Бесплатный фрагмент - Осетия и осетины

Предисловие

Прошлое Осетии периода правления императора Николая I редко становилось предметом отдельного исторического исследования. О причинах подобной избирательности можно лишь строить предположения. Отсутствие подробного комментария к данному отрезку времени не в последнюю очередь обусловлено сложностью задачи, стоящей перед историком. Вся вторая треть XIX в. на Кавказе — это период постоянной войны, вражды, фатальных ошибок, громких управленческих провалов и неудач. История Осетии здесь отнюдь не является исключением.

С самого начала упомянутого отрезка времени правительство императора Николая делает ставку на покорение горцев Северного Кавказа силой оружия, и Осетия становится не иначе как первым объектом претворения в жизнь этого амбициозного плана. После успешного завершения двух военных кампаний в Закавказье российский император первым делом направляет свои войска в Северную и Южную Осетии. В конце же царствования Николая I после продолжительной войны, неоднократной смены политического курса, краха ряда проводимых на Кавказе административных реформ Осетия, по наблюдениям участника кавказских дел А. Л. Зиссермана, оказывается в критическом материальном и нравственном состоянии.

Подобная оценка была немыслима в период царствования императора Александра II. Несмотря на появление гласности в российском обществе, период правления Николая I — отца нового императора, не мог рассматриваться критически. Начиная с 1862 года наместником Кавказа являлся Великий князь Михаил Николаевич — младший сын Николая I. В такой ситуации штабные историки, составлявшие в Тифлисе сборник материалов о Кавказской войне, не имели полной свободы в интерпретации описываемых событий. Взгляд таких авторов как В. А. Потто и А. П. Берже, состоявших на службе при штабе Кавказской армии, представляет собой не иначе как официальную точку зрения Управления кавказского наместника.

Так, например, такое явление как массовый исход осетин и других кавказцев в пределы Османской империи в конце указанного периода не удостоилось отдельной главы в монографиях штабных историков. Неудобной для них являлась и тема принадлежности определенной части осетин к мусульманскому вероисповеданию [1]. Это не вязалось с доктриной помощи единоверному народу, которым считались осетины со времен их первых контактов с правительством Российской империи. В конце XVIII- начале XIX в., по свидетельству Я. Рейнеггса, христиане в Осетии составляли наиболее малочисленную конфессиональную группу по сравнению с «язычниками» и мусульманами, что подтверждает и наличие большого количества арабизмов в осетинском языке, особенно в религиозной лексике. Свидетельства таких авторов, как Я. Рейнеггс, С. М. Броневский и А. М. Шёгрен говорят о том, что проникновение ислама в североосетинские общества было достаточно глубоким, и период правления Николая I — это последний отрезок в истории Осетии, когда источники сигнализируют о значительном влиянии ислама. Численность осетин-мусульман в этот период не уменьшалась, а увеличивалась. Переломить данную тенденцию и воцерковить большое количество осетин удалось лишь позднее администрации императора Александра II, в том числе, и благодаря физическому исходу осетин-мусульман в пределы Османской империи.

При всей противоречивости проводимой наместниками императора Николая I политики его время — это, тем не менее, уникальный момент в истории Осетии. В перечне краев и областей Российской империи появляется первое мононациональное территориально-административное образование с осетинским населением. Примечательно, что это образование, получившее название «Осетинский округ», было впервые основано не на северной, а на южной стороне кавказских гор. Основа для последующего создания аналогичного мононационального образования уже на севере Кавказа была заложена также в царствование Николая I. Николаевское время — это также период сосуществования на Северном Кавказе российских законов и древних народных обычаев. Положение 1827 г. властью российского императора узаконивало действие на присоединенных к империи территориях адатов горцев наравне с российским правом. Кавказская администрация приступила к кодификации адатов, составляя сборники обычного права в каждом кавказском округе. Так, в 1844 г. по поручению начальника центра Кавказской линии генерал-майора князя Голицина был составлен сборник адатов дигорцев, а под руководством владикавказского коменданта полковника Нестерова — сборник обычного права осетин Владикавказского округа.

Ввиду сложившейся в Российской империи авторитарной системы управления, судьбоносные решения, касающиеся Осетии, принимались узким кругом лиц, приближенных к российскому императору. Это были управляющие прежними и новыми кавказскими территориями И. Ф. Паскевич, Г. В. Розен, Е. А. Головин, А. И. Нейдгардт, М. С. Воронцов, военный министр А. И. Чернышев, сенатор П. В. Ган и, разумеется, сам российский император. Поэтому важной особенностью периода является волюнтаристский характер управления Кавказом — под большинством Положений, касающихся административного устройства края в целом и Осетии, в частности, стоит резолюция императора Николая I.

Такие решения, как отправка в осетинские горы экспедиций Абхазова и Ренненкампфа, приказ о наборе осетин в экспедицию в горную Ингушетию, возбуждение следствия по поводу разгрома Южной Осетии войсками грузина Андронникова являлись либо личной инициативой российского монарха, либо прошли процедуру соответствующего согласования. Более того, император Николай I за время своего правления лично побывал в Осетии в 1837 г., где принял делегацию осетинских депутатов, а после этого в 1845 г. в Санкт-Петербурге лично пожаловал делегатам из Осетии почетное знамя «за действия против непокорных».

Хронологические рамки данного периода охватывают время, начиная с воцарения императора Николая I и заканчивая моментом вступления на престол его сына императора Александра II, соответственно, период с 19 ноября (1 декабря) 1825 по 18 февраля (2 марта) 1855. На Кавказе этот период начинается с отставки А. П. Ермолова и назначения новым главнокомандующим И. Ф. Паскевича и заканчивается отставкой М. С. Воронцова и назначением Н. Н. Муравьева.

В последние годы источниковая база периода дополнилась такими важными свидетельствами эпохи как воспоминания и документы видных деятелей Российской империи А. Х. Бенкендорфа, Е. Ф. Канкрина, стали доступными оригиналы и переводы трудов о Кавказе немецких ученых и путешественников К. Коха и А. ф. Гакстгаузена. Ценные свидетельства оказались в открытом доступе на русском, немецком и французском [2] языках (частично в переводе). Эти свидетельства, не нашедшие отражения прежде в работах, посвященных периоду XIX в., позволяют увидеть события эпохи в новом свете, значительно дополнить сложившееся представление об истории Осетии данного периода. Особенно важным для понимания причин исхода осетин в Турцию является последний его отрезок — время наместничества на Кавказе Светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова. Об этом периоде нам рассказывают мемуары участников кавказских дел полковника Арнольда Львовича Зиссермана и осетина — генерала русской армии Мусы Алхастовича Кундухова, возглавившего впоследствии мухаджирское движение. Оба названных автора дают диаметрально противоположную оценку описываемым событиям, что позволяет нам увидеть картину Осетии интересующего нас периода во всей объективности.

Анализ имеющихся в распоряжении историка источников заставляет сделать вывод о том, что назначение Воронцова крайне невыгодно сказалось на положении осетин. В отличие от молодого Ермолова, служившего на Кавказе во времена Екатерины II, когда осетины искренне приветствовали появление российских войск, молодой Воронцов впервые попал на Кавказ в короткий период обострения отношений с осетинами. Это обострение было вызвано, в первую очередь, вероломной политикой нового главнокомандующего П. Д. Цицианова. Архивные документы и свидетельства непосредственных участников кавказских дел говорят о том, что, став наместником, Воронцов сохранил враждебное или, по крайней мере, недружественное отношение к осетинам. В ситуации, когда наместник получил беспрецедентные полномочия, подобное обстоятельство имело для Осетии более чем серьезные последствия. Именно в это «воронцовское» десятилетие и созревают ключевые предпосылки для последующего массового исхода части осетин в пределы Османской империи.

Осетия в канун воцарения Николая I

К моменту восшествия на престол императора Николая I краем достаточно продолжительное время управлял генерал А. П. Ермолов. «Десятилетний период с 1816 по 1826 г., — пишет историк Романовский, — был для Закавказья первым мирным временем после вековых волнений». [3] Мятежи и восстания, имевшие место после присоединения Картли-Кахетинского царства, были давно подавлены, а с Персией, ранее являвшейся главным источником беспокойства, действовал Гюлистанский мирный договор, подписанный в 1813 г.

Основные принципы российской политики на Кавказе после окончания русско-персидской войны 1804—1813 гг. и до воцарения Николая I можно увидеть в напутственном письме Александра I к своему кавказскому наместнику. Российский император писал: «Вся цель сношений моих в Азии состоит только в том, чтобы сохранился мир и водворилось спокойствие между народами сопредельными в том крае с российскими владениями, ибо под сенью мира и общего спокойствия я надеюсь утвердить благосостояние и распространение просвещения в землях, лежащих за Кавказом, а также довершить постепенное покорение народов, на нем обитающих». [4]

В последнем Ермолов, судя по всему, видел свою основную задачу, поэтому, что касается Северного Кавказа, то здесь период правления Ермолова мирным назвать нельзя. По инициативе главнокомандующего российские войска с 1818 г. начали активное покорение Чечни, перенеся оборонительную линию с Терека на Сунжу и заложив крепость Грозную. Солдаты Ермолова стали силой вытеснять чеченцев с равнинной части в горы за Сунжу. Непокоренным на деле оставался и Дагестан, большинство обществ которого формально приняли присягу верности Российской империи. Несмотря на закрепление в Гюлистанском договоре за Российской империей территорий Дагестана, степень лояльности дагестанских горцев российским властям была низкой. «С 1816 по 1827 г., — пишет Романовский, — т.е. во весь десятилетний период управления Кавказом генерала Ермолова главным театром военных действий служили Дагестан и Кавказская линия». Под конец периода наместничества Ермолова (осенью 1825 г.) антироссийское восстание вспыхивает в Кабарде.

На фоне жестоких мер, предпринимаемых Ермоловым по отношению к чечнцам, дагестанцам и кабардинцам его политика по отношению к осетинам выглядит мягкой и гуманной. Положение осетин выгодно отличалось от положения жителей Чечни и Дагестана, а отношение к ним Ермолова, как следует из текста его прокламаций, было лучше, чем, к примеру, к жителям Кабарды. Получая рапорты о волнениях в осетинских обществах, Ермолов воздерживался от наказания осетин. К народам, подлежащим, по выражению Александра I, покорению, осетины не относились. Как северные, так и южные осетины к этому моменту являлись подданными российского императора. На севере Кавказа находились Тагурское, Алагирское, Куртатинское и Дигорское осетинские общества. На юге — Кударское, Туальское, к которому условно причислялось Наро-Мамиссонское общество, Чсанское, а также осетины, проживающие вдоль Военно-Грузинской дороги от Дарьяльского ущелья и вплоть до города Душета (территория бывшего Арагвского эриставства).

Все перечисленные осетинские общества, согласно подаваемым рапортам, были постепенно приведены к присяге российскому императору. Первыми присягу верности царю Александру принимают в 1802 г. осетины южного склона Кавказского хребта (туальцы, чсанцы и кударцы). [5] В 1809 г. старшины Алагирского общества приходят во Владикавказскую крепость с очередными изъявлениями покорности от имени 3 000 домов. В этом же году жители Куртатинского осетинского общества приносят присягу на верность России и обязуются пресекать попытки любых других народов совершать нападения на представителей российской власти. [6] В 1815 г. алагирцы и мизурцы повторно подтверждают данные ранее обещания верности. [7]

Лояльными российской администрации являлись и осетины-дигорцы, подтвердившие данную еще в прошлом веке присягу в том же 1815 г. генералу Ртищеву. Желание вступить в «вечное подданство Российской империи» было высказано старшинами от имени всего народа. [8] Помимо этого в 1826 г. видные представители Дигорского общества (Абисаловы, Кубатиевы), подтвердив сделанный однажды народом выбор, дали присягу верности командующему войсками на Кавказской линии и начальнику Кавказской области генерал-лейтенанту Георгию Арсеньевичу Эмануэлю. [9] Лояльными российской администрации и, в частности, А. П. Ермолову были и осетины Наро-Мамисонского общества, о чем свидетельствует письменное обращение к ним наместника с обещаниями оказать защиту и покровительство. [10]

Уездным центром для северных осетин-иронцев (тагаурцев, алагирцев и куртатинцев) была крепость Владикавказ. “ (…) Одна лишь власть коменданта, — пишет в своих воспоминаниях служивший на Кавказе декабрист Гангеблов, — чинит здесь суд и расправу“. [11] Возле крепости находились два осетинских поселения. Тот же Гангеблов пишет об этом следующее: „С Юга и с Севера к Владикавказу прилегают два мирные аула. К последнему из них ведет мост через Терек (…) « [12] Аул с севера — это, очевидно, Тулатово, возникшее в 1825 г. на левом берегу Терека напротив крепости. [13] Аул с южной стороны — это поселение Фетхуз-Редант, основанное старшиной Тау-Султаном Дударовым с разрешения коменданта Дельпоццо. Для северных осетин-дигорцев, административно относившихся к Кабарде, уездным центром являлась построенная в 1818 г. крепость Нальчик, где находилось областное и уездное начальство.

Осетины юга Кавказа при Ермолове оказались в худшем правовом положении, чем осетины севера. Земли южных осетин при Ермолове входили в округа Грузинской губернии: Горийский, Душетский и Ананурский. [14] Больше всего осетин проживало в Горийском уезде, и для них административное управление было сосредоточено в руках коменданта г. Гори. Несмотря на то, что посетивший Кавказ академик Клапрот в своем труде писал, что Горийский уезд простирается до истоков Большой и Малой Лиахвы, [15] значительная часть южных осетин была к моменту воцарения императора Николая незвисимой и неподконтрольной чиновникам российской администрации. [16] В первую очередь речь идет о жителях уездов Ксанский и Гвердис дзири считавшихся крепостными грузинских князей Эристовых и Мачабели.

Тяжба осетин с представителями двух родов грузинских тавадов имела свою предысторию. Дело в том, что царь Ираклий II в свое время отозвал права на управление названными уездами у князей Сидамоновых (Эристави) и Мачабели и назначил вместо них наместниками своих сыновей. С присоединением Грузии конфликт Картли-Кахетинского царя и помещиков перешел в правовое поле Российской империи. Попытка грузинских феодалов, пользуясь моментом, вернуть себе контроль над этими землями закончилась убийством князя Мачабели. В 1802 г. в горы Южной Осетии была направлена военная экспедиция подполковника Симоновича, посетившая долины Малой и Большой Лиахвы, Паци и Ксани. Осетины, не оказав сопротивления российским войскам, согласились принять присягу на верность императору Александру I. Историк Бутков сообщает о двух третях южных осетин, предавшихся под контроль властям, в то время как одна треть, населяющая труднопроходимые местности, осталась независимыми. [17] В отчете о приведении жителей к присяге, в частности, говорилось: «Осетины весьма преданы России и желают быть управляемы не грузинскими, а российскими чиновниками». [18] Однако, это пожелание было в дальнейшем проигнорировано.

С назначением главнокомандующим П. Д. Цицианова права на эти земли в 1803 г. [19] после решения Верховного грузинского правительства и резолюции Александра I были возвращены грузинским помещикам. Однако попытка вновь передать управление над землями, заселенными осетинами, князьям Эристовым и Мачабели [20] не увенчалась успехом. Склонить осетин к повиновению грузинским князьям так и не удалось вплоть до назначения Ермолова — об этом свидетельствует рапорт на его имя, из которого мы узнаем, что южные осетины так и не стали платить назначенным грузинским чиновникам налоги и отправлять в пользу прежних помещиков повинности. [21] В результате жители, отказавшиеся признавать права и притязания грузинских тавадов, [22] были объявлены мятежниками, а для их усмирения Ермолов в 1821 г., судя по всему, санкционировал карательную экспедицию во главе с горийским окружным начальником майором Титовым, разорившую 21 село. [23] При этом Ермолов отрицательно отнесся к инициативе наделить грузинских помещиков правом задерживать крестьян и взыскивать с них причитающееся. [24] Такого усиления статуса помещиков Ермолов не хотел, и конфликт так и остался неразрешенным.

Западная часть Южной Осетии (Кударское общество) в свое время находилась в административном подчинении Имеретии и относилась к ее Рачинскому уезду. Эта область должна была, таким образом, войти в сферу влияния Российской империи еще по Кучук-Кайнарджийскому договору (1774 г.). Во время экспедиции подполковника Симоновича в 1802 г. жители Кударского общества наравне с остальными южными осетинами также приняли присягу на верность Александру I. Признание этого присоединения Ираном, равно как и признание присоединения к Российской империи других территорий Южного Кавказа, состоялось в 1813 г. во время подписания Гюлистанского мирного договора. [25]

И на юге, и на севере Осетии формально присутствовала российская судебная власть. Согласно именному указу императора Александра I от 24 июля 1822 г. «О переименовании Кавказской Губернии Областью (…)» залинейным народам, к которым относились также и осетины, предоставлялось «в делах тяжебных разбираться на основании прежних их обычаев, и где удобно, под наблюдением особенно определяемых для сего чиновников; в уголовных же преступлениях подвергать военному суду». [26] Суд, ведавший делами тагаурцев, куртатинцев и алагирцев находился изначально в крепости Моздок, со временем был перенесен в крепость Владикавказ. Юридическое установление ведало делами осетин и ингушей. В 1822 г. Ермоловым был учрежден Временный кабардинский суд в Нальчике, который разбирал дела всего кабардинского народа. Этому суду были подведомственны и осетины-дигорцы. На юге Кавказа существовали учрежденные в начале века суды в селениях Джава и Ванати. Следующим по значимости юридическим установлением, ведавшим делами южных осетин, был суд начальника Горийского уезда в г. Гори.

После обсуждения с комендантом Владикавказской крепости И. П. Дельпоццо Ермолов делает выбор в пользу учреждения «волостного правления» на землях осетин. [27] Отдельные осетинские общества должны были выбирать из своей среды наиболее уважаемых старшин. Избранные старшины правомочны были решать споры, назначать ответственных, распределять повинности и т. д [28]. В осетинских обществах, находящихся в ведении владикавказского коменданта, Ермоловым была введена и система повинностей. Она предусматривала доставку дров на военные посты, при необходимости осуществление почтовой связи, а также содержание дорог в исправном состоянии [29] — осетинские крестьяне привлекались к строительству мостов и дорог, расчистке снега при заносах. Тагаурским старшинам при этом было дано право взимать пошлину с каждого купца, проходившего по Военно-Грузинской дороге по 10 р. серебром, а с поселянина по 35 копеек. [30]

В период наместничества Ермолова происходит и активное вовлечение осетин в ряды российской армии. [31] Главнокомандующий даже обращается в Дворянское депутатское собрание за разъяснением о возможности причисления отдельных горских родов к дворянскому званию. [32] Подготовить этот вопрос Ермолов также поручил Дельпоццо. Вначале, по мнению Ермолова, следовало создать «ополчение для внутренней стражи дабы испытать их способность». После этого такое ополчение, как думал Ермолов, могло быть использовано для охраны Кавказской линии. [33] Во исполнение этого решения, в частности, в 1824 г. в крепости Моздок создается Горский казачий полк из осетин и кабардинцев. [34]

Отдельной главой периода управления Ермолова является переселение осетин с гор на плоскость. При этом, данная мера отнюдь не являлась его личной инициативой, а лишь продолжала утвержденную однажды Александром I и проверенную временем стратегию. Заселение осетинами Северокавказской равнины, где после опустошительной эпидемии чумы фактически исчезло население Малой Кабарды, было в интересах российской администрации и создавало дополнительную материальную базу для нужд армии. Планировалось, что живущие в горах осетины «будут беспрестанно выходить на равнину, поселяться там и умножать селения», что будет способствовать умножению земледелия и скотоводства. В результате «продукты сии будут иметь понижение в ценах», что «облегчит снабжение армии провиантом». [35]

«Местное начальство, — пишет по этому поводу К. Красницкий, — желая вызвать из горных трущоб туземцев, хотя и принявших уже покорность, но еще малонадежных тогда, предлагало благонадежным туземцам, пользовавшимся вместе с тем и доверием народа, занять на избранном пункте место под аул и приглашать селиться в нем желающих. Основателю аула предоставлялись права аульного старшины с ответственностью за всякий могущий случиться беспорядок. Границы аульных земель с точностью не определялись; земли было вдоволь и каждый пользовался таким количеством ее какое ему было нужно». [36]

Так, на правом берегу Терека еще в период наместничества Цицианова и при его посредничестве Махаматом и Джанхотом Дударовыми в обмен на переуступку горного поселения Ларс по Военно-Грузинской дороге с позволения Александра I было основано осетинское поселение Джанхотов Ларс, лежащее между Тереком и Камбилеевкой. Вскоре другими Дударовыми недалеко от первого поселения были основаны новые аулы Тасултаново и Иналово (Хумалаг). [37] Если первые переселенцы в долину из осетин являлись преимущественно представителями Тагаурского общества, которые устраивали свои села на правом берегу вдоль Военно-Грузинской дороги, то при Ермолове участок дороги переносится на левый берег. Это вызывает активное переселение туда осетин разных горных обществ. В 1820 г. Ермолов писал новому владикавказскому коменданту полковнику Скворцову: «Намерен я приступить к устроению некоторых укреплений и вы, известя о сем выселяющихся осетин, сообщите, что это делаю я для сохранения их и что они обязаны за сие оказывать правительству усердие и верность». [38] Скворцовым составляется специальный план расселения осетин, который Ермолов в итоге утверждает.

Новые поселения стали образовываться вблизи появившихся на левом берегу Терека укреплений: Верхне-джулатовского, Ардонского, Архонского, Дур-дурского и Владикавказского. В промежутке Черные горы — Архонское укрепление за 7 лет было основано 12 аулов. [39] Четыре аула — Есенова, Кардиусар, Балтинский и Тулатово. Жители Алагирского общества с позволения Ермолова активно заселяют плоскостное поселение Салугардан (Алагир. — Б.Б.). В 1825 г. генерал Эмануэль дает разрешение служившему под его началом Петру Гайтову основать поселение также вблизи Ардонского укрепления. Администрация Ермолова, таким образом, фактически создавала осетинские поселения по Тереку по образцу казачьих хуторов, а жителей обращало в казаков, несших военную службу.

Ермолов ранее уже служил на Кавказе, являясь участником екатерининского персидского похода. В тот период осетины были союзниками Российской империи, а указание императрицы Екатерины недвусмысленно предписывало обходиться с ними как с ее подданными. [40] В своей административной политике, как это видно из многочисленных распоряжений, Ермолов исходил из того, что Северная Осетия — район, который давно находится в подданстве российского монарха. Все мероприятия Ермолова, такие как расселение осетин на равнину, привлечение осетин к воинской службе, говорят о его планах их скорейшей интеграции и приобщения к общероссийским военным и административным порядкам. [41]

О численности осетин северного склона Кавказа мы можем судить по сохранившемуся плану, разработанному Генеральным штабом Военного министерства в 1826 г. на основе топографического описания местности [42]. Согласно данному документу, численность боеспособных осетин северного склона Кавказского хребта была следующей: в Тагаурском обществе, по данным генштаба, жители могли выставить 800 воинов, в Куртатинском — 600, в Алагирском около 1 000, в Дигорском 1 600. [43] Если применить статистический принцип один двор — один воин, то Северная Осетия совокупно насчитывала примерно 4 000 дворов. [44] При этом план скорее всего не учитывал осетин, успевших к тому моменту переселиться на равнину.

Сведения о численности южных осетин в этот же период достаточно фрагментарны. В созданном к 1835 г. «Обозрении российских владений за Кавказом» говорится, что «камерального» описания численности осетин не было. [45] При этом А. Г. Яновский в составленном для сборника описании Осетии называет общее число осетин равное 26 000 чел. Важно в этой связи подчеркнуть, что цифра Яновского — это численность южных и части центральных осетин. Само описание составлялось автором для сборника сведений о народах Закавказья (!) и статистика Яновского относится, соответственно, к народу, населяющему Южную Осетию, к которой автор условно причислил Нарское и Мамисонское общества.

Согласно данным отчета об экспедиции подполковника Симоновича, в начале века только на южном склоне Кавказских гор насчитывалось порядка 35 тысяч осетин. [46] Это соответствует приводимому Бларамбергом и Кохом в интересующий нас период значению численности жителей Южной Осетии с учетом прилегающего Наро-Мамисонского общества — порядка 40 000 чел. [47] Таким образом, общее число всех осетин вместе взятых, исходя из занимаемой ими территории, должно было по логике превышать эту цифру примерно вдвое.

О народонаселении всей Осетии в интересующий нас период нам также позволяет косвенно судить число осетин, обращенных в христианскую веру, приводимое Осетинской духовной комиссией в рапорте Ермолову. Если верить письму митрополита Феофилакта в 1820 г. в осетинских округах проживало около 33 тыс. обращенных в христианство подданных осетин. [48] В подробно составленной ведомости, при этом, нет Дигории. Помимо этого, в ней также отсутствуют округа и урочища самого влиятельного и многочисленного осетинского общества — Тагаурского. Это объясняется тем, что осетины-дигорцы и тагаурцы в основной своей массе были мусульманами, и подсчетом их численности Осетинская духовная комиссия соответственно не занималась.

Границы территорий, заселенных осетинами на юге проходили с востока по области, именуемой Мтиулетией, вплоть до города Душети, с запада простирались до Сурама и Рачинского уезда Имеретии. Северными окраинами осетинских земель на момент воцарения императора Николая I были санкционированное Ермоловым осетинское поселение у Ардонского поста и аулы Дударовых на правом берегу Терека. [49] Помимо этого на севере также существовали анклавы осетин-переселенцев в районе Моздока, численность которых в 1820-е гг. Д. Лавров оценивает в 1 200 человек.

Период двоевластия и отставка А. П. Ермолова

Нападение персидских войск на южные рубежи Российской империи и разрушение Гюлистанского мира стало полной неожиданностью и серьезным испытанием для взошедшего на российский престол императора Николая I. Воцарению нового императора предшествовал правительственный кризис, вылившийся в вооруженное восстание, и партия войны при персидском дворе, возглавляемая наследником Аббас-Мирзой, решила воспользоваться моментом и отвоевать отошедшие русским по Гюлистанскому миру земли. 19 июля 1826 г. Эриванский сардар с большими силами напал на российский пост вблизи урочища Мирак и вторгся на территорию Карабахского и Талышского ханств. Ермолов сделал в своем дневнике следующую запись: «Из сего происшествия явно было нарушение мира прежде обдуманное, но отнюдь не самовольный поступок сардаря Эриванского, как то поняло министерство наше. Итак с сего времени начинается война с Персиею!»

Весть о вторжении Аббас-Мирзы в пределы империи застала Николая I в момент приготовлений к церемонии коронации. Уже первое письмо нового императора главнокомандующему на Кавказ в ответ на реляцию о начале войны говорит о склонности Николая I возложить вину за нападение персов на Ермолова. Николай I писал: «С душевным прискорбием и, не скрою, с изумлением получил Я ваше донесение от 28 июля. Русских превосходством сил одолевали, истребляли, но в плен не брали. Сколько из бумаг понять Я мог, везде в частном исполнении видна оплошность неимоверная: где предвиделись военные обстоятельства, должно бы было к ним и приготовиться». [50] Генерал А. А. Вельяминов комментировал эту ситуацию следующим образом: «Донесениям Алексея Петровича насчет расположения персиян к войне верить не хотели. А теперь обвиняют его». [51]

В конце своего письма к Ермолову Николай I сообщал: «Я посылаю вам двух вам известных генералов — генерал-адъютанта Паскевича и генерал-майора Дениса Давыдова. Первый — Мой бывший начальник пользуется всею Моею доверенностью: он лично может вам объяснить все, что, по краткости времени и по безызвестности, не могу Я вам письменно приказать». [52] С этого момента в командовании войсками и административном управлении краем начинается период двоевластия.

10 сентября И. Ф. Паскевич прибыл в лагерь русских войск, расположенный у Елисаветполя, и фактически вступил в командование с титулом «командира войск кавказского отдельного корпуса, под главным начальством генерала от инфантерии Ермолова состоящих». Интрига Паскевича против Ермолова и распря между двумя военачальниками стали отдельным сюжетом начавшейся войны. Однако, несмотря на неопределенность в командовании, военная кампания для русской армии сложилась крайне удачно. Уже первое значительное сражение под Ганджой (Елизаветполем) [53] 13 (25) сентября 1826 г. закончилось разгромом персидской группировки — дальнейшие действия русских имели только наступательный характер. [54]

Историографы событий приписывают заслугу в удачном ходе военной кампании опыту Ермолова. Так, Н. А. Волконский, в частности, пишет: «Ермолов работать не уставал, и кампания наша против персиян обязана ему не только основным планом, которому следовал Паскевич, но даже «расписанием войск для военных действий с ними». Впрочем, Ермолов скоро поправил наши дела: к началу ноября неприятель был изгнан из всех наших мусульманских провинций, «военные действия прекратились, и генерал-адъютанту Паскевичу предоставлено было перейти за Аракс». [55]

Декабрист и автор записок о Кавказе В. С. Толстой, вспоминая о противостоянии двух полководцев, также становится на сторону Ермолова: «В реляции о Елизаветопольском погроме Паскевич себе одному приписал эту победу, и Император Николай, поверив своему фавориту, в оскорбление славнейшей Кавказской армии отрешил и предал опале славнейшаго современнаго полководца Ермолова, заменив его Паскевичем придав ему всех лучших Русских генералов получивших свое военное образование на исторических полях Отечественной войны, в то же время усилив Кавказскую армию многочисленными войсками двинутыми из России». [56]

Существует версия, что дни Ермолова на Кавказе были сочтены уже после декабрьского восстания в Санкт-Петербурге. Николаю в канун событий на Сенатской площади докладывали, что кавказский корпус во главе с известным военачальником не поддержит нового императора. [57] Вероятно, отставка в разгар персидской войны была отложенной местью императора. «Оборонительная система генерала Ермолова, — как об этом деликатно напишет историк Берже, — не согласовывалась с волею императора Николая, требовавшего действий более решительных». [58]

По другой версии Ермолов был не так уж и невиновен в обострении русско-персидских отношений. Все силы русской армии в течение предшествующих лет были скованы операциями в Чечне, где претворялся в жизнь план, предусматривавший покорение чеченцев силой оружия. Операции в Чечне против горцев Бей-Булата Таймиева и подавление восстания в Кабарде отвлекли значительные ресурсы и позволили персам беспрепятственно подготовить свое наступление. Ермолов убеждается в невозможности завоевания Чечни и решает сделать ставку на экономическую и административную интеграцию чеченских обществ, но представить новую стратегию Ермолов уже не успевает.

Период двоевластия вскоре заканчивается отставкой Ермолова. «Когда в феврале 1827 г., — пишет Волконский, — Императору благоугодно было, кроме Паскевича, отправить в Грузию еще и начальника главного штаба Его Величества г. ад. барона Дибича, „уполномочив его на все меры, дабы привести в точное и безотлагательное исполнение данных ему (от Меня) личных наставлений“, т. е. другими словами — назначить, в случае непредвиденной надобности, преемника самому Паскевичу, то Ермолов понял, что ему на Кавказе делать нечего (…)». [59] 3 марта 1827 г. он направляет Николаю I прошение об отставке. Будучи невысокого мнения о Паскевиче, считая его «человеком, не имеющим ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли», Ермолов вынужден был уступить, и 28 марта 1827 г. И. Ф. Паскевич назначается главнокомандующим Отдельного кавказского корпуса. [60]

Следствием отставки Ермолова стала кардинальная перестройка всей административной системы. Для расследования деятельности Ермолова после его отстранения и фактической ссылки в родовое имение на Кавказ прибыла специальная комиссия Сената, которая нашла в действиях генерала «множественные злоупотребления». Результатом сенатской ревизии кавказских дел стало в том числе и новое положение об управлении Кавказской областью. [61] К этому моменту в Грузии, Кавказской области и земле Черноморского войска по случаю начала войны со 2 февраля 1827 г. действовало военное положение. По сравнению с утвержденным 1822 г. Положением в новом документе, в частности, четче прописывались права и сфера ответственности наместника, а также предлагалось новое административное деление Северного Кавказа.

Кавказская область утверждалась в пределах бывшей Кавказской губернии и состояла из четырех округов со столицами в Ставрополе, Георгиевске, Моздоке и Кизляре. Главное управление Кавказской областью вверялось главноуправляющему в Грузии, [62] которым являлся И. Ф. Паскевич. Общее областное управление не распространялось на залинейных инородцев, к которым относились осетины. Дела о них были в сфере ответственности областного начальства и Главноуправляющего. Частное областное и окружное начальство не принимало участия. Уголовные дела залинейных инородцев рассматривал военный суд. В исковых делах им представлялось право разбираться на основе древних обычаев и законов, а российское начальство могло вмешиваться, только если от инородцев поступала просьба о посредничестве. Вопрос о российском подданстве инородцев был в компетенции Главного управления. Залинейные жители могли стать подданными императора Николая двумя способами: либо по умолчанию после переселения внутрь Кавказской области, либо по решению главноуправляющего. «Сама линия, — говорилось в Положении, — не почитается действительной границей, но только временным учреждением». [63]

В Закавказье успехи русской армии продолжались, и благодаря активным действиям нового главнокомандующего русским войскам удалось перейти Аракс и по итогам победоносной военной кампании подписать выгодный для Российской империи Туркманчайский мирный договор, по которому Персия уступала ей Эриванское и Нахичеванское ханства. Начавшаяся вскоре русско-турецкая война 1828—1829 гг. также ознаменовалась рядом громких побед армии Паскевича. К Российской империи перешла бо́льшая часть восточного побережья Чёрного моря (города Анапа, Суджук-кале, Сухум, Поти), Турция же признавала все завоевания России в ходе русско-персидской войны. Историк Романовский писал по этому поводу: «Блистательное окончание вторых войн с Персией и Турцией в закавказском крае упрочило здесь наше владычество, уничтожило в нем чужеземное влияние и еще раз заставило персиян и турок отказаться от надежды восстановить в Закавказье свое прежнее господство». [64]

С заменой наместника менялась и стратегия российской власти на Кавказе — если Ермолов смотрел на Кавказ, как на крепость, которую он непрерывно осаждал, то Паскевич считался гением наступления. Эта тактика принесла ему успех в войне с Ираном и Турцией, и планы Паскевича в отношении Северного Кавказа, как это видно из документов, подразумевали использование тех же уже опробованных методов. [65] Объектом пристального внимания Паскевича становится прежде всего Осетия — важнейшая транзитная территория между Северным и Южным Кавказом.

Измена тагаурских старшин

С самого начала присоединения Картли-Кахетинского царства к Российской империи Персия не готова была добровольно расстаться со своим бывшим протекторатом. Последним признаваемым персидским правительством договором с русскими был союз, заключенный Надир-шахом и Анной Иоановной, по которому большая часть Северного Кавказа принадлежала Ирану. Начиная с похода на Тифлис Аги-Мохаммеда, и вплоть до заключения Гюлистанского мира Россия фактически находилась с Персией в состоянии войны.

Если в эпоху русско-турецкого противостояния осетины безоговорочно выступали на стороне Российской империи, то с началом же войны с Ираном поведение осетин сильно отличалось от прежнего, а их лояльность российской власти оказалась поколеблена. Дело здесь было вовсе не в родстве осетинского и персидского этносов, которое открылось ученым немногим ранее, а скорее в грамотной политике Тегерана, понимавшего важность контроля основных транспортных артерий через Кавказский хребет. Именно Осетия — ключевая транзитная область на пути из России в Закавказье, волею обстоятельств, стала той территорией, на которую Тегеран с подачи проперсидски настроенных грузинских царевичей сделал ставку в своем противостояния российскому влиянию. В ход шли и подкуп, и обещания новых привилегий, и дружественные жесты вроде освобождения осетин, попавших в персидский плен в составе русской армии. По осетинским ущельям ходили шахские фирманы, в которых излагались планы покорения Персией всего Северного Кавказа.

Особым вниманием шаха пользовались в этом смысле осетины-тагаурцы, [66] издревле контролировавшие дорогу через Дарьяльское ущелье. Осетины-тагаурцы занимали самую большую территорию относительно других обществ и в горах, и на плоскости. [67] Треть тагаурцев — высшее сословие традиционно исповедовали ислам суннитского толка, пришедший по всей вероятности, в Осетию из Кабарды. Правительством Екатерины II одиннадцати тагаурским фамилиям было даровано право взимания пошлин с проезжающих по Военно-Грузинской дороге. Однако, после присоединения Картли-Кахетинского царства новый главнокомандующий на Кавказе князь Цицианов, отозвал это право. Восстание тагаурцев в 1803 г. было профинансировано Тегераном, но подоспевшие на помощь из Моздока войска помогли разгромить горское ополчение Ахмета Дударова и расчистили дорогу. После гибели Цицианова право осетин взимать пошлины за проезд по Военно-Грузинской дороге было вновь возвращено. Но тагаурцы успели увидеть, что обещания, даваемые российской властью, могут быть отменены.

С самого начала новой русско-персидской войны 1826—28 гг. тагаурцы вновь оказались скомпрометированы в глазах администрации связями с персидскими эмиссарами. Впоследствии эти контакты будут квалифицированы не иначе как измена. Находившийся в это время в крепости Владикавказ декабрист А. С. Гангеблов писал: «В начале войны с Персией, по горским мирным аулам стали появляться эмиссары от наследника Персидскаго престола, Аббаса-Мирзы с целью возбудить между ними восстание против Белаго-Царя. Эмиссары эти снабжены были деньгами, но не более того что было нужно для задатков; тем же из них, которые действительно отпадут от России, обещаны горы золота». [68]

«В исходе 1826 года, — значится в делах Генерального штаба, — по приглашению одного чеченского муллы восемь тагаурцев ездили к Нух-хану [69] и одаренные ценными подарками обещали ему возмутить свой народ, в случае же неудачи они изъявили готовность самолично действовать во вред русским». [70] Помимо этого, в Осетию также регулярно отправлялись и перехватывались письма бежавшего в Персию грузинского царевича Александра [71] с призывами к мятежу против российских властей.

Гангеблов, в частности, рассказывает историю князя Шефука (Сафуга. — Б.Б.), переметнувшегося на сторону персов. Автор ошибочно считает его ингушом. «В числе соблазнившихся такими щедрыми посулами, — пишет автор, — был и Шефук, владелец аула, почти смежного с Владикавказом. В одно прекрасное утро открылось, что Шефук, забрав свое семейство, а с семейством и все что мог с собою захватить, бросил свой аул и ушел в горы. Уйти в горы значило объявить себя врагом России. Знали, где он находится; но силою возвратить его было невозможно, а по доброй воле он не сдавался. Шефук ждал награды из Персии, но не только награды, но и слухи оттуда до него не доходили. Беглец, наконец, убедился, что он обманут». [72] Далее Гангеблов рассказывает как Сафугу удалось выпросить у Ермолова свой аул назад, поменяв его на заложника — барона Фиркса.

Историю с похищением инженера Фиркса приводит также и Н. А. Волконский в очерке «Война на восточном Кавказе», но в его версии похитителями инженера являются неизвестные горцы. В пересказе Волконского князь Шафук является не ингушом, как у Гангеблова, а тагаурцем — т.е. осетином. Волконский, в частности, называет имя враждебного муллы, сагетировавшего тагаурцев. Речь идет о дагестанском мулле Магомете Маюртупском, избранном за год до этого на собрании чеченских обществ духовным лидером Чечни и считающемся предтечей Гази Мухаммада и распространившегося впоследствии на Кавказе мюридизма. «Когда же персияне начали действовать на народ чрез посредством Нох-хана (Нух-хана. — Б.Б.), — пишет автор, — то последний тотчас обратил свои взоры на муллу Магомета маюртупского и, разумеется, без малейшего труда успел приобрести в нем своего агента для возбуждения не только Чечни, но даже ингуш и осетин». [73]

Говоря о подкупе, устроенном эмиссаром персидского шаха муллой Магометом, Волконский пишет: « (…) В то время, когда яндырцы наконец пришли к убеждению, что мулла порядочный плут и лгун, и поспешили отвязаться от его влияния посредством перехода на нашу сторону, а дигорцы, вовсе не придавая ему никакого значения, прибегли под наше покровительство, ближайшее к нам осетинское племя тагаурцев думало и действовало иначе. В декабре 1826 года семь представителей его: Шафук и Беслан Тулатовы, Мансур Кундухов, Магомет Еленов, Азо Шекаев, Инус и Идрис Дударовы явились в Маюртуп и оттуда, вместе с муллою, направились в Дагестан к Нох-хану». [74]

Некоторые имена и фамилии тагаурских старшин приведены автором с искажениями, такие как, например Азо Шанаев, Магомет Есенов. Но фамилия Шафука приводится правильно — Тулатов. Речь, таким образом, идет об основателе аула Тулатово у крепости Владикавказ, заложенного незадолго до описываемых событий (в 1825 г.) с разрешения коменданта крепости Скворцова. [75] Переселенцами на новое место стали Сохуг, Осман, Соса, Знаур, Пшемахо и Беслан Тулатовы [76] (последний в дальнейшем основал собственное поселение вдали от крепости (ныне г. Беслан). Согласно списку Норденстренга, [77] Тулатовы входили в число 11 знатных тагаурских фамилий; проживали в ауле Нижний Кобан. Старшина Сырхау Тулатов имел трех сыновей: Сафуга, Усмана и младшего Беслана. Сафуг в дальнейшем примет присягу и в звании прапорщика станет помощником пристава, курирующим Тагаурское общество.

Далее из рассказа Волконского следует, что после визита к Нух-хану казикумукскому, [78] тесно связанному с персидским двором, восемь перечисленных старшин сдерживают данное ему обещание и становятся противниками российских властей. «Тагаурцы, — пишет Волконский, — подожженные этими бунтовщиками, тотчас принялись за хищничество и районом своим избрали военно-грузинскую дорогу». [79] Аналогичным образом, ссылаясь на данные генерального штаба, ситуацию описывает Филонов. «Возвратившись домой и найдя сочувствия между тагаурцами, — говорится в очерке автора, — они, согласно данному обещанию, покинули свои жилища, удалились в горы и стали нападать на проезжавших по Военно-Грузинской дороге». [80] Узнав об этом, Скворцов вызвал к себе во Владикавказ их родственников и старшин и потребовал оказать надлежащее влияние на народ для прекращения злодеяний и установления прежнего спокойствия. Но все его увещевания ни к чему не привели. Разбои по дороге продолжались, и семь возмутителей спокойствия, руководя ими, «поддерживали их неустанно».

«Тогда, — пишет Волконский, — г. м. Скворцов составил команду охотников из трех унтер-офицеров и 60 рядовых и сделал засады на выездах из гор, а также у мостов, которые беглецы, по слухам, намеревались разрушить, усилил конвой проезжающих и т. д. Но на достижение этим путем желаемых результатов он рассчитывал мало, так как тагаурцы то и дело усиливали собою беглецов, а при многих постах вовсе не было никаких укреплений, и дорога все-таки оставалась в опасности. Это бы еще ничего, но самое главное, чего опасался Скворцов — это возможность поголовного среди тагаурцев возмущения, а за ними, легко может быть, и других обществ». [81]

«Владикавказский комендант полковник Скворцов, — пишет Филонов, — которому подчинялась северная часть дороги, до перевала, устроил засады на всех выходах из гор и устроил караулы для охранения мостов, которые тагаурцы по слухам намерены были сжечь. Этими мерами, а также увещеваниями удалось восстановить среди тагаурцев полное спокойствие (…)». [82] Из описаний, приведенных авторами, следует, что тагаурцы были единственными представителями осетинских обществ, поддавшимися влиянию персидской пропаганды. Так, к примеру, дигорцы в антироссийских выступлениях участия не приняли. Волконский приписывает заслугу в сохранении дигорцами лояльности российской администрации, священникам Осетинской духовной комиссии. «Распространяя евангельский свет среди языческих осетинских племен, — пишет автор, — она успела привлечь к смирению и покорности главнейшую и влиятельнейшую фамилию Абисаловых, которая выразила определенное желание принять присягу на верноподданство нашему Государю. Примеру Абисаловых не замедлили вскоре последовать соседственные с ними балкарцы, чегемцы, гуламцы (холамцы), бизинги (безенгиевцы) и урусбиевцы, и таким образом к марту месяцу мы имели до 1 800 дворов новых наших подданных, в дальнейшей преданности которых не имели повода сомневаться.

Государь Император, относя этот важный для нас успех «к благоразумным мерам и кроткому с горцами обхождению генерал-лейтенанта Эмануеля», изволил изъявить ему Высочайшее благоволение. Из всех дигорцев отвернулись от призыва к покорности только влиятельный старшина бек Мирза-Кубатиев и три его сообщника, которые в прошлые годы опустошали Кабарду и теперь не решались пока так услужливо расстаться с своим заманчивым ремеслом. Но дигорцы обязались принудить их к покорности силою, а чеченских и кабардинских абреков, проживавших у них, выгнать оружием. Ближайшим и усерднейшим деятелем в окончательном подчинении нам дигорцев был пристав осетинских народов подполковник Швецов, которому Ермолов объявил за это благодарность». [83]

Следует отметить, что тактика подкупа влиятельных тагаурских старшин была уже апробирована Тегераном двадцатью годами ранее. Тогда, в 1803 г. соблазнившиеся персидским золотом тагаурцы перекрыли Военно-Грузинскую дорогу и отрезали сообщение с группировкой российских войск. Однако, если в начале века против российской власти в лице Цицианова взбунтовалась вся Восточная, Южная и Средняя Осетия, то в этот раз заговор носил более локальный характер. Действия тагаурцев имели куда меньший эффект, поскольку волнения и беспорядки, как мы видим из комментариев очевидцев, были ликвидированы силами гарнизона крепости Владикавказ.

Последствия тегеранского происшествия

После участия осетин-тагаурцев в антироссийской фронде лояльность осетинских обществ российской власти начинает вызывать вопросы. В пользу этого, в частности, говорит и подготовленный в Генеральном штабе в 1826 г. план похода на Осетию. В дальнейшем, ряд происшествий, как в самой Осетии, так и за ее пределами сделали военную операцию в осетинских горах неотвратимой. Событием, ставшим катализатором многих процессов в регионе, стало убийство в Тегеране российского посланника А. С. Грибоедова, отправившегося в персидскую столицу для ратификации Туркманчайского мирного договора.

Хронологию происшествий, связанных с этим трагическим случаем, можно отследить по публикациям в первой русскоязычной кавказской газете «Тифлисские ведомости», учрежденной в разгар русско-персидской войны 1826—1828 гг.. Следует иметь в виду, что гласности в период Николая I не существовало, поэтому для того, чтобы воссоздать реальную картину происшествий, исследователю приходится также читать «между строк», сопоставляя газетные статьи с другими свидетельствами.

Первая заметка об А. С. Грибоедове появляется в «Тифлисских ведомостях» в разделе «Внутренние известия». «5-го июля, — сообщает издание, — прибыл сюда из Санкт-Петербурга российский полномочный министр при персидском дворе статский советник Грибоедов». [84] Далее, в одном из следующих номеров выходит еще одна заметка: «Тифлис 9-го сентября. Императорский российский полномочный министр в Персии А. С. Грибоедов, оставшийся здесь до сего времени по болезни своей, отправился сего числа к месту своего назначения». [85] И далее, уже в 29 номере того же года сообщалось: «Тело покойного российского полномочного министра статского советника Грибоедова, привезенное из Тегерана со всеми почестями, приличными сану в который он был облачен, по выдержании всех карантинных сроков, 17 июля перевезено из тифлисского карантина в Сионский кафедральный собор, где оное поставлено было на нарочито для сего изготовленный великолепный катафалк. На другой день, его превосходительство Тифлисский военный губернатор, весь генералитет, военные и гражданские чиновники собрались в соборе. По совершении божественной литургии его высокопреосвященство экзарх Грузии произнес надгробное слово и исчислением доблестей покойника произвел тем сильнейшее впечатление над слушателями, что сердца всех присутствовавших расположены были уже к глубокой печали воспоминанием о горестной потере столь отличного мужа. По окончании обычных обрядов бренные останки Александра Сергеевича Грибоедова в сопровождении его преосвященства экзарха Грузии и всех присутствовавших отнесены в монастырь святого Давида, где преданы земле, согласно с волей, неоднократно объявленной покойником при жизни». [86]

Сообщение об убийстве Грибоедова в «Тифлисских ведомостях» не появилось. Оно не было напечатано по политическим причинам — у газеты уже в первые месяцы ее выхода было около тысячи подписчиков. Рассказ о кровавой драме в Тегеране, вероятно, мог вызвать бурю негодования. Правительство же, как показали дальнейшие события, пыталось избежать обострения ситуации и предпочло «замять» инцидент. « (…) Если случались такие события, которые касались до обстоятельств политических, — писал И. Ф. Паскевич военному министру Чернышеву, — то я приказывал не упоминать об оных вовсе. Таким образом в газете Тифлисской не были помещены известия о смерти посланника нашего в Персии о пограничных происшествиях с сим государством и о некоторых других случаях, о коих обнародование я признавал неуместным». [87]

Что Паскевич подразумевает под «другим случаем», станет ясно, если пробовать читать «между строк» последующие номера издания. Речь, конечно же, идет о нападении в осетинских горах на персидского посланника, направлявшегося в Санкт-Петербург просить прощения за тегеранский инцидент. И хотя заметки о самом инциденте в газете нет, те же «Тифлисские ведомости» дают нам подробную хронологию этого события: «Тифлис. 9 мая. Наш город занят ныне приездом персидского принца. Его высочество принц Хозрев-Мирза — сын наследника персидского престола Аббас-Мирзы, посланный его величеством Фетх-Али шахом по случаю несчастного происшествия, приключившегося в Тегеране с российской императорской миссией, прибыл в Тифлис 7-го мая». [88]

Далее газета сообщает: «Крепость Владикавказ. 29 мая в полночь прибыл сюда на пути из Тифлиса в Санкт-Петербург персидский принц Хозрев-Мирза в сопровождении многочисленной свиты. С ним прибыл находящийся при нем свиты его императорского величества генерал-майор Ренненкампф и другие российские чиновники. За несколько часов до выезда его из ущелья Военно-Грузинской дороги в Кавказских горах послана ему почетная команда, которая встретила его в двенадцати верстах от Владикавказа. Перед въездом в крепость его Высочество был принят комендантом генерал-майором Скворцовым, который выехал к нему вместе с плац-майором до мостового укрепления, откуда сопровождал его до самого дома, приготовленного для помещения высокого путешественника. При выходе принца из экипажа находящийся перед домом почетный караул отдал принадлежащие его сану воинские почести. (…) Во все время пребывания у нас его высочества ежедневно по вечерам играла полковая музыка перед его домом. 2-го июня в 8 часов утра Хозрев-Мирза изъявил господину коменданту в самых лестных выражения совершенную признательность за сделанный ему прием, изволил отправиться в дальнейший путь». [89]

В заметке, как бы между делом, сообщается о визите к принцу тагаурских старшин. Речь, вероятно, идет о ходатаях, которые приходили с изъявлениями покорности в знак сожаления о случившемся нападении. Неслучайно, в заключение всей истории пребывания принца в гостях газета вновь сообщает об экстраординарных хлопотах российского двора о здоровье принца: «Его императорское величество во уважение к засвидетельствованию персидского принца Хозрев-Мирзы об отличном приеме, оказанном ему в проезде до Санкт-Петербурга: в Грузии, в области Кавказской (…) высочайше повелеть соизволил объявить высочайшее его благоволение как начальнику кавказской области, так и Войска донского войсковому наказному атаману (…)». [90]

О том, что осталось за рамками газетной хроники, посвященной путешествию Хозрев-Мирзы во Владикавказ, нам сообщают как миниму четыре источника. Прежде всего, это заметки А. С. Пушкина «Путешествие в Арзрум». «Я пошёл пешком, не дождавшись лошадей, — пишет Пушкин, — и в полверсте от Ананура, на повороте дороги, встретил Хозрев-Мирзу. Экипажи его стояли. Сам он выглянул из своей коляски и кивнул мне головою. Через несколько часов после нашей встречи на принца напали горцы. Услышав свист пуль, Хозрев выскочил из своей коляски, сел на лошадь и ускакал. Русские, бывшие при нем, удивились его смелости…». [91]

Другое описание этого же происшествия мы находим в мемуарах эмигрировавшего впоследствии в Турцию генерала М. А. Кундухова. «Не доезжая семи верст до Владикавказа, — пишет Кундухов, — поезд принца около Балтинской станицы встретился с шайкой разбойников, в числе пяти человек, которые из-за скалы сделали три ружейных выстрела и ранили одну лошадь под экипажем Хозрев-Мирзы». [92] Это же происшествие упомянул и декабрист Бестужев-Марлинский в очерке «Письмо к доктору Эрману»: «В 1829 году особенно горцы, ободренные отсутствием войск, стали разбойничать на Военно-Грузинской дороге. Перед проездом моим они увели в плен одного доктора; за неделю отбили купеческий табун из-под пушек конвоя и при проезде Хозрев-Мирзы ранили его нукера». [93]

И. Ф. Бларамберг в своих мемуарах сообщает о якобы имевшем место нападении на персидского принца, возвращавшегося из Санкт-Петербурга в Тегеран. [94] Это сообщение, скорее всего, результат возникшей путаницы. [95] Хозрев-Мирза действительно возвращался в Тегеран той же дорогой, но нападение, ставшее причиной недовольства императора Николая I, было на пути посланника из Тегерана в Санкт-Петербург, а не наоборот.

Инцидент на дороге подробно исследовал и описал в своем пятитомном труде «Кавказская Война» историк Потто. «В такое-то тревожное время, — пишет Потто, — пришлось проезжать по этому пути принцу Хосров-Мирзе с персидским посольством. Естественно, были приняты все меры, чтобы по возможности обеспечить его путешествие, и, несмотря на то, принцу довелось-таки провести несколько неприятных минут под огнем неприятеля». По свидетельству автора это произошло между Казбеком и Ларсом. «Едва оказия миновала Казбекский пост, — продолжает историк, — как впереди послышались глухие удары пушечных выстрелов. Скоро прискакали казаки с известием, что владикавказский отряд, высланный навстречу принцу, с боя занял Дарьяльское ущелье и что неприятель скрылся на правый берег Терека. Полагая путь уже безопасным, оказия двинулась дальше, но не прошла и нескольких верст, как наткнулась на новые шайки. Полковник Ренненкампф тотчас выдвинул орудие, рассыпал по дороге стрелков, а между тем принц с несколькими казаками во весь опор поскакал к Ларсу; за ним гуськом пустилась вся его свита, и, по особому счастью, ранен был при этом один только нукер, державший на поводу верховую лошадь. Пехота стояла на месте и отстреливалась до тех пор, пока не прошли все экипажи и вьюки». [96]

Убийство А. С. Грибоедова вызвало большой резонанс в российском обществе, и персидский наследник Хозрев-Мирза лично предстал перед русским царем, чтобы передать извинения и поднести драгоценные дары. Это должно было помочь избежать дальнейшего кровопролития не выгодного ни Петербургу, ни Тегерану. Приняв извинения персидского принца, Николай I сообщил, что готов предать вечному забвению злополучное тегеранское происшествие. [97] Однако историю с нападением на персидского наследника в Осетии, как показали дальнейшие события, в Петербурге забывать никто не собирался. М. А. Кундухов в своих воспоминаниях по этому поводу писал: «Последовала могущественная воля Императора Николая: в пример всем горцам строго наказать всех жителей того ущелья!!!» [98] Осетия, таким образом, становится заложницей не только внутриполитической интриги, связанной с заменой наместника, но и неожиданного обострения российско-персидских отношений, и произошедший в осетинских горах вопиющий случай не мог остаться без последствий.

Карательные операции И. Ф. Паскевича

После инцидента на дороге военная операция в землях осетин была лишь вопросом времени — происшествие обнажило недостаток присутствия в Осетии российской власти, вероятно, потерявшей всякий авторитет в глазах осетин после отставки Ермолова. У решения о походе на Осетию несомненно была и экономическая подоплека. По мере того, как с присоединением новых земель в Закавказье увеличивалась проходимость грузов по Военно-Грузинской дороги, росли и доходы тагаурцев от взимания пошлины.

Так, к упомянутому моменту при существовавшем размере пошлины (1 руб. с одного вьюка) годовой доход осетин составлял порядка 10 тысяч рублей серебром. [99] Это довольно значительная сумма, если иметь в виду, что жалование старшины составляло 100 руб., а стоимость одного барана — 1 руб. Каждая из 11 знатных тагаурских фамилий получала, таким образом, ежегодный доход в размере порядка 1 000 руб. Однако, командование корпуса трудно упрекнуть в наличии корыстных интересов — ведь вскоре после завершения военной операции пошлины за движение по Военно-Грузинской дороге были отменены, и проезд по ней, равно как и провоз грузов, стал абсолютно бесплатным.

Еще в начале 1829 г. Паскевич сделал распоряжение о приведении осетин к безусловной покорности силою оружия, но военные действия в Турции не позволили совершить задуманное. [100] Начавшаяся после окончания персидской войны турецкая кампания отсрочила военный поход на Осетию почти на полтора года. Паскевичем была подготовлена специальная записка, раскрывающая отношения осетин и российской администрации в исторической перспективе. «Мало по малу, — писал наместник Николая I на Кавказе, оправдывая предстоящую военную экспедицию, — невнимательность ближайшего начальства, бунт, бывший в Грузии в 1812 г., чума и войны бывшие с Персией и Турцией снова ослабили влияние наше над Осетией; она сделалась убежищем всех преступников, преследуемых законами нашими (…)». [101]

Воля императора была исполнена лишь в августе 1830 г., после окончания русско-турецкой войны и подписания Адрианопольского мира в сентябре 1829 г. Для армии, получившей опыт войны в Закавказье, трудная проходимость местности в Осетии и сложность горного ландшафта больше не являлись помехой для проведения военной операции. Ее целью, согласно всеподданнейшему донесению, стало «обеспечение Военно-Грузинской дороги от грабительства и шалостей окрестных горных жителей, а именно — джерахов, кистин, галгаев и тагаурцев». Руководить операцией на севере Паскевич назанчил опытного военачальника — генерала князя Абхазова. Грузина на русской службе, Абхазов отличился в недавней кампании против Турции. На юге операцией руководил генерала Ренненкапфа — тот самый Ренненкампф, который отличился ранее, спасая персидского посланника. В целом, военные действия в землях осетин, согласно формулировке Паскевича, должны были служить «приуготовлением к последующим против горцев операциям». [102]

О приготовлениях к походу на Осетию И. Ф. Бларамберг сообщает следующее: «Отряд первой экспедиции состоял из 2 300 пехотинцев, 300 казаков и 4 горных орудий, во главе отряда был генерал-майор Ренненкампф. Отряд был сформирован в Цхинвали — городе, расположенном на реке Большой Лиахви». [103] Численность населения Южной Осетии оценивалась военными в 1 800 дворов. [104] «Отряд, назначенный для действий против осетинских племен, живущих с северной стороны Кавказа, сформировался во Владикавказе и насчитывал 1 800 пехотинцев, 200 казаков, 4 горных орудия и 4 мортиры. Командовал отрядом генерал-майор князь Абхазов». [105] И. Ф. Паскевич недвусмысленно ставит перед своими войсками задачу «приведения народа сего к положительной присяге на верноподданство свое Государю Императору и водворение там такого порядка, который приличен стране, находящейся под высокою державою всероссийского монарха». [106]

Войска Ренненкампфа выходят из Цхинвала 19 июля и проникают в Кешельтское ущелье, где три селения и замок Кола в ответ на отказ повиноваться предаются огню. «Кола, — писал позднее в своих заметках Кох, — расположена со своими 9 домами очень живописно, и в новейшие времена прославилась храброй обороной. Мне показали развалины, в которых 9 осетин в 1830 г. упорно оборонялись против всего войска генерала Ренненкампфа; они убили большое количество солдат, еще больше ранили и даже ранили в руку самого генерала». [107]

5 июля отряд Ренненкампфа вновь выступил в поход и поднялся по ущелью Большой Лиахвы и появился близ селения Эдисса. В результате маневра разделения войск, отступающие мятежники оказались в окружении и сдались. И. Ф. Бларамберг следующим образом подводит итоги экспедиции:» (…) Вся Южная Осетия была покорена, дала присягу верности России, выдала заложников и основных смутьянов и была разделена на 4 округа (моуравства), которыми управляли люди, назначенные нашим правительством». [108]

Не менее успешной для войск Отдельного кавказского корпуса была и экспедиция генерала Абхазова на севере. Выйдя из Владикавказа 26 июля, войска Абхазова после первой неудачи в районе Ларса разгромили силы сопротивления, взяли под контроль селения Саниба и Даргавс, предали огню четыре села в Куртатинском ущелье и ко 2 августа дошли до селения Кобань. Дома непокорных кобанских осетин были уничтожены. 3 августа войска вернулись в Даргавс, сожгли деревню Чми и 7 августа вернулись во Владикавказ.

Ряд тагаурских старшин изначально приняли сторону Абхазова. Это Тау-Султан и Джанхот Дударовы, Сафуг Тулатов и др. Впоследствии Абхазов отметит наградами и званиями всех, кто ему присягнул. Другие, такие как Янус Дударов, напротив, проявили двуличие. Так, в своем рапорте Абхазов отметил молодого Темурко Дударова, который остался верным присяге вопреки воле односельчан. Прапорщики Азо Шанаев и Бата Кануков, по мнению Абхазова, были достойны смертной казни, а Янус Дударов, Хаджи-муса Албегов и Беслан Шанаев — ссылки. [109]

Но подавлением сопротивления одних только тагаурцев дело не ограничилось. И. Ф. Бларамберг, являвшийся непосредственным участником экспедиции, в своих воспоминаниях писал: «Поскольку племена куртатинцев и цмтийцев также принимали участие в восстании, князь приказал проучить их. Я выдвинулся с шестью ротами Севастопольского полка, двумя орудиями и сотней линейных казаков из лагеря у Даргавса, прошел через село Какади (Хъахъæдур. — Б.Б.) в долину Фиагдона, где находились куртатинские села. Барсикау, Лац и Валасих были сожжены и уничтожены. Неожиданное появление российских войск в долинах и ущельях Фиагдона вызвало страх, и старшины сел вскоре пришли к нам с аманатами просить пощады». [110] В рапорте к военному министру Чернышеву от 31 августа Паскевич докладывал: «Ныне окончена и вторая экспедиция, проведенная генералом князем Абхазовым». [111]

Право взимания пошлин за проезд по Военно-Грузинской дороге, прежде дарованное тагаурским старшинам, было отозвано. «Я предписал генералу Эмануелю, — пишет Паскевич, — лишить Тагаурцев навсегда права взимать оную пошлину, а взыскивать ее в казну и доставлять о сборе ежемесячныя ведомости». [112] Помимо этого на всей прилегающей территории устанавливался запрет на ношение оружия и продажу пороха, а с жителей сел, принимавших участие в мятеже, был взыскан штраф. Он составил 529 баранов (по 2 барана со двора) и 83 головы крупного рогатого скота. Получается, что сопротивление российским властям на деле оказали около 260 дворов — примерно тысяча человек. Эта цифра скорее всего правдоподобна, поскольку она фигурирует также в личной переписке Абхазова. «По счету самых врагов, — пишет возглавивший экспедицию в Северную Осетию генерал Абхазов своему сослуживцу Б. Г. Чиляеву (Чилашвили — Б.Б.), — число их простиралось за 2 200 человек (цифра, указанная в отчете Паскевича — 2 500 человек — Б.Б.), но я, по соображению моему думаю — до или несколько более одной тысячи». [113]

Из приводимой Абхазовым статистики, в том числе, следует, что подавляющее большинство осетин не поддержало мятеж против российской власти. Историк Потто упоминает о сорока осетинских старшинах, которые изначально приняли условия Абхазова и не поддержали протестное движение. [114] Источником этих сведений является рапорт Паскевича. Мы видим, что некоторые старшины, обвиняемые ранее, согласно списку Волконского, в измене, оказались на стороне Абхазова — например, Сафуг Тулатов. Другие, например, Азо Шанаев и Янус Дударов — на стороне восставших. В дальнейшем Абхаов сделал ставку на тех тагаурских старшин, которые ему присягнули. Так, назначив главным приставом хорунжея Константинова, он дал ему четырех помощников: Подпоручика Эльмурзу Дударова заведовать куртатинцами, прапорщика Сафуга Тулатова заведовать тагаурцами, живущими в горах, прапорщика Вара Тулатова заведовать тагаурцами, живущими на равнине, поручика Тау-Султана Дударова заведовать джерахами, кистинцами и галгаями. [115]

Если генерал Рененкампф со своими солдатами на юге в общей сложности истребили 7 деревень, то Абхазовым на севере было сожжено порядка 10 сел. После военной операции переселение осетин на равнину приобретает новый, насильственный характер. Жителям сожженых сел приходилось искать возможности поселиться на плоскости. Селения Нижний Кобан и Чми, по приказу Абхазова были уничтожены без права восстановления, а их население выселено на равнину. Так, после уничтожения селения Чми все его жители конвоируются к крепости Владикавказ, где им вскоре выделяется земля для создания нового поселения. Это поселение было заложено в урочище Карджин близ реки Камбилеевки. Выселенные жители селения Кобан основали свое новое поселение между Ардонски и Архонским постом, сохранив его прежнее название. [116] В дальнейшем, однако, оно было ликвидировано, как и другие поселения осетин, находившиеся в близи крепости на равнине. [117]

Реляции о походе против осетин не попали на передовые полосы «Тифлисских ведомостей», как это случалось после побед против неприятеля под Елизаветполем, Эрзерумом и Ахалцыхом. Возможно, ход и результат экспедиции не являлись достаточным предметом гордости для Николая I и не могли послужить укреплению его авторитета — речь шла не о войне с регулярными войсками, а о карательных действиях против горского ополчения и мирных жителей.

В отчетах же и рапортах операция в Осетии подавалась как первый успех войск Паскевича в деле покорения северокавказских горцев, а одним из главных ее итогов стало установление на покоренных землях «полицейского порядка». В ознаменование удачного исхода данного дела комендантом крепости Владикавказ был дан специальный бал. [118] Вскоре Абхазову были также выделены средства на по укрепление и расширение крепости Владикавказ, в которой концентрировалось административное управление и учреждался Окружной суд. [119] Так, согласно рапорту князя Абхазова, администрацией были утверждены планы на строительство во Владкиавказе крепостных ворот, 14 будок для часовых, деревянного бруствера вокруг крепости, а также солдатской казармы, гауптвахты, дома офицерского штаба и т. д. [120]

Какое впечатление произвела операция Паскевича на соседние народы, сказать нетрудно. Именно после экспедиций в Осетию горцам всего Северного Кавказа, как сообщает Розен в своем письме военному министру Чернышеву, стали очевидны планы российской власти покорения их силой оружия. [121] Выбор осетин для демонстрации силы скорее подорвал доверие к российской власти других горцев, нежели произвел на них желаемое впечатление. Английский путешественник Эдмонд Спенсер приводит в своей книге речь одного из вождей адыгов на крупном сходе, который он посетил: «Посмотрите на ваших собратьев ингушей, осетинов, гаудомакариев (…), чьи мечи выскакивали из ножен при малейшем намеке на то, чтобы склонить их головы под иностранным ярмом. Кто они сейчас? Рабы!» [122]

Оба генерала за операцию в Осетии получили по ордену Св. Анны 1-й степени. При этом, судьба генерала Абхазова далее сложилась печально. Вскоре после окончания осетинских дел он был вызван своим начальником фельдмаршалом Паскевичем в Польшу, но внезапно по дороге заболел холерой и умер.

Время Г. В. Розена

Периоды правления на Кавказе отдельных наместников отличались друг от друга не только продолжительностью, но и степенью успешности в деле интеграции горцев в систему управления. Так, к примеру, известно, что за двадцатилетний срок между периодами управления А. П. Ермолова и М. С. Воронцова на Кавказе не было построено ни одного стратегически важного укрепления. [123] Именно при Ермолове возникла новая линия укреплений на левом берегу Терека, включающая Ардонский пост, вдоль маршрута следования Военно-Грузинской дороги. Сам Ермолов, находясь все последующее время фактически в ссылке в своем родовом имении и критикуя в переписке с М. С. Воронцовым своих «нерадивых» преемников в лице фельдмаршала И. Ф. Паскевича, генералов Е. А. Головина и А. И. Нейдгардта, писал: «Умолчу о бароне Розене, истинно полезном человеке». [124]

Ореол мученичества, появившийся у Розена после его отставки, его конфликт с петербургским сенатором П. В. Ганом, увольнение и скорая кончина не позволили авторам демонизировать этого наместника — практикуемые при Ермолове казни через повешенье без суда и следствия, о которых стало известно в ходе ревизии сенаторов Мечникова и Кутайсова, при Розене не проводились. При нем русская армия не знала сокрушительных поражений и не пробиралась к своим непроходимыми лесами, неся небывалые потери, как это случится во время даргинского похода Воронцова. Но и героем кавказской войны в глазах потомков штабные историки Розена тоже не сделали — на фоне его побед слишком невыгодно смотрелись бы успехи его преемников — М. С. Воронцова и А. И. Барятинского.

Надо понимать, что Розен после его опалы никем и никогда не был реабилитирован — такой практики тогда даже не существовало. Эту миссию тем более не стали возлагать на себя историки второй половины XIX в., вынужденные относиться к свершениям николаевской эпохи с пиететом. Авторы, находившиеся на службе императора Александра II, несмотря на все заслуги Розена, после эпизода с его скандальной отставкой, инициированной самим Николаем I, не могли писать о нем хорошо. Со временем сложилось мнение, что Розен, которому приписывалось незнание всех обстоятельств управления краем, [125] так и не успел по-настоящему войти в курс дела, был нерешительным управляющим и пал жертвой деспотизма Николая I. Успехи и вклад Розена в административное устройство Кавказа, ввиду подобного особого стечения обстоятельств, не были по достоинству оценены ни современниками, ни потомками.

Рассуждая о влиянии политики Розена на судьбу осетин, нельзя не отметить, что это был один из самых благополучных периодов в жизни Осетии. Наместник недвусмысленно подтвердил и закрепил за осетинами-переселенцами долин Терека и Ардона право на равнинные земли, выделенные им его предшественниками. Во времена Розена конфликт югоосетинских крестьян и грузинских тавадов скорее затихает, нежели обостряется. На западе Осетии Розен принимает присягу верности у влиятельного дигорского старшины Бек-мурзы Кубатиева, и ускоряет тем самым интеграцию Дигорского общества в структуру Владикавказского округа. О том, что Осетии в планах наместника отводилось особое место свидетельствует, в частности, и всестороннее покровительство наместника академику А. М. Шегрену в его исследованиях осетинского языка.

При Розене также возобновляется добровольное переселение осетин на равнину — с его разрешения возникают такие поселения как Заманкул и Эльхотово. И наконец, именно Розену принадлежит такая инициатива, как учреждение на южной стороне Кавказа мононационального Осетинского округа, что было призвано устранить грузино-осетинские противоречия. И, хотя за время его нахождения в должности проект в полной мере реализовать так и не удалось, Осетинский округ на Южном Кавказе впоследствии все-таки был создан по розеновскому образу и подобию, внесен под данным названием в Собрание законов времен Николая I и просуществовал до конца 50-х гг. XIX в.

То обстоятельство, что кавказской администрации пришлось вернуться к планам Розена, характеризует проекты его административных реформ как отличающиеся знанием обстановки и отвечающие требованиям времени. Учрежденный впоследствии Осетинский округ стал первым мононациональным административным образованием на территориях, населенных осетинами, где внедрялось российское право. Этот опыт существования южных осетин в статусе полноправных подданных императора Николая I является важной страницей истории интеграции осетинского народа в лоно российской правовой системы.

Помимо всего вышеперечисленного, Розеном впервые была сформулирована мысль об объединении всех осетинских уездов под одним административным началом, и, хотя при жизни Розена этот план также не был реализован, его обсуждение оказало большое влияние на дальнейшую интеграцию и объединение Осетии. Вспоминая автора этого смелого плана, Александр II отмечал: « (…) Память о Розене и доселе сохраняется во всем Кавказском крае, и все отдают справедливость благородному его характеру». [126]

Генерал-адъютант барон Григорий Владимирович Розен [127] был назначен главноуправляющим гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области и командиром Отдельного Кавказского корпуса 13 сентября 1831 г., и 3 октября, как возвестили своим читателям «Тифлисские ведомости», [128] прибыл в столицу вверенной ему области — город Тифлис. «8 октября 1831 года, — пишет историк Баддели, — генерал-лейтенант барон Розен принял командование грузинской армией и, ничего не зная об этой стране, сразу же столкнулся с многочисленными трудностями». [129] Непосрественно до этого Розен, имевший длинный послужной список, отличился в польской кампании 1831 г. [130] «Его наружность располагала к доверию, — сообщает о Розене участник кавказских событий Ф. Ф. Торнау, — приемы были натуральны, без расчета импонировать подчиненному. Несколько выше среднего роста, плотный, седой, большеголовый, краснолицый, старик глядел своими голубыми глазами умно и добродушно». [131]

В наследство новому «начальнику Кавказа» от его предшественника досталась объявленная имамом Гахи-Мухаммадом священная война против русских и вскрытые в ходе ревизии Сената несовершенства административной системы. Чтобы справиться с источником первой проблемы Розену хватило и нескольких месяцев; второй вопрос, напротив, отнял годы жизни и поиска и оказался для нового главноуправляющего в итоге роковым. [132]

Единственным решением, Розена, вынесенным не в пользу осетин является утверждение прав грузинских помещиков на спорные земли. Изучив конфликт югоосетинских крестьян с грузинским тавадами по поводу прав на их имения, Розен под конец своего пребывания в должности фактически встал на сторону последних. «Князья Эристовы, — писал Розен, — лишенные прав владения имением царем Ираклием и не владевшие им до издания манифеста 12 сентября 1801 года… права их на означенные осетинские ущелья не подлежат никакому сомнению и розыску». [133] Этот комментарий наместника, безусловно, осложнил жизнь южных осетин. Ведь даже Паскевич — приверженец силового решения осетинского вопроса, лично стоявший за военными рейдами в осетинские горы, недвусмысленно отверг все посягательства грузинских дворян на осетинские земли и зачислил их жителей в казенные крестьяне. [134] Розен же не просто выразил иное мнение, но заступился за грузинских князей непосредственно перед верховной властью, результатом чего стало высочайше утвержденное мнение Сената [135] о признании их дворянских прав (в том числе на имения) на основании дворянского списка, прилагаемого к Георгиевскому трактату.

Не стоит, однако, упускать из виду, что решение Розена было принято в контексте тех проблем, с которыми столкнулся новый наместник. С первых дней своего правления он пытался нивелировать негативные последствия акта от 29 ноября 1830 г., который приостанавливал действие грамот грузинского дворянства до решения специальной комиссии. Весной 1827 года грузинское дворянство, которое все еще оставалось расколотым на «пророссийское» и «проиранское», при активном участии Паскевича было полностью уравнено «в правах и преимуществах с российским» дворянством, и вот, спустя три года новый законодательный акт отменяет действие предыдущего. Пересмотр прав на титул и имущество грузинских дворян вызывал бурю негодования и даже стал причиной открывшегося при Розене антироссийского заговора, участники которого планировали расправиться с верхушкой российской администрации во время бала. [136] Изобличить заговорщиков удалось благодаря доносу от 9 декабря 1832 начальнику штаба Кавказского Отдельного корпуса генералу Вольховскому участника заговора князя Евсея Палавандошвили. [137]

Несмотря на то, что Розен, идя на поводу у притязаний грузинских помещиков, допустил возможность передачи им прав на земли осетин, никакой переуступки прав при нем не состоялось. Горийский пристав, которому вопрос был спущен по инстанции, в письме от 14 июня 1837 г. ответил на требование изыскать средства для передачи имений отказом. Окружной начальник подчеркивал, что передача осетин в управление грузинских помещиков крайне затруднила бы официальным лицам исполнение их обязанностей. [138]

Дальнейшее разрешение этого вопроса прервала неожиданная отставка Розена. Однако, даже несмотря на эту попытку, ценой свободы осетин приобрести симпатии грузинского дворянства, Розен в своем отношении к Осетии выгодно отличается от своих непосредственных предшественников и последователей, а его концепция управления, единственная в своем роде, допускала мысль о создании в будущем под сенью скипетра Российской державы ни много ни мало единого мононационального административного образования, объединяющего в себе разрозненные осетинские общества.

Север и юг Осетии в период наместничества Розена

На момент вступления Розена в должность разные осетинские общества входили в состав различных территориально-административных образований. Так, в описании Яновского, об Осетии сообщается следующее: «Южная часть и вся середина Осетии по обеим сторонам снегового Кавказского хребта, разделяется на вольную и на принадлежащую Горийскому уезду Грузии». [139] О компактном расселении осетин в Душетском и Горийском уездах Г. С. Гордеев предоставлял следующие сведения. Мужское осетинское население долин Труссо, Мна, Ноокау, Хеви, Ухата, Артхом, Гудушаур, Кайшаур составляло на тот момент 3 083 чел. Это описание охватывает только верховья Терека и равнину (плато) Кайшаур. Осетины же мужчины, жители долин Хада, Гуда, Арагви или Мтиулетии, Гудомакары, Хондо, Мигметшеви, Чаратали, включая Гудоретис-хеви, Этобери или Чарталис-хеоба и Вишлобис-хеоба, согласно Гордееву, насчитывают 4 159 чел. Таким образом подконтрольную и лояльную российской администрации на момент экспедиции 1830 г. территорию южного склона Кавказского хребта населяло 7 242 осетина муж. пола.

Остальная территория южного склона, населенная осетинами, до проведения военной операции, судя по всему, была неподконтрольной российской администрации. Это подтверждает и Гордеев, сообщая в комментарии к приведенной статистике, что относительно «населения других частей Осетии, то здесь у нас к сожалению нет никаких даже приблизительных данных». [141] Такое положение вещей сохранялось вплоть до экспедиции Ренненкампфа 1830 г. которая, среди прочего, позволила уточнить данные о численности приведенных в подчинение российской администрации осетин. Численность населения подчиненной Ренненкампфом Осетии, по данным Г. С. Гордеева, в семи ущельях составляла 1 800 дворов, или 7 200 человек мужского населения. Это ущелья — Магландвалетское, Кешельтское, Большой и Малой Лиахвы, а также Меджурское, Чуртинское и Жемурское. [142]

После экспедиции Ранненкампфа в Южную Осетию подчиненные общества были подразделены на четыре моуравства (уезда). Успешного завершив операцию 12 декабря 1830 г., Паскевич писал управляющему Главным штабом: «Между Осетинами, по ту сторону Кавказа обитающими, где была экспедиция ген.-м. Ренненкампфа. Осетин сих нужно по положению земель, ими занимаемых, сопричислить некоторых к Горийскому уезду, а других к управлению горскими народами по Военно-Грузинской дороге; но как земли их не сняты еще на план и не сделано статистическаго оным описания, то я теперь ограничился назначением в каждое ущелье для управления приставов и снабдил их об обязанностях наставлением». «Вот так, — пишет Бларамберг, — вся Южная Осетия была покорена, дала присягу верности России, выдала заложников и основных смутьянов и была разделена на 4 округа (моуравства), которыми управляли люди, назначенные нашим правительством». [143] Автор полностью приводит названия этих округов (уездов), а также общую численность жителей: «Первое составляют ущелья Кешельта, Джава, Вхцы и Дзави. Второе — ущелья Кошкин, Чипран, Тли и Берс (Берц). Третье — ущелья Магладоулети, Кагианти, Брутауло, Кного и все ущелья Малой Лиахви, вплоть до Белоти, и, наконец, четвертое моуравство (уезд, округ) — Джамур». [144]

Согласно территориальному расположению земель, населенных осетинами, некоторые осетинские общества были приписаны к Горийскому уезду, другие к Управлению горскими народами по Военно-Грузинской дороге. [145] Джамурское общество при этом относилось к Душетскому уезду, а Мамисонское или Тибское, с некоторыми другими — к Рачинскому округу Имеретии (…). [146] Население Осетии, по свидетельству Бларамберга, составляло в четырех вышеупомянутых уездах 33 450 душ. Автор далее поясняет: «Этот учет был сделан на основании данных, полученных в 1833 году на этой территории штабом Отдельного Кавказского корпуса; но нам представляется, что, согласно сведениям, полученным в 1830 и 1832 годах, население Осетии можно оценивать в более чем 40 тыс. душ». [147] Именно эту цифру — 40 тыс. душ скорее всего повторяет за Бларамбергом в своем описании немецкий путешественник Карл Кох. [148]

Примечательно, что Паскевич после экспедиции Ренненкампфа решительно отверг притязания грузинских тавадов на земли, населенные осетинами. В специальной записке претензии князей Эристовых и Мачабели были проанализированы капитанами Яновским и Козачковским. [149] Речь, в первую очередь, шла о землях бывшего Ксанского эриставства, которым в древности владели князья Эристовы-Сидамоновы и части земель долины Малой Лиахвы. Князья Эристовы, как сообщалось в записке редко бывали в означенных местах, представили путаный список якобы принадлежавших им имений и не смогли привести доказателтсв права собственности на данные территории.

Ссылаясь на манифест 1801 г., в соответствии с которым грузинским помещикам гарантировались их права только на те земли, которые находились у них в собственности на момент вхождения Грузии в состав Российской империи, Паскевич перевел жителей-осетин в статус казенных крестьян. Сохранился именной список осетинских селений, которые после экспедиции 1830 года были выделены из Горийского уезда в особое приставство. Список, включавший 80 селений Мало-Лиахвского Гвидиского и Магландвалетского ущелий, составил горийский окружной начальник и представил его грузинскому гражданскому губернатору. [150] Так как земли осетин еще не были сняты на план, и не было сделано статистического описания, Паскевич ограничился назначением в каждое ущелье для управления приставов и снабдил их наставлением об обязанностях. Жалование приставов составляло по 200 р., письмоводителю — 150 р. и 50 р. на канцелярские расходы. В этот момент на Кавказе появляется новый начальник. Эти суммы выплачивались из выручки от реализации вносимых в казну в натуральном выражении налогов. Они составляли по одному барану, двум курицам и 8 фунтов сыра с каждого двора. [151]

Северные осетинские общества на момент вступления в должность Розена находились в ведении администрации Кавказской линии и относились к Владикавказскому комендантству. Вероятно, в том числе и поэтому приведенная выше статистика Бларамберга не учитывает их численность. Согласно распоряжению И. Ф. Паскевича, Кавказская линия делилась на четыре самостоятельные части: правый фланг, центр, левый фланг и Владикавказский округ. Центр делился на три дистанции, третья из которых простиралась от Моздока до Военно-Грузинской дороги, и включала в себя, таким образом, Большую Кабарду вместе с Дигорией. В ведении Владикавказской комендатуры находилась часть Военно-Грузинской дороги от Ардонского поста до селения Коби, [152] а также Алагирское, Тагаурское и Куртатинское общества.

«Владикавказ, — писал Ф. Ф. Торнау, — главный стратегический пункт в центре Кавказской Линии, оборонявший Военно-Грузинскую дорогу при выходе ее из ущелья Терека на Кабардинскую равнину, долженствовавший удерживать в повиновении Большую и Малую Кабарды, осетин и мелкие кистинские общества, занимавшие северную покатость хребта, слыл повсюду сильною крепостью, но в сущности не оправдывал своей репутации». [153] «Владикавказ, — писал К. Кох, — является ключом Кавказа». [154] Крепость имела форму четырехугольного редута со стороной длинной примерно в полкилометра. В крепости в особом доме содержались аманаты от различных горских племен. Гарнизон крепости состоял из двух батальонов. Коменданту крепости подчинялся также и донской казачий полк, расположенный в казармах за крепостью, артиллерийская рота и рота строительного отряда. [155] «С одной стороны, — записал в своем дневнике Шёгрен, — границу крепости образует Терек, здесь он более широкий и бурный, с другой стороны высится горный хребет». [156]

Вид Владикавказа поразил швейцарского путешественника Дюбуа де Монере, прибывшего в него из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге. Если закавказские города изобиловали каменными сооружениями, то во Владикавказе превалировали деревянные постройки в русском стиле. В крепости регулярно отмечались все православные праздники, о чем возвещали пушечные выстрелы с бастионов.

В 1836 г. в крепости по распоряжению Розена начинаются строительные и ремонтные работы. В своем отчете графу Чернышеву Розен пишет: «По неудобству расположения и ветхости кр. Владикавказской сделано мной распоряжение о перестройке оной с некоторыми изменениями местности для командования форштатами. Сооружение сие, начатое в 1836 г., ныне (в 1837 г. — Б.Б.) с возводимыми в ней зданиями приходит к окончанию». [157] Одним из принципиальных решений Розена являлось закрытие суда, учрежденного ранее Паскевичем во Владикавказе. Окружный суд под председательством Владикавказскаго коменданта по управлению народами Куртатинским, Тагаурским, Джераховским, Кистинским и Галгаевским разбирал тяжбы окрестных жителей в соответствии с российскими законами. «Они (горские народы. — Б.Б.), — пишет по этому поводу в своей заметке в „Тифлисских ведомостях“ Г. С. Гордеев, — познав благотворное наше могущество, начинают вверять междоусобные свои распри суду владикавказского коменданта и год от году привыкают более уважать власть его». [158]

Однако Розен не разделял взгляды автора статьи на данное юридическое установление, поскольку по его настоянию именным указом от 27 декабря 1837 г. окружной суд как лишняя административная инстанция, чья вялая деятельность не оправдывалась ходом текущих дел, был упразднен. [159] «Действия этого суда, по неопределенности его руководящих положений и правил, весьма мало соответствовали местным нуждам, — полагал главноуправляющий. — Осетины весьма редко обращались к нему для разбора своих дел». Аргументация Розена сводилась к признанию невозможности судопроизводства среди горцев по общероссийским законам ввиду их еще недостаточной «благонадежности» и неготовности местного населения к утверждению у них «какого-нибудь… гражданского образования». [160] При этом содержание суда ежегодно обходилось казне в 9 600 рублей в год. Так, закрывая суд, Розен планировал сэкономить денежные средства и добиться профицита бюджета в вверенной ему области.

В подчинении владикавказского коменданта состояли окрестные осетинские общества, характеризующиеся разной степенью лояльности. Наиболее удаленным являлось Дигорское общество, административно подчиненное Кабарде — владикавказский суд, как мы видим, не разбирал дела дигорцев. Записки А. М. Шегрена, посетившего в ходе своей командировки в том числе и Дигорское ущелье, позволяют судить о степени влияния царской администрации на дигорцев. Ученого принимал и сопровождал во время его поездки старшина Бек-Мурза Кубатиев.» (…) Бумага, которую он показал мне, — пишет Шёгрен, — подтвердила мои предчувствия. Это было удостоверение о том, что в 1831 г. он передал письмо барону Розену, в котором он пообещал верность русскому правлению и оставил своего сына заложником в крепости Нальчик, при условии, что русское правительство защитит его от преследований мстителей за то, что он сделал прежде, на что было получено согласие». [161] По свядетельству подполковника Ушакова успехи священников Осетинской духовной комиссии в деле крещения осетин-дигорцев были также невелики. [162]

Невысокой, судя по всему, была при Розене степень лояльности российской администрации и осетин Алагирского общества. Последнее изъявление лояльности алагирцев, не считая периода генерала Ртищева, [163] мы находим в записке Паскевича, ходатайствующего о начислении алагирскому приставу Алдатову жалования в размере 400 руб. [164] В дальнейшем, после отставки Розена, мы узнаем о военной экспедиции в это ущелье и приведении к присяге тамошних старшин.

Осетины-участники ингушского похода Розена

Анализируя успехи своего предшественника, Розен писал: «Все, что удалось совершить Паскевичу из своего плана в течение 1830 и отчасти 1831 годов — это занять берег Абхазии до Бомбор, водворить сравнительное спокойствие в джаро-белоканской области и прочно утвердить нашу власть в Осетии по обе стороны хребта». [165] В землях остальных горцев Северного Кавказа позиции российской власти были непрочными — это в особенности касалось Чечни, Дагестана и Ингушетии. До того, как идти на тагаурцев Абхазов осуществил экспедицию в Ингушетию, привел к присяге старшин и поставил над ними пристава. «Но в 1831 году, — пишет Бларамберг, — жители убили инспектора и всех служащих». [166] В качестве ответной меры было принято решение о проведении карательной экспедиции.

Об экспедиции Розена к галгаевцам и галашевцам нам сообщают несколько источников. При этом, рассказы Д. Баделли, В. А. Потто и других историков второй половины XIX в. — это реконструкции, основанные на материалах архивов канцелярии Отдельного Кавказского корпуса, а также свидетельствах непосредственных участников экспедиции Ф. Ф. Торнау, И. Ф. Бларамберга и Лачинова. Воспоминания последнего были напечатаны в 1877 г. в «Кавказском сборнике». Наиболее подробным очерком об этом походе является исследование историка Ф. фон Климана «Война на восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом».

Мятеж против российских властей в Ингушетии возник не сам по себе. В Дагестане к этому моменту набрало силу движение, возглавляемое Гази-Мухаммадом — духовным лидером, провозгласившим себя имамом Дагестана. Эта появившаяся еще при Паскевиче проблема досталась по наследству Розену, который только вступил в должность и был абсолютно не знаком с делами края. Ополчение Гази-Мухаммада после удачной вылазки в Кизляр совершило поход на крепости Назрань и Владикавказ. «Намерение Кази-Муллы, — писал в своем донесении Розену князь Бекович-Черкасский 3 апреля 1832 г., — было, как он уверял чеченцев, сперва взбунтовать ингушей и усилевши как ими, так и чеченцами своих сообщников, истребить крепость Владикавказ и Назрановское укрепление, чтобы тем пересечь всякое сообщение на Военно-Грузинской дороге (…)». [167] В рапорте министру Чернышеву Розен писал: «Генерал Вельяминов известился также, что ингуши, живущие в большом числе вокруг Назранского укрепления, принимают участие в замыслах Кази-муллы». [168] Чтобы отвратить от мятежа ингушское население, из Владикавказа комендант направляет в Назрань две роты 3-го батальона Севастопольского пехотного полка с двумя орудиями. [169]

Находившийся в это время во Владикавказе Торнау пишет: « (…) Разъезды посылалась очень часто, на ночь расставлялась вдоль бруствера цепь, и в садах помещали секреты, а о крепости никто не помышлял: бруствер исподволь осыпался в ров, платформы под орудиями оседали и дружно гнили вместе с лафетами; гарнизона оставалось не более одного линейного батальона и сотни донских казаков, да и из них половина людей находилась в командировке. Поэтому нечего удивляться, если слух о прибытии в Чечню Кази-Муллы и о замыслах его на Военно-Грузинскую дорогу смутил некоторым образом владикавказское начальство, которое даже очень встревожилось, когда он с тремя тысячами чеченцев обложил Назрановское укрепление, отправил сильную партию лезгин подчинить своей власти галашевцев, галгаевцев, кистинцев и хевсурцев, и в то же время послал тайных переговорщиков к кабардинцам, с поручением убедить их присоединиться к восстанию». [170]

О том, что в сопротивлении войску Гази-Мухаммада участвовало помимо войск местное население, говорит свидетельство П. П. Зубова. Так, в одном из своих писем с Кавказа Зубов, в частности, пишет: «Только в минувшем 1832 году отважный Дагестанец, известный Кази-Мулла, решился было на дерзкое предприятие напасть на Владикавказ, но окрестные народы, которых ему хотелось преклонить на свою сторону, решительно возстали против него, и разбитый лжепророк бежал опять к суеверным Дагестанцам с малым числом своих единомышленников». [171]