Бесплатный фрагмент - Остановка: Созвездие Близнецов. Книга 1. Между городом и деревней

Пролог

Звёздное небо манит своей глубиной.

Горожан не манит. Дома́ закрывают небосвод, взгляд отвлекают светящиеся окна, огни семафоров, фонарей. Людям не до неба, разобраться бы с тем, что вокруг и под ногами. Лишь в новостройках жителям высоток доступна эта завораживающая картина, но там по ночам все спят — на то и «спальные районы».

В деревне — другое дело, особенно зимой, когда темнеет рано. Тучи разошлись и открыли небо, россыпь звёзд чётко прописана на опрокинутой чаше небосвода. Выйдет хозяйка проверить на ночь скотину и заглядится. Да так с задранной головой и простоит, выдыхая домашний пар, пока муж, курящий в форточку, не окликнет с дробным смешком: «Что остановилась, мечтательница?».

Хозяйка вздохнёт, поправит платок и в сарайчик степенно направится. А там и поплачет, и поулыбается курам и козам, благо они ни о чём не догадываются. И ведь никто не поверит, если вздумает рассказать, о чём она вспоминает, глядя на звёзды.

Где им, городским, понять, какие страсти происходят в душах сельчан, всю свою жизнь проводящих под светом далёких созвездий! Постоянно открытые мерцающему излучению, живущие на виду у всей деревни со своими бедами, любовью и ненавистью, жалостью и надеждой. На виду, на юру, под неумолимым звёздным небом, бесстрастно разметившим их судьбы, начертив пути-дороги, с которых не сойти…

Вытрет хозяйка краем платка глаза и пойдёт к дому, не замечая, как над рекой уже загорелись три мерцающих звезды. Они хорошо видны в чистом ночном небе: белый Кастор, оранжевый Поллукс и сияющая серебром Альхена.

Самые яркие в Созвездии Близнецов.

Часть первая

Глава 1

Их появление было не запланированным. Родители — Надежда Васильевна Задорина и Александр Михайлович Фомичёв — сошлись поздно и о детях не помышляли. Им хватало Алёши с Маргаритой от предыдущих браков. Сказывался и возраст — обоим перевалило за сорок, вершина жизни за спиной, а спуск, как и положено всякому спуску, стремителен.

Внешне они ещё были о-го-го, но седина уже прорезалась, спины всё больше сутулились, вылезли и укрепились морщины: старые от солнца, улыбок и смеха, новые: от печали, раздражения, разочарований.

Пожалуй, Надежда смотрелась рядом с мужем моложе, хотя было всё наоборот: Александр был на два года младше. Высокая, с гордо поднятой головой, обрамлённой светлыми, с незаметной проседью, волосами, закрученными «шестимесячной» завивкой, с беломориной в углу рта, которую она выкуривала лишь на треть — переводила добро, как не зло упрекал муж.

Главное в жизни — юмор, — любила повторять Надежда Васильевна и терпеть не могла людей, лишённых способности его воспринимать. А сама вечно шутила, за что её одни обожали, другие опасались, не понимая смысла острот и подозревая насмешку в свой адрес. Она посещала клуб, не пропускала танцы и всяческие застолья с песнями, выпивкой, посиделками до утра, на которых она со своей гитарой была желанной гостьей.

Александр Михайлович был полной противоположностью супруге. Смуглый, чернявый, с густыми, нависшими бровями и глубоко посаженными карими глазами, он казался ниже её ростом из-за кряжистой фигуры и вечно больной спины, предметом сокрушения и забот.

Когда-то он влюбился страстно и бездумно в эту искрящуюся шутками, независимую, белокурую женщину, так проникновенно выводящую под гитарные переборы «На тот большак…», песню их молодости. И с того момента, как заколдованный, потащился за ней, бросив семью, квартиру, насиженное место сторожа автобазы.

Из Ленинграда они добровольно уехали под Лугу, на «сто первый километр», в деревню Ольховка, где специалистам давали хорошее жильё. И хотя никакими специалистами в сельском хозяйстве они не были, сразу устроились: Надежда, как грамотная горожанка, в детский сад завхозом, Александр — сторожем на звероферму, где выращивали норок и черно-бурых лисиц.

Дети их росли на стороне: Лёша с матерью и отчимом жил в Великих Луках, а Маргарита — с бабушкой в Ленинграде. На каникулы дочь всегда приезжала в Ольховку, а вот Алёша бывал редко, после школы вроде как от рук отбился и даже срок получил. В общем, пропал из виду.

Супруги уже привыкли жить вдвоём, и тут вдруг такая неожиданность. Когда Надежда сообразила и побежала к Петру Мироновичу, надзирающему за всем женским населением в радиусе тридцати километров, тот на просьбу «как бы поскорее решить… куда ей в сорок два года…» замотал головой:

— Поздно, мамочка, спохватилась — это он всех так мамочками называл, хоть молодых, хоть девчонок, — их же там у тебя двое!

— Как двое?! Куда ж нам двое?! Мироныч, помоги, сделай что-нибудь, ведь срок позволяет.

— Фигня твой срок! Там двойня, я же не преступник.

Как будто вычистить одного ребёнка — куда ни шло, а уж двоих — тяжкий грех.

Так и явилась она домой не вскрытой. Муж как увидел её лицо, сразу заулыбался, проходи, мол, садись, Васильевна, как раз щи готовы. Не бойся, осилим, говорит. А сам гордый такой, что ещё может, ещё способен. Она ему: а двоих не хочешь на старости лет?! Он на секунду умолк, а потом ещё веселее стал и за бутылочкой в буфет — такое дело надо отметить. Жене налил полстопки: нечего младенцев на корню спаивать, а сам-то как есть приложился, глазами заблестел и свою любимую затянул: «Когда я на почте служил ямщиком…».

Вот так они в Ольховке и появились: Валя и Танюха. Сёстры Фомичёвы.

Мироныч уверял, что первой пойдёт крупная девочка — он и срок, и пол определял ещё от двери — но тут маленько ошибся. Хоть Валька вперёд свою голову выставила и прочно весом навалилась, юркая Танюха начала локтями и коленками брыкаться, сестру от выхода оттирая. И пролезла же первой, распялив в улыбке огромный лягушачий рот, забитый кровяным месивом родовых путей, так что вместо крика только пузыри шли. Пока её промывали и по заднице шлёпали, чтобы голос подала, Валюшка уже вывалилась из утробы и, если бы не подоспевший Мироныч, могла упасть на кафельный пол.

Её подхватили — здорова девка, гляди ты, сестрёнку объела! — наскоро помыли, и она не переставая орала, а, устав от крика, обиженно ныла, как будто уже сознавала всю несправедливость жизни. И хотя мать никому не говорила про своё намерение прервать беременность, но какими-то путями до Валюхи этот факт дошёл, и в дальнейшем объяснял любые домашние неурядицы, которых было по жизни немало. «Лучше б тогда избавилась от нас, чем на это смотреть», — хлопнув дверью, бросала она, когда по субботам мать с отцом сидели за бутылочкой.

Двойняшки между собой оказались совсем не схожи. Лишь непроходимая густота и выбеленность волос была у сестёр общей. Это от матери, Надежды Васильевны, с девичьей фамилией Бологоева. С возрастом различие лишь укрепилось. Танюха — выдумщица, вмиг историю сочинит. Валька туга на вымысел, если врала, то вынужденно. Это от отца, Александра Михайловича Фомичёва, цыгана по материнской линии. Он либо молчал, либо говорил как есть. Но это кому ж понравится? А потому больше помалкивал, мурлыкая себе под нос. И только глаза, карие, глубоко посаженные, с понимающей насмешкой глядели из-под кустистых бровей.

Да вот хоть фотографии посмотреть: Таська, курнофей такой взъерошенный, чистая мартышка — с непомерно большим ртом, готовым в любую секунду ещё больше расплыться в улыбке или уж вовсе, оттеснив глаза и нос куда-то на затылок, наполниться заразительным смехом. Валюха будто только реветь перестала, ещё рот кривит, и размазанная слеза блестит на щеке. И хотя она крупнее Танюхи, сидит рядом как пришлёпнутая, голова без шеи, щёки неровными колобками свисают.

Всё внимание родителей было на Вальку. Без конца на руках, иначе крик, да и болела часто: чуть что — ветрянка, ангина, а то и воспаление лёгких. Танька могла часами по уши мокрая лежать, знай, руками, как ветряная мельница, машет или палец ноги грызёт, вылезший из дырки в ползунках. Если завопила, значит жрать хочет или температурит, заразившись от сестры.

В яслях, а потом в детском саду Танюшку все любили, а Валюшку жалели за болезненность и страдальческое выражение лица. Да и было от чего страдать! То в простудах, то животом мается, то астма. А это значит уколы, лекарства, иногда горькие. И так всё детство, вся юность.

— Не буду пить, лучше водку, чем эту горечь!

Ах водку… Батя налил в чашку чуток водки, Валюха, поколебавшись, разбавила её водой из-под крана и залпом выпила. Но её тут же вывернуло.

— Ну, что, водка лучше? — засмеялся отец.

Валя набычилась, но больше водку никогда в своей жизни не пила.

Танюха росла шкодой, все провинности норовила спихнуть на сестру, благо издали их белые копёнки волос были неотличимы. Валька во всём участвовала, подталкиваемая не свойственным ей, но таким привлекательным авантюризмом.

— Я старшая, ты должна меня слушаться! — уверенно парировала Танька все опасения сестры, и Валюха стояла на стрёме, прятала ворованные яблоки, врала что-то родителям.

А «старшая сестра» лазала по соседским садам, нелегально притаскивала в дом котят, которых несли к реке топить, втихаря угощала подружек материнскими пирожками. Вечно она что-то придумывала, на месте не сидела, и её остренькая мордочка примелькалась в деревне. «Какая у Васильевны дочка шустрая», — говорили соседи, как будто второй и не было.

Но вторая была и с каждым годом всё яснее понимала, как много вокруг несправедливости. Эта Валькина установка, чтобы всё было по-честному, каким-то образом входила в противоречие с тем, что вкладывали в понятие «честность» окружающие. К примеру, приврать или замалчивать вообще не считалось бесчестным. Равно как и приносить что-то ценное с работы — такая возможность даже поощрялась, ей завидовали.

Валя — папина дочка, только он её любит всем сердцем. Она и обликом, и характером походит на его сестру, Анну, с вечными неурядицами и хворями. Такая же плотная, неженственная фигура, тот же выдвинутый вперёд подбородок и взгляд недоверчивый исподлобья. Та же постоянная готовность обидеться на любой пустяк, подолгу быть в ссоре.

И тяжёлое, угнетающее желание мстить. А как мстить, если ни драться, ни разыграть обидчика, ни отбрить хлёсткой фразой, — ничего этого Валюха не умела? Она вообще в речи была непоследовательна, как говорила мать: «Семь пишем, два в уме».

Раз словом и делом наказать не получается, она будет молчать. Объявит бойкот обидчику — да хоть всему классу, всей деревне! Валька помнит, как это больно, когда с тобой перестают разговаривать, смотрят сквозь тебя. До судорог, до удушья больно. Так в пятом классе ей объявили бойкот, кода она выдала учительнице Ваську Карпухина, исправлявшего в журнале двойки на тройки из страха домашних побоев.

Нина Кузьминична почему-то не оценила её справедливого поступка, репрессий не последовало. Карпухин подошёл и молча дал под дых, а класс перестал с ней разговаривать. Одна Таська волей-неволей кидала реплики, и то лишь по надобности, а на переменках кучковалась с остальными и хохотала, будто не оказалась её сестра в большой беде.

С возрастом репутации двойняшек выровнялись. Валя похудела, в музыкальной поселковой школе отличалась безупречным слухом, и ей пророчили карьеру пианистки. Но пианино было недостижимой вещью, и Валюхака освоила аккордеон.

В старших классах она вдруг резко подалась в комсомольские лидеры и стала членом комитета комсомола по культмассовой работе. Ей можно было поручить любое дело, и никто не сомневался, что всё будет выполнено добротно и в срок. Все вечера Валя проводила то за стенгазетой, то в подготовке к концерту, то клеила с первоклашками подарки на 8 марта. Эти слушались её беспрекословно, и она отвечала им почти материнской заботой. Умела Валентина завлечь детишек делом, превратив его в игру.

Глава 2

А Танюха всё больше смахивала на хулиганистого мальчишку, её даже видели с сигаретой. Вечно в трениках, потом уже брюки появились. Тогда в деревне это ещё было не принято. А она, как пацан, фланировала вдоль села, всегда в компании преданной ей свиты.

Потом с Таськой случилось то, что в её возрасте случается со всеми — она влюбилась. Началось всё с физики. Они тогда уже в десятилетке учились, в военном городке Каменец, что за три километра от Ольховки. Там гарнизон стоял. Офицеры, конечно, на службе, а жёны их устраивались, где могли, или сидели по домам. Новая учительница физики, Алла Сергеевна, была офицерской женой. В младших классах она ещё вела математику, а у них, в восьмом — только физику. Но как вела!

Она будто и не преподавала, а остроумно рассказывала интереснейшие истории из жизни, в которых физические законы выделывали с людьми и предметами необъяснимые, загадочные трюки. Этим же законам были подчинены самые обычные явления. Но Алла Сергеевна легко доказывала, что и в привычном, и в сложном работают одни и те же принципы — тут мел начинал стучать по доске, выписывая формулу.

Этот скучный и каверзный доселе предмет стал для Танюхи необычайно интересным. Она не отрывала глаз от говорящих рук учительницы, слушала её голос и всё, абсолютно всё понимала. Завидев издали ладную, подтянутую фигурку Аллы Сергеевны, её голову с непослушными кудрями, Таня мгновенно проникалась радостным чувством. И в классе, уловив внимательный, чуть ироничный взгляд учительницы, посылала свой, ответный, полный обожания.

С бьющимся сердцем ожидала она начала урока. Но физики было всего две пары в неделю! И эти два дня — понедельник и четверг — стали для Таськи праздничными. Ещё с вечера начиналось неровно биться сердце, а домашнее задание, давно и тщательно выполненное, критически пересматривалось, порой дополнялось решением лишней задачи. Чтобы Алла Сергеевна заметила, чтобы не только отметку поставила, но и написала что-нибудь в её тетрадь. Лично ей, Танюхе, написала.

Алла Сергеевна и так выделяла Таню Фомичёву перед классом. В конце первой четверти она была уже круглой отличницей по физике, а чтобы держать баланс, подтянула и остальное. Об этой физике Танька могла говорить часами, объяснять её законы одноклассникам и даже отцу с матерью, которые слушали вполуха, но дочерью гордились.

И никому не могло прийти в голову, что физика тут ни при чём. Танюха поначалу тоже думала, что ей просто нравится сам предмет, потому и учительница физики нравится. И только после одного случая она всё про себя поняла.

Это произошло в начале весны. Алла Сергеевна заболела, а тут 8 марта, надо учителей поздравлять. «Пойдём к ней домой», — заявила Танька, — и после этих слов у неё что-то подступило к горлу, что-то похожее на слёзы. Она быстро сглотнула и уверенно отчеканила: «С Бирулей сходим, всем не надо толпиться».

Бируля, Герман Бирюлёв, — мелкий, тщедушный паренёк, в общении слегка заторможенный, при этом круглый отличник, идущий на золотую медаль. Он должен вручить большую коробку шоколадных конфет, а Таня — букет гвоздик.

Она впервые шла к учительнице домой, а когда поднимались на третий этаж, почувствовала противную дрожь в коленках. Дверь открыл мальчик лет шести, а из комнаты уже раздавался знакомый голос: «Коля, кто там?». Голос был чуть хрипловатый, домашний, и от этого нового звучания по телу прошла волна жара, и Таня чуть не выронила цветы.

Это уже потом, позже, она как бы со стороны разглядывала и себя, рванувшую в комнату, на ходу скидывая резиновые сапоги, и Аллу Сергеевну, сидящую в кресле у окна с обмотанным горлом, и застывшего в дверях Бирулю, чинно держащего коробку, как поднос. И слегка испуганный возглас Коли: «Мама же болеет, чего вы!».

Вот именно: чего это она бросилась на колени и, прикрываясь букетом, как щитом, взахлёб твердила: «Дорогая, милая, любимая Алла… поздравляем… вас!». И ткнувшись в махровую мягкость её халата, ощутила сложный запах, которому ещё долго будет не суждено выветриться из ноздрей…

До самого лета всё было хорошо. Да что там хорошо — было счастье!

Таня делала вид, что её любовь к Алле Сергеевне ничем не отличается от любви к матери или к старшей сестре Рите. Смущала лишь сила и неудержимость этого чувства. И ещё тот факт, что они с Аллой Сергеевной редко видятся. Вот если бы Таня жила в Каменце, то могла бы ходить к учительнице в гости, помогать ей, с Колькой её подружиться. А так приходилось бежать после уроков на остановку, где уже заполненный пассажирами автобус поджидал ольховских.

Можно, конечно, было не бежать, три километра — не бог весть какое расстояние, но Валька-ябеда всё матери расскажет, она-то сразу прочухала, что к чему. Странно, что ещё не рассказала. А мать… об этом лучше и не думать. Она лишь посмеётся, но потом будет вечно подкалывать. Такая у них маманя — насмешница. Ей только на язык попади, заест живьём.

Но тут явился случай в образе Казбека, тренера из спортивной секции по лёгкой атлетике каменецкого клуба. Он набирал в команды недостающих парней и девушек. Такова реальность всех военных городков — сегодня здесь, а завтра там, и юные спортсмены исчезают вслед за родителями.

Опять же случайность, но занятия в секции начинались сразу после урока физики, продолжались два часа и заканчивались ровно с последним звонком у девятого класса, где Алла Сергеевна вела свою пару. Таким образом, у Танюхи появлялась возможность после тренировки проводить учительницу и даже вместе зайти в магазин, донести тяжёлую сумку. И на последнем автобусе вернуться домой.

Валюха, ни к какому спорту не пригодная, надулась было, что сестра без надзора остаётся среди солдат, но родители поддержали Танюшку — спорт всяко лучше, чем по деревне шататься, да и многие ольховские на том же автобусе с работы возвращаются, присмотрят.

Так и пошло, день за днём: светлые понедельники и четверги, мутные или вовсе тёмные, как экран сгоревшего кинескопа, остальные дни недели. Полоса длиной в полгода и шириной в асфальтовую дорожку, ведущую к подъезду учительницы, стала для Тани взлётной полосой будущей жизни. И ей не приходило в голову, что разогнавшись, придётся взлететь — хочешь этого или нет. Иначе разобьёшься, так и не узнав неба…

Может показаться странным, но вокруг никто ничего не замечал. Всё случившееся с девочкой не выделялось среди размеренного быта, как подземная речка не видна, пока водоносный глинистый слой не вынесет её среди коряг, превратив в ручей или лесной ключ. Произойти это может вдали от истока, и уже некому сказать: «Так вот в чём дело, вот откуда всё пошло…».

А на поверхности было вот что.

С одной стороны — весёлая и решительная девочка Таня, «комсомолка, спортсменка и просто красавица», с хорошей успеваемостью и любовью к физике. Готовится поступать в Ленинградский физико-технический техникум. С другой стороны — эта самая учительница, Алла Сергеевна, довольно молодая, приятная и в меру строгая, жена каменецкого офицера. Она принимает участие в судьбе способной девочки и даже занимается с ней дополнительно.

А затем где-то происходит надлом, о котором история умалчивает — и вот уже никаких внеурочных занятий, секция лёгкой атлетики заброшена, успеваемость Тани резко падает. Даже прогулы по понедельникам и четвергам. И длится это чуть не месяц. Мать вызвана к директору, проведена работа с дочерью (отец нашлёпал по заднице шлангом от стиральной машины), девочка одумалась, и всё вернулось на круги своя. А перед экзаменами возобновились и занятия на квартире учительницы. Таня хорошо закончила восьмилетку.

Потом, уже в конце июня, были какие-то неустановленные поездки на консультации, подготовка к вступительным экзаменам. Таня ездила то в школу, то к Алле Сергеевне домой. С началом каникул перестал ходить школьный автобус, и поездки прекратились. Где-то с неделю Татьяну видели то на озере, то на ферме, где она помогала отцу ловить сбежавших норок, или с Валюхой и её октябрятами на постройке шалаша.

И вдруг быстро, как спуск с горы, — трёхдневный поход всем классом, под руководством Казбека, а с ним и Аллы Сергеевны. В конце третьего дня Таня потерялась, сутки её искали, и, когда уже вызвали спасателей, она сама вышла из района болот.

Вот тогда кто-то первым сказал, что девку сглазили. Ну, это, конечно, бабьи предрассудки, но был и неоспоримый факт: из лесу вышла совсем другая девочка, очень похожая на Таню — будто именно она была Таниным близнецом, а не щекастая Валюха — только тихая, задумчивая, и даже как будто немая. Ещё говорили, что шла она, как пьяная, а злые языки утверждали, что пьяной и была. Но где она могла там, среди болот, напиться? Если только нанюхалась гоноболи.

Ещё до конца каникул Алла Сергеевна вместе с мужем и сыном стремительно собрались и уехали. И не просто уехали, а переехали в Германию, где им предстояло жить десять лет согласно воинскому контракту.

А спустя неделю произошёл тот самый случай, названный позднее «чудесным спасением». Если быть точнее — «первым чудесным спасением Тани Фомичёвой».

Глава 3

Когда у матери родилась двойня, Маргарите исполнилось пятнадцать. Она училась в девятом классе, была высокой, стройной, симпатичной девушкой. Курносая, с лёгкими веснушками и небольшими, но выразительными глазами цвета бледно-голубых незабудок, Рита выглядела старше своих лет, на одноклассников смотрела свысока и привыкла к мужскому вниманию.

Сёстры родились под знаком «Созвездие Близнецов», — под её знаком! — только она в мае, а Валя и Таня — в июне. Рита достала книжку с гороскопами и прочла: «Близнецы — самый неустойчивый знак. Их крайне изменчивая натура сочетает в себе черты совершенно разных людей. К тому же они не любят однообразия и быстро ко всему охладевают».

Последнее ей не очень понравилось. Получается, что и она ветрена и непостоянна. На тот момент Рита была почти влюблена в парня из украинского местечка, куда они с бабушкой ездили летом отдыхать — поправлять здоровье на дешёвых овощах и фруктах. Степан был на три года старше Риты, но мечтательный, робкий, как телок, и по-настоящему ей преданный.

Под влиянием обоюдных чувств и разлуки Рита писала стихи, которые по приезде в Ольховку обрушивала на маму. Она не замечала её усталости, ведь мир, такой прекрасный, такой волнующий, ежедневно являл новых кумиров, увлекая непознанным и таинственным. И дарил любовь.

Две завёрнутые в байковые пелёнки куклы, попеременно орущие, требовательные, отвлекали мать, и доверительного разговора с ней у Риты не получалось. А ей надо было о многом маме рассказать, посоветоваться. Вот у неё ведь есть Степан, который её любит, второе лето встречаются… а она ничего не решила и вообще не думает о семейной жизни, ей надо учиться… а он всё заводит разговоры, что будет ждать… что верен ей. Как быть?

Но мама, накормив и временно усыпив своих кулёмок, уже дремала, изредка открывая глаза и в полусне отвечая что-то успокоительное. Рита переместилась на кухню, ела щи, сваренные дядей Сашей, и чувствовала, что ей скучно в Ольховке, чего прежде никогда не случалось. Её раздражали маленькие плаксы, особенно Валюха, беспрерывно требующая внимания. Было жалко маму, но, не дождавшись окончания каникул, Рита вернулась в город.

К тому времени она уже перестала тосковать вдали от матери, отца тоже не вспоминала и вполне определилась с будущей профессией — моделирование одежды. Шить она уже умела, пригодились уроки домоводства и навыки, привитые бабушкой. Маргарита стала готовиться к экзаменам.

Закончив с отличием школу, она поступила в Мухинское училище осваивать специальность художника-модельера. Занятия в Мухе посещала исправно, а вечерами шила брюки из отечественной джинсовки, проклеенной марлей на ПВА, чтобы «штаны стояли». Это был её конёк — «стоячие джинсы», последний писк моды. И весомое дополнение к стипендии.

Однажды в центральном зале проходило выступление студентов Театрального института, у которого с Мухинским училищем наладился культурный обмен. Их шикарный зал, с мраморными лестницами, под большим стеклянным сводом, привлекал будущих актёров как сценическая площадка. Рите понравился один студент, очень высокий, в чёрном облегающем свитере, с откинутой назад гривой волос, которой он в патетические моменты встряхивал очень эффектно.

Будущий актёр читал под музыку стихи Мандельштама, грустные, интригующие:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины…

Этот прочтённый до середины список кораблей — что, что ему помешало читать дальше?! — казался Рите зашифрованной формулой спасения. Но от чего? От бурного моря, жизненных невзгод? Или внезапного чувства, острого, как металлическая заноза, когда-то вцепившаяся Рите в палец на школьной экскурсии по Балтийскому заводу?

Студент читал что-то ещё, но Рита почти не слушала, лишь твердила последнюю строку поразившего её стихотворения: …и море чёрное, витийствуя, шумит и с тяжким грохотом подходит к изголовью… От витийствующего моря, от абсолютно реального грохота волн, рядом, под ухом, по её спине пробегали мурашки.

После концерта, у самого гардероба, она подошла к студенту, краснея от стыда, что не запомнила его имени, и заговорила с ним в самой почтительной и восхищённой манере. Он ответил внимательным взглядом и, улыбнувшись, предложил пройти вместе до метро, а по дороге поговорить о поэзии.

В свете фонарей мерцали сугробы, заводилась лёгкая метель, и Рите казалось, что она может так идти долго, всю жизнь… Она взяла студента под руку, потом они свернули на набережную Фонтанки, шли и разговаривали стихами. Рита осмелела и прочла своё недавнее стихотворение, последний абзац которого ей самой очень нравился:

Но тот, которому дано,

Откроет тихо нашу дверь,

И будет пить твоё вино,

И ляжет спать в мою постель…

Студент легонько прижал её руку локтём, потом, взглянув по-особому, изрёк: «Да у вас просто талант, преступно зарывать его в землю».

Они подошли к освещённому вестибюлю «Гостинки», студент достал небольшой блокнот, вырвал листок и записал ровным почерком адрес. «Приходите в любую среду после шести вечера, обсудим ваши перспективы», — сказал и, не оборачиваясь, исчез на уплывающем вниз эскалаторе.

Только тут Рита сообразила, что так и не узнала его имени, да и он не поинтересовался, как её зовут. Это открытие неприятно поразило, будто они так и не познакомились, а просто болтали, как случайные пассажиры в трамвае. «Я список кораблей прочёл до середины»… А их имена остались в другой половине этого списка, и теперь уже вряд ли будут названы.

Приду в среду и узнаю, успокаивала себя Рита, ещё не догадываясь, как верно она оценила ситуацию. Имена так и не были названы. Сколько она потом ни расспрашивала в канцелярии, списка выступавших студентов найти не удалось. И тогда, в первую же среду, она пришла по указанному адресу.

На звонки долго не открывали, но в квартире явно был народ. Там происходило непонятное: то что-то громко и назидательно, но совершенно нечленораздельно, произносил мужчина, то несколько женских голосов звучало наперебой, а то вдруг устанавливалась мёртвая тишина, будто выключили запись.

Когда слегка обескураженная и раздосадованная Рита уже собралась уходить, дверь открылась. Хмурый парень, с фиолетовой пигментацией на полщеки, буркнул: «Заходи», — и тут же исчез. Рита вошла, двинулась по тёмному коридору на свет и застыла в проёме открытой двери. За ней была обычная комната: с круглым столом посередине, шкафом, диваном, двумя окнами с бежевыми, в лиловых разводах, шторами и люстрой на потолке.

На диване сидела девица, сильно накрашенная и, похоже, подвыпившая. Из-под короткой юбки выглядывал подол комбинации. Она курила и не обратила на Риту никакого внимания. Тут появились ещё две девушки, они подсели на диван и вполголоса что-то обсуждали, на неё не глядя. Потом все трое вышли в коридор, напоследок окатив Риту любопытными взглядами.

Она потом сама себе удивлялась: почему сразу не ушла, а зачем-то уселась на тот же диван. Чего ждала? Своего студента? Здесь, в этом месте? Неужели не догадывалась, что это притон или дом свиданий, а, может, что похлеще? Или сработало желание расставить всё по местам, докопаться до истины? Как бы то ни было, Рита выжидала.

В комнату вошёл тот, с пятном, сел напротив, уставился на Риту немигающим взглядом и спросил: «Ты к кому?». Эх, к кому, к кому… к такому, с длинными волосами… стихи читает… «К артисту? Он скоро освободится». Рита кивнула, как будто ответ её вполне устроил, и они замолчали.

Парень с минуту напряжённо смотрел на неё и вдруг спросил: «У тебя деньги есть?». Она покачала головой — у неё были деньги, но с какой стати?.. «Хотя бы рубль или полтинник… очень надо». Он не настаивал, а вроде как делился своей бедой. Потом стал тереть руками лицо, глухо приговаривая: «Уходи, уходи, уходи сейчас же…». И столько в голосе было отчаяния, что Рита не выдержала и выскочила из комнаты.

Проходя по коридору, она услышала из-за двери в ванную шум льющейся воды, женский смех и визг. Вдруг дверь резко открылась, оттуда вывалился её студент, мокрый, хохочущий и совершенно пьяный. Он неузнавающе глянул на Риту, но вдруг посерьёзнел и хрипло произнёс: «Пришла всё-таки? Вот и умница…». И тут же потянулся с поцелуем, и она заметила совершенно красные белки его глаз.

В ужасе Рита отпрянула и поначалу кинулась в противоположную от входной двери сторону. Откуда-то вынырнул парень с пятном, схватил её за руку, и они вместе выскочили из квартиры. Игнорируя лифт, сбежали по лестнице и через полминуты оказались на улице. Лишь тогда Рита выдернула руку, пошла быстрее, но «пятнистый» держался рядом, канюча денег или хотя бы жетон на метро. Рита припустила во всю прыть и вздохнула только на эскалаторе, убедившись, что «пятнистый» отстал.

Глава 4

На втором курсе Рита познакомилась с Алексом Бетанкуром, который учился в Горном институте. Алекс был иностранным студентом, он приехал с острова Свободы: Куба — любовь моя, остров зари багровой! — и сразу после защиты должен был вернуться домой. Знакомство перетекло в скромную студенческую свадьбу, а через год родилась Алиса — смуглая, с шапкой жёстких чёрных волос и голубыми белками карих глаз.

Жили в квартире на Карповке вместе с бабушкой, которая души не чаяла в правнучке, но зятя недолюбливала, считая его легкомысленным испанским повесой. Он же относился к ней почтительно, как это принято на его родине, и не обращал внимания на колкие замечания. Но возвращался домой поздно, когда abuela уже укладывалась в своей комнате.

Смерть бабушки от метастаз, коварно затаившихся на четверть века, оглушила Риту — ведь она чуть не с рождения заменяла ей мать. Спасала поддержка Алекса, взявшего на себя все расходы, хлопоты по документам, похоронам. Алису устроили в ясли для иностранных студентов Горного института, где за десятком детишек разных национальностей надзирали воспитательница, няня и медсестра.

После защиты диплома Алекс уехал, обещая заработать денег, построить «casa particular» и выписать семью. Рита продолжала учёбу, навещая мужа в зимние и летние каникулы. Приезжала с дочерью на пару недель в арендованную квартирку на берегу залива Сантьяго Де Куба и с лёгким сердцем возвращалась, почти не скучая по мужу.

Она вообще никогда не скучала, свободного времени не имела, поскольку помимо учёбы в Мухе, пошива «стоячих джинсов», увлеклась театром и даже подумывала бросить училище и податься в актрисы. Знакомство с Георгием (Юргеном) Бергом, Таллинским фотографом, работающим на журнал «Силуэт», вернуло её на путь моды, но разрушило семью.

Впрочем, Алекс к тому времени уже завёл подружку, которая родила от него сына Рафаэля, но Риту с дочерью бросать не хотел. Предлагал не торопиться, закончить учёбу, а потом уж решать. А пока по-прежнему приезжать дважды в год к нему в уже отстроенные апартаменты, привозить Алису… В общем, ничего не менять.

Воспротивился Георгий, и Рита подала на развод. С Бергом было всё понятно: как старший и опытный, он выложил главный козырь — семейный бизнес в мире высокой моды. Они откроют сеть дорогих салонов — для начала в Таллинне и Ленинграде, потом в Финляндии и Швеции.

Рита, по всей вероятности, пошла в своего отца, морского офицера Задорина Александра Степановича, которого она совсем не помнила, но знала по рассказам мамы. Взвешенность и расчёт всегда превалировали у него над эмоциями. И хотя от матери Рита позаимствовала артистичность и чувство юмора, это не мешало ей в ответственных моментах включать внутренний калькулятор.

Она согласилась на предложение, хотя к Бергу не испытывала особых чувств. Он был старше на восемнадцать лет, полноват и вообще не в её вкусе. Но, безусловно, талантлив! А это качество Рита ценила в людях, прощая гениям недостатки и даже пороки. Его съёмка стоила очень дорого, журналы, представляющие модные дома Прибалтики, переманивали его, интриговали, так что открытие собственного дела решало вопрос — Юрген хотел работал на себя.

Прекрасное знание конкурентов давало преимущество. Он решил открыть салон на Большом проспекте Петроградской стороны, как бы в пику Дому Моды, самому престижному женскому ателье города. «Все мы носим, то, что шьёт наш Дом Мод и Скороход», — пелось в Ритиной факультетской песенке. На самом деле, обувь фабрики «Скороход» носили все, а в Доме Мод обшивалась городская элита.

То, что Берг влюблён, как безусый мальчишка, Рита поняла сразу. И дело не в подарках и не поездках по миру — до него, кроме Кубы, Рита нигде не бывала — а в той постоянной нежности, которая без остатка растворяла и прагматизм, и неудачи в постели, и закрытое прошлое. Рите попались на глаза его фотографии, целая папка качественных снимков, на которых были запечатлены первые лица государств. На одной — сам Берг и канцлер ФРГ Вилли Брандт, оба в непринуждённых позах, с бокалами шампанского. Это на подписании договора, 1970 год, — неохотно прокомментировал Георгий и убрал папку подальше.

Марго, девочка моя, голубоглазый ангел, — такие ласковые прозвища он давал Рите! Имя Марго закрепилось в студенческой среде, оно звучало по-европейски, таило в себе намёк на голубую королевскую кровь, красоту и богатство. И, пожалуй, только сам Берг принимал её именно как «королеву Марго», а себя ассоциировал, конечно, с Генрихом Наваррским, поначалу нелюбимым мужем, а впоследствии спасённым венценосной женой.

Но пока ещё длился первый период, Юрген это вполне сознавал и делал всё для своей «голубоглазой девочки». Интуитивно сочетая искусство и достаток, он преподнёс своей невесте в день свадьбы немыслимый презент: Модный салон «Мастер и Маргарита» в престижном историческом месте, на двух этажах старого особняка, подвергнутого капитальному ремонту с сохранением фасада и парадной лестницы. Таких подарков Берг никогда не делал своим жёнам — а он уже был трижды женат.

Рита заканчивала учёбу, и защита диплома совпала с театрализованным открытием её салона. Дипломная работа также называлась «Мастер и Маргарита» и получила высший балл. Ещё бы! «Комплект верхней одежды для путешествий» демонстрировали актёры Малого Драматического. Георгий Берг имел серьёзные связи не только в мире моды, но и театра. Он вообще был опутан связями, что определяло его взлёты и падения, а также благополучие его семей.

Дети от предыдущих браков общаться с Марго не пожелали. Да она и сама не стремилась, а к вояжам Юргена в Таллинн, к бывшим жёнам и отпрыскам относилась с благосклонным безразличием. Дети его уже давно не были детьми, предъявляли отцу разнообразные и обидные претензии, так что его возвращение в Питер всегда сопровождалось праздничной вакханалией в одном из элитных кабачков Петроградской стороны.

Марго пила наравне с мужем, но молодость брала своё — наутро она была свежа и деятельна, чего нельзя сказать про Берга. Он отменял встречи и съёмки, целый день отлёживался в комнате с опущенными шторами, потихоньку пил виски с минералкой и лишь к вечеру выбирался на кухню. Слушая подробный отчёт «своей девочки» о делах в салоне, вздыхал и давал себе слово навсегда завязать со спиртным.

Иногда они устраивали десант в Ольховку, приезжали на мощном «Гольф Кантри» — Берг признавал только надёжные немецкие фольцвагены — с закреплёнными на верхнем багажнике палаткой и складной лодкой, с подарками детям, тёще и тестю, с замаринованным в большой кострюле мясом, корзиной всякой овощной экзотики, красивыми бутылками.

В доме у матери не ночевали, оккупируя на Череменецком озере «своё место» в монастырских развалинах. Иногда брали с собой Ритиных сестёр — Таню и Валю. Но чаще ездили вдвоём, общаясь с роднёй лишь в день приезда. Покидали озёрный бивуак глубокой ночью, когда жара спадает, машин мало, и уже очень хочется домой, в цивилизацию, бытовой комфорт.

Берг мечтал о ребёнке от своей «голубоглазой нимфы», но прошлое предостерегало: она уже не будет твоей, «года три отдай и не греши», как говаривала Рита, цитируя покойную бабушку. Но ведь Алиса им не мешает, возражал сам себе Юрген и тут же сам себе отвечал: Алиса практически с ними не живёт — то в Ольховке, то на Кубе, у отца.

Он решил обсудить свою мечту с Марго, но, поразмыслив, передумал. Её ребёнком был модный дом «Мастер и Маргарита», она растила его, отдавая все силы, во всё вникая и всем управляя. У неё просто не оставалось времени ни на что другое. И хотя он сам тоже вкладывался: взял на себя выпуск журнала, пиар и улаживание проблем с чиновниками, — всё же тягловой силой их совместного бизнеса была Марго.

Существовала ещё одна зыбкая тема, подкатывающая временами то с одной, то с другой стороны. Эстония всё больше выказывала недовольство русскими, что и раньше имело место, но буквально за пару лет превратилось в открытую ненависть. Отношения с бывшими семьями у Берга окончательно испортились, он перестал навещать свои эстонские семьи и очень скучал по детям. У старшего сына родилась дочь, а он пока так и не видел внучки.

В России тоже происходили изменения, был объявлен курс на Перестройку, и «Союз нерушимый республик свободных» затрещал по швам. В ответ на приступы русофобии прибалтов неслась ответка: «Курица — не птица, Эстония — не заграница. Штаты, Германия, Финляндия — вот это перспектива!». СП, Совместным Предприятием, бредили даже водители такси.

Модный дом «Мастер и Маргарита» стал предметом торга. На него нацелились чехи и финны, привлекая инвестициями и европейским менеджментом. Но Марго лишь морщила свой веснущатый носик и вела переговоры с сибирскими нефтяными гигантами.

Однажды Юргену позвонили, говорили по-английски, предупредили, что готовится военный переворот, и посоветовали поскорее покинуть Россию. Иначе могут всплыть его старые связи с людьми, неугодными будущему правительству, возможны репрессии, потеря бизнеса.

Он рассказал своей «голубоглазой девочке» о звонке и впервые увидел на её лице смесь испуга и жалости. Она никуда с ним не поедет, его понимает и не удерживает. Берг всё же предложил подумать, пока на неделю съездит в Таллинн повидать внучку. В Эстонии его догнал пакет документов от нотариуса Марго, и под давлением бывших семей Берг всё подписал, в результате чего в одночасье лишился и жены, и бизнеса.

А Рита получила на развитие своего Модного дома сибирские инвестиции, которых хватило на покупку новейшего оборудования для пошивочного цеха. Уже через год неоновая вывеска «Мастер и Маргарита» красовалась на крыше реконструированного пакгауза на Смоленке, совместного предприятия Маргариты Задориной и семидесятилетнего барона Ореста фон Визеля из Ниццы, а по-русски: Ореста Петровича Фонвизина, сына эмигрантов первой волны.

Глава 5

Первое «чудесное спасение Тани Фомичёвой» поначалу никаким чудом не выглядело, простое стечение обстоятельств. Девчонка прыгнула солдатиком с моста, не рассчитала высоты и глубины, получила сильный ушиб и на время потеряла сознание.

В тот момент на мосту и в зоне видимости никого не было, зато под мостом в лодке сидел Пашка Кудряшов, парень из местных. За его спиной раздался сильный всплеск, он даже решил, что большая щука охотится в прыжке. Но когда девичье тело лицом вниз всплыло возле самой лодки, Павел не растерялся, подставил весло и за волосы подтащил утопленницу. А перевернув, узнал Таньку Фомичёву, ольховскую полундру и заводилу. И лишь тогда сообразил, что это был за плеск.

Дальше всё произошло стремительно. Пашка втащил безжизненное тело в лодку и вспомнил приёмы оказания первой помощи, полученные в армии. Сообразив, что Таня без сознания и не дышит, стал делать искусственное дыхание, массаж сердца, бить по пяткам, пока вместе с рвотой к девчонке не вернулась жизнь.

Гораздо позже, вспоминая и обдумывая прошедшие события, Павел был смущён одним обстоятельством. Он знал, что Таня плавает хорошо, даже отлично. Местность ей знакома, с моста здесь никто не прыгает по причине мелководья. Значит, убиться хотела. Думала, что никто не увидит. Но почему? Первое, что приходило в голову — несчастная любовь. Но Таню не видели ни с одним парнем, и разговоров на эту тему в посёлке не было. Хотя одна «болотная история» припомнилась, а ещё разговоры соседей, что «девку подменили, сглазили, пьяная вышла из леса».

Сам он долгое время Таньку не замечал. Поначалу по причине возраста: когда он вовсю с девушками хороводился, она ещё в пятом классе училась. Потом два года в армии, а когда вернулся, только слышал об этой загадочной истории, компании у них были разные, виделись мельком.

Но что-то в ней такое было, притягательное, и Пашка стал к Танюхе приглядываться, приглашал на посиделки у костра, где непременно пел Визбора «Милая моя, солнышко лесное…», кидая на Танюху многозначительные взгляды. От решительного шага всё же уклонялся: кто его знает, что с девчонкой случилось, погодим, присмотримся. Покончить с собой от несчастной любви — это одно, а умопомрачение — совсем другое. В первом случае всё проходит, а сдвинутые мозги и всякая чертовщина — тяжёлый случай.

Особо присматриваться Пашке не пришлось, поскольку Таня уехала в Питер, к старшей сестре Маргарите. Вроде как решила устраиваться на работу и домой возвращаться не собиралась. О дальнейшей учёбе не помышляла: хватит, всему научили, — якобы сказала матери.

В техникум Тася всё же поступила. Говорили, что Ритка помогла, ведь приём был к тому времени завершён, но это неправда. Она сама подала документы, сдала все экзамены и по дополнительному набору была зачислена на отделение «оптические и оптикоэлектронные приборы и системы». Получила койку в общежитии и сразу съехала от Риты.

Валя тоже поступила в дошкольно-педагогическое училище, в чём никто не сомневался: вечно возилась с малышнёй. Она также устроилась в общежитии, рядом с училищем. К Рите сёстры наведывались редко, предпочитая на выходные ездить домой.

Но весьма скоро у Валюхи в общаге начались неприятности. С ней в комнате жили гулящие и пьющие девицы, так что ночью никакого покоя: то в окно кто-то к ним лезет, то высвистывают с улицы. Вальку соблазнить амурами и выпивкой не пытались — угрюмое выражение лица с выпяченным подбородком, аморфное тело большого ребёнка, — не привлекали местных донжуанов.

Да она бы никого и не подпустила, тем более, этих, матерщинников и выпивох, воняющих табачищем и заношенными носками. Чистая душа комсомолки совсем по-другому понимала отношения между парнями и девушками: дружеская забота, общие высокие интересы, а не этот низкий разврат. И Рита взяла Вальку к себе. Трёхкомнатная квартира позволяла. К тому времени она жила в Доме Актёров, вместе с очередным мужем Андреем Первушиным, администратором Филармонии.

Честно говоря, атмосфера престижного дома Валюху быстро достала. Дом выстроен подковой, и допоздна из окон то магнитофонные записи рвутся, то саксофонисту с третьего этажа приспичит дудеть. Валюха была девочкой спокойной, но болезненной. Она не высыпалась и на занятия опаздывала. К тому же, артисты тоже пили, и муж Риты в том числе. К звукам со двора примешивались долгие вечерние разговоры, проникающие в её комнатку отдельными репликами.

Только что в окна никто не лазит, всё-таки шестой этаж, думала Валюха, а то бы совсем как в общаге. К счастью, в училище навели порядок, лихих «будущих воспитательниц» отчислили за неуспеваемость, и Валька вернулась на законное место, радуясь близости учебного корпуса, простоте и понятности окружения.

Но тут нештатная ситуация возникла у Танюхи. Козни и напраслина — так коротко известила она, ничего по сути не объяснив. Ей даже придётся уйти из техникума. Как, почему? — не могла смириться Марго и рвалась разговаривать с директором. Пришлось вдаваться в подробности: у кого-то в общаге что-то пропало, а на неё свалили… ей-то зачем эти туфли, на два размера меньше?… От этих объяснений лицо её покрылось пятнами, и Марго лишь махнула рукой: хватит, хватит…

Нужно было сопоставить сказанное сестрой с тем, что она слышала раньше от матери и наблюдала сама. Как ещё в детстве повадилась Танька вдруг в чужих платьях ходить. Вроде бы менялась с подругами одеждой. Мать сначала ругалась, подозревая неладное, но ведь платья Танюхи, действительно, пропадали… Значит, и вправду, меняются девки-дуры… На наряды денег не хватает, всё вдвойне нужно. Валька — та без претензий, лишь бы тепло, а вот Танюшке обновки подавай…

Рита припомнила, как приезжала в деревню, и Танька первым делом её шмотки мерила, хоть и велико, а всё ж одеть надо. В глазах у сестрёнки такое марево мечтательное появлялось… И быстроту реакций замечала, как у фокусника. Только что лежала конфета на подоконнике, Танька мимо шла, и вот уже конфета за щекой, а ведь ни одного движения руками.

Кстати, о руках. Только сейчас она заметила, как у Танюхи трясутся руки. Мать говорила, что это началось после похода, о котором Марго знала лишь то, что сестра заблудилась, потом сама нашлась. И ещё всплыла фраза матери: за Валюшку не беспокоюсь, вот с Таней не случилось бы чего…

Марго решила посоветоваться с Андреем, у которого в друзьях было много разных «нужных» людей, в том числе и медиков. Тот впервые заинтересованно посмотрел на Таню, и вскоре уже организовал вечеринку, на которую пригласил, в том числе, чудо-психиатра из Военно-медицинской академии. Таня помогала крошить салаты, накрывать на стол. Выражение несправедливой обиды исчезло с её лица, а брючный костюм, подаренный Марго, придавал ей взрослый вид.

Под конец вечеринки Рита побеседовала со светилом на кухне и услышала от него то, о чём уже и сама догадывалась. Что у Татьяны клептомания, скорее всего, подростковая форма, пройдёт после замужества. А пока что делать? Учёба накрылась медным тазом, придётся ехать домой. Но что сказать матери?

Оказалось, что Таня всё предусмотрела — она домой не едет, а устроится на почту. Зарплата небольшая, зато полдня свободно — сможет по дому помогать: уборка, магазины. Ага… квартира Андрея напичкана всяким древним хламом, оставшимся от его родителей, заслуженных артистов, над которым он трясётся. Вдруг Танюхе приспичит что-то стибрить.

Доктор сказал, что клептомания — это желание пощекотать себе нервы. Ну, и какой-то дефект в мозгу. Процесс импульсивный, никаких умыслов и планов — хвать-похвать, а потом не знают, как избавиться. Чаще всего, просто выбрасывают.

Как те туфли, на два размера меньше… А в магазин как её отпускать? Рядом большой гастроном самообслуживания открыли, сплошной соблазн. Нет уж, пусть на почту идёт и книжки дома читает, а уборку-магазины-готовку Рита сама одолеет с помощью приходящей домработницы.

Так и пошло. Танька вставала раньше всех, ещё гимн не играл, а она уже, глотнув чаю с бутербродами, выскальзывала из квартиры. Часам к одиннадцати возвращалась и, позавтракав по-настоящему, валялась с книгой в своей комнатке, бывшей Валюхиной. Вечером опять уходила и уже допоздна. Утром — по квартирам разносила почту, а вечером — на сортировке бандеролей и посылок.

Матери решили ничего не говорить. Летом приедет как бы на каникулы, тогда и расскажет. Только что рассказывать-то? Маманя у них сквозь землю видит. Уже сейчас в письмах к Марго беспокоится, сны описывает дурные: то её клоп здоровущий кусает, то прямо в кухню снегу намело. Танькино враньё вмиг раскроет. Но пока пусть так.

Это «пока» длилось до майских праздников.

Глава 6

На майские девчонки уехали домой, а вернулась одна Валя, которая поехала сразу к себе в общагу, так что Марго находилась в полном неведении относительно Танюхи. С почты уже приходил один товарищ, спрашивал, когда Фомичёва появится. Мужчина показался ей подозрительным, в глаза не смотрел, и не важно было ему, выйдет ли Татьяна на работу. Когда появится, так он ставил вопрос.

Пришлось на выходные самой поехать в Ольховку. И первой, кого она увидела на остановке, была Танька. Ничуть не смутившись, подбежала к Марго со словами: я так и знала, что ты приедешь. И по дороге до дома рассказала, что решила уволиться, скука на этой почте, поедет в Лугу, там на мясокомбинат работницы требуются в рыбный цех. А жить где будешь? — поинтересовалась Рита, — До Луги полтора часа добираться, не наездишься.

Оказалось, всё продумано.

— Кудряш… ну, Пашка Кудряшов, с которым я рыбу ловила и за борт свалилась, помнишь? — Таня смотрела в лицо Риты немигающим взглядом: как она среагирует на такую версию её спасения.

Но Рита, привычная к Танькиному сочинительству, и бровью не повела. Тот врач, психолог, объяснил ей, почему Танюха врёт. Хочет избежать любых негативных реакций, обвинений в свой адрес. Чтобы собеседник был доволен, а, главное, чтобы она сама смотрелась в выгодном свете.

Марго интересовало будущее сестры: если всё устроится, хорошо — забот меньше. Их у неё и так хватает. Несмотря на толкового директора, отсутствие Юргена Берга сказывалось негативно — всё же основными клиентами Модного салона «Мастера и Маргариты» были дамы бальзаковского возраста, с ними Берг всегда невинно заигрывал.

— Так и что Павел? — спросила она, давая понять, что её мало интересуют подробности рыбной ловли.

— Паша устроился в Луге водителем молоковоза.

— А ты тут при чём?

— Так мы решили пожениться, — Таськины глаза по-прежнему безмятежны, — в июле будет свадьба, сразу после дня рождения.

Ну да, Таньке ведь восемнадцать исполнится… Рита поймала себя — в который раз! — что не сёстрам исполнится, а именно Танюшке. Как будто Валюха не вместе с ней в материнской утробе девять месяцев провела.

— Что ж, поздравляю… — Рита чмокнула сестрёнку в нос, и они вместе, обнявшись, ступили на крыльцо. Всё же были они одной крови — Бологоевской, маманиной. В отличие от Валюхиной, Тимофеевской, тяжёлой по причине закрытости и недоверия к миру.

Свадьбу справляли в клубе, и Рита всё приглядывалась к Павлу, как бы оценивая, потянет ли он её взбалмошную и самолюбивую сестрёнку. И к концу застолья успокоилась: потянет. Парень, на первый взгляд, неказистый, ниже Таньки ростом, песочно-рыжий и по-детски картавит: букву «р» в начале слова раскатывает, а в середине глотает. Серые, галечные глаза с лёгкой косинкой, как отзвук татарских набегов, рыжие ресницы и брови — не Голливуд. Но его достоинства явно перевешивают мелкие недостатки.

Главное, и это ясно без слов, он Таську любит по-настоящему. На пять лет старше, отслужил армию, значит, надёжен. Спокойный, хозяйственный, непьющий — это сестрёнка ещё оценит. А вот гитара уже сейчас завоевала её сердце. И голос — как ни странно, без всякой картавости — мягкий, уверенно берущий и низкие, и высокие. Проникающий до глубин.

Рита смотрела на Танюшку, счастливую, в бледно-зелёном платье из жатого шёлка, с маленькой, как у феи, прозрачной фатой, лихо сидящей на темени. Смотрела и вспоминала слова чудо-психиатра «подростковая форма… пройдёт после замужества». Значит, всё плохое позади, и «чудесное спасение Тани Фомичёвой» произошло в двойном размере. Правда, теперь не Фомичёвой, а Кудряшовой…

А уже через год, сразу после окончания училища, Валюха тоже вышла замуж за Рудольфа Цыкина, с которым познакомилась, проходя дипломную практику в Лужском детдоме, где Рудик работал электриком. Она взяла его фамилию и стала Валентиной Цыкиной.

Рита удивлялась, каким образом Валька смогла подобрать себе в мужья человека, так похожего на Таськиного Павла. Внешне также неказист: ростом не высок, носатый, — зато такой же рыжий, даже ещё более рыжий, оправдывая своё имя Рудик. Как и Паша, спокойный, непьющий. Правда, никакой гитары и песен, и не картавит, а слегка косит и поэтому никогда не смотрит в глаза собеседнику. Но это, скорее всего, от смущения. В целом безобидный, положительный, Валюхе подходит.

Таня с Павлом переехали в Лугу, где первое время кантовались в комнате общежития, а когда Татьяна забеременела, Пашке выделили от молокозавода небольшую квартиру в мансарде деревянного дома. Таня работала на разделке мяса и рыбы, так что семья была при питании. Родилась Ирка, голосистая, с напором, внешне похожая на отца, а характером в мать. И всё у них складывалось хорошо.

Вот у Валюхи так не получилось. Она тоже уехала с Рудольфом в Лугу, но жить ей пришлось вместе со свекровью, Ниной Романовной. Та заревновала невестку, поскольку растила сына без мужа и привыкла считать его своей собственностью. Возможно, со временем они бы и притёрлись друг к другу, тем более что Валя уже была на последнем месяце, а Нина Романовна мечтала о внуке, но тут Валюха поспешила.

Если уж говорить откровенно, поспешность принятия решений была у сестёр Фомичёвых в крови. В родителей пошли, те оба на эмоциях, скорые на слова и действия. Только выражалось это по-разному. Мать с места в карьер лепила всё, что думала, но отходчива была и рукам воли не давала. Отец какое-то время мог посмеиваться или угрюмо молчать, затем взрывался, совсем не безобидно. Если в руках у него нож или топор, лучше не задевать. В посёлке уже были пострадавшие, и Александра Михайловича побаивались.

Танюха характером была вся в мать, её несло на чувствах, а всё, что касалось практических дел, тормозило, она затаивалась, выжидала. Валюшка же, наоборот, пошла в отца: поначалу хранила сдержанность, даже многие считали её холодной и рассудочной, зато когда ей что-то шло поперёк, она как с цепи срывалась. Решения выстреливали пулемётной очередью и незамедлительно осуществлялись.

Так получилось и со свекровью. Валька старалась помалкивать и не перечить Нине Романовне, когда та властной рукой указывала невестке на её место под солнцем их общего божка, но рождение сына подвигло Валентину на решительные шаги.

Встал вопрос о прописке Родиона — так назвали новорожденного — и всё бы обошлось, свекровь не возражала прописать внука в трёхкомнатной квартире, но Валя настаивала, чтобы и её прописали вместе с сыном. Причём не просила, а именно настаивала, выдвигая, как альтернативу, уехать с Родиком домой, к родителям, раз ей тут места нет. И уехала, полагая, что Рудольф помчится за ней, а мамаша крикнет вслед: «Вернись, я пропишу!».

Но тут судьба совершила молниеносный кульбит и в лице парторга Ольховки Петра Осиповича явилась к Фомичёвым с ордером на квартиру для «молодого специалиста Цыкиной Валентины Александровны». Посёлку нужна была дипломированная воспитательница детского сада. Родители обрадовались. За ту неделю, что дочь с ребёнком жила у них, они стали привыкать к внуку, уж и комнатку им выделили, а тут — вообще красота! — квартира, да ещё в соседнем доме, забор в забор, окна в окна.

Так Валентина с маленьким Родионом переселилась в собственную квартиру с обязательством два года отработать в детском саду Ольховки. Рудольф приезжал на выходные, потом через выходные. Валька с сыном тоже стала ездить в Лугу, пока не закончился отпуск по уходу за ребёнком. Гостевой брак так бы и длился, все вроде бы к этому привыкли, но тут произошло событие, перевернувшее их размеренное, полусемейное существование.

Глава 7

Родиону исполнилось четыре года. Он ходил в детский сад, болел мало, а если такое случалось — дед с бабкой были на подхвате. А той осенью — то ли ноги на прогулке промочил, то ли осложнение после гриппа — начался у мальчика бронхит. Направили их в Лугу к пульмонологу. От врача освободились быстро, Валя купила лекарства в аптеке и неожиданно оказалась возле парадной свекрови.

Рудольф, конечно, на работе, решила Валюха, а Нина Романовна может быть дома. На звонок открыла высокая, худенькая девушка с полотенцем в руках, и по тому, как она побледнела и убежала на кухню, Валька всё поняла. Значит, не зря её сюда принесло. Она уже и раньше догадывалась, что муж ей изменяет, разные мелочи выдавали и нестыковки, но чтобы в квартире свекрови… Значит, законную жену прописать нельзя, а какой-то прошмондовке жить можно!

Очутившись в квартире бабушки, Родик стал скидывать ботинки, сдирать пальто и шапку, но Валька резко встряхнула его, молча запихала обратно и, когда Нина Романовна с притворной улыбкой вышла в прихожую, то застала лишь уходящую спину невестки и хныканье подгоняемого внука.

Если бы она крикнула им: «Куда же вы, погодите!», — Валька, возможно, и развернулась или хотя бы что-то сказала. Но свекровь лишь глядела с площадки в лестничный проём, неотрывно наблюдая за помпончиком на шапочке, которую она связала внуку.

Рудольф объявился в Ольховке на следующий день, приехал после работы, когда Валя с матерью купали Родика в корыте на кухне. Печь была натоплена, мальчик плескался и посвистывал резиновым дельфином, отца заметили не сразу. А он, с букетом белых хризантем в одной руке и с тортом «Сказка» в другой, стоял в дверях, прислушиваясь к помывочным звукам.

Первой его увидела Надежда Васильевна и весело бросилась забирать цветы, торт, ставить чайник. При этом улыбалась и шутила, то есть, вела себя, как обычно, потому не мог он догадаться, что тёща уже в курсе случившегося. Появилась Валька с сыном, завёрнутым в махровое полотенце, на мужа не взглянула, зато Родик от радости заверещал зайцем. Рудольф подхватил его и стал одевать в развешенное над плитой тёплое бельишко.

Папа с сыном вели оживлённый разговор, и, глядя на их вытянутые, с горбинкой носы, рыжие чубчики, скошенные подбородки, всякий признал бы семейное родство. Но хмурая Валька даже не взглянула, а сунув ноги в сапоги и накинув пальто, выскочила на улицу. Она пошла в родительский дом и, воспользовавшись одиночеством — отец дежурил на ферме — нарыдалась от души. Что не мешало ей поглядывать и прислушиваться, не идут ли за ней.

Через час, когда пора было укладывать сына, она вернулась домой, но Рудольфа уже не застала. Вот только ушёл, последний автобус, укоризненно сказала мать, и от этого двойного предательства Вальке стало так плохо, что она в момент успокоилась. Ах, вы так со мной, вы заодно с изменщиком? — как бы спрашивала она и давала себе слово всем отомстить. Свекрови, мужу, матери — всем заговорщикам.

В ближайшую субботу, оставив на ночь Родика у родителей, Валентина пошла в клуб на танцы. Она вспомнила о подаренной Ритой польской косметике, неумело накрасилась, достала выходной костюм, который не одевала после замужества, туфли на высоченных каблуках — свадебный подарок подруг из училища, тоже «ни разу не надёванные». Благоухая цветочным дезодорантом, с сильно подведёнными глазами, Валька явилась пред очи ольховских жителей.

Сверстников было мало: семейные в клуб ходили редко, многие уже покинули родную деревню, перебрались в Лугу и Питер. Зато одинокого старичья — тех, кому за сорок — набралось достаточно. Вальку приглашали танцевать, мужа никто не поминал, из чего она заключила, что народной молвой уже разведена.

В тот вечер Валентина впервые почувствовала себя свободной, и это поначалу её удивило, а потом обрадовало. До самого закрытия клуба она веселилась, уклоняясь от назойливых предложений малолеток «дёрнуть за знакомство», и танцевала, танцевала. От провожающих не было отбоя, но она только хохотала в ответ — как-нибудь, мол, доберусь сама, не украдут. В холле крутанулась на каблуке перед зеркалом, подмигнула отражению и залихватским движением растрепала волосы.

Когда выбежала на широкое крыльцо клуба, не сразу заметила курящего в стороне Налима. Его литая тёмная фигура сливалась с бетонной колонной, обозначая присутствие лишь огоньком сигареты. Мужика этого Валюха знала плохо. Он был не местный, снимал комнату у Волчицы — старухи Волковой, глухой и одинокой, — работал на лесопилке в Каменце, то ли учётчиком, то ли снабженцем. Вообще-то его звали Николаем, а прозвище получил за водянистые навыкате глаза и за редкую способность ускользать из любых передряг.

В клубе он, пожалуй, был единственным, кто совсем не танцевал и Вальку не пытался «клеить». Только смотрел на неё своими глазищами, она это чувствовала и от этого смеялась по-особенному, запрокидывая назад голову. А то, что следом пошёл, легко объяснялось: изба Волчицы стояла на пути к её дому. И догнать не пытался, потому что продолжал курить, это Валентина тоже поняла по запаху табачного дыма. Когда же поравнялся, сказал негромко и мягко: «Сейчас бы чаю с лимоном, духота в клубе».

И эта простая фраза, лишённая всякой мужской игры, Валюху сразу к нему расположила. Она улыбнулась, мельком глянула в его сторону, отметив и добротную, на молнии, куртку, и седеющие волосы, стриженные «стильно», а не у Верки в банной цирюльне. Нравились ей такие немолодые, корпусные мужчины. Может, потому что сама была в теле? Вот только в мужья выбрала дохляка. Во всех отношениях…

Минут пять они шли молча, и Валька уже решила, что вот-вот с ним распрощается… ну и ладно, ну и пусть… Они уже подходили к домику Волчицы, как вдруг Николай взял её под руку и спокойно предложил: «Если не очень торопитесь, угощу чаем. Лимона, правда, нет, зато есть арахисовая халва».

Времени на раздумье не было, никелированная спинка от кровати, служащая калиткой, уже проступала из темноты. Валька, ничего не ответив, пошла рядом по тропинке, ощущая жжение в груди — предвестник астмы. И ещё она постоянно чувствовала его сильную ладонь: направляющую, поддерживающую. Из сеней прошли в коридор, Николай звякнул в замке комнаты ключом, тут же под потолком загорелась лампочка.

И тогда Валюха сообразила, что сейчас может наделать глупостей. В общем-то она уже начала их делать: среди ночи пришла в дом к малознакомому мужику. В конце концов, не станет же Налим к ней приставать! Как не станет, конечно, станет… Нет, насильно не станет, она ведь и закричать может. Кричи-не кричи, старуха-то совсем глухая…

А тот уже лез в буфет за чашками, за халвой, Валька кинулась помогать, руки их столкнулись, и пакет с халвой упал на пол. «Не поваляешь — не поешь», — назидательно изрёк Налим и впервые улыбнулся. Лицо его приблизилось, при свете лампочки Валюха заметила два выступающих клычка по краям рта и отчего-то испугалась. «Ну, что ты, глупенькая…», — прошептал он сдавленным голосом…

Чай они так и не попили. Николай вдруг ткнулся ей в шею с каким-то детским всхлипом и стал мелко и подробно целовать, одновременно снимая свою куртку, сдирая с неё пальто. Валька вяло помогала, она вообще стала вдруг вялой и безвольной, как чем-то опоённой. Ни одной мысли не мелькало в голове, будто всё происходящее было сном, течением тёплой реки, несущей её тело — тело большой серебристой рыбы — вдоль водорослей, к водопаду.

И когда стремительный поток обрушился с высоты, Валька закричала от страха и восторга, впервые в жизни ощутив долгую, утомительно-долгую сладость, какую с мужем ей ни разу не пришлось изведать. А следом — торжество и гибельность падения…

Она лежала неподвижно, восстанавливая дыхание. Николай уже был одет, курил у форточки, отодвинув ситцевую занавеску и глядя в темноту ночи. Щелчком выбросив хабарик за окно, всё так же мягко и негромко заметил: «Тебе пора домой… провожу…». Валька покачала головой — не хватало ещё, если кто увидит их вместе, — быстро оделась и уже через минуту шагала по тропинке, сокращающей путь к дому.

Только наутро она осознала, что приступа астмы так и не случилось. А вечером приехал Рудольф и со словами: хватит уже поврозь жить, — забрал их с Родиком и отвёз в Лугу.

Глава 8

Ольховка жила размеренной, провинциальной жизнью. Происходящее в столицах докатывалось с опозданием — как хорошее, так и плохое. Супруги Фомичёвы-Задорины, слегка постаревшие, остались вдвоём. Валька с Танюшкой приезжали в гости на выходные — то поодиночке, то скопом, вместе с мужьями и детьми. Рита теперь наезжала редко, присылала на летние каникулы Алису, а сама крутилась в бизнесе, меняла мужей, болталась за границей то по делам, то в гости. То есть вела жизнь настолько далёкую от их провинциальной обыденности, что казалась существом из другого, параллельного мира.

Как-то Рита сунулась в гороскоп — модная была одно время тема — и вдруг поняла, что знак «Близнецы» совершенно размытый. Будто речь идёт о двух разных людях с противоположными характерами. Это объясняло несхожесть сестёр-двойняшек, но себя в этом знаке узнавала с трудом. Правда, сёстры родились в середине июня, а Рита была майская, зацепила прагматичного Тельца. Не кидало её никогда от любви к войне, и упорства ей было не занимать — планомерно шла к цели.

Семья гордилась своей удачливой родственницей. Вернее, мать, Надежда Васильевна, гордилась Маргаритой, выросшей в Ленинграде. Застарелая вина — бросила дочку ради новой семьи — переросла в безусловное восхищение и оправдание любых её поступков. И мужья-то у Марго все интересные, не чета Танькиному жмоту Пашке и косоглазому Рудику. И красавица-то Рита, и умница, и рукодельница.

Возможно, именно поэтому обожание и безусловная любовь к старшей сестре со временем вылилось у близнецов в плохо скрываемую ревность. Разгореться ей мешала редкость общения — каждый жил своим домом, своими интересами. Наезды Марго — всегда краткие, стремительные — выбрасывали на их унылый берег лишь материальные щепки, доказательства заботы о родственниках.

Они к этому так привыкли, что помощь её воспринимали как должное. Если надо было крышу перекрыть или Пашка задумал машину купить, обращались к Марго, и крыша перекрывалась, а машина покупалась. Да и сама Рита к деньгам относилась равнодушно. Просто радовалась, что городская жизнь дала ей большие возможности. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Теперь она очень редко вспоминала об этом несчастии. В прошлое ушли обиды и детские слёзы при расставании с мамой, тоскливое ожидание каникул, когда электричка, а потом нудный автобус доставят её, с рвотным пакетом в руках, в любимую Ольховку, к любимой мамочке. Всё это осталось в прошлом. Бурное кипение страны втянуло её в свою преобразующую кухню.

Марго жила втрое, вчетверо быстрее своих родственников и, пролетая над Ольховкой на бреющем полёте, еле успевала соприкоснуться с ними душой. Ей везло по жизни, как будто в компенсацию за сиротское детство её вели короткой тропой к поставленным целям, оберегали и наставляли.

С давних пор она вывела для себя формулу удачи: дружелюбие, интуиция, открытость, беззащитность. На вид совсем не деловой набор, но в сочетании с врождёнными качествами, доставшимися от матери: отходчивость, искромётный юмор, равнодушие к деньгам, — и другими, доставшимися, видимо, от отца: быстрота расчётов, хорошая память, ответственность, — эти качества выстраивали её маршрут в море бизнеса с точностью бывалого лоцмана.

Опытные, матёрые волки финансовых махинаций, акулы жёсткой конкуренции, приближенные к власти и бюджетным потокам, вся эта сорвавшаяся с поводка свора — каким-то непостижимым образом обтекала Марго с её девчачьим бизнесом, почти не затрагивая и почти не мешая сбываться мечтам.

Совместное предприятие с Орестом фон Визелем, некогда русским, а теперь французским подданным, вынесло салон «Мастер и Маргарита» на международный уровень, превратив из шикарного, но всё же ателье пошива, в уникальную фабрику театрального костюма. И немалую роль в этом сыграл Дом актёров, где проживали Рита с мужем Андреем, администратором Филармонии.

Тут надо немного расшифровать затёртое слово «администратор», к тому же не каких-то там гостиницы или сайта, а учреждения культуры. Администраторы возникли на волне Перестройки с появлением хозрасчёта. То есть, что заработал, то и получи, актёр, музыкант, художник. А люди искусства не умеют зарабатывать, зато умеют творить. Лишь бы кто-нибудь позаботился о них.

Андрей Первушин был успешным администратором. Он специализировался на зарубежных гастролях, владел тремя европейскими языками в необходимом объёме и, что самое главное, имел дружеские связи с директорами филармоний и концертных площадок в разных городах и странах. Артисты на него только что не молились, и салон его жены Маргариты обрёл в их среде огромную популярность.

Поначалу актрисы и жёны актёров шили у неё одежду для торжественных случаев, которую надевали один раз. А тут Рита предложила им сэкономить: брать напрокат — для новогоднего корпоратива, свадьбы, юбилея — исторический костюм из выставочной коллекции, которую они с бароном успешно возили в течение года по Германии. Это был рекламный тур основного бизнеса Ореста Петровича — компьютерного.

Дамы и кавалеры из прошлых эпох дефилировали по подиуму, сопровождая новую разработку фирмы Samsung — домашний кинотеатр. Фоном на больших мониторах крутились игровые ролики с персонажами, наряженными в костюмы исторической коллекции. Придумал такой сценарий сосед по Дому Актёра, режиссёр Аскольд Баранчик, спец по рекламе и одновременно худрук нового экспериментального театра «Сегодня и Завтра».

Не стоило бы и упоминать этого Баранчика, но его участие не прошло для Маргариты без последствий. Как это принято говорить, далеко идущих. То, что в течение совместных командировок Аскольд частенько оказывался у Марго в постели, значения не имело — обычная практика в богемной среде. Но тут случилось непредвиденное. Не довольствуясь гонораром и десятком зарубежных командировок, Баранчик потребовал своего партнёрского участия в деле.

Барон фон Визель с немецкой педантичностью объяснил несостоятельность его претензии, но Аскольд закусил удила. Похоже, он сам был удивлён успехом своего сценария, в его театре ничего подобного не случалось. И тогда Марго придумала ход: они выплачивают Аскольду премию по итогам турне, а потом открывают новое направление, куда Баранчик войдёт полноправным членом. При условии, что договорится с питерскими театрами, чтобы все театральные костюмы шились в их салоне.

Баранчик договорился не только с питерскими, но и с десятком провинциальных театров сразу после того самого новогоднего бала, который прошёл в Филармонии. Артисты в исторических костюмах произвели впечатление на приглашённых Баранчиком нужных людей. Так салон «Мастер и Маргарита» укрепился в новом амплуа — «Фабрика театральных костюмов».

Аскольд бросил свой худосочный театр и писал сценарии для других театров, новых клиентов фабрики «Мастер и Маргарита», в которых Марго иногда доставалась какая-нибудь мелкая роль, зато в шикарном наряде. На амплуа любовницы она больше не претендовала, убедившись в невозможности совмещать чувства и расчёт.

А в это время…

Да, неплохо бы спуститься с высот театрального олимпа в действительность областного захолустья. Впрочем, никто никуда не спускался, а сами жители провинции ни на какие олимпы не забирались. Изредка Марго приглашала сестёр с мужьями — то в театр, арендованный под корпоративное торжество, то на борт корабля, выкупленного на вечер её юбилея, — но это случалось так редко, что и речи быть не могло о слиянии двух миров. Всё так же, на бреющем полёте, еле успевая прикоснуться душой, Маргарита пролетала над семейным гнездом, таким далёким…

В то время как Марго раскручивала своё очередное дело, сёстры её, Татьяна и Валентина обустраивали семейный быт.

Таня, отработав два года на мясокомбинате и подпортив свои ноги и руки — стоячей работой и разделкой замороженной рыбы — после декретного отпуска перешла в гипермаркет, тоже в рыбный отдел, но уже продавцом. Это был шаг в карьере: работа неизмеримо легче, коллектив с отбором, культурный, зарплата выше. Продавать всегда выгоднее, чем производить.

Дочку Иру Татьяна устроила в ясли рядом с домом. Павел, ввиду повсеместного исчезновения коров, а вместе с ними и молока, пересел с молоковоза на лесовоз и гонял в Финляндию. Зарабатывали оба неплохо, жили дружно.

У Валентины с Рудольфом после воссоединения семьи наступил медовый месяц, продлившийся всего две недели — такой отпуск смогла Валька выпросить в детском саду. Потом всё откатилось назад, воскресный муж и папа, — то в Ольховке, то в Луге у свекрови. Но маячила перспектива: через год совхозные полдома перейдут в Валюхину собственность, можно будет уволиться и на деньги от продажи прикупить квартирку в Луге. Тогда и заживут полноценной семьёй.

***

Не правда ли, всё хорошо?.. По крайней мере, стабильно. Мужья, дети, работа — а что ещё женщинам надо? Каждая по-своему счастлива, горизонт чист, перспективы намечены.

Сейчас самое время остановиться и с независимой читательской высоты посмотреть на наших героинь, на трёх сестёр, на их семьи, заботы и удачи. Никогда не знаешь, что случится в следующий миг, на каком повороте судьба бесстрастно и решительно изменит траекторию движения. Одним даст невиданный карт-бланш, другим смешает уже выданные карты. Или объявит всем: осторожно, двери закрываются!

Часть вторая

Глава 9

Весна в Ольховку не торопилась. Оттепели сменялись морозами и даже такими снегопадами, каких и в январе не бывало. Валька не вылезала из бронхита, кашляла с астматическим свистом, так что пришлось брать больничный и сидеть дома. Ко всему прочему, навалилась слабость, всё время хотелось полежать и попить чего-нибудь кисленького. Последнее насторожило мать, и она поинтересовалась, когда у Вальки были «дела».

В их семье, да и у всех деревенских, всё, касаемое пола, не проговаривалось. Слова «месячные», не говоря уже о медицинском термине, избегали. Говорили «дела» или «гости», а девчонки между собой — «красная армия». Валька задвигала губами, подсчитывая, и вдруг побледнела. «Гости» должны были прийти три недели назад. Задержки бывали и прежде, так что беспокоиться было рано, но Валюха как-то разом поняла, что «залетела». Матери сказала, что вот-вот должны прийти, а сама прислушивалась к своей утробе, замечая всё новые признаки беды, и уже через неделю знала твёрдо, что попалась.

Нежданная беременность привела Валентину в состояние шока. Только этого не хватало! Временна́я разница между «девятым валом» в избушке Волчицы и примирительным супружеским актом в Луге составляла не более суток. А потом две недели только с мужем, и они предохранялись. Хотя и это не всегда спасает.

В конце концов, время ещё есть, она сумеет всё правильно организовать, чтобы у Рудольфа не возникло подозрений. Если ребёнок от Налима, он родится здоровущим, как она сама. Все будут говорить: пошёл в мать. Про Родика ведь говорят: весь в отца, такой же худющий, рыжий и носатый.

Но близости с мужем больше не случилось, и «правильно организовать» Валюхе не удалось. Очередная ссора со свекровью, очередной побег с плачущим Родиком и неожиданное озарение, что Рудольфа она больше не любит и жить с ним не собирается. Тогда что? Мать-одиночка с двумя детьми? Стыд на всю деревню!

К Налиму обращаться бесполезно. Она ведь в ту же ночь поняла, что с ним ничего быть не может. В любовницы она к нему не пойдёт, а в жёны он сам не возьмёт. Не нужна ему такая, с довеском. А теперь получается — и с двумя довесками. Николай же видел, как Валька мужа на остановке провожала и целовала. Только усмехнулся и глаза отвёл. Нет, ему она не откроется.

Время ещё есть, что-нибудь придумаю, вновь успокаивала себя Валюха. Она решила рассказать матери, посоветоваться. Мамка у них мировая, поймёт. Но рассказать обо всём не получилось. Краткая связь с Налимом каким-то образом сама собой выскользнула из повествования. Говорила лишь о беременности и разрыве с мужем.

Надежда Васильевна, которая терпеть не могла сватью — скряга хитрожопая! — да и зятя недолюбливала за бесхребетность и полное отсутствие юмора, дочку успокоила: «Да плюнь ты на него, рыжего чёрта, мамашиного подкаблучника! Что мы, детей не подымем? Жильё у тебя есть, работа есть, мы есть! Вон Ритка уже третьего сменила — и ничего!».

Марго, действительно, разошлась с Андреем, измены которого её достали. Последний раз приезжала одна, вернее, с водителем, молодым, привлекательным. Валька сразу смекнула, что у них «отношения». Она не одобряла старшую сестру — такими мужиками разбрасывается! Кубинец, Алискин отец, звал с ним уехать, сейчас сидели бы под пальмой, ели ананасы… А Юрген, этот солидный эстонец — высокий, полный, в возрасте, Валька таких любит. Колька-Налим чем-то на него похож.

Она бы на месте сестры, не задумываясь, уехала с Юргеном в Таллинн, выучила язык. А Марго даже не расстроилась, тут же Андрея подцепила. Нагляделась Валюха на их житьё, пока в этом Доме Актёров квартировала. Андрей, конечно, мужчина самостоятельный, интересный. Только что курит и пьёт многовато, но у них, артистов, всё так. Распущенность и пьянки. Женятся, расходятся, вот и Андрей ушёл к студентке театрального, чуть не вдвое моложе.

Ритка одна не останется, с её-то связями и внешностью. Вот хотя бы фон-барона захомутает и во Францию с ним укатит… Ещё какой-то режиссёр клинья подбивал, сама рассказывала. И как ей удаётся после разводов со всеми в друзьях оставаться? Говорит: мужей бывших не бывает, родные они навек. А сама смеётся… Хорошо ей смеяться: всем обеспечена, ни от кого не зависит, деньги не считает, квартира в центре…

Зато она каждый раз брошенная, а Валюха сама мужа оставит, несмотря на беременность. Ей всё равно, чей ребёнок. Это её ребёнок! И так вдруг Вальке захотелось, чтобы родилась девочка. Как у Танюшки. А мужиков ей никаких не надо! Портки за ними стирать, жратву готовить, к свекровке прилаживаться. Все мужчины — изменщики. Нет уж, проживёт без них! Мать правильно говорит: жильё есть, работа есть, старики помогут.

С этим решением Валентина предприняла ряд нужных шагов. Прежде всего, встала на учёт в женской консультации, для чего пришлось съездить в Лугу. Срок ей поставили шесть недель, велели не перетруждаться — тонус повышен, и назначили следующий приём. После этого отправилась к мужу на работу — сообщить, что ждёт ребёнка и подаст на развод.

От таких известий Рудольф опешил. Зачем развод, если будет ребёнок? Ну да, сейчас это не очень кстати, он собрался работу менять, но как-нибудь выкрутятся. Вот и крутитесь, как хотите, отрезала Валюха, а ребёнка она сама вырастит.

Муж ещё что-то помыкал, но по всему, совсем другие мысли и проблемы его одолевали. Валька и представить не могла, что буквально накануне его пассия, эта тощая крыса, с той же вестью пришла, ультиматум ставила: или жена, или она. А то аборт сделает. Ага. Пугали ежа голой жопой!

Решение жены развестись, как ни странно, не облегчало положение Рудольфа. Не хотел он никаких детей, да и вообще ему сейчас не до семейных разборок — на работе проблемы. Старший мастер на него телегу катит, придирается по пустякам, того и гляди, вынудит написать «по собственному».

Больше всего Рудольфа бы устроило, чтобы беременности, так некстати совпавшие, сами собой рассосались, а бабы от него отлипли хоть на время, пока он дела свои наладит. Ещё мамаша пилит день и ночь: разводись с женой, не даст она тебе жизни. Это ещё посмотреть надо, кто кому жизни не даёт…

Но Валька ничего этого не знала и, рассудив, что муж предупреждён, поехала в детсад, к заведующей. Вот ещё одна мымра, с которой приходится считаться. Невзлюбила она Валюху, а всё из-за Ленинского субботника прошлой весной. Заведующая требовала его проведения, народ угрюмо молчал. Ещё год назад Валентина поддержала бы заведующую, она ведь и в училище была членом комитета комсомола. Но теперь-то времена другие — «за бесплатно» работать дураки перевелись.

Ну, она и выступила… А в конце повторила народную поговорку: «Спасибо партии родной, что забрали выходной!». И хотя Валька членом партии не была, но ведь ещё недавно стремилась и уже договорилась о рекомендациях. А теперь, когда все понесли сдавать партбилеты, об этом лучше не вспоминать.

Субботник всё-таки состоялся — в последний раз, но Валька не пошла — Родик заболел. Раньше это не было помехой, мать выручала, а тут Валюха упёрлась и даже справку от Петровны, их фельдшера, принесла. Формальности соблюдены, а вы уж сами решайте, что к чему…

Сейчас у неё тоже в руках была справка. Но показывать её заведующей Валька не хотела. Вдруг выкидыш случится, тогда никто ни о чём не узнает. Решила сослаться на боли в спине, попросить перевести её на старшую группу, там дети самостоятельные, никого поднимать-одевать не надо. И Родик там.

Но заведующая категорически отказала. У них правило — мать не работает в группе ребёнка, да и некого в малышовую поставить, Лидия Егоровна старая, она сразу уволится, если ей предложить. Пришлось показывать справку. Заведующая внимательно и холодно посмотрела Валюхе в глаза и отчеканила: «Бери больничный».

Так вся Ольховка узнала, что Валька Фомичёва — её по фамилии мужа никогда не звали — брюхатая вторым, с угрозой выкидыша. А уж откуда пронюхали о разводе, чёрт их ведает. Могла и мать где-нибудь обмолвиться, а, скорее всего, сарафанное радио из Луги растрезвонило на всю окрестность. Развлечений на селе мало, а тут такая новость — дура из Ольховки бросила мужа, осталась с ребёнком и второго ждёт.

Новость на месте творчески развили. Говорили, что не она бросила, это он её с ребёнком бросил, а беременность выдумана, чтобы его вернуть. Другие говорили — бросил давно, и любовница у него есть, тоже на сносях, а Валька, мол, к нему подлезла и забрюхатила, чтобы не ушёл от двоих детей. Была и третья версия. Нагуляла Валентина ребёночка, вот муж и бросил её.

Впрочем, Вальку эти сплетни не трогали. Она давно поняла, что мир жесток, люди злы, лживы и коварны. Когда она была председателем поселковой ячейки Комитета Комсомола, в рот ей смотрели. А где он теперь, этот комсомол? Вот каждый себе и позволяет язык распускать. Их греет, что скинули Валентину с постамента, можно в грязи валять. Все вокруг предатели. И она их накажет.

Ещё в детстве, после того бойкота, который ей устроили в пятом классе, Валюха поняла, что молчание — самое действенное средство. Она до сих пор помнит ребят, отводящих взгляды, помнит своё одиночество в толпе, сдерживаемые слёзы. И Таськино сочувствие, смешанное со злорадством… Да, сестрёнка была на их стороне, просто жалела.

К тому же ничего другое Валюхе не доступно. Ответить она толком не умеет, пакости делать не в её правилах, а бойкот — он и есть бойкот. Молчи и всё. И теперь всех обидчиков и вообще нехороших людей, наказывала так — переставала с ними разговаривать. Если только по необходимости, и то — не она начнёт, это ни в коем случае! — она лишь ответит. Как можно суше и по делу. Когда обнаруживала, что не разговаривает практически со всеми — а такое бывало — налаживала контакт с тем, кто сам пытался с ней помириться.

Но сейчас её мало заботило чужое мнение, поскольку в голове созрел план долгосрочной мести. Он требовал времени на осуществление. Вот родится ребёнок, и тогда кое-кто будет наказан за всё и надолго. И от этой мысли лицо Вальки прояснялось, углы губ поднимались, и тошнота, которая уже начала её мучить, на время отступала.

Глава 10

Дни потекли однообразные: работа, дом, Родька. Приезжал Рудольф, опять с хризантемами — кладбищенские цветы, сколько раз ему Валька говорила! — но из его визита ничего хорошего не получилось. Он мириться хотел, на ночёвку явно рассчитывал. Но как только разговор зашёл о Нине Романовне: уступи, мол, ей, она ведь мама, — Валюха ему на дверь — вот и поезжай к мамочке. Еле успел на последний автобус.

На развод Валька не подавала, решила подождать. Рудольф, тем более, не спешил, надеялся, что рождение ребёнка смягчит супругу, и всё как-нибудь наладится. А пока они жили порознь, Рудольф больше в Ольховке не появлялся, Валентина изредка привозила Родика в Лугу на выходные. Но однажды, к радости свекрови, отправила мальчика на целый месяц.

Дело в том, что Валька задумала до рождения ребёнка сделать ремонт. Ей посоветовали Семёна, хорошего и недорогого мастера из Каменца, дали телефон. Договорились, что приедет посмотреть объём работ. К вечеру появился. Высокий, лет тридцати, крепкий, светловолосый, с голубыми, широко расставленными глазами, малороссийским выговором. Серьёзный и неулыбчивый, так что Валька решила, что не сойдутся они в цене.

Оказалось — легко сошлись. Семён сказал: дадите, сколько не жалко, — и с понедельника обещал начать. Вот только со сроками быстро не получится, приезжать будет после работы, в шесть, а обратно на десятичасовом. Так что месяц уйдёт, не меньше.

В понедельник, когда Родик был отвезён в Лугу, обои и краска куплены, Семён взялся за дело. Он работал неспешно, тщательно, был так же серьёзен и молчалив. За чаем разговорился. Он с Украины, приехал на заработки, устроился в Каменце сварщиком в воинской части, живёт в казарме. Дома остались мать и сестрёнка, мать хворая, сестрёнка учится, он один добытчик. Только что оттуда, ездил навестить семью.

Поглядев внимательно на Валькин живот, спросил: наследника ждёте? И как догадался, ведь пока не заметно при её-то полноте… Она кивнула и уточнила: второго. Семён больше ни о чём не спросил, только сказал, прощаясь, что мог бы и быстрее справиться, да успевать надо на последний автобус.

Ох уж этот последний автобус, усмехнувшись, подумала Валентина, всех-то он подгоняет. И вдруг её озарило, и на следующий день Валя спросила: «Вам обязательно ночевать в казарме? Потому как, если что, — комната у меня свободная, пока сын живёт у отца на время ремонта». Семён улыбнулся и впервые внимательно посмотрел Вальке в глаза. А на следующий день привёз рюкзачок с пожитками…

Шла вторая неделя их совместного проживания, и Валентине иногда казалось, что Семён — её законный муж, что они вместе ждут ребёнка, что это уже навсегда. Вот только спят почему-то в разных комнатах. А он ведь молодой, здоровый мужик, в Каменце у него никого не может быть, просто некуда втиснуть любовницу в его жёсткое расписание.

Но всё это был чистый морок. Семён приезжал с работы, быстро съедал предложенный хозяйкой ужин и сразу брался за прерванный накануне процесс. Ложился спать заполночь, когда Валюшка уже мирно похрапывала, вставал в пять утра, затапливал печь, что-то варганил на плите и в семь будил Валентину завтракать. Потом они шли каждый своим путём: Семён на автобус, а Валька — в детский сад. Вечером всё повторялось, и дело двигалось быстро.

Пожалуй, впервые Валентина встретила мужчину, который нравился ей во всех отношениях: и внешностью, и неспешными, обстоятельными движениями, немногословностью, честным отношением к делу. Даже запах его был ей приятен, он не курил, не пользовался одеколоном, от него пахло здоровьем и немного электричеством — от сварки.

Почему они не познакомились раньше, задавала себе Валентина этот праздный вопрос, прекрасно понимая, что ничего нельзя изменить. Зачем она ему, с двумя чужими детьми? Но каждый вечер, засыпая и слушая, как за стенкой старательно строит для неё уют человек, ставший дорогим и близким, Валька тихонько плакала в подушку.

Ремонт заметно продвигался. Семён уже закончил с кухней и детской. И все Валюхины мечты так бы и съехали на тормозах, не подойди очередь спальни. Валя мечтала о тёмных обоях, но в Лужском универмаге выбор был небольшой, и всё светлое: жёлтое, розовое и салатное.

Жёлтые обои она взяла для комнаты сына, они были с детским рисунком: жирафы и бегемоты в пустыне Сахара. Розовый цвет Валя не любила с детства, пришлось взять салатные с ветками белой сирени. Но оказалось, что при свете ночника зелень темнеет, а сирень начинает мягко светиться.

Обрадованная этим открытием, Валюха стала кружиться по комнате и, не удержав равновесия, повалилась на кровать. Семён поначалу смотрел на неё с улыбкой, держа в одной руке клеевую кисть, в другой — тряпку. И вдруг всё бросил, кинулся к ней, встревоженно бормоча: «Тебе плохо? Не зашиблась?». Валька отвернувшись, чтобы он не заметил слёз, обняла его за шею.

Этой ночью, как и все последующие, они спали вместе. Семён был ласков и осторожен. Вале стало казаться, что именно её растущий живот вызывает у него наибольший прилив любовного желания. Сеня буквально не сводил с него умильного взгляда, то и дело дотрагивался, гладил, приговаривая: «Как там наше пузичко поживает?». Валька была счастлива. Она уже не могла себе представить, что ремонт закончится, Семён соберёт свой рюкзак и, получив расчёт «сколько не жалко», уедет от неё навсегда.

Три недели прошли незаметно, и настал день окончания работ. Валентина заранее узнала расценки и решила не экономить, расплатиться, как положено. На это уйдёт вся получка и отложенное на пальто. Но Семён, пересчитав деньги, половину отдал назад. «Я же на твоём полном пансионе, — прошептал, целуя в нос. — Не брал бы совсем, но за сестру надо платить».

Утром, уже на остановке, сказал: «Если не прогонишь, я бы у тебя остался». А Вальке слышалось предложение руки и сердца. Она кивнула и поцеловала Сеню. При всех поцеловала. Да это уже ни для кого не было тайной. Наоборот, всё окончательно разрешилось: вот кто отец ребёнка.

Этот слух быстро добежал до Луги, и в первую очередь новость узнала мать Рудольфа, Нина Романовна. Выходит, невестка их обманывала, когда объявила сыну, что беременна. Вернее, не обманывала, а искажала факты. Как только Рудик пришёл с работы, она бросила ему в лицо: «Твоя-то нагуляла от приезжего молодца и живёт теперь с этим хохлом». Неприятная новость, подумал Рудольф, но в ответ только пожал плечами: всегда, мол, это подозревал.

Когда Валентина приехала, чтобы забрать сына, Нина Романовна предложила оставить его в Луге, ведь у неё теперь другие заботы. Но Валька, выпятив живот, презрительно глянула на свекровь и коротко бросила: «Родион — тоже моя забота».

Мальчик был рад приезду матери, но и с бабушкой расставаться не хотел, а потому высказал вслух то, о чём давно мечтал: «Давайте жить вместе!». На что Нина Романовна ехидно заметила: «Там и без нас людей хватает». Валька поняла, что сарафанное радио сработало, и Рудольф знает про Семёна.

Но она даже не представляла, в каком перевёрнутом виде дошли до него слухи. Мало того, что ни в чём не повинного Сеню записали в отцы ребёнка, так ещё и присочинили, что связь у них давняя, потому и с мужем Валька не жила. Но поскольку молва развела Рудольфа Цыкина и Валентину Фомичёву (на самом деле, тоже Цыкину) уже давно, все были уверены, что развод оформлен, и в этом плане никаких сюрпризов не предвидится. А вот тут они ошибались!

Глава 11

В то время как Валентина в Ольховке вынашивала второго ребёнка и разбиралась со своими мужиками, Танька с Павлом продолжали жить в Луге, где им от Лесхоза выделили квартиру побольше, в том же доме. Таня работала в гипермаркете «Карусель», в цеху, на разделке мяса и рыбы.

В первый же день, когда она пришла устраиваться на работу, ей показалось, что в кабинет директора на миг заглянуло знакомое лицо. И от этого в правом боку кольнуло, а к горлу подступила горечь. Уже поздно вечером, когда Пашка привычным движением закинул на неё свою ногу и обнял сзади, умащиваясь поудобнее на сон, Тася вся сжалась от внезапного озарения — это же была Алла Сергеевна, учительница физики! Но как она попала в административную зону?

Под лёгкое похрапывание за спиной Таня вспоминала. Прошлое навалилось на неё, будто вырвавшись из плена, и ей уже странным казалось и замужество, и размеренная семейная жизнь — детский сад, работа, дом. И одновременно не верилось в то, что когда-то с ней происходило: ожидание учительницы у подъезда, горячка вспыхнувших щёк при одном её появлении… и тот последний совместный поход, завершившийся Таськиным беспамятством…

Почти засыпая, она шла за Аллой Сергеевной по лесной тропинке с палаткой в руке и рюкзаком за плечами. Следом тянулись остальные: тренер Казбек, ребята из класса. Они спускались к озеру, чтобы расставить палатки, разжечь костёр и просушить одежду после болота, где проплутали полдня.

Наутро, вспоминая этот сон, она удивлялась странной подмене: болото было гораздо позже, в третий день похода, и никто, кроме Тани, там не плутал. Но навязчивая мысль, что не только она, а все тогда заблудились, не покидала её до конца рабочего дня. А ещё перед глазами стояло лицо Аллы Сергеевны, на мгновение возникшее в проёме чуть приоткрытой двери кабинета и тут же скрывшееся.

Целую неделю Таня бродила по пластиковому ангару «Карусели» во время десятиминутного перекура — благо, она не курила — с надеждой встретить ту, похожую на учительницу, но безрезультатно. Решив, что ей просто померещилось, она бросила свои поиски и в свободное время болтала с товарками, налаживая контакты.

Это ей всегда удавалось. С раннего детства Таня знала, что улыбка, позитивный настрой, умение слушать и сопереживать, готовность помочь — верный путь к сердцам людей. А ещё добрые взгляды, приятные сюрпризы, небольшие, милые подарочки от чистого сердца. Она всегда всё делала от чистого сердца.

Перед глазами был пример сестры-двойняшки: нытика, ябеды, её угрюмый, недоверчивый взгляд, — всё то, что отталкивало окружающих, даже самых близких. Максимум, на что Валька могла рассчитывать, это жалость или признание её всем неудобной правоты. Но Таня стремилась к настоящей и всеобщей любви.

Она избегала ссор и выяснения отношений — это обязательно приводит к тому, что кто-то станет на неё коситься, избегать. Поэтому дружила со всеми, кто искал её дружбы. В доверенный круг могли попасть люди, враждующие между собой, и тогда главной задачей было не столкнуть их лбами на пороге своего дома.

Хотя взгляды многих друзей она не разделяла, но своего мнения не высказывала, виртуозно обходя спорный предмет. На прямой вопрос лгала, как говорится, на голубом глазу, и это никак не претило её принципам. Зачем расстраивать людей? — отвечала она, если кто-то пытался предъявить ей обвинение в двуличности, но со временем от такого настырного правдолюбца избавлялась.

Обвинять Таню хоть в чём-то — было верным средством лишиться её дружбы. Те, кто ею дорожил, быстро усваивали табу на критику. Она допускала людей в свой круг не по их качествам и поступкам, не по уровню доходов или полезности в делах. Для неё важнее было, как они к ней относились.