Бесплатный фрагмент - Ореховых дел мастер

Подлинная история об Орехе Кракатуке, Мышином Короле и Эрнсте Теодоре Амадее Гофмане

1. Город Гаммельн, 26 июня 1284 года

У бургомистра славного города Гаммельна осталась последняя надежда.

Последняя надежда сидела прямо перед бургомистром и пила лучшее рейнское вино из бургомистровых запасов — в довершение всей наглости еще и из его любимого, бургомистрового, серебряного кубка.

У последней надежды были длинные спутанные рыжие волосы, ниспадавшие на узкое вытянутое лицо, на котором выделялись острый нос и огромные голубые глаза. Последняя надежда сделала очередной глоток, снова наполнила кубок до краев, икнула, откинулась на спинку стула и хрипло проговорила:

— Итак, бургомистр, у вас, насколько я понимаю, проблемы.

— Не просто проблемы! — всплеснул руками бургомистр, понявший, к радости своей, что разговор наконец-то зашел в нужное русло. — Беды! Настоящие беды, господин… как вас, простите?

— Фолиаль, — проскрипел сквозь зубы визитер, — Проспер Фолиаль Альпанус, придворный ученый советник герцога Нортумберлендского, его величеств королей испанского и португальского, обучавшийся в Индии и Мавритании, постигший… Впрочем, что вам толку от перечисления моих ученых заслуг, господин бургомистр, верно? — и с этими словами он осушил кубок почти что наполовину и довольно икнул.

— Я ни в коем разе не хотел преуменьшить значение ваших безусловных заслуг, — пролепетал бургомистр, — но дело в том, что действовать надо безотлагательно, в нашем сегодняшнем положении каждая минута обходится нам чрезвычайно дорого.

— Именно, — кивнул Фолиаль. — Я вас слушаю.

— Все дело в крысах, — осторожно начал бургомистр.

— В крысах? — переспросил Фолиаль. Его левая бровь чуть приподнялась, а взгляд из хмельного стал неожиданно острым, точным и пронзительным.

— И еще в мышах, — добавил бургомистр.

— Значит, в мышах, — пробормотал Фолиаль. — А что же такого случилось в вашем городе с крысами да мышами, что вам вдруг срочно понадобилось мое содействие?

— Истинное нашествие хвостатых тварей, — с горечью произнес бургомистр, — третий месяц уже. Сперва вылезали по ночам, а теперь уже и света белого не боятся. Выползают из своих нор и сжирают все, до чего могут дотянуться: от зерна до свечного сала… Впрочем, какое там зерно — зерно они сожрали в первые две недели!

— А коты? — удивленно спросил Фолиаль. — Когда-то город Гаммельн славился своими мышеловами чрезмерной степени пушистости.

— Ах, какие коты, что вы! — покачал головой бургомистр. — Котов они извели за три дня — кого просто загрызли, а кто поумней да поосторожней был — я имею в виду котов, конечно же! — сбежал из города, только их и видели. Мы ж что только не пробовали — и известью травили, и серой жгли, два квартала спалили, еле потушили рынок, но все тщетно. Число этих тварей не убывает. Да вот, сами поглядите! — и с этими словами бургомистр ткнул пухлым пальцем в сторону потухшего камина: из его глубины медленно вылезли три толстых, перепачканных в саже, крысы схватили потухшую головешку и утянули ее обратно, внутрь.

— Поразительное зрелище! — осклабился Фолиаль. — Так хотелось бы уточнить — а какое вознаграждение ждет того молодца, который избавит вас от сей страшной напасти?

— Все, что пожелаете, господин Фолиаль! — бургомистр даже подскочил на месте. — Любое сокровище из городской казны станет вашим!

— Так уж и любое? — прищурился Фолиаль.

— Любое! — быстро-быстро закивал бургомистр. — Только укажите перстом.

— Укажу, — неожиданно тихо сказал Фолиаль и, помолчав несколько секунд, одним резким движением выбросил вперед длиннопалую правую руку. — Скрепите!

Бургомистр осторожно пожал кончики пальцев Фолиаля.

— Скреплено и засвидетельствовано, — сухо сказал Фолиаль.

— Кем засвидетельствовано? — осторожно спросил бургомистр, оглядываясь по сторонам. — Тут, кроме нас, никого и нет.

— Истинно видимое не всегда видно, — широко улыбнулся Фолиаль, продемонстрировав широкие и крепкие, как у лошади, резцы. — Поверьте, свидетелей вполне достаточно, — и с этими словами он резко поднялся со стула. — Ну, что же, я готов приступать.

— Что, прямо сейчас? — пролепетал бургомистр.

— Нет, если вы, конечно, намерены ждать, то я готов, — пожал плечами ученый, — но мне казалось, что вам надо решать проблему немедленно. Или я не прав?

— Правы-правы! — замахал ручками бургомистр. — И что же вам нужно для начала?

— Ничего, — коротко бросил Фолиаль, — у меня все с собой.

Он повернулся на каблуках и уверенным шагом направился к выходу. Как только за ним закрылась дверь, бургомистр наконец-то расслабленно осел в кресле.

— В самом деле, чем я рискую? — прошептал он. — Если у этого не получится — ничего не изменится, а если получится — что ж, тогда и разберемся.

Он прокашлялся и громко позвал:

— Ганс!

Потайная панель в левой части зала отодвинулась, и оттуда показалась улыбающаяся физиономия верного Ганса, человека, исполнявшего при бургомистре функции камердинера, казначея и личного соглядатая.

— Я все слышал, ваша милость, — медоточиво произнес Ганс. — За ним уже отправлены лучшие люди, проследят и доложат, не извольте беспокоиться.

* * *

Фолиаль тем временем уже дошагал до Ратушной площади, быстро подошел к пересохшему фонтану (крысы перебили трубу третьего дня), остановился и огляделся: хвостатые зверюги шныряли то тут, то там, совершенно не боясь прохожих.

— Ну, что же, начнем, — пробормотал пришелец и, порывшись в складках плаща, извлек откуда-то маленькую деревянную дудочку. Покрутил ее своими тонкими длинными пальцами и приложил к губам.

Спустя много лет жители города Гаммельна будут вспоминать о том, какую мелодию играл тогда Фолиаль — но никто, даже сам мейстер Фейшнер, учитель музыки и превосходный композитор, что сочинил рождественский хорал для собора Святой Бригиты, не смог воспроизвести ни одной ноты из этой мелодии, ни одна музыкальная фраза не была подобрана — но все, кто слышал мелодию, сыгранную Фолиалем — а слышал ее практически весь город! — утверждали в один голос: то была самая прекрасная мелодия, что когда-либо ублажала человеческий слух.

Мелодия плыла над опустевшими улицами, раскручивалась неторопливой змеей — Фолиаль шел меж домов, наигрывая себе на дудочке, а за ним длинной черно-рыже-серой рекой двигались крысы и мыши, хвостатое бедствие Гаммельна: вылезали на звук и словно приклеивались к подошвам Фолиаля, неотступно следуя за ним — хвост в хвост, плотным потоком, они сбегали по стенам, выплескивались из нор и щелей и бежали, ползли, спешили вслед на мелодией. А Фолиаль все шел и шел по городу, и живая процессия за ним становилась все длиннее и длиннее.

Когда он вышел за городские ворота, что немедленно распахнулись перед ним — привратники все поняли без единого слова — живой поток лился из города еще час с четвертью. И лишь когда последняя крохотная мышка, торопясь за своими товарками, пересекла городскую черту, ворота немедленно захлопнулись.

В городе не осталось ни единой крысы или мыши. Дудочник увел всех за собой.

* * *

Он вернулся спустя три часа, когда закатное солнце уже почти скатилось за верхушки деревьев леса, прилегавшего с запада к городской стене. Также молча прошел мимо стражи, распахнул дверь в зал приемов — и снова уселся перед бургомистром, которому верный Ганс уже успел, запыхавшись, доложить о возвращении Фолиаля.

— Я уж не знаю, как благодарить вас, доктор! — радостно восклицал бургомистр, но Фолиаль остановил его резким движением руки.

— Я надеюсь, что вы, мой господин, человек чести, — хрипло сказал он. — Я пришел, чтобы получить свою награду.

— Все, что угодно! — расплылся в улыбке бургомистр. — Я сейчас же прикажу распахнуть двери казны…

— Не стоит беспокоиться, — покачал головой Фолиаль, — моя награда находится сейчас в этом зале.

— Да, и где же? — заинтересованно спросил бургомистр. — Только укажите, любезный друг, и она немедленно станет вашей, клянусь честью!

Фолиаль усмехнулся, подмигнул бургомистру — и вытянул вперед указательный палец, нацелившись прямиком на бургомистрову грудь.

— Что вы имеете в виду? — проговорил тот. — Я вас не понимаю?

— Вот это, на цепочке, — просипел Фолилаль. Усмешка не сходила с его лица.

— Но это же… ключ от города? Знак бургомистрской власти? — ошалело прошептал бургомистр. — Вы хотите…?

— Я хочу. Вы обещали. Все, что я пожелаю, — коротко сказал Фолиаль. — Я желаю это. Отдайте.

И он протянул бургомистру раскрытую ладонь.

Бургомистр резко отшатнулся.

— Какая наглость! — воскликнул он. — Какая вопиющая наглость!

— Наглость? — проговорил Фолиаль, и его взгляд помрачнел, в голубых глазах зажегся странный огонек. — Не вы ли дали мне слово, что я могу взять любую награду? Вы понимаете, чего может стоить вам отказ от вашего слова?

— Да за такую наглость, господин Фолиаль, я вас немедленно прикажу бросить в темницу! — закричал бургомистр. — Или вы немедля измените свое мнение, или я прикажу позвать стражу!

— Стражу? — Фолиаль вдруг вскочил и захохотал. Его смех сухим горохом рассыпался по полу и вдруг оборвался. — Не стои утруждать себя, бургомистр. Вы отказались от своего слова — и я просто уйду, взяв тогда иную награду.

И с этими словами он направился к двери.

— Только попробуйте что-либо украсть! — завопил бургомистр ему вслед. — Мои люди неотступно следят за вами! И если вы коснетесь хоть чьего-либо добра — вас ждет виселица, уж не извольте сомневаться!

Фолиаль издал еще один смешок и скрылся за дверью. Теперь уже — навсегда.

* * *

Оказавшись на улице, он понял, что за ним следят — десятки глаз вперились ему в спину, немногочисленные прохожие шушукались, указывая на Фолиалая пальцем. Он огляделся — и вдруг его лицо словно осветилось: он быстрым шагом направился в ближайший проулок, где около зеленной лавки стояла странная парочка: молодая женщина в ярко-синем платье и едва доходящий ей до пояса карлик в расшитом красном камзоле и зеленых сапогах. Женщина улыбнулась Фолиалю и царственным жестом протянула ему руку.

— Дорогая Розабельверде, — Фолиаль припал к ее пальцам, — чрезвычайно рад вас видеть, — он обернулся к карлику и сухо кивнул ему. — Министр Циннобер, также рад нашей встрече. Вы что-то хотели мне сообщить?

— Не надо, Альпанус, — покачала головой Розабельверде, — по-моему, вы заигрались.

— Отчего же? — улыбнулся Фолиаль. — Я лишь соблюл договоренности. Я заберу то, что причитается — и мы будем в расчете.

— Сколько? — проскрипел карлик тоненьким голоском. — Сколько их здесь?

— Сотня и еще тридцать, — четко сказал Фолиаль.

— Больше, чем во всех окрестных селениях, — вздохнула Розабельверде. — И вы хотите увести их всех из города?

— Навсегда увести из города, — кивнул Фолиаль. — Всех детей Гаммельна. Лишить обманщиков детского смеха и воплей радости. Лишить город будущего.

— Это жестокая кара, жестокая даже… для меня, — буркнул карлик.

— Министр Циннобер, вы знаете, что дети будут под моим надзором, и я не позволю, чтобы с ними случилось, что-то плохое, — покачал головой Фолиаль. — Оставлять их в городе лжецов — за что им такая кара?

— Не пытайтесь спрятать собственную обиду за деланным благородством, — сказала Розабельверде, а затем коснулась плеча Фолиаля своей прекрасной рукой. — Вы уверены?

— Абсолютно, душа моя, — кивнул Фолиаль. — А теперь прошу меня простить. Я спешу.

Он еще раз поклонился Розабельверде и Цинноберу и, не оглядываясь, зашагал в сторону Ратушной площади. Оставшиеся двое долго смотрели ему вслед, а когда Фолиаль скрылся за поворотом, Розабельверде тяжело вздохнула:

— Видимо, пророчество так и исполняется. Что ж, мой маленький друг, давайте сюда Кракатук. Нам пора возвращаться.

Карлик порылся в карманах камзола и извлек на свет бархатную коробочку. Раскрыв ее, он вынул оттуда маленький золотой орешек и протянул его Розабельверде — та кивнула Цинноберу и осторожно взяв орех указательным и большим пальцем, что-то прошептала.

И оба — и прекрасная женщина в синем платье, и карлик в расшитом камзоле — немедленно исчезли и никто в славном Гаммельне их никогда более не видел.

А мелодия Фолиаля снова поплыла над крышами города…

2. Варшава, весна 1806 года.

Это был такой же винный погребок, как и десятки других — он повидал их немало и уже по кисло-сладкому запаху мог сразу же понять то настроение, которое преобладает в заведении: радушен ли хозяин, готов ли обсчитать или, напротив, нальет рюмку-другую за так и не возьмет ни гроша, какие люди будут соседствовать на скамьях, и прочая, и прочая, и прочая.

«Я становлюсь пьяницей,» — опять мелькнула в его голове шальная мысль, давно торчавшая где-то на задворках сознания, словно заноза, но то и дело выскакивавшая на первый план размышлений. — «Опускаюсь на самое дно. А что, собственно, поделать? Будем продолжать пить».

Он и продолжил.

Когда через два часа хозяин принес очередную — вторую? третью? — бутылку вина и уже точно вторую четверть головки сыра, жизнь уже не казалась столь паршивой: пока есть вино (ну и, возможно, сыр) понятно, как можно дотерпеть хотя бы до рассвета.

— Господин Гофман, — неожиданно произнес кто-то над его левым ухом. — Вы не очень заняты?

Он обернулся — и встретился взглядом с невысоким плотным человеком в сером кафтане с накрахмаленным шейным платком. Человек сжимал пивную кружку, но взгляд у него был абсолютно трезвый, яркий, осмысленный.

— Ну, если не считать того, что в ближайшие полчаса я буду серьезно занят борьбой с этим куском сыра — то не слишком. Садитесь, будем бороться вместе, — он постарался быть максимально любезен, но хмель давал знать свое.

— Меня зовут Месмер, — представился незнакомец, усаживаясь рядом. — Возможно, вы слышали обо мне.

Он порылся на задворках угасающей памяти — что-то возникло из дальних дебрей, но затем снова растаяло в пустоте хмельного веселья.

— Я занимаюсь генерацией флюида, и уже получил поддержку некоторых весьма высокопоставленных особ. Вы, конечно, слышали о флюиде, не так ли?

— Да, что-то слышал, — он кивнул, стараясь не делать резких движений — это, кажется, некая новая метода излечения от разнообразных хворей.

— Совершенно верно, — Месмер похлопал его по плечу, — абсолютно верно: метода, которая позволяет бороться с любыми хворями. С любыми, друг мой! Но дело не в этом — я пришел к вам совсем не для того, чтобы говорить о своей методе. Я пришел, потому что увидел это.

И с этими словами он извлек из кармана сложенный листок бумаги, развернул — и, конечно же, не узнать изображенное было невозможно.

— О, кому-то нужны мои росписи дворца Мнишков! — Гофман чуть хохотнул. — А мне говорят, что я не такой уж и хороший художник!

— И что, позвольте полюбопытствовать, вы хотели тут изобразить, вот на этой росписи, коию для меня любезно скопировали некие дворцовые подмастерья? — прошептал Месмер.

— Ничего особенного — обычный узор, просто розетка для украшения, не более того, — пожал плечами Гофман.

— О, не скажите, я же вижу, что именно вы имели в виду — почему вы поместили по центру розетки именно это? — Месмер ткнул пальцем с аккуратно наманикюренным ногтем прямиком в рисунок.

— Орех? — пробормотал Гофман.

— Вот именно! Орех! — вплеснул руками Месмер. — Понимаете, все дело именно в орехе! Именно в нем, и ни в чем другом! Скажите, вам кто-то подсказал этот ход, или вы сами догадались.

— Догадался о чем? — хмель начал покидать разум Гофмана, но он по-прежнему не понимал, что Месмер имеет в виду.

— Скажите, я правильно понимаю, что сегодня вы никуда не спешите? — Месмер схватил Гофмана за локоть. — Я расплачусь за вас, поедемте ко мне, я все вам покажу и объясню. Ну же! Вы готовы?

— Отчего бы и нет? — растерянно проговорил Гофман. — Раз вы настаиваете — тогда едемте.

* * *

Дом у Месмера оказался ровно таким, каким и должен был быть у человека, погрязшего в изучении вещей, неподвластных рядовому разуму — тяжелое строение серого кирпича где-то на окраине города (Гофман запутался в многочисленных поворотах и примерно на пятой минуте пути бросил даже отслеживать, что знакомого пронеслось за окнами кареты). Дверь открыл хмурый слуга в зеленой ливрее, освещая путь массивным подсвечником, он провел их в библиотеку, где уже горел уютный камин и были зажжены все свечи, позволяя увидеть доходящие до самого потолка книжные шкафы. Месмер усадил Гофмана в большое кресло прямо перед камином, налил бокал кларета — и отправился рыться в каких-то рукописях, разбросанных на широком столе с бронзовыми львиными лапами вместо ножек.

— Орех! — говорил он, шелестя бумагами. — Орех — вот то, что объединяло и привлекало человечество издревне — и никуда нам не деться от этого символа… Хотя — почему символа? Кстати говоря, что вы знаете об орехах, мой друг?

— В общем-то ничего, — пожал плечами Гофман. — Я их и есть-то особо не люблю.

— Поразительно! — воскликнул Месмер. — Поразительно, каким невероятным образом истина проникает в мир! Кажется, человек имеет в виду нечто совсем иное — а в итоге выходит, что он, сам того не ведая, глаголет великое, единственно верное! Это я о вас, друг мой! Вы каким-то образом погрузились в самую суть мироустройства — и отразили его в ваших рисунках.

— Что именно вы имеете в виду? — с улыбкой спросил Гофман: кларет оказывал поистине волшебное воздействие на всего его члены — расслаблял, погружал в тепло и успокаивал, он был готов слушать любую болтовню Месмера часами.

— Ровно это! — Месмер выхватил из кипы бумаг несколько желтоватых листков и ринулся к Гофману. — Вот, смотрите сами! Теперь понимаете, о чем я говорю?

Гофман вгляделся в поднесенный Месмером рисунок — перед ним была старинная карта с многочисленными надписями на латыни.

— Что это? — удивленно спросил Гофман.

— Это карта Рима времен Тиберия: вот, посмотрите — это Палатинский холм, где жила семья императора, а вот ровно под ним — Большой цирк, Circo Massimo, одно из самых крупных строений в городе, здесь проводились и соревнования колесниц, и ставились тысячные мистерии… Одним словом, перед нами — центр главного города мира. А теперь вглядитесь внимательные в абрисы центральных построек. Видите? Понимаете?

Месмер сделал паузу — и Гофман решил попробовать понять, что же имеет в виду этот странный человек.

И тут он увидел.

Орех выплыл на него из карты, проявился весь, целиком, проступил сквозь паутину древних улиц и сетку зданий — четкий, понятный контур огромного ореха, накрывавший собою границы Большого цирка и части холма рядом — Орех был не просто заметен в городе, он, собственно говоря, и был этим городом.

Гофман молчал, пораженный, вглядываясь в старинную карту, а Месмер издал короткий смешок:

— Я все понял по вашему лицу, друг мой. Да, вы его увидели — осталось понять главное — у любого Ореха, даже у этого, есть ядро и сердцевина — и надо уметь вычленять ее из Ореха, дабы проникнуть в самую суть его… Видите, центром этого Ореха, его ядром является императорская ложа Большого цирка — и видите вот эту линию? Знаете, что это? Это подземный ход, который вел прямиком из дома императорской семьи в ложу, путь, которым всегда можно было уйти незамеченным, тайный ход в Ядро без разрушения целостности Ореха… Понимаете?

Гофман просто кивнул — вымолвить что-либо он не мог.

Интродукция 1.

Из записок доктора Реджинальда Клэна, специалиста по европейской истории, профессора Института Мировой Истории, Чикаго, руководителя Второго Отдела Управления.

Одной из самых ярких страниц в жизни Гофмана представляется его дружба и переписка с известным ученым, врачом, Францем Антоном Месмером (1734 — 1815), создателе учения о «живом магнетизме». С Месмером Гофман переписывался на латыни, которую они оба знали — молодой писатель и его старший товарищ обменивались заметками, многое из которых Гофман затем воплотил в своих книгах. Так, именно Месмер рассказал Гофману почерпнутую им из древних трактатов идею о «Мировом Орехе», таинственной символике, которая привлекала еще древних философов, желающих добраться в своих исследованиях до «ядра познания».

В нашей работе мы считаем необходимым привести фрагмент письма Месмера Гофману (ориентировочно, датированное 1809 годом, так как в письме упоминается дом Месмера в Меерсбурге, где в упомянутом году он постоянно жил, однако достоверно установить дату нам не удалось — Месмер владел несколькими домами под Меерсбургом с начала XIX века) о его толковании этой теории, и об исследовании некоторых исторических аспектов.

Письмо Месмера