Обет молчания
На мои окна падали красивые и добрые лучи солнца. Они доходили до стен и своим теплом протягивали приветливую руку моей комнате. Я поднял правую ладонь и коснулся золотых лучей. Светило улыбалось, зазывая меня на прогулку, и я решил поздороваться с ним, как мог — без звука. Это был самый знаменательный день в моей жизни. Я вышел на улицу под вечер и понял, что жил я до этого дня совсем неправильно. Теперь для меня, как и когда-то для моего деда, всё происходящее стало абсолютно бессмысленным. Дети во дворе шумели, словно товарные вагоны, несущие абсолютную пустоту в каждом своём слове.
Меня встретил мой Любимый дедушка. Он как раз собирался прогуляться и увязался за мной.
— Я горжусь тобой, — с улыбкой осторожно сказал он. — Ты продержался целую неделю, а для твоего возраста это очень хорошо. Не каждый может себе позволить такой праздник жизни. Обет молчания — это сложное испытания, лишь кажущиеся легким из-за своей простоты.
— Почему не каждый так может? — с детским трепетом спросил я. — Мне кажется, этим занимаются очень многие, и абсолютно все на это способны.
— Ах, если бы так, мой друг, — дедушка улыбнулся, и в глазах его отразилась зеркальная чистота, какой я не мог найти ни в одном питьевом источнике, протекающем у нас в деревне. — Скажи лучше, какого тебе было? Мне вот, в твоём возрасте, тяжело давалось это испытание.
— Да не очень. Поначалу даже интересно, долго ли я продержусь, а потом я узнал, как тяжело меня понять окружающим, если из моего рта не доносится никаких звуков. Люди задавали вопросы, а я отвечал им глазами, улыбкой, или кивком головы. Чем угодно, только не словом.
— И как они реагировали?
— Подумали сначала, что я шучу. Я ведь раньше всегда говорил, не имея слов. А теперь имею и теперь говорить могу.
— Это правильно, — немного подумав, сказал дед. — Люди почти всегда говорят, не имея настоящего слова. Что их слова? Белый шум, да и только. Знаешь, я иногда думаю, если бы от каждого произнесённого слова зависела чья-то жизнь… Разве люди бы стали так обращаться с ним?
— Думаю, нет.
— Вот и я так думаю. Порой, даже людям, которые принимают себя за взрослых, бывает сложно просто помолчать. Поэтому, тем, чем ты занялся по доброй воле, вряд ли займётся кто-то из взрослых.
— Пока я молчал и обдумывал, все хотел спросить… А как бороться с тем, чтобы хранить обет молчания было не так сложно? А то, пока я молчал, мысли так долго росли в моей голове, что уже очень хотели вырваться в слова. Но я им не давал этого сделать. Я хотел сохранить их, чтобы они расцвели по-настоящему. Как же мне сохранить и дать им расцвести?
— А ты представь, что все люди живут в одной маленькой банке. Банка закрыта крышкой, и никто из неё выйти не может. Кислород в неё не поступает, и каждое твоё слово или звук тратит не только кислород, но и слух находящихся в ней людей. Так вот. У каждого есть родственники в этой банке и каждому нужно сказать что-то важное. Воздуха хватает только на десять или пятнадцать слов… Ну, представил?
— Представил.
— И как тебе? Будешь теперь много говорить?
— Нет, не буду, дедушка. Я же хочу всем своим близким сказать спасибо и что я их люблю, а слов-то у меня не так много. Вдруг кислорода на ценные слова не хватит! А близких у меня знаешь сколько? Целая деревня, — я окинул рукой всё вокруг, чтобы показать деду, как я дорожу всем этим, всеми этими людьми, для которых я произношу слова. Немного погодя, я добавил. — Не могу же я говорить много с теми, кем дорожу.
— А почему не можешь? — с возвышенной и хитрой ухмылкой спросил меня дед.
— Моё слово так мало стоит, разве я могу дарить его тем, кого по-настоящему люблю? Вовсе нет! — Догадался я.
— Нет, друг мой. Теперь твоё слово имеет хоть какую-то ценность. Оно звучит реже других, и ты знаешь, о чём говоришь, и мысли твои цветут пышным цветом. Это для остальных слово остаётся инструментом для достижения своей глупой цели. Помнишь, как в сказке, про которую я тебе говорил?
— Ты не говорил…
— Ну, тогда слушай. Однажды, хотел повелитель многих людей заработать на своём слове. За каждое слово короля люди давали по монетке. Подданные хотели знать планы короля и жизнь государства. И стал он много говорить. Указы и вести короля издавались, печатались, и были у всех на слуху. И так много их стало, что бессмысленно было запоминать каждый устав или слово… Так подданные и стали забывать и слова короля, и его самого. Его сотрясания воздуха теперь ничего не значило в королевстве, как и он сам.
— А как же совершённые дела короля?
— А это тоже дело. Говорить — такое же дело, как и наполнять своё слово действиями. Я до сих пор не могу поверить, что люди теперь не способны не только мало говорить, но ещё и исполнять дело. Вот ты только представь, ты формулируешь в своей голове какое-то знание или особую важную новость, которая, возможно, изменит сознание твоего собеседника раз и навсегда. И вместо того, чтобы донести это знание, как золотую воду в хрупком кувшине, не расплескав, ты опрокидываешь кувшин и проливаешь воду на пол. И вот, в твоих ногах уже лежит вся светлая мысль и умоляет тебя вернуться в кувшин, а ты вместо этого ничего не можешь. Ты ведь уже разбил кувшин. Что теперь с тебя. Что теперь с твоего слова? Вот именно, что ничего…
После этих слов я не стал ничего отвечать. Моя мысль будто смерилась с тем, что выходить она будет только по великой нужде и иметь теперь будет только относительную свободу. В какой-то момент, я даже почувствовал, как теперь нечто ценное в безопасности.
Единственное, о чём я жалел после этого разговора, это то, как тяжко мне пришлось сдерживать себя в злобе. Я ничего не мог поделать с тем, что люди способны бесконечно говорить. Как стук колёс режет ухо, так и мне пустые слова мешают жить в обычном человеческом мире. Какое-то время меня долго тяготила мысль о том, чтобы замолчать навсегда. Мне казалось тогда, да и кажется до сих пор, что жизнь станет по-настоящему правильной, когда глаза или улыбка скажут больше, чем пустое слово. Я верю, что когда-нибудь наступит этот светлый день, и я точно также буду смотреть на бесшумное и золотое солнце, и, протягивая ему руку в мою комнату, не стану говорить ни слова.
Ведь, чтобы поздороваться с солнцем, достаточно только улыбки. И я улыбнулся.
Взгляд сверху
Величаво и знатно, высоко, почти до неба, находилась гора, вокруг которой простирались облака. Они, по обыкновению своему, водили хоровод и охраняли вершину. На ней и собирался более важные люди и царство двух миров — духовного мира и мира материального. Образовалась толпа и все гости по списку уселись на свои места. С левой стороны стола располагались высшие представители земной власти, а с правой представители более высокой власти — духовной. Посередине же непонятно кто: ни то, ни другое, ни третье. Непонятно что явилось и начало отдавать распоряжения по-свойски, будто пришло раньше всех и раньше всех всё знало. Однако к основному делу это чудо значение не имело, скорее так, поглядеть пришло, по этой причине я и оставлю его тут, на этой строчке.
Сказать, что пир этот был беспричинный, я право не имею, так как сами яства служили ничем иным, как просто приманкой для самих приглашённых, которые, судя по всему, без подачек обычно не приходили, да и не считали нужным отвечать на письма, отправляющиеся в оба края. Потому, принято было решение угощать всякого, кто готов прийти на Межмировой Совет. Причина, по которой нас собрали, являлась проблема, и была она довольно неоднозначной. Решать её предстояло немедля, а потому обязан я был досидеть до конца, как бы не выдавая своего истинного намерения удалится из того места, в котором я был не надобен. Я не любил подобные совещания по той причине, что был абсолютно негоден к важным вопросам, ума во мне не водилось, и потому я просто сидел. Изначально, планировалось делать умный вид и слушать, что вещает выступающий, но не сдержалась воля моя, отвлёкся я на великую думу и прикорнул. Лишь изредка, доходили до моих ушей разговоры по поводу проблемы, из которой судя по всему и начал выстраиваться мой сон.
Вот сплю я, и вижу небо, обнимающее гору, на которой проводится Межмировой Совет и великий горизонт, разделяющий землю от мира духов. Солнечный свет освещал всё вдоль земного шара, а я сидел за столом и глядел на происходящее со мною чудо. Тихо стало внезапно, и белый слой покрыл находящихся вблизи меня важных советников. Облака расплылись со всеми моими мыслями и закрыли сидящих рядом своей густой шевелюрой. Снится мне, как я сижу и вижу сквозь туман людей. Забавные такие: движутся, говорят, думают и вроде как живут. А я вроде уже и нет, сижу же сверху, откуда бы мне жизнь жить. Слышу я их говорливость и суетливость, и так спокойно становится… Приметил глазом какое-то общество и стал наблюдать за их хождениями взад и вперёд. Ходят они, что-то ищут, а чего ищут и сами не знают…
«Долго они так могут ходить», — подумал я, и случайно произнёс свою мысль вслух.
— Пожалуй, да… — ответил мне кто-то, сидящий на облаке.
— Это кто говорит?! — с удивлением я осмотрелся и начал выискивать глазами кого-то из говорливой дымки.
— Это я, — шёпотом произнёс старец и показался из розового облака.
— Ну, здравствуй… — максимально приветливо я поздоровался и улыбнулся.
Лицо старца было таким умиротворенным, что казалось, нет ничего спокойнее, чем мой сон и его внешний облик.
— Я пришёл посидеть с тобой, понаблюдать. Искренне надеюсь, что ты не против.
— Как я могу быть против, если ты зло мне не несёшь.
— Да что ты, что ты! — успокоил меня старик. — Какое там… Разве я могу причинить кому-то вред?
— Ну, это всякий может, у кого рука дрогнет или вздрогнет, — смело произнёс я, как бы надеясь, что он того ещё невразумел, а я, произнося это, открываю ему секретную особенность мира.
— Ты только посмотри на них… — обратил моё внимание старец на людей внизу.
— Ну? — неторопливо высказал я.
— Кажется, им там плохо без меня… — с сожалением проговорил он.
— Так ты оттуда? С нижнего света? А как ты здесь оказался? В это место обычно просто так не приходят, только по великой нужде, али по велению вышестоящего.
— Это я по собственной воли прибыл, сгинул с лица земли, да и канул в воду, как в вечность.
— А там, внизу, как тебе было? За какой надобностью в воду нырнул?
— Жить надоело, вот и утопился.
— А было-то что?
— Дело житейское… Да только не у всех такое было… У кого не было, не поверят, а кто знает, да и те не поймут.
— А вдруг у меня было? Или я поверю? Может, поведаешь, пока я сон вижу, а? — с дружественным желанием выклянчил я.
— Ну так, — немого погодя сказал дед, — слушай. Дело было ещё в молодости, когда меня ничего не обременяло. Так хорошо было тогда, пока не получил я великую силу от прадеда.
— Что это ещё за сила великая? Мог что-то высшее? — с интересом подвинулся я к нему и стал расспрашивать.
— Вот людей лечить мог и мысли читать мог, и по глазам всю правду знал. Всякое мне удавалось, да только надоело мне это страшно ещё в юности. Величие силы состояло более из проклятия, нежели из действительной пользы. Всё, от чего спасал, на близких переходило. Больно было наблюдать, как родные умирают, они для меня были большим, чем для тебя.
— А для меня что?
— А я сверху видел, как ты себя на похоронах ведёшь, даже слезу не проронил — сердце у тебя нет.
— Как так нет? Бьётся же внутри. Чего более?
— Не включай дурака. Я всё про тебя знаю, близких завести не смог, потому что трус.
— Да не трус я, а защищался. Были они у меня, да всплыли. Обижали, вот я и вырос скрягой.
— Да врёшь ты всё, не так всё было! На придумывал себе лишнего, важное слово пропустил мимо ушей, а за плохое зацепился как мог, за сорняк.
— Вовсе нет, просто пытаюсь понять, почему они так говорят.
— Какая разница почему, ты слушай, что говорят, а то с ума сойдёшь. В конце концов, это не повод не иметь никого. Хоть бы к матери привязался.
— А она ко мне? Я что должен что-то к ней чувствовать?
— Ещё как, поганец! — и стукнул меня своей тростью.
— Это ещё за что? Бес проклятый! — ополчился я.
— За что, спрашиваешь? Спастись не хочешь, вот и получай от меня тростью теперь, — и начал меня колотить, покуда силы не закончились.
— Да хватит тебе меня мучить, ты лучше расскажи, что с твоей силой великой! –воскликнул я, желая прекратить мои унижения.
— Ну так вот, — продолжил сумасшедший старик, — надоело мне страдать, что близкие люди умирают, мне их, в отличии от тебя, жаль. Вот я разозлился, и по глупости передал всю силу неизвестно кому.
— Как так, передал? — изумился я.
— Да так, просто взял и передал. Слово сильное на ветер бросил, а оно в воду попало, и уплыло с концами. Больше я его и не слышал. Силы великой во мне больше не было, и тому я был безгранично рад. Поначалу, конечно, непривычно, что жизнь как у всех людей, незамысловатая… Да только не долго мне радоваться пришлось. Вернулось проклятие, да ещё как… другим боком.
— Каким таким… Другим?
— А таким. Исполнилось мне восемнадцать лет и решил я жениться. Женился на девушке красивой и необыкновенной. Да только необыкновенность её выражалась в том самом колдовстве, которое в речку я опрокинул. Она в это время в ней купалась и подхватила, как заразу.
— Почему как заразу? Жизнь же другая, интересная. Живёшь, лечишь и всем помогаешь, что плохого-то?
— Да, какой же ты наивный. Ты хоть раз жил подобным образом? Ты хоть представляешь, какого это, своих убивать, ради чужого блага?!
— Нет, — с малой радостью и ухмылкой произнёс я. Отчасти, я хотел превратить грустный рассказ старика в шутку, что б хоть как-то его приободрить, да только, похоже стало на оскорбление, и потому старался не говорить ничего лишнего, кабы не задеть тонких струнок чувств.
— Да не глумись, коль не знаешь. Жили мы с ней в радости и горе, посуду делили и дела в быту. Видел я, как она и лечит, и помогает всем в деревне. От какой болезни и хвори спасёт не своего, чужого… А принесёт своим родным по крови, как нежданную весть с другого края, так и она. И не говорит никому, чего ей это стоит. А ежели и говорит, так в подробностях не описывает, чтоб спасённый не чувствовал себя виновником её трагедий и отказаться не смог. Я всегда был против такого, это нечестно как-то, человек же цены не знает, не знает, на что идёт.
— А говорить-то зачем? Разве им нужна горькая правда?