Бесплатный фрагмент - Осьмушка жизни

Предисловие

Бывают времена, когда жизнь становится чередой рискованных шагов, где каждый день — как ставка в игре, в которой нет обратного хода. Таким временем для многих стали 90-е: страна развалилась, на её обломках предстояло выжить и выстроить новую жизнь.

Оказавшись перед гамлетовским вопросом: «смириться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье?» — я вступил в схватку и устремился в эпицентр эпохи перемен, в Москву.

Пришлось покинуть город, жизнь в котором складывалась десятилетиями, и погрузиться в бурный водоворот событий. В новой жизни смешалось всё: инженеры превращались в торговцев, учителя — в нищих, комсомольцы становились банкирами, военные — преступниками, люди меняли города и страны, убеждения и мораль.

Это было время, когда старые правила перестали действовать, а новых ещё не было, когда за одну ночь рушились предприятия и появлялись состояния, когда условия игры менялись прямо на ходу, а бизнес больше походил на выживание в зоне криминальной войны.

Меня эта волна вынесла в авиационный бизнес. Тишина академической библиотеки сменилась на жесткие переговоры с партнёрами, поиск решений уравнений на поиск контрактов, самолётов, денег. Довелось участвовать в создании авиакомпании и управлении ею. Мой мир расширился, в сфере внимания оказалась не только вся Россия, но многие другие страны: Англия и Швейцария, Иран и Камбоджа, Кипр и Шри-Ланка, Китай и Голландия, Греция и Эмираты.

90-е — это время свободы, которая в условиях хаоса порой становилась беспределом. Контракты срывались на последнем шаге, партнёры исчезали, деньги растворялись в лопнувших банках и на офшорных счетах. Успех и провал ходили рядом, и никто не знал, что ждёт завтра: удачная сделка или очередной тупик. Бизнес-идеи отличались невероятным разнообразием: от перевозок грузов по всему миру до планов по поиску торпед с серебряными аккумуляторами на дне Иссык-Куля, от создания аэропорта в Персидском заливе до поставок вооружения в африканские страны, от обустройства самолётов-салонов, до огранки алмазов.

Круг общения расширялся каждый день, в него вовлекались банкиры и уличные менялы, аферисты и чиновники, иранские лётчики и арабские бизнесмены, британские юристы и московские архитекторы, политики федерального уровня и таджикские предприниматели, генералы и торговцы.

«Осьмушка жизни» — это не только увлекательные деловые эпизоды. Это и путешествия, это жизнь, увиденная через впечатления, наблюдения и встречи с замечательными людьми. Кроме того, в книге описан исключительный по своей насыщенности культурный контекст. Несмотря на, казалось бы, предельную вовлеченность в процесс выживания, семья жила и другой жизнью: театры, концерты, музеи, выставки — в хронике тех лет десятки событий культурной жизни.

Название «Осьмушка жизни» — не случайно. Осьмушка — это ⅛ часть чего-либо. Здесь это ⅛ часть 75-летней жизни автора, её фрагмент с 1992 по 2001 год. Это книга об испытаниях, которые превозмогались упорством и трудолюбием, способностями и характером, знаниями и умением ладить с людьми. Это книга о том, как преодолевался конфликт между идеалами, представлениями о добре и зле, морали, смысле жизни и той реальностью, в которой приходилось жить, работать, зарабатывать деньги, идти на компромиссы и постигать сложность социально-политического устройства страны и мира, учиться распознавать причинно-следственные связи между явлениями. Пришлось выстраивать собственную стратегию жизни, и это увенчалось успехом.

«Осьмушка жизни» — это концентрат времени, который пьётся залпом. Горьковатый, обжигающий, но настоящий. Мужской. Здесь всё без прикрас: и описание событий в стране, и рискованные проекты, и незавершённые сделки, и удачи, и поражения. Где-то это напоминает авантюрный роман, где-то этюд по социальной психологии, где-то — анекдот, а где-то — настоящую драму. А всё в целом — насыщенная и поучительная жизнь, тот чужой опыт, которым можно и стоит воспользоваться.

Вспоминая свою жизнь, описывая её в книге, я становлюсь не только автором, но и литературным персонажем, героем повести, который оказался в сложной ситуации, пытается из неё выбраться, преодолевает препятствия, стремится к какой-то цели… Если подчинить повествование законам драматургии, следует описать обстоятельства и причины, побудившие героя бросить всё и круто изменить жизнь, подвергая риску не только себя, но и свою семью. Для этого надо вспомнить о том конфликте между личностью и обществом, в котором мы оказались.

Пролог

Катастрофа уже произошла, но это ещё не осознавалось.

Ничего подобного в мировой истории не было: почти триста миллионов людей уже летели в пропасть, продолжая жить обычной жизнью. Глубины и масштабов происходящего не осознавал и я, сидя на неширокой полосе горячего песка, служившей нам пляжем. Я глядел на морской прибой, за спиной у меня был высокий — метров десять — красный глинистый обрыв. Наверху простиралась плоская пахучая Буджакская степь, в полукилометре от обрыва — рыбацкое село Балабановка.

Услышав по радио, что в связи с болезнью Горбачёва его полномочия перешли Янаеву и в стране объявлено чрезвычайное положение, каждый взволновался по-своему. Дин сказал, что сейчас же рванёт в Николаевку на почту, чтобы связаться с Кишинёвом: надо спасать бизнес, выводить бабки, а то скоро вообще всё прикроют. Я ответил, что у меня и так всё в нале, могу и дальше загорать. А с тем, что бардак в стране надо кончать, — я согласен. Что получится у этого ГКЧП, пока неясно, но я скорее на их стороне.

Так мы, сотрудники Молдавской академии наук, отдыхали в августе 1991 года на базе отдыха «Штиинца» в Одесской области на берегу Чёрного моря. На берегу того же моря, только в другом месте, не так уж от нас и далеко, сидел или лежал Горбачёв на своей базе отдыха в Форосе. Сейчас становится понятно, что, скорее всего, именно он в сговоре с Крючковым и другими подельниками замутил всю эту интригу со своим пленением с целью устранения Ельцина, несущегося к власти, как разогнавшийся бизон. Но тогда нам ничего понятно не было. Эмоций было много, понимания — мало.

Когда мы вернулись на базу, отдыхающие в беседке-курилке сотрудники академии, говорившие по-молдавски, были явно возбуждены. В центре сидел их тогдашний гуру — химик Ион Ватаману. Когда я проходил мимо, он почему-то умолк и проводил меня взглядом. Ион тогда был уже видным политическим деятелем, депутатом Верховного Совета Молдавской ССР. Через неделю он поставит свою подпись под Декларацией о независимости Республики Молдова и её выходе из СССР.

Но об этом мы ещё и не подозревали. Мне с семьёй через день-два предстояло возвращаться домой, в Кишинёв. Андрюша пойдёт в пятый класс, Катя отправится в детский садик, Лена выйдет на работу, а я продолжу свою бурную деятельность, содержание которой определить односложно становилось всё труднее и труднее, хотя я всё ещё оставался старшим научным сотрудником Института прикладной физики Академии наук Молдавии.

                                      * * *

Ситуация в те дни развивалась стремительно. Ночью 19 августа был сформирован ГКЧП, в шесть утра в стране было объявлено чрезвычайное положение. Через несколько часов, когда мы, загорая на черноморском пляже, узнали о путче, в Москве уже много чего произошло. В семь утра в Москву по приказу министра обороны СССР Язова, действовавшего в рамках ГКЧП, введены войска. Проявили себя и противники ГКЧП — члены Верховного совета РСФСР, распространившие по радио «Эхо Москвы» воззвание «О незаконности ГКЧП». Ельцин, бывший тогда президентом РСФСР, приехал к ним в т. н. «Белый дом». Три дня в Москве шли волнения, описанные ныне подробно, по часам. 21 августа ГКЧП сам себя распустил, на следующий день Горбачёв вернулся в Москву. Сторонники Ельцина, защищавшие Белый дом, на который так никто и не напал, устроили митинг, перешедший в празднование «победы демократии». На митинге Ельцин объявил о принятии нового флага РСФСР — триколора. Членов ГКЧП арестовали. Горбачёв распустил Совет министров СССР и призвал КПСС к самороспуску, сложив с себя полномочия генерального секретаря. В сентябре был распущен Съезд народных депутатов СССР — высший орган государства. В ноябре Ельциным запрещена КПСС и произошло переподчинение министерств и ведомств СССР под юрисдикцию РСФСР. В декабре, после подписания Беловежских соглашений, ликвидация СССР завершилась.

Не буду углубляться в подробности и пересказывать дальнейший ход событий: в литературе произошедшее не только подробно описано, но и проанализировано, причём с разных политических позиций: как теми, кто поддерживал «развитие демократии» и считал распад СССР приемлемыми издержками, так и теми, кто считал это преступлением против народа. Спустя четверть века мы дожили до признания главой государства распада СССР величайшей геополитической катастрофой ХХ века. А тогда московские власти утверждали, что перед человечеством распахнулись врата, ведущие к долгожданному счастью, свободе и благополучию.

Кишинёв

В Молдавии тем временем шли свои процессы. Мы перестали быть частью СССР ещё до его официального распада. 27 августа 1991 года Верховным Советом Молдавской ССР была узаконена «Декларации о независимости», объявившая о выходе Молдавии из состава СССР. Мы остались с советскими паспортами на руках, горечью в сердце и неопределёнными перспективами.

Как понять — что происходит? Что с нами будет и что надо, а что не надо делать? Найти ответы на эти простые, житейские вопросы, на самом деле, гораздо сложнее, чем разложить по академическим полочкам любую историческую коллизию: работа с моделью происходящего — совсем не то, что поиск выхода из горящего здания.

О чём тогда думалось и что переживалось?

Русские, молдаване, евреи

Разные социальные группы реагировали на происходящее по-разному. Это отражало неоднородность нашего (молдавского) общества и его глубокий раскол. Не слишком упрощая, выделю три группы: молдаване, евреи и русские. Тех, у кого молдавский был родным языком, я в своей схеме называю молдаванами. Русскими здесь я называю тех, у кого русский язык родной и которые в большинстве своём молдавским не владели. Этнически это были кто угодно: украинцы, русские, молдаване и все прочие народы СССР, жившие в Молдавии. Их и тогда, и теперь называют русскоязычными. Ясно, что русскоязычными, то есть говорившими по-русски, были вообще почти все. Евреи русскоязычными были поголовно, многие знали и молдавский, некоторые в семье использовали идиш, но русский был родным для большинства. Выделил я евреев из всех русскоязычных не по языковому, а по этническому признаку, который оказался тесно связан с общественно-политической ориентаций и тактикой выживания.

                                      * * *

Евреи в Молдавии жили на протяжении нескольких веков. К началу 1990-х в Молдавии проживало около 70 тысяч евреев. За предыдущие 10–15 лет эмигрировало около 30 тысяч. То есть мысль о том, что «пора сваливать», в еврейской среде не была новой. Евреи уезжали в Израиль, США, а в последние годы ещё и в Германию. Этому способствовали хорошо подготовленные, организованные и обеспеченные всем, чем нужно, международные программы. Меня сперва удивляло задумчивое равнодушие евреев к лозунгу «утопим евреев в русской крови», который звучал на кишинёвских улицах во время митингов, но потом я понял — они знали: не утопят. У евреев была своя жизнь, свои возможности и свои цели. Кишинёвским евреям особого дела до фашиствующих молдаван и страдающих русских не было. Московские евреи делали перестройку, «строили демократию», кишинёвские — «делали ноги», то есть уезжали за рубеж.

Мысль о том, что мы все ещё вчера были «общностью» — советским народом, что мы вместе и воевали, и побеждали, вместе учились, работали, строили, переносили трудности — такая мысль в голову приходила всем, но только русскоязычные готовы были разъяснять её другим и страдать от непонимания.

Разумеется, как и в любом другом социальном анализе, эти обобщения приблизительны, отдельные персоны не соответствовали этим описаниям.

                                          * * *

Евреи ощущали свою этно-религиозную общность во все времена, молдаване ощущали её на основе языка, русские оказались в состоянии растерянности. Такова особенность русского народа: он не ощущает собственной этничности как связующей основы, для него фактором единения является государство и его государствообразующие мифы. СССР был таким фактором, отвалившиеся от него республики — нет. Отличительным признаком общности стал русский язык, который как раз и подвергся притеснениям и вытеснению.

Следует упомянуть о важной особенности технологии формирования национального самосознания. Чтобы народ надёжно осознал свои отличия от других, нужно не только противопоставление (по языку, этничности, исторической судьбе и т. п.), но и противостояние. В этой связи применяется метод создания образа врага. Традиционная схема: нас притесняли, но мы победили! Это важный элемент общественного сознания, позволяющий надёжно народом управлять. Молдаванам указали, что все их беды — от русских. Евреям ничего указывать не надо, они исторически живут в парадигме Исхода, осознанием повсеместных гонений и неприязни к евреям во все времена. Как это другим народам ни покажется парадоксальным, этот стресс-фактор придаёт евреям сил и стойкости. Русскими в этом отношении никто не занимался. Им никто не внушал, что все их беды от молдаван или евреев. У русских вообще не сформировалось никакого образа внешнего агрессивного врага. Они верили в своё государство — СССР. А оно их обмануло. Их этно-национальное самосознание, не успев возникнуть, было переведено в политическую плоскость, где тех, кто пытался протестовать против притеснений, назвали «коммуняками недобитыми» и «красно-коричневыми». В этой системе координат русских было легко распылить и деморализовать. Москва же их не только не защищала, но и помогала любым процессам, способствовавшим закреплению распада СССР и декоммунизации, ибо сама шла таким путём.

                                      * * *

Русским, жившим тогда в Молдавии, пришлось делать выбор: уезжать или оставаться? Те, кто оставались, принимали новые правила игры и как могли адаптировались, проявляя ту или иную степень конформизма. Русские «западники», — а таких среди нас было, наверное, большинство, — находили в текущих переменах кое-что вполне приемлемое. Говоря «западники», я имею в виду не тех, кто в XIX веке противостоял славянофилам, а западников советских, тех, чьё западничество было скорее поверхностным стремлением к зарубежной моде, музыке, кто с большей симпатией, чем того требовала официальная идеология, относился к зарубежному, западному образу жизни. Они не были против стать «частью Запада» и готовы ради этого чем-то поступиться. Россия не была для них Родиной с большой буквы. Они ощущали свою связь с её культурой, историей, но вовсе не с землёй и живущими там реальными людьми. Вернее, связь эта не отрицалась, но не требовала постоянного общения, слияния, могла оставаться умозрительной, — как с дальними родственниками. Своё будущее они рассматривали через будущее своих детей, надеясь, что сами они как-нибудь и в новых условиях проживут, а вот у детей есть перспектива «свалить» — куда-нибудь на Запад, где «всё хорошо». Типичный разговор двух кишинёвцев в начале 90-х, встретившихся на улице, звучал примерно так:

— Как дела?

— Нормально! Сын в Португалии, дочь в Италии. А ты как?

— Тоже нормально. Дочь вышла за еврея, сейчас они пока в Израиле, но собираются в Америку. А младший ещё с нами дома. Учит английский.

Евреи, воспринимавшиеся как народ осведомлённый, мудрый и дальновидный, уезжали. Создаваемое ими информационное — и эмоциональное! — поле позволяло всем остальным размышлять об отъезде как о вполне приемлемой и в общих чертах понятной программе действий. Я тоже прикоснулся к этой игре и не только мысленно моделировал разные варианты эмиграции, но и поучаствовал в лотерее на получение американской грин-кард. Слава богу — не выиграл.

Из трех вариантов возможных дальнейших действий: оставаться, уезжать на Запад или на Восток — я в конце концов выбрал последнее, воспринимая это как возвращение на Родину. Переехать в Москву я хотел, можно сказать, всегда. Но созревало это решение долго, не один год. Процессы, сопровождавшие перестройку, лишь укрепляли это желание, а августовский путч подвел к черте, на которой надо переходить к действиям.

Перестройка в Молдавии

Период второй половины 80-х — начала 90-х вошёл в историю как перестройка, затронувшая судьбы всех людей. Активная, видимая фаза перестройки в Молдавии началась, пожалуй, с появления т. н. Демократического движения (по-молдавски — Мишка́ря демокра́тикэ) в 1988 году. На первых порах собирались немногочисленные митинги, на которых поддерживали демократические реформы, провозглашаемые Горбачёвым. На них выступали в том числе и на русском языке. Потом люди из толпы стали требовать говорить только по-молдавски, тематика выступлений наполнялась требованиями политической самостоятельности Молдавии, признания преступным пакта Риббентропа — Молотова, лозунгами о воссоединении с «матерью Румынией». Требовали придать молдавскому языку статус государственного, перевести его на латинскую графику. На митингах появился румынский триколор. Вскоре Демократическое движение преобразовалось в Народный фронт Молдавии (т. н. фронтисты). Теперь-то мы знаем, что подобные шаги как под копирку осуществлялись во всех союзных республиках и были частью технологии цветных революций.

Весь 1989 год толпа Народного фронта почти ежедневно перекрывала движение по центральной улице города и проводила митинги на главной площади перед зданием правительства. Демонстранты скандировали на молдавском языке лозунги: «Ной сынте́м ака́сэ» («Мы — дома»), «Триколо́р ши попо́р» («Триколор и народ»), «Ли́мба — алфабе́т» («Язык — алфавит»), «Молдо́ва — молдове́нь» («Молдавия — молдаванам»), «Рус бэя́т! Трэя́ске триколо́р!» («Русский парень! Да здравствует триколор!»), «Врем гра́фикэ лати́нэ» («Хотим латинскую графику»), «Врем триколо́р» («Хотим триколор»), «Чемодан — вокзал — Россия», «Жос русифика́ря» («Долой русификацию») и т. п.

Раздавались и радикальные призывы типа: «Русских — за Днестр, евреев — в Днестр». В один из дней по центральной улице туда-сюда целый день носили гроб с покойником — погибшим в автокатастрофе молодым парнем, которого объявили «жертвой русских». Антисоветская риторика переросла в антирусскую. Создалась атмосфера глубокого дискомфорта и тревоги в связи с неблагоприятным будущим и отсутствием защиты со стороны рушащегося государства.

Важным этапом стал митинг, начавшийся 27 августа 1989 года и продолжавшийся дня три. Впоследствии он был назван Великим национальным собранием. На митинге приняли Декларацию о независимости, а 31 августа 1989 года Верховный Совет МССР провозгласил молдавский официальным языком и принял закон о возврате молдавского языка к латинской графике. Этот день стал Национальным днём языка, а улицу Киевскую переименовали в улицу 31 августа. Принятие «Закона о языке» усугубило противостояние Тирасполя и Кишинёва. В Приднестровье состоялся референдум об образовании Приднестровской Молдавской Советской Социалистической Республики (ПМССР) в составе СССР, что и было утверждено на II Чрезвычайном съезде депутатов всех уровней Приднестровья 2 сентября 1990 года. Но 22 декабря 1990 года президент СССР Горбачёв подписал указ, в котором эти решения отменил, оставив Приднестровье на волю кишинёвских властей.

Первой пробой сил Народного фронта Молдовы в открытой борьбе стал срыв праздничной демонстрации 7 ноября 1989 года. Народный фронт уже определился в своих политических ценностях и целях: прорумынской, антисоветской и антирусской. Толпа фронтистов блокировала ход официальной ноябрьской демонстрации и перекрыла движение военной техники на параде. Через несколько дней, 10 ноября, в День милиции, толпа окружила и атаковала камнями, дротиками и бутылками с зажигательной смесью здание МВД в центре города.

Помню этот вечер. Я вернулся домой, сел ужинать и услышал выкрики в мегафон, хлопки выстрелов. Это были звуки начавшегося штурма: от нашего дома до здания МВД — метров 250. Пошёл посмотреть, что там происходит. Здание забрасывали камнями, защищавших его милиционеров тоже. Видел, как в дорожных сумках мужчины и женщины подносили камни — строительный щебень. Грузовик с этим щебнем стоял за углом, — всё было подготовлено заранее. Видел группы людей с пачками заточенных стержней для электросварки: такие «дротики» пробивали щиты, которыми прикрывались милиционеры. Сожгли автомобиль, стоявший у входа, подожгли боковую дверь здания МВД, в которую митингующим удалось ворваться. Милиция ответила струёй воды из брандспойта и применением «Черёмухи», чей характерный запах я почувствовал и решил вернуться домой.

Через неделю сняли первого секретаря компартии Молдавии С. К. Гроссу (чей образ — блаженно-благостного провинциального руководителя — воплотил актёр Ю. Стоянов в кинофильме «Заяц над бездной»). Вместо него назначили П. Лучинского. Напомню, что в соседней Румынии в декабре 1989 года был расстрелян её глава — Н. Чаушеску с женой и совершён государственный переворот. Власть в Румынии захватило новое руководство (И. Илиеску), которое самым первым прилетел поздравить министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе.

Председателем Верховного Совета Молдавской ССР с 1985 года был Мирча Снегур. Летом 1990 года на кишинёвском политическом небосклоне появился ещё один Мирча — Друк, ставший премьер-министром МССР. Он выступал с радикально прорумынской и антикоммунистической позицией, организовал сожжение книг на площади, в котором принял непосредственное участие: бросал в костёр «коммунистические» книги, пафосно возглашая: «Я отрекаюсь от Сатаны!»

Это было не единственным проявлением помрачения ума. В 1989 году одна из активисток Народного фронта, поэтесса Леонида Лари, разошлась со своим русским мужем, с которым у них было двое детей, и обвенчалась с памятником молдавскому господарю Штефану Великому на центральной площади Кишинёва, обрядившись в белую фату как символ невинности. Таинство венчания провёл священник-депутат по фамилии Бубуруз: вместо надевания обручального кольца «жениху» он звонко постучал по его бронзовой длани. Этот постыдный спектакль призван был продемонстрировать возрождение нации, возврат к корням.

В сентябре 1990 года в Тирасполе была провозглашена Приднестровская Молдавская Советская Социалистическая Республика в составе СССР. В ноябре этого года начались вооружённые столкновения между Молдавией и Приднестровьем. Появились первые жертвы. Снегур в конце 1990 года стал первым президентом тогда ещё Социалистической Республики Молдова. В период августовского путча 1991 года Снегур поддержал Бориса Ельцина. В октябре 1991 года М. Друк возглавил т. н. «поход на Гагаузию», стремясь сорвать готовящиеся там местные выборы. С конца 1991 года и в первой половине 1992-го продолжилось нарастание приднестровского конфликта, вооружённые столкновения происходили регулярно и носили ожесточённый характер. Летом началась настоящая война.

«Рванувшаяся к свободе и независимости» Молдавская ССР медленно, но неотвратимо превращалась в общество и государство, в котором мне жить не хотелось. Проблемы, возникающие на бытовом уровне, я мог бы решать: и деньги зарабатывать, и компромиссно, но терпимо вписываться в процесс роста национального самосознания и обусловленной этим социальной сегрегации. Но в душе, то есть на уровне скорее нравственно-ценностных ощущений, нежели рационального расчёта, я чувствовал необходимость — не столько ради себя лично, сколько ради семьи, детей, — покинуть эту искренне милую моему сердцу страну (страна — это одно, государственность — другое) и уехать — вернуться! — в Россию.

Физик, предприниматель

В Кишинёве я прожил 34 года. Родился в Ярославле, там прожил первые восемь лет жизни, а в 1958 году семья переехала в Кишинёв. Здесь я окончил школу. После школы поступил в Политехнический институт на электрофизический факультет, где должен был получить специальность «инженер-технолог в области производства полупроводниковых приборов». Со второго курса ушёл: не понравилось. Мне хотелось стать физиком, и сейчас уже неважно, что я имел в виду под словом «стать физиком» тогда, во времена общей романтики, дискуссий о «физиках и лириках», обаяния фильма «Девять дней одного года» и влияния старшего брата Павла, учившегося на физфаке МГУ. Мне бы надо было сразу после школы поступать на физический факультет университета, но я поддался моде и романтическим увлечениям юности.

После годового периода учёбы в Политехническом, затем нескольких месяцев работы техником радиовещательной аппаратуры на Гостелерадио МССР поступил в университет на физический факультет. По распределению был оставлен там же, на кафедре оптики и спектроскопии. Через три года поступил в аспирантуру Института прикладной физики АН МССР в отдел теории полупроводников и квантовой электроники к С. А. Москаленко и П. И. Хаджи. В 1981 году стал кандидатом физико-математических наук по специальности «теоретическая и математическая физика».

После окончания аспирантуры и защиты диссертации пришлось искать работу. Я был бы рад остаться в том же отделе квантовой электроники, но для меня вакансии там не было. Я очень хотел бы стать штатным преподавателем физики в одном из вузов Кишинёва, но это было совершенно нереально: вакансии возникали очень редко, и борьба за такие места шла на уровне связей в самых верхах — очень уж хорошо в те времена было работать доцентом. Мне, однако, довелось поработать почасовиком, преподавая физику в Политехническом институте. Кроме того, я поработал — тоже как почасовик — учителем физики в средней школе. Наконец, я ещё со студенческих лет зарабатывал как репетитор, готовил школьников к вступительным экзаменам по физике в институты.

На постоянную работу мне удалось устроиться в СКТБ «Оптоэлектроника» при Кишинёвском госуниверситете. Принял меня туда на должность инженера-конструктора Л. М. Панасюк (создатель и директор СКТБ, доктор физико-математических наук, профессор, зав. кафедрой электроники) — просто из хорошего ко мне отношения. Я приступил к работе, честно пытался войти в курс дела, приобщиться к исследованиям проблем фототермопластической записи информации, придумывал себе «тему исследований», но ничего из этого не получалось: никакой стыковки с тем, чем я занимался в аспирантуре и до того, с экспериментально-технологическим направлением СКТБ не возникало. И никакого наставника, руководителя, который мог бы направить в нужном направлении, в СКТБ у меня не было.

Я продолжал искренне стремиться к «научной работе» и благодаря поддержке А. И. Дикусара — друга семьи, заведующего лабораторией электрофизической и электрохимической обработки материалов в ИПФ АН МССР — меня взяли на должность старшего научного сотрудника в лабораторию физико-механических методов исследования, в которой занимались вопросами трения и износа деталей машин, а также их коррозией. Здесь я ещё раз попытался, но вновь не смог найти задачу по тематике лаборатории, требующей применения методов теоретической физики, поскольку её здесь не было. Оглядываясь назад, могу сказать, что начать самостоятельную работу в областях, никак не связанных с тем, что я успел освоить за годы аспирантуры, я ещё не мог, и это был объективный фактор. Отношение ко мне было доброжелательным, но я сам испытывал крайнее неудовлетворение и дискомфорт.

Разумеется, в те времена всегда существовала и другая — вполне респектабельная — линия карьерного роста в научных учреждениях: пойти «по общественной линии», занять какую-нибудь чиновничью должность и т. п. Но это меня совсем не привлекало, да и потребовало бы чуждых мне компромиссов. Так что ко второй половине 1980-х годов я переживал состояние неопределённости, потери ориентиров и перспектив.

На последнем году аспирантуры я женился, у нас уже было двое детей: сын и дочь. Романтические критерии выбора направления деятельности типа «интересно/не интересно» отодвинулись на второй план: надо было зарабатывать на жизнь доступными способами.

К тому же в стране началась перестройка. Помимо прочего, активно внедрялись стимулы к проявлению разного рода самостоятельности, в частности — в сфере «предпринимательства», говоря яснее: стимулы зарабатывания денег всё равно каким способом. Заработок — его размер — стал важнее не только содержания профессии, его приносящей, но и тех критериев, которые определяли престиж рода деятельности. Так внутри меня стало видоизменяться стройное здание семейной традиции с её принципами: лучшее, чем можно заниматься, — наука; деньги — фактор второстепенный, на первом месте стоит раскрытие творческого потенциала и участие в общеполезном деле.

                                      * * *

В общем, жизнь подтолкнула меня к тому, что я стал предпринимателем. Оставаясь старшим научным сотрудником ИПФ АН МССР, создал научно-технический центр «Бест-А» и начал с друзьями-программистами выполнять заказы разных организаций. У меня начали нарабатываться навыки руководителя — директора и финансиста. В дополнение к научно-техническому центру с друзьями-архитекторами создали кооператив «Тектон», через который выполнял заказы на проектирование. Заработки, как говорится, пошли. Кооперативное движение в стране ширилось, появились первые легальные миллионеры. В Москве возникли товарно-сырьевые биржи. Захотелось создать подобное и в Кишинёве, первую попытку мы пытались осуществить с кишинёвским партнёром (А. Замотой). Поскольку бирж как явления в стране давным-давно не было, само их устройство и технология работы мало кому были известны. Я стал изучать этот процесс «по-академически»: ходил в библиотеку, погружался в архивные дореволюционные уставы бирж, читал доступную литературу, постигая суть биржевой работы. Стал часто наведываться в Москву, где уже вовсю «гремели» Московская товарная биржа на ВДНХ (Ю. Милюков), биржа «Алиса» на Ленинском проспекте (Г. Стерлигов), Московская товарно-сырьевая биржа в Политехническом музее (К. Боровой). Я туда приходил, присматривался, расспрашивал, знакомился с людьми. Приобщился к созданной Г. Х. Поповым — одним из лидеров перестройки — Ассоциации молодых предпринимателей СССР: А. Замота возглавил молдавский филиал этой Ассоциации, я стал её вице-президентом. В эти годы — начало 1990-х — я продолжал жить и работать в Кишинёве, но в Москву ездил всё чаще и чаще и всякий раз пытался найти возможность как-то туда перебраться. В конце 1990 года я решился уволиться из Академии наук и полностью уйти на вольные предпринимательские хлеба. В 1991 году участвовал в создании государственной товарно-сырьевой биржи «Молдова». Решение об этом принималось на уровне министерств экономики, торговли, управления материально-технического снабжения и т. п. Я был приглашён на встречу с какими-то важными чиновниками «как специалист», мне было поручено создать биржу и возглавить её работу. Со стороны государства этот проект курировал заместитель министра Баронецкий, человек деловой и скромный. Я разработал устав, технологию работы биржи, принципы документооборота, учёта, контроля, придумал даже планировку биржевого зала с кабинками брокерских контор, созданного в актовом зале здания, в котором располагалось несколько министерств. На бирже я открыл свою брокерскую контору «Изола-Брок» и за период работы там — немногим более полугода — провёл несколько удачных сделок.

В моём предпринимательстве было ещё одно направление — кино! Я прошёл путь от киноклуба, где мы смотрели и обсуждали «интеллектуальное», «авторское» кино, до участия в создании Общества друзей кино СССР и Федерации киноклубов МССР. Это дало мне возможность познакомиться с деятельностью Союза кинематографистов и даже поучаствовать в организации кинопроката.

Но чем бы я в те годы ни занимался, я уже всё оценивал с точки зрения: поможет ли это мне переехать в Москву?

Кишинёв — Москва

Политическая и нравственная ситуация в России была не то что «не лучше», а во многом гораздо хуже, чем в Молдавии. Не бывшие союзные республики были инициаторами распада СССР, — как это некоторым кажется, — а Россия, Москва. Те силы в политическом руководстве СССР, которые готовили и проводили это, не просто поддерживали националистические и центробежные тренды в союзных республиках: они их задумали, выпестовали и подтолкнули к действиям. Я всё это увидел воочию, оказался вовлечён в текущие процессы, общался с «действующими лицами».

Политические события начала 90-х отличались радикализмом и неясностью перспектив: куда шла и к чему могла прийти страна, не знал никто. Так что я ехал в Москву, ясно осознавая авантюрность своих действий и неопределённость возможных исходов.

Я ворвался в самую сердцевину того, что было для меня неприемлемо, чуждо, отвратительно: в ельцинскую Россию. Гораздо позднее мне встретилось выражение Ф. Гёльдерлина: «Где опасность, там и спасение». Его «технологический» смысл стал понятен через опыт собственной жизни. Дело не в том, что спасение придёт в том месте, где опасно, а в том, что, оказавшись в опасности, человек может найти пути и ресурсы к спасению: опасность — мобилизующий и плодотворный фактор.

И ещё одно было для меня чрезвычайно важно: глубокое, органическое ощущение русскости и связи с Родиной — землёй, историей, культурой. Пришло осознание: ежели суждено сгинуть в этом историческом завихрении, так уж лучше на Родине.

---

                                      * * *

Возможность переезда из Кишинёва в Москву осложнялась всё ещё существовавшей советской системой прописки. Прописка в СССР была не просто регистрацией места проживания, а важнейшей графой паспортных данных, почти такой же по значимости, как фамилия, имя, отчество или дата рождения. Каждый человек был обязан иметь прописку — адрес постоянного проживания, зарегистрированный в министерстве внутренних дел и внесённый в паспорт.

Прописка в Москве обладала особым статусом и притягательной силой. Без московской прописки в столице можно было находиться не более семи суток или иметь командировочное удостоверение на больший срок или свидетельство прохождения учёбы и т. п. Получить прописку в Москве не москвичу можно было практически единственным способом: жениться на москвичке и прописаться на её жилплощади. Без прописки не принимали на работу, детей не брали в школу, нельзя было прикрепиться к поликлинике.

Так что просто так взять и переехать с семьёй в Москву и спокойно там жить, даже имея достаточно средств, было непросто. С помощью многоходовой комбинации с использованием брата-москвича, которую мы начали ещё в 1990 году, удалось легализовать нахождение в Москве жены и детей, что в той ситуации было исключительно важно: дети смогли ходить в школу.

Я же московской прописки долгое время не имел и регулярно подвергался унизительным опросам милиционеров, обладавших сверхъестественным чутьём: из сотен граждан в непрерывно двигающемся потоке они безошибочно выхватывали таких, как я.

Переезду предшествовали разные попытки найти работу. Понимая, что в Москве без прописки на работу принять не смогут, даже если захотят, я надеялся найти хотя бы место учителя в сельской школе Подмосковья в надежде, что в каком-нибудь селе нужен учитель физики или математики, которому колхоз-совхоз сможет предоставить жильё. С этим я пришёл в Московский областной отдел народного образования: Мособлоно.

Меня приняли вежливо, и на вопрос, нужны ли им учителя физики, ответили, что очень нужны, во многих школах подолгу вообще нет учителей. Я сказал, что готов ехать, дайте адреса. Мне ответили, что адресов у них нет и точных данных тоже. Удивившись, я вежливо пошутил: «Это действительно управление кадров?» Они не менее вежливо улыбнулись и порекомендовали самостоятельно поездить по школам Московской области, расспросить директоров. Я умолк, пытаясь представить себе подобный процесс в реальности… Но дама из Мособлоно прервала размышления уточнением: «Только они вам правду не скажут, даже если у них есть вакансия, потому что свободную ставку они давно поделили, к отсутствию физика как-то приспособились и незачем им что-то менять».

Я поблагодарил и ушёл восвояси.

                                      * * *

В общем, возможностей найти в Москве «нормальную» работу у меня не было. Не было ни влиятельных покровителей, ни деловых партнёров, ни научных связей, ни славы великого учёного. У меня даже просто знакомых в Москве было очень мало. Не к кому было обращаться не то что за помощью, но хотя бы за советом. В записной книжке тех лет — два-три московских телефона. Но у меня был брат, который к тому времени развёлся и «по разводу» получил однокомнатную квартиру. Брат смог взять к себе маму, с которой мы жили в Кишинёве. Мама к тому времени была уже очень нездорова. Кроме того, роль брата оказалась решающей в том случайном знакомстве, которое привело к нахождению работы и решению о переезде.

Лётчик

Весной 1992 года, во время одной из моих командировок в Москву, мой брат Александр — архитектор — позвал в выходной день поехать с ним на дачный участок потенциального заказчика: надо было его осмотреть и обмерять. Я с удовольствием согласился, потому что мне было интересно проводить время с братом где угодно, тем более — увидеть что-то новое в Подмосковье.

Встретиться с заказчиком мы должны были возле Театра на Таганке. В назначенное время подъехала шикарная новенькая машина марки Volvo-960 — большая редкость в те времена и символ небывалого успеха. За рулём сидел Феликс Золотарёв, рядом с ним его миловидная жена Татьяна. Мы сели сзади. Ехали сперва по Москве, потом выехали за город, двигались по Минскому шоссе, проехали город Тучково и, наконец, оказались в деревушке на пологом склоне Истры. Дачный дом мне показался неказистым и вовсе не богатым. А вот мебель внутри удивила: хорошая, новая, вполне «городская». Оказалось, что участок и дачу с мебелью они совсем недавно купили у хозяйки, уехавшей жить за границу.

Я помогал производить обмер участка, держа в руках свободный конец длинной тридцатиметровой рулетки. Брат что-то обсуждал с хозяйкой. Феликс бродил по пустой, почти без растительности территории, курил, изредка что-то вставляя в разговор. Потом заговорил со мной, расспрашивая, кто я и чем занимаюсь. Я рассказал, что вообще-то я физик, но сейчас занимаюсь бизнесом, вот организовал в Кишинёве товарно-сырьевую биржу, в Москву езжу по делам.

А потом мы зашли в дом, чтобы перекусить. Не помню точно, но, наверное, что-то выпили. Запомнились мне импортные пластиковые стаканчики с йогуртами разных вкусов: для меня это было в новинку, а Феликс уже покупал продукты в валютных магазинах — в обычных магазинах таких йогуртов ещё не было.

Феликс спросил, разбираюсь ли я в финансах, знаю ли я, что такое «платёжное поручение» и «платёжное требование». Я, конечно, знал, потому что уже несколько лет был директором, мог вести и бухгалтерию. И тут он неожиданно сделал предложение:

— Пойдёшь ко мне коммерческим директором? Я тут решил авиакомпанию создать.

Я ответил, что, конечно, хотел бы в Москву перебраться, да пока не получается. Объяснил, что живу в Кишинёве с семьёй, что ни прописки, ни жилья у меня в Москве нет. И тогда Феликс произнёс слова, определившие мою дальнейшую жизнь:

— Ну, знаешь, я, конечно, не могу вот так прямо сейчас вынуть из кармана три тысячи долларов и купить тебе квартиру, но я тебе гарантирую, что через полгода ты сам себе её купишь. Ты себе даже не представляешь, какие деньги в авиации зарабатываются. Там за один рейс можно на квартиру заработать.

                                      * * *

Я потом часто вспоминал и этот разговор, и мою внутреннюю реакцию на него. Не раз впоследствии задавал себе вопрос: как я мог поверить в такие неясные перспективы и положиться на столь неопределённые планы? Теперь могу на него ответить: встреча с Феликсом стала триггером, спусковым крючком, запустившим быструю реакцию в условиях уже до этого сложившегося напряжённого эмоционального состояния.

Моё стремление переехать в Москву давно было уже не мечтой, поиском решения задачи. Я последовательно, осознанно осуществлял действия, приближающие меня к этой цели. Моё погружение в предпринимательство и отказ от продолжения научной работы были попыткой выхода на те пути-дорожки, которые смогут привести меня в Москву. Под таким углом зрения я рассматривал свою коммерческую деятельность, контакты с московскими биржами. Искал я возможности и в том направлении, которое было связано с Федерацией киноклубов, если бы открылась перспектива трудоустройства в Москве. Присматривался я и к вариантам, которые могли бы реализоваться в связи с созданным мною в Кишинёве архитектурно-строительным кооперативом «Тектон». Помышлял я и об открывшихся тогда перспективах неких общественных инициатив, в частности, придумал фонд «Русская усадьба», который должен был бы открыть это направление (подобные начинания у других энтузиастов появились позднее) и даже кое-что успел в этом направлении сделать. В общем, у меня было несколько идей, направлений и заготовок. Предложение Феликса стало первым конкретным предложением трудоустройства, и оно оказалось опорным звеном моего «плана», хотя для подстраховки, как я выше написал, ещё кое-что немаловажное сделал: купил часть дома в Костроме. Подстраховкой была и регистрация «своей фирмы» в Москве: на случай, если с Феликсом не сложится, я бы мог пытаться развить какой-то свой бизнес. Мы с братьями зарегистрировали общество с ограниченной ответственностью «ББ-1991» (ББ — Братья Белкины). Надо сказать, что оно какое-то время работало: через него оформлялись подряды на некоторые проектные работы, которые брат Александр выполнял.

                                      * * *

Феликс дал мне свой телефон и сказал, что его офис находится в ЦМТ — Центре международной торговли на Краснопресненской набережной. Договорились, что как только я определюсь — подъеду и позвоню ему из бюро пропусков.

Я вернулся в Кишинёв с твёрдым намерением переезжать в Москву и вывозить сразу всё: семью и вещи. После того как жена, родные и близкие это поддержали, решение было принято, и мы стали готовить переезд.

Сначала надо было перевезти маму, что было не совсем просто — об этом я пишу в оной из следующих глав. Надо также найти и арендовать в Москве квартиру для всей семьи. Пришлось несколько раз ездить в Москву, готовить переезд и продолжать общение с Феликсом. В одной из таких поездок в период 10–25 мая 1992 года я аккуратно записал ежедневные дела:

10.05 — воскресенье, прибыл из Кишинёва.

11.05 — понедельник, выходной.

12.05 — звонил Феликсу. Алюминий 30 тыс. т.

13.05 — среда; Шереметьево и т. д.; топливо.

14.05 — четверг; квартира — опрос.

15.05 — пятница; квартирное бюро.

16–17 — суббота–воскресенье: ГБЛ: алюминий, марки.

18.05 — понедельник; с 14:00: Феликс.

19.05 — вторник; с 16:00 ЖЭК: Сокол и Строгино.

20.05 — среда; Союз архитекторов — сдать бумаги.

21.05 — четверг; улетел в Иркутск.

22.05 — пятница; Иркутск — Al.

23.05 — суббота; вернулся из Иркутска.

24.05 — воскресенье; квартира — объявления.

25.05 — понедельник; квартира. Смотрел 4-комнатную квартиру на 12-й Парковой, угол Нижней Первомайской.

Сделаю некоторые пояснения. Первое: при чём тут «алюминий». Дело в том, что Феликс на первых порах полагал, что я займусь коммерцией, и считал меня потенциальным «коммерческим директором» компании. Мысль вполне здравая и не лишённая логики в связи с моим предшествующим опытом — товарная биржа и т. п. У него было много знакомых, занимавшихся куплей-продажей, так что нужен был человек, который сможет эти связи и возможности реализовать. В Иркутске, где Феликс ещё недавно работал лётчиком, кто-то из его знакомых то ли покупал, то ли продавал партию алюминия. Подробности не помню, но эта тема мне была поручена.

Обращаю внимание на запись из блокнота: в выходные дни я ходил в библиотеку — «Ленинку», ГБЛ. Я там изучал марки алюминия, освоил нумерационную систему маркировки сплавов (выписки, сделанные там, чудом сохранились). Потом слетал в Иркутск в командировку, встретился с людьми, познакомился. Вероятно, обсуждали что-то связанное с алюминием, подробности не запомнились. Ничего в формате «купи-продай» не сложилось. Зато стало складываться нечто иное, о чём я пишу дальше.

Ещё одна группа пометок в этой записи — о поисках квартиры. Я к тому времени уже расклеил свои объявления — «Сниму» — и продолжал изучать чужие — «Сдаю»: звонил и отвечал на звонки, ходил на просмотры и в Квартирное бюро в Банном переулке.

Кроме этого я делал ещё два дела.

Маму надо было прописать у Александра, закон это позволял. Для этого надо было собрать немало документов во всех жилконторах, в которых он прежде был зарегистрирован: на Соколе, в Строгино и в Измайлово: финансово-лицевые счета и выписки из домовых книг. По всем этим ЖЭКам я ходил вместо брата с его паспортом: смелость и наглость срабатывали, никто не заметил. Впрочем, мы были похожи.

Ещё одним делом, которое делалось в этот приезд, была регистрация ООО «ББ-1991»: открытие счёта, постановка на учёт, изготовление печати.

Так что командировка была насыщенной, но главное в ней — последняя запись: это как раз та квартира, которую я тогда же и арендовал. До отъезда обратно в Кишинёв я успел завершить регистрацию «ББ», подписать договор аренды квартиры и внести задаток, а также подготовить коммерческое предложение по поставке «алюминия в слябах», «чугуна в чушках» и заглянуть в этой связи на некую «бартерную биржу».

Можно было возвращаться домой и начинать готовить переезд.

Контейнер

О наших планах возвращения в Россию мы в Кишинёве почти никому не рассказывали. В условиях того социально-политического напряжения это могло бы только навредить и усложнить отъезд, вызвать ненужный интерес к освобождавшейся квартире. Квартира оставалась государственной, мы её не успели вовремя приватизировать, а в изменившихся условиях эти процессы были приостановлены. Я ещё долго оставался там прописан, пока друзья-юристы занимались её обменом на кооперативную с последующей продажей.

Подготовка отъезда требовала напряжённой и непростой работы. Трудно было, например, найти контейнер: из республики выезжали многие, но в республику не въезжал никто. Поэтому баланс железнодорожных контейнеров нарушился. Помню свои мытарства на станции Кишинёв — Товарная и поиски того, кто за взятку выделит контейнер. Это в конце концов удалось.

По ходу дела произошёл забавный эпизод. В конторе станции меня заметил один знакомый, который оформлял вывоз своего имущества в связи с отъездом в Израиль. Он не спросил, что я тут делаю, — типа «всё и так понятно». Будучи болтливым, он тут же распространил среди общих знакомых слух о том, что «Белкин сваливает». На тогдашнем нашем местечковом языке «сваливает» означало «уезжает в Израиль». Это слух ни на что не повлиял и ничего кроме улыбки вызвать не мог.

Что же было в контейнере?

Сейчас многих удивят перечни того, что люди тогда брали с собой при переездах. Когда переезжали с квартиры на квартиру в пределах одного города, ещё можно понять, почему перевозили буквально всё: от мебели до половой тряпки. Но если переезжали в другой город, тем более из одного государства в другое, надо было обдумать, что стоит брать, а что нет, подсчитать расходы на перевозку каждого килограмма. Следовало принять во внимание таможенные правила: не всё можно вывозить, в каждой стране есть ограничения, касающиеся, например, картин и других произведений искусства, старых книг и т. п.

Многие кишинёвские еврейские семьи, уезжавшие из СССР начиная с 1970-х, прошли через это. Я помню и те времена, и те семьи, которые везли в Израиль буквально всё: от мебели до посуды, от носильных вещей до книг. И в этом была не только ностальгическая привязанность к своим вещам, но и вполне рациональная составляющая: опыт жизни на новом месте, в новой стране ещё только накапливался, многое делалось из-за неизвестности, «на всякий случай». Той возможности, которая появилась потом: всё продать, перевести «в деньги», а там уже на них купить всё, что нужно, — в те времена в легальной форме не существовало. В нашем случае это, в принципе, можно было сделать, но мы решили перевозить вещи как есть.

Поскольку мы переезжали «из страны в страну», надо было соблюдать таможенные правила. Из наших вещей под ограничения могли попасть разве что книги. Правила требовали для книг старше какого-то года издания получить разрешение на вывоз, которое выдавали в республиканской библиотеке им. Крупской, уполномоченной на это министерством культуры. У нас старые книги были, но таких книг было немного, а остальных — не одна тысяча, и я решил рискнуть в надежде, что в сотне связок и коробов с книгами никто копаться не будет. Так и произошло.

В то время многие продукты покупались по талонам, были в дефиците: сахар, подсолнечное масло, крупы и т. п. Так что в каждой кишинёвской семье были запасы на чёрный день — это была ценность, которую мы тоже брали с собой: получилось пять ящиков и пять коробок с такого рода продуктами. Но основной объём контейнера заняла мебель: пианино Petrof, сервант, столы и стулья, диваны, кровати, письменные столы, книжные шкафы и полки… С собой везли холодильник, стиральную машину, пылесос, телевизор, магнитофон, проигрыватель, швейную машинку, велосипед, грампластинки (10 коробок), ковры, одежду, постельное и прочее бельё, детские игрушки и школьно-письменные принадлежности, телескоп… И — повторю: книги, книги, книги: 100 коробок и связок!

Я заранее, зная размеры контейнеров, рисовал схемы размещения грузов. Но по факту мне достался не тот контейнер, что заказывали, а тот, что был доступен. Так что пришлось немало вещей оставить. Среди них были относительно ценные, например электросварочный аппарат, работавший от сети 220 вольт. Были вещи «ностальгические»: например, большой сундук или лыжи, сделанные моим дедом… Много чего ещё осталось в нашем подвале «на разграбление».

Контейнер забили до отказа. Прежде чем закрыть его створки, я накрыл вещи старой клеёнкой — на случай дождей, которые могли попадать внутрь между неплотно пригнанными створками. Когда же я предъявил контейнер и подробный список всех находящихся в нём вещей таможеннику на контейнерной площадке, он потребовал раскрыть дверцы. Увидел, разумеется, клеёнку, заглянул в список и спросил: «А где в списке клеёнка?»

Клеёнки в перечне не было.

— Тогда выгружай всё здесь на землю, буду проверять и пересчитывать, — и собрался уходить.

Пришлось к взятке за получение контейнера тут же добавить ещё. Таможня дала добро.

Поезд №47

21 июня 1992 года мы садились в поезд Кишинёв — Москва. К вокзалу нас подвёз мой тогдашний партнёр Игорь Коцюба. На перроне провожали родственники. Помню эти напряжённые минуты перед отходом поезда. Но их успешно разряжала маленькая Катя, напевавшая привязавшуюся популярную песенку про «стюардессу по имени Жанна», смешно искажая слова: вместо «обожаема ты и желанна» она пела «обожаема-рты и желанна».

Поезд тронулся, отъехал совсем недалеко за пределы станции и встал. Стоял около часа, потом поехал обратно, вновь проехал мимо вокзала и направился в сторону, противоположную Москве: на запад, в Унгены. Оказалось, что в этот день и час горячая фаза Приднестровского конфликта разгорелась с новой силой. В Бендерах, мимо которых мы должны были ехать, шли бои, станция горела. Поэтому наш поезд пустили кружным путём через север Молдавии. Из расписания мы выбились, но 22 июня в Москву прибыли.

Киевский вокзал Москвы — узловая точка в нашей судьбе. Отсюда мы отправились в Молдавию в 1958 году, сюда же и вернулись. Сколько раз нам пришлось пользоваться этим вокзалом, подсчитать непросто. В качестве отправляющегося или прибывающего пассажира — не менее сотни раз: за 32 года я приезжал и уезжал в среднем чаще, чем раз в год. А сколько раз мне и Лене пришлось приходить сюда, чтобы отправить или получить сумки с разными вещами, передаваемыми из Москвы в Кишинёв и из Кишинёва в Москву — тоже подсчитать непросто, но счёт снова пойдёт на сотню-другую.

В тот знойный летний день на Киевском вокзале нас встретил брат Саша, и мы поехали в квартиру, арендованную во время предыдущего приезда в Москву.

Квартира

Квартира из четырёх комнат без мебели располагалась на первом этаже нового дома на углу Нижней Первомайской и 12-й Парковой в Измайлово. Отсутствие мебели — как раз то, что было нужно, поскольку мы перевозили из Кишинёва всё своё имущество с мебелью, библиотекой и всем прочим. Вспомню трогательное восклицание маленькой Кати, вбежавшей в ещё пустые комнаты: «Ой, папочка, какую хорошую квартиру ты нам купил!»

Аренде жилья предшествовала весьма напряжённая работа. Поиск квартиры в Москве не был таким простым делом, как сейчас: дай объявление в интернете и выбирай из поступающих предложений. Напомню: интернета тогда ещё не существовало. Всякую информацию искали и распространяли вручную. Квартирные агентства уже появились, но в них надо было ходить, делать выписки, оставлять свой телефон для возможных звонков (напомню, что мобильных телефонов тоже ещё не было). Оставались ещё и старые маклеры, тусующиеся в Банном переулке. Я туда ходил, общался с ними, но ни одного отклика так и не поступило.

В семейном архиве сохранились листочки с выписанными адресами. С интересом рассматриваю эти записи сейчас. В них десятки адресов, охватывающих все районы Москвы. Аренда стоила от 100 до 1600 долларов в месяц, в зависимости от количества комнат и района. Двушки — 100–150 долл. в месяц, трёшки — 300–500 долл./месяц, четырёхкомнатная в центре — 500–1500 долл./месяц. Самая дорогая в моём списке: четыре комнаты (17, 17, 17, 10 кв. м), кухня 12 кв. м, третий этаж семиэтажного сталинского дома на Тверской рядом с Моссоветом, после ремонта без мебели — 1660 долларов в месяц наличными. Квартиры в Измайлово оценивались скромнее и в рублях: от 5 до 10 тыс. руб. двушки, до 12 тыс. руб. — трёшки. Доллар на этом рынке в это время оценивался примерно в 100 руб.

Но главное, что я сделал для поиска квартиры, — обклеил в Измайлово, где жил брат, столбы и стены в проходных местах возле метро и на остановках рукописными листочками «Сниму квартиру». На объявление откликнулся местный житель, шофёр Саша, живший на 11-й Парковой в квартире тёщи вместе со своей женой и собакой. У Саши и его жены недавно подошла очередь на квартиру: последние подарки советской власти. Саша решил в новую квартиру пока не въезжать, сдать её, чтобы заработать «на обстановку». Квартплату он установил высокую: 12 тыс. руб. в месяц. Имеющихся у нас денег должно было хватить месяцев на шесть. За это время, по нашему замыслу, я должен был начать зарабатывать. Но всё пошло не столь гладко.

Страна впала в полосу гиперинфляции. В 1992 году инфляция, по официальным данным, составила 2000% (в следующем году — 10 156%!). Началась пресловутая либерализация цен, так называемая гайдаровская реформа. Приведу примеры изменения цен на продукты в магазинах: буханка хлеба в январе — 2 руб., в декабре — 50 руб.; десяток яиц в январе — 10 руб., в декабре — 100 руб.; проезд в метро в начале года — 50 коп., в конце — 6 руб.

До 1 июля 1992 года валютного рынка и легального обмена валют не существовало, был только официальный курс (который вырос примерно с 60 коп./долл. в советское время до примерно 110 руб./долл. в начале 1992 года), применявшийся во внешнеэкономической деятельности. Существовал и незаконный чёрный рынок. На нём курс доллара за годы перестройки вырос примерно с 3–5 рублей за доллар в доперестроечные годы до 10–15 в конце 80-х, затем до 25–35 в 90–91-м, а в начале 1992 года — до 100 руб./долл. 1 июля 1992 года курс доллара впервые стал свободным и в ходе первых биржевых торгов установился на уровне 130 руб./долл. Возникло понятие биржевого курса. Потом он непрерывно рос и к концу года превысил 300 руб./долл.

Наш квартирный хозяин Саша адекватно реагировал на происходящее (гиперинфляцию) и раз в месяц повышал квартплату. За деньгами он приходил с собакой. Хорошо запомнился его облик: стоит на пороге, татуированный, в майке-алкоголичке, с огромным псом на поводке и меланхолично говорит: «Ты это… Вишь, чё делается? Цены растут… Короче, я квартплату повышаю в два раза». Так что к концу года мы уже должны были платить не 12, а 100 тысяч рублей в месяц.

В ноябре-декабре положение уже было тревожным: заработков ещё нет, а старые запасы таяли. Но не было у меня в этой связи каких-то страхов. Я оставался собранным и настроенным на преодоление трудностей. Мне надо было выживать, а не рефлексировать в связи с невзгодами. Жена не просто меня поддерживала, а взяла на себя так много, что вдвоём мы представляли собой мощную, уверенную в себе силу, команду.

В тот год младшая дочь пошла в первый класс. Подобное событие в нашей семье, да и в остальных советских семьях, всегда было трогательным, торжественным, очень важным. Мы старались, чтобы эта атмосфера сохранялась. Школа находилась напротив дома и была обычной московской школой спального района. В эту же школу — в пятый класс — пошёл и старший сын.

Через ту квартиру на Нижней Первомайской прошло немало людей: родственники, друзья и знакомые, в том числе и из Кишинёва, которые приезжали в Москву. Подробнее об этом — в разделе «Партитура жизни», в главах «1992» и «1993». Мы всех принимали: переночевать, накормить, чем-то помочь, дать возможность созваниваться по своим делам — напомню: мобильных телефонов ещё не было, звонить можно было только из уличных телефонов-автоматов.

Так мы начинали свою новую жизнь на новом месте.

Мама

Маме в 1992 году исполнилось 78 лет. У неё уже проявились симптомы деменции. И без того непростой в бытовом отношении характер осложнился повышенной раздражительностью, часто агрессивной. У мамы ещё не наступила потеря памяти, это произойдёт через год, но приступы утраты ориентации уже наблюдались.

Прежде чем перевозить семью, надо было перевезти маму. Когда мы с мамой ехали на поезде в Москву, она была в основном в относительном порядке, но несколько раз вдруг переставала меня узнавать, гневно спрашивала, кто я такой, куда её везут, и требовала вызвать милицию. Это, конечно, вызывало напряжение у соседей по купе. Слава богу, что нас не высадили и не передали милиции и врачам.

Последующие три года мама жила у Саши в однокомнатной квартире на Верхней Первомайской. Её состояние в первое время после переезда было более или менее стабильным. Кое-что она делала по хозяйству, ходила в магазины. Но в апреле 1993 года случилось несчастье: мама вышла, как обычно, прогуляться возле дома, зашла в соседний магазин, но домой не вернулась.

Мы походили по району, расспросили соседей, продавщиц в магазине, но это ничего не дало. Обратились в милицию, у нас приняли заявление. Домой пришёл участковый, стал составлять протокол и заодно осмотрел квартиру «на предмет следов борьбы, насилия, пятен крови», чем нас озадачил и возмутил. Но милиционер был уже немолодой, опытный и ответил, мол, вы не обижайтесь, но в жизни бывает всякое, а я действую по инструкции.

Начался розыск мамы, который день за днём никаких результатов не давал. Изготовили объявление с фотографией, развесили по району, в местах, где её могли видеть. Но никаких звонков не поступало.

Знакомые посоветовали дать объявление по телевидению. Так и поступили, и в этом помог наш близкий друг Николай Попов: он работал на Центральном телевидении и связал с нужной редакцией. Объявление приняли, показали мамину фотографию по какому-то каналу, вещавшему на Москву и Подмосковье.

И это сработало: санитарка спецприёмника, в котором мама содержалась, опознала её. Выяснилось, что спустя несколько дней после пропажи из дома маму подобрали лежащей на железнодорожной насыпи в пригороде. Потерявшись, она каким-то образом прошла много километров… Мама не смогла назвать ни адрес, ни имя, в спецприёмнике её продержали около недели. Мамино состояние было плачевным. Но дома она постепенно вернулась почти к тому состоянию, в котором была.

В мае Павлик забрал маму на лето в Кострому. Она там пробыла до середины августа. Саша за ней съездил, привёз, и вскоре она снова потерялась: вышла в магазин в соседнем доме и не вернулась. На этот раз Саша нашёл её довольно быстро, в течение суток — в 7-й больнице на Потешной. Больше маму одну из дому не выпускали.

На Сашу легли все заботы. Ему с трудом стало хватать времени для основной работы на кафедре архитектуры во ВЗИСИ, не говоря о возможности проектировать, выполнять заказы для дополнительного заработка. Мы предприняли попытку поместить маму хотя бы на какое-то время в больницу в надежде, что её там подлечат, а Саша сможет наверстать упущенное, вернуться к работе.

Маму взяли в Боткинскую больницу, но пробыла она там недолго. Мы пришли её навестить и увидели, что она привязана к кровати, состояние ухудшилось. Мы возмутились, но санитарка сказала, что это обычное дело: если они (больные) слишком активные, мы их «фиксируем». Решили забрать маму домой, Саша стал за ней терпеливо ухаживать.

Через некоторое время она снова стала нас узнавать, хотя при этом могла и не вспомнить или перепутать имя. Саша выхаживал маму как ребёнка, взяв на себя все заботы: кормил, поил, умывал, одевал и т. п. Это было, конечно, нелегко и требовало большой самоотверженности, терпения и сыновней любви. Всё это у Александра было, мамино состояние улучшилось: оставаясь беспомощной, она тем не менее пребывала в спокойном, благостном состоянии, ощущая присутствие близких людей.

Так мама прожила ещё три года. На длительные периоды — более месяца — стала приезжать двоюродная сестра Люда из Харькова, помогала. Каждое лето маму брал к себе в Кострому брат Павел. Там ей было суждено умереть в июле 1995 года. Так получилось, что она оказалась похороненной на родине мужа, нашего отца, умершего в Кишинёве. А в Костроме рядом с мамой позднее похоронили брата Павла, потом его жену Тамару.

Кострома

Город, в котором я родился, — Ярославль. Родина моего отца — Костромская область. В семье всегда с любовью относились к этим краям, ездили в деревню Молоково к дедушке и бабушке, поддерживали отношения с сёстрами отца, жившими в Костроме. Так что Кострома воспринималась нами как место родное, близкое.

Старший брат Павел, который, как и я, жил в Кишинёве, куда он вернулся после окончания физфака МГУ, успешно работал в Институте прикладной физики, стал кандидатом, потом доктором наук. Но политические события и прочие явления, сопровождавшие «рост национального самосознания» коренного населения, его тоже не оставляли равнодушным. Он принял решение о переезде в Россию раньше меня. В 1991 году он приступил к работе в должности профессора кафедры общей физики в Костромском пединституте, который уже начал процесс превращения в университет. Ещё раньше в Кострому переехала его жена Тамара.

Они познакомились и поженились во времена учёбы в МГУ. Тамара училась на философском факультете. В Кишинёве она работала преподавателем на кафедре марксистско-ленинской философии, читала курс «научного атеизма», защитила кандидатскую диссертацию по религиоведению. Разумеется, в свете охвативших республику новых веяний никаких перспектив сохранить работу у неё не было, даже если бы она выучила молдавский язык. Павел уже проявлял активность в поиске работы и с Костромским пединститутом связывался, там же нашлась работа и для Тамары. К тому же у них была возможность продать свою кооперативную квартиру в Кишинёве и купить в Костроме дом. Так что переезд Павла и Тамары произошёл, можно сказать, без особых проблем.

Их сын Серёжа, о котором я в этой книге упоминаю как о Сергее-племяннике, в это время учился в МВТУ им. Баумана и жил в Москве.

Павел проявил заботу и обо мне: на всякий случай он, в принципе, договорился о том, что меня смогут взять преподавателем физики или в университет, или в технологический институт. Я со своей стороны тоже предпринимал шаги к тому, чтобы какой-то запасной вариант у нас был, и в январе 1991 года купил в Костроме, на ул. Энгельса, ¾ старого деревянного рубленого дома без удобств. В оставшейся четверти дома жила старушка, семье которой этот дом изначально и принадлежал. Так что в случае неудачи в Москве нам было куда ехать. Но стремился я при этом в Москву, рассуждая «по-наполеоновски»: надо попытаться, а там посмотрим.

Даконо

Описывая период, связанный с работой в компании «Даконо», я не стремлюсь к составлению документально точной истории организации. Я описываю свои впечатления и эмоции, а не историю фирмы. Мои воспоминания, естественно, субъективны, но ничем иным я поделиться не могу, да и, признаться, меня только это и интересует.

Я вспоминаю о событиях и людях с большой степенью неточности, поскольку опираюсь в основном на свою память и весьма немногие сохранившиеся документы. Так что ошибки в именах и датах, указаниях мест и названий наверняка будут. Это, конечно, огорчительно, но для той формы повествования — воспоминания личного характера, а не история фирмы — большого значения не имеет. С жизнью этой и других компаний и организаций было связано много людей, у которых есть свои воспоминания и оценки. Они обладают иным знанием о происходившем, о причинно-следственных связях событий и их последствиях. Наверняка мой субъективный взгляд не совпадёт с их субъективными взглядами. И это надо принять как данность.

Я с уважением и пониманием отнесусь к другим описаниям тех же событий и персон, если таковые появятся на свет и станут мне известны.

ЦМТ. Феликс

У меня были телефоны Феликса, и я знал, где он работает. Это здание называлось тогда по-разному: «Хаммеровский центр», «Центр международной торговли» (ЦМТ) и как-то ещё. Это поныне существующий комплекс зданий на Краснопресненской набережной. Войти туда просто так было невозможно: это был оазис заграницы в центре советской Москвы. Я приходил на проходную, звонил Феликсу, он доброжелательно отвечал и переносил встречу на другой раз. Я волновался, но терпеливо ждал следующего раза. В конце концов на меня был выписан пропуск, и я попал внутрь этой сказки.

Ни я, ни остальные граждане СССР, кроме тех, кто бывал за границей или в этом здании, ничего подобного не видели. Описывать сейчас это впечатление трудно, потому что все эти интерьерные красоты и технические штучки стали обыденными и встречаются во всех самых заурядных офисных центрах.

Комплекс состоял из нескольких башен, связанных общими внутренними пространствами. В центре была общественная зона, где располагались атриум-холл, магазины, кафе, рестораны. В корпусах размещались конгресс-центр, апартаменты для длительного проживания, гостиница «Международная», офисные помещения. В начале там были представительства только зарубежных фирм, а с конца 80-х — уже и наших, в том числе и офис авиакомпании, в которой Феликс тогда ещё работал. Он познакомил меня с сотрудниками компании, сводил меня в бар Red Lion, где расплачивались долларами, угостил настоящим английским пивом, познакомил с несколькими завсегдатаями бара, среди которых был полный краснолицый мужик, бывший в прошлом резидентом советской разведки в Австрии… В общем, я попал в атмосферу мне совершенно незнакомую. И, признаться, соблазнительно-привлекательную.

Феликс на год меня старше. Он был ещё действующим лётчиком гражданской авиации, полетал «на Северах». Кроме того, окончил школу лётчиков-испытателей ЛИИ им. Громова и работал в НПО «Взлёт» — научно-исследовательском лётно-испытательном центре, созданном знаменитой В. С. Гризодубовой. В последние год-два стали возникать частные авиакомпании, в одной из таких Феликс работал. Компания, используя связи, смогла получить контракт на перевозку противогазов в ходе «Войны в заливе» (1990–1991) по заказу ООН. Феликс заработал на этом приличную сумму и задумал создать свою авиакомпанию.

У нас, советских граждан, отношение к лётчикам было романтизировано. Их любили. Этому способствовали и кинофильмы, и герои Великой Отечественной войны, и развитие гражданской авиации, которой мы гордились. Так что встреча с любым лётчиком в таком советском патриоте, как я, вызывала позитивные чувства. Феликс вполне отвечал этим ожиданиям: он был обаятелен. Вскоре он пригласил нас с женой на семейный праздник — кажется, 20 лет со дня свадьбы. Отмечали в ресторане в Лужниках, стоявшем прямо на набережной в отдельном павильоне. Там я познакомился с друзьями Феликса и некоторыми будущими коллегами по работе.

…Мы вышли покурить к парапету на Лужнецкой набережной, я смотрел на величественный противоположный берег Москвы-реки с лыжным трамплином, вспоминал свои прогулки по тем местам 25 лет тому назад, романтические мечты юноши, прожитые годы. Подумалось: до какой же степени жизнь непредсказуема! Но, несмотря на это, мы что-то планируем, ставим цели и не так уж редко их добиваемся.

Учредительное собрание

В августе Феликс провёл собрание будущей авиакомпании. Все приглашённые стали соучредителями, то есть совладельцами создаваемого общества с ограниченной ответственностью — ООО «Даконо Лтд». Уставный капитал был объявлен в сумме 10 млн руб., необходимую для регистрации долю внесла материнская кипрская компания Dacono Trading Ltd, которой принадлежали 75%.

Нас потом нередко спрашивали: что значит «Даконо»? И никто тогда не мог на это дать ответ. В лучшем случае объясняли так: некий регистратор офшорных компаний на Кипре нашёл это слово на карте. Ему нужно было каждый день придумывать какие-нибудь благозвучные названия для новых компаний, вот он и прибегал к географической карте, чтоб голову не ломать. Так ему на глаза попался Dacono — маленький городок в штате Колорадо. А вот теперь я сообщу вам дополнительные сведения, добытые мною совсем недавно: название городка было сконструировано из имён первых здесь поселившихся девушек — операторов угольных шахт: Daisy, Cora и Nora. Вот, оказывается, чьи имена мы «увековечили» своим бизнесом.

Эту офшорную компанию Феликс приобрёл весной того же года и был её генеральным директором. Оставшиеся 25% ООО «Даконо Лтд» были распределены между физическими лицами. 5% принадлежали Феликсу, ещё по 5% — двум другим мажоритарным акционерам, 15% — отданы дюжине миноритарных, среди которых был и я: каждому — по 1,25%. Для меня это стало приятной неожиданностью.

Презентация компании прошла 25 сентября в ресторане Дома архитекторов в Гранатном переулке (тогда ещё, кажется, улица Щусева). То, что мы оказались именно там, объяснялось вовсе не тем, что, скажем, мой брат — архитектор и мы с ним бывали здесь регулярно, а тем, что заместитель директора Дома архитектора (Валерий Варгузов, брат известной примадонны Московского театра оперетты Светланы Варгузовой) был знакомым нашего лидера, на первых порах оказывал содействие и даже выделил нам комнату под временный офис. Мы, однако, здесь разместились буквально на неделю-другую. Один из соучредителей — Валерий Роганков, знакомый Феликса — нашёл другое помещение, в которое мы вскоре переехали.

Сивцев Вражек, 32

Устав ООО «Даконо» был зарегистрирован 20 августа 1992 года уже по адресу: Сивцев Вражек, 32. Это особняк XIX века, в котором располагалось некое «Строймонтажуправление». Мы заняли весь первый этаж, дирекция захиревшего к тому времени СМУ сохранила за собой две-три комнатки на втором этаже. Короткое время одну из комнат на первом этаже продолжали занимать супруги Либеры, бывшие сотрудники СМУ — знакомые Роганкова, при посредничестве которых мы арендовали помещение.

Кроме нас, у СМУ были и другие арендаторы — в подвальном помещении. Там сидели симпатичные ребята, занимавшиеся каким-то своим торговым бизнесом. Один из них — приветливый бородач необыкновенного роста, не менее двух метров. Через некоторое время он исчез, оставшиеся коллеги долго не знали, куда он пропал, в дело вмешалась милиция. Потом оказалось, что он уехал по торговым делам в Прагу, где был убит, а его тело буквально закатали в асфальт. Вот такая жуть…

Жизнь на Сивцевом Вражке была интересной. Это самый центр Москвы. Мы часто прогуливались по Арбату, на наших глазах превращавшемся в витрину разнузданного азиатоподобного капитализма, изучали и прилегающие переулки. Прямо напротив моего окна был вход в стоматологию Лечсанупра — святую святых медицинского обслуживания высших партийных чиновников. Время от времени можно было лицезреть входивших туда известных людей. Запомнился, например, артист Олег Ефремов, выходивший из иностранной автомашины в белоснежном костюме…

В соседнем с Лечсанупром жилом доме проживало немало известных людей. Мемориальные доски извещали, что тут жил писатель М. Шолохов, военачальники Баграмян, Батицкий, Кожедуб, Огарков…

Соседний с нами особняк на наших глазах хапнул себе (под «Крестьянскую партию») один из бойких деляг-журналистов перестроечной поры, получивший известность своими поношениями колхозного строя в СССР. В следующем особняке располагался музей Аксаковых, и его пока никто не решился «хапнуть». А в соседнем слева от нас особняке некоторое время жил писатель Лев Толстой, о чём извещала мемориальная табличка. Табличка, однако, умалчивала о том, что Толстой тогда ещё не был писателем. Ему было всего 20 лет, и он приехал в Москву для подготовки к сдаче кандидатских экзаменов. В этом особняке он снял квартиру из пяти комнат, но к экзаменам так и не подготовился: увлёкся кутежами и карточной игрой. Прожил он тут недолго, но именно здесь ему пришло в голову когда-нибудь что-нибудь написать…

В те времена в Москве сохранялась её важная особенность: в ней не было непроходных дворов. Можно было смело входить в любой двор, будучи уверенным, что из него куда-нибудь можно выйти с другой стороны. Таким был и наш двор на Сивцевом Вражке: он был связан с Кривоарбатским переулком, выходил прямо на дом архитектора Мельникова. В те времена там ещё жил сын архитектора — Виктор Константинович, довелось видеть его возле калитки, ведущей к дому.

Такой заповедный во всех смыслах район Москвы был для нас с Леной, охваченных неуёмной страстью к москвоведению и истории, огромным счастьем.

Рядом была гостиница «Арбат», относившаяся к категории цековских. Когда компания заработала первые деньги, с рестораном при гостинице был заключён договор о кормлении сотрудников обедами. Это стало настоящим пиром во время чумы!

Гостиница ещё сохраняла черты закрытого объекта, ресторан соответствовал высшим стандартам обслуживания партийной номенклатуры, которая продолжала сюда заглядывать. Например, в зале ресторана очень часто обедал проживавший в гостинице Минтимер Шаймиев, руководитель Татарстана.

Мы рассаживались за круглые столы, покрытые белыми скатертями, и заказывали по меню кто что хотел. Обедали неторопливо и обильно, а в конце обязательно заказывали мороженое. К обеду стекались не только сотрудники компании, но и всякие разные «друзья и партнёры», как бы случайно изо дня в день приходившие именно в обеденное время, когда просто неудобно было их не пригласить отобедать вместе с нами. Феликс позволял себе заказывать спиртное, те, кто оказывался с ним за одним столом, с удовольствием попивали коньячок или виски. Остальным это делать негласно считалось неприлично, но иногда кое-кто это делал.

Корпоративным обслуживанием в этом же зале была охвачена ещё одна компания — какая-то крупная американская фирма, название которой моя память не сохранила. В фойе гостиницы было много киосков с качественной импортной косметикой, стояли удобные кресла, в которых было приятно посидеть и покурить после сытного обеда. Я в тот период снова начал курить после семи-восьми лет воздержания. Соблазнился я, видимо, доступностью иностранных сигарет — «Мальборо», «Ротманс», «Данхилл» и всего прочего. Когда я бросал курить, всего этого не было, теперь же водилось в изобилии. Решив сначала «просто попробовать», я быстро втянулся. Как я теперь осознаю, перекур был важным средством коммуникации, в том числе и особо доверительной. Ещё более важным средством доверительного общения была выпивка. Этому я тоже уделил достаточно времени и сил.

Период кормления в ресторане гостиницы «Арбат» был недолгим, и к его окончанию я тоже приложил руку, поскольку мне приходилось вести финансовые дела и оплачивать счета. Мне было ясно, что компания на такое расточительство идти не должна, и я настаивал на прекращении оплаты обедов за счёт фирмы.

Первая зарплата

У меня сохранилась самая первая платёжная ведомость на выдачу зарплаты нашей инициативной группе. Компания ещё не была зарегистрирована, и нашей «крышей» на тот момент был некий «Международный медицинский центр» (ММЦ). Мне было поручено составить ведомость, «похожую» на настоящий документ. Что я и сделал собственноручно, а люди, получая зарплату, расписывались в документе, выглядевшем вполне официальным.

В ведомости было десять человек. Первый — сам Золотарёв (15 тыс.). Далее — его заместители и все прочие. Я был в списке третьим (13 тыс.). Замыкающий список получил 11 тыс. Для сравнения: средняя зарплата по стране оценивалась в 6 тыс. руб. в месяц. Примерно столько же стоили ботинки, сапоги — раза в два дороже. Цветной телевизор — 70–80 тысяч, автомобиль «Жигули» — 150–200 тысяч рублей.

Упомянув ММЦ, скажу, что он действительно существовал. Его директор (Семён Петрович Гордиенко, доктор медицинских наук, профессор) на первых порах активно общался с нами, рассчитывая в дальнейшем на бизнес-сотрудничество. К сожалению, Семён Петрович в августе 1996 г. внезапно скончался от сердечного приступа, и в дальнейшем у нас никакого сотрудничества с ММЦ не было.

Коммерческий — финансовый

Я не был «авиационным человеком» — есть в ходу такое словосочетание, обозначавшее людей, прямо или косвенно связанных с авиацией. С самолётами я был связан лишь как пассажир. Ну и ещё: будучи физиком, я мог объяснить, как возникает подъёмная сила крыла, то есть ответить на вопрос, почему самолёт летает. Как ни странно, это мне пришлось не раз демонстрировать, в том числе и некоторым лётчикам, которые признавались, что они это, конечно, в лётных школах проходили, но тогда ничего не поняли, а вот теперь я им смог понятно объяснить. Мне было приятно это слышать.

На первых порах, зная о моём опыте организации товарных бирж, Феликс, как я уже говорил, видел меня коммерческим директором, который организует при авиакомпании подразделение, занимающееся торговыми операциями. Для развития такого направления были все основания: грузовые авиакомпании перевозили товары, то есть вступали в отношения и с поставщиками, и с оптовыми покупателями. Опираясь на эти связи, можно было, имея деньги, производить свои закупки, перевозить свои товары, продавать их и даже получать некоторое преимущество на рынке.

Недолгое время на первых порах я прикасался к этому информационному полю и успел, как выше писал, слетать в командировки: в мае — в Иркутск (в связи с алюминием — я об этом выше вспоминал), в сентябре — в Тюмень и Сургут, где у Феликса были друзья, имеющие отношение к поставкам нефти и нефтепродуктов. Анализировал я также возможности поставки металлолома за рубеж. В мой лексикон вошли такие слова, как «судовой лом», «слябы стальные», «алюминий ingot», рассматривались предложения по перепродаже кораблей на лом. Параллельно фигурировали поставки рыбы, яда гадюки, бычины и яловки (это виды кожи), целлюлозы белёной, ладана церковного, внедрение ещё не существующих у нас в стране аппаратов попкорна для кинотеатров, создание (тоже на тот момент не существовавших) боулинг-центров, не обошлось и без воспетой в популярном эстрадном скетче Ширвиндта «мочевины Шендеровича»…

Должен сказать, что направление «купи-продай» меня никогда не привлекало. Что-то в этом виде деятельности вызывало у меня дискомфорт: я не торговец по своему душевному складу, а для успеха в этой деятельности надо таким складом обладать.

Среди моих обязанностей в компании была одна, которую нельзя назвать криминальной, но и вполне законной — тоже. Я должен был регулярно покупать и продавать валюту, стараясь при этом провести операцию по наиболее выгодному курсу. Обменные пункты в те времена уже существовали, но основным средством валютного обмена были уличные менялы. На Арбате их было множество. Курс доллара на одном конце Арбата мог заметно отличаться от курса на другом. Я знал многих менял и занимался этим делом чуть не каждый день.

Риск подобной деятельности был велик. Во-первых, могли кинуть: обсчитать, подсунуть «куклу», просто отнять деньги. Могли при этом и по голове дать. Мне везло: меня не обманывали и не грабили, несмотря на то, что я всегда «ходил на дело» в одиночку.

Один случай, в котором возник элемент напряжения, вспомню. Мне надо было продать относительно приличную сумму — что-то от 5 до 10 тысяч долларов. Не у каждого менялы были на руках такие деньги. Один сказал, что в кармане у него такой суммы нет, но если мы пройдём «тут неподалёку», он деньги найдёт. Мы прошли вглубь одного из арбатских дворов, спустились в подвал какого-то дома, по полутёмному подвальному коридору дошли до винтовой лестницы, спустились ещё ниже и оказались в слабоосвещённой комнатке со сводами, в которой стояла пустая деревянная бочка и шаткий стул возле неё.

Меняла попросил подождать его здесь и ушёл. Я остался один с крупной суммой денег. Через некоторое время послышались гулкие шаги: кто-то спускался по винтовой лестнице с жестяными ступенями. В комнату вошёл огромного роста худой чернобородый мужик с топором, на лезвии которого, как мне показалось, были следы крови. Не скажу, что я похолодел, но, несомненно, напрягся и приготовился к борьбе за жизнь. Мужик постоял, глядя на меня, потом сказал: «Я думал, Федя здесь. Ты Федю не видел?» Я Федю не видел. Менялу звали Костя. Мужик с топором ушёл.

Потом пришёл Костя и принёс деньги. Я спросил его про мужика с топором. Оказалось, что тут, наверху, кафе, в котором этот мужик работает — разделывает мясо. А здесь, в подвале, у них подсобка.

Прошло совсем немного времени, и стало ясно (мне, директору, коллегам), что у меня есть другие сильные стороны и нужные компании знания и навыки: финансы, управление и планирование, умение спроектировать организацию и наладить её функционирование. Так что из коммерческого директора я стал финансовым и довольно быстро к имевшимся знаниям отечественной бухгалтерии и банковского дела добавил знание международного финансового оборота, системы платежей, работы с зарубежными банками и офшорными компаниями.

Наблюдая за процессом формирования коллектива компании, стихийно складывающегося распределения обязанностей и способа управления, я ещё в 1992 году, то есть на основе наблюдений за четыре месяца, подготовил аналитическую записку под названием «Некоторые соображения по организации и управлению фирмой», черновик которой сохранился в моём архиве. Это довольно обстоятельный труд, в котором описаны общие сведения о процессе и типах управления, описаны первые шаги по созданию организации и её структуры — в порядке ликбеза для коллег. Кроме того, проанализированы уже проявившие себя проблемы и указаны способы их устранения, предложены персонифицированные функциональные обязанности. Воспроизведу здесь фрагменты некоторых своих тезисов:

Следует чётко отделять свои сугубо личные средства и порядок их расходования от тех личных средств, которые введены в оборот компании. Если этого не делать — в организации очень скоро пышным цветом расцветут все известные и неизвестные формы воровства.

Комментарий. Этот странноватый тезис возник не на ровном месте и оказался провидческим. На первых порах компания существовала за счёт средств одного учредителя — Феликса. Внеся средства «в кассу», он по мере текущей личной надобности мог взять (через меня как финансового директора) деньги на покрытие спонтанно возникших личных трат, приговаривая: «В счёт будущих дивидендов». Так он поступал и в дальнейшем, когда компания деньги уже сама зарабатывала.

Крайне нечётко обозначены функциональные обязанности, делегирование полномочий.

Очень плохая обратная связь. Необходимо организовать регулярные заседания Совета директоров.

Отсутствует причинно-следственная связь между результатами работы и её оценкой (моральной и материальной).

Интересно и моё высказывание о мотивах, побудивших составить этот документ:

— это входит в обязанности заместителя директора и является долгом соучредителя;

— у меня, по-видимому, один из самых больших опытов создания новых частных организаций с чистого листа, а не на основе приватизируемой государственной структуры;

— я всё поставил на карту, сжёг за собой мосты и рискнул всем: семьёй, детьми и т. д. Не встанет на ноги «Даконо» — я окажусь на улице, и мне будет очень трудно найти другую работу, жильё и пр. Осознание всего этого даёт мне моральное право на порой весьма резкий критический анализ происходящего.

К каким-либо прямым последствиям этот мой труд не привёл, но Феликс его прочитал и, видимо, кое-что к сведению принял.

Модель бизнеса

Цитаты из моих размышлений 1992 года ценны не сами по себе, а как иллюстрация того, каким я тогда был, как мыслил, действовал. Сообщу читателям, что в те времена ещё не существовало ни такой специальности, как МВА (мастер делового администрирования), ни таких специалистов. Собственно, бизнес-менеджмента в современном понимании у нас в стране ещё не было. Были управленцы разного уровня, прошедшие, как правило, путь «от рабочего до главного инженера», управленческие навыки они обретали в основном на практике. Руководителей более высокого уровня готовили в высших партийных школах и через систему повышения квалификации руководящих кадров при министерствах. Моё знание принципов и методов управления складывалось из практического опыта, чтения доступной литературы и курса менеджмента, который я освоил на двухнедельных курсах в международной школе GRID, проходивших в Киеве в 1990 году.

Предприниматели тех лет опирались на жизненный опыт, действовали по аналогии, подражая другим. Ни модели «правильных действий», ни даже устойчивого образа «успеха» в те годы ещё не сложилось. В стране уже были первые миллионеры, чьи имена стали широко известны: Тарасов, Стерлигов, Гусинский, Березовский, Ходорковский… У каждого из них была своя «история успеха». Но никто не добился успеха благодаря только лишь «правильной» модели построения своего бизнеса. Главным источником богатства были возможности использования дешёвых или дармовых государственных ресурсов, которые с помощью настойчивости и необходимых связей можно было прибыльно превратить в деньги.

Модель бизнеса авиаперевозок состояла в стыковке нескольких возможностей. Первое — заказы на перевозки, объёмы грузов. Второе — возможность аренды самолётов и экипажей. И то и другое достигалось благодаря связям и подкупу. Связи требовались порой весьма нестандартные. Например, чтобы получить заказ на перевозку гуманитарной помощи по линии ООН, надо находиться в доверительных отношениях с чиновником из ООН, который «сидит» на распределении этих заказов, хочет получить вознаграждение и при этом не попасться. Хорошо также иметь связи в правительствах разных стран (часто африканских), которым всё время надо что-то возить, используя бюджетные средства своих государств, но так, чтобы ручеёк капал и в их карман.

Такие связи и отношения возникали у наших дипломатических работников, внешторговцев, у сотрудников представительств «Аэрофлота», «Совфрахта» и т. п. организаций за рубежом. Через них, беря их в долю, можно было добывать заказы на перевозку. Получив заказ, найти самолёт, готовый эту работу выполнить, несложно. В стране было много грузовых и грузопассажирских самолётов, приписанных к разным авиаотрядам, готовым за это взяться. Началась приватизация, так что государственные авиапредприятия вместе с самолётами постепенно переходили в частные руки. Наша авиакомпания создавалась с нуля, у нас не было стартового капитала в виде приватизированных самолётов или аэродромно-складской инфраструктуры. Были, в общем, не такие уж большие деньги Феликса, на которые он мог оплачивать аренду офиса и зарплату сотрудникам в первые месяцы. Был и другой капитал — связи и знание опыта работы новых коммерческих авиакомпаний. Связи Феликса и других учредителей сыграли свою роль, заказы на перевозки появились довольно быстро. Ещё не став авиакомпанией, и не имея собственных самолётов, мы уже начали зарабатывать как посредник на рынке грузовых авиаперевозок.

Можно было и дальше строить логистическую транспортную компанию, которая собирает заказы на перевозку грузов и нанимает для их выполнения разных перевозчиков, а своих собственных самолётов не имеет. Но стратегической целью развития компании было стремление обрести свои самолёты, стать авиакомпанией-эксплуатантом.

Жуковский

Пророчество Феликса, сказанное при нашей первой встрече: «Через полгода ты сам себе купишь квартиру», — не с абсолютной точностью, но сбылось. Менее чем через год после переезда в Москву из Кишинёва удалось решить главный вопрос: купить собственное жильё! Пока не в Москве — это было ещё не по карману, — а в подмосковном городе Жуковский.

Это не было целенаправленным выбором или результатом поиска. Так сложились обстоятельства, и так выпал счастливый случай. Феликс Золотарёв жил и работал в Жуковском, там же жили и работали многие другие участники компании. Там находились и до сих пор находятся ключевые институты отрасли: Лётно-исследовательский институт им. М. М. Громова (ЛИИ), Центральный аэродинамический институт (ЦАГИ), представительства всех конструкторских бюро и испытательные аэродромы.

Впервые мы побывали в Жуковском на самом первом авиасалоне в августе 1992 года. Тогда он ещё не назывался МАКС (Международный авиационно-космический салон), а проходил как «МосАэроШоу-92».

В Жуковский по делам авиакомпании приходилось ездить регулярно. В разговоре с водителем Феликса (Димой Коварой) стало известно, что его дедушка, Николай Егорович Минкин, житель Жуковского, хочет продать свою квартиру, гараж и садовый участок. Дедушка, проработавший всю жизнь в ЛИИ, вознамерился уехать на родину — на Украину. Он уже присмотрел дом с участком и вишнёвым садом в селе Терпенье под Мелитополем. Мы быстро договорились о покупке: Феликс не только поддержал, но и принял участие — гараж и садовый участок купил он, а я — квартиру.

Какую-то сумму нам с женой уже удалось отложить, но на покупку квартиры немного не хватало. Дела в компании шли успешно, ко мне относились хорошо, можно сказать, меня ценили, и просьбу выделить недостающую сумму «в счёт будущих дивидендов» (была у нас в ходу такая оправдательная формула) удовлетворили.

Мы дали задаток, и 13 марта 1993 года переехали в Жуковский. Николай Егорович тем временем съездил в Терпенье, оформил там покупку дома, прописался в нём. Когда он вернулся, 15 апреля 1993 года заключили договор купли-продажи. Так мы стали обладателями собственного жилья — двухкомнатной квартиры на четвёртом этаже «сталинки» в старом центре города, на ул. Маяковского, 17.

А вот судьба Николая Егоровича Минкина сложилась трагически. Обустраивая свой дом, сад и участок, он копал траншею, которая обрушилась и его завалила. Произошло это в декабре того же года. Спокойно на старости пожить он так и не успел…

В Жуковском мы прожили два года. Дети ходили в местную школу №2, находившуюся в соседнем доме. Эта школа оказалась лучше московской. Лучше было всё: и учителя, и ученики, и атмосфера сложившегося коллектива с традициями.

Сам город, особенно его центральная часть, выглядел вполне респектабельно. Мы любили ходить в городской парк с вековыми соснами, в Цаговский лес, в Кратово и Ильинское — знаменитые стародачные посёлки, вплотную примыкавшие к городу.

Детям здесь было хорошо и интересно. В Кратово работала детская железная дорога, сын ходил с друзьями на рыбалку на Москву-реку, на Пехорку. Я захаживал побегать на стадион «Метеор». В городе работали кинотеатры — «Звёздный» и «Взлёт». В роскошном Доме культуры действовала детская художественная студия, куда наша дочь стала ходить. При этом Доме культуры существовал (и существует до сих пор!) самодеятельный симфонический оркестр.

Жуковский, задуманный как авиационный наукоград, был хорошо обеспечен всем необходимым для нормальной жизни: школы, больницы, магазины, кинотеатры. В Москву ходили автобусы и электричка. Для сотрудников институтов организовывались поездки в театры и музеи Москвы. Жуковчане любили свой город и гордились им. Мы к городу тоже привязались и успели его полюбить.

Но на работу мы ездили в Москву. Авиакомпания могла себе позволить обеспечить руководящий состав, к которому я относился, персональным автотранспортом с водителем. Так что каждое утро за мной приезжала машина, и мы отправлялись в московский офис — иногда на одной машине с Феликсом и нашими жёнами, иногда каждый на своей. А вечером — обратно.

Жуковский был хорош, Москва была хороша, а вот дорога туда-обратно удовольствия не доставляла.

Сперва мы ездили на Сивцев Вражек. В 1993 году «Даконо» переехала в новый офис на Большой Саввинский переулок, в здание завода «Машиноаппарат». С точки зрения маршрута «на работу — с работы» разница между офисом на Сивцевом Вражке или на Большом Саввинском была небольшой.

Два раза в день надо было преодолевать по полсотни с лишним километров: утром в одну сторону, вечером — в другую, по перегруженным шоссе и улицам: Рязанскому, Новорязанскому, Волгоградскому проспекту, Марксистской и Яузской улицам, Устьинской и Москворецкой набережным, Кремлёвской набережной, Ленивке, Волхонке, Пречистенке.

Если ехали на Сивцев Вражек, то приходилось петлять по приарбатским переулкам: Хрущёвскому, Гагаринскому, Большому Власьевскому… Когда стали ездить на Большой Саввинский, маршрут проходил чуть дальше: Зубовская, Девичье Поле, Плющиха, Тружеников переулок, Саввинская набережная.

На дорогу уходило то час-полтора, то более двух часов. В конце дня — обратно. В Москве ещё не было всех тех новых магистралей, колец и хорд, какие есть сейчас. Город вставал в пробках в любое время суток и в любом месте, а езда по тротуарам становилась обыденным явлением: иначе вообще не выбраться.

Офис в Большом Саввинском

В начале 90-х в судьбе завода «Машиноаппарат» произошёл перелом, приведший впоследствии к его ликвидации. В первой половине 90-х завод ещё продолжал выпускать продукцию: различные электротехнические компоненты ракет и ракетных комплексов, — но уже начал сдавать часть своих помещений под офисы. А некогда он создал и изготовил особые электродвигатели для лунохода!

Наша компания арендовала целый этаж, провела ремонт, причём не просто косметический, а, как тогда говорили, «дизайнерский». Проект интерьера и переустройства заказали моему брату-архитектору, и он с этим отлично справился. Особенно всем нравилось помещение нашей столовой, стилизованное под нечто вроде средиземноморской таверны: радостное, весёлое. Элегантно-строгими стали кабинет руководителя и его заместителей. Их украшали авторские эмали художника Ло́боса, в мастерскую к которому, располагавшуюся вблизи бассейна «Чайка», мы с братом захаживали. На эмалях были изображены корабли, паруса, альбатросы. Остальные комнаты были стандартными офисными помещениями. Вход в нашу часть одного из заводских корпусов — восьмиэтажного краснокирпичного здания — был со стороны внутреннего двора, в то время как основная проходная завода — с Большого Саввинского переулка. На наш шестой этаж надо было подниматься на лифте. Интересно было то, что по лестнице переходить с этажа на этаж было нельзя: переходы закрыты решётками, руководство завода ограничивало доступ посторонних на другие территории завода, который оставался «секретным». Так что в случае пожара быстро выбраться было бы невозможно.

Было ещё одно, не общедоступное помещение завода «Машиноаппарат»: финская парная. Её мы тоже посещали регулярно — по договорённости с дирекцией завода. Приглашали туда гостей, выпивали. Однажды в гостях у нас был один из братьев Вайнеров. Выпивал он охотно, азартно, весело балагурил. Кто его привёл и в связи с чем он к нам попал — не помню. Признаться, мы тогда охотно вовлекались в компании с выпивкой…

Во внутреннем дворе стояли автомобили компании, коих было куплено несколько штук разных марок. Помню улыбчивого и энергичного парня, который продавал подержанные немецкие машины. Потом, по слухам, его убили, а купленные нами машины оказались угнанными в Германии, затем оформленными по поддельным таможенным документам в Кинешме.

Не удержусь от соблазна вспомнить об окрестностях, прилегающих к Большому Саввинскому переулку. Район был насыщен старыми предприятиями с дореволюционной историей. Напротив нас — гардинно-тюлевая фабрика им. Тельмана, бывшая фабрика «Ливерс», построенная в XIX веке англичанином Томасом Флетчером и его партнёром, купцом Александром Гивартовским. В советское время фабрика продолжала выпускать гардины; на её территории режиссёр Юткевич снял художественный фильм «Кружево» — из жизни рабочих.

Во времена, о которых я вспоминаю, фабрика ещё работала. При ней был популярный магазин тканей, на территорию можно было свободно пройти, побродить среди замечательных образцов промышленной архитектуры, а также зайти отобедать в заводской столовой. Кстати, заводская столовая была и в нашем корпусе, на третьем этаже. Мы там нередко бывали.

Рядом с гардинной фабрикой была ещё одна, тоже старинная: шёлковый комбинат им. Я. М. Свердлова, в прошлом — «Товарищество ситцевой мануфактуры Альберта Гюбнера». В первой половине 90-х фабрика ещё продолжала работать.

Дальше, на той же стороне переулка, в пространстве между ним и Саввинской набережной, располагался роскошный классицистический дворец — усадьба Ганешиных (Грачёвых). Она давно стала частью прилегающих мануфактур, использовалась под квартиры и общежития. В своей приключенческой повести «Беглец-шоу» я подробно описываю похождения главного героя в подземельях Саввинского монастыря и усадьбы Ганешиных, в прилегающих дворах…

На противоположной стороне переулка находились корпуса разных медицинских учреждений, входы в которые располагались на параллельной Погодинской улице.

Я любил бродить по всем доступным дворам, страсть к москвоведению во мне не утихла до сих пор. Пройдя дальше по Погодинской, я заходил в магазин «Православная книга», потом доходил до Новодевичьего пруда, любовался открывшейся панорамой и иногда заходил в новомодный ресторан грузинской кухни «У Пиросмани». Там можно было не только хорошо пообедать, но и натолкнуться на разных известных людей: например, на Билла Клинтона или Гельмута Коля, Булата Окуджаву или Георгия Данелию, Мика Джаггера или Ричарда Гира. Мне они, правда, не попались, а вот некто Рамазан Абдулатипов — не раз.

Рядом с нашим офисом, напротив въезда во двор, на первом этаже девятиэтажного жилого дома был ресторан, в который мы ходили довольно часто: «Кайзер-Дом». Там назначались текущие деловые встречи. Там же я однажды сильно отравился, заказав вегетарианские котлеты — был у меня краткосрочный период увлечения вегетарианством. Похоже, что эти котлеты неизвестно сколько времени пролежали в холодильнике, прежде чем нашёлся странный посетитель, пожелавший на фоне обильного застолья с крепким спиртным и мясом съесть что-то «полезное»…

Помнится, что в тот вечер с нами был один очень известный миллионер, владевший авиационными и многими другими предприятиями. Внешне он походил на подростка-двоечника. Не только внешность противоречила его исключительно высокому бизнес-статусу. Когда мы уже изрядно приняли, он сел к пианино и весьма прилично сыграл что-то вроде «К Элизе». Его давно уж нет в живых, мир его праху.

Сертификат «Ллойда»

Чтобы быть не только компанией-посредником на рынке перевозок, а стать настоящей авиакомпанией, нужно иметь свой (или хотя бы взятый в длительную аренду) самолёт и соответствовать системе требований, предъявляемых к безопасной эксплуатации воздушных судов (аэропорт базирования, технические специалисты и пр.). Иначе государственные органы авиакомпанию не зарегистрируют, не выдадут так называемое «Свидетельство эксплуатанта», не присвоят международный код IATA и т. д.

Наш руководитель-учредитель Ф. Золотарёв с самого начала был нацелен на приобретение собственных самолётов. Своих средств на это, разумеется, не было: самолёт — штука дорогая. Да и покупать «основные фонды» за счёт собственных средств не считалось правильным с точки зрения бизнеса, как мы тогда его понимали. Предполагалось получить кредит под залог приобретаемых изделий.

В этом замысле было слабое место: стоимость самолётов. Для оформления такого залога нужна была не цена, по которой мы купили в Саратове самолёты за российские рубли (курс которых по отношению к доллару изменялся в режиме гиперинфляции), а объективная оценка стоимости Як-42 на мировом рынке.

На мировом рынке Як-42 представлен не был, поэтому у него не было цены, которую банк мог бы принять в расчёт. В мировой практике документом, на который в подобной ситуации банки могли ориентироваться, был оценочный сертификат, выпущенный авторитетной страховой компанией. В советской и российской практике ничего подобного не существовало: никто никогда не пытался получить зарубежный кредит под самолёты. Мы стали первой компанией, которая пошла этим путём, и я с гордостью вспоминаю свою роль в этом.

Во-первых, я предложил написать запрос в самый крупный и авторитетный центр такого рода услуг — Лондонскую компанию «Ллойд», занимавшуюся страхованием и, соответственно, оценкой морских судов и самолётов. Эта моя идея вызвала скептическое отношение в нашей компании, потому что никто никогда ничего подобного не делал, а люди чаще всего действуют по аналогии. Все считали, что нам вообще никто не ответит. Тем не менее письмо было подготовлено, и ответ пришёл довольно быстро. «Ллойд» был готов оказать такую услугу, и вскоре мы встречали в Москве Бернарда Гарнета — заместителя главного инспектора и оценщика авиационного департамента «Ллойда».

В дальнейшем я и Виктор Борисов сопровождали Бернарда, в том числе в ходе его инспекционной поездки на Саратовский авиазавод.

Бернард оказался, как мне тогда казалось, старичком, сухоньким, весьма дружелюбным и общительным. Всю свою жизнь он проработал именно в этом департаменте, объездил весь мир, много раз участвовал в расследовании авиакатастроф. Причастность к катастрофам повлияла на его супругу: она стала бояться его командировок, требовала почаще звонить домой и сообщать о себе. Тогда, как поделился Бернард, пришлось выработать жёсткое семейное правило: он никогда не будет звонить домой, находясь в командировках. Пусть жена к этому привыкнет и терпеливо ждёт возвращения. Так прошло уже несколько десятилетий. Рассказывал он об этом, давая как бы совет поступать так же: мол, жить после этого станет легче.

Бернард сказал, что за годы — десятилетия — работы в «Ллойде» не было ни одного обращения из СССР или России, связанного с авиационной техникой. Мы — первые!

Удивил он меня тем, что с собой у него были толстенные тетради большого формата, содержащие таблицы с подробнейшими сведениями о каждом советском и российском самолёте. «Ллойд» годами скрупулёзно вёл такой учёт, собирая все данные о каждом самолёте и его эксплуатации. Были туда вписаны и наши Яки: их технические характеристики, регистрационные номера.

Бернард был очень рад возможности увидеть не только сами самолёты, но и их производство: оценка технологического уровня и системы контроля качества была важным звеном в его работе.

Живя вместе в гостинице САЗ — Саратовского авиазавода, — мы, включая Бернарда, который и в этом смысле оказался истинным англичанином, довольно крепко выпивали и обсуждали в том числе такие вещи, пересказывать которые неприлично. И политические тоже.

В результате этой работы на свет появился первый в отечественной истории авиационный сертификат «Ллойда», выданный на самолёт Як-42Д. Его стоимость оценивалась в 21 миллион долларов, но при этом указывалось, что рыночная цена, учитывающая реальный спрос, на первых порах может быть ниже: около 18 миллионов. Отмечу, что мы купили свои самолёты на заводе по цене около 700–800 тысяч долларов США за штуку.

Получение сертификата «Ллойда» было сенсацией, настоящим прорывом. Причём не столько для нас, сколько для Саратовского завода, получившего возможность выхода на мировой рынок, имея столь весомое обоснование стоимости. Однако судьба САЗ оказалась не просто трагичной, а унизительной — даже на фоне тотального разграбления отечественной промышленности.

Тогдашний директор завода, А. В. Ермишин, впоследствии стал одиозным персонажем многолетних эпизодов криминальной журналистики. А тогда он был нашим близким партнёром, дорогим гостем, чья широкая натура побудила меня наградить его прозвищем Ераст Громилов — по имени персонажа пьесы Островского «Таланты и поклонники».

Он был, несомненно, натурой яркой: высокого роста, фактурной мужской внешности, с густым голосом, уверенным поведением, умением убедительно говорить. Он не только «производил впечатление», но и умел целенаправленно оказывать влияние на собеседника.

В компании друзей он превосходно исполнял под гитару песни Высоцкого. Поверьте: я очень сдержан в позитивных оценках самодеятельных исполнителей, но в этом Саша Ермишин был на высоте. От его «Протопи ты мне баньку, хозяюшка», «Кони привередливые», «Купола» и других песен Высоцкого действительно мурашки шли по спине.

Он отлично играл на бильярде — однажды пришлось ему проигрывать. Умело рассказывал анекдоты — в общем, мог быть обаятельным «своим парнем».

Но что касается материальной стороны жизни и неизбежных в тогдашней деловой среде финансовых конфликтов, он превращался в жёсткого, алчного, непримиримого сквалыгу.

Не буду касаться здесь его всероссийской «славы» в деле уничтожения Саратовского авиационного завода — она многократно описана и продолжает описываться по разного рода «вновь вскрывшимся обстоятельствам».

В истории компании «Даконо» его роль была неоднозначна: одной рукой он помогал становлению компании, другой — тормозил, проявляя не всегда оправданную несговорчивость. Однако в том, что компания в конце концов накрылась, большой его вины не было.

«Даконо Эйр»

Ещё до получения кредита компания начала развиваться. Напомню, что структурно «Даконо» состояла из двух разных «Дакон»: первая, родительская, основанная на Кипре — Dacono Trading Ltd, вторая, российская — «Даконо Лтд». И там, и там был один директор: Феликс Золотарёв.

Первым длительным контрактом на перевозки стал договор с камбоджийской компанией Kampuchea Airlines, заключённый в октябре 1992 года. По нему мы предоставляли в лизинг самолёты Ан-12 и Ан-26 с экипажами. Контракт был заключён от имени кипрской Dacono Trading. Добыть его помогли связи Виктора Борисова, имевшего опыт работы за рубежом и полезные знакомства. Самолёты были арендованы у российской авиакомпании. В этом проекте мы выступили как компания-посредник.

28 июня 1993 года, то есть спустя год после появления ООО «Даконо Лтд», на свет появилась авиакомпания «Даконо Эйр». Ей было выдано «Свидетельство эксплуатанта».

Её учредителями стали две ранее возникшие «Даконы»: «Даконо Лтд» и Dacono Trading Ltd. В «Свидетельство эксплуатанта» были вписаны самолёты Як-42 и Ил-76, которые мы после получения кредита в октябре 1993 года смогли приобрести в собственность. Три самолёта Як-42Д были куплены у Саратовского авиазавода, Ил-76-ТД — в подразделении Военно-транспортной авиации ВВС. Подробнее о них в параграфе «Наши самолёты».

Феликс Золотарёв стал президентом компании, генерал-полковник Н. И. Москвителев (1928–2020) — генеральным директором. Николай Иванович был внешне весьма импозантным, обаятельным — украшение любого застолья. Он занимал в своё время высокие должности, прошёл достойный путь, начав службу курсантом в 1943-м и завершив её в 1990-м.

Москвителев помогал регистрировать компанию, подключив свои связи, и продолжал в ней работать, отвечая за важное направление — инженерную службу безопасности полётов.

Вице-президентом авиакомпании стал Виталий Курочкин. Я тоже стал вице-президентом и финансовым директором. Ещё одним вице-президентом, отвечающим за международные связи, был Виктор Борисов. Его знание языков и опыт работы за рубежом стали очень важным ресурсом нашего дальнейшего развития.

А для меня Виктор Борисов стал другом на всю оставшуюся жизнь. Он оказался близок мне идеологически и нравственно. Он поддерживал меня и мою жену, понимая ту жизненную неустроенность, в которой мы оказались. Я очень благодарен ему за это.

Бизнес-план

В 1993 году нами был подготовлен бизнес-план стратегического развития компании. Бизнес-идея заключалась в следующем: за счёт запрашиваемых кредитных средств на Саратовском авиазаводе приобретается шесть самолётов Як-42 по цене 3,5 млн за борт. Предварительный договор продажи, подписанный САЗ, уже имелся. Самолёты, по плану, сдавались в аренду в Иран. Условия договора аренды (а они были согласованы с иранской стороной) позволяли в течение трёх лет выплачивать проценты по кредиту, нести все расходы по эксплуатации самолётов и аккумулировать к концу третьего года сумму 27,6 млн долларов США, достаточную для возврата банку основной суммы долга (20 млн долларов).

К бизнес-плану прилагался договор с иранской авиакомпанией «Киш Эйр», готовой начать эксплуатацию трёх Як-42 на указанных условиях в ближайшее время, а в течение 1994–1995 годов ввести в коммерческую эксплуатацию до 30 самолётов Як-42Д.

Все расчёты по движению средств с учётом расходов на обслуживание и ремонт самолётов, страхование, регламентные работы, выплату процентов по кредиту, зарплат экипажу и прочее, а также расчёт ежемесячных доходов по договорной ставке с учётом роста месячных налётов для этого бизнес-плана подготовил я. Поскольку, как уже подчёркивал, я пишу воспоминания о самом себе, а не документированную историю компании, похвастаюсь: за очень короткий срок я сумел войти в курс дела совершенно новой для меня отрасли, разобрался в непростой внутренней кухне организации работы авиапредприятия и уверенно оперировал финансово-экономическими показателями. Спустя десятилетия могу говорить об этом с удовлетворением и отметить, что обладал способностью быстро осваивать новые профессии. Нередко встречал подобное у людей с базовым физико-математическим образованием: видимо, изучение физики и математики формирует навык быстрого освоения и обработки новой информации, незнакомого понятийного аппарата и т. п.

Для подготовки бизнес-плана на английском языке по зарубежным стандартам была привлечена специализированная команда, и на свет появился солидно оформленный альбом, содержащий и мои расчёты, и многое другое, включая оценочный сертификат «Ллойда» и копии договоров на перевозки, подтверждающие текущее положение компании как успешно работающей.

Однако этому проекту не суждено было сбыться, он так и остался рабочим эпизодом, элементом накопления опыта. Хотя различные шаги в этом направлении предпринимались. Так, в октябре 1993 года в Германии, в Висбадене, мы встречались с потенциальными партнёрами, обсуждали перспективы нашей бизнес-идеи. Развития эти (как и многие другие) контакты, однако, не получили.

Кредит в «Инкомбанке»

Получить кредит в зарубежном банке не удавалось, а вот в отечественном — получилось. Получение кредита под залог самолётов, которые собирались купить на эти же кредитные деньги, в любом случае было делом непростым, а в российских условиях — почти нереальным. Коммерческие банки возникли в стране недавно, и у них не было подобного опыта. Пришлось терпеливо обхаживать банкиров, чтобы добиться нужного результата.

Кредит в размере 3 млн долларов США мы получили в «Инкомбанке», основанном примерно за пять лет до этого. Мне было поручено заниматься подготовкой кредитного договора. Мы с Феликсом часто ездили в тогдашний офис банка на ул. Наметкина для бесконечных согласований на уровне среднего звена, встречались также с уже тогда легендарным создателем и руководителем «Инкомбанка» Владимиром Виноградовым. Важную роль в положительном решении сыграли связи второго лица в компании, Виталия Курочкина: один из вице-президентов банка был его приятелем и сослуживцем по прежней работе. А прежняя их работа была связана с представительскими функциями советских внешнеторговых органов за рубежом.

Кредитный договор №392/К-93 был подписан 15.09.93 г. Подписывал его я — уже как генеральный директор ООО «Даконо Лтд»: в связи с появлением авиакомпании «Даконо Эйр» Феликс Золотарёв решил эту должность передать мне. Зачисление средств на наш счёт состоялось чуть позднее. Произошло это судьбоносное для компании событие по символическому стечению обстоятельств в тот самый день 1993 года, когда начали стрелять из танков по Дому Советов: 4 октября. И это тоже было судьбоносным — для страны и всего мира — событием.

Расстрел Белого дома

Об этом событии вспомню чуть подробнее.

Накануне, в воскресенье 3 октября, мы всей семьёй (я, жена, сын 13 лет и восьмилетняя дочь) отправились гулять по городу. Побродили по Арбату, зашли в недавно открывшуюся квартиру-музей Андрея Белого на углу Арбата и Денежного переулка. Потом направились в сторону Садового кольца. Я, разумеется, следил за ходом противостояния Ельцина и Верховного Совета, но не знал, что сторонники Верховного Совета в этот день начали собираться на митинги в разных местах Москвы, а к тому моменту, когда мы с семьёй выходили с Арбата, несколько тысяч манифестантов шли по Садовому кольцу, стремясь к Дому Советов. Милиция попыталась их остановить, шла потасовка, слышались хлопки выстрелов.

Мне было бы, конечно, интересно понаблюдать и, быть может, поучаствовать, но со мной были жена и дети. Мы быстро развернулись и через подземный переход перешли на другую сторону Садового кольца, потом по Плющихе пришли в наш офис на Большом Саввинском. Оттуда на машине вернулись в Жуковский.

События того дня сегодня в исторической хронике описаны буквально поминутно: захват мэрии, штурм «Останкино», блокада Белого дома, первые погибшие, введение чрезвычайного положения. За всем этим мы следили уже дома, по телевизору. А утром, в понедельник 4 октября, — на работу.

Из окон нашего офиса на Большом Саввинском хорошо было видно здание Дома правительства на Краснопресненской набережной. Была слышна стрельба, а примерно в половине десятого «ухнули» танки: начался артиллерийский обстрел Белого дома, стали видны первые клубы дыма…

Наилучший вид открывался из крайней комнаты нашего этажа — кабинет Москвителева. Мы вместе смотрели на происходящее. Реакция Николая Ивановича Москвителева на зрелище расстреливаемого и горящего Белого дома удивила меня. «А нечего властью баловаться», — сказал он, одобряя действия Ельцина, не выражая сочувствия тем, в кого стреляют, не взвешивая целесообразность и оправданность творящегося насилия. Но ещё более он удивил и даже огорчил меня, когда спустя несколько лет написал мемуары, в которых вспомнил в числе прочего и о своей работе в нашей компании. Написанное им далеко не во всём соответствует действительности. Впрочем, писать мемуары сложно: мир окрашен в разные цвета и оттенки, а не только в чёрный и белый. Сложить полноцветную картину, оперируя упрощённой палитрой «плохих» и «хороших» людей, — невозможно.

Я был на стороне тех, кого расстреливали. Ельцин для меня был законченным негодяем, как и Горбачёв. Мои политические взгляды к тому времени вполне сформировала моя судьба — русского беженца из Молдавии. Более глубокое понимание происходящего давали такие источники, как газета «День», журнал «Наш современник» и другие патриотические (или, как их тогда называла официальная пресса, «красно-коричневые») издания. Среди тех, с кем я общался в нашей компании, людей с такими взглядами было, прямо скажем, немного: кроме меня, наверное, только Виктор Борисов, ставший мне другом на долгие годы. Остальные, включая руководителей, были «за перестройку», «за Ельцина» и, главное, — против «коммуняк» и «совков». Я своих взглядов не скрывал, но Феликс относился к этому терпимо-прагматично, его жена — иначе.

Стрельба и штурм Дома Советов продолжались, а я поехал в «Инкомбанк». С кредитным договором и платёжкой на 3 миллиона долларов я вернулся в офис. Помнится, что водителю Мише пришлось проявить своё особое знание города и его проходных дворов: многие улицы были перекрыты, транспорт не только разворачивали, но кое-где и досматривали.

Наши самолёты

Итак, в октябре 1993 года мы получили по кредиту 3 млн долларов. Этой суммы хватило на приобретение трёх новеньких Як-42Д на Саратовском авиазаводе и половины одного «почти нового» Ил-76.

Покупка трёх Як-42 на Саратовском авиационном заводе вполне могла бы стать частью истории в жанре фантасмагории — то есть исполненной всяческих странностей, алогизмов, необъяснимых поступков. Дружеские отношения с директором завода, его заместителями и главным инженером, постоянное и тесное неформальное общение не отменили, например, необходимость платить посредникам. В процесс покупки и в «волны вокруг него» было вовлечено немало людей, в том числе из конструкторского бюро, где эти самолёты проектировались, из военной приёмки, курировавшей завод, и т. п. Фантасмагорией, однако, была пропитана вся тогдашняя жизнь, на глазах лишавшаяся ещё недавно казавшихся незыблемыми устоев. Сделка затягивалась, но в конце концов состоялась.

Ил-76ТД (RA-76421) приобретался при содействии генерал-полковника Н. И. Москвителева через коммерсантов, получивших авиатехнику из военно-воздушных сил. Оставшихся после оплаты трёх Як-42Д средств на покупку Ил-76 не хватало. Пришлось привлекать партнёров. Партнёром — и совладельцем — этого самолёта стала государственная компания «Росвооружение», вскоре преобразованная в «Оборонэкспорт». Этот результат — привлечение столь влиятельного партнёра — был достигнут в ходе длительной бизнес-дипломатической работы Феликса, Виталия, В. Б. Скворцова и привлекаемых ими знакомых. Переговоры начались ещё при С. А. Караогланове, а затем с теми, кто пришёл ему на смену (С. Н. Осликовский). Сотрудничество, тем более партнёрство, с «Росвооружением» открывало завидные перспективы, в том числе и потому, что у этой организации всегда имелся большой объём грузов для перевозок по всему миру. Забегая вперёд, скажу, что сотрудничество не сложилось так, как могло бы. Какой-то объём грузов нам перепадал, но постоянного партнёрства не было.

Покупка самолёта состоялась на основании договора о совместной деятельности между «Даконо Лтд» и ВО «Оборонэкспорт». Стороны договорились объединить средства для приобретения самолёта (стоимостью 2,5 млрд руб.). Вклады сторон составляли: ООО «Даконо Лтд» — 1347 млн руб., или 52,16%; ВО «Оборонэкспорт» — 1153 млн руб., или 47,84%. (Для наглядности напомню, что курс доллара тогда был около 1170 руб. за 1 долл.)

Вот краткие справки о наших самолётах.

Як-42Д (RA-42425 / 4520423303016). Дата выпуска САЗ: август 1993 г. В 1993 году — в лизинге у компании Kish Air (Иран) через «Даконо Лтд». С ноября 1993 года — в собственности «Даконо Лтд», в эксплуатации «Даконо Эйр». В сентябре 1995 года продан авиакомпании «Тулпар» (РФ, Казань).

Як-42Д (RA-42426 / 4520423304016). Дата выпуска САЗ: июль 1993 г. В 1993 году — в лизинге у компании Kish Air (Иран) через «Даконо Лтд». С ноября 1993 года — в собственности «Даконо Лтд», в эксплуатации «Даконо Эйр». В марте 1995 года продан авиакомпании «ДнепрАвиа» (Днепропетровск, Украина).

Як-42Д (RA-42441 / 4520421402018). Дата выпуска САЗ: январь 1994 г. В 1994 году — в лизинге у компании Kish Air (Иран) через «Даконо Лтд». С 1994 года — в собственности «Даконо Лтд», в эксплуатации «Даконо Эйр». В 1996 году переделан в самолёт-салон по заказу МЧС РФ и в феврале 1997 года передан заказчику.

Ил-76ТД (RA-76421 / 4520421402018). Дата выпуска ТАПОиЧ: 30 июня 1993 г. Передан ВВС РФ в 1993 г. С января 1994 г. — в совместной собственности «Даконо Лтд» и ВО «Оборонэкспорт», с февраля 1994 г. — в эксплуатации «Даконо Эйр». 18 февраля 1997 года право собственности на судно перешло к кипрской компании Dacono Trading Ltd в счёт уплаты задолженности, что было внесено в обновлённое свидетельство о регистрации №4618 от 5 мая 1997 года, выданное ФАС (Федеральной авиационной службой). Продан по договору №23 между ООО «Даконо Лтд» и АОЗТ «Авиазаказ» от 19 сентября 1997 года и в тот же день передан по приёмо-сдаточному акту с технической документацией и комплектом наземного оборудования 1:1. Далее самолёт был перепродан и «всплыл» в Конго (Браззавиль), где оказался зарегистрирован в компании Ghostbuster.

Три «Даконы» и кредит

Бизнес-схема, к разработке которой я тоже приложил руку, состояла в следующем. Авиакомпания «Даконо Эйр» осуществляет перевозки, подряд на которые может брать как она сама, так и её «папа и мама»: кипрская Dacono Trading Ltd или российская «Даконо Лтд».

«Даконо Эйр» платит своей материнской компании «Даконо Лтд» арендную плату за самолёты. «Даконо Лтд» должна ежемесячно платить «Инкомбанку» проценты по кредиту за самолёты. Схема — и это моя вишенка на торте — предусматривала элегантную особенность: кредит ООО «Даконо Лтд» «Инкомбанку» погашала кипрская компания Dacono Trading Ltd, родительская по отношению к ней, формируя тем самым растущую задолженность.

По замыслу, когда кредит будет выплачен и доля партнёра («Оборонэкспорт») тоже возвращена, сумма долга перед Кипром достигнет некоего значения, достаточного для того, чтобы самолёт был передан кипрской компании «в счёт погашения долга». И тем самым собственность оказывалась бы выведенной из российской юрисдикции и системы налогообложения. Схема сработала, но частично. Компания к тому времени, когда кредит был выплачен, уже была полностью разрушена, сотрудники уволены, деятельность прекращена. Подробнее об этом в следующих главах, посвящённых продаже наших самолётов. В первый год деятельности будущее представлялось светлым, до бесславного конца авиакомпании, наступившего в 1997 году, ещё предстояло прожить три очень насыщенных года.

Перевозки

Приобретённые пассажирские самолёты Як-42Д были отданы в аренду иранской авиакомпании «Киш Эйр». Наши представители приняли участие в создании нового иранского аэропорта на острове Киш в Персидском заливе. Непросто было решать проблему взаиморасчётов, осложнённую санкциями, наложенными на Иран, который не мог расплачиваться в долларах или какой-то иной международной валюте. На первом этапе нам приходилось ввозить из Ирана в Россию наличные доллары. С точки зрения нашей таможни в этом не было ничего незаконного, надо было просто оформить декларацию. А вот с точки зрения иранского законодательства подобная попытка каралась пожизненным заключением. Не вдаваясь в подробности, скажу, что наш коллега шёл в этой связи на исключительный риск, но сумел так хорошо организовать и провести операцию, что пойман не был. Позднее удалось наладить взаимодействие через бизнесменов арабских стран Персидского залива, с которыми у Ирана были налажены неофициальные отношения. Вспомогательную роль сыграло то, что Виталий Курочкин, работая в Дубае как представитель «Совфрахта», сотрудничал с крупной местной компанией Sharaf Shipping Agency. Эти связи позволили выстроить финансовый инструментарий, установив отношения с местными банками и компаниями.

Ещё одним успешно действовавшим направлением стал уже упомянутый контракт с камбоджийской компанией Kampuchea Airlines, по которому на местных линиях летали Ан-12 и Ан-26. Контракт был заключён от имени кипрской Dacono Trading Ltd.

На грузовом Ил-76ТД мы выполнили немало рейсов по перевозке гуманитарной помощи Армении по заказу американской компании Trident International, перевозили грузы и по другим направлениям. Летали в Нидерланды и Данию, на Кипр и в Египет, во Францию и в Африку, в Индию и Дубай, в ЮВА и Китай. Китайское направление по грузоперевозкам выходило на одно из первых мест. Немало летали и по родной стране. Одной из специфических особенностей полётов по России, да и по странам СНГ, была необходимость иметь на борту большие суммы наличных денег. Без этого самолёт могли не только не заправить топливом или отказаться от разгрузки-погрузки, но даже не дать посадку, несмотря на согласованные полётные задания. Причём разговоры об этом нередко велись в прямом эфире открытым текстом. Командиры экипажей заранее получали мешки денег: суммы из-за инфляции были астрономическими.

Из-за границы экипажи для себя и на заказ привозили то, что пользовалось спросом: электронику, бытовую технику и т. п. Я не был в этом отношении особо активен, но и обделён тоже не был: мне привезли два телевизора — большой Sony и маленький Hitachi, стиральную машину Bosch, тостер, что-то ещё по мелочи. Были и более предприимчивые люди, некоторые ухитрялись привезти автомобиль — если на обратном рейсе в Ил-76 оказывалось достаточно для этого места.

Так что в первый год своего существования компания стартовала успешно. Коллектив сотрудников насчитывал более 40 человек, доходы были регулярными, их — хоть и не без проблем — но хватало для покрытия текущих расходов. Перспективы развития компании представлялись светлыми. У каждого персонально, конечно, было своё индивидуальное видение будущего.

Структура компании

Довольно быстро организация разрослась до нескольких десятков человек, сформировался ряд структурных подразделений. Одно — административное, в которое входили директор, его заместители, бухгалтерия, секретариат. Возникло звено, которое можно назвать «транспорт и связь», в котором была группа водителей и наш «главный связист» Валерий Роганков, один из учредителей. Другое подразделение, называвшееся условно авиационной группой, состояло из бывших представителей «Аэрофлота», проработавших по многу лет в разных странах. Опираясь на свои связи в прошлом, они добывали заказы на перевозки и осуществляли диспетчирование и непосредственное сопровождение на борту текущих рейсов. Разумеется, в штате были и лётные составы, и инженеры, обеспечивающие наземное обслуживание самолётов и обеспечение запасными частями. Были люди, занимавшиеся топливом: цена авиационного керосина и его качество существенно зависели от того, как и где он приобретался — у своих, проверенных и заинтересованных поставщиков или на свободном рынке. Была ещё бригада грузчиков, костяк которой составляли ребята, работавшие инженерами в ЛИИ.

Существовала т. н. «морская группа», которая по замыслу должна была заниматься морскими перевозками и/или продажей судов. Она этим и занималась, вернее — предпринимала попытки, непрерывно отправляя письма, факсы, осуществляя переговоры с разными странами и агентами. Однако за всё время их пребывания в «Даконо» (примерно полтора-два года) эта группа — три-четыре приятных, интеллигентных, хорошо говоривших на иностранных языках молодых человека с опытом зарубежной работы — не смогла заработать ни копейки, зарплату её сотрудники получали за счёт общих заработков компании. Это вызывало с моей стороны нарекания. Но их пригласил Виталий Курочкин, и с этим нельзя было не считаться. Оправдывая их нулевую эффективность, мне говорили, что специфика «морского» бизнеса именно такова: долго-долго ничего нет, идут длительные переговоры, но потом, когда всё сложится, оказывается достаточно одной удачной сделки, чтобы оправдать все расходы. Этого, однако, за несколько лет так и не случилось.

Подкармливались у нас и друзья-знакомые Феликса, у которых были с ним свои приватные договорённости. Например, два бывших лётчика, участвовавшие в какой-то программе перевозок в Македонии. Мы в этом как перевозчики не участвовали, но предоставили этим ребятам возможность ежедневного диспетчирования своих программ по нашей системе связи. Нередко из комнаты авиагруппы доносились слова «по-македонски»: «четырна́йсат, пьятна́йсадт» и т. д. В какой-то форме они, вероятно, выражали свою благодарность за это нашему руководителю, я же исправно оплачивал счета за связь.

Сформировалось небольшое — два-три человека — подразделение т. н. «коммерсантов», организовавших торговлю промтоварами из Китая: мы активно включились в грузоперевозки на этом направлении, так что у них была возможность получать товары из первых рук. Поскольку мы сохранили за собой помещение на Сивцовом Вражке, где располагалась морская группа, наши «китайцы» открыли прямо на крыльце особняка торговлю одеждой. Не припомню каких-либо поступлений в кассу компании от этой деятельности. Но кому-то какие-то отчисления, вероятно, поступали…

Развить успешную торговую деятельность смог некто А. Н. Феофанов — «знакомый знакомых». От нас ему на первых порах нужна была «крыша», финансовая поддержка на условиях возврата и некоторые контакты, а также возможность летать в Дубай, Польшу и другие страны. Некоторое время он возглавлял транспортный отдел. Шаг за шагом Феофанов смог создать свою торговую фирму, встал на ноги и, кажется, до сих пор владеет устойчивой экспортно-импортной компанией и магазином.

Кроме того, при «Даконо» кормилось немало людей, не входивших в постоянный штат. Это многочисленные посредники, предлагавшие свои связи, какие-то «нужные люди» и т. п. В период расцвета компании ежемесячная ведомость выдачи вознаграждений состояла из сотни имён.

Многие сотрудники компании в предыдущие годы работали за границей — в посольствах, представительствах «Аэрофлота», «Совфрахта» и т. п. Немало было и тех, кто побывал за рубежом в последние годы, когда такие возможности открылись. Мне в этом смысле похвастать было нечем, хотя за границей я тоже однажды побывал: в 1975 году в Чехословакии по путёвке бюро комсомольско-молодёжного туризма «Спутник».

Жизнь авиакомпании была не просто связана, а была заточена на работу за рубежом. Наши сотрудники летали туда регулярно. И не только лётный состав, выполнявший рейсы, но и, скажем, бригады грузчиков, в которые стремились попасть многие. Моя первая командировка за границу состоялась в марте 1993 года. Подробнее о ней я расскажу в разделе, посвящённом путешествиям.

Немного социальной психологии

Жизнь в СССР казалась размеренной и во многом предсказуемой. Но будущем было не только можно, но и следовало фантазировать, представляя его себе в разных образах. Идея «светлого будущего» была важным элементом концепции построения коммунизма. Фантазировать было можно в игровом детском духе, как это описал Носов, отправив Незнайку в Солнечный город. Можно иначе, как это делали писатели фантасты, отправляя своих героев на другие планеты в миры, где полным-полно всяческих удивительных изобретений, а люди добры и счастливы. Было и другое направление (в литературе представленное по большей части зарубежными авторами) — антиутопическое, описывающее мрачные миры жестокости и злобы.

И то и другое в сознании моего поколения было не более чем литературой, но ни в малейшей степени не воспринималось как научно обоснованные прогнозы. Прогнозы были частью планов, а планы составляли уполномоченные на то политико-экономические учреждения. Существовали вполне прагматичные программы развития.

В первые тридцать с лишним лет жизненный путь таких, как я, пролегал по маршрутам и тропам, проложенным в рамках этого проектного развития. Маршруты были известны, указатели и дорожные знаки — понятны, пункты назначения — тоже. Общественное устройство в каких-то своих основах было неизменным, но при этом оставалось живым и развивающимся. Люди, двигаясь своими жизненными путями, не были подобны запрограммированным биороботам или муравьям, они был свободны в широчайшем спектре возможностей, хотя и были сферы, в которых ограничения ощущались.

Я — как и мой отец, как братья — пошёл в науку. Вехи на этом пути были понятны и привлекательны: кандидат, затем доктор наук, доцент, затем профессор. Цель деятельности — раскрытие своего потенциала, постижение неизвестного, участие в общем деле общественного развития. Смысл жизни — хорошая семья, созданная по любви, счастливые дети, которым предстоит жить в ещё более совершенном обществе.

Я не был обывателем, зомбированным пропагандой, не видящим реалий. Я видел и ощущал несовершенства и противоречия жизни, но воспринимал их как живой процесс, как поле, на котором и следует потрудиться. В обществе были люди, не разделявшие подобных взглядов, создававшие некий параллельный мир других ценностей. Я с ними общался, с некоторыми дружил, вместе учился и работал. Несовпадению взглядов слишком большого значения не придавал, объяснял это отличиями в семейном воспитании, в уровне образования, в специфических особенностях этнической культуры. Будучи толерантным в общении, сохраняя способность и стремление к пониманию чужой точки зрения, я в фундаментальных вопросах оставался вполне твёрдым внутренне.

СССР распался. Мы все — все без исключения граждане СССР — оказались ввергнуты в стремительный процесс разрушения прежней жизни, её устоев. Продолжением сказанного могла бы быть фраза о том, что одновременно с этим шло созидание новой жизни и новых устоев. Да, такой процесс имел место, только называть его «созиданием» я не могу: русский язык очень чувствителен к оттенкам смыслов. «Созидание» — процесс позитивный, причём целенаправленно позитивный. То, что происходило в действительности, следовало описывать в иных понятиях. Например — из теории эволюции, внутривидовой борьбы: пожирание хищниками жертв, их переваривание. Или из социальной динамики: формирование группировок, борьба за ресурсы, за выживание, за власть и т. п.

В коммерческие организации типа нашей шли люди двух основных типов: предприниматели, стремящиеся к достижению богатства и более высокого статуса, и те, кому надо было просто выжить или подкормиться в сложившихся условиях. Тогда многие люди теряли работу или же работали в организациях, не способных реагировать на текущие изменения и повышать зарплату. Этот период называют гайдаровской реформой. Именно тогда в стране появились люди, копающиеся в помойках в поисках пропитания, тогда повсюду возникли стихийные рынки, на которых граждане продавали свои вещи. Тогда же появились и внезапно разбогатевшие персоны, демонстрировавшие своё богатство с навязчивой откровенной пошлостью.

К первой группе — предпринимателей, устремившихся к богатству и власти, — в нашей организации можно было отнести, пожалуй, только её основателя и главного владельца, Феликса, и, быть может, двух-трёх мажоритарных бенефициаров. Остальные пришли сюда в поисках трудоустройства с зарплатой побольше, чем они получали в своих советских учреждениях. Многие при этом со старых работ не увольнялись, существовавшие правила не требовали каких-то разрешений на совместительство. Сотрудники приходили к нам в основном по знакомству, по приглашению от кого-то из учредителей.

Я был единственным сотрудником компании, у которого не было ни своей квартиры, ни прописки, который был беженцем. Я пришёл не просто подработать или перекантоваться, а чтобы выжить. Не только моё положение, но и моя картина мира, мировоззрение отличались от других. Для многих москвичей «распад СССР» был словосочетанием из выпуска новостей. Их не коснулись те трагические события, которые охватили бывшие союзные республики. Они продолжали жить в кругу своих родных и близких, в тех же квартирах, в том же городе и, по ощущениям, в той же стране. Происходившие изменения их, конечно, затронули, ухудшив материальное положение или повлияв на ход карьеры. Каждый при этом, однако, воспринимал проблемы в соответствии с обстоятельствами своей жизни и особенностями своего психотипа.

Измайлово

Город Жуковский, быть может, один из лучших среди подмосковных наукоградов (впрочем, мне в других жить не довелось), но мечта жить в Москве никуда не ушла.

Я с раннего детства хотел жить в Москве. По мере взросления при регулярных ежегодных проездах через Москву это желание укреплялось. Но целенаправленных шагов для этого я не делал. Да и шагов таких, на самом деле, можно было предпринять немного. Москва — город особый, получить московскую прописку, как я уже вспоминал, было трудно. Для людей моей профессии — научных работников — практически невозможно. ВУЗы и НИИ т. н. «лимитами на прописку» располагали очень редко. Перевод в Москву осуществлялся в среде т. н. номенклатурных работников — по партийной линии, например. В Москву также могли перевести военного. Временной пропиской на период учёбы обеспечивали студентов. Некоторым крупным предприятиям правительство выделяло «лимиты на прописку», то есть определяло количество рабочих нужных специальностей, которым предприятие предоставляло работу, место в общежитии и временную прописку. По истечении нескольких лет можно было рассчитывать на получение квартиры и постоянной прописки. В кинофильме «Москва слезам не верит» варианты достижения такой цели показаны убедительно и эмоционально.

В общем, для простых людей без положения и связей имелся один надёжный путь: жениться или выйти замуж. Я себе такой цели — жениться на москвичке — не ставил. И стыдился подобного практицизма даже в мыслях: жениться нужно только по любви. Можно, конечно, полюбить и москвичку, но где же её повстречаешь, живя в Кишинёве?

Вспоминается рассказ одного знакомого, учившегося в Москве. В начале последнего курса декан заявил им со всей определённостью: постарайтесь до конца учёбы жениться на москвичках, тогда у меня не будет болеть голова с вашим распределением, для всех найдутся рабочие места. Нашёлся, конечно, студент — вроде меня — который спросил что-то типа «а как же любовь?». Декан спросил: «Вы откуда, молодой человек?» — «Из Пензы», — ответил он. Декан ответил вопросом: «То есть вы считаете, что в Пензе, где проживает тысяч четыреста, вам легче найти подходящую невесту, нежели в Москве с её восемью миллионами жителей? Не морочьте голову, идите и ищите!»

Но времена изменились. Можно было квартиру купить и зарегистрироваться в ней. Хотя и это не всегда проходило гладко. Например, в Жуковском, мне в прописке было отказано, хотя я и был владельцем квартиры. Городская администрация мотивировала это неким особым статусом наукограда. К концу 1994 года я уже располагал средствами, достаточными для покупки квартиры в Москве взамен жилья в Жуковском. Пусть не самой дорогой, а скорее самой дешёвой, но подходящей по месторасположению (в Измайлово) и по метражу (трёхкомнатная). Агенты такую квартиру подобрали: убитую коммуналку на пятом этаже пятиэтажного дома 1952 года постройки, которую можно было обменять на две двушки, уже подобранные агентами в Балашихе. В декабре 1994 года заключили договор мены. В квартире провели ремонт и со второй половины 1995 года стали в ней жить. После переезда в Москву ездить на работу стало проще и приятнее: на метро от «Первомайской» до «Смоленской», потом минут 15–20 приятной прогулки по Плющихе до Саввинского переулка. Квартиру в Жуковском продали в конце 1995-го.

Вот уже тридцать лет, как мы в этой трёшке живём. Любим Измайлово, Измайловский парк, метро «Первомайская», трамваи, виды из окон, звуки улицы…

Здесь наш дом.

Доконать «Даконо»

Теперь, спустя годы, я позволяю себе эту грустную игру слов. А тогда никто не собирался «Даконо» доканывать. Мы начали, в общем-то, разумное изменение структуры собственности, решив, что становиться пассажирской авиакомпанией не собираемся. Так что лучше наши Як-42 продать, а на вырученные деньги выкупить долю у второго совладельца Ил-76, погасить кредит и дальше развиваться как грузовая авиакомпания. О том, как это происходило, я расскажу в этой главе. Но подчеркну: то, что мы своими действиями «Даконо» к 1997 году доконали, вызвано не продажей самолётов, а другими причинами, о которых я несколько слов скажу.

RA-42426

Первым в марте 1995 года был продан борт Як-42Д (RA-42426 / 4520423304016). Этому предшествовали переговоры с потенциальными покупателями, которых привёл Валентин Константинович Епифанов, знавший их лично.

О Валентине Константиновиче я пишу чуть подробнее в посвящённом ему параграфе «Валентин Епифанов», а сейчас вспомню о нашей поездке в связи с продажей самолёта.

Покупателем самолёта стала авиакомпания «Днепр-Авиа», базирующаяся в Днепропетровске. Днепропетровск для Епифанова был городом близким: он там жил в молодости, а в период нашей поездки там жила его старшая сестра, к которой мы заходили в гости. Посетили мы также и тот дом на улице Шаумяна, в котором до и после войны жили мои родители и братья, родившиеся в этом городе. Так что Днепропетровск для нас обоих был городом не чужим.

Предварительные переговоры были уже проведены, условия договора согласованы, оставалось подписать акт приёма-передачи. Запомнилось несколько эпизодов той поездки. Первый — при посадке. Мы летели в нашем Як-42Д, который вёл наш же экипаж. Лётчикам было жалко расставаться не только с этим самолётом, на котором они почти два года летали в Иране, но и с работой в нашей авиакомпании. Вот они и решили немножко «показать характер»: так посадили борт, что нас тряхнуло. Это было сделано специально, чтобы показать представителям компании, что они о нас думают в связи с продажей. На борту нас в пустом салоне было пятеро: я, Галина Павлова — наш юрист, Татьяна Золотарёва, жена «хозяина», — надзиратель, Валентин Епифанов — посредник в сделке, и некий Коля Григорьев — вроде как помощник Епифанова, который очень хотел получить что-нибудь из посреднического вознаграждения Валентина Константиновича, вот и напросился.

Директор аэропорта и авиакомпании принял нас, мы, конечно, немножко выпили прямо в кабинете и поболтали о том о сём. (Никаких русско-украинских политических тем тогда ещё не было, во всяком случае, в кругу тех, с кем мы общались.) Мне запомнились две вещи. Одна — резолюции в левом углу разных бумаг, поданных на имя директора. Они лежали стопкой на столе рядом со мной, и в глаза бросилась письменная резолюция, наложенная, как положено, в левом верхнем углу какого-то документа на украинском языке: «Все це Коля, — гівно. Хоч їм відповідай, напиши, хоч не пиши!» («Всё это Коля — говно. Хоть им ответь, напиши, хоть — не пиши». ) С нами в кабинете был ещё один мужик — кажется, главный инженер. Мы дружески болтали о том о сём. Директор коснулся какой-то их внутренней конфликтной темы и слегка пожаловался: «Есть тут у нас одна баба — просто ведьма! Она кооператорша, торговка. Начала с какой-то херни на базаре, потом — керосин-бензин… А теперь представь: аэропорт — наш, а взлётная полоса — её! Она как-то ухитрилась приватизировать взлётную полосу. От-такая дюже деловая баба — Юлька Тимошенко».

Да-да, речь шла о той самой Юлии Тимошенко, будущем премьер-министре Украины.

Так мы расстались с первым Яком. На очереди был второй: Як-42Д (RA-42425 / 4520423303016).

RA-42425

В сентябре 1995 года этот наш борт приобрела авиакомпания «Тулпар» из Казани. К нам в офис в этой связи несколько раз приезжал её директор Азат Муртазович Хакимуллин — симпатичный, улыбчивый лётчик, ставший основателем и директором авиакомпании. Этот проект — продажу RA-42425 — мы вели вместе с Виктором Борисовым. Азат Муртазович объяснил нам, что означает название компании: «Тулпар — самый быстрый жеребец в табуне». Название стало пророческим. Компания быстро развивалась, а Азат Муртазович сделал успешную карьеру. Наряду с руководством авиакомпанией он был директором аэропорта Казань, затем создал и возглавил Совет директоров большого авиационного холдинга, группы компаний «Тулпар».

Як-42 для «Лукойла»

Наша компания стала одной из первых на новом, только начавшем развиваться рынке: переделка интерьеров самолётов под требования заказчика. Первый такой заказ в начале 1995 года в компанию принёс генеральный конструктор ОКБ им. Яковлева А. Н. Дондуков.

Компания «Лукойл» просила подобрать самолёт, разработать проект его переделки под VIP-салон, выполнить его и оснастить самолёт дополнительным оборудованием. Всё в целом — очень непростая задача, требующая высокой квалификации, координации соисполнителей и ответственности. Любое внесение изменений в самолёт прежде всего рассматривается конструкторским бюро, и не просто рассматривается, а тщательно проектируется с учётом того влияния, какое это изменение вносит в конструкцию и свойства самолёта. Это относится к любой мелочи. Строго говоря, прикрепить дополнительный крючок для пиджака без согласования с конструктором нельзя. А конструктор согласует установку этого самого крючка только после анализа, расчётов и даже дополнительных испытаний.

Изменение салона — его компоновки, применяемой мебели, её обивки, добавление таких устройств, как видеомагнитофон или монитор телевизора, — очень серьёзные изменения, требующие тщательных согласований. Всё это проводило КБ им. Яковлева, принявшее решение передать «Лукойлу» под самолёт-салон принадлежавший ему Як-42Д (RA-42424).

Планировалось оборудовать борт пилотажно-навигационным комплексом фирм Bendix King и Allied Signal, установить новую отечественную систему автоматического управления САУ-42-02, позволяющую производить посадку по II категории ИКАО и др. В этой связи конструкторы вспоминали о прежней работе над прототипом Як-142, оставшимся нереализованным проектом КБ им. Яковлева.

К разработке интерьера салона нами была привлечена американская компания Trace, имевшая в этой деятельности немалый опыт. Основные работы производились на Саратовском авиазаводе. Роль нашей компании состояла в координации всего проекта. Для «Лукойла» именно «Даконо» была исполнителем, с нами заказчик расплачивался (сумма контракта составила 9 млн долларов США). Все остальные выступали как наши субподрядчики. Среди них была и американская компания Trace, которую представлял Джеффри Барри. Мы познакомились, подружились. Об этом я подробнее рассказываю в главе «Джеффри Барри».

Проект с «Лукойлом» был начат в 1995 году, к середине 1996 года самолёт был сдан заказчику.

Вспомню эпизод, ставший частью проекта с «Лукойлом». Речь идёт о поездке с вице-президентом «Лукойла» Анатолием Барковым и Александром Ермишиным на самолёте Як-40 Саратовского завода по маршруту Москва — Саратов — Волгоград — Москва. Истинная цель этой поездки состояла в установлении близкого, доверительного знакомства. Такие цели традиционно достигаются через посещение ресторана, парной или, например, выезд на шашлыки… В общем — через ту или иную форму застолья и распития спиртных напитков. Здесь было, по сути, то же самое, только господа-участники располагали необычными возможностями и давно вошли во вкус «элементов сладкой жизни», — как говорила героиня Мордюковой в «Бриллиантовой руке».

Я закупил спиртное и закуски в таком количестве и такого качества, что ни один, даже самый избалованный «новый русский», не смог бы ни к чему придраться или не найти в нашем бортовом меню что-нибудь по своему вкусу. Анатолий Александрович Барков — человек общительный, весёлого нрава, пить и закусывать мы с ним начали вскоре после того, как сели в самолёт в Москве. Когда прилетели в Саратов и приземлились на заводском аэродроме, Ермишин нас уже ждал. Принял сперва в кабинете, потом показал гостю завод, летающую тарелку «Экип» и тот самый самолёт, который предстояло переделать. Потом мы отправились в загородную резиденцию губернатора. Вместо самого губернатора нас спустя какое-то время навестил его заместитель. В резиденции был хороший большой бильярдный стол, и мы с Ермишиным стали играть, причём на деньги. Довольно быстро я начал трезветь от осознания размера суммы в долларах США, которую я уже проиграл: тягаться с Ермишиным за бильярдным столом я не смог бы ни на каких условиях. Спасло меня то, что, когда приехал вице-губернатор, они принялись играть вдвоём, и стало видно, что за столом игроки равного класса. Я, воспитанный в одесско-кишинёвских бильярдных, сообразил, в чём мой шанс, и назначил себя маркёром встречи. Они не возражали. А когда пришла пора расплачиваться, я напомнил уже весьма нетрезвым коллегам, что маркёр всегда в доле выигравшего. Они снова не возражали, хотя с этим можно было поспорить. В общем, долг мой оказался погашен. После ночлега был завтрак, потом — снова на завод, на самолёт и — в путь. Зачем мы летали в Волгоград, я уже не помню: запас спиртного на борту был ещё весьма велик. Зато помню хулиганскую, в общем-то, выходку, которую могли бы расценить как авиационное происшествие. Мы подлетели к монументу «Родина-мать» и несколько раз облетели вокруг головы, помахивая крыльями в знак приветствия. Потом в аэропорту нас кто-то встречал, принимал, провожал…

В Москву вернулись целыми-невредимыми, распевая: «Илы не могут, а Яки — да!» Так на русский лад была перетолкована строка из популярной в тот год песенки шведского дуэта «Яки-Да».

По итогам этого проекта и наша компания, и субподрядчики получили прибыль. Мне была определена довольно большая денежная премия: сумма озвучена, но на руки её не выдали. Считалось, что она лежит на кипрском счёте нашей компании под заботливым контролем Феликса, а, когда мне будет нужно, деньги мне отдадут. Не отдали: сумма там и осталась. Это, конечно, несправедливо, и какое-то время я огорчался, но недолго: характер у меня не алчный и отходчивый. Зато мне есть что вспомнить и об этом проекте, и о прожитой жизни! А в ней было ещё очень много всего: вперёд, за мной, друзья-читатели!

Продолжаю вспоминать и рассказывать.

ОКБ им. А. С. Яковлева

Судьба свела меня с одним из великих и славных конструкторских бюро — ОКБ им. А. С. Яковлева. То, что мне удалось побывать — и не раз — в этом знаменитом конструкторском бюро на Ленинградском проспекте, считаю одной из больших удач в моей жизни. Не буду пересказывать великую в прошлом и трагическую по своему финалу историю этого КБ, свидетелем которой я стал. Поделюсь некоторыми воспоминаниями и впечатлениями 1994–1997 гг.

Комплекс зданий ОКБ им. Яковлева на Ленинградском проспекте появился ещё до войны и продолжал строиться и развиваться в 1980-е. Интересуясь историей ОКБ, я, потакая своему любительскому москвоведению, прочитал всё про село Всехсвятское и про кроватную мастерскую, где в 1934 году конструктор А. С. Яковлев начинал свой путь. Как это нередко бывает при изучении прошлого, возникают неожиданные аллюзии и взаимосвязи. К таким неожиданностям отнесу связь этого места с Кишинёвом! Дело в том, что на месте корпусов ОКБ до революции был завод «Изолятор», основанный дворянином и художником Николаем Павловичем Сорохтиным. Среди привлечённых им друзей-пайщиков был Семён Петрович Чо́колов — инженер-путеец, друг Саввы Мамонтова, входивший в его круг. Известен, например, портрет С. П. Чоколова кисти В. А. Серова, хранящийся сейчас в Русском музее. Чоколов стал последним владельцем завода перед революцией.

Когда я в исторических хрониках встретил эту фамилию, память откликнулась юношескими кишинёвскими воспоминаниями. В Кишинёве жил и работал художник, скульптор-керамист Сергей Семёнович Чоколов (1892–1977). Его мастерская на улице Щусева была мне хорошо знакома: в окнах первого этажа стояли причудливые фигурки сказочных чудовищ. Помню его уже глубоким, одиноким стариком. Его биография сложилась так, что ещё до революции он в связи с женитьбой оказался в Бессарабии. После революции помотался по Европе, в 1935 году вернулся в Кишинёв, бывший тогда частью Королевской Румынии, и прожил в городе до своей кончины. Сергей Чоколов стал Народным художником МССР и лауреатом Госпремии, но последние годы провёл в одиночестве, полупарализованный после инсульта. То, что он сын С. П. Чоколова, я узнал только когда заинтересовался историей ОКБ им. Яковлева и застройки Ленинградского проспекта.

Вот такие бывают переплетения судеб.

Вернусь к комплексу зданий ОКБ им. А. С. Яковлева. Здесь располагались и конструкторское бюро, и цеха завода, и — святая святых — кабинет А. С. Яковлева, расположенный в двухэтажной пристройке во внутреннем дворе. Туда можно было пройти двумя путями: из проходной со стороны ул. Лизы Чайкиной пересечь двор, пройдя мимо корпуса авиационного музея, и войти с чёрного хода в вестибюль приёмной на первом этаже. Или же въехать на автомобиле со стороны Ленинградки через дальние ворота с охранником. Этот вариант отличался особой торжественностью. Первое, на что обращалось внимание, — охранник. Колоритный дядечка с седыми усами, военной выправкой и строгим, пристальным взглядом. Про него ходили разные легенды. Якобы он в прежние времена служил в НКВД и расстреливал людей. Легенда сопровождалась описанием эпизода, когда один из новых руководителей вызвал его к себе и спросил: правда ли, что он людей расстреливал. На что, продолжая стоять по стойке смирно, старый солдат ответил: «Если мне приказ дадут, и вас расстреляю!» Ещё одной особенностью этого въезда была его особая планировка: двойные ворота с внутренним двориком и поворотом под прямым углом. Короче — налётом туда не прорваться. Затем вы оказывались в небольшом внутреннем дворике с газоном посередине, куда выходили окна кабинета генерального конструктора, и вход в тот же самый вестибюль приёмной на первом этаже. Вестибюль — как и все остальные помещения в этой части — обшит дубовыми панелями. Это было довольно большое пространство — метров пять на пять, в котором были вешалки — линейка крючков на стене, дверь в туалет, дверь в тамбур, ведущий в основной двор КБ, дверь в зал совещаний и лестница на второй этаж.

Зал совещаний — место сакральное. Здесь за длинным столом — по дюжине стульев с каждой стороны — проводил совещания А. С. Яковлев, сюда не раз приезжали Сталин и Берия, здесь побывали все значимые персоны советского авиапрома и военных ведомств.

Мне приходилось бывать там часто, поскольку генеральный конструктор ОКБ А. Н. Дондуков был не только непосредственно вовлечён в наши проекты, но и относился ко мне по-дружески. Наши приятельские отношения сохранились на долгие годы.

В зале совещаний, тоже обшитом дубовыми панелями, на стене висел резной горельеф из древесного массива, на котором были изображены парусники с надувшимися парусами и самолёты. Вспомню традиционный «прикол» А. Н. Дондукова, сообщавшего почётным гостям: «Вы сидите на стуле Сталина». Что, впрочем, не было выдумкой: Сталин тут бывал и сидел именно на этих стульях, за этим столом.

На втором этаже располагался кабинет генерального конструктора, а также комнаты заместителя и помощников. Все помещения были выдержаны в одном «дубовом» стиле. Интересной особенностью кабинета генконструктора было то, что в нём была дверь, ведущая в цех модельщиков — уникальных мастеров, создававших модели будущих самолётов из дерева. Там стояли кульманы и классические столярные верстаки. Это было замыслом А. Н. Яковлева, он очень высоко ценил людей на этом участке работы и считал для себя необходимым находиться с ними в самом близком контакте.

Проходя по длинным коридорам основного корпуса, чьи окна выходили на Ленинградский проспект, можно было видеть большие светлые помещения конструкторов, заполненные рядами кульманов. Приходилось мне бывать и в кабинете главного конструктора Алексея Гайратовича Рахимбаева, и у Аркадия Иосифовича Гуртового, и у Олега Фёдоровича Демченко…

Побывал я и в музее, который занимал ангар во дворе. Причём показывал и рассказывал мне его смотритель, в прошлом — лётчик-испытатель, чью фамилию я, к сожалению, пока не вспомнил. А вот подаренный значок храню.

Як-42 для МЧС

Успех VIP-салона для «Лукойла» имел позитивные последствия. К генеральному конструктору ОКБ им. Яковлева А. Н. Дондукову обратились из МЧС — Министерства по чрезвычайным ситуациям — с запросом на подобный самолёт «для министра».

28 ноября 1995 года был подписан договор, в котором заказчиком выступало ГУАП МЧС — Государственное унитарное авиационное предприятие МЧС РФ (директор Л. И. Попов), исполнителем — «Даконо Лтд» (директор С. Н. Белкин), согласующей стороной договора являлось ОКБ им. А. С. Яковлева (А. Н. Дондуков).

29 ноября 1995 года подписан договор между «Даконо Лтд» (С. Н. Белкин) и ТОО «Корпорация Як» (директор О. Ф. Демченко) на создание и передачу научно-технической продукции.

Вскоре был подписан ещё один договор: между «Даконо Лтд» (С. Н. Белкин) и американской компанией «Трейс Интернешнл Груп Лтд» (Джон Дуглас) на проведение работ по переоборудованию самолёта и оснащению его дополнительным оборудованием.

На этот раз наша роль оказалась более сложной и ответственной. В этом проекте мы выступали уже не только в качестве координаторов, но и как владельцы самолёта: решили использовать свой Як-42 (RA-42441). Кроме того, поскольку МЧС финансировало проект за счёт бюджетных средств, к финансовой дисциплине предъявлялись особые требования. Тем более что исполнителем работ была американская компания. Сумма бюджетных средств, выделенных на проект, была немалая: 15,5 млн долларов.

У каждого среднего по масштабам проекта (не говоря о больших) существует внутренняя структура, каждый элемент которой обладает большей или меньшей самостоятельностью, во взаимоотношениях прорастают «свои интересы», проявляют себя противоречия. Управление таким проектом требует не только профессионального опыта и знаний технологии производимого проектом продукта, но и хорошо развитых, ещё лучше — природных — навыков коммуникабельности, психологической интуиции, умения учитывать индивидуальные особенности тех, с кем приходится взаимодействовать. Руководитель такого проекта — человек с тысячью лиц: он должен уметь играть много разных ролей, являть партнёру, с которым общается в данную минуту, именно тот «лик», который сейчас нужен. Персоны, управлявшие этим проектом, — Дондуков и Демченко, Золотарёв и Белкин (это я о себе), — этими качествами обладали в той мере, какой хватило для удовлетворительного выполнения проекта. Каждый из них не был лишён недостатков, создававших проблемы. Поэтому я и оцениваю выполнение проекта на удовлетворительно, а не на отлично.

Процесс управления не исчерпывается тем, что описано в учебниках менеджмента. Кровеносная система таких проектов — финансовые потоки и отдельные платежи — является важнейшим фактором жизнеспособности и успешности проекта. Специфика не только российского бизнеса 90-х, но и вообще всего мирового бизнеса состоит в том, что эта кровеносная система разветвляется на множество неочевидных, порой сокрытых и замаскированных «капилляров», без надёжной работы которых весь проект может настигнуть инсульт или инфаркт. Забота об этом — исключительно важна и требует особых личных качеств и отношений. Тем более что грань между юридически и морально безупречными и сомнительными или незаконными платежами иногда бывает довольно зыбкой, и кому-то приходится брать на себя риск и груз ответственности.

На завершающей стадии проекта Счётная палата РФ заподозрила МЧС в ненадлежащем расходовании бюджетных средств и учинила в этой связи проверку. Меня много раз вызывали в Счётную палату, докапывались до каждого платежа, пытаясь уличить в недобросовестном использовании государственных денег, замаскированном под контракт или обоснованную услугу. По итогам аудитор Счётной палаты, ведший дело, сделал мне предложение: «Идите к нам работать, нам очень не хватает специалистов такой квалификации. Я умом понимаю, что вы, как и все у нас сейчас, так или сяк приворовываете, но я не могу вас ни в чём уличить, всё оформлено идеально». Слышать такое было приятно, но предложение я не принял: у меня были тогда другие планы.

Самолёт для МЧС переделывался не в VIP-салон, как для «Лукойла», а в «пункт управления МЧС России в чрезвычайных ситуациях». И это не было притворным заголовком, призванным скрыть истинные намерения. При составлении технического задания основное внимание уделялось проведению опытно-конструкторских работ по дооснащению самолёта различными дополнительными системами связи и т. п. Выполнение доработок планировалось выполнить, привлекая специалистов фирмы «Трейс» в Великобритании, в г. Ист-Мидлендс, где имелись необходимые производственные возможности, включая аэропорт. Сформировался и коллектив специалистов ОКБ им. Яковлева, направлявшихся в Великобританию. Руководил ОКР главный конструктор самолёта Як-42 Алексей Рахимбаев, в том числе и непосредственно на производстве, приезжая в Ист-Мидлендс.

Ист-Мидлендс

Ист-Мидлендс (East Midlands) — в буквальном переводе: «Восточные Срединные земли». Этот район далёк от туристических маршрутов. Если взглянуть на карту, искать его надо «справа вверху» от Лондона. Больших городов в этой части Англии нет, самые известные, пожалуй, Ноттингем и Лестер. А вот аэропорт Ист-Мидлендс — объект известный. Здесь обрабатывается значительная часть всех грузовых потоков Великобритании. Есть здесь и пассажирские потоки, некоторые бюджетные авиакомпании используют этот аэропорт вместо лондонского Хитроу. Кроме того, здесь расположен популярный центр малой авиации. До Лондона отсюда около 190 км.

В помещениях — ангарах — аэропорта разместился наш самолёт. В гостинице неподалёку — в городке Лафборо — наши специалисты. Проработали они там несколько месяцев. В самом конце, в июле 1996 года, когда проводились финальные полёты, происходила сдача-приёмка работ, мы с Виктором Борисовым сюда прилетели. Прибыл также и представитель МЧС — заместитель министра Александр Петрович Москалец, впоследствии видный член фракции «Единая Россия» в Государственной думе, в прошлом — прокурор Красноярского края. Александр Петрович произвёл впечатление умного, внимательного, доброжелательного, честного и порядочного человека. Об одном эпизоде той поездки расскажу дальше.

Облёт самолёта с технической точки зрения прошёл, как говорят, «штатно», однако не без происшествий. Наши пилоты, выполняя полётную программу, вторглись по ошибке — буквально на минуту — в пространство Хитроу. Тамошние диспетчеры не допустили столкновений, но некоторый сбой в работе Хитроу имел место. Произошло это, как пояснили диспетчеры, из-за недостаточно хорошего знания нашими пилотами английского языка. Этот инцидент англичане замяли сами, хотя, в принципе, можно было нам предъявить иски: какие-то рейсы в Хитроу выбились из графика. Вспомнив об английском языке, поделюсь новым словом, которое придумал, кажется, Рахимбаев, во всяком случае, я его услышал впервые от него. Это английско-русское слово «пиздинг». Дело в том, что наши инженеры получили много отличных английских инструментов для работы: всякие там отвёртки, пассатижи, ножички, пилочки и т. п. У любого нормального русского-советского мужика от такого разнообразия инструментов глаза разбегались, и очень хотелось что-нибудь взять «на память». В этой связи Лёша (как руководитель группы) укорял их, применяя новое слово: «Ребята, кончайте пиздинг! Не позорьте страну!»

Работа завершалась, вскоре вся бригада должна была возвращаться домой. Мы с Борисовым улетали раньше. На прощанье и в знак благодарности всей бригаде я предложил оплатить их покупки в местном супермаркете. При этом я не указывал предела тех сумм, которые готов был потратить, это как-то должно было определиться само собой. Выглядело это так: я стоял у кассы, а ребята с корзинками и тележками ходили по залу, набирали то, что хотелось, и то, что не казалось им слишком дорогим. Так, в режиме саморегуляции, мы и отоварились. У меня была корпоративная банковская карта, которой я всё и оплатил. Отмечу: Александр Петрович Москалец при этом присутствовал, с улыбкой наблюдал, стоя в стороне, но соблазнить его на покупку хоть чего-нибудь я не смог. Вот такой он человек.

А потом мы с Виктором Борисовым отправились в Лондон и по необходимости, чтобы не опоздать на рейс, поехали ночью на такси. Виктор всю дорогу оживлённо беседовал с водителем — молодым местным парнем. А я дремал на заднем сиденье.

Повторю: проект для МЧС не удалось завершить на отлично: часть работы нами выполнена не была, и часть денег нами недополучена (более миллиона долларов). Это было связано с неаккуратным оформлением таможенного ввоза части установленного на самолёт оборудования. Проблему можно было устранить, всё заново правильно оформить, но «Даконо» к концу 1996 — началу 1997 года уже вступила в стадию умирания. В 1995 году два Яка из трёх были уже проданы, в работе оставался Як для МЧС. Начался конфликт с «Оборонэкспортом» по поводу совместного владения самолётом Ил-76. Начались и внутренние разборки: партнёры стали подозревать друг друга в неподобающем расходовании общих средств. Состоялась «сходка», в ходе которой надо было объяснить и оправдать каждый потраченный доллар. Учёт расходования средств был поставлен хорошо, а вот целесообразность тех или иных расходов, произведенных одними партнёрами на собственные, как считали другие партнёры, нужды вызывала вопросы. Не все подробности сохранились в памяти, но весьма напряжённую перепалку со взаимными обвинениями удалось свести к некоему общему пониманию и согласию.

Бизнес-проект «Даконо» уже шёл к своему концу по своим внутренним, вполне банальным причинам. Ситуация усугублялась тем, что Феликс Золотарёв захотел стать начальником ЛИИ им. Громова, и это ему в 1995 году удалось. Судьба «Даконо», которую, несмотря на сделанные ошибки, ещё можно было спасти, оказалась принесённой в жертву надеждам её лидера на новый карьерный взлёт и новые возможности.

ЛИИ им. М. М. Громова

Лётно-исследовательский институт был создан в 1941 году на базе Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ), созданного пионером отечественной авиации Н. Е. Жуковским в 1918 году в Москве как развитие аэродинамической лаборатории МВТУ. В 1935 году началось строительство подмосковного отделения ЦАГИ вблизи платформы «Отдых». В связи со строительством возник рабочий посёлок, которому дали имя знаменитого передовика-шахтёра Стаханова, а в 1947 году посёлок стал городом Жуковский. Комплекс ЦАГИ — ЛИИ стал крупнейшим центром всей авиационно-космической отрасли СССР.

Возглавил ЛИИ шеф-пилот ЦАГИ, знаменитый советский лётчик и военачальник, генерал-полковник авиации, профессор, Герой Советского Союза Михаил Михайлович Громов. После его смерти институт стал носить его имя. М. М. Громов возглавлял институт всего несколько месяцев — с июня по август 1941 года. В дальнейшем начальниками института становились выдающиеся учёные и конструкторы, такие как А. Чесалов, В. Молоков, И. Петров, А. Кобзарев, Н. Строев, В. Уткин, А. Миронов, К. Васильченко.

Константин Константинович Васильченко (1926–2010) стал последним в ряду этих блистательных имён, следующим начальником ЛИИ им. М. М. Громова стал Феликс Дмитриевич Золотарёв. Чтобы было понятно, кому «на смену» был назначен Феликс, упомяну некоторые достижения К. К. Васильченко. Награждён Ленинской премией (1962) за создание самолёта МиГ-21; Герой Социалистического Труда (1982) с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот» за создание сверхзвукового истребителя-перехватчика МиГ-31. Заведующий кафедрой лётных исследований, испытаний и сертификации МФТИ, доктор технических наук, профессор, автор учебника «Лётные испытания самолётов». Руководитель ЛИИ в период 1985–1995 гг. На момент, когда Васильченко удалось сместить с должности, он был далеко не стар: ему не было семидесяти, и он был в отличной форме.

Сравнивать Ф. Д. Золотарёва с К. К. Васильченко как конкурентов на руководство ЛИИ невозможно ни по каким критериям. Тем не менее один был снят, другой — назначен. Я помню первый приход Феликса в кабинет начальника ЛИИ после своего назначения. Мы пришли вдвоём. Представлял Феликса какой-то чиновник из правительства. Моя роль никак официально обозначена не была. Просто Феликсу был нужен в этот острый момент кто-то «свой», кто будет рядом. Нас в кабинете встретил К. К. Васильченко. Вёл себя он в высшей степени корректно и достойно. Думаю, он понимал, какие рычажки и с какой целью были приведены в действие, чтобы добиться его снятия.

Обстановку в стране в это время я кратко описываю в главе «1995». Шла приватизация, и любой привлекательный объект вызывал коммерческий интерес. Одним из стандартных действий процесса приватизации или коммерциализации была замена действующих руководителей госпредприятий на персон, имеющих опыт предпринимательской деятельности в новых условиях рыночной экономики. Именно тогда у словосочетания «эффективный менеджер» появилась ироничная коннотация. ЛИИ им. Громова приватизации не подлежал, но располагал разветвлённой инфраструктурой и значительными богатствами, которые могли быть по частям и приватизированы, и проданы. Кроме того, возникший вокруг ЛИИ авиационный кластер являлся, говоря языком финансовой экономики, эффективной «воронкой», притягивающей денежные потоки.

Ф. Д. Золотарёв руководил институтом до 1998 года, К. К. Васильченко остался в ЛИИ в качестве первого советника. За это время там было проведено два авиасалона (МАКС), сформирован аэропорт «Раменское». Институт продолжал работать, думаю, что немало всего было сделано, но я там после первого визита побывал только как посетитель авиасалона. Никакого отношения к деятельности Золотарёва на посту начальника я не имел.

Став начальником ЛИИ, в «Даконо» Феликс стал бывать реже. Я же оставался «в лавке». О судьбе наших Як-42 я уже рассказал. Теперь расскажу о судьбе Ил-76.

Ил-76ТД

Наш экземпляр Ил-76ТД (RA-76421) оказался с экономической точки зрения неплохим изделием: установленные на нём двигатели потребляли топливо не чрезмерно. У двигателей установлена норма потребления керосина в зависимости от режима полёта, но каждый образец при этом имеет свои индивидуальные особенности: одни «жрут» чуть больше, другие — чуть меньше. Наши «жрали» чуть меньше, что давало хоть и небольшую, но экономию топлива. Самолёт не простаивал, летал по всему миру и способен был приносить уловную прибыль. Желательно было бы выстроить системную работу хотя бы с тремя бортами, находящимися в эксплуатации, тогда экономику можно было бы оптимизировать. Но такой возможности у нас не сложилось, возникающая уловная прибыль с точки зрения долгосрочного планирования подспудно формировала проблемы в будущем по мере старения самолёта и «выбивания» его ресурса.

Был ещё один, возможно, более важный фактор, снижавший экономическую эффективность деятельности компании: неоправданные спонтанные расходы, вызванные импульсивными решениями руководства. Не буду расшифровывать смысл этого высказывания. Скажу только, что каждый отдельный выполненный рейс мог выглядеть прибыльным, но если из этой суммарной по году прибыли вычесть расходы, связанные с выплатой процентов по кредиту, на содержание самолёта, его ремонт, амортизационные отчисления на износ, расходы на содержание всей компании в целом, а также средства, потраченные на непроизводительные «представительские» и прочие расходы, то прибыль на глазах превращалась в убыток. Тем не менее трудяга Ил-76 нас подкармливал — хоть и в режиме «хвост вытащишь — нос увязнет».

Борт находился в совместном владении с «Росвооружением» (его правопреемником — ВО «Оборонэкспорт»). Мы планировали выплатить их долю и стать единственными собственниками. В 1996 году мы полностью расплатились, затем, в феврале 1997 года, как и планировали по моей схеме, переоформили самолёт в счёт долга на родительскую компанию Dacono Trading Ltd, принимая во внимание решение Третейского суда при Союзе юристов, куда мы сами и обратились. Оформили также новое Свидетельство о регистрации гражданского воздушного судна №4518, в котором собственником самолёта была указана компания Dacono Trading Ltd.

Однако весной 1997 года ВО «Оборонэкспорт» предъявило исковое требование, в котором указывалось, что отчисления, полученные «Оборонэкспортом» от эксплуатации самолёта, занижены и потребовали пересмотра отношений и перерасчёта. Одновременно с этим последовало судебное решение о выемке документов: 5 мая 1997 года к нам нагрянула бригада исполнителей и увезла всю документацию, какую сочла нужным. Для изучения документов «Оборонэкспорт» нанял аудиторскую компанию «Бест-Аудит». Большая часть требований не была обоснована, и стороны в конце концов пришли к соглашению, согласно которому мы доплатили «Оборонэкспорту» некоторую сумму.

После этого у нас были развязаны руки, и самолёт можно было продать, чем мы и занялись. Рассматривались разные варианты: от прямой продажи до продажи через лизинг. Появилось несколько потенциальных покупателей и посредников, готовых участвовать в сделке. В конце концов покупателем стала компания «Авиазаказ» — хорошо известная на авиационном рынке. Договор был подписан 9 сентября 1997 года, 17 сентября договор был оплачен, а 19 сентября самолёт был передан новому владельцу. Со стороны «Авиазаказа» весь процесс курировал заместитель директора Арам Айкович Кочьян — бывший лётчик, весьма общительный и весёлый человек, хорошо известный многим на авиарынке.

На этом деятельность «Даконо» подходила к концу. В офисе компании с лета 1997 года не было уже почти никого. В сущности, оставался я один и охранники. Остальные уволились. Только Г. А. Павлова продолжала сотрудничество, став самостоятельным юристом.

Обязательства перед МЧС оставались невыполненными: надо было заново оформить таможенный ввоз уже установленного на борт оборудования (TCAS — система предупреждения столкновения самолётов в воздухе). Я готов был довести эту работу до конца. Но и без того ставшие натянутыми отношения между мной и Феликсом стали для меня неприемлемыми после того, как он отказался от исполнения прежних договорённостей, что были между нами. Немотивированный отказ от исполнения обещаний разрушает основу доверия и в деловых, и в личных отношениях. Я, конечно, довольно остро переживал происходящее. К сожалению, Феликс в тот год уже мчался на новом скакуне — ЛИИ им. Громова — и ощущал себя не только парящим «на другом эшелоне», говоря авиационным языком, но и свободным от прежних отношений.

Как только деньги за самолёт были мною перечислены на Кипр, Феликс сел в машину, отправился в аэропорт и улетел в Ларнаку ближайшим рейсом. Прибыль компании растворилась в своеобразном пространстве моральных и иных ориентиров её главного собственника. Какое-то время было обидно, а потом забылось. В конце концов, не всё в жизни мною измерялось деньгами, за этот период я обрёл куда более важные ценности: осознанный жизненный опыт.

Оставшись один на один со своими размышлениями и эмоциями, я принял решение уволить сам себя, что и сделал, оформив процедуру надлежащим образом с передачей всех документов, печати и пр. юристу Г. А. Павловой. Так в октябре 1997 года закончился период моей работы в «Даконо», начавшийся в сентябре 1992-го.

Жить в эпоху перемен

Есть такое выражение: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен!» Иногда эту мысль облекают в форму проклятия, пожелания врагу: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!» Принято приписывать это высказывание Конфуцию. Не думаю, что Конфуций говорил что-то подобное. Он составлял свод правил о том, как следует правильно жить в любую эпоху. А про перемены говорил вполне разумно: «Не стоит бояться перемен. Чаще всего они случаются именно в тот момент, когда они необходимы». Конфуций не сеял тревог. Но у китайцев есть другая народная мудрость: «Лучше быть собакой в спокойное время, чем человеком во время хаоса». Видимо, отсюда и выросла формула-проклятие: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!»

Моё поколение — родившиеся после Великой Отечественной войны — счастливчики. Мы родились, росли, мужали, взрослели во времена, когда в стране не было войн и революций. Перемены были, и воспринимались они весьма эмоционально: разоблачение культа личности, оттепель, заморозки, застой, перестройка… Но это ещё не хаос, не те радикальные и непредсказуемые изменения, которые происходят во времена ломки основ жизни. Такая ломка произошла на рубеже 1980–1990-х годов, когда рухнуло всё: государство, его материальная и духовная основа. Пришлось заново искать жизненные ориентиры, цели. Что делать со своими прежними представлениями о жизни? Следует ли отказываться от прежних идеалов? Как понять — чем я в своей системе ценностей, идеалов, в своей памяти о прошлом могу поступиться в связи с необходимостью приспосабливаться и выживать в наступившую «эпоху перемен», а чем поступаться нельзя? Что составляет сердцевину моей личности, без которой я не существую?

---

Никто не был готов к этому экзамену, но жизнь заставила его сдавать и не оценки выставляла, а определяла дальнейшую судьбу.

Предшествующим поколениям выпало пережить настоящие драмы: революции 1917 года и Гражданскую войну, радикальные ломки основ бытия. Это поколения моих родителей. На их же долю выпали трудности и жестокие противоречия строительства социализма, трагедия Великой Отечественной войны. Они не только выжили и выстояли, они смогли сохранить свои идеалы и ценности и передать их своим детям — моему поколению. Они «остались людьми во время хаоса», если вспомнить китайскую поговорку. Но вот к чему они нас не готовили, так это к тому, что нам придётся делать выбор между идеалами и ценностями, воспринятыми от родителей, и новыми правилами игры на выживание, появившимися в 1990-е и последующие годы. Наши родители думали, что построенное ими общество хоть и не лишено недостатков, но способно к самосовершенствованию, а в его основе жизненная сила такой мощи, что серьёзной угрозы его существованию нет. Они ошиблись: угроза была, причём в самом этом обществе. И угроза оказалась смертельной: государство погибло, общество распалось, хотя люди, из которых оно было сложено, остались. И оказались в том самом хаосе, в той самой эпохе перемен. Мы продолжаем в ней жить…

Есть, впрочем, и другой взгляд на жизнь в эпоху перемен. Тютчев его выразил так:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

Переехав из Кишинёва в Москву, мы оказались в эпицентре того самого хаоса, который охватил весь бывший СССР. Наша жизнь стала экспериментальной моделью выживания в эпоху перемен и в «минуты роковые». Полагаю, что значение нашего опыта, описанного в этой книге, выходит за рамки семейных воспоминаний и представляет широкий интерес.

Не хочу я писать о плохом…

Сразу после Тютчева цитировать собственные рифмованные строки не очень, конечно, дальновидно, но это моё стихотворение как-то вспомнилось и к слову пришлось. В заглавии — строка из стихов, написанных давным-давно:

Не хочу я читать о плохом,

Я хочу почитать о хорошем.

Не хочу я писать о плохом,

Я хочу написать о хорошем.

Напиши мне, поэт, о любви,

О веселье и смехе, о грусти…

Душу рвать над страной не зови,

Лучше душу возьмём и отпустим!

Отпусти её на берег моря,

Отпусти на вершину горы…

На вершине у моря нет горя,

Только солнца и ветра дары.

Не зови меня драться и биться,

Не зови драчунов разнимать.

Дай хоть на ночь однажды забыться

И увидеть живой свою мать.

---

Напиши, как идут рыбаки

С тихим неводом по мелководью…

О плохом ты писать не моги —

Не плохого у нас и в заводе.

Не хочу я читать о плохом,

Я хочу почитать о хорошем.

Не хочу я писать о плохом,

Я хочу написать о хорошем.

Вот такие мысли и эмоции пришли мне в голову лет двадцать тому назад. Похоже, что они там витают до сих пор.

Вспоминая, я обращаюсь в основном к эпизодам, которые мне приятно вспоминать. А о том, что неприятно, — вспоминать не хочу. Разумеется, жизнь складывалась не из одних приятностей, тем более если речь идёт о «бизнесе 90-х», о мотивах и поступках людей, в него вовлечённых. Наблюдательный Карл Маркс верно заметил, что «нет таких преступлений, на которые не пойдёт капитал ради 300% прибыли». (Историки пишут, что эту мысль высказал профсоюзный активист Томас Джозеф Даннинг, а Маркс его просто цитировал, но «в памяти народной» это высказывание приписано Карлу Марксу.)

По своему опыту скажу, что афоризм этот в целом верный, в частностях — нет. На любые преступления идут ради куда меньшей прибыли, равно как не всегда идут и ради большей. Стремление к богатству в «новой России» пропагандировалось как естественная норма, присущая всем людям. Моральные ограничения, в сущности, отвергались, их заменила формула из лексикона «демократов»: разрешено всё, что не запрещено. Но и то, что было «запрещено», то есть требования законов, подверглось тотальной девальвации: от любых преступлений можно было откупиться.

Ограничения некоторых «бизнесменов» 90-х определялись одним: оценкой перспективы быть убитым партнёрами. Но и от этого нередко можно было отмазаться, договориться. Хотя страх быть убитым самому или подвергнуть опасности своих близких имел место, равно как и нежелание оказаться под следствием, судом или за решёткой. Страхи эти воспринимались как неотъемлемый элемент бизнеса и присущих ему рисков, которые, как нас учили с экранов ТВ, есть непременные и благотворные элементы рыночной экономики.

Охватившее многих стремление к наживе пагубно сказывалось на взаимоотношениях людей. Возрастало взаимное недоверие, процветала зависть, допускалась возможность обмана партнёров, коллег, наёмных сотрудников. Разумеется, большинство людей оставалось носителями советской морали, но среди тех, кто стремился к лидерству, алчность побеждала нравственность.

Справедливости ради надо сказать, что своя мораль и нормы поведения сохранялись и в криминальной среде. Помню одного нашего заказчика. Назову его Юра Таганский. Он пришёл со своим «проектом», суть которого была в закупке партии лекарств в одном месте, их перевозке на нашем самолёте и продаже с прибылью в другом месте. Денег на всю сделку у Юры не хватало, и он предлагал нам вложиться с прибылью.

Два эпизода вспомню в этой связи. На первой встрече Юра (внешность его отвечала идеальным киношным представлениям о бандите: бритоголовый, рыжая короткая щетина, полноватый, взгляд исподлобья, лексика уголовная), оглядев присутствующих с нашей стороны, выбрал меня и попросил выйти на два слова. Мы вышли, и он сказал: «Серёга, вот этого хмыря, который слева от тебя сидит, чтобы тут больше не было: это стукач». Все в тот момент видели друг друга впервые, но у Юры было своё чутьё. Не могу сказать, что он был так уж неправ.

О совместном бизнесе мы договорились. Юра улетел вместе с грузом на нашем самолёте, а потом пропал. Мы потеряли свои деньги и отнеслись к этому как к «накоплению жизненного опыта» без всякой надежды вернуть утраченное. Но спустя какое-то время этот Юра позвонил мне и, что называется, мамой поклялся, что деньги вернёт, что его подставили старые враги, поэтому он пока скрывается за границей. Но о долге помнит и вернёт обязательно. Так он звонил несколько раз, потом замолк. Позднее я узнал, что «старые враги» его всё-таки нашли и убили.

В компанию регулярно приходили разного рода «коммерсанты». С теми, кто шёл самотёком, разбираться нередко приходилось мне. Один такой проходимец запомнился и оставил на душе неприятный осадок. Он представлялся потомком русских эмигрантов, живущим в США. Приехал налаживать деловые контакты в современной новой России. О себе он говорил, что служил в ВМФ США, а теперь договорился о какой-то концессии (не помню, какой именно, возможно — золотоносный прииск) в Сибири, и работы уже начались. Надо взять ещё три или четыре «Катерпиллера», на что нужно тысяч 40–50, и срочно отправить машины туда. Деньги ему нужны буквально на неделю, он вернёт их с прибылью.

Внешность господина была более чем выразительной: вылитый Столыпин или кто-то подобный из портретов благороднейших высших чиновников Царской России. Я не поверил ни одному его слову, попросил предоставить информацию о себе, оставить заявку и хоть что-нибудь, на что я мог опереться в оценке предложения, и зайти через день-два. Он стал суетиться, пытаясь оставаться величавым, но кое-какую информацию о себе оставил. Этого мне хватило, чтобы узнать, что это бывший наш советский офицер-моряк, сбежавший в США. Предатель-перебежчик.

При следующей встрече я отказал ему без объяснения причин, ссылаясь на отсутствие у компании свободных средств. Говорил сперва вежливо, но, поскольку он начал «гнуть пальцы», то и в более резкой форме. Выгнать-то я его выгнал, но он оказался не так прост: смог спустя день-два втайне от меня проникнуть к нашему первому лицу, и выцыганить-таки у него 40 тыс. долларов.

Но не подобные эпизоды относятся к тем, о которых вспоминать не хочется. Не хочется вспоминать о некоторых поступках людей, с которыми был тогда связан, высказывать свои обиды и разочарования. Не хочется вспоминать о тех моих внутренних переживаниях, когда я, подавляя стремление к другой, более естественной для меня жизни, заставлял себя продолжать играть в эту игру по её правилам. Я был подобен пленнику, который верит, что его ждёт свобода, если он отработает надлежащим образом несколько лет. Надо только потерпеть. И я терпел. Неприятные моменты сменялись терпимыми, терпимые — радостными. Жизнь в те годы не была чёрной полосой. Это была вполне многоцветная жизнь, в которой встречались и тёмные пятна, и негативные эмоции, но им на смену приходили позитивные события и интересные люди.

Об этом и буду вспоминать.

Послесловие и послевкусие

Чем стали эти пять лет в моей жизни и судьбе? Что осталось в душе, памяти и жизненном багаже? Об этом стоит поразмышлять. Считаю такие размышления полезными не только для себя, но и для других.

Оценивая какой-то период своей жизни, надо вспомнить, какими в то время были жизненные цели. Например, в период учёбы в школе или институте целью является получение образования, диплома. В другие периоды жизни столь же конкретную цель не всегда бывает легко сформулировать: мы «просто живём», решая какие-то текущие задачи, достигаем разных результатов, которые мы можем считать промежуточными целями: продвигаемся по службе, обзаводимся семьёй, детьми, осуществляем какие-то важные покупки: дома, квартиры, совершаем путешествия. Можно вспомнить и о недостигнутых целях, а потом взвесить, сравнить сбывшееся и несбывшееся и дать общую оценку этому периоду жизни.

Большинству людей производить подобные «взвешивания» прожитой жизни в голову не приходит, да это, как правило, и не нужно. Но если приходилось принимать решения, круто менявшие течение жизни, человек может задуматься о подобном анализе прожитого и задать себе вопрос: надо ли было поступать именно так, или следовало поступить иначе? Обдумав, он может не только дать оценку своим поступкам, но и поделиться жизненным опытом с другими людьми.

Оглядываясь на прожитое, я мог бы задавать самому себе подобные вопросы, например: стоило ли становиться физиком (тем более что от этой профессии пришлось отказаться) или надо было выбрать что-то другое? Вопрос можно назвать и праздным, и глупым, и риторическим, вспомнить популярную сентенцию о нетерпимости истории к сослагательному наклонению, — все эти оценки рациональны, но на самом деле из «иррациональных» размышлений можно извлечь и немалую практическую пользу. Одна из них — обретение и укрепление позитивной самооценки. Объяснив мотивы своих поступков, сформулировав убедительные доводы в их оправдание, мы обретаем состояние психологической устойчивости. Наш жизненный путь нами самими воспринимается не как путь ошибок, неудач, разочарований, а как не всегда простой, не лишенный препятствий, но в целом результативный и целесообразный. Такое самоощущение дорогого стоит, но обрести его не всегда удаётся. О том, как это и многое другое, относящееся к нашему внутреннему миру, можно делать, я написал книгу «Искусство жить, или Как быть счастливым несмотря ни на что», о которой уже упоминал и, видимо, ещё не раз вспомню: мне кажется, ссылка на эту книгу здесь вполне уместна.

Ответственным — судьбоносным — было моё решение о переезде из Кишинёва в Москву. Было ли оно оправданным? О мотивах этого поступка я написал во вводной главе, описал обстоятельства того времени. Спустя тридцать с лишним лет полагаю, что решение было верным. А верным ли был выбор той стратегии и тактики нашей жизни после переезда в Москву? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить о целях, которых хотелось достичь.

Цели периода 1992–1997 могут быть сформулированы, например, так: перейти из состояния беженца в статус «оседлого» гражданина, обрести жильё и обеспечить нормальные условия жизни для семьи. Подводя итог, следует сказать: все цели достигнуты, и в этом отношении «проект „Даконо“» стал для меня одним из самых важных и, несомненно, позитивных результатов жизни.

То, что на этом пути много чего было негативного: обиды, переживания несправедливости и компромиссов с собственными идеалами, — составная часть реальной жизни. Важно уметь правильно воспринимать и оценивать эти стороны жизни, не забывать о других — позитивных — эмоциях и результатах. Не следует уподобляться навозной мухе, для которой окружающий мир — кучи дерьма, лучше стремиться походить на пчелу, для которой всё вокруг — море цветов. У мух и пчёл выбора нет, у мудрого человека — есть.

Вспоминая о том времени и о тех людях, с которыми свела судьба, я чаще испытываю позитивные эмоции, и мне хочется, чтобы именно они оставались в моём сердце, в моей душе, а не портретная галерея отрицательных типов и не горькая смесь неприятных эмоций. Я не отношусь к тому типу мемуаристов, которые идут на поводу у двух своих инстинктов: нравственного эксгибиционизма и мстительного сведения счётов. Мне это не свойственно.

Завершая раздел воспоминаний, связанный с компанией «Даконо», хочу вспомнить хотя бы имена тех людей, с которыми были прожиты эти годы. Все они без исключения были людьми доброжелательными и квалифицированными. Вот некоторые из них.

Первый в списке, разумеется, Феликс Золотарёв. О нём в этом мемуаре сказано немало, в том числе не без критики. Но в душе у меня сохраняется чувство благодарности за то, что в самый сложный момент жизни он протянул мне руку и в дальнейшем помог на том этапе достичь всех жизненно важных целей.

Второй в списке — Виталий Николаевич Курочкин, соучредитель и вице-президент авиакомпании «Даконо Эйр». Он сыграл важную роль в начальный период становления компании, привлекая многих своих знакомых. Потом он вернулся в Дубай, где работал ещё с советских времён, и продолжил там свою самостоятельную деятельность, оставаясь при этом важным функциональным звеном в наших международных деловых схемах. Виталий Николаевич — человек интеллигентный, образованный, квалифицированный. Общение с ним всегда было — и остаётся до сих пор — более чем комфортным.

Третий в списке — я, генеральный директор «Даконо Лтд» и вице-президент авиакомпании «Даконо Эйр». Следующий — Виктор Алексеевич Борисов, заместитель генерального директора «Даконо Лтд» и вице-президент авиакомпании «Даконо Эйр». Я уже писал о том, какую роль Виктор Алексеевич сыграл и продолжает играть в моей жизни. Я ему искренне благодарен за многолетнюю дружбу. С ним немало пройдено вместе и в «Даконо», и в последующие годы. В. Борисов окончил Московский государственный институт иностранных языков им. М. Тореза, Дипломатическую академию МИД СССР, находился в долгосрочных командировках в Кувейте и Египте. В компании он курировал ряд проектов, связанных с зарубежной работой: в Камбодже, в Иране, в ОАЭ, в Великобритании. Его знание нескольких иностранных языков, умение вести переговоры и переписку делали Виктора незаменимым специалистом и лицом компании в международных контактах.

Продолжу список руководящего состава. Следующий — генерал-полковник Н. И. Москвителев, первый генеральный директор авиакомпании «Даконо Эйр». Я о нём уже упоминал. Добавлю, что Николай Иванович — фигура публичная. О нём немало можно прочитать в интернете.

Ещё один заместитель директора — контр-адмирал Владислав Борисович Скворцов. Владислав Борисович оставил о себе добрую память. Его участие в работе компании не было на виду, но опыт Владислава Борисовича, его связи и знания были незаменимыми.

Ближайшей для меня как финансового директора сотрудницей была Степанова Надежда Романовна, главный бухгалтер. Она проработала в компании с первого до последнего дня. Помню первую встречу с ней, «смотрины», на которых я её немножко «экзаменовал», задавая бухгалтерские задачки на знание «плана счетов» (я к тому времени уже кое-чему в этой сфере поднабрался). По мере роста компании разрасталась и бухгалтерия, появились специалисты, отвечавшие за разные направления планово-экономического учёта. В конце концов сложился довольно большой коллектив. Всех, к сожалению, не вспомню, но некоторые имена назову: Марина Августиняк, Татьяна Безрукова, Оксана Бугайчук, Василий Журавлёв, Лидия Кульпина, Марина Марченко, Татьяна Огненко…

Говоря о планово-экономической сфере, не могу не вспомнить и свою жену — Елену Бортникову — в качестве сотрудницы компании. Ей принадлежит разработка сводной базы данных всех расходов, платежей, стоимостей, экономических параметров: расходов топлива, объёмов перевезённых грузов, характеристик рейсов и пр. Это была авторская разработка, которую в те времена мало кто мог бы сделать: для этого надо было быть программистом высокой квалификации, иметь соответствующий опыт. Всё это у Лены было, и то, что она сделала, не просто облегчало работу бухгалтерии, но делало возможным проведение быстрой и всесторонней экономической оценки бизнеса.

Важным звеном работы компании была юридическая служба, которую вела Г. А. Павлова — юрист высшей квалификации и при этом человек удивительного обаяния и скромности. Впоследствии она создала своё адвокатское бюро «Павлова и партнёры», имеющее очень высокий профессиональный рейтинг. С Галиной Анатольевной мы до сих пор поддерживаем добрые, дружеские отношения.

Вспомню наш секретариат: Татьяну Олеговну Шатилову и Марину Солощенко. Шатилова прежде работала в ЦМТ в представительстве зарубежной компании, откуда Феликс «сманил» её в нашу компанию. А Марина прежде работала в нашем посольстве в Египте, её в компанию пригласил Виктор Борисов, который там работал в должности второго секретаря посольства. С Мариной мы тоже продолжаем поддерживать отношения.

Наташа Вачевских была в числе самых первых сотрудников, её пригласил один из учредителей — Валерий Роганков, связист. Валерий проработал недолго и ушёл на вольные хлеба, полагая, что в сфере связи и телекоммуникаций, бурно тогда развивавшейся, он добьётся большего успеха. Этим его планам сбыться не было суждено: Валерий вскоре заболел и умер.

С самого начала в компании работали переводчицы: Наталия Вихляева и Юлия Калашникова. Вихляева до «Даконо» работала в США, преподавала русский язык. Проработав у нас год, она вновь уехала в Америку, вышла там замуж. Юлия Калашникова тоже через некоторое время поменяла работу, но связь с ней — ныне живущей с мужем в Норвегии — мы поддерживаем до сих пор.

Татьяна Дмитриевна Золотарёва в прошлом работала инженером в НИИ, занимавшемся молниезащитой самолётов. В компании её функцию я бы определил как «советница Золотарёва», хотя у неё временами были и корпоративные обязанности, связанные, например, с учётом расходов топлива; был период, когда она на некоторое время брала на себя обязанности валютного кассира. Вести какой-то ответственный участок на постоянной основе ей было затруднительно, поскольку она довольно часто брала отпуск за свой счёт и улетала отдыхать. Чаще всего — на Кипр. Татьяна не забывала давать Феликсу настоятельные кадровые рекомендации. По моему мнению, её советы, хоть и были продиктованы заботой о бизнесе супруга, не были квалифицированными и ответственными.

Вспомню тех, кто постоянно или в основном находились в Жуковском: В. Бочкарёв — брат Т. Золотарёвой, В. Беляев, С. Зеленев, А. Евдокимов, авиационные инженеры и пилоты Гуляев, Жихарев, Жилин, Мякотных, начальник службы снабжения Н. Салатов…

Важное звено компании — транспортный отдел, наши водители. У Золотарёва, Курочкина и у меня были персонально закреплённые водители и автомобили: Дима Ковара и Игорь Канель («под» Золотарёвым), Володя Асрян (у Курочкина), Миша Кевбрин — «мой». Кроме них, в компании было ещё несколько машин и водителей, которым приходилось ежедневно возить лётный и инженерный состав, бухгалтерию и других сотрудников. Среди них вспомню Анатолия Муратова, попавшего однажды в аварию, после чего у него осталась серьёзная травма ноги, которую долго не удавалось восстановить и вернуться к работе. Запомнился ещё один водитель по фамилии, кажется, Мастич. Однажды он в выходной день взял с нашей стоянки без спроса автомобиль («Волга» ГАЗ-24) и поехал то ли просто кататься, то ли «бомбить», что было нашими правилами строго запрещено и контролировалось. В этой своей поездке Мастич сбил пожилую женщину, началось расследование. Мастич в разговорах с нами повёл себя как-то странно, и мы пригласили эксперта-психиатра, который минут за двадцать беседы установил диагноз и со словами «наш человек» увёз его в психушку.

Виктор Борисов предпочитал ездить за рулём сам. У Николая Ивановича Москвителева был свой водитель с машиной и своя секретарша — Ольга Прокопьева.

Одним из основных звеньев компании была т. н. «авиационная группа». В неё входили опытные, квалифицированные люди, за плечами которых была работа в представительствах «Аэрофлота» за рубежом; были в ней и бывшие лётчики. Все они хорошо владели английским, осуществляли полное сопровождение каждого рейса — как из офиса, так и находясь на борту в качестве сопровождающих. Вспомню их имена: В. Бердников (ставший позднее генеральным директором авиакомпании), В. Захаревич, П. Марченко, А. Письменный, А. Солянников, А. Гилязов, В. Семейкин… У меня, к сожалению, не сохранилось полных списков, так что вспомню не всех…

Не могу не назвать имена инженеров, которых пригласил Н. И. Москвителев, служивший с ними в армии и знавший их высокую квалификацию и надёжность: А. Коломин, Н. Савельев. Работал у нас и зять Москвителева — Виктор Апатьев, полковник авиации, эффективно работавший в сегменте, занимавшемся поставками топлива. Запомнился ещё один сотрудник из бывших военных: инструктор-парашютист капитан Курявый Иван Романович. На его счету было какое-то совершенно невообразимое количество прыжков с парашютом, он охотно рассказывал о разных «случаях из жизни». Ну, например, таком. Во время каких-то полевых учений в ближайшем селе вечером должны быть кино и танцы в Доме культуры. Иван Романович познакомился с девушкой и обещал прийти. Но учения затягивались. Чтобы не опоздать на свидание, Иван Романович, завершая последний прыжок так изменил направление приземления своего парашюта, что спланировал прямо к ногам девушки, которая его ждала на танцплощадке возле Дома культуры. Вот такой он был лихой парашютист! В нашей компании капитан Курявый был «по хозяйственной части». Одной из его особенностей, вызванной, видимо, огромным количеством приземлений, было то, что просто стоять он не мог, ему надо было переминаться с ноги на ногу. Если к этому добавить простонародно-игривую манеру речи и содержание рассказов, Иван Романович в эти моменты был настоящим артистом разговорного жанра, как сейчас сказали бы, стендап-комиком. Вспомню ещё двух сотрудниц компании, работавших в офисе на Саввинской: Елена Мартынова, прежде работавшая в редакции академического журнала «Вопросы литературы», и Татьяна Урлина, обеспечивавшая работу нашего буфета.

Назову имена и сотрудников «морской группы»: Игорь Джохадзе (руководитель), Владимир Чижик, Александр Чепорнов. Несмотря на высказанную мною невысокую оценку работы группы в целом с точки зрения бизнеса, это были хорошие специалисты, порядочные и симпатичные ребята.

Надеюсь, что чтение этого очерка пробудит воспоминания у тех, кто работал в «Даконо», сотрудничал с нами, бывал у нас в гостях. Уверен, что у большинства воспоминания будут приятными!

После «Даконо»

Когда я завершил своё участие в «проекте „Даконо“», мне было 47 лет — возраст «расцвета сил». Я действительно был энергичен и нацелен на продолжение деловой активности. По сравнению с ситуацией пятилетней давности, когда я только приехал в Москву, не имел ни жилья, ни работы, ни связей, моё новое положение надо признать превосходным: всё это у меня уже было. Можно двигаться дальше, как говорил Маяковский: «Твори, выдумывай, пробуй!»

Мне хотелось создать какой-нибудь свой бизнес. В голову приходили разные варианты, но все они исходили из ошибочного, как потом оказалось, образа: я хотел начать новый бизнес со старыми коллегами из «Даконо». В качестве партнёров я видел Виктора Борисова, Галину Павлову и Надежду Степанову, каждый из них был профессионалом высокого класса, относились мы друг к другу с симпатией и доверием. Объединяло нас то, что с закрытием «Даконо» мы все остались без работы. Мои друзья охотно откликнулись на моё предложение, мы встречались, обсуждали возможные варианты совместной деятельности.

В моём архиве сохранился забавный документ, подготовленный для своих друзей-партнёров Виктора Борисова, Галины Павловой и Надежды Степановой в феврале 1998-го. Приведу здесь почти целиком.

План работы на февраль 1998 г. Преамбула

Группа друзей, проработавших вместе в одной компании более пяти лет, решила создать новую организацию, работа в которой позволила бы им реализовать следующие планы и надежды:

— обеспечить себе достойный заработок («Достаток»);

— сохранить здоровье, работая в приятном обществе («Здоровье»);

— максимально приблизиться к тому, чтобы делать то, что тебе нравится, и не делать того, что не хочется («Свобода»).

Профессиональная подготовка группы весьма высока, что вкупе с накопленным опытом позволяет рассчитывать на успех во многих направлениях деловой активности. Попросту говоря, группа способна обеспечить менеджмент практически любого проекта.

Направления деятельности

Первое направление — финансовое: налоговое планирование, финансовый менеджмент.

Имеется в виду широкий спектр действий по обслуживанию чужих денег. Среди них: открытие персональных и корпоративных счетов клиентам в различных банках в разных странах мира, создание и регистрация офшорных и иных компаний, обналичка и «проплата контрактов», кредитование «чёрным налом», консультирование, управление счетами за рубежом и т. п. Всё это мы умеем делать.

Второе направление условно можно назвать «туризм». Здесь мы полагаем развить следующие формы.

Первая — уже частично имеющая место быть — образование за рубежом. Один из участников группы уже отработал и обеспечивает направление на учёбу в США, включающее все ступени обучения. Это направление может быть расширено как географически — другие страны, так и лингвистически — другие языки. Кроме того, следует иметь в виду профессиональную подготовку и переподготовку в различных странах и сферах.

Вторая — элементарная торговля чужими турами, то есть агентская деятельность. Сюда же можно вписать — при наличии подходящего места — и открытие собственных авиакасс, используя личные связи А. И. За-ча и пр. Следует, однако, ясно осознавать, что всё это — очень хлопотное и трудоёмкое дело. Приступать к нему можно лишь после весьма взвешенной оценки всех обстоятельств.

Третья форма — индивидуальный туризм, или то, что мы условно называем «службой посещения событий». Речь в конечном счёте идёт о надлежащим образом установленных отношениях с подобными агентствами за рубежом и грамотно представленной информации об этом — вплоть до издания печатного органа «Что, где, когда». (Название условное, ибо это уже занято и защищено.) В принципе, для того чтобы такое обеспечить, нужен только Интернет и договорённость с фирмами, оформляющими визы и авиабилеты.

Чужие проекты

Старые — точнее, бывшие — партнёры могут предлагать (и уже предлагают) различные формы сотрудничества в их бизнесе или в их новых проектах. Такое сотрудничество возможно, ибо мы рассматриваем себя как консалтинговую фирму широкого профиля. Если, например, где-то кем-то вновь будет изготавливаться салон-самолёт и к нам обратятся за помощью, мы рассмотрим это предложение и постараемся найти приемлемые формы сотрудничества.

Свои проекты

Свои проекты, находящиеся в большинстве случаев в стадии бизнес-идеи, могут быть для начала только поименованы. Среди них:

— создание боулинг-центра. Затраты — 1,5–2,0 млн долл. Окупаемость — 10–12 месяцев, срок ввода в эксплуатацию — от 3 до 8 месяцев в зависимости от масштабов;

— создание спортивно-оздоровительного комплекса. Затраты — до 300 тыс. долл. (стартовые вложения). Ежегодные расходы — до 350–400 тыс. долл. Возврат стартовых вложений — первые 1–2 месяца, ежегодная прибыль — не менее 1 млн долл.;

— создание магазинов: от ювелирного до книжного, от школьного киоска — до «Национальной коллекции элитных вин».

Список может быть продолжен.

Что мы имеем, или что у нас есть: желание, здоровье, время, мало денег, офис, знания, умение, то есть — всё!

Что делать

В связи с некоторыми осложнениями в оформлении офиса, вызванными отсутствием записи в Реестре собственников (на что уйдёт ещё неделя, если не больше), предлагаю начать работу над уставом, регистрацией фирмы и получением необходимых лицензий.

Моё предложение:

Юридическая форма — автономная некоммерческая организация, некоммерческое партнёрство, потребительский кооператив (союз, общество) или фонд, то есть некоммерческая организация. Какая форма предпочтительнее — предлагаю обсудить, заслушав экспертную оценку Павловой Г. А.

Состав учредителей очевиден: Белкин С. Н., Борисов В. А., Павлова Г. А., Степанова Н. Р. (в алфавитном порядке).

Предлагаю провести собрание примерно 28 февраля — 1 марта, на котором определить все оргвопросы, важнейшим из которых является название организации.

Название

Существует несколько типов названий.

Первый: в названии содержится непосредственное и ясное указание на направление деятельности и т. п. Например: «Фонд поддержки реформ в России», машинно-тракторная станция, завод минеральных удобрений «Азот», Международный центр подготовки террористов и диверсантов им. Ш. Басаева и т. д.

Второй: ничего не значащее «красивое» слово. Например: торговый дом «Элан», «Белый ветер», «Ринако», «Данако», «Даконо» и т. п. Иногда эти слова являются аббревиатурой, смысл которой ясен только авторам. Так, например, вышеуказанные учредители могли бы назваться «Насевига», что означало бы «НАдяСЕрежаВИтяГАля». В этом жанре можно долго упражняться: Севигана, Вигасена, Гавинасе — ну и так далее. Можно и из фамилий: Бебопаст, например.

Третий: просто «звучное» слово: «Прогресс», «Альфа», «Эдельвейс» и т. д.

Четвёртый: сочетание предыдущих признаков — «Ланта-тур», «Зевс-трэвел».

Пятый: имена — «Надежда», «Абрам» и т. д.

На этом типология далеко не исчерпана, но я не собираюсь писать курсовую работу по филологии. Я просто хочу всех натолкнуть на выработку принципа наименования и поиск самого названия. При этом, на мой взгляд, следует думать вот о чём. Чем бы мы ни занимались, это будут те области деловой активности, где очень важны авторитет, доверие, солидность, респектабельность и т. п. Поэтому всё должно работать на этот образ: устойчивость, компетентность, конфиденциальность. Название в этом случае играет немаловажную роль. Если мы хотим предложить финансовые услуги и при этом назовёмся товарищество на вере «Лиса Алиса и Кот Базилио», нас оценят за остроумие, но денег могут и не дать.

Дальше в этом многостраничном плане предложены варианты названия (например: «Академический центр бизнес-технологий», «Академический центр „Карьера“» и др.), представлена информация о стоимости и сроках получения лицензий на некоторые виды деятельности, а также план работ по ремонту и оборудованию будущего офиса. Я также предлагал формулировки видов деятельности (услуг) для визитной карточки компании:

— Образование за рубежом.

— Регистрация компаний в России и за рубежом.

— Персональные и корпоративные счета в банках Европы, США, Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии.

— Налоговое планирование, финансовые операции.

— Юридическое консультирование, разработка схем и сопровождение вашего бизнеса.

Все эти бизнес-идеи остались только на бумаге.

Почему? Думаю, прежде всего потому, что те, кого я видел в качестве партнёров, готовых вместе дружно строить общий бизнес, к этому вовсе не стремились. У каждого было своё видение собственной судьбы, и они эти свои возможности в конце концов реализовали. Во всех проектах я видел себя в качестве организатора — директора, менеджера, предлагая создание чего-то своего с нуля — со всеми рисками и неопределённостями. К тому же без финансового обеспечения. Но хорошая идея плюс хороший лидер — этого чаще всего недостаточно для успеха бизнеса. Нужен более надёжный базис: деньги и покровители. Ни того, ни другого я предложить не мог. Так что при всём хорошем ко мне отношении мои друзья-партнёры в конце концов выстроили свои собственные стратегии, основным элементом которых было приобщение к какому-то уже сложившемуся, уже обладающему ресурсами и перспективами бизнесу, в котором можно найти своё место. Квалифицированные профессионалы могли найти работу в уже сложившихся успешных компаниях. В общем, получилось как в басне: «Лебедь рвётся в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду». И каждый из них прав: выбор своей среды обитания жизненно важен. Так что планы планами, а вокруг бурлит некая реальная жизнь, которая предлагает свои возможности построения собственной судьбы.

Офис

В качестве дополнительного (кроме энтузиазма) центра притяжения я видел наличие офиса, в котором мы могли бы стартовать. Офис я рассматривал и как «точку кристаллизации» для развития того или иного варианта бизнеса с партнёрами и как выгодное вложение денег в недвижимость, которую в случае чего можно сдавать в аренду. Я начал изучать рынок офисов в конце 1997 года, а в феврале 1998-го уже определился с выбором — об этом подробнее в главе «Летите, голуби…». Но сперва расскажу об одном — экзотическом — варианте, который попался в процессе поиска.

Еврейский хор

Предлагалось свободное помещение на первом этаже с окнами, выходящими на Малый Сухаревский переулок, метрах в ста от угла с Цветным бульваром. Место, прямо скажем, хорошее во всех отношениях. Дом старый, двухэтажный, дореволюционный, помещение — одна большая комната 50–60 квадратных метров, плюс туалет и тамбур-прихожая. Вход-выход — в арку, соединяющую двор с переулком. Собственником и продавцом помещения выступало юридическое лицо: ООО «Мужской еврейский хор», директор — И. Шапиро. Агент, ведущая сделку, дала координаты владельца.

Владелец сидел в историческом здании, знаменитом доме №26 на Поварской — том самом, на котором мемориальная доска, извещающая, что здесь жил писатель И. А. Бунин. Здание известно как «Доходный дом И. Баскакова» и считается архитектурным памятником. Подъезд был обшарпанным, но со следами былого величия, — лепниной и остатками росписей, — я поднялся на верхний этаж и позвонил в указанную мне квартиру. Дверь открыл человек, который по внешности вполне мог бы носить фамилию Шапиро, но у него оказалась другая еврейская фамилия. Он меня ждал и мою фамилию знал. На автопилоте просканировал мой хабитус и, видимо, какие-то выводы для себя сделал.

Не-Шапиро выступал от имени Шапиро по доверенности. Первое, что он мне сообщил:

— В этом доме до революции жили только жиды и генералы.

Лексика специфическая: как бы эпатажная, но в кругу своих доверительно-ироничная. Мы прошли по длинному коридору мимо нескольких комнат. Квартира была превращена в офис, всюду были какие-то люди. Потом мы с Не-Шапиро сели за стол, он выложил пакет документов.

— Вот, смотрите. Тут всё в порядке, можете мне поверить. Человек уезжает и хочет немного заработать на переезд.

Мне, как недавнему кишинёвцу, не надо было уточнять, что «уезжает», — это уезжает в Израиль или в Америку.

— Помещение продаётся вместе с фирмой. Вернее, фирма продаётся вместе с помещением, — небрежно сказал он и добавил: — Ну, вы же понимаете…