Бесплатный фрагмент - Он, Она, Они, или Отголоски

ЧАСТЬ 1. herE/O ang now

1. Нулевой отсчет. 23.02. День 1. Вечерний дрифт

Держась за руль, он отследил в сумерках затворяющуюся массивную деревянную калитку внушительного каменного забора двухэтажного загородного дома,

которая отсекла его от другого, невидимого «измерения», и укрыла от него последний момент — как последнюю каплю иссякающего источника. Отворачиваясь, вздохнул, смиренно моргнул

и пробудился. То есть начал медленно возвращаться к действительности.

Он глянул на свое отражение в зеркале заднего вида, отрешенно узнав себя в том стильном зловеще-хмуром почти 30-летнем, (пускай и отлично замаскированном нарочитой хайповостью), парне с усталым, слишком взрослым (сейчас — как по паспорту), взглядом, который будто б окружили вековые морщины, отлично загримированные минутой. Но зеркало послушно отрикошетило ему приемлемую медиа-картинку. Припаркованную за забором.

Вот и все. Он — класный и стильный,

и это — всё, что ему осталось сегодня.

Сегодня — был тот самый день, о котором он грезил столько лет: он исполнил нечто долгожданное, и уже почти успевшее превратиться в призрачное. Он достиг этого, к чему так долго и упорно шел. Но у всего — своя цена… В который раз за сегодня он уже думает об этом?

На прощание случайная пассажирка как «Алё-нушка» оглянулась на полпути от машины к своему двору, к своему миру, и кинула куцое, почти постороннее признательное «спасибо» из-за плеча. Но не улыбнулась. А часом раньше он был почти уверен, что что-то у них случилось, что он ёк-нулся ей. Испугалась? Может, и правда

маленькая?

Папа, наверное, сказал бы сейчас про нее: «прям 15-летняя Наташа Королева»… Интересно, что б еще сказал бы про неё папа?

Байков Вадим — Лунная Тропа.mp3

Молча подглядывая за ней все эти 40 минут пути тет-а-тет, он ждал этой минуты освобождения, и не верил в её наступление, как не верят в обещанный апокалипсис. Пробовал запомнить её черты и сохранить в себе вместе с этими пустыми густыми сумеречными минутами движения в глубины мглы. Обреченно на их окончание. Пробовал отгадать её, или определить шанс на дозволение смотреть на неё… так. Пробовал понять, имеет ли право… на это притяжение. Теперь. Вот так.. Сейчас. Освобожденный лишь позавчера… от подобного. От слишком подобного…

И еще пробовал угадать степень её участия в этом своем замесе мыслей и смятений. Она — магнит, или мираж? Есть в этом хоть какая-то доля её «вклада», или он сам всё придумал, на «волне»? Все-таки сегодня был сам по себе такой день…

Он столько лет изливал свое творчество на беспристрастную камеру, в зияющую дыру всемогущего интернета, следуя только своему внутреннему «путеводителю», и столько лет мучительно мечтал понять, обнаружить, что все это не зря — увидеть живую аудиторию, принимающую его как Нужного — глаза в глаза… И вот, получив все это — еле выплыл — это чуть не утопило его, как цунами. Моооощщщь, вынырнуть бы теперь. И продышаться. Приехать домой… точнее — в свою новую домашнюю музыкальную студию в свежеснятой просторной квартире. В своем новом городе. В своей новой жизни. Остаться в своем полумраке. Со своим микрофоном. Со своими демонами. Со своими мыслями, которые графически отмеряет такая уютная и интимная

программа музыкальных аранжировок на компе — только успевай за её бегунком сквозь поперечные символы звуков, образов и смыслов.

Наконец-то он один, и может нырнуть в себя. Наконец то он избавился от её присутствия.

Наконец-то он может взять её с собой. И делать с ней всё, что вздумается. Укладываться на нее…

любыми своими мыслями, интонациями и мелодиями. Господи, хоть бы она была совершеннолетняя. А то… ему как-то стрёмно… так грешить, даже в мыслях…

HENSY — Поболело и прошло.mp3

Он ловко развернул машину друга, отданную напрокат (беззззвоззззмеззздно, то есть даррром), и, отпуская её вперед в ночь, почувствовал, как сроднился с этой приличной послушной иномарочкой. Не привык он к таким красоткам.

Но вроде, адаптация проходит почти незаметно — он тут уже — как «влитой». А что, можно уж и привыкать — скоро, если всё так пойдет, он возьмет себе такую свою. А пока — спасибо друзьям. Его «упакованные» московские приятели доверяют ему, босяку с окраин. Верят ему и в него — безоглядно. И он с благодарностью убежден, что не зря. Они верили в него и раньше, авансом, и лишь теперь ему есть чем это подкрепить.

Он дал газу по пустой дороге, ощущая блаженство пустоты и воли. Да уж… Пора ли привыкать? К таким «гладеньким» прикольным столичным «штучкам»??

Полвечера, исполняя свои самые смелые, самые измученные многолетним ожиданием и надеждами творческие мечты наяву, он попутно пытался определить её возраст. (Совершенно НЕКСТАТИ, кстати!).

Его творчество. Оно никогда не оставляло ему шансов на что-то другое. Постороннее. Никогда не пропускало никого вперед, даже когда было чистым посвящением. Захватывало его, отправляя во второстепенность самое «своё»… Даже когда что-то (или кто-то) рядом было действительно важно.

А тут даже оно потеснилось, разделив его надвое. Напополам. Он пел, показывался, распахивался наизнанку, преодолевал… и угадывал! Непрерывно! Минута за минутой. Но эта истина ускользала от него,

как и отпечаток её настроений и умозаключений на чуть растревоженном хрупком личике, словно нарисованной каким-то идеалистом. В ней звучала то утонченная чувственная и очень хрупкая в деталях юная женщина, то школьница с непомерно серьезным взросленьким взглядом. Отсутствие (может, незаметность?) макияжа и любых коррекций, округлый пышненький сухой тёпленько сомкнутый рот в сочетании с этими детскими параллельными косичками-«колосками» нейтрально-русых волос на прямой пробор, прямые брови вразлет, загорело-смуглые щечки с румянцем. Она трогала всё своим распахнутым взглядом как осторожным изучающим касанием, и от неё исходила неуловимая дистанция, неутоленная. Столько спокойствия и достоинства, и академичной нейтральности в прямой позе и вежливом наклоне головки,

но что скрывается за ними?

И кто?

Не шелохнувшись, она застигла его врасплох. Словно эта западня поджидала его давно… И сама не знала об этом.

VERBEE — Зацепила.mp3

Она так смотрела…

Хотя она попросту сидела на втором ряду, как и все прочие, и делала ровно то, что должна была среди таких же критиков — оценивала музыкантов — «новоришей».

Но она действительно вслушивалась…

Смотрела. И слушала. Всего то. Для того-то её туда сегодня и позвали. Соббббссснаааа.

Почему, кстати, её туда позвали? Именно на эту трибуну сплошняком из важных персон? Не на ту другую, правую, собранную из поклонников?

Не опоздай они сегодня на эту важную, едва ли не первую такой значимости съемку, он знал бы ответ на этот вопрос. Но всё с самого начала пошло не так.

Да, сначала всё было наперекосяк. На этапе интервью-знакомства, где он держался вполне бодро, раскопали фото его свежего свидетельства о расторжении, которое какие то ###ки слили из домашнего ЗАГСа. Назвали его настоящее документальное имя вместо модного никнейма, за которым он так удобно прятался.

И обнародовали, обнаружили её имя. То, из его документов. Как сенсацию, которую жаждали, и которой не было места в его новом мире. Теперь — нет. Произнесли имя которое он по обоюдному решению вынужден был скрывать от общественности несколько месяцев, а теперь хотел бы скрыть и от себя, хотябы на ближайшие пару недель. Стереть из памяти. Чтоб успеть хоть немного очухаться, переключиться. Но нет.

Не в этом мире.

И, конечно, при этом добролюбы взяли крупным планом его актуальное присутствие на эпичный медиа экран, когда он, всегда теперь исполненный топовой бравурной самоуверенности, пацанской бравады, и вполне аутентичной нагловатости, неуютно заерзал в кресле и нецензурно выругался в «рука-лицо»,

чем изысканно дополнили его и без того неформальный образ. Это не говоря уж об опоздании минут на 10, и ворвавшейся в павильон поперек программы всей его команды, не привыкшей к столичным пробкам, что опять же дорисовыаало его благонадежность не хуже татуировок на лице.

Cali — Взять взять.mp3

А потом он вдруг, сам себе не успев удивиться, отозвался на корявый призыв-провокацию шапочного знакомого по музыкальной тусовке, и вдруг не дожидаясь очереди своей программы, пошёл в подтанцовку к чужой песне… Виртуозность которой поймут только дэнсеры: смысловая лингвистичность которой… ну слегка преувеличена. Зато приличность — непреодолима. Не «медуза», конечно, но почти… И одна сплошная провокация, как и он сам!

А все эти «шевеления», когда отпускаешь себя — так помогают не думать! Не размышлять. Не понимать… Отрешиться!

Так что да, пошел «по старинке», по своему обыкновению — фигачить хопчик. Позабыл, что вообще-то пришёл петь сюда свои серьёзные тексты серьёзным голосом — иногда ему таааак хотелось сеять разумное-доброе-светлое голосом, словами и примером, только кто б ему в этом верил..!

А пошёл — вот, вдруг пошло-дэнсить (тут — только пожать плечами), хотя в последнее время от этого своего прокаченного медиа-скилла признанного хопера с завидными сотне-тысячными просмотрами — сам настойчиво открещивался, крепко прицелившись на статус серьёзного музыканта с широким диапазоном

и крепким потенциалом. Тьфу ты, опять!

А все почему — повелся-то на шуточный призыв? И исполнил перформанс-фальстарт? А просто потому, что до коррекции зрения пару лет назад он был очкариком, с самой школы, и привык, что чтоб рассмотреть, надо подойти поближе.

К трибунам.

Там среди суровых и пафосных взросляков, исполненных громких статусов, заряженных упругими взглядами исподлобья и словесными патронами…

сидела Брук Шилдс из Голубой Лагуны. Только одетая и заплетенная косичками, словно на 1 сентября, пускай и без банта. И смотрела. Прям на него. Эпизодически.

Эпически.

А еще, не опоздай они (на представление гостей), он знал бы её имя. Наверняка. Он подслушал, конечно, позже, но не был уверен, мог и перепутать. Маша? Даша?

Глаша, епта?

Ну да, успей они вовремя, была бы девочка с именем. И биографией. Было б за что зацепиться. Уму. И фантазии. А так — просто смотрела и слушала. Тааааак… с высоты… своего второго ряда.

И неизвестых титулов и регалий. Воображаемых. Теперь. Им. Неистово.

Потом она вдруг сама заговорила с ним. С того ж самого второго ряда. По столь неуловимому поводу, что даже оооон — сразу не просек «первого шага». Проявила интерес, потом стерла его со своего лица, словно ластиком, и превратилась в изваяние, которое не удостоит взглядом миражи, в скользящее мима создание Природы. Аленушка в современной редакции, да и только. Даже в его машине она оказалась вроде как не по своей воле.

Спасибо «фее-крестной».

Всю дорогу он краем глаз следил за ней. Любовался строгим профилем, достойным фильма про принцессу, и столь же нейтральным поведением. Теперь к неизбывному вопросу про её зрелость прибавился второй: она специально держит дистанцию, или у неё просто так получается, по привычке? Незаметно жмется к двери и ждет избавления от его присутствия, или он уже и это надумал себе? Она не выглядела высокомерной, но от неё исходила царственная неприступность, вгоняющая в оцепенение. Неприкасаемость в облачении хрупкости, не боящаяся тишины. Он не смел беспокоить её в её замершей гордой «птичьей» задумчивости. А она была непроницаема. Как древнегреческое изваяние в музее. Строгая. Аристократка.

Только вот эти комично-важно чуть картинно трогательно поджатые губки в сочетании с этой образцовостью прически на прямой пробор, и безупречностью в манерах гимназистки, зарумянившиеся щечки… Милый ребенок.

Или нет? И как, будучи оснащенной губами Кристи Тарлингтон и такими карими глазами с реснииииииицаааами, можно удержать такой кроткий ускользающий облик?? Неужто она не умеет таким богатством пользоваться??? Или… Только для работы, как он сам? Или… Все же… Маленькая ещё?

* * *

Часом позже поднялся на свой 15й этаж, и захлопнул дверь за спиной. В этом доме его уже начали узнавать, и он был рад, что сегодня в этот поздний час уже никого не встретил. Хотя обычно он от этого удивления или осторожной комичной приветливости незнакомцев почти кайфовал. Ну, в целом.

В прихожей он глянул на свое растиражированное теперь отражение. И попробовал отследить в себе — нравится ли оно ему? На сколько?

Ну, вроде — да, в целом. Стильный. Решительный. Стремительно успешный. Изрядно «отутюженный» апгрейдом. И даже где-то — с лоском, хотя он всегда относился к своей внешности, умеющей быть и класной и сомнительной одновременно — всегда довольно неоднозначно. Но что «его», то — его, он давно принял себя, научился с этим вполне эффективно (и даже эффектно!) жить. И работать.

И теперь он в целом был доволен эффектом. Хотя зловещего в свой мощный облик, в потемневший зеленый взгляд под рваной черной челкой, он нарочно не добавлял. Хотя и отрицать что-то в себе давно отвык.

Просто… Сейчас он всё чаще сравнивал себя с собой же, но других образцов. И ему порой не хватало в последнее время своей беспечности и задора, своей натуральной неудержимой басшабашности, наивности и даже глуповатости еще 2-3-летней давности. Вот то был — полет… Сейчас — тоже. Но другой. Из аэроплана — в Боинг…

Из этих мыслей он плавно перетек в другие вопросы: нравится ли ему жить «на высоте», в этой идеальной геометрической «коробке»? И тут ответ был тоже — спокойным «скорее да». Он всю жизнь жил в частном доме на окраине. С банькой и огородом, и лабиринтами частных дворов и тупиков. Отец вообще никогда не понимал квартир, да и мама — тоже.

А теперь отец — ушел на квартиру. А мама — мечтает о ней.

Он туманно думал об этом, застыв на входе в свою ошеломляющую Обитель, в которую влюбился с первого взгляда — фигурный, застекленный от самого потолка в пол тонированный снаружи балкон с потрясающим, полным воздуха и простора, панорамным видом на скайлайн — резной горизонт из высоток, из-за которых через пару часов появится Солнце. Перед его ногами лежал мощный матрац высотой сантиметров в 40. И звал его. Преклонить колено. И уронить голову.

И ему сложно было сопротивляться. Он почти извинился перед ним за промедление, что заставляет его ждать.

Ортопедииииический. Который он купил себе и приволок сюда одержимый идеей Восходов. Или он не Звезда, не может позволить себе Солнце? И хороший ортопедический матрац? Эх, жаль, ему сюда теперь даже привести некого. Бывшую жену — не успел. Эта новая квартира с супругой — чуточку разминулись. Ну а на новую в его теперешнем положении он в ближайшее время надеяться не смел. Предвидел понятные сложности. Как он сказал друзьям — трофей теперь — он сам… Так что пока матрацу — придется поскучать…

Интересно — а какая у неё кровать? — мелькнуло в его голове вирусом.

Мария Вебер — Московская Тоска.mp3

И тут же трусливо сбежало.

Он рывком развернул себя в ванную, скинул яркий новенький утепленный спортивный костюм, разлохматил волосы, грубовато как пес, наскоро ополоснулся в прохладе, и прицелился размашистой походкой к матрацу, наслаждаясь собой и привычным ощущением послушности своего крупного жилистого тела, которое в последнее время старался баловать достаточным сном.

И ортопедическим матрацем. Который настойчиво звал. В свои объятия.

Но у того нашелся опасный конкурент. Который незаметно исподволь поместился в ладони. Как обычно, всерьез и на долго.

— Макс! Не спишь? — пульнул он в окошко безграничного неонового пространства.

— Неа! Ты уже дома?

— Ага. Чет вымотался немного.

Странное признание от покорителя спортзалов, привыкшего хвастать с экранов неиссякаемой энергией.

— Ну ничего. Кто у нас зато красафффчик, всем сегодня показал! И убедил. Только я не понял, чего это ты подвязался развозчиком?

— Та… просто… — соврал он трубке. Как не смог бы другу в глаза. И шагнул в пропасть: — слушай! Срочняк, Раздобудь мне запись сегодняшнего моего выступления, а?

— Завтра все будет! — успокоил невозмутимый Максим.

— Надо сегодня.

— Ты прикалываешься?

— Нет.

— Время — заполночь. — напомнил друг обреченно, уже не веря в успех доводов. И не зря.

— Кто говорил, что у нас теперь нет преград? И что тот твой знакомый оператор любит работать по ночам.

— Ну не прям сейчас, бро. Но Костик как-раз занимается монтажом, так что завтра полюбуешься на себя.

Ага. На себя. — подумал он отрешенно. И чуточку тревожно.

— Ну… попроси у него срочно. Хотя бы начало.

— Зачем тебе начало? — начал сыпать смайликами друг и помощник, администратор и саунд-продюсер, — в начале нас даже нету!

Он и сам помнил, что они умудрились опоздать на эту съемку. И на представление жюристов — «хейтеров». Специально призванных покритиковать молодых начинающих модных мейнстрим-исполнителей.

— Хочу посмотреть… что мы пропустили. — неловко вильнул он. Потом сообразил, точнее вспомнил, что друг — не дурак.

— Ты в порядке? — запереживал тот.

— Ага. Так что?

— Слушай, сырые материалы он не скинет, их там 5 камер, целый сервер. А просить просто начало… как-то…

Кажется, друг почувствовал страдальческий вздох даже через виртуал.

— Чё тебе так приспичило?

— Та-ничё-просто. — Отрапортовал он. И выдержал паузу, показавшуюся ему достаточной.

Ну то есть — успел устроиться поудобней и прокащляться. Хотя к пальцам, набирающим эти сообщения эта подготовка, вроде, никак не относилась. Он сидел в темноте, округлив спину, и ждал. Положительного и срочного… помощи.

— А, кстаааатии. Кого там в основном нам в хейтеры созвали??

— Да там всех не упомнишь. Но народец там был пафосный. Я больше всего запомнил этого дипутата, ну рыжего!

Ага, он тоже. Это имя он как раз-таки знал. Хотя… зачем бы?

— А ты… не спросишь? Кто там был? Еще… Ну у Костика своего?

— Слушай, может, он спит уже, ночь на дворе. Подожди до завтра. Ну потерпи уже.

Ну и как тут объяснить свое «не могу»?!

Он уже и сам ждал, когда друг смекнёт. И тот — смекнул.

— Кто там тебя так заинтересовал? — заподозрил тот.

— Та просто… — в таком количестве повторений — уже не канало, и он подготовился сознаваться. Ну как подготовился… Нырнул: — там… за девочка сидела во втором ряду. Не слышал, кто это была?

Он даже не хотел сегодня нарушать эту тишину и негу привычными и беглыми голосовыми сообщениями, и друг будто чувствовал это.

— Девочка?

Угу. Хоть бы не спросил «какая?». Как признаться другу, что он за час даже не познакомился с пассажиркой? И парой слов не перекинулся?

— Не знаю, там пару десятков человек было, на этой левой трибуне «злобных зрителей». Что за девочка?

— Вот и мне интересно.

— Сильно интересно? — вновь посыпал смайликами его соавтор.

Он вздохнул. И сказал как есть:

— Если совершеннолетняя, завтра поеду к ней. Знакомиться. По-нормальному.

— К-Куда?? поедешь?

— Я ж её сегодня домой подвозил. Адрес на навигаторе остался. Даже имени не знаю, а адрес — знаю.

Ничего странного… ага.

— Ага, я ошалел немного, когда эта дамочка её к тебе в машину усадила. Ты нанимался чтоли?

— Я сам предложил.

— Эммм… ну да ладно… А в соцсетях найти не проще? Когда опознаешь её, и прогуглишь?

Он снова вздохнул.

— Соцсети — это мы уже проходили. По молодости. Пора из этого вырастать. — одной мыслью подвел он итог печальным финалам, любовЯМ «без памяти» и всей этой истории длиной в столько лет. — В общем… вот лови меня на слове: завтра разузнаю и сразу!!! поеду с ней пообщаться. Лично. Раз сегодня не сложилось. Устали наверное просто. — отмел он все свои сомнения. Хотяб на сегодня. И накормил себя этой решительностью, как живительной надеждой.

И не дожидаясь ответа, добавил:

— Лишь бы только совершеннолетняя… оказалась. — Тряхнул головой он. В который уже раз за вечер,

— Ты с такими мыслями едешь? С недетскими, да? — не упустил шанса подколоть Макс.

— Я уже фактически несколько месяцев как холостой. Совсем. Усекаешь? Это формально 3й день, а фактически — давно блин! Так что мысли — какие есть. Лишь бы только девчонка возрастом не подвела…

— Ну… верь! В удачу. Раз уже пора…

— Блиа! Меня хоть не посадят? — вновь обличительно качал на себя головой он, будто его кто-то видит…

— За мысли не сажают, брат. — успокоил друг…

— А за не мысли? — сознался приятель, отчетливо подозревая, с какими намерениями пойдет скоро в душ а потом накроется покрывалом на своем соучастнике матраце… — потому и хотел загуглить… её… сначала… — буркнул он, почти незаметно…

Успокоить совесть.

— Терпи до завтра, бро.

Ага, ага…

— … а завтра разведаем, что там за героиня второго ряда…

Он уронил голову и взъерошил волосы, понимая, что до завтра не выдержит без фантазий… И как будет чувствовать себя потом, если она все-же окажется ребенком? А он уже переспал…

с этими мыслями…

Cali — Волны.mp3

Нет. Да, но нет. Не окажется! — успокоил он себя как сумел.

— Завтра на всякий случай возраст гляну. — отмахнулся он, — И не дай мне завтра соскочить, ладно? Чет… у меня странные… ощущения.

— Ощущения? — знатно сдобрил смайликами свое уточнение приятель, и не ошибся в своих бессовестных подозрениях.

* * *

— Эта песня, выпуск которой ты объявил, она ведь посвящена мне?

Он глянул на свой телефон как на недруга.

Она будто точно знает, когда он не спит. Или ей просто всё равно? И всегда так было?

Они не общались больше месяца. Они уже пару дней как разведены.

И вот снова её голос в актуальной записи, в голосовом сообщении. Как будто — взаправду.

— Да. Но ты же знаешь, сколько времени занимает продакшн. — буквами ответил он.

Он давно не обязан оправдываться. Просто привык объяснять.

— …С момента её написания прошло время. — монотонно, на пределе терпения сложил печатные символы он.

— То есть вот так, да? Как легко у тебя всё! Сказал, передумал… — вновь начала поддевать она… Уже почти привычно.

— Не легко… — по привычке кинул оправдалку он. Творчество — это «снимки» чувств. Момент может уйти, но остаться запечатленным.

Но она никогда до конца не понимала. Вся та поддержка, участие — притворство. Себе в копилку. А он — верил.

— Ты всегда — просто раскидывался словами! Идеи ради идей! Не ради меня!

…Ну как объяснить правду тому, кто тебя уже не слышит? Тому, до кого ты пытался докричаться своими творениями когда-то так отчаянно.

Они попали в сотни «мишеней», но умудрились обогнуть «десяточку».

Просто всему свое время.

И видно, у всего своя цена.

— Ты сам не знаешь, чего хочешь. — вновь обвинила она.

— Знаю.

— Ты чёт совсем запутался, да? — резко сбавила обороты она, мгновенно соскочив с негодования в «пожаление».

«нет, распутался» — хотелось ответить ему. — «А ты — не меняешься»…

— Поздно уже. Давай поговорим в другой раз.

Он ведь обещал себе, что до развода он не вильнет ни к одной «другой», чтоб не к чему было прикопаться,

но после… После он прекращает оправдываться раз и навсегда.

— Когда в другой раз?

— Не сейчас.

— Нет, просто скажи. Я хочу знать Мне нужно знать. — нежненьким голосом трепетала она.

— Тебе ли посвящена песня? да. Актуальна ли она? Нет. Извини.

«Надеюсь, она попадет в кого-то, потому что в ней есть моя энергия и мое личное переживание.… — думал он, — но в ней больше нет меня. Я в ней теперь — лишь ретранслятор.

— Что? — с вызовом.

— Доброй ночи.

Теперь он спокойно клал трубку первый. А ведь когда-то он с ума сходил, когда трубку бросала или не брала она.

Как больной.

Когда-то двоюродный брат говорил ему, что он — её преданный дрессированный пес, и он гордился этим.

Гордился.

А теперь

пора спать.

* * *

Он проснулся лишь к обеду. От урчания в животе. Автопилотно заваривая какую-то кашу из пакета, припомнил вчерашний день: молодежный форум с этим пафосным «столкновением поколений и положений», потом авто-прогулка в неизвестный доселе пригород с неизвестной попутчицей. А потом ещё несколько часов с этой «попутчицей» в голове, в воображении, мысленно стараясь уловить запах её волос и шеи, пока руки привычно скользили и тормшили в самых привычных и удивительных местах.

Ну что ж, что было, то… было. Сон украл ясность образа,

но оставил ощущения приятного тягучего ожидания. Скорее даже — призрачной надежды. Хотя иллюзорность теперь почти съела весь вчерашний запал. Он прожевал безвкусную кашу, проигнорировал соцсети в телефоне. Нашел на тумбочке мятый и зачеркнутый вчерашний набросок новой песни. Перечитал. И его вновь окатило вчерашней негой,

которую он поспешил прогнать.

Готов ли он? Как долго он развязывался с подобным, и как мало времени прошло…

Ещё на том листке были наброски-чертежи его «брэнда». Он все раздумывал о начертании своего псевдонима, который стремительно превращался теперь в «товарный знак». Он все искал верные детали — в звучании, изображении, линии, цвете. Настроении. Вчера глубокой ночью в его поисках ему снова помогла художественная графика, какой немало было и на нем самом, самостоятельно придуманной. Ведь если б он не пошел в музыку, его б забрала графика, прорисовка очень графических коммиксов. Ибо он жил на стоооолько увлекательных миров…

Вот и сейчас он снова рисовал на листике бумаги объемное и тонко-узнаваемое:

Аre them

Аrt hem

ar (t t) hem

Are (T) hem

Это слово — будет обозначать и сопровождать его, представлять его. Говорить о нем. Правду.

Телефон настиг его, давно устроившись в его руке.

— Ну что там? — нырнул в главное он. Об известном.

— И тебе доброе утро. Нам через 2 часа на интервью, помнишь?

Помнит. Вообще-то про другое спрашивал. Ну, просто не любит на полпути бросать. Уже убедится, что вчера по старой памяти запал на малолетку, и выкинет из головы. Намертво.

— Видос будет часов в 5. — угадал его мысли товарищ. — Костик хоть как-то успеет нарезать.

— Ок. Выезжаю. — отавтопилотил он, смирившись. И моментально переключаясь в режим действия, накинул оранжевую куртку, и вышел в подъезд навстречу движухам дня.

* * *

Лишь 6 часов спустя он оказался дома. Всё это время опомниться было некогда. И это было класно. Лучшее лекарство от разводов — это когда некогда задуматься.

Он искупался, и вернулся к телефону, намереваясь вновь потормошить друга на уже изрядно заезженную, самому уже начинающую надоедать тему. В конце концов, и на себя посмотреть уже интересно. Кажется, вчера он устроил не слабый резонанс.

Но спросить не успел. Сразу нашел в мессенджере ответ:

— Нууу я кинул видос с представлением. — почему-то с вызовом анонсировал, и попутно знатно веселился тот, расплескиваясь голосовыми. — Готов?

— Чё там? — вместо отрицательного кивания насторожено буркнул он в ответ.

— Ну я тебя вчера поймал на слове, да? — не унимался мучитель. — И сегодня тоже! Ты прежде чем смотреть, скажи что ты помнишь, что обещал.

Ему переставало нравиться это пари.

— Ты меня пугаешь.

— Давай давай! Герой, вперед! Я жду твоих подвигов и рекордов!

— Погоди. Дочка олигарха чтоли? Тиктокерша?

— Нет, ты подтверди сначала, что мы забились! И ты — уже на старте рулить вчерашним маршрутом! — предательски куражилась трубка прикрываясь знакомым добродушным лицом на фото-аватарке.

Ну значит возраст уже загуглен и без него, и опасений не вызвал. Но от этого почему-то легче не становилось.

Ну да ладно. Прорвемся. Он отложил телефон передохнуть и с довольно умеренной степенью ожидания открыл ссылку с почты.

Мгновения спустя его встретило… подкараулило и всколыхнуло это вчерашнее лицо. И вновь утопило. В неге. Созерцания вне всяких мыслей и границ. Полное погружение.

А он только успел подзабыть. И почти успокоиться…

Через 4 минуты телефон теперь уже Макса разорвало к чертовой матери восклицательностью на грани истерики:

— Да твоюжжжнах! Чтооооо?!!! Чтона###?!! Чтооооооооооооооооо???????

Дальше он уже не слушал подхикивания и вкрадчивые ловкие реплики дружбана, типа «езжай уже, тебя там заждались!», вперемешку с его собственными потоковыми эпичными тирадами в голосовых.

Его перло словами и их обрывками о минувшие ожидания — как лицом об асфальт. Ноооормальная шутка. Вот друзьяшки дома порадуются! Будет им новый анекдот: «Как Тёмка — клеился к Олимпийской чемпионке!».

«Да куда мне, дворняге?!»… «Ох, Тём, так тебя ещё не посылали, готовься»… — выплескивал он сначала в голосовые другу, а потом — сквозь зафевраленное лобовое стекло, устраиваясь за неуютный остывший руль.

Машина, кстати, не его. Друг выручил, напрокат. Полезная ремарка для той, к кому он «свататься» направляется. И квартира — съемная, хоть и уютная. Хорошииии «звезды на выдане»…

Поглядывая на свое отражение в зеркале, он справедливо отмечал себе, как ему всё-же идет эта стрижка с уложенной челкой, этот освеженный цвет волос. И прическа «перьями», и новый шмот, уже не из секонда. Весь такой на стиле, перспективный. Видный. И даже востребованный. Разве все это может ей не понравится?

Но будет ли ей этого достаточно?

Бегло в пятиминутку перемотками отсмотрев свое выступление, спонтанно дополнившееся вопреки планам, и состоявшее теперь из подтанцовки приятелю и 4х разномастных песен, с реакциями зрителей и красивыми понорамами, в том числе и её крупными планами, он, конечно, её прогуглил.

Александру Давлетову.

Гимнастка.

Художественная, блин! Лидер сборной «синхронисток». Участвовала в олимпиадах в 15 и 19, и оба раза — оказывалась на пьедестале со своей командой. Кстати, та приятная дама, что была с ней — прославленная тренер, чьих воспитанниц вот уже сколько лет не может победить никто в мире. Национальные богини.

И ей — полные 20 лет. А это значит — что? Что по уговору нет ни одной причины соскочить сегодня, (вот прям сейчас!) с незваного визита.

Но с другой стороны — вчера он хотябы фантазировал не на подростка. Столь… активно… И это уже слегка… утешает. И извиняет.

Будто бы.

Итак, у неё был парень. Какой-то перспективный, спортсмен сборной. Несколько лет отношений. А это значит, что? Что всё… она в отличие от его бывшей жены — не та, у кого ему получится стать первым и единственным…

Да, смешно. (Нет)

Но вся эта растрепанная информация, удивления и взъерошенные выводы — отступали каждый раз, когда он вновь видел её лицо. Философское каждый раз и в каждом настроении. С любой прической, в любых обстоятельствах и декорациях. Фото и видео с броским макияжем и телекартинкой с выступлений, где она вытворяет немыслимости, и обычные из соцсетей. И везде — прозрачная нежная девочка, словно фея. Русоволосая русалка. Такая узнаваемая, такая впитавшаяся в его память и сознание. Будто всегда там жила.

Его неумолимо приманивало это лицо, и эта энергия. Магия женской естественности, простоты и задумчивого молчания. Окутывающая.

И теперь, за рулем в той же машине, что и вчера, рядом с её ментальным отпечатком на соседнем сидении, он пробовал сопоставить всё узнанное — сокрушительно масштабное — со вчерашним неприкосновенным прозрачным образом, словно дымкой. Теперь, несмотря на фото, имя, и пласты новых впечатлений, она с каждым километром приближения всё больше казалась ему мифом. Собственной выдумкой. Сказкой.

Но его тянуло вновь увидеть это лицо и окунуться в её ауру. Убедиться… в чем-то непонятном. Услышать её голос, обращенный к нему. Ведь вчера она первая заговорила с ним!

Или приснилось?

Теперь в это сложно было поверить. И теперь он был благодарен себе самому и другу за этот вызов. Хотя его и подтрухивало изрядно. Начинался снегопад, и его северная душа подпевала этой мерной мелодии погоды. Сон — продолжается? С чем он проснется?

Его приманивало рискнуть. Сейчас он держался за руль, а ставка была сделана. Крупная ставка его сознания. Где он поставил самого себя. И, двигаясь вперед, он сейчас мог оставаться лишь наблюдателем тому, как кружит сейчас его эта рулетка.

И когда он позвонил в знакомые со вчерашних сумерек двери,

он совсем не был ни в чем уверен.

Красное или черное? Что выпадет ему сегодня?

* * *

2. День 2/1 Наше-ствие

Андрей Геннадьевич распахнул ворота, пробуя угадать, кто из гостей нагрянул на этот раз,

и полностью растерялся, увидев незнакомое лицо. Да еще какойййе! Эпичное, словно из компьютерной игры. Они, конечно, много кого пригласили на свою 22ю годовщину свадьбы,

но кем им приходится этот молодой специфичный юноша…?

— Добрый день. А могу я Сашу увидеть?

Аа. Вот оно что…

Ни фига не прояснилось…

— Да, конечно… — вежливо посторонился с приглашением войти исполненный интеллигентности Андрей Геннадьевич, доцент кафедры медицины и преподаватель, стараясь не слишком разглядывать парня. Крепкий, модный. Укладка на растормошенных вороньих волосах. И вообще похож на ворона, только одет больно пёстро, в оранжевое. Походка кикбоксера, «от плеча» — мощная, с акцентом в пол. В землю. Замах ручищщщ на каждом шаге… Цепкий взгляд странного разреза чуть прищуренных светлых глаз под темными «перышками» рваной челки.

Довольно высокий, богатырь! Но складный. Прям хорошо, что не 90е. И в доме полно своих людей.

Андрей сопроводил визитера к прочим (приглашенным!) гостям, и жестом любезно предложил ему присесть, борясь с нарастающей тревогой: парень скинул пеструю куртку в прихожей, став будто б ещё габаритней в своей обтягивающей спортивный торс майке, и у уха, почти на щеке, проступил калейдоскоп геометрических узоров и незабавно-детских символов. Один из таких с неясным симметричным орнаментом зиял прям под подбородком, делая его выхолощенный облик ещё более графичным… а его самого — почти мультипликационно-восточным персонажем.

Очерчивая мощные линии шеи и убегая под горловину майки, мрачные линии — гипнотизировали… Гости с любопытством уставились на незнакомца, он — на них. С неменьшим. Чуть тревожно, но держался не плохо. С внятным твердым достоинством. Хотя без любой ясной принадлежности к возрастной или социальной группе.

Пришелец, как в кино. Будто из других миров. Эзотеричность в нем прям попугивала. Достоверностью.

— Саша сейчас подойдет. Она вышла с подругами. — собрался Андрей, дрейфуя по сценарию запущенной вежливости. И прочитал в глазах незнакомца внимательное узнавание сходства его с дочерью. Андрей же силился угадать возраст незнакомца. Но сдался. Насчитав громадьё противоречий и несовпадений.

А стайка приличных гостей во главе с его женой узрели татуировки на кистях приглашенного за стол. Когда он протягивал руку, то там то сям обнаруживались какие-то сказочные персонажи. Сердитые. И не очень.

— Кажется, мы с Вами не знакомы? — зазвучала его Полина, будто бы удивив тем самым саму себя. Отвагой!

— Меня зовут Артём. Мы с Сашей познакомились вчера на музыкальном форуме.

Исчерпывающе. — будто б похвалил он себя. В основном — за тон. Благовидный. А гости отметили красивый низкий голос с бархатом внутри.

Хозяева изучали парня. Он, видимо, привык, что его оценивают. Привык быть персонажем. И теряться не намеревался. Но добавил в манеры вежливой сдержанной обходительности, почти респектабельности. И добротно припрятал смущение.

Сочетание внешнего вида и манер — получилось довольно причудливым.

Полина обменялась с мужем тревожным взглядом, и выпалила, словно обронила вежливость:

— Чаю?

Гость кивнул, под манящей графичной картинкой под подбородком перекатилось заостренное адамово яблоко. И многих присутствующих окатило вдруг волной острой мужественности, излучаемой незнакомцем. Мощной, терпкой, почти животной. Колючей и щекочущей как щетина. Вроде, мальчик из мультика… но такой, с претензией на мощщщщ. Что может связывать такого с их воздушной умницей Сашей?

Gérard Presgurvic «Ромео и Джульетта» -мюзикл — Предчувствие любви.mp3

Тут в прихожей брякнула дверь, и послышались девичьи голоса.

— Ты просто не можешь меня бросить! Ну правда, я подарю тебе эту прогулку, с перелетами, ночевкой и 3-разовым питанием, просто поддержи меня! Ну давай, решайся, когда еще такое будет! Погуляем, сходим на концерт… Лиз, ну пожааалуйста!

Родители Лизы из гостиной насторожились, заслышав этот экспрессивный монолог, и вопросительно глянули на родителей Саши. Те почти синхронно незаметно пожали плечами, распознав зачинщицу. Дочка, вроде, никуда не собиралась. Да и авантюрные нотки в звучавшем из-за угла родном голоске… были им определенно незнакомы.

— Я б с радостью, но ты знаешь мою ситуацию! — тут же открестился еще один голос, многие опознали его Дашиным. — экзамены!

— Саш, он… правда того стоит?

— Он — и не таких подвигов стоит, поверьте! Офигееееенный! — тут же перебила всех бойкая Катя.

— Ну увидишь ты его потом в Москве, ну чего нестись сломя голову за тридевять земель?!

— Он же меня потом даже не вспомнит! — обескуражила всех, кто её знает, восклицанием (!!!) выдержанная обычно Саша.

Девочки шумно разулись, первой в гостиной показалась Катя. Она почти обратилась к родителям,

почтииииии,

но тут же споткнулась голосом и позой об их соседа…

— Ззздрассссствуй… те… — было адрессовано ему одному с плохо скрытым изумлением. Потаращившись немного в упомянутую точку с процессом осмысления на лице, девушка осознала, вздернулась, плохо сдержала смешок и очень комично убежала за дверь. Оставив вопросительности на лицах в гостиной.

— Саш! — выдохнула там наконец Катя, — тебе не надо в Калининград! — объявила она торжественно, подскуливая.

Попытавшаяся было сначала возразить на такие заключения Саша, поспешила за ответом Катиным маршрутом — тоже показалась в комнате, и уже протоптанным путём напоролась взглядом на сюрприз на диване. Правда, у неё со второй попытки совладать с лицом получилось чуть лучше.

Хотя такого почти осязаемого и гигантского знака вопроса на её лице никто доселе не встречал.

— о! П-ривет! — почти добротно исполнила небрежность она, так и не договорившись со своим удивлением… Хотя можно было б еще и порепетировать, халтура… — чаю?

— Уже. — чуть неряшливо кивнул на свою кружку на столике между раскинутыми коленями он. Невольно улыбаясь хищными зелеными глазами. И почти скрывая, как внутри прорастает недавно изведанное и принятое новое чувство, угаданное соседями по гостиной: его и тут — ждали!

— Это Артём. Он вчера выступал на форуме. Очень понравился… Галине Богдановне! — чинно, чуть чопорно поведала юная хозяюшка, — И спасибо, подвез меня вечером.

«А такси вчера вымерли…» — явно крутилось на языке у папы, но у Андрея Геннадьевича лицедействовать сегодня получалось лучше всех. Вот бы этому самодовольному типу — так. А то зарделся будто б польщенным смущением, но не без самодовольства. А ведь мог бы сделать вид… что ошибся дверью!

— Так вы музыкант? — нашелся папин шеф, отхлебывая свой кофе.

— Начинающий. — ответил гость лукаво, соврав скромностью. Не сомневаясь, что этот круглощекий франт на днях отплясывал под его песню, которую знают уже буквально все, не зная в лицо её исполнителя.

— И что же, выступаете? Гастролируете? Или как все, всё в интернете?

— Гастролирую. Потихоньку. — едва сдержал дрожь впалых щек самозваный обитатель дивана… — вот, завтра вечером вылетаю на выступление.

— А куда, если не секрет:

— В Калининград. — не удержал расплывающихся скул парень, хотя держался как мог, теряясь глазами в складках накидки дивана и старательно отряхивая от чего-то свои спортивки.

Гостиную поставили на паузу. Пока Артём осмеливался поднять глаза на свою…

преследовательницу. Из снов и навигаций.

Он не сумел скрыть раздирающего его на части самодовольного вызова, обращенного ей одной. Она поняла, что попалась.

Она поняла, что совсем попалась. И, кажется, почти приняла это.

* * *

Потом было поочередное хвастовство-признание почти на публику, что они раздобыли вчерашнюю запись наперегонки, и какими немыслимыми «блатными» путями.. А Катя не приминула сообщить, что им с подругами есть чем эту запись дополнить. Ну и, конечно, назрел детальный отсмотр видео для прояснения личности визитера и упомянутых событий.

А там — все как на духу. И его заблюренное раздраженое уличённое матерное «рука-лицо» в ответ на нежданное (никем!) фото-свидетельство (буквально, из ЗАГСа) на экране. И сам факт, никак не вписывающийся в его фантазийный образ, столь далекий от бытовых подробностей. Потом его разнузданный уличный дэнс на фривольную песенку. Бесстыжую. Да, полный умелого достоинства и изысканного юморка в обрамлении полной неприличности! Но! Бывают эксперименты с вариантами успеха, а бывают — чистые экзальтации «из потока».

Все знают простую истину: большей части мужчин в мире — лучше не танцевать. Сия провокация — всегда не в их пользу. Было бы смешно, если б не было так грустно. Но бывают яркие исключения — те, кто родился для танца и в танце. Тут можно было б рассуждать про физическое воображение, координацию и наработанность, особое чутье… если б тут вообще можно было б рассуждать. Но эти люди не оставляют шансов на рациональность и анализ — просто кидаются в стихию, и забирают за собой окружающих, отшибая способность зрителей к рассуждениям — чистым впечатлением, которое несут всем. Им не нужно выучвать что-то, или стараться, харизматичность их движений — она в мелочах. Это — игра движением, она — живая, она плещется стихией. И лишь потооом догоняет зрителей словом «профессионализм». Именно это слово и настигало обычно всех вокруг него, что не было для него секретом. И принималось как должное, снисходительно. Умею, ок. Порадовать? Не вопрос.

И тут, лениво следя за реакцией и не давая волю смущению за песню, он вспомнил, какой кураж поймал в тот момент. Какой энергией обстреляли его загоревшиеся десятки глаз, при чем не только молодых, но и удивленных. Как легко и небрежно он чувствовал себя, словно скинув груз ответственности момента и своих лет, и отклик всяких закулисных сожалений, смело шаг за шагом в ритм прижимаясь к левой трибуне от исполнителя. Тёмные спортивки с белыми полосками по бокам, мягкая прямая майка бело-молочного цвета с рукавами, танцевавшая вместе с ним и не скрывавшая всех его подмаечных козырей. Хорошо, что у его друзей из его команды, которые танцевали вместе с ним обычно, а вчера — болтавшиеся сверху — позади трибуны, нашлась точно такая же чтоб переодеться, потому что эта — через минуту пошла незаметными на видео пятнами волнения и избытка энергии. Переодевание, кстати, попало на незаконченную по мантажу версию, которой уже успели обзавестись оба участника. Ага, переодевание под носом у хейтеров, прям рядом с депутатом, с «уместной» ремаркой его (не депутата!) дружга про «девчонки — потекли». Первое его вчерашнее переодевание с первым засветом его растиражированной фигуры, которой он вполне вправе гордиться. Правда, как арт-объектом, способным привлечь внимание к чему-то стоящему, а не разменной монетой низменных интересов. Такое роскошество, дар природы — слишком дорого, чтоб транжирить попусту, и он давно успел это усвоить. Он дан неспрста.

Зрители, конечно, слегка оцепенели. И от танцев его, небрежно-манящих, но на таком топовом уровне, так играючи, и от «роскошеств» щедрой природы. Сначала — вчерашние живьем, а теперь — перед экраном. Жевать перестали. Но это было только начало.

«Вчера» перемешалось с «сегодня» в воронку. Будто его — несколько, и оба — каждый на своем месте.

Через недолгую паузу после первого перформанса он стал к микрофону. Теперь — бэк-вокалистом к рэп-проекту, с которым сотрудничал ещё пару лет назад. Упомянули, что он — автор этого философского крепкого текста, (то, что он к тому же сам написал, как водится, аранжировку, сам сводил — не упоминалось, он он-то — знаааал…. Чего ему все это стоило, скольких ночей…),

…и тогда он впервые попробовал петь в этой манере — занижать голос до непривычного для массслушателя, почти по-теноровому. Почти по театральному. Этот скилл он раньше особо никому не показывал — не верил, что такой помпезный стиль будет принят в массах, да ещё в его статусах «рэпера». Но в тандеме с кубиками на прессе и крупными брутальными орнаментами по телу — срабатывало теперь на проверку не плохо. Переплеталось в крепость… духа. И тех самых, что тоже должны быть железными. Нет, не нервы.

Так что в целом всё вместе — работало. Пускай и несколько причудливо. Хотя переубеждало скепсис на контрастах и противоречиях — и не сразу. Иногда приходилось прибегать и к скрытым козырям, к особым аргументам.

Обычно — не вчера. Вчера хейтерам с лихвой хватило эксцентричного тенора с татухами в спортивках на подпевках к философским реперам. Для пущего эффекта. Даже стратегически раздеваться на камеру не пришлось. В последнее время слишком много дверей ему приходится открывать приподнятой майкой и самодовольным нахрапистым видом. Но так нужно… Ну хоть вчера — обошлось. Без нарочитого сЕксу.

Ну почти. Если случайную подтанцовку приятелю с его песней не считать.

Но вообще вчера ему удалось показать себя именно музыкантом. Он чувствовал, как высокие потолки спорткомплекса, выбранного павильоном к форуму, куполом заполняются его голосом из колонок — чистым, просветленным, исполненным пропитавшего насквозь мужества и достоинства звучанием, а камера фиксирует его триумфы убедительности, и упивался моментом. Иногда — отмечал эффект в паре выбранных глаз,

и тонул окончательно. В звуке и моменте. В чужом удивлении и своей уверенности выбранного пути.

На видео теперь это смотрелось особенно крепко: мало того, что голос+звучание («пластичного обволакивающего тембра», как звучало о нем теперь всё чаще!), с которым он управлялся вполне вольно, обрамлялись высочайшим качеством оборудования, какое он до сих пор на выступлениях встречал не часто, так ещё и съемка порадовала уровнем. Одна из камер снимала в профиль, который он в себе принял когда-то не сразу… Вторая же — брала крупным планом в анфас… И на большом экране его заряженность и уже довольно прокаченная «анимэшная» внешность давали убийственный эффект. Можно было пересчитать складочки на губах, и реснички. Некоторым, видать, такое «заходит». В общем, все в сумме сносило голову. Он и сам ощутил мощщщщь, которую аккумулировал и послал вчера в людей. Больше можно было уже ничего не делать, это была почти карикатурная победа,

Но это было только начало.

Потом старые друзья покинули центр «сцены», а он — остался. Проанонсировал, что сейчас сначала споет для почтенной публики, для авторитетов, а потом — похулиганит с правой трибуной без претензий. Позвал соавтора и саунд-продюсера. Этого шалопая, который весь вечер подкалывал его вчера, но покорно раздобыл ему эту запись и решительно выгнал его сюда. Тот сел рядом в центре сцены с гитарой, и они исполнили кавер — нетленку, за которую возьмется не каждый. Исполненная веры и высокопарности песня

…«снесла хейтерам кукушку окончательно». Это так сказал сегодня знакомый оператор и монтажер. Он же сам как исполнитель — просто чувствовал в тот момент,

что победил. Что-то доказал. Заставил их себе поверить. Тех, кто на это не подписывался. Завоевал. Когда эти люди провалились в его голос и настроение-интонацию, в эту почти молитву, срезонировали этой песне своими лицами. И опять — эти крупные планы. Будто б внутрь него заглядывавшие.

— Молодееец! — приносится признание неопознанным выкриком из глубины хейтерской трибуны.

— Подождите! — жестом предостерегает он от поспешных выводов. И ухмыляется предвкушением. Он знает что там дальше. Грядет.

Потом он без предупреждения бахает по головам неподготовленных — одной из своих самых хулиганистых безобидных танцевальных нескучалок. С текстом про предмет гардероба. Почтенная дама рядом с девочкой со второго ряда отшатывается, снова будто переключенная с режима на режим, и губами в кадре произносит снисходительное заключение: «хулиганье», пока он стаскивает с себя кроссовок с порвавшимся от танцев шнурком, и в запале сразмаху пуляет его в сторону от трибуны в стену, чтоб потом ковылять за ним на половину разутый, всё еще не промазывая мима нот. И чтоб потом — остаток песенки отпеть и оттанцевать наполовину босым, дирижируя видавшей виды, но очень креативной обувью, которой истоптал немало танцполов. Ну не успел он переобуться вчера с корпоратива!

Правая трибуна с этого всего угарала, левая — старалась понегодовать хоть для проформы. Сдерживая улыби.

Мало того, что он не смог сам не откликнуться на эту песню, одну из самых своих легких и настроенческих, а потом на ответную реакцию на неё, так ещё и форсмажорчик — вместо того чтоб сбить — развеселил и самого. Всё постороннее облетело окончательно, уступив место чистому ощущению, когда энергия накачивает и пронизывает насквозь, и ты — просто собираешь её извне и направляешь.

Ну а потом он предложил выбрать верной правой трибуне из его репертуара — чем он сегодня закончит. Только с условием — не тем, что он сейчас поет каждый день! Жребий пал на песню… которая немного поставила его в тупик, хоть и срезонировала с его внутренним, несценическим настроением. Из глубины.

Это была лирика, довольно тонкая, хоть он лихо танцевал и под неё, маскируя пропитывающую её грусть. Песня про «болит», про оглядыывание назад и странные неясные надежды. Чувственная, мужская, не жалостливая, не отнимавшая у него достоинства, но наделявшая его человечностью. После всех этих его детских песенок и позерства. Песня без возраста. Но очень персонализированная, будто закодированная — никто не смог бы больше исполнить её кроме её исходных исполнителей.

Подвох был в том, что обычно это был дуэт. С тем самым владельцем временно-его-шней машины. Довольно сложная исполнительски и по дыханию, для одного, даже очень крепкого и прокаченного вокалиста, она была почти невыполнимой задачей. Особенно после уже исполненного только что сэта.

Но он — решился. Он начал привыкать, что наступило время смелых решений без оглядок, когда ни шагу назад, и нужно пробовать даже, и именно то, что кажется неподъемным.

Это была хорошая песня. Звучавшая точечно даже на радио, и побурлившая немного в интернет-чартах, выжимавшая влагу из глаз милых танцующих преданных девчонок с правой трибуны, и звучавшая всем его нутром, и лицом тоже — в зеркалочках «серьёшек» слева. Она качала и трогала одновременно.

И он вытянул её, в одиночку. Чуть не задохнулся, но вновь пропотевший насквозь, чувствовал себя одолевшим этот марафон. Победителем.

Это было исповедью. Как же странно было распахиваться перед этими — столь другими людьми! И рассказывать о прошлом — той, в ком он заподозрил свое будущее…

А на экране — лишь крепкий залихвацкий голос, произносящий малопонятные слова, танец узора на рефлексирующей шее, и трепет ресниц на крупных планах.

Он вспомнил то чувство, когда закончил: хотелось еще! Не хотелось отпускать этот момент! Его накачало такой мощью веры в себя, необъяснимых стихий, в которых он — инициатор и «щепка» одновременно,

что он как в тренажерном зале, прохаживался прокаченный, «поигрывая мускулами» победоностного образа. Камеры выключились, и даже зрители вышли из образов…

Но не все. Не все люди… не все камеры…

Костик успел отмонтировать начало и серединку, а до концовки ещё не добрался. Артём сам монтировал свои видосы на свой канал много лет, и знал, что дело — не минутное, и за день не управишься. Тем более — такой крепкий уровень мероприятия и технической поддержки!

Поэтому когда погасли основные осветительные приборы, и расслабленные люди потихоньку засобирались прочь, остатки вчера всё ещё фиксировались одной из боковых камер. Под ними сидело пару девченок. Теперь их голоса были слышны.

Кстати, только сейчас он заметил, что не очень-то люди и заторопились. Теперь, хоть у спортивного зала не было кулис, сегодняшним зрителям в гостиной открылся подлинный бэкстейдж.

Там прогуливался (вновь без майки! Будто не музыкант, а рестлер) взмыленный триумфатор, участники перед трибунами обменивались впечатлениями и прощальными фразами, их было не слишком хорошо слышно с этого ракурса. На медиаэкране сцен-поддержки кто-то в продолжение вечера включил фоном его, Артёма, старые забытые треки, мало претендовавшие на медийность, с легкостью найдя их в открытом доступе. Он не заметил, кто это сделал.

Но не возражал. Особо даже не заметил. Хоть там зазвучали поочередно не совсем те песни, которые хотелось бы показывать сегодня, и именно этой публике.

Да, иногда ему хотелось сеять вокруг разумное-доброе-светлое… Иногда… нет. Иногда прорывалось то, что накопилось и накипело. Без цензуры. И потому сейчас с легкой руки кого-то неизвестной расположенности к нему, хаотично зазвучало всё подряд (ну хоть до закосов под «руки вверх» не добрались! Хотя… может, лучше б добрались…)

А так — зазвучало… то, что попалось. Что зазывается, «что попало». Ну в данном контексте, ведь он ко всему своему творчеству относился очень… компромиссно, привык прощать и позволять себе любые настроения. Хотябы в творчестве. Вот его широкоформатность его и настигла… Одна — апофеоз его депрессий, снова про боль. Другая — чуть ли не подростковая, улично-пацанская — нескрываемо-фривольного содержания, третья — и вовсе с ненормативной лексикой, коих изобиловало в «закромах… (что такое Закрома, кстати, ему надо б загуглить!) его творческой коллекции.

В другой раз он среагировал бы, но тогда — так растратился и исчерпал свой запас сил и эмоций, что для него самого сей факт тоже прошел как-то фоном… Ну играет — и играет. Фончик. У него было двоякое ощущение, что он узнает звучащее — как родное, и ощущает сопричастность, но как слушатель, а не создатель. Так, слушатель фончиком поневоле, ващщще не при делах… Хотя вокруг пчелиным жужжанием настигало откровение о принадлежности авторства, да и на экране был обозначен его псевдоним рядом с названием трека.

Ар-тэм. Коротко и ясно, с чётким ударением на начало — мало похоже на имя. Никнейм, неузнаваемый в широких смыслах, уникальный. Пускай, теперь всем известно, словно его раздели на публику, паспортное Артём Дарцев. Пусть, фигле.

Хотя б пока не обнародовали, что для друзей- У-дарцев. Или Удальцов.

Под «прикрытием» — ему как-то комфортней — есть некая размытость его контуров, его ответственности, личности, персонализации. Бытовухи. Всего того, что пластами складывает его жизнь, а не творчество. И он затруднялся сказать, какой из этих его миров — обширнее.

Кстати, можно — АРТ-эм. Этот — имеет право ваять и вещать что угодно, даже то, что льется сейчас с экранов в бэкстейдж. Он же — персонаж. Какой с него спрос?

Правда, это не сбило недавних его противников: одна женщина пафосного вида и содержания из первого ряда — окликнула его, и сообщила ему, что она — педагог консерватории, и хотела бы его посмотреть. Пока он попутно устало стягивал майку, оочередную, оголяя узоры, и кидал отработанное друзьям в пакет-стирку. Он бегло взял бутылку воды, и ходил остывал… Он даже попросил её обождать секунду — его поочередно или разом окликали со всех сторон — друзья, незнакомцы… и эта какафония пока плохо укладывалась в голове. А когда вежливо переспросил, испытав укол совести за такую непочтительность, почти надменную невнимательность, сначала даже «не выкупил», что это такое она ему говорит? Что за слова такие… файлы не обнаружены))) Вокал? Акдемический? Консерватория? Дама сконфуженно пялилась на его разукрашенности на груди и убегающие под кромку штанов, но не отступала… Он сам не понял, как он фоном с ней договорился…

Ну надо же, лишь теперь, сутки спустя, он впервые вспомнил об этом, и о номере её телефона. Вообще всё вчерашнее было теперь скрыто туманом и немало удивляло флешбеками с экрана.

Чуть левее за спиной преподавательницы, почти не шелохнувшись — если лишь только глазами, сидела девочка. И он остывал без майки, прохаживаясь туда-сюда мима неё с подозрительно равной амплитудой. Она — ровная и академичная — сидела сложив ручки на коленочках, и лишь глазами — как в детских часиках-«сове» следила за ним, успевая неслышными курантами «отзвонить» что-то своей почтенной даме слева.

Лишь теперь он узнал всемирно прославленную тренера.

И задумался… Это тренер спровадила с ним вчера воспитанницу. Вот так поворот..

Но случилось это позже, и вряд ли попало на камеру.

Ну а вот что попало: комментарии девчонок за кадром. Сквозь не слишком хорошее качество звука, прорывался бойкий незнакомый голос:

— Наконец то, девочки, настал этот благословенный момент: наша очередь говорить «какие класссные сиськи»! Короче, ему 27, или 28. Ну взросленький, да, по нему так и не скажешь! Родом из Сибири. — демонстрировала свою осведомленность, и углебленность в тему соседкам по закадровости некто Маша… — Из простой семьи, но очень многогранный. К показанному тут, он еще рисует скетчи, снимает блогерские и актерские видео, сам монтирует. Сам все пишет что поет, сводит, доводит до ума. Много и другим пишет. Много лет развивался в танцах, музыке, и вот, вроде прорвался. Хорооооош!!!! Ну какой! — реагировал на картинку голос, — Был женат. Да, я это знала. Какая-то танцовщица. Мелкая такая брюнеточка. Развелся, прколитесь, вот это сюрприз! Свежеразведенный, тепленький… Ну просто, хватай и беги! — и пока он ходил там и перекидывался фразами, — уууф! Агооонь! Нет, поглядите на него! Какое веллликолеппное жжживотное!

А в картинке тем временем — он словно откликом оборачивается к девочке со второго ряда, упирается в неё прямым взглядом, и совершенно рефлекторно протягивает бутылку. Она отпивает из горлышка, смотря на него благодарно, и не спеша возвращает. Ему. Из рук в руки. Глаза в глаза.

Точно. Она попросила попить. Сама! Так неожиданно, что он аж опешил. Чуть не кинул в неё этой бутылкой от неожиданности. Но руки, вроде, не дрожат. По крайней мере, в кадре на этом расстоянии.

— Саша там ваще в зоне… поражения… Ты посмотри на нее… я б тоже взмолилась: Водыыы!…

— Интересный способ сыграть… в бутылочку…

— Саша, что ты делаешь, Саша, кто так хейтит? АстАнАвись пАка не позднА. — негодуют зрительницы полукомично полу-всерьез-протстующе. — Вот сссучка! Мм! Можно мне тоже пооблизывать? Горлышко. Этой… Бутылочки.

Потом он усаживается на подоконник, подтягивает к себе коленку. Попивает водичку под собственные треки и улыбается друзьям, отстреливаясь довольными репликами. Расстояние — почти непреодолимо. Случайно обливается водой, что вызывает непередаваемую реакцию и лавину эпитетов у невидимой комментаторши, смахивает пальцами капельку с разрисованного крепкого торса на её крупном плане.

Потом натягивает неброский тёмный плотный свитшот, как тень, скрывая все достопримечательности, будто и не было — мираж, и ныряет парикмахерской модностью в капюшон. Был Звезда, и нету,

всё спрятался. Осталась только крепкая походка, выдающая спортсмена и танцовщика. Все действо сопровождается протестами фанаточки, что нужно запретить ему одеваться на законодательном уровне — «депутат не подкачай», и что его нужно немедленно причислить к музейным экспонатам, объектам всеобщего достояния и национального наследия.

Дальше — не слышно на горизонте кадра, но он — вспоминает диалог, читая по губам: он обмолвился с друзьями, что проголодался. И вдруг — «тут внизу — столовая. Не пафосно, но съедобно.» — выступила она по-свойски — всё ещё сдержанно, но участливо. Ну еще бы, из одной бутылки пили… Дальше камера фиксирует, как он удаляется по лестнице вниз. Независимо, оставляя позади все, что тут было, без следа и сожаления. Он реально не на шутку обрадовался перспективе покушать. Да и его парняги, пробегавшие с ним весь день — тоже.

Дальше он помнит, что встретил её там в подвальном помещении с допотопным интерьером, странными столиками и вкусными запахами.

О, а вот и продолжение — следующим файлом запись с телефона. А может, прошлая — тоже с девчачих телефнов подружАек была?

Снова не слышно, но он помнит тот диалог. Они уже все взяли и уселись — отбивные, гарнирчик, и даже компот — полные подносы. И тут дружно вспомнили, что хлеб то — забыли. Он — предводитель своей стаи, никогда не подумал бы послать кого-то на побегушках! Встал и прометнулся сам к стойке. А она со своей «свитой» — только подоспели к кассе. Он влез без очереди, по-медвежьи извиняясь, набрал хлеба, и попробовал расплатиться крупной купюрой: мелочью до последней монетки они дружно сбросились ещё на заказе — наконец-то не считаются до копейки, и решили оставить в столовой чаевых!

Сдачи на крупняк — не нашлось, карта — забыта в машине. И тут она — предложила свою мелочь… Он почти не подал виду, не пустил в себя эмоций:

— «так меня еще не спонсировали…» — кинул он через плечо непонятной интонацией, и вот оно все на экране. Крупным планом. Он всё помнит.

Нет, не все: вот она подходит к своим, и камера четко отмечает трогательное детское очень серьезное сдержанно-неудержимое «вот дурачок!».

Потом кадры на улице: вот он стоит возле своей машиной. Ну ладно, временной своей. Приятная женщина — тренер — накидывает ему комплиментов. Он рассеянно кивает, и почти не косится на её спутницу. Слово за слово. Где он обосновался? В Химках! О, им по пути! Ну как по пути… в одну сторону! Сам не понял, как предложил их подвезти. Наставница благодарно согласилась, осенила его доверием. Друзья-хи переглянулись, пожали плечами и набились гуртом в другую машину.

А за кадром вдогонку все тем-же сопровождением:

— Саша, что ты делаешь?! Саша, опомнись! Ты говоришь с ним?!! Ты шо удумала? Шо ты творишь?! Саша, ты ж скромная, ты что, забыла? Ты не любительница секс-машин… Саша, ты куда??? Давлетова, нннненннннавижу тебя… — и так прям, от души…

Запись заканчивается. Он вспоминает, где он,

и с кем… Он вспоминает, что смотрели — её версию. И она — рядом, тоже видит… и помнит всё это. Она не поднимает глаз. Но кажется, он знает, что в них.

А кто-то рядом — вот только узрел всю историю…

Ему не привыкать выставляться напоказ с личным — это удел всех поэтов. Но сегодня — весьма… щекотливо получилось. Исповедь — не от него, а про…

Что ж, у него наработан крепкий навык разделять себя… и себя. Того и этого. Тамашнего и тутошнего. Лирического Героя, и обычного. Он не потеряет нить. Ему не привыкать принимать предлагаемые обстоятельства и «выплывать» из этих пучин. Он поднимает глаза на гостей… и родителей — с отсутствием всяких извинений за вчерашнее. И сегодняшнее. И завтрашнее. Он мысленно видит своё отражение — в зеркалах, объективах и глазах. И это отражение — может. Много что может. И на многое теперь имеет право. Например — быть здесь. И делать то, что считает нужным, и то что ему нравится.

И то, что никому не навредит.

Он видит эти любопытствующие взгляды — отзвуки только что увиденного. Кажется, «заряженный» — к нему теперь прилепится.

Он ждет, кто же нарушит молчание. Но никакие предварительные прогнозы не оправдываются:

— Круууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууттттть! — машет руками не знавшая его доселе Даша. Всем интересно, что она заценила больше?

— Нормально. — брутально шмыгает носом он. И изучающе настороженно скользит по присутствующим. Которые только-что коллективно отслеживали на экране крупным планом, как припрятанные нынче шрифты и узоры чернил под его кожей, лизнув спортивные рельефы, зазывающе убегают под кромку его штанов и кокетливо прячутся в их резинке. Теперь обдумывают это, разглядывая его белую майку, и мысленно вопрошают, а на Высокое искусство ли позарилась их «аленький цветочек».

Этика — такаЙЙя этика!

— Поешь неплохо… — невольно и забавно кивает кто-то из гостей, явно перетянутый им только что «на темную сторону». Из лагеря праведных консерваторов.

— Неожиданно… — вслух иронично распознает он… Обычно по внешнему виду он претендует максимум на рэпера. Но уж точно не на теноров и баритонов. «Удивительное рядом!» — улыбается он про себя, вторя чужому удивлению, подхватывая его, и удовлетворенно чуть поддразнивая публику. Пока еще не свою. Хотя…

Игорь Завазальский — Что происходит? (голос 9).mp3

Они отражают то, что он и ожидал: они словно увидели ожившего мультяшку. Вне возраста. Вне границ. Само ожившее воплощение которого — удивляет. И ему ещё предстоит подтвердить свою дееспособность, пока он окончательно не укоренился в этих умах как несуществующий персонаж. Как миф.

Главное — чтоб она поверила в него. Чтоб не испугалась в последний момент…

как та. Другая. Ещё недавно так щемяще «та самая».

Тряхнул головой, и стряхнул мысли, как подтаявший снег с непокрытой головы. Чтоб глянуть на небесное создание — сосредоточенную. Смущенную. Непонятую пока.

Саша. Какая ирония. Эта мысль посетила его сразу, как только он узнал это. Забавное совпадение.

— Разведенный, значит… — с подозрением звучит от какой-то неопознаной тетушки, будто вторя его вирусной неосторожной мыслишке. — Только что?

…И в этом — сразу подтекст всех его песен, отправленных куда-то неизвестным адресом, и неизведанный багаж…

«Это в прошлом.» — хочется оправдаться ему, и он реально верит себе: сейчас это всё — необозримо далеко, за горизонтами позади, откуда без оглядки. — «Уже былое и не вспоминаю…»

Исполненная бравады зарождающаяся фраза тонет в случайных отзвуках его хита где-то за окном. Из какой-тот случайной машины. Он делает глубокий вздох.

— Так ты — даааавно уже творчеством занимаешься, оказывается? — прилетает на помощь из другого конца комнаты.

— Да. — отвечает он на оба вопроса сразу, совмещая свои ответы и в своих ощущениях, и в их отражении на лице, но второй интервьюир опережает первого.

— И только сейчас начинаешь выходить на настоящий уровень?

— Уровень для меня всегда был настоящим. — рикошетит он, — На масштабы и окупаемость — да. У меня это — длинный путь, по-своему интересный.

Впрочем, как и второй.

— Не обидно? Что так долго маялся в никуда?

— Не очень-то и маялся. Наверное, это время нужно было, чтоб достигнуть какого-то спектра навыков и развития. Конечно, план был состояться на этом поприще до 25. — сказал тот, который выглядит на 23, — но… Видно, надо было еще мозгов поднабраться.

И многие поняли, о чем он сейчас. Уловили мельком в его лице крепкое стремление противостоять искушениям успеха, с которыми не все, как известно, справляются.

«…не ропщу» — не прозвучало во вне. Но «прозвучало» в нем. Удивительно звонко и ясно, как мало кому дано звучать молча.

— Так что… наверное, все вовремя, и всему — свой срок. — философски заметил он…

«и у всего — своя цена» — откликнулось в нем вдогонку к первому из пары вопросов.

— Ты учился? Петь?

— Нет, никогда! Но музыкой занимаюсь уже лет 10. И даже профессионально, пусть и не в тех масштабах, что маячат на горизонте сейчас. Да вот, послушайте, посмотрите…

И ему действительно есть что показать. Интернет хранит солидный архив. Целую историю.

— Расскажи хоть в двух словах о себе. Чем ты раньше занимался?

— Все просто: учиться на «правильную профессию» я не стал. Было много классных планов, и в то же время ничего конкретного. Чувствовал, что могу. Искал варианты. Сотрудничал со многими творческими ребятами в рамках региона, точечно выступал, писал рекламу, сочинял себе и другим, раскручивался как мог через соцсети, за все хватался. Тренировал юных каратистов. Открыл танцевальную школу, куда подтащил старых друзей и нескольких бывших сослуживцев из армии, которых сам учил дэнсить. Был класный дизайн, концепт, но потом её пришлось продать.

— Будешь открывать новую? Теперь-то шансов на успех побольше?

— Думаю, сейчас в этом нет смысла. Классы я могу давать и сам, не привязываясь к месту и сам себе являясь брендом, а тянуть такой проект нет больше ни времени, ни запала. Если честно, есть другая глобальная идейка…

— Поделись!

Он выдохнул. Идеи были как всегда странными, и заоблачными.

— Если получится серьезно подняться, хочу открыть семейный спортивно-игровой центр. UCR — трассы разной сложности, смешные и доступные многослойные спортивные командные квесты. Командная амуниция, сложные мобильные декорации, лонджии, возможность побить посуду… Есть проработанный зафиксированный концепт, просчитан бюджет, даже знаю где заказать оборудование и спроектирована планировка. Но скромный размах в таком проекте бессмыслен. Даже место приглядел. Но таких сумм я пока еще не зарабатываю.

Ну и все. Он явил разумную меру открытости, по крайней мере — готовность к ней. Но не больше. Он не особо стремился понравиться. И не готов был ради этого на всё. Теперь он стремился к умеренности.

Допив одним махом чай, он как-то ловко зафиналил свой визит. Он приехал для этого.

— Андрей… Геннадьевич, правильно? — он мысленно похвалил себя за попадание, уловив сдержанное кивание, — Если Вы не против… — он почувствовал внутри недостающее в последнее время на фоне выбранного образа и популярности его детских песенок, …взрослое мужское самосознание, зазвучавшее в собственном голосе… Он лишь недавно начал находить в себе это… И кайфовать… Много лет инфантилизма и мечтаний, родительской опеки… Добровольно застрявший в своих подростковых переживаниях и чаяниях, привыкший быть мальчиком — хорошим и хорошеньким, он лишь теперь, с глобальным переездом, с первым серьезным окончательным разрывом, с новой страницей в жизни и большим контрактом, иногда начал разрешать себе взращивать внутри эту часть своей натуры, которую раньше немного побаивался, и которую теперь так часто хотели видеть в нем извне… И которая так ему шла. И от которой он начинал потихоньку так кайфовать. Он начал культивировать в себе ММММужжжиииикаааа. И находил его все больше.

Знакомился с ним. Приветствовал его. Приглашал. Учился у него. Решать.

Так что вопрос «не против ли» — прозвучал как утверждение. Вежливое, но неоспоримое.

Оппонент напрягся, разглядывая узоры на шее и висках. И размышляя, заведомо, а не против ли?…

— …Хотел бы пригласить Сашу прогуляться.

— Когда?

— Сейчас.

— …там погода портится. — попробовал удариться в деликатную глухую оборону отец.

— Ну… я с севера, по мне это видно. А Саша… обещаю, не замерзнет.

— Все в порядке с погодой, пап. Не волнуйся. — встрепенулась заботливая доча.

Щеки Артема дернулись, но он не спешил впиваться взглядом в девушку — оставил «на сладенькое». Его затапливало вкуснююючее ожидание. Когда он сможет наконец поразглядывать её. Вдоволь.

Кажется, уже скоро.

Правда, похоже, обещание про «согреть» — папу обеспокоило еще сильнее. И он спешил найти удобные аргументы чтоб воспротивиться воле совершеннолетней дочери. Но дочь уже вставала с дивана. Не теряя своего небесного почти священного облика.

— У меня столько вопросов накопилось. Про музыку. И тут вчерашний форум. Так удачно совпало! — хлопнула детскими ресничками Саша, уже повязывая — очень неторопливо — шарфик поверх нежно голубой кашемировой кофточки.

А он — тонул. В этих движениях. И предвкушениях.

Нет, Артём не упивался этой победой над поверженным соперником — ему понравился этот воспитанный внимательный человек — столь непохожий на всех к кому он привык. И он надеялся на шансы еще расположить его к себе.

Позже. Терпение.

— И… когда вернешь Сашу? — сделал последнюю попытку явить авторитет явно обычно более собранный и твердый человек. Который явно не привык к строгости с покладистой дочерью.

— Завтра. — спокойно самоуверенно выпалил гость. И как будто даже выждал. Принятия его вызова. Возражений…

Которые никак не находили слов.

И пока присутствующие с вытянувшимися лицами соображали, как среагировать, со стороны прозвучало колокольчиком спокойное беспечное:

— …я — за сумочкой!

* * *

Выходя из благородного дома вслед за Аленушкой из сказки, он пытался не распасться на атомы от растворяющих переизбытков разномастных разнокалиберных эмоций.

Получилось. Забрал.

Оставалось только не растрачивать себя на удивления. И сомнения. У него было для чего подэкономить ресурсов.

А тут и правда завьюжило. Метель набирала обороты. Но они ведь на машине. И вдвоем. Это один он мог в последнее время забыться и замерзнуть. Да, мог!

Сейчас, созерцая белую бездну, увлекающую в себя, он невольно мысленно напел себе пару незамысловатых слов, неизвестно откуда выплывших на поверхность сознания и памяти.

Отец с друзьями иногда слушал эту старую песню. А всё, что слушал отец, было священно и крепко прижилось и укоренилось в нем. Как добро.

Но только вряд ли она сегодня ждала от него песен.

И чего она ждет от него сегодня… и вообще… предстояло разведать. Хотя он не мог отделаться от ощущения, что уже знает это.

Николай Носков — Снег.mp3

У него не было наготове никакого плана. Просто вместе со снежинками, кружившими теперь вокруг, такими густыми, мягкими и уютными, его обволакивало настроением какой-то малоосознаваемой философии. И он был настроен полностью положиться на свое состояние в предстоящем поиске слов и контакта. Сегодня она точно будет поразговорчивее. Есть такое ощущение… А что ещё нужно?

Он не боялся сегодня замерзнуть. Не боялся, что замерзнет она.

— Куда едем? — глянул он на неё, словно б вежливость и учтивость оказалась отличным поводом впитать в себя её образ, который вчера он так старался удержать в памяти.

— Какие будут предложения? — отозвалась наивным доверием она.

— Покажешь мне набережную? — внезапно поймал пролетающую мима мысль он. Он пару раз проезжал мима, и всё никак не находил времени остановиться, спуститься с транспортного акведука к манящей панорамами выложенной пешей аллее вдоль бегущей воды.

Внезапно он поймал себя на осознании и испуге: с той, другой, они тоже любили набережные и такие прогулки. А он настроен был избегать любых повторений. Любых откликов. Любых оглядок.

Любых возвращений.

Но ведь то был другой город. И ни разу не зима. Зимой там у воды — слишком холодно.

А сегодня — не было мороза. Была просто картинка.

3. День 2/2. Панорамы

Wendi Shi — A Walk in the Park.mp3

«Это было лихо…» — додумывала она, поражаясь стремительности сюжета и персонажей в нем, одним из которых была она сама…

— …Лихо! — вторил он ей вслух. — Я только 2 часа назад узнал, кто ты. Имя, и вообще. Боялся, что ты… Ну, очень юная ещё, а тут — такое. Думаю, ну… все, капец! Знаменитость, заслуженная, москвичка…

— Да я не очень-то и Москвичка. Только последние 10 лет. Родители приехали вслед за мной из Кемерово, когда меня позвали в Сборную. Устроились, потом пошли мои призовые. Вот и дом, и прописка.

Саша поглядывала краем глаза на этого нежданного спутника в капюшоне, пытаясь узнать в нем — вчерашнего такого же. Но узнавание искажалось. Перемешивалось в причудливом купаже: невозможности, сюрреальности,

и простоты. Она готова была нестись на другой конец земли — впервые в своей жизни — чтоб снова увидеть его и ощутить его энергетику, его эксклюзивность,

но совсем не уверена была, что готова вот так, остаться с ним… не то что «один на один», а…

на равных! Много лет привыкшая быть в фокусе, в ореоле своей недостижимой образцовости, хронически извинявшей её невозмутимую арктическую холодность реакций и оценок, она вчера впервые поменялась местами с человеком: почти затерялась для него в толпе… и

это так побуждало! Найти тропинку, путь к его вниманию и его взгляду. Путь к нему. И это

побуждение,

отменявшее в ней многое из того, что она в себе знала, уважала и что составляло её саму так долго,

…слишком долго…

…теперь антиподом гипнотизировало и приманивало. Сносило всё, что она знала о себе, к чему привыкла, и перепрошивало её сознание. Вчера она неудержимо… с жадностью сканировала какой-то неведомой животной сущностью в себе неведомую животную сущность незнакомого…

мужчины. На столько мужчины, в такой немыслимой концентрации, какой рядом с ней прежде и близко не было. Это сокрушительное притяжение «пугающего Масштабом и Взрослого» — чуть сглаживала мнимая поцанистость и беспечность в его облике и манерах, но возраст был обманчиво-разоблачителен: это был «самый расцвет сил». Гипнотичное смешение бесконечной энергии и мощи юности, и… Зрелости!

Оно сквозила во всем. В понимании себя и своих мыслей, своих возможностей. В подаче себя и своих действий. Своих решений. Зрелость в глазах. И в проживании эмоций — неторопливом, осмысленном, смиренном. Зрелость в теле. Зрелость, возможно, им самим ещё с непривычки до конца не понятая, но сочащаяся из него через самоуверенные манеры, основательность слов, голос и рисунки на теле. Зрелость, источаемая даже в молчаливой статике. В самых крошечных движениях. Физических, и движениях мыслей. Энергетическая.

Зрелость совершенно неотвратимая. Которую она не сумела игнорировать.

Основательность. Масштаб. Несоизмеримость. В нем — будто сосредоточилась мудрость веков, для неё пока недостижимая глубина. Он был для неё — шкатулкой открытий, открытий — в себе самой — какой-то картой сокровищ, ведущей к себе самой. Иным измерением, да. Все вокруг были склонны занижать ему это — возраст, мудрость, зрелость, концентрации, содержательность — и ему самому это было как будто привычно, но как-будто и не по нутру.

Но она — уловила… Больше, чем он планировал показать.

Она ощутила на столько мощную волну интереса в себе, чего-то большего, чем любопытство — стихийного магнетизма, что… теперь ей было невозможно не разведать — что это такое было, про что это, и куда это всё её может завести.

Александра Мостовяк — Stand Up for Love (20.02.2016).mp3

Вообще то Саша всегда была девочкой сознательной, осмысленной, и предельно сконцентрированной. С самоконтролем и спортивной точностью, невозмутимостью машины, заточенной под выполнение своих задач — на ясный результат. Со своей программой. С режимом.

Поэтому когда она неудовлетворенно проворочалась в своей кровати пол ночи, плавая в киселе ощущений без всяких пониманий и ясностей — сначала вспоминая и смакуя каждый эпизод, а потом — всё явственнее пробуя ощутить его тепло сквозь пространство, и силясь угадать, не затерялся ли хоть небольшой кусочек её самой в его мыслях… сегодня она проснулась с убеждением, что должна

хотя бы попробовать. Всё, что может предложить ей этот… субъект. Этот мужчина. В такой гиперфорированной форме, какие могут даже испугать. Пускай, даже просто эмоционально. Она разрешила себе чувствовать. Она дала себе установки ничего не пугаться,

но теперь эта установка давала сбои. Хотя парень вел себя краааайне нейтрально. Почти деликатно, ничего конкретного не обозначая и не отрицая, оставляя неоднозначности, вопросы и пространство для маневров.

И версий. Не выбивая себе никаких гарантий. Как и не давая.

Но с его сокрушительной мощью мужского начала ему и делать было ничего не нужно.

Одновременно её завораживала эта двойственность: в нем проглядывал привычный простой беспечный мальчишка, в которого потихоньку неминуемо вживлялась взрослость, будто б против его воли. Взрослость, с которой он сам пока еще до конца не «договорился». Не освоился. Поэтому она примерно понимала, почему он столь серьезно, и не до конца понимая, хотя уже безошибочно улавливая, встречает женскую инстинктивную реакцию на вторую его сущность.

В общении, в реакциях его попеременно кидало от одной личности к другой — от серьезности оценок и предусмотрительности последствий — до разбитного хулиганства без границ. И вот почему он незаметно вздрагивал от почти агрессивной мощнейшей женской реакции. На себя. До конца себе еще неизвестного.

Мария Вебер — Московская Тоска.mp3

Саша поглядывала на него. Он совсем не взрослый, нет. Но взрослее её заметно. Хотя она — очень взрослая. Ну вот так, вне логики.

А то, о чем она думала только что — это нечто… другое.

Его присутствие непривычно будоражило её. Но… странным образом, он не вызывал в ней чувства опасности или незащищенности, тревоги или предупредительности, не пробуждал обостренного самосохранения, или мыслей о цензурах и верных установках. Был ли он безопасен? Не факт. Просто он не внушал опасений, не зажигал красной лампочки в голове — бежать, или отмораживать — препятствовать… чужой грубой воле. Чужим интересам. Скорей он внушал ей… готовности. Странные ещё до конца не принятые и не понятые, недооцененные, но призрачно отлавливаемые в её «настройках». Метафизика обуревала её вместе с любопытством, но мягко обволакивая и оставляя иллюзию владения ситуацией.

И потому, ощущая эту свободу выбора, она тонула в своих же ощущениях и сравнениях:

Узнавание… его же, но очушеломительно-вчерашнего смешивалось с доступностью и почти мифичностью момента сегодняшнего, и вскипало, извлекая неизвестные активные вещества, бурля в голове. То ли магия, то ли химия… Такой же, и какой-то другой — просто искривление времени, пространства и реальности. Вчера — был чистый лист магической неизведанности.

Но сегодня — уже открытый на первой странице учебник, который начал вручать ей свои первые главы-откровения, пока она наблюдала за его реакциями на себя же самого на экране, созерцавшего собственные недавние триумфы. Там было и смущение, и «само-родительское», наставническое одобрение… И принятие, и корректировки, словно обозначения маркерами и подрихтовки ластиком. Он проводил внутреннюю работу над собой, независимо от присутствующих, не двигаясь с места, и это все было воочию, рядом.

Она скинула слой воспоминаний и глянула на его расслабленные крупные разрисованные кисти на руле. У его рук она заметила замечательное свойство: совершенно говорящие кисти опытного танцора, они были индикатором его настроения. Может, даже настроя. Вчера он гипнотизирующе, очень брутально рассказал ими весь свой репертуар со сцены, потом лайтово экспрессивно «сурдопереводил» с друзьями на подоконнике, выгодно оттеняя незабвенный торс, и неопределенно, даже вопросительно замирал ими с незнакомцами. Сегодня — складывал их в замок в скрыто-враждебной обстановке или неспешно потирал ими штаны в моменты двусмысленности или неловкости, словно искал опоры. Но главное: любое его напряжение ясно выдавала их статичность, а стоило ему ослабить самоконтроль, как они пускались в гибкое виртуозное дирижирование его голосом, реакциями, даже ожиданиями. Обычно людей выдают взгляды и глаза. Тут он оказался на столько прокаченным артистом, что заглядывать туда для ясности было не совсем информативно и отчасти даже опасно… Они — затягивали вглубь. Но руки-болтуны — не обманывали. Сейчас они, гибкие и крепкие, мощные и ловкие, потертые как тренировочные тапки, и густо разрисованные граффити, расслабленно лежали на руле, незаметно поглаживая его обивку.

Сосредоточие всех его мыслей, сейчас они мягко управляли движением вперед. Послушные, как все его невообразимое тело, они точно знали, чего он хочет.

А она продолжала плавать в своих ощущениях «вчера-сегодня». Теперь в своих узнаваниях, по крайней мере внешних, поглядывая на интересный профиль, припрятанный в капюшоне, она не могла отделаться от мыслей-вопросов, как же долго он теперь будет прятать под обыденными разговорами свой необыкновенный певучий, сносящий разум голос,

и что скрывают под собой слои тканей там, под его рулем. Над кромкой брюк. Что у него там нарисовано, написано, обозначено?

В общем, сплошные мысли о скрытых потенциалах.

Она ещё вчера поняла: спрятаться в толстовке и капюшоне для него — понятный способ «затеряться на фоне». Вполне осознанный. Спасение, передышка от самого себя в масштабах. Способ «приземлиться».

Что там в пословицах про «Журавля в руках после соловья в небе»?

Его нейтральность завораживала. Не отчужденность, за которой — высокомерие и недоступность, или игры — нет. А Разумное-Доброе-Светлое в нетребовательном пространстве, которое не давило, а проявляло характеры и задатки — обоих. Да, его неброские манеры успокаивали её, завладевали её доверием и вновь отсылали её к мыслям про его весьма странную само-идентификацию как нового «секс-символа».

Всё это — было необычно.

Обычно самоуверенные и статусные парни обозначали свой интерес и намерения к ней — мгновенно. Решительно, быстро, напористо, и довольно напыщенно — она ж всегда числилась «лакомым кусочком», включавшим у парней инстинкт «наперегонки». Менее «топовые» её побаивались — за ней всегда следовал шлейф заслуг, а те, кто осмеливались претендовать — действовали только так — сокрушительным напором (за единственным исключением, да и то на время). «Сработано — на результат» — думала она про себя в 99% случаев знакомств, когда умудрялась воздержаться от раздражения. Казалось, они интересовались ею и тянулись к ней — как к трофею, который потом не стыдно показать. Словом, ухаживания расценивались ею грубым вторжением в её аккуратный выверенный мир. Торжеством чьего-то эгоизма.

Она давно определила для себя: мужские хотелки — это не её проблемы. Разбирайтесь с этим сами. Она тут — ни при чем. Она — занята своими делами, ей не до чужих амбиций, нацеленных на неё. Она занята собственными — посерьезнее.

Но здесь — всё было иначе. Он и не думал напирать, атаковать остроумием, заполучать. Внушать ей, что она кому должна потому что привлекательна. Или страшно нуждается в нем…

Она лишь отмечала осторожное любопытство в его глазах, аккуратно припрятанное за его неспешностью. И, увлеченная его возрастной неопределенностью, сочетаниями и контрастами, противоборством и слиянием его мужественности и поцанистости, старалась вызвать у себя чувство вины за такой свой изначальный невозвышенный «потребный» интерес, и сама — «поднять взгляд выше» хотябы условно. Получалось с переменным успехом. И она старалась переключить себя с воспоминаний и фантазий — на его живые реакции и подмечания.

Виидмо, он — тоже:

— Значит, интересуешься Калининградом?

Вот подлец!

— Попеременно.

Она хоть и чувствовала рядом с ним некоторую растерянность от концентрации новизны опыта, но странным образом он внушал ей неведомую веру в себя и силы, которые с её природной сдержанной ментальностью с некоторой натяжкой можно было обозначить даже наглостью!!! Такой долгожданной, такой новой! Неотфильтрованной! Он пробуждал в ней… нет, не решимость и не действие. А скорее — все те же готовности. Испытать себя. В такой неординарной… истории…

И испытать его. В его офигительности.

Испытать себя. В его офигительности.

Испытать его — в себе, и своей.

И позволить себе, проверить себя в этом новом вызове — было её решением. Слегка стихийным, но вполне осознанным.

Это был её шанс: оспорить, побороть все привычки и сомнения, встретить новую себя. Это должны были заметить даже её родители. Господи, хоть бы они поняли, и не приняли это за «свихнулась», за испорченность или мимолетный хрупкий каприз! Хоть бы! Но сейчас — не время для стыда.

Время —

вспомнить, ощутить, достаточно ли блестят сейчас её губы?

* * *

Часом позже она поддалась предложению выйти под снегопад и прогуляться вдоль каменных парапетов пустынной поэтически-застывшей речной набережной.

Они отправились в неспешный путь — словно в открытку. Все глубже. Это погружение в визуальную сказку отменило холод, и время. И он одной своей походкой — спортивной живостью в этом размашистом движении, противоречил оледенелости пейзажа, хаотично и обаятельно разметая идеальность фотокадра.

Байков Вадим — Пленники любви

Моментами он не казался красивым. Ну то есть не той нежной красотой без изъянов, к какой привыкают и о которой грезят девчонки с детства. Продуманная глянцевая прическа, апгрейд и нарочитый загар рихтовали и оттеняли его натуральность, его «неформатность»,

но сквозь все это прорывалась сущность совершенно непостижимая всепроникающая, стихийность его Природы. Она уже знала, что многие считают его красивым — с какой-то иной, глубокой женской точки зрения. Она уже заметила, что он — ищет в себе компромиссы на эту тему. А ей — просто нравилось вглядываться в его сочности и противоречивости — вне оценок. Здесь мерцали и амбиции, и наивность, и эгоизм, и дольки самолюбия, и поиски высоких начал в себе и вечных Истин. И неиспорченная скромность, и жажда внимания и признания. Чистота помыслов, и хитринка. И природная доброта, и мощь откровенности наотмашь вне цензур. Много намешано.

Он небрежно накидывал вопросов, упоминал о прошлом и сегодняшнем, теряясь взглядом вдали, она — почти беспардонно рассматривала светлый разрез глаз и темные ресницы, и широкий, бесшабашный порой в своих формах рот, ясно сдерживающий в её присутствии бесшабашные мысли, и дышавший теплом в обледенелую мглу. Он отлично смотрелся на крупных планах того их видео. И теперь она могла бы нарисовать его по памяти.

Казалось, она именно и делала это сейчас.

— И что, ты правда тогда хотела пить? — хитро улыбался он ей.

Она почти забыла, что она — признанная скромница.

— Думаю, когда ты начал там переодеваться, «водыыыыыы!» готовы были попросить многие. — безобидно сообщала она. Как есть. Нейтральная правда.

Он искренне веселился на этих замечаниях.

— Но только ты — попросила…

Она капризно вздохнула.

— Просто ты от меня ближе всех находился… — она выдержала паузу неопределенности продолжения, — Остальным полегче, видно, пришлось…

Да, остальные просто не оказались «в зоне поражения». В любом из возможных смыслов.

Он польщенно и самодовольно улыбался уже тренированной камерами улыбкой, но от этого самодовольства не разило жестокостью и эгоизмом. Скорее — какими то приятными открытиями, к которым до конца еще не привык, и пока не обесценил. И игрой, которой он готов был увлечься, стоит только чуть-чуть потерять бдительность. Игрой в возмутительную…

удовлетворенность собой. И всем, что его окружает. Вне регалий.

Параллельно личным играм своего самолюбия он вовлекался и в щекотливую игру взаимного интереса, и ступал по краю над бездной, в которую будто побаивался оступиться.

— Если что, я просто весь промок, и пытался привести себя в порядок… — вилял в приличности он.

— Все так и подумали. — чопорно кивала она, сдерживая улыбку от осознания, что сумела его рассмешить. И прячась в меховой оторочке своей дубленки от его пристального изучающего почти змеиного взгляда. Опасного.

Потом он отвлекался, и погружался в атмосферу, которая приносила новые слова, будто изниоткуда. Как будто даже зависал где-то между… слов и эмоций. Они вместе вдвоем плавали по поверхности ничего не значащих тем и словесных пин-понг рикошетов. Не переигрывали во флирте, ограничиваясь компанейским трепом. Даже волнение почти сошло. Она даже почти забыла, каков он бывает, как он умеет двигаться и звучать в масштабе. С удовольствием растворяясь в том, как он звучит наедине. Даже молча.

Он наслаждался погодой, и она тоже не могла найти в себе замерзлости. Он казался открытым. Внимательным, при определенной доле погружения в себя. Считывающим и слышащим настроения больше чем слова.

Он был очень чуток.

Временами. А порой — наоборот, неповоротлив и громосток в дискуссиях и вопросах, просто на удивление.

— Тебе потом не влетит за нашу прогулку?

— От кого?

— От твоего парня…

— От какого?

— А сколько их у тебя? — смешок, и тут же сосредоточенность — Чет я так и не понял, ты уже не вместе с тем? Ну, с тем… С которым у тебя куча фоток…

— Кажется, меня вчера кто-то гуглил…

— Ну вдруг это взаимно? — шкодство мелькает огоньком в полумраке меж тусклых фонарей.

Интересно, на какие еще вчерашние полночные взаимности рассчитывали оба, о чём умолчали?

— Это не у меня с нм куча фоток, а наших общих в открытом доступе. Пока единственный, от кого тебе может влететь -…

— .. это тот, у кого из под носа я увел тебя сегодня? Твой батя?

— Именно.

— Так… ты свободна сейчас?

— Да, мы с Вадимом расстались.

— Долго были вместе?

— Несколько лет. Он тоже спортсмен, и из Питера. Но это нам не мешало.

Она поймала вопросительный взгляд. И растерялась: что говорить? А ведь почти нечего.

— Вадим — хороший парень. Начитанный, интересный. Честный, целеустремленный, из хорошей семьи…

— Что незаладиось? — не дослушал он.

— Не знаю — искренне поделилась она. — Наверное, какое-то несовпадение. Было с самого начала.

— А как же вы тогда начали встречаться? И продержались столько времени? Если изначально были сомнения?

Она никогда не задавалась таким вопросом. Может, и сейчас попробовала сказать то, что пришлось?

— Ну просто… он был хорошим… вариантом.

— Это как? Подходящим? Типа вы хорошо смотрелись вместе?

— Ну да.

— Все одобряли такой союз. Типа так?

Она натолкнулась на непонимающий взгляд. Пришлось пожать плечами. Она правда больше не знала, что на это сказать.

И потому подумала спросить.

Она не хотела нырять в эту прорубь:

— А… Ты был женат? — вдруг в лоб выпалила она. Как будто это — удобная тема для прогулочного разговора. Как будто — ну так, просто. Она видела вчера явное шок- разоблачение, но было ощущение, будто подсмотрела. В замочную скважину. — Еще недавно…

— Да. — вздохнул он, зависнув на парапете и смотря на застывшую воду, пока его посыпало снегом. Будто признался, но мимолетно. Будто — ну так, просто. И она не поняла даже, не залезла ли она на запретную территорию.

Потом он глянул на свои руки. Она заметила след от кольца. Вчера на онлайн-форуме она нашла версию, что ношение множества колец было его способом маскировать обручальное. Сегодня на нем не было ни одного. Только рисунки на пальцах, один из которых явно напоминал о бывшей.

— Слишком свежая пока тема?

— Та… ничего. Пора привыкать говорить об этом. В таком ключе.

— Тогда… расскажи. Что готов. Если хочешь.

— Та что говорить. Длинная история. Были моменты, были чувства. Потом было много препятствий, ругани и непонимания. Все рушилось последние полгода, оставляя за собой необратимое чувство беспомощности. И обид. Расходились, мирились, ждали друг друга. Прощали. Будто навек. А потом бабах, и всё закончилось. Аж не верится.

— Неожиданно?

— Я не хотел оставаться один. И сейчас не хочу… И это я подал на развод. Хотя скажи мне про такое год назад — никогда б не поверил. Я столько за ней ходил.

Его кисти повисли с парапета. Безвольно, будто утопленники.

— Еще не отпустил до конца?

— Я ещё не знаю, что за этим «не верится» стоит. Может, меня потом накроет облегчением, может, сожалением, или тотальным одиночеством. Может, отмороженностью, и я больше не смогу подобного чувствовать. Я пока не знаю. Я ещё просто привыкаю. К свершенному факту… — он оглянулся и испугался собственной откровенности, — Неизбежному. — зацементировал он. — Та не бери в голову. Я уж былое редко вспоминаю.

Она внутренне кивнула. Но скорей чтоб пропустить это мима, потушить свою искру внимательности.

— А что послужило причиной? Ничего, что я спрашиваю?

— Ничего.

Ему хватило секунды. Вздохнуть.

— …Она испугалась. Перемен. Правда, это и есть причина. В нашем разрыве не замешано третьих сторон, измен или вранья. Только неготовности, слишком глобальные перемены, упрямство. Много эго. Обвинения, недоверие, сравнения статусов. Ревность. К другим людям, к успеху. Резкие слова. Безвозвратные. Невозможность что-то доказать. Ком противоречий. Разные направления.

Саша никогда не говорила о таком. Так открыто. Даже с подругами. Даже с мамой. Она всегда была словно под стеклом от подобных лирик и хрупкостей.

— Еще любишь?

— Не знаю. Кажется, нет. Но наверняка разберусь попозже. Хотя думаю, нечего тут больше любить.

Саша попробовала на мгновение представить: каково это — потерять такого мужчину. Когда у вас ещё и длинная история, общие привычки. И он — был твоим. Всецело. Долго. Добровльно. Преданно.

И тут же отогнала от себя эту нависшую сокрушительность она вдруг поняла ту девушку — та потеряла его потому,

что до смерти испугалась потерять. И навлекла.

— Она — красивая?

Саша вчера забралась в соцсети, нашла и посмотрела. Но ей нужен был сейчас ответ.

— Она — всегда была очень естественной и необычной, нежной. Как цветочек, как фея. Она была моим эксклюзивом, который я берег. Да, она красивая. Сказочная. Мне всегда так казалось, я гордился ею. Хотя находятся те, кто спорят с этим. Бывает, она не верит в это сама. И возможно, это было главной нашей прооблемой. По мне — да. Красивая. Очень. Только теперь — чужая. И я принял это.

— и… все равно не просто?

— Я очень верил в нашу историю. Кажется, это было ещё недавно. Совсем рядом. До последнего ждал, что случится какое нибудь чудо, и она поймет, как делать не надо. И всё наладился, схлынет дурное. Но чуда не случилось. И я вдруг понял, что и не случится. И да, я пока привыкаю. К своему новому статусу. Если честно, надеюсь, что долго в нем не задержусь. Я не очень умею быть свободным. Не привык. И не очень-то стремился к этому — хоть когда нибудь. Пока ещё не понял, что с этой своей свободой делать.

— Думаю, разберешься… — выедила из себя нейтральность она.

— Думаешь? Хотелось бы мне самому в это верить. Сейчас ко мне — знаешь, много внимания. Типа я — в ТОПе. — сухо констатировал он.

Продолжение она до-вспомнила сама — вчера подслушала его с друзьями: «ну всё, берегись. На тебя теперь открыт сезон охоты» — говорили они ему, оглядываясь. Он это и сам знал.

Filatov & Karas, Burito — Возьми моё сердце.mp3

— Ты нарасхват. Заметила.

— Да. Знаешь Менкума?

— Еще бы. Им переполнены все чарты. Умело пользуется своей скандальностью.

— Он прокаченный упакованный чувак, из «непростых». У него есть папа и трастовый фонд. Музыка — его развлечение. Недавно мы виртуально бодались нашими релизами в чартах, он вышел на меня в личках, предложил познакомиться и затусить. И позвал в тропические страны на яхты с моделями. На полном серьезе. Прикинь, я чуть не улетел. Буквально. Я же такого не видел никогда — ни роскоши, ни открытых дверей в мир самых оглушительных исполнений «оптом». Того гляди, поплывет мозг от всего этого.

Саша опешила.

— Ну не улетел же.

— За малым. — качнул головой в сторону он. Исповеднически.

— Может, еще не поздно… — не нашлась, что еще ответит растерявшаяся Саша.

— Ну вот, — ухмыльнулся он, — не даешь мне сохранить для себя главное сожаление в жизни, о котором буду скорбеть на склоне лет…

Только он — не дразнил, а она — не упрекала.

— Кажется, ты уже начал. Скорбеть…

— Если только стареть… — разулыбался он, расплескивая свою неповторимую энергию.

Потом задумался.

— Возраст — странная штука. Он меня как-то внезапно настиг. — поведал он.

Саша вдруг поняла, что чувствовала это. Что в нем есть эта двойственность возрастная — кураж юности, но вдумчивость человека совсем уж сложившегося, многое успевшего понять. И даже не заметившего того. И как только они соседствуют рядом, такие крайности?

Размышляя и отмечая это, она поняла, что ответа не требуется. Ей нравилось, что не на все, что он говорит, ей нужно отвечать. Он глянул на неё с легким ожиданием.

— Впрочем, скорбеть… тож уже можно начинать. Тренировать сожаления, стенанья, и тоску. По несбывшимся тотальным разгулам.

— Зачем они вам?

— Так, для общего развития. — поддразнил он.

Саша взохнула. Ей нестерпимо хотелось сменить тему. А то мрачность совсем окутала её

— А это правда, что дома ты вырос не далеко от кладбища? — явила неожиданную осведомленность Саша.

— Кажется, кто-то меня вчера все-таки гуглил. — поддразнил он.

— Кажется, это взаимно)) — не осталась в долгу она.

Он с теплотой моргнул, нырнув в воспоминания.

— Дом детства — любимое мое место до сих пор.

— Ты даже не боялся привидений? — попыталась пошутить она.

— Я с ними дружил. — ухмыльнулся он.

И вдруг странным образом мрачность перестала действовать ей на нервы. Наверное, пострашней её — только яхты на Карибах.

Они попробовали свернуть в огороженную парковую зону, влекомые молчаливой таинственностью ночных заморозков и тусклых фонарей. Тени закоулков, затерянных во мраке кряжестых ветвей и покинутых качель с потушенными красками могли бы напугать её прежде, особенно после таких разговоров… но с ним почему-то было ничего не страшно. Почему-то она была уверена, что встреться на их пути какой-нибудь ужжжастик, призрак, Онннн — точно сможет с ним договориться…

И такой не заставил себя ждать…

— Э, влюбленные, куда собрались? Закрыто! — кинулся им навстречу хмурый сонный охранник, спеша исправить свою оплошность.

Оба вспрянули внезапным протестом, застигнутые врасплох: «Не разобрался даже!» — сердито заркнула в сторону препятствия Саша, обиженно сворачивая.

— Обзываются… — отзеркалил её спутник.

Потом было что-то про музыку. Она вдруг поняла, что он просто купается в этой теме — руки «запели». Порхали вокруг большими расписными птицами, вторя выразительному его голосу и неудержимо витиеватым речам. Даже в говоре его звучала мелодия.

Он много упоминал о прошлом, о друзьях, о своем пути. Она силилась разобраться в прозвищах-кликухах-погонялах неизвестных ей людей, которым вслед за именами прилетали краткие и емкие характеристики, биографические подробности и пара-тройка памятных красноречивых моментов, из разряда «нетленных». Она словно кино посмотрела — на столько все было «в красках». И в то же время поняла, как у него все по настоящему — каждое слово, каждое имя и переживание. Как он скучает по прошлой жизни, и как много тащит его назад, чего ему стоит оставаться там, где он находится сейчас, и двигаться вперед, за мечтой, уверяя себя, что это — не в противоположную сторону от близких и от себя прежнего.

Он так увлекся, вещая е о своем важном! Его нейтральность завораживала. Она смотрела эту повесть, словно оказалась единственным зрителем чего-то грандиозного, ощущая почтение и благоговение за этот момент.

В какие-то моменты, когда она совсем забывалась, он вдруг останавливал свой рассказ, и начинал изучать её пристально. Ни к чему не обязывающе, но проникновенно. Потом ухмылялся, ронял взгляд. И живописно пытался вспомнить, на чем остановился, снова что-то невидимое с себя стряхивая и отряхиваясь как дворовой пес. Ему очень шел снег, который обсыпал его «сахарной пудрой». И румянец, и парок изо рта. В дополнение к начинавшей пробиваться щетине.

Она даже почти забыла, что у него под курткой. И свитшотом. И майкой.

Хотя такое не забывается. На долго.

У него там… нарисованы птицы.

Впрочем, мужественность его говорила не только в этой нетленной «картинке». То же самое сквозило в его интонациях, в его передергивании танцевальными плечами, в болтливых кистях. В походке. Даже в манере смущаться, порой удивлявшей за шлейфом всего, что она уже за ним видела и знала.

— Ты не замерзла? — прилетало примерно каждые полчаса. И таких вопросов прозвучало уже штук шесть.

Нет, она не замерзла. Честно.

А ещё она припоминала об этом пригвоздившем всех недавно «завтра». И не была уверена, что готова проверять «на прочность» эту его брошенную бравадой фразу.

И собственные версии-теории на этот счет.

Но в какой то момент внутреннее ощущение времени пробило курантами для Золушки. При чем в них обоих.

— Который час? — Ты знаешь сколько времени? — прозвучало синхронно. И неотвратимость начала разматываться клубком:

— Почти полночь. Чтоб ты знала. Представляешь, мы бродим уже почти 4 часа.

— Ого. — вздохнула она, испуганная своей печалью. И пустилась в короткие поиски этого времени внутри себя. Или хоть какого-то.

— Кажется, пора греться. Пошли в машину? — предложил он, хотя не выглядел замерзшим.

И это ей пробило гонгом. Приговором.

По дороге они взяли кофе из автомата. Прошли мима кофетерия, подсвечивающего синие сумерки улицы желтым светом. Там внутри — его могли узнать. Он с извинением глянул на неё, и объяснять ничего не пришлось.

Машина была брошена на краю парковки, из неё открывался панорамный вид вниз за ограждением.

Но машина теперь казалась маленькой коробочкой, которая стесняет обоих.

Gérard Presgurvic «Ромео и Джульетта» -мюзикл — Предчувствие любви.mp3

У неё в голове роились мысли обезмаечные, ненайденные слова прощания и варианты разгадок про «завтра», догонявший постепенно в тепле озноб, и отчаянная неготовность ехать. Хоть куда-то. Особенно обратно. Она вжалась в пушистый светлый меховой капюшон своей пудрово-серой дубленки, отхлебнула последний глоток еще теплого кофе, и затаилась.

Он тоже притих. Подняв глаза, она вновь застала его за рассматриванием. Уличенный, он попробовал спрятаться от разоблачения,

но передумал. За весь вечер он ни разу не закидывал её комплиментами, не пускался в романтические наступления, не заявлял свои «виды» на нее, не вынуждал её отвечать какими-то номинальными предварительными отказами или согласиями, ничего не проверял и почти не провоцировал. Ограничился парочкой безобидных флирт-подколов, и потом обозначал симпатию — только так. Молча. Украдкой.

Но этого — хватало. И удерживало хрупкое равновесие её комфортного состояния. Её успокоенного напряжения.

Вот и теперь он смотрел. В этом изучающем взгляде не было просьбы. Или выжидания. Или вопроса. Было только признание. Ненавязчивое и легкое, как касание щеки. Или предложение прогуляться.

— Что это у тебя? — он бережно отцепил бордовый шарфик, зацепившийся за застежку сережки, — красивые.

Он коснулся тоненького металла с камешком, чуток промахнулся пальцами. Потянулся глянуть поближе. Потом её щека утонула в крупной загрубевшей глубокой ладони.

— Хочется тебя поцеловать. Можно?

Кто такое спрашивает??

Кажется, он не повелся на её попытки наглости! — мелькнуло в её голове, и её мир накрылся. Капюшоном.

Осознание «чужой!», ахтунг!, смешалось со странным пропитывающим насквозь чувством безопасности и уюта, и вместо тревоги или сомнений принесло долю любопытства. Она не воспротивилась касаниям лиц. Успокоила совесть тем, что не успела. С ним было спокойно. Он казался теплым и неизведанным. Но в эти дебри её никто не тащил, и она осторожно, без излишней театральности, виданной в кино и книгах, ступала в неизвестность. И в отличие от своих прошлых отношений, не находила в происходящем неизбежности или фразы «так получилось». Тут скорее — «так получилА». Куда пошла, туда и пришла, и неечего переигрывать. Волнение обостряло чувства, но ум оставался ясен, и она была благодарна ему, этому парню, за то, что он сам сделал всё, чтоб не запудрить ей мозги, оставить ей это пространство. Она сама решила быть здесь. Она сама решила попробовать. Его.

И на вкус — тоже.

Ей не пришлось тянуться к нему, метаясь в агонии собственных незнакомых мыслей. Или допущений. Ей не пришлось ни отвечать, ни посылать зазывных сигналов. Но он точно распознал, что она приоткроет рот ему навстречу. И не воспротивится этому сближению. Какое дивное чувство, когда с человеком можно договориться — молча…

Он не нагнетал, и не брал без спросу. Он лишь предложил ей — взглянуть. В него и его жизнь. Попробовать. Он не скрывал, что делает это сейчас и сам — пробует, и в этой простой честности находилась некая успокоенность. Он предлагал ей дружбу. Такую, странную, близкую, в которой не нужно задумываться. Или фильтровать. Не то что не успеваешь, или не можешь. А просто не нужно.

Может, потому, что успеется подумать об этом позже? Её никто не станет торопить, или тянуть. Ей нравилось, что он принимает её и её волю — всерьез. В этом ей угадывалось некое уважение. Почтение. Наверное, поэтому её неумолимая спортивная воля, которую угадывали в её хрупком облике не многие, пропустила его. Так близко.

Они укрылись капюшонами, теснотой салона и зимней одежды, сумерками ночи. Обезмыслием момента. Теплой влажностью ртов в холодной бездне.

Когда они разомкнулись, Саша поискала в себе прилив смущения после такого «заявления»,

но не нашла. Вариация поцелуя оказалась очень пробной и разведывательной — скорее теплой и сухой, чем горячей и разнузданной. Облегченной. Дэмо-версией. Обещающей, но не требующей. Она даже усмехнулась ему вслед. Лишь бы только он не узнал, чему усмехнулась — мысли, что язык был очень близко, но… в следующий раз. Свой она тоже пока приберегла.

Он усмехнулся в ответ. И выдал неожиданное. И, возможно, не самое уместное:

— Я почти 4 года не целовался… с другой… — зачем-то обронил он, кажется, всё ещё взвешивая необходимость этой информации. Этого признания.

Саша опешила. Но мгновенно отогнала от себя колючие мысли. И поразилась тому, какой мощный укол ревности подстерегал её за этим поворотом, куда она чуть не шагнула. Она точно не желает делить его ни с кем. Даже такие вот сухие ограниченные касания. О других с другими — и думать… больно.

Вдруг он посерьезнел и закрылся.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Его тон ей не понравился. Он снова выждал её молчаливое разрешение.

— Сразу скажу, что больше всего на свете мне сегодня не хочется расставаться с тобой. — тихо себе под нос пробубнил он, — И, как ты наверное, уже понимаешь, я попрошу тебя сегодня остаться рядом. Не могу не попросить.

…ну… прояснилось…

— …если захочешь, я отвезу тебя домой, не вопрос. — он сам себе кивнул своей готовности и потеребил пачку от сигарет в расписной руке, повертел, погладил большим пальцем по целофану поверх логотипа, и ей захотелось рассмотреть что он курит, — Но если решишься принять мое приглашение, то, чтоб ты знала, это тебя ни к чему не обязывает. Просто мне приятно твое присутствие. А у тебя есть шанс посмотреть мой роскошный балкон и мои рассветы.

Его тон отдался волной успокоения внутри — рассказывая об оставленном отчем доме, он упоминал, как ему прикольно впервые в жизни поселиться на высоте, и как его завораживают его персональные виды панорамного остекления — как символ новых пространств его жизни. И как каждое утро солнце озаряет его жизнь по новому… И ни слова про секс. Даже между строк.

— Если все-же думаешь, что я преследую и другие конкретные цели, — продолжил он, — то… ты права. И да и нет. Мне самому не так просто через это переступить, хочешь верь хочешь нет. Хотя может, и пора…

…и она за мгновение угадала то что он сейчас скажет: речь не только о поцелуях… была.

— … я несколько лет не прикасался ни к кому кроме своей жены.

— П-почему? — выпалила она самое идиотское, что смогла.

— Тогда… было не нужно. Бывает и такое, да. А потом… Знаешь… Слишком много искушений сейчас… Если отпустить себя и не фильтровать… стоит только им поддаться — потом сам себя не соберешь.

И дальнейшее она тоже угадала:

— …но сейчас я не могу ничего исключать.

— Я тебя не боюсь… — призналась она как-то по-детски, чуть не добавив «если что». И будто б поймала невысказанный ответ «зря!»

— И… потому… есть кое-что ещё. Что ты должна знать. — он вздохнул и собрался, — понятно, что я ни на чем не настаиваю, но ничего и не исключаю.

У неё екнуло внутри, отозвалось смесью испуга и волнения.

— …и потому должен предупредить.

— Ты… Еще любишь её? — запаслась воздухом впрок она, похвалив себя за вежливую понимательность.

— Нет. Дело не в этом.

Она вопросительно наклонила голову.

— Если что-то может случиться между нами…

Она выжидающе непроницаемо замерла, не спеша с возражениями…

— …если ты позволишь, чтоб что-то случилось между нами… То лучше тебе знать.

Она всерьез насторожилась.

И вроде бы опять догадалась и смирилась…

— Ты все же еще пока…

— Нет. Уже нет. Дело не в прошлом или лирике. А в простом и пожизненном. Короче. Я девушкам иногда не подхожу, совсем… Но если уж подхожу, то… очень.

— В каком смысле? — растерянно моргнула она, драматически-траурные мысли мгновенно рассеялись, полностью заместились чистым, непроницаемым как густой туман любопытством.

— Эм…

— …?

— комплектация…

— В смысле… размер? — откровение должно было напугать её, но вместо этого почему то угроза показалась такой далекой и эфемерной, такой сюрреальной, что облегчение по поводу отсутствия в этом «НО» его бывшей — полностью развеяло всякие тревоги. О размерах она имела представление довольно приблизительное, хотя неопытной себя вовсе не считала. Она даже снисходительно улыбнулась мужскому мышлению: как их волнуют все эти подробности! Он с таким серьезным сосредоточенным видом предупреждал! С Вадимом ей вроде не бывало больно. Впрочем, она вряд ли сумела бы придумать этому и любую другую характеристику. Как оно было? Да Бог его знает…

В общем… Это же всё так относительно, да? Так надуманно у них там. На хвастовство прям по-честному не похоже! Даже трогательно как-то!

Подддумаешь… В профессиональном спорте она и не с такими снарядами… управлялась… Так-то… Раззззберемся.

Ей, конечно, хотелось вновь увидеть Тарзанистый рельефный торс — как реликвию музейную, размашистую расписную грудь, и живот с убегающей змейкой волос, источающие природную мощь… Зрелище поистине завораживающее, почти экспонатное! Ну просто — красиво! Ей хотелось удержать их в памяти и ощутить эти упругости и масштабы хотя бы на вид… Но дальше её воображение не заглядывало, и вряд ли оно туда торопилось. Её Вадим был симпатичным парнем, но ей всегда казалось, что все эти раздетости — портят всю романтику. Весь благопристойный и привлекательный образ человека.

В данном случае… раздетости — мало что могли испортить,

но все эти ещё почти пристойные красивости под майкой — вполне могли отвлечь внимание и заставить стерпеть всё остальное. Ну что поделать, парни. Они ж не виноваты… что так устроены.

Как по заказу, он опустил вниз хлястик замка на куртке. Согрелся. И расправил плечи под толстовкой.

— Ты прости за прямоту.

Саша дала понять что не злиться. Так даже лучше: без двусмысленных игр и попыток ввести в заблуждение, когда «заблуждатель» сам порой запутывается больше, чем его «жертва».

Но он… Он не обманулся её поспешностью и бравадой, и сейчас это утешало. Ей быстро наскучило играть в чужие игры про «притворись смелой и на-все-готовой», подражая подружкам. А он — и не спешил с выводами.

— Наверное, о таком не говорят. На первом свидании…

— А у нас — свидание? — вспорхнула взволнованная Саша, и тут же приземлила себя наиприличнейшим безразличным видом…

— Как пожелаешь… — пожал плечами парень, и ей вновь понравился его стиль. И не только в выборе спортивной одежды. Его свитшот вздохнул под растегнутой теперь курткой. — В моем положении сегодня — глупо на что-то рассчитывать… И глупо ни на что совсем не надеяться… — признался он начистоту, — Просто… Ну ты знаешь, не все в последнее время у меня было гладко в личном. И в этом смысле… Давно… Ну…

— Давно… — почему-то отозвалась сладкой болью Саша, и тут же переключила соскочивший эмоциональный тумблер в рациональное русло. Интересуется — так, просто для общего развития…

— Ну… Пару недель.

Она едва сумела скрыть досаду, спрятав под искренним удивлением. Или нет…

— Это давно? — повела бровью она…

Он глянул на неё комично вопросительно. Словно из другого мира.

Оторвав от неё свое красноречивое молчание, он закопался в своем разбросанном возле коробки передач барахле, нашел почему-то другую пачку сигарет (и чем прежняя его не устроила?). Но… Может, это был только повод? Собраться с мыслями.

— У тебя же были мужчины? Ну… в смысле… Были?

Они говорили этим вечером о Вадиме. Она опустила глаза,

потом вернула их на собеседника.

— Мы же были вместе 2 года. — тихонько с достоинством кивнула она.

Потом с опозданием сообразила, что вопрос мог быть не о качестве, а о количестве.

Впрочем, она ответила.

— Мм. — прозвучало будто из леса глухим уханьем совы.

Обезличенно пристраиваясь к рулю, он ловко отлавливал внизу ключ зажигания.

И тут её прорвало…

— Вот ты говоришь про «подходишь — не подходишь…». Боюсь разобнадежить тебя, но скорее всего особо не подхожу вам таким как-раз-таки я!

Он вернулся, настороженно смешно нахмурился. Но ей было не до смеха.

— Вряд ли я оправдаю твои…. — она поискала подходящее слово, и безжалостно отмела чистое «надежды», — запросы… Я не такой уж специалист во всем этом… даже по словам моего бывшего. А у тебя-то наверное… — многозначительно покачала головой она…

— Он поджал губы и задрал брови, словно не знал улыбаться или нет, и выжидающе молчал…

— Так что… если уж настал момент Истины… И время предупреждать… — до слез обидно попрощалась с самыми своими смелыми мыслями она… Может, даже надеждами…

— Что тебе наговорил твой бывший?

— Ну… он обижался на меня. Что я не очень то понимаю всё это. И не сильно считаю нужным. Нет, если надо, то я иногда соглашалась, ну просто… не каждый же раз.

— Мм… — задумчиво обездвиженно «кивнул» голосом её благородный, как древний монумент, собеседник. И ей показалось, что он про себя ухмыляется…

Прям как она минуту назад. Над его «проблемой».

Моментами она вот прям улавливала в нем некое покровительство с высоты разницы в возрасте, и не до конца понимала, что с этим делать. Ведь иногда она чувствовала, будто сама старше его. И ей самой в пору его опекать! Направлять! Хотя даже когда он общался накоротке, и стирались любые границы, она как разницу в росте и габаритах чувствовала неизбежную, игнорируй или нет, толику его возрастного превосходства. При всей своей нарочитой и явно прочно освоенной «пацанистости» он изредка выпадал в некое другое понимание и чувство жизни. И это было ей заметно. С первой минуты.

— В общем, вы там не очень-то жарились? — задумчиво и отрешенно, но странно довольно повернул руль он…

— Не, мы вообще почти не готовили. — чуть растерялась кулинарному вопросу Саша, но даже обрадовалась смене темы.

Он наконец-то улыбнулся. Уронил голову вниз. И завел машину.

* * *

Ехали почти в молчании. По крайней мере его было много. Саша куталась в шарф и дубленку, просто чтоб обозначать движением, что еще жива, хотя бы себе, и не смотрела на соседа первой.

— Так это он… от тебя свинтил? — почти удивился своей догадке друг, и оценивающе глянул на неё. Ну что ж такое, будто больше и поговорить не о чем.

— Нет — бесстрастно пожала плечами Саша, чем даже отвлекла его внимание от дороги, — просто он стал выговаривать мне — что не так, чего он хочет. Что я какая-то не такая. Что я очень красивая, но это — скорей недостаток, потому что я себе цены не сложу… И считаю, что этого мне достаточно… А этого — мало… — скуксилась непониманием она… — Потом стал исчезать, наверное чтоб я одумалась, потому что потом, когда объявлялся, снова выговаривал мне, что я про него и не вспоминаю. Потом я поняла, что совсем привыкла без него. Даже как-то спокойней.

Сосед по креслу будто незаметно кивнул. Задумчиво. Потом глянул на неё, и что-то прочитал.

— Он обидел тебя?

— Нет, он хороший. Правда. Я бы хотела остаться друзьями. Просто… Все, конечно, говорят, что я — немного… строгая, но он вообще придумал дразнить меня «мороженная рыба»…

— Вот ####к… — спокойно заключил сосед по креслу.

— Да нет, это я просто. Сама такая. — призналась Саша. Никогда бы сама не подумала, что сможет так. Говорить об этом вслух. И не заплакать. Почти.

Она не скучала по Вадиму. Она вспоминала его как детский сад или школу — с теплотой,

но без драмы по возвращению, точно.

Вскоре компаньон припарковался возле высотки уютного новенького жилого комплекса с просторными приятными дворами. Во дворах стоял размашистый гипермаркет.

— Сюда — позвал он её назад, засмотревшуюся на заснеженные панорамы под фонарем, и повел в подъезд. Саша поверить не могла: идет к парню ночевать. Дожили… — пыталась отчитать она себя. В голову стучались мысли — что подумают родители. И их гости. Но они их пока не пускала. В лифте она поглядывала на симпатичного эпичного персонажа рядом, и не спешила признаваться себе,

что начинает к нему привыкать.

Лифт подбросил их наверх. Просторный современный не слишком большой этаж, угловая квартира слева. Он отомкнул замок, и жестом пригласил войти.

— Ну вот так. — представил свою обитель он.

Приятная свеженькая квартира в новостройке с весьма приличным ремонтом. За тесноватой для двоих замерзших прихожей, заставленной свежей мебелью — уютная двушка. Слева — кухня. Справа — он бегло представил комнату для гостей. А потом повел в комнату по центру. Там обнаружилась просторная заправленная кровать справа и большой тв слева. У кровати — шкаф-купе с зеркалом в пол, с его стороны поверх покрывала валялись скомканные майки и какие-то еще неопознанные в таком апокалиптическом состоянии предметы гардероба.

— Честно говоря, не ждал гостей. — не соврал, она вдруг поняла, он…

Смутился! Подхватил вещи, и наскоро спрятал на ближайшую полку за дверцу. Прям так — комком. И принялся отвлекать от конфуза.

— Вообще это должна была быть студия звукозаписи, где можно время от времени замкнуться и писать по ночам чтоб никому не мешать, плюс — «запасная» квартира для гостей, или родных, если кто нагрянет из «дома». И я искал просто уютное место. Однажды, просматривая варианты, зашел, и… влюбился… С первого взгляда…

Саша шагнула вперед, минуя гостиную, и у неё захватило дух. Балкон не был большим — там поместился на полу только огромный матрац полтора на 2 метра, да маленький подвисной стол с ноутбуком справа у стены.

Но сам по себе он представлял собой половину восьмиугольника, или квадрата со срезанными углами, и… 3 безгрррраничные прозрачные панорамные плоскости, деликатно тонированые снаружи. Но несмотря на почти незаметную толщину (он рассказывал тонкости — стекло крайней прочности, удароупорности, тепло- и шумоизоляции) — кристально прозрачны от потолка до самого плинтуса, с почти отсутствующими перемычками. Лежа на матраце, можно было коснуться рукой стекла, и будто б просочиться, провалиться в простор и волю панорамы, почувствовать себя частью бескрайнего Мира… И кружащий снег густой стеной, а ты в тепле и уюте…

Он рассказывал, с каким вожделением протирает эти «окна в мир» каждый день, когда голова совсем забьется, как мышцы при интенсивной тонировке.

Да, пожалуй, на это стоило посмотреть. Декоративность, уютность и лаконичная почти музейность этого места напоминали идеалистичные «домики-инсталляции» Икеи, или просто осовремененную версию зимней открытки. Несмотря на открытость просторам, здесь присутствовала некая интимность, изолированность от внешнего Мира. Атмосфера — завораживающая… И это несмотря на сумерки, хотя внизу под окнами просторы освещал торговый центр. Но эта проблема легко решалась: прям под потолком висели отодвинутые сейчас черные полностью блэкаут шторы. Хотя вряд ли они задергиваются — это не вписывается в его характер…

И высота… Как будто живешь на вершине какой-то горы, и вдоль взгляда простираются лишь небеса и верхушки далеких, как горные вершины, домов. Фаннннтастика. А если здесь так красиво ночью, то что же здесь бывает на рассвете, о которых он столько упоминал, если это восточная сторона?!!! Завораживающая перспектива.

Она невольно, чуть конфузясь, добралась взглядом до матраца. Черное белье с крупным лаконичным тематическим геометрическим рисунком. Так вот где он спит… Что внимает в себя его сны… и касания.

Она и представить себе такого не могла. Даже тогда, когда представляла…

— А я сам — собирался жить с парнями, с моей командой, которые приехали со мной. Но мы с Максом — чуть постарше. И он первый захотел снять свою берлогу как только появилась возможность. А потом я вдруг понял, что иногда хочется побыть… — он будто почти произнес слово «одному» — в покое. А то там тусовки постоянно.

— Я думала, вы её сняли вместе с женой…

— Нее, то было раньше… — прозвучало, как будто «в прошлой жизни». — С ней мы изначально переехали в другое место. Тогда были несколько другие возможности. Пожили совсем немного — пару недель. Рассорились и она уехала. Я подождал немного, а потом перебрался к парням, с той квартирой попрощались. — Это попахивало серьезными решениями… — а эту я искал как чистую творческую студию, когда уже появилось больше свободных средств. Здесь есть отдельный кабинет!

Он глянул на нее.

— Нет, жены здесь не было. Она не знает этого места. — Саша вдруг поняла: это — символ его новой жизни и Нового Я… — Да и вообще тут гостей не было. Еще…. — интересное признание.

Он вильнул, просочился мима — назад в комнату, ведущую из прихожей на балкон.

— Ты можешь лечь здесь. — предложил он небрежно, будто чуть выжидающе. — Здесь можешь выбрать постельное? Сама застелишь? — будто б притормозил себя он…

Она кивнула. Он помог вытащить из комода комплект и кинул его на покрывало.

— Пойдем, чайку попьем. И я покажу тебе саму студию звукозаписи. А потом я в душ, ты не против? А то напрыгался сегодня. Или ты сначала?

— Нет, иди сначала ты.

Они миновали коридор мима ванны, попали на кухню. Он организовал чай и фрукты. Потом показал второй балкон с выходом из кухни. На этот раз — вполне прямоугольный, и застеклённый традиционно. Там стоял микрофон на стойке в пол. Мощный компьютер. Штук 5 табуреток. Стаканы с недопитым чаем. Пепельницы. Обертки от конфет. Чьи-то часы с поломанным ремешком скукожены на подоконнике.

Другой мир. Реально.

«Гости — бывают. Но не на том балконе»… — успокоенно отметила она,

наблюдая, как он с гордостью и комфортной освоенностью буххххается на «коронную» табуретку и ему навстречу загорается его послушный монитор. Она узнала в нем, его позе и обращении с инструментом — знакомое ей с детства умение созерцать себя со стороны, и оценивать. Трезво. Но удовлетворенно и довольно. Чтоб бесстрашно и с особым кайфом передать потом это право на оценку класного себя огромным количествам людей. Мало кому можно объяснить это то здоровое тщеславие — наслаждение делиться класным собой. Почти невозможно — тем, кто этого не испытал и не постиг.

Он показал ей пару наработок, сведением которых занимался на днях, и записанных голосовых сэмплов, похожих на подписанные цветные квадратике на звуковой дорожке.

Голос. Этот голос. Вчерашний. Аж чуть с ног не сбило. Она почти и забыла уж… Она немыслимой силой поборола искушение попросить спеть что-нибудь прям сейчас, хотябы в микрофон… Примеряла наушники. И с подумала о соседях, пока он нес ей чай.

Вскоре он кончился. Чай. А хозяин с неиссякаемой энергией, лайтовый даже заполночь, с извинением попросился в душ, стаскивая с себя толстовку и исчезая за дверью. В самый интересный момент.

Уже из-за двери крикнул ей:

— Можешь поискать во что переодеться на третьей полке!

Оставшись одна, Саша…

…здесь должно было быть «с разрешения залезла в шкаф».

Но нет. Сначала она вполне себе без разрешения залезла в стоящую рядом на стуле собранную дорожную сумку, где прям сверху лежали аккуратно упакованный документы. Полистала паспорта. Все странички. Позалипала и на фотках милого мальчика, едва узнаваемого теперь, и на уже известных ей фактах биографии, типа даты и места рождения… и на данных с других страниц… Тоже. Вздохнула, вычищая из себя лавины неудобных мыслей и ассоциаций, аккуратно убрала стыренное обратно. И только потоооом…

…с разрешения залезла в шкаф. Перебрала там уйму огромных футболок. Остановилась на белой с принтом мультяшкой. Переоделась быстренько в полумраке. Глянула на себя в зеркало. Распустила волосы. Расправила и застелила необжитую кровать. Нашла пульт от тв, отыскала там какой-то фильм. И улеглась на живот головой к экрану, и к двери слева — в обратную сторону от изголовья. И вдруг поймала себя на ощущении, что поразительного спокойствия.

Волнение стучалось в дверь её чувств, но она его пока не впускала.

И старалась не смотреть вправо — в сторону балкона, где виднелся матрац. Интересно, он дверь туда закрывает?

И все же… что там за рассветы?

Фабрика — Облако Волос.mp3 (ночи для любви и воровства...2011).mp3

* * *

Артём зашел в ванную, немного перевел дух, и вспомнил, что забыл на кухне на спинке стула захваченный (как эпично! И героично!) полотенчик. Высунулся за ним…

И увидел, как она переодевается. Тоненькая, длинные русые волосы по спине, стринги как влитые по изгибам… Плавные линии в темноте. Он даже забылся, что может быть застукан на месте. Спрятался за дверь,

и зажмурился. Маленькая, наивная, воздушная русалка. Весь вечер он до конца поверить не мог, что этот ангелок —

сбылся. Материализовался. Смешная такая. Деловая.

Нежное чистое создание. Бэмби.

Лишь бы только не догадалась, чем он занимается тут же рядом, за дверью, куда умыкнул свои подсмотренности. Под шум воды, скрывающий все улики. А как ещё — иначе он просто не переживает этой ночи рядом… вполне вероятно, на разных кроватях. Иначе он просто не сможет отвечать за себя в выбранном выверенном облаке нейтральности и ненавязчивости, которое окружало её. Которое повелевало им.

Только б не спугнуть. Не сейчас — совсем.

Он закрыл глаза, спрятавшись под струями, и вернулся в тот момент, когда они вернулись в машину с подкараулившего наконец мороза. В тот момент, когда всё было ещё так неопределенно…

Впрочем, как и сейчас…

Но нет… Еще тревожней и трепетнее… И столько было вопросов без ответов. Тогда.

Стало теплей. И ближе. И уютней. Интимней. А в голове… иль между ними — только:

«

— Ты же не девственница, да?

— Да

— Ты хочешь меня?

— Да

— Ты поедешь ко мне сейчас?

— Не знаю. Да

— Ты сможешь любить меня? Так, как мне это нужно? Ты научишься? Постараешься?

— Да

— Ты кончаешь? Бывает? Как ты выглядишь, когда это происходит? Когда ты покажешь мне?

…Скоро ты научишься читать по мне? Еще пока нет, вижу, но ведь скоро? Да?

«

zayatz — зефирковое озеро.mp3

Зефирковое озеро, нимфа русоволосая

Зовёт меня оставить всё, плавиться на песке

Гипотезы отбросив в закат, как сердце колотится

Слышу и вдаль ныряю туда, где буду ни с кем

и продолжение

Забывшись быстро и скорей профилактически, терапевтически, он обтерся, одел свежую домашнюю майку с трениками, и вышел,

словно на суд. Или на казнь. Кажется, каждый её взгляд — ясный, словно нарисованный — кожу с него сдирает. На расстоянии. Все по живому — каждая интонация. И от неё у него нет защит.

Она лежала на кровати на животе в его майке, для неё ставшей платьем, подложив лапки под подбородок, и болтая ножками в воздухе. Смотрела какой-то фильмец. Или мультик? Домашняя такая…

Изгиб в пояснице, вскарабкивающийся на крутой холмик ниже, нисколько не сглаживаемый тканью… Рассыпавшиеся волосы.

Словно мираж, и всё же — настоящая. Та самая — из недостижимого вчера. Та самая, из ошеломительного «именного-новостного» сегодня.

И завтра. Тоже. Из его манящего завтра.

А на «уснувшем» ноуте — там, на столике на балконе за стенкой — подборка сокрушительной инфы про неё, так и не закрыты странички. Уезжая в направлении этой чудной авантюры, он и не чаял, что она окажется здесь сегодня. Прям сегодня! Как пришелица с других миров! Из каких-то других, неведомых ему жизеней.

Он почему-то думал совсем не о том, о чем… хотелось… Там, в инфе — не только она… Как много упущенного. И неисправимого…

«Козлина, сам ни черта не умеет, а девчонку в комплексы загнал». — вспомнил он, и еле справился с приступом…

невыносимости. Щемящей потребности защитить её от печали.

И себя — тоже. Сколько всего у неё и в ней, где ему не находилось места. Пока. Она — словно мечта о чем-то далеком. Горизонт. И вот. Совсем рядом.

Ухмыльнувшись, может, чтоб прогнать с себя настроения иллюзорности, он выпалил не задумываясь:

— Тебя, наверное часто просят достать ногами до макушки?

— Ага.

— Особенно на работе. — попробовал отшутиться он…

— Та всегда. Наверное, как и тебя — спеть)

Странный поворот. — ухватил он вдогонку, — ну да ладно.

Он вдруг поймал себя на новом хобби: накидывать ей эпитетов, определений и описаний. Мысленно. Новым в голове звучало «Бэмби».

Он как будто поймал трофейную диковинную экзотическую птичку, и ощутил вдруг чувство раскаяния за этот… Вандализм. Она на этой кровати — как пташка в неволе. Выпустить её восвояси, пускай чирикает.

Но только не сейчас. Нет.

Правда, не ожидал. Совсем не ожидал увидеть её здесь сегодня. Не рассчитывал сам так обнаглеть, не рассчитывал, что она позволит зайти (уже!) так далеко. Что всё сложится удачно, что он успеет познакомиться с её родителями и устранить в них помеху, увести её прям у них из под носа… Пообщаться с ней, получить согласие на приглашение. По ней совершенно не заметно, как далеко она готова зайти. Осознает ли она вообще, с каким огнем играет?

Вероятно, просто виду — не подаст. Он уже понял, что ярких согласий и не будет. Как и приглашений. Она способна на доходчивые возражения — это точно. Ее же согласия — мимолетны и прозрачны. Их придется угадать.

Но она — довольно бесстрашна. В наивных глазках — решительность спортсменки, которая делает шаг в ключевую для неё минуту. Она готова ошибаться, но не пасовать! Уверена в своем прокаченном скилле и умении сориентироваться в обстоятельствах. Её научили выглядеть уверенно, и всё делать «по красоте». В этом она теперь себе не изменит. Конечно, она совершенно тепличная — это читалось скорее по изумленным её «выкрутасами» членам её семьи, чем по ней самой,

но она явно что-то себе решила. Бросила себе вызов. Себе, и всем, кто ждал он неё привычной безупречной покладистости.

И все-же он ясно понимал, как легко сейчас спугнуть её

Он не надеялся особо — не смел. Но он верил ей,

и себе. Своим обостренным чувствам, сосредоточившимся в одном ключевом направлении. Он знал: если она решится доверится ему, она — подаст ему знак.

И он этого не пропустит. Тут больше от него ничего не зависит. Всё, что он мог в свою пользу — он сделал уже, раньше. Теперь — только ждать.

— Может быть, я тебе кое-что скажу… — вырвал её из сосредоточенности он… И себя тоже…

— Что? — воспряла она…

— Что-то. Потом. Попозже…

— Сегодня?

— Нет.

— А когда?

— Когда придет время.

— Это когда? — раздосадованно поджала губы она…

— Может, даже завтра…

Она явно заинтересовалась. Но и напряглась.

— И что же это?

Он усмехнулся. Умеют они выпытывать! Он уже готов сдаться…

— Пока не готов… о. Но надеюсь, тебе понравится.

Он сделал шаг навстречу. Соблюдая аккуратную небрежную дистанцию, вручил ей полотенчик, рассказал где найти новую зубную щетку. Отследил, какая на ней мягкая майка — мало что скрывает. Какой у неё вкусный рот, какой опасный, когда между ними нет столько одежд, как тогда в машине. Как она вздергивает подбородок и опускает реснички. Как движется её стройная шейка, убегая под ткань горловины…

Проводил её мима, попробовав уловить запах волос. И когда она исчезла за дверью, улегся на её место, распластался, потираясь грудью о то место, где она мостила свою… Уткнувшись лицом в её отпечатки на простыне.

…и чувствуя, как прежние страсти удаляются все дальше к горизонту, всё сильнее сглаживаются их рельефы на нервах, пока он нежится в её отпечатках. Таких свеженьких.

«…мысли о тебе… потеют в голове…»

Чуть очухавшись, улегся на спину «медузой» туда, где она только что лежала. И замер, вслушиваясь в звуки воды за дверью, пролдолжая купаться, и пообещав себе не трогать себя в центре организма… Только не как вчера.

Когда Саша вышла из ванной с влажными волосами, он говорил по телефону. Завтра к вечеру вылет. Все ребята — в отличном настроении и в состоянии готовности. Надо ещё позвонить маме. Нет, не сегодня.

— Ну что, ложимся?

Свет в квартире уже почти везде погас. Она мостилась на кровати — ещё пока сидя. Он — метался по квартире в поисках то одного — то другого.

Потом в очередной раз плюхнулся прям в своей черной майке на свой черный матрац на спину, закинув ступню в фиолетовом носке на колено, и снова воткнулся в телефон.

— Что? — заметил легкую неуверенность в ней он…

…как-то. Хотя совсем не смотрел в её сторону, погрузившись в свои дела с головой.

— Ничего.

Ну ок. Он вновь закопался в свой телефон. По делу. По вечерам, как обычно, все «проснулись» с чем-то срочным.

— Артём!

Отрывистое, упругое его «М!» на одной ноте, словно отскочившее рикошетом резинового мячика, было похоже одновременно и на понятливый, почти не допустивший удивления кивок, и на укороченный стон.

Она попятилась, но не сдалась:

— Я подумала… А как же рассвет? — ну да, он же, вроде как, смотреть рассвет её сюда заманил… — Он же здесь, в комнате — не разбудит?

— Не… не достанет… — кивнул он, не смея поверить… — что, меняемся?

Неееет, он не ошибся в ней! Все угадал!

— Мне не ловко тебя с любимого твоего места сгонять… — она на цыпочках подошла в полумраке к балкону…

«Ловко, не ловко…».

Про остальные и будущие свои утра он почему-то и не подумал напоминать — разве это сейчас стоило внимания?

— Может, поместимся? — максимально незаинтересованно кивнул к внешнему краю матраца, ближе к окну, он, и вежливо, весьма условно пододвинулся в противоположную сторону.

Она с поразительной наивностью и несмелостью в облике прокралась на указанное место. Улеглась для пробы. И зависла на картинке снегопада совсем рядом, стоило только моргнуть.

— Тут тепло, не волнуйся. — сберег немыслимое он, — Подожди, сейчас принесу тебе плед.

Он сорвался, и словно спасаясь бегством, метнулся в другую комнату. Приволок ей пушистое бежевое покрывало. Накинул.

— Норм?

— Вроде. — хлопнула глазками она, и замоталась больше, чем сегодня в свою дубленку.

— Ну гуд. — он прошел к ноуту, в «ноги» матраца справа от входа на балкон. Оглядел свои владения взглядам хозяина, руки-в-боки, который убеждается что все в порядке, и стянул майку.

Чёооо сразу «победоносно?!!» Ко сну человек готовится!

Незаметно отследил её реакцию, опустился на колени, и ползком руками вперед нырнул на свою половину. На живот. Обнял подушку. И повернул к ней голову:

Продолжаем разговор?

Девочка из снов лежала рядом как загнанный ягненок.

Но она сама пришла.

Она лежала то взглядом к снегу, то в потолок. Потом повернулась, и будто б из вежливости устроилась на боку лицом к нему.

Продолжаем разговор?

Он вынырнул рукой из-под своего покрывала. Коснулся щечки. Не возразила. Тогде шеи. Никакой реакции, кроткий прямой взгляд. Будто «пожимающий плечами». Он уже понял, что она не умеет кокетничать — ей просто никогда не приходилось — её дивный облик и образ жизни с детства на виду — всегда делали всё за неё. Так что отсутствие всплеска строгости и «мороза» — это самая благоприятная из её возможных реакций.

Он потянулся, легонько попробовал на вкус пышненький, как свежая выпечка рот. Как впервые. Она аккуратно попробовала в ответ.

Прислушиваясь к происходящему, она выжидала. Как будто не видела в этом уже свершившейся безысходности, и дальнейшее — всё ещё продолжало оставаться для неё неопределенностью. Неизвестностью. Он же — провалился в свои ожидания и предвкушения, которых избегал весь вечер — одним махом, с головой. Теперь-то он позволил себе поверить, что всё, дороги назад нет, попалась птичка. Выпал из гнезда птенчик прямо в его руки. Однако её неочевидность удерживала его на сладкой грани. Между ожиданием и безумием.

Он не напирал: на неё так дивно было просто смотреть в полумраке. Вдыхать её настроения. От неё исходила особая невычурность, которая всегда импонировала ему. И в бывшей, пока та такой была. Пока была…

Пододвинувшись, отодвигаться он не стал. Ему нравилась эта дистанция между ними — когда можно дотянуться, но еще не «слиплись». Ощущать зов.

Его рука нырнула под плед, пошла аккуратно прогуливаться по плечу, руке, вдоль бока. Он аккуратно поправил ее «платьюшко», чуть задравшееся, подтянул вниз на бедро. Мизинчик коснулся открытой кожи, пробрался под ткань. Она продолжала смотреть на него, и исследовать его в его исследованиях.

Он пролетел рукой в воздухе мима полукружий сзади, и пальцы прогулялись вдоль позвоночника под майкой. Она вздохнула. Ему захотелось напиться этого вздоха.

Затрепетав, она чуть, почти незаметно подалась навстречу, отпрянув от обжигающей прохлады его пальцев, и он распахнул ей навстречу свои сети.

Эвакуировав свою руку из этой спецоперации, из этой «горячей точки», он отправил её в новое приключение — чуть толкнул девушку на спинку, и прошелся пальцами под майкой впереди — прям по центру. До самой шеи, и обратно — тонкой тропкой. Впадина между пригорков, живот, пупочек… Кружевная кромка. Освобождение. Но амнистированная рука — как рецидивист взялась за старое. Поверх маечки нащупала замеченную вершинку под тканью, и словно б безмолвно спросила: что это такое? Почему нарушает… суббординацию? Наказать. Арестован!

Что это за «выскочка» не спрятался? Оказал сопротивление, обнаглел — применены санкции!

Саша совсем не мешала ему играть в эти игры — лишь наблюдала… а потом вдруг протянула руку, и молча погладила рисунок на груди.

И внезапно он рухнул. С высоты своей заоблачной выдержки. На неё сверху, всей верхней половиной своего тела. Обрушился на её рот самым влажным, раскрывающим и выпивающим поцелуем, на какой оказался способен. Почувствовал ладошку в своих волосах. А свою — под кружевной кромкой внизу. Забрал её оттуда только чтоб задрать маечку до смой шеи, и вновь вернул. На место. Пока ртом пошел прогуливаться по шейке и всему, что теперь не спрячет «сорочка».

Женя Белоусов — Облако волос.mp3

Кожа об кожу, части тела — об части тела… Он преодолел все границы, края и кромки. Девочка зажмурилась, и чуть тронув его плечи, обеими ладошками обхватила его напряженную загорелую разрисованную правую руку чуть ниже локтя, сильно занятую. Но не отнимала его руки, просто держалась за неё, как за ось её жизни в этот момент. Он, было, попробовал распознать в этом протест, но она начала подаваться навстречу движениям пальцев.

Он старался просто налюбоваться, как она заходится, теряя контроль. Благодаря ему. Рядом с ним. Для него… И насытиться этим.

«Нельзя так сразу!…» — убеждал он себя в собственных позывах и требованиях, удерживая себя сбоку. Потом вдруг почувствовал: Можно! Сам себе не поверил, но спутать не мог. Девочка выгнулась и оттолкнула его кисть, ускользая и пытаясь надышаться. Она старалась удержать его руку, рвавшуюся «в бой», к открытиям, но влажные ладошки соскальзывали, лишь поглаживая по загорелой волосатой коже, она все никак не могла дотянуться до запястья. Он готов был преодолеть что угодно, чтоб снова почувствовать этот толчёк.

— Тише, не бойся! Все, тш! — выдохнул он ей в шею, гуляя губами по подбородку и за ушком. Испугалась. Сама себя. Ого. — Саш, Сашенька, все… Тцц! Он откину её необъятные длинные волосы наверх, окунулся руками и лицом везде где сумел достать, и потихоньку сполз вниз.

— Нет!

— Тс!

Ему нужно было познакомиться с этой дверцей, чтоб понять, решиться войти туда. Удерживать силой пришлось лишь первые несколько секунд. Потом — лишь всхлипы. Не вызывавшие у него тревоги, наоборот. И остренькие пальчики ног у него на лопатках. Когда «фокус» повторился, он почти решился. Страх разрушить волшебство романтического вечера неудачей — окончательно затерялся в агонии чувственности — своей, и не только.

В этот момент он начисто забыл, как давно у него не было других. Любых других! Он забыл даже само слово такое — «другие».

Сам не понял, как оказался без всего лишнего. Все, никаких преград — ни внешних, ни в голове…

— Попробуем? — сам себе не веря и не находя в себе сил бояться, спросил он, понимая, что решения придется принимать самому. И стянул с неё ненужный последний обрывок ткани. Улегся на неё, обнял, вжал в себя, и принялся потираться о растревоженные местечки своим самым центральным центром всей своей вселенной, передавая ей свои эмоции. Она выгнулась, и сама поймала его, нанизалась. Он даже растерялся. Он планировал если и пробовать, то осторожно, мельчить, но она сама заехала на него почти сразмаху. И сама, кажется, удивилась.

— Оуф. Не может быть. Я подхожу тебе! Я подхожу тебе, да детка? Уф. Да! Давай. — Он приостановился, подхватил её поудобней навесу, и оставил её распоряжаться «балом», только чувствуя как она аккуратно пробует его. Изо всех сил стараясь вспомнить, что надо не забывать о самоконтроле. Особенно когда она стала подхныкивать — отрывисто, как в те первые 2 раза. Неее, только не так и не сейчас! От таких стимуляций, можно и свихнуться,

и доиграться. Не успел он подумать об этом, как почувствовал, как в него вливается эта судорога, впитыватся через кожу. Да ладно? Вот так вот? Вот-так-сразу? Девочка беззащитно вжалась в него, как ребенок, который просит утешения — чтоб пожалели, погладили по голове и успокоили.

— Маааленькая! Моя хорошая! Жарко, да? Все-все-все! Зайченочек, что ты дрожишь? — переведя дух и овладев немного собой, он теперь боролся с чувством вины: наверное, это ей это не очень теперь понравится: — потерпи еще минутку, ладно? — ему нужна буквально минутка. Буквально.

К счастью, в изголовье стоял наготове моток полотенчиков. Вчера тоже пригодился. Знал бы он вчера, как пригодится сегодня. Теперь он обтирал её живот, стараясь унять отголоски дрожи. Потом совсем без сил упал на нее сверху,

и провалился.

4. День 2/3. Темное и светлое

Такого горячего снега Саша еще никогда не видела. Слева он сыпал так медитативно и беспристрастно, мерцая и умиротворяя, бескрайним волшебным невесомым полотном, будто фатой,

а справа от неё, почти на ней, валялось без чувств тело. Огромное, бесподобное, бескрайнее обжигающее тело. Безграничное. Самое лучше в мире. Оно только что так дрожжжжало… а теперь раскинулось огромной грудой мышц и рельефов, и мерно дышало ей в ключицу. Рядом с подушкой обездвиженно валялась его крупная крепкая кисть, запястье, на которые беспорядочно намотаны её белые крохотные кружевные стринги. Будто б переплетаясь с темные узорами в борьбе… но не добра и зла, или чистоты и порока, а в слиянии-противоборстве «своего» вживленного в кожу, и «чужого» принятого… очень близко и запутанно. Магнетический, вечный дуэт.

С этой картинкой, белых нежных полосочек трусиков намотанных на его смуглую крупкую руку в татуировках, она и попрощалась с последней каплей этого невыразимого словами дня.

Даже белизна снега проиграла сегодня эту битву заворожения.

Гузель Хасанова — В пять утра (AcousticVersion).mp3

5. День 2/3 — 3. Сияние

Cali, ST, Delle — До 5 утра.mp3

Саша почувствовала неясное вторжение…

распахнула глаза, и увидела

Сияние. Лучи света врывались сразмаху, влеплялись в неё безостановочно, потоком бесконечности. Она зажмурилась, приподнялась на локтях, выползла чуть… села, и замерла…

Снегопад прекратился. Синее заОконье разделилось по горизонтали на расплывчатую бескрайность и строгие кубики-Лего. И очерчивало эту границу — оно. Солнце. Беспардонное как разбойник.

Совершенное. Она поверить не могла в такую красоту. Оптическая игра.

Даже неуловимое шевеление сзади не отвлекло её от созерцания. Даже когда она почувствовала влажное прикосновение к плечу.

— Ну как? — прозвучало за ухом.

— Поррразительно! — призналась она. Поделилась. С тем, кто смог разделить с ней это удивительный момент. Это таинство.

А может, даже подарил…

…вспомнила она вдруг. И обернулась навстречу. Ее поймли тёплые губы. Она выбралась на волю, лишь лицом, чтоб вновь пленённо обернуться на Свет… Потом вдруг опомнилась — и вернулась обратно «в темноту»: там её поджидали узоры на груди. И рот. И она реально не понимала — где красивее? Куда смотреть?

В этот поразительный момент, её настигло исподтишка: и то, и другое может закончиться. В любой момент. Тут же сияние иссякло, рассеявшись в пространстве, и она услышала низкое, бархатное, и почти обывательское:

— Что, встаем? Ты голодна? Еще рано!

Она отвернулась от окна, от утраченного Чуда — почти без сожалений, и попробовала продлить себе другое Сияние.

Тем более, «оно» совершенно не возражало…

Сабрина — все будет.mp3

* * *

Артём полусидел-полулежал на кровати. Ну той, вчера расстеленной. И заброшенной. В полумраке, ведь хотя уж рассвело, но томные 6 утра плюс зимняя пасмурность ещё предлагали включить лампочки.

Однако он не спешил. Никуда вообще не спешил.

В такие минуты он что-то писал. Что-то, чем готов был потом поделиться с миром. Или не готов… а оно — само… Но сейчас не мог и пошевелиться. Оторваться от созерцания.

Байков Вадим — Ранний час…

— Оуф! — отшатнулась она получасом раньше, вспомнив предупреждения.

— А уже всё, пугаться поздно… — поддразнил он её.

Потом он зачем-то спросил «уверена ли она». Опоздал с этим вопросом на пару часов. На целую их короткую ночь.

— Я тебя не боюсь… — трогательно сообщила она, будто подбадривая.

— Мне этого не достаточно.

— Но это — уже много…

— Но по мне это — ещё не всё.

И теперь он катал в голове эти мягкие «пластилиновые» шарики мыслей, ощущая приятную инерцию. Словно в ладонях.

А может, и в них.

И она не испугалась. Вновь.

Теперь, полусонно томно осмысливая и набрасывая ей характеристик, по новой своей привычке, он вновь и вновь купался в свежайших, еще щекотных воспоминаниях:

— Где мои трусики? Не видел?

— Может, на мне?

— Снимай…

Не все поймут…

Какая-то в ней присутствует… очень умненькая, осмысленная наивность. Смягченная. Настороженная, будто дыханием спугнуть страшно. Олененок, да и только. И в то же время, она умеет прислушиваться к себе. Доверять себе. Быть честной с собой. И брать то, на что решатся немногие. Чемпионка…

Тут его, словно подслушав, тонко позвал телефон. И он заранее отгадал, кто это.

— Ну?? — вопрошала беспардонная трубка, врываясь в его безвременье, — Чё там девочка?

Трубка атаковала его и вчера вечером, но было не до неё. Он послал другу самый нейтральный смайлик. Не собирался посвящать кого-то в подробности, в которых сам до конца ещё не разобрался…

— Ну не томи! Чё там твоя чемпионка? Сильно Олимпийская?

Он поразмыслил. Как ответить на все это. Потом решился, и сделал это:

Фото.

Саша, утопая в русых, отливающих золотом волосах, мирно нежно спит в свете зарождающегося дня, укрытая бежевым пледиком. На его роскошном матраце. Волшебная гостья.

Оно получилось столь художественным, что он поделился самой главной своей правдой с другом.

Своей очарованностью.

— Спит {{{😀}}}.. — подписал он…

— То есть ты не шутил да? Про недетские намерения? — обеспокоился друг. Или просто ошалел от скорости развития событий.

А ведь всего месяц-другой назад он по-свойски приятельствовал с его женой. Ещё пока женой. Неразрывной, вездесущей.

— Мне не до шуток, брат. — напомнил Артём, сколько он уже один.

— И как оно? — начинал ступать по непротоптанной дорожке друг. Тот, который порой даже алкоголем утешал его последние месяцы, и слушал его исповеди про бесконечную и нескончаемую любофф.

— {{{😀}}}. — в ответ. Коротко и емко.

— Все гуд?

— {{{😀}}}…

— Брат, меня начинает заколёбывать твоя не в меру довольная физиономия… — виртуально «скрипнул зубами» его саундпродюсер.

— {{{😀}}} {{{😀}}} {{{😀}}}

— Все понятно с тобой.

Ниче не понятно на самом деле. А может быть, и да…

Артём подумал минутку. Он никого, ровным счетом никого не хотел и не готов был приглашать в свои ощущения…

— Кажется, не выспалась… — не унимался Макс, начиная потихоньку проникаться за приятеля…

Артём усмехнулся.

— Она уже второй раз уснула. Мы утром уже проснулись, поздоровались…

— Че, сильно поздоровались?

— {{{😀}}} {{{😀}}} {{{😀}}}

— Ты там… это… Не замучай девочку с голодухи. А то убежит от тебя.

— Неее, не убежит {{{😀}}}.

В чем-то он был уже уверен.

Или нет…

6. День 3. Слава Яйцам

Рассвело сильнее. Утро прогнало безвременье. Он как будто б совсем проснулся, и отправился на кухню что-нибудь попить.

Хотя можно было б и поесть.

Было б что.

Впрочем, не страшно: он и не привык. Завтракать.

Правда, сегодня вот — хотелось…

Печально без особых надежд залез в холодильник. Вспомнил, как вчера пробовал накормить её поздней ночью припасенным заблаговременно творожком. Совсем позабыл, что такое вес у гимнасток, и поздние ужины. Впрочем, может, сработает утром? Тоскливо оторвался взглядом от творожка, похвалив себя за жертву во Имя… закурил.

И вдруг сообразил, что соскучился по ней. Так странно, соседняя комната, и какие-то минуты в остатке до её пробуждения, а он на столько соскучился, что это роняет его в какую-то бесконечную печаль. Вспомнил, что скоро повезет её домой. А потом полетит на 2 дня на гастроли.

А сейчас в эти моменты, пока ещё неторопливые, она — спит… И пускай поспит подольше. Он впервые за всё своё прибывание здесь задернул шторы. Вид — подождет.

Обычно побыть одному — не тяготило его. И не называлось одиночеством. Но сейчас это было старательно прогоняемым

ожиданием. А ожидание — это всегда немного одиночество.

Filatov & Karas, Burito — Возьми моё сердце.mp3

Подумал включить музыку в наушниках, но не стал.

Вздохнул, шмыгнул носом. Глянул на свое отражение в стекле. Прям как в телеке недавно, в одном из первых таких своих громких «залетов». Точь-в-точь. Попробовал унять нервное подрагивание в руках с кружкой,

напоминая себе, что уже и сам — немного звезда, и перед второй звездой — из-под пледика — робеть не пристало. Вдруг вспомнил своё состояние, когда впервые высадил её из машины и попрощался… будто б насовсем. Позавчера.

Уже.

Еще только… капец…

…И ведь то была смесь тоски и облегчения. Сегодня было ровно обратное: душевный подъем и тревога. В ожидании её появления. Чем дольше она спала, тем больше в нем созревали мысли…,

которые получится проверить только тогда, когда наступит этот момент. Испытание первым утром.

Испытание обоим. Ведь попрощались навсегда — лишь позавчера.

Как и повстречались. Впервые. Постоянный, и правильная, ххех.

Это немного сносило «башню». И путало созревающие мысли. Взгляд на свое отражение «приземлял» его, приносил небольшое облегчение. Но ему нужно было не отвлечься. А собраться.

Смотря на белую гладь за окном из балкона-2, который студия, и попивая остывший чаёк, он услышал шевелние за спиной.

— Привет. — вынырнула из-за угла она, всклокоченная как персонаж из эпичного кино. И явно смущенная.

— Привет. — отозвался он ровно, — чаю? Прости, есть особо нечего. — не успел скрыть досаду он. — аа, там творог вчерашний, хочешь? Ты не замерзла там?

— Не. А… можно позаимствовать у тебя расческу?

Только теперь он рассмотрел степень её растерянности. Даже испуга. Она явно целилась мима кухни — в ванную. Хотя бы.

Мима.

Он не был готов больше ждать. 3х часов — хватило.

— Саш! — позвал он почти властно. Мягко, но неотвратимо.

— Я тут… там… — обрывчато в своих междометиях кивнула на убежище она…

— Сааааш! Иди сюда. Садись, чего тебе налить? Может, халат накинешь?

О ней ли этим позаботился?

Она прошла и села за стол со стороны двери напротив болкона, поближе к выходу. И скукожилась. Маленький птенчик нахохлившийся.

— Мне б расческу. — буркнула она. И вдруг, словно не удержав себя, уставилась на него как вчера. На прогулке. Когда внимала каждому его слову.

Правда, быстро очухалась.

Он сглотнул.

— Мне надо с тобой поговорить. — как твердо получилось. Прям как у него внутри.

Мгновенный испуг она погасила взглядом колючим и сердитым, совершенно читаемым. Недоверчивым. Её явно мучали сомнения и непостижимые предчувствия, и он не знал, как у него получится их развеять.

— Я счас. — навострилась прочь она.

— Успеешь. Подожди, я быстро. — ему тоже нужно было не рассыпаться. Не расплескать.

«Интересно, она давно не спит? Давно собиралась выйти сюда?» — осенила его вдруг странная догадка.

И проговаривая следующее, он вдруг по ходу понимал что попадает в точку…

— Я знаю, и ты знаешь… Что мы — совсем мало знакомы. — начал с важного он.

Ее нежное личико почти ожесточилось. Она чуть дернула носом в сторону, и резковато отшила:

— Мне нужна расчетка.

Тут он понял, что перегорел. Как перед экзаменом. Когда готовишься-готовишься, всё по полочкам в голове, а потом выходишь, и всё, и сыпешься как двоечник.

— Дослушай пожалуйста. Это важно.

В её облике появилась упрямая готовность — ну раз нужно принять ЭТО растрепанной, то так тому и быть. Хотя разумеется, терять достоинство «приятнее» хотя бы при полном параде.

Прочитав это с поразительной ясностью, он усмехнулся. И в слепом порыве её утешить, вдруг отметил про себя, что ему нравится как она злится.

Но нужно спешить, пока это не зашло слишком далеко.

— Мы мало знакомы, но. Ты знаешь мою ситуацию. Я, — он присел напротив. Открываться при свете дня оказалось не так просто, как под покровами ночи. — оказался один в самый неподходящий момент. Передо мной открыты многие двери…

Она вновь зачерствела. И не сводила с него откровенно сердитого, выжидающего, и ко всему уже готового почти ядовитого взгляда исподлобья, с немым саркастично-издевательским «секс-символ» в качестве обвинения. Он и сам отметил, что ничего хорошего его слова как-бы не предвещают…

— …я сам не знаю, куда меня потащит. Теперь. Со всем этим… В общем, мне нельзя одному, понимаешь? Сейчас. Да и вообще.

В её облике появилась растерянность.

— Это может прозвучать странно. Или глупо. Но… Почему бы нам не попробовать?

— Ты хочешь встречаться?

Все её существо вновь затопила наивная маленькая девочка. Лавиной смела всю жёсткость.

— Я хочу съехаться. И жить вместе.

Вот он и сказал. Ухнул, словно уронил с высоты. Вчера он упоминал ей, что с бывшей несмотря на зарегистрированные по всем правилам отношения — предложение, сделанное «на колене», свадьбу с белым платьем, фатой, и обручальным кольцом, которое снял лишь 3 дня назад, они по самым разным на протяжении лет причинам так и не смогли съехаться. По нормальному. Жили по своим родителям, ходили друг к другу в гости, встречались урывками на свободных хатах у друзей. Придумывали что-то в машинах. Съезжались на пару недель и снова откатывались назад. То деньги, то обстоятельства. Всегда — «на потом», всегда — «успеется».

Но он вряд ли мог упомянуть о том, как давно он ждал. Этого. И вдруг её, вот её стремительная, осторожно-бесстрашная готовность ко всему, к любой его авантюре, к любому его порыву…

на фоне недавней нерешительности кой-кого — вселила в него слепую надежду, что его мечта может сбыться. Вот-вот! Вот таким самым странным неожиданным образом.

Его окатило этой надеждой еще вчера, когда он застал её после душа такую домашнюю. Он поймал себя на мысли, что хочет приходить в этот дом, и каждый раз видеть эту картину.

И не только видеть.

— ……???

Нет, у него не было второй день ощущения, что он разговаривает сам с собой. Она на столько умела отвечать лицом… что иногда это было красноречивее любых слов. Кто-то сверху слышит его: после всего, что он наслушался в последнее время, Бог послал ему красноречиво молчаливую женщину. Аллилуйййя! Лучшего подарка он и не ждал…

Но сейчас он не сумел распознать ответа.

— Вооот. Это то, что я думал сказать тебе еще вчера. Но нужно было… — он набрал воздуха, не в силах подобрать более мягкой формулировки, и решил привыкать «жестить» по своему обыкновению, как есть: — кое-что проверить.

Неа, не прояснилось. Она лишь опустила глаза. При упоминании.

Жалеет? Корит себя? В ней проснулись условности, шаблоны, приличия и тезисы про неправильность?

— Вот. — выпустил из себя остатки красноречия и заготовок он, — И расческа — в ванной. Надеюсь, подойдет. Пока. Такая. Но если честно, мне и так нравится, взлохмаченной…

Она рассеянно пригладила волосы рукой.

— Ты не шутишь?

— Не шучу. — сдался он, и вновь не успел поймать себя на каких-то объяснениях: — Нет, всё понятно. И про то, что мы мало знаем друг друга, и неизвестно, как что получится. — он виновато глянул, и понял что пошел по второму кругу «поворотов-не-туда»… Его сегодня точно казнят за такие шаткие напоминания! — И что скажут наши близкие, как все это расценят… Я сам — только из таких… сильных… и долгих отношений, закончившихся крахом, ты — совсем малышка, толком никакого опыта. И… мы, вроде как, известные люди… И может быть много сомнений. Уместных. Все это понятно. Никто пока ничего не может нам гарантировать. Даже мы друг другу, или самим себе. Чистый эксперимент. Понятно, что наверное, ты захочешь подумать… — он не хотел ждать еще, но… каноны… — Со своей стороны я могу обещать только одно: предельную честность. Для тебя у меня теперь — нет закрытых тем и неудобных моментов. Я готов ответить на любые твои вопросы. Я готов открыто сказать, если вдруг «не пошло». Сразу. И никогда не умалчивать важного, не затягивать с ясностью. Тут можешь рассчитывать на меня. Полностью. Пускай знаком моего уважения и учтивости к тебе станет именно откровенность. Мне нужен такой человек, прям сейчас, и я сам готов быть таким. — вот оно! Вот же! Он хочет сам узнать себя предельно правдивым

через неё! Кто, если не она, сможет ему ЕГО показать? «Стань моим тренером открытости, доверия и партнерства!» звучало между строк. Я хочу узнать свой «the best». «Помоги, ты же — можешь!»

Она закусила губу. Поглядывая на него вкрадчиво. И неопределенно.

— И ещё одно скажу. Последнее. Я действительно этого хочу. И давно хотел. Опыта совместной жизни у меня и самого не много. Но это и не главное. Я не знаю, что делать теперь со своей свалившейся на меня свободой — я к ней не привык, никогда не стремился. А сейчас она может быть… вообще… для меня опасна. Может растащить меня на части. Я знаю, что всё это сейчас — слишком быстро для нас, и довольно рискованно. И не факт, что всё получится гладко… Может, я тороплюсь. Может, конечно, вот это моё «лучший для меня выход» звучит для тебя порядком эгоистично… Может, я что-то не совсем так понял… Может, ты ещё не совсем готова, разобралась, или просто я… Для тебя… Может, всего этого — он чуть не махнул на соседнюю комнату, — тебе не достаточно?

Он почувствовал, что не может больше выносить этой безответственности, и скоро реально «посыпется».

Он ждал хоть какой нибудь ясной реакции. Или просто хоть какой нибудь. Может, он вообще зря это заварил?

Тут она подняла на него беспристрастный взгляд, полный нейтрального достоинства, ровно и почти снисходительно уточнила:

— У тебя яйца есть?

У него аж скулы свело… За что она так??

«А что, ###ть, не заметно? До сих пор?»

И пока он ощущал, как в него вселяется покинувший только что её саму демон холодной ярости…

Она вдруг снимается с места, проскальзывает мима него посреди кухни.

К холодильнику.

Вынимает оттуда недавно учтиво предложенный творожок. Что-то ещё из шкафов. Ловко подхватывает небольшую сковороду… Включает плиту.

И начинает сосредоточенно взбалтывать что-то в миске вилкой.

Ааа! Эти яйца? — испаряется мыслями он.

Минута за минутой он молча прижухло наблюдает, как сначала сковорода, это иноплаетное невесть-что, к чему он никогда не приближался, а потом тарелка рядом наполняется

сырниками. Вчера он ностальгически рассказывал про мамины такие домашние.

И тут он вдруг смекает,

что это — и есть ответ.

Дискотека Авария — Песня про яйца.mp3

7. День 3. Привет семье

Эхх, знал бы он, что в следующие полчаса его постигнет немыслимое разочарование — разрушится одна из его самых сладких иллюзий… Лишь теперь настала пора сконфуженно обнаружить, что такое на самом деле означает — это интригующее и будоражащее из её уст слово…

«ВЕНЧИК»… Узнать… узреть…

чтоб потушить всё свои самые смелые ассоциации. Это её «мне срочно нужен венчик!» Ммм! Такооое слово… И такая вот разгадка! Ну надо же. Незадача…

Налопавшись неожиданного завтрака, он собирался отвезти Сашу домой. Как обещал её отцу.

Да и другие поводы нашлись сгонять тем же маршрутом. Они дружно прикидывали, как сказать новость родителям.

— Только можно, на этот раз я? А то пока ты предложишь… моих удар хватит.

Он уже и сам понял, что он — мастер «предложений»…

— Он их и так хватит. — не сомневался он лайтово. — Если вчера ещё не хватил.

— Да уж… Ты сегодня закрепить решил? Эффект… — качала головой Саша. Пришпиливая его глазками к стенке.

Она заметно оттаяла. Смеялась, корила, шалила, и даже кокетничала. Новенькая такая! Нисколько при этом всём не отходя от своего неповторимого «стиля». Высшее общество, да и только. Будто всегда в коктейльной шляпке и перчатках.

Потом совершенно срубила его своей обязательной утренней разминкой. Ну то есть — одно дело увидеть ЭТТТООО — на видео, в качестве шоу… И совсем другое — живьем. По-обычному…

— А меня на шпагат посадишь?

— А ты потом с него встаешь? — щебетали они, нарезая комнаты причудливой геометрией непроявленных следов.

— Только не проси меня так ноги закидывать…

— Не попрошу. Люстру жалко. — окидывала она взглядом его рост.

— Нет бы бубенчики пожалеть…

— Они у тебя бронированные. — начинала потихоньку схватывать она.

Собирались задорно. То поочередно метались по квартире в поисках то-там-то-тут забытых вещей, то вспоминали кому еще забыли срочно позвонить. Он проверял собранную в дорогу сумку. Она — уже и сама умудрилась растерять что-то здесь, типа ключей и заколочек. Попутно он вдруг замечал, что она уже неплохо освоилась. Даже сделал ей комплимент,

на что получил предельно логичный и земной ответ: поездил бы ты с мое по соревнованиям и гостиницам! Он улыбнулся, отметив про себя, что это — многообещающее качество. Для подруги артиста.

И вновь вспомнил, как тяжело перемены давались его такой домашней Жене. И сколько раз они на этом споткнулись, когда потребовалась мобильность — географическая, и в мышлении, когда его сто-пятьсот-какая-то по счету, почти детская песенка — вдруг «завирусилась», и вывезла его в топ… позвав за собой в новые масштабы и к новым горизонтам. И понеслась эта такая долгожданная лавина грандиозных жизненных перемен.

Да уж, а когда-то её постоянство, привязанность к их родному месту — тоже казалось ему качеством теплым и надежным и оттого всецело положительным. Попробовав стряхнуть с себя неуместные и неудобные воспоминания, куда залетал периодически поневоле, он вдруг отметил, что тогда и сам-то был таким же. Преданным месту рождения.

А теперь, вот: на чУмаданах. Живет. И ему это нравится.

— Только… ты должна знать про меня кое-что… — предостерег он.

— Перекрестилась… — не дрогнув, сообщила о своей готовности она. Совсем не испуганно. — записываю…

— Я совершенно не умею обращаться с деньгами. Так что…

— …моя задача…?

— …припрятать их от меня подальше. Пока не раздал и не растранжирил. — он вновь глянул на руку, на которой красовались дорогущие неоново-яркие желтые часы, стоившие теперь его некогда чуть ли не полугодового заработка. Наверное, она уже заметила, как утром он раздарил почти весь вчерашний гонорар родственникам и друзьям.

Но пока ничего не сказала. Просто кивнула в ответ.

Потом заставили себя одеваться в путь. Хотя расходиться «по углам» явно не спешили с обеих сторон… Артём вытащил из шкафа штук 6 футболок. И принялся примерять их на зеркало.

Нет! Не #потомушто! Эффект снятой майки, которым он уже вполне смело и умело пользовался в карьере «ради дела» и «во Имя Высоких целей»,

«по личному делу» — был опробован и закреплен вчера. Когда он спать ложился. И он вполне доволен был произведенным эффектом. И успеет ещё закрепить.

Теперь бы произвести нормальное впечатление в одетом виде…

Так что принты мультяшек — не катят. Цветные радужные граффити — пожалуй, тоже. Суровые черные заумные майки со строгой графикой — нннда.. но нет. Может, салатовая? Забавно: вчера в подобных сборах он особо не заморачивался.

Ну ладно, заморачивался. Теперь положение обязывает. Заморачиваться — всегда. Даже когда изо всех сил делаешь вид, что это не так. А отражение — спрашиваешь периодически: «норм?».

Много оценок — подстерегают. Много глаз смотрят. Нет, никаких жалоб, просто легкое напоминание.

Но если по жизни, теперь накрепко переплетенной с «пышной» карьерой, он выбрал «кричащий» и фривольный внешний вид, к какому неминуемо обязывала публичность, то сейчас…

Он обернулся, и встретился с карикатурной гримаской новой соседки, постукивающей взглядом по часам. Мило, но….

— Что?!!! Тебе проще, я посмотрю, когда у тебя тут появится выбор! В шкафу!

Она уже была в своем вчерашнем вязаном голубом свитерке, брючках обманчиво-классических, хотя типа лосинах, и даже в шарфе. Уже.

А он… Ну да, он — пока одевался, и снова множил вещи на кровати. Уже без надежды, что это уберется… сегодня.

И да, теперь это её уже касается… Остается это признать.

— Еще немного, и ты начнешь опаздывать, не я!

Кажется, она как всегда права. И кажется, это уже начинает сладко подбешивать.

— Хочешь, чтоб я провалился на смотринах у тещи? — уличил он. И сам одновременно испугался своих формулировок, и кайфонул от этой… свободы. Играть с такими словами, нырять на эту глубину.

Он сам не знал, в какой момент к нему пришло и укоренилось вот это «Все, забираю. Её. Себе»… В какой момент она «продала» ему себя, говоря современным языком не цифр, а «гуманитарного маркетинга».

Возможно, это случилось в тот момент, когда она так нежданно позвала его, вот этим своим кротким «Можно?!», кивнув ему в грудь, на пластиковую бутылочку в руке… Она попросила… воды. Или чего-то столь же живительного и всеобъемлющего, и он мгновенно прочитал этот месседж глаза-в-глаза. Она взяла из его рук, и в этот момент — предложила… расписалась в своей готовности что-то отдать взамен. Столь же личное. Он дал ей «испить из своего кубка», «из своего источника» — пластикового, с надписью «аква». А потом, отхлебнув оттуда сам, понял, что это стало странным венчанием. Пред людьми и Богом, его Богом Музыки. Никто ничего не заметил, но с этого момента его жизнь куда-то повернула.

— На твоем месте я б за тестя больше переживала. — уже нисколько не растерялась она — то ли восприняла шуткой, то ли пропустила мима.

То ли смирилась.

— Не, мы с ним вчера норм пообщались. Он же меня в дом пустил.

— То он по неосторожности. Думаю, сегодня у него накопится много… недосказанного… — Артёму нравился тон, который она подхватила… Или задала? Он чувствовал легкость рядом с ней. И в то же время её шуточки подчеркивали её серьезность. Как бы парадоксально это ни показалось. Поминутно он узнавал её всё больше, и это всё больше ему нравилось.

Когда-то знакомые намекали ему, что он довольно сильно подстраивался под любимую девушку. Имеет такую склонность к компромиссной почти послушности (которую он называл не###стостью»). Даже когда не намекали, (а близкие друзья никогда не лезли в его личное) — он кожей ощущал вот это снисходительное, но чуть раздраженное «ну да ладно, тебе с ней жить, разберешься»… Пока он искренне гордился своей житейской неприхотливостью, и с удовольствием баловал любимую уступками и примирениями. Мог прийти мириться сам, устроить романтИк. Он не чувствовал в себе дискомфорта или подавления, подчинения чужой воле,

и ощутил, как привыкла она ЗА-решать — обидками и слезами, а иногда и победной твердостью — только когда появились масштабы, в которых он подстроиться под её прихоти в очередной раз просто не… Не сумел? Не захотел? Просто наступил момент, когда это уступничество вступило в противоречие с главной его ценностью — делом, с которым он себя полностью ассоциировал. И в котором она столь поддерживала его до сих пор. До тех пор он привык довольно покладисто позволять формировать свою жизнь буквально во всем, что не касалось творчества. И мог приспособиться буквально ко всему, лишь бы только всё было хорошо… и всем.

И тут.. Девушка была совсем другая, а он уже вдруг осознанно ощутил, что снова во многом отдает ей бразды. И его снова это не беспокоит. Больше того — ему именно так и хочется: и строгого тона, и ясно заявленной воли в том, что он сам считает сущей ерундой. И даже где-то — воспитательных интонаций. Он чувствовал себя потерянным без этого весь этот месяц порознь с тающими надеждами на воссоединение — теперь он ясно высветил это. И теперь понимал: ему хочется, чтоб он нянчился с ней по-своему, но по-своему — и она с ним. Как-то так… Он хотел равновесия в этих качелях. Дополнения. И он хотел видеть, и вроде бы уже видел в этой девушке… совпадения. С его чаяниями — быть малышкой, но в чем-то — направлять его. Хотя он понимал, какую странную и сложную задачу он ставит перед довольно ещё юным созданием. Однако ему отчаянно хотелось верить. В хорошее. В её чувство равновесия. В её порой уместную молчаливую мудрость.

И немолчаливую — тоже.

И ещё кое-что: Саша в некоторых реакциях показалась ему… будто б чуть взрослее. Не столько бестолковости-бесноватости, чудаковатости, капризности… Неуверенности… Хотя по факту… — минус 3 года.

Нет, не с ним… И нет, он не сравнивает. Даже и не думал.

Нет, всё это перечисленное — будто бы есть, но… с другим градусом, с другим оттенком, с другой энергетикой. В его Жене всё было — слишком. Немного чересчур. Теперь уже, на данном этапе. Ведь сначала его поманила кротость и скромность полумифическая — тогда — много лет назад. Те, которые она потом как-то неловко начала менять на искусственную выразительность. Исходя из каких-то своих обособленных представлений. Она стала взрослеть как-то не находя себя в этом, и превращаться в клиническую актрису, со своим театром и своими «концертами». А ребенком с той органикой, той естественностью, оставаться ей получалось всё сложнее.

Здесь же — была та же кротость, но… дееспособная! Давно дееспособная! Речь даже не о ясной профессии и карьере, давно без опеки родителей, о какой его Жене думалось бы как об облачках,

а о той решительности по поездке в Калининград! Каково, а?!

Да и вообще: Меньше эксцентричности, меньше эго и неоправданной пугливости, меньше беспомощности,

шире кругозор, больше ответственности за происходящее, и даже эта ранимость…

…Какая-то другая (!) «детсткость». Не зовущая ни к «яслям», ни к жертвенности…

Он всё чаще задавал себе вопрос: почему он не сумел сохранить те отношения? Разве он не дорожил ими? Разве?

Всё дело — в резко обрушившемся успехе, или переезде? В «форсмажорах» успеха? Только ли? Или вопросы были и раньше, просто он их игнорировал? Может, просто они с нею застряли на каком-то этапе?

Ведь она упрямо, демонически, маниакально тянула его обратно — в детство! В те самые беспечные привычки, с которых у них все начиналось стооолько лет назад когда им не было и 20ти, в систему бесконечных мечтаний и отложенных их воплощений, замешанных на наследственной «беспомощности» и вере в чудеса и в сказки, которые утешают, но не сбудутся, в бесполезные игры вместо свершений, в подражания вместо находок и инициаций, в робкие «слепые» пробы вместо стратегий. В незавершенности, недосказанности, полутона,

в откаты назад. В инфантильную безответственную легкость «каникул» — из «сегодня» и «вчера», без утомительных мыслей про «завтра». В ребячество.

В ограниченную дееспособность! А с Сашей при всей её внешней незрелости, которую моментами так хотелось опекать, он стал на совершенно другой путь. На путь быстрых ярких решений, принятых рисков, полетных реакций и бес-сомненности.

В конце концов, эта малютка — за 1 день решилась съехаться. Та не могла решить этот вопрос 7 лет. Зачем, когда рядом — родители как убежище, как отговорка, и «все как-нибудь само, но непременно скоро»!

А он и не задумывался прежде, на сколько «вечные дети» — в действительности консерваторы, а вовсе не люди с вечно свежим восприятием юности.

Да, они — застряли в каком-то этапе.

Просто начал постепенно накатывать такой момент… когда из детского возраста и мироощущения настала пора выходить, а оказалось, что ей взрослеть совсем не идёт. И она к этому не готовилась! Она не умеет с этим управляться никак. Он со своим-то возрастом и самостоятельностью ещё пока примеряется, а вот она на этом пути — совсем заблудилась.

Эта мысль привела к странно будоражащему в последнее время вопросу о собственной «взрослости». Оказывается, ни цифра в паспорте, ни семейный статус, ни сумма в карманах в личном распоряжении, ни географическая свобода, ни минимальное количество наставлений извне, ни все признаки, казавшиеся такими понятными и значимыми ещё в школе — не определяют этого понятия. Как выяснилось. Как не определяет её — суть символов в твоих мелких личных вещах, брелках, талисманах, в телефоне, на твоей одежде и даже на твоем теле… Ни регулярный «разрешенный» секс без запретов и табу, ни тату где хочешь, ни волосы на груди и лице — в этом не помогают!

А что ж тогда — определяет?

Степень бытовой или финансовой самостоятельности от родителей?

Или ментальная готовность самим ими стать?

А ведь именно окончательное решение переезжать — отрываться от корней, родительских домов, привычек и своего родного города — обнаружило вдруг пропасть в мышлении с… той… кто…

Впрочем, не место и не время. Думать об этом. Они едут с Сашей к её родителям. Сообщать о своем скоропостижном решении…

И им не то чтоб все равно на их реакцию… Но они едут не спрашивать, а сообщать.

Пока он боялся даже представлять, какая на все это будет реакция. У всех.

Ему самому думалось, что это — взрослое взвешенное обдуманное решение, которое всем придется принять. И решительность его — только добавляет ему взрослости. Это не импульсивность и не каприз, ведь ему придется доказывать состоятельность этого решения день за днем. Потому что само такое решение — это свидетельство этого,

а не обратного…

Но всем ли так покажется?

А есть ли ему дело до всех? Чьи оценки ему важны? На самом деле?

Да, друзей, родных… И вот этих людей, к кому они направляются. И здесь пока всё очень неопределенно… По всем направлениям…

Тогда он отмахнулся: «Взрослость (кстати, он заметил, как это отпугивающее еще года 2 назад слово — перестало отпугивать!) — определяется самодостаточностью суждений и решений» — напомнил он себе. И родители — тут ни при чем…

И невольно вспомнил, как ранним утром сегодня писал маме: «кажется, я влюбился», как изливал всю мощь своих эмоций… И ему казалось, что она снова гладит его по голове, не взирая на расстояния в четверть земного шара. Там, где могла бы пожурить или понаставлять, поучить уму-разуму.

В Общем, задача — ясна: сделать так, чтоб Сашины родители… доверились? Да! И не пожалели. Убедить, чтоб потом доказать. Потому что они для неё — такие же важные.

Он выбрал белую майку, не обращая внимания на контраст с нательными росписями, и скомандовал:

— Готов! Погнали!

И отрапортовал сам себе: Никуда не опаздываем. Едем в правильном направлении. Она — выглядит довольной. Остальное — разберемся по ходу дела.

В лифте поздоровались с любопытными соседями, которые уже начали его узнавать, и тем деликатней читалось по ним НЕузнавание его утренней спутницы…

Оценки… Чьи оценки… имеют значение…

Кому? И почему?

Он взял Сашу за руку. Иногда нужно так мало, чтоб обозначить много. И заставить зрителей отвести глаза первыми.

Именно любопытно-делающий-выводы взгляд чопорной бабули с внуком, живущих парой этажей выше, заставили задаться его ещё одним вопросом, который рано или поздно напомнит о себе:

Публичность. Которая есть у них обоих. Что с ней-то делать? А Шип? А Хайп? А Хейт? Все эти стороны одного и того треугольника наподобие треугольника Карпмана — имеют немыслимую силу, и способны раздавить. Он знает об этом уже не по наслышке, недавнее свидетельство из ЗАГС тому свидетель. И участник.

Одной из главных причин его развода стало сокрытие его прочных устоявшихся отношений — на этапе стремительного развития его известности. Они обоюдно решили, что ему будет проще пробиться на верха — не то чтоб холостяком, открытым для фантазий поклонниц, но — без излишнего перетирания личной жизни — с «открытым» статусом… Вне заявлений и отрицаний. А она — просто будет преданно рядом, она и сам не готова была «высовываться», его скромница, и представлять величественное ему соответствие.

Лишь позже стало ясно, что так по неопытности они совершили самую главную ошибку. Благие намерения — уберечь свою малышку от посторонних оценок и сравнений — обернулись запоздалыми, и потому не всегда слишком ожидаемыми и приятными открытиями фанов, и Жене — пару раз знатно «прилетело» от недоброжелателей по части «достойности». Она встретила сопротивление, к которому не готовилась. Обрушившееся лавиной. Они оба думали, что будут просто гордиться друг другом, особо ничего не скрывали, мелькали вместе без заявлений. Они ж не думали, что их — начнут сравнивать друг с другом, да еще так ретиво… Лишь потом, позже проявилось, как это надломило её, и какую дало трещину в их сочетаниях и самооценках.

Она хотела так сама. Она сама была не готова к публичности и оценкам. И потом она — сама же косвенно поставила ему все это в вину. Стало понятно, что надо было «заезжать» во всё это — признанной парой, без альтернатив, «в броне» заявлений. Чтоб люди — сразу к ним обоим параллельно привыкали. Идти в соразмерных статусах, тащщщить! Но стало понятно — поздно. Когда его и её статусы в глазах людей уже не просто разделились — разверзлись, и фанатские поиски «кому же посвящены его песни» — начали заканчиваться разочарованиями: тююююю… и всего то, той Музы??

Да кто она, никто! НикакайЙя! Ни о чем!

И она — схватила этот вирус, этот комплекс. И ринулась в пучину неистовых доказываний, что не уступает и достойна быть «той самой в чужих глазах — в эти догонялки, погоню за тенью личного успеха на его фоне… Вот где понеслись наращивания и коррекции до неузнаваемости!

Утопия, всем не угодить! Он это понимал, а она это равновесие вдруг утратила.

Да, отношения больше скрывать нельзя. Ничего путного из этого не получается. Лишь обиды, подозрения в нечестности. В скрытии чего-то важного, или, может, просто для него не важного. Из каких-то сокрытых соображений. В увиливании от гарантий.

И вот, лишь теперь, в лифте по дороге в Мир, в первый их общий День, он вдруг критически оценил Сашу. И со странным ощущением полу-удовлетворения-восторга, полу-виноватости вдруг осознал, что… Подходит! Черт побери, капитально подходит! Только вот… радоваться ли этому?

Вот уж интересно, как он теперь будет доказывать ВСЕМ!!!, что не статус стал определяющим в их отношениях.

Интересно, а она сама — задавалась уже этим вопросом?

Или её наивность ещё не завела её в такие дебри? Его собственная — только-что завела, ёпт!

Почему-то он сразу уверился, что она — не пошла за Звездой.

Ну то есть, может, на неё и произвело впечатление всё вместе с его «сценографией» — но именно как с его прокаченным скиллом и дополнительными возможностями человека и личности, а не с хайповостью, которой можно похвастать, когда можно его прилепить себе «медалькой» за завоевание. Она приняла его не характеристикой себе самой, как это однажды стало интересно делать его Жене.

Нет, слишком много было всего этой ночью невидимого, что касалось только их двоих, и чего хватило с лихвой. Для любых уверенностей! Да и сейчас она взяла за руку не знаменитость,

а подала руку доверенному лицу, у которого искала опору. Там, где ещё не чувствовала себя до конца уверенно.

И все же… это не плохо, что они — соответствуют друг другу. И в статусе тоже. Потому что именно это несоответствие было… первопричиной еще недавно.

И тут нарисовалась новая задача: «вывезди» и этот «пункт» в истории, которую он нарисовал себе за 2 дня! И которая теперь казалось важной для его… жизнеобеспечения. Столь же важной, как карьера-мечта — не больше и не меньше.

И именно сейчас было самое время трезво оценить все риски.

Да, счастье — любит тишину. Но только не когда на тебя такой спрос… И не когда место с тобой, столь востребованное, может показаться вакантным… Ведь тогда тишину с умалчиванием и нерешительностью может перепутать и само счастье…

Вывезти. И с точки зрения посторонних взглядов — не хайпануть, а войти в Мир — вместе, чтоб никто не посмел усомниться в искренности на фоне их дополняемости. И с её точки зрения — чтоб она никогда не повторила ошибку… ошибку!!! той, другой.

Чтоб не возникло даже мысли, даже допущения, что внешнее, антураж — может быть важнее «внутреннего». Ощущений.

Ни у кого.

Даже у себя самого.

Иван Дорн, Роман Бестселлер — Ренессанс.mp3

И тут он вновь вспомнил о недавнем наболевшем: а вдруг он сам (?!!) По неосторожности подал поводы? Допустил двусмысленности? Лажанул, и даже сам не заметил? Она нашла в его сторону столько обвинений, вдруг она была в чем-то права? Ему-то самому — точно не в чем себя упрекнуть? Точно? Он столько раз спросил у друзей: ребят, я точно «в себе?» Вы — говорите #есличо! Он никого не растерял из друзей, ни души — не вызвал ни зависти, ни раздражения! Ведь все видели весь его путь и чего ему все это стоило, что он и теперь никому не «залез на голову», ничьего самолюбия своим успехом не зацепил, не разогнался до заносчивости. Но там…

Все ли он сделал? Чтобы погасить пожар? Чтобы не допустить возгарания? Все ли меры предосторожности, правила безопасности сумел соблюсти? Достаточно перестраховался?

И тогда в машине он принял решение. Мгновенное:

— Посмотри сюда, Сань. Теперь ты знаешь пароль. От телефона. Запомнить его легко — это день свадьбы моих родителей. Теперь ты знаешь, можешь брать его. Ничего! Что такого? Иногда девочкам нужно просто успокоить воображение, да? Не вижу в этом ничего сверхъестественного. #есличо. Особенно на фоне… моего нынешнего образа жизни. Я же обещал, что у нас не будет секретов.

Вывезти. Он часто повторял себе в последнее время, стараясь простить всех и извинить себя: «не вывезли. Ухнули масштабы, резко и с размаху. Не справились. Никто не виноват, просто занесло на поворотах. Несчастный случай. Не определяющий ни степени вины, ни прав, никак не характеризуя участников аварии, и их навыков управлять… своей жизнью. Просто случился «гололед». Форсмажор. Все! Ничего, никого не разбило, все поправятся. Все встанут на ноги… Переболеют и выздоровят. Он — уже начал. И ей… тоже полегчает. Скоро!

Что мог для неё — он уже сделал. Это было искренне. А неискренне помогать он не умеет. Готов, но в меру. У него — и здесь забот хватает.

Однако он ясно предвидел вот это всё «жужжание» заранее, со всех сторон его «отголосков»: Москвичка. Титулованная. Увела. И вывезти это предстоит — обоим. Но прежде всего занимать твердую позицию придется ему. А она — тогда не подкачает.

И у него на все это — только одно оправдание: он — очень верит в эту свою историю.

Впрочем, в прошлую он тоже… верил.

Воспринимает ли он сам эту новую свою историю — как случайность? Или как вызов себе, шанс исправить свои недавние «повороты»? Он не мог сейчас осмыслить этого. Он мог только понять, что РАД присутствию этой волшебной девушки рядом. А все остальное — после…

Она сегодня завязала себе хвост, длинный прямой «конский» хвост на затылке до самого… самого…, делающий её сразу взрослее и строже. Это уже не девочка с косичками со второго ряда. Это не «русалка» в принтах-мультяшках. Прошло время размышлять над своими этическими и юридическими правами и её возрастной состоятельностью, или наблюдать со стороны, как за сказкой. Пришло время мчать вместе в одном направлении. Пришло новое время, и это она его принесла.

АХ, как она вздергивает подбородок! И походка у неё — решительная. Кайф.

Кажется, экзотические анимешки — позади, он вырос из них. Теперь вперед к Высокому искусству. Тут уж не до иллюзий…

Он просто чувствовал… или просто отчаянно желал…

найти себе товарища. В своем пути. Просто хорошую компанию. Для жизни. Не драму и не жертвенность, не зависимость, не утопию из томных фантазий про себя и её —

найти друга… И питомца))) Для которого сможешь стать «питомцем» и сам…

Потому что ребенка вместо жены он уже заводил, и они — неожиданно вырастили друг друга.

Теперь ему нужна спутница. Самостоятельная. Выдержанная. Сильная. «Зубастая». Даже, если фея.

Та, которая берет на себя что-то больше просто оценок. И не только ждет и выжидает.

Ах, как же она вздергивает подбородок!

Да, ему нужен друг. Пускай, «он» — и немного сказка.

— Ты не выспалась, Санёк? — ласково «пощекотал» словами он.

Она улыбнулась, и на душе его потеплело. Ответа он уже не ждал… Не все запросы требуют ответов…

немедленных ответов…

— Меня раньше никто так не называл… — тепло призналась сама Классика во плоти.

…Ну может, тогда найдутся ответы — другие?

* * *

Дежавю. Андрей Геннадьевич отозвался на звонок, заглянул в домофон… Знал что увидит, и все же не ожидал.

Этот обнаглевший тип… И правда привез. И правда «завтра». И не просто привез, да высадил, а явно собирается снова войти! Однако ж, парень бравый (зачеркнуто) борзый! Они с Полиной вчера, рассеянно распроводив гостей, полночи прождали пропащую, гадая — шутка то была, или… степень наглости? Оказалось, недооценили. Всех недооценили.

— Ну… он такой, яркий.

— Вызывающий.

— Поет неплохо… — пробовала найти утешение (себе? Или мужу?) Полина, когда стало ясно, что ждут — зря.

— Вот сразу полегчало… — фыркнул он, пытаясь уснуть.

И сегодня их штормило, шатало от решимости устроить знатную взбучку этой распустившейся… потом вдруг вспоминали, что Саше — уже 20. Ещё, но уже! Совершеннолетие давно случилось. Да, она живет с ними, но она — давно зарабатывает сама, и даже этот дом построен на её призовые, на её заслуги! И она вообще-то не каждый день так делает, и она свободная, цельная, взрослая… Рассудительная… обычно.

Но выбор?!! Скорость развития событий? И демонстративность??

И выбор!!!

Словом, гости явились в самый неопределеный момент, когда стрелка весов, колебавшаяся все утро из крайности в крайность, зависла где-то посередине, на пике максимальной неопределенности.

— …чаем… поить будем? — растерянно спросила Полина, будто разрешения. Она явно настроилась придерживаться его настроя.

А он — её-шнего… Незадача.

Андрей вышел, молча впустил явившихся — бочком, совершенно не понимая что делать и на что он имеет права. И стараясь ни на кого не смотреть. И не пускать в голову картинки, не дававшие ему покоя последние полсуток.

— Чаю? — вынусунась из-за его плеча Полина.

Ну ничего, осталось только поздороваться, да распрощаться. Привез — спасибо. Доссвидания. А уж останутся с дочерью наедине — прояснят, куда подевалась их строгая, тихая, послушная да покладистая. Он вчера трижды спрашивал у жены: как его звать-то? Но к утру — кажется, запомнил.

Саша… была ровно такая же, как вчера. Скромница и всеобщая гордость. Но что-то поменялась. Будто скромница и гордость, но уже не вполне… своя.

Полина как-то вчера сказала, что, типо, мол «девочке -захотелось яркого приключения. А тут — живой артист подвернулся. Модный, на виду. Видный, эффектный, яркий. Может, её даже и не „понесло“, а это просто такой запоздалый „переходный возраст“? Ну, когда наступает пора протестов, эпатажа и отвоевывания личного пространства вопреки привычному?» Сказала, такое быстро проходит. И сказала так… понимающе. Благословляюще почти!

Но только всё это не отменяло того, что какой-то громадный проходимец не пойми что делал с его малышкой.

А может, и не делал, а? Может, это такая шутка была? А потом — недоразумение?

Глянув на парня вновь, он понял: если и шутка, то… затянулась. Такие… просто так мима не ходят.

— Знатно погуляли, да? — не сдержался он. Парень скидывал куртку в прихожей. Под ней оказалась толстовка с символом… аналогичным его самой видной и знаменитой татуировке, только с продолжением «фантазии на тему». Явно сделанная на заказ. Бренд. Тот поднял на него спокойный взгляд, небрежно поправил ультрамодные громадные часы с кричаще-ярким корпусом.

То есть про время — не забыл. — прочитал знак Андрей. И насторожился ещё больше. Парень скинул желтые кроссовки, и сделал шаг в гостиную.

— Мам, пап. Артём… — начала «за здравие» Саша…

— Да, мы уже узнаём. Со второго раза-то… Пора уж… — поправил очки Андрей. — то ли дело вчера. А вот сегодня — уже пора выучить.

Тонко заакцентировал!

Парень как будто ожидал всего этого. Был готов. Он выглядел расслабленным, при всей его «боеспособной» комплекции. От него исходили энергетические волны мощи самоуверенности на грани авторитетности, и Андрей старался разглядеть во всем этом самолюбование, и не проиграть на фоне, не потеряться. Но парень, казалось, умел выверять себя с тончайшей точностью.

— Хотим вам кое-что сказать…

— Сообщить…

…КККкааккоййе тревожное слово…

— Да. У нас есть новость…

Родители замерли: это объявление про «у нас» — не предвещало ничего хорошего.

— Пап, думаю, скоро ты начнешь узнавать Артёма еще лучше… — попробовала прибегнуть к шутливости Саша.

— Он у нас поселится? — иронично вскинул брови под оправой папа.

— Нет. Я — у него… — тихонько ровненько…

громыхнуло, и оставило за раскатом — тишину…

Некоторые явно хотели бы воспользоваться перемоткой и поставить на паузу где-то пораньше…

Сумма вопросительностей обернулась на гостя. Взяла его на прицел.

— Ну я вчера обещал вернуть Сашу. Вовремя. Вот. Передумал… — снова ухнул удальцой из старых славянских былин модник, разя непрошибаемостью. И улыбочкой. — Чаёк был бы кстати, спасибо.

И чё такой довольный? Вот этими объявлениями своими? Давно разводился что ли?? — молча всплеснул руками Андрей.

— Тёмочке. — махнула Саша, и метнулась на второй этаж. — а я — вещи собирать.

То есть не шутки, да? Совсем не шутки?

— Пытаюсь понять, — вежливо начал хозяин дома, отловив гостя на полшаге к лестнице, — как спокойно отпустить дочку почти без житейского опыта во взрослую жизнь вместе с человеком, который только что свой прежний брак погубил?

Тот будто б даже и не удивился обвинениям. Он упрямо задрал подбородок, росписи на шее зазвучали принятым вызовом.

— Погубил и потерял — несколько разные вещи. Я с себя ответственности не снимаю, но не всё иногда зависит от нас. Иногда жизнь предлагает странные обстоятельства, и люди в них просто — попадают. — обозначил он ровно. — Брак был моим решением и желанием, как и желание в нем оставаться и его сохранить. Но мы угодили в такую колдобину на своем пути, что восстановлению утраченное уже не подлежало. Как ни старайся.

— Ой ли? — попугал призраками прошлого слегка удивленный оппонент…

— Это такое же окончательное и взвешенное решение, как и желание больше через такое не проходить.

…произнес тот, кто все решил за 2 дня — вступить в новый романтический союз, прочность которого пока оставляла бооольшие вопросы. Здравая ирония отразилась на лице отца.

— Молодые горячие, куда ж тут без колдобин… — кольнул сомнением Андрей. И словно произнес «ты погулял бы ещё, тебе ж сам Бог велел! Вместо того чтоб очередной голову морочить»…

— Я жену свою любил, и не изменял. — прочитал сомнения Артем, — Правда, чист. Хотите верьте, хотите нет. Наши отношения разрушили не легкомыслие, моё конечно же, а разные представления о том, как нам дальше жить, и куда идти. По какому пути. Сотрясения образа жизни и долгожданных, как ни странно, радостных событий оказалось слишком сильным, мы не справились. Считайте, проверку «медными трубами» не прошли, но уроки — извлечены. Третьих лиц тут замешано не было, правда. Хотя, понимаю, мой облик как будто б обязывает. Она тоже периодически пыталась меня в чем то уличить, и я так и не смог объяснить, что зря. Я пытался.

— Теперь на Саше решил свои эксперименты ставить?

Он другого будто б и не ждал…

— Опыты на людях запрещены, — уголком рта чуть цинично усмехнулся гость, — но приобретение опыта — дело другое. Думаю, нам с Сашей есть чем поделиться. Друг с другом. И мы — он чуть нахально подчеркнул новую реальность, — рассчитываем на вашу поддержку.

Андрей всеми лучами своих глаз выжигал гостя: «ох и тревожный ты! Да, ты, залетный!»

И сам же пугается своих мыслей…

ПростиГосспади! Что только на ум не придет! Для таких новостей — точно рано ещё!

— Предохранялись хоть? — не выдержал он, тихонько ровно вложив прямо в ухо гостю…

Парень, отозвавшийся было метким взглядом, рассеянно стрельнул глазами в сторону.

— У нее контракт! — предостерег отец.

— Какой?

— Со сборной! Ты ещё не успел спросить, да? Заняты были? Опытами?

— На долго? — вдруг опять обнаглел графичный брюнет. Будто б у него на всё это были свои планы.

— Полгода, потом может, ещё. Ты это. Справку-то принеси.

Парень открыл рот,

закрыл, обезличенно сосредоточенно кивнул, и с видом, что вопрос — решен, размашисто двинулся за девушкой к лестнице, уже совсем по-хозяйски. И вдруг остановил её, показавшуюся наверху, на полпути. Озарением:

— Сааань! А ты же… В Калининград вчера хотела? — он стоял как раз на том месте в прихожей, где вчера она манифестировала свои залихвацкие намерения…

На середине лестницы Саша остановился. И меееедленно развернулась.

Показалось, она не то чтоб прям вот сейчас хотела… Но вдруг поняла, что

да, хотела! И лишь сейчас обнаружила в себе нежелание оставаться в ожидании.

— У тебя же выходной? Можешь ещё один выпросить?

Она кивнула. Второй раз, потом ещё, быстрее, зачастила.

— Посмотрим билеты? — он полез в свой телефон на сервис заказов. Кинул сообщение менеджеру. — есть билеты! Попросил менеджмент взять тебе!

И вот уже родители беспомощно наблюдали, как разоряется шкаф в розовой комнатке дочери, и его содержимое раскидывается на 2 сумки. На «завтра», и на «вообще».

— «ну может, капризы проходят и не так быстро. Но проходят! Же…» — молчаливо растерянно поглядывала на Андрея жена, смотря, как пришелец, живописный и громоздкий, которого теперь не обойти, ловко дирижирует сортировкой одежды, и тромбует нежные женственные спортивные костюмчики. И белье.

— Чаёк. Вот…

* * *

8. День 3. Первая гастроль