Бесплатный фрагмент - Океан Надежды!

Эпиграф

Просто дождь.

Я ходил за ней по пятам. Я молил ее остановиться. Но она упорно падала вниз. Я оберегал ее от неприятностей. Я подарил ей работу, о которой она мечтала. Она ничего не оценила. Я убаюкивал ее, когда она плакала. Я заботился о ней, когда она болела. Я подбрасывал ей статьи о развитии. Она их сжигала. Я делал все, чтоб рассмешить ее. Но она упорно продолжала страдать. Я шептал ей на ухо: «Ты моя девочка, ты самая лучшая, ты самая любимая». Но все было напрасно. Я беспокоился и делал все, чтоб она не заболела. Но она давно перестала обращать внимание на свое здоровье. Я уговаривал ее друзей не бросать ее. Я сталкивал их как бы случайно. Но она ссорилась с ними. Я находил ей новых знакомых. Но она не поддерживала дальнейшее знакомство. Я вставал перед ней на колени и шептал: «Хочешь на море? Хочешь?» Я знал ответ. Но продолжал верить. Я продолжал верить до последнего. Я делал все возможное и невозможное. Я делал. А она падала все ниже и ниже. Я страдал. Но попыток не терял. Я предлагал ей весь мир. Но она все отвергла. Теперь ее нет. И я за это в ответе. С меня спросит господь. Ведь я был ее ангелом-хранителем.

P. S.: Люди. Мы так вас любим и оберегаем. А вы, ломаете нам крылья. Мы молимся за вас каждый день. А вы о нас даже не вспоминаете. Ваши победы и достижения! Мы воспринимаем как свои! Когда вам плохо, мы закрываем вас собой. И нам больно. Но мы терпим. Потому что, когда больно вам, нам еще больнее. Мы любим вас вопреки всему. И нам обидно, когда вы говорите или думаете, что вы одиноки. Помните! Мы с вами! Мы рядом! Мы любим вас! Храни вас господь! Ваш! Ангел-хранитель!

Океан надежды

(Рассказ 1)

Было время, когда-то я думала, что моя жизнь кончена и хорошего впереди меня не ждет. Это мне твердили все подряд: и подружки, и вообще, люди, которые меня окружали. Я сама так думала, но, как показало время, я очень ошибалась: плохое мне предстояло только пройти. Я хочу рассказать вам и поделиться, возможно, я говорю путано, перепрыгивая с одной темы на другую, но просто еще так свежи мои воспоминания, мои кровоточивые раны. Началась моя история восемь лет тому назад. Приехала я в Новосибирск из одной небольшой деревушки, названия которой вы, наверно, никогда не слышали, да и вам оно не надо. Поступила я в педагогический институт и сразу же нашла работу, так как содержать меня было некому. Мама моя работала дояркой и зарплаты не видела по полгода, а отца и в помине никогда не было. Меня поселили в общежитие с тремя девочками, мы сразу поладили. Я устроилась мыть по вечерам полы на одном предприятии, и жизнь шла своим чередом, пока как-то раз я не познакомилась с парнем, звали его Андрей. Он стал так красиво за мной ухаживать, дарил цветы, но самое главное он меня кормил, говорил, что учится и работает; я, наивная, думала, что мы идеальная пара, и летала бы, наверно, до сих пор в облаках, пока не узнала на пятом курсе, что беременна. Я так ждала вечера, чтоб увидеть своего любимого, поделиться с ним радостной новостью, ведь он так часто говорил мне, что давно видит себя отцом семейства и не делает мне предложения только потому, что я еще учусь и он не хочет обременять меня еще и семейными делами, так как он уже это прошел два года назад, когда писал диплом и как его семья ему мешала, перекладывая слишком много обязанностей на его плечи. Я же, в свою очередь, пыталась ему помогать как могла: садила и выкапывала за него картошку, нашла приработок, чтоб любимый ушел с работы и писал диплом, не отвлекаясь на пустяки, ведь он говорил, что это вклад в наше будущее, и я верила. Отдавая ему всю зарплату, я оставляла себе лишь на еду, чтоб не протянуть ноги, ходила пешком по десять километров, экономя на проезде. Зимой, когда обнаружилось, что сапогов у меня зимних нет, мы с любимым пошли по помойкам. Не найдя там ничего и замерзнув, мы забрели в церковь, сели на лавочку и стали греться.

— Ничего, — говорил он мне, — носки пододенешь и зиму переживешь.

К нам подошел священник.

— Что, молодые люди, — спросил он, — если у вас, может, какие вопросы?

— Нет, — ответила я, — мы просто зашли погреться, а то ноги у меня совсем озябли.

Батюшка опустил глаза и, увидев мои рваные сапоги, сказал:

— Пойдемте.

Мы зашли в комнату. Там лежали вещи. Он сказал:

— Выбирай себе что надо.

Я взяла сапоги и свитер, и счастливее меня не было никого на свете.

— А вы, молодой человек, будете себе что-нибудь брать?

— Еще чего, — ответил Андрей, — стану я обноски носить.

Мы вышли, и священник сказал мне:

— Открыв глаза, душа увидит.

Но я тогда ничего не поняла и даже не пыталась разгадать сказанное им. Но что-то я далеко ушла в воспоминания. Их за пять лет накопилось, конечно, предостаточно: одни жгут душу, другие заставляют улыбаться, но в основном воспоминания заставляют ненавидеть себя и сжигать изнутри — как можно было быть такой дурой?! Накрыв на стол и надев свое самое красивое платье, я стала ждать любимого. Он пришел, как всегда в последнее время, немного дерганый. Я накормила, рассказала пару смешных историй, которые произошли со мной на работе. Так как на пятом курсе надо было проходить практику, я устроилась в детский досуговый центр, совместив практику и заработок. Андрей вроде оттаял, попросил добавки и денег. Я вытащила пять тысяч рублей, поцеловала его и с гордостью сказала:

— Милый, мы беременны!

— Ты уверена? — спросил он меня.

— Да, я была у врача. Уже два месяца!

И тут он сорвался, он стал кричать, что я безответственная, тупая дура, которая о жизни ничего не смыслит, что я лимита и нищенка, и ударил по самому больному, назвав меня безотцовщиной; проорав все, что у него накипело, он строго так сказал:

— Завтра иди на аборт, и чтоб я больше не слышал глупостей.

— Ты ведь так хотел детей. Мы два года о них говорили.

На что я услышала:

— А кто тебе сказал, что детей я хочу от тебя? — И рассмеялся мне в лицо он.

Я стояла и не понимала, а точней, я не хотела верить в происходящее, а он продолжал смеяться и напоследок мне сказал:

— Да кому ты нужна, горе-поломойка? — И закрыл за собой дверь.

Я села на диван, закрыла руками лицо и просидела так до самой ночи, пока не пришли мои соседки по комнате.

— Ты чего такая? — стали расспрашивать они меня.

Я пересказала им все, что со мной произошло.

— Быстро на аборт! — в один голос вещали они, приводя доводы.

Я соглашалась, кивала головой и все еще не могла поверить в людскую злобу. Я думала, что только в сериалах бывают такие подлецы. Утром я отправилась в поликлинику. Взяв талон, я села возле двери. Люди ходили туда-сюда, а я находилась в пространстве. Весь мир рухнул. Я жалела себя и в то же время ругала.

— Заходите! — строго так сказала врач.

Пройдя в кабинет, у меня затряслись ноги и руки.

— Что у вас? — неприязненным тоном спросила она меня.

— Я беременна. Хочу сделать аборт.

— Муж есть?

— Нет.

— Ясно, — с надменным видом поглядела она на меня. — Вот список анализов. Пройдешь — потом приходи.

И не успела я встать, как она вскрикнула:

— Следующий!

Я хотела что-то спросить, повернулась, но она строго сказала:

— Иди. Что задерживаешь очередь?

И закрывая за собой дверь, услышала, как она сказала медсестре:

— Как надоели эти залетные.

Я сдала все анализы и пришла за направлением. Врач, изучив карточку, не поднимая головы, сказала:

— Аборт делать поздно, да и нельзя: резус у тебя отрицательный. Первая беременность. Потом детей не будет, еще и кровь у тебя плохо сворачивается, так что будем рожать.

Я опешила.

— Нет, я не буду, я не смогу его поднять.

— Значит, нечего было ноги раздвигать, — с раздражением ответила она. — Не хочешь — отказную потом напишешь, а сейчас иди врачей проходи. Вот бегунок, — и протянула мне лист, на котором были перечислены специалисты, и, повернувшись к медсестре, сказала: — Еще статистику мне портить будут, и так из-за таких никаких премий не дождешься.

Выйдя в коридор, мне не хотелось жить. Уборщица сделала мне замечание:

— Что, не видишь, я мою?! Чего стоишь как вкопанная?

И я за долгое время заплакала. Я рыдала так, что у меня пошла носом кровь. Все обходили меня, брезгливо поглядывая в мою сторону.

— Ну чего ты? — подошла она, отложив швабру. — Что, новости у тебя плохие?

Я и слово не могла произнести. Открылась дверь, и вышла врач. Поглядев на меня, как рявкнет:

— Это что еще за представления?! Сначала наебут, а потом сопли распускают!

Одна из пациенток вступилась за меня:

— Вы же врач и должны вести бы себя покорректнее.

— Я никому ничего не должна, — ответила она и закрыла дверь.

— Тебя как зовут-то? — поинтересовалась уборщица.

— Катя.

— А меня Мария Степановна. Пойдем, Катерина, умоемся да у меня в каморке чай попьем. Пойдем, пойдем, слезами горю не поможешь.

— Я не могу его оставить. Понимаете? Да мне даже жить негде. Учеба закончится, и меня из общаги попросят, а идти некуда и помощи ждать неоткуда.

— А у мамы этого Андрея ты была?

— Нет. Зачем я к ней пойду, если он и слышать обо мне не хочет?

— А вот это зря. Может, она хорошая женщина. Войдет в твое положение и поможет.

— Ну не знаю, боязно мне.

Придя в себя, умывшись и попив чаю, я решила все-таки навестить маму моего любимого. Купив печенья, я еще полчаса не решалась позвонить в дверь: то уйду, то вернусь. Но пересилив волнение, нажала на звонок.

— Здравствуйте, Елена Владимировна.

— Здравствуй. Тебе чего? — зло спросила она. — Андрея нет дома.

— Да я, собственно, к вам, — замялась я.

— Слушаю, — ответила она, даже не пропустив меня в дверь.

Я разволновалась и сказала как есть:

— Я беременна от Андрея.

Она хмыкнула.

— А откуда мне знать, что ты его не нагуляла?

— Я могу сделать тест ДНК, — заплакала я.

— Да в принципе мне плевать, от кого ты там залетела. Делай аборт, и чтоб ноги твоей здесь больше не было. Андрей влюблен и встречается с достойной девушкой, так что рассчитывать тебе не на что. — И закрыла перед моим носом дверь.

Последние месяцы я помнила с трудом: как защитила диплом, как искала работу, чтоб был скользящий график, искала квартиру, чтоб было куда забрать ребенка из роддома, и поступила на второе высшее на факультет психологии, думая, что там мне поставят мозги на место и я смогу избавиться от комплексов, а главное — от боли, которая разрывала мне душу. А как же ребенок, спросите вы меня, и я отвечу: до последнего я не принимала свою беременность; даже когда на УЗИ мне сказали, что у меня будет девочка, мне было глубоко фиолетово. Эта новость не вызвала в душе ни капли волнения.

---

— У вас тонус, — сказала мне моя врач, — нужно ложиться на сохранение, а то так и до выкидыша недалеко.

Сейчас вы, наверно, возненавидите меня, но эта новость меня обрадовала, и я написала отказ от госпитализации. Я ждала, что это произойдет, все больше погружаясь в работу. Я хваталась за все, но денег не хватало категорически. Я отсылала домой часть средств, чтоб мама перестала работать, так как ее здоровье ухудшалось, и все боялась ей сообщить, что она скоро станет бабушкой. Я так и слышала ее неодобрительный тон и стыд перед соседями, родственниками и друзьями. Слово «нагуляла» причиняло боль, и я продолжала молчать. Время подошло, и я родила девочку весом 2500 килограмм и ростом 47 сантиметров.

— Ой, какая дюймовочка! — восхищался персонал. — Какая красавица!

Но я, смотря на нее, видела только свои грехи и позор.

Выписали нас, и мы вышли на улицу. Всех других встречали и поздравляли мужья, мамы, папы, и только я никому в этом мире была не нужна.

— Девушка, — сказал мне фотограф, — отойдите. Вы что, не видите, что всем мешаете? Уйдите из кадра.

Я опустила голову, и слезы покатились по моим щекам.

— Ты чего, доченька? — спросил меня дедок, который, видимо, ждал своих правнуков: у него в руках были очень красивые алые розы.

— Я никому не нужна, — прошептала я себе под нос.

— Нет, — поднялся он и погладил меня по спине. — Это раньше ты, может быть, была никому не нужна, а сейчас ты нужна ей, — и заглянул в конверт. — Держи, — протянул он мне букет.

— Спасибо, но не надо, вы ведь его для кого-то купили.

— Ну и что, моей много надарят, а этот я дарю малышке. Как назвала ее?

— Никак, — ответила я.

— Но время еще есть; вот посмотришь на нее повнимательнее, и имя само придет.

Как же так, спросите вы, столько ходить и имя не придумать. Да я его и не придумывала, я ее не ждала. Придя в свою съемную однокомнатную квартиру, я решилась позвонить маме. После часового разговора было решено, что она переедет жить ко мне, так как с работы она давно ушла, а больше в деревне ее ничего не держало. Оставив дом на своего брата, мама переехала к нам.

— Ничего, доченька, — говорила она мне, — справимся как-нибудь. Я ведь тебя подняла одна, и времена тяжелее были, а сейчас людей уже ничем не удивишь. Вон, звезды — то сходятся, то расходятся, рожают от кого ни попадя, и ничего. Не ты первая, не ты последняя. Давай-ка лучше девочке нашей имя придумаем.

— Мне все равно, — сухо ответила я.

— А давай, Катюша, мы ее Настенькой назовем. Помнишь, в детстве у тебя все куклы были Настями? Ты других имен не признавала и меня ругала, что я тебя им не назвала. Мы с тобой даже в игру играли дома, пока никто не слышал. Я тебя Настюшей называла.

— Как хочешь. Пусть будет Настя.

Шло время, с работой было туго, точнее сказать, она была, но платили сущие копейки. Получив очередную зарплату, заплатив за квартиру и купив продукты, я поняла, что денег осталось только на хлеб, и то если его покупать не каждый день. Я шла и плакала. Я больше не могла так жить: вещей нет, шампунь, и тот не могу себе позволить, мою мылом. Все уходит на смеси, так как молоко у меня через неделю пропало, да и девочка оказалась очень болезненная: все время то простуды, то еще что-нибудь да вылезет.

— Алло, доченька, у Насти опять температура; я врача вызывала, так он тут рецепт оставил. Ты зайди сейчас по пути, купи.

— Хорошо, скинь мне на телефон.

Зайдя в аптеку и узнав сумму, я вышла ни с чем, так как денег у меня таких не было. Я шла, ускоряя шаг, почти бежала. Слезы катились градом, хорошо, что вечером народу было мало, и темнота скрывала мое отчаяние. Запнувшись об бордюр, я упала и порвала свои единственные зимние сапоги, которые когда-то подарила мне церковь. Я встала как не в себе, я даже не помнила, как пришла домой. С порога мама сразу же спросила про лекарства.

— У меня нет денег, — ответила я.

— Но ты ведь сегодня получила.

— Да, и все раздала. Вот продукты.

— Но Настю надо лечить.

И я не выдержала. Это был первый мой серьезный нервный срыв.

— Кому надо?! — кричала я. — Я ее ненавижу. Она сломала мне всю жизнь. Я думала, что, уехав из деревни, начну жить, понимаешь, жить, а не выживать, а получилось, что я горю в аду. Пусть она сдохнет! — кричала я. — Господи, забери ее! — И убежала в ванную. Проплакав там часа четыре, я вышла. Мама варила кашу, а Настя ползала рядом.

— Есть будешь?

— Да, — ответила я.

— Катя, скоро обязательно станет легче. Я Настюше уже прикорм начала вводить, месяца через два можно будет отказаться от этих баночек, да и на горшок я ее присаживаю, так что подгузники мы почти не надеваем, так, только в больницу, а на улицу я ей из марли делаю.

Я кивала головой и смотрела на дочь, а в душе жгла боль, я не могу передать вам словами. Вот вы думаете, какая я тварь — не люблю собственного ребенка, и я вам отвечу, а скорее даже себе: я ее люблю, может, это покажется странным — что за любовь такая? Да я не знаю, как объяснить, но тревога, которая росла с каждым днем, делала меня истеричкой, и я ничего не могла с этим поделать. В голове было только одно: ты не сможешь ей дать все лучшее, ты плохая мать. А вдруг завтра ты умрешь. Куда она пойдет? В детдом? Я успокаивала себя, разговаривала сама с собой, но четно — срывы происходили все чаще и чаще. Как-то вечером хозяйка пришла за очередной квартплатой и увидела разрисованные обои в коридоре.

— Это что такое? — стала возмущаться она.

Мама хотела ей объяснить, что радость — у нас Настя ходить начала, вот и рисует, а обои мы потом переклеем, но хозяйка даже слушать не стала.

— Вы мне всю мебель испортите. Все, съезжайте, к тому же и договор наш уже истек. Даю вам два дня. — И захлопнула двери.

Я упала на пол, и мне не хотелось жить. Куда мы пойдем: ни денег, ни друзей, и я пошла в ванную, чтоб повеситься. Закрылась, включила воду и стала писать прощальную записку. Просидев на полу минут 15, я услышала телефонный звонок. Это звонила начальница из детского центра, где я работала.

— Добрый вечер, Катерина. Вы бы не могли завтра пораньше прийти, а то нянечка заболела?

— Могу, — ответила я, не зная почему.

— А что у вас с голосом? — поинтересовалась она.

— Да так, неприятности.

— Что-то с дочерью?

— Да все сразу.

— Знаете, Катерина, зайдите завтра ко мне, поговорим.

Я положила трубку и вышла из ванной. Мама упаковывала вещи. Я налила себе чай и уставилась в одну точку, просидев так до утра. Придя на работу пораньше, я столкнулась с одним из родителей.

— Как хорошо, что я вас застал, — сказал мужчина мне, — мой Егор только и говорит о вас. Вообще, он очень замкнутый мальчик, а с вами общий язык нашел. Мы с женой так рады, что хоть с кем-то у него получается диалог.

— Егор очень славный мальчик, просто не каждый может его понять и принять таким, какой он есть. Вот вы видите в нем инвалида. Мальчик, который родился без руки. А я вижу в нем личность, и его душевные переживания мне понятны. В свои шесть лет он рассуждает как взрослый и видит ваше смущение: когда вы с ним идете рядом, когда представляете его новым людям, вы стыдитесь.

— Да что за бред, — завозмущался папаша, а сам прятал глаза.

— Вы откупаетесь деньгами.

— Я его не бросил! — выпалил он.

— Но и не полюбили, — ответила я, — но я вас не виню. Я сама не принимаю своего ребенка.

Мы печально поглядели друг на друга и молча, пряча слезы, разошлись в разные стороны. Я поднялась к начальнице.

— Проходи, — с улыбкой сказала она мне, — присаживайся. Ну давай, рассказывай, что у тебя случилось.

— Мне некуда идти, — закончила я свой рассказ.

— Знаешь, вы ведь вполне можете пожить здесь. А что, кровати для сна есть, кухня имеется, поднакопишь и снимешь что-нибудь приличное. А сын мой на газели работает — вас сегодня вечером перевезет.

Я выдохнула: хоть на какое-то время я смогу передохнуть. Жизнь потекла ни шатко ни валко; через два месяца, поднакопив, мы опять сняли квартиру и переехали в надежде на стабильность. Время шло. Я получила второе высшее и стала у себя же в центре подрабатывать еще и детским психологом, помогая всем, кроме себя. С деньгами стало полегче, но нехватка все равно чувствовалась. Настя ходила второй год в сад, но как ходила — больше болела, и деньги таяли на лечение и улучшенное питание. Мама постоянно лежала с ней по больницам то с аллергиями, то с пневмонией, то с кишечными отравлениями. Время шло незаметно, и ей исполнилось пять лет. Мама только и твердила: надо Настин день рождения справить, деток из садика позвать. Я печально на нее поглядела.

— Мама, у меня туфли совсем порвались. Мне уже на работе замечания делают. У меня косметики нет. Я в свои 27 выгляжу хуже, чем женщины в сорок. Посмотри, у меня от всех этих стрессов волосы седые. Мы и так все лучшее ей. Ты вот когда в последний раз яблочко ела? А она сегодня. Так что никаких дней рождений.

— Ну давай хоть печенье купим, деток угостим.

— Печенье куплю, — резко ответила я.

Придя на работу, нас всех собрали на совещание.

— У меня для вас плохая новость, — сказала директор. — Нас закрывают. Так что мы все свободны.

— А зарплата? — забеспокоилась я.

— Получите там копейки за десять дней.

Я шла домой, и моя жизнь опять катилась в яму, из которой я так старалась вырваться. На полпути мне позвонила мама, и я знала, что опять мне предстоят расходы.

— Катя, — начала она, — мне сейчас из сада позвонили. Настя опять заболела: сопли и кашель. Я ее заберу, а ты лекарства купи.

Я ничего не ответила, лишь молча положила трубку, и у меня сорвало голову. Я бежала домой, как бешеная. Влетев в квартиру, я накинулась на дочь: начала ее трясти и орать. Я кричала такие вещи, за которые меня следовало убить на месте.

— Ненавижу! — говорила я ей. — Зачем я тебя родила?! — И продолжала ее трясти, и она заплакала, и, поднимая свои голубенькие глазки, пыталась меня обнять.

— Прости! — закричала она мне. — Мамочка, любимая, прости меня, пожалуйста, что я родилась. Я тебя очень люблю! Хочешь, я могу жить на площадке, а ты с бабушкой будешь меня подкармливать, как кошечку, которая живет у нас в подъезде? Мне не надо лекарств. Я ведь ничего не прошу. Прости, прости меня, — упала она передо мной на колени и стала целовать мне ноги.

Встала как вкопанная, и только тогда что-то щелкнуло у меня в голове.

— Ты ни в чем не виновата, — стала я ее целовать, — это я, понимаешь, я плохая.

— Нет! — кричала она мне. — У меня самая хорошая мама. Я тебя люблю. Я вырасту. Я все для вас с бабушкой сделаю, мамочка, — гладила она меня по голове, — я не обижаюсь, не обижаюсь, — повторяла она, целуя меня и гладя по волосам. Мы проплакали так весь вечер. Я извинилась перед мамой, которую всегда обвиняла, что отца у меня не было.

— Мама, — сказала я ей, — ты ведь ни разу не показала, как тебе было сложно, а я превратила нашу жизнь в ад.

— Ничего, — ответила мне она, — главное, что ты осознала; теперь у нас все наладится.

Утром я пошла искать работу, и мне сопутствовала удача. Зайдя в один офис, я услышала, как мужчины разговаривали на повышенных тонах. Я успокоила дебошира, вставив свою лепту. Он махнул рукой и ушел, закончив конфликт.

— Ловко это у вас получилось.

— Да я просто психолог по образованию. А вы не подскажете, здесь вот реклама детского центра. Им вроде персонал нужен.

— Да съехали они: аренду не потянули.

— Жалко, — сказала я.

— А вы к ним на работу хотели?

— Да.

— Может, вас наше предложение устроит? Мне нужен человек, который будет людей устраивать через тесты, а то много неадекватных развелось. Зарплата приличная. Все в белую, и график нормальный: пятидневка с 9 до 17. Ну как вам, интересно такое предложение?

— Очень интересно, — обрадовалась я. Наконец в моей жизни началась белая полоса. За два года я накопила на первоначальный взнос, и мы переехали хоть в однушку, но свою. Радости нашей не было предела. Из большой лоджии мы сделали Насте ее комнатку и стали готовиться к главному событию — к первому классу.

— Ну что, мои любимые девочки, — кричала я хохоча, — уже готовы к рейду по магазинам?!

— Да, — смеялись они, и мы вышли на улицу. Дойдя до остановки, я предложила купить всем по мороженому. Мама начала возмущаться:

— Так не ели толком ничего, а ты ей сладостями аппетит весь перебьешь.

— Не перебьем, — смеялись мы и умяли аж по два.

— Катя, — говорила мне мама, — ты что, с ума сошла — такую кобылицу на руках носишь? А ну поставь ее, пусть сама ногами топает.

— Ну мам, — отвечала я, — от остановки далеко, устанет еще. — И радостно тащила свое сокровище на руках. За два года все поменялось. Я смотрела на свою девочку, и у меня от умиления щемило сердце. За ночь я вставала к ней по пять раз, чтоб поцеловать, укрыть или просто полюбоваться, а она отвечала мне взаимностью. Я так старалась стереть из ее памяти пять лет ада; я применила все техники, которые только знала, мы вылепливали все неприятные события, рисовали плохих персонажей и потом их или рвали, или сжигали, и когда я почувствовала, что ее боль стала утихать, а воспоминания для нее стали просто прочитанной страшной сказкой, я потихоньку стала успокаиваться душевно. Наша Настя пошла в первый класс, а я по выходным нашла себе хобби: записалась на курсы шитья и конструирования. Мама радостно кричала:

— Настюша, представляешь, меня выбрали играть Снежную Королеву!

— Ура! — запрыгали мы. — Завтра пойдем по магазинам, купим самый красивый материал и сделаем из тебя самую красивую королеву на свете.

Я купила ей ткань из блестящей белой парчи и приступила к шитью: стала расшивать его наикрасивейшем стеклярусом, который при свете играл как алмазы.

— Ух ты! — восхищалась дочь. — Мама, я хочу себе такое свадебное платье. Ты мне сошьешь?

— Я сошью тебе еще лучше!

— Мама, — поцеловала меня Настя, — ну куда уже лучше! Это просто шикарное и такое пышное. Я похожа буду на Золушку.

Я целовала доченьке ручки и говорила:

— Ты у меня самая красивая, самая любимая. Я для тебя что хочешь сделаю и сошью.

А она обнимала меня за шею и начинала щекотать. Платье почти было готово, и роль выучили, как у Насти поднялась высокая температура и сбиваться не хотела.

— Мам, неужели опять простуда?

Мы ведь вроде в выходные никуда не ходили. Я платье заканчивала. Настя слова учила. Где она простыть могла?

— Да она, доченька, уже неделю головной болью мается.

— Как? — удивилась я, — А мне почему не сказали?

— Настя не хотела тебя беспокоить.

Меня резануло по сердцу. Неужели у моей доченьки до сих пор страх быть ненужной, быть обузой? Я подошла к ней, забрала книгу и посадила ее к себе на колени.

— Почему ты мне не сказала, что плохо себя чувствуешь? Ты не должна бояться говорить как есть. Я буду любить тебя всегда, слышишь меня?

— Да, — ответила мне она, и я вызвала скорую. Нас увезли в больницу и положили на обследование. Через две недели меня вызвал главврач и ошарашил новостью:

— У вашей дочери рак, — сказал он.

— Что… — затрясло меня.

— И дела, скажу я вам, хреновые. Нужен донор. Вам нужно сдать кровь на совместимость. Я не буду вас сейчас грузить терминами, но время пошло на часы.

Мы сдали с мамой кровь и попросили знакомых, но результаты пришли неутешительные: мы не подходили.

— А отец? — спросил доктор.

— Мы не общаемся, но я постараюсь его найти.

Приехав по старому адресу, я позвонила в дверь. Открыла мне Елена Владимировна.

— Тебе чего?

— А Андрей дома?

— Ну дома, с женой и детьми. А ты чего приперлась? Жизнь нам портить?

— Нет, Настя заболела, нужна кровь.

Тут вышел сам Андрей. Я пересказала слова врача, а он потер лицо и ответил:

— Катя, мне весь этот геморрой не нужен. Ты ее родила, ты ее и тяни. Мне по хрен ваши проблемы. Со своими бы разобраться. И вот еще что: чтоб больше сюда не приходила, а то с лестницы спущу. — И закрыл дверь. Слезы текли по моим щекам. Меня догнала его мама. Я было уже обрадовалась, что она предложит сдать кровь, но услышала:

— Ты ведь молодая, еще себе родишь. А так, может, и к лучшему, а то мы тоже думаем: болтается ребенок, потом еще, как ты, начнет к нам приходить.

— Не беспокойтесь, моя дочь не станет вас беспокоить. — И мне стало их так жалко. Я посмотрела на них свысока и поняла, какие они несчастные люди, не умеющие любить, друг друга и то, наверно, еле переносят. Спасибо тебе, господи, что я не стала такой, а ты открыл мне глаза.

Начались страшные будни: капельницы и химиотерапия. Моя девочка таяла на глазах, а я ничем не могла ей помочь. Как-то пришла к ней. Она сидела в своей любимой розовой шапочке.

— Ты чего, — удивилась я и улыбнулась, — гулять собралась?

— Мама, — взяла она меня своими исхудавшими ручонками за мое лицо, — они отрастут, обязательно отрастут. Ты не расстраивайся, — говорила она мне, а я ничего не могла понять.

— Что отрастет, доченька? Ты о чем? — И она сняла шапку. Я ахнула, и у меня потекли слезы.

— Мама, — забеспокоилась Настя, — ну не плачь. Это же всего лишь волосы, вот они. — И она открыла тумбочку. Они лежали, аккуратно сложенные. — Я утром проснулась, а они лежат на подушке. Я сразу подумала, что ты расстроишься. Помнишь, как долго ты училась делать красивые косы мне?

Мне стало стыдно, что не я успокаиваю маленького ребенка, а он меня.

— Да, моя хорошая, они обязательно отрастут. А помнишь, ты хотела каре? Вот через пару месяцев сбудется твоя мечта.

Время шло, и Настя таяла. Донора мы так и не нашли.

— Екатерина Викторовна, — начал доктор, пряча глаза, — я понимаю вас как мать, но мы, к большому сожалению, больше ничем не можем вам помочь. Лечение подошло к концу. Мы вас выписываем.

— Что… — завозмущалась я, — но дома ей может стать хуже.

— Поймите, — начал врач, — ваша дочь умирает. Зачем ей видеть этот ужас? Каждый день кого-то из ее друзей, что она здесь обрела, увозят в морг. Почему бы вам просто не постараться ее последние дни как-то скрасить?