Бесплатный фрагмент - Ордынцы: Перстень лимба

Часть 1. АЛЕКСАНДРОВСКАЯ СЛОБОДА

Глава 1. Замурованная келья

Дорога в Александровскую слободу вилась, как змеиная кожа, сброшенная временем. Михаил ехал медленно, будто боялся раздавить хрусткий ледок воспоминаний, оставшихся от рассказов деда. «Ищи там, где ангелы спят в камне» — эти слова, сказанные когда-то стариком в полубреду, теперь казались единственной нитью в лабиринте. Автомобиль подпрыгивал на ухабах, и в окно врывался ветер, пахнущий прелой листвой и чем-то ещё — металлическим, словно в воздухе висели невидимые лезвия.

Слобода встретила его пустыми глазницами окон. Дома, некогда крепкие, теперь клонились друг к другу, будто пьяные, а между ними пролегали тропы, протоптанные не столько людьми, сколько временем. Михаил припарковался у полуразрушенной стены, за которой чернел провал входа. Предлог был готов: исследование фресок XVI века. В университете бы покрутили у виска, узнай они, что он тратит грант на эту глушь. Но что они знали о фресках, которые видели во сне?

Он вышел из машины, и ветер тут же обвил его шею холодными пальцами.

— Ищете что-то, барин?

Голос прозвучал так внезапно, что Михаил вздрогнул. Из-за угла, словно вырастая из самой тени, вышел старик в выцветшем зипуне — дед Елисей, как потом представился. Его лицо напоминало старую карту: морщины сплетались в дороги, а в глазах стояли вехи забытых лет.

— Часовню, — ответил Михаил, стараясь не смотреть прямо на жёлтый клык, торчавший у старика изо рта. — Ту, что с фресками. Говорят, здесь есть такие.

Дед Елисей хрипло рассмеялся, будто Михаил сказал что-то неприличное.

— Фрески? Ох, милок, фрески-то есть. Только не для чужих глаз.

Он повернулся и, не прибавляя шага, поплёлся вдоль стены. Михаил последовал, чувствуя, как земля под ногами становится мягче, словно пропитанной дождями, которых не было уже месяц.

— Вот, — старик махнул рукой в сторону полуразрушенной часовни, чьи стены поросли мхом, как старые шрамы. — Там ищите. Да не найдёте.

— Почему?

— Потому что не вы первый. И не вы последний.

Михаил нахмурился. В голосе старика звучало не предупреждение, а констатация — как если бы он говорил о дожде или восходе солнца.

— Кто-то уже интересовался этим местом?

— Кто-то, — дед Елисей усмехнулся, и его клык блеснул в слабом свете. — Да все, кто слышал. Одни — учёные, как вы. Другие — те, что похуже.

— Какие «похуже»?

— Те, что ищут не фрески.

Старик повернулся и заковылял прочь, оставив Михаила стоять перед часовней. Ветер снова зашелестел в траве, и на этот раз его шёпот казался осмысленным: «Входи…»

Дверь, вернее, то, что от неё осталось, висела на одной петле. Внутри пахло сыростью и чем-то ещё — сладковатым, как тление старых книг. Михаил включил фонарь, и луч света упёрся в стену, покрытую потрескавшейся росписью. Ангелы. Их крылья, некогда золотые, теперь потемнели, а лики стёрлись, будто кто-то специально провёл по ним рукой.

И вдруг — движение. Не впереди, а сбоку, краем глаза. Михаил резко развернулся, но там была лишь пустота. «Воображение», — подумал он, но сердце уже колотилось, как пойманная птица.

Фрески продолжались дальше, вглубь часовни. На одной из них — рука, держащая перстень. На другой — зеркало, в котором отражалось небо с тремя лунами.

— Что за бред… — пробормотал Михаил, но внезапно его взгляд уловил деталь: в углу фрески, почти незаметную, была выцарапана надпись. Он приблизился, стирая пальцем слой пыли.

«Кто носит перстень — видит Лимб».

За спиной что-то упало. Михаил обернулся и увидел на полу перо — чёрное, с ржавым наконечником. Оно лежало там, где секунду назад ничего не было.

А потом из темноты донёсся звук.

Тихий, едва различимый.

Шёпот.

И этот шёпот произнёс его имя.

Голосом деда.

                                                * * *

Фреска с зеркалом оказалась завалена грудой камней — будто кто-то намеренно пытался скрыть её от посторонних глаз. Михаил отбросил несколько булыжников, и пыль взметнулась в воздух, закрутившись в лучах фонаря, словно стая испуганных мотыльков. Под слоем вековой грязи проступили контуры: ангел с опущенными веками, протягивающий перстень. Не украшение — скорее, печать, тяжёлую, как приговор. А рядом — зеркало.

Но не простое.

В его глубине, вместо отражения, плескалось небо.

Три луны.

Одна — привычно-бледная, другая — кроваво-рыжая, третья — чёрная, как провал в ткани мира.

— Бред… — Михаил провёл пальцем по шершавой поверхности, и краска, казалось, дрогнула под его прикосновением.

«Или это дрогнул я?»

Он отпрянул, почувствовав холодок у основания шеи. Ветер, которого не должно было быть в замурованной келье, шевельнул его волосы.

И тогда он увидел её.

Тень.

Не просто темноту — силуэт, вставший в углу, будто ждал своего часа. Он повторял движения Михаила, но с опозданием в секунду, словно отражение в воде, куда уронили камень.

— Кто…

Голос сорвался. Тень не ответила. Она лишь склонила голову, когда Михаил шагнул вперёд, и подняла руку, когда он отступил.

Воздух густел, пропитываясь запахом ладана — сладковатым, удушающим. И ещё чем-то… металлическим.

Кровью?

— Я не верю в призраков, — прошептал Михаил, но звук его голоса потерялся в тишине, как монета, упавшая в колодец.

Тень медленно подняла руку и указала.

На фреску.

На зеркало.

На три луны.

И вдруг —

Шёпот.

Не слова, а скорее шорох страниц, переворачиваемых невидимой рукой. Михаил зажмурился, и когда открыл глаза, тени уже не было.

Но запах остался.

Ладан. Железо.

И что-то ещё…

Старые книги. Те, что пахнут временем и тайнами.

Он повернулся к фреске — и застыл.

Надпись, которую он видел минуту назад, изменилась.

Теперь она гласила:

«Ты уже носишь перстень».

Михаил машинально взглянул на свои руки — пустые.

Но в следующее мгновение его взгляд упал на пол.

Там, среди пыли и осколков камня, лежало кольцо.

Простое.

Серебряное.

С трещиной, пересекающей рубин, как шрам.

— Нет, — он резко отшатнулся.

«Это ловушка. Галлюцинация. Усталость»

Но кольцо было реальным. Он видел, как свет фонаря играет на его гранях.

А ещё…

Оно подрагивало.

Будто чьё-то сердце, вырванное из груди, но ещё живое.

— Чёрт… — Михаил потянулся к нему, затем сжал кулак.

«Не трогай. Уйди. Позови кого-нибудь…»

Но кого? Дед Елисей, который явно знал больше, чем говорил? Или, может быть, того невидимого «кого-то», чей шёпот только что произнёс его имя?

Ветер снова зашевелился, и на этот раз он принёс с собой звук — тихий, едва уловимый.

Мяуканье.

Михаил обернулся.

На груде камней сидел кот.

Чёрный, как сама тень, но с глазами, горящими жёлтым огнём.

— Ты откуда здесь?..

Кот не ответил. Он лишь зевнул, демонстрируя ряд острых зубов, и спрыгнул — прямо на кольцо.

Лапа накрыла металл.

— Эй! — Михаил инстинктивно шагнул вперёд.

Кот посмотрел на него — и в этом взгляде было что-то… человеческое.

«Ты действительно этого хочешь?» — словно спросил он.

Затем раздался скрежет — кольцо сдвинулось с места, прочертив в пыли тонкую линию.

Прямо к ногам Михаила.

Кот мотнул головой и исчез в темноте, оставив после себя лишь слабый запах палёной шерсти.

А кольцо лежало у его ботинок.

Ждало.

Михаил медленно наклонился.

Пальцы дрогнули.

«Не бери»

Но он уже поднимал его.

Металл оказался тёплым.

Как живой.

И в тот момент, когда кольцо коснулось его кожи, фреска вздохнула.

Краска треснула.

Ангел открыл глаза.

И зеркало —

Зеркало показало ему лицо.

Но не его.

А того, кто стоял за спиной.

Того, чьё дыхание уже касалось его шеи.

Того, кто ждал этого момента.

Всю его жизнь.

                                                * * *

Трещина рассекла фреску сверху донизу, словно невидимый палец провел по свежей ране. Михаил отпрянул, но было поздно — отражение в зеркале уже изменилось. Там, где должно было быть его лицо, теперь плавала дымчатая фигура с пустыми глазницами, а за ней — бесконечная лестница, уходящая в черноту. Перстень на его пальце вдруг сжался, будто пытался пережать кровь.

Он рванул к выходу, спотыкаясь о камни, которые теперь казались разбросанными не случайно, а как часть какого-то ритуального круга. В последний момент перед тем как выбежать на воздух, он заметил еще одну надпись, выцарапанную неровными буквами прямо под фреской: «Кто носит перстень — видит Лимб». Слово «Лимб» было подчеркнуто трижды, а рядом кто-то нарисовал грубый глаз.

— Ну и дрянь… — прошептал Михаил, вытирая пот со лба. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая руины в кровавые тона. Где-то вдали каркала ворона, и этот звук почему-то казался неестественно громким.

Он не заметил, как добрался до гостиницы — старого двухэтажного дома с вывеской «Уют», где буква «ю» давно отвалилась. Хозяйка, женщина с лицом, напоминающим смятый пергамент, даже не подняла глаз от вязания.

— Вам номер с видом на реку или на кладбище? — спросила она, будто предлагала выбор между чаем и кофе.

— На… реку, — машинально ответил Михаил.

— Правильно. На кладбище ночью бывает шумно.

Его комната оказалась крошечной, с кроватью, которая скрипела при малейшем движении, и зеркалом в раме из потемневшего дерева. Михаил накрыл его полотенцем — после сегодняшнего он не хотел видеть никаких отражений. Перстень он попытался снять, но металл будто прирос к коже.

Ночь опустилась на слободу, как мокрая простыня. Михаил ворочался, пытаясь убедить себя, что все сегодняшнее — игра света, усталость, что угодно, только не… Он даже не знал, как назвать то, что видел. Ветер стучал ставнями, и этот монотонный звук наконец начал усыплять его сознание.

И вдруг — голос.

— Мишенька…

Он сел на кровати, сердце колотилось так, что казалось, вырвется из груди. Голос звучал снаружи, со стороны старого колодца во дворе гостиницы. И это был голос его деда, умершего три года назад.

— Мишенька, иди сюда…

Михаил подошел к окну. Луна, круглая и желтая, как тот самый рубин в перстне, освещала двор. У колодца никого не было. Только кот — тот самый черный, из часовни — сидел на срубе и внимательно смотрел в его сторону.

— Ты слышишь? — прошептал Михаил.

Кот, словно поняв вопрос, медленно моргнул. Затем спрыгнул и исчез в темноте. А голос снова позвал:

— Спускайся… Я покажу, что нашел…

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце вдруг стал горячим. Он открыл окно — холодный воздух ударил в лицо. Разум кричал, что это безумие, но ноги уже сами несли его вниз, по скрипучей лестнице, через кухню, где пахло старым маслом, во двор.

Колодец чернел, как вход в преисподнюю. Ветер шевелил цепь, на которой видно было ведро, и металл тихо поскрипывал, будто стонал.

— Ближе… — прошептал голос деда, и теперь он явно доносился из глубины колодца.

Михаил сделал шаг. Еще один. Краем глаза он заметил, что кот вернулся и теперь сидел на заборе, наблюдая за ним с каким-то… ожиданием?

— Деда? — окликнул он, и собственный голос показался ему чужим.

В ответ — только плеск воды далеко внизу. Михаил наклонился над черной дырой колодца. В тот момент, когда он уже готов был отступить, из глубины поднялась рука — бледная, почти прозрачная, но с точно таким же перстнем, как у него. Она схватила его за запястье.

Ледяной холод пронзил тело. Михаил хотел закричать, но голос пропал. В последний момент перед тем, как тьма поглотила его сознание, он увидел, как кот спрыгнул с забора и подбежал к нему. Казалось, животное что-то говорит, но слова тонули в нарастающем гуле, будто где-то открылись огромные врата…

А потом наступила тишина.

Глава 2. Тайна фресок

Проснулся Михаил на холодном полу своей комнаты, с ощущением, будто его переехал грузовик. Губы горчили от привкуса железа, а перстень на пальце пульсировал тупой болью, будто врос в плоть глубже, чем вчера. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь грязные шторы, казался неестественно ярким — словно мир за ночь стал тоньше, а реальность — прозрачнее.

— Кошмар… — прошептал он, потирая запястье, где остались синие отметины от чьих-то пальцев.

Но нет, это не сон. На полу у кровати лежали комья сырой земли, которых там не было вечером. А на подоконнике, рядом с отпечатком лап, — мертвый воробей с выклеванными глазами.

«Нужны ответы», — подумал Михаил, сжимая кулак.

                                                * * *

Библиотека Александровской слободы помещалась в здании бывшей церковной школы — низком, приземистом, с окнами, похожими на бойницы. Внутри пахло пылью, старым деревом и чем-то еще — возможно, страхом поколений школьников, когда-то зубривших здесь уроки.

— Люда «Сова»? — окликнул Михаил, ступая по скрипучим половицам.

Из-за стеллажа появилась женщина лет пятидесяти, в очках с толстыми линзами, от которых глаза казались огромными, как у ночной птицы.

— Ордынский? — Она смерила его взглядом, будто оценивая, достоин ли он разговаривать с ней. — Думала, вы выше.

— Разочаровал?

— Пока нет. Но день только начался.

Она провела его в дальний угол, где на столе лежала потрепанная папка с выцветшей надписью: «Чертежи. XVI век».

— Вот ваш алхимический круг, — Люда швырнула на стол пожелтевший лист. — Под полом той самой кельи. Интересно, почему вас это волнует?

Михаил наклонился. Чертеж изображал не просто помещение — а сложную конструкцию, напоминающую пчелиные соты, с шестиугольником в центре. По краям шли надписи на латыни, но одну фразу кто-то перевел на церковнославянский:

«Где тень длиннее тела, там открываются врата».

— Что это за символы? — ткнул он пальцем в странные знаки по краям чертежа.

Люда вздохнула, как учительница, уставшая от глупых вопросов.

— Язык Лимба.

— Вы знаете его?

— Знаю, что его не стоит читать вслух. — Она поправила очки. — В 1924 году один монах попробовал. Говорят, его нашли… ну, в общем, частично.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце сжался.

— А это что? — Он указал на маленький рисунок в углу: человек в мантии, держащий зеркало.

— Нострадамус. По легенде, он бывал здесь.

— И что, он…

— Построил эту келью? Возможно. — Люда внезапно ухмыльнулась. — Или что-то в ней запер.

За окном каркнула ворона — та самая, что будила его утром? Михаил отвернулся, и в этот момент луч света упал на чертеж.

Бумага изменилась.

Линии зашевелились, как живые, складываясь в новое изображение: сцену казни. Человек в центре, с петлей на шее, поднял руку — и на ней блеснул перстень.

Его перстень.

— Вы это видите? — прошептал Михаил.

Люда молчала. Когда он обернулся, ее лицо было белым, как мел.

— Вон.

— Что?

— Вон отсюда. Сейчас же.

Она схватила со стола тяжелый церковный подсвечник, словно готовясь ударить.

— Я не…

— Вы принесли это сюда! — Она ткнула пальцем в его руку. — И теперь они проснулись.

Михаил хотел спросить, кто такие «они», но в этот момент в библиотеке погас свет.

Тьма нахлынула, густая и липкая.

Где-то упала книга.

Потом еще одна.

И тогда из каждого темного угла послышалось шуршание — будто сотни страниц перелистывались одновременно.

Люда схватила его за рукав.

— Бежим.

Они бросились к выходу, спотыкаясь о невидимые предметы. За спиной что-то тяжелое упало на пол, и стекло разбилось с таким звоном, будто кто-то крикнул.

Дверь оказалась заперта.

— Черт! — Люда дернула ручку.

Михаил обернулся.

По залу, едва освещенному уличным фонарем, плыли тени.

Но не их тени.

Эти были длиннее.

И в каждой — у самого края — мерцал крошечный огонек, как свет в конце туннеля.

Или как глаз в темноте.

Люда вдруг замерла.

— О нет…

— Что?

— Они нашли нас.

И тогда тени шагнули вперед.

                                                * * *

Они вырвались из библиотеки, когда тени уже касались их спин. Люда, задыхаясь, схватила Михаила за рукав и потащила через площадь, где ветер гонял клочья тумана между деревьями. Перстень на пальце Михаила жёг кожу, будто предупреждая об опасности.

— Куда мы… — начал он, но Люда резко остановилась у старой церкви с покосившимся крестом.

— Здесь. Он ждёт.

Дверь скрипнула, пропуская их внутрь. Внутри пахло воском, ладаном и чем-то ещё — затхлым, как дыхание самой истории. В полумраке у алтаря стоял старик в поношенной рясе, его лицо напоминало древнюю икону, с которой стёрлись краски.

— Отец Иов, — прошептала Люда. — Он пришёл.

Священник обернулся. Его глаза были молочно-мутными, но взгляд пронзительным, будто видел сквозь плоть прямо в душу.

— Так это ты, — сказал он Михаилу. Голос старика напоминал скрип пергамента. — Носит перстень, но не знает цены.

Михаил непроизвольно прикрыл руку с кольцом.

— Какая цена?

— Твоя память. Твоё имя. Твоя душа, — священник сделал шаг вперёд, и пол под ним заскрипел, будто стонал. — Эти стены помнят кровь. Не будите их.

Люда нервно облизнула губы.

— Он уже видел фрески. И тени.

Отец Иов закрыл глаза, будто от боли.

— Тогда поздно. Они уже знают о нём.

Ветер ударил в витраж, и цветные блики заплясали по полу, как кровавые пятна. Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Кто они?

— Те, кто между, — старик поднял дрожащую руку и провёл пальцем по воздуху, оставляя невидимый знак. — Зеркальные. Голодные. Они ждали тебя… или того, кто носит перстень.

Люда вдруг схватила Михаила за руку.

— Покажи ему.

Отец Иов наклонился над кольцом, его дыхание пахло мятой и чем-то горьким. Вдруг он резко отпрянул.

— Где ты нашёл это?

— В келье. Там была фреска…

— Нет! — священник ударил посохом о пол, и эхо прокатилось по церкви, как предсмертный стон. — Не говори где. Они слышат.

Михаил почувствовал, как перстень сжимается, будто пытаясь перерезать кровоток. Боль пронзила руку, заставив вскрикнуть.

Отец Иов вдруг схватил его за запястье.

— Иди за мной.

Он повёл их вглубь церкви, к потайной дверце за алтарём. За ней оказалась крошечная комнатка с единственным столом, заваленным древними фолиантами. На одном из них золотом сияло имя: «Nostradamus».

— Монастырский каталог, — пояснил Люда. — Здесь должна быть опись кельи.

Старик перелистал пожелтевшие страницы, его пальцы дрожали. Вдруг он замер.

— Вот.

На развороте зиял рваный край — страницу вырвали. Михаил протянул руку, но отец Иов резко захлопнул книгу.

— Не тронь! Это ловушка. Кто-то не хочет, чтобы ты знал.

— Знал что?

— Что было в келье до фресок. Кого там… заперли.

Люда вдруг побледнела.

— Вы думаете, это…

— Молчи! — священник схватил её за руку. — Не называй его.

В этот момент где-то в церкви разбилось стекло. Затем ещё одно. Отец Иов замер, прислушиваясь.

— Они здесь.

Михаил почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Воздух стал гуще, тяжелее, словно наполнялся невидимой угрозой.

— Кто? — прошептал он.

Ответ пришёл не от священника. Из темноты за дверью донёсся звук — будто кто-то провёл ногтями по дереву. Долгий, противный скрежет, от которого сжались зубы.

Отец Иов перекрестился.

— Те, кто между мирами. Те, кого Нострадамус запечатал. И теперь ты разбудил их своим перстнем.

Люда схватила со стола железный подсвечник.

— Нам нужно бежать.

Но было поздно. Дверь в комнату медленно отворилась с жутким скрипом. В проёме не было никого — только тень, слишком густая для обычной тени, и слишком… осознанная.

Она шагнула вперёд.

И в этот момент где-то за спиной у Михаила раздалось мяуканье. Чёрный кот, тот самый, из часовни, проскользнул между ног отца Иова и встал между ними и тенью, выгнув спину.

Тень замерла.

Кот зашипел, и его шерсть встала дыбом, делая его вдвое больше. Затем он плюнул — прямо в тень.

Произошло нечто невероятное. Тень заколебалась, словно дым на ветру, а затем начала растворяться, как сахар в воде. На полу осталось лишь мокрое пятно, пахнущее серой.

Отец Иов опустился на колени перед котом.

— Благодарю, хранитель.

Кот равнодушно лизнул лапу, затем подошёл к Михаилу и уставился на его перстень жёлтыми глазами. В них читался немой вопрос: «Ну и когда ты уже научишься не лезть куда не надо?»

Люда первая нарушила тишину.

— Нам нужно найти ту страницу. Без неё мы как слепые котята.

Отец Иов медленно поднялся.

— Есть один человек… Он мог её забрать. Но идти к нему — всё равно что играть в кости с дьяволом.

Михаил почувствовал, как перстень снова пульсирует на его пальце.

— Кто это?

Старик вздохнул.

— Гастон Лефевр. Бессмертный алхимик. И единственный, кто знает, что на самом деле скрывают фрески.

                                                * * *

Темнота в келье казалась теперь гуще, чем прежде — будто само пространство сгустилось после их ухода, напитавшись их страхом. Михаил провел пальцем по стене, где накануне треснула фреска. Штукатурка осыпалась, обнажая слой более древней росписи: переплетение линий, напоминающее карту или схему какого-то механизма.

— Кто-то был здесь до нас, — прошептал он, заметив на полу след.

Отпечаток ботинка — современного, с рифленой подошвой — четко выделялся в слое пыли. Кто-то стоял именно здесь, у этой стены, совсем недавно. Михаил присел на корточки, разглядывая след. По краям отпечатка пыль была сметена, будто человек резко развернулся на месте.

— Искал что-то… или прятал.

Он провел рукой по стене под фреской, и в этот момент что-то щелкнуло — едва слышно, как срабатывает давно не использованный механизм. Небольшой камень в кладке подался внутрь, открывая узкую щель. Михаил замер.

«Ловушка? Или подсказка?»

Из щели пахнуло сыростью и чем-то еще — горьким, как полынь. Он осторожно засунул пальцы в отверстие и нащупал край чего-то гладкого. Бумаги?

Но прежде, чем он успел вытащить находку, сзади раздался звук — мягкий, как падение листа, но отчего-то заставивший его обернуться мгновенно.

На фреске сидел кот.

Тот самый — черный, с желтыми глазами, которые теперь смотрели на Михаила с выражением, которое можно было бы назвать насмешливым, если бы кошки вообще умели насмехаться.

— Ты… — Михаил замер, не зная, что сказать существу, которое уже дважды появлялось в самые странные моменты.

Кот зевнул, демонстрируя ряд острых зубов, и небрежно облизал лапу. Затем, не спеша, перевел взгляд на щель в стене.

— Ты знаешь, что там? — глупо спросил Михаил.

Кот, конечно, не ответил. Он лишь поднял лапу и ткнул ею в воздух, будто указывая на что-то за спиной у Михаила.

Обернувшись, Михаил увидел, что тени в углу кельи снова сгущаются, принимая очертания, слишком знакомые после вчерашнего.

— Опять? Серьезно?

Кот мотнул головой, будто говорил: «Ну ты и медлительный».

Тени двигались теперь увереннее, словно набирались сил. Одна из них уже почти отделилась от стены, вытягивая нечто, напоминающее руку.

Кот внезапно спрыгнул с фрески и встал между Михаилом и тенью, выгнув спину. Его шерсть встала дыбом, делая его вдвое больше.

— Ладно, я понял, — Михаил рванул руку из щели, выдернув сложенный вчетверо лист пожелтевшей бумаги.

В тот же момент кот прыгнул вперед — не на тень, а прямо сквозь нее, словно ныряя в черную воду. Тень вздыбилась, заколебалась, а затем начала рассыпаться, как пепел.

Кот, оказавшись по другую сторону, отряхнулся с видом профессионала, выполнившего свою работу.

Михаил развернул бумагу. На ней был схематичный рисунок: все та же келья, но под ней — целый лабиринт ходов, расходящихся, как лучи от центра. В центре же был изображен алхимический символ, который он видел у Люды: круг с шестиугольником внутри.

И подпись:

«Кто ищет Лимб — найдет себя. Кто находит себя — теряет имя».

Кот подошел и ткнулся носом в рисунок, затем посмотрел на Михаила. В его глазах читалось что-то вроде: «Ну что, герой, теперь-то ты понял, во что ввязался?»

Михаил глубоко вдохнул.

— Ладно. Похоже, мне нужен этот Гастон.

Кот медленно моргнул, будто говорил: «Наконец-то до тебя дошло».

А потом просто развернулся и пошел к выходу, виляя хвостом, явно ожидая, что Михаил последует за ним.

Что ж, спорить с котом, который только что разогнал тень, казалось не самой умной затеей.

Михаил сунул бумагу в карман и пошел следом.

Перстень на его пальце пульсировал, будто смеялся.

Глава 3. Дети Пророка

Трактир «Утёс» встретил Михаила гулом голосов и запахом пережаренного масла, въевшегося в деревянные стены за десятилетия. Он выбрал столик в углу, где свет керосиновой лампы едва достигал скамьи, оставляя лицо в тени. Кот-Хроникёр, сопровождавший его с часовни, теперь сидел под столом, время от времени тыкаясь холодным носом в щиколотку — то ли в знак одобрения, то ли требуя кусок жареной баранины с тарелки.

Михаил поднял кружку с пивом — тёмным, мутным, с пеной, напоминающей болотную тину. В этот момент из кухни донеслись обрывки разговора:

— …прибыл вчера. Говорят, носит перстень…

— Тссс!

Голоса понизились до шёпота, но Михаил всё равно уловил:

— Он здесь. Избранный Астарота.

Ложка выскользнула у него из пальцев, звякнув о тарелку. Внезапно трактирная суета показалась ему театральной декорацией, за которой скрывается что-то древнее и куда более опасное.

— Вам ещё пива? — Официантка с лицом, усталым от жизни, поставила перед ним новую кружку, хотя первую он ещё не допил.

— Я не заказывал…

— Вон тот господин угощает. — Она кивнула в дальний угол, где за столом сидел человек в чёрном плаще. Когда их взгляды встретились, незнакомец поднял свою кружку в странном приветствии — двумя пальцами, остальные сложены в знак, напоминающий рога.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце сжался, будто в предупреждение.

— Скажите, кто это?

— Гастон Лефевр, — прошептала официантка, внезапно побледнев. — Но вам бы не советовала с ним знаться.

Кот под столом внезапно зашипел, его когти впились в сапог Михаила. Когда тот снова посмотрел в угол — человека уже не было. На столе осталась лишь кружка, из которой медленно сочилась тёмно-красная жидкость, слишком густая для вина.

                                                * * *

Возвращаясь в гостиницу, Михаил то и дело оглядывался. Улицы слободы после заката пустели, будто по негласному закону. Ветер гнал по дороге клочья тумана, цеплявшиеся за сапоги, как призрачные руки.

Кот шёл рядом, его чёрная шерсть сливалась с темнотой, только глаза светились, как два уголька. Вдруг он остановился, уставившись на дверь гостиницы.

— Что там?

Деревянный косяк был испещрён царапинами и надписями — следы многих поколений гостей. Но одна метка выделялась: свежий, аккуратно вырезанный символ — глаз в треугольнике.

Михаил провёл пальцем по резьбе. Древесина на срезе была светлой, почти белой — работа сделана сегодня.

— Это для меня, да?

Кот молча прыгнул на подоконник и начал вылизывать лапу с видом полного равнодушия, но его хвост нервно подёргивался.

Из кармана Михаил достал найденную в келье бумагу. В углу листа был тот же символ — глаз в треугольнике, только старый, выцветший.

— «Дети Пророка»… — прошептал он, вспомнив слова Люды.

Ветер внезапно стих. Улица погрузилась в тишину, слишком глубокую для живого места. Даже кот замер, уши прижаты к голове.

Где-то в темноте хрустнула ветка.

Потом ещё одна.

Кот спрыгнул с подоконника и встал перед дверью, спиной к Михаилу, хвост трубой. Его шерсть снова встала дыбом, но на этот раз он не шипел — только глухо урчал, как маленький моторчик.

Из тумана вышли трое.

Они были одеты в чёрные плащи, капюшоны скрывали лица. Шли медленно, не спеша, будто знали, что бежать Михаилу некуда.

— Михаил Ордынский, — произнёс средний. Его голос звучал странно — будто несколько человек говорили в унисон. — Тебя ждут.

Перстень на пальце Михаила вдруг стал горячим, почти обжигающим.

— Кто вы?

— Дети Пророка, — ответил правый, и в его руке мелькнул металлический блеск — нечто между ножом и ритуальным кинжалом.

Кот внезапно фыркнул и сделал шаг вперёд, хотя трое мужчин были вдесятеро больше его.

— Ваш кот? — спросил левый с лёгкой усмешкой.

— Скорее я его, — брякнул Михаил, чувствуя, как страх сменяется странной отрешённостью.

В этот момент кот прыгнул — не на людей, а на фонарь над дверью. Стекло разбилось с оглушительным звоном, и улица погрузилась в темноту.

— Беги! — словно сказал взгляд кота, когда Михаил мельком увидел его в падающем свете — уже на крыше, откуда он наблюдал за всем с высоты, как режиссёр за разворачивающейся пьесой.

Михаил рванул к двери, но она не поддавалась — заперта.

— Не волнуйся, — прошептал у него за спиной тот самый голос, что звал его в трактире. — Мы не причиним тебе вреда.

Пальцы в чёрных перчатках сжали его плечи.

Последнее, что увидел Михаил перед тем, как сознание поплыло — кот, прыгающий с крыши прямо на лицо одному из незнакомцев, и искры от когтей в темноте.

А потом — только чёрное зеркало, в котором отражались три луны.

                                                * * *

Гостиничная комната казалась единственным островком безопасности в этом безумном вечере. Михаил запер дверь на все замки, хотя смутно понимал, что от тех, кто оставил знак на косяке, железные засовы не спасут. Перстень на его пальце наконец остыл, оставив лишь тупую боль, будто после ожога.

Он бросил взгляд на окно — там, в темноте, сидел чёрный кот, вылизывая лапу. В свете луны его шерсть отливала синевой, а глаза светились, как два фосфорных пятна.

— Спасибо, — прошептал Михаил.

Кот лишь фыркнул, будто говорил: «Не благодари ещё, вечер только начинается».

И словно в подтверждение его слов раздался стук в дверь.

Три удара. Чётких, размеренных, словно отмеряющих последние секунды перед чем-то неизбежным.

— Михаил Ордынский. — Голос за дверью звучал неестественно ровно, без эмоций, как диктор, зачитывающий погоду. — Мы пришли предложить тебе истину.

Михаил прижался спиной к стене, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Уходите. Я не интересуюсь.

За дверью раздался смех — странный, будто несколько человек смеялись в унисон, но с небольшой задержкой.

— Все интересуются истиной. Особенно те, кто носит перстень Лимба.

Кот спрыгнул с подоконника и встал перед дверью, хвост трубой. Его шерсть снова встала дыбом, но на этот раз он не шипел — просто смотрел на Михаила, будто спрашивая: «Ну и как ты собираешься выкручиваться?»

— Я предпочитаю находить ответы сам, — сказал Михаил, удивляясь собственной храбрости.

За дверью наступила тишина. Слишком долгая.

Потом раздался шепот:

— Тогда мы оставим тебя… с ними.

Шаги затихли в коридоре. Но облегчения не наступило — воздух в комнате стал гуще, тяжелее, словно наполняясь невидимой угрозой.

Кот внезапно подпрыгнул и вцепился когтями в занавеску, будто что-то увидел за окном. Его спина выгнулась дугой, а из горла вырвалось низкое, почти собачье рычание.

Михаил медленно повернул голову.

В углу комнаты, где минуту назад была лишь тень, теперь стояла фигура.

Нет, не стояла — висела, не касаясь пола, закутанная в чёрное, с капюшоном, скрывающим лицо.

— Спи, — прошептала фигура, и голос её звучал как шорох сухих листьев.

Веки Михаила вдруг стали неподъёмно тяжёлыми.

Последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться в тёмные воды бессознательного — кота, прыгающего на фигуру с диким воплем, и вспышку зелёного света…

                                                * * *

Утро пришло с головной болью и ощущением, будто его мозг кто-то выскреб ложкой. Михаил сел на кровати, потирая виски. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь занавески, казался неестественно ярким, почти враждебным.

— Кот?

Никого. На подоконнике лежало лишь несколько чёрных шерстинок — единственное доказательство, что вчерашнее не было галлюцинацией.

Михаил потянулся к столу, где лежал его дневник с зарисовками фресок — и замер.

Стол был пуст.

Он перерыл всю комнату — под кроватью, в ящиках, даже за зеркалом. Ничего.

Только когда он уже готов был сдаться, заметил на столе перо.

Обычное на первый взгляд, если не считать ржавого наконечника и странного налёта на пере — будто его окунали в что-то густое и тёмное.

Михаил осторожно поднял его.

Металл оказался ледяным, несмотря на тёплую комнату.

И тогда он заметил — на кончике пера засохла капля.

Красная.

Как кровь.

В коридоре послышались шаги.

Тяжёлые.

Медленные.

Останавливающиеся прямо у его двери.

Кот внезапно появился на подоконнике, его шерсть была взъерошена, а в глазах читалось что-то вроде: «Ну что, герой, готов к новому дню?»

Михаил сжал перо в кулаке.

— Где ты пропадал?

Кот равнодушно лизнул лапу, затем прыгнул на стол и ткнулся носом в перо.

Потом посмотрел на Михаила с выражением, которое можно было бы назвать саркастическим, если бы кошки вообще умели сарказм.

Будто говорил:

«Ты даже не представляешь, что тебя ждёт».

                                                * * *

Записка была приколота к двери гостиницы ржавой булавкой, будто её оставили много лет назад, хотя Михаил точно знал — час назад её там не было. Бумага пожелтела по краям, а чернила выцвели до бледно-коричневого цвета.

— «В часовне нашли то, что вы ищете. Приходите до заката».

Без подписи.

Кот, сидевший на перилах, презрительно фыркнул, глядя на записку.

— Да уж, ловушка так ловушка, — пробормотал Михаил, но перстень на его пальце вдруг заныл тупой болью, будто предупреждая.

Часовня стояла на отшибе, её каменные стены поросли мхом, а узкие окна напоминали бойницы. Дверь была приоткрыта — неестественно, как пасть хищника, притворившегося мёртвым.

— Ну что, идём? — Михаил посмотрел на кота.

Тот умывал морду с видом полного безразличия, но хвост нервно подёргивался.

Внутри пахло сыростью и ладаном, но под ними чувствовался другой запах — металлический, как от монет, долго пролежавших в чьём-то потном кулаке.

— Кто-то здесь?

Только эхо ответило ему, многократно повторив вопрос.

Внезапно кот зашипел и вцепился когтями в его штанину.

— Что?..

Дверь захлопнулась с грохотом, от которого по спине пробежали мурашки. В тот же миг стены часовни заколебались, словно сделанные из дымчатого стекла, а на полу проступили символы — те самые, что были на алхимическом круге.

Ловушка захлопнулась.

Пол провалился под ногами.

Михаил рухнул в темноту, кот — за ним, яростно царапая воздух.

Они приземлились на что-то мягкое и скользкое — ковёр из высушенных трав? В носу защекотал горьковатый аромат полыни и чего-то ещё, сладковато-тошнотворного.

— Добро пожаловать, избранный.

Голос раздался со всех сторон сразу.

Подземелье освещали факелы, но их свет не рассеивал тьму — лишь подчёркивал её. Вокруг стояли фигуры в чёрных одеждах, их лица скрывали маски из тёмного дерева, грубо вырезанные в виде совиных ликов.

В центре, на каменном возвышении, стоял человек в серебряной маске. В его руке — перстень, точная копия того, что носил Михаил.

— Начинаем обряд посвящения, — прошептал серебряный лидер, и его голос звенел, как разбитое стекло.

Сектанты зашептали на странном языке — слова липли к сознанию, как паутина.

— Что вы делаете? — попытался встать Михаил, но тело не слушалось, будто залитое свинцом.

Кот внезапно прыгнул на плечо лидера и вцепился зубами в его руку.

Маска упала.

Под ней оказалось лицо Гастона Лефевра — того самого человека из трактира.

— Ты!

Гастон рассмеялся, и его кожа вдруг начала стекать, как воск, обнажая нечто… другое.

— Не посвящение, — прошептал он уже другим голосом. — Возвращение.

Перстень в его руке вспыхнул кровавым светом.

Кот прыгнул на Михаила, царапнув ему лицо — боль пронзила сознание, как гром среди ясного неба.

— Беги! — будто сказал его взгляд.

Михаил рванулся к единственной видимой лестнице.

За спиной раздался рёв Гастона — уже не человеческий, а какой-то… многоголосый.

Ступени под ногами оказались скользкими от чего-то тёмного и липкого.

Кот бежал впереди, его хвост метался, как штурвал в шторм.

Последний рывок — и они вырвались наружу, в холодный ночной воздух.

Дверь часовни захлопнулась сама, но ещё долго из-под земли доносились звуки — будто кто-то пел на непонятном языке.

И смеялся.

Смеялся так, будто знал, что это только начало.

Михаил посмотрел на руку — его перстень теперь светился тусклым красным светом.

Кот уселся рядом и начал вылизывать лапу с видом полного равнодушия.

Только хвост выдавал его — он дёргался, как стрелка сейсмографа перед землетрясением.

Глава 4. Похищение Михаила

Сознание возвращалось медленно, словно поднимаясь со дна тёмного колодца. Сначала Михаил почувствовал холод — каменный пол под щекой, липкую сырость, просачивающуюся сквозь одежду. Потом — боль в висках, пульсирующую в такт сердцу. И наконец, металлический привкус во рту, будто он прикусил язык.

Он попытался пошевелиться, но руки были закованы в тяжелые кандалы, прикованные к стене. Цепи оказались старинными, с клеймом в виде совы — точно таким же, как на дверях той проклятой часовни.

— Проснулся?

Голос прозвучал прямо над ухом, заставив вздрогнуть. Перед ним стояла фигура в серебряной маске — тот самый лидер сектантов.

— Гастон Лефевр, — хрипло произнёс Михаил, вспоминая лицо под маской. — Бессмертный алхимик.

Маска замерла, затем медленно скользнула вниз, обнажая лицо — слишком гладкое для человека, который, по словам Люды, жил уже несколько веков. Лишь глаза выдавали его возраст — они смотрели так, будто видели падение Вавилонской башни.

— О, ты уже слышал обо мне. — Его губы растянулись в улыбке, обнажая слишком ровные зубы. — Тогда объяснять лишнее не придётся.

Он сделал шаг назад, и Михаил наконец увидел, к какой стене его приковали.

Фреска.

Та самая, из кельи — ангел с перстнем и зеркало с тремя лунами. Только теперь она казалась свежее, ярче, будто её только вчера закончили.

— Нравится? — Гастон провёл рукой по изображению. — Это твой дед пытался уничтожить. Глупец.

Михаил дёрнул цепи, но они лишь глухо звякнули.

— Что вы хотите?

— Хочу? — Гастон рассмеялся, и его смех эхом разнёсся по каменному подземелью. — Я ничего не хочу. Я лишь исполняю волю того, кто ждёт по ту сторону.

Он достал из складок плаща предмет, от которого у Михаила похолодела кровь.

Перстень.

Точная копия того, что сейчас сжимало его палец.

— Ты носишь подделку, — прошептал Гастон, вращая кольцо перед его лицом. — Красивую, искусную, но всего лишь тень настоящего.

Металл блестел в свете факелов, но не золотом и не серебром — чем-то другим, будто кольцо было выковано из света, застывшего в материи.

— А это… — Гастон приблизил перстень так, что Михаил увидел гравировку внутри: «Veni, vidi, limbus». — Пришёл, увидел, Лимб.

Он вдруг схватил Михаила за руку с его собственным кольцом.

— Ты должен надеть его добровольно. Иначе всё бессмысленно.

Боль пронзила руку, будто перстень вдруг стал раскалённым. Михаил закричал, но Гастон лишь крепче сжал его запястье.

— Чувствуешь? Он зовёт тебя.

Вдруг где-то сверху раздался грохот — будто что-то тяжёлое упало.

Гастон замер, прислушиваясь.

— Она…

В его глазах мелькнуло что-то, что Михаил не ожидал увидеть.

Страх.

Следующий удар сотряс стены. С потолка посыпалась пыль.

— Нет времени, — прошипел Гастон и сунул перстень Михаилу в рот. — Глотай!

В этот момент дверь в подземелье с треском распахнулась.

На пороге стояла Зинаида — соседка из Ордынцев, которую Михаил видел лишь пару раз. В одной руке она держала нож, в другой — чёрный свёрток, дымящийся едким дымом.

— Беги, пока не поздно! — крикнула она, и её голос звучал странно молодо для пожилой женщины.

Гастон отпрянул от Михаила, лицо его исказила гримаса ярости.

— Ты!

Зинаида швырнула свёрток на пол. Вспышка ослепительного света заполнила подземелье, и в следующее мгновение Михаил почувствовал, как кандалы на его руках нагреваются…

…и ломаются, словно сделанные из воска.

Он упал на колени, выплёвывая перстень. Металл обжёг язык, оставив вкус крови и чего-то ещё — горького, как полынь.

— Вставай! — Зинаида схватила его за рукав. — Они уже близко.

Михаил хотел спросить, кто такие «они», но в этот момент стены подземелья зашевелились, как живые.

И из них вышли Тени.

Настоящие.

Гастон засмеялся, но смех его внезапно оборвался, когда одна из Теней прошла сквозь него.

Его кожа начала пузыриться, как кипящая смола.

— Беги! — закричала Зинаида, толкая Михаила к выходу.

Последнее, что он увидел, прежде чем выбежать в коридор, — Гастона, падающего на колени, и его лицо…

…лицо, которое теперь было точной копией Михаила.

А на полу, среди обломков кандалов, лежали два перстня.

Один — его.

Другой — настоящий.

И было невозможно сказать, какой есть какой.

                                                * * *

Гастон поднялся с колен, его лицо — теперь точная копия Михаила — исказилось в гримасе, словно плохо сидящая маска. Тени кружили вокруг него, как воронье над падалью, но не смели приблизиться.

— Ты думаешь, это спасёт тебя? — его голос звучал странно, будто два человека говорили одновременно. — Ты всего лишь оттягиваешь неизбежное.

Он протянул руку, и стена с фреской вдруг ожила — ангел повернул голову, а в зеркале за его спиной три луны начали пульсировать кровавым светом.

— «Когда северный всадник упадёт, врата откроются», — процитировал Гастон, и слова Нострадамуса висели в воздухе, будто выгравированные на невидимом камне. — Ты ведь знаешь, кто этот всадник?

Михаил попятился к двери, нащупывая за спиной холодный металл обломка цепи.

— Ты.

Гастон засмеялся — звук, от которого по спине побежали мурашки.

— О нет, мой мальчик. Северный всадник — это ты. Ордынский. Потомок тех, кто стоял у врат Лимба и… отступил.

Зинаида вдруг вскрикнула — одна из Теней обвилась вокруг её ноги, как дымчатый удав.

— Беги! — крикнула она, выхватывая нож. — Пока не…

Её голос оборвался, когда другая Тень обвила её горло.

Михаил сжал в кулаке обломок цепи — металл впился в ладонь, но боль придавала ясность.

— Отпусти её!

— Делай выбор, — прошептал Гастон. — Останься — и я отпущу старуху. Или беги — и умри, зная, что оставил её.

Фреска за его спиной пульсировала, ангел теперь плакал кровавыми слезами, а в зеркале…

В зеркале стоял он сам — но с глазами Гастона.

Михаил размахнулся и швырнул обломок цепи в фреску.

Стекло зеркала треснуло с звуком, похожим на крик.

— Нет! — взревел Гастон.

В тот же миг Тени отпустили Зинаиду, устремившись к повреждённой фреске, как пчёлы к разорённому улью.

Михаил рванул к двери, хватая на беду ошеломлённую Зинаиду за руку.

— Держись!

Дверь поддалась с третьего удара, распахнувшись в узкий коридор, освещённый чадящими факелами.

Они пробежали не больше десяти шагов, когда из темноты раздался звук — не лай, не вой, а что-то среднее, будто рвущийся металл.

Зеркальный Пёс.

Он стоял посреди коридора, его шерсть переливалась, как ртуть, отражая пламя факелов тысячами искр. Глаза — два чёрных отверстия в реальности — были устремлены прямо на Михаила.

— О боже… — прошептала Зинаида.

Пёс сделал шаг вперёд, и пол под его лапами покрылся инеем.

Михаил оглянулся — из двери подземелья уже лился чёрный дым Теней.

Вперёд — к Псу.

Назад — к Гастону.

Выбора не было.

— Когда я скажу — бежим, — прошептал он Зинаиде.

Пёс присел для прыжка, его пасть растянулась в чём-то, напоминающем улыбку.

— Сейчас!

Михаил рванул вперёд, прямо на Пса, в последний момент резко свернув в боковой проход.

Раздался оглушительный рёв, и стены коридора содрогнулись — Пёс, промахнувшись, врезался в каменную кладку.

— Здесь! — Зинаида потянула его за собой в узкую щель между стенами.

Они пробирались по тёмному лазу, спотыкаясь о камни, слыша за спиной тяжёлое дыхание Пса.

Внезапно Зинаида остановилась.

— Что…

Она повернулась к нему, и Михаил увидел, что её рука — та, что касалась перстня — теперь покрыта странными символами, светящимися в темноте.

— «Не ищи Лимб», — прочитала она, и голос её звучал чужим.

За спиной раздался лязг когтей по камню.

Пёс нашёл их.

Зинаида вдруг улыбнулась — улыбкой, которой не место на лице пожилой женщины.

— Беги, мальчик.

И толкнула его в тёмный проход, прямо в объятия падающего вниз…

…в то время как сама развернулась навстречу Зеркальному Псу.

Последнее, что увидел Михаил перед тем, как тьма поглотила его — вспышку ослепительного света и тень, которая уже не была ни Зинаидой, ни Псом.

А что-то третье.

Что-то древнее.

Что-то ждущее.

                                                * * *

Тьма поглотила его, как чернильная волна. Михаил падал сквозь слои времени и пространства, чувствуя, как перстень на его пальце пульсирует в такт этому безумному падению. Вдруг — резкий удар. Спина впилась во что-то холодное и мокрое.

Он лежал на каменном полу заброшенного подземного хода. Вода капала с потолка, ритмично, как тиканье часов Судного дня. Где-то вдали слышалось шуршание — то ли крысы, то ли что-то похуже.

— Ты жив?

Голос заставил его вздрогнуть. В слабом свете, пробивавшемся через решётку где-то выше, он увидел Зинаиду. Её лицо было бледным, но глаза горели странным внутренним светом. В руке она сжимала нож — лезвие покрыто чёрной субстанцией, будто только что использовалось для чего-то нечистого.

— Как ты…

— Нашла тебя? — она усмехнулась, и в этот момент выглядела на тридцать лет моложе. — Ты носишь его кольцо. Для таких, как я, ты светишься, как маяк в шторм.

Михаил попытался встать, но мир вокруг поплыл.

— Кто ты на самом деле?

Зинаида вдруг схватила его за руку.

— Слушай. У нас минута, не больше. Они уже идут.

Она закатала рукав — на предплечье проступали странные символы, будто выжженные изнутри.

— Видишь это? Это цена знаний. Твой дед носил такие же.

— Мой дед?

— Он пытался предупредить тебя. Но ты не слушал.

Где-то в туннелях раздался вой — нечеловеческий, многослойный. Зинаида вздрогнула.

— Беги, пока не поздно. Вверх по лестнице, затем направо. Там будет выход.

— А ты?

Её глаза стали совсем светлыми, почти белыми.

— Я задержу их.

Она вдруг схватила его за руку с перстнем и прижала к своей татуировке. Металл раскалился докрасна.

— Запомни: «Не ищи Лимб».

Боль пронзила руку. Когда Михаил отдернул ладонь, на коже Зинаиды теперь явственно читались слова: «Не ищи Лимб» — но не на русском, а на том самом языке, что был в келье.

Раздался грохот — где-то обрушилась стена.

— Иди! — крикнула Зинаида, разворачиваясь к темноте.

Михаил побежал, спотыкаясь о камни. За спиной раздавались звуки борьбы, затем — жуткий, протяжный вой.

Лестница оказалась крутой и скользкой. Он карабкался вверх, чувствуя, как перстень жжёт палец.

И вдруг — свет.

Решётка.

Улица.

Свобода.

Он вывалился в какой-то дворик, задыхаясь. Когда обернулся, решётка уже захлопнулась. Из-за неё доносилось тяжёлое дыхание.

И шёпот:

— Найди первое зеркало…

Михаил посмотрел на свою руку — там, где он касался татуировки Зинаиды, теперь проступал красный след.

Знак.

Предупреждение.

Или приглашение.

Где-то в переулке завыл ветер, и в нём слышалось что-то знакомое…

…будто смех Гастона.

Михаил сжал кулак и шагнул вперёд — к дому №26, к зеркалу, к правде, которая ждала его там, в отражении.

А за спиной, в тёмном подземелье, Зинаида встала с колен — её глаза теперь полностью белые, а на руке светился новый знак.

Тот, что она не показала Михаилу.

Тот, что гласил:

«Когда Северный всадник упадёт».

Глава 5. Подземелья Нострадамуса

Темнота подземелья была не просто отсутствием света — она казалась материальной, вязкой, как деготь, заполняющий легкие при каждом вдохе. Михаил шагнул вниз по скользким ступеням, прижимая к груди фонарь, чей жёлтый луч дрожал, будто боясь осветить слишком много. За спиной слышалось тяжёлое дыхание Зинаиды — она спускалась медленнее, цепляясь за сырую стену, где плесень пульсировала под пальцами, словно живая.

— Ты уверена, что это единственный путь? — Михаил обернулся, и свет скользнул по лицу Зинаиды, высветив морщины, которые в этот момент казались глубже, чем когда-либо.

— Нет, — она хрипло рассмеялась, и эхо разнесло звук по туннелю, будто кто-то повторил его вдалеке. — Но если бы я знала безопасные дороги, давно бы уже стащила всё, что плохо лежит, и сбежала в Крым.

Ступени внезапно оборвались, и они оказались в коридоре, стены которого были выложены зеркальной плиткой — не современной, а старинной, с пузырьками и неровностями, будто отлитой вручную. Отражения в них дрожали, как в воде, искажались, и Михаил на секунду замер, увидев, как его собственное лицо расплывается, превращаясь в маску с пустыми глазницами.

— Не смотри слишком долго, — прошептала Зинаида, хватая его за рукав. — Они любят, когда на них смотрят.

— Кто?

— Отражения.

Он хотел рассмеяться, но звук застрял в горле. В зеркале напротив мелькнула тень — не его, не Зинаиды, а чья-то ещё, скользнувшая по краю зрения. Когда он резко повернулся, в коридоре никого не было, но на плитке остался мокрый след, будто кто-то только что прошёл, оставив за собой капли воды.

— Вперёд, — прошептала Зинаида, и её голос звучал так, будто она говорила не с ним, а с кем-то ещё, невидимым.

Они двинулись дальше, и с каждым шагом отражения вели себя всё страннее. То отставали на мгновение, то опережали, будто жили в своём ритме. В одном зеркале мелькнула рука, указывающая на развилку впереди — тонкие пальцы, слишком длинные, чтобы быть человеческими. Михаил зажмурился, но когда открыл глаза, тень всё ещё была там, неподвижная, как будто ждала.

— Ты видишь это? — он схватил Зинаиду за плечо.

— Вижу, — она не дрогнула, но голос её стал тише. — Они показывают дорогу.

— Кто они?

— Те, кто уже прошёл этим путём.

Он хотел спросить, живые ли они, но ответ был очевиден. В следующем зеркале промелькнуло лицо — бледное, с тёмными глазами, на мгновение ставшее чётким. Анастасия. Сердце Михаила ёкнуло, и он неосознанно шагнул вперёд, протянув руку, но отражение растворилось, оставив после себя лишь туманный след на стекле.

— Она здесь, — прошептал он.

— И не только она, — Зинаида провела пальцем по зеркалу, и её отражение вдруг улыбнулось — шире, чем она сама, обнажая слишком острые зубы.

Туннель сужался, потолок опускался, и вскоре им пришлось идти, согнувшись, будто пробираясь сквозь петлю времени. Воздух пахнул ладаном и медью, как в старых церквях, где кровь святых впиталась в камень. Внезапно коридор раздвоился: одна дорога вела вниз, в кромешную тьму, другая — в узкий проход, стены которого были испещрены надписями на языке, напоминающем латынь, но с изъеденными временем буквами.

— Направо, — сказала Зинаида твёрдо, но её руки дрожали.

— Почему?

— Потому что налево пахнет ртутью. А в моём возрасте лучше не рисковать.

Михаил хмыкнул, но послушался. Проход вёл в круглую залу, где пол был выложен мозаикой — три луны над городом, точь-в-точь как на фреске в замурованной келье. В центре стоял алтарь, покрытый пылью веков, а на нём — стеклянный гроб.

— Ну конечно, — пробормотал Михаил. — Без гроба никак.

Он подошёл ближе, и сердце его остановилось.

В гробу лежал он сам.

Тот же нос, те же губы, даже шрам на подбородке, оставшийся после падения в детстве. Но глаза у спящего двойника были открыты — и в них плавали ртутные капли, как у Энки.

— Что за чёрт… — Михаил отпрянул.

Зинаида, однако, не выглядела удивлённой. Она медленно обошла гроб, затем наклонилась и прошептала:

— Ты наконец нашёл себя.

В этот момент все зеркала в зале отразили одно и то же: за спиной Михаила, в центре комнаты, стоял кто-то ещё — высокий, в плаще из теней, с лицом, которое было и его, и не его.

— Зеркальный Князь.

И тогда стеклянный гроб треснул.

                                                * * *

Трещина на стеклянном гробу расходилась, как паутина, и с каждым новым ответвлением двойник внутри шевелился — сначала лишь веки дрогнули, потом пальцы, будто пробуждаясь от многовекового сна. Михаил отступил, натыкаясь на алхимический стол, где реторты с загустевшими жидкостями стояли в идеальном порядке, будто их оставили вчера. В одной из колб плавало нечто, напоминающее глазное яблоко, но с зрачком, сужающимся при свете фонаря.

— Лаборатория алхимика, — прошептала Зинаида, проводя пальцем по слою пыли на пергаментах. — Но не Нострадамуса. Здесь работал кто-то другой.

— Как ты можешь это знать?

— Потому что Нострадамус предпочитал ртуть, а здесь… — она указала на чёрные подтёки на столе, — использовали кровь.

Михаил подошёл к гробу ближе, несмотря на дрожь в коленях. Теперь он видел детали: крошечные шрамы на лице двойника, точь-в-точь как его собственные, но расположенные зеркально. Это не просто копия. Это отражение.

— Не трогай его, — резко сказала Зинаида, но было поздно.

Его рука сама потянулась к стеклу, и в тот же миг все зеркала в зале отразили не их, а его — Зеркального Князя, стоящего за спиной Михаила. Тот не двигался, лишь улыбался, и в этой улыбке было что-то ненастоящее, как у куклы, которой ещё не дорисовали душу.

— Он здесь, — Михаил обернулся, но за ним была лишь пустота.

— Он везде, — поправила Зинаида. — Ты же в зеркальном подземелье, детка. Здесь даже тени отражаются дважды.

На алтаре в центре комнаты лежал перстень — массивный, с рубином, в котором плавали тёмные прожилки, будто чьи-то застывшие капилляры. Михаил шагнул к нему, но с каждым шагом воздух густел, а зеркала по стенам начинали плавиться, искажая пространство. Внезапно его собственная рука перед глазами стала полупрозрачной, как будто он сам превращался в отражение.

— Чёрт! — он отпрянул.

— Осторожнее, — Зинаида схватила его за запястье. — Артефакт защищён. Ты не можешь просто взять его.

— Тогда как?

— Думаю, нужно договориться, — она кивнула в сторону гроба, где двойник уже приоткрыл глаза. Ртутные зрачки медленно повернулись к Михаилу, и губы шевельнулись без звука, но он понял — там, за стеклом, кто-то сказал: «Моё имя».

— Ты хочешь, чтобы я назвал тебя?

Двойник не ответил, лишь поднял руку и прижал ладонь к стеклу изнутри — в том же месте, где лежал перстень на алтаре.

— Бред… — Михаил засмеялся нервно. — Ты что, хочешь, чтобы я надел тебе кольцо?

— А вдруг он жених? — фыркнула Зинаида. — Ты же не хочешь разрушать чужое счастье.

Михаил хотел ответить колкостью, но в этот момент зеркала взвыли — высокий, леденящий звук, будто стекло резали сталью. Отражения в них поплыли, сливаясь в одну картину: Анастасия, стоящая в зеркальном коридоре, её пальцы впивались в стекло, словно она пыталась прорваться наружу.

— Она ведёт нас, — прошептал Михаил.

— Или заманивает, — Зинаида нахмурилась. — Помни, что в Лимбе даже правда — ложь.

Михаил сжал кулаки и сделал шаг к алтарю. На этот раз он чувствовал сопротивление — будто шёл сквозь густой сироп, а воздух вокруг сжимался, как горло удушаемого. Зеркала теперь отражали не его, а других — десятки Михаилов, каждый в своём времени: мальчик, падающий с велосипеда, студент, лихорадочно пишущий диссертацию, старик, смотрящий в разбитое зеркало…

— Это всё ты, — сказала Зинаида. — Каждый твой выбор, каждый поворот.

— И что, теперь я должен отречься от себя, чтобы взять перстень?

— Нет. Ты должен принять, что он уже твой.

Перстень лежал так близко, что Михаил видел свою дрожащую тень на рубине. Он протянул руку — и в тот же миг стеклянный гроб взорвался изнутри.

Осколки брызнули во все стороны, но не упали — застыли в воздухе, образуя новый коридор. В нём стоял он сам — Зеркальный Князь, одетый в плащ из теней.

— Наконец-то, — сказал Князь его же голосом, но с интонациями, которых Михаил не узнавал. — Я ждал нас так долго.

Зинаида резко втянула воздух.

— Бери перстень и беги, — прошептала она. — Сейчас.

Но Михаил не двигался. Он смотрел в глаза своему двойнику и видел там знание — всё, что он сам когда-либо боялся понять.

— Ты — моё отражение?

— Нет, — Князь улыбнулся. — Ты — моё.

И тогда перстень сам соскользнул с алтаря и упал в руку Михаила.

Мир взорвался светом.

                                                * * *

Перстень лежал на ладони Михаила, неестественно тёплый, словно вынут из чьей-то плоти. Рубин в оправе пульсировал, как сердце, и в его глубине мелькали отблески — то ли пламени, то ли далёких звёзд. Зинаида, забыв про осторожность, потянулась к нему, её пальцы дрожали от любопытства, которое всегда было её главным грехом и спасением.

— Не трогай! — Михаил инстинктивно сжал кулак, но было поздно.

Её указательный палец коснулся камня — и раздался звук, похожий на треск раскалённого стекла. Зинаида вскрикнула, но не отдернула руку. Наоборот, её пальцы вцепились в перстень с неестественной силой, будто что-то держало её. Дымок поднялся от кожи, пахнущий жжёными волосами и миндалём.

— Господи, — прошептала она, но не от боли — от изумления.

Морщины на её лице начали разглаживаться, как морщины на воде после брошенного камня. Седые волосы темнели, становясь каштановыми, суставы пальцев выпрямлялись. Она молодела на глазах, словно время текло вспять, сбрасывая с неё годы, как змея сбрасывает кожу. Михаил отпрянул, сжимая перстень так, что металл впился в ладонь.

— Что… что ты чувствуешь? — спросил он, наблюдая, как исчезают пигментные пятна на её руках.

— Как будто… — она повернула ладонь перед лицом, изучая гладкую кожу, — как будто меня вытащили из болота. Ты же знаешь, как это бывает — вдруг понимаешь, что дышал вонью, но не замечал, пока не вдохнул чистого воздуха.

Её голос изменился — стал звонче, моложе, но в нём появилась странная вибрация, будто говорили двое: нынешняя Зинаида и та, что была тридцать лет назад. На запястье, там, где обычно носят часы, проступила татуировка — знак, которого раньше не было: «Не ищи Лимб», выведенный угловатыми буквами, напоминающими руны.

— Это что, предупреждение или приглашение? — Михаил потянулся к её руке, но татуировка вдруг сдвинулась под кожей, как живая.

— И то, и другое, — ответила она, и в её глазах промелькнуло что-то чужое. — Они теперь видят меня. Чувствуют. Тени знают моё имя.

В этот момент зеркало за спиной Михаила запотело, будто кто-то выдохнул на стекло изнутри. Он обернулся медленно, зная, что увидит, но всё равно не готовый. Отражение не повторяло его движений — оно стояло спокойно, улыбаясь той улыбкой, которой Михаил никогда не улыбался. Плащ из теней обвивал фигуру, но лицо… лицо было его точной копией, только глаза — глаза были как у Энки, ртутные, без зрачков.

— Ты наконец нашёл меня, — сказал Зеркальный Князь его же голосом, но с интонациями, которые резали слух, как фальшивая нота. — Вернее, нашёл себя. Мы ведь давно должны были встретиться.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце нагревается, почти обжигая кожу. Он хотел снять его, но пальцы не слушались — будто кольцо стало частью плоти.

— Я тебя не искал, — сквозь зубы проговорил он.

— Но ты же пришёл за перстнем? — Князь сделал шаг вперёд в зеркале, и стекло прогнулось, как плёнка. — А перстень — это я. Вернее, ты. Вернее… — он рассмеялся, и смех звучал как лёд, трескающийся под ногами. — Да какая разница? Слова всё равно врут.

Зинаида — или то, во что она превратилась — вдруг схватила Михаила за плечо. Её пальцы впились в кожу с неестественной силой.

— Он лжёт, — прошептала она, и её голос звучал странно, будто накладывался сам на себя. — Перстень — не он. Перстень — это дверь. А ты… ты ключ.

Князь в зеркале склонил голову, будто разглядывая её с любопытством.

— О, она умнее, чем кажется. Правда, не понимает, что ключ может открыть и закрыть. — Он протянул руку, и стекло заколебалось, как поверхность воды. — Дай мне перстень, Михаил. Ты не знаешь, как им пользоваться.

— А ты знаешь?

— Я знаю всё, что знаешь ты. И даже больше — я знаю, чего ты боишься. — В зеркале за спиной Князя промелькнули тени: Анастасия в белом платье, падающая в пропасть; Ордынцы, охваченные пламенем; он сам, старый и седой, пишущий бесконечные пророчества на стенах сумасшедшего дома…

Михаил зажмурился, но образы не исчезали — они горели на внутренней стороне век, как после яркого света. Перстень жёг теперь так сильно, что он ожидал увидеть дым, поднимающийся от обугленной плоти. Но когда он разжал пальцы, кольцо сияло холодным блеском, а на коже не было даже покраснения.

— Интересно, — прошептал Князь, — ты сам видишь, как меняешься? Или для тебя — это слишком медленно?

Зинаида вдруг вскрикнула и схватилась за запястье. Татуировка горела кровавым светом, буквы извивались, как черви. Она начала стареть — не так быстро, как молодела, но заметно: первые морщинки уже расходились от глаз, как трещины по льду.

— Время… — она задыхалась, — оно не любит, когда его обманывают. Оно требует долги обратно.

Михаил хотел помочь ей, но в этот момент зеркало за его спиной треснуло — трещина прошла ровно по лицу Князя, разделив его на две неравные половины. Тот засмеялся.

— До скорого, Михаил. Ты ведь теперь не сможешь уйти от меня. Мы связаны. — Его голос становился глуше, как будто уходил под воду. — Кстати, передавай привет Анастасии… если найдёшь её, конечно.

С последним треском зеркало рассыпалось на осколки, но они не упали — повисли в воздухе, каждый отражая кусок искажённой реальности. В одном мелькнул кот-Хроникёр, вылизывающий лапу с явным выражением брезгливости. В другом — отец Иов, читающий молитву над пустым гробом. В третьем…

— Смотри, — хрипло прошептала Зинаида, указывая на центральный осколок.

Там, в глубине, стояла Анастасия. Не тень, не отражение — она. Живая. Её губы шевелились, но звука не было. Михаил понял только одно слово по губам:

«Скорее».

Глава 6. Перстень с трещиной

Утро застало их в полуразрушенной часовне на окраине слободы, куда они выбрались, как кроты из подземного кошмара. Михаил сидел, прислонившись к стене, и разглядывал перстень на своем пальце. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь разбитое окно, играл в рубине, но свет казался чужим — холодным, как отражение звезды в ледяной воде. Он поднял голову и увидел, что его тень на стене не повторяет движений — она оставалась неподвижной, склонившись над чем-то, будто читая невидимую книгу.

— Ты это видишь? — спросил он у Зинаиды, но та не ответила.

Она стояла перед старым зеркалом в резной раме, оставшемся чудом целым, и внимательно разглядывала свое отражение. Молодость, полученная в подземелье, держалась — лицо гладкое, волосы темные, лишь в уголках глаз залегли первые морщинки, словно время осторожно возвращалось, боясь спугнуть магию. Но когда она повернулась к Михаилу, в ее глазах было что-то новое — отчужденное, словно часть ее осталась там, в зеркальном мире.

— Вижу, — наконец ответила она. — Но это не самое страшное. Посмотри сюда.

Зинаида указала на зеркало. Михаил подошел ближе и замер — его отражение не повторило движения. Оно стояло, улыбаясь той улыбкой, которой он никогда не улыбался, а в руке сжимало точно такой же перстень. Но не целый — с трещиной, рассекающей рубин пополам.

— Когда это появилось? — он машинально провел пальцем по своему кольцу, но его рубин был гладким, без изъянов.

— Трещина всегда была, — сказала Зинаида, и голос ее звучал странно, будто накладывался сам на себя. — Ты просто не замечал.

Михаил резко развернулся, ожидая увидеть за спиной Зеркального Князя, но в часовне никого не было. Лишь пыль кружила в солнечных лучах, да где-то за стеной скреблась мышь.

— Ты знаешь, что это значит?

Зинаида медленно покачала головой, но в ее глазах промелькнуло понимание.

— Я видела такой перстень раньше. У твоего деда. В семидесятых.

Она говорила тихо, будто боялась, что кто-то подслушает, и каждое слово давалось ей с усилием, словно она вытаскивала их из глубины памяти, где они лежали специально спрятанными.

— Он носил его на безымянном пальце и никогда не снимал. Даже когда мылся в бане. — Она усмехнулась, и в этой усмешке было что-то теплое, человеческое. — Я тогда еще подумала: старый чудак, кольцо как у влюбленного мальчишки.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце слегка нагрелся, будто реагируя на слова.

— Что он говорил о нем?

— Что это ключ. — Зинаида присела на развалившуюся скамью, и дерево жалобно заскрипело. — Ключ к зеркальному миру. Но он никогда не объяснял, как им пользоваться. Говорил только… — она замолчала, будто вспомнив что-то важное.

— Что?

— Что ключ может открыть дверь, но не может выбрать, что за ней окажется.

Ветер внезапно ворвался в часовню через разбитое окно, закружил пыль и опавшие листья, зашелестел страницами старого молитвенника, лежащего на полу. Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки — не от холода, а от ощущения, что кто-то невидимый прошел рядом, задев его плечом.

— Твой дед… — Зинаида говорила медленно, подбирая слова, — он боялся этого перстня. В последние годы особенно. Я видела, как он запирал его в железную шкатулку, но утром кольцо снова оказывалось у него на пальце.

Михаил посмотрел на свое отражение в зеркале. Оно все еще не повторяло его движений, а теперь еще и перстень в его руке явно треснул — тонкая черная линия разделила рубин на две неравные части.

— Что случилось с дедом в конце?

Зинаида отвела взгляд.

— Он исчез. Оставил тебя, малыша, на крыльце детдома и ушел. А через неделю его нашли в лесу возле Ордынцев. — Она сделала паузу. — Он сидел перед большим зеркалом, которое кто-то притащил прямо к старому дубу. В руках был этот перстень.

— И?

— И он был мертв. Но… — она облизала пересохшие губы, — его отражение в зеркале шевелилось.

В часовне стало тихо. Даже ветер замер, будто прислушиваясь. Михаил подошел к зеркалу и поднял руку, сравнивая свое отражение с реальностью. Тень в стекле сделала то же самое, но с опозданием в секунду — теперь это было заметно.

— Значит, он тоже…

— Он пытался что-то найти, — перебила Зинаида. — Или кого-то. Последние месяцы он все бормотал одно имя.

Михаил не спрашивал, какое. Он знал.

— Анастасия.

Зинаида кивнула. В этот момент перстень на его пальце вдруг стал ледяным, и Михаил вскрикнул от неожиданной боли — казалось, кольцо впилось в плоть. Он попытался стянуть его, но металл будто сросся с кожей.

— Не надо! — Зинаида схватила его за запястье. — Ты не можется его снять. Оно выбрало тебя.

В зеркале его отражение улыбалось, подняв руку с треснувшим перстнем. И вдруг Михаил понял, что видит не себя — а деда. Те же морщины у глаз, та же форма бровей, только глаза… глаза были чужими. Ртутными.

— Он пришел за мной, — прошептал Михаил.

— Нет, — Зинаида сжала его руку сильнее. — Он пришел за перстнем. И за тобой.

Отражение в зеркале подняло руку и постучало указательным пальцем по стеклу. Тонкий звон разнесся по часовне, и все осколки стекол в окнах вдруг задрожали, отзываясь на этот звук.

— Михаил, — сказало отражение его голосом, но с интонациями деда. — Ты должен отдать то, что взял.

И тогда перстень на его пальце треснул. Тонкая черная линия пробежала по рубину, разделив его пополам.

                                                * * *

Лаборатория Нострадамуса дышала холодом, будто подземелье хранило в себе не только тайны, но и сам мороз минувших веков. В воздухе висело молчание, густое, как смола, прерываемое лишь редкими каплями воды, падающими с потолка. Михаил поднял перстень, и свет факела дрогнул на его гранях, словно испугавшись.

— Ты уверена, что хочешь, чтобы я это сделал? — спросил он, не отрывая взгляда от кольца.

Зинаида стояла рядом, её тень колыхалась на стене, словно живая. Она уже не была той сгорбленной старухой — её кожа разгладилась, волосы потемнели, но в глазах поселилось что-то чужое, словно за ними теперь кто-то наблюдал.

— Нет, — прошептала она, — но ты всё равно попробуешь.

Перстень был тяжёлым, будто отлитым не из золота, а из сгустившегося времени. Михаил перевернул его, и свет скользнул по внутренней стороне, выхватив из темноты гравировку:

«Кто наденет — станет пророком или безумцем».

— Очень обнадеживающе, — пробормотал он, но голос дрогнул.

— Ты боишься? — спросила Зинаида, и в её тоне прозвучало нечто среднее между насмешкой и сочувствием.

— Нет, — солгал он.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший с груды старых книг, вдруг поднял голову. Его зрачки сузились в тонкие чёрные щели.

— Если станешь безумцем, я съем твою порцию рыбы, — заявил он с невозмутимой серьёзностью. — А если пророком — всё равно съем. Пророки редко хорошо кормят котов.

Михаил фыркнул, но напряжение не отпускало. Перстень будто ждал его, затаившись, как хищник в засаде. Он медленно поднёс его к пальцу.

— Может, перед этим стоит что-то сказать? — спросил он, чувствуя, как глупо это звучит.

— «Пожалуйста, не убей меня»? — предложил кот.

Михаил не ответил. Он вдохнул — и надел кольцо.

Мир взорвался.

Не боль, не свет — нечто иное, не имеющее названия, хлынуло сквозь него, как ледяная река. Он не видел, не слышал — он чувствовал время, его извивы, его петли, как нити, спутанные в гигантский клубок.

А потом — огонь.

Ордынцы горели.

Не просто дома — сама земля, само небо. Пламя лизало стены, вздымалось к облакам, но дыма не было, только чистый, почти прозрачный жар. И среди этого ада — силуэты. Люди? Нет, что-то другое. Они двигались слишком плавно, слишком синхронно, словно марионетки, управляемые одной рукой.

И посреди всего этого — она.

Анастасия.

Стояла у дома №26, в белом платье, не тронутом огнём. Её губы шевелились, но слов не было. Только когда Михаил попытался шагнуть к ей, он понял — она говорила одно:

«Не надо».

Потом её поглотило пламя.

— Михаил!

Голос Зинаиды врезался в сознание, как нож. Он дёрнулся, и перстень слетел с пальца, звеня по каменному полу.

— Ты… ты видел? — прошептал он, но уже знал ответ.

Зинаида молчала. Её лицо было бледным, даже несмотря на возвращённую молодость.

— Что там было? — спросила она наконец.

— Конец, — ответил Михаил и тут же пожалел. Слово прозвучало слишком громко, слишком окончательно.

Кот спрыгнул с книг, подошёл к перстню, потрогал его лапой, затем отдернул, словно обжёгся.

— Интересно, — произнёс он, — обычно пророчества показывают что-то туманное. А тут сразу «всё сгорит». Прямолинейно.

Михаил хотел рассмеяться, но вместо этого сгрёб пальцы в волосы.

— Это было не просто видение. Я чувствовал это. Как будто это уже случилось.

— Или обязано случиться, — добавила Зинаида.

Тишина снова накрыла их, густая, как смог. Перстень лежал на полу, безобидный и молчаливый. Но теперь он знал — внутри него дремало нечто куда более страшное, чем просто металл.

— Что теперь? — спросил Михаил.

Кот вздохнул, уселся поудобнее и начал вылизывать лапу.

— Теперь, дорогой мой потенциальный безумец, — сказал он, — мы выясняем, можно ли обмануть будущее. Или хотя бы отсрочить его на пару дней. У меня там рыбка на ужин запланирована.

Михаил посмотрел на перстень, потом на свои дрожащие руки.

— А если нельзя?

— Тогда, — кот зевнул, — по крайней мере, поедим перед апокалипсисом.

И почему-то именно это прозвучало страшнее всего.

                                                * * *

Воздух в лаборатории сгустился, будто сама материя не выдержала тяжести увиденного. Михаил всё ещё чувствовал на пальце жгучий след от перстня, будто кольцо прожгло не только кожу, но и саму память о прикосновении. Перед глазами плясали остаточные видения — пламя, поглотившее Ордынцы, Анастасия в огненном ореоле, её беззвучное предупреждение.

— Это не просто артефакт, — прошептал он, глядя на кольцо, лежащее на каменном полу. — Это дверь.

Зинаида молча подняла перстень, но не надела — лишь перекатывала в ладонях, будто взвешивая не столько металл, сколько последствия. Её пальцы, теперь гладкие и молодые, дрожали.

— Дверь обычно открывают с другой стороны, — раздался голос Кота-Хроникёра. Он сидел на развалинах старого алхимического стола, облизывая лапу с видом полного равнодушия, но хвост его подрагивал нервно.

Михаил хотел ответить, но в этот момент пространство в углу лаборатории содрогнулось.

Сначала это было едва заметно — просто свет стал странно преломляться, как в жару над раскалёнными камнями. Потом воздух заколебался, заструился, и вдруг — с тихим хрустом, будто ломается тонкое стекло, — в самой ткани реальности образовалась трещина.

Она была узкой, не шире ладони, но Михаил почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Сквозь разлом виднелось нечто, что не должно было существовать.

Город.

Но не из камня и дерева — из зеркал. Бесчисленные поверхности отражали друг друга, создавая бесконечный лабиринт, где стены были одновременно и прозрачными, и непроницаемыми. В проёмах мелькали тени — не отбрасываемые, а самостоятельные, двигающиеся с пугающей плавностью. Они скользили вдоль зеркальных стен, оставляя на них следы, словно пишущие невидимыми чернилами.

— Лимб, — прошептала Зинаида.

Михаил не мог оторвать взгляд. Там, в глубине, мелькнуло знакомое лицо — Анастасия? Нет, лишь мимолётное сходство, отражение отражения. Но сердце его сжалось.

— Закройте это, — сказал он, но голос звучал чужим, словно эхом из другого мира.

— Я бы с радостью, — ответил Кот-Хроникёр, — но, к сожалению, мои лапы не оснащены функцией заклеивания пространственно-временных разломов.

Трещина между тем расширялась. Теперь она была шириной в добрых полметра, и из неё потянуло холодом — не просто низкой температурой, а тем холодом, что бывает между звёздами, в пустоте, где нет ни времени, ни памяти.

— Михаил, — внезапно серьёзно произнёс Кот, — если ты продолжишь этим заниматься, твоё имя начнут стирать из памяти других.

— Что?

— Буквально. Сначала его забудут случайные знакомые. Потом друзья. Потом даже те, кто знал тебя с детства. И в конце концов…

— В конце концов?

— Ты останешься один. И даже зеркала не будут помнить, кто ты.

Зинаида резко повернулась к коту:

— Откуда ты это знаешь?

Кот-Хроникёр вздохнул, как профессор, уставший объяснять студентам очевидное.

— Я видел, как это происходило. Не раз. Ты думаешь, ты первая, кто нашёл этот перстень? — Он кивнул на Зинаиду. — Или ты? — Теперь на Михаила. — Люди исчезают. Но хуже того — их забывают.

Михаил посмотрел на трещину. Теперь в ней, как в окне, было видно отчётливее: там, среди зеркал, стоял силуэт, слишком похожий на него самого. Только глаза у него были пустыми, как у куклы.

— Что мне делать? — спросил он, и вопрос повис в воздухе, будто ожидая ответа не от присутствующих, а от самой вселенной.

Кот поднялся, выгнул спину, затем неожиданно прыгнул прямо к разлому.

— Во-первых, не паниковать. Во-вторых… — Он ловко ударил лапой по краю трещины, и та на мгновение дрогнула, словно живая. — В-третьих, понять, что Лимб — это не место. Это состояние.

— Поясни, — пробормотал Михаил.

— Нет времени. Буквально. — Кот отскочил, когда трещина дёрнулась, как рана. — Если хочешь спасти себя и её, запомни: не надевай перстень снова, пока не найдёшь вторую половину.

— Какую вторую половину?

Но ответа не последовало. С громким хлопком, будто захлопнулась гигантская книга, трещина схлопнулась. Последним, что видел Михаил, было лицо его двойника — оно исказилось в беззвучном крике.

В лаборатории воцарилась тишина. Только капли воды с потолка продолжали мерно падать, словно отсчитывая секунды до чего-то неизбежного.

— Ну что, — сказал Кот-Хроникёр после паузы, — теперь у нас есть мотивация. И, возможно, дедлайн.

Михаил поднял перстень. Теперь на его внутренней стороне, рядом с надписью, была едва заметная трещинка.

— Что будет, если я всё же надену его?

Кот посмотрел на него долгим взглядом, затем медленно моргнул.

— Тогда, мой дорогой потенциально безымянный друг, я начну искать нового хозяина. А ты… ты станешь просто ещё одной тенью в зеркалах.

Зинаида вдруг засмеялась — резко, нервно.

— И ради этого мы сюда лезли?

— Нет, — тихо сказал Михаил. — Ради Анастасии.

Он сжал перстень в кулаке. Где-то там, за границей реальности, она ждала. И он найдёт её — даже если за это придётся заплатить собственным именем.

Кот, наблюдавший за ним, вдруг зевнул.

— Ладно, хватит драмы. У меня лапы замёрзли. Давайте уже выбираться отсюда, пока потолок не развалился.

И, помахивая хвостом, он направился к выходу, оставляя за собой следы на пыльном полу — маленькие, но отчётливые, как буквы на странице ещё не написанной истории.

Глава 7. Молодость Зинаиды

Лабораторию Нострадамуса наполнил странный золотистый свет, будто десятки невидимых свечей зажглись одновременно в воздухе. Перстень, упавший из рук Михаила, покатился по каменному полу, оставляя за собой след, похожий на ртутный. Зинаида машинально подхватила его — и мир перевернулся.

Ее пальцы, еще секунду назад покрытые старческими пятнами, вдруг побелели, как очищенный пергамент. Морщины на лице начали разглаживаться с пугающей быстротой — не как при косметической процедуре, а словно время текло вспять, стирая годы одну за другой. Ее седые волосы потемнели, становясь сначала пепельными, затем каштановыми, и наконец обретая глубокий черный оттенок, какой бывает только у девушек на пороге двадцатилетия.

— Что… — она не успела договорить. Голос изменился прямо во время речи: хрипловатый старческий тембр очистился, стал звонким и молодым. Зинаида поднесла руки к лицу, ощупывая гладкую кожу, где еще минуту назад были складки и морщины. — Боже правый…

Михаил застыл, не решаясь приблизиться. В полумраке лаборатории преображение выглядело сверхъестественным: свет, исходивший от перстня, окутывал Зинаиду, делая ее похожей на ожившую статую. Тень на стене при этом оставалась прежней — сгорбленной старухи, будто душа сопротивлялась изменениям.

— Интересно, — раздался голос Кота-Хроникёра, — а если бы ты уронила его в унитаз, он бы омолодил канализацию? Или только тебя?

Зинаида не ответила. Она смотрела на свое отражение в ближайшей медной табличке — тридцатилетняя женщина с широко раскрытыми глазами смотрела на нее в ответ. Ее губы дрожали, но не от страха, а от чего-то более сложного — будто она увидела не просто молодость, а давно потерянную версию себя.

— Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросил Михаил.

— Голодной, — неожиданно ответила она и тут же рассмеялась — звонко, по-девичьи. — Я не помню, когда в последний раз по-настоящему хотела есть. В моем возрасте… — она запнулась, осознав абсурдность фразы.

Кот лениво облизнул лапу:

— Поздравляю. Теперь ты можешь снова пережить все прелести юности: первую любовь, разбитое сердце, глупые решения… О, подожди, это же ты и так никогда не прекращала.

Зинаида не обратила на него внимания. Она разглядывала свои руки — тонкие, с ровными ногтями, без следов артрита. Пальцы сами потянулись к шее, где когда-то был заметный старческий горбик — теперь там была гладкая кожа.

— Это невозможно, — прошептала она.

— В этом месте, — заметил Кот, — слово «невозможно» следует произносить шепотом. А лучше вообще не произносить.

Михаил поднял перстень с пола, осторожно, будто боялся обжечься. Металл был холодным, но в глубине рубинов что-то пульсировало, как сердце спящего зверя.

— Ты ничего не чувствуешь? Необычного? — спросил он.

Зинаида вдруг вздрогнула и схватилась за запястье, будто ее ужалили. На тонкой коже проступали странные знаки — будто невидимый художник выводил их иглой из света. Буквы складывались в фразу: «Не ищи Лимб».

— Что это? — Михаил потянулся к ее руке, но не решался прикоснуться.

— Не знаю, — ответила Зинаида, но ее глаза говорили другое — она понимала надпись. Более того, она чувствовала ее, как чувствуют чужой взгляд в спину. — Это… предупреждение.

Кот подошел ближе, понюхал татуировку и отпрянул, фыркнув:

— Ох, не нравится мне это. Это не просто слова. Это клятва. Или проклятие. В таких случаях я обычно советую бежать, но, кажется, уже поздно.

Зинаида провела пальцами по знакам — они не выступали над кожей, но казались впаянными в плоть. Каждая буква излучала едва уловимое тепло.

— Я.… понимаю это, — сказала она медленно. — Но я не знаю этот язык. Как я могу понимать?

Михаил посмотрел на перстень в своей руке, затем на татуировку. Между ними была связь — он чувствовал это. Как будто перстень не просто омолодил Зинаиду, а дал ей что-то еще. Или взял.

— Может, это цена? — предположил он вслух. — Молодость в обмен на…

— На память? — перебила Зинаида. Ее голос дрогнул. — Нет, я все помню. Детство, замужество, смерть мужа… Все. Но… — она замялась, — я не помню, как выглядела моя мать. Только что у нее были светлые волосы. И больше ничего.

Кот резко поднял голову:

— Начинается. Это всегда начинается с мелочей. Потом забудешь, как звали первого парня. Потом — свое имя. А потом…

— Что «потом»? — спросил Михаил.

— Потом ты станешь идеальным сосудом. Пустым и готовым к заполнению.

В подземелье стало тихо. Даже капли воды перестали падать с потолка, будто время замерло, ожидая, что будет дальше. Зинаида сжала запястье, словно пытаясь стереть татуировку. На ее лице боролись эмоции — восторг от обретенной молодости и ужас перед тем, что за этим последует.

— Что мне делать? — спросила она наконец, и в ее голосе слышалась та самая Зинаида, что вошла сюда старухой — мудрая, усталая, знающая цену вопросам.

Кот вздохнул и помахал хвостом:

— Во-первых, не паниковать. Во-вторых, найти того, кто сделал эту татуировку. В-третьих… — он посмотрел на перстень в руке Михаила, — в-третьих, решить, стоит ли игра свеч. Молодость — это, конечно, прекрасно, но я предпочитаю девять жизней в одном возрасте.

Михаил сжал перстень в кулаке. Где-то в зеркальных лабиринтах Лимба была Анастасия. И теперь он понимал — цена за ее спасение может быть куда страшнее, чем он предполагал. Не смерть, не боль — забвение. Полное и бесповоротное.

                                                * * *

Зинаида вдруг резко обернулась, будто кто-то невидимый дотронулся до ее плеча. Ее глаза, теперь ясные и молодые, расширились от ужаса, в котором смешались инстинктивный страх и какое-то древнее, почти генетическое знание.

— Они смотрят, — прошептала она, сжимая запястье с таинственной татуировкой. Ее пальцы впились в кожу так, что выступили капельки крови. — Они знают, что я прикоснулась. Тени видят меня теперь.

Михаил инстинктивно огляделся. Лаборатория Нострадамуса казалась пустой, если не считать их троих — но в воздухе висело ощущение присутствия, как перед грозой, когда еще не слышно грома, но уже чувствуешь электричество на коже. Даже факел горел ровнее, будто боясь привлечь внимание чего-то незримого.

— Кто смотрит? — спросил он, но Зинаида лишь покачала головой, не в силах объяснить. Ее глаза метались по углам, выискивая то, что видела только она.

Кот-Хроникёр вдруг выгнул спину, его шерсть встала дыбом. Он смотрел в пустой угол лаборатории, где стояло старое зеркало в раме из черного дерева.

— А вот и развлечения начинаются, — пробормотал он, но в его голосе не было обычной иронии — только настороженность старого воина, чувствующего приближение битвы.

Зинаида сделала шаг назад, наткнувшись на стол. Ее дыхание участилось, грудь вздымалась под тонкой тканью рубахи — тело молодое, но в глазах читался весь груз прожитых лет, столкнувшийся с чем-то необъяснимым.

— Они везде, — прошептала она. — В углах. В тенях между светом. Они шепчут… — Она вдруг замерла, прислушиваясь к голосам, которые слышала только она. — Мое имя. Они знают мое имя.

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Воздух в подземелье стал гуще, тяжелее, словно наполненным невидимыми глазами, наблюдающими за ними. Он хотел что-то сказать, успокоить ее, но в этот момент зеркало в углу дрогнуло.

Сначала это было едва заметно — лишь легкое мерцание поверхности, будто кто-то провел по ней мокрой рукой. Затем отражения начали смещаться сами по себе, как будто стекло стало жидким. И вдруг — там, где должен был отражаться пустой угол лаборатории, появилась фигура.

Девушка в белом.

Анастасия.

Она стояла, прижав ладони к стеклу, будто пытаясь прорваться сквозь него. Ее губы шевелились, но звука не было. Только глаза — огромные, полные отчаяния и надежды одновременно — говорили без слов. Она смотрела прямо на Михаила, и в этом взгляде была вся боль запертой души.

— Анастасия… — вырвалось у него. Он сделал шаг к зеркалу, но Кот резко прыгнул ему под ноги, преграждая путь.

— Не надо кормить зеркала, — предупредил он. — Они потом требуют добавки.

Зинаида стояла как вкопанная. Ее лицо, еще минуту назад искаженное страхом, теперь выражало странное понимание.

— Она… она как я, — прошептала Зинаида. — Между мирами. Ни здесь, ни там.

В зеркале Анастасия вдруг резко повернула голову, будто услышала что-то сзади. Ее лицо исказилось ужасом, она что-то крикнула беззвучно — и в этот момент из-за ее плеча показалась рука. Бледная, почти прозрачная, с слишком длинными пальцами. Она схватила Анастасию за плечо, и девушка начала исчезать, словно ее затягивали вглубь зеркального мира.

— Нет! — крикнул Михаил, бросаясь вперед. Его пальцы впились в холодное стекло, но оно было твердым и непроницаемым. Анастасия протянула к нему руку в последнем отчаянном жесте — и исчезла.

Зеркало снова стало обычным, отражая лишь их троих и пустую лабораторию. Только легкая рябь на поверхности выдавала, что здесь только что произошло нечто невозможное.

Тишина повисла тяжелым покрывалом. Даже Кот молчал, не находя язвительного замечания. Зинаида первая нарушила молчание:

— Они держат ее там. Как… как предупреждение. — Она посмотрела на свою татуировку. — «Не ищи Лимб». Они боятся, что мы найдем путь.

Михаил все еще стоял перед зеркалом, его пальцы сжимались в кулаки. В груди горел огонь — смесь ярости и беспомощности. Он видел ее. Впервые за все эти месяцы поисков он видел ее не во снах, не в туманных видениях, а здесь, перед собой. И снова потерял.

— Мы найдем ее, — сказал он тихо, но в этих двух словах была клятва, данная не только им, но и всем теням, что наблюдали за ними из углов.

Кот вздохнул и сел, обмотав хвостом лапы.

— Прекрасная речь. Трогательная. И абсолютно бесполезная, пока мы не поймем одно. — Он посмотрел на Зинаиду, затем на татуировку. — Кто оставил это предупреждение? И почему именно тебе?

Зинаида медленно провела пальцами по странным символам. Ее лицо, теперь молодое и гладкое, выражало странную смесь страха и озарения.

— Я не знаю. Но когда я видела Анастасию… — она запнулась, подбирая слова, — я чувствовала связь. Как будто мы обе… застряли. Она между мирами. Я между возрастами.

Михаил посмотрел на перстень, все еще зажатый в его руке. Рубины мерцали тусклым светом, будто подмигивая ему. Он вдруг понял — все это не случайно. Не просто совпадение, что именно Зинаида нашла перстень, что именно она омолодилась, что именно она увидела то, что скрыто от других.

— Ты ключ, — сказал он. — Как и Анастасия. Только другого рода.

Кот фыркнул:

— Замечательно. Теперь у нас два ключа, ноль дверей и целая куча проблем. — Он встал и потянулся. — Предлагаю начать с самого простого: выяснить, что означает эта татуировка. Потому что, если я не ошибаюсь, это не просто предупреждение.

— А что еще? — спросила Зинаида.

— Приглашение, — мрачно ответил Кот. — И, боюсь, они уже знают, что ты его приняла.

В этот момент где-то в глубине подземелий раздался глухой удар, будто захлопнулась огромная дверь. Факел дрогнул, и на секунду тени вокруг них ожили, потянувшись к ним своими бесформенными руками.

Путешествие только начиналось.

                                                * * *

Гулкий звук шагов раздался в дальнем конце коридора, словно кто-то тяжелый и разъяренный шел по каменным плитам, не скрывая своего приближения. Михаил инстинктивно сжал перстень в кулаке, почувствовав, как металл внезапно стал горячим, будто предупреждая об опасности.

— Он идет, — прошептала Зинаида. Ее глаза, теперь молодые и ясные, расширились от ужаса, но не того детского страха, что парализует, а древнего, почти звериного, обостряющего все чувства.

Кот-Хроникёр вдруг встал во весь рост, его шерсть встала дыбом, хвост превратился в пушистый ершик.

— Если бы у меня была корона за каждый раз, когда нас преследует бессмертный алхимик, у меня была бы одна корона. Но это все равно неприятно.

Тени на стенах заколебались, и из полумрака вышел Гастон. Его обычно безупречный костюм был в беспорядке, волосы всклокочены, а в глазах горела та самая ярость, что заставляет людей совершать преступления или, в его случае, вспоминать о них спустя столетия. Правая рука его странно блестела — Михаил присмотрелся и понял, что пальцы до половины превратились в жидкий металл, медленно стекающий по кисти.

— Ты украла то, что принадлежало мне! — его голос гремел под сводами, заставляя дрожать старые склянки на полках. Капли ртути падали с его пальцев, оставляя на камне мелкие, идеально круглые следы.

Зинаида инстинктивно прикрыла руку с татуировкой, но было поздно — Гастон уже видел. Его взгляд скользнул по ее помолодевшему лицу, и в нем вспыхнуло нечто большее, чем гнев — жадность. Ненасытная, вековая жадность алхимика, увидевшего Эликсир Жизни.

— Отдай перстень, — прошипел он, делая шаг вперед. Его металлические пальцы вытянулись, становясь длиннее, тоньше, превращаясь почти в щупальца. — Он не для таких, как ты. Он для тех, кто знает его истинную цену.

Михаил почувствовал, как перстень в его руке пульсирует, будто живой. В ушах зазвучал шепот — не на языке, который он знал, но странным образом понятный: «Беги. Беги. Беги».

— Кажется, у нас гости, — заметил Кот, глядя куда-то за спину Гастона. В темноте коридора замаячили силуэты — высокие, слишком высокие для людей, с нечеткими контурами, будто состоящие из дыма и ненависти. Дети Пророка. Сектанты.

— Последний шанс, — Гастон протянул свою полуметаллическую руку. — Перстень. Или я оставлю вас им на растерзание. Они давно хотели познакомиться с «избранным Астарота» поближе.

Зинаида вдруг резко дернула Михаила за рукав.

— Колодец, — прошептала она. — Помнишь, мы видели его на плане? В конце восточного коридора.

Кот, не дожидаясь ответа, уже несся вперед, его черная шкурка сливалась с темнотой. Михаил бросился за ним, таща Зинаиду за собой. За спиной раздался вопль Гастона — не человеческий, а какой-то металлический, словно кричал сам жидкий металл в его жилах.

Туннель вился змеей, то поднимаясь, то опускаясь, и с каждым поворотом становилось все темнее. Воздух пах плесенью и чем-то еще — серой, может быть, или страхом. Михаил чувствовал, как перстень жжет ему ладонь, но не отпускал, сжимая словно последнюю надежду.

— Они близко, — задыхаясь, сказала Зинаида. Ее молодые ноги легко несли ее вперед, но дыхание сбивалось — тело было молодым, но легкие помнили возраст.

Кот внезапно замер перед поворотом.

— Плохие новости. И очень плохие новости. Какие хотите сначала?

За поворотом оказался тупик. Огромные каменные глыбы, похоже, обрушились недавно — пыль еще висела в воздухе. А слева, в нише, чернел колодец. Небольшой, не более метра в диаметре, с низким бортиком. Вода в нем была настолько черной, что казалась дырой в полу, ведущей в никуда.

— Выхода нет, — констатировал Кот. — Зато есть вход. — Он кивнул в сторону колодца.

Сзади уже слышались шаги — множество ног, шаркающих, спешащих. И над всем этим — металлический скрежет, будто Гастон уже почти полностью превратился в свое проклятие.

Зинаида подошла к колодцу, заглянула внутрь. Черная вода не отражала ее лицо — вместо этого в глубине мелькнуло что-то другое. Что-то, что заставило ее вздрогнуть.

— Там… — она обернулась к Михаилу, — там не вода. Это дверь.

Кот уже сидел на краю, свесив лапы в черноту.

— Я ненавижу плавать. Особенно в неизвестность. Но, как говорил один мой знакомый крыс, лучше мокрый, чем мертвый.

Шаги становились все ближе. Михаил видел уже отблески факелов на стенах. Гастон кричал что-то на языке, который звучал так, будто слова сами разъедали ему рот.

— Прыгаем, — сказал Михаил.

Зинаида кивнула, и первая шагнула в черноту. Она исчезла мгновенно, без всплеска, будто черная вода была лишь иллюзией. Кот вздохнул и последовал за ней, бросив на прощание:

— Если выживем, я требую тройную порцию лосося. И чтобы с икрой.

Михаил оглянулся. В конце коридора уже показались фигуры — высокие, в черных одеждах, с масками, изображающими лица, которых не могло быть у людей. А впереди них шел Гастон, его рука теперь полностью превратилась в блестящий металлический коготь.

Один прыжок — и чернота приняла его, холодная и густая, как нефть. Последнее, что он услышал перед тем, как мир перевернулся, был вопль Гастона:

— Ты не знаешь, что делаешь! Он проснется!

А потом была только тьма, падение, и чувство, будто его разбирают на молекулы, чтобы собрать заново где-то там, где даже тени боятся собственного отражения.

Глава 8. Татуировка-предупреждение

Падение длилось вечность. Черная вода колодца оказалась не водой вовсе — густой, как жидкий обсидиан, она обволакивала тело, не давая дышать, но и не позволяя утонуть. Михаил беспомощно барахтался в этой бездне, чувствуя, как холод проникает сквозь кожу прямо в кости, вымораживая изнутри саму память о тепле.

Когда наконец падение прекратилось, он оказался стоящим по колено в черной жиже, которая медленно стекала с него, не оставляя следов. Вокруг царила непроглядная тьма, лишь слабый свет исходил от поверхности «воды» под ногами — мертвенно-бледный, как лунный свет на кладбище.

— Зинаида? — позвал Михаил, и его голос утонул в густом мраке без эха.

— Здесь, — донесся ответ справа. Ее голос звучал странно — одновременно близко и бесконечно далеко.

Михаил повернулся и увидел ее силуэт. Зинаида стояла, глядя вниз, на черную поверхность, отражавшую не их лица, а чужие — десятки, сотни незнакомцев, сменяющих друг друга, как кадры старой киноленты. Старики, дети, женщины с безумными глазами, воины в доспехах разных эпох — все они смотрели снизу вверх, их безмолвные рты шевелились, словно пытаясь что-то сказать.

— Где кот? — спросил Михаил, содрогаясь от этого зрелища.

— Где-то ругается, наверное, — ответила Зинаида. Ее голос дрожал. — Михаил… я знаю этих людей. Не знаю как, но знаю. Вот эта женщина — ее звали Марта. Она искала Лимб в 1723 году. А этот мальчик… — ее голос сорвался, — ему было двенадцать. Двенадцать, Михаил!

Она протянула руку к поверхности, но Михаил резко схватил ее за запястье — там, где была татуировка. Знаки «Не ищи Лимб» светились слабым синим светом.

В этот момент из глубины донесся шепот. Сначала тихий, едва различимый, он нарастал, как ветер в печной трубе, становясь многоголосым хором, говорящим на языке, который звучал древнее самой земли. Но странное дело — Михаил понимал слова. Не ушами, а чем-то глубже, будто они резонировали в его костях, в самой крови.

«Ты не первый, кто ищет Лимб. Не первый, кто верит, что сможет обмануть зеркала. Мы все здесь. Мы ждем. Присоединишься ли ты к нам, путник? Или станешь следующим, кто исчезнет в отражениях?»

Зинаида схватилась за голову, будто голос звучал у нее внутри. Ее татуировка вспыхнула ярче, освещая ужас на ее помолодевшем лице.

— Они… они все умерли? — прошептала она.

— Хуже, — раздался знакомый голос. Из темноты выплыл Кот-Хроникёр, его шерсть стояла дыбом, а глаза светились в темноте, как два зеленых фонаря. — Они застряли. Между. Ни живые, ни мертвые. Просто… отражения.

Он осторожно ступил лапой на черную поверхность. Вода (если это была вода) не сопротивлялась, но от прикосновения по ней пошли круги, искажая лица внизу. На мгновение Михаилу показалось, что одно из лиц — его собственное, но старше, намного старше, с безумными глазами и ртом, искривленным в беззвучном крике.

— Как нам выбраться? — спросил Михаил. Его голос звучал чужим даже в собственных ушах.

Кот сел, задумчиво облизал лапу.

— Обычно в таких случаях я советую ждать спасателей. Но учитывая, что последний раз, когда сюда падали, было лет триста назад… — он многозначительно посмотрел на Зинаиду, точнее, на ее татуировку. — Думаю, нам нужен твой новый… друг.

Зинаида сжала запястье, будто пытаясь скрыть светящиеся знаки.

— Я не знаю, как это работает! — в ее голосе прозвучала паника, настоящая, детская, странно контрастирующая с ее теперь молодым телом.

Шепот из глубины снова усилился, на этот раз звуча почти насмешливо:

«Она права. Она не знает. Но знаем мы. Мы можем научить. Мы можем показать. Спустись ниже, путники. Спустись к нам.»

Михаил почувствовал, как черная жидкость у его ног начала двигаться, образуя медленный водоворот. Перстень на его пальце, который он не помнил, чтобы надевал, вдруг стал ледяным.

— Не слушайте их, — резко сказал Кот. Его хвост нервно подергивался. — Они всегда лгут. Ну, почти всегда. В девяноста девяти случаях из ста. Остальной один процент — это когда они лгут особенно изощренно.

Но голос снизу настойчиво звал, и теперь слова складывались в знакомое — в тот самый текст, что был вытатуирован на руке Зинаиды: «Не ищи Лимб». Только теперь фраза звучала не как предупреждение, а как приглашение, как ключ.

Зинаида вдруг резко вскрикнула и схватилась за запястье — татуировка горела теперь ярко-синим, почти белым светом. Она сделала шаг к центру водоворота.

— Нет! — Михаил попытался удержать ее, но его пальцы соскользнули с ее руки, будто она стала призраком.

— Я должна, — прошептала она. — Они… они покажут путь. — Ее глаза смотрели куда-то сквозь Михаила, в какую-то даль, видимую только ей. — Ты ведь тоже хочешь найти ее, да? Анастасию?

Кот внезапно прыгнул между ними, его спина выгнулась, шерсть стояла дыбом.

— Прекрасный план. Особенно часть, где мы все теряем рассудок и становимся частью коллекции жутких лиц в черной воде. — Он повернулся к Зинаиде: — Ты действительно думаешь, они помогут? Они не помогли никому из тех, кто здесь. — Он ткнул лапой вниз, где продолжали сменять друг друга чужие лица.

Шепот из глубины зашипел, словно разозлившись. Водоворот ускорился, черные брызги взлетали в воздух и застывали там, как кусочки ночного неба.

Зинаида стояла на краю, ее лицо было бледным, а глаза — слишком большими. Татуировка пульсировала в такт шепоту, будто ведя с ним немой диалог.

— Михаил… — она повернулась к нему, и в ее взгляде была странная ясность, — я помню. Они показывают мне… там, внизу, есть дверь. Настоящая. Она ведет в Лимб. — Она сделала шаг вперед, и черная вода приняла ее, как родную. Второго шага Михаил уже не видел — Зинаида исчезла, как будто ее никогда не было.

Шепот затих. На мгновение воцарилась тишина, а затем снизу донесся всплеск — не такой, как от падения тела, а странный, металлический, будто где-то далеко хлопнула огромная дверь.

Кот и Михаил остались вдвоем среди чужих лиц, отражающихся в черной воде, под несуществующим небом этого не-места, где правила времени и пространства, казалось, потеряли всякий смысл.

                                                * * *

Михаил бросился к краю водоворота, где исчезла Зинаида, но Кот резко вцепился когтями в его штанину.

— Прекрасный порыв, — проворчал он, — особенно если хочешь присоединиться к галерее улыбающихся лиц в подземном озере. Давай сначала осмотримся.

Свет от татуировки Зинаиды постепенно угасал в глубине, оставляя их в полумраке. Михаил поднял голову — стены шахты колодца, которые сначала казались гладкими, на самом деле были испещрены надписями. Тысячи имен, дат, посланий, выцарапанных в камне, нарисованных кровью, написанных странными чернилами, которые светились в темноте.

Он подошел ближе, проводя пальцами по выбоинам в камне. Языки менялись от века к веку — старославянская вязь соседствовала с латинскими буквами, древние руны с современными граффити. И везде даты. 1588. 1704. 1891. 1924…

Михаил замер. Его пальцы сами нашли знакомые буквы: «Виктор Ордынский. 1924». Рядом — странный символ, напоминающий зеркало с трещиной. Сердце бешено заколотилось — дед. Дед был здесь. И не просто был — он оставил отметку, словно знал, что Михаил однажды прочтет ее.

— Нашел что-то интересное? — Кот запрыгнул ему на плечо, нарушая равновесие. — О, смотри-ка, семейное древо. Только вместо яблок — безумие.

Михаил не ответил. Его внимание привлекла другая надпись, прямо под именем деда — мелкие, почти неразборчивые буквы: «Она не ключ. Она замок».

— Что это значит? — прошептал он.

— Что твой дед любил загадочные записки, — вздохнул Кот. — И, судя по всему, плохо разбирался в дверной фурнитуре.

Вдруг снизу донесся приглушенный всплеск, а затем — слабый синий свет. Татуировка Зинаиды. Она пульсировала в такт какому-то невидимому ритму, становясь то ярче, то почти угасая.

— Нам нужно вниз, — сказал Михаил, осматривая стены в поисках спуска.

— Отличная идея, — проворчал Кот. — Особенно учитывая, что внизу нас ждет: а) неизвестность, б) вероятная смерть, в) что-то похуже смерти. Выбор просто восхитительный.

Найдя выступы в стене — то ли естественного происхождения, то ли сделанные специально для спуска, — Михаил начал осторожно карабкаться вниз. Камень был холодным и влажным, как кожа мертвеца. С каждым метром свет от татуировки Зинаиды становился ярче, а шепот из глубины — внятнее. Теперь в нем можно было различить отдельные слова: «Иди… Иди… Дверь ждет…»

Пройдя еще несколько метров, они наткнулись на небольшую площадку — естественный выступ в стене колодца. На нем лежала Зинаида. Ее тело выгибалось в неестественной судороге, а рука с татуировкой была вытянута над пропастью, будто что-то показывала внизу. Знаки «Не ищи Лимб» пылали теперь ослепительно белым светом, отбрасывая жутковатые тени на стены колодца.

— Зинаида! — Михаил бросился к ней, но едва коснулся ее плеча, как она резко села. Ее глаза были открыты, но взгляд устремлен куда-то сквозь него, в какую-то невидимую реальность.

— Они зовут меня…, — прошептала она голосом, в котором смешались ее собственные интонации и что-то чужое, древнее. — Все они… все здесь… ждут…

Кот осторожно понюхал ее татуировку и резко отпрянул, фыркнув.

— Она не в себе. Вернее, в себе, но не только. Там, внизу, что-то с ней говорит. И мне это очень не нравится.

Зинаида вдруг резко схватила Михаила за руку. Ее пальцы были ледяными, а в глазах стояли слезы, которые не стекали, а застывали, как будто время для нее остановилось.

— Твой дед…, — ее голос звучал прерывисто, — он… он пытался закрыть дверь. Но не успел. Она… она ушла… в Лимб… добровольно…

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки. «Она» — это могла быть только Анастасия.

— Почему? — спросил он, сжимая руку Зинаиды. — Почему она ушла?

Но Зинаида уже снова теряла сознание. Ее веки дрожали, а татуировка вдруг начала менять форму — знаки перетекали, превращаясь во что-то другое. Теперь это была не надпись, а изображение — точная копия перстня Нострадамуса, который все еще был на пальце у Михаила.

— Очаровательно, — пробормотал Кот. — Теперь у нас есть два артефакта по цене одной потери рассудка.

Снизу донесся новый звук — на этот раз не шепот, а нечто похожее на скрежет огромных металлических дверей. Вода далеко внизу забурлила, и на мгновение Михаилу показалось, что он видит там отражение не чьих-то лиц, а комнаты — той самой, из дома №26, где все начиналось. И в ней, спиной к нему, стояла фигура в белом платье.

Анастасия.

Она медленно поворачивалась, будто чувствовала его взгляд. Но прежде, чем Михаил смог разглядеть ее лицо, Зинаида резко вскрикнула и села, полностью приходя в сознание. Татуировка на ее руке снова стала прежней, но теперь светилась ровным синим светом.

— Я знаю путь, — сказала она твердо. Ее голос звучал странно уверенно для человека, только что бывшего на грани безумия. — Внизу есть дверь. Настоящая. Она ведет прямо в Лимб. — Она посмотрела на Михаила, и в ее взгляде была какая-то новая решимость. — Ты хочешь найти ее, да? Тогда нам нужно идти. Сейчас.

Кот вздохнул и помахал хвостом.

— Ну что ж, раз уж мы решили посетить царство зеркальных безумцев, может, хотя бы захватим с собой что-нибудь перекусить? А то вдруг там не кормят.

                                                * * *

Темнота колодца внезапно зашевелилась. Казавшиеся прежде неподвижными тени на стенах начали отслаиваться от камня, как старая штукатурка, принимая человекообразные формы. Безликие фигуры медленно вытягивались из стен, их «лица» оставались гладкими, словно залитыми воском, но Михаил чувствовал на себе тяжесть их незрячего взгляда.

— Очаровательно, — пробормотал Кот, шерсть на его спине встала дыбом. — Видите ли, когда я говорил «что-то похуже смерти», я, конечно, преувеличивал. Оказывается, нет.

Первая Тень сделала шаг вперед. Ее движения были неестественно плавными, словно у марионетки, которой управляет пьяный кукловод. Длинные пальцы, больше похожие на щупальца, протянулись к татуировке Зинаиды, которая вспыхнула в ответ болезненно-синим светом.

Михаил инстинктивно оттянул Зинаиду назад. Ее тело было холодным и странно легким, будто она постепенно превращалась в призрак. Тени между тем множились — теперь они поднимались со дна колодца, вытекали из трещин в камне, даже падали сверху, как черные капли дождя.

— Они хотят татуировку, — прошептала Зинаида, прижимая руку к груди. Ее голос звучал сдавленно, будто кто-то душил ее невидимыми руками. — Она… она как пропуск. В Лимб.

Кот вдруг прыгнул вперед, выгнув спину. Его зеленые глаза вспыхнули в темноте, как два фонаря.

— Знаете, у меня внезапно появилась идея получше, чем становиться частью коллекции этих прекрасных существ! — он резко развернулся и бросился вверх по стене колодца, его когти цокали по камню. — Бегите, герои, я вернусь с подкреплением!

Тени, казалось, на мгновение заколебались, наблюдая за убегающим котом, затем снова двинулись к Михаилу и Зинаиде. Их безликие «лица» теперь излучали что-то похожее на голод — древний, нечеловеческий, сформированный в мире, где не было ни света, ни времени.

Зинаида вдруг резко вскрикнула — ближайшая Тень схватила ее за руку с татуировкой. Где пальцы призрака касались кожи, оставались черные следы, будто ожоги от холода. Знаки «Не ищи Лимб» замигали, как лампочка перед тем, как перегореть.

Михаил рванул вперед, оттаскивая Зинаиду, но Тени уже окружали их плотным кольцом. Их безмолвное давление было почти физическим — воздух стал густым, как сироп, каждый вдох давался с трудом. В ушах зазвучал странный гул, словно кто-то играл на расстроенном органе где-то очень далеко.

— Держись! — крикнул Михаил, прижимая Зинаиду к стене колодца. Он чувствовал, как ее сердце бешено колотится, а тело дрожит мелкой дрожью. Перстень на его пальце вдруг стал горячим, почти обжигающим.

И в этот момент сверху упал луч света. Настоящего, солнечного, теплого. За ним последовал грубый голос:

— Эй вы там! Живые еще?

Михаил поднял голову. На краю колодца, окруженная золотистым ореолом, стояла Ольга Власова. За ее спиной маячила фигура дяди Вити с веревкой в руках. А между ними, гордо выгнув спину, сидел Кот-Хроникёр.

— Я же говорил — вернусь с подкреплением, — крикнул он сверху. — Хотя, честно говоря, думал, они принесут лестницу, а не эту старую бельевую веревку.

Тени зашипели, отпрянув от света. Их безликие головы беспокойно закачались, будто что-то высчитывая. Одна из них сделала шаг вперед, но в этот момент дядя Витя спустил вниз ведро с какой-то дымящейся жидкостью.

— Держитесь подальше от стен! — закричала Ольга.

Ведро ударилось о дно колодца, и сразу же воздух наполнился резким запахом ладана и чего-то еще — можжевельника, кажется. Тени завизжали — высоко, пронзительно, как рвущийся металл — и начали отступать, растворяясь в темноте.

— Быстро! — Ольга махала руками. — Пока они не вернулись!

Дядя Витя спустил веревку. Михаил сначала помог Зинаиде — ее руки дрожали, но она крепко ухватилась за спасительную нить. Когда ее начали поднимать, татуировка на руке снова вспыхнула, и на мгновение Михаилу показалось, что он видит в ее глазах отражение чего-то огромного и древнего, что ждало их внизу.

Забравшись сам, он рухнул на каменный пол, жадно глотая воздух. Ольга уже возилась вокруг Зинаиды, заворачивая ее в какое-то старое покрывало.

— Что за чертовщину вы нашли в этом колодце? — проворчал дядя Витя, подбирая веревку. Его лицо было бледным, а руки дрожали сильнее, чем обычно после утренней стопки. — Мы с Ольгой услышали кота — он царапался в дверь, как бешеный. А потом начали сниться… странные сны.

— Спасибо, — просто сказал Михаил. Слова казались сейчас слишком маленькими для того, что они только что пережили.

Кот тем временем уселся рядом, тщательно вылизывая лапу.

— Я, конечно, герой, но рыба все равно обязательна. Жирная, желательно. И побольше. — Он посмотрел на колодец, откуда еще поднимался дымок. — Думаю, нам всем стоит уйти отсюда. Пока Они не передумали.

Зинаида поднялась, опираясь на Ольгу. Ее лицо было пепельно-серым, но в глазах горела какая-то новая решимость. Татуировка снова была обычной — просто странные знаки на коже, ничего более.

— Они показали мне дверь, — тихо сказала она. — Настоящую дверь в Лимб. — Она посмотрела на Михаила. — Ты ведь все равно пойдешь, да? Даже после всего этого.

Михаил взглянул в черную пасть колодца. Где-то там, в глубине, была Анастасия. И дверь. И что-то еще — что-то, что заставило его деда оставить предупреждение почти сто лет назад.

— Пойду, — ответил он. — Но в следующий раз возьмем с собой больше ладана.

Кот фыркнул и потерся о его ногу:

— Вот и умница. А теперь — бежим. Я слышал, у Ольги как раз свежая рыбка есть. Геройский паек, так сказать.

И они пошли прочь от колодца, оставляя за спиной шепчущую тьму и древние имена на стенах — свидетелей тех, кто искал Лимб до них. И не вернулся.

Глава 9. Алхимический символ

Пыль архива оседала на пальцах Люды «Совы» тонким серебряным налётом, будто время само крошилось под её прикосновением. Она перелистывала страницы «Трактата о печатях незримого» алхимика ван Гельдерта, и каждый пергаментный лист шелестел, как осенняя листва под ногами призрака. Керосиновая лампа, единственный источник света в этом подвале, отбрасывала на стены дрожащие тени, превращая стеллажи в лес из чёрных обелисков.

— Вот, — её голос, обычно такой уверенный, дрогнул, будто она боялась, что буквы рассыпятся, если произнести их вслух. — «Печать запрета на память». Смотрите.

Михаил наклонился, и холодный пот скользнул по его спине. На странице, испещрённой коричневыми чернилами, был изображён тот же символ, что теперь пылал на запястье Зинаиды: спираль, перечёркнутая тремя линиями, словно кто-то пытался зачеркнуть само время.

— Это не просто знак, — Люда провела пальцем по латинской подписи, оставляя на пергаменте мутный след. — Это заклятие. Тот, кто носит его, теряет куски прошлого. Сначала — чужие воспоминания о себе, потом — свои собственные.

— Как удалить? — Михаил сжал кулаки, и суставы побелели.

— Не знаю. — Люда откинулась на спинку стула, и тень от её очков скользнула по щеке, как чёрная слеза. — Ван Гельдерт пишет, что печать исчезает сама, когда забирает всё, что должна.

За окном завыл ветер, и сквозь щели в раме просочился запах мокрой земли — предвестник грозы. Где-то в глубине дома скрипнула половица, будто невидимый гость сделал шаг навстречу.

— А если срезать кожу? — Михаил не сводил глаз с символа.

— Тогда умрёт носитель, а не печать, — Люда хмыкнула. — Алхимики любили такие шутки.

В углу, на груде фолиантов, потянулся Кот-Хроникёр. Его шерсть, чёрная, как чернила, сливалась с тенями, и только жёлтые глаза светились в полумраке, как два проклятых золотых червонца.

— «Что отнято — не вернётся, что скрыто — не найдётся», — промурлыкал он, облизывая лапу со стигматами. — Вы всё ещё думаете, что боретесь с символами? Вы боретесь с последствиями.

Михаил хотел ответить, но в этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался запах дождя и прелых листьев. На пороге стояла Зинаида, но это была уже не та старуха, что уехала с ними из Ордынцев. Её волосы, ещё вчера седые, теперь отливали тёмным каштаном, морщины разгладились, а глаза… глаза были слишком молодыми для её возраста. И слишком старыми для её нового лица.

— Мне снилось… — её голос дрожал, будто она говорила сквозь сон. — Я маленькая. Лето. Дом №26, но он ещё новый, крашеный. Ваш дед, Михаил, стоит на крыльце и спорит с человеком в чёрном плаще.

— Каким человеком? — Михаил вскочил, и стул с грохотом упал на пол.

— Лица не видела. Только… — Зинаида прикоснулась к своему запястью, где пылала печать. — Он держал в руках зеркало. Маленькое, круглое. И говорил, что «врата должны открыться». А ваш дед кричал: «Она не ключ!»

Люда медленно закрыла книгу, и звук захлопнувшегося переплёта прозвучал, как приговор.

— Это не сон, — прошептала она. — Это чужое воспоминание. Печать стёрла границу между вашей памятью и той, что была в перстне.

Кот зевнул, обнажив острые клыки.

— Поздравляю, — сказал он. — Теперь вы не просто ищете Лимб. Вы помните его.

Гроза приближалась. Где-то над крышей архива прокатился гром, и на мгновение в окне отразилось небо, прошитое молниями — треснувшее, как зеркало.

                                                * * *

Стены кельи дышали. Не метафорой — грубый камень действительно расширялся и сжимался, как рёбра спящего гиганта, а фрески на них пульсировали в такт невидимому сердцу. Михаил прижал ладонь к влажной поверхности — под кожей заныло, будто он трогал не штукатурку, а плоть.

— Они двигаются, — прошептала Зинаида, и её голос растворился в гуле, что нарастал из глубины стен.

Сначала дрогнула фреска с ангелом — его крылья сложились, как у сокола перед пике. Потом закачались краски на изображении зеркала, и его поверхность вдруг стала глубже, чем должна быть. Михаил почувствовал, как волосы на затылке поднялись: в отражении на стене не было их лиц — только чёрный провал, где что-то шевелилось.

— Вот и представление начинается, — пробурчал Кот-Хроникёр, усаживаясь на корточки, будто готовясь к прыжку. Его хвост нервно подёргивался, сметая пыль с древних плит.

Фрески ожили полностью. Человек в перстне — такой же, как на рисунке в книге ван Гельдерта — шагнул к зеркалу, его пальцы впились в раму. Вдруг его фигура дёрнулась, будто кто-то дёрнул за невидимые нити, и он рухнул вглубь стекла. Краски взорвались кровавым закатом, заливая стену. Михаил инстинктивно отпрянул — капли «крови» брызнули на его ботинки, оставив ржавые пятна.

— Это не краска, — Люда коснулась пальцем стены и поднесла его к свету фонаря. Жидкость была тёплой и тягучей.

Зинаида вдруг вскрикнула — её рука с печатью дёрнулась, будто её потянули за невидимый крюк. Татуировка светилась теперь ядовито-зелёным, как гнилой фосфор.

— Он там! — закричала она. — Ваш дед… он в зеркале!

Кот внезапно зашипел, шерсть встала дыбом. Все обернулись: в дверном проёме стоял отец Иов, но он был… другим. Его ряса висела на костлявых плечах, как на вешалке, а в глазах не осталось ничего человеческого — только белесые плёнки, будто кто-то выскоблил зрачки.

— Вы опоздали, — его голос скрипел, как несмазанная дверь. — Она уже проснулась.

Он протянул Михаилу смятую записку. Бумага пахла ладаном и чем-то кислым, будто её вынули из гроба.

«Анастасия — не ключ, а замок. Не буди её, иначе врата откроются для тех, кто ждал этого дольше смерти.»

— Кто написал это? — Михаил сжал записку так, что бумага порвалась по сгибам.

— Тот, кто знал, что вы не послушаетесь, — отец Иов повернулся к выходу, его тень на стене была неестественно длинной и тонкой, как у висельника. — Она держит дверь. Если вы вытащите её оттуда…

— Что тогда?

Священник не ответил. Вместо этого он снял с шеи крест и бросил его на пол. Металл со звоном раскололся, и изнутри вытекло несколько капель ртути.

— Тогда вы узнаете, почему Нострадамус сжёг половину своих пророчеств.

Кот фыркнул, подошёл к лужице ртути и потрогал её лапой.

— Остроумно. Священник, разносящий заразу. Это ново.

Отец Иов (если это ещё был он) вышел, оставив за собой шлейф запаха — старое вино, тлен и что-то электрическое, будто перед грозой.

Люда первой нарушила тишину:

— Что, чёрт возьми, значит «она — замок»?

Кот лизнул лапу, испачканную ртутью, и поморщился.

— Самый простой вид замка — это пробка в бутылке. Вытащишь — и содержимое выльется.

Зинаида вдруг закачалась. Её рука с печатью дергалась, будто под кожей копошились черви.

— Она… она не одна там, — прошептала она. — В зеркале с ней кто-то есть. Тот, кто ждёт.

Михаил подошёл к фреске. Там, где только что был провал, теперь виднелся силуэт — высокая фигура в плаще, слишком правильная, чтобы быть человеком. Она не двигалась, но Михаил почувствовал — оно смотрит прямо на него.

— Астарот, — сказал Кот, и впервые в его голосе не было ни сарказма, ни игры. — Демон, который любит задавать вопросы.

Люда резко захлопнула книгу.

— Нам нужно уходить. Сейчас.

Но было уже поздно. Фреска с зеркалом начала трескаться, и из щелей потянулся холод — не простой, а какой-то старый, словно из открытой могилы.

А в глубине трещин что-то зашевелилось.

                                                * * *

Двери библиотеки распахнулись с таким грохотом, что с верхних полок посыпались фолианты, поднимая тучи вековой пыли. В облаке серого праха появился Гастон — его когда-то изысканный сюртук теперь висел лохмотьями, а лицо было покрыто странными серебристыми прожилками, будто под кожей пульсировала ртуть. За ним толпились «Дети Пророка» в своих чёрных плащах — их капюшоны скрывали лица, но Михаил чувствовал, как они смотрят на него пустыми глазницами.

— Как мило, — прошипел Гастон, делая шаг вперед. Его голос звучал неестественно, словно два человека говорили одновременно. — Историк, библиотекарь, старуха… и кошка. Вы собрались обсудить последние новости из Лимба?

Кот-Хроникёр, не шевелясь, прикрыл один глаз, словно прицеливаясь.

— А вот и наш бессмертный друг. Точнее, то, что от него осталось. Гастон, ты так постарел… внутри.

Гастон дернул головой, и его шея хрустнула, как перезрелый плод. Он протянул руку — пальцы были неестественно длинными, ногти посиневшими.

— Перстень. Сейчас. Или… — Он щёлкнул пальцами, и двое сектантов выволокли вперёд бледную как мел Зинаиду. Её рука с печатью была теперь покрыта чёрными прожилками, словно корни ядовитого растения. — Она умрёт медленно. Кость за костью.

Люда инстинктивно прижала к груди книгу ван Гельдерта, её пальцы оставили на пергаменте влажные отпечатки. Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. В кармане его пальто лежал перстень — он грел кожу сквозь ткань, будто живой уголь.

— Он тебя уже съел, — тихо сказал Михаил. — Ты же видишь, что с тобой происходит?

Гастон ухмыльнулся, и в этот момент уголок его рта треснул, обнажив серебристую ткань под кожей.

— Я вижу больше, чем ты можешь представить, мальчик. Я видел, как рождались твои прадеды. И как они умирали. Все до одного… в Лимбе.

Зинаида вдруг застонала — чёрные прожилки на её руке начали пульсировать, извиваясь как змеи. Она упала на колени, скрючившись от боли.

— Она не выдержит и часа, — прошептала Люда. Её глаза метались между книгой и умирающей старухой, ища ответа, которого не было.

Кот вдруг вскочил на стол, его шерсть топорщилась.

— Михаил, — он впервые назвал его по имени, без обычной насмешливости. — Ты помнишь, что сказал Нострадамус? «Кто наденет — станет пророком или безумцем». Выбор всегда за тобой.

Гастон сделал шаг вперёд, его тень на стене извивалась, не совпадая с движениями.

— Решай, мальчик. Её жизнь… или твоя душа.

Михаил закрыл глаза. В темноте всплыло лицо деда — такое, каким он запомнил его в последний раз: измождённое, с тёмными кругами под глазами, но спокойное. «Иногда, чтобы найти ответ, нужно перестать его искать», — говорил он тогда.

Михаил достал перстень. Металл был неожиданно тёплым, почти живым. В глубине рубина шевелились тени, складываясь в знакомые очертания — Анастасия в белом платье, её лицо, искажённое ужасом.

— Прости, — прошептал он, не зная, кому именно — деду, Анастасии или самому себе.

Перстень скользнул на палец с пугающей лёгкостью, будто всегда должен был там находиться. В первый момент ничего не произошло. Потом…

Сначала задрожали стёкла в окнах. Потом зазвенели хрустальные подвески люстры. И наконец — громкий, чистый звук, как удар колокола, разнёсся по комнате. Все зеркала в библиотеке — маленькое над камином, овальное в дальнем углу, даже крошечное в дамском медальоне на столе — треснули одновременно. Но это были не обычные трещины. Они расходились по стеклу, выписывая сложные узоры, складываясь в буквы, в слова, в предложения…

— Нет… — Гастон отшатнулся, его лицо начало терять форму, как воск у огня. — Ты не знаешь, что сделал!

Из трещин в зеркалах хлынул свет — не слепящий, а тусклый, болезненный, будто свет гниющего дерева. Он падал на пол, образуя странные фигуры — то ли буквы, то ли символы. Кот прыгнул в сторону, его глаза расширились.

— А вот и приглашённые гости. Надеюсь, ты готов к компании?

Зинаида подняла голову. Чёрные прожилки на её руке начали отслаиваться, как старая краска. Она смотрела на Михаила, и в её глазах было нечто большее, чем благодарность — понимание.

— Они идут, — прошептала она. — Ты разбудил их всех.

Гастон вдруг закричал — нечеловеческим, гортанным воплем. Его тело начало расплываться, как свеча на солнце, серебристая субстанция сочилась изо всех отверстий.

— Ты думаешь, ты победил? — его голос теперь звучал из всех треснувших зеркал одновременно. — Ты только начал игру, мальчик. И конец уже прописан!

Последнее, что увидел Михаил перед тем, как свет из зеркал стал слишком ярким, — это отражение в осколках. И оно… улыбалось ему, хотя сам он стоял с совершенно серьёзным лицом.

Потом мир взорвался в вихре света и теней, и Михаил понял одну простую вещь: выборов на самом деле никогда не было. Перстень всегда знал, кто его наденет.

Глава 10. Голос из колодца

Тишина после взрыва света была густой, как масло, и Михаил несколько минут не мог понять — оглох ли он, или мир действительно замер. Когда слух вернулся, первым звуком стало тяжёлое, хриплое дыхание Люды. Она сидела на полу среди разбросанных книг, пальцы вцепились в обложку «Трактата о печатях незримого» так крепко, что ногти побелели.

— Где… — её голос сорвался на полуслове. — Где Зинаида?

Михаил поднялся, и перстень на его пальце дрогнул, будто предупреждая. Библиотека выглядела так, будто через неё пронёсся ураган — книги валялись раскрытыми, страницы смяты, стекла из рам выбиты. Но страннее всего было то, что осталось от зеркал — не осколки, а странные серебристые лужицы, которые медленно стекали по стенам, как ртуть.

Кот-Хроникёр осторожно подошёл к одной такой лужице, понюхал и резко отпрянул, чихнув.

— Ну вот. Теперь у нас повсюду дверки. Маленькие, но очень противные.

Михаил наклонился — там, где секунду назад лежала Зинаида, осталась лишь одна-единственная капля ртути, идеально круглая, будто выточенная ювелиром. Он протянул руку, но кот резко ударил его лапой.

— Не надо быть идиотом. Разве мало, что один дурак растворился?

— Куда она делась? — Михаил сжал кулаки, и перстень впился в кожу, оставляя красный след.

Ответ пришёл не от кота. Сначала это был шёпот — едва различимый, будто доносящийся из очень далёкой комнаты. Потом голос набрал силу, и слова зазвучали чётко, хотя казалось, что их произносит не человек, а сама пустота:

— Ты должен найти книгу Нострадамуса… иначе врата откроются.

Голос исходил из угла, где стоял старый колодец для стока воды — круглая каменная воронка, о которой Люда говорила, что в средние века здесь топили еретические книги. Теперь его чёрное горло дышало холодом, и на каменных стенках выступил иней, хотя в библиотеке было душно.

— Очаровательно, — пробормотал кот. — Теперь даже дренажные системы с нами разговаривают. Что дальше? Философствующие ночные горшки?

Михаил подошёл к колодцу, несмотря на предостерегающее шипение кота. Голос звучал знакомо — как его собственный, но пропущенный через толщу лет и страданий.

— Кто вы? — спросил он, и его слова упали в чёрную глубину, не производя эха.

— Страж Лимба. Тот, кто стоит у двери. Ты носишь перстень, но не знаешь правил игры. Найди книгу — настоящую книгу — или всё будет потеряно.

Люда медленно поднялась, опираясь на стол. Её лицо было серым от пыли, только вокруг глаз остались белые круги, будто она смотрела в бинокль.

— Какая ещё книга? У Нострадамуса были сотни…

— Не ту, что он написал. Ту, что написала его. Голос из колодца стал тише, словно удалялся. Ищи там, где время течёт назад.

Внезапно каменная воронка затряслась, и из её глубины вырвался вихрь ледяного воздуха. Михаил отпрянул — в последний момент он увидел, как на поверхности инея проступают слова: «Дом №26. Подвал. Третья плита».

Потом колодец замолчал. Настоящая тишина, тяжёлая и неловкая, повисла в воздухе. Даже кот не решался её нарушить. Он только подошёл к тому месту, где исчезла Зинаида, и осторожно тронул лапой каплю ртути.

— Интересно, — задумчиво произнёс он, — если её теперь встряхнуть, она покажет нам будущее? Или только то, что мы боимся увидеть?

Люда вдруг закашлялась — сухо, надрывно. Когда она отняла руку ото рта, на ладони осталось несколько капель крови.

— Мы все умрём, — прошептала она. — Как Гастон. Как Зинаида. Это только вопрос времени.

Михаил посмотрел на перстень. Рубин в нём теперь казался темнее, почти чёрным, и если приглядеться, в его глубине можно было разглядеть крошечную фигурку — человека, падающего в бездну.

— Нет, — сказал он твёрже, чем чувствовал. — Мы найдём эту книгу. И узнаем, как разорвать этот круг.

Кот зевнул, обнажая острые клыки.

— Прекрасный план. Особенно часть про «узнаем». Только маленький вопрос — как мы найдём дом №26, если…

Он не договорил. В этот момент из разбитого окна донёсся крик — нечеловеческий, полный такой боли и ужаса, что у Михаила похолодела спина. Люда в ужасе прикрыла рот рукой.

— Это же… это голос Зинаиды. Но откуда?

Кот прыгнул на подоконник, его хвост нервно дёргался.

— Ниоткуда. Это эхо. Оно всегда на секунду опаздывает за реальностью. — Он повернулся к Михаилу, и в его глазах впервые не было и тени насмешки. — Но это значит, что она ещё там. В Лимбе. И если мы поторопимся…

Михаил уже шагал к выходу. Перстень на его пальце горел, как раскалённый уголёк, указывая дорогу. Где-то впереди ждал дом №26. И ответы, которые могли оказаться страшнее любых вопросов.

                                                * * *

Гостиничный номер пах затхлостью закрытых помещений и чем-то ещё — сладковатым, лекарственным, будто здесь долго лежал тяжелобольной человек. Михаил бросил пальто на кровать с провисшими пружинами и сразу пожалел — ткань зашевелилась сама по себе, образуя странные складки, напоминающие очертания человеческого тела. Он резко отвернулся, потянулся к графину с водой, но передумал — жидкость внутри была мутной, с плавающими серебристыми частицами, как в том колодце.

Зеркало над умывальником оказалось треснутым — тонкая паутинка расходилась от центра, где остался след от пули или удара. Михаил наклонился, чтобы смыть с лица пыль библиотеки, и вдруг застыл. В отражении за его спиной стояла Анастасия.

Она выглядела иначе — лицо бледнее, чем он помнил, волосы спутанные, а белое платье порвано в нескольких местах, будто она продиралась сквозь колючие кусты. Но самое страшное были её глаза — широко раскрытые, полные немого ужаса. Она что-то кричала, хлопая ладонями по невидимому стеклу, но звука не было. Только когда Михаил повернулся, осознав, что в реальной комнате никого нет, её губы сложились в два знакомых слова: «Дом №26».

— Анастасия! — он ударил кулаком по зеркалу, и стекло задрожало, но не разбилось. Вместо этого трещины начали двигаться, образуя новые узоры — цифры, буквы, знаки, которые тут же распадались.

В дверь постучали. Михаил резко обернулся — отражение Анастасии исчезло, оставив после себя только мутное пятно на стекле, похожее на отпечаток ладони.

— Входите.

Дверь открылась беззвучно, и в проёме появился Кот-Хроникёр. Его шерсть была взъерошена, а в зубах он держал что-то мелкое и блестящее.

— Нашёл на лестнице, — выплюнул он предмет на кровать. Это оказалась пуговица от платья Зинаиды, но странная — половина её была новенькой, а половина выглядела проржавевшей за сотню лет. — Интересно, да? Как будто время не может решить, в какую эпоху она находится.

Михаил поднял пуговицу. Металл был тёплым на одной половине и ледяным на другой.

— Я видел Анастасию. В зеркале.

Кот запрыгнул на подоконник, его хвост нервно подёргивался.

— Ну конечно видел. Теперь ты будешь видеть её везде. В лужах, в оконных стёклах, в чьих-то зрачках… — Он повернулся, и в его глазах отразился бледный свет уличного фонаря. — Перстень выбрал тебя. А она выбрана давно.

Михаил сжал пуговицу так сильно, что острый край впился в ладонь.

— Что значит «выбрана»? Кем?

— Временем. Судьбой. Нострадамусом. Выбери любое, суть не изменится. — Кот вдруг прижал уши и зашипел на что-то за окном. — Они уже близко. Тени любят новеньких.

За окном действительно зашевелилась тьма — не просто ночь, а что-то плотнее, живее. Михаил потянулся к занавеске, но кот резко прыгнул ему на руку.

— Не надо. Они пока только смотрят. Но если ты посмотришь в ответ… — Он не договорил, но по его вздыбленной шерсти было понятно, чем это может закончиться.

Михаил отступил от окна. В комнате вдруг стало холодно, хотя батареи были горячими на ощупь. Он снова посмотрел на зеркало — отпечаток Анастасии теперь был окружён мелкими каплями, будто кто-то плакал на стекло.

— Как мне её найти? Ты же знаешь. Ты всегда знаешь.

Кот умыл морду лапой, тщательно вылизывая каждый коготь, будто тянул время.

— Ищи там, где время течёт назад. — Он прыгнул на комод, задев лапой графин с подозрительной водой. — В Александровской слободе есть такое место. Только не спрашивай меня, что это значит. Правила запрещают говорить прямо.

Вода в графине вдруг забурлила, хотя в комнате было холодно. На поверхности образовалась воронка, и в ней мелькнуло лицо — то ли Зинаиды, то ли Анастасии, то ли кого-то третьего, очень старого и очень печального.

— Дом №26, — прошептал Михаил. — Там ответы.

Кот зевнул, но его жёлтые глаза оставались серьёзными.

— И вопросы. Не забывай про вопросы. Они обычно оказываются больнее ответов.

За окном что-то заскреблось — будто ветка, будто коготь. Михаил резко потушил свет, и в темноте перстень на его пальце засветился тусклым красным светом, как глаз спящего демона. Где-то в глубине рубина шевелилась крошечная фигурка — человек, падающий в бездну. Или, может быть, летящий навстречу.

                                                * * *

Поезд на Ордынцы оказался старым, как будто застрявшим в пятидесятых — деревянные лавки с выщербленными номерами, оконные рамы, скреплённые медицинским лейкопластырем, и проводница в выцветшей форме, которая смотрела на пассажиров пустыми глазами, будто видела сквозь них. Михаил устроился у окна, перстень на его пальце тускло поблёскивал в такт стуку колёс. За стеклом проплывали поля, леса, деревеньки с покосившимися избами — обычный русский пейзаж, если не считать того, что нигде не было видно ни единого человека или животного. Даже птицы не кружили в небе.

— Ты заметил? — Кот-Хроникёр свернулся калачиком на соседнем сиденье, прикрыв нос хвостом. — Мы едем уже три часа, а солнце не сдвинулось с места. Как будто время…

Он не успел закончить. С грохотом, от которого задрожали стёкла, поезд резко затормозил. Михаил ударился грудью о переднее сиденье, перстень впился в палец до крови. Когда он поднял голову, проводницы в вагоне уже не было — только её фуражка лежала на полу, и из-под неё медленно вытекала серебристая жидкость.

— Ну что, — вздохнул кот, — похоже, мы приехали. Хотя куда — интересный вопрос.

Михаил вышел на перрон, которого не должно было быть посреди бескрайнего поля. Это была не станция — просто бетонная плита, затерянная среди ковыля, с одной ржавой скамейкой и табличкой, где когда-то было название. Теперь на ней остались только цифры: №26.

Ветер гулял по полю, пригибая траву, и в этом движении было что-то неестественное — будто кто-то невидимый бежал сквозь стебельки, оставляя за собой волны. Михаил повернулся к поезду, но тот уже начал растворяться, как мираж в пустыне — сначала стали прозрачными стёкла, потом стены, и вот уже на рельсах ничего не было, кроме клубящегося тумана.

— Очаровательно, — пробормотал кот. — Теперь мы официально нигде. Поздравляю.

В этот момент ковыль впереди зашевелился сильнее, и из него вышел Зеркальный Пёс. Его шерсть переливалась, как жидкий металл, отражая несуществующее солнце, а глаза… глаза были чёрными безднами, в которых плавали три крошечные луны — точь-в-точь как на той фреске в Александровской слободе.

— Михаил Ордынский, — произнёс Пёс, и его голос звучал как скрежет металла по стеклу. — Ты не должен идти туда.

Кот фыркнул, но его спина выгнулась дугой, а когти впились в деревянный настил перрона.

— А вот и привратник. Только на три минуты опоздал — мог бы встретить нас с шампанским и канапе.

Пёс сделал шаг вперёд, и Михаил почувствовал, как перстень на его пальце стал ледяным. Вокруг лапы существа трава серебрилась и застывала, будто покрываясь инеем.

— Дом №26 — это не место, — продолжал Пёс. — Это состояние. Войдёшь туда — и станешь частью узора. Навсегда.

Михаил сжал кулаки. Ветер внезапно стих, и в наступившей тишине он услышал едва различимый звук — будто кто-то звал его по имени. Голос был похож на Анастасию, но с искажениями, будто доносящийся со дна колодца.

— Я уже часть этого, — сказал он, показывая перстень. — И мне нечего терять.

Зеркальный Пёс наклонил голову, и в его глазах три луны выстроились в вертикальную линию. Внезапно из его пасти вырвался луч света, и прямо перед Михаилом в воздухе возникло изображение — дом №26, но не тот, что он помнил. Это было массивное здание из чёрного камня, с окнами-бойницами и дверью, похожей на вход в склеп. Перед ней стояла фигура в плаще — сгорбленная, с серебристыми прядями в волосах. Когда она повернулась, Михаил узнал себя… но постаревшего на десятки лет.

— Вот кто выйдет из этого дома, — проскрежетал Пёс. — Если войдёшь.

Кот вдруг прыгнул между ними, его шерсть светилась странным голубоватым светом.

— О, прекрасно! Теперь он ещё и гадалкой работает. Следующий шаг — предсказания по лапе за дополнительную плату.

Пёс зарычал, и звук был похож на треск ломающегося стекла. Ветер снова поднялся, но теперь он нёс с собой запахи — прелой листвы, ладана, женских духов… и чего-то ещё, древнего и затхлого, как дыхание самой земли.

Михаил сделал шаг вперёд. Перстень горел теперь как уголь, и сквозь боль он видел правду — Пёс не охранял дом. Он охранял остальной мир от того, что находилось внутри.

— Я иду, — сказал Михаил. — Попробуй остановить.

Зеркальный Пёс замер, затем медленно отступил в сторону. Его шерсть переливалась всеми цветами радуги, как бензин в луже.

— Твой выбор, — произнёс он. — Но помни — некоторые двери открываются только один раз.

Тропинка появилась сама собой — узкая, извилистая, проложенная среди ковыля. Вдалеке, куда она вела, воздух дрожал, как над костром. Михаил шагнул вперёд, и кот последовал за ним, ворча себе под нос:

— Надеюсь, там хотя бы есть туалет. А то после такого представления мне определённо нужно отлить.

Последнее, что Михаил видел, оборачиваясь, — это Зеркального Пса, стоящего на перроне. Существо подняло голову, и в его глазах три луны сложились в треугольник — точь-в-точь как символ на двери библиотеки, где всё началось. Затем туман сомкнулся, и поле, перрон, Пёс — всё исчезло. Осталась только тропа, дом вдали… и тихий голос Анастасии, который теперь звучал уже не в ушах, а прямо в голове: «Торопись. У нас мало времени».

Часть 2. ТЕНИ ПРОШЛОГО

Глава 11. Встреча с Астаротом

Поезд растворился, как мираж. Осталось только поле — бескрайнее, затянутое молочным туманом, будто кто-то вылил на землю жидкий перламутр. Михаил оглянулся, но рельсы уже не существовали. Даже шпалы, пропитанные креозотом, исчезли без следа, словно их стёрли ластиком из реальности. Ветер шевелил стебли бурьяна, и те скрипели, будто старинные перья, пишущие на пергаменте времени.

Он потрогал карман — перстень был на месте, холодный и тяжёлый, будто вылит не из золота, а из свинца. В воздухе висел запах грозы, хотя небо оставалось безоблачным.

— Не ищи следов, — прошептал туман.

Михаил вздрогнул. Голос звучал не снаружи, а изнутри, будто кто-то пробрался в его череп и теперь шептал прямо в мозг.

— Кто здесь?

Туман сгустился, свернулся воронкой, и из него вышла фигура. Высокая, в плаще, сотканном из теней и ртутных бликов. Лица не было — только глаза, словно две капли жидкого металла, мерцающие в темноте.

— Астарот, — представился демон, и его голос напоминал звук падающих монет.

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Не страх — скорее, острое, почти болезненное любопытство.

— Ты украл поезд?

— Я лишь предложил тебе прогулку. Разве не скучно трястись в вагоне, когда за окном — целый мир, который можно переписать?

Демон сделал шаг вперёд, и трава под его ногами почернела, свернулась в трубочки, будто исписанные пергаменты.

— Где Зинаида?

Астарот усмехнулся — точнее, Михаил понял, что он усмехнулся, хотя лицо демона оставалось неподвижным.

— Она там, где и должна быть. Между строк. В пробелах, которые остаются, когда история переписывается.

— Верни её.

— Всё имеет цену. Давай сыграем. Отгадаешь загадку — получишь ответ. Ошибёшься — отдашь мне своё имя.

Михаил сжал кулаки. Перстень впился в ладонь, оставляя на коже узор, похожий на древние руны.

— Какая загадка?

Астарот поднял руку, и в воздухе возникла дымящаяся надпись:

— Что принадлежит тебе, но другие используют его чаще?

Михаил задумался. Ветер принёс запах полыни и чего-то ещё — сладковатого, как тление старых книг.

— Жизнь?

— Слишком поэтично. И неверно.

— Сердце.

— Романтично, но глупо. Ты же не в стихах Блока.

Михаил вздохнул. В голове мелькнуло: имя. Именно его он мог потерять. Именно его демон хотел забрать.

— Имя, — сказал он вслух.

Астарот замер. Его ртутные глаза вспыхнули, как расплавленное серебро.

— Правильно. Теперь я знаю его. И могу им пользоваться.

Михаил почувствовал, как что-то сдвигается внутри него, будто невидимая рука перелистывает страницы его памяти.

— Ты обманул меня.

— Нет. Я лишь уточнил правила. Ты получишь ответ — но не сейчас. Сначала…

Демон не договорил. Из тумана вырвался чёрный силуэт — Зеркальный Пёс, его шерсть переливалась, как поверхность ртутного озера. Он оскалился, и в пасти мелькнули отражения — десятки крошечных Михаилов, кричащих в беззвучии.

— Беги, — прошипел Астарот, и в его голосе впервые прозвучало что-то, напоминающее страх.

Кот-Хроникёр, появившийся из ниоткуда, вцепился когтями в плащ демона.

— Беги к реке, глупец! — зашипел он, и в его глазах вспыхнули зелёные искры.

Михаил рванул вперёд, чувствуя, как за спиной воздух ломается, как стекло под ударом.

И тогда он увидел её.

Вода в реке была неподвижной, как зеркало. На поверхности, чуть дрожа, отражалось лицо Анастасии.

Она смотрела на него.

И манила в глубину.

                                                * * *

Туман сгустился, обволакивая Михаила, как мокрая паутина. Каждая капелька влаги на его коже казалась теперь глазом — крошечным, бездонным, наблюдающим. Астарот стоял неподвижно, его плащ колыхался без ветра, а ртутные глаза переливались, словно в них плавились отражения всех зеркал, что Михаил когда-либо видел.

— Что принадлежит тебе, но другие используют его чаще?

Голос демона просочился в уши, обжигающе холодный, будто зимний ветер, задувающий в трещины старого дома. Михаил почувствовал, как перстень на его пальце пульсирует в такт сердцебиению — глухо, словно молот по наковальне.

«Что может быть моим, но чужим?» — пронеслось в голове.

Первой мыслью была жизнь. Но нет — жизнь принадлежала ему лишь формально. Войны, болезни, случайности — всё это могло отнять её в любой момент.

— Жизнь? — неуверенно произнёс он.

Астарот медленно покачал головой, и его шея хрустнула, как переплет старинной книги.

— Слишком абстрактно. И неверно. Попробуй ещё раз.

Михаил закусил губу. Внезапно он вспомнил, как в детстве бабушка Нюра говорила ему: «Ты — Ордынский. Это имя носили твои предки, и оно будет оберегать тебя».

— Имя, — выдохнул он.

Туман вокруг них дрогнул, словно от удара. Астарот замер, его пальцы (длинные, бледные, с ногтями, похожими на осколки чёрного стекла) сжались в кулак.

— Правильно.

Демон произнёс это слово с такой сладостной интонацией, что у Михаила похолодело в груди.

— Но ты не спросил, что будет, если отгадаешь.

— Ты сказал, что я узнаю, где Зинаида.

Астарот рассмеялся — звук был похож на лёд, трескающийся под ногами.

— Да. Но теперь я знаю твоё имя. И могу им пользоваться.

Михаил почувствовал, как что-то изменилось. Не в мире вокруг — в нём самом. Будто страницу в книге его жизни аккуратно вырвали, оставив лишь тонкий след клея.

— Это обман.

— Нет. Это правила игры.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший с края поля, внезапно фыркнул.

— О, конечно, правила. Демоны их обожают. Особенно когда сами их придумывают на ходу.

Астарот повернулся к нему, и его плащ распахнулся, открывая пустоту — чёрную, бездонную, как провал в забытой могиле.

— Ты лишний здесь, мяукающий архивариус.

Кот лениво облизнул лапу, но его глаза — зелёные, как болотные огни — горели холодным светом.

— Я лишний? Может быть. Но я хотя бы не краду имена, как последний карманник у церковной паперти.

Михаил почувствовал лёгкое головокружение. Его имя — Михаил Ордынский — вдруг показалось ему чужим, будто он слышал его впервые.

— Что ты сделал?

Астарот протянул руку, и в воздухе возникло отражение — сам Михаил, но… другой. Глаза пустые, как у куклы, рот растянут в неестественной улыбке.

— Теперь он тоже Михаил. Или ты. Кто из вас настоящий — решу я.

Кот внезапно прыгнул на плечо Михаилу, его когти впились в кожу, но боль была приятной — ясной, как укол булавкой, выводящий из кошмара.

— Не смотри. И не слушай. Он играет с тобой, как кошка с мышью. Только кошка хотя бы честно признаёт, что хочет тебя съесть.

Астарот склонил голову, и его шея вытянулась, как у голодной птицы.

— Хочешь вернуть имя? Найди Зинаиду. Она знает, где спрятан ключ от Лимба. А ключ…

Демон исчез, растворившись в тумане, но его последние слова повисли в воздухе, как ядовитый дым:

— …ключ нужен мне.

Кот тяжко вздохнул и спрыгнул на землю.

— Ну что, Михаил (если ты ещё Михаил)? Похоже, нам придётся играть по его правилам. Хотя бы пока.

Михаил посмотрел на свои руки. Они казались ему чужими.

— Что, если я уже не я?

Кот повернулся, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость.

— Ты — это ты. Даже если кто-то украл твоё имя. Потому что имена — это просто ярлыки. А вот то, что внутри…

Он ткнул лапой Михаилу в грудь.

— Это никто украсть не сможет. Если, конечно, ты сам не отдашь.

Ветер внезапно сменил направление, и туман рассеялся, открывая вдали тёмную ленту реки. На её поверхности, как в зеркале, отражалось лицо Анастасии.

Она что-то говорила. Но слов не было слышно.

Кот потянулся, как будто только что проснулся после долгого сна.

— Ну что, пойдём? Или будем стоять здесь, пока Астарот не придумает новую загадку? На этот раз, уверен, она будет ещё глупее.

Михаил сделал шаг вперёд.

К реке.

К отражению.

К ответам, которые, он знал, будут хуже любых вопросов.

                                                * * *

Воздух вдруг сгустился, стал вязким, как расплавленный сапфир. Зеркальный Пёс замер на мгновение — его шкура, сотканная из осколков отражений, заколебалась, будто ртуть в разбитом термометре. Затем раздался звук — не лай, а скорее треск разрываемого холста — и существо распалось на дюжину теней. Они кружили вокруг Михаила, как осенние листья в вихре, но каждый «лист» был увенчан парой горящих глаз и оскалом, в котором вместо зубов сверкали осколки зеркал.

— Беги к реке! — крикнул Кот-Хроникёр, и в его голосе впервые зазвучала не ирония, а настоящая тревога.

Один из теневых псов бросился к коту, но тот ловко увернулся, ударив лапой по морде нападающего. Удар сопровождался звоном бьющегося стекла, и тень рассыпалась на тысячи чёрных блёсток, которые тут же начали собираться обратно.

Михаил рванул вперёд, чувствуя, как перстень на его пальце вдруг стал невыносимо тяжёлым, будто вобрал в себя всю тяжесть этого странного места. Ноги вязли в земле, которая с каждым шагом становилась всё более похожей на размокший пергамент — рыхлой, испещрённой полустёртыми письменами.

— Не оглядывайся! — донёсся голос кота, теперь уже издалека.

Но Михаил не удержался. Обернувшись, он увидел, как Кот-Хроникёр, принявший вдруг неестественно большие размеры, сражается с тенями. Его движения были стремительны и грациозны, как у танцора, исполняющего смертельный танец. Каждый удар лапой оставлял в воздухе светящийся след — будто кто-то писал невидимыми чернилами по ткани реальности.

Когда Михаил достиг берега, его встретила абсолютно неподвижная водная гладь. Река не текла — она лежала, как гигантское зеркало, забытое кем-то среди этого безумного поля. Он замер, переводя дыхание, и вдруг заметил, что отражение в воде — не его собственное.

Анастасия.

Она смотрела на него снизу вверх, её волосы медленно колыхались в несуществующем течении. Губы шевелились, произнося беззвучные слова. Одна её рука была прижата к внутренней стороне водной поверхности, пальцы растопырены — будто она пыталась проткнуть тонкую плёнку, отделяющую её мир от его. Другая рука указывала вниз, в глубину, где угадывалось что-то похожее на затопленные колонны или, возможно, стволы гигантских деревьев.

— Я не могу… — начал Михаил, но его голос затерялся в полной тишине этого места.

Анастасия нахмурилась. Она стукнула ладонью по воде — и хотя не раздалось ни звука, по поверхности пошли круги, странные и геометрически правильные, как окружности, начерченные циркулем. Они складывались в сложный узор, напоминающий то ли печать, то ли схему лабиринта.

Где-то позади раздался яростный крик Кота-Хроникёра:

— Если собираешься прыгать — прыгай уже! Я не вечен, знаешь ли!

Михаил опустился на колени перед водной гладью. Холод проникал сквозь ткань брюк, но это был не привычный холод сырой земли — скорее, ощущение, будто он стоит на грани чего-то огромного и древнего.

— Ты хочешь, чтобы я.… — он не договорил, только провёл пальцами по поверхности воды.

Отражение Анастасии кивнуло. Затем сделало то, чего Михаил никак не ожидал — улыбнулось. Но это была не радостная улыбка. В ней читалось что-то печальное и одновременно торжествующее, как у человека, который наконец-то видит конец долгого, изматывающего пути.

Раздался оглушительный треск — где-то позади тени, кажется, наконец добрались до Кота-Хроникёра. Михаил не видел, что произошло, но услышал последние слова своего странного союзника:

— Запомни, глупец: зеркала врут, но…

Остальное утонуло в странном звуке — нечто среднем между звоном разбитого стекла и вздохом умирающего. Михаил не стал оглядываться. Он сделал глубокий вдох (последний в этом мире?) и шагнул вперёд — в воду, которая не была водой, в зеркало, которое было больше, чем просто зеркало.

Холод обрушился на него, как удар. Но это был не холод погружения — скорее, ощущение, будто миллионы игл впиваются в кожу одновременно. Он хотел вскрикнуть, но вода (зеркало? пустота?) тут же хлынула в рот, горькая, как полынь и старая печаль.

Последнее, что он увидел перед тем, как сознание начало угасать — руку Анастасии, протянутую к нему из глубины. И странную вещь: на её запястье был тот же символ, что и у Зинаиды — «Не ищи Лимб».

Только теперь он горел, как свеча, вставленная в чернильницу.

А потом наступила тьма.

Но не та тьма, что пугает — а та, что обещает: за ней обязательно будет свет.

Или новое отражение.

Что, впрочем, в этом мире было почти одно и то же.

Глава 12. Невеста Ахерона

Михаил очнулся на берегу реки, которая теперь текла вспять — неспешно, словно нехотя, будто сама вода сопротивлялась противоестественному движению. Вода оставляла на камнях ржавые подтёки, словно река истекала не водой, а старой кровью. Перед ним, на пригорке, стояла часовня — точнее, то, что от неё осталось: стены без крыши, с выщербленными кирпичами, похожими на гнилые зубы в оскале древнего чудовища. Сквозь пустые оконные проёмы виднелись клочья тумана, медленно ползущие по полу, как призрачные змеи.

Он поднялся, чувствуя, как перстень на его пальце пульсирует в такт странному ритму — будто где-то в глубине часовни билось огромное сердце. Над дверным проёмом, где когда-то висела икона, теперь зияла лишь тень в форме креста — не тёмная, а каким-то непостижимым образом ещё более светлая, чем окружающий камень, будто кто-то выжег её негатив на самой реальности.

Внутри пахло сыростью, ладаном и чем-то ещё — сладковатым, как тление старых костей. Алтарь был цел, хотя всё вокруг него превратилось в руины. На нём лежала книга в кожаном переплёте, стянутая ржавыми цепями. Страницы, пожелтевшие от времени, местами были испещрены пятнами, похожими на кровь или вино — трудно было сказать. Михаил протянул руку, но не успел коснуться переплёта, как услышал за спиной голос:

— Не стоит.

Он обернулся. В дверном проёме стоял Гастон, но не тот, которого он знал — этот был моложе, его глаза ещё не превратились в ртутные шары, хотя в них уже читалось что-то нечеловеческое. За ним толпились люди в чёрных плащах — их лица были скрыты капюшонами, но Михаил чувствовал их взгляды, острые, как лезвия.

— Она не та, за кого ты её принимаешь, — сказал Гастон, делая шаг вперёд. Его тень, странным образом, не последовала за ним — осталась на месте, будто приклеенная к порогу. — Анастасия — невеста Ахерона. Та, что должна открыть врата.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце сжимается, будто пытаясь предупредить.

— Врата в Лимб?

Гастон улыбнулся — губы растянулись, но глаза остались холодными, как зимнее небо.

— Врата везде. В каждом зеркале, в каждой капле воды, в каждом взгляде, брошенном на собственное отражение. Но чтобы открыть их по-настоящему, нужен ключ.

Один из людей в капюшонах снял его — под ним оказалось лицо Сергея Морозова, но глаза… глаза были чужими, мёртвыми, как у рыбы на льду.

— Она выбрана, — прошептал Сергей, и его голос звучал так, будто доносился из глубины колодца. — Она — та самая дева, что стояла у врат в пророчестве Нострадамуса.

Михаил вспомнил лицо Анастасии в воде — её улыбку, печальную и торжествующую одновременно.

— Вы ошибаетесь.

Гастон покачал головой, и в этот момент Михаил заметил, что тени в часовне ведут себя странно — они не просто лежат на полу, а медленно ползут к алтарю, как чернильные пятна, впитывающиеся в бумагу.

— Ты видел её в зеркале, да? — спросил Гастон. — Видел, как она зовёт тебя? Но ты не спросил себя — почему именно тебя?

Перстень снова сжался, на этот раз так сильно, что Михаил чуть не вскрикнул от боли.

— Потому что…

— Потому что ты — отражение того, кто должен был прийти, — закончил за него Гастон. — Зеркальный Князь — это не просто твой двойник. Он — твоя суть. А она…

Он сделал шаг к алтарю и положил руку на книгу. Цепи затрещали, будто живые.

— Она невеста тьмы. И когда придёт время, она исполнит своё предназначение.

Михаил хотел возразить, но в этот момент стены часовни дрогнули, и с потолка посыпалась пыль — не обычная, а странная, серебристая, как пепел сожжённых зеркал. Где-то вдалеке, за рекой, раздался звук, похожий на колокольный звон — но слишком медленный, будто время для него текло иначе.

— Они идут, — прошептал Сергей, и его голос теперь звучал как эхо. — Они идут за ней.

Михаил почувствовал, как воздух в часовне стал густым, словно его можно было резать ножом. Он знал, что должен что-то сказать, что-то сделать — но слова застряли в горле, как рыбья кость.

А книга на алтаре между тем раскрылась сама собой, и страницы зашелестели, будто их листала невидимая рука.

Остановились на одной — испещрённой письменами, которые Михаил не мог прочесть, но почему-то понимал:

«Когда северный всадник упадёт, врата откроются…»

И ниже, другим почерком, будто добавленное позже:

«…и невеста станет ключом».

                                                * * *

Когда Михаил вырвался из часовни, воздух снаружи показался ему густым, как сироп. Каждый вдох обжигал лёгкие, словно он вдыхал не кислород, а пепел сожжённых пророчеств. Он бежал, не разбирая дороги, пока не споткнулся о камень, покрытый мхом и странными, будто выжженными символами — теми же, что видел на запястье Зинаиды.

Подняв голову, он обнаружил себя у другой часовни — меньшей, почти игрушечной, сложенной из грубых валунов. На пороге, на трёхногом табурете, сидел отец Иов — его ряса походила на лоскутное одеяло из сотен заплаток, каждая из которых была сшита нитями разного цвета. Лицо старика напоминало высохшую грушу, а глаза… Глаза были молодыми, невероятно голубыми, будто две капли весеннего неба, случайно упавшие в эту древнюю плоть.

— Заблудился, чадо? — спросил священник, и его голос звучал так, будто доносился одновременно изо всех углов часовни.

Михаил попытался встать, но ноги не слушались. Перстень на пальце вдруг стал тёплым, почти горячим.

— Они называют её невестой Ахерона…

Отец Иов вздохнул, и этот вздох пах ладаном и чем-то горьким — полынью или печалью.

— Гастон всегда любил красивые слова. «Невеста», «врата», «пророчества»… — он плюнул через левое плечо, и слюна, коснувшись земли, свернулась в серебристый шарик, как ртуть. — Они ничего не понимают. Она не ключ, а замок. Последний, что остался.

В часовне было темно, но Михаил разглядел на стене фреску — девушку в белом, стоящую между двумя зеркалами. Одно отражало её юной и цветущей, другое — старой, почти скелетом, с пустыми глазницами. Но что-то в этом изображении было не так…

— Они показывают одно и то же, — прошептал он.

Отец Иов кивнул, и его позвонки хрустнули, как страницы ветхой книги.

— Время врет. Молодость и старость — две стороны одной монеты. Анастасия — та, кто закрыла врата в прошлом. Но чтобы сделать это, ей пришлось… разделиться.

Внезапно Михаилу стало невыносимо холодно. Он вспомнил, как Анастасия смотрела на него из воды — той печальной, торжествующей улыбкой.

— Значит, если она откроет врата…

— Она перестанет существовать. Исчезнет, как сон. Но Гастону и его куклам это неважно. Они думают, что смогут управлять тем, что выйдет. — Священник засмеялся, и смех его был похож на скрип ржавых качелей. — Глупцы.

Михаил закрыл глаза. Когда он снова открыл их, оказался уже не в часовне, а в странном пространстве — ни светлом, ни тёмном, где пол, стены и потолок состояли из… зеркал? Нет, это было что-то другое. Словно сама реальность здесь отражалась сама в себе бесконечное число раз.

Перед ним стояла Анастасия. В белом платье, которое на самом деле не было белым — оно впитывало все оттенки мира, оставаясь при этом вне цветов. По обе стороны от неё находились два зеркала.

В одном — она, шестнадцатилетняя, с цветком в волосах, смеющаяся над чем-то, что видела только она. В другом — древняя старуха, чьи пальцы напоминали корни старого дуба, а в глазах плавали мутные озёра времени.

— Ты должен выбрать, — сказала Анастасия, и её голос звучал одновременно молодо и старчески. — Но не между ними. Между тем, что было, и тем, что будет.

Михаил протянул руку, но не к зеркалам — к ней самой. В тот момент, когда их пальцы должны были соприкоснуться, он проснулся.

Он лежал на холодном каменном полу часовни. Отец Иов склонился над ним, капая ему в рот какой-то горькой жидкостью из стеклянного пузырька, похожего на слезу.

— Видел? — спросил священник.

Михаил кивнул. Его язык был тяжёлым, как свинцовая печать.

— Это не сон. Это память. Её память. — Отец Иов поднялся, и его тень на стене оказалась намного выше и тоньше его самого. — Она запечатала врата, разделив себя. Но печать держится только пока…

— Пока я её ищу, — закончил за него Михаил и тут же понял, что сказал правду.

Старый священник вздохнул. В его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость.

— Ты начал вспоминать. Скоро вспомнишь всё. И тогда…

За дверью часовни раздался шорох. Кто-то — или что-то — тяжело дышало, царапая дверь когтями или ножом.

— Тогда тебе придётся выбирать, — закончил отец Иов и погасил свечу.

Тьма заполнила часовню, но странным образом Михаил продолжал видеть — не глазами, а чем-то другим. Он видел, как дверь медленно открывается, и на пороге появляется фигура в чёрном.

Но это уже была другая история.

                                                * * *

Пробуждаясь, Михаил сначала ощутил не боль, а странное жжение на запястье — будто кто-то вывел там письмена раскалённой иглой. Он медленно поднял руку перед глазами. В предрассветном свете, просачивающемся сквозь щели покосившейся часовни, на коже четко проступал знак: те же переплетённые линии, что носили Зинаида и Анастасия. «Не ищи Лимб». Буквы казались не выжженными, а будто всегда существовавшими под кожей, лишь теперь проступившими наружу, как тайное послание, написанное симпатическими чернилами времени.

Отец Иов, дремавший в углу на ящике из-под церковных свечей, приоткрыл один глаз — мутно-голубой, как лёд под слоем пыли.

— Получил свою отметину, чадо? — прохрипел он, и в голосе его звучало что-то между сочувствием и горькой усмешкой. — Теперь ты официально член нашего клуба. Правда, без печенья и чаепитий.

Михаил провёл пальцами по знаку. Кожа не болела, но где-то в глубине, в самой кости, ощущалось странное давление — будто символ был не на поверхности, а проникал до самого нутра, как корни древнего дерева.

— Что это значит?

— Что ты слишком любопытный, — старик заковылял к закопчённому самовару, стоявшему вместо святой воды у алтаря. — И что теперь они будут видеть тебя даже с закрытыми глазами.

За дверью часовни вдруг раздался плеск воды — странный, густой, будто кто-то переливал ртуть между сосудами. Михаил подошёл к узкому оконцу, в котором когда-то было стекло, а теперь плелась паутина, сплетённая в подобие кружевного узора. Во дворе, среди зарослей крапивы и лопухов, виднелся колодец — старый, с рассохшимся срубом, но с цепью, блестящей, как новая.

— Не ходи, — пробормотал отец Иов, наливая себе чай, который пах полынью и чем-то металлическим. — Там не вода.

Но Михаил уже выходил наружу. Утренний воздух был непривычно тяжёлым, словно насыщенным мельчайшими частицами железа. Каждый шаг по мокрой траве оставлял чёткие следы, которые тут же заполнялись ржавой жидкостью — не кровью, но чем-то похожим, только без запаха.

Колодец молчал. Даже цепь не шевелилась, хотя ветерок колыхал крапиву вокруг. Михаил заглянул в чёрный круг воды — и увидел не своё отражение, а лицо деда. Не таким, каким запомнил — старым и морщинистым, а молодым, с горящими глазами и странной печатью на лбу, похожей на перевёрнутое зеркало.

— Найди первое зеркало… — донёсся голос снизу, но не из воды, а будто из самого нутра земли. — То, что создал твой дед…

Михаил отпрянул. Вода в колодце вдруг забурлила, и на поверхность всплыли осколки стекла — десятки, сотни, складывающиеся в узор, похожий на снежинку или сложную мандалу.

— Оно в доме… — шепнул кто-то у него за спиной.

Михаил резко обернулся. На крапиве сидел Кот-Хроникёр — один глаз закрыт, из другого сочилась чёрная жидкость, похожая на чернила.

— Ты… — начал Михаил.

— Жив? Ну, относительно, — кот облизнул рану, поморщился. — Ты бы лучше спросил, где этот проклятый дом. Хотя нет, не спрашивай. Я и так скажу.

Кот поднял лапу, показав куда-то за спину Михаила. Тот обернулся — там, где секунду назад была часовня, теперь стоял дом. Тот самый, из его детства. Дом №26. Только выглядел он не заброшенным, а будто только что построенным — свежая краска на ставнях, чистые стёкла в окнах, даже дымок из трубы.

— Он… его ещё нет, — прошептал Михаил.

— Или уже нет, — поправил кот. — Временные петли — такая мерзость. Особенно когда в них попадают блохи.

Михаил сделал шаг к дому, но кот вдруг прыгнул ему на плечо, впиваясь когтями.

— Не так быстро, пророк. Ты забыл главное.

— Что?

Кот вздохнул, и из его пасти вырвалось маленькое чёрное облачко, сложившееся в слово: «Зеркало».

Из колодца вдруг раздался плеск — громкий, как удар грома. Михаил обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как цепь начинает стремительно разматываться, будто что-то тяжёлое и огромное поднимается со дна.

— По-моему, нам пора, — прошипел кот, и в его голосе впервые прозвучала тревога. — Если хочешь сохранить лицо. В прямом смысле.

Последнее, что увидел Михаил, прежде чем кот вцепился зубами ему в воротник и потащил прочь, — руку. Человеческую, но слишком длинную, с слишком многими суставами, медленно выползающую из колодца и хватающуюся за край сруба. На запястье был тот же знак: «Не ищи Лимб».

Только теперь он горел, как раскалённая проволока.

А потом были бег, крик (его или кота — он не мог сказать) и дверь дома №26, распахнувшаяся перед ними, будто ждавшая их всю свою долгую, странную жизнь.

За спиной что-то упало в траву с мокрым хлюпающим звуком.

Но оборачиваться было уже поздно.

Глава 13. Оживший Фолиант

Пыль в архивах Александровской слободы пахла временем — не просто старыми книгами, а чем-то более древним, будто сами страницы здесь медленно превращались в окаменелости. Люда «Сова» копошилась среди стеллажей, её пальцы, испачканные чернилами, скользили по корешкам, как слепой, читающий брайль. Михаил наблюдал, как она вытаскивает очередной фолиант — кожаный переплёт потрескался, обнажив прожилки, похожие на кровеносные сосуды.

— Вот, — внезапно прошептала она, и в её голосе дрожали ноты, которых Михаил никогда раньше не слышал — смесь страха и восторга. — «Книга Отражений, коей владелец узрит не лики свои, но суть…» Дальше неразборчиво. Нострадамус упоминает её в письме к Ивану Грозному — как подарок, который «отвергает тени и принимает лишь истинных хозяев».

Михаил протянул руку, но Люда резко захлопнула книгу, подняв облачко пыли, в котором на секунду сложилось лицо — то ли её собственное, то ли кого-то другого.

— Не так быстро. Здесь ещё кое-что. — Она провела пальцем по нижнему краю страницы, где почти стёршимися буквами было написано: «Сокрыто в подобии дома, где зеркало помнит первого смотрящего».

Перстень на пальце Михаила вдруг стал тёплым. Он вспомнил дом №26 — не тот, что видел недавно, а из детства. Особенно подвал, куда дед никогда не пускал, говоря, что там «живёт ветер». Но однажды он всё же пробрался туда. И видел…

— Зеркало, — выдохнул он. — В подвале. С треснутой рамой.

Люда пристально посмотрела на него, и её глаза — огромные за толстыми стёклами очков — вдруг показались Михаилу неестественно старыми.

— Ты уже видел её. Книгу. Она всегда была там. Просто ждала, когда ты будешь готов.

Кот-Хроникёр, дремавший на полке с церковными описями, вдруг поднял голову. Его уши дёрнулись, улавливая звуки, недоступные человеческому слуху.

— Если мы собираемся идти в тот проклятый подвал, то лучше сейчас. Пока тени заняты обедом.

Дом №26 в Александровской слободе оказался точной копией ордынского — те же покосившиеся ставни, та же трещина в форме молнии на фронтоне. Только здесь он стоял не на окраине, а в самом центре, окружённый домами, которые, как теперь заметил Михаил, были пусты — запылённые окна не отражали ничего, кроме серого неба.

Дверь скрипнула, будто вздохнула от облегчения, когда они вошли. Внутри пахло не плесенью, а чем-то более резким — как будто кто-то недавно разбил здесь ртутный термометр.

Подвальная дверь оказалась незапертой. Дерево было испещрено царапинами — не от когтей, а скорее от ногтей, будто кто-то отчаянно пытался выбраться изнутри. Михаил провёл рукой по этим бороздам — они были теплее, чем окружающее дерево.

— Я пойду первым, — сказал он, но Люда уже спускалась по скрипучим ступеням, держа перед собой керосиновую лампу, свет которой почему-то не рассеивал тьму, а лишь подчёркивал её густоту.

Зеркало стояло в дальнем углу, прислонённое к стене, будто его поставили туда в спешке. Рама действительно была треснута — трещина расходилась от центра, как паутина, но само стекло оставалось целым. И в этом было что-то противоестественное — будто трещины существовали в ином измерении, не затрагивая поверхности.

— Оно… смотрит, — прошептала Люда, и её голос дрожал.

Михаил подошёл ближе. В зеркале не было их отражений — только туман, медленно клубящийся, будто за стеклом находилась не комната, а бесконечность. Он протянул руку, и в этот момент перстень на его пальце вспыхнул тусклым красноватым светом.

Стекло дрогнуло. Не разбилось — скорее, задрожало, как поверхность воды при лёгком ветерке. И вдруг стало прозрачным, открывая то, что находилось за ним — не стену подвала, а небольшую нишу, где на каменном постаменте лежала книга.

Переплёт был из тёмной кожи, но не животного происхождения — материал напоминал скорее человеческую кожу, со всеми её порами и едва заметными морщинками. На обложке не было ни названия, ни украшений — только вмятина в центре, похожая на отпечаток пальца.

— Фолиант, — прошептал Михаил. Он знал, что это именно та книга, хотя никогда раньше её не видел. Знание пришло откуда-то из глубины, как воспоминание, которое долго пряталось, ожидая своего часа.

Кот прыгнул на постамент, обнюхал книгу и фыркнул:

— Пахнет старыми ошибками и свежей кровью. Классика.

Люда, дрожащими руками, потянулась к книге, но в последний момент отдернула ладонь, будто обожглась.

— Она… живая. Я чувствую, как она дышит.

Михаил сделал шаг вперёд. В этот момент зеркало за его спиной треснуло — на этот раз по-настоящему. Трещина прошла точно по тому месту, где секунду назад было его отражение.

— Бери её, — сказал Кот, и в его голосе не было обычной иронии. — Но помни — ты берёшь не просто книгу. Ты берёшь историю. И она начнёт переписывать тебя в ответ.

Михаил глубоко вдохнул. Воздух в подвале вдруг стал густым, как сироп, и горьким на вкус — как полынь, смешанная с медью. Он протянул руку…

В тот момент, когда его пальцы коснулись переплёта, все лампы в подвале погасли. Но книга начала светиться — тусклым, фосфоресцирующим светом, который не рассеивал тьму, а лишь делал её более осязаемой.

На обложке проступили слова, написанные не чернилами, а чем-то более тёмным:

«Тот, кто прочтёт — станет частью текста».

                                                * * *

Пальцы Михаила коснулись холодной поверхности зеркала, и мир перевернулся. Не метафорически — стекло действительно развернулось на девяносто градусов, будто дверь в иное измерение, оставив после себя лишь зияющую черноту. Воздух в подвале загустел, превратившись в тягучую субстанцию, напоминающую жидкое стекло. Люда ахнула и отпрянула, уронив лампу — свет погас, но странное мерцание, исходившее теперь от зеркальной поверхности, освещало подвал призрачным синеватым светом.

— Не отрывай руку, — прошипел Кот-Хроникёр, внезапно оказавшийся у ног Михаила. Его шерсть стояла дыбом, превращая тело в колючий шар. — Оно тебя проверяет. Как бульон на соль.

Михаил почувствовал, как по месту соприкосновения с зеркалом разливается странное тепло. Стекло под его пальцами начало менять структуру — не таять, а скорее размягчаться, становясь похожим на поверхность ртутного озера. И тогда появились буквы. Сначала одна — выгнутая, как серп месяца, затем другие. Они всплывали из глубины, складываясь в строки, написанные на языке, которого Михаил не знал, но почему-то понимал.

«Кто смотрит в бездну — видит лишь собственные страхи», — гласила первая строка. Буквы светились тусклым фосфоресцирующим светом, будто написанные чернилами, смешанными с радием.

— Язык Лимба, — прошептала Люда, прикрыв рот ладонью. Её глаза за стеклами очков неестественно расширились. — Его не видели со времён Нострадамуса. Говорят, на нём можно написать смерть человека. Буквально.

Михаил не успел ответить — зеркало вдруг задрожало, как поверхность воды при землетрясении. Буквы поплыли, перестраиваясь в новые фразы, а затем стекло… выгнулось. Совершенно противоестественным образом, будто кто-то изнутри пытался протолкнуть через него какой-то крупный предмет.

— Отойди! — крикнул Кот, но было уже поздно.

С глухим хлопком зеркало выплюнуло книгу. Она упала к ногам Михаила с мягким стуком, больше подходящим для падения тела, чем для печатного издания. Обложка была тёмно-коричневой, почти чёрной, и на первый взгляд казалась совершенно гладкой. Но когда Михаил наклонился, чтобы поднять её, он увидел — кожа переплёта была испещрена микроскопическими узорами, складывающимися в лица. Десятки, сотни лиц — все разные, но с одним общим выражением: смесь ужаса и озарения.

«Тот, кто прочтёт — станет частью текста», — гласила надпись на обложке. Буквы не были вытиснены или напечатаны — они будто плавали под поверхностью кожи, как рыбы подо льдом.

Люда сделала шаг назад, наступив на собственную тень.

— Не открывай её. Не сейчас. Не здесь.

Но Михаил уже поднимал книгу. Она оказалась неожиданно тяжёлой — не из-за веса, а будто сопротивлялась его прикосновениям, пытаясь выскользнуть из рук. В тот момент, когда его пальцы полностью обхватили переплёт, по подвалу прокатился гулкий стон — не человеческий и не животный, а какой-то древний, будто сама земля сквозь века выразила свою боль.

Кот внезапно прыгнул на плечо Михаилу, едва не поцарапав шею.

— Теперь ты в беде. Но, с другой стороны, теперь у тебя есть что почитать перед сном.

Люда, дрожащими руками, достала из кармана маленькое зеркальце и посмотрела в него — не на себя, а на книгу в руках Михаила.

— О… Господи… — выдохнула она.

— Что? — Михаил попытался повернуться, но кот вцепился когтями в его плечо.

— Не двигайся. В отражении… В отражении у тебя вместо книги в руках череп. Твой собственный.

Фолиант вдруг стал горячим. Настолько, что Михаил едва не выронил его. Но не от боли — скорее от странного ощущения, будто книга не просто нагрелась, а впитала в себя его тепло, его жизнь, его… историю.

А затем страницы сами начали перелистываться. Медленно, нехотя, с шуршанием, напоминающим шёпот стариков. Они остановились на середине — на абсолютно чистом листе. И тогда из переплёта выскользнуло перо. Чёрное, как ночь, с остриём, напоминающим коготь.

Оно упало на открытую страницу — и начало писать. Само. Без чьей-либо помощи. Кроваво-красные буквы складывались в слова:

«Михаил Ордынский вошёл в историю. В буквальном смысле».

                                                * * *

Кровь в жилах Михаила превратилась в ледяную крошку, когда он увидел свое отражение в почерневшем зеркале. Там стоял он — но не он. Плечи чуть шире, подбородок чуть острее, а глаза… Глаза были словно вырезаны из того же зеркального стекла — холодные, бездонные, отражающие не внешний мир, а какую-то иную реальность.

— Ты — моя черновая версия, — произнес двойник, и его голос звучал как скрип пера по пергаменту. — Набросок, который нужно стереть, чтобы написать окончательный вариант.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце сжимается, впиваясь в плоть. Он хотел отступить, но ноги будто вросли в пол подвала, проросли сквозь доски и ушли корнями в сырую землю.

— Ты не существуешь, — прошептал он.

Зеркальный Князь улыбнулся — слишком широко, неестественно, будто кто-то разрезал кожу на его лице от уха до уха.

— Существую ли ты сам, Михаил Ордынский? Или ты всего лишь строчка в чьей-то книге?

В этот момент кот-Хроникёр прыгнул на плечо Михаила, вцепившись когтями так, что боль пронзила тело, как удар тока.

— Не читай вслух! — зашипел он прямо в ухо. — Ни единого слова, понимаешь? Он питается голосами, как моль — шерстью!

Но Михаил уже смотрел на страницу Фолианта, где чернила продолжали складываться в строки. Первая фраза пульсировала, будто приглашая, зазывая, умоляя быть произнесенной:

«В начале было Слово, и Слово было…»

Губы сами разомкнулись. Воздух наполнил легкие. И в тот момент, когда первый слог готов был сорваться с языка, мир взорвался.

Не в буквальном смысле. Пространство просто… разошлось по швам. Стены подвала распались на миллиарды пылинок, каждая из которых оказалась микроскопическим зеркальцем. Пол перевернулся, став потолком, а потолок — бездонной пропастью, где внизу мерцали звезды. Люда кричала что-то, но звук будто проходил через толщу воды — медленный, искаженный.

И только Зеркальный Князь оставался четким, ясным, более реальным, чем сама реальность. Он шагнул вперед — уже не из зеркала, а из самого воздуха, и с каждым шагом становился все более «настоящим», в то время как Михаил чувствовал, как его собственная плоть теряет плотность, превращаясь в полупрозрачную дымку.

— Я же предупреждал! — голос кота звучал теперь со всех сторон сразу. — Ты только что подписал себе приговор!

Фолиант в руках Михаила вспыхнул алым светом. Страницы зашелестели, перелистываясь со скоростью урагана, пока не остановились на чистом листе. И тогда Михаил понял — это не просто книга. Это пожиратель судеб. И только что он добровольно вписал в нее свое имя.

Зеркальный Князь протянул руку — пальцы его были слишком длинными, с лишними суставами.

— Добро пожаловать в историю, черновик. Теперь ты станешь тем, кем должен был быть всегда.

Кот в отчаянии вцепился зубами в рукав Михаила, пытаясь оттащить его назад. Но было уже поздно. Первое слово уже было произнесено. И как говорил Нострадамус в своих забытых пророчествах: «Одно слово может разрушить мир. Но чтобы создать новый — нужно молчание».

Михаил же нарушил молчание. И теперь ему предстояло узнать цену этого поступка.

Глава 14. Голос Зеркального Князя

Когда слова сорвались с губ Михаила, первым делом перестал работать свет. Лампочки не перегорели — они просто перестали существовать, будто кто-то вынул саму идею электричества из ткани реальности. Затем воздух загустел, превратившись в тягучую субстанцию, которую приходилось буквально продирать руками. Фраза «Врата открыты для тех, кто не боится тьмы» повисла в пространстве видимыми буквами, выжженными из самого воздуха, как будто невидимый паяльник коснулся реальности.

Земля дрогнула не так, как при обычном землетрясении. Это было скорее похоже на то, будто огромное существо под поверхностью перевернулось во сне. Пол под ногами Михаила вздыбился волной, но не разломился — доски просто изогнулись, как бумага, сохраняя целостность вопреки всем законам физики. Со стен посыпалась штукатурка, но вместо обычной пыли это были крошечные осколки зеркал, каждый из которых отражал не текущий момент, а какие-то иные времена и места.

— Что ты наделал?! — закричала Люда, но её голос звучал странно приглушённо, будто доносился из-за толстого стекла.

Кот-Хроникёр в панике носился по комнате, его шерсть стояла дыбом, а хвост превратился в ёршик из проволоки.

— Прекрасная работа, профессор! Теперь мы все в шаге от вечной тьмы! Хочешь, я принесу тебе медаль? Или сразу саван?!

Михаил хотел ответить, но в этот момент заметил нечто ужасное. Фотография на комоде — та самая, где были запечатлены Ольга Власова и дядя Витя у дома №26 — менялась на глазах. Чернила (или что там было на изображении) начали стекать вниз, как мокрые акварельные краски. Лица расплывались, теряя черты, затем исчезли полностью. В последний момент Михаилу показалось, что на фото Ольга что-то кричит, но звука, конечно, не было.

Ещё страшнее было то, что происходило с воспоминаниями. Михаил точно помнил этих людей — их голоса, привычки, совместные моменты. Но чем дольше он смотрел на пустеющую фотографию, тем более туманными становились воспоминания. Ольга… кто такая Ольга? Соседка? Или, может, родственница? А дядя Витя… существовал ли он вообще?

— Они стираются, — прошептал Михаил, ощущая, как в его голове что-то щёлкает, будто переключаются шестерёнки в невидимом механизме. — Как будто их никогда не было.

Люда подошла к фотографии и дотронулась до неё дрожащими пальцами.

— Это не просто исчезновение. Это… — она замялась, подбирая слова, — это удаление. Из прошлого, из памяти, из самой истории. Как если бы кто-то вырвал страницы из книги вселенной.

В этот момент Фолиант, лежавший на столе, сам раскрылся. Страницы перелистывались сами по себе, пока книга не открылась на совершенно чистом листе. Затем, на глазах у всех, на бумаге начали проявляться строки — не чернилами, а чем-то более тёмным, будто сами волокна бумаги перестраивались, образуя буквы.

«Ольга Власова, вдова, 58 лет. Соседка в Ордынцах. Видела „теней“ до Михаила. Удалена за ненадобностью. Память: стёрта. Следы: ликвидированы.»

Чуть ниже:

«Виктор (дядя Витя), местный алкоголик. Единственный, кто не боялся дома №26. Удален за избыточную проницательность. Память: частично сохранена у субъекта М. для предупреждения.»

Кот прыгнул на стол и начал яростно царапать страницу, но буквы не исчезали — напротив, когти лишь оставляли новые строки, будто кто-то невидимый продолжал писать, используя даже это разрушение как часть повествования.

— Прекрати! — зашипел кот, обращаясь уже не к Михаилу, а к самой книге. — Они не персонажи, чтобы их вычёркивать!

Но Фолиант, казалось, только этого и ждал. На следующей странице появилась новая запись:

«Кот-Хроникёр, хранитель памяти. Чёрный кот со стигматами. Слишком эмоционален для своей роли. Рекомендация: замена или перезапись.»

Кот отпрыгнул от книги, как от раскалённой плиты. Его обычная самоуверенность куда-то испарилась, в глазах читался настоящий животный страх.

— Ну всё, теперь мы точно в жопе, — пробормотал он, что было особенно пугающе — Михаил никогда раньше не слышал, чтобы кот матерился.

Люда медленно опустилась на стул, лицо её было мертвенно-бледным.

— Это… это же книга судеб. Настоящая. Не метафорически. Она не просто записывает историю — она её создаёт. И сейчас… — она глотнула воздух, — сейчас она переписывает всё заново. Начинает с малого. С второстепенных персонажей. А потом дойдёт до…

Она не договорила, но Михаил понял. Всё это время он держал в руках не просто артефакт. Это было орудие апокалипсиса. Тихого, незаметного, страшного в своей простоте. Не конец света, а его… редактирование.

И самое ужасное — он сам дал этому процессу начало. Теми самыми словами, которые теперь висели в воздухе, медленно вращаясь, как листья перед бурей.

«Врата открыты для тех, кто не боится тьмы».

И врата действительно были открыты. Но не для них. Для чего-то другого. Для того, кто стоял за страницами этой книги. Для автора.

Для Зеркального Князя.

                                                * * *

Зеркало в углу комнаты вдруг потекло, как растаявший лед. Стекло не разбилось — оно стало жидким, тягучим, образуя серебристую лужицу на полу. Из этой лужицы медленно поднялась фигура — сначала как дым, затем обретая плоть, плотность, реальность. Зеркальный Князь ступил в мир людей с грацией хищника, выходящего из тени. Его одежда была странным образом лишена цвета — не черно-белой, а будто выкраденной у самого понятия цвета, оставив лишь суть формы.

Но самое жуткое было впереди. Когда Князь сделал первый шаг вперед, его тень… осталась на месте. И не просто осталась — она повернула голову (хотя у тени не было глаз) и посмотрела прямо на Михаила. Затем медленно поползла по стене в противоположном направлении, как пятно масла на воде.

— О, великолепно! — зашипел Кот-Хроникёр, прижимая уши. — Теперь у нас два врага вместо одного. Как в той пословице — беда не приходит одна, а приводит с собой свою зловещую тень.

Михаил инстинктивно отступил назад, натыкаясь на стол. Его руки вцепились в край столешницы так, что костяшки побелели. Главное — не смотреть. Не встречаться глазами. Но как не смотреть на то, что уже видишь периферийным зрением? Как игнорировать то, что занимает все пространство мысли?

Зеркальный Князь улыбнулся — слишком широко, демонстрируя зубы, которых было на несколько штук больше, чем положено человеку.

— Ты боишься взглянуть? — его голос звучал как эхо в пустой пещере. — Но я ведь уже часть тебя. Более того — я буду тобой. Скоро. Очень скоро.

Михаил зажмурился, но это не помогло — образ Князя горел на внутренней стороне век, как послесвечение от вспышки. Когда он снова открыл глаза, произошло нечто невозможное.

Он поднял руку — Князь повторил движение, но… на три секунды раньше. Михаил еще только собирался коснуться своего лица, а его двойник уже завершал жест. Это было не просто копирование — это было предвосхищение, исполнение действий еще до того, как они приходили в голову.

— Не двигайся! — крикнул Кот, но было поздно.

Каждый жест, каждое микродвижение — все предварялось Зеркальным Князем. Когда Михаил непроизвольно сглотнул, его горло оказалось сухим — Князь уже сделал этот глоток вместо него, украл его. Когда Михаил почувствовал, как по спине бегут мурашки, они уже давно исчезали на спине двойника.

Это была не битва тел — это была битва воль, битва за право быть первым, быть оригиналом. И Михаил проигрывал.

Люда, бледная как мел, вдруг схватила со стола графин с водой и плеснула в лицо Князю. Вода прошла сквозь него, как сквозь дым, но эффект был достигнут — на миг его образ дрогнул, потерял четкость.

— Он питается твоим вниманием! — закричала Люда. — Не смотри на него! Не думай о нем!

Кот прыгнул на плечо Михаила и резко ударил лапой по его щеке.

— Сосредоточься на чем-то другом! На мне! Видишь мои усы? Они шевелятся, когда я вру. Сейчас они шевелятся? Смотри внимательнее!

Это сработало. На секунду. Ровно на столько, чтобы Михаил смог отвести взгляд. Но тень Князя уже подкрадывалась, с другой стороны, бесшумно скользя по полу, как пятно разлитых чернил.

Зеркальный Князь рассмеялся — звук напоминал треск разрываемого пергамента.

— Ты не можешь победить меня, Михаил. Я — это ты. Только лучше. Без твоих страхов. Без твоих сомнений. Я — окончательная версия.

Фолиант на столе вдруг раскрылся с громким хлопком. Страницы зашелестели, перелистываясь сами по себе, пока книга не открылась на чистом листе. Перо, лежащее рядом, поднялось в воздух без чьей-либо помощи и замерло над бумагой, как гриф перед атакой.

Кот ощетинился, его спина выгнулась дугой.

— Вот и всё. Сейчас он начнёт писать. И если закончит фразу…

Он не договорил. Не нужно было. Михаил и так понимал — если Князь допишет его историю, настоящего Михаила больше не будет. Останется только отражение. Только Зеркальный Князь.

                                                * * *

Воздух в комнате загустел до состояния сиропа, каждый вдох давался Михаилу с усилием, будто легкие наполнялись не кислородом, а жидким свинцом. Зеркальный Князь стоял неподвижно, его пальцы с неестественно длинными фалангами медленно барабанили по крышке Фолианта, издавая звук, похожий на стук дятла по высохшему дереву.

— Давай заключим сделку, — голос Князя струился, как ртуть по наклонной поверхности. — Ты отдаешь мне книгу, а я… возвращаю твоих друзей. Ольгу с ее вечным чаем для покойного мужа. Дядю Витю с его бутылками в дупле. Всех.

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце сжался, будто пытаясь предостеречь. Губы сами собой сложились в слово:

— Вранье.

Князь рассмеялся — звук напоминал треск ломающихся зеркал.

— Конечно вранье. Но какая разница, если оно станет правдой? — Он провел рукой над Фолиантом, и на странице проступил текст, написанный кровью: «Ольга Власова возвращена. Память восстановлена». — Видишь? Я уже начал.

Люда схватила Михаила за рукав, ее пальцы дрожали, как у алкоголика в запое.

— Не верь ему. Это иллюзия. Он не может создавать — только искажать.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший со стороны, вдруг спрыгнул со стола и грациозно подошел к Зеркальному Князю. Его хвост вился змеиными кольцами, шерсть переливалась неестественным перламутром.

— Он прав, Михаил, — кот повернул голову, и его глаза стали абсолютно черными, без отблеска. — Он — твое будущее. Более совершенная версия. Зачем сопротивляться неизбежному?

Михаил отшатнулся, будто получил удар в грудь. Предательство кота больнее, чем все угрозы Князя. Люда вскрикнула и бросилась к столу, хватая перо, лежащее рядом с Фолиантом.

— Ты всегда был на его стороне! — ее голос сорвался на визг.

Кот лениво облизнул лапу, не обращая внимания на обвинения.

— Я на стороне выживания, дорогая. А сегодня выживет только один — или он, — кивок в сторону Михаила, — или его отражение. Выбор очевиден.

Зеркальный Князь протянул руку, и кот прыгнул ему на плечо с привычной грацией, как делал это тысячу раз с Михаилом. Эта картина — его верный спутник, сидящий на плече у двойника — пронзила сердце Михаила острее любого ножа.

— Последний шанс, — прошептал Князь. — Книга в обмен на их возвращение. Или… — он щелкнул пальцами, и в углу комнаты материализовалась тень Анастасии, бледная, как лунный свет на снегу. — Я могу вернуть и ее. Настоящую. Не ту бледную тень, что бродит по Лимбу.

Фолиант на столе раскрылся с громким хлопком, страницы зашелестели, останавливаясь на чистом листе. Перо поднялось в воздух, замерло в ожидании решения.

Михаил сжал кулаки. Перстень впился в кожу, оставляя отметины, похожие на древние руны. Он знал, что любое решение будет неправильным. Любой выбор — поражением.

— Если я отдам книгу… — начал он.

— Михаил, нет! — закричала Люда, но ее голос вдруг прервался, будто кто-то выключил звук.

Кот прыгнул со плеча Князя на стол и толкнул лапой Фолиант в сторону двойника.

— Глупец. Он уже победил. Просто посмотри.

Михаил посмотрел. На стене напротив висело зеркало, и в его отражении он увидел ужасающую картину — он сам стоял на месте Зеркального Князя. А на его месте… было ничто. Пустота.

Фолиант медленно пополз по столу к Князю, оставляя за собой след из чернильных пятен, складывающихся в слова: «Конец. Начало. Повторение».

Кот повернулся к Михаилу в последний раз, его глаза снова стали зелеными, но в них не было ни капли привычной иронии — только бесконечная печаль.

— Прости. Но история всегда пишется победителями. А ты… ты всего лишь черновик.

Глава 15. Потеря памяти

Сознание вернулось к нему медленно, как вода, просачивающаяся сквозь трещины в камне. Сперва — только тяжесть в веках, потом — тупая боль в висках, будто кто-то вбил гвоздь между глаз. Михаил попытался пошевелиться, но тело не слушалось, словно закованное в невидимые цепи. Он лежал на спине, уставившись в потолок с паутиной трещин, расходящихся, как лучи от разбитого зеркала.

Комната была чужая. Стены, выкрашенные в желтоватый цвет, напоминали старые страницы книги, пожелтевшей от времени. Над кроватью висела икона Богородицы, но лик был почти стёрт, и только глаза — широкие, скорбные — смотрели прямо на него, будто знали то, чего он сам не помнил.

— Серёжа, ты наконец очнулся?

Голос прозвучал слева, мягкий, с дрожью возраста. Михаил повернул голову — и увидел женщину. Лет шестидесяти, в выцветшем ситцевом платье, с руками, исчерченными морщинами, как карта забытых дорог. Она сидела на краю кровати, держа в руках фотографию в деревянной рамке.

— Ты меня… знаешь? — его собственный голос показался ему чужим, хриплым, будто проржавевшим от долгого молчания.

Женщина усмехнулась, но в её глазах мелькнуло что-то тревожное.

— Ну вот, опять за своё. Как будто мы не живём вместе пятнадцать лет.

Она протянула фотографию. На пожелтевшем снимке стояли двое: она, молодая, в платье с рюшами, и мужчина в военной форме. Лицо у мужчины было незнакомое — квадратный подбородок, жёсткие складки у рта, глаза, словно высеченные из камня.

— Это… я? — Михаил коснулся пальцами снимка, и в голове что-то дрогнуло, как замок, который никак не поддаётся ключу.

— Конечно, ты. В восемьдесят девятом, после Афгана.

Он снова посмотрел на фотографию, затем — на своё отражение в зеркале напротив. Другой подбородок, другой разрез глаз, даже волосы — не чёрные, как у того человека на снимке, а тёмно-русые, с проседью.

— Я не он, — прошептал он.

Женщина нахмурилась, затем вздохнула и потянулась к тумбочке, где стояла кружка с остывшим чаем.

— Опять твои фантазии. Врач говорил — после контузии бывает. Ты же помнишь, как на стройке балка упала?

Михаил закрыл глаза. В голове не было ничего — только обрывки, как куски разорванной бумаги. Зеркало. Трещина. Чьи-то крики. И кот… чёрный кот с глазами, как две щели в тёмной комнате.

— Меня зовут не Сергей, — сказал он твёрдо.

Женщина замерла, потом медленно поставила кружку на место.

— А как же?

— Не знаю. Но не Сергей.

Она сжала губы, будто сдерживая раздражение, затем неожиданно рассмеялась — смех был резкий, нервный.

— Ну, конечно. Ты у нас теперь, значит, принц заколдованный. Может, ещё и перстень волшебный найдётся?

Михаил не ответил. Его взгляд упал на собственную руку — на указательном пальце был след, будто от долгого ношения кольца, но самого перстня не было. Кольцо с трещиной. Рубин, как капля крови.

— Что это? — он показал на бледную полосу на коже.

Женщина наклонилась, потом пожала плечами.

— Рабочее, наверное. Ты же на стройке без перчаток вечно маялся.

За окном зашуршали листья — ветер раскачивал берёзу, и тени скользили по полу, как живые. Михаил вдруг почувствовал, как что-то щёлкнуло в его памяти — белый дом, крыльцо, девочка с куклой.

— Ордынцы… — вырвалось у него.

Женщина резко обернулась.

— Что?

— Деревня Ордынцы. Я оттуда?

Лицо её стало вдруг странно неподвижным, будто застывшей маской.

— Нет такой деревни. Ты всегда жил здесь. В Слободе.

Он понял, что она лжёт. Не знал, откуда — но в её голосе была фальшивая нота, как трещина в стекле.

— А кто тогда я? — спросил он тихо.

Она отвернулась, поправила скатерть на столе — движения резкие, нервные.

— Сергей Морозов. Мой муж. И больше никаких сказок.

Михаил закрыл глаза. Где-то глубоко внутри, под слоями пустоты, что-то шевельнулось — имя. Его настоящее имя. Но стоило попытаться ухватиться за него, как оно рассыпалось, как песок сквозь пальцы.

За дверью вдруг раздался скрежет — будто кто-то провёл когтями по дереву. Женщина вздрогнула.

— Опять этот чёртов кот…

Михаил поднял голову.

— Кот?

— Да. Чёрный, глаза как у дьявола. Третий день под окнами шляется.

Сердце его бешено заколотилось. Кот-Хроникёр. Он не знал, откуда помнит это имя, но оно всплыло само, как пузырь из глубины.

— Позовите его.

Женщина посмотрела на него, будто он предложил впустить в дом волка.

— Ты с ума сошёл?

— Позовите!

Она отшатнулась от его тона, затем, бормоча что-то под нос, вышла в коридор. Михаил услышал, как скрипит входная дверь, потом — тишина.

А потом — мягкий стук лап по половицам.

В дверном проёме появился чёрный кот. Его шерсть блестела, как мокрая тушь, а в глазах светилось что-то нездешнее — будто за ними пряталась целая вселенная.

Кот прыгнул на кровать, подошёл к самому лицу Михаила и ткнул холодным носом в лоб.

— Ты забыл, — сказал он человеческим голосом, — но они помнят. И если ты не вспомнишь своё имя — они сотрут тебя навсегда.

Женщина в дверях ахнула и перекрестилась.

Кот повернул к ней голову и зевнул, демонстрируя ряд острых зубов.

— Не бойтесь, бабушка. Я не кусаюсь.

— Т-ты… говоришь?

— Нет, это вам кажется, — ответил кот с убийственной иронией. — Вам же врач говорил — возрастное.

И затем, прежде чем она успела опомниться, он повернулся к Михаилу и прошептал так тихо, что услышал только он:

— Ты — Михаил Ордынский. И если не убежишь сейчас — они сделают из тебя Сергея навсегда.

                                                * * *

Кот исчез так же внезапно, как появился — растворился в полосе солнечного света, будто его и не было. Женщина — та, что называла его Сергеем — стояла в дверях, бледная, с трясущимися руками.

— Это… это не могло быть…

Михаил не стал её успокаивать. Вместо этого он встал с кровати, ощущая, как пол уходит из-под ног, будто палуба корабля во время шторма. В зеркале над комодом отражался незнакомец — бледный, с всклокоченными волосами, в чужой пижаме. Но когда он подошёл ближе, отражение дрогнуло — и на миг стало другим.

В зеркале стоял мужчина в длинном сюртуке XIX века, с бледным, как лунный свет, лицом и шрамом через левую бровь. Его глаза — такие же, как у Михаила, но старше, мудрее, с тенью вековой усталости — смотрели прямо на него.

— Кто ты? — прошептал Михаил.

Отражение не ответило. Оно лишь подняло руку и коснулось пальцами стекла — там, где должен был быть его собственный лоб. В тот же миг в голове пронзительно зазвенело, будто кто-то ударил в хрустальный колокол.

— Серёжа! — за дверью вскрикнула женщина. — Что ты там делаешь?

Зеркало снова стало обычным. Но теперь Михаил знал — оно лжёт. Как и всё вокруг.

Он вышел в коридор, где пахло лавандой и старостью. Женщина — Надежда, как она представилась — нервно теребила подол фартука.

— Ты… ты в порядке?

— Где моя одежда? — спросил он.

— В шкафу, конечно. Но доктор сказал, тебе нужен покой…

Он не стал слушать. В спальне, в дубовом шкафу с резными дверцами, висели чужие вещи — поношенные рубашки, брюки с заплатками на коленях. Но в кармане одной из курток он нашел нечто знакомое — обсидиановый осколок, холодный, как лёд.

Зеркало. Дом №26. Кот, наблюдающий за ним с крыльца.

Обрывки воспоминаний всплывали и тут же тонули в темноте.

— Я выйду ненадолго, — сказал он Надежде.

— Куда? Ты же еле на ногах стоишь!

— Мне нужно… проверить кое-что.

Она хотела возражать, но в этот момент где-то на кухне разбилась чашка — звонкий, почти театральный звук. Пока Надежда бросилась туда, Михаил натянул первую попавшуюся куртку и выскользнул во двор.

Воздух пах дождём и прелой листвой. Дом оказался небольшим, деревянным, с покосившейся верандой — типичная дача где-то на окраине. Но когда Михаил обернулся, чтобы запомнить дорогу, он увидел нечто странное: в окнах дома не было отражений. Ни деревьев, ни неба — только мутная, серая пустота.

— Они всегда так делают, — раздался детский голос.

На скамейке под берёзой сидела девочка лет девяти — в платьице с рюшами, с куклой в руках. Её волосы были заплетены в две тугие косы, но одна распустилась, как будто её специально растрепали.

— Что «делают»? — спросил Михаил.

— Подменяют отражения. Чтобы ты не догадался.

Девочка подняла на него глаза — и он узнал её. Алиса. Та самая, что играла у зеркал в Ордынцах.

— Ты… ты знаешь, кто я?

— Конечно. Ты — Михаил. Тот, кто ищет Анастасию.

Имя прозвучало, как удар колокола. В голове что-то дрогнуло, сдвинулось с места — будто тяжёлый камень, под которым копошились забытые воспоминания.

— А Надежда? Дом? Кто…

— Они не настоящие. Вернее, настоящие, но не для тебя. — Алиса качнула ногами, ударив пятками по скамейке. — Это ловушка. Ты забыл своё имя — и они тебя нашли.

— Кто «они»?

Девочка вдруг стала серьёзной. Она подняла куклу — странную, с фарфоровым лицом и тряпичным телом — и повернула её к Михаилу.

— Тени. Те, что стирают имена.

Кукла моргнула.

Михаил отшатнулся.

— Это…

— Не бойся, она не живая. Просто… зеркало. — Алиса сунула руку кукле под платье и вытащила маленькое зеркальце в серебряной оправе. — Вот. Посмотри.

Он взял зеркальце — и увидел не своё лицо, а комнату, залитую лунным светом. В комнате стояла кровать, а на ней — он сам, бледный, с закрытыми глазами, будто в коме. Рядом сидел чёрный кот и лизал ему лоб.

— Это…

— Ты настоящий. А этот — просто отражение, которое они подсунули.

За спиной скрипнула дверь. Надежда вышла на крыльцо, держа в руках поднос с чаем.

— Серёжа? С кем ты разговариваешь?

Алиса мгновенно спрятала зеркальце.

— Ни с кем! — крикнул Михаил.

Надежда нахмурилась.

— Там же никого нет…

Михаил обернулся. Скамейка была пуста. Только на мокрой после дождя древесине остались два маленьких следа — будто кто-то босой стоял на ней.

— Ты опять своё видишь? — Надежда вздохнула. — Войди, чай остынет.

Михаил не двинулся с места.

— Я не Сергей.

— Опять начал…

— Меня зовут Михаил Ордынский.

Лицо женщины вдруг исказилось — не от злости, а от чего-то другого. Страха? Растерянности?

— Кто…, кто тебе это сказал?

— Я вспомнил.

Она резко поставила поднос на перила. Фарфоровая чашка со звоном упала на землю.

— Нет. Ты Сергей. Мой муж. И точка.

Её голос дрожал, но в нём была стальная нота. Михаил вдруг понял — она не лжёт. Она действительно верит в то, что говорит.

— Они заставили и её забыть, — прошептал он.

— Что?

— Ничего.

Он повернулся и пошёл прочь — к калитке, за которой виднелась просёлочная дорога.

— Сергей! — закричала Надежда. — Вернись! Ты же заболеешь!

Он не обернулся.

За калиткой его ждала Алиса. Она держала куклу за руку, как маленькую подружку.

— Они уже идут, — сказала она. — Ты слышишь?

Михаил прислушался. Ветер донёс странный звук — будто кто-то скребёт стекло.

— Кто?

— Тени. Они всегда приходят, когда имя забыто.

Она протянула ему куклу.

— Возьми. Она поможет.

Кукла была тёплой, как живая.

— Что мне делать?

— Беги. И не оглядывайся.

И тогда он побежал — по грязной дороге, мимо таких же неотражённых домов, под хмурым, бездонным небом.

А за спиной, в пустых окнах, что-то шевелилось.

                                                * * *

Дождь начался внезапно — тяжёлые капли врезались в землю, как серебряные пули. Михаил бежал, сжимая в руке куклу Алисы, её фарфоровые пальцы впивались в его ладонь, будто живые. Дорога петляла между домов, которые теперь казались нарисованными — плоскими, без теней, с окнами-пустышками, где не отражалось даже небо.

Внезапно кукла дёрнулась в его руке. Он остановился, задыхаясь, и увидел — на указательном пальце правой руки блеснуло что-то красное. Перстень. Тот самый, с трещиной. Он был здесь всё это время, просто невидимый, как забытое слово на кончике языка.

Михаил поднял руку к лицу. Камень в перстне был тёплым, будто живой. Когда капля дождя попала на рубин, он вспыхнул, и в голове Михаила что-то взорвалось.

Белое платье на фоне тёмного леса. Девушка у зеркала, её губы шевелятся, но звука нет. «Анастасия», — падает с его губ, как спелое яблоко с ветки.

— Анастасия! — вырвалось у него, эхом разнеслось по пустым улицам.

И тут же земля дрогнула. Дома по обеим сторонам дороги начали расплываться, как акварель под дождём. Тротуарная плитка под ногами превратилась в грязь, потом вдруг стала деревянным мостком. Михаил оглянулся — там, где только что был посёлок, теперь стоял лес, а из-за деревьев медленно выползала тень.

Не просто тень — Тень с большой буквы. Безликая, но осознающая себя, она двигалась странными рывками, будто кто-то переключал кадры в старом фильме. Где она проходила, там исчезали детали: забор терял доски, цветы на клумбах становились бесцветными, вывеска магазина лишалась букв.

— Они нашли тебя, — прошептала кукла в его руке.

Михаил рванул вперёд. Лес смыкался за его спиной, ветки хлестали по лицу, оставляя солёные полосы — то ли от дождя, то ли от слёз. Перстень жёг палец, но он не останавливался.

«Анастасия». Это имя било в висках, как пульс. С каждым шагом в голове всплывали обрывки:

Девушка в белом стоит между двумя зеркалами. «Ты не готов увидеть правду», — говорит она, и её голос звучит так, будто доносится со дна колодца.

Внезапно лес расступился, и Михаил выбежал на поляну. Посреди неё стоял дом — тот самый, №26, но не руины, каким он его помнил, а новенький, с пахнущей смолой древесиной. На крыльце сидел чёрный кот и вылизывал лапу.

— Опоздал на семь минут, — сказал кот, не поднимая глаз. — Для первого раза неплохо, конечно, но мог бы и поторопиться.

— Они… идут… — Михаил упал на колени, вытирая грязь с лица.

— О, ещё бы! — Кот зевнул, демонстрируя ряд идеально острых зубов. — Ты же кричал её имя на весь Лимб. Это всё равно что в лесу крикнуть: «Эй, медведи, я тут, приходите меня съесть!»

Тени выскользнули из леса. Их стало больше — три, пять, десять. Они окружали поляну, не приближаясь, но с каждым мгновением мир вокруг становился беднее. Исчез запах хвои, ушёл звук дождя, даже цвет травы поблёк, будто выцветшая фотография.

— Что они делают? — прошептал Михаил.

— Стирают, — ответил кот, наконец подняв голову. Его глаза светились в темноте, как два маленьких фонарика. — Сначала детали, потом события, потом имена. Скоро от этого места останется только идея дома. Потом и она исчезнет.

Одна из Теней сделала шаг вперёд. В воздухе запахло старыми книгами и плесенью.

— Михаил… — прошептала Тень голосом Надежды. — Вернись…

Он отпрянул.

— Не слушай, — проворчал кот. — Это они так охотятся. Притворяются чем-то знакомым. В прошлый раз они прикидывались его умершей бабушкой, представляешь? Низко, конечно, но что взять с Теней…

— Как мне остановить их?

Кот встал, выгнул спину, потом неожиданно прыгнул ему на плечо.

— Во-первых, перестань бояться. Они питаются страхом, как я — сметаной. Во-вторых… — он ткнул лапой в перстень. — Воспользуйся этим.

Михаил поднял руку. Рубин в перстне пульсировал, будто живое сердце.

— Но я не знаю как…

— А ты просто представь, что хочешь увидеть.

Он закрыл глаза. «Анастасия», — подумал он снова.

Перстень стал горячим, почти обжигающим. Когда Михаил открыл глаза, перед ним стояла она — в белом платье, с распущенными волосами. Но не настоящая, а как будто нарисованная светом.

— Михаил… — сказала она, и её голос был как звон хрустального бокала. — Помни…

Тени взвыли. Они бросились вперёд, но световая фигура Анастасии подняла руку — и они остановились, будто упёршись в невидимую стену.

— Беги, — прошептал кот ему в ухо. — Она ненадолго.

— Но…

— Беги, говорю!

Михаил рванул к дому. За спиной Тени выли, свет мерк, а голос Анастасии повторял:

«Найди меня между строк. Найди меня в забытых письмах. Я там…»

Дверь дома №26 захлопнулась за ним с глухим стуком. Внутри пахло пылью и временем. На стене висело зеркало, и когда Михаил подошёл, его отражение улыбнулось ему и подмигнуло.

— Добро пожаловать домой, — сказало отражение. — Мы тебя ждали.

Снаружи Тени завыли громче. Первая трещина побежала по стеклу.

Глава 16. Возвращение Гастона

Три дня Михаил не выходил из дома №26. Тени кружили за окнами, как осенние листья, подхваченные ветром, но переступить порог не решались — то ли из-за перстня на его пальце, то ли из-за старых защитных знаков, выцарапанных когда-то на косяках. На третью ночь дождь сменился густым туманом, который стелился по Ордынцам, как молочная река, и тогда пришёл он.

Сначала послышался звук — не шаги, а скорее переливание чего-то тяжёлого и вязкого, будто ртуть перетекала из одной колбы в другую. Потом в тумане обозначилась фигура — высокая, неестественно прямая. Михаил, сидевший у камина с фолиантом на коленях, почувствовал, как перстень на его пальце резко нагрелся.

— Можно войти? — раздался голос с крыльца.

Он знал этот голос. Низкий, с лёгким французским акцентом, который за двести лет так и не исчез полностью.

— Гастон.

Дверь скрипнула. В проёме стоял человек — если это можно было назвать человеком. Его тело переливалось, как жидкий металл, то обретая чёткие формы, то расплываясь. Лицо сохраняло черты — острый нос, тонкие губы, высокий лоб, — но кожа отливала серебристым блеском, а глаза были совершенно белыми, без зрачков.

— Какой тёплый приём, — сказал Гастон. Его губы не двигались — звук рождался где-то внутри и выходил наружу, как эхо. — Я уже думал, ты бросишься на меня с топором.

Михаил не шевельнулся. В камине потрескивали дрова, отбрасывая блики на металлические щёки гостя.

— Ты служишь Зеркальному Князю.

— Служил, — поправил Гастон. Капли жидкого металла стекали с его пальцев и тут же втягивались обратно, как ртуть. — Наши интересы… разошлись.

Кот-Хроникёр, дремавший на поленнице, приоткрыл один глаз.

— Интересно, что именно нужно сделать, чтобы поссориться с воплощением собственного страха? Украсть у него зеркало?

Гастон повернулся к нему — слишком плавно, как будто его шея была не из позвонков, а из той же тягучей субстанции.

— Он решил, что моё тело — подходящий сосуд для его нового облика. Я, как видишь, был не согласен.

Михаил наконец встал. Перстень жёг ему палец, но он сжал кулак — боль помогала не думать о том, как неестественно двигается Гастон, как его тень на стене пульсирует, будто пытается оторваться.

— Зачем ты пришёл?

Гастон сделал шаг вперёд. По полу растеклись серебристые капли, но тут же вернулись к нему, словно притянутые магнитом.

— Предложить сделку. Ты хочешь спасти Анастасию. Я хочу вернуть человеческий облик.

— И?

— И у нас есть общий враг.

В камине громко треснуло полено. На мгновение комната погрузилась в полумрак, и тогда Михаил увидел — сквозь полупрозрачную кожу Гастона просвечивают какие-то структуры, похожие то ли на шестерёнки, то ли на сломанные механизмы.

— Ты стал частью Лимба, — сказал он тихо.

Гастон усмехнулся — если это можно было назвать усмешкой. Его рот растянулся, но вместо зубов внутри блеснуло что-то острое, металлическое.

— Частью? Дорогой друг, я стал его жертвой. Как и ты. Как и она.

Он поднял руку — и вдруг из его ладони выросло миниатюрное зеркало, как ледяной кристалл. В нём мелькнуло лицо Анастасии — бледное, с закрытыми глазами.

— Он держит её в самом сердце Лимба. Ты никогда не найдёшь её один.

Михаил почувствовал, как что-то сжимается у него в груди.

— А ты найдёшь?

— Я знаю дорогу.

Кот спрыгнул с поленницы и обошёл Гастона, как будто изучая.

— И что ты хочешь взамен? Помимо очевидного.

Гастон повернул зеркало — теперь в нём отражался он сам, но не текучий и металлический, а обычный человек — в старомодном камзоле, с тростью в руке. Таким, наверное, он был в XVIII веке, когда впервые нашёл Фолиант.

— Перстень Нострадамуса. Только он может запечатать разлом.

Михаил рассмеялся. Смех получился резким, почти истеричным.

— Ты хочешь, чтобы я отдал тебе единственное, что меня защищает?

Гастон закрыл ладонь — зеркало исчезло.

— Я хочу, чтобы ты перестал видеть во мне врага. Мы оба стали пешками в этой игре.

За окном туман вдруг сгустился, превратившись в нечто плотное, почти осязаемое. В нём зашевелились тени — их было много, гораздо больше, чем три дня назад.

— Они ищут тебя, — сказал Гастон. — С каждой минутой их больше. Скоро они решатся войти.

Кот запрыгнул на подоконник и прижался ухом к стеклу.

— Он не врёт. Они уже пробуют.

Михаил посмотрел на перстень. Рубин в нём пульсировал, как второе сердце.

— Если я соглашусь…

— Мы идём в Лимб. Находим Анастасию. Используем перстень, чтобы закрыть врата.

— А потом?

Гастон улыбнулся — на этот раз почти по-человечески.

— А потом посмотрим, кто из нас выживет.

В тумане что-то заскреблось. Стекло в окне покрылось паутиной трещин.

— Ну что, — сказал кот, — решайся. Либо мы доверяем этому ртутному ублюдку, либо через пять минут нас всех сотрут в порошок.

Михаил вздохнул.

— Как мы попадём в Лимб?

Гастон протянул руку. Его пальцы растеклись, превратившись в серебристую нить.

— Через меня. Я теперь и есть дверь.

Перстень вспыхнул. Тени за окном завыли.

Михаил шагнул вперёд.

                                                * * *

Гастон разжал ладонь, и серебристая нить, соединявшая его с Михаилом, оборвалась, упав на пол с тихим звоном, словно разбилось хрустальное блюдце. Капли металла замерцали в трещинах между половицами, как ртутные слёзы.

— Перстень, который ты носишь — лишь половина, — произнёс он, и голос его теперь звучал по-другому — глубже, с металлическим отзвуком, будто кто-то говорил из пустой бочки. — Вторая часть осталась в Лимбе. Тот, что носил твой дед.

Михаил сжал кулак, чувствуя, как рубин впивается в кожу. Всплыло воспоминание — старый фотоснимок, пожелтевший уголок, где виднелась рука в военной форме с таким же перстнем. Но на том перстне трещина шла в другую сторону.

— Как она туда попала?

Гастон повернулся к окну. Его профиль на миг стал чётким — высокий лоб, крючковатый нос, — но тут же снова поплыл, будто отражение в воде, в которую бросили камень.

— В 1924 году твой дед вошёл в Лимб добровольно. Чтобы вытащить её. — Пауза. Капли металла на полу начали медленно двигаться к его ногам, как железные опилки к магниту. — Он не смог. Но перстень остался там. В самом сердце зеркального города.

Кот, до этого молча наблюдавший с печки, вдруг фыркнул:

— И что, ты предлагаешь нам туда отправиться? В логово Князя? Славный план. Особенно учитывая, что последние три человека, которые пытались это сделать, сейчас являются частью интерьера — один стал фреской, другой — дверной ручкой, третий, кажется, чайником.

Гастон не ответил. Вместо этого он подошёл к окну и провёл пальцем по стеклу. Оно тут же помутнело, покрылось инеем, а затем проступил образ — город из зеркал, где здания были сложены из осколков, а по улицам двигались тени, похожие на размазанные отражения.

— Лимб меняется. Князь слабеет. Он боится, что Михаил найдёт вторую половину перстня. Потому что тогда…

— Тогда что? — Михаил шагнул вперёд.

— Тогда можно будет закрыть врата. Навсегда.

За окном вдруг завыл ветер — звук, похожий на крик раненого зверя. Михаил обернулся. Туман сгущался, принимая очертания — то ли человеческие, то ли звериные. А за ним… Деревня исчезала.

Дом Ольги Власовой через дорогу стал полупрозрачным, будто его стёкла затянули дымкой. Крыльцо, на котором она каждое утро выставляла кружку для покойного мужа, теперь казалось нарисованным карандашом. А сама Ольга, выходившая в этот момент во двор, была как акварельный силуэт — видно было только платок да тень от ведра в руке.

— Они стирают Ордынцы, — прошептал кот, прижав уши. — Делают вид, будто их никогда не было.

Гастон кивнул, и с его подбородка скатилась серебристая капля.

— Чем больше Лимб забирает из этого мира, тем сильнее становится Князь. Очертания исчезнут сначала окраины, потом центр. А потом…

— Дом номер двадцать шесть, — договорил Михаил.

Он подошёл к окну и прижал ладонь к стеклу. Перстень вспыхнул алым, и на миг туман отступил, обнажив жуткую картину — половина деревни уже была как старый фотонегатив: белые деревья на чёрном небе, бледные силуэты домов без окон. Только церковь на холме пока стояла нетронутой, но её крест уже начал растворяться, как сахар в воде.

— Почему я? — вдруг вырвалось у Михаила. — Почему не ты? Ты же знаешь дорогу.

Гастон медленно поднял руку и провёл пальцами по своему лицу. Кожа под пальцами колебалась, как поверхность пруда.

— Потому что я уже часть этого мира. А ты… — Он сделал шаг вперёд. — Ты до сих пор веришь, что она жива. А вера — единственное, что не может подделать Лимб.

В углу печка вдруг остыла — пламя погасло, хотя дрова ещё не догорели. В комнате стало холодно. Кот прыгнул на стол, распушив хвост.

— Если мы решимся на это безумие, как мы вообще попадём в Лимб? Последний вход был в колодце, а теперь он, на минуточку, под двумя тоннами теней.

Гастон улыбнулся — рот растянулся неестественно широко, обнажив металлические зубы.

— Через меня. Я теперь и есть дверь.

Он развёл руки в стороны, и его грудь начала расходиться — как занавес в театре, открывая не тьму, а миллионы крошечных зеркал, сложенных в бесконечный коридор. В каждом мелькали отрывки — лицо Анастасии, горящий дом, чьи-то глаза, полные ужаса.

— Вторая половина перстня в башне из чёрного стекла. Там, где он держит её.

Михаил сделал шаг вперёд. Перстень горел теперь так, что боль пронзала руку до локтя. За окном тени сбились в кучу — их было сотни, тысячи, все смотрящие на дом.

— И если я найду её…

— Тогда ты сможешь закрыть врата. Но учти — — голос Гастона вдруг стал эхом, — — Князь не отдаст её просто так. Он предложит сделку.

Кот вдруг запрыгнул Михаилу на плечо, цепляясь когтями за куртку.

— Послушай меня хорошенько, идиот. Если ты согласишься на любую его сделку, я лично выцарапаю тебе глаза. Понял?

Михаил не ответил. Он смотрел на распахнутую грудь Гастона, на этот зеркальный тоннель, ведущий в самое сердце кошмара. Где-то там была она. И вторая половина перстня. И ответы на все вопросы.

За спиной послышался треск — оконное стекло наконец не выдержало и лопнуло, рассыпавшись на сотни осколков. Но они не упали. Они замерли в воздухе, повернувшись к Михаилу остриём.

— Они здесь, — прошептал Гастон. — Решайся.

Михаил вдохнул. Пахло ржавым металлом, пылью и чем-то ещё — сладковатым, как испорченный мёд. Он шагнул вперёд.

— Веди.

                                                * * *

Когда Михаил ступил в зеркальный тоннель, мир за спиной схлопнулся, как книга, которую захлопнули слишком резко. Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его полностью — это кот, прыгающий следом, с распушённым от ужаса хвостом.

Очнулся он от того, что что-то твёрдое и холодное тыкалось ему в щёку.

— Вставай, философ. Ты не в библиотеке.

Михаил открыл глаза. Кот сидел на его груди, умывая лапу, но выражение его морды было необычайно серьёзным.

— Где…

— В предбаннике Лимба, — ответил кот. — И если ты сейчас не встанешь, мы оба станем частью пейзажа.

Михаил поднялся, опираясь на скользкую стену. Они находились в узком коридоре, стены которого были сложены из осколков зеркал. В каждом отражалось что-то своё — то комната дома №26, то лес, то лица людей, которых он никогда не видел.

— Гастон?

— Исчез. Как и положено двери после использования.

Кот вдруг вздрогнул, его уши прижались к голове.

— Слушай.

Сначала Михаил не понял, что имеется в виду. Потом услышал — тихий шелест, будто кто-то перелистывает страницы огромной книги.

— Фолиант, — прошептал кот. — Он рядом.

И тогда Михаил почувствовал это — лёгкое давление в висках, как будто кто-то осторожно ковыряется в его воспоминаниях. Вдруг кот заговорил другим голосом — низким, металлическим:

— Зеркальный Князь уже переписал три страницы прошлого. Четвёртая на очереди.

— Кот? — Михаил осторожно дотронулся до его спины.

Животное дёрнулось, как будто его ударило током, и снова заговорило своим обычным голосом, но теперь с нотками паники:

— Он в моей голове, Михаил. Фолиант. Он везде, где есть отражения.

Стены коридора вдруг задрожали. Осколки зеркал начали менять свои отражения, показывая один и тот же момент с разных ракурсов — Михаил, стоящий перед Гастоном в доме №26. Но в каждом новом отражении детали менялись. То у Гастона не было лица, то сам Михаил держал в руках не перстень, а окровавленный нож.

— Он переписывает нашу встречу, — сказал кот. — Стирает варианты, где мы могли договориться.

Михаил прижал перстень к груди. Рубин ответил слабым теплом.

— Как нам найти вторую половину?

Кот вдруг прыгнул ему на плечо и прошептал прямо в ухо:

— Следуй за исчезающими отражениями. Они ведут к центру.

Они двинулись вперёд по зеркальному коридору. С каждым шагом осколки по бокам становились темнее, а отражения в них — всё более размытыми. Вскоре они вышли в круглый зал, стены которого были покрыты надписями — одни на церковнославянском, другие на языке, который Михаил не мог понять, но почему-то узнал — язык Лимба.

В центре зала стоял пьедестал, а на нём — книга. Фолиант.

Он был толще, чем Михаил помнил, и теперь его обложка была не из кожи, а из чего-то похожего на человеческую кожу, но с зеркальным блеском.

— Не смотри, — прошипел кот, но было поздно.

Фолиант раскрылся сам. Страницы зашелестели, остановившись на одном из последних листов. На нём был изображён дом №26, но не руины, а новенький, только что построенный. Перед ним стояли две фигуры — мужчина и женщина, но их лица были стёрты.

И тогда стены зала закровоточили.

Буквально. Из трещин между зеркалами сочилась густая, тёмная жидкость, которая стекала вниз, образуя слова:

Михаил + Анастасия = Ключ + Замок

Кот вдруг завыл, прижав лапы к ушам:

— Он знает! Чёрт возьми, он всегда знал!

Михаил почувствовал, как перстень на его пальце стал ледяным. В воздухе запахло старыми книгами и медью.

— Что это значит?

— Это значит, — раздался голос сзади, — что вас двое.

Они обернулись. В проёме стоял Гастон, но теперь он выглядел почти человеческим — только глаза оставались ртутными.

— Ключ, — он указал на Михаила, — и замок. — Его взгляд скользнул по кровавой надписи. — Вместе вы — дверь. И только вы можете закрыть то, что было открыто.

Фолиант на пьедестале вдруг захлопнулся с громким стуком. Зеркальные стены задрожали, и в их глубине что-то зашевелилось — огромное, многоликое.

— Он идёт, — прошептал кот. — Князь.

Гастон сделал шаг вперёд, его рука снова начала течь, превращаясь в серебристую нить.

— Теперь ты знаешь правду. Выбор за тобой.

Михаил посмотрел на перстень, затем на кровавую надпись. Где-то в этом лабиринте из стекла и лжи была она. Анастасия. Замок. Последний страж.

— Веди меня к ней, — сказал он.

И тогда стены рухнули, открывая бесконечный город из разбитых зеркал, а в его центре — чёрную башню, в окнах которой мерцал тусклый свет.

Глава 17. Катрен судьбы

Пыль столетий поднялась облаком, когда Люда «Сова» смахнула потрёпанный фолиант с верхней полки архива. В узком луче фонарика золотились буквы, вытисненные на коже, почерневшей от времени: «Пророчества магистра Нострадамуса. Личная копия. 1568 г.»

— Вот чёрт, — прошептала она, осторожно перелистывая пергаментные страницы, которые хрустели, как осенняя листва под сапогами. — Три месяца искала эту проклятую книгу, а она лежала в «разделе садоводства». Кто-то явно имел странное чувство юмора.

Кот-Хроникёр, устроившийся на стопке старых газет, лениво приоткрыл один глаз:

— В 1892 году архивариусом здесь работал бывший ученик Распутина. Он считал, что истину нужно прятать на виду — между капустой и картофелем. Умер, кстати, от того, что случайно съел ядовитый гриб вместо шампиньона. Ирония, да?

Люда не ответила. Её пальцы замерли на странице, испещрённой стихами на латыни и странными символами, нарисованными ржаво-коричневыми чернилами (кровь? Железо? Или что-то похуже?). В углу страницы маленький рисунок — перстень с трещиной, точь-в-точь как у Михаила.

— Катрен 72, — её голос дрогнул. — «Когда двое станут одним — врата захлопнутся. Но плата будет — имя твоё на ветер».

Кот внезапно выгнул спину, его шерсть встала дыбом.

— Читай дальше, — прошипел он.

— «Кровь ключа смешается с кровью замка, и зеркало поглотит само себя». — Люда провела пальцем по строчкам, оставляя на пожелтевшей бумаге след. — Здесь ещё приписка на полях… «Только добровольная жертва разорвёт круг».

Дверь архива скрипнула. В проёме стоял отец Иов, его чёрная ряса сливалась с тенями коридора, только белый воротник выделялся, как луна в ночи.

— Нашли? — его голос звучал устало, будто он нёс на плечах груз всех грехов этого места.

Люда кивнула, отодвигая книгу. Луч света упал на страницу, и тогда они увидели — некоторые буквы блестят, будто написаны не чернилами, а чем-то металлическим.

— Ртуть, — пробормотал священник. — Он всегда так помечал важное. — Его костлявый палец коснулся строки. — Вы понимаете, что это значит?

Кот прыгнул на стол, его хвост нервно дёргался.

— Это значит, что наш дорогой Михаил должен либо пожениться с Анастасией (что маловероятно, учитывая, что она в данный момент является частью архитектуры Лимба), либо позволить себя принести в жертву (что ещё менее вероятно, если он хоть немного умнее гриба, который съел того архивариуса).

Отец Иов покачал головой, его морщины в свете фонаря казались глубокими, как трещины в старом дереве.

— «Двое станут одним» — это не о браке. Это о слиянии. Князь хочет соединить их судьбы в одну — чтобы Михаил стал новым стражем врат вместо Анастасии.

Люда резко захлопнула книгу, подняв облако пыли.

— А сектанты думают иначе. Для них этот катрен — приглашение на свадьбу. Астарот в роли жениха, Анастасия — невеста. И когда «двое станут одним», врата не закроются — они распахнутся настежь.

В тишине архива вдруг раздался звук — будто кто-то провёл ногтем по стеклу. Все трое обернулись к окну. На запотевшем стекле медленно проявлялись слова, будто невидимая рука писала их изнутри:

Они уже в пути

Кот фыркнул:

— Ну, конечно. Куда же без драматических эффектов. — Он повернулся к Люде. — Сколько времени у нас есть, по-твоему?

Она взглянула на книгу, затем на странные металлические буквы, которые теперь, при определённом угле, складывались в дату: «17.09».

— До сентября. Если верить Нострадамусу.

Отец Иов вдруг схватился за грудь, его лицо исказилось от боли.

— Нет… — прошептал он. — Они уже… меняются…

Он упал на колени, и Люда увидела — его тень на стене не повторяет движений. Она осталась стоять, тогда как сам священник рухнул на пол. И тень эта была… не его. Слишком высокая. Слишком худая. С короной из шипов на голове.

Кот прыгнул к окну, царапая стекло.

— Михаил должен узнать об этом. Сейчас же.

Люда уже доставала телефон, но отец Иов слабо схватил её за руку.

— Не… звоните… — каждый давался ему с трудом. — Они… слышат… волны…

Его глаза закатились, и на секунду зрачки стали вертикальными, как у кота. Потом он выдохнул:

— Найдите… зеркало… деда… там… ответ…

Тень на стене зашевелилась. Кот резко прыгнул на неё, впиваясь когтями, и она с визгом отпрянула, исчезнув в щели между досками.

— Нам нужно уходить, — прошипел кот. — Сейчас.

Люда судорожно сгребла книгу, но страница с катреном оказалась… чистой. Слова исчезли, будто их никогда и не было. Только маленький рисунок перстня остался, да и тот теперь был перечёркнут кроваво-красным крестом.

Отец Иов лежал без сознания, его дыхание поверхностное, как у человека, который видит страшный сон. А на стене, где только что была тень, проступали мокрые буквы:

Свадьба назначена

                                                * * *

Пыль висела в воздухе, как застывшее время, когда Михаил шагнул в кабинет деда. Комната сохранила обстановку 70-х — потертый ковер с орнаментом, тяжелый дубовый стол, на котором до сих пор стояла пепельница с окурком в виде полумесяца. Но его взгляд сразу притянуло зеркало в резной раме — единственный предмет, который казался чужим в этом интерьере. Оно было старым, очень старым; ртутное покрытие на обратной стороне местами отслоилось, создавая причудливые узоры, напоминающие карту неизвестных земель.

Кот-Хроникёр, протиснувшийся в комнату следом, вдруг замер, подняв хвост трубой.

— Оно смотрит назад, — прошептал он. — Не в Зазеркалье, а в прошлое. Опасная штуковина.

Михаил медленно приблизился, чувствуя, как перстень на его пальце начинает пульсировать в такт шагам. Его собственное отражение было размытым, нечетким, будто смотрело сквозь толщу воды. Но когда он остановился в шаге от поверхности, изображение резко изменилось.

В зеркале стоял мужчина в военном мундире XIX века — прямой, как шпага, с бакенбардами и холодными серыми глазами. На его руке, точно на месте Михаила перстня, сверкал такой же, но трещина на камне шла в другую сторону, образуя зеркальное отражение.

— Наконец-то, — сказало отражение, и губы его шевельнулись на секунду раньше, чем прозвучали слова. — Я ждал тебя сто двадцать лет, Михаил Ордынский.

Воздух в комнате стал густым, как сироп. Михаил почувствовал вкус меди на языке.

— Вы… мой предок?

Зеркальный офицер усмехнулся, и в этой усмешке было что-то жутко знакомое — так же кривил губы сам Михаил, когда нервничал.

— Прапрадед. Владимир Ордынский. Первый хранитель перстня. — Он поднял руку, и камень в его кольце вспыхнул кроваво-алым. — И первый, кто попытался вытащить её из Лимба.

За окном внезапно завыл ветер, хотя минуту назад стояла мертвая тишина. Кот вскочил на подоконник, распушив шерсть.

— Нам не нравятся эти знаки. В прошлый раз, когда зеркала начинали так себя вести, пол-Европы чумой выкосило.

Офицер в зеркале не обратил на кота внимания. Его глаза — точная копия Михаила — сверлили пространство, будто видя что-то за гранью реального.

— Она выбрала смерть, чтобы запереть их… — его голос звучал теперь прямо в голове, минуя уши. — Но ты можешь её вытащить.

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В зеркале за спиной офицера промелькнул образ — Анастасия в белом платье, стоящая между двумя зеркалами. Одно показывало её юной и цветущей, другое — старой, почти разложившейся.

— Как? — выдохнул Михаил.

Зеркало вдруг запотело, как зимнее окно, и на запотевшей поверхности проступили слова, будто кто-то водил по стеклу пальцем:

Найди вторую половину

Когда Михаил протянул руку, чтобы стереть надпись, его пальцы встретили не холодное стекло, а… ничего. Зеркальная поверхность прогнулась под его пальцами, как плёнка, готовая лопнуть.

— Не надо! — взвизгнул кот, но было поздно.

Михаил провалился вперёд, в зеркало, чувствуя, как мир переворачивается с ног на голову. Он упал на колени, но не на твёрдый пол кабинета, а в сырую землю какого-то двора. Перед ним стоял тот же офицер, но теперь он был настоящим — от него пахло порохом и кожей, а на эполетах блестела утренняя роса.

— Добро пожаловать в 1891 год, — сказал офицер. — У нас есть ровно пять минут, прежде чем они почувствуют вторжение.

Кот, упавший рядом, отряхивался с видом глубокого оскорбления.

— Ненавижу временные петли. В прошлый раз я три недели вылизывал из шерсти средневековые блохи.

Офицер — Владимир — схватил Михаила за руку. Его пальцы были удивительно тёплыми для призрака.

— Слушай внимательно. Вторую половину перстня она спрятала в часовне, под камнем с тремя звёздами. Но чтобы взять его, тебе нужно…

Его голос оборвался. Воздух вокруг них вдруг загустел, заколебался, как над раскалённой плитой. Владимир побледнел.

— Они идут. Скорее назад!

Он толкнул Михаила к зеркалу, которое теперь висело в воздухе без всякой поддержки. Кот прыгнул первым. Михаил сделал шаг, но в последний момент Владимир схватил его за плечо:

— Помни: она выбрала смерть, чтобы запереть их. Но есть другой путь — стать ключом и замком одновременно.

Последнее, что увидел Михаил перед тем, как мир снова перевернулся — это лицо предка, искажённое болью, и чьи-то тени, поднимающиеся из-за угла дома. Тени с слишком длинными руками и лицами, как у кукол.

Очнулся он на полу кабинета, в луже ледяной воды — зеркало над ним треснуло по диагонали, и из трещины сочилась мутная жидкость с запахом ржавого металла.

Кот, мокрый и злой, трясся рядом.

— Никогда больше! Слышишь? Никогда не прыгай в зеркала без предварительного уведомления!

Но Михаил не слушал. Он смотрел на свою руку — на перстень, который теперь пульсировал тёплым красным светом. В трещине на камне что-то шевелилось. Как будто вторая половина, заточенная в Лимбе, пыталась подать ему знак.

                                                * * *

Фолиант лежал на дубовом столе, прикрытый тряпкой — после последнего инцидента Михаил не решался оставлять книгу открытой. Но теперь тряпка шевелилась сама по себе, будто под ней билось живое существо. Капли воды с потрескавшегося зеркала падали на переплет, оставляя темные пятна, похожие на слезы.

Кот, всё ещё мокрый и сердитый, подошел к столу, осторожно понюхал воздух и отпрянул, ощетинившись.

— Она проснулась. Опять.

Михаил медленно стянул тряпку. Фолиант раскрылся сам, страницы перелистывались с тихим шелестом, пока книга не раскрылась на ранее пустом листе в середине. Теперь там был рисунок — изящный, будто сделанный пером старого мастера. Анастасия в зеркальной клетке. Её руки обхватывали прутья, но не из металла — из осколков зеркал, в каждом из которых отражалось её лицо, но в разных эмоциях: страх, гнев, отчаяние, покой.

— Интересная интерпретация тюремного дизайна, — пробормотал кот, прыгая на стол. — Но практичность под вопросом. Как там кормят, интересно?

Михаил не ответил. Его пальцы дрожали, когда он коснулся рисунка. Бумага оказалась ледяной, а в местах, где были изображены прутья клетки — шершавой, как настоящий металл. Вдруг изображение Анастасии повернуло голову и посмотрело прямо на него. Её губы шевельнулись.

— Она… живая? — голос Михаила сорвался на шепот.

Кот нервно облизал лапу.

— Не совсем. Это не она, а её отражение. Вернее, одно из многих. Фолиант показывает не саму реальность, а то, как её видит Лимб.

Михаил пригляделся. Теперь он заметил детали — в углу клетки стоял кувшин с водой, но при ближайшем рассмотрении это было крошечное зеркальце; на «полу» лежала книга, но её страницы были сложены из осколков стекла. И самое страшное — когда он наклонился ближе, то увидел, что замок на дверце клетки повторяет форму его перстня.

— Мне нужен ключ, — прошептал он. — Вторая половина перстня.

Кот вдруг прижал лапу к странице, перекрывая часть рисунка.

— Погоди. Ты видишь это?

Там, в глубине клетки, на стене едва виднелась надпись, сделанная будто пальцем по пыли: «Не ищи меня. Ищи то, что я спрятала».

Страница внезапно сморщилась, как от жара. Чернила поплыли, рисунок исказился — теперь Анастасия стояла у самых прутьев, её рот был открыт в беззвучном крике. Из-за её спины появлялись тени — длинные, с слишком большими руками.

— Они пришли проверять узницу, — сказал кот. — Нам пора закрыть альбом для рисования, пока он не решил сделать нас частью коллекции.