Бесплатный фрагмент - Оправа

Глава 1

Восемнадцатое ноября. День, обведенный в настенном календаре жирным красным маркером. Красный круг смотрел на Сашу как прицел снайперской винтовки. Или как воспаленный глаз. Он одновременно молился о наступлении этого дня и боялся его до дрожи в коленях.

— Саша! — голос Веры прорезал сонную муть, словно нож — масло. — Просыпайся! Сам же просил разбудить пораньше, чего разлёгся? Ты уже проспал лишних двадцать минут!

Саша резко сел на кровати. Сердце тут же заколотилось о ребра, пытаясь набрать спринтерский темп без разминки. Во рту было сухо, как в пустыне Мохаве.

— Да… Да. Уже встаю, — прохрипел он, пытаясь сфокусировать взгляд на цифрах электронных часов. 8:43. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт.

— Тебе сделать кофе? — Голос жены уже удалялся в коридор.

— Конечно. Спасибо.

Он вскочил, едва не запутавшись в одеяле. Схватил домашние штаны и футболку, валявшиеся на полу комком — серым, бесформенным, похожим на мертвую кошку. Видимо, ночью они упали с полки. Натягивая футболку, он почувствовал запах собственного несвежего пота.

Отличное начало дня для без пяти минут начальника отдела.

На кухне царила атмосфера контролируемого безумия, к которому привыкаешь, как солдаты привыкают к артбстрелам. Пахло подгоревшими тостами и сладкой, химической ванилью.

— Мама! Скоро будут готовы хлопья? — звонкий голос Дани, казалось, вибрировал в черепной коробке Саши.

— Да, милый. Подожди немного, молоко еще холодное, — спокойно ответила Вера.

Саша посмотрел на неё. Она стояла у плиты в своем выцветшем халате, аккуратная, собранная. Он всегда поражался этому буддистскому спокойствию. Внутри него самого сейчас орала пожарная сирена, а Вера даже бровью не вела. Робот, — подумал он с мимолетным раздражением, тут же сменившимся чувством вины. Нет, просто идеальная.

— Слушай, покормишь спиногрызов? Мне уже пора бежать, я еще хотела успеть в душ… — Она вытерла руки полотенцем.

— Конечно, иди.

— Ты же правда не сильно торопишься?

— Тороплюсь, конечно, — буркнул он, вынимая из холодильника пакет молока, — но не настолько, чтобы мир рухнул. Расслабься. Я просто опоздаю на главную встречу в своей жизни, ничего страшного.

Дети болтали о чем-то своем на птичьем языке, состоящем из обрывков фраз мультфильмов и чего-то наподобие дошкольных сплетен. Саша плеснул молоко в ковшик. Голубоватое пламя конфорки лизнуло металл.

Внезапно воздух разорвал пронзительный, высокий вой. Лена.

Саша едва не выронил ложку. Звук был такой, будто в кухне включили циркулярную пилу.

— Что случилось? — он повернулся к дочери, чувствуя, как внутри натягивается струна.

— Мо-о-о-ой паке-е-е-тик! — выла Лена, размазывая слезы по раскрасневшемуся лицу. Сопли пузырились у носа.

— Какой, к дьяволу, пакетик? — вырвалось у него.

— Он порва-а-ался! А он был краси-и-ивый! С феями! Он мне нра-а- авился!

Саша посмотрел на стол. Маленький целлофановый пакет из-под сока был разорван по шву. Кусок дешевого пластика. Мусор. Причина конца света.

— Ну же. Лена, послушай. Не расстраивайся. Я куплю тебе такой же. Два таких же. Сразу после работы.

— Но мне нра-а-авился этот!

— Не плачь. Смотри, — он с трудом подавил желание тряхнуть ее за плечи. Вместоэтого он зачерпнул ложку шоколадных шариков, уже размякших в теплом молоке, превращаясь в коричневую кашу. — Смотри, самолетик летит в ангар…

— Я не хочу е-е-есть! Я хочу паке-е-етик! — она отмахнулась, и капли коричневого молока разлетелись веером, попав Саше на чистую рубашку.

Он замер. Пятно расплывалось на белой ткани, как грязная клякса Роршаха.

Он взглянул на часы. Девять ноль пять. Твои часы на кухне спешат,

— напомнил он себе. — Нет, они отстают. Или спешат? Боже. Дорога занимала сорок минут. Если у него вырастут крылья.

Гнев, горячий и плотный, поднялся от желудка к горлу.

— Всё! Хватит! Хватит капризничать! — рявкнул Саша. Голос сорвался на фальцет. Даня замолчал, уставившись в тарелку. — Быстро ешьте эти чертовы хлопья! У меня важные дела, а вы ведете себя как… как… Лена набрала воздуху в легкие и, казалось, собиралась выдать ультразвук, от которого лопнут стекла.

Дверь ванной открылась. В клубах пара вышла Вера, пахнущая лавандовым гелем.

— Оставила вас на две минуты. Две минуты, Саша. Почему уже все рыдают?

— Хвала Всевышнему, — выдохнул он, вытирая рубашку бумажным полотенцем. Пятно не исчезало, только становилось больше. — Оказалось, что я уже опаздываю так, что…

— Да иди уже, горе луковое, — перебила Вера, забирая у него ковшик. В её голосе не было злости, только усталость. — Я отвезу детей. Рубашку смени, выглядит паршиво.

— Ты лучшая! — крикнул он уже из коридора, на ходу сдирая испачканную ткань.

Ноябрьский воздух на улице был сырым и тяжелым, с металлическим привкусом выхлопных газов и приближающейся зимы. Саша несся к станции, чувствуя, как холодный ветер жалит вспотевшее под курткой тело. Легкие горели.

Впереди замаячил терминал продажи билетов. Старая, обшарпанная коробка, исписанная граффити.

— Ну же, давай, кусок железа, — шипел он, яростно тыкая пальцем в сенсорный экран, который реагировал с грацией умирающей черепахи.

— Печать. Печать! Наконец-то!

Автомат выплюнул бумажку. Саша выхватил её и, тяжело дыша, рванул ковходу в подземный переход. Снизу, из чрева станции, донесся нарастающий гул. Ту-дух. Ту-дух. Стук колес по стыкам рельсов.

Звук прибывающей электрички.

— Серьёзно? Опять? Нет, нет, стой!

Он влетел на лестницу, перескакивая через две ступени. Гравитация тянула его вниз, инерция толкала вперед. Он завернул за угол коридора, как гоночный болид, уже видя свет в конце туннеля, видя открытые двери вагона…

И тут его нога встретила препятствие. Что-то мягкое, податливое и живое.

Мир перевернулся.

Саша полетел вперед, инстинктивно выставив руки. Удар о бетонный пол выбил воздух из легких. Острая боль пронзила ладонь и колено. Он проехал животом по грязной плитке еще полметра и замер.

Двери электрички с шипением закрылись. Поезд тронулся.

— Чёрт! Мразь! — заорал Саша, переворачиваясь на бок. — Ты что тут забыл, дед?!

У стены, в куче тряпья, источавшего зловоние протухшей капусты и старого алкоголя, зашевелилось нечто человекоподобное.

— Ууу… эээ… гхм… — издал звук бомж. Лицо его было скрыто под капюшоном, виднелась только грязная, свалявшаяся борода и рот с гнилыми пеньками зубов.

Он нечленораздельно промычал что-то пьяное, гнусавое, похожее на проклятие на древнем языке. Или просто просил мелочь.

Саша посмотрел на свою руку. Кожа на пальце и ладони была содрана, из раны обильно сочилась густая, темная кровь, капая на манжет его единственной чистой рубашки.

Электричка умчалась. Эхо её стука затихло, оставив его наедине с бомжом и запахом мочи.

Следующая через семь минут.

В другой вселенной семь минут — это ничто. Песчинка. Но в этой вселенной, в это утро, семь минут были вечностью, отделяющей его от будущего.

Всё, — холодно констатировал голос в его голове. — Приехали. Станция «Конечная».

Офис «ИнтерДата» сверкал стеклом и хромом. Здесь пахло кондиционированным воздухом и дорогим кофе — запахом успеха, который сегодня был Саше недоступен.

Ольга Викторовна сидела за столом из красного дерева, идеально прямая, словно проглотила лом. Её очки в тонкой оправе ловили блики ламп, скрывая выражение глаз.

— Сразу видно, как вам важна эта должность, Александр, — её голос был тихим, но резал больнее крика. Она постучала дорогим «Паркером» по столу. Ритмично. Как метроном отсчитывающий последние секунды жизни приговоренного.

Саша сидел напротив, пряча под столом руку с наспех наклеенным пластырем. Пластырь уже пропитался красным. Рука пульсировала.

— Ольга Викторовна, извините, мне правда жаль. Семейные обстоятельства… — он ненавидел себя за этот жалкий тон.

Она вздохнула, и в этом вздохе было столько презрения, что хватило бы, чтобы заморозить ад.

— Не первый год уже это слышу. Может, придумаете что-нибудь более креативное? Быть может пробки? Метеоритный дождь? Или вы отвозили любимую собаку к ветеринару?

— Нет, у меня кот, — ляпнул Саша.

Слова повисли в воздухе. Тишина стала густой и вязкой. Ты идиот, Саша. Ты просто фантастический идиот.

Ольга Викторовна медленно сняла очки и посмотрела на него уже «без защиты». Её глаза были серыми и холодными.

— Я бы провела для вас собеседование повторно. В этом нет проблемы. Если бы вы претендовали на должность младшего помощника администратора. Но вы, Александр, хотите быть руководителем архивно-серверной службы. Хранитель баз данных. Это хребет компании. Человек на этой должности должен быть… стабильным. Вы понимаете?

— Да, но…

— Значит, подождите еще годик, — она снова надела очки, ставя точку в разговоре. Стена вернулась на место. — Повзрослеете. Вам же к лучшему. Не надо хвататься за то, что не сможете удержать. Ваши дрожащие руки… они красноречивее слов. Всего доброго.

— Подождите…

— Дверь за спиной, Александр.

Дома было тихо. Эта тишина давила на уши после шума вокзала и гудения офисных ламп. Не было слышно ни смеха Дани, ни истерик Лены, ни звука работающего телевизора. Только мерное тиканье тех самых настенных часов, которые так подвели его утром.

Саша бросил сумку на пол. Она тяжело ухнула.

Вера вышла из спальни. Она уже сменила халат на домашнее платье, волосы были собраны в хвост. Она оглядела мужа. Его ссутуленные плечи, поникшую голову, грязный пластырь на руке.

— Как всё прошло? — спросила она мягко, но в глазах читалось понимание. — И что у тебя с рукой?

— Ужаснее не придумаешь, — Саша рухнул на диван, не снимая куртки. Он закрыл глаза. — Я упал. Споткнулся о какого-то бродягу в переходе. Не успел на электричку… Прямо перед носом, Вера! Я видел, как двери закрылись. Это было… словно сама вселенная сказала мне «пошёл ты». Словно черный кот не просто дорогу перешел, а нагадил мне прямо в душу.

Вера тихонько хихикнула. Смешок был нервным, тонким. Она села рядом и положила теплую ладонь ему на колено.

— Знаешь, как говорила моя мать? Всё, что ни делается — к лучшему.

— Твоя мать пила успокоительные пачками, — пробормотал Саша, не открывая глаз.

— Может быть. Но, может, это знак? Будешь проводить больше времени с семьёй. Меньше стресса. Детям в этом возрасте нужен отец, а не должность в визитке.

Саша открыл глаза и посмотрел на потолок. Там, в углу, висела маленькая паутина.

— Эх. Возможно, ты права.

— Я всегда права.

Он сел, поморщившись от боли в ушибленном колене.

— А почему дома так тихо? Где дети?

— У упомянутой выше бабушки. Она слишком хотела встретиться с внуками. Испекла яблочный пирог. Сказала, что заберет их до вечера.

— Яблочный? — Саша почувствовал слабый укол голода, смешанного с тошнотой. — Почему я не ребёнок… Ел бы пироги, орал из-за пакетиков, и никаких серверов, никаких баз данных…

Вера придвинулась ближе. От неё пахло уютом и чем-то неуловимо женственным, тем самым запахом, который когда-то заставил его потерять голову. Сейчас этот запах был единственным якорем в мире, который штормило.

— У меня есть кое-что получше пирога, — прошептала она ему на ухо. Горячее дыхание коснулось его шеи, и мурашки побежали по позвоночнику. — Иди ко мне.

Саша обнял её, зарываясь лицом в её волосы. На мгновение ему показалось, что всё может быть хорошо. Что этот адский день закончился.

Но, закрыв глаза, он снова увидел то, что отпечаталось на сетчатке: серый бетон, грязные лохмотья и маленькие, злобные глазки бродяги в темноте перехода, смотрящие прямо в его суть. И почему-то от этого образа ему стало по-настоящему холодно.

Глава 2.

Четверг и пятница пролетели как пейзаж за окном разогнавшегося поезда — смазано и невнятно. На работе было тихо. Слишком тихо. Сегодня ему как назло приснилось, что его перевели в новый кабинет. С белой мебелью, дорогим компьютером, зелёными растениями на подоконниках, которые бы гармонично дополняли интерьер. Большие окна с видом на центр города… Но ничего это не было. Сейчас Сашин кабинет, который он называл «временным», так как был уверен, что в обозримом будущем он из него перейдёт в место работы мечты, но в глубине души он чувствовал и боялся запропаститься в этой локации надолго. Она представляла из себя крохотную коморку без окон рядом с архивным отделом. «Подожди годик. Повзрослей», проносился в его голове голос Ольги Викторовны, которая говорила это даже не глядя в его сторону. «Повзрослей». А что собственно изменится за этот год? Он купит себе новый будильник и встанет не на полчаса, а на час раньше обычного? Проследит, чтобы дочь не порвала паке-е-етик? Или не споткнется о ногу бомжа?

Лучше бы меня уволили. Так было бы легче. Не приходилось бы переживать. Я бы спокойно нашёл работу в другом месте. Может, даже

ближе к дому. Увольнение — это не конец, это лишь новые возможности. Работа тебя лишь ограничивает… Но она же даёт тебе жизненно важные деньги.

Весь день он разбирал отчеты за 2019 год. Бумажная пыль забивалась в нос, глаза слезились. Он щурился, пытаясь разобрать мелкий шрифт, плывущий перед глазами серыми муравьями.

— Саш, тебе бы линзы купить, — мимоходом бросила Ксения из бухгалтерии, заглянув забрать какие-то папки. — Ты так носом по бумаге водишь, как будто нюхаешь эти цифры.

— У меня нормальное зрение, — отрезал Саша, не поднимая головы. — Просто освещение здесь, как в склепе.

Он потёр переносицу. Отец говорил, что очки — это костыли для глаз. Начнешь носить — глаза совсем обленятся. «Мы должны видеть суть, Санька, а не мелочи. Мелочи — это от лукавого, они только отвлекают». Странная философия, но сейчас, в этой пыльной кладовке, она казалась не просто логичной, а единственно верной. Вечером пятницы воздух на улице казался густым от ожидания выходных. Люди спешили к метро, толкались, пахли усталостью и дешевым парфюмом.

Саша тоже спешил. Но не домой.

Ноги сами принесли его к тому злополучному переходу. В глубине души там сидело раздражение. Жгучее, иррациональное желание вернуть себе контроль. То падение, тот момент унижения перед бомжом — это был переломный момент, с которого все пошло наперекосяк. Ему нужно было переиграть эту сцену. Показать, кто здесь на самом деле хозяин своей жизни.

Он спустился в переход. Желтый свет ламп гудел. Народу было меньше, чем утром.

В углу, там, где пахло мочой и сырым бетоном, снова лежала груда тряпья.

Саша остановился. Сердце гулко ухнуло. Он шагнул ближе, чувствуя, как потеют ладони.

— Эй! — окликнул он. Голос отразился от кафельных стен слишком громким эхом. — Эй, отец!

Куча шевельнулась. Из-под грязного одеяла показалась голова в вязаной шапке.

— Чё те? — прохрипел старик.

Саша подошел вплотную. Его тень упала на лицо бездомного, но разглядеть черты он не мог. Для него лицо бродяги было размытым пятном с темными провалами глаз и рта.

— Ты знаешь, что из-за тебя я работу чуть не потерял? — злость наконец-то прорвала плотину. — Я споткнулся об твою ногу!

— Ноги даны, чтобы ходить, а не чтобы о них спотыкаться, барин, — бродяга хихикнул, и звук был похож на кашель двигателя, который не может завестись.

— Тебе здесь не место, понял? Здесь люди ходят. Нормальные люди. А ты… ты только мешаешь.

Бродяга вдруг привстал. Он был маленьким, скрюченным. Он наклонился вперед, и Саше пришлось тоже чуть сощуриться, чтобы увидеть его глаза.

— А ты видишь, кто здесь ходит, милок? — вдруг спросил старик совершенно другим тоном. Трезвым. Скрипучим, как старая дверь. — Ты вот на меня орешь, а сам не видишь. Ни черта ты не видишь.

Слепой котенок ты, барин. Сашу обдало холодом.

— Слышь ты, сам докатился до чёрт знает какой жизни, спился и лишился всего, так не ломай жизни порядочным людям!

— Ты не знаешь, как я здесь оказался, барин.

— А мне кажется знаю. У всех вас одна проблема. В детстве на пол уронили, в школе балду гонял, на работе не сложилось. Зато с алкоголем вышло. Да еще и как…

В этот момент руки бомжа схватили Сашу за горло. Но он почувствовал вовсе не боль, а резкий, вонючий запах. Смесь канализации, тухлых яиц и собачьих отходов.

— Пошел ты, — пробормотал Саша, оттолкнув бездомного, но внезапно потеряв весь запал. Ему стало жутко. Размытый силуэт старика в полутьме вдруг показался ему чем-то древним, чем-то, что было частью самой структуры этого города. Как будто сначала появился этот бомж, а лишь потом вокруг него построили город. Ровно как яйцо появилось раньше курицы. Или наоборот?

— Иди, иди к жене, девушке, любовнице или кто там у тебя ещё есть

— просипел старик, снова укутываясь в тряпки. — Только смотри под ноги. Иной раз и в ясную погоду можно в бездну шагнуть. И тогда гляди не окажись-ка ты на моём месте, барин.

Саша почти выбежал из перехода. Нет, ему не было страшно. Но руки все равно тряслись, словно он перенапряжения. Ему нужен был бар. Ему нужно было напиться с Мишей, посмеяться над этим бредом, рассказать ему про сумасшедшего бомжа-экстрасенса. Но встреча была назначена на завтра. Ровно как и на прошлой неделе. И на позапрошлой. И в год, когда он только поступил на первый курс…

Сегодня его ждали дома.

Он зашел в первый попавшийся магазинчик, купил детям какие-то сладости — в качестве компенсации за своё отсутствие и вечно недовольную рожу. Купил Вере цветы — уставшие, немного пожухлые розы, которые продавец навязал ему за полцены. Вблизи они выглядели бы ужасно, но я ведь издалека буду дарить, — с кривой усмешкой подумал он.

Та же дорога. Он ходил по ней домой каждый божий день. С одной стороны этой дороги, по которой он собственно шёл, был тротуар. Обычный, серый, ничем не примечательный. Самый что есть обыкновенный. Рядом с ним шла автомобильная трасса. Она была не особо активной, так как находилась на окраине города, но машины всё равно были. А по другую сторону дороги шла стройка. Очередной новый жилой комплекс вместо леса. Он понимал, что, возможно, это последний год когда на этой дороге периодически не было ни единой машины. В ближайшем будущем такое может только сниться. По этой дороге люди ходили даже реже, чем машины. Но если они были, то всегда смотрели на его спину. Ещё с детства Саша обожал быстро ходить. А эта дорога… С горы… Идя по ней он чувствовал себя свободным, в безопасности. Словно птица, летящая под облаками над крышами домов. Так что мало кто мог потягаться с ним по скорости. Вернее пока Саша таких не встречал.

Вечер в доме был теплым и обманчиво спокойным. Вера поставила розы в вазу, не заметив (или сделав вид, что не заметила) коричневых краев на лепестках. Даня строил замок из Лего на ковре, Лена рисовала.

Саша сидел в кресле, наблюдая за ними. Зрение подводило его даже здесь. Лицо Лены, склоненное над альбомом, было для него лишь светлым овалом в обрамлении темных кудряшек. Он даже подумал, что не узнал бы дочь, если бы заведомо не знал, что это она сейчас рисует на полу.

— Пап, посмотри! — Лена подбежала к нему, тыча рисунком в лицо. — Это ты и я гуляем!

Саша взял лист.

— Очень красиво, Ленчик. Это мы в парке?

— Да! Видишь, какая большая птица на дереве?

Он не видел. Он видел разноцветные каляки-маляки. Где там дерево, а где птица — понять было невозможно. И тут дело было не в зрении, а в мастерстве начинающего художника. Но он кивнул, гладя дочь по голове.

— Огромная птица. Молодец.

— У тебя опять глаза красные, — сказала Вера, проходя мимо с чашкой чая. — Ты был у окулиста?

— Нет времени, Вер. Все нормально у меня. Просто устал. В десять дети уснули. Вера ушла в душ.

Саша подошел к окну. Их квартира была на пятом этаже, окна выходили во двор.

На улице, под единственным работающим фонарем у подъезда, стояла машина. Темная, кажется, седан. Марку Саша разглядеть не мог.

Внутри никого не было видно, стекла тонированные.

Машина как машина. Мало ли кто приехал в гости к соседям.

Но на Сашу почему-то вновь нахлынуло беспочвенное чувство тревоги. То самое чувство, которое бывает, когда в темной комнате тебе кажется, что за спиной кто-то есть.

Он смотрел на расплывчатое темное пятно машины внизу. И ему казалось, что это пятно тоже смотрит на него.

Внезапно свет фар внизу мигнул. Один раз. Коротко, словно подмигнул.

Или это просто лампочка фонаря дернулась? Или усталые глаза сыграли злую шутку?

Саша задернул шторы. Резко, почти оборвав карниз.

— Ты чего? — Вера вышла из ванной, вытирая волосы.

— Дует, — соврал он. Голос прозвучал хрипло. — От окна дует.

Он выключил свет и нырнул под одеяло, стремясь укрыться там с головой, как в детстве. Завтра он встретится с Мишей. Выпьет пива. Пожалуется на работу. Жизнь вернется в колею.

Он не знал, что эта ночь была одной из последних, когда он спал в своем доме с чувством безопасности. И «дуть» из окна скоро станет по-настоящему холодно.

Глава 3. Оптика

Суббота началась не с будильника, а с натужного, механического визга. Это был не звук. Это была вибрация, от которой, казалось, дрожали даже пломбы в зубах.

— Пап! Ну па-а-ап! Ты обещал! Мы пойдем на «Ракету»? Ты сказал, что мы пойдем на «Ракету»!

Саша открыл глаза. Потолок плыл перед ним белым киселем. Он зажмурился, потер веки кулаками, пока перед взором не поплыли цветные пятна. Усталость, накопившаяся за неделю — за эти бесконечные часы в пыльном архиве и за вчерашний ночной кошмар — никуда не делась. Она просто спрессовалась где-то в затылке тяжелым свинцовым бруском.

— Идем, Даня. Идем, — прохрипел он.

Парк культуры и отдыха встречал их запахом пережаренного масла, сахарной ваты и чем-то кислым, напоминающим дешевое пиво, пролитое на горячий асфальт. Солнце, тусклое ноябрьское солнце, пробивалось сквозь низкие серые облака, освещая этот праздник жизни, похожий на пир во время чумы.

Народу было тьма. Саша щурился. Без очков этот мир выглядел почти терпимо: лица людей превращались в гладкие, безэмоциональные пятна, кричащие вывески сливались в пестрые полосы. Это была его защита. Его личная, природная «размытость». Если ты не видишь деталей, детали не могут тебя ранить.

Вера шла рядом, держа за руку Лену. На жене было то пальто, которое они купили три года назад в кредит. На воротнике немного облез мех, но Саша старался не замечать этого.

— Тебе нехорошо? — спросила она, заметив, как он морщится от визга, доносящегося с «Американских горок».

— Мигрень. Пройдет.

— Ты вчера был сам не свой. И ночью ворочался. Может, ну его, этот бар? Поедем домой после парка, я запеку курицу…

— Нет, Вер. Мне надо. Правда надо. Мишка ждет. Мне нужно просто… выдохнуть. Поговорить с кем-то, кто не просит меня купить новый пенал или не увольняет меня задним числом.

Они стояли в очереди на «Орбиту». Рядом какой-то тучный мужчина в расстегнутой куртке громко сморкался, не утруждаясь отвернуться. Саша отвел взгляд. Он смотрел на аттракцион — железные люльки на цепях крутились, скрежеща ржавыми суставами, поднимая людей в небо и швыряя их обратно вниз.

«Мы все тут в этих люльках», — подумал он. — «Крутимся по кругу, тошним от страха, а нам говорят, что это веселье. И платим за это жизнью».

Даня визжал от восторга, когда их кресло оторвалось от земли. Саша же, вцепившись в поручень побелевшими костяшками, смотрел вниз, на смазанную землю, и боролся с приступом тошноты. Ему казалось, что цепь вот-вот лопнет. Он почти видел, как расходится звено, как металл стонет от усталости, как они летят в толпу…

— Папа, смотри, мы выше деревьев! — орал сын.

— Да, сынок. Высоко. Очень высоко.

Вторая половина дня превратилась в липкий туман из сладкой ваты, детских капризов и шума. К пяти вечера Саша чувствовал себя выжатым лимоном. Голова гудела, словно трансформаторная будка.

Когда Вера с детьми села в такси, он испытал не стыд, а облегчение.

— Будь осторожен, — сказала она, поправляя ему шарф. Её глаза были тревожными. Она чувствовала, что он что-то скрывает. — Не пей много.

— Я кремень, — улыбнулся он. Улыбка вышла кривой.

Машина уехала, растворившись в сумерках. Саша остался один на ветру. Он вздохнул полной грудью холодный, пропитанный выхлопными газами воздух и направился в сторону бара «Дно» — места, чье название идеально подходило его нынешнему состоянию.

В баре пахло старым деревом, пролитым элем и табачным дымом, который, несмотря на запреты, все равно висел под потолком сизым облаком. Миша уже сидел за угловым столиком, под лампой с зеленым абажуром. Он выглядел… неестественно четким.

Словно кто-то отфотошопил его в реальном времени. Ровная кожа, укладка, белозубая улыбка и — никаких очков. Глаза Миши, которые Саша привык видеть за толстыми линзами слегка уменьшенными, теперь смотрели прямо и цепко.

— Выглядишь паршиво, — бодро поприветствовал его друг вместо

«здрасьте».

— И тебе не хворать, орёл, — Саша плюхнулся на стул. — Темное. Нефильтрованное. Много.

Первый бокал ушел залпом. Холодная горечь немного притупила гул в голове.

— Как твоя новая «суперсила»? — спросил Саша, кивая на глаза друга. Ещё в школе они оба были не особо зрячими. Но друг недавно решился сделать операцию.

— Это невероятно, Сань. Я серьезно. Я увидел сегодня пыль на твоих ботинках с пяти метров. Я вижу меню на стене. Я вижу официантку… во всех подробностях. Ты даже не представляешь, сколько ты упускаешь.

— Я не упускаю. Я фильтрую, — огрызнулся Саша. — Мир — это помойка. Зачем рассматривать помойку в 4К разрешении?

Миша покачал головой, крутя в руках бирдекель.

— Ты прячешься. Как страус. Думаешь, если ты не видишь проблем, они исчезнут. Но та баба, которая тебя уволила… Ольга, да?

— Не уволила, а не дала повышение.

— А ты мог прочитать её намерения по глазам, если бы видел их выражение.

— Да брось ты. Так говоришь, будто это суперспособность. Нормальное зрение — это нормально. Оно у многих.

— А тот бомж в переходе? Ты бы заметил его ногу за километр. Саша напрягся. Упоминание бомжа кольнуло неприятным холодком.

— Хватит.

— Не хватит.

Миша полез в сумку и вытащил знакомый черный футляр. Он толкнул его по липкому столу. Футляр глухо стукнулся о бокал Саши.

— Возьми.

— Я сказал нет.

— Это мои старые. «Ray-Ban». Оправа титановая, стоила как крыло от боинга. Диоптрии твои: минус четыре левый, минус три с половиной правый. Помнишь, мы сверяли рецепты? Это судьба, Саня.

— Зачем ты мне их пихаешь как наркотик?

— Затем, что я уезжаю, — Миша перестал улыбаться. Саша замер с бокалом у рта.

— В смысле?

— Предложили работу в Питере. Филиал открывают. Зрение исправил — новую жизнь начинаю. А ты… ты остаешься тут. И мне почему-то страшно за тебя, друг. Ты ходишь по краю и даже не видишь, где обрыв. Возьми очки. Считай это моим талисманом. Если увидишь дерьмо заранее, может, успеешь обойти.

Они сидели до закрытия. Разговор клеился и не клеился одновременно. Между ними, раньше бывшими в одной лодке «слепошарых неудачников», теперь пролегла пропасть. И смех и грех. Один прозрел и уезжал в новую жизнь, другой оставался слепнуть в своей каморке.

Когда они вышли на улицу, город уже накрыла плотная, чернильная ночь. Фонари горели через один. — Ну, бывай, — Миша крепко обнял его. — Не дури, Сань. Помни: ясность — это сила.

Саша проводил друга до остановки такси. Он смотрел, как красные габаритные огни машины растворяются в потоке, и чувствовал в кармане тяжесть футляра. Он бил его по бедру при каждом шаге. Тук. Тук. Тук.

Путь домой был неблизкий. Саша решил срезать по Той Самой Дороге. Это был длинный, плохо освещенный тротуар вдоль бетонного забора промзоны. Слева — полупустые заброшенные пятиэтажки, справа — проезжая часть, отделенная полосой грязного газона с кустами.

Фонари здесь светили тусклым, болезненно-желтым светом, который не столько разгонял тьму, сколько делал её гуще и зловещее.

Саша шел быстро. Холод пробирал до костей, хмель выветривался, оставляя после себя тревожность.

Рука сама потянулась в карман.

«Я не упускаю. Я фильтрую», — вспомнил он свои слова.

Но сейчас, в одиночестве, любопытство начало грызть его. А что, если Миша прав? Что, если мир действительно другой?

Он остановился под пятном света одного из фонарей. Открыл футляр. Очки лежали на черном бархате, поблескивая хищно и притягательно. Титановая оправа казалась почти невесомой.

— Только попробовать, — прошептал он в пустоту. — Чисто технический тест.

Он надел их.

Мир содрогнулся.

В первую секунду у него закружилась голова. Асфальт под ногами вдруг обрел текстуру — каждая щербинка, каждый камушек, каждое пятно мазута стали кричаще-резкими. Бетонный забор справа перестал быть просто серой стеной — Саша увидел потеки ржавчины, похожие на запекшуюся кровь, увидел паутину трещин, мох, забившийся в стыки плит.

Кусты слева, раньше бывшие просто темными кучами, ощетинились ветками. Саша увидел на них мокрые, черные почки, готовые умереть к зиме. Увидел битое стекло в траве, сверкающее, как бриллианты. Зрение стало пугающе объемным. Даже воздух казался плотным, наполненным пылью, которую он теперь видел в лучах света.

«Господи,» — подумал он. — «Я жил в тумане. Как я вообще ходил по улицам?»

Он двинулся дальше, не снимая очков. Эйфория смешивалась с ужасом. Это было похоже на то, как если бы с фильма ужасов сняли блюр.

Мрачный переулок не стал красивее, он стал… детальнее. И от этого страшнее.

Впереди, метрах в пятидесяти, шел человек. Мужчина в длинном пальто.

Саша всегда ходил быстро. У него была эта привычка клерка, вечно опаздывающего на электричку. На этой длинной прямой дороге он обычно обгонял всех. Старушек, парочки, уставших работяг. Это была его маленькая победа — быть быстрее потока.

Он прибавил шагу. Сейчас я его сделаю.

Саша шел, чеканя шаг, слушая эхо собственных ботинок. Цок-цок-цок. Впереди идущий тоже не отставал. Его походка была странной — широкой, размашистой, властной.

Саша напрягся. Он уже был метрах в десяти. В новых очках он видел фактуру ткани пальто незнакомца — дорогой кашемир, черный, как смоль. Видел, как свет фонаря играет на лакированных туфлях, которые совсем не подходили для прогулки по этому грязному району. Почему он идет так быстро?

В Саше проснулся нелепый, пьяный азарт. Нет уж. На этой дороге он

— король скорости.

Он почти перешел на бег. Расстояние сокращалось. Пять метров. Три. Два.

И тут мужчина резко, без предупреждения, свернул влево, на проезжую часть, направляясь к машине, припаркованной на обочине. Это был массивный черный внедорожник, стоявший в «слепой» зоне между фонарями.

Саша по инерции пролетел вперед на пару метров, не успев обогнать. Азарт сменился разочарованием. Он резко остановился и обернулся.

Просто из любопытства. Посмотреть, куда это «шумахер» делся. Если бы он был без очков, он увидел бы темный силуэт, машину и, может быть, свет лампочки.

Но он был в очках. Диоптрии Миши идеально скорректировали реальность.

Мужчина подошел к багажнику внедорожника. Щелкнул замок. Крышка плавно, бесшумно поплыла вверх.

Вспыхнула подсветка багажного отделения. Холодный, мертвенно-белый светодиодный свет.

Саша увидел всё.

В багажнике не было сумок. Там не было запасного колеса или инструментов.

Там, свернувшись в неестественной позе, лежал человек. Девушка. Её волосы разметались по черному велюру обивки, как светлый веер.

Одна рука свешивалась наружу, и на запястье блеснул браслет. Тонкая кожа руки была покрыта синяками, а на белой блузке расплывалось огромное, блестящее в свете диодов красное пятно. Кровь. Её было много.

Мужчина в пальто наклонился, грубо схватил свесившуюся руку и рывком, как сломанную куклу, запихнул её обратно вглубь багажника. На его руках были перчатки. Тонкие, кожаные перчатки.

Он поднял голову, собираясь закрыть крышку. И его взгляд упал на Сашу.

Они стояли друг от друга метрах в десяти. Разделенные полосой мертвого газона.

Свет от багажника падал снизу вверх, освещая лицо мужчины, превращая его в маску.

Саша перестал дышать. Сердце, казалось, остановилось, чтобы не мешать мозгу обрабатывать информацию.

Очки дали ему сверхчеткую картинку. Он знал это лицо. Это был не бандит. Не уголовник с перебитым носом.

Это было гладкое, ухоженное, волевое лицо, которое Саша видел каждый день на огромном билборде по дороге на работу. Билборд гласил: «БУДУЩЕЕ СТРОИМ ВМЕСТЕ».

Виктор Петрович Корс. Владелец строительного холдинга «Монолит- Групп». Депутат городского собрания. Человек, открывавший детские сады и перерезавший ленточки.

Сейчас его лицо было искажено не яростью, а холодным, расчетливым вниманием.

Он увидел Сашу. Он увидел, что Саша смотрит.

И, что самое страшное, Саша увидел глаза Корса через линзы своих очков. В них не было паники. Там зажегся холодный огонек узнавания проблемы.

Корс медленно, не отрывая взгляда от свидетеля, опустил крышку багажника.

Щелк.

Звук прозвучал как выстрел. Время, застывшее в желе, лопнуло.

Саше послышался голос Корса, он был спокойным, низким. Слишком спокойным для человека с трупом в багажнике. А быть может ему просто померещилось.

Саша не думал. Инстинкты, дремавшие в нем со времен, когда его предки убегали от тигров, взяли управление на себя.

Он рванул с места.

Так он не бегал даже в школе на стометровке. Асфальт бил по ногам. Легкие обожгло холодом.

За спиной хлопнула дверь машины. Взревел мотор.

Этот звук заставил волосы на затылке встать дыбом. Мощный, сытый рык многолитрового двигателя.

Саша не оборачивался, но он слышал. Слышал, как шины зашуршали по гравию обочины, выруливая на дорогу. Фары, наверняка, пока были выключены. Охотник крался.

— Дворы. Надо во дворы, — билось в голове одной мыслью.

Впереди был разрыв в бетонном заборе — поворот к гаражам и старому жилому массиву. Там, где столбы стояли криво, где было полно тупиков и ржавых «ракушек». Туда машина не пролезет. Или пролезет не везде.

Саша метнулся влево, едва не поскользнувшись на мокрой листве. Свет фар ударил ему в спину, выхватив его фигуру, отбросив вперед длинную, дергающуюся тень.

Машина набирала скорость.

Он влетел в темноту двора. Здесь пахло сыростью и гнилым мусором.

— Сюда, сюда! — шептал он сам себе, задыхаясь.

Под ногами мелькали какие-то трубы, битые кирпичи. Очки. Очки давали ему видеть все это. Он перепрыгнул через открытый люк, который без очков точно стал бы его могилой.

Сзади, на въезде во двор, раздался скрежет. Внедорожник слишком широк. Корс не прошел сходу, задел мусорный бак. Это дало Саше пару секунд.

Он бежал лабиринтом гаражей. Сердце колотилось в горле, отдаваясь болью в висках. Каждый шорох казался шагами преследователя. Вдали залаяли собаки — хрипло, злобно, словно почуяли запах страха и свежей крови.

Впереди замаячила спасительная арка — выход к его кварталу.

Он уже видел родной дом, желтые окна кухонь, где люди пьют чай, не подозревая, что в ста метрах от них идет охота на человека.

Саша прибавил ходу, но нога предательски попала в яму, скрытую слоем листвы.

Лодыжку пронзила острая боль. Он полетел вперед лицом.

Руки инстинктивно вытянулись, чтобы защитить голову. Удар о жесткий, промерзший грунт.

Очки.

Они слетели с лица в момент падения. Саша услышал этот звук — самый страшный звук за сегодняшний вечер.

Хруст.

Тихий, жалобный хруст тонкого стекла и дорогого металла о бетонную плиту.

Саша вскочил, игнорируя боль в ноге. Начал шарить руками по земле.

— Нет, нет, пожалуйста…

Пальцы наткнулись на оправу. Она была перекошена. Одно стекло выкрошилось полностью, оставив лишь жалкие осколки. Второе покрылось плотной сеткой трещин.

Он попробовал надеть их. Мир рассыпался на фрагменты. Паутина трещин исказила реальность до неузнаваемости, превратив двор в калейдоскоп осколков света.

— Чёрт!

Сзади снова послышался гул мотора. Теперь ближе. Корс объехал гаражи и заходил с другой стороны.

Саша сунул сломанные очки в карман.

Теперь он снова был слеп. Вернулась старая, добрая размытость, но теперь она была врагом. Темные пятна кустов могли быть убийцами. Смазанные очертания гаражей казались чудовищами.

К тому же после очков состояние глаз лишь ухудшилось. Он захромал к дому.

Подъезд. Стальная дверь. Спасение. У подъезда кто-то стоял.

Темная, высокая фигура. Неподвижная. Лицо — белое пятно. В руке что-то блеснуло. Нож? Пистолет?

Саша замер в тени дерева, прижавшись к шершавому стволу. Неужели Корс уже здесь? Опередил? Прислал кого-то?

Фигура шевельнулась. Поднесла руку к лицу. Вспыхнул огонек. Дымок сигареты.

Саша сощурился до рези в глазах.

Фигура закашлялась. Знакомый, лающий кашель курильщика со стажем. Это дядя Коля, сосед с третьего этажа. Вышел покурить перед сном, чтобы жена не ворчала.

Ноги Саши стали ватными.

— Дядя Коля? — голос прозвучал сипло, жалко. Сосед дернулся.

— Кто там? Сашка? Ты, что ль? Чего крадешься, как тать в ночи? Напугал, блин.

— Извините… я… пробежка. Спортом решил заняться.

— Спортом? — сосед хмыкнул. — С хромой ногой и в грязи? Ну-ну. Физкультурник. Ключи забыл, поди? Заходи давай, я дверь придержу. Саша влетел в подъезд, пробормотав слова благодарности. Лифт ждать не стал — страх, что двери откроются и оттуда выйдет Корс, был слишком велик. Он бежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, глотая пыльный воздух подъезда. Третий этаж, четвертый… пятый.

Руки тряслись так, что он трижды не попал ключом в замочную скважину.

— Давайже, тварь! — шептал он замку.

Наконец, металл поддался. Он ввалился в квартиру и тут же захлопнул дверь, закрыв на все обороты, на ночную задвижку, на всё, что было.

Привалился спиной к двери, сползая на пол. Тишина. В квартире пахло той самой запеченной курицей и спокойствием.

— Саша? — Вера вышла в коридор. Она уже была в пижаме, лицо заспанное, но мигом сменившееся тревогой при виде мужа.

Он выглядел ужасно. Пальто в грязи, на брюках дыра, лицо бледное, покрытое испариной, глаза дикие.

— Господи, что случилось? Тебя избили? Ограбили? Саша тяжело дышал. В горле стоял ком.

Сказать? Сейчас? Втянуть её в это?

— Я… я упал, Вер. Просто упал. На той стройке, помнишь, где темно? Шел, задумался, не заметил арматуру. Проехался пузом. Черт, так глупо…

Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса боли.

— А бежал почему? Ты запыхался, как после марафона.

— Собаки. Стая бродячих. Налетели, пришлось уносить ноги. Адреналин, знаешь ли.

— Ох, горе ты мое. Я же говорила, бери такси! Снимай, давай пальто, я застираю. И штаны снимай. Колено разбил? Перекись есть. Весь остаток вечера он жил как в тумане. Душ не помог смыть липкое чувство страха. Оно въелось под кожу. Он стоял под горячей водой, закрыв глаза, и снова видел это: белое светодиодное сияние, мертвую руку с браслетом и холодные глаза Корса.

Они легли в кровать. Вера выключила свет.

В темноте шорох проезжающей по улице машины заставил Сашу вздрогнуть всем телом.

Он не мог молчать. Этот секрет был слишком тяжелым, он давил на грудную клетку, не давая дышать. Ему нужен был союзник.

— Вера? — прошептал он.

— Мм? Спишь?

— Я не упал.

Тишина. Вера повернулась к нему. В темноте он чувствовал её тепло.

— Что?

— Меня никто не грабил. Собак не было.

— Саш, ты меня пугаешь. Говори.

И его прорвало. Он рассказал всё. Шепотом, сбивчиво, глотая окончания слов. Про очки Миши. Про То, как все стало четким. Про мужчину на дороге. Про багажник. Про лицо Корса. Про труп девушки. Про погоню.

Он говорил и чувствовал, как тело Веры рядом напру. Внизу, во дворе, было пусто. Дядя Коля давно ушел.

Но на въезде во двор, там, где кончалась зона света фонаря, стоял темный массивный силуэт автомобиля. Двигатель был выключен. Огней не было.

Машина просто стояла и ждала. Та же что вчера? Или другая? Саша отпустил штору дрожащими пальцами. Эта ночь будет очень долгой.

Глава 4. Протокол для слепого

Утро наступило не с рассветом, а с осознанием пустоты за окном. Саша подскочил к подоконнику, сбив стакан воды, оставленный с ночи. Стекло не разбилось, глухо стукнув о ламинат, но лужа быстро впиталась в коврик.

Он отогнул край шторы дрожащими пальцами, боясь увидеть чёрный, глянцевый бок внедорожника, который мог за ночь превратиться в катафалк для всей его семьи.

Пусто.

Там, где вчера стояла машина-призрак, зияла проплешина вытоптанного газона, присыпанная мелким ноябрьским инеем. Место было пустым, как выбитый зуб.

Саша выдохнул, но облегчения это не принесло. Наоборот, отсутствие видимой угрозы сделало воздух в квартире еще более густым и наэлектризованным. Если враг ушёл, значит, он уже начал действовать другими методами.

В кухне звякнула посуда. Вера.

Он ворвался туда, не чистив зубы, взлохмоченный, с дикими глазами, в которых лопнули капилляры.

— Собирай детей. Сейчас же.

Вера замерла с ножом над половиной батона. Она была бледной, с тёмными кругами под глазами — видно, тоже не спала, прислушиваясь к каждому скрипу лифта.

— Саш, ты… Ты уверен? — её голос был тонким, ломким. — Может, утром всё выглядит иначе? Может, нам просто… показалось? Ночью страх всегда имеет большие глаза.

— Там нет машины, Вера! — он указал пальцем в сторону окна.

— Ну вот видишь! Уехал!

— Ты не понимаешь! — он схватил её за плечи, возможно, слишком сильно. Вера вздрогнула. — Он не просто стоял. Он знает, где мы живем. Если он уехал, значит, он готовит что-то другое. Я не могу рисковать. Пожалуйста. Уезжайте к твоим родителям. Скажи, что мы затеяли ремонт. Скажи, что у меня аллергия. Ври что угодно, только заберите детей и исчезните отсюда на пару недель.

Даня вошел в кухню, протирая заспанные глаза. На его пижаме был нарисован Супермен.

— Пап, почему вы кричите? — спросил он тихо.

Саша разжал руки, отпуская жену, и натянул на лицо фальшивую, резиновую улыбку, от которой болели скулы.

— Мы не кричим, чемпион. Мы планируем… приключение. Вы едетек бабушке. Прямо сейчас. Там испекут тот пирог, помнишь?

— А ты? — Даня смотрел на отца слишком пронзительно для ребёнка.

— А мне надо… победить злодея на работе, — Саша почувствовал, как к горлу подкатывает ком. — Иди, помоги маме собрать рюкзак.

Через час квартира опустела. Сборы были хаотичными, нервными. Лена плакала, не желая расставаться с плюшевым зайцем, которого куда-то засунули. Вера механически складывала вещи, стараясь не смотреть на мужа. Когда дверь такси захлопнулась и машина отъехала от подъезда, Саша ощутил себя капитаном тонущего корабля, который только что ссадил команду в шлюпки.

Теперь он был один. И у него была цель.

Он оделся нарочито аккуратно. Костюм — броня клерка. Старый галстук. Как же не хватает тех очков… Может купить новые? Хотя лучше не стоит, от них одни неприятности.

С собой он взял лишь паспорт. Смартфон оставил дома, выключив его и засунув под подушку. Интуиция, обострившаяся до предела, подсказывала, что быть «на связи» сейчас опасно.

Он вышел из дома и направился не к метро, а к районному отделению полиции.

Дорога казалась враждебной полосой препятствий. Каждый прохожий в тёмной куртке вызывал приступ тахикардии. Саше казалось, что на него смотрят. Из тонированных окон машин, из объективов камер видеонаблюдения над подъездами, даже голуби на проводах, казалось, передавали информацию о его перемещении кому-то, кто сидел в высоком кабинете из стекла и бетона.

«ИнтерДата», базы данных, сервера… Он всю жизнь работал с информацией, зная, что каждый след можно найти. Теперь он сам стал битым пикселем в огромной матрице города.

Здание РОВД выглядело как серый, угрюмый бастион советской эпохи. Штукатурка осыпалась, решётки на окнах напоминали тюремные. Внутри пахло сыростью, дешевым табаком и тем специфическим запахом человеческого горя и казёнщины, который не выветривается никогда.

Дежурный за мутным стеклом, молодой парень с прыщами на лбу и взглядом, полным вселенской скуки, даже не оторвался от телефона.

— Чего вам?

— Мне нужно сделать заявление. Об убийстве.

Слово «убийство» зависло в воздухе, диссонируя с тихим жужжанием старого холодильника в углу.

Дежурный медленно поднял глаза. В них не было интереса, только легкое раздражение от того, что его отвлекли от ленты соцсети.

— Кого убили?

— Я… я видел труп. И убийцу. Я свидетель.

Парень вздохнул, достал потрепанный журнал и протянул Саше ручку на пружинке.

— Второй этаж, двадцать третий кабинет. Старший следователь Решетников. Если он на месте.

Коридор был узким, крашенным в ядовито-зеленый цвет до половины стены. Саша шел, слыша собственные шаги. Каждый удар каблука о истертый линолеум звучал как приговор.

Двадцать третий кабинет. Дверь обита дермантином, местами порванным, из дыр торчит вата. Саша постучал.

— Да! — рявкнули изнутри.

Старший следователь Решетников был грузным мужчиной с мясистым лицом, на котором застыло выражение перманентного скепсиса.

Рубашка натягивалась на животе, верхняя пуговица расстегнута, галстук сдвинут набок. Он пил чай из огромной кружки с надписью

«Настоящий полковник» и ел бутерброд с толстым куском докторской колбасы.

Саша вошел, нерешительно комкая в руках шапку.

— Я от дежурного. По поводу убийства.

Решетников перестал жевать, но не торопился проглатывать. Он осмотрел Сашу с головы до ног — внимательно, оценивающе, как мясник осматривает тушу. Взгляд зацепился за грязные туфли (Саша так и не помыл их после вчерашнего забега по грязи), за нервные руки.

— Присаживайтесь, гражданин… — он глянул в пустоту.

— Лебедев. Александр Сергеевич.

— Лебедев. Ну что, Александр Сергеевич. Рассказывайте. Кого грохнули, где, когда.

Саша начал говорить. Сначала сбивчиво, путаясь в словах, перескакивая с деталей на эмоции. Потом собрался. Он рассказал про дорогу через промзону, про освещение, про черный джип, про открытый багажник.

Когда он дошел до описания трупа девушки и упоминания имени Виктора Петровича Корса, Решетников отложил бутерброд. В кабинете повисла тишина, нарушаемаятолько тиканьем настенных часов и шумом вентилятора системного блока, который выл, как раненое животное.

— Корс, значит, — протянул следователь, вытирая жирные пальцы салфеткой. — Виктор Петрович. Депутат. Благотворитель. Человек, который в этом районе церковь восстановил.

— Это был он. Я видел его лицо. Четко. Он смотрел прямо на меня.

— Ага. Интересно.

Решетников откинулся на скрипучую спинку кресла. Он не стал записывать. Он даже не пододвинул к себе протокол.

— Александр Сергеевич, скажите, а вы выпиваете? Саша опешил.

— В смысле?

— В прямом. Вчера вечером, перед вашей… прогулкой. Вы употребляли алкоголь?

— Я был в баре с другом. Выпил пару бокалов пива. Но я не был пьян!

— Пару бокалов, — с удовлетворением повторил следователь. — «Дно», небось? Гадюшник тот, у вокзала? Там в пиво спирт льют, слона свалит.

— Я был трезв! Я осознавал свои действия!

— Ладно, ладно, не кипятись. А препараты какие-нибудь принимаете? Антидепрессанты, транквилизаторы? Времена сейчас тяжелые, у каждого второго нервы шалят.

— Нет! Послушайте, я видел труп в багажнике! Девушка! Блондинка, кровь на блузке! Он запихивал её руку обратно! Вы должны отправить наряд! Проверить его машину, проверить то место, где он стоял! Там может быть кровь на земле!

Решетников тяжело вздохнул, будто общаясь с несмышленым ребенком. Он взял со стола какой-то карандаш и начал вертеть его в пальцах.

— Гражданин Лебедев. У Виктора Петровича вчера был благотворительный вечер. В «Метрополе». До часу ночи. Были сотни людей. Камеры, журналисты. А вы говорите, что в это время он грузил трупы на окраине в гаражах?

— Может, после вечера! Или до! Я не знаю, который час был точно, около одиннадцати!

— В одиннадцать он тост говорил, — усмехнулся следователь. — В прямом эфире местного канала.

Сашу окатило холодом.

— Это… этого не может быть. Это двойник. Или запись. Я видел его!

— Как видел? — голос Решетникова стал жёстче, металлическим. — Какое у вас зрение?

— Ну… Минус три, так что я… не очень…

— Не очень видите. Так?

— Так, но…

— А как же вы разглядели багажник машины?

Саша запнулся. Как объяснить? Как рассказать про чудо-очки Миши, которые прозрели, а потом разбились в пыль?

— Очки были. Новые. Сильные.

— И где они сейчас? Предъявите вещдок, так сказать. Инструмент вашего озарения.

— Они… они разбились. Я упал, когда убегал. Они пришли в негодность.

— Удобно, — хмыкнул Решетников. — Значит так. Ночь. Темная промзона. Фонари через один горят. Расстояние, как вы говорите, метров десять-пятнадцать. Вы после пары бокалов «ерша». У вас плохое зрение, а «волшебные очки», в которых вы орлом стали, исчезли. И в таких условиях вы опознаете уважаемого человека, обвиняя его в тяжком преступлении. Вы понимаете, что это бред? Следователь встал и подошел к окну, глядя на серый двор.

— Вы, наверное, кино насмотрелись, Лебедев? Или может, денег хотите? Корс — фигура богатая. Решили шантажнуть?

— Что?! — Саша вскочил со стула, опрокинув его. Грохот отразился от пустых стен. — Вы что несёте? Я обычный человек, зачем мне это? Я испугался! Я семью отослал, потому что он приехал к моему дому! Он меня выследил!

— Выследил? Корс? Лично? Депутат следит за системным администратором, про которого никто знать не знает? — Решетников рассмеялся, но смех был неприятным, сухим, как кашель. — У вас мания преследования, батенька. Классическая паранойя. Сначала трупы мерещатся, потом машины под окнами. Газет, небось, перечитали, как страшно жить?

Саша стоял, тяжело дыша. Его трясло. Это было как биться головой о ватную стену. Словно тебя не слышат. Твою реальность отменяют.

Твои воспоминания — яркие, четкие, где была видна текстура пальто убийцы — превращают в галлюцинации пьяницы.

Он почувствовал, как почва уходит из-под ног. Следователь методично разбирал его уверенность по кирпичикам.

«А может, и правда? — мелькнула предательская мысль. — Может, это манекен? Может, это розыгрыш? А Корс… ну похож просто? Мало ли упитанных мужиков в пальто?»

Нет.

Глаза. Сашапомнил глаза. Тот холодный, оценивающий взгляд, когда багажник закрывался. Мертвые вещи так не смотрят. Живые, виновные люди — смотрят.

Саша медленно поднял упавший стул и поставил его на место. Движения были четкими, автоматическими. Паника внезапно сменилась глухой, тяжелой злостью.

— Вы можете смеяться, — тихо сказал он. — Можете считать меня сумасшедшим, пьяницей, шантажистом. Мне плевать. Я видел то, что видел. И он видел меня.

Решетников повернулся к нему. Лицо его вдруг потеряло иронию. Стало каменным, непроницаемым.

— Знаете, Лебедев… Если вы так настаиваете… У меня есть протокол. Я могу зарегистрировать ваше заявление. По всей форме. Со статьёй за ложный донос — триста шестая, знаете такую? До двух лет, между прочим.

— Регистрируйте.

— И, — следователь сделал паузу, подошел к столу и наклонился к Саше, дыхнув смесью колбасы и застарелого перегара, — мы обязаны будем провести очную ставку. Вы понимаете, что это?

— Понимаю. Я увижу его вживую. И тогда посмотрим, как он будет мне в глаза смотреть.

— О да. Это будет занимательное зрелище. Виктор Петрович очень… занятой человек. Но ради такого случая, думаю, он найдёт окно. Раз вы обвиняете его в таком. Мы вызовем его. Официально. И вас посадим друг напротив друга.

Решетников достал чистый лист бумаги и ручку.

— Пишите. Только помните, Александр Сергеевич. Бумага всё стерпит, а вот жизнь — нет.

Саша сел писать. Буквы прыгали, ручка дрожала, оставляя рваные следы на дешевой бумаге. Он излагал сухие факты, но чем больше он писал, тем больше чувствовал, что подписывает себе приговор. Это была не жалоба. Это было признание, что он стал мишенью.

Когда он поставил подпись и дату, Решетников забрал лист двумя пальцами, брезгливо, словно это была использованная салфетка.

— Мы свяжемся с вами, Лебедев. Проверим факты, место «происшествия». Организуем встречу. Идите домой. И советую проспаться.

— Когда очная ставка?

— Как только, так сразу. Не покидайте город. Вы теперь — важный свидетель. Или обвиняемый. Как карта ляжет.

Саша пошел к двери. На пороге он остановился. Что-то свербело внутри. Какая-то мысль, которая билась в закрытые двери сознания с той секунды, как он вошел в кабинет. Отношение следователя было не просто халатным. Оно было… подготовленным.

Саша обернулся. Решетников уже набирал номер на стационарном телефоне, глядя в спину уходящему.

— Знаете, что самое страшное в плохом зрении, гражданин следователь? — спросил Саша.

Решетников замер с трубкой в руке.

— Ну? Что? Опять очки сломал?

Саша посмотрел ему прямо в глаза — водянистые, циничные глаза человека, который давно продал всё, что мог продать.

— Когда не видишь лиц, начинаешь видеть суть. Детали отвлекают. Красивый галстук, добрая улыбка — это всё мишура. Для меня мир — пятна. И вот это пятно, которое Корс, и это пятно, которое ваш кабинет… они одного цвета. Цвета гнилого мяса.

— Ты, философ хренов, шёл бы отсюда, пока я тебя в «обезьянник» не кинул за оскорбление сотрудника при исполнении, — прорычал Решетников, но в голосе проскользнула неуверенность.

— Я уйду, — Саша взялся за ручку двери. — Но передайте своему Корсу, когда будете ему звонить…

Он замолчал, формулируя то, что, казалось, пришло ему не из головы, а из какого-то древнего инстинкта выживания. Ту самую фразу, которая вспыхнула как сигнальная ракета над морем его отчаяния.

— Скажите ему: «В темноте видно лучше».

Решетников моргнул. Раз, другой. Телефонная трубка в его руке тихонько запищала короткими гудками.

— Чего? Ты угрожаешь?

— Это не угроза. Это констатация факта. Он поймёт. Он видел меня ночью. В полной темноте. И он знает, что я рассмотрел.

Саша вышел, хлопнув дверью.

Его сердце колотилось так, что казалось, ребра сейчас треснут. Ноги были ватными, спина мокрой от пота. Но впервые за эти сутки он почувствовал не только страх животного, но и злость. Холодную, рассудочную злость.

Система начала его пережевывать. Он знал это.

Они смеялись над его зрением. Они думали, что «слепого» крота легко растоптать. Они не учли одного — когда тебя лишают света, у тебя обостряются остальные чувства. Слух, чтобы слышать ложь. Нюх, чтобы чуять предательство.

Выйдя из здания РОВД, он увидел, как к парковке подъезжает полицейский «уазик». Из него вышли двое патрульных и весело смеясь о чем-то, закурили.

Мир снова был размытым и серым. Саша механически поправил галстук. У него в кармане завибрировал телефон. Странно, ведь он его оставил дома.

Нет, не свой.

Рабочий. Он по привычке сунул корпоративный пейджер, старый, как динозавр, который использовали для экстренных вызовов в серверную, в карман пиджака.

Он достал устройство. На маленьком монохромном экране мигало сообщение. Не от начальника. И не от системы мониторинга серверов. Текст был коротким:

«ДОСТУП ВРЕМЕННО ЗАБЛОКИРОВАН. ПРИЧИНА: ПОДОЗРИТЕЛНАЯ АКТИВНОСТЬ, ВОЗМОЖНАЯ ХАКЕРСКАЯ АТАКА».

В ту же секунду на личный, оставшийся дома, наверное, уже сыпались сообщения от друзей, от Миши, от коллег. Его отрезали. Мгновенно. Хирургически точно. Корс даже не стал ждать очной ставки. Он дернул за ниточку, и кукла по имени Саша Лебедев лишилась руки.

Следующей будет нога. Потом голова.

Саша стоял на ступенях полиции, сжимая бесполезный пейджер. В небе над ним висело свинцовое небо. Начинался мелкий, колючий снег.

Впереди была зима. И в этой зиме он остался совсем голым.

— В темноте видно лучше, — повторил он шепотом самому себе, как мантру. — В темноте видно лучше…

Снежинки падали на стекла очков, таяли и стекали слезами по линзам. Но он больше не вытирал их. Теперь искажение картинки было его единственным, хоть и ненадежным, убежищем. Война была объявлена, и первый выстрел пришелся не в тело, а в саму жизнь.

Глава 5. Сделка с дьяволом.

Кабинет старшего следователя Решетникова пах так, словно в нем кто-то умер, а потом попытался скрыть это, раскурив пачку дешевых сигарет «Прима». Запах въедался в обои, в пожелтевший пластик жалюзи, в саму душу сидящего здесь человека.

Саша сидел на привинченном к полу табурете уже сорок минут. Его спина затекла, но больше спины болели глаза. Без очков, разбитых

накануне, мир снова превратился в акварель, нарисованную дрожащей рукой двоечника. Лампы дневного света гудели над головой, вспыхивая и угасая с ритмичностью пытки китайской каплей.

— Так-так-так… — Решетников вошел в кабинет, держа в руках бумажный стаканчик с кофе, от которого разило чем-то спиртовым. — Значит, говорите, номер машины вы не запомнили?

— Я же написал в объяснительной, — голос Саши звучал глухо, будто через слой ваты. Он потер переносицу. — Грязно было. Номера заляпаны. Но марка — «Гелендваген». Чёрный. Матовый.

Следователь тяжело опустился в скрипучее кресло, которое застонало под его весом. Он бросил папку с делом Саши на стол. Шлеп. Звук был влажным, неприятным.

— Александр Сергеевич, — Решетников отхлебнул кофе, поморщился и посмотрел на Сашу поверх своего стола. Для Саши лицо следователя было просто пятном с блестящими глазками-бусинками. — Вы понимаете, что такое «Гелендваген»? В нашем городе их штук триста. А черных — двести девяносто. Это не улика. Это статистика.

— Я видел лицо! — Саша подался вперед. — Я видел Виктора Петровича Корса. На плакатах его рожа на каждом углу. Я не мог ошибиться! И девушку… её руку…

— Руку, — Решетников вздохнул, открывая ящик стола и доставая оттуда пачку салфеток. Он вытер жир с губ. — Александр Сергеевич, а скажите честно… Вы вчера только пиво пили? Может, что-то еще?

Покурили? Грибочков, может, маринованных неудачно поели?

— Вы издеваетесь? — Сашу начало трясти. От злости, от бессилия, от унизительности ситуации.

— Я работаю. Отрабатываю версии. Смотрите: темно. Вы пьяны — сами признали в протоколе про бар. Вы подслеповаты — про очки ваши мы тоже записали. Вы находитесь в безлюдном месте, где нормальные люди по ночам не гуляют. И там вы видите уважаемого человека, депутата, мецената, который… что делает? Грузит манекен? Труп?

Мешок картошки?

— Это была женщина! У неё были светлые волосы! И кровь! Решетников вдруг перестал жевать губу и наклонился вперед. Атмосфера в кабинете неуловимо изменилась. Из тягучей и ленивой она стала холодной и острой, как лезвие скальпеля.

— А вы знаете, Александр, что такое «параэйдолия»? — тихо спросил следователь. — Это когда мозгу не хватает информации, и он дорисовывает образы. Вы видели тени. Игру света. А ваш воспаленный мозг, накачанный пивом и стрессом на работе — я навел справки, у вас там аврал, — подсунул вам знакомое лицо с билборда. Потому что мозгу так проще.

Дверь кабинета открылась без стука. Саша вздрогнул и обернулся.

В проеме стоял человек.

Даже без очков Саша понял, что это не полицейский. Слишком идеально сидел на нём костюм. Слишком уверенной была осанка. А запах… Вместе с этим человеком в прокуренный кабинет ворвался аромат дорогого парфюма — сандал, кожа и холодная сталь.

Это был не адвокат. Это был сам Корс.

Саша замер. Воздух застрял в горле колючим комом.

Корс шагнул внутрь, словно хозяин, который зашел проверить, как работает прислуга. Решетников тут же вскочил, одергивая мятый пиджак. Весь его цинизм слетел, как шелуха, уступив место собачьей преданности.

— Виктор Петрович, — засуетился следователь. — Мы как раз заканчиваем. Гражданин Лебедев тут… фантазирует.

Корс не посмотрел на мента. Он смотрел на Сашу. В упор.

Его лицо было спокойным. Никакой агрессии. Никакой злости. Только легкая, едва уловимая усталость человека, которому приходится отвлекаться от важных дел, чтобы раздавить таракана.

— Зачем же так грубо, майор? — голос Корса был глубоким, бархатным. — Человек проявил бдительность. Гражданскую позицию. Это похвально.

Онподошел ближе. Саша инстинктивно вжался в табурет, ожидая удара. Но Корс просто протянул руку и взял со стола листок с показаниями Саши.

— «Убитая блондинка», «Кровь на бампере», «Угрожающий взгляд», — прочитал он вслух, слегка улыбаясь уголками губ. — Целый голливудский сценарий, Александр. У вас талант. Не пробовали писать книги?

— Я видел то, что видел, — прохрипел Саша. Но голос предательски дрогнул. В присутствии этого человека уверенность таяла, как лед в кипятке.

— Разумеется. Вы верите своим глазам. — Корс положил листок обратно. — Проблема в том, что глаза — ненадежный инструмент. Особенно, если оптика… подводит.

Корс сделал жест рукой, словно смахивая невидимую пылинку с лацкана Сашиного пиджака. Саша отшатнулся.

— Виктор Петрович, оформить его? — спросил Решетников, уже готовый писать протокол задержания. — Клевета, 128-я статья. Или 306-я, ложный донос. Посидит пару суток в «обезьяннике», протрезвеет, глядишь и вспомнит, что это была собака.

— Ну что вы, — мягко возразил Корс. — Александр Сергеевич — ценный специалист. Айтишник, если не ошибаюсь? Сервера, базы данных… Умный труд. Зачем же в камеру? Нам нужно просто… поговорить.

Прояснить недопонимание.

Он повернулся к Саше и улыбнулся. Улыбка была безупречной. Акульей.

— Здесь душно, Александр. Пахнет безысходностью. Не возражаете, если мы продолжим беседу в более приятном месте? У меня машина внизу. Пообедаем. Мой счет.

Это был не вопрос. Это был приказ, завернутый в подарочную бумагу. Саша посмотрел на Решетникова. Тот отвел взгляд, делая вид, что очень занят сортировкой папок. Помощи ждать было неоткуда. Он был в отделении полиции, в центре города, среди сотен людей, и при этом был абсолютно беззащитен.

— Я никуда с вами не поеду, — выдавил Саша.

— Всего лишь через дорогу, — успокоил Корс. — Ресторан «Сенат». Лучшие стейки в городе. Мы просто поговорим. Я настаиваю. Отказ я восприму как личную обиду. А я, Александр, очень злопамятный человек.

Ресторан «Сенат» встретил их звенящей тишиной и прохладой. Здесь пахло деньгами. Накрахмаленные скатерти, тяжелые бархатные портьеры, официанты, двигающиеся бесшумно, как тени.

Корса провели в отдельный кабинет — небольшую комнату с камином (разумеется, искусственным, но выглядевшим дороже настоящего) и массивным дубовым столом.

Саша сел на край кожаного кресла, готовый в любую секунду сорваться и бежать. Но куда бежать? На входе стояли два шкафа из охраны Корса.

Корс вальяжно расположился напротив. Он даже не снял пальто — того самого, кашемирового, текстуру которого Саша рассматривал вчера в своих чудесных очках.

— Виски? — предложил Корс.

— Я не пью с… с подозреваемыми. Корс рассмеялся. Искренне, громко.

— Подозреваемыми! Боже, какая прелесть. Вы мне нравитесь, Саша. В вас есть стержень. Гнилой немного, хрупкий, но стержень.

Официант поставил перед ними два широких бокала с янтарной жидкостью и исчез, прикрыв за собой дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел.

Корс покрутил бокал в руке, любуясь игрой света в напитке.

— Давайте сразу к делу. Я занятой человек. Вы, я полагаю, тоже. Он наклонился и поставил на стол черный кожаный кейс. Обычный, дипломат. Такие Саша видел только в фильмах про шпионов 90-х.

— Вчера вечером, Александр, произошло досадное недоразумение. Мои сотрудники… скажем так, проводили утилизацию биологических отходов. У одного моего партнера сдохла собака. Дог. Огромная тварь. Жалко было, конечно. Вот мы и решили вывезти ее по-тихому, чтобы не пугать детей. А вы… — он сделал неопределенный жест рукой, — оказались не в том месте, не в то время. И с очень плохим зрением.

Саша смотрел на него во все глаза. Ложь была настолько наглой, что восхищала своей монументальностью.

— Собака? — переспросил Саша. — В браслете с фианитами? В белой блузке?

— У богатых свои причуды, — не моргнув глазом, ответил Корс. — Кто-то одевает собак. Кто-то хоронит их в лесу.

Корс щелкнул замками кейса. Крышка поднялась. Саша невольно заглянул внутрь.

Деньги.

Плотные пачки пятитысячных купюр. Аккуратные, перехваченные банковскими лентами. Их было много. Очень много. Саша, привыкший считать зарплату от аванса до аванса, никогда не видел столько наличных вживую. Это были не просто бумажки. Это была квартира без ипотеки. Это была новая машина вместо ржавеющего «Форда». Это было образование для детей в Англии.

Это была Свобода. Или цена его души.

— Здесь десять миллионов, — скучающим тоном произнес Корс. — Это, можно сказать, грант. На улучшение жилищных условий. На поправку здоровья… Вам бы зрение вылечить, Александр. Сейчас лазерная коррекция творит чудеса. Сделаете операцию — и перестанете видеть то, чего нет.

Саша сглотнул. Во рту пересохло так, что язык прилип к небу. Десять миллионов. Он мог бы прямо сейчас встать, взять этот кейс, поехать домой, забрать Веру, детей… Уехать к морю. Забыть этот серый ноябрь, эту грязь, эту слякоть. Забыть тот хруст в багажнике.

Кто была та девушка? Он её не знал. Она уже мертва. Ей не помочь. А его семье деньги помогут. Разве это не логично? Разве не разумно?

— Зачем? — спросил Саша шепотом. — Если это была собака, зачем вы платите?

Корс отпил виски. Глаза его над бокалом стали жесткими, как два куска антрацита.

— Я плачу не за молчание о собаке. Я плачу за комфорт. Я не люблю шум, Александр. Не люблю, когда мое имя треплют сумасшедшие в коридорах полиции. Шумиха вредит бизнесу. Падение акций «Монолита» на один пункт обойдется мне дороже, чем содержимое этого чемоданчика. Так что считайте это… инвестицией в тишину.

Он пододвинул кейс к Саше.

— Берите. Это щедрое предложение. Единственное предложение. Завтра его не будет.

Саша смотрел на пачки денег. Красные бумажки казались ему похожими на куски сырого мяса. На те пятна крови, что он видел на блузке.

В темноте подвалов его памяти вспыхнула картинка: тонкая женская рука с браслетом, которую безвольно заталкивают в багажник.

Если он возьмет эти деньги, он сам станет тем, кто закрыл крышку. Он станет соучастником.

Рука сама потянулась к кейсу. Дрожащие пальцы коснулись кожи дипломата. Она была теплой, живой на ощупь.

— Просто возьми и уходи, — мягко сказал Корс. — Уезжай из города. Неделю отдохни где-нибудь в Турции. Остынь. А когда вернешься… ты поймешь, что ничего не было. Был просто сон. Дурной сон.

Саша поднял глаза. Прямо в них — спокойные, уверенные, сытые глаза убийцы, который привык покупать людей как одноразовые платки.

Корс даже не сомневался. Для него Саша уже продался. Вопрос был лишь в том, будет ли он торговаться.

И от этого уверенного спокойствия внутри Саши вдруг лопнула какая- то струна. Страх никуда не делся, нет. Но к нему примешалась тошнота. Острая, физическая тошнота от собственного отражения в зрачках этого чудовища.

— Я могу… подумать? — спросил Саша, убирая руку.

Корс слегка нахмурился. Едва заметно. Тень неудовольствия пробежала по его лицу.

— Думать — вредно, Александр. От мыслей портится зрение. Но хорошо. Я даю вам время до вечера. Мой человек будет ждать вас у вашего подъезда в 20:00. Либо вы выходите к нему с паспортом и готовностью ехать в аэропорт, — он постучал пальцем по кейсу, — либо вы остаетесь здесь. Со своими принципами. И своей подслеповатой правдой.

Корс захлопнул крышку кейса.

— И помните, Александр. Я сегодня добрый. Я предлагаю зонт перед дождем. Но если вы откажетесь от зонта… не жалуйтесь потом, что промокли до костей.

Он встал, бросив на стол пятитысячную купюру за нетронутый виски.

— До вечера. Корс вышел.

Саша остался один в тихом кабинете. Кейс остался стоять на столе, как черная дыра, всасывающая свет. Десять миллионов причин предать себя.

Он схватил со стола свой стакан, опрокинул в себя обжигающий виски и закашлялся. Глаза защипало. Но не от алкоголя.

Мир вокруг все еще был мутным, размытым пятном. Но одно Саша теперь видел предельно четко: красную черту, которую он должен переступить. Или назад, в безопасную слепоту, купленную за кровавые деньги. Или вперед, в темноту, где его ждет смерть, но где, возможно, он впервые в жизни увидит себя настоящего.

Глава 6. Карта бита

Кейс лежал на дубовом столе, раскрытый, как пасть сытого хищника. Пачки купюр, стянутые розоватыми банковскими лентами, в теплом свете бра казались неестественными. Это была не бумага. Это была спрессованная чужая жизнь, время, здоровье, совесть.

В глазах Саши, лишенных четкой оптики, края пачек расплывались, и красные купюры сливались в одно сплошное кровавое месиво.

Казалось, стоит дотронуться — и пальцы станут липкими. Десять миллионов.

Он представил, как приходит домой и высыпает эту гору на кухонный стол. Как плачет Вера — сначала от испуга, потом от облегчения.

Как они покупают билеты на первый рейс в теплые края. Как Даня впервые видит океан.

Никто не узнает. Девушка мертва. Её не вернуть. Профессор говорил:

«В этой стране прав тот, у кого больше прав». Корс — это закон. Зачем бороться с законом?

Саша протянул руку. Кончики пальцев зависли в миллиметре от денег. От них исходил едва уловимый запах типографской краски и человеческого пота. Запах страха.

Если он возьмёт это, то купит себе глаза. Операцию. Линзы.

Но сможет ли он закрыть эти новые, зоркие глаза, когда будет ложиться спать рядом с женой? Не увидит ли он на своих руках в свете ночника те же синяки, что были на шее мертвой девушки?

— К чёрту, — выдохнул он.

Словно очнувшись от гипноза, он резко захлопнул крышку. Щелчок замков в пустом кабинете прозвучал громче выстрела.

Он не стал забирать купюру, оставленную Корсом за виски. Он не прикоснулся к бокалу.

Саша встал. Ноги были ватными, но спина почему-то выпрямилась сама собой. Он направился к двери, чувствуя, как спиной ощущает тяжесть оставленного на столе «выкупа».

В коридоре его встретили два охранника. Они даже не посмотрели на его лицо — скользнули взглядом по рукам.

Руки были пустыми.

На лицах «шкафов» на секунду проступило искреннее, детское недоумение. Они привыкли, что из этой комнаты люди выходят либо с кейсом и потной лысиной, либо не выходят вовсе, покидая заведение через служебный ход в черных пакетах.

Саша прошёлмимо них, толкнул тяжелую дверь и вышел в промозглый ноябрьский вечер.

Путь домой был похож на лихорадку. Он не взял такси, хотя в кармане было пусто, кроме мелочи на проезд. Он шёл пешком до метро, специально выбирая темные переулки, чтобы холодный ветер выдул из головы остатки страха.

Но страх не уходил. Он переплавлялся в другое чувство — в гнетущее ожидание удара.

Он знал: такие подарки, как выбор, Корс делает только один раз. Дома было тихо. Вера с детьми еще не вернулась от родителей, и эта пустота квартиры, раньше казавшаяся уютной, теперь звенела напряжением.

Саша не стал включать свет. Он прошел в спальню, не разуваясь, и подошел к окну. Отогнул край плотной шторы.

Внизу, у подъезда, в круге желтого света от фонаря, стоял черный автомобиль.

Ровно 19:55.

Человек Корса был пунктуален, как палач.

Саша прислонился лбом к холодному стеклу. Машина внизу была просто темным, геометрически правильным пятном, поглощавшим свет.

Она ждала.

Саша представил, как открывается дверь подъезда. Как он спускается, садится на заднее сиденье, где пахнет кожей, и его везут в новую жизнь.

Часы на стене громко тикали.

Тик-так. Пятьдесят восемь минут. Тик-так. Пятьдесят девять.

Дверь подъезда не открылась.

20:00.

Секундная стрелка пересекла рубеж.

Черный автомобиль внизу мигнул фарами. Раз.

Потом медленно, словно ленивое животное, отъехал от бордюра и растворился в темноте двора.

— Вот и всё, — прошептал Саша.

Вместо облегчения на плечи навалилась свинцовая плита. Он только что отказался от зонта. И, как обещал Корс, небо тут же разверзлось.

Он пошёл на кухню, достал бутылку водки, спрятанную за крупами «на чёрный день», налил полстакана и выпил залпом, даже не поморщившись. Тепло разлилось по желудку, но холод внутри не отступил. Он знал, что эта ночь — последняя спокойная ночь в его жизни.

Утро началось не с пения птиц и не с кофе. Оно началось с эсэмэски.

Короткая вибрация телефона на тумбочке заставила его вздрогнуть.

«Операция отклонена. Карта заблокирована. Банк „Империал“». Саша протер глаза, нашарил очки. Это было уведомление о попытке списания абонентской платы за подписку на музыку.

Странно. Там должны быть деньги. Зарплата пришла три дня назад. Он зашел в приложение банка.

«Доступ заблокирован. Обратитесь в отделение банка».

Сердце пропустило удар. Он открыл приложение второго банка, где лежал неприкосновенный запас — деньги, отложенные на первоначальный взнос за дачу.

«Ваши счета арестованы по решению ФССП №…» Внизу красным шрифтом светился баланс: 0.00 руб.

— Началось, — сказал он в пустоту.

Саша метнулся к ноутбуку. Платный рабочий VPN не подключался. Аккаунт в облаке, где хранились семейные фото за последние пять лет — «Учетная запись деактивирована за нарушение правил сообщества».

Корс не шутил. Он не просто пугал. Он выключал Сашу, как лампочку. Щелк — и нет человека. Финансово он уже был трупом.

Саша оделся за три минуты. Он должен был попасть на работу. Там, в его личном сейфе, лежало немного налички. Там были документы. И там, на защищенном сервере, могли остаться логи его активности, доказывающие, что он — это он, а не тот, кем его пытаются выставить.

Турникет на проходной бизнес-центра «ИнтерДата» встретил его холодным, равнодушным красным глазом.

Саша приложил пропуск. Пи-и-ик. Красный свет. Приложил еще раз.

Пи-и-ик.

— Александр Сергеевич, не старайтесь, — раздался голос сбоку. Начальник охраны, дядя Паша, с которым Саша сто раз курил на крыльце и обсуждал рыбалку, сейчас смотрел на него сквозь стекло будки, как на зачумленного. Дверь будки была заперта.

— Пропуск аннулирован час назад.

— Паша, ты чего? Это сбой какой-то. Открой, мне к себе надо.

— Нет сбоя. Приказ сверху. Допуск закрыт.

Дядя Паша отвел глаза. Ему было стыдно, но приказ есть приказ. Он протянул через лоток для документов картонную коробку. Обычную коробку из-под офисной бумаги.

— Вот. Личные вещи. Секретарь собрала.

— Паша! У меня там ноутбук! Отчеты! Яруководитель отдела, вашу мать!

— Уже нет, Саш. Извини. Приказ по холдингу. Статья 81, пункт 6. Грубое нарушение. Прогул и разглашение коммерческой тайны.

Трудовая у тебя в коробке.

Саша схватил коробку. Руки тряслись.

— Какое разглашение? Какой прогул? Я вчера был у следователя!

— Не ори. Тебе лучше уйти, Саш. Сейчас Росгвардию вызовем, если будешь буянить.

Он обернулся. В холле бизнес-центра стояли сотрудники других отделов. Кого-то он знал, с кем-то здоровался за руку. Они смотрели на него. Никто не подошел. Никто не спросил, что случилось. В их глазах читался тот же страх, что был в запахе денег вчерашним вечером.

Слухи распространяются быстрее вируса. Если такого человека, как Лебедев, выкидывают вот так, одним днём, значит, он сделал что-то ужасное. Или перешёл дорогу кому-то, кого нельзя называть. А значит, лучше отойти подальше, чтобы не задело осколками.

Саша вышел на крыльцо. Колючий ветер ударил в лицо, раздувая полы расстегнутого пальто.

Он прижал коробку к груди. В ней сиротливо звякнула кружка, шуршали какие-то бумажки.

Он остался на улице. Без денег. Без работы. С «волчьим билетом» в трудовой. С заблокированными счетами.

Мир вокруг — этот бесконечный поток машин, спешащие люди, серые здания — вдруг стал чужим и враждебным. Раньше он был частью этого муравейника. Теперь он был жуком, которого выкинули за пределы колонии.

Его телефон завибрировал. Незнакомый номер.

Саша ответил, прижимая трубку плечом к уху, потому что руки были заняты коробкой.

— Алло?

— Зонтики нынче дороги, Александр, — прозвучал в трубке веселый, механически искаженный голос. Но интонации Корса узнавались безошибочно. — Прогноз погоды изменился. Ожидается шторм. Берегите голову.

Связь оборвалась.

Саша медленно опустил телефон. Он смотрел на стеклянный фасад своего бывшего офиса, где в искаженном отражении видел себя — маленькую, сутулую фигурку с картонной коробкой. Человека, которого больше не существует.

Первые капли дождя упали на асфальт. Тяжелые, холодные, смешанные с мокрым снегом.

Корс сдержал слово. Начался дождь. И Саша уже промок до нитки. Глава 7. Цифровая казнь

Домой Саша не бежал — он летел, подгоняемый липким страхом, который пульсировал в висках громче стука колес метро. Картонная коробка с вещами давно полетела в ближайшую урну у бизнес-центра. Кружка, степлер, дырокол — мусор. Балласт. Сейчас важна была только информация.

Он должен успеть. У Корса длинные руки, но Интернет — это стихия Саши. Если он успеет зайти через домашний терминал, поднять свои старые VPN-туннели, пробросить порты… Он сможет слить семейные архивы, документы на квартиру, сканы паспортов на зашифрованный сервер друга в Голландии. Спасти цифровую тень своей семьи до того, как её сотрут.

Ключ дрожал в замке так сильно, что царапал металлическую накладку.

Наконец, дверь поддалась.

Саша влетел в квартиру, не снимая ботинок. Прямо в уличной грязи пробежал по ламинату в спальню, где стоял его стационарный компьютер — мощная машина, собранная своими руками. Его крепость.

— Давай, родной, давай, — шептал он, вдавливая кнопку питания. Вентиляторы загудели, разгоняя тишину пустой квартиры. Экран моргнул и осветил комнату холодным голубым светом.

Загрузка. Пароль. Ввод.

Рабочий стол прогрузился. Знакомые иконки. Папка «Работа», папка

«Доки», папка «Фото_Дача». Всё на месте. Саша выдохнул.

Он открыл браузер, чтобы зайти в облако. Пальцы летали над клавиатурой.

И тут мышка дернулась.

Саша замер. Он убрал руки с клавиатуры.

Белый курсор на экране, словно живое насекомое, медленно пополз вверх. Не хаотично, не из-за сбоя сенсора. Он двигался осмысленно. Целенаправленно.

— Нет… — прошептал Саша.

Курсор навел на папку «Семейный архив». Двойной клик. Папка открылась. Фотографии Веры, первые шаги Дани, видео с утренников — всё его прошлое.

Курсор выделил всё. Правая кнопка. «Удалить».

«Вы уверены, что хотите безвозвратно удалить 4056 файлов?»

Саша бросился к мыши, пытаясь перехватить управление. Он дергал грызуна, но курсор словно приклеился к кнопке «Да». Программный перехват уровня ядра. Его компьютер ему больше не подчинялся.

— Щуки! Что вы делаете?! Клик.

Папка исчезла.

Годы памяти растворились в цифровом небытии за долю секунды. Саша рванулся выдернуть сетевой кабель, но замер, увидев, что происходит дальше.

На рабочем столе начали появляться новые файлы. Их загружали извне с бешеной скоростью.

«Схема_Вентиляции_Метро. dwg»

«Нитрат_Аммония_Синтез. pdf»

«Манифест_Очищения.docx»

«Переписка_С_Куратором»

Саша отшатнулся от монитора, как от радиоактивного. Холод ужаса сковал его сильнее, чем ноябрьский ветер на улице.

Они не просто стирали его. Они рисовали ему новое лицо. Экстремизм. Терроризм. Подготовка теракта.

С такой «находкой» на компьютере его не будут допрашивать. С таким набором его пристрелят при задержании как опасного преступника, который мог потянуться к «кнопке детонатора».

«Загрузка завершена. 100%» — издевательски мигнуло окошко в углу. И в ту же секунду мир за окном взорвался звуком.

Это была не обычная полицейская сирена, которая воет протяжно и нудно. Это был короткий, лающий рев «крякалок», от которых вибрировали стекла.

Саша подбежал к окну.

Масштабы катастрофы были понятны и слепому. Двор был перекрыт.

Два массивных микроавтобуса — не бело-синих, а черных, матовых, как гробы на колесах — блокировали въезд. Рядом стоял тот самый

«Гелендваген».

Из микроавтобусов высыпали фигурки. Много. Черные каски, щиты, автоматы. Это был не ППС. Это был СОБР. Или спецназ ФСБ. Штурмовая группа.

— Дверь! Открывайте! Полиция! — голос из мегафона, усиленный электроникой, ударил в окна, заставив их задребезжать. — Немедленно открыть дверь!

Они даже не стали подниматься пешком. Они сразу начали шоу. Снизу донесся металлический грохот — выбивали кодовый замок подъездной двери.

У него было от силы минуты полторы.

Саша метнулся в коридор. Схватил с вешалки зимнюю куртку — первую, что попалась под руку. Шарил по ящику трюмо дрожащими пальцами.

— Где он… где…

Пальцы наткнулись на холодный пластик. Старый кнопочный «Samsung» Веры, который она бросила здесь полгода назад, когда купила смартфон. Зарядки там почти нет, симка просрочена… плевать. Это единственное, что не отслеживается по GPS.

Он сунул телефон в карман.

— ЛЕБЕДЕВ! МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ ТАМ! — уже ближе, на лестнице. Топот тяжелых ботинок. Гулкое эхо в подъезде.

Третий этаж. Четвертый… Они бегут быстро.

Саша стоял посреди коридора. Бежать было некуда. Дверь — это смерть. Окно — пятый этаж, смерть.

Лифт заблокирован.

Взгляд упал на балконную дверь.

Стекленный балкон. Обычная хрущевка. Балконы соседей разделяет лишь тонкая перегородка из пожарного шифера. Сосед слева, дядя Коля, заядлый курильщик, вечно держал форточку открытой.

Это был безумный, идиотский шанс. Шанс сломать шею вместо того, чтобы получить пулю.

БАМ!

Дверь квартиры содрогнулась. Стальной засов жалобно скрипнул, но выдержал. Первый удар тарана.

БАМ!

Побелка с потолка посыпалась Саше на волосы.

Он рванул на балкон, сшибая по пути сушилку для белья. Распахнул окна. Холодный воздух с мокрым снегом ударил в лицо. Внизу, под домом, уже суетились люди. Если посмотрят вверх — конец.

Но они смотрели на подъезд.

Саша перелез через перила своего балкона. Под ногами — пять этажей пустоты и мокрый асфальт, на котором лужи отражали синие проблесковые маячки. Узкий бетонный козырек, скользкий от снега.

Он встал на него, вцепившись в ржавую решетку ограждения. Руки скользили.

Перегородка к соседу была справа. Нужно было обогнуть её снаружи, вися на руках над бездной.

Один шаг. Второй.

ТРЕСК! — за спиной, в квартире, вылетела входная дверь.

— ЧИСТО! ПРОВЕРИТЬ КОМНАТЫ!

Саша сделал рывок. Нога соскользнула с обледенелого бетона. Сердце ухнуло вниз, обгоняя тело. Он повис на одних руках, пальцы впились в край бетонной плиты соседского балкона, сдирая кожу до мяса.

Он не мог кричать. Звук застрял в легких.

Подтянулся. Мышцы застонали. Закинул ногу. Перевалился через перила на балкон дяди Коли.

Упал на мешки скартошкой, тяжело дыша, боясь издать хоть звук. В его квартире слышался грохот сапог.

— Кухня чисто! Спальня чисто! Балкон открыт!

Луч тактического фонаря резанул по темноте улицы, шаря по стенам дома.

Саша вжался в пол, прикрывшись каким-то старым ковром. Свет скользнул по соседнему балкону, прошел в миллиметре от его головы и ушел вниз.

— Он ушел! Вниз прыгнул, может? Проверить периметр! — орал командир в его гостиной.

— Тут пятый этаж, командир, он бы разбился… Дверь с балкона в комнату дяди Коли открылась.

В проеме стоял сосед. В семейных трусах и майке, с сигаретой в зубах, которую он выронил от удивления.

Он смотрел на Сашу, лежащего на его картошке — грязного, бледного, с дикими от боли и страха глазами.

— Саня? — прохрипел дядя Коля. — Ты… ты чего это? Тебя там… это… менты?

Саша приложил палец к губам.

— Дядя Коля, — прошептал он. — У меня минута. Откройте входную. Умоляю. Это ошибка. Они убьют меня. Ради Бога.

Сосед колебался секунду. Он слышал крики за стеной. Он видел автоматчиков внизу.

Но он знал Сашу двадцать лет. Знал, как тот помогал ему настраивать телевизор. Знал, как его Даня рисовал мелом у подъезда.

Дядя Коля молча кивнул и посторонился.

Саша на цыпочках проскользнул через чужую квартиру, пахнущую щами и старостью. Дядя Коля открыл входную дверь.

На лестничной клетке было пусто. Весь спецназ толпился в открытой квартире Саши.

— Ищем! Он не мог испариться! Подъезд блокирован!

Блокирован только их подъезд. Но это блочный дом. Через чердак можно перейти в соседний подъезд. Саша знал это, они лазили так в детстве.

Нет, на чердаке могут быть снайперы. Слишком рискованно. Подождите. В квартирах на первом этаже сквозные лоджии. Они выходят на другую сторону, в палисадник, где растет густой кустарник. Квартира бабы Вали.

Саша не помнил, как сбежал вниз по лестнице соседнего подъезда, куда он перебрался через смежный балкон подъездного перехода (хвала советским архитекторам).

Он вылетел на улицу с противоположной стороныдома. Темный двор. Ни машин, ни мигалок. Все веселье было с фасада.

Он упал в снег, отдышался. Легкие горели огнем. Руки тряслись так, что он не мог застегнуть куртку.

Над головой, в его родных окнах, горел свет. Тени людей с оружием метались по комнатам, выворачивая ящики, круша мебель, уничтожая его жизнь.

Его там больше не было.

Александр Лебедев умер в тот момент, когда на его рабочий стол упал файл «Манифест_Очищения».

Теперь в темноте промзоны, прижимая к груди мертвый телефон, ковылял кто-то другой. Призрак, которому предстояло стать кошмаром.

Саша натянул шапку поглубже, скрывая лицо, и растворился в метели. Он уходил туда, где не было камер. В серую, размытую неизвестность. В город, который больше не был его домом.

Глава 8. Лицо врага

На балконе дяди Коли Саша нашел очки, которые тут же забрал с собой. Они явно могли пригодиться. Но сейчас, мир рухнул в размытое акварельное пятно. Когда Саша перелезал через колючие кусты, срезая путь к станции, ветка хлестнула его по лицу, сбивая старые, верные очки в грязь. В сумерках, под снегом, искать их было бесполезно — всё равно что искать иголку в стоге сена с завязанными глазами.

Он оставил их там. Свою единственную связь с четкой реальностью. Теперь ночной город был не набором зданий и улиц, а агрессивным хаосом света и тени. Фонари превратились в раздутые пушистые шары. Фары машин вытягивались в длинные, слепящие лучи, которые резали глаза, но не освещали путь. Люди вокруг стали безликими силуэтами, темными кляксами, которые могли оказаться кем угодно: случайным прохожим, полицейским или наёмным убийцей.

Саша стоял у входа в вестибюль метро. Желтая буква «М» плыла над входом, как мутная луна.

Здесь, на площади, было много света — огромные медиа-фасады торгового центра заливали всё неестественным, дерганым сиянием рекламы.

Саша поднял голову, прищурившись так, что глаза превратились в щели. Ему казалось, или на экране было что-то знакомое?

Вместо рекламы нового йогурта, гигантский экран окрасился в тревожный красный цвет. Бегущая строка снизу не читалась, сливаясь в полосы. Но фото…

Огромное фото по центру. Мужчина в очках (он одел их на то фото, потому что в тот день сдавал на права), в пиджаке, с глупой, интеллигентной улыбкой. Это фото с корпоративного бейджа. Фото

пятилетней давности, где он еще верил, что «ИнтерДата» — это престижно и надежно.

Это было его лицо.

На фасаде здания высотой в двадцать этажей висела его голова. Размером с дом.

Её видели все. Тысячи людей на площади задирали головы, тыкали пальцами. Смартфоны взмывали вверх, снимая «новое шоу».

— …террористическая угроза… — обрывки слов диктора из уличных динамиков доносились сквозь шум трафика. — …особо опасен… вооружен… подозревается в подготовке…

Саша инстинктивно втянул голову в плечи, надвинув шапку почти на нос. Ему казалось, что гигантский экран смотрит прямо на него. Что красная рамка вокруг его фото — это прицел.

Система «Безопасный город» работала не только на сбор штрафов. Теперь она охотилась.

Он знал, как это устроено. Каждая камера с функцией FaceID на турникетах, каждый «умный» домофон, каждый объектив у банкомата — это нервное окончание единого организма. И мозг этого организма сейчас получил команду «Фас».

— Молодой человек, — чей-то голос совсем рядом.

Саша дернулся так резко, что поскользнулся на ледяной корке. Рядом стояла бабушка. Маленькая, круглая, размытая фигура в пуховом платке.

— Не поможете до автобуса? Скользко…

Он не ответил. Он шарахнулся от неё, как от прокаженной. В его новом мире любой контакт был смертелен. Если она увидит его лицо вблизи… если кто-то сопоставит этот бледный, небритый лик с тем, что горит на небесах цифрового города — поднимется вой.

Ему нужно было под землю. В метро камер больше, но там толпа. Там движение. Там можно затеряться, стать пикселем в потоке. На улице, на открытых пространствах, он был как мишень в тире.

Саша нырнул в подземный переход. Поток людей подхватил его, закружил. Запахи мокрых курток, дешевого кофе и резины ударили в нос. Слух обострился, компенсируя слепоту.

Цок-цок — женские каблуки справа.

Шурх-шурх — тяжелые зимние ботинки слева. Дзынь — турникеты впереди.

Турникеты. Главный рубеж.

Там стоят камеры прямо на уровне глаз. Система оплаты по лицу. Даже если не платишь «лицом», она тебя сканирует.

Нужно пройти, опустив голову. Спрятаться за кем-то высоким. Саша пристроился за широкой спиной какого-то мужчины в объемной куртке. Он дышал ему в затылок, стараясь двигаться синхронно.

Мужчина приложил карту. Турникет пискнул, створки открылись. Саша рванул следом, прижимаясь к чужой спине почти вплотную, «паровозиком».

Стеклянные створки ударили его по бедрам, пытаясь захлопнуться, но он, прошипев от боли, протиснулся внутрь.

— Эй! Куда прешь, заяц?! — заорал контролер в будке.

Саша не обернулся. Он бежал. Бежал к эскалаторам, расталкивая недовольные мутныеирован.

Оставался один путь.

Саша увидел (скорее почувствовал) приближение поезда. Два ярких глаза-фары, разрезающие тьму туннеля. Грохот нарастал.

Полицейский справа был ближе. Метров десять.

— Лебедев! Лечь на пол! Руки за голову! Стреляю! Саша не лег.

Он увидел узкую щель между последним вагоном уходящего поезда (если он успеет?) Нет, это прибывающий. Он тормозит.

Нет времени ждать открытия дверей. Если он остановится, его скрутят.

Он развернулся и побежал не к дверям, а от них. В торец платформы. Туда, где висела табличка «Посторонним вход воспрещен». Там была лестница вниз, на пути, за заборчик. В служебную зону.

— Стой, дурак! Током убьет!

Саша перемахнул через ограждение. Мир кувыркнулся. Он приземлился на гравий между рельсами, чудом не задев контактный рельс — желтую смертоносную змею, которую он помнил по схемам, но сейчас едва различал как светлую полосу в темноте.

Темнота. Спасительная темнота туннеля. Туда свет с платформы почти не добивал.

Он пополз на четвереньках вглубь черной дыры.

Сзади грохотали сапоги по платформе, лучи фонарей плясали по стенам, выхватывая паутину кабелей.

— Он на путях! Снимай напряжение! Звони диспетчеру!

Напряжение. 825 вольт. Если они его снимут — поезд встанет, и его поймают как котенка. Если не снимут — он поджарится.

Саша поднялся и побежал по шпалам, вглубь, навстречу темноте и возможному встречному поезду. Он спотыкался, падал, раздирая ладони о щебень, но продолжал двигаться.

Он слышал гудение кабелей. Он слышал писк крыс.

И впервые за день он почувствовал себя… защищенным.

Здесь, в абсолютной черноте, где зрячий беспомощен так же, как и слепой, их силы уравнивались. Его минус три (которые из-за вечной работы с компьютером на протяжении многих лет наверняка превратились в минус шесть, а быть может и больше) уже не имели значения. Тут все были равны перед лицом бетонной бесконечности. Поезд сзади остановился. Впереди, далеко во тьме, мелькнули красные огни семафора.

Саша нащупал рукой нишу в стене — технический «кармашек» для путейцев.

Он вжался туда, в сырую, пахнущую плесенью пустоту, сливаясь с ней. Он закрыл глаза. Впервые за двое суток они не болели от напряжения.

В этой тьме его не видел «Безопасный город». Здесь не было билбордов с его лицом.

Только дыхание камня и биение собственного сердца. Тук-тук. Тук-тук.

Где-то далеко сзади кричали полицейские. Но в этот лабиринт они без приказа не сунутся.

Саша был жив.

И, что странно, потеряв возможность видеть этот гнилой город в деталях, он начал гораздо лучше слышать, как именно этот город дышит. Дыхание было тяжелым, астматичным. Больным.

«Я — тромб в твоей вене, Корс», — подумал Саша, сползая по стенке ниши на холодный пол. — «И я застрял здесь надолго». Глава 9.

Шершавый мир

Подземный мир был не таким, как в книгах постапокалипсиса. Никакой романтики, сталкеров и костров. Это была бесконечная, гулкая кишка, пахнущая пылью веков, железом и затхлой мочой. Здесь время не текло, оно капало — гулкими, сводящими с ума ударами конденсата где-то во тьме. Кап. Кап. Словно невидимый палач отсчитывал секунды его оставшейся жизни.

Саша сидел в технической нише, прижав колени к груди. Поза эмбриона — инстинктивная защита существа, выброшенного из привычной среды. Его била дрожь. Адреналин, спаливший кровь во время побега, выветрился, оставив после себя ледяную пустоту и тупую, ноющую боль в подвернутой лодыжке.

Каждый звук тоннеля, усиленный акустикой бетона, бил по ушам молотом. Визг колес вдалеке звучал как крик умирающего. Шорох крыс был похож на шаги спецназа. Гул вентиляции — на тяжелое дыхание зверя, ждущего своего часа.

— Минус три, — прошептал он. — Всего минус три. Это же не слепота. Это просто… туман.

Он попытался обмануть себя, снять старую наклейку страха. Но правда заключалась в том, что здесь, в абсолютной, первобытной тьме, разбавленной лишь тусклыми оранжевыми лампочками дежурного освещения (одна на пятьдесят метров), его зрение окончательно отказало.

Без очков, разбитых и потерянных там, наверху, в мире, который теперь казался недосягаемым раем, он видел лишь пятна.

Тьма была жирной. Она словно имела текстуру — шершавую, вязкую, как нефть. Стены тоннеля не были просто стенами. Это были расплывчатые серые монстры, которые шевелились каждый раз, когда Саша моргал.

Тюбинги, кабели, шпалы — все это потеряло форму. Мир распался на абстракцию. Опасную абстракцию. Каждый шаг теперь был прыжком веры: наступишь ты на бетон, на прогнившую шпалу или прямо на контактный рельс, который в его «акварельном» зрении сливался с полом.

Саша попробовал вытянуть руку. Он видел её. Бледное, грязное пятно с пятью отростками. Пальцы были черными от смазки и крови. Кровь. Он ссадил ладони, когда падал. Сейчас ссадины начали гореть огнем, напоминая о себе.

Надо выбираться. Оставаться здесь нельзя. Обходчики. Дрезины. Просто холод, который медленно пробирается под тонкую куртку, высасывая тепло. К утру он превратится здесь в ледышку, которую сгребут на лопату вместе с мусором.

Он встал, опираясь о стену. Шершавый, холодный бетон неприятно царапнул кожу ладони, но это было единственное тактильное подтверждение реальности.

«Двигайся. Только не останавливайся. Крысы не останавливаются». Он пошел вдоль стены, скользя рукой по кабельным каналам. Толстые черные змеи, покрытые многолетней сажей, вели его в неизвестность.

Он знал схему метрополитена — когда-то он был увлечен диггерством, потом работал с серверами «ГорТранса». В теории, вентшахта должна быть через метров триста. Вертикальный ствол с лесенкой, который выведет его куда-нибудь в промзону или подвал. Главное — не нарваться на датчики движения. Но большинство датчиков в тоннелях старые, инфракрасные. Если идти медленно, прижимаясь к холодному бетону, можно обмануть «тепловой глаз». А можно и не обмануть. И тогда к нему придут.

Шаг. Шарк. Хромота. Шаг. Шарк.

Мысли путались. Перед глазами (закрытыми или открытыми — разницы почти не было) всплывали картинки.

Лицо Веры. Её смех, когда она пыталась нацепить на кота праздничный колпак. Даня, который хныкал, не желая идти в сад. Теплая, мягкая постель с запахом лавандового кондиционера.

Кофемашина, которая уютно жужжала по утрам.

Всё это было уничтожено. Отменено одним нажатием клавиши на клавиатуре, которую он даже не видел.

Вместо лаванды — вонь разложения и сырости. Вместо кофе — привкус меди во рту. Вместо семьи — шершавый мир, готовый разорвать его. Сколько он шел? Час? Два?

Время здесь не существовало. Оно умирало вместе со светом.

В какой-то момент рука нащупала пустоту. Ниша в стене. Но больше, чем предыдущая. И оттуда тянуло теплом. Гнилостным, влажным теплом и запахом тухлой капусты.

Сбойка. Соединение с теплотрассой или коллектором. Выход?

Нет, вход в другое измерение. В Ад, где обитают отверженные.

Саша шагнул в проем. Земля под ногами сменилась на чавкающую грязь. Звуки поездов остались позади. Здесь царила иная тишина — наполненная шорохами, шепотом капающей воды и далеким гулом труб.

— Кто здесь? — хриплый, каркающий голос ударил из темноты справа. Саша замер.

Слепота сыграла злую шутку: он слышал, но не видел источника.

В трех метрах от него, в свете далекого люка, шевельнулась куча тряпья. Пятно отделилось от стены и выросло в размерах.

Силуэт. Горбатый, бесформенный, замотанный в лохмотья. В руке — что-то длинное. Палка? Труба? Нож?

— Я… я просто иду мимо, — голос Саши сорвался на фальцет. Горло саднило от пыли.

— Мимо, — эхом повторил силуэт. — Все идут мимо. А платят? За проход платить надо.

Силуэт шагнул ближе. Запахло немытым телом, перегаром и застарелой болезнью.

Это был местный житель. Хозяин подземелья. Бомж.

Саша попытался оценить опасность. Старик? Наркоман? Сильный или слабый?

Без очков это было гадание на кофейной гуще. Он видел лишь угрожающую позу.

— У меня ничего нет. Ни денег, ни еды. Я сам… заблудился.

— Врёшь, чистенький, — прошипела куча тряпья. — Куртка целая. Ботинки хорошие. Трактора, что ли? Дай потрогать.

Силуэт метнулся быстрее, чем Саша мог ожидать. Костлявая рука, цепкая, как клешня краба, схватила его за рукав пуховика.

— Хороший материал. Мембрана, поди. Теплая…

— Отпусти! — Саша дернулся, пытаясь вырваться.

Он не боец. Он программист. Его оружие — код, логика, алгоритм. Здесь алгоритмы не работали. Здесь работал закон джунглей: кто первый ударил, тот и съел.

— А ну тихо, фраер! Не дергайся, порежу!

В другой руке силуэта блеснуло лезвие. Маленькое, мутное, но достаточное, чтобы выпустить кишки в этом сыром коридоре.

Саша впал в ступор. Мозг парализовало. Это был тот самый животный страх, который превращает жертву в статую.

«Убей его. Или он убьёт тебя».

Мысль была чужой, холодной. Но правильной.

Саша зажмурился и ударил. Не глядя. Просто выбросил кулак вперед, туда, где должно было быть лицо.

Удар пришелся в мягкое.

Раздался влажный хруст. Крик боли и неожиданности. Хватка на рукаве ослабла.

Бомж пошатнулся, выронил заточку (дзынькнуло о бетон) и схватился за лицо.

— Ах ты ж гнида… Глаз выбил! Сука!

Саша толкнул его. Куча тряпья повалилась в грязь. Надо было бежать. Или добить.

Саша стоял, тяжело дыша, глядя на корчащееся внизу темное пятно. В нем просыпалось что-то новое. Что-то черное, древнее, что спало под слоями цивилизованности, ипотеки и корпоративной этики. Жажда выжить. Любой ценой.

— Не подходи, — прорычал Саша голосом, который он сам не узнал. Низким, вибрирующим. — Убью.

Бомж затих. Он чувствовал перемену. Животные это чувствуют. Запах жертвы сменился запахом хищника, пусть и неумелого, раненого, но загнанного в угол.

— Проваливай, псих, — пробурчал старик снизу. — Иди своей дорогой. Только в «Зал Корней» не суйся, там крысы с собаку размером.

Саша перешагнул через него. Ноги скользили по жиже, но он не упал.

Он ушел в темноту коридора, оставив поверженного врага позади. Первая победа. Маленькая, грязная, но победа.

Его очки были разбиты. Его лицо было потеряно. Но его кулаки были здесь. И они работали.

Вскоре коридор расширился. Стены раздвинулись. Вверху, в недосягаемой вышине, появился свет — решетка ливневой канализации. Сквозь неё падали снежинки, красиво кружась в столбе грязно- желтого света уличного фонаря. Они таяли, не долетая до пола, превращаясь в черную воду.

Саша остановился в этом пятне света, как под прожектором на сцене. Снег. Настоящий снег с того мира.

Он прислонился к стене. Нужно позвонить.

Сим-карта в старом «Самсунге» была оформлена на тётю Машу, маму Веры, лет пять назад. И та давно ей не пользовалась. Это был шанс, что биллинг не сработает мгновенно. К тому же, он под землей.

Сигнал будет отражаться, путать вышки триангуляции. Погрешность — полкилометра. В промзоне это «нигде».

Саша достал телефон. Экранчик светился тусклым зеленым светом. Заряд 15%. Одно деление антенны.

Пальцы плохо слушались, набирая номер.

— Алло? — голос Веры.

Звук этот чуть не сбил его с ног. Родной, теплый, живой голос посреди этого склепа. Саша сполз по стене на корточки, зажав рот рукой, чтобы не завыть.

— Вера… Это я.

Тишина. Секунда, которая длилась вечность.

— Саша?! Господи! Ты живой?! Где ты? Что случилось? Новости… в интернете пишут… Господи, Саша! Они говорят, ты террорист!

Говорят, ты… педофил!

Саша зажмурился, сжимая трубку так, что пластик заскрипел.

— Не верь. Ни одному слову. Это ложь. Меня подставили. Я не брал деньги. Я отказал Ему.

— Кому? Корсу? Тому депутату? Саша, о чём ты говоришь? Какая разница! Мы в безопасности. Я уехала к родителям, как ты просил. Детей увезла. Но я боюсь. Тут крутятся какие-то машины… Папа видел. Саш, что нам делать?

Страх в её голосе резал его сердце без наркоза. Он заварил эту кашу. Из-за его гордости, из-за его желания быть «честным свидетелем», теперь за его детьми следят убийцы.

Надо было брать деньги. Надо было уезжать. Дурак. Герой хренов. Нет. Нельзя думать о прошлом. Прошлого нет. Есть только здесь и сейчас. И план.

— Вера, слушай меня внимательно. Не перебивай. Батарея садится. Ты у родителей? Это хорошо. Но ненадолго. Они знают адрес. Они придут.

— Кто придет?! Полиция?

— Если бы полиция. Нет. Придут те, кто стирает людей. Вера, бери детей, бери отца с ружьем, если есть. Уходите в лес, на заимку к дяде Васе. Туда дорога завалена, джипы не пройдут. Сидите там.

Никаких телефонов. Симки вынь и выбрось.

— Саш, я боюсь… Я не могу так! Я хочу к тебе! Приезжай! Сдайся, объясни им всё, они разберутся! Ты же не виноват! У нас же правовое государство!

Саша горько усмехнулся. Эхо усмешки отразилось от мокрых стен коллектора.

— Правовое государство, Верочка, закончилось на моем пороге, когда мне ломали дверь. Его нет. Есть он и мы. Слушай. Мне нужно три дня. Я найду доказательства. Я вытащу это наружу. Я найду способ связаться. Купи новую симку, на чужое имя, на рынке купи, понятно? Включишь ровно через 72 часа. В полдень. Я позвоню.

— Три дня… Саша… Ты ранен? Голос у тебя… как из могилы.

— Я в порядке. Просто простудился. Со мной друг. Он помогает. Все под контролем.

Ложь во благо. Самая сладкая ложь. Никакого друга нет. Есть только темнота и битый бомж где-то в коридоре.

— Я люблю тебя, Вера. Береги Даню и Лену. Скажи им… скажи, что папа играет в шпионов. Что это квест. Не пугай их.

— Я люблю тебя, — она заплакала. — Возвращайся, пожалуйста. Живым. Пи-пи-пи.

Аккумулятор сдох. Экран погас.

Саша остался в темноте с куском мертвого пластика в руке.

«Друг помогает», — повторил он свою ложь. Шорох.

Саша поднял голову. Не со стороны тоннеля, откуда он пришел, а с другой стороны.

Из тени выступил силуэт. Не бомж. Походка другая. Твердая. Спокойная.

Но одет в тряпье. Балахон какой-то, борода клочками. Высокий. Саша вскочил, инстинктивно принимая боевую стойку (жалкое зрелище, но лучше, чем ничего).

— Ещё один шаг — и я… — он поискал глазами камень, но под ногами была только грязь.

Фигура остановилась.

— И ты что? Ударишь? Как Гришу Кривого? — голос был странный. Хриплый, как старый патефон, но речь чистая, интеллигентная. Без мата, без «фени».

— Кто вы?

— Кто мы? Мы тени. А ты, судя по всему, тот самый свежачок, на которого открыли охоту наверху. «ИнтерДата», Лебедев Александр Сергеевич, 1985 года рождения?

Саша похолодел.

— Откуда…

— «Безопасный город», — усмехнулся старик. — Думаешь, сигнал мобильного через землю не проходит? Проходит. Если знать, где стоять. Ты стоял прямо под люком. А я стоял за углом и слушал радиосканер. Я ловлю ментовские частоты. Люблю быть в курсе погоды.

Старик шагнул в круг света. Его лицо было изрыто морщинами, как карта старого города, но глаза… Глаза были ясными, пронзительными. Серыми и холодными. На носу сидели очки. Настоящие, целые очки, перемотанные синей изолентой на дужке.

— Профессор, — представился он, чуть поклонившись с ироничной галантностью. — Кандидат технических наук в прошлом. Ныне — старший научный сотрудник по вопросам выживания в среде агрессивной урбанистики.

— Что вам надо? — Саша не опускал руки.

— Мне? Ничего. А вот тебе нужно убежище. Прямо сейчас сюда спустится наряд ППС. Твой звонок засекли. Погрешность была, да. Но патруль с собакой уже у третьего колодца. Слышишь лай?

Саша прислушался. И правда. Сквозь шум падающего снега донеслось приглушенное: Гав! Гав!

— Собаки чуют адреналин, — сказал Профессор спокойно. — Ты фонишь страхом за километр. Тебя возьмут через пять минут. Если ты не уйдешь с того места, где пахнет твоим «домашним уютом».

— Куда уходить? Я не знаю дороги. Я не вижу… — признался Саша, опуская руки. — У меня очки…

— Я заметил. Щуришься, как крот на солнце. Профессор почесал бороду грязными пальцами.

— У меня есть нора. Там тепло. И там собака след потеряет, потому что там запах такой, что любой пес себе нос сломает. Водосброс химзавода. Резко, но стерильно.

Саша колебался. Доверять первому встречному в аду?

Но лай приближался. Сверху мелькнул луч фонаря.

— Здесь! Люк открыт! Следы! — голос полицейского над головой.

— Ну? — Профессор протянул руку. — Ждем, пока тебя поднимут на крючки, или идем в гости к сказке? Решай, айтишник. Время — ресурс невосполнимый.

Саша посмотрел вверх. Потом на протянутую грязную руку. Выбора не было. Система загнала его в этот коридор. И Система прислала ему проводника.

— Веди, — сказал он.

Профессор ухмыльнулся, обнажая желтые остатки зубов.

— Тогда держись за плечо. Я буду твоими глазами. Но учти: в моем мире картинка не 4К. Зато без рекламы.

Он развернулся и бодро, удивительно быстро для старика, пошлепал вглубь самой темной и страшной кишки коллектора, откуда тянуло чем-то химическим и едким.

Саша положил руку на его костлявое, жесткое, как дерево, плечо. Ткань бушлата была влажной и липкой.

Они уходили прочь от света.

Каждый шаг отдалял его от прошлой жизни. От Веры, от Дани, от чистоты.

Теперь его мир был таким: пятно спины проводника впереди, хлюпанье жижи под ногами и запах химии.

Мир был шершавым. Неприятным. Больным. Но это был единственный мир, где оей.

— Куда он делся?! Следов нет! Утоп?

— Ткни палкой. Нет тела.

— Ушел через сифон, сука. Вызывайте водолазов? Или ну его? Сдохнет там от химии. Там стоки с фармацевтики.

— Заварить люк. Поставим датчик на выходе в реку. Всё. Рапорт: ушел под воду, вероятно гибель.

Голоса стихли. Шаги удалились.

Саша дрожал так, что зубы стучали дробью. Мокрая одежда стала свинцовой.

— Добро пожаловать, — шепнул Профессор, отпуская его. Чиркнула зажигалка. Маленький огонек осветил изможденное лицо старика и каменный мешок, в котором они оказались. — Это мой «шлюз». Они сюда не полезут. Брезгуют.

Старик поднес огонек ближе к лицу Саши, рассматривая его покрасневшие, воспаленные глаза без очков.

— Ну, с крещением тебя, невидимый человек. Теперь ты официально никто. Как и я.

Саша сполз по стене, глядя на пляшущий огонек. Это была единственная точка света в бесконечном океане мрака.

Теперь он понял, что имел в виду Профессор под «агрессивной средой». Город наверху был опасен. Город внизу был смертелен. Но только здесь, на самом дне, он нашел того, кто протянул руку, а не чек на продажу души.

— Спасибо, — прохрипел Саша.

— Спасибо не булькает, — усмехнулся Профессор, гася огонь. — Идем. У меня есть спирт. И, кажется, запасная пара очков. Старые, плюс полтора, конечно, не твой минус, но хоть нос не расшибешь.

В темноте Саша улыбнулся. Криво, больно, но искренне. Игра только началась. И теперь он был не один.

Глава 10. Подземный король

«Зал Корней» оказался не фигурой речи, а вполне буквальным описанием. Это было огромное, похожее на церковный неф пространство — пересечение старых ливневых коллекторов и теплотрасс, куда, каким-то чудом пробив бетон и кирпич свода, проросли корни вековых деревьев из парка наверху.

Они свисали с потолка причудливыми, узловатыми гирляндами, словно окаменевшие змеи, переплетаясь с ржавой арматурой и лохмотьями полиэтилена, принесенными сюда половодьем десятилетней давности. В центре этого зала, на возвышении из сухих паллет и старых ящиков, горел костер. Бездымный, маленький, но дающий живое тепло. Над огнем висел помятый закопченный чайник. Вокруг были разбросаны вещи, которым, казалось, место в музее или в антикварной лавке, а не в канализации: старое кресло-качалка с одной сломанной лыжей, стопки книг, перевязанные бечевкой, треснувший глобус и — самое странное — чертежная доска. Настоящий кульман, покрытый слоем пыли, но с приколотым к нему пожелтевшим листом ватмана.

— Разувайся, — скомандовал Профессор, кивнув на кучу тряпья у костра. — И снимай всё мокрое. Если воспаление легких схватишь, я тебя лечить не буду. Мой медицинский диплом аннулирован вместе с паспортом.

— Ты был врачом? — Саша стянул ледяные, хлюпающие ботинки. Ноги были синими, пальцы не гнулись. Дрожь колотила его так, что слова вылетали вместе с клацаньем зубов.

— Нет. Я был инженером. Геологом. Но здесь приходится быть всем: от хирурга до священника. В основном, патологоанатомом.

Саша разделся до белья. Старик бросил ему старый, пахнущий нафталином шерстяной свитер огромного размера и ватные штаны, похожие на те, что носили зэки на лесоповале.

— Надевай. Чистое. Снято с… одного хорошего человека, которому уже не холодно.

Саша не стал спрашивать подробностей. Он натянул колючую шерсть. Тепло начало медленно, неохотно возвращаться в тело, вытесняя ледяную смерть.

Профессор налил из чайника в жестяную кружку буроватую жидкость. Пахло травами и сивухой.

— Пей. Это «Чифирь-Лайт». С чагой и зверобоем. Ну и спирта я туда плеснул, для дезинфекции души.

Саша сделал глоток. Горло обожгло, потом тепло упало в желудок горячим камнем.

Он огляделся. В неверном свете костра жилище Профессора выглядело пугающе и завораживающе. Стены были увешаны схемами. Десятки, сотни листов, нарисованных углем прямо на бетоне или на кусках картона.

Саша прищурился, пытаясь сфокусировать расплывающийся взгляд. Это были карты. Карты тоннелей, переходов, какие-то уровни, разрезы грунта.

— Что это? — спросил он, кивнув на стену.

— Анатомический атлас, — ответил Профессор, усаживаясь в кресло- качалку. Оно жалобно скрипнуло под его сухим телом. — Это вены, артерии и кишки города, который ты привык видеть сверху. Ты там ходил, Саша. Ты топтал асфальт, смотрел на витрины, платил налоги. Но ты никогда не знал, на чём всё это стоит.

— На чем?

— На гнили. И на крови.

Профессор пошарил в ящике у ног и достал очки. Протянул их Саше.

— На вот. Минус два с половиной. Нашел в кармане пальто, которое прибило к решетке той весной. Покойник был интеллигентный, не раздавил стекла. Примерь.

Саша надел их. Оправа была кривой, дужка впивалась за ухо, но… мир вдруг обрел резкость. Костер перестал быть расплывчатым пятном и превратился в танец языков пламени. Он увидел лицо старика.

Это было лицо библейского пророка, перемолотого жерновами мясорубки. Глубокие шрамы, сеть морщин, нос с горбинкой, в которой угадывалась былая порода. И глаза — умные, усталые, видевшие слишком много дна.

— Спасибо, — сказал Саша. — Я вижу.

— Видеть мало, — покачал головой старик. — Надо понимать.

Он достал из кармана помятую пачку «Примы», закурил. Дым поплыл к потолку, путаясь в корнях.

— Ты ведь из «ИнтерДаты», я не ошибся?

— Да. Был.

— Системная интеграция, сервера, «Умный город». Значит, вы монтировали ЦОД для «Монолита». Той самой башни, которую Корс строит на набережной.

— Строил, — поправил Саша. — Я проектировал охлаждение.

— И как? — Профессор усмехнулся, и усмешка эта была страшной, похожей на оскал черепа. — Как там грунты?

— Сложные. Плывуны. Нам пришлось загонять сваи на сорок метров. А почему ты спрашиваешь?

Профессор затянулся, закрыв глаза.

— Потому что там нет плывунов, Саша. Там карстовые пустоты. Огромные линзы, вымытые подземной рекой Неглинкой за двести лет. Строить там небоскреб такой массы — это все равно, что ставить слона на хрустальный бокал. Он рухнет. Не сегодня, так через пять лет. Сложится внутрь, как карточный домик, похоронив под собой пару тысяч клерков.

— Это невозможно, — сработал профессионализм Саши. — Была экспертиза. Геоподоснова. Подписи ставили академики. Корс показывал документы.

— Документы, — тихо рассмеялся Профессор. Смех перешел в кашель. Он долго не мог остановиться, сплевывая черную мокроту в огонь. — Бумага стерпит всё. Даже подпись мертвеца.

Старик подался вперед, и его лицо, освещенное огнем снизу, стало маской трагедии.

— Знаешь, кто делал настоящую экспертизу? Десять лет назад, когда этот проект только задумывался как парк развлечений?

— Нет.

— Воронов. Андрей Ильич Воронов. Главный гидрогеолог треста

«МосГео». Лауреат Госпремии, автор учебников, по которым твои эксперты сдавали экзамены.

Саша посмотрел на книги, перевязанные бечевкой. Верхняя была:

«Гидродинамика подземных горизонтов. А. И. Воронов». Он поднял взгляд на бомжа.

— Это… ты?

— Был я. Когда-то. Теперь я — Профессор. Король говна и пара. А Андрей Воронов сгорел. Вместе со своей квартирой, своими архивами и…

Голос его оборвался. Он замолчал, глядя в огонь так пристально, будто видел там не угли, а лица.

— Расскажи, — тихо попросил Саша. — Мне нужно знать. Кто такой Корс на самом деле? Я знаю, что он убийца. Но я не понимаю масштаба.

Профессор кинул окурок в костер.

— Масштаб? О, Саша. Ты видел лишь хвост крысы. Я же видел, как она рождалась.

Слушай.

Рассказ Профессора

«Это было в 2013-м. Город менялся. Деньги текли рекой — нефтяной, грязной, шальной. Все строили. Торговые центры, элитное жилье, развязки. Им было плеватьна историю, плевать на экологию. Им нужны были квадратные метры.

Я тогда возглавлял проектную группу. Мы исследовали набережную. Лакомый кусок. Вид на реку, центр рядом. Инвесторы дрались за этот гектар.

И тут появляется он. Виктор Петрович Корс.

Тогда он не был депутатом. И меценатом тоже не был. Он был, как это тогда называли, «решалой» при мэрии. Ходил в малиновом, потом в сером. Ездил на бронированном «Мерседесе».

Он пришел ко мне в институт. Вежливый, улыбчивый. Пах дорогим коньяком. Положил на стол папку.

«Андрей Ильич, — говорит, — нам нужно заключение. Что грунт стабилен. Что можно ставить 70 этажей. Сделайте красиво. Инвестор

— человек серьезный».

Я открыл их проект. И у меня волосы дыбом встали. Они хотели вбить сваи прямо в свод подземного озера. Я объяснил ему: «Виктор Петрович, если вы это сделаете, у вас через год трещины по фундаменту пойдут. А если тряхнет хоть на два балла — вся набережная уползет в реку».

Он улыбнулся. Такой доброй, отеческой улыбкой. И говорит: «Вы, профессора, вечно всё усложняете. Есть технологии. Бетон специальный, инъектирование. Напишите, что можно. А как укрепить — мы придумаем. Цена вопроса — миллион долларов. Лично вам».

Миллион.

Тогда я жил в «трёшке» на Садовом с Леночкой. С женой. Дочке, Кате, было пять. Мы жили хорошо, я не бедствовал. Но миллион долларов…

Но я сказал «нет». Не из-за денег. Из-за гордости. Я знал землю. Я чувствовал её, как хирург пациента. Я не мог подписать смертный приговор зданию, которое сам же буду видеть из окна. Это было предательством науки.

Я выгнал его. Сказал: «Пока я главный эксперт, на этом месте будет только парк. Точка».

Корс тогда не стал угрожать. Он просто кивнул, собрал бумаги и сказал: «Парки — это хорошо. Там гулять удобно. Воздухом дышать». Неделю было тихо.

А потом началась война. Не перестрелки, нет. Война бумажная, липкая.

Сначала в институт пришла проверка. Прокуратура, ОБЭП, налоговая. Они изъяли все документы.

Нашли хищения. Якобы я завышал сметы на геологоразведку. Якобы у меня «мертвые души» в экспедициях работали.

Бред, конечно. Но сфабриковано было грамотно.

Меня вызвали. Тот самый следователь — не Решетников, другой, но той же породы, — сказал: «Подписывай признание, Ильич. Пять лет условно дадут, уйдешь на пенсию, внуков нянчить будешь. Не подпишешь — поедешь на зону лет на восемь, в пресс-хату. Там из тебя не только подпись выбьют, там из тебя человека вынут».

Я отказался. Я был наивный. Я думал — суд разберется. У меня имя, репутация, академики вступатся!

Но никто не вступился.

Мои коллеги, ученики, которых я вырастил — они все молчали. Смотрели в пол. Потому что всем им позвонили. Кому-то пригрозили увольнением, кому-то — проблемами у детей.

Система Корса работает не на силе, Саша. Она работает на страхе потери комфорта. Человек — существо слабое. Он готов терпеть подлость, лишь бы его теплое болотце не взболтали.

Меня посадили в СИЗО.

Через месяц пришла жена, Лена. Она плакала, почернела вся. Сказала, что нас выселяют. Оказалось, что задним числом оформлен кредит под залог квартиры, который я якобы брал на те самые

«хищения».

Они забирали всё. Мой дом, где жили три поколения Вороновых. Мои книги. Рояль Леночки.

Тогда снова пришел Корс. Прямо в СИЗО, в комнату для свиданий.

«Ну что, Андрей Ильич, — говорит, — парк будем строить? Или подпишем бумаги?»

И я… я сломался, Саша. Я испугался за своих девочек. Я подписал.

Подписал ту самую лживую экспертизу, которая разрешала строить этого монстра. Подписал свое отречение от профессии.

Он забрал бумаги, похлопал меня по плечу и сказал: «Вот видите. Разум победил».

Меня выпустили под подписку.

Я вернулся домой. Думал — все закончилось. Мы потеряли много, но мы живы. Уедем на дачу, буду выращивать помидоры…

Но Корс не оставляет свидетелей своих слабостей.

Я был тем, кто знал, что башня стоит на глиняных ногах. Я был миной замедленного действия под его инвестициями. Если бы я заговорил через год, через два… Акционеры бы разбежались.

Ему нужна была не просто моя подпись. Ему нужна была моя дискредитация. Полная. Чтобы словам сумасшедшего старика никто не поверил.

Через неделю после моего освобождения к нам пришли люди из опеки. Забрали Катю.

Причина? Анонимный донос, что отец ребенка — неадекватный, опасный, склонен к насилию. А мать — алкоголичка (хотя Лена ни капли в рот не брала).

Лена билась в истерике, кидалась на приставов.

И тогда… тогда ей стало плохо. Сердце. У неё был врожденный порок, мы его наблюдали, берегли её…

Она упала прямо в прихожей, хватаясь за пальто чужой тетки, которая уводила нашу дочь.

Скорая ехала сорок минут.

Пробки. Правительственная трасса. Ехал кто-то важный, может, сам Корс.

Лена умерла у меня на руках, пока эти твари составляли протокол изъятия ребенка.

Я сошел с ума. По-настоящему.

Я кричал. Я кидался на врачей с кухонным ножом. Меня скрутили. Укол. Темнота.

Я проснулся в палате. Решетки на окнах. Мягкие стены. Психиатрическая лечебница №13. Спецотделение.

Диагноз: острая шизофрения, параноидальный бред, социально опасен. Полгода, Саша.

Полгода они кололи меня такой дрянью, от которой я забыл алфавит. Я пускал слюни. Я не мог вспомнить лицо дочери. Я был овощем.

Врач — милейшей души человек, Петр Семенович — каждый день спрашивал: «Как самочувствие, Андрей Ильич? Видите ещё свои подземные озера? Или уже прошло?»

Это была карательная психиатрия, которую, как нам говорили, отменили в 90-х. Ничего не отменили. Инструменты те же, только заказчики теперь частные.

Они уничтожали мою память. Стирали личность Воронова, чтобы осталась оболочка.

Но однажды, во время обхода, нянечка, простая баба Нюра, забыла закрыть дверь в процедурную, где хранили спирт и старые истории болезни.

Я не знаю, откуда у меня взялись силы. Может, действие лекарств ослабло, потому что санитары разворовывали дорогие препараты, вкалывая нам мел.

Я пробрался туда. Я нашел свое дело.

И там, среди диагнозов, лежал маленький конверт. Фотографии. Отчет частного детектива для Корса (почему он лежал в истории болезни? Наверное, врач хранил его как страховку).

На фото — пожар.

Моя квартира. Окна черные, выбитые.

И записка карандашом на полях: «Объект «Дочь» — передан в детдом

№5 (интернат для умственно отсталых). Объект «Квартира» — зачищен под ноль (бытовой газ)».

Я понял всё.

Они взорвали мою квартиру уже после того, как меня упекли. Уничтожили архив, чертежи, дневники. Всю мою жизнь превратили в пепел. А дочь… отправили в дурдом, как и отца, чтобы наверняка. В тот момент Андрей Воронов умер окончательно.

Овощ исчез.

В моей голове наступила ледяная ясность. Шизофрения отступила перед ненавистью.

Я сбежал той же ночью.

Не спрашивай как. Это было грязно, кроваво и страшно. Я использовал знания химии — смешал кое-что из бытовки санитаров. Пожар был знатный.

Под шумок эвакуации я ушел через подвал. Прямо в пижаме, по снегу. Я искал Катю. Два месяца я рыскал по городу как волк.

Я нашел этот интернат. Проник туда. Но было поздно.

Эпидемия гриппа. Осложнение. Пневмония. При ослабленном иммунитете и плохом уходе…

Её похоронили в общей могиле, как безызвестную сироту, потому что документы «потеряли».

На том кладбище, Саша, даже креста нет. Просто колышек с номером

412.

Я стоял там, под дождем, и хотел умереть. Лечь рядом и не вставать.

Но потом я увидел этот город. С холма кладбища.

Огни. Сияющие башни. Строительные краны «Монолита», которые уже поднимали этажи моей смерти над рекой.

И я понял: если я умру, то правда уйдет со мной. А он — победит. Корс забрал у меня всё. Семью, имя, будущее. Он стер меня с лица земли.

Но он забыл одну вещь. Я геолог.

Я знаю, что под землей жизни не меньше. Я ушел вниз.

Я стал Профессором. Я хотел собрать вокруг себя таких же осколков

— инженеров, которых кинули на деньги, строителей без паспортов, просто людей, которых система выплюнула.

Думал, что мы будем жить здесь. Смотреть. Слушать. Но вместо отбросов-гениев, я нашел просто отбросов.

Десять лет я собирал карту его империи снизу. Я знаю каждый кабель, каждый незаконный слив, каждый секретный туннель, который они построили для своих темных делишек. Но смысла в этом никакого. Он победил. Он действительно победил. Корс убил всю мою семью, уничтожил мою жизнь и оставил смотреть на обломки.

Корс думает, что стоит на вершине. И в чем-то он действительно прав. Но Корс стоит на кровавом решете, Саша.

И я — тот самый червь, который однажды подточит последнюю сваю. По крайней мере я еще хочу в это верить».

Профессор замолчал.

В «Зале Корней» повисла звенящая тишина. Только костер потрескивал, переваривая историю одного крушения.

Саша сидел неподвижно. Слезы текли по его щекам под новыми очками, но он их не замечал.

История старика была как зеркало. Страшное, кривое зеркало его возможного будущего. Если он сдастся. Если он допустит ошибку.

— Жуткая история, — прошептал Саша. — Получается, выхода нет? Они везде.

— Выход есть, — Профессор ткнул узловатым пальцем в схему на стене, где красным мелом был обведен контур будущей башни

«Монолит». — Их сила — в их уверенности. В безнаказанности. Они думают, что мы — мусор. Что мы не существуем. Но мусор умеет гореть.

Он налил в кружку остатки чая.

— Корс сейчас на пике. Он готовит открытие этой башни. Это будет его триумф. Он хочет въехать в этот «Хрустальный Дворец» как император.

Профессор поднял глаза на Сашу. Очки в изоленте блеснули отражением пламени.

— Но есть нюанс, который я нашел на своих старых картах, когда ещё работал в институте. Нюанс, который они пропустили, потому что торопились украсть деньги на разведке.

— Какой?

— Под основным фундаментом башни проходит старая ветка правительственного метро. «Метро-2». Законсервированная в 60-х. Она не значится на новых картах. И свод там… слабый.

— И что это дает?

— Ничего, если просто смотреть. Но если знать, как работает система «Умного Дома»… — старик хитро прищурился. — Ты ведь знаешь?

— Я его монтировал. Часть узлов. Но управление у Миши… у начальника безопасности.

— А управление коммуникациями? Насосами откачки грунтовых вод?

— Они автоматические. В подвале.

— Именно. В подвале.

Профессор встал и подошел к чертежу.

— Если грунтовые насосы встанут хотя бы на три часа… вода пойдет в старый туннель. Создаст гидравлический удар. Башня не рухнет, нет. Корс залил там бетона на миллионы. Но она… завибрирует. Как камертон. Сместятся оси лифтов. Пойдеттрещина по фасаду. Прямо во время презентации.

Это не убьет его физически. Но это убьет его репутацию. «Дом Будущего», который треснул в прямом эфире. Символ его власти станет символом его гнили.

Саша смотрел на чертеж.

— Это саботаж. Терроризм.

— Нет, Саша, — Профессор положил руку ему на плечо. Тяжелую, горячую. — Это сопромат. Наука о сопротивлении материалов. И о сопротивлении людей.

Ты ищешь видео? Найди его. Это будет удар в сердце. А я… я подготовлю удар по ногам.

Если мы объединим усилия — воздух и земля — мы сможем не просто поцарапать его. Мы сможем снести его к чертям собачьим.

Саша поднял голову. Страх не ушел. Но теперь рядом с ним жила злость. Холодная, расчетливая злость инженера, который видит, как исправить ошибку в системе.

И эта ошибка называлась Виктор Корс.

— Научи меня, — сказал Саша. — Научи меня ходить в темноте. Профессор улыбнулся. На этот раз — тепло.

— Учиться придется быстро, айтишник. Завтра я покажу тебе «Черный ход». Туннель, который приведет нас к первому этапу твоего восстановления. К квартире убитой девушки.

Ты готов запачкать руки?

— Они уже грязные, — Саша посмотрел на свои черные от мазута ладони. — Хуже не будет.

— Будет, — пообещал Профессор. — Но оно того стоит.

Костер догорал. Два человека — призрак прошлого и призрак настоящего — сидели под корнями мертвого города и планировали войну против живого.

Снаружи бушевала метель, заметая следы. Внутри зрела буря, которая сметет их всех.

Глава 11. Теория хаоса

Желудок скрутило судорогой так сильно, что Саша согнулся пополам, уперевшись лбом в холодную ржавчину лестничной скобы. В этом шершавом, гниющем мире подземелий холод и страх были привычными соседями, но голод… Голод оказался зверем пострашнее. Он не рычал и не кусал — он просто медленно, но верно переваривал тебя изнутри, превращая мозг в кашу, а волю в кисель.

— Что встал? — голос Профессора снизу звучал приглушенно и жестко.

— Лезь. Или хочешь ждать, пока тебя найдут крысы и доедят то, что осталось от твоей самооценки?

Саша скрипнул зубами и подтянулся. Скоба шаталась в раскрошенном бетоне. Сверху, через вентиляционную решетку колодца, пробивался слабый, грязный свет уличных фонарей. Там, наверху, был город. Там была еда. Там люди, возможно, сейчас выбрасывали в урны недоеденные бургеры, которые для Саши теперь стоили дороже золотого кейса Корса.

— Профессор, я не могу, — прошептал он. Голос сорвался. — У меня руки не держат. Второй день… Я даже воды нормальной не пил.

— В воде холера. Пить будешь только кипяченую, если жить хочешь. А насчет рук… Злость их удержит. Злись, Саша. Злись на Корса, на меня, на себя. Злость — это топливо. Калорийное топливо.

Старик пихнул его в подошву ботинка какой-то палкой.

— Лезь, говорю! Сегодня у нас выход в свет. Практическое занятие по «прикладной экономике кризиса».

Саша подтянулся еще раз, закинул ногу, другую. Плечо толкнуло тяжелый чугунный люк. Он со скрипом подался, сдвинувшись в сторону. В нос ударил воздух — морозный, пахнущий выхлопными газами, жареным луком и бензином.

Божественный запах. Запах жизни.

Они выбрались во дворе старой «сталинки», в каком-то спальном районе. Темно, тихо, только гул далекого проспекта. Саша стоял на коленях в снегу, жадно вдыхая этот воздух, чувствуя, как снежинки тают на грязном лице.

Профессор выбрался следом, неслышно задвинул люк и присыпал его снегом, чтобы не было видно черного круга на белом.

В своей драной телогрейке, странной шапке-ушанке, мех на которой был похож на облезлую кошку, он выглядел здесь как пришелец. Или как призрак коммунизма, явившийся пугать хипстеров.

На Саше была огромная, пропахшая нафталином дубленка, найденная Профессором. Очки (плюс два с половиной) сидели криво, мир плыл и двоился. Лицо горело от небритости и холода.

— Слушай вводную, курсант, — Профессор деловито огляделся, щуря свои проницательные глаза за стеклами очков в изоленте. — Задача проста: добыть провиант. Минимум три тысячи калорий на двоих.

Инструменты: голова, руки и полное отсутствие стыда.

— Украсть? — уточнил Саша.

— Экспроприировать излишки, — поправил Профессор. — Ты видишь вон ту арку?

Саша прищурился. В арке, ведущей на проспект, светился неоном продуктовый магазинчик «24 часа». Не супермаркет, а маленький ларек, вросший в первый этаж дома. Рядом с ним стоял вендинговый автомат. Светящийся, красивый шкаф, за стеклом которого ровными рядами лежали сэндвичи, шоколадки и чипсы.

— Вендинг, — сглотнул слюну Саша.

— Точка распределения благ. Система примитивная, как мозг охранника. Видишь камеру над входом?

Саша попытался сфокусироваться. Над дверью магазина висел темный «глаз».

— Вижу пятно. Кажется, камера.

— Правильно. Она смотрит на вход. Но у нее мертвая зона — сбоку от автомата. Там тень от козырька. Нам туда. Твоя задача: подойти, сделать вид, что выбираешь. Закрыть спиной замок. А дальше буду работать я.

Они двинулись к магазину. Саша шел, вжимая голову в плечи. Ему казалось, что на лбу у него горит надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Что каждый прохожий (а их было всего двое вдалеке) сейчас достанет телефон и позвонит в полицию.

— Расслабься, — шепнул Профессор. — Ты не Кэри Грант. Ты бомж. Для них ты — элемент пейзажа. Мусорный бак. Они смотрят сквозь тебя.

Это суперспособность, сынок. Невидимость 80-го уровня.

Они подошли к автомату. Внутри, за толстым стеклом, манил своей треугольной упаковкой сэндвич с ветчиной и сыром. У Саши закружилась голова. Он готов был разбить стекло кулаком прямо сейчас.

— Тихо, зверь, — одернул его Профессор. — Стекло бронированное. Поднимешь шум — приедет ГБР. Нам нужна тишина.

Старик достал из кармана… пластиковую бутылку. Обычную, сплющенную

«полторашку», нарезанную странными спиралями, и моток тонкой проволоки с крючком на конце.

— Это что? — не понял Саша.

— Отмычка инженера Гарина, — хмыкнул Профессор. — Становись так, чтобы закрыть меня от витрины магазина. Быстро!

Саша встал спиной к автомату, делая вид, что изучает цены на чипсы, хотя буквы расплывались в кашу. Профессор присел на корточки возле лотка выдачи товара.

Саша слышал возню. Шуршание пластика. Тихий металлический скрежет.

— Профессор, там люди…

— Спокойно. Они идут мимо.

И правда. Пара молодых парней прошла мимо, смеясь и уткнувшись в телефоны. Они даже не взглянули на двух оборванцев, копошащихся у ларька. «Невидимки».

Профессор просунул плоскую пластиковую ленту с крючком через щель антивандальной шторки лотка выдачи. Это было невозможно. Там же защита!

— Защита, — пропыхтел старик, орудуя своим примитивным щупом, — рассчитана на то, что руку не засунешь. А эта штука проходит. Надо только нащупать спираль… Ага, вот она, родная… с ветчиной, говоришь?

Щелк.

Звук внутри автомата. Спираль, державшая сэндвич, чуть провернулась. Профессор дергал не за товар, он цеплял сам механизм подачи снизу, через технологический зазор.

Сэндвич упал в лоток.

Глухой стук падения показался Саше музыкой Моцарта.

— Есть один! — азартно шепнул Профессор. — Теперь десерт.

«Сникерс». Щелк. Тук.

— И воды. Без газа, для баланса pH. Щелк. Тук.

За две минуты старик «купил» у бездушной машины еды на пятьсот рублей, не потратив ни копейки.

— Уходим. Быстро, но с достоинством.

Саша схватил добычу из лотка, распихав по глубоким карманам дубленки. Бутылку воды сунул за пазуху. Холодная, она обожгла живот, но это было приятно.

Они отошли за угол дома, в темный двор, и только там Саша выдохнул.

— Это было… гениально, — прошептал он, доставая сэндвич и разрывая упаковку зубами, как волк. Он затолкал в рот сразу половину, не

жуя, глотая кусками. Вкус дешевой ветчины и резинового хлеба был божественным.

— Не давись, идиот, — Профессор отобрал у него бутылку воды, отвинтил крышку и протянул. — Запей. А то завернет кишки.

Саша пил жадно, вода текла по подбородку на грязный шарф. Профессор, откусывая маленький кусочек шоколадки (он ел медленно, аккуратно, как аристократ), смотрел на него с грустной усмешкой.

— Ну что, Александр Сергеевич? Как ощущения?

— Стыдно, — признался Саша, вытирая рот рукавом. Насыщение принесло с собой ясность ума, а с ней вернулась совесть. — Я топ- менеджер. Был. У меня зарплата была триста тысяч. А я ворую бутерброды. Я крыса.

— Ошибаешься, — жестко сказал Профессор. — Ты не воруешь. Ты ведешь боевые действия в тылу врага. Эта система, этот автомат, этот магазин — все они платят дань твоему врагу. Ты просто забрал свой паёк. Маленькую компенсацию за то, что они у тебя отняли.

Старик вдруг схватил Сашу за грудки и притянул к себе. В свете далекого фонаря его очки блеснули, а глаза за ними горели фанатичным огнем.

— Слушай меня внимательно. Забудь слово «стыд». Стыд — это ошейник. Это социальный конструкт, придуманный для того, чтобы рабы сидели смирно и не брали кусок с барского стола. Ты больше не раб. Ты мертвец. Мертвым не бывает стыдно. Им бывает только холодно или тепло.

Он отпустил Сашу, который ошарашенно моргал.

— Твоя гордость осталась там, вместе с дипломом и ипотекой. Здесь, внизу, валюта другая. Здесь важен результат. Ты жив? Жив. Ты сыт? Сыт. Значит, ты прав.

Если ты хочешь победить Корса, ты должен стать хуже него. Хитрее. Подлее. Он играет по правилам силы. Мы будем играть по правилам хаоса. Он строит стены — мы их подкапываем. Он ставит замки — мы делаем отмычки из мусора. Понял?

Саша смотрел на доедающего шоколад старика. В этом жалком бомже было столько внутренней силы, столько концентрированной, выстраданной годами философии выживания, что Саше стало страшно. Профессор не выживал. Он жил войной.

И теперь он призывал Сашу на этот фронт.

— Понял, — тихо ответил Саша. — По правилам хаоса.

Вдруг за углом, на проспекте, взвыла сирена. Близко. Мимо пронеслась машина ДПС с включенной «люстрой». Синий свет хлестнул по стенам арки.

— Шухер, — мгновенно среагировал Профессор. — Не по нашу душу, но лучше не отсвечивать. В нору!

Они побежали обратно к люку. Теперь Саша бежал не как загнанная жертва, а как соучастник. В кармане грела сердце украденная вода. В желудке переваривалась краденая еда.

Он переступал черту. Шаг за шагом. Слой за слоем цивилизация отваливалась от него, как штукатурка от старой стены, обнажая грубый, красный кирпич инстинктов.

Он спустился в люк первым. Закрыл его над головой.

Темнота и вонь коллектора встретили его как старые друзья.

— Завтра пойдем за информацией, — сказал голос Профессора снизу, из тьмы. — Ноутбук или планшет. Нам нужны глаза не только мои, но и цифровые. Готов воровать технику, айтишник?

Саша нащупал в кармане пустую упаковку от сэндвича. Сжал её в кулак.

— Готов, — ответил он в темноту. — Хоть спутник с орбиты, если понадобится.

Глава 12. Сенсорный голод

Пробуждение в подземелье было худшей частью дня. Нет, здесь не было дня и ночи, был только бесконечный цикл: сон — голод — холод.

Саша открыл глаза и несколько секунд лежал, таращась в сводчатый потолок, по которому, извиваясь, ползли черные корни. Ему показалось, что он ослеп окончательно. Потом моргнул и понял, что просто погас костер. В зале было темно, лишь далеко, откуда-то сверху, сочился тусклый серый свет через микротрещины в люках.

Тело болело. Каждая мышца ныла от непривычного спанья на деревянных поддонах. Шерстяной свитер Профессора кололся немилосердно, а запах гнилого дерева и плесени въелся в ноздри, казалось, навсегда, перебив все воспоминания о свежести.

Он повернулся на бок. Старика на кресле не было.

— Профессор?

Тишина. Только кап… кап… кап… Где-то текла вода.

Саша сел. Паника, липкая и холодная, снова зашевелилась в груди. Он ушел? Бросил? Сдали нервы, пошел за дозой? Или случилось что-то с ним?

А если Профессор умер там, в одном из своих темных переходов, и Саша теперь заперт в этом лабиринте навсегда? Он ведь не помнит дорогу обратно.

— Эй! — крикнул он. Голос ударился о стены и вернулся искаженным эхом: «…эй… эй…».

Саша встал, наступая в темноте на что-то хрусткое. Пластиковая бутылка из-под вчерашней добычи.

Голод отступил, но на его место пришло другое чувство. Сенсорный голод.

Его мозг, привыкший к потокам информации, к яркому экрану смартфона, к лицам коллег, к музыке в машине, к четким линиям таблиц в Excel, — теперь голодал.

Мир вокруг был беден на стимулы. Серый, черный, грязно-бурый. Звуки однообразные. Запахи отвратительные. И, самое главное, из-за отсутствия нормальных очков (те, чужие, он снял на ночь), он ничего толком не видел дальше своего носа.

Он находился в сенсорной депривации. Сашу начала накрывать истерика.

Ему захотелось орать. Биться головой о стены, лишь бы почувствовать боль, яркую, настоящую, отличающуюся от этой тупой ноющей тоски.

— Я не могу так! — закричал он, срывая голос. — Слышите, вы?! Корс! Иди сюда, мразь! Убей меня! Лучше убей, чем это!

Он схватил какой-то ящик и с силой швырнул его в темноту. Грохот разбиваемого дерева прокатился по залу, вспугнув крыс, которые с писком бросились врассыпную.

— Ненавижу! Ненавижу это место! Воняет! Темно! Я хочу домой! Я хочу в душ!

Саша упал на колени, закрыв лицо руками. Слезы текли по щекам горячими ручьями, смешиваясь с грязью.

Это был нервный срыв. Предел психики городского жителя, которого вырвали из комфортного аквариума и швырнули на песок.

Внезапно в зале стало еще темнее. Тот единственный луч света, что пробивался сверху, исчез. Кто-то задвинул заслонку.

Полная темнота. Абсолютная. Чернильная. Саша затих, задыхаясь от рыданий.

— Профессор? Это ты? Включи свет! Молчание.

— Пожалуйста… Я боюсь темноты. С детства. Не надо!

Тишина в ответ была плотной, осязаемой. Казалось, сама тьма сейчас начнет заползать ему в уши, в нос, в душу.

Прошла минута. Две. Пять.

В полной темноте мозг начал генерировать галлюцинации. Саше стали мерещиться вспышки света, которых не было. Он слышал дыхание за спиной, хотя там была стена. Ему казалось, что пол шевелится под ним — то ли змеи, то ли корни.

«Я схожу с ума. Как тот Воронов в психушке. Они победили».

— Тише, — голос прозвучал прямо у уха, заставив Сашу подпрыгнуть на месте и взвизгнуть.

Это был Профессор. Он подошел неслышно.

— Тише. Слушай.

Саша попытался отодвинуться, но жесткая рука схватила его за плечо и пригвоздила к месту.

— Не дергайся. Дыши. И слушай. Не свои сопли слушай, а Город.

— Я ничего не слышу! Только звон в ушах!

— Потому что ты орешь внутри себя. Заткни своего внутреннего менеджера. Убей его. Здесь и сейчас. Оставь только зверя. Зверь в норе не плачет. Зверь слушает лес.

Старик силой прижал его голову к холодному бетону пола.

— Ухом к земле. Слушай.

Саша хотел сопротивляться, но сил не было. Он лежал, вжимая ухо в грязный бетон, глотая слезы.

Сначала он слышал только гулкое биение своей крови в виске. Тук- тук-тук.

Потом… Вибрация.

Дррр-дррр… Далеко, низко.

— Поезд? — шепнул он.

— Поезд, — подтвердил голос из тьмы. — Ветка Таганско- Краснопресненская. Перегон между станциями. Час пик, интервалы короткие. Слышишь ритм? Тук-тудук. Тук-тудук. Это жизнь, Саша. Люди едут на работу. Кредиты платить. Кофе пить. А ты под ними. Ты фундамент.

— Что еще? — потребовал Профессор. — Закрой глаза. Они тебе сейчас не нужны, они тебя только обманывают. Открой уши. Настрой локаторы.

Саша зажмурился. Без визуального шума слух начал выхватывать детали.

Кап… шлёп… кап.

— Вода. Капает справа.

— Слева, — поправил Профессор. — Это акустика свода зеркалит. Капает из стыка 12-го коллектора. Там микротрещина. Через месяц размоет, надо будет запенить. Дальше.

Шорох. Мелкий, частый. Скрип-скрип.

— Крысы?

— Нет. Это корни. Они растут. Медленно раздвигают бетон. Ты слышишь рост дерева, айтишник. Ты когда-нибудь слышал, как растет береза?

Саша замер. Это было невероятно. Если очень сильно сосредоточиться, то за гулом поездов и воды можно было услышать тончайший скрип древесины о камень. Звук упорства. Жизнь пробивала себе путь сквозь смерть.

И внезапно паника отступила. Вместо нее пришло странное, глубокое спокойствие. Тьма перестала быть врагом. Она стала одеялом.

Плотным, защищающим от всего внешнего мира. Здесь никто на него не смотрел. Здесь не было красной рамки прицела. Здесь он был просто точкой, которая слушает вселенную.

Профессор убрал руку с его плеча.

— Ну вот. Вернулся. Добро пожаловать обратно.

Раздался чирк зажигалки. Яркое пламя на мгновение ослепило Сашу, потом зажглась свеча. Маленький огарок, стоявший на ящике.

Саша сел, моргая. Профессор сидел рядом, на корточках, глядя на него спокойно, без осуждения, как врач смотрит на пациента после припадка.

— Когда ты теряешь одно чувство, другое обостряется. Закон компенсации. Ты слепнешь глазами, но прозреваешь ушами и кожей. Ты

сейчас услышал то, что 99 процентов людей наверху не услышат никогда. Дыхание мегаполиса.

Профессор протянул ему те самые очки — плюс два с половиной с треснутой дужкой.

— На, надевай. Сейчас пойдем тренироваться.

— Тренироваться чему?

— Ориентации в «аквариуме». Так мы называем ситуацию, когда картинка плывет. Ты должен научиться ходить не глазами, а ногами. Щупать пространство. Знать, что перед тобой, по изменению воздушного потока.

Весь следующий час (или два, часов не было) Саша ходил по залу с завязанными глазами (так решил Профессор: «В твоих плюс очках ты видишь искаженно, это сбивает. Лучше вообще ничего не видеть»). Он спотыкался. Набивал шишки на коленях. Врезался лбом в свисающие корни.

Но Профессор не давал ему передышки.

— Что перед тобой?

Саша останавливался, вытягивал руку. Ничего. Но по коже пробегал холодок.

— Пустота?

— Стена, идиот! Просто она холодная и мокрая, тянет сыростью. Чувствуешь сквозняк по полу?

— Да.

— Значит, справа проход. Тяга всегда идет из тоннеля к вытяжке.

К концу занятия Саша был мокрым от пота и грязным, как черт, но он научился проходить пять метров от костра до кучи с дровами, ни разу не споткнувшись, ориентируясь на тепло огня спиной и звук капели.

Он снял повязку.

Очки Профессора, лежавшие на ящике, блеснули в свете свечи. Он надел их.

Теперь искаженная линзами реальность не раздражала. Он понял, как их использовать. Они были нужны только для чтения текста или работы руками. Для перемещения в пространстве ему больше не нужна была идеальная резкость. Ему хватало пятен и теней.

— Урок окончен, — Профессор задул свечу, погрузив их снова в полумрак тлеющего костра (он успел подкинуть дров). — Ты обучаем, Саша. Это хорошо. Твой мозг гибок. Но этого мало.

Нам нужен доступ. Цифровой. Я стар, мои карты бумажные. Твои карты

— в облаке. Чтобы победить Корса, нам нужно зайти в сеть. И при этом не попасться.

— Ноутбук, — сказал Саша. — Нам нужен ноутбук.

— Роскошь, — отмахнулся Профессор. — Ноутбук громоздкий, требует розетки, которой у нас нет, только динамо-машина, которую я кручу педалями полчаса ради кипятка. Планшет. Или мощный смартфон. С экраном побольше, чтобы ты своими слепыми глазами хоть что-то разобрал.

— Это не так работает, вблизи…

— Это последнее, что меня интересует.

— И где мы его возьмем? Опять «купим» леской? Гаджеты лежат за витринами под сигнализацией.

— Нет. В магазины мы не сунемся. Там камеры, охрана. Мы пойдем в место, где электроника уже списана со счетов. В место, где умирают гаджеты, а охраняет их только сонливая вахтерша.

— Куда?

— В твою школу, Лебедев.

— В какую школу?

— В метафорическую. А в реальности — в центральную библиотеку имени Ленина, филиал в Южном округе. Задний двор, склад списания. Либо читальный зал, если повезет. Там часто студенты забывают свои

«игрушки», когда бегут курить. Или просто можно… одолжить казенный терминал, если сможем его отвинтить.

Профессор хитро подмигнул, и его лицо на секунду стало лицом озорного мальчишки, задумавшего налет на сад с яблоками.

— Ты готов к вторжению?

Саша поправил на носу чужие очки. Стекла все еще мутили, делая костер похожим на звезду. Но внутри у него, вместо истеричного ребенка, теперь сидел кто-то другой. Тихий, злой и внимательно слушающий тьму.

— Веди, — сказал он.

Глава 13. Социальная инженерия

Город днём выглядел еще более враждебным, чем ночью. Ночью темнота была союзником, а огни фонарей лишь расставляли акценты. Днем же серое, низкое небо давило на плечи, а дневной свет безжалостно обнажал грязь. Сажу на лице, засаленность дубленки, рваные края штанин.

Они вылезли из колодца теплотрассы за гаражами, в квартале от районной библиотеки — старого здания советской постройки с колоннами и облупившейся штукатуркой. Место это Профессор выбрал не случайно: там был открытый Wi-Fi для посетителей («Культура_Free») и минимальная охрана, состоящая из сонных пенсионерок и одного чоповца, который, по наблюдениям Профессора, к полудню уже дремал над кроссвордом.

— Запомни легенду, — шепнул Профессор, отряхивая колени от подземной пыли. — Мы не бомжи. Мы «люди в сложной жизненной ситуации». Если кто спросит — мы идем греться. В библиотеках по закону обязаны пускать всех граждан РФ. Это тебе не частная лавочка Корса.

Саша натянул на голову шапку поглубже. Под ней чесалась обритая ножом голова, а стянутая кожа саднила.

— А запах? — спросил он.

— Запах — наше оружие. Он создает вокруг нас силовое поле. Люди будут шарахаться на два метра. Это даст нам приватность.

Саша нащупал во внутреннем кармане «добычу» вчерашнего рейда по мусорным контейнерам элитного ЖК (еще одна вылазка, о которой Профессор настоял). Там, среди коробок от пиццы, они нашли старый, треснутый планшет-читалку. Дешевый, китайский, выброшенный кем-то из-за разбитого экрана. Профессор полночи паял ему разъем питания, и, о чудо, «китаец» ожил. Зарядку он держал минут тридцать, но этого должно было хватить.

Они подошли к дверям библиотеки.

— Входи первым, — скомандовал старик. — Ты моложе, меньше подозрений в агрессии.

Саша толкнул тяжелую деревянную дверь. В лицо пахнуло сухой пылью старых книг, паркетом и… теплом. Боже, как тепло! После ледяных подземелий температура +22 казалась тропическим раем.

Холл был пуст, если не считать старушки-гардеробщицы, вязавшей носок. Она подняла голову, и её лицо вытянулось от брезгливости.

— Эй! Куда прётесь? Мы стеклотару не принимаем!

— Добрый день, сударыня, — голос Саши дрожал, но он старался подражать интеллигентным интонациям Профессора. — Мы не сдавать. Мы… почитать. Прессу.

Бабушка поперхнулась воздухом.

— Почитать? Вы себя видели? Вы же тут натопчете! И воняете! Из стеклянной будки охраны вылез охранник — мятый мужик лет пятидесяти с животом, нависающим над ремнем.

— Чё тут? Проблемы?

— Да вот, — заверещала гардеробщица, — эти двое… Бомжатник устроили! Гони их, Петрович!

Охранник подошел вразвалочку, поигрывая дубинкой. Саша напрягся. Один удар, и его новые, зыбкие навыки «слепого зрения» вылетят вместе с зубами.

Но тут вперед выступил Профессор.

Он снял свою драную ушанку и сделал жест, достойный графа на балу.

— Уважаемый, — произнес он глубоким, хорошо поставленным голосом лектора. — Конституция Российской Федерации, статья 29, пункт 4. Право на свободный поиск и получение информации. А также Федеральный Закон о библиотечном деле. Отказ в доступе по внешнему виду или социальному статусу является дискриминацией. Вы же не хотите писать объяснительную в прокуратуру о нарушении гражданских прав ветерана науки?

Охранник завис. Слово «прокуратура» сработало как стоп-слово. В его системе координат бомж должен был материться и просить мелочь, а не цитировать Конституцию.

— Ты это… — он почесал затылок дубинкой. — Самый умный, что ли?

— Отнюдь. Самый начитанный.

— Ладно, — махнул рукой охранник, которому было лень связываться с юродивым. — Идите в зал периодики, в угол. И чтобы тихо! Если кто из читателей пожалуется — выкину за шкирку, Конституцией не прикроетесь.

Это была победа. Социальная инженерия в действии. Профессор подмигнул Саше: «Учись, студент. Скрипт „умный бомж“ ломает систему».

Они прошли в читальный зал. Высокие потолки, ряды ламп с зелеными абажурами, шелест страниц. Студентов было мало — сессия еще не началась.

Саша и Профессор забились в самый дальний угол, за стеллаж с подшивками «Наука и Жизнь» за 80-е годы. Идеальное укрытие. Саша достал планшет.

На экране шла «паутинка» трещин, но сенсор работал.

— Включай, — шепнул Профессор, оглядываясь по сторонам. Планшет мигнул и показал рабочий стол.

Саша ткнул в иконку Wi-Fi.

«Kultura_Free» — Подключено.

Сердце забилось быстрее. Доступ в сеть! Он сразу же полез в браузер.

«Поиск: Александр Лебедев розыск» Результатов были тысячи. Статьи, репортажи.

«ИТ-специалист в бегах. Новые подробности убийства жены».

«В квартире Лебедева найдены планы диверсий на транспорте».

«Психологический портрет маньяка: скрытный, замкнутый, склонен к агрессии».

И его фото. С того самого билборда. И фото Веры.

— Они говорят, что я её уже убил, — прошептал Саша, вчитываясь в мутный текст через трещину экрана и чужие очки. — Пишут, что нашли «следы крови» в машине. Но Вера жива! Я говорил с ней вчера!

— Это информационный шум, — оборвал его Профессор. — Им надо оправдать облаву. Ищи главное. Нам нужна карта. Обнови базу коммуникаций на моем сервере… то есть, тьфу, запомни. Скачай карту районов Юго-Запада, наложение слоев водопровода и метро.

Саша зашел на специализированный форум диггеров (закрытый раздел, пароль он помнил). Там были свежие схемы. Он начал скачивать картинки, сохраняя их в память планшета.

Процесс шел медленно. 15%… 20%… Внезапно окно сменилось на красную плашку.

«Внимание! Попытка несанкционированного доступа к ресурсам экстремистского характера заблокирована. Ваш IP-адрес передан в службу безопасности».

— Чёрт, — выругался Саша. — Библиотечный фильтр. Он среагировал на слово «тоннели» или «схемы».

В этот момент охранник в холле вдруг выпрямился и приложил рацию к уху. Саша через щель между книгами увидел, как тот кивнул и посмотрел… в их сторону.

А потом к дверям библиотеки подъехала машина ППС. Синие огни мелькнули в окне.

— Профессор! Менты! Фильтр сдал нас! Автоматический донос.

— Сколько скачалось?

— Половина карты. Основной коллектор есть, отводы — нет.

— Хватит. Валим.

Профессор вскочил первым. Но путь через главный вход был отрезан — в холл уже входили двое патрульных в касках.

— В туалет, там окно! — зашипел охранник… нет, Профессор. Они бросились к служебной двери с надписью «М/Ж».

Но вахтерша, увидев их маневр, заорала на весь зал:

— Держи их! Вон они, бомжи! Компьютеры воруют!

(Боже, какие компьютеры? Мы сидим с китайским мусором!). Патрульный обернулся.

— Стоять! Полиция! Началась гонка.

Саша и Профессор влетели в узкий коридорчик. Дверь мужского туалета была закрыта на швабру (уборщица мыла пол).

— Женский! — скомандовал Профессор, пинком распахивая соседнюю дверь.

Внутри визгнула девушка, поправляющая макияж у зеркала.

Саша, не глядя на неё (стыдно!), бросился к окну. Первый этаж. Решетка?

Слава богу, нет. Старая «сталинка», высокие окна без решеток. Он рванул шпингалет. Краска прикипела.

— Бей! — заорал Профессор. Сзади уже топотали берцы по коридору. Саша схватил с подоконника тяжелый горшок с геранью и с размаху ударил в стекло.

Звон, осколки, земля на кафеле. В лицо ударил морозный воздух.

— Лезь! — Профессор буквально вытолкал Сашу на улицу. Тот упал в сугроб, перекувырнулся, сжимая планшет у живота.

Старик полез следом. С удивительной для его возраста прытью перекинул ноги.

Сзади, в туалете, уже вломился полицейский. Его рука схватила Профессора за штанину ватника.

— Попался, дед!

Профессор обернулся и, недолго думая, пнул полицейского второй ногой прямо в забрало шлема. Хруст (или стук пластика), мат, рука разжалась.

Профессор выпал в сугроб рядом с Сашей.

— Ходу! К забору!

Они бежали по заднему двору библиотеки, среди каких-то сараев и заснеженных куч мусора. В спину им из разбитого окна кто-то кричал, и, кажется, пару раз пальнули в воздух. Но стрелять по безоружным бомжам в центре жилого квартала полиция не рискнула. Забор был бетонным, двухметровым. С плитами.

Саша, забыв про больную ногу, подсадил Профессора. Тот, кряхтя, залез наверх и протянул руку вниз.

Саша прыгнул, вцепился в руку старика. Мертвая хватка. Его втащили наверх.

Спрыгнули на той стороне — на пустырь, заросший бурьяном. Там была стройка. Лабиринт из котлованов. Родная стихия.

— В котлован! — хрипел Профессор, хватая ртом воздух. — Там трубы ливнёвки открыты!

Они нырнули в черную пасть бетонной трубы за секунду до того, как из-за забора показалась «мигалка» патрульной машины, объезжавшей квартал.

Просидев в темноте трубы минут десять, слушая удаляющийся вой сирен, Саша наконец выдохнул.

Сердце колотилось где-то в горле. Планшет. Он проверил внутренний карман. Цел.

Он достал его, нажал кнопку. Экран загорелся.

Файлы «Карта_ЮЗ_Коллекторы.jpg» были на месте. Зеленая галочка загрузки.

Саша посмотрел на Профессора. Тот сидел у стены, растирая колено, и… улыбался.

В пыли, в паутине, в чужой помаде (где он её цепанул?), он выглядел счастливым.

— Ну что, коллега, — подмигнул он. — Техническое задание выполнено. Данные получены. Ущерб муниципальному имуществу нанесен. Окно придется вставлять.

— Мы герань разбили, — невпопад сказал Саша. — Жалко цветок. Профессор захохотал, и его смех эхом раскатился по трубе.

— Ты посмотри на него! Его по всей стране ищут, а он герань жалеет! Вот за это я тебя и не бросил, Лебедев. Ты, может, и зверь теперь, но душа у тебя еще человеческая. Идем. Надо карту изучить. А то скоро стемнеет, а у нас ни крошки во рту со вчерашнего сэндвича.

— Я чипсы спёр, — признался Саша, доставая из другого кармана мятую пачку. Он схватил её со стола в читальном зале, пока они сидели. Студенческую.

Профессор посмотрел на него с уважением.

— Растешь. Социальная адаптация уровень «Мастер». Открывай. Будем пировать.

Глава 14. Звериная стая

Саша никогда не думал, что за воду можно умереть. Наверху, в офисах со кулерами и кофейными автоматами, вода была данностью. Бесплатной, прозрачной, безвкусной жидкостью в голубых бутылях. Здесь, внизу, вода имела цену. И цену немалую.

Единственный источник пригодной для питья воды — прорыв трубы холодного водоснабжения, который выходил в коллектор за полтора километра от «Зала Корней». И путь к нему лежал через сектор

«Рыжего».

— У меня кашель, Сашок, — прохрипел Профессор с утра. Он лежал на своих тюфяках, бледный, с испариной на лбу. Старые глаза слезились. Его знаменитый бушлат казался на нем тяжелым, как могильная плита. — Не дойду я. Легкие горят. Нужна вода. Сделать отвар из чабреца, да и таблетку запить… те, что остались с прошлого раза.

— Я схожу, — Саша надел свою дубленку, затянув пояс потуже. — Только дай карту и флягу.

Теперь, когда на их старом планшете (который Саша берег пуще глаза и прятал в двойной полиэтиленовый пакет) была карта подземки, он чувствовал себя увереннее. Маршрут был проложен. Тоннель 4-Бис, поворот на штрек 12, потом сбойка, и вот она — Труба Жизни.

Он взял две пятилитровые пластиковые канистры.

— И возьми нож, — тихо сказал Профессор, не открывая глаз.

— Там же просто путь. Мы же не…

— Рыжий — тварь. Его люди — крысы на двух ногах. Они цветмет собирают. Если встретишь — не разговаривай. Обходи. Если увидят — бей первым и беги.