Бесплатный фрагмент - Огонёк

Владимир Безменов

ОГОНЁК

…рецессивные аллели влияют

на признаки только

в гомозиготном состоянии

Эрвин Шрёдингер

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич

Александр Пушкин

Не знаю отчего,

Я так мечтал

На поезде поехать.

Вот — с поезда сошёл,

И некуда идти.

Исикава Такубоку

ГЛАВА 1

В один из жарких июльских дней, когда с безоблачного неба струилось дремотное марево, часа в три пополудни на одном из строительных объектов Москвы случилось чрезвычайное происшествие. Некий монтажник, будучи в состоянии похмельного синдрома, неловким движением выхватил из ящика здоровенный анкерный болт, а он возьми да выскользни из его мозолистой руки. Жалобно звякнув о балку, крепежное изделие полетело с четвертого этажа. Как раз в то самое время внизу прораб Николай Кузькин решительным шагом направлялся к стропальщикам, устроившим незапланированный перекур. Он собирался крикнуть этим аморальным бездельникам «Хули расселись?!», но успел произнести только первое слово. В следующее мгновение анкерный болт, набравший в соответствии с формулой ускорения свободного падения приличную скорость, ударил прораба аккуратно в самое его рыжее темечко. Хрясь! Несчастный тотчас обмяк и рухнул на гравий. Происшествие получилось довольно эффектное, казалось, сверкающий перст божий покарал сквернослова. Ошеломленные рабочие поначалу не двигались с места и только спустя немного побежали вызывать «скорую». Минут через надцать понаехало начальство, а через полчаса, наконец, подоспела и скорая медицинская помощь. Прораба Кузькина по настоянию начальства увезли не куда-нибудь, а в Склиф. Там Кузькина подключили к системе жизнеобеспечения, поскольку он впал в запредельную кому четвёртой степени и, по словам лечащего врача Рогова, дело его было дрянь.

После этого случая все на стройке целых две недели ходили в касках. Кузькина несколько дней жалели, да так, что двое в медвытрезвитель попали. А между тем история прораба только начиналась. Череп его оказался на редкость крепким и почти не пострадал. Мозг был целёхонек, в нем не обнаружилось даже ни одной маломальской гематомы. Причину комы никому так и не удалось установить. Такие обстоятельства весьма удивляли всех врачей. Один профессор даже привел студентов посмотреть на Кузькина. Однако сей факт не привел к излечению бедняги. Напротив, через две недели энцефалограмма показала, что мозг пациента безвозвратно умер, и персонал тянул с отключением тела от аппаратуры лишь потому, что его супруга не давала согласия.

Однако вскоре все формальности удалось уладить, и соответствующая медкомиссия, а также без пяти минут вдова Кузькина Люся, направились в палату прораба с печальной миссией.

Решительно открыв дверь и ступив за порог, председатель комиссии доктор Рогов сразу прищурился. Палату Кузькина заливал яркий солнечный свет. За открытым окном жизнерадостно щебетали птички, а сам Кузькин, казалось, умиротворенно улыбался. Рогов хмыкнул чему-то своему и пригласил всех за собой.

Когда соответствующие бланки были почти заполнены, медсестра Верочка Неверова, писавшая под диктовку доктора, спросила:

— Алексей Алексеевич, а что писать в графе «диагноз»?

— А вы не знаете? — недовольно посмотрел на нее Рогов. — Пишите, как есть: биологическая смерть. И не забудьте проставить время, 12 часов 15 минут.

— Так ведь он пока не умер, — возразила Верочка.

— Ну, так значит умрёт, у нас есть ещё сорок секунд. А вы, Анна Петровна, — обращаясь к своему заместителю, добавил Рогов, — не мешкайте, ИВЛ отключайте, пожалуйста. На этих словах Люся, женщина простая и недалекая, но добрая и сентиментальная, невольно громко всхлипнула и торопливо принялась вытирать брызнувшие слезы.

Анна Петровна перекрестилась, пробормотала «Прости, господи, его душу грешную», и перекрыла Кузькину дыхание, выключив вентиляцию лёгких.

— Какую еще душу? Вы в клинике или в церкви? — сделал ей замечание строгий доктор Рогов.

— Извините, Алексей Алексеевич. Само собой вырвалось, — ответила Анна Петровна, стараясь не смотреть на простыню, которой был уже с головой накрыт Кузькин, ибо по белому полотну как раз одна за другой побежали слабеющие волны конвульсий. Рогов наклонился над несчастным, чтобы удостовериться в отсутствии пульса и реакции зрачков.

— Пульса нет. Вот и ладно, — покосившись на умершего, примирительно кивнул головой Рогов и повернулся к Верочке. — Мы уходим, а вы позвоните санитарам.

После этого все, включая бедную Люсю, расписались в бумагах и с облегчением поспешили покинуть палату. Однако, когда медкомиссия находилась в самом конце коридора у выхода с этажа, вдруг сзади, из палаты Кузькина, с воплем выскочила медсестра Верочка Неверова. Она находилась в состоянии аффекта, через слово заикалась, и только после стакана воды и ватки с нашатырем смогла поведать о напугавшем ее происшествии. Оказывается, перед тем как позвонить санитарам, Верочка решила поправить колготки. В самый пикантный момент девушка вдруг обнаружила, что Кузькин, которого уже все считали предметом неодушевленным, пристально смотрит на нее и тихо что-то бормочет будто бы на немецком языке. А Кузькина, надо заметить, красавцем никто бы не назвал, рожа у него была страшная, заросшая щетиной, с нависшими бровями и широким мясистым носом. Можно представить, какой ужас испытала бедная Верочка.

— Наверно, это конвульсии продолжаются, — неуверенно предположил председатель комиссии и направился в палату. Остальные последовали за ним и там имели возможность изумленно уставиться на Кузькина, который, как ни в чем ни бывало сидел на кровати и, глядя прямо перед собой в никуда, действительно, разговаривал сам с собой на языке, похожем на немецкий. Речь его лилась медленно, бархатный с хрипотцой баритон производил завораживающий эффект. Кузькин произносил слова нараспев и слегка раскачивался. Закончив странный свой монолог, он перевел взгляд на вошедших и виновато улыбнулся.

— Извините, но это никак не возможно, — обращаясь куда-то в пространство, пробормотал Рогов.

— Коленька, да что же они с тобой сделали?! — запричитала испуганно то ли вдова, то ли жена Люся. Все кроме доктора Рогова перекрестились.

ГЛАВА 2

Плавно покачиваясь, поезд быстро удалялся от Берлина все дальше и дальше на восток, к польской границе, оставляя позади сосновые рощи, озера и болотца, которых не счесть в земле Бранденбург. Но Макс, подтянутый белокурый молодой человек, еще мог видеть темнеющий вдалеке знаменитый Шпреевальд. Когда-то эта земля была самой большой провинцией Пруссии. Именно здесь тысячу лет назад происходили захватывающие события в биографии знаменитого императора Оттона I, основателя Священной Римской империи. Макс много читал об истории Бранденбурга и теперь, пристально вглядываясь в проплывающие за окном ландшафты, явственно представлял себе тевтонских рыцарей, скачущих по здешним лесам в поисках приключений, славы и богатства.

Он был не один в уютном мягком купе. Напротив сидели и потягивали чай с лимоном двое его спутников. Один, поджарый старик, доктор медицины Ганс Оркельназель. Другой, высоченного роста лысый мужчина почтенных лет, но всё ещё крепкий на вид, профессор истории и лингвистики Франц Гестэрнтагер. Какое-то время все трое молчали, хотя немного нашлось бы на свете людей способных подобно этим мужам идеально логически и грамматически излагать свои мысли, которые у них, к слову, всегда имелись. Ныне так уж не говорят. Речь превратилась в утилитарное средство коммуницирования, совсем утратив эстетический флёр былых времён. Но не для этих троих.

Ещё раз бросив взгляд в окно на убегавший в западном направлении пейзаж, Макс первым нарушил молчание.

— И всё-таки, почему вы решили ехать поездом, профессор? — сказал он, обращаясь к Гестэрнтагеру. Тот отхлебнул из стакана и тоже задумчиво посмотрел в окно.

— Мой юный друг, — отвечал он затем с невозмутимым видом, — в Россию лучше погружаться постепенно.

— Warum? — удивился Макс, откусывая бутерброд с любимой колбасой «Kalbslebenwurst».

— Это же очевидно, — охотно продолжил свою мысль Гестэрнтагер. — Что есть самолёт? По сути — лифт. На одном этаже дверь закрывается, на другом открывается, и вот ты уже в другом месте, даже не успев как следует подумать о цели своего перемещения в пространстве. Лифт переносит нас из точки А в точку Б словно багаж в контейнере, совершенно уничтожая расстояние. Это оправдано, если ты путешествуешь, скажем, из Берлина в Амстердам или, к примеру, из Будапешта в Барселону. Между этими городами, по большому счёту, нет никакой разницы. И в пути мы не заметим ничего принципиально нового для себя. Но Россия — совсем другое дело. Иной мир, непостижимый даже для самих русских. Медленно погружаясь в Россию, я надеюсь подготовить себя наилучшим образом к встрече с русским простолюдином, внезапно заговорившем на старом верхненемецком языке. — Тут профессор потёр блестящий шар своей головы, как бы приводя в порядок имеющиеся в ней мысли. — Повторюсь ещё раз, уже много веков — это мёртвый язык. У меня ушло немало времени на его изучение. И я должен понять, с чего это малообразованный русский мужик по фамилии Кузькин выучил его после удара не очень тяжёлым предметом по совершенно пустой голове.

— Но с чего вы взяли, что он говорил на старом верхненемецком? — По лицу Макса трудно было определить от чего он получает большее удовольствие, от беседы с профессором или от колбасы. — Насколько я понимаю, это всего лишь ваше предположение, сделанное на слишком косвенных основаниях.

— Опыт, мой юный друг, опыт, — спокойно парировал Франц. — Это ли не веское основание? Все утверждали, что слышали немецкую речь, но никто не понял ни слова. Мне всегда говорят то же самое, когда я использую старый верхненемецкий язык.

Профессор говорил на безупречном русском с едва заметным акцентом. Горькая ирония заключалась в том, что далеко не всякий русский способен был ныне так искусно изъясняться на великом и могучем, как этот немец. Единственным недостатком казалась, пожалуй, чрезмерная любовь профессора к прилагательным превосходной степени. Впрочем, это уж кому как. Франц не лез за словом в карман и с годами отработал необычайную меткость в определениях. В научных кругах моложавый старик снискал известность как редкий полиглот, абсолютный эрудит и человек острого ума. Последнее качество Гестэрнтагер не замедлил проявить.

— К тому же, у поезда имеется ещё одно ценнейшее свойство, выгодно отличающее его от самолёта, — сказал он и посмотрел вопросительно на своего коллегу Ганса Оркельназеля, который в ответ, как показалось Максу, одобрительно ухмыльнулся.

— Да? И какое-же? — спросил Макс.

— Поезд делает остановки в пути, — ответил Франц, — и на любой из них возможно сойти.

— Очень глубокая мысль, но на что это вы намекаете? — Правая бровь Макса удивлённо поползла вверх.

— Мой коллега всё объяснит, — улыбнулся Гестэрнтагер. — А то я уже начинаю думать, что он решил отмолчаться.

— Не надейся, — ответил на шутку доктор медицины и пристально посмотрел на Макса. — Молодой человек, мой друг Франц, безусловно, иметь интерес смотреть человека, который знать старый верхненемецкий язык. Мне также хочется изучить рентгеновские снимки, томография, кардио и энцефалограмма человека, который чудесно вернулся из другой свет. Но мы пока не понимаем, зачем вам надо на ваши деньги тащить два немецкий старик в Москву.

— Я уже объяснял, — начал было Макс, но Ганс жестом остановил его.

— Слушайте меня спокойно, Макс. Мы не торопимся. Мой коллега правильно сказать, что это поезд, а не самолёт. Поэтому время у нас много.

Доктор медицины нарочито медленно отхлебнул ароматного чая, а затем продолжил, как ни в чем, ни бывало, произнося слова монотонно, словно читал лекцию.

— Вы сразу предупреждать нас, что останетесь инкогнито. Вы не пытались обмануть нас и выдавать себя за кто-то другой. Это делать вам честь. Вы рассказали нам об удивительный феномен Николай Кузькин, устроили нам приглашение из Москва и просить наш экспертная помощь, хотя, честно говоря, я плохо представлять, в чём точно она будет заключаться. Мы с мой коллега отправились с вами в полный неизвестность. Да, я и Франц, конечно, есть авантюристы. Любознательность — наша натура. Да, всё так. Но согласитесь, Макс, если вы хотеть от нас что-то особенное, также, и мы можем требовать от вас большего. Это есть справедливо. Сейчас мы знаем только ваше имя и то не факт, что оно настоящее. Вы понимаете?

Тут Ганс Оркельназель пригнул голову и сказал совсем тихо.

— Мы с Францем думать, что не знаем, где тут э-э-э, — он посмотрел вверх, словно пытаясь отыскать забытый русский глагол на потолке, — э-э-э зарыта собака. Мы думать, что вы не открыли нам самое главное. Так расскажите сейчас. Облегчите душу.

— В противном случае, — Франц был тут как тут, — мы с Гансом сойдём в Варшаве. Зря время не потеряем, навестим моего старого друга, профессора словесности Кшиштофа Жбанека. Последний раз я гостил у пана Жбанека восемь лет назад, и, помнится, он угощал меня отменной зубровкой.

На этих словах Гестэрнтагер заговорщицки подмигнул Оркельназелю и вредные старикашки довольно рассмеялись.

Макс встал, собираясь было демонстративно нервно походить из угла в угол, но сообразил, что купе для этого не предназначено. Поползновение не осталось незамеченным, и профессор Гестэрнтагер осуждающе покачал головой.

— Макс, лучше скажите нам нечто утешительное. Например, объясните, зачем вы оплатили дорогостоящее медицинское оборудование той самой клинике, в которую мы направляемся, и как этот факт связан с тем обстоятельством, что мы с Гансом — единственные иностранцы, приглашённые на закрытую пресс-конференцию, посвящённую феномену Кузькина? Мы храбрые люди, но, признаюсь, нас немного пугает ваша одержимость этим событием. По какой причине вы так стремитесь туда попасть? И отчего именно с нами?

Макс нахмурился,

— Но как вы узнали про оборудование?

— По правде говоря, — улыбнулся Гестэрнтагер — просто предположили. Небольшой блеф. Но вы купились, Макс. А про оборудование от неизвестного мецената было написано во всех новостях. И теперь мы точно знаем, что, во-первых, вы человек не бедный, а, во-вторых, вам зачем-то позарез нужен Кузькин.

Стариканы были не промах, голыми руками таких не взять. Словно подтверждая сей неутешительный вывод Макса, немцы дружно замолчали и подвергли внимательному изучению ландшафты за окном. Теперь мяч был не на их стороне, они предоставили своему оппоненту возможность поломать голову над нелёгким выбором. Но Макс уже приготовил ответный выпад.

— Хорошо, — скрепя сердце, кивнул он белокурой головой. — Ваша взяла. — Затем Макс пристально посмотрел на шантажистов и продолжил тихим голосом. — Всё сказанное мной должно остаться между нами. И я обязан предупредить, что как только начну говорить, ваши жизни окажутся в опасности. Да, да, господа. Вы открываете ящик Пандоры. Лично я предпочитаю доставить вас в Москву, получить там ваши ответы на несколько моих вопросов и отправить вас с миром домой к вашим креслам-качалкам, к чаю с тирольской малиной и мягким тапочкам. Но если вы требуете посвятить вас во все тонкости дела, это уж совсем другое. В таком случае вы, господа, останетесь со мной на неопределённый срок, разделите со мной все риски и попадёте в подчинение ко мне. Ну, как? По рукам?

Немцы переглянулись и дружно кивнули, протянув руки в знак согласия. Глаза Франца при этом лучились радостью, как у подростка, отправляющегося воровать яблоки в соседском саду.

— Тогда слушайте мою историю, — сказал Макс, пожав немцам руки. — Но предупреждаю, придётся начать издалека, с моего дедушки. Иначе вы ничего не поймёте. Рассказ будет долгим, так что расслабьтесь и слушайте.

Макс начал повествование и с удовольствием отметил, что быстро завладел вниманием слушателей. Немцы ловили каждое его слово. По чести сказать, он и сам был рад освежить в памяти удивительную историю своего легендарного дедушки.

ГЛАВА 3

Это случилось давно. Дедушка был еще никакой ни дедушка, а вполне молодой человек двадцати пяти лет от роду и при том совершенно холостой.

Ясным воскресным июльским днём 1938 года дверь дедушкиной комнаты в обычной московской коммунальной квартире с треском распахнулась. На пороге стояли сотрудники НКВД, сзади двое в серо-зелёных мундирах, впереди старший офицер в неуставной кожанке. Дедушка, работавший уже два года старшим научным сотрудником в Институте экспериментальной биологии, перечитывал свежую статью Макса Дельбрюка о генетических мутациях бактерий, сидя за столом, который по совместительству являлся и обеденным, и письменным. Он с сожалением оторвался от чтения и осуждающе посмотрел в сторону нарушителей спокойствия. Двое подручных сразу направились со скучающими лицами к книжному шкафу и принялись деловито выкидывать из него на пол все книги подряд. Видно было, что занятие это для них привычное. Старшой в кожанке, закурил «Беломор», кинул потухшую спичку на белую скатерть, пыхнул пару раз дымом в лицо дедушке и, сверля его рыбьими бесцветными глазами, тихо спросил:

— Морозов Владимир Александрович, 1913 года рождения?

— Да, это я, — ответил дедушка.

— А это что? — Офицер выхватил у него из рук стопку листов с Дельбрюком. — На каком языке напечатано? На английском?

— На немецком, — поправил дедушка.

— Нет, ну ты посмотри на него. Совсем народ оборзел. Читает спокойно шпионские инструкции и даже не прячется, — негодующе проворчал энкэведэшник

— Это научная литература. Хотите переведу на русский?

— Вопросы тут я задаю, писарчук.

— Как скажете, — улыбнулся дедушка.

— Встать, сволочь! — внезапно заорал энкэведэшник. Улыбка явно его взбесила. Видимо, на памяти у него не было ещё никого из тех, за кем он приезжал на своём воронке, кто бы улыбался. Он видел страх, беспамятство, истерику, апатию, растерянность, слёзы, но не улыбку.

Дедушка встал.

— Что это ты за спиной прячешь, учёный хренов?

— Колечко, — ответил дедушка и, вытянув вперёд левую руку, потряс металлическим кольцом.

— Что ещё за колечко? Откуда оно у тебя?

— Оно вот отсюда. — И тут дедушка вынул из-за спины и показал чекисту правую руку, с зажатой в кулаке лимонкой.

— Что это? — побледнел тот, понимая, что задал, вероятно, самый глупый вопрос в своей жизни.

— Ручная оборонительная граната Ф-1. Количество осколков до трёхсот штук. Радиус поражения 50 метров, — охотно ответил дедушка, и, обращаясь ко всем троим, весело добавил, — Ну, что, козлы, кто хочет умереть за товарища Сталина?

Энкэвэдэшники застыли в растерянности, но дедушка быстро разрядил обстановку.

— Бегите скорее к своему воронку, дурни. Вызывайте подкрепление. Я долго её не удержу.

Все трое немедленно попятились к двери, а затем кинулись прочь. Дедушка, грустно вздохнув, достал из-под кровати заранее собранный чемоданчик и подошёл к раскрытому окну. На пустынной улице стоял чёрный воронок. Собственно говоря, потому она и опустела. Энкэвэдэшники выскочили из подъезда, бросились к машине. Дедушка сказал «à la guerre comme à la guerre» и аккуратно бросил им под ноги гранату. Когда смолк грохот и звон разбитых стёкол, Владимир Морозов поднялся с пола и посмотрел вниз. Дым стоял столбом. Фаечка убила всех супостатов. Воронок лежал на боку и горел. Дедушка сказал «Au danger on connaît les braves», подошёл к столу, аккуратно поднял обугленную чекистскую спичку с белой скатерти и отправил её в мусорное ведро. Затем окинул комнату взглядом в последний раз и спокойно вышел вон. Перепуганные соседи сидели по своим комнатам тихо, как мышки. Он поднялся на чердак, пробрался в дальний его конец и, спустившись по лестнице, спокойно вышел во двор через другой подъезд. Повернув за угол, дедушка перешёл на соседнюю людную улицу и растворился в толпе.

Наверное, он родился в рубашке. Череда счастливых случаев сопутствовала ему всегда и всюду. Около месяца назад к нему домой заявился товарищ по работе Ефим Капельман. Зайдя в комнату, он запер дверь, сел за стол, посмотрел извиняющимся взглядом на дедушку и выложил перед собой газетный свёрток.

— Что это, Ефим? — спросил дедушка.

Капельман молча развернул газету, и дедушка увидел гранату. Она понравилась ему с первого взгляда. Темно-зелёная, рубчатая, тяжелая, Ф-1 была прекрасна.

— Я привёз её со сборов, — прошептал, озираясь, Капельман.

— Ты смелый парень, Ефим, — сказал дедушка. — Украл гранату у Красной Армии.

Глаза его смеялись, и это странным образом успокоило Капельмана.

— Пусть немного у тебя побудет, — сказал он, сделав вид, будто не расслышал про Красную Армию, — возможно, ко мне скоро придут с обыском. Ну, а если не придут, я её через какое-то время заберу.

Конечно, вероятность провокации оставалась высокой, но дедушка не мог отказать товарищу. К тому же граната оказалась слишком хороша.

Ефим ушёл, а дедушка остался немного озадаченный. Ему представлялось таким очевидным, что избавляться от гранаты накануне обыска — по меньшей мере странно. Граната — самая необходимая вещь, когда к тебе идёт НКВД. Через пару дней Ефима Капельмана увезли в воронке, и больше его никто не видел.

Дедушка частенько, вернувшись с работы, доставал Ф-1 и любовался ею. Ему нравилась шероховатая поверхность. Он чувствовал её скрытую мощь. Дедушка привязался к ней и даже дал имя, нарек её Фаиной.

Ему жаль было расставаться с Фаечкой, так приятно она лежала в руке. Когда он бросал её из окна в ненавистный воронок, душа его сжималась не от страха, а только от непонятной грусти.

Младший научный сотрудник Владимир Морозов сел в ближайший поезд Москва-Одесса и через пару дней уже спускался по Потемкинской лестнице к порту. Он смотрел на вибрировавшие в утренней дымке силуэты кораблей и пытался составить оптимальный план действий. Задача виделась ясно: как можно быстрее и в любом направлении бежать из СССР. Поразмыслив немного, дедушка решил для начала узнать, как попасть на грузовой причал. После недолгих наблюдений он обнаружил, что на территорию порта ведут два входа. Один — со шлагбаумом и охраной, другой в сотне метров сбоку через дырку в дощатом заборе. Второй вариант дедушке показался привлекательней.

Одесское солнце начинало припекать. Владимир решительно спустился с лестницы, свернул направо, прошёл немного, нырнул в дырку и оказался на грузовом причале. Мало того, прямо перед ним стоял немецкий двухпалубный грузовой турбоэлектроход с трогательным названием «Schwalbe». По трапу на борт поднимались матросы, несколько грузчиков закрепляли груз на нижней палубе, а с верхней человек в белой фуражке, по виду боцман, что-то орал матросам. Подойдя ближе и прислушавшись, Владимир понял, что оказался в нужном месте в нужное время.

— Hey, Hopke! Was zum Teufel kommst du allein? Ich befohlen eine Student treffen am Haupteingang. Er ist groß und blond. Wir können nicht Weg ohne ihn kommen, — ещё раз проорал боцман. Один из матросов (видимо, он и был Хопке) остановился посредине трапа и крикнул в ответ:

— Endschuldigen Sie mir bitte, Herr Bootsmann. Der Haupteingang war leer. Aber ich kann gehen und warten ein noch wenig. Wie heißt er?

— Klaus. Sein Name ist Klaus Müller. Hopke, du bist Dummkopf! Du kannst nicht so einen einfachen Namen merken?

Из диалога следовало, что матрос был послан боцманом встретить некоего студента Мюллера, но тот почему-то не явился в назначенное время.

— Jawohl, — виновато ответил боцману Хопке и, спустившись с трапа, проворно засеменил в сторону пропускного пункта навстречу дедушке. Когда они поравнялись, Хопке подозрительно смерил его взглядом.

— Herr Matrose, — вдруг обратился к нему Владимир, — sagen Sie mir bitte, wo befindet Schiff «Schwalbe»?

— Wie heißt du? — радостно воскликнул Хопке, довольный, что ему не придётся искать этого проклятого Мюллера.

— Ich heiße Klaus. Klaus Müller.

Дедушка положился на инстинкты и стал импровизировать. Он изобразил бурную радость от встречи с соотечественником, обнял Хопке и немедля зашагал вместе с ним к кораблю. Дедушка размахивал руками и громко рассказывал матросу на чистейшем литературном немецком языке, как чуть не заблудился в Одессе, как ему пришлось дважды спускаться и подниматься по Потемкинской лестнице за документами, которые он забыл в гостинице и так далее, и тому подобное. Он тут же «вспомнил» как в детстве мечтал стать матросом и спросил можно ли ему померить бескозырку. Не дожидаясь разрешения, дедушка сдёрнул бескозырку с головы Хопке и со счастливым выражением лица нахлобучил на себя. Красноармейцу с винтовкой у трапа «Schwalbe» и в голову не пришло спросить документы у двух немецких матросов. Он скучал и к тому же был сосредоточен на своей папироске.

Через пару минут Владимир Морозов уже стоял на верхней палубе перед боцманом. К чести дедушки следует заметить, он сразу признался боцману в своём обмане и попросил убежища от грозящей ему смертельной опасности. Боцман хмуро выслушал, внимательно посмотрел в глаза русскому беглецу и, сочтя, видимо, что тот не лжёт, велел отвести его в небольшую каюту на корме. Судьба настоящего Клауса Мюллера осталась неизвестной, и потому боцман приказал Хопке на свой страх и риск до конца рейса считать русского Мюллером, а правду утаить от капитана.

«Schwalbe» вскоре отчалила и, оправдывая своё имя, резво набрала ход в юго-западном направлении.

С самого начала путешествия судьба без устали улыбалась дедушке. Оказавшись на «Schwalbe», он готовился сойти на берег в Констанце или в Варне. Однако турбоэлектроход устремился прямиком к Босфору, а вскоре дедушка узнал всё от того же Хопке, что на всём пути до Германии планируется только один заход в порт. И этим портом была Венеция. Более идеального варианта он представить не мог. Дело в том, что Владимир Морозов в качестве конечного пункта своего путешествия сразу выбрал Эрленбах, симпатичный городок на берегу Цюрихского озера. Там жил старинный друг его отца и преуспевающий коммерсант Вильгельм Кнаубе. Правда, связь с ним прервалась более двадцати лет назад, и никто не знал, жив ли он вообще. Если Кнаубе в добром здравии, то ему должно было быть лет шестьдесят или около того. Из рассказов отца Владимир составил представление о Вильгельме Кнаубе как о человеке, живо интересующимся наукой и обладающим приличным состоянием. Венецию и Эрленбах разделяли не более пятисот вёрст пути, практически, рукой подать. Хопке принёс из корабельной библиотеки большой цветной атлас, и пока «Schwalbe» стремительно шла по Чёрному и Адриатическому морям, дедушка детально изучил дорогу в Эрленбах, выбрав самый короткий маршрут через Больцано.

Когда подошли к Венеции настолько, что стали уже видны стаи голубей над площадью Сан-Марко и знаменитый силуэт колокольни Кампаниле, Владимир одел матросскую форму, которую принёс всё тот же Хопке. Смешавшись с командой, он сошёл на берег. Пройдя контроль по паспорту Хопке, дедушка вернул документ одному из матросов и тотчас двинулся в северо-западном направлении. В одном из трактиров ему удалось выменять карманные часы Павелъ Буре, давнишний подарок отца, на пять никелевых монеток достоинством в две лиры каждая. Половину этой суммы он сразу потратил на старый спальный мешок и пару лепёшек. Найдя дорогу на Больцано, дедушка с лёгким сердцем отправился в путь. С самого начала, как только стало известно об остановке в Венеции, он мечтал совершить пешее путешествие по здешним местам подобно юному Жан-Жаку Руссо. К слову сказать, другого варианта его финансовое положение и не предполагало. Маршрут пролегал в сельской местности вдоль горных долин, по зелёным лугам через быстрые холодные реки с тяжелой водой млечного цвета, под синим небом, обрамлённым белоснежными вершинами альпийских гор. Владимир ночевал там, где его заставала ночь, а питался хлебом с водой и овечьим сыром, купленным у пастухов, благо, все они понимали по-немецки. Прошла неделя, и впереди, наконец-то, показалась голубая полоса Цюрихского озера. Спустя ещё два дня пути по северному его берегу дедушка оказался в Эрленбахе.

Вопреки ожиданию Вильгельм Кнаубе принял дедушку весьма радушно, даже невзирая на его, мягко говоря, потрепанный вид. Первым делом ему предложили горячую ванну. Когда дедушка привел себя в порядок, Вильгельм уже с нетерпением ждал его у накрытого стола. За ужином они разговорились, и Владимир выяснил, что Кнаубе владел двенадцатью сыроварнями в разных частях Швейцарии. Кнаубе в свою очередь с живым интересом выслушал дедушку и буквально засыпал его вопросами. Когда он узнал, что Владимир Морозов являлся ведущими специалистом Московского института экспериментальной биологии в области вирусологии, глаза его округлились от удивления. Он тут же поделился своей мечтой. Оказалось, весь последний год Вильгельм Кнаубе всерьёз обдумывал план создания собственной лаборатории. По его мнению, она должна была поднять контроль качества его сыров на самый высокий уровень и помогла бы в создании новых сортов. Они принялись обсуждать перспективы, разные тонкие нюансы, и не заметили, как пролетело целых три часа. На следующий день Вильгельм Кнаубе сделал дедушке деловое предложение, предложив возглавить лабораторию. Дедушка с радостью согласился, поставив два условия: оснащение лаборатории самым мощным и современным оборудованием, а также устройство в том же здании жилой комнаты для его постоянного проживания.

Кнаубе без раздумий согласился и сразу развил кипучую деятельность. Первым делом он помог Владимиру с оформлением документов на жительство, и это далось совсем непросто. Из соображений безопасности дедушке решили сменить имя и фамилию. Так он превратился в Вилли Фроста. Затем Вильгельм принялся искать помещение под лабораторию. Вместе они остановили выбор на небольшом одноэтажном домике с мансардой на краю Эрленбаха. Место было тихим, а из окон открывался изумительной красоты вид на Цюрихское озеро. Но главное — дом находился на твердом скалистом основании, что являлось непременным условием для установки первого в мире коммерческого электронного микроскопа, который любезно согласилась изготовить специально для Кнаубе фирма Siemens. Каким образом дедушке удалось уговорить Кнаубе на столь дорогую покупку, осталось загадкой.

В свободное от сыров и молочных бактерий время Вилли Фрост собирался заниматься собственными научными изысканиями и получил на то согласие Кнаубе. Но всей правды ему дедушка не сказал. На вопрос Вильгельма о направлении его научных поисков ответил уклончиво и неопределённо. Нет, он не боялся быть неправильно понятым или показаться сумасшедшим, всего лишь твёрдо намеревался сохранить свою тайну, памятуя о старой, как мир истине: что знают двое, то знают все.

Вирусы — вот что по-настоящему интересовало дедушку. Невидимые властители мира, рядом с которыми даже бактерии оказывались гигантами, захватывали его воображение потенциальными возможностями. Скорее всего, их сотни тысяч видов, а, может, и гораздо больше. Пока дедушка знал едва ли несколько десятков. Большинство вирусов невозможно увидеть в обычный световой микроскоп, лишь несколько видов в подкрашенной среде. Но главная их особенность не в размерах, а в том, что они единственные бесклеточные создания на Земле. Поэтому некоторые коллеги дедушки отказывались считать вирусы живыми существами. Такое их мнение укреплялось также отсутствием у вирусов метаболизма. Им не требовалась еда, и размножались они уникальным способом самосборки. Дедушка имел собственное мнение о вирусах, отличавшееся от остальных. По его мнению, вирусы занимали место на границе живого и мёртвого. Обладая свойствами живой и неживой материи эти невероятно маленькие создания, представлявшие собой всего лишь набор нуклеиновых кислот в белковой оболочке, владели всем миром. Страшно сказать, они владели даже самим Сталиным. Старик Дарвин полагал, что всё разнообразие животных и растений появилось благодаря естественному отбору. Но лаборант Владимир Морозов мог существенно дополнить дарвиновскую теорию, ибо ясно понял значение вирусов для разнообразия видов. Подолгу работая в лаборатории, дедушка однажды ясно осознал внезапно открывшуюся удивительную правду: вирусы являются транспортом генетического материала. Одни вирусы, попадая в клетку животного или растения, быстро плодятся с помощью самосборки. Клетка раздувается, лопается и погибает. Однако же другие вирусы ведут себя иначе, они меняют генетическую информацию клетки. Таким образом обломки разных генов путешествуют по миру в вирусах и встраиваются в гены живых организмов. Если комбинация оказывается жизнеспособной, она закрепляется и продолжает эволюционировать. Подобно пчёлам, переносящим пыльцу с растения на растение, вирусы неустанно редактируют живые организмы словно подбирая подходящие пазлы. Они являются источником большинства мутаций. Гипотеза Владимира Морозова была схематичной, многое в ней оставалось неясным, например, из какого вещества состоят гены, какова их структура и многое другое. Но он не сомневался, что догадка его верна. После открытия дедушку две ночи мучила бессоница, а днём он ходил рассеянный и не мог думать ни о чём другом. Он один на всём белом свете обладал уникальным знанием. Мозг Владимира Морозова природа устроила таким образом, что большинство опытов ему даже не требовалось проводить физически. Он успешно устраивал умозрительные эксперименты, а затем повторял их в лаборатории и всякий раз убеждался, что ни разу не ошибся. Он ясно понимал, чему посвятит свою жизнь. Однако осуществление грандиозных планов дедушки откладывалось на неопределённый срок.

Дела у Вильгельма Кнаубе шли хорошо до осени 1939 года. Гитлер оккупировал Польшу и экономика Швейцарии медленно, но верно поползла к отрицательному балансу. Швейцарское правительство начало вводить карточки на отдельные продукты питания. Но всерьёз угрозу второй мировой войны по-прежнему мало кто воспринимал. Франция собиралась дать отпор бошам вместе с экспедиционными силами Великобритании. Конфликт ожидался коротким, и французы отправлялись на маленькую войну, как на праздник. Весной 1940 года Кнаубе вынужденно закрыл больше половины сыроварен. Они попросту остались без работников. Швейцарцы взяли оружие, которое по закону о мобилизации хранилось у них дома и отправились в свои воинские части. Дедушка тоже отказался отсиживаться в тылу. Кнаубе попытался остановить его, нажимая на тот факт, что управляющий его лаборатории не является военнообязанным.

— Что ж, — парировал дедушка, — нельзя в швейцарскую армию, пойду к англичанам. Я должен быть в гуще событий. А лаборатория сейчас всё равно никому не нужна. Законсервируй её, Вильгельм. Когда всё утихнет, я обязательно вернусь. И береги микроскоп.

Вильгельм Кнаубе не стал спорить, хоть и не понимал своего русского друга. Зачем он подвергает собственную жизнь опасности, когда можно переждать войну в Эрленбахе, занимаясь любимым делом? Кнаубе не мог получить логически верный ответ, поскольку не подозревал насколько искусным дискурсом руководствовался в своём решении Вилли Фрост. Правильность своего интуитивного решения дедушка, как всегда, проверил дискурсивным мышлением. Тонкая особенность последнего заключалась в стремлении к упрощению, а не к усложнению, как это делают многие. Вердикт не оставлял сомнений: путь к заветной цели Вилли Фроста не является прямой линией. И он направился во Францию. При нём был ремень с зашитыми золотыми швейцарскими монетами на приличную сумму, всё его жалование за год за вычетом расходов на еду.

Дедушка прилично поплутал по Франции, двигаясь с юга на северо-восток. Таким образом он обошёл оборонительную линию Мажино с тыла и девятого мая 1940 года оказался в городке Байель. Здесь располагались английские войска. Уже несколько месяцев они являлись участниками странной войны. Тут никто ни в кого, боже упаси, не стрелял. Артиллеристы в приплюснутых касках наблюдали за перемещениями немецкой техники по другую сторону огромного противотанкового рва и, казалось, не только не собирались стрелять по бошам, но даже боялись потревожить их каким-нибудь громким звуком. Каждое утро, как водится, начиналось с овсянки у дощатого сарайчика, на котором какой-то шутник написал «Даунинг стрит, 10». Дисциплина у англичан слегка расшаталась. Вилли Фрост относительно легко оказался в расположении части. Целых полчаса он прогуливался от полевой кухни до блиндажей, за которыми стояли орудия, пока, наконец, его не задержали. На допросе он подробно рассказал о себе и заявил, что хочет сражаться вместе с англичанами. Дедушке почти поверили и до появления чувства полного доверия поместили на гауптвахту. На рассвете началось немецкое наступление. Фрицы атаковали отнюдь не с востока, а с севера, просто обойдя все оборонительные сооружения. Можно спорить, какова разница между сильной спешкой и лёгкой паникой. В любом случае англичане начали спешно отступать. Поначалу отход походил на спасение бегством. Но продолжалось это совсем недолго. Все, кто мог держать оружие, встали под английские знамёна. Дедушку выпустили из-под ареста, и он принял участие в Дюнкеркском сражении на общих основаниях. Ему дали приплюснутую каску и винтовку Ли-Энфилд. Теперь он сходил за своего. В его полку кроме англичан было много примкнувших французов, бельгийцев, голландцев, евреев и поляков. Полк воевал почти до конца мая и несколько раз задал жару немцам. Но фрицы пёрли без устали и прижали британцев к морю в районе Дюнкерка. Ситуация выглядела безнадёжной, и все уже мысленно попрощались с жизнью. Однако случилось чудо. Гитлер остановил танки, решив, видимо, их поберечь. Он приказал добить англичан с воздуха. Но с другой стороны Ла-Манша на помощь к окружённым уже устремились сотни гражданских лодок и катеров. Из Дюнкерка дедушка отплыл на рыбацкой шхуне. С собой он вынес из-под бомбёжки богатые впечатления, знамя 42-го пехотного полка британского экспедиционного корпуса и контуженого лейтенанта Сайруса Уоррена, который командовал его взводом. Британская империя не осталась в долгу и сделала дедушке небывалый по щедрости подарок в виде паспорта.

Спустя полтора месяца верноподданный его Величества Георга VI Вилли Фрост уже поднимался на борт транспортного судна в порту Ливерпуля. В составе конвоя из двадцати четырёх грузовых кораблей и четырёх эсминцев охранения он направлялся в Нью-Йорк. Путешествие стало возможным благодаря лейтенанту Уоррену, который в знак благодарности за своё чудесное спасение похлопотал, чтобы дедушку устроили на один из кораблей матросом. Для Вилли Фроста это была единственная возможность оказаться в Нью-Йорке и встретиться там с вирусологом Эшли О’Нилом, снискавшим скандальную славу своей статьёй о возможности существования крупных вирусов, которые всего в четыре раза меньше бактерий. Гипотеза не имела никакого подтверждения и казалась коллегам О’Нила чушью. Только дедушка придерживался иного мнения. Он ясно видел удивительные перспективы, которые появлялись с этим открытием. Подобные вирусы могли содержать в себе довольно большие массивы генетической информации. В будущем это обстоятельство обещало стать весьма ценным для практического использования.

На корабле многие из тех, кому он сообщил о причине, по которой оказался на борту, сочли его идиотом, но не подали виду. Дедушку устроили наблюдателем, так как ничего иного он делать не умел.

Поначалу команда выглядела спокойной и беззаботной. Причина такой безмятежности открылась дедушке на второй день плаванья. Вперёдсмотрящий, рыжий парень по имени Боб, не мог остаться равнодушным к мучениям русского, который с утра до вечера таращился слезящимися глазами на океан, силясь рассмотреть вражеские подлодки. Во время смены он похлопал дедушку по плечу и объяснил, что здесь бошей нет. Скоро конвой подойдёт к зоне смерти, вот тогда и надо будет смотреть в оба. Зоной смерти назывался участок Атлантического океана южнее Гренландии посредине между Америкой и Британией. Туда не могли долететь ни американские, ни английские самолёты, которых немецкие подлодки боялись пуще огня.

Через несколько дней охранявшие их самолёты исчезли, и они оказались в зоне действия вражеских субмарин. Все надеялись, что конвою удастся проскользнуть незамеченными. Однако на следующий день, ближе к обеду, Боб вдруг закричал: «Вижу субмарину на десять часов!». Это означало, что чуть левее по курсу он заметил торчащий из воды перископ. Дедушка изо всех сил старался что-то разглядеть в серо-зелёных волнах, там, куда указывал Боб, но тщетно. Затем Боб снова закричал, и тогда дедушка, наконец, увидел вдалеке тонкую иглу немецкого командирского перископа. Игла двигалась и оставляла за собой небольшой след. Через десять секунд она исчезла, а спустя минуту вновь появилась гораздо ближе. Затем дедушка сначала увидел, как Боб молится, а потом торпеду, стремительно нагонявшую транспорт впереди них. Всё, что можно сделать, увидев торпеду, так это крикнуть «Смотрите! Смотрите! Торпеда!». Больше — ровным счётом ничего.

Оглушительный взрыв расколол передний транспорт пополам. Повалил дым, взметнулось пламя, гибнущее судно тотчас окуталось облаком пара. Скрежет металла перемешался с криками и воплями тонущих. Через несколько минут немецкий перископ был замечен в центре конвоя. Тремя торпедами подлодка потопила ещё два транспорта. Она действовала смело и решительно, копируя тактику волка, который бросается в середину овечьего стада и быстро режет овцу за овцой. По-видимому, торпеды у наглеца закончились, он ушёл на глубину, а вскоре всплыл впереди конвоя на приличном расстоянии от переднего эсминца. Субмарина в надводном положении шла быстро и догнать её не представлялось возможным. Стало ясно, она сопровождает конвой в ожидании подкрепления. Через несколько часов подоспела «волчья стая» из трёх субмарин. Они потопили ещё три транспорта. Одну подлодку удалось уничтожить глубинными бомбами, остальные получив незначительные повреждения отстали от конвоя. Судно, на котором находился Вилли Фрост не получило ни единой царапины. Командир конвоя дал команду «Полный вперёд», стремясь выбраться из опасной зоны до того, как подоспеют другие немецкие подлодки. Дальше им сопутствовала удача.

В Нью-Йорке счастливый корабль с Вилли Фростом пришвартовался в Даунтауне неподалеку от знаменитого Skyport. Пока подавали трап, измученный морской болезнью дедушка с удивлением наблюдал, как из-за небоскрёбов появился довольно большой гидросамолёт и с лихого разворота сел на воду, остановившись прямо у причальной стенки. Казалось, они приплыли в иной мир. Вскоре Вилли Фрост, уже получивший своё жалование за поход, радостно ступил на твёрдую американскую землю. Не медля, он направился по деревянной набережной мимо такелажного магазина к ближайшей автобусной остановке. Через пару часов язык довёл его до Бруклина. Эшли О’Нила он застал в его лаборатории. Тот был немало удивлён, когда помощник сообщил, что внизу его ждёт какой-то русский с немецким именем и английской фамилией.

— Чего он хочет? — поинтересовался Эшли, в недоумении наморщив лоб.

— Он хочет знать, — невозмутимо ответил помощник, — может ли эволюция гигантских вирусов, существование которых вы предсказали, происходить за счёт накопления генов путём их горизонтального переноса из других организмов?

Спустя пять минут Эшли с Вилли уже сидели в соседнем итальянском ресторанчике и оживлённо обсуждали всевозможные аспекты процесса синтеза белков разными видами вирусов под замечательное розовое вино и спагетти с тунцом. Дедушка сразу расположил к себе О’Нила. Эшли охотно помог русскому беглому учёному устроиться в Нью-Йорке. Ему удалось снять небольшую квартирку на углу 85-й улицы и Амстердам авеню, совсем рядом с Центральным парком. Жилище располагалось на верхнем этаже и имело выход на роскошную, хотя и слегка захламленную крытую террасу.

Дважды в неделю учёные встречались в бруклинской лаборатории и обсуждали ход двух заложенных ими экспериментов, которые Вилли придумал во время морского похода. О’Нил снабжал дедушку научной литературой, по которой тот изрядно изголодался. Погрузившись с головой в научные изыскания, Вилли Фрост совершенно забыл, что прибыл в Нью-Йорк всего лишь погостить у коллеги. Поэтому, когда Эшли однажды спросил его о ближайших планах и собирается ли он возвращаться в Европу, дедушка растерялся. Вопрос американского друга вернул его на грешную землю. К великому огорчению, он вспомнил, что планета погружена в хаос мировой войны.

— Везение не бывает бесконечным, — вздохнув, ответил Вилли. — Мне и правда пора в Англию, но, боюсь, в этот раз доплыть до конечного пункта не удастся.

— Так придумай что-нибудь. — не моргнув глазом сказал Эшли. Странно, но беспечный вид друга сразу успокоил дедушку.

Пару дней спустя ему придумалось, как доплыть до Англии. Решение, как и следовало ожидать, оказалось диким и пришло неожиданно, когда он прогуливался по Центральному парку и ни с того, ни с сего заглянул в зоопарк. Там его внимание привлёк вольер с большим черным бакланом. Он был совсем один. Посредине вольера из земли торчал тонкий шест с перекладиной наверху. Баклан вальяжно забирался по шесту на перекладину, сидел там недолго, затем спускался, ловко цепляясь большими перепончатыми лапами за шест. Действие повторялось с определённой периодичностью. Птица казалась неуклюжей, но на деле демонстрировала удивительную ловкость. Иногда морской охотник останавливался, чтобы внимательно разглядеть редких посетителей своими маленькими круглыми мутно-зелёными глазками. Черное оперение заходило ему на лоб и лихо нависало над мощным клювом, а щёки были голыми и жёлтыми. Внимательно изучив Вилли Фроста, баклан издал короткий звук похожий на скрип старых никогда не мазанных ворот и опять полез на шест. Тут в вольер вошёл старый африканец с ведром. Он вытащил из ведра три рыбки среднего размера, кинул баклану в миску.

— Понравилась птичка? — приветливо улыбнулся он, обращаясь к Вилли.

— Да, — кивнул дедушка, — а почему он один?

— Сирота, — охотно ответил африканец. — Его высидела полтора года назад курица. С первых мгновений жизни он знает только людей. Других бакланов не переносит. Совсем. Вот и приходится держать его отдельно.

Последующие дни птица не выходила у Вилли из головы. Потому, оказавшись благодаря помощи Эшли О’Нила в знаменитой Публичной библиотеке на Пятой авеню, он первым делом проштудировал несколько книг о бакланах. Девушка-библиотекарь выдала ему не только Брема, но и современные брошюрки, среди которых Вилли попались любопытные заметки путешественника, ставшего свидетелем китайской рыбалки с помощью бакланов. Там, в частности, говорилось о том, как китайцы специально выращивают бакланов, используя для высиживания яиц обыкновенных кур. Только так возможно привязать эту птицу к человеку. В противном случае дрессировка оказывалась невозможной.

На следующий день администрация зоопарка с радостью продала баклана Вилли Фросту по более чем умеренной цене. Обе стороны остались довольны. У зоопарка освободился вольер для грифов. А дедушка прилично сэкономил. Теперь перед ним стояла одна задача: как спасти своё жилище от полного разрушения. Ибо ничего иного ждать от баклана в ближайшее время не приходилось. Слава богу, дедушка располагал крытой террасой. И даже её захламлённость оказалась кстати.

Придя домой, Вилли Фрост сразу принялся за дело. На переоборудование террасы в бакланник у него ушёл весь день. Зато убежище для птицы удалось на славу. По бокам террасы он натянул верёвки и закрепил на них холщовые простыни. Из старых ивовых корзин Вилли соорудил довольно просторную конуру, для верности утеплив её войлочными ковриками и старыми плотными шторами. Из удилищ и черенков для лопат построил прочную инсталляцию в виде дерева, по которой ловкая птица могла бы лазить, коротая время в отсутствие хозяина. Окончив работу, Вилли Фрост с удовлетворением окинул взглядом террасу и пришёл к выводу, что теперь она похожа на хижину Робинзона Крузо, и баклан будет охотно проводить на ней время даже в холодные зимние дни. Пришло время выпускать новосёла.

Выйдя из контейнера-переноски, баклан сразу полез на инсталляцию, не выказывая ни малейшего удивления сменой обстановки.

— Хорошая цыпа, — похвалил его дедушка. В ответ баклан что-то довольно проскрипел, вибрируя зобом.

— Вот, и славно, — засмеялся Вилли, — значит, будешь Цыпой. Имя вполне подходящее, твоя наседка курица так бы тебя и назвала.

Когда имеешь дело с бакланом, необходимо запастись терпением. Первое правило дрессировки этой своевольной птицы требует ни в коем случае не торопиться. Следует сначала подружиться с бакланом, заслужить его доверие. Вилли Фрост так и поступил.

Он заботился о Цыпе, кормил его салакой, а по воскресеньям даже баловал свежей сельдью. Каждый божий день они ходили на прогулку в Центральный парк одной и той же дорогой. Странная парочка, парень c бакланом на правом плече, двигалась по 85-ой улице на восток. Когда правое плечо уставало, парень брал баклана прямо за длинную шею, что для непосвященных казалось жестоким, и пересаживал на левое. Дважды они пересекали дорогу по пешеходному переходу, сначала через Амстердам авеню, а следом через Коламбус. В Центральном парке они всякий раз выбирали дорожку, плавно уходившую влево, и вскоре оказывались на берегу огромного центрального водохранилища. Там Цыпа вдоволь летал, плавал и ловил рыбу. Прохожие могли наблюдать странную картину: чудак, зачарованно любующийся листопадом, вдруг начинал выкрикивать короткое слово на непонятном языке «tsypa, tsypa!». На крик, откуда ни возьмись, прилетал большой чёрный баклан и садился прямо на плечо молодому человеку. Спустя пару часов парочка возвращалась той же дорогой обратно.

Прогулкам посвящалась первая половина дня, затем Вилли уезжал в Бруклин к Эшли. Там он три-четыре часа работал в лаборатории и к вечеру возвращался домой, где его дожидался вечно голодный Цыпа. С собой Вилли частенько притаскивал журналы с научными статьями, которые с удовольствием читал допоздна.

Частые приступы дождя доконали позднюю осень, и она уступила место зиме. Теперь в воздухе над Центральным парком кружились не жёлтые кленовые листья, а снежные хлопья. Вскоре подул пронизывающий холодный ветер, а снег стал жёстким и колючим. Зима — самое неприятное время в Нью-Йорке. Теперь Вилли с Цыпой выбирались в парк лишь в редкие относительно тёплые дни.

Дружба их крепла. Цыпа обладал поразительным чувством времени. Каждое утро ровно в пять минут седьмого он запрыгивал Вилли на грудь, хлопал расправленными на полтора метра крыльями и будил своего друга скрипучими руладами. Кормушка Цыпы одновременно являлась и тренажером. Она представляла собой металлическую трубу высотой полтора метра с алюминиевой миской наверху. В миску Вилли кидал пару рыбин, а Цыпа как заправский акробат на шесте ловко забирался по трубе и утолял голод.

Вилли Фрост не сомневался, что придуманный им сумасшедший план по силам Цыпе. Только как технически осуществить его, он не знал, и в голову ничего не приходило. Однако мысли материализуются.

Однажды Вилли возвращался домой по Бродвею и взгляд его остановился на небольшой, более чем скромной вывеске, скорее даже табличке, «MAGICAL ARTIFACTS». Это была всего лишь дверь в стене одного из зданий между 91-ой и 92-ой улицами. Ни намёка на витрину или небольшое окно, просто чёрная металлическая дверь с медной ручкой в виде грифона, раскинувшего крылья буквой V. Лестница сразу за дверью увела Вилли в квадратный просторный подвал. Солнечный свет проникал сюда через два узких окна под самым потолком на одной из стен. Даже в самый ясный день его явно не хватало, и потому здесь, видимо, круглые сутки не выключались лампочки. Все стены до самого потолка были забраны тяжелыми стеллажами красного дерева и заполнены различными предметами похожими с беглого взгляда на музейные экспонаты. В центре на трёх резных подстольях красовались, по всей видимости, самые ценные шедевры. Вилли подошёл к ближайшему. В нем он сразу опознал меч Эскалибур по соответствующей надписи на гарде рядом с двумя химерами. Из пасти мифических чудищ вырывалось искусно выгравированное пламя. На втором подстолье красовался большой хрустальный кинжал с непонятными каракулями. На третьем — копьё судьбы, то самое, что воин Лонгин вонзил в Иисуса Христа. Все три артефакта производили большое впечатление, но лишь до тех пор, пока взгляд не падал на бирки с ценой, висевшие под ними. Меч короля Артура продавался за пятьсот долларов, кинжал за четыреста, а копьё за семь сотен зелёных. Вдруг из угла раздалось шуршание, и Вилли рассмотрел в полумраке ранее не замеченного покупателя. Худой лысый мужчина сосредоточенно выбирал из лоточков старинные монеты. Вилли решил подождать, сделав вид, что ему интересны старинные сектанты на противоположной полке. Наконец нумизмат нашёл, что искал, расплатился с кем-то за высокой стойкой и растворился в темном коридоре. Вилли подошёл и обнаружил за стойкой худого лысого старика с седой бородой. Старикан имел веселый вид, чему, видимо, немало способствовала на четверть опорожнённая бутылка скотча.

— Добрый вечер. Вы — хозяин этого магазина? — сказал Вилли и приветливо улыбнулся.

— Конечно. Разве не видно? — хрипло засмеялся старик и опрокинул стопочку виски. — Хочешь, и тебе налью?

— Спасибо, я не употребляю алкоголь. Эти артефакты, — кивнул в сторону меча, кинжала и копья Вилли, — неужели ваша работа, сэр?

— Моя. Как догадался?

— Просто предположил. Хочу заметить, работа весьма искусная. Вы настоящий мастер, сэр. И я бы счёл за честь познакомиться с вами. Тем более, что вы, скорее всего, тот, кто мне нужен сейчас больше всего.

— Милтиадес, — задумчиво почесав красный нос, ответил старик. — Мое имя Милтиадес. Я — старый грек, последний на Земле человек, обладающий старинными секретами обработки металлов и горного хрусталя. Кроме того, я в совершенстве владею многими другими ремёслами. А ты кто? И зачем это я тебе нужен?

— Меня зовут Вилли Фрост. Я — русский. С недавних пор являюсь подданным британского короля. Но прежде всего я учёный, генетик.

Милтиадес снова хрипло засмеялся.

— Ты напоминаешь мои артефакты. Выглядишь не тем, кем являешься.

— Согласен, — усмехнувшись, подтвердил Вилли. — Кстати, ваши покупатели ведь не круглые идиоты, и понимают, что перед ними не настоящие артефакты. Тогда зачем они их покупают?

— Тут все просто, сынок, — в глазах грека блеснул веселый огонёк, — ложь интересней правды. Меч короля Артура, если и существовал, наверняка, выглядел проще моего. Кинжал из позднего палеолита не имел бы удобной рукояти и больше напоминал бы заострённый осколок кристалла. Что касается копья, никто не может знать, как оно выглядело на самом деле и кого протыкало. Я ничем не хуже торговцев гороскопами. Даже гораздо лучше. Гороскоп может составить любой кретин, а такие артефакты делает только старик Милтиадес.

— Резонно, — согласился Вилли. — Ещё один вопрос с вашего позволения. Вы работаете на заказ, сэр?

— Я тебе не сэр, — перебил Вилли старик. — Обращайся ко мне по имени.

— Разумеется, — поправился Вилли. Милтиадес, я хочу сделать тебе заказ. Правда, он может показаться дурацким.

Вилли замялся, не зная как убедительнее подать свою безумную идею, но старый грек его поторопил.

— Выкладывай, как есть. Меня ты вряд ли удивишь.

— У меня есть друг, — сразу ответил Вилли, — но он не человек, а баклан.

— Кто? — переспросил грек.

— Баклан. Его зовут Цыпа. И с его помощью я хочу нанести поражение германскому подводному флоту в Атлантике.

Вилли замолчал, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова на грека.

Милтиадес криво усмехнулся.

— Что может сделать маленький баклан большой подводной лодке?

От ответа Вилли зависело многое. Но он не растерялся.

— То же, что сделал маленький Одиссей большому циклопу Полифему.

— Лишить зрения?

— Именно. У субмарины, как и у циклопа, только один глаз — перископ. Если Цыпа доставит к перископу совсем небольшую шашку динамита, глаз будет вырван, лодка лишится зрения, не сможет погружаться вследствие разгерметизации, и станет легко уязвимой. Проблема в том, что баклан не орёл и в лапах ничего не понесёт. Клюв тоже не вариант, все, что попадает в клюв баклану — проглатывается. Зато он хорошо лазает по деревьям и металлическим трубам. Вот, только ума не приложу, куда ему динамит прикрепить. Мне нужна твоя помощь, Милтиадес.!!!

— Хорошо, — неожиданно согласился грек. — Мне нравятся настоящие безумные идеи. Приводи завтра в это же время своего баклана. Познакомимся.

На следующий день Вилли Фрост с Цыпой явились в указанное время к старому греку. Тот явно обрадовался их появлению.

— Есть идея, — заявил он, — но надо поработать над деталями. Для начала сниму мерки с баклана. Дело не простое, так что помогай.

Вилли принялся беспрекословно выполнять все указания Милтиадеса и терпеливо держал Цыпу, пока старик тщательно прикладывал свой метр чуть ли не к каждой бакланьей косточке. Цыпа сперва сопротивлялся, удивленно кося на грека то одним, то другим глазом, но затем успокоился и только изредка недовольно поскрипывал, когда проворные пальцы ворошили его чёрные перья. Все цифры мастер аккуратно записывал в блокнотик с чёрной дермантиновой обложкой.

— Так в чем идея? — спросил Вилли.

— Ему нужны доспехи. Назовём это так, — пробурчал Милтиадес. — Только очень легкие и прочные.