала выговаривать:

— Такие бревна на баню! Это же варварство! В них такая история, такое мастерство!

Эльвира заметила, что хозяин пытался выпиливать именно отполированные бревна общей для трех изб комнаты. «Этой избе бы новую крышу, цены бы ей не было».

— Я ее купил за десять тысяч на дрова, — отбился своим положением хозяин.

— Один сундук дороже стоит! Откопали бы и забрали мебель.

«Этот памятник сохранить нужно. Кто возьмется?» — Продолжала мысленно сокрушаться Эльвира, взгляд выцарапал из мусорной кучи толстые околыши толи папок, толи книг. Раззуделись руки, «как их достать?», взгляд отвела. «Нет, это должно попасть в нужные руки, — то есть её».

— А собачка эта ваша? — неожиданно спросила, пробираясь к выходу, озираясь на большую во весь потолок рваную дыру.

— Прибилась! Местные говорят, что это собака бабы Симы — кто она такая, я не знаю.

— А живет где?

— Собака или баба Сима?

— Бабушки Серафимы десять лет как нет на свете. Удивляюсь: ничего с тех пор в доме не потревожено, даже ковш в бане лежит — как лежал. Наверное, только здесь — в северной глубинке люди не болеют воровством. «Вовсе даже и не грех — забрать эти папки и не воровство, а изыскание», — успокаивала себя Эльвира, продумывая операцию по изъятию тайн дома «трех монашек».

16

Вернулась Эльвира к обеду. Запах свежего борща проникал через открытое окно избы и ненавязчиво дразнил уличных гостей. Колонок посматривал из подвального окна, беспрестанно кивая красивой головкой. Кричали требовательно чайки, рассевшиеся на крыше и столбиках изгороди, В этих местах воронья почти не встретишь, да и птичий класс не удивлял разнообразием.

За столом на лавке сидели зять и внучка и баловались — легонько били друг друга по лбу деревянными ложками. Эльвира была уверена — начал игру, конечно, отец. На ее глазах внучка отклонилась назад, сделала предупредительный широкий замах ложкой, второй короткий замах закончился хлопком. Отец ответил тем же. Александра, ставя на стол чашки с дымящимся содержимым, бросила укоризненный взгляд на мужа: «Дань, прекрати!», — повернувшись в сторону вошедшей Эльвире, с такой же интонации сказала, — Мама, мы тебя заждались! Где ты была?

— Я такое видела! — повторила, — Такое видела!

Чашки, блюдца, тарелочки, бокалы — все, что стояло на столе, было заполнено содержимым, словом всем, чем питается крестьянская семья для полноценного обеда. Эльвира не стала себя и остальных утруждать любопытством: а как все это появилось на столе, села напротив зятя; она знала, что дочери не в тягость было выполнять поварские обязанности, лишь кивнула головой, одобряя её заботливость: — Да уж садись, сама покушай! — с добрейшей ноткой в голосе сказала.

После обеда зять снова отправился к баньке. Нюша побежала за отцом, помахав всем ручкой.

— Помощники нужны? — крикнула им вслед Эльвира.

— Убираться будем, — недовольным голосом сказала Александра, через длинную паузу смиренно добавила, –расскажешь, мама, — где была.

Рассказ о всех впечатлениях, которые получила за время похода по окрестным местам, закончила возмущением:

— У меня к Даниле столько вопросов! Ты знаешь о самом большом доме на нашей стороне в конце улицы? Представляешь, полный дров дровяник никто не грабит! А в доме — такая уникальная старинная мебель! Кто там жил? Мужик за десять тысяч рублей дом купил на дрова!

— Дом монашек? Даню надо спросить. Он должен знать.

Зять сидел на скамье возле песочницы, смотрел на игру Нюши, даже давал смешливые советы, когда у дочки не получалось выстроить надежный — не разрушающийся замок или хотя — бы домик. Эльвира подошла, села рядом с зятем, тот вздрогнул и отодвинулся. На помощь Нюше заторопилась, переодевшаяся для загара Александра, она присела на корточки рядом с дочкой, и они вместе начали большую стройку, заняв все пространство песочницы. Не поворачиваясь к зрителям, обратилась к мужу:

— Дань, расскажи про дом монашек — что знаешь.

— Мало что помню.

У зятя память была кратковременной и беспорядочной. Он всегда искал ключи там, где не оставлял, так же было с носками, со всеми мелкими предметами. Вообще ничего не любил упорядочивать. Немного подумал, глубоко вздохнул и большими ручищами стянул бока, словно задерживал выдох.

— Значит так, — начал докладывать зять: — жили в том доме до самой революции Октябрьской три сестры. Семья жила богато. Все изменилось после 20–го года прошлого века: две сестры подались в монастырь, третья сестра — к «красным»1. Монастырь, кажется, сожгли «красные». Все сестры вернулись в родительский дом. Перед войной родителей раскулачили, отправили в ссылку. Так сестры и жили, «за глаза» называли их тремя монашками. Родители тайком вернулись в родной дом, но скоро умерли, так и не выдали замуж своих дочерей. Монашки разъехались после войны кто — куда. Вот и все — что знаю, — закончил короткий рассказ Данила.

Вскрикнула Нюша:

— Папа, а ты мне сказку расскажешь про этих монашек?

Эльвира удивилась, казалось, Нюша была занята — поглощена строительством замков на песке, а ведь все слышала.

Данил ответил: — Конечно, расскажу дочка. В баню сходим, чай попьем, вот тогда и расскажу.

Эльвира давно начала замечать талант зятя — он, играя с дочкой, на ходу сочинял и режиссировал полноценное театрализованное представление с массой любопытных действующих лиц. «Какое представление на этот раз придумает? Повезло Нюше с отцом!»

— Кстати, мама, мне с тобой нужно поговорить, — отвлекла Александра мать от приятных раздумий, отзывая взмахом руки в сторону дома, — пошли в дом.

Зашли в горницу вместе. Александра достала из верхнего ящика старинного комода небольшой бумажный пакет. В такую казенную бумагу в недалеком прошлом посылки на почте заворачивали.

— Мама я нашла странные письма. Я поняла, что эти письма адресованы не Серафиме, а Розе. Письма сама почитаешь. Даня уже прочитал. Раньше здесь не было этого пакета. Он появился неожиданно.

Эльвира выслушав, пакет вытянула из рук дочери.

— Я его нашла в самом старинном сундуке холо̀дника2 на заднем дворе. Хотела почитать, когда время появится.

— И что, дочка, тебя удивило?

— Понимаешь: письма все — из Германии. Писал дед Арсений какой — то женщине, называл её «моя прекрасная роза». Дед же «пропал без вести», а на штемпеле писем мы высмотрели 48 год. Получается: дед не вернулся к бабушке Серафиме намеренно. Даня вообще в трансе.

— Я же тебя предупреждала: не нужно читать чужие письма, — сказала Эльвира, скрывая под строгостью любопытство.

А вечером драгоценные женщины собрались в горнице и, затерявшись в одеялах и подушках, с особым вниманием слушали небылицу от Данила; обычно в это время они смотрели телесериал «Сваты» с ноутбука.

17

«Жили три сестренки с мамой и папой в большом доме. Жили счастливо. Папа каждый день приносил новую игрушку и дарил её той дочке, которая отличилась за день. Однажды, когда вся семья села ужинать, то папа попросил дочек рассказать: как каждая из дочек провела день. Дочка Маша краснея рассказала, что очень хотела смастерить из пластилина лисичку и зайчика, но у нее не получалось, а няня Фая ей не помогла, дочка заплакала, и убежала в свою комнату. Мама её нашла и привела в столовую. Катя держала в руках розовый бантик, сказала, что научилась делать брошки–бантики. Танечка положила перед собой на стол три картинки. На одной — нарисована девочка, вместе с мамой она кормит котенка; на другой — девочка с папой ремонтируют гоночную машину; на третьей — девочка сидит на коленях у бабушки, а бабушка читает сказку.»

Данил полулежал на кровати — поперек, опираясь локтями в подушки, придерживал затылком отбеленную стену. Он рассказывал, покачиваясь на панцирной сетке, отчего старая кровать скрипела, погружая слушателей в загадочный мир.

«Папа спросил Танечку: «кого она нарисовала на картинках?», Танечка, показывая на первую картинку, сказала: «Машу любит мама», показывая на вторую картинку, сказала: «Катю любит папа» — и замолчала, прикусив пальчик зубками. Пришла мама посмотрела на картинки и ничего не сказала, а Катенька картинки в карман своего платьица положила. Папа с мамой ушли на кухню и долго о чем–то беседовали.

Следующий день был жаркий. Три сестренки: Танечка, Машенька и Катенька, как обычно, остались дома с няней. Машенька — младшая из сестер, Катенька — старшая из сестер. Папа с Мамой уехали на работу в город. Няня разрешила девочкам гулять на лужайке перед домом. Сестренки поиграли с мячом, поиграли в догонялки, решили поиграть в прятки. Прятаться ведь было где: много беседок, домиков, деревьев и кустарников. Няня следила за играми девочек, иногда отлучалась в дом, но всегда прислушивалась к голосам девочек. Девочкам надоело бегать возле своего дома, они сговорились и решили тайком сбегать к речке, а ведь родители няне настрого наказали: к речке девочек не водить.»

Нюша посмотрела на отца, плед откинула, освободив ручку, погрозила перед собой пальчиком; взрослые посмеялись, понимая, что Нюша так погрозила незримым девочкам. Данила некоторое время молчал, словно вспоминал или выбирал из памяти продолжение сюжета.

«Когда сестренки бежали к калитке, то громко покрикивали, чтобы няня не сразу их хватилась. Когда няня вышла из дома, девочек в палисаднике уже не было. Няня Фая стала звать их, зная, что они могли сразу все спрятаться — так её подразнить. Девочки не объявлялись, и няня забеспокоилась — пошла к калитке. Мимо проходила сгорбленная и плохо одетая старушка. В этих местах таких старушек никогда не бывало. Няня Фая окликнула старушку, но та даже не обернулась, а быстрее засеменила, понятно было, что торопилась. Шла она к речке.

Няня начала искать девочек на улице. Потом решила искать сестренок по соседям. Никто девочек не видел. Она совсем расстроилась и вызвала полицию. Полицейские пока приехали, пока расспрашивали няню, прошло полчаса.

Старушка — то, была Бабой Ягой. Она знала, что маленькие детки бывают непослушными. Она каждый день смотрела в свое волшебное зеркальце, ждала, когда такие детки в нем появятся. Так она и увидела сестренок, которые торопились — бежали к речке. Давно таких прелестных деток Баба Яга не приманивала. Вот и решила воспользоваться и украсть сестренок. Когда пришла на речку, то сразу увидела девочек. Они забежали в речку в сандалиях, прыгали в воде и смеялись, когда брызги воды попадали в лицо.

Девочки заметили, что с берега к речке спускается женщина, они подумали, что это няня и решили спрятаться от нее в кустарнике, который рос у самой воды. Баба Яга подошла к реке, согнулась, помыла руки и лицо и громко начала звать девочек:

— Танечка! Машенька! Катенька! Няня Фая разрешила вам погулять подольше. Я возьму вас к себе в гости и покажу всяких зверят.

Девочки выскочили из кустов.

— Каких зверят? — хором спросили.

— Разных — каких хотите увидеть.

— Я хочу увидеть лисичку, — попросила Танечка.

— А я зайчика, — выкрикнула Машенька.

— А я хочу увидеть настоящую лошадку, — сказала Катенька.

— Хорошо! Я сейчас позвоню, и прилетит за нами мой помощник.

Старушка достала из большого кармана блестящую коробочку, похожую на телефон и нажала пальцем на темную гладь коробочки. Вскоре над головой зашумело, словно неожиданно налетел ветер. Приземлился удивительный самолет, с большой открытой кабиной–люлькой. Передняя часть этого самолета был похожа на голову лошадки с нарисованными карими глазами. Старушка помогла девочкам сесть в самолет. Никакого пилота в самолете не было. Бабушка опять нажала на блестящую коробочку, и самолет быстро поднялся в небо. Девочки сидели в люльке и смотрели вниз.»

Данил встал с кровати и начал представление в разных лицах с разными голосами и экстремальными позами.