Бесплатный фрагмент - Откровение монстров

«Всё описанное ниже, является лишь фантазией автора. Любые сходства имен или событии с именами реально существовавших людей или исторических событий считать всего лишь совпадением»

И. М. Стародубов

«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и ка кою мерою мерите, такою и вам будут мерить»

Евангелии от Матфея (гл. 7, ст. 1—2)

Глава 1

Что я мог вам поведать об Аглае? По первому взгляду обычная, молодая ничем не примечательная селянка как и все тогдашние простые бабы из» черных людей». Только так, если не наблюдать ближе, я мог увидеть её пройдя мимо по улице или в другом месте. И наверное бы шепнул себе: крестьянка да крестьянка, ещё лишь не вытянутая трудом. Ну, и бог с ней. Уверен, и вы бы также, глядя на совсем незнакомого человека, к примеру закованного в латы и с множеством уже заживших ранений, думали бы о нём как «бывалый воин» и ничего более. Однако как не сказано выше, искать одного не похожего на другого мы не станем без особого повода. А особый повод можно сотворить и на постном масле. Одна казалось бы абсолютно пустяковая деталь в ее облике, а это родимое пятно на шее у левого уха в форме птицы с раскрытыми крыльями, служила ей отличительной приметой. Конечно же нет! Это не портила её девичий привлекательности, какой я вас заверяю, девушка имела в силу нынешнего возраста. Не юного, но твёрдо молодого. Однако лета своего не ведала по не образованности. В остальном же, худа чем стройна, роста обычного, с длинными, русыми, не собранными волосами. Довелось ей прозябать своё одиночество на Псковщине, на смене столетий. Когда в те неспокойные времена немец, татарин и лютый латыш на те земли грабежами и войной ходили, а церковники словом зажигали души, чтобы после крепко-накрепко заключить их в свои объятия. Судьба не советуется с нами о своих планах, а лишь расставляет всех по местам как шахматные фигуры и порой бескомпромиссно жертвует многими ради затейливый комбинации.

Внешний вид может поведать как о месте, таки о принадлежности человека. А по сему я не ошибся. Аглая была крестьянкой, и как уже упоминалось, из Псковской стороны села Выбутино, собственно как и её мать чьё имя уже и не вспомнить. В один из бандитских налетов татар было до смерти засечено кривой саблей. Дела таковы хоть и скверны, однако привычный для того уклада жизни. Потеряв единственного родного человека на то время, Аглая прибилась к общине. И по весне уходила в поля с шорниками. Сеяла рожь, горох; занималась уборкой урожая. А ближе к холодам, уже по устройству крестьянского быта, посильно помогала на заготовке дров, связывая и выплачивая на лошадях стволы. Не сказать, что ей было тяжело, скорее серо, однообразно. Худого о ней не говорили, ровно как и похвал от суровых людей она также не слышала. Хотя в работе всё выходило ладно, если не упамянуть больше. От чего лишь сотский староста Баян Аввакумович с усмешкой замечал. — Не Чёрт ли сам тебе помогает? Лошадей пожалей.

— Да, они у меня сильные. Пока бревно вижу и отдохнуть успевают. — смеясь, объясняла девушка.

Всё так и было. Аглая трудилась как говорится на совесть. Ничего и никогда у неё не подломится, всё как нельзя лучше ляжет, спляшет и как по заказу день на день. А когда за вечереет, угрюмый народ захваченный всеобщей печалью ко времени, оставляет дела и неспешно собирается в одном месте для похода в село. Староста по обыкновению проверит инструмент и уже готовый дать команду идти, как вдруг заметит, что Аглаи и след простыл. Вот только было.

— Эх, девка. Опять к лешему понесло. — недовольна причмокивал он, вслушиваясь как за деревьями удаляясь звучит Аглаина песенка. В остальные дни он просто отмахивался рукой и уходил с народом в село. Сегодня же, очень взволнованый, ещё долго оставался на месте и даже пару раз окликнул её, но девушка была уже далеко и не слышала.

«Никто и не ведал

Живущих под небом,

Что голубушка больно

Сломала крыло.

Все шествия мимо,

Свой взгляд и не бросят.

А птица в мучениях

О помощи просит…»

Сколько себя помнила Аглая, столько же и напевал эту песенку. Кто и когда научил её незатейливым словам она и не помнила. Это то, единственное, как верный друг, сопровождавшее её на всём жизненном пути. И хоть немного, но дающим свет в чернобелом существовании. Она часто уходило в лес, удаляясь от людей, от постылого крестьянского быта, хотя который ей и сравнить то было с нечем. Здесь, укрывшись от глаз, как и мы порою бежим вон, перевести дух, она всецело отдавалась душе, сливаясь в единый поток с тепло окружившим её миром. Она просто дышало. Слушала перешептывания деревьев, который как ей казалось, она с легкостью понимает и может говорить с ними в ответ. Деревья же, заметив её внимание, словно приветствуя, ещё пуще начинали хлопать листвой. Последовав в глубь леса, она присела у ручья, у огромного серого валуна. И тут, стараясь не спугнуть собой, с оходкой начало наблюдать как в проблесках заходящего солнца, по воде словно по льду, радостно танцевали лесные феи. Их смех, откликался эхом по лесной чаще, наполняя мелодией воздух, делая его еще более лёгким и прозрачным. Они являлись настолько реально, что порой, заигравшись, приближались так близко, незамечая, что в девушку тут же летели брызги от их крохотных ног. Завороженная чудным зрелищем, она уже не помнила ни о чём другом. Хотелось бесконечно сидеть на берегу ручья, радоваться, наслаждаться спокойствием. Всё это напоминало ей беспечный сон полный умиротворения. Однако солнце уже садилось. Ей поспешно нужно было вернуться домой, в свою ветхую избушку и к обыкновенной жизни. Лишь она подумала об этом, как её ноги захотели бежать. Бежать! Неприменно бежать! Нестись наперегонки с ветром, разрезая пространство своим телом. Она поднялась. Точнее какая-то неведомая сила подняла и поставила её на ноги. А потом понесла. Вокруг мелькали деревья. Лесные поляны сменялись на пышные луга, болота и снова поляны, луга… Аглае еще никогда не было так легко. Она не чувствовала как её ноги перебирают на бегу. И даже не могла представить вес собственного тело, как и усталость казалось ей совсем чужда. И только лишь одно могло означать, что она точно бежит, а не парит в воздухе. Когда босые ноги бились о прохладную траву, которая так странно становилось всё холоднее и холоднее. В этой сумашедший гонки она и не заметила как дорога привела её самому селу. Тут оно остановилось. Неизвестно откуда её грудь обхватила тревога. Ей представилась избушка в которой она жила. Но не так как она привыкла её видеть, а совсем иначе. Вроде бы ничего не поменялось. Изъеденные солнцем и ветром бревенчатые стены уходящие по самое оконца в землю и та самая провисшая полумесяцем крыша, густо усеянная мхом, были своими, привычными и в тоже время совсем чужыми. Будто бы избушка не встречала её, а напротив гнала от себя прочь. Прощалась.

Глава 2

Во Пскове. В канцелярии Троицкого собора, тесный, душной комнате со множеством книжных полок и сундуков, за столом крапела тёмная фигура в рясе. Окружив себя всего двумя светильниками по одной свече в каждом и отсутствии каких-либо окон, писарю было не совсем удобно, от чего он сильно ссутулился и порой нечаянно задевал носом перо. Но сменить обстановку для большего комфорта не пытался. Толи воск таким образом экономил, а может обыкновенные" неохото» не разрешало себе помочь. Выбранный же для работы пергамент, подразумевал, что немедленнае занятие писаря имеет далеко непростой характер. Так и нахождение в комнате второго человека, тоже в рясе, но более представительно с виду, подчеркивало этот факт. Вторым же по определению назвать его было слегка ошибочно, но моя история не имеет духовного значения, потому небольшое отступление будет приемлемо. Назначенный в должности владычного наместника Псковской епархии, епископ Феофан ведал важными делами только лично и особое внимание уделял пошлинам взимаемых церквиью. Но не являясь полноправным руководителем, а уполномоченным лицом — викарием, он был обязан отчислять долю в главную резиденцию и прилагать к ней отчёт.

— …сельцо" Чудские Ворота» — промеряя шагами комнату, важно диктовал он — в составе десяти домов. Черносошных крестьян тридцатьшесть мужей. В Петров день дарено, с Божьей помощью… — тут викарий остановился. Задрал голову к потолку и задумался. Глаза его при этом приняли глуповатый выражение. Однако общую солидность не потерял. Чему впринципе очень старательно пытался соответствовать. Как ему казалось, человек его сана и положение должен держать голову чуть выше человеческого роста; быть слегка полноватый, что у него не отнять; и непременно обладать пышные бородой. В этом конечно ему не повезло. Бородка была никудышная. Всё больше с проредью и сединой. От чего его человеческая натура побеждала надо духовной и втайне от всех он подкрашевал её вохрой.

— Вот, слушай, Гриша, — обратился он к писателю — если все наши волости объехать на лошади, задерживаться там лишь для разговора. Трёх дней хватит?

— Ну не знаю, преосвященнейший Феофан. Это смотря какая лошадь и какой разговор.

— Лошадь отличная. С наших конюшен. Разговор обыкновенный, недолгий. Так, расспросить о том о сём, перекусить и в путь.

Гришка подумал.

— Вы это к чему? Никак прогуляться вздумали? Того глядишь, лошадь то как вас понесёт, всех архангелов вспомните. — усмехнулся писарь.

— Цыц! Зубоскал. — взъерепенился викарий. — Ты над кем насмехаешся. Вот прикажу тебя на конюшне выпороть, будешь знать.

— Да., я так… Смеха ради — исправился Гришка. — А правда, скажите зачем вы спрашиваете?

— Ээх… Болеет народ. — уклонился викарий от вороса и вздохнул. — Моровая язва то, сколько народу покрашила. Того глядишь, уж и пошлину собирать с некого будет.

Упоминание о бушевавший чуме, заставила его перекреститься.

— Так вы об этом печитесь? У нас полные погреба еды. Тухнет уж всё. Хоть нищим раздать немного.

Гришка хоть скрытно, но продолжал усмехаться.

— О людях я пекусь — нахмурился Феофан. — А нищих, что много ли у нас? Чума уж поди всех скосила.

— Не знаю.

— А коли не знаешь то и молчи. Ничего воздух сотрясать. А про запас и так тебе скажу. Вот если война случится? Осада? Или какая другая напасть. К кому пойдёте кланяться?

Выдержал паузу викарий.

— О вас я думаю несчастных. Благодарить меня должны, а ты всё прощурством занимаешься. Пиши давай!

И Гришка снова уставился в грамоту.

— С речных промыслов — шесть бочек рыбы разной. Плужное — три пуда овса…

Учет собранных налогов всегда отнимал много времени, порой растягиваясь на несколько дней. Но сегодня особенно было сложно. Так как викарий Феофан заметно нервничал. Регулярно отрывался, донимая Гришку разными разговорами, или путался в цифрах. Хотя занижением количества полученной пошлины он занимался постоянно, оправдывая это выдуманной им самим же смертностью крестьян. Считая, что рано или поздно всё равно с кем-нибудь, что-то обязательно случиться и их станет ровно сколько как он указал. Грешке же было всё равно. Про, что конечно же знал викарий и потому не боялся решать с ним такие вопросы. Служить писарем при Троицком соборе Гришка уже стал давно, по его подсчетам без малого лет десять. В Псков же был отправлен от Московского Сретенского монастыря, где до совршеннолетия обучался грамоте и другим наукам. К духовному сану рукоположен не был. За острые словечки, какие он любил вставить где ни попадя, прослыл ненадежным. Как о нём говорили: скорый до веры. Мол рано ещё. И надо сказать, это являлось главной причиной сослать его подальше от глаз. Но Феофан не оставил его таланта к написанию кириллицей, так как выходила у него, без хвастовства, всё замечательно. Из обыкновенного послушника он был переведён в писари, а заодно и поставлен ведать соборным имуществом, включая и провиант. Гришка конечно же был такому положению безумно рад. Отдельная келья, ключи на поясе, свободный доступ к ограниченным для посещения местам остоальным обитателям собора. И Гришка стал важным.

Глава 3

Аглая проснулась.