Бесплатный фрагмент - Они возвращаются

Глава 1

Пробуждение

— Открой глаза…

Открываю. Отвожу взгляд от белесого потолка и осматриваюсь.

Небольшая комната заполнена полутьмой. Тяжёлые портьеры на окнах, сказочно вырастающие прямиком из паркета, служат надёжной преградой дневному светилу, скрытому где-то там — за стенами дома. Рядом в кресле молодая женщина в строгом костюме. Бледная кожа, светлые обесцвеченные волосы.

— Расскажи, что помнишь…

Ворочаюсь на неудобной кушетке, но как ни пристраивайся, дискомфорт никуда не девается. Проклятое ложе…

Пытаюсь что-нибудь выудить из архивов памяти. Но там лишь смутные очертания, всё никак не складывающиеся в завершённые, понятные формы. Темнота, одиночество, пустота. Что? Почему? Ни малейшего понимания.

— Одиночество, — начинаю медленно перечислять, — пустота, тьма…

— Хорошо…

Так и подмывает спросить — А чего здесь хорошего? Но помалкиваю.

— Сконцентрируйся на одном из ощущений. И позволь ему увлечь тебя…

Делаю глубокий вдох, снова закрываю глаза…

Одиночество. Оно постоянно со мной, как бы ни было кругом многолюдно. Как собственная тень, что никакими силами ни оторвать, ни стереть — эта блестящая визуализация тёмной стороны души…

Неожиданно меня прошибает холодный пот — я не помню, кто такой и как здесь оказался. Что за…?

— Успокойся, всё хорошо, — женщина, видимо уловив моё беспокойство, говорит тихим, вкрадчивым голосом.

— Кто я?

— Ничего не помнишь?

— Нет.

— У тебя амнезия, вызванная стрессом, перенесённым в последнем рейсе из звёздной системы Алголь…

Пытаюсь хоть что-нибудь вспомнить… Но вокруг меня словно стены мрака, надёжно укрывающие и моё прошлое, и моё будущее.

— А вы кто?

— Я психолог Компании. Провожу курс восстанавливающей терапии.

Психолог? Смотрю на женщину, и едва ощутимое подозрение шевелится в глубине души — хоть убейте, но у меня стойкое ощущение, что её лицо хорошо знакомо. Но при каких обстоятельствах мы познакомились, остаётся за глухой стеной забвения…

— Твой супер-рудовоз «Sir Alexander Fleming» был случайно найден спустя сорок лет после исчезновения. Судя по повреждениям, взорвался реактор, и весь экипаж погиб прямо в криокамерах. Спасатели обнаружили только тебя, погружённого в стазис…

Такое впечатление, что слушаю истории о чужих приключениях в космосе, а не лично о своих.

— Моя задача — помочь тебе вспомнить прошлое и себя самого…

Трель настойчивого звонка врывается в нашу милую беседу. Противный звук так и норовит просверлить дырку у меня в черепе. Непроизвольно морщусь. Но по странной прихоти подсознания звонок вызывает зверский голод.

— На сегодня сеанс закончен…

Поднимаюсь с кушетки.

— Завтра встретимся, — женщина приветливо улыбается, но в глазах её холод глубокого космоса и отчуждение…

Я, кивнув головой, открываю двери. Делаю шаг в коридор и…

Оказываюсь за порогом в том же самом кабинете. Уже знакомая психолог кивает приглашающе головой:

— Заходи, заходи. Ложись на кушетку.

Ошарашено топчусь на месте:

— Но…

— Ничего-ничего. Успокойся. Разрывы в сознании в твоём положении обычное дело.

Пожимаю плечами и прохожу в кабинет, покинутый, как показалось, всего лишь мгновение назад. Обречённо ложусь на кушетку. До чего неудобное ложе — как ни пристраивайся, всегда остаётся неприятное ощущение, что свободно подвисают в воздухе или ноги, или голова. Не хотелось бы что-нибудь потерять.

В который уже раз смотрю перед собой на это блеклое пятно потолка. Мысли скачут в моей бедной черепушке, словно заправские цирковые лошади. Что за…? Коней только не хватало, с их-то аллюрами и галопами.

— Расскажи, что тебя беспокоит, — голос психолога кажется присутствует не где-то рядом, а непосредственно в моей голове.

— Мне кажется, что всё вокруг нереально, — начинаю перечислять свои страхи и сомнения, — Словно не я сам проживаю свою жизнь, а наблюдаю за ней со стороны. И…

— Что?

— Это как тюрьма, где я заперт… Навечно.

— Не беспокойся, старайся принимать всё, как оно есть. Постепенно всё восстановится, не надо подгонять процесс…

Очередная попытка выйти в заколдованную дверь… Завершающаяся прямым попаданием на очередной сеанс психотерапии. Но я уже привык к чудесам и нисколько не переживаю. Принимаю всё, как оно есть. Ничего не подгоняю и только жду. Чего? Кого?

— Как прошёл день?

Вопрос из разряда иезуитских. Какой к чёрту день? Если моё «сейчас» присутствует только в этом кабинете, а всю память словно отключили. И долговременную, и оперативную… Я герой фильма, зацикленного на самом скучном его моменте.

— Расскажи, что чувствуешь?

Некоторое время копаюсь в своих ощущениях…

— Меня гнетёт подозрение, что моим миром управляет кто-то другой. А я лишь сторонний наблюдатель… Немощный. Неспособный что-либо поменять.

— Чтобы тебе было проще прийти к согласию с этим миром, признай концепцию сверхъестественного. Если есть Создатель этого мира, то почему бы ему им не управлять?

Смотрю на психолога. Меня к месту осеняет:

— Я не помню вашего имени.

— На-Реау.

— Как? — я немало удивлён.

— Родители с Микронезии, поэтому имя может быть несколько непривычным. Можешь звать меня Рея.

Лежу, смотрю в потолок. Бог? Почему бы и нет.

Неожиданно замечаю на белоснежном потолке небольшую тёмную трещину, начинающуюся возле стены.

— Концепция всесильных богов, по воле которых всё и происходит, подразумевает рабскую покорность обстоятельствам. Мы не в силах превозмочь их мощь. Признай это и живи.

— И память восстановится?

— Возможно. Нужно лишь некоторое время покоя.

Покой… А что? Пусть течение само несёт меня по водам времени. А я буду с рабской покорностью лежать, смотреть на бездвижное звёздное небо… Стоит признать, не самое плохое времяпрепровождение…

— Рея, но почему я не помню ничего кроме вашего кабинета? Словно за стенами и нет ничего. Пустота…

— Возможно, так проявляются страхи, пережитые тобою в глубоком космосе. Взрыв реактора поставил тебя на грань между жизнью и смертью. Беспомощность, одиночество. А за бортом открытое пространство. Холодное, безбрежное, полностью индифферентное к человеческой судьбе. Чтобы защитить себя, подсознание блокирует негативные ассоциации с пережитым. Стирает всякое воспоминание, не связанное с этим кабинетом, воспринимаемым надёжной защитой.

— Хм-м-м.

Объясненице, конечно, так себе, но что мне ещё остаётся? Смиренно пройти курс психотерапии, и может быть, возможно, я обрету тогда свои воспоминания… То есть истинного себя.

Очередной вход-выход.

— Добрый день, Рея.

Кушетка, белый потолок перед глазами. Взгляд уже привычно цепляется за едва заметную трещину. Приглядываюсь. Что…? Оказывается, это целая сеть трещин густо ветвится по потолку. Почему-то не замечал этого раньше. Напоминает паутину… Или разрастающуюся плесень. Воспоминания…

— Не отвлекайся, — Рея грубо обрывает нить, казалось бы, готового начать распутываться клубка, — Расскажи, что чувствуешь в этот момент…

— Кхм-м, — я пытаюсь уловить свои сиюминутные ощущения, — Мне порою кажется, что мы обладаем врождённой способностью управлять этим миром. Но по мере взросления, нам просто внушают, что это невозможно…

— Осторожнее… Ты вступаешь на очень опасную тропу. Ложные ожидания вполне могут привести к когнитивному диссонансу между твоими надеждами и реалиями этого мира, абсолютно инертного к желаниям человека. А далее только сумасшествие. Со всеми вытекающими в виде смирительной рубашки и обитых матами стен.

Я перевожу взгляд с психолога на потолок. Что за чёрт? Он уже буквально весь покрыт густой сетью паутины, и она продолжает разрастаться, словно сотня невидимых паучков неустанно прядут свою призрачную пряжу.

— Рея, что у вас с потолком? Он весь порос паутиной!

— Где паутина? Я ничего не вижу.

— Но… Как же. Вот же она, — и я испуганно тычу пальцем в самый её центр, где должен сидеть гигантский паук…

— Привет, новичок.

Я отвожу взгляд от белоснежного потолка и встречаюсь взглядом с соседом по кроватям. Тот ухмыляется и подмигивает мне.

Мы лежим в довольно просторной комнате, в которой двумя рядами стоит почти дюжина кроватей. Пустых нет, все заняты лежащими людьми. По-моему мужчинами. Кто-то недовольно ворочается, а кто-то самозабвенно храпит.

— Где я?

— Где-где, в Караганде! — довольно хохочет шутке смешливый сосед.

— А точнее? — я начинаю раздражаться столь неадекватному веселью.

— У тебя амнезия, что ли?

— Не помню.

— И как сюда попал, не помнишь? Даже душ Шарко не запомнился?

— А что это — шарко?

— Ха-ха! Да тебя, голубчик, ждёт масса новых впечатлений. Но, боюсь, приятных среди них не будет…

Пока я обдумываю, чем бы таким тяжёлым треснуть соседа по глупой голове, тот педантично ковыряется в своём носу. Заметив мой внимательный взгляд, тушуется, и незаметно вытирает палец о мою подушку.

— В дурке ты. Со вчерашнего вечера…

Соседа моего кличут Николаем. А поскольку наши кровати стоят бок о бок, само собою мы сразу же становимся закадычными друзьями.

— В палате лежат, ну, или сидят, кому как больше нравится коротать время, с тобою вместе — одиннадцать человек, — на правах опытного «старослужащего» сосед быстренько вводит меня в курс дела, — Анемнезы у всех самые разные — кто свихнулся от пьянки, кто на работе не выдержал напряжения, а кто и наследственно чокнутый.

Я сразу замечаю отличающий Николая природный оптимизм — что бы не происходило, он во всём видит смешную сторону бытия. Возможно это неадекватное восприятие действительности и послужило основной причиной его госпитализации.

— Самый старый у нас — Палыч. Кликуха — Кэп. Так как в своё время он бороздил пространства капитаном рудовоза. Свихнулся прямо в рейсе — устроил охоту на «чужих». В результате «охоты» выжил только он один, — образовательный процесс от Николая продолжается уже в столовой за завтраком.

Вокруг за столиками на две персоны смиренно сидят пациенты психушки и вкушают кашу-размазню. А мой сосед, подавшись всем телом вперед, азартно знакомит меня с местными реалиями.

Я повожу взглядом за направлением его указующих глаз. Грузная фигура Кэпа выделяется на общем фоне аристократической небрежностью в одежде — больничная пижама на нём надета задом-наперёд. То ли таким образом он сигнализирует, что реальность для него пустая формальность, то ли дерзко бросает вызов местной администрации. Но как этот рыхлый битюк умудряется аккуратно застёгивать все пуговицы на спине, остаётся для меня загадкой.

— Клинический псих, — бодро комментирует Николай, — Если попытается прилипнуть к тебе с рассказами о своих внуках, гони его в шею. Один раз дашь слабину, более не отстанет. А внуков у него много…

По ходу «политинформации» я брезгливо ковыряю ложкой стоящую пред собою субстанцию неприятного происхождения. И только по воле всемогущей администрации носящую гордое название — утренняя каша. То ли синтетика, то ли натурпродукт, но доведённый шеф-поваром до непотребного состояния.

— Надо всё съесть, — авторитетно поясняет мой сосед, — Какие-то важные витамино-минералы. Заметят, что сиротски остались на тарелке, санитары утрамбуют недоеденное в желудок силой.

Немного помолчав, добавляет:

— Регламент…

Пожимаю плечами и самостоятельно начинаю трамбовать отвратительную массу в сопротивляющийся желудок. Уж лучше сам, чем грубые санитары.

— Завтраки тут ещё ничего… — многозначительно интригует Николай.

И я едва не давлюсь очередной ложкой. Если это «ничего», то что же тогда меня ожидает на обед?

— А-а-а, вот и наша Каракурт заявилась, — сосед опускает голову к тарелке и начинает интенсивно поглощать свою порцию.

Я оглядываюсь. Присутствующие, все как один, работают активно ложками словно ударники-землекопы лопатами. И непрерывное движение челюстей заставляет волосы их лохматых голов неприятно шевелиться. Очень похоже на змей Медузы Горгоны.

— Приятного аппетита, — издевкой звучит женский голос.

И я замечаю в проёме двери молодую женщину. Скрестив руки на чисто гипотетической груди, она наблюдает за своим сумасшедшим контингентом.

— Хм-м, хм-м… — дружный ответ полных ртов оставляет самое широкое поле для трактования задействованных смыслов.

Когда шершавые языки сумасшедших начинают скрести по освободившимся донышкам тарелок, поступает долгожданная команда закончить приём пищи… Правда, насчёт «пищи» санитары изрядно загнули.

— Как самочувствие?

Каракурт сидит напротив, положив нога на ногу, отчего задравшаяся юбка освобождает для осмотра острые коленки. Но мне не до них. Пытаюсь определить, что же не так с моим самочувствием. Ведь не просто так загремел в дом скорби…

— Почему я здесь? — не докопавшись до явных симптомов, задаю встречный вопрос.

— Расскажи о последнем годе своей жизни.

Обращаюсь к своим воспоминаниям и… Понимаю, что всё просто отвратительно в Датском королевстве.

— Вопросы о причине твоего здесь нахождения отпали? — спрашивает Каракурт.

Я обречённо киваю — в голове на месте ярких воспоминаний о прожитых днях лишь огромная «чёрная дыра». Даже имени своего толком не помню. Словно и не жил до сегодняшнего пробуждения в соседней с Николаем кровати. Тогда, может я клон? Быстро оцениваю рабочую гипотезу и понимаю, что мимо — кто же клона будет садить в психушку? Бракованных, не утруждаясь условностями, просто отправляют обратно в чан с биомассой.

— Может, вы мне подскажете? — с надеждой смотрю на сидящую напротив.

— А это уже прогресс. Искреннее желание больного поправиться — первый шаг к выздоровлению.

Каракурт листает лежащую на коленях историю болезни. Совсем тонюсенькую. Впрочем, её толщина вполне коррелируется с продолжительностью доступных мне воспоминаний…

— Те двое, что дрыхнут без просыпа, — Николай поочередно знакомит меня со всеми обитателями нашей палаты, — У них бзик, что они застряли в неисправных капсулах криосна.

Два кататоника лежат на соседних койках бесчувственными брёвнами и даже не шевелятся. Чем исправно пользуются прочие члены команды — при игре в пульку сидеть на «брёвнах» не в пример удобней, чем непосредственно на продавленных сетках панцирных кроватей.

А глядя на виртуозные розыгрыши шизиком Александром неочевидных раздач, я остерегаюсь активно включаться в интеллектуальное противостояние с местным асом. Всё-таки карты требуют отточенного и ясного ума, а моё нынешнее состояние далеко от оптимального.

Распорядок дня предоставляет неограниченное время для размышлений и поисков утраченной памяти. По заведённому правилу, позавтракав, психи обычно расползаются по палате, где и прибывают в состоянии ожидания следующего похода в столовку. А само лечение большей частью состоит из периодического употребления пригоршни разноцветных капсул — по мысли эскулапов долженствующих привести разброд и шатания в безумных головах к некоему условному порядку…

В наши скорбные пределы иногда заглядывает Каракурт — местный лечащий врач. И вот её обитатели поголовно боятся просто до дрожи в коленках. Даже два кататоника, видимо чувствуя присутствие абсолютного зла, начинают непроизвольно дрожать, чем изрядно отвлекают сидящих на них от обдумывания стратегии розыгрыша очередной заковыристой раздачи. Но чем вызван подобный эффект присутствия, для меня пока остаётся загадкой. Есть в этом какая-та страшная тайна.

— А чего они постоянно в масках ходят? — интересуюсь у своего гида, кивнув на двух пациентов о чём-то конспиративно шушукающихся в углу. Нижние половины их лиц стыдливо прикрыты медицинскими масками.

Николай небрежно пожимает плечами:

— Так им же противогазы запретили здесь носить.

— Противогазы? — я буквально ощущаю, как мои брови, более не сдерживаемые вездесущей гравитацией, двумя мохнатыми гусеницами неудержимо ползут вверх по лбу.

Корешок некоторое время удивлённо смотрит на меня, потом, видимо, до чего-то дотумкав, ухмыляется:

— А-а-а, ты же не застал их эпичное явление сюда. Мы все тут просто обхохотались, когда санитары под вопли вновь прибывших сдирали с них изолирующие противогазы. Эти два чудика — члены экипажа танкера-химовоза. Загремели к нам после того, как у них в рейсе произошла утечка токсичного груза. И нет, чтобы вылилось сразу изрядное количество. Автоматика бы тогда отработала штатно. Но сочилось совсем помаленьку. И эти микродозы вызвали у всего экипажа массовую галлюцинацию. В общем, натерпелись там все после прибытия на борт самого Сатаны с инспекцией. А у Анатолия с Сергеем, отвечавших за груз, падший ангел обнаружил ещё и недостачу того самого химиката…

— И что, оклемались уже здесь?

Николай пожимает плечами:

— Судя по вросшим в лица маскам, вряд ли. Они их даже в столовке не снимают — запихивают еду прямо под марлю. Опасаются очередной инспекции от тёмного ангела…

— Ага. Теперь понимаю, почему они на меня так подозрительно косятся…

Как-то ночью я открываю глаза от того, что чувствую тяжесть чужого взгляда. И в неверном свете Луны вижу перед собой огромную крысу. Она, удобно устроившись на моей подушке, в упор смотрит мне прямо в глаза. Я начинаю шарить правой рукой, в поисках чего-нибудь потяжелее, и внезапно чувствую, как кто-то перехватывает меня за кисть. Ужас буквально пронзает раскалённой иглой. Б…!

— Не трогай Мица…

Оказывается, когда я в панике обшаривал всё вокруг себя, то случайно разбудил и Николая.

А крыса тем временем продолжает спокойненько так сидеть рядом, и не думая спасаться бегством. Её чёрные глазёнки неотрывно следят за мною, на тонких длинных усиках подрагивают маленькие капельки воды.

— Это наш подопечный, — поясняет своё вмешательство Николай, — живёт здесь в подвале. К нам заходит иногда пообщаться.

И чему я тут удивляюсь? Это же сумасшедший дом!

— Кыш! — брезгливо смахиваю крысу с подушки, поворачиваюсь на другой бок и пытаюсь заснуть.

— Что есть наша реальность? — неожиданно громко вопрошает карточный ас Александр, — Где её пределы? И как проложить туда верный курс?

Короткий спич местного философа вызывает ответную реакцию Николая:

— Это штурман Александр. Его «крыша» потекла, когда прокладывал курс между Фобосом и Деймосом на туристическом маршруте. Почему-то у него получалось, что у Марса три спутника. Два известных и один новый — невидимый. И он никак не мог рассчитать гравитационный манёвр между ними. Говорят, что даже его автопилот свихнулся, плутая по рассчитанному маршруту.

— Зачем мы бродим по жизни неприкаянно? Повторяя раз за разом установившийся курс от зарплаты до зарплаты. Как сойти с этого порочного рейса?

Мне рассуждения сумасшедшего штурмана не кажутся уж совсем безумными.

— Правда, потом выяснилось, что у штатной логарифмической линейки, по которой он вводил значения переменных в бортовой компьютер, неправильно нанесена насечка на шкале, — Николай некоторое время молчит и затем вздыхает, — Что поделать, заводской брак…

Штурман, толкнув речь, замирает в полной внутренних достоинств позе Цицерона, выступающего перед Сенатом.

Мы сидим втроём — я, Николай и крысы. Для грызуна из сумасшедшем дома она оказывается довольно сообразительной. Разве что говорить ещё не научилась. Правда, я для себя так и не определился — или это просто общая галлюцинация, визуализирующая местное коллективное бессознательное, или всё-таки божья тварь. И тот и другой вариант имеют равное право на существование. Так, невыразительный серый комочек шерсти вполне адекватно отображает наш общий умственный потенциал, бесконечно далёкий от блистательных высот пятого Сольвеевского сборища интеллектуалов. Но и в качестве обыкновенного грызуна, она никак не нарушает основополагающих принципов существования Вселенной — если есть в доме тёмный подвал, должна же там когда-то завестись и крыса. Хотя, вероятно таким странным дуализмом проявляет себя универсальный квантовый детерминизм, недоступный для понимания большинству местных психов.

— А что за стенами дома? — спрашиваю я, отвлекаясь от созерцания неба в клеточку.

— В смысле? — Николай бросает игрища с крысой.

Та, до того с неподдельным энтузиазмом гонявшаяся за бумажным журавликом, который бросал ей мой весёлый сосед, замирает.

— Ну, сколько я ни смотрю вовне, там постоянно одна и та же неизменная картина. Что, однако, наводит…

Николай тоже смотрит в окно. Долго стоит неподвижно, наверное ожидая каких-то изменений в унылой внешней картинке. Не дождавшись, пожимает плечами:

— Там же просто кирпичная стена. КАК? Как она должна по твоему меняться?

Я снова выглядываю наружу.

— Почему кирпичная?

— Ну, как же. Не видишь разве, что она в мелкую клеточку?

— Так это решётка накладывается на перспективу.

— Какая решётка?

— Которая на окне решётка. Железная.

Заинтересовавшись нашим интеллектуальным спором, крыса забывает об уже изрядно потрёпанном журавлике и запрыгивает на подоконник. И также смотрит вовне. Правда, что она там зрит, остаётся на её совести.

— Что там?

Я оглядываюсь. Штурман Александр, на время покинув позу выступающего Цицерона, заинтересованно замирает в ожидании ответа. Его худощавая фигура с вытянутой навстречу мне шеей и выпученные глаза не оставляют ни капли сомнения в его абсолютном внимании.

— Что у нас за окном? — адресую и ему вопрос.

— Хм-м-м. За окном?

Фигура Александра обретает очертания вопросительного знака, наверное штурман в уме прокладывает курс к окошку. Затем, медленно обойдя меня, он швартуется у подоконника:

— Небо. Чёрное. Звёзды. А мы где — на Фобосе или на Деймосе?

Своим вопросом местный философ загоняет в глухой интеллектуальный тупик всех участников диспута. Ещё раз подтверждая, что умением запутать и поднапустить тумана, он способен довести до психушки даже самый продвинутый искусственный интеллект.

— Судя по незначительным колебаниям искусственной гравитации, мы находимся на орбитальной станции, — со знанием дела подключается к нашей теплой компании Кэп в пижаме наоборот…

Однако… Никогда бы не подумал. Хотя, это возможно связано с моим изрядно затупившимся интеллектуальным инструментом.

— Постойте. А как я тогда сюда попал? — Николай впервые со времени нашего знакомства обретает несвойственную ему серьёзность.

А судя по вытянувшимся лицам остальных присутствующих в палате, каждый задаёт себе подобный каверзный вопрос. Мне в этом отношении гораздо проще — я и так лишён всяческих воспоминаний, и такая мелочь, как процедура доставки на орбитальную станцию, не самая страшная потеря из архивов памяти…

— Здесь что-то нечисто…

Не успевают звуковые колебания сентенции Александра развеяться в воздухе, как в дверях появляется суровая Каракурт:

— Что здесь происходит? Почему сборище? Почему у окна?

Все мгновенно забывают о нечистом деле и спешат «рассосаться» по койкам. Даже крыса, испуганно пискнув, кидается прятаться под кровать Кэпа.

Я, поддавшись общей панике, бухаюсь на своё ложе, не забывая при этом поразмышлять над подозрительными странностями орбитального сумасшедшего дома.

Следующий день для всех начинается с бодрящего душа Шарко.

— Эх, зря ты про окно… — делает странное заключение раскрасневшийся Николай, отдуваясь после ледяных струй воды…

Когда возвращаемся после водных процедур в родные пенаты, обнаруживаем полное отсутствие в стене окон. Словно их там и не было никогда.

— Э-э, а куда окна-то подевались? — адресую в никуда свой вопрос.

— Чтобы не вызывать лишней агрессии, окна заложены, — в дверях стоит Каракурт и недобро так улыбается, — Ещё вопросы?

— У матросов нет вопросов! — бодро отвечает за всех Кэп. Видимо, душ Шарко надёжно отбивает всяческую охоту до въедливого постижения окружающего мира.

— Каламела, в процедурную, — с этими словами Каракурт резко разворачивается и выходит из палаты.

Николай смотрит на меня с искренним состраданием. С чего бы это? Но проясняют дело два звероподобных санитара, что грубо хватают меня под руки и тащат вслед за врачихой.

— Я недовольна твоей ролью в разжигании агрессии у больных…

Сидеть перед Каракурт на узенькой табуреточке очень неудобно и приходится постоянно ёрзать пятой точкой, чтобы случайно не свалиться на пол. Ох уж мне эти психологические трюки доминирования и подчинения.

— Но ничего такого не делал, — пытаюсь оправдать своё честное имя, которое, к слову, даже не помню.

— Что тебя заинтересовало в окне?

— Я долго следил за фасадом соседнего дома. Но там ничего не происходило. То есть, совсем ничего. Словно там картинка или фотография лунной ночи, прилепленная к нашему стеклу…

Каракурт молчит, внимательно изучая меня. И я чувствую, как начинают просыпаться мурашки на моей груди, недовольно шевелятся под кожей и благоразумно переползают на спину — подальше от её пронзительного взгляда. Отчего всё тело жутко чешется, но я не могу пошевелиться. Словно окаменел под холодным недобрым взглядом. И даже отсутствие змей на голове Каракурт не делает её более человечной Медузы Горгоны.

— Чтобы быстрее восстановиться, тебе надо не по сторонам зыркать, а настойчиво углубляться в лабиринты своей памяти.

— Но их там нет.

— Кого нет?

— Лабиринтов нет. Просто огромная зияющая дыра, в которой только первозданная тьма. Словно кто-то просто вырвал всю память…

— Займёмся этим…

По сигналу опять появляются страшные санитары.

— Вы чего это, а?

Молча сдёргивают меня с неудобной табуретки и перемещают в удобное кресло. Кожаные ремни крепко оплетают по рукам и ногам, лишая возможности даже пошевелиться. На голове оказывается некое подобие пилотского виртуального шлема, с положенными жгутами проводов, уходящими в гудящую неподалёку серверную стойку. Судя по приготовлениям, начиналась давеча обещанная Николаем масса новых впечатлений. И, как он и предсказывал, вряд ли приятных…

— Попытаемся стимулировать твою память…

— А-а-а! — такое впечатление, что огромная раскалённая спица протыкает затылок и играючи проходит голову насквозь.

— Ничего-ничего, потерпи немного, неприятные ощущения скоро закончатся, — пытается успокоить Каракурт.

Порождённая невыносимой болью сверкающая пелена занавесом опускается перед глазами. Первые мгновения вижу лишь эту ослепительно белую завесу. Напуганные болью мысли разбегаются по черепушке как тараканы. Ни о чем не могу ни думать, ни рассуждать. Только обжигающая спица, что непрерывно шевелится в голове…

Когда боль внезапно уходит, пелена спадает, замещаясь непроглядной тьмой. И я парю некоторое время вне времени и пространства, наслаждаясь безграничными покоем и умиротворением. Мне так хорошо, что даже согласен вновь и вновь ощущать эту невыносимую боль, чтобы вслед растворяться в неге…

— Какая странная реакция, — доносится откуда-то извне, из мира боли и страданий, куда совсем не хочется возвращаться.

Когда окончательно уходят и боль, и нега, открываю глаза. Каракурт сидит напротив, задумчиво покачивая острым носком модельной туфельки. Холодно интересуется:

— Есть прогресс?

Отрицательно качаю головой, но выражаю готовность:

— Готов вновь пройти процедуру.

— Нет. Сперва обработаем результаты…

Санитары извлекают меня из пыточного кресла и волокут обратно в палату. Всё тело ноет и болит, и я не могу даже пальцем пошевелить. Бросив в кровать, два исполнительных помощника палача удаляются.

— Как ты? — Николай уже рядом, и не может удержаться, чтобы не съязвить, — Понравилась процедура усмирения?

Но червячок сомнения продолжает вольготно чувствовать себя в моей голове — душа ни в какую не желает прогибаться под местные реалии. И даже раскалённая спица, что беспощадно терзала мозги в процедурной у Каракурт, не уничтожила надоедливую гадину. И не в силах уснуть ночами, я пытаюсь понять, что же не так с этим миром…

Ночь здесь, конечно, не самое удобное место для философских размышлений — погружённая в полумрак палата наполняется храпом, сонным бормотанием, скрипом панцирных кроватей и прочими малоприятными звуками совместного проживания одиннадцати человек. И привыкнуть к этому просто невозможно. Но двери надёжно запираются на ночь, и вырваться отсюда, чтобы уединиться в пустых коридорах, невозможно. Чувствую себя беспомощной мухой, запутавшейся в липкой паутине. И я бестолково пялюсь в потолок… Бессчётное количество ночей.

— Что тебя беспокоит?

Очередной сеанс перетряхивания мозгов. Хотя… Вместо «я» просится совсем иная буква.

— Я не сплю уже неделю…

— Почему? Надо начинать приём снотворного.

— Не-е, не надо. Я чувствую себя нормально. Если, конечно, опустить нюанс пребывания в сумасшедшем доме.

— Это ненормально. Бессонница служит препятствием к психическому выздоровлению, а также может спровоцировать развитие соматических заболеваний. И негативно сказаться на восприятии реальности. Спровоцировать немотивированные акты агрессии.

— Вы меня пугаете.

— Всего лишь перечисляю самые распространённые последствия инсомнии.

Пожимаю плечами — снотворное, так снотворное. Хуже всё-равно не будет. А может даже и полегчает.

— Есть подвижки с восстановлением памяти? — интересуется Каракурт.

— Нету. Всё также пусто. Словно и не жил… Никогда ранее.

Некоторое время молчу, перебирая в уме то немногое, что удалось накопить за время, проведённое в больнице.

— Такое впечатление, что я щепка, несомая призрачными водами Хроноса. Кажется, как-то двигаюсь, чего-то кручусь. А на самом деле, это лишь реакция на те силы, что безразлично тащат меня в неведомую даль. Порою быстрее в стремнинах, иногда медленнее в затонах. Закручивают до рвоты в водоворотах…

— Смирись, прими этот мир, как он есть. Сверхъестественные силы, что управляют всем, недоступны для восприятия простым человеком. А если постоянно задумываться о недоступном нам, это прямой путь в сумасшедший дом.

— Так я уже здесь.

— Значит сделай правильные выводы, о причинах. И не повторяй свои ошибки…

— Я всё понял, — шепчет Николай, таинственно поднося указательный палец к своим губам.

— Что понял?

— Всё вокруг нас нереально.

— Почему ты так считаешь?

— Ну, сам подумай…

Жду. Но Николай, заинтриговав, молчит. Начинаем думать совместно с крысой, что привычно пристроилась рядышком, на моей подушке…

— Не получается… — через некоторое время я сдаюсь, а крыса как всегда помалкивает. Что, впрочем, и неудивительно.

— Я так и думал. Ещё один кирпич в стену…

— В какую стену? За окном? Которого теперь нет…

— Совсем ничего не помнишь?

— Как тебе сказать. Помню, что давали на завтрак сегодня.

— Вот-вот. Уже теплее. Почему у нас каждый день одна и та же каша? Словно не существует ничего другого.

— Но в обед-то котлеты, пюре…

— Обед, это совсем другое. Не отвлекайся от завтрака. Каша раз за разом одна и та же. Словно это зацикленная последовательность. Консистенция, вяжущие свойства, и даже вкус нисколько не меняется. В реальном мире такое просто невозможно. Человеку свойственна некоторая волатильность при совершении даже одних и тех же операций, поэтому повариха не сможет с точностью повторить ни одно, пускай самое простое, блюдо. Там не досыпала сахар и крупу, тут переборщила с водой, разбавляя молоко.

Начинаю подозревать, что это не реальность нереальная, а Николай ещё тот шизик.

— Это свидетельствует только о том, что мы получаем кашу из пищевого синтезатора по одной и той же программе.

— А обед? Почему тогда котлета всегда одна? Ни две, ни три? А? Я как-то попросил себе четыре, и знаешь, что мне ответили…

Понимаю, что все мои доводы, словно горох об стену. И пока Николай продолжает бормотать, приводя свои притянутые за уши осла примеры, смотрю в сияющий побелкой потолок.

Трещины. Как-то их раньше не замечал. А трещины повсюду. Они тянутся через весь потолок, стекают с него на стены, на пол. Что за…? Словно паутина. Или… Перевожу взгляд на Николая. И его взлохмаченная причёска прекрасно вписывается в этот хаос трещин, являя собою их гармоничное продолжение.

И усики крысы, на которых дрожат маленькие капельки воды. Что-то есть в этих жидких линзах завораживающее. Приглядываюсь… Проклятье! В каждой капельке присутствует моё отражение. И эти миниатюрные Я внимательно следят за мною. С той стороны. Молча.

Мне становится страшно. Словно заглянул за двери, куда заглядывать человеку запрещено. Вот она истинно иная сторона реальности, а не каша с котлетами…

— А компот? — продолжает нудеть Николай над самым ухом, — Почему в компоте всегда плавает пять изюминок, а одна утонула?

— По количеству детей поварихи, — парадоксальным ответом пытаюсь отвязаться от навязчивости местного Пуаро.

— Да-а? — Николай задумывается, переваривая новую информацию о странном количестве изюма, — Не думал об этом. Чёрт… Точно! Ведь у неё один утонул прошлым летом.

Он молчит, удивлённо хлопая длинными ресницами.

— А урючина одна?

Крыса что-то там пищит в ответ на своем крысином языке.

— А-а, по количеству живых мужей. Проклятье! — начинает возмущаться ниспровергатель реальностей, — Вся теория прахом идёт… Проклятый компот! Больше не буду в нём изюм пересчитывать.

Ещё что-то там бормоча под нос, Николай недовольно отворачивается.

Мне становится совсем нехорошо — поварих-то у нас нет ни одной. Из пищевого синтезатора готовые блюда вытаскивают и затем раскладывают по тарелкам санитары, сплошь мужики.

Как в этом сумасшедшем доме можно окончательно не свихнуться, я даже не представляю…

По вновь приобретённой привычке таращусь в потолок. Николай рядом сладко сопит, видя, наверное, уже третий сон. Чувствую лёгкий толчок в ногах и следом замечаю пробирающуюся в складках одеяла крысу. Удобно пристроившись на моей подушке, лапкой утирает свои длинные усики.

— Послушай, крыса, — обращаюсь к ней, ввиду отсутствия в ночи иных собеседников, — А тебе не кажется всё тут странным? Ты же можешь свободно бегать, где хочешь, но почему-то всегда возвращаешься сюда…

Крыса внимательно слушает, словно что-то там соображает своим мизерным умишком.

— Как бы я хотел, как ты, иметь свободный выход с нашей дурки…

Молчаливый визави неожиданно соскакивает с места и, пискнув, спрыгивает с кровати.

— Ну, вот. Последний собеседник меня поки… — я резко прерываюсь.

Крыса на полу не убегает прочь на свободу, а покрутившись на месте, делает несколько шагов и останавливается, чтобы затем вновь покрутиться на месте и сделать еще несколько шагов. При этом неотрывно следя за мною чёрными бусинками глаз. И если бы это была собака, то я решил, что она так зовёт с собой поиграть… Впрочем, чем крыса глупее собаки? Тем более в сумасшедшем доме. Заинтригованный странным поведением животины, встаю с кровати и шагаю ей вслед.

Когда она ныряет под кровать спящего Кэпа, я некоторое время соображаю — последовать ли за ней? Всё-таки под весом этого тюфяка сетка растягивается почти до самого пола. Заметив, что крыса призывно выглядывает из-под кровати, встаю на корячки и кряхтя ползу вослед. Но клиренс настолько мал, что с трудом протискиваюсь между полом и опасно нависающей задницей спящего. Этакая экзистенциальная угроза над головой.

Замечаю впереди абсолютно чёрное пятно в стене, куда смело устремляется крыса и там буквально растворяется во мраке. Кэп сверху начинает беспокойно ворочаться, отчего кажется, что на меня вот-вот обрушатся эти массивные «небеса». И я спешно ныряю в чёрную дыру…

Ничего не вижу пред собою, и только лёгкие касания невесомых нитей на лице. Словно пробираюсь по заросшему паутиной лазу. Совсем не хочется внезапно наткнуться на сборище паучков, какими бы маленькими они не оказались. Но продолжаю упорно двигаться вперед. И в полной тишине слышу только звук лопающихся нитей. Этакое — чпок-чпок-чпок…

Неожиданно понимаю, что движение вперёд несколько затянулось. Как бы медленно я ни полз, но преодолел уже изрядное расстояние. А лаз всё продолжает и продолжает ветвиться. Куда эта чёртова крыса меня заманила? По лицу начинает течь холодный пот — развернуться в этой узкости никак не получится, а обратно проползти задом наперёд весь пройденный путь вряд ли осуществимо. Я становлюсь заложником расстояний. И если учесть, что это орбитальная станция — как бы мне вообще сдуру не вывалиться в открытое пространство. Останавливаюсь на некоторое время отдышаться — темнота давит со всех сторон, вызывая приступ клаустрофобии. Чтобы окончательно не запаниковать, закрываю глаза и представляю себя лежащим в кровати. Сказывается постоянный недосып, и сон шутя утаскивает меня в царство Морфея…

Тишина… Просто оглушительная тишина… Кругом… Я мотаю головой, стараясь отогнать дьявольское порождение. Но даже агрегатный отсек с его постоянным шумом не в силах дать абсолютную защиту от проклятого всепроникающего безмолвия. Оно панибратски проникает в мои владения, устраивается напротив и долго смотрит темнотой пустых глазниц.

Я отворачиваюсь от гипнотического соседства и зло пинаю не желающий возрождаться компрессор. Многочасовое корпение с ворохом деталюшечек, составляющих пахнущие маслом потроха его блока высокого давления, можно смело вычёркивать из созидательной жизни. Расстроенный неудачей, оглядываюсь. В походном режиме отсек освещается лишь точечно. И многочисленные агрегаты, обеспечивающие повседневную жизнь экипажа, надежно скрывает в своих покровах вездесущая Тьма. А за компанию с ними растворяются в черноте и многочисленные проходы, трапы, тупики, переходы, отчего огромное помещение визуально воспринимается совсем крохотным загончиком… Загончиком для одинокого механика.

Мой освещённый пятачок ремонтной мастерской, где безуспешно пытаюсь оживить «сдохший» компрессор, надёжно изолирован от остального пространства отсека колышущимися стенами мрака. И там, за их призрачным занавесом, неустанно трудятся единственные защитники дюжины человек, затерявшихся в чуждых просторах бескрайнего Космоса. Огромные механизмы обеспечивают активность единственного вахтенного, поддерживают заторможенную холодом жизнедеятельность остальных членов экипажа, и являются теми самыми источниками шума, что с трудом противостоит напору могильной тишины.

А там, за тонкими бортами, разделяющими маленькую вотчину Земли и огромные просторы космоса, безраздельно правит Абсолют. Я буквально каждой клеточкой ощущаю его постоянное там присутствие, окутывающее корабль абсолютной стужей. Стужей, которая вместе с теплом пытается поглотить и несколько живых капель влаги, что сокрыты внутри крошечного металлического пузырька. Отправленного в бесконечность по суетным делам беспокойной человеческой расы. По странной прихоти богов неподвластные Абсолюту дети Земли. А пока бездна надежно изолирована снаружи, внутри всё подчиняется единственному и полновластному хозяину — вахтенному механику второго ранга. И значит, ножницы Айсы, что когда-нибудь перережут нити жизни членов экипажа, небрежно брошены на дно моего ящика с инструментом.

Подспудно, и это всегда чувствовалось, нижние палубы, где я властвую всесильным Аидом, у остального экипажа ассоциируются с Преисподней. Чем, впрочем, для немногочисленных корабельных роботов моя мастерская и является на самом деле. Здесь заканчивается трудовой путь всех железных неудачников — спаливших обмотки при перегрузке, раздавленных в портах погрузчиками либо разорванных на терминалах кран-балками.

Я присаживаюсь на корпус «почившего» в последнем порту горемыки, медленно вытираю ветошью руки. Ничего страшного конечно не произошло, остаётся ещё пять вполне работоспособных компрессоров. Однако счёт открыт в середине перехода, и как всё может обернуться в дальнейшем, никто не предскажет наверняка. Особенно памятуя про неукоснительную политику Компании по сквалыжной экономии на всём и вся.

Тепло от работающих морозильных агрегатов маревом поднимается вверх, заставляя дрожать неуловимую границу между светом и тьмой, создавая стойкую иллюзию чьего-то неуловимого там присутствия. И погружённый во мрак отсек без устали плодит в моём сознании жутких чудищ. До времени остающихся сокрытыми за призрачными стенами…

Внезапно поддавшись неуловимому импульсу, я кидаю в колышущуюся темноту съёмник от компрессора. Гулкий удар, и вслед отвратительный чавкающий звук. Но если металлический гул вполне ожидаем, то последовавший за ним звук отнюдь нет. Начинаю тихо ругаться, проклиная свою несдержанность, — неисправный компрессор-то присутствует, а вот съёмник… Того… Улетел. Чёрт! Теперь придётся тратить время на поиски необходимого инструмента.

Роюсь в аварийном ящике и вытаскиваю на свет божий мощный фонарь. Вставляю новую батарею и жму включатель. Яркий конус света мгновенно упирается в ближайший генератор, до того надёжно укрытый сумраком. Веду лучом вправо-влево, шутя разгоняя по диким закоулкам агрегатного отсека ещё не материализованные сознанием страхи. Никого… Пока. Обречённо вздохнув, я иду в самое логово зверя на поиски бездарно утерянного инструмента. Теоретически, точечная подсветка должна сопровождать по всему огромному помещению, но, возможно, это и работало когда-то, только с тех пор прошёл добрый десяток лет. На мгновение оглядываюсь — покинутый светлый пяточёк моего ремонтного уголка остаётся единственной путеводной звездой, дающей надежду на благополучное возвращение. Пытаюсь успокоиться… И немного приведя в порядок ни к чёрту расшатавшиеся нервы, бреду дальше во тьму. Удушающее впечатление медленного погружения на дно огромного мрачного озера.

Свежий скол краски на стрингере находится довольно быстро, но, когда луч фонаря скользит вниз, предо мною лишь сдвинутый в сторону пайол и белесое тело мицелия плесневого грибка, полностью заполнившего собой, вообще-то, отнюдь не маленькое пространство трюма. Н-да-а-а. Что теперь? Перспектива погружения в затейливую вязь тончайших гифов вызывает вполне предсказуемую дрожь в коленках. И я долго смотрю на эту колышущуюся в свете фонаря массу, плотно сплетённую из множества белесых нитей, с поблескивающими на них капельками влаги… Словно тысячи глаз смотрят на меня снизу. Мысль, что я отражаюсь в каждой капельке, морозом обжигает кожу…

Убогая экономия довела агрегатный отсек до такого состояния, когда трюмная плесень из-под пайол чуть ли не на борта лезет. На моей памяти последняя санитарная обработка проводилась около трёх корабельных лет назад. Ладно, хотя бы эта белесая мерзость поглощает радиацию и удерживает конденсат, обильно стекающий с морозильных камер. Опять же, загадочная несовместимость с крысами. Давно было замечено, что на кораблях, где трюмные пространства захватывал плесневый грибок, грызуны, эти многовековые спутники человека по дальним экспансиям, исчезали начисто. И пока приглашённые эксперты за щедрое вознаграждение восторженно ваяют многотомные диссертации, Компания экономит как на дератизации, так и на дезинфекции. В общем, все довольны, за исключением космонавтов. Всё-таки соседство с крысами кажется более привычным.

По всей видимости, подошло время, когда активные попытки трюмной плесени распространить свой мицелий и на моё рабочее пространство, начинает изрядно напрягать. Здесь только один хозяин, и это я. Небольшой огнемёт, как раз подходящий для частичной дезинфекции, хранится в шкафчике в глубине отсека, где-то там дальше, прямо в пасти плотоядно колышущегося мрака. Не сказать, чтобы я уж так сильно боюсь этих тёмных закоулков… Хотя, возможно, просто не хочу в этом самому себе открыто признаваться. От мучительной борьбы со скрытыми страхами отвлекают далёкие вспышки сигнальной лампы и череда коротких звонков — подошло время обеда. Постояв, для проформы изображая борьбу чувства долга перед забитыми этой дрянью трюмами и подчинения жёсткому корабельному распорядку, с облегчением устремляюсь назад — к свету…

Напоследок скользнув взглядом по видимой части отсека, я не торопясь поднимаюсь по трапу наверх, на время покидая свою «берлогу». Плесени приговор вынесен, а исполнение вполне себе подождёт. Громко хлопаю люком, и мои страхи, как свора злобных джинов, на время оказываются надёжно закупорены в старой, затянутой ржавчиной «бутылке».

В коридоре ощущаю себя немного повеселее — автоматика сопровождающего освещения здесь исправно работает. Вот только пластиковые стены, по чьей-то дурацкой прихоти выкрашенные в нежный слегка флюоресцирующий салатовый цвет, вызывают стойкое отторжение своей совершенно ни к месту жизнерадостностью. И какой идиот предложил оформлять коридоры нижних отсеков этой отвратительной цветовой гаммой? Успокаивающе действует? И кто это говорит — космопсихологи? Ха! Но что бы сказали эти недоделанные психологи по поводу вездесущей Тишины? Когда она, более не скованная грохотом механических «демонов», вольготно расправляет призрачные крылья, встречая моё появление, — этакий незримый пастух своей совсем немногочисленной паствы. И вечнозелёная обшивка, угрожающе обступающая со всех сторон… Психика, как в справном испанском сапожке в заботливых руках инквизитора, трещит и корчится от вполне осязаемой боли. Тьфу, зараза! Так, в очередной раз вполголоса проклиная неизвестных «художников», я устало бреду на верхние палубы нашего супер-рудовоза «Sir Alexander Fleming», изрядно потрёпанного шестью десятками лет безудержной эксплуатации в глубинах космоса, вдали от цивилизованных планет и надёжных ремонтных баз.

Темнота впереди… Темнота за спиной… Темнота повсюду… С оглушительным безмолвием впридачу. Мои извечные спутники. Ежедневный круиз с нижних палуб наверх не становится приятным исключением. Только стук подошв — гулкий на нижних переходах и глухой, скрываемый специальным полимером, по виду не отличимым от пробки, в офицерских коридорах. Да полянка тусклого света, перетекающая следом по безбрежному морю черноты… А что там постоянно копошится, в этой черноте, я, мерно переставляя космические боты, стараюсь не замечать…

Но стоит только перешагнуть порожек кают-компании, как небольшое помещение заливает яркий свет. Приятная возможность раз в сутки посидеть там, где нет тёмных углов и скрытых во мраке закоулков. И музыка. Что-то из классики — уныло пиликающие скрипки и им басово поддакивающие виолончели. Запоздало подкатывает, поскрипывая ходовыми колёсиками, робот-официант. Ставит на столик плошку с витаминно-минеральным суп-пюре, заменяющим на кораблях дальнего космоса первые блюда. Однако верить официальным заверениям о полнейшем наборе всех необходимых минералов и витаминов в этой бурде не приходится. Из каких-таких отходов она синтезируется, лучше не интересоваться. Единственный монументально незыблемый принцип Компании — сокращение расходов на обслуживание грузовых кораблей — всегда исполнялся с завидной пунктуальностью. Без аппетита я хлебаю тягучее месиво, сегодня розового цвета. Всё знающие специалисты космических душ рекомендуют ежедневно менять цвет для поддержания психологического тонуса. И вчера вкушал отвратительно зелёную. Уж лучше бы меняли вкус, на который, к сожалению, окраска никак не влияет. Но более-менее вкусное второе исправляет впечатление от обеда. В отличие от обязательного первого блюда, на второе камбузный принтер выдаёт сегодня что-то вполне удобоваримое. Многие, кстати, всегда питались только этой составляющей меню, игнорируя строжайшие приказы об «обязательном ежедневном употреблении работниками дальнего космоса витаминно-минерального комплекса». Как-то краем уха слышал, что фабрика по синтезу составляющих ВМК принадлежит дочке финансового директора нашей Компании. Что делает вполне объяснимыми регулярные циркуляры об «обязательном и неукоснительном…».

Стакан синтетического компота, с обязательными пятью изюминками да одной урючиной, и расслабленные полчаса в светлом помещении, где видимы стены-углы, а не призрачный занавес мрака со всех сторон, становятся достойным завершением очередной вылазки на верхние палубы.

Ежедневный обход корабля по лабиринту коридоров начинается под умиротворение сытости. Заскочив по дороге в ходовую рубку, отмечаюсь обычной, ничего не значащей записью в бортовом журнале. Насвистывая марш Будённого, быстро просматриваю контрольные отчёты автоматики. Из отсека криосна поступает какая-то откровенная белиберда. Не скрывая эмоций, морщусь — придётся тащиться вокруг реактора, одеваться в защитный костюм, потом стараться не промазать толстыми негнущимися в перчатке пальцами по клавишам главного пульта управления, в общем, та ещё морока. После недолгих колебаний и размышлений, решаю перенести визит на завтра — простота в сочетании с трёхкратным дублированием обеспечивающего оборудования гарантируют практическую неубиваемость системы. Ну что такого страшного может случиться с главным управляющим пультом?

Я иду, привычно прислушиваясь к перестуку шагов в этом спящем царстве… Как внезапно возникшее неподалеку световое пятно наглухо примораживает боты к палубе — кто-то шагает по коридору за углом, отчего приближающийся освещённый участок отбрасывает на стену коридора всё сильнее разгорающийся блик. Чёрт! Что за… Лёгкое постукивание. На самой грани восприятия. Словно металлические лапки паучков. Не слыша в течение одного корабельного периода ничего кроме постоянного гула работающих механизмов и регулярного скрипа колесиков робота-официанта под давно забытую музыку, новый звук заставляет ощутимо шевелиться короткий «ёжик» на затылке. Не в силах ничего предпринять обречённо стою и смотрю, возможно, на свой последний рассвет…

Крыса! Шарахаюсь от неё в сторону. Заметив движение, животина серой пулей проскакивает мимо и вприпрыжку летит вдоль по коридору, утаскивая за собою внезапно объединившиеся лужайки освещения. Я же остаюсь в полнейшей темноте. Проклятая автоматика! Чёрт! Взбудораженное стрессом и окружённое чёрным маревом сознание мгновенно прорастает яркими образами разномастных тварей, рвущихся со всех сторон ко мне… Чувствую себя этаким Хомой Брутом в ночи деревенской церкви.

С трудом давлю пробудившиеся страхи. Это всё загаженные терминалы порта Солей, где мы пополняли запасы свежей воды и продуктов перед последним броском в Солнечную систему. Видимо с одним из ящиков прихватили и крысу. Хотя странно. Эти твари за версту чувствуют присутствие на звездолётах трюмной плесени и обходят такие корабли стороной. Может, заблудилась? Или больная какая? Нужно будет воткнуть на крысиных тропах пару силовых ловушек…

Стоит сделать первый шаг, как очнувшаяся автоматика услужливо освещает мой участок коридора. Уф-ф-ф, ладно, хоть, не на ощупь пробираться к себе по этим извилистым лабиринтам.

Медленное погружение в нижние отсеки. И так каждый день на протяжении всего перехода. Глубже и глубже, до самого дна… Наконец, вырвавшийся из открытого люка агрегатный шум воспринимается подобно приветственному повизгиванию верного Цербера. Осматриваюсь. За время отсутствия ничего не изменилось. Мигающая в темноте сигнальная лампа почившего компрессора да несколько разобранных роботов в освещённом ремонтном уголке. Контрольный экран живучести источает само спокойствие умеренно синей подсветкой из всех отсеков и помещений корабля — пожары и разгерметизации отсутствуют, аппаратура работает в штатном режиме.

Крыса. Вот что теперь по-настоящему волнует меня. Копание в надоевшем компрессоре с облегчением откладываю. Вторую половину дня всецело посвящаю конструированию силовых ловушек и их калибровке. Сенсоры достаются от почившего робота-монтажника, благо даже грудную панель снимать не приходится — вывороченная «с мясом» из плат и части усиливающего каркаса — она осталась лежать в далёком теперь космопорте. Монтажные импульсные генераторы поля с трех оставшихся неповреждёнными щупалец вполне подходят для крысоловки. И перед сном расставляю собранные устройства. Настройка и отладка сенсоров по месту завершается аккурат к отбою. И ловушки замирают в ожидании появления своей жертвы. Я же заваливаюсь спать прямо в кучу ветоши в своём отсеке…

Пробуждение наступает внезапно, и первое время никак не могу взять в толк — где я, и почему вокруг так темно. Что это было?! Кто я? Механик с грузового корабля или сумасшедший с дурки? Реальность буквально распадается на две части. Вот кто кому снится — бабочка монаху или… Вспоминаю крысу. Мрачный агрегатный отсек грузовика. Палату с дюжиной коек. Пытаюсь повернуться, и страх вновь стискивает сердце стальной хваткой — я словно мумия, навечно запертая в узком саркофаге. Значит, всё-таки сумасшедший… И теперь передо мною неразрешимая дилемма — выбираться обратно в палату или продолжить затянувшийся «поход»? Оба варианта, как кажется, связаны просто с непреодолимыми трудностями.

Неожиданно чувствую, как кто-то грубо хватает меня за ноги и тащит назад. Не успеваю ничего понять, как оказываюсь на полу возле кровати Кэпа.

— Ты чего туда залез? — удивлённо спрашивает Николай.

Я лежу, глядя вверх, а вокруг толпится вся безумная камарилья нашей палаты. И даже хитрая крыса тут как тут. Как ни в чём не бывало, сидит рядом и внимательно зрит десятком отражений моих Я в капельках воды на усах.

— Там лаз в стене есть, хотел посмотреть, куда ведёт.

— Лаз?

Николай встаёт на карачки и неловко лезет под кровать, отчего снаружи остаются видны лишь его ноги, обутые в больничные тапочки.

— Ничего тут кроме пыли нет, — доносится приглушённый голос, — Пошутил, что ли?

— Как нет? Я только что там был, — не верю я и ныряю обратно. Благо Кэп стоит рядом, и его пятая точка не нависает грозно над головой.

Но в стене нет никакой дыры. Только старые потёртые обои. Для верности я проверяю рукой надёжность стены. Сомнений никаких — здесь нет ничего похожего на дыру и даже на крысиную норку. Вот это поворот… А во что, позвольте спросить, я тогда лез всю ночь напролёт?

— Слушай, Николай…

Кореш отвлекается от чтения затёртой книжонки — «Проблемы борьбы с паразитами на кораблях дальнего космоса»:

— Что?

— У нас санитары, случайно, не роботы?

— Почему так решил?

Николай откладывает «Проблемы…» в сторону и ложится набок, чтобы хорошо меня видеть. Видимо, предложенная мною тема для вечерней беседы его дюже заинтересовала.

— Ну, смотри, как они двигаются…

В это время один из санитаров, разогнав пациентов по кроватям, подметает пол.

— А что не так? — спустя некоторое время спрашивает кореш, — Я ничего такого… Подозрительного… Как бы, не вижу.

— Приглядись к венику. Как он метёт.

Санитар не торопя события размерено машет жиденькой связкой сорговых веток. Но если посмотреть чуточку внимательнее, становится понятно, что веник даже не касается пола. И что таким макаром можно намести, большой вопрос.

— Да, ты прав. Ранее как-то не обращал внимания.

Николай пожимает плечами.

— Эй, товарищ санитар!

Уборщик останавливает неумолимое движение по палате:

— Чего тебе?

— Товарищ санитар, вы как метёте? Так же никто не метёт!

— Самый умный? — лицо санитара багровеет, — Помалкивай, давай, пока не зафиксировал. Буду я ещё всяких тупых шизиков слушать. Не нравится, как я мету, бери веник и давай сам, шуруй.

Высказавшись, презрительно окидывает взором нас с Николаем и продолжает «уборку».

Кореш же, получив отповедь, обращается ко мне:

— Видал! Точно не робот. Они на такое проявление высшей интеллектуальной деятельности просто не способны. Скорее всего, просто не хочет пылью дышать. А попробуй только не исполнить указание Каракурт — вот и «метёт».

И я соглашаюсь с проницательным соседом по койкам.

Ночь, когда палата по своему обыкновению наполняется скрипом, храпом и прочими «прелестями», долго ворочаюсь. Уснув прошлый раз в несуществующей норе, я странным образом прекрасно выспался и весь день чувствовал себя превосходно. И теперь, когда приступы сонливости накатывают удушливыми волнами, а сам Морфей ни в какую не идёт в гости, я, не дожидаясь приглашения от крысы, сам лезу под кровать к Кэпу.

Там, как оказалось, диспозиция вполне себе соответствует прошлой ночи — темнота, нависающая сверху экзистенциальная угроза, а впереди чёрная дыра таинственной норы. Только белого кролика не хватает. А впрочем… Мордочка крысы высовывается из мрака дыры и довольно шевелит усиками. Ну, чем не кролик? Такой же грызун. И я лезу вослед…

Перешагивая высокий порожек кают-компании, запинаюсь — за столиком одиноко сидит наш старший штурман Арахна, брезгливо ковыряя ложечкой в чашке. Я же, грубо нарушая вековые традиции корабельного люда, столбом встаю посреди прохода. Что за… В течение всего межзвёздного перехода, занимающего с десяток корабельных месяцев, члены экипажа, за исключением механика, по регламенту плавают ледышками в индивидуальных ваннах криосна и зрят холодные видения…

Автоматизация на новейших кораблях сверхдальних перевозок достигла такого совершенства, что от когда-то многочисленного клана механиков и трюмных машинистов стали отказываться, оставляя лишь одного представителя — и за слесаря, и за механика, и за специалиста по крио-системам, и в довесок надсмотрщиком за роботами. Вот только наш рудовоз был далеко не современным, да к тому же без излишков и так весьма капризной автоматики. Но весёлая братия механиков на всех кораблях Компании, в свете последних достижений прогресса и по воле неумолимой администрации, пошла под «нож». В общем, один я на нашей лайбе — и кузнец, и жнец, и на дуде игрец… Грёбаный параллакс! И когда корабль идёт в глубоком космосе, я остаюсь единственным и полновластным хозяином всего внутреннего пространства корабля. Но только лишь до пробуждения кого-либо из старших по званию в случае нештатной ситуации…

— Не стой в проходе, — разрушает трагизм театральной паузы Арахна.

Голос. Я вздрагиваю. Лишь киваю головой в ответ и слепо делаю пару шагов, не совсем понимая, что происходит.

— Сядь, чего замер столбом? — штурман кивает на место рядом с собой, — Совсем свихнулся в своем «Аду».

— Свихнёшься тут, — подумалось мне.

И по-детски растерянно спрашиваю:

— Протокол?

Это что же такое заставило автоматику разбудить одного из старших офицеров корабля? И почему узнаю об этом последним? Или всё-таки первым, прости меня Господи за каламбур. Перебирая в уме крайние записи в бортовом журнале, никак не могу вспомнить ни одного события за последние несколько суток, подпадающего под определение — критически важный. Выход из строя компрессора? Пролёт на удалении нескольких миллионов километров блуждающего астероида? Крыса? Сума сойти!

— Протокол, — согласно кивает штурман.

Поскрипывая, подкатывает официант и ставит передо мной чашку витаминного комплекса. Привычное отвращение к этой части космического рациона уж было появляется на моём лице, как, перехватив настороженный взгляд Арахны, пытаюсь задавить гримасу в зародыше. Результат внутренней борьбы с естественными рефлексами заставляет штурмана испуганно отпрянуть, видимо, незаконченная гримаса окончательно убеждает её, что я того… Свихнулся. Поспешно встав и пожелав приятного аппетита, скорее похожее на издевательство, стремительно покидает кают-компанию.

Старшего штурмана — Арахной — иронично прозвал экипаж за её холодную надменность и увлечение допотопным вязанием во время вахт за центральным пультом при утомительных маневрированиях внутри звёздных систем. Правда, и во внешности её было что-то паучье — блеклые волосы, излишняя худощавость, длинные тонкие пальцы, что гипнотически перебирают спицы с пряжей. Признаться, поначалу девушка мне понравилась, если не сказать больше. Штурман, как и я, особо не ладила с остальным экипажем и держалась всегда обособленно. Наша похожая изолированность рождала в душе, как оказалось впоследствии, напрасные надежды…

Закончив трапезу в одиночку, обхожу свои охотничьи угодья. Безрезультатно. А поскольку появление старшего офицера превращает ежедневное дефиле в ходовую рубку обременительным излишеством, ограничиваюсь усечённым обходом корабля. Быстро обегаю удалённые отсеки, заныривая и в вентиляшки, и в маленькие посты, под завязку забитые бортовым оборудованием. Рутинно заглядываю в бронированное стекло двери реакторного отсека. Наношу кратковременный визит в главную ходовую машину. Она тихонько шумит в темноте, справно искривляя метрику пространства. Монструозная туша вальяжно разлеглась в огромном помещении и даже не обременяет себя приветливым включением плафонов освещения. Да и ладно, главное, что всё кругом чинно-благородно. Чиркнув очередную запись в журнале обхода, возвращаюсь в родные пенаты.

Однако, стоит только спрыгнуть с трапа на пайол своего отсека и подумать о необходимости профилактического выжигания всего трюмного мицелия, как в тот же миг оказываюсь пред пугающим лицом зарождающегося «апокалипсиса» — посыпавшийся град отказов, видимо спровоцированный внеплановым пробуждением Арахны, перечёркивает намеченный план работ. Чёрт! Экран контроля живучести, утратив свой привычно синий цвет, покрывается разрастающимися пунцовыми пятнами, словно ребёнок, подхвативший краснуху, — сигналы о задымлениях, выходах из строя контрольных датчиков, разгерметизациях, неисправностях агрегатов жизнеобеспечения и прочих угрозах самому существованию старого корабля в глубоком космосе. Не прошло и десяти минут, как я оставил наше «двигло» в совершенно благополучном состоянии, а за это время отсек успел разгерметизироваться, с выходом из строя доброй половины контрольных приборов. Абсолют, судя по всему, отставив безразличный нейтралитет, избирает тактику активного вторжения на чужую территорию. И я остаток дня провожу в метаниях между отсеками, словно заправский пожарный среди деревьев полыхающего леса, забыв и о крысе, и о так некстати воскресшей Арахне.

Лишь к середине ночи окончательно становится ясно, что разладилась система контроля за критически важными параметрами — подавляющее большинство срабатываний оказывается ложными. Ничего не горит, не теряется воздух через повреждения обшивки, законсервированные агрегаты исправно пробуждаются, ворочаются в допустимых параметрах и снова замирают в небытие. Ходовая машина безропотно несёт нас через тернии к звёздам. В общем, ничего по-настоящему страшного. Доисторическая рухлядь вполне справляется с непростой ролью космического корабля. Арахна же все это время пребывает в ходовой рубке, не высовывая оттуда и носа, видимо, всерьёз озаботившись моим психическим состоянием. Её истеричные запросы по телекому, я нагло игнорирую, предоставив возможность со вкусом поволноваться — пугающая информация об отказах на главный пульт сыпалась исправно.

Систему контроля живучести, как и много чего до неё, приходится с сожалением отключить — сгорел один из блоков управления, а разобраться, что в нём конкретно «полетело», не представляется возможным. По архивам — на складе числится один запасной, но с наскока найти в том хаосе, что творится на стеллажах, робот-ремонтник не смог. Возможно, при погрузке перепутали маркировку на упаковке или банально положили не в тот сектор. Что для туповатого механического «помощника» стало непреодолимой преградой. Элементарную логистическую задачу типа — пойди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что, он благополучно провалил. Теперь придётся всё делать самому. В суетной беготне по отсекам пропускаю отбой. И когда к середине ночного периода ситуация перестаёт казаться опасной, я опять заваливаюсь отсыпаться в кучу ветоши прямо на рабочем месте. Засыпая, вспоминаю о непроверенных крысоловках и ожидающем аутодафе мицелии. А снится мне проклятая тишина…

— Ну-ка, давай вылазь, — меня опять тянут за ноги, выдёргивая из сна словно морковку из грядки, — Ишь, понравилось ночью спать под чужой кроватью…

Я ошалело озираюсь, ещё не отойдя от сладких чар Морфея. Но… Что это было? Космос, корабль, одиночество… Такое ощущение, что сон в таинственной дыре как-то связан с утерянной памятью. Правда, ещё требуется разобраться — что из воспринятого есть воспоминания, а что лишь вычурные выверты спящего, и при том не совсем адекватного, мозга.

— Ты чего под моей кроватью устроился? — Кэп снова нависает надо мною всей своей массой. Совсем немаленькой, кстати.

— Да, ладно тебе, — за меня вступается мой кореш, — Чего с него взять, он же сумасшедший. Так что, поведение вполне соответствует.

Кэп недовольно пучит глаза и весь как-то даже раздувается, напоминая обиженную отсутствием комаров жабу.

— Я не могу спать спокойно, пока подо мною ошивается этот чудик. Требую защитить моё жизненное пространство! — непонятно к кому обращается за защитой чести и достоинства Кэп.

Я же молча встаю с пола и, отряхнув пижаму, иду к своей кровати. Связанный сюжет прожитых снов заставляет серьёзно задуматься. Чёртова заноза сомнений надёжно вошла в мозг и теперь будет там постоянно зудеть мучительным вопросом. Может это наметившийся прогресс с памятью? Медленно разматывающейся каким-то затянувшимся сериалом…

Однако, гнать лошадей, по сути, всё равно некуда и остаётся лишь смиренно принимать происходящее таким, какое оно неторопливое есть. А если в силу неких причин надо поспешать, то я их не помню…

— Итак?

Каракурт буквально сверлит взглядом. И он действует не хуже той раскалённой иглы, что давеча протыкала мою бедную черепушку.

— У меня, по-моему, появляются воспоминания, — делюсь радостной новостью, — Когда сплю под кроватью Кэпа…

Только не замечаю ответной радости на холодном и словно высеченном из камня лице врача.

— Ну, давай, посмотрим, что там тебе снится.

Каракурт укладывает меня на кушетку.

— Закрой глаза, внимательно слушай мой голос…

Дисциплинировано выполняю указания врача.

— Дыхание замедляется, тело расслаблено… Тяжесть в руках, и она тянет тебя вниз, в темноту… На счет три, засыпай. Раз… Два… Три-и-и…

Просыпаюсь за полдень, пропустив свидание в кают-компании со вторым бодрствующим членом экипажа…

Перво-наперво проверяю ловушки и в одной нахожу распластанную сработавшим силовым полем нежданную гостью. На удивление, она ещё дышит. Может, попалась недавно или оказалась достаточно живучей, как, впрочем, и положено крысе. Держа животину в вытянутой руке за хвост, чему она не очень-то и сопротивляется, доставляю в свой отсек. Клетку собираю из двух защитных лицевых забрал от откинувшихся роботов-погрузчиков, и маски вполне сносно справляются со своим новым предназначением. Ставлю крышечку с водой рядом с отходящей от шока пленницей. Ну вот, и очередной постоялец моего филиала «Ада» прибыл… Настроение в кои-то веки выныривает из мрачных глубин непроходящей депрессии. Изредка поглядывая на случайную гостью, опять бездарно убиваю пару часов на проклятый компрессор. Не желает он ни в какую возрождаться, и всё тут. Необходимо отвлечься и заняться чем-то более продуктивным, и я решаю все-таки отыскать вышедший из строя блок автоматики контроля живучести…