Бесплатный фрагмент - Огонь моей души — слова

Неси меня, Корабль Любви,

по водам Океана Жизни.

2019

В старом доме

Я в старом доме. Предо мной

Разверзлась царственная Прага,

И вечер теплый, как святой,

Идет, не сдерживая шага.

Размытый город, как стекло

В окне распахнутом мерцает,

Sankt Nikolas глядит светло,

И купол сводчатый блистает.

Уходит в городскую синь

Свет фонаря — и в полудреме

Я слышу: тихое «Аминь»

Как будто шепчут в старом доме.

перевод Р.М.Рильке, «Im alten Hause»

Маргарита

Был вечер. Я в объятьях гамака

О чем-то непредвиденном вздыхала,

И чья-то прихотливая рука

Тебя в мою тетрадь нарисовала.

Я узнавала твой упрямый рот

И всполохи твоих волос чернильных,

И каждый шаг, и каждый поворот,

И поцелуй со вкусом апельсинным,

И летнюю, измятую траву,

И старые, скрипящие качели.

И я теперь ни разу не солгу,

Сказав, что это было в самом деле,

И были мы. И белой простыней

Лежала ночь на узеньком заливе,

И мы слились, как небеса с землей,

В едином бессознательном порыве.

Уходит день. Я — в белом гамаке,

И все вокруг коралловым залито,

И я держу тетрадь в своей руке,

Как тот роман держала Маргарита.

Апрельское

Я сохраню внутри и этот день,

И этот час, весь солнечный и яркий.

Цвела-цвела воздушная сирень,

И лепестки летели, как подарки.

И запах кофе, сладостный, хмельной

Пьянящей дух и разум карамели.

Мне так дышалось пагубно-вольно,

Как дышится и любится в апреле.

Но не бывает счастья без тоски.

Пятном чернильным на моем подоле

Разверзлась — некасания руки

Страшнее расставаний и неволий.

Стихи хранят, как памятный дневник,

И бережно качают в колыбели

Меня — меня, любящую навзрыд,

И наши несвидания в апреле.

Лучик

Как мне не хочется

Любить — но как влекомо

Любовь слагается и строчится.

Как со знакомой

Встречаюсь — расстаюсь —

Меняет лица.

Как я заведомо влекусь —

Нет, не напиться!

И жажда нового лица,

И жажда жизни

Диктуют: «Выпей до конца!»

Как звезды — брызги!

И золото твоих волос,

Как солнца лучик.

Стоять недвижно, как Колосс:

«Не мучьте!»

Ты — мой апрель, удар под дых,

Беда и радость.

И мне тебя — мой бунт, мой взрыв —

Любить осталось.

Просьба

ничего уже не хочу, никого уже не хочу,

только дайте спокойствия, силы духа;

я опять (с безразличием) промолчу,

глядя на окружающую разруху.

ничего уже не хочу, никого уже не хочу,

только дайте мне благости, дайте мира,

больному — по исцелению, воину — по мечу,

пусть никто не уйдет обделенным с земного пира.

каждому ждущему выдайте по любви,

храброй, бесстрашной, отчаянной, словно рать.

пусть у людей не найдется смелости осудить,

пусть у богов не найдется смелости покарать.

каждому аду дайте по палачу,

каждому раю — по ангелу в белой шали.

ничего уже не хочу. никого уже не хочу.

ведь его вы уже у меня отобрали.

Маэстро

Я помню звук виолончели,

Прозрачно-чистый, как слеза;

Я помню все — как вы смотрели

По-плутовски — глаза в глаза.

Как сладко было ожиданье,

Когда, когда войдете вы?

Важнее не было признанья

Признанья вашей похвалы.

Все звуки взбалмошного Грига,

Аккордов пышные костры —

Все — ради вас. Все — ради мига

Улыбки вашей и игры.

Все отзвучало — ноты, звуки,

Исчезли вы, как дальний сон;

Но помню я, как ваши руки

Тревожил Гайдн — и Мендельсон.

Больше нам не повезет

не исчезай, не уходи. я попрошу тебя остаться; с улыбкой горестной паяца сложу я руки на груди. не исчезай, не уходи — и будет все, как ты захочешь; нам счастье свыше напророчат, мой друг, мой раб, мой господин. и будут дни тянуться вечность, и будут ночи ярче дня — и блики ржавого огня во мне тебя увековечат.

не исчезай. не уходи. пусть обернется жизнь мечтою, и в целом мире — мы с тобою, и все невзгоды позади. мы будем (исподволь целуясь) гулять, а диск над головой и шум весенних венских улиц нам что-то скажут про любовь. и пусть вся жизнь проходит мимо, но я запомню каждый жест; как мы в любовной пантомиме играли битву и протест.

не исчезай. как будто в мире есть смысл, кроме как — с тобой вести тяжелый, страстный бой, словно на рыцарском турнире. не уходи, ведь ясно, все вернется к самому началу, где мы друг друга не встречали.

где больше нам не повезет.

Я многого от жизни не прошу

я многого от жизни не прошу, чтоб только ты и розовое солнце меня спасли от страха темноты, и луч упал расплавленным червонцем на землю; слышишь? птичьи голоса все говорят о девичьем, о птичьем; сверкает, как жемчужина, роса, и воздух весь янтарно-земляничен.

я многого от жизни не прошу. вот будешь ты, измученный июлем, и жадные, заждавшиеся рты, скрепленные хмелящим поцелуем; вот будет дом, испекшийся жарой, дыханьем солнца сладко напоенный; и буду я наполнена тобой, таким очаровательно-влюбленным.

Взять бокал белого, ледяного

взять бокал белого, ледяного,

пообещать — ни единого больше слова

не будет на языке.

я молчу. боль такая — ни вымолвить, ни присниться;

что есть сердце? а сердце, известно, птица,

трепещущая в руке.

мы закончимся. вечер. дыханье сливы.

солнце уходит за море неторопливо,

оглаживая волну.

я, замерев, дышу водяной прохладой,

звезды рассыпаны полем блестящих ягод;

я слушаю тишину.

если надежда есть — мне ее не надо.

яблоко между губ благосклонно, радо,

трогает за щеку.

в детстве казалось, в любви — никаких трагедий.

теперь я — надменная, злая леди,

не желаю любви врагу.

Нелюбовь

Уходят столетья, уходят минуты,

Уходят слова.

Я чувствую робко, я чувствую смутно:

Я снова жива.

И ветер прохладный, и ветер июньский

Мне шепчет: «Люби!»

И я вспоминаю твой шепот французский

И губы твои.

Обеты, страданья, разлуки, оковы

Свободы моей.

Теперь — заперта на тугие засовы

Лиловая дверь.

Теперь в моем доме погашены свечи,

Молчат о любви.

А я вспоминаю — несчастья, невстречи,

Недуги свои.

А я вспоминаю — любила? Едва ли!

Расстались? И пусть!

Мы оба в той страшной войне проиграли,

Но я не дождусь

Когда же, когда же узнаю, увижу,

Когда — не стерплю?

Тебя — презираю! Тебя — ненавижу!

Тебя — не люблю?..

Домино

делай, что хочешь. только не уходи.

я устала гоняться за призраком прошлых весен,

замирать на каждом возгласе и вопросе,

доставать осколки из выпотрошенной груди.

я устала. смотри, как фонарь салютует желтым,

черный кот у огня угольком украшает пол.

ты — финальный, нервический тон аккорда,

и смеяться с тобой так неистово и легко.

делай, что хочешь. бархат, огонь, вино,

поцелуй ложится на губы, как снег — на землю.

мы сложились с тобой в маскарадное домино,

ты — торопишься жадно, а я — выгораю, медлю…

только не уходи.

Письмо в бесконечность

Х. — Л.

я смотрю — за окном расцветает осень, разукрасив листья под цвет граната; так любовь стучится нежданным гостем, только больше, увы, мне ее не надо.

помню голос строгий и взгляд печальный, вереницу слов и охапку писем; я скучаю — тошно! как я скучаю! сколько минуло дат, годовщин и чисел? сколько минуло дней — я один! нелепость! все бессмысленно, мы — так смешны, беспечны; верим слепо, что в жизни несчастий нет, и любовь дается одна навечно.

помню, как я сказал в порыве, как признался — солгал под тяжелым взглядом, а когда стало правдой «люблю» впервые, это было уже никому не надо.

я не думал, что кто-то любить так может, без остатка, навылет, себя предав, а смотреть так, как будто меня дороже нет на свете, когда я — клинок кинжала.
принимать любым и смотреть с любовью — думал я, только матери так умеют; что водою было, прольется кровью — я теперь не помнить о том не смею.

люди счастья не ценят; что счастье — данность! а потом о нем умоляют слезно. мне бы дали только смешную малость — быть с тобой. ты простишь?

знаю, поздно.

поздно.

Сердцебиенье

Изгибы тел и полукруги бедер

Я изучаю вдоль и поперек.

В любви к тебе, в пьянящей несвободе

Меня найдет однажды Рагнарек.

И белой ночью, петербургской, летней

Он позовет, ступая на порог.

Я поцелую острые колени —

Единство рук, сплетенье слов и ног

Есть дикое, оправданное счастье

И жажда быть, и тишина вокруг.

И нитка поцелуев на запястье,

Слиянье тел, слиянье губ и букв —

Пусть будет так.

При свете наготы

В ее открытом, смелом откровеньи

Есть только мы — небесные цветы —

И наше — на двоих — сердцебиенье.

Ассоль

Бывал ли ты, мечтатель юный,

В долине, сотканной из грез,

Где ночью тихой и безлунной

Рассыпано рукой Фортуны

На небе ожерелье звезд?

Бывал ли ты, мой юный друг,

В уютной маленькой Каперне

Под городком чудесным Лисс?

Хозяин там любой таверны

Готов твой выполнить каприз.

Готов он и рассказ мудреный

Налить в пустеющий стакан,

И ты, нектаром напоенный,

Сказаньем дивным упоенный,

От счастья бешеного пьян.

«Послушай, друг, рассказ мой чудный,

Легенду давешних времен;

Но не идальго безрассудный,

Не леди в трауре о нем,

Не город, выжженный огнем,

Не лица праздничные в масках

Герои этой дивной сказки,

А лишь сплетенье двух имен,

Двух рук, двух душ, судьбы сплетенье,

Как поцелуй-прикосновенье,

Амура нежного завет

И нежной девочки портрет.

Скажи мне, друг, слыхал ли ты,

Как на дороге в день безликий

Ей встретился чудной старик?

Он баловался чудесами,

Волшебник, толкователь книг,

Он был придумщиком великим,

И посулил он ей мечты;

Он предсказал: «Под парусами,

Алее крови, ярче дня,

Прибудет принц — герой из сказки

(Точеный стан и профиль царский),

Придет — и заберет тебя».

Шли годы. Девочка росла,

И вера в чудо в ней окрепла;

Она ждала с попутным ветром

Алее крови паруса.

Мечты подруг ей заменили,

Как заменили целый свет,

От всех несчастий оградили,

От мелких тягот, горьких бед,

И ей надежду подарили,

Амура нежного завет».

Ты слушай, юноша печальный,

Рассказ правдивый и прямой

Про расшумевшийся прибой,

Про берег низкий и песчаный,

Целуемый ласковой волной,

Про свет морской воды хрустальной;

Про то, что было не с тобой.

«И вот однажды, ясным днем,

В сосновой роще, в полдень жаркий

Ассоль, задумавшись о нем

(Точеный стан и профиль царский),

Заснула. Грей, а с ним — слуга

В чудесном были настроеньи,

По склону шли, и вдруг — она!

Лежит, прекрасна и скромна,

Сама — не явь, но сновиденье;

Пастушка? Фрейлина? Княжна?

И вот уже его рука

Ее руки коснулась нежно,

И в обольстительной надежде,

Кольцо ей на руку надев,

Он поспешил сюда, в таверну

В уютной маленькой Каперне,

Услышать и узнать о ней:

Прелестней нимф и краше фей.

И он узнал — о предсказаньи,

Мечте и вере в чудеса,

И вместо страстного признанья

Ее заветное желанье

Решил исполнить. Паруса

Алее крови, жарче дня

Он приобрел для корабля.

Ассоль уже домой вернулась;

В мечтах она, кольцом любуясь,

К окну резному подошла,

И вдруг — корабль! Яркий, алый,

Вдали — пылающим огнем;

И радость сердце обожгла,

Ассоль навстречу побежала.

Как долго грезила о нем,

Как ослепительно мечтала,

И вот он — здесь. Сошел в ладью,

И к ней плывет, и тянет руки,

Сильнее зависти, разлуки,

— Моя? — Твоя! — Любим? — Люблю!..

Я вижу, верно, друг мой юный,

Ты погрустнел, затосковал;

Плесну еще напиток чудный

Я в твой мерцающий бокал».

Людвиг

Так расстаются — в темноте,

Не помня слов, себя — не помня;

Опять — не Вы, опять — не те!

Одна — среди толпы безмолвной.

Король, страданьем напоенный,

Вы вспоминали обо мне?

Вы вспоминали ипподром

И тихий, сказочный Бад-Ишль?

Как греза, как далекий сон,

Вы поклонились мне — и вышли,

И губы Ваши пахли вишней,

И Вам к лицу был царский трон.

Теперь Вы — узник белых замков,

Валькирий, зигфридов, богов,

И я сама, как арестантка,

Среди — чужих, среди — врагов,

Вся — в блеске царственных оков,

Ах, власть! Прелестная приманка!

Я Вам ни разу не лгала.

И память, горькая, как вето,

Во всех старинных зеркалах,

Во всех нарушенных запретах.

И горький стон: «Елизавета!»

Доносит мне ночная мгла.

Вольно!

Я — полюбила.

Я — пропала.

Ах, мама!

Снится без конца.

Так далеко!

И так мне мало

Черт вожделенного лица.

Что делать, мама?

Я — пропала!

Нет, быть не может!

Я — люблю?

Как крепость каменная, пала

И о прощении молю.

Как я жила!

Беды не знала,

Не знала пагубных утех,

А, полюбив, — затосковала.

Как горько, мама!

Сладок грех!

Ах, мама!

Тягостно и больно —

Моей печали нет конца.

Я жду, когда он скажет:

«Вольно!»

С прелестным взглядом наглеца.

Книжное

Когда июль становится лучом

И спелым персиком ложится мне на губы,

Я с полки достаю солидный том,

Покрытый пылью, словно сладкой пудрой.

И я смотрю, как между книжных строк

Гуляет рыцарь, бюргер и вельможа,

И льется слов изысканный поток,

И я сама — среди толпы прохожих.

Я наблюдаю, пишется портрет:

Овал лица и солнца глаз еврейских.

Писатель, как художник, как эстет

Рисует королевскую невесту,

Рисует золоченую постель

И витражи у круглого оконца…

Ведь я сама — плененная Ракель

Во власти распаленного Альфонсо!

Я закрываю книгу, не прочтя

Последние, трагичные страницы.

Июль летит — лукавый, как дитя,

В своей крылатой, легкой колеснице.

Ты помнишь лето?

ты помнишь лето? скалистый берег, ракушки, солнце и запах моря. и если чувства хранятся где-то, позволь мне их унести с собою. позволь мне помнить, позволь мне верить в то, что отныне не повторится. и бьются чувства в моей ладони далеким прошлым, плененной птицей.

ты помнишь домик? а горы — помнишь? какое счастье! какое лето! ты выцеловывал мне ладони, и поцелуй, как клеймо, как вето садни’т — и мне не дает покоя. дурак считает, любовь — бессмертна. но если юность хранится где-то, в нее вернуться чего нам стоит?

я не боюсь ни любви, ни правды. ты помнишь лето? ни дня печали! мы убегали, не ждя пощады, мы убегали — и возвращались. ты говорил, что расстаться — просто, пусть только кончится этот август. и разлюбить тебя было поздно, мой дерзкий зигфрид, мой вечный фауст.

ты помнишь встречу? в последний раз ты руки коснулся, глаза зажмурив. ты — не напишешь, я — не отвечу. морские волны, цвета лазури — и воздух жженый. ты помнишь лето? наш славный отдых, наш ржавый август?

и если память хранится где-то,

то я — навеки — с тобой останусь.

Лже-поэты

Я тщетно стараюсь все меньше писать стихи:

Гениев нынче не жалуют в Роспечати.

Те, кто бездарен, остатком гнилой трухи

В век оскудевший приходятся очень кстати.

Нет, не подумайте!

Я не боюсь пропасть:

«Вот тебе, девочка, лучшая из профессий».

Пусть лже-поэты сегодня пируют всласть,

Завтра они получат худые вести.

Никто не запомнит ни обликов, ни имен,

Противные лица их канут в морскую бездну.

Пусть будет так!

И ржавым горя огнем

Мои стихи птицей-феникс тогда воскреснут.

Скарлетт

Скарлетт О’Хара — капризный ребенок; все восхищенно суетятся вокруг. Скарлетт привыкла, что с самых пеленок ее выполняют любые «хочу» — кажется, вдоволь батиста и кружев, только ее не волнуют шелка. В мыслях — лишь он, что так дьявольски нужен — имя слетает опять с языка.

Скарлетт живет и надеется: «Эшли!» Словно смакует на алых губах. Только, увы, все мечты и надежды утром одним рассыпаются в прах. Кончено детство и кончены грезы! Скарлетт не верит, колеблется, ждет. Но — решено; и под девичьи слезы Эшли — другую — венчаться ведет.

Но никакие преграды и войны Скарлетт не в силах сломать и разбить; Скарлетт О’Хара — не из побежденных, она — победитель свирепой судьбы. Пусть он другую целует во мраке, пусть он ей отдан во веки веков — Скарлетт полна безрассудной отваги, и не уйти от любовных оков.

Скарлетт не знает, но новое имя уже подступает к мятежной душе. Скарлетт — его госпожа и рабыня, и в темноте едва слышится: «Ретт!» Скарлетт его от души ненавидит: кто он? Мошенник, подлец, негодяй! Только его ненавистное имя путь в ее сердце находит шутя.

Эшли — далекая, мнимая слабость, Батлер — отчаянный, варварский бой; к первому в ней ничего не осталось, а со вторым неужели — любовь?

Скарлетт О’Хара — не из побежденных, только тоски ей никак не унять, когда он чеканит — чужой, отрешенный:

«Моя дорогая, мне — наплевать».

Маме

Фильму «Гибель богов» посвящается

Ночь. Покрывало. Зловещая тишина,

Слышатся только тихо слова молитвы.

Мама должна быть ласкова и нежна,

Мама должна сохранить от беды и битвы.

Мама, ты где? Почему я опять один?

Мне приснился кошмар, мне так нужно в твои объятья!

Мама, ты где? На которой из всех картин

Спряталась ты в своем белоснежном платье?

Мама, скажи, отчего мне — с живой тобой —

Было так холодно, страшно и одиноко?

Ты зачем меня сделала брошенным сиротой

Ради любви, отдаваемой всегда другому?

Мама, я взрослый — и что-то со мной не так,

Я целую маленьких девочек. Это проклятье?

Мама, мой самый страшный ночной кошмар —

Ты сама — убийца чужого счастья.

Мама, ты верила слепо, что я прощу?

Я тебе ничего не желаю — помимо зла.

Мама, сегодня я тебе отомщу.

Прими мой подарок — и выпей его до дна.

Письмо

Я не хочу вам лгать. К тому же,

Не лгут любимым. Вы, простужен,

Сидите, окунувшись в шаль;

Над вами лампа, как вуаль,

Раскинулась над изголовьем;

Вокруг — смиренное безмолвье,

Сигары дым, письмо в руке

И тень бумаги на щеке.

Читайте, друг. Неосторожно

И восхитительно-безбожно

Мне вам писать в вечерний час

Куплеты восхищенных фраз,

Восторга и благоговенья

В плену тягучем наважденья.

Склонясь над письменным столом,

Я представляю барский дом,

В камине — жар, а в кабинете

Сквозняк танцует на паркете;

В гостиной — тьма; глазницы окон

Глядят, в раздумьях о высоком,

И шкаф дубовый вторит им,

Как древнеримский исполин;

И маятник, как часовой,

Хранит ваш бережно покой.

Смотрите! Оживает дом,

Какой восторг царит кругом!

Вы ждете моего фиаско,

Но вам — ни трепетно, ни страстно —

Я не признаюсь в чувстве том,

Что поглощает целиком.

За вас — на плаху! Милый друг,

Любовью это не зовут.

Австрии

Когда имперственная Вена

Меня пленяет и зовет,

Из глубины дунайской пены

Ее прообраз восстает.

Я вспоминаю тронный зал

И шпили горного аббатства,

И блеск паркета, блеск зеркал,

И роскошь царского убранства.

И позолоченный орган,

И в каждой нише — юный ангел,

На Штефансплатц — святой Стефан;

И воздух горный, полный влаги,

И катер, и седой Дунай

Меня манит, меня лелеет.

О, чудный, незабвенный край!

Мечтать о встрече я не смею,

Не смею — преданная вам,

Равнинам, пастбищам, раздольям,

Блаженным, дивным берегам.

Мой Oesterreich!

Мои — любови!

Невозможно любить двоих

Первая мне шептала слова любви,

Целовала, рукою нежно меня обвив,

Обещала трепетно:

«Верь мне, любая боль

Превратится однажды в твой серебристый смех».

И я слушала ее голос, ее напев,

И она была — моей — королевой нег,

И любовь моя с ней была девственной, словно снег.

Я любила ее — но она не была тобой.

Ты, второй, был мой остров и мой причал,

Моя сущность, потребность, начальнее всех начал,

И с тобой я почти забывала (почти!) о ней,

И в любви к тебе дольше вечности длился день,

И любовь к тебе становилась меня сильней,

Но я голос ее вдруг услышала в тишине.

Истина такова — невозможно любить двоих.

Как мне выбрать: музыка или стих?

Милый из другого века

Поцелуй

Прощальный поцелуй.

Семидесятый год.

И дым от поезда на северном вокзале —

Все те слова, что

Вы мне не сказали,

Я знала наперед.

Мы с Вами — две разрубленные части

Случайно разведенного моста,

И — вновь — соединить уста

Не в нашей власти.

Уйдите прочь!

Как будто Вы — не мне —

Шептали горячо и непреложно,

И я — не Вас — на лунном бездорожье

Увидела во сне.

Вы родились под пагубным созведьем,

И пусть Вам — отпущеньем за грехи

Останутся — забытые стихи

Моих трагедий.

Блицкриг

Нет! Никогда не будете со мной,

Нет! Никогда я влажным поцелуем

Не приложусь к губам в июльский зной

И имя Ваше не промолвлю всуе.

И Ваша беспокойная душа

Мою — не тронет, любящую дерзко,

И горечи обид не сокрушат

Любви моей шальное королевство.

Тем увлекательней любовная игра,

Тем увлекательней любовная интрига —

Я создала Вас росчерком пера,

И то, что я задумала блицкригом,

Тянулось дни и ночи напролет.

И я жила в преддверии реванша —

Все тщетно! Тщетно. Знаю наперед —

Исход один — победа будет Ваша.

***

Милый из другого века,

Вот мой адресат.

Не прочтет моих заметок,

Не прочтет письма,

Не увидит строчек черных

На сухом листе.

Я гадаю на покорной,

Ласковой звезде:

Пусть — не он; другой, похожий…

Как?

Любить других?

Внутривенно и подкожно

На губах моих

Поцелуй другого века,

Выпитый — до дна.

Безрассудно и нелепо

Я — тобой — пьяна.

И среди толпы прохожих,

Словно в страшном сне,

Нет, не ты!

Другой, похожий,

Бредит обо мне.

Любовь-война

Я не могу!

Как больно мне не видеть вас!

Уйти — следами на снегу,

Обрывком фраз;

Уйти, не помня,

Кто — любил?

Кого — люблю,

Кого — в томительной истоме?

О ком — молю?

И эту сладостную пытку

Не прекратить.

Под звуки вальса, звуки скрипки

Мне — Вас — любить

Не суждено — и невозможно,

Но я — люблю.

И каждой строчкой, каждой ложью

Я Вам внемлю.

Как сладко верить в безнадежность!

Ведь здесь Вас нет;

Лишь обличительная нежность

И Ваш портрет.

Я сознаюсь, я — недостойна.

Я — сражена.

Но слаще всех на свете войн мне

Любовь-война.

За тебя

Черновики моих стихов,

Черновики любовных писем,

И позолоченный альков,

И мыслей жадных хрупкий бисер,

Все — о тебе, все — про тебя.

Так трепетно-благоговейно

Любовь, балуя и маня,

Тебе стихи поет лилейно.

Как ты изысканно красив,

Как удивительно устроен!

Как складно сложенный мотив,

Наисмелейший из героев,

Твоей — рабой, твоей — богиней

Была бы, трепетно любя.

Пусть будет все, всегда и ныне,

И — о тебе, и — за тебя!

Не любя его

Не любя его, буду целовать,

Не прося его, буду молча ждать,

И смотреть в окно, там — белым-бело,

И на сердце так страшно-тяжело.

В доме — горклый жар, за окном — метель.

Вот пробьют часы, распахнется дверь,

Ветер зазвенит. Ты войдешь — не он,

Как желанный гость, как случайный стон.

Будет ночь свежа, будет месяц тих.

Если я умру, будет только стих,

Будешь только ты. Сохрани в ладонь

Память обо мне, сладкую, как боль.

И когда он мне даст свое кольцо,

Помни поцелуй и мое лицо.

Помни, я — твоя, не его — жена,

И ребенок твой — ноша тяжела.

Призрак бытия

Уйди, исчезни, призрак бытия,

Наместник зла и жало кровной мести!

Полна тобой усталая земля,

Полна твоих трагических известий,

Но что в том — мне? Что мне — чужой порок,

Пока меня он не коснулся живо?

Пока во мне бьет сладостный поток

Любви, и вихрь ее пленящей силы?

Что мне — до вашей боли, я — люблю!

Что мне — до вашей тягостной молитвы?

Вы мне нужны, как суша — кораблю,

Как черный цвет — на солнечной палитре,

Зачем мне — вы? Зачем нужна я — вам?

Не мне — судить, не мне — лишать печали;

Любовь вам — яд, а мне любовь — бальзам.

Вас с ранних лет с тоскою обвенчали,

Меня — с надеждой. Пагубной, как страсть,

И верой в счастье жадно-душегубной.

Что мне — борьба, и что мне — ваша власть,

Когда есть он, его глаза и губы?

В фойе

Любовь достигла апогея.

В филармоническом фойе

Гляжу — страшась, гляжу — немея,

Самой Венерой ты взлелеян,

Не вспоминаешь обо мне!

Нет! Я не буду умолять,

Просить твоих признаний жарких,

В молебнах ночи коротать,

И, покорившись, кротко ждать,

Как ждут желанного подарка.

Нет! Я не буду уповать,

Страшась, отчаявшись, жалея,

Страшась — любить, страшась — терять,

В сомненьях жгучих изнывать

И мысли — о тебе — лелеять.

Но буду я просить о том,

Чтобы среди десятков судеб

Ты был, влюблен и безрассуден,

И как бы ни был путь твой труден,

Чтоб он привел тебя в мой дом.

Напрасно

Люблю — тебя, люблю — напрасно,

Который день, который час

Под маской лжи, забавы маской

Тоску скрываю.

Этих глаз

И этих рук, и скул упрямых

Не целовать влюбленной мне;

Не лить в хрустальные стаканы

Вина — в топленой тишине;

Не таять в пламенных объятьях,

Не говорить слова любви;

Мой рок, мой бес, мое проклятье,

И руки, и глаза твои,

И восхитительные губы,

И голос твой, и жаркий смех.

Но я — увы! — влюбляюсь в тех,

Кто — никогда — моим не будет.

С любым тобой

Как ты душевное уродство

И нежелание любить

Скрывал под маской миротворца

И ей — меня — хотел пленить!

Как изощренно, как жестоко

Ты плел обманчивую сеть

Из дивной прелести порока!

И мною жаждал овладеть.

Как ты умело притворялся,

Как отыграл достойно роль!

И я, без толики упрямства,

Была покорною рабой.

Любовь — для нас — бездонной бездной

Была, сплетенной из страстей;

Не ведал ты — я, безвозмездно,

С любым тобой была б твоей.

Я не хочу тебя терять

Я не хочу тебя терять.

Смотреть, как ты к другой уходишь,

И боль показывать прохожим,

И воровать тебя, как тать.

И в сладкой неге поцелуя

Все думать с трепетом о том,

Как ты покинешь этот дом,

И в дом другой войдешь, ликуя.

И каждый день, и каждый раз,

Тебя — любя, тобой — любуясь,

Тоске я жгучей повинуюсь,

Тоске по жару этих глаз,

И на губах — дыханью мая.

Не мне — жалеть, не мне — обнять;

Я не хочу тебя терять,

А потому — не обретаю.

Ищу тебя

Ищу тебя, и розовый рассвет

Мне шепчет в наважденьи:

«Скоро, скоро…»

И нет оков, и предрассудков нет,

И солнце в небе яблоком раздора

Глядит в глаза, и дышит, и живет,

И наблюдает зрителем в театре,

Как я ищу — часами напролет,

И скалится заносчиво в антракте.

И ночь приходит белой простыней,

И говорит над ухом: «Близко, близко…»

И месяц в небе, бледен и влюблен,

Целует ночь так сладостно и быстро.

И день мне пишет маревом зари,

И обещает нежно: «Завтра, завтра…»

И я ищу покорно jour et nuit,

И темнота, как пиковая карта,

Ложится в руку, ластится, зовет,

И плачется покинутым младенцем,

И шепчет ласково:

«Поверь мне, все твое

Всегда с тобой — и на душе, и в сердце».

Я счастья жду

Я счастья жду, его мне обещали.

Однажды, ненароком, как-нибудь

Придет — и нас поспешно обвенчают,

Едва позволив на него взглянуть.

Нас поведут в господские хоромы,

Проводят к оживленному столу;

Вельможи в ряд нам отдадут поклоны,

И царский хор нам воспоет хвалу.

Я счастья жду.

Оно бежит вприпрыжку,

Торопится — но я его быстрей,

И каждый раз пред ним, перед мальчишкой

Безжалостно захлопываю дверь.

Оно стремится в окна, в сердце, в мысли,

Преследует — и на исходе дня

Я признаю одну из вечных истин:

Зачем мне счастье, если — без тебя?

Мне говорили, что вас нет

Мне говорили, что Вас нет,

Что я придумала…

И что же?

Ваш поцелуй меня тревожит,

Его храню, как оберег.

За гулом северных ветров

Ваш голос ласковый я слышу,

И в диске солнца, ржавом, рыжем,

И в бликах праздничных костров

Я вижу Вас.

Мне говорили, Вас нет — чудовищная ложь!

Вдали от вкрадчивых вельмож,

Среди беснующихся лилий

Я целовала Вас, мой друг,

И Ваши кудри смоляные.

Ах, Боже мой!

Как мы любили

Под сенью трепетных разлук!

Я помню взгляд Ваш затаенный

Из-под опущенных ресниц,

Мой господин, баварский принц,

Как сладко мне быть в Вас влюбленной!

Мне говорили, что Вас нет,

Что я придумала…

И что же?

Мне Вас на свете нет дороже,

Вам верность сохраню навек!

2018

Как смысл прост

Как смысл прост: избавиться от скверны,

В которой утопают города.

И ненависть, и подлость, и измену

Изъять без привлечения суда.

Подлог, гордыню, лесть, а пуще, зависть

Отправить вон и не пускать назад!

И чтобы добродетели остались

Наш охранять очистившийся сад.

И весь порок, и пагубные чувства,

И жажды губ отчаянную страсть,

Исторгнуть все пленящие безумства

И на защиту праведности стать.

Не мне судить, любящей безрассудно,

И за него готовой честь отдать,

Но признаюсь я в правде душегубной:

Без тьмы нам свет, увы, не увидать!

Учитель

Когда услужливая память

К губам моим подносит яд,

Я вспоминаю строгий взгляд,

В груди бушующее пламя

И длинный перечень имен:

Сократ, Эватл, Аристотель;

Набросок, скомканный в блокноте,

И насмехающийся тон.

Я вспоминаю душный класс,

Букет ромашек в пыльной вазе;

Как с каждым жестом, с каждой фразой

Я все сильней влюблялась в Вас.

И шелест тоненьких тетрадок,

И гул десятка голосов:

Вы были — мой. Вы были — рядом:

Важней молитвы, выше слов.

Я вспоминаю этот час,

Мой личный, веховый экзамен:

Весь мир вокруг как будто замер,

Когда я целовала Вас.

И Вы! Холодный, неприступный,

Всю неприступность позабыв,

Помедлив долгие секунды,

Ответили на мой призыв.

Я вспоминаю свой восторг

И близость памятной награды;

Вы были — мой. Вы были — рядом,

Мой тяжкий грех, мой личный бог,

Теперь — мой ласковый супруг.

Я буду грезить до рассвета

Об этом часе, парте этой

И о кольце любимых рук.

Ты здесь

Все кончено, и разными путями

Продолжим мы отныне ход земной;

Все лучшее случается — не с нами.

Прядет Лахесис алчною рукой

На покрывале жизни с гневом жадным,

Прядет разлуку, черную печаль…

Мне снится вечер, приторный и влажный,

И поцелуй короткий у плеча,

Мне снится дом. На пол ложатся тени,

И я стремлюсь, как бабочка — на свет,

Туда, где ты. И на твои колени

Кладу я голову — и замедляют бег

Часы и дни, и время исчезает.

И кажется, пусть на короткий миг,

Ты здесь. Сошлись все кубики мозаик,

Все нити разговоров и интриг,

Сложились в «вечность» льдинки перед Каем.

Ты здесь. Ты — мой. Ты — для меня, во мне,

И я перед тобой — твоя, нагая,

В мучительной и сладкой тишине.

Люблю

Я люблю тебя — и хочу о тебе молчать.

Я люблю тебя — и хочу по тебе гореть.

Наблюдать, как платок бежит с твоего плеча,

И касаться нежнее солнечного луча.

Я люблю тебя — и хочу о любви кричать,

Я люблю тебя — и хочу за тебя истлеть.

Я люблю тебя — это общеизвестный факт.

Обнимаю тебя — и вдыхаю сладчайший мед.

Не любить тебя — это словно бы не дышать,

А любить тебя — как играть театральный акт,

Замирая женою Лота на ноте «фа».

Я люблю тебя — но любовь ли в тебе поет?

Я люблю тебя — это больно и горячо.

Я люблю тебя — и ты только не уходи.

Ты идешь, едва задевая меня плечом,

Твои пальцы, осторожные, как смычок,

Чертят линии лихорадочно на груди.

Я люблю тебя — и не думаю ни о чем.

Муза

Моя изысканная Муза,

Ваш хрупкий голос, чистый лик,

Ваш наглый взгляд и стан Ваш узкий

Воспел я на страницах книг.

Воспел я кистью на полотнах,

Как Вы прекрасны и вольны,

И весь Ваш облик будто соткан

Из ангела — и сатаны.

И Вашу пышащую юность,

Отточенный лица овал,

Как Вы лежите, завернувшись

В плену душистых покрывал;

И ту обманчивую кротость,

И обреченность серых глаз,

И ту ребяческую гордость,

И откровенность колких фраз…

Я создал — росчерком Фортуны —

Как скульптор, как Пигмалион,

Вас — юный раб и Бог мой юный,

Мой Бельведерский Аполлон.

У меня — ничего, кроме памяти о тебе

Я смотрю, как замок погружается в темноту,

Надевает ее, словно свадебную фату;

Помнишь день нашей встречи, как он нас с тобой настиг?

Сколько же счастья нам отдали на двоих!

Помнишь ли клятву, данную на крови?

Как же нам мало отмерено у любви…

Теперь мы по разные стороны баррикад,

С тобой мне — нельзя, без тебя мне — кромешный ад;

Быть твоим другом, братом, а стать — врагом,

Ноша моя на сердце лежит свинцом.

Отчего же «любить» превращается во «скорбеть»?

У меня — ничего, кроме памяти о тебе,

У меня — ничего, кроме горечи и золы,

Только рана в душе и бесчувственный суд молвы.

В Зеркале руку сжимает твоя рука;

Я разлюблю тебя — только скажи мне, как.

Я девочкой Вас помню

Я девочкой Вас помню; летом жарким

На даче у разливистой реки

Вы отдыхали — шелковый купальник

И жест изящной, маленькой руки;

Отставленный от чашки тонкий пальчик,

В гостиной, среди взрослых, у огня

Сидели Вы… А как соседский мальчик

Смотрел завистливо на Вас — и на меня!

Я помню, как играли Вы в салоне,

Как из-под пальцев расцветал Шопен,

И говорили Вы — со мной — в капризном тоне,

И глаз медовых был мне сладок плен;

Я помню Ваши узенькие плечи,

Обрывки лишних и жеманных фраз…

Кончалось лето. Августовский вечер

Янтарным яблоком упал в последний раз.

Цирцея

Ее волосы пахли медом и миндалем,

Я касался их, в упоении замирая,

И в глаза с поволокой, подернутой янтарем,

Я смотрел восхищенно, как грешник — на вра’та рая.

Я держал ее руку, нежную, как цветок,

Ее пальцы застенчиво-смело мои сжимали,

Она вся была счастье, взбалмошность и восторг,

И отчаянно-жадно мы с ней в любовь играли.

Я запомню ее принцессой из дальних стран,

Златокудрой красавицей, в розовый фай одетой;

Ее маленький рот, томный голос, упругий стан,

Запах меда, духов и шалящего в мае ветра,

И улыбку, даримую мне, лишь одну — из сотен,

Всю ее, смеющуюся так звонко,

Что сошла со старинных, невиданных мной полотен,

Неистовая Цирцея с душой ребенка.

Моей

Я Вас люблю!

Как осень любит лето,

Как любит море белую волну;

Ваш дивный стан, весь в кружево одетый,

Изгиб упрямый розоватых губ,

Волос кудрявых огненное пламя,

Нежнейший взгляд бездонно-синих глаз.

Я Вас люблю, как дорогую память,

Я Вас люблю открыто, без прикрас,

Как солнце любит жаркий летний полдень,

Как любят дети мягкую траву,

Как любит узник мысль о свободе;

Моя любовь подобна колдовству,

Она чарует, обещает, манит,

В агонии безудержных страстей

Я Вас люблю! Я восхищаюсь Вами,

И я клянусь: Вы будете моей!

Ромео

мы встретились в риме

на каменной пьяцца,

он вел себя, как ребенок,

хохотал,

фотографировал птиц, а

мне хотелось плакать и обниматься,

и ещё много чего хотелось,

а он только отмахивался руками,

смеялся звонко, сжимая

белой нитью между розовыми губами

дымящую сигарету,

и мне хотелось остановить

этот жаркий час

и минуту эту

мне так хотелось запечатлеть!..

в гостичном номере, два безумца,

мы с ним сливались в любовном танце,

двое влюбленных в разгаре буйства,

все пахло дынями

и шампанским,

и пахло страстью, дыхание сбилось,

в окно струилось

свечение солнца…

мой чернобровый француз ромео,

порочный ангел, любовник смелый,

как мне хотелось твоей джульеттой

навеки стать!

но не сбы’лось это.

Двое

В июльский полдень, тлеющий над нами,

В его невыносимую жару

Прощались мы горячими губами,

Прощались долго, будто бы в бреду,

И жадными лазурными глазами

Глядел в мои, запечатлев навек

Всю боль разлук, всю горечь расставаний,

Мой самый драгоценный человек.

Я помню старый деревянный дом

И яблони в саду, где наши тени

Сплетались в исступлении хмельном,

И в кружеве шальных прикосновений

Мы забывали лица, имена,

Внутри рождалась бешеная легкость;

И пламенно была я влюблена

В черты его, в волос посеребрённость…

Все кончено. На суетном вокзале

Прощались двое, будто бы навек.

И я смотрю — в толпе он исчезает,

Мой самый драгоценный человек.

Я ухожу

Я ухожу, не говоря ни слова.

Ни ссор, ни клятв не будет у двери.

Я ухожу — и проживаю снова

Все то, что мы с тобой не сберегли.

И поцелуи в дымке у причала,

И блик зари в распахнутом окне…

И нет тому конца, и нет начала,

И прошлое пульсирует во мне,

Как птица счастья, запертая в клетке,

Как раскаленный камень у груди,

Как наши встречи в беленькой беседке

И тихое твое: «Не уходи…»

Как гимн тому, что больше не случится,

Как гимн тому, что не перестаёт;

Все замерло. Дописана страница,

Роман смиренно окончания ждёт.

Я ухожу. Но возвращаюсь снова,

И нет тому начала, нет конца…

В начале мира было только Слово

И очертания твоего лица.

Рыжий ангел

Рыжие кудри пламенем обрамляли

Ангельски-чистый лик.

Мчался корабль в заржавленные дали,

В неведомый край земли.

Поднимала бокалы с пенящимся шампанским,

Зашнуровывалась в корсет;

Лица белые в скалящихся масках

Ненасытно смотрели вслед.

В главной зале мерцающие свечи

Золотили её наряд.

Я любил её розовые плечи

И прищуренный дерзкий взгляд;

Я любил, как она захлебывалась в танце,

И округлость её колен;

Я любил её персиковый румянец,

Белых рук утонченный плен;

Я любил её — рыжий ангел с зелёным взглядом

Отраженьем в моём бокале,

Фейерверком, празднеством, звездопадом…

Я любил. Но её — не существовало.

Люблю, надеюсь, уповаю

Люблю, надеюсь, уповаю,

Молюсь в тиши церковных стен

О Вас, мой принц, изгнанник рая,

Король любовей и измен.

Молюсь о Вас, мой рыцарь властный,

Король ветров, владыка лун;

 Как пьяно пахнет влажный август!

Он ждет нас, мой прелестный лгун.

Я вся дрожу, томлюсь и млею,

Считая дни до наших встреч;

Мне суждено на Вашем теле

Стать бликом солнечных лучей.

Люблю! — На свете нет дороже,

Надеюсь! — Наяву ль, во сне,

Что Вас простит Великий Боже,

И даст нам счастья на земле.

Письмо Х. Бергера Висконти

Я пишу Вам, мой граф. Земля принакрылась ночью,

Словно угрюмым траурным покрывалом.

На пергаменте змейкой вьётся за строчкой строчка,

И в камине огонь подмигивает устало.

Я надеюсь, что там Вас приняли по заслугам,

В нашем мире бездарных великим не стало места.

У людей на лицах застыла такая скука,

Что не высказать ни брезгливости, ни протеста.

Отдыхайте спокойно. Здесь вряд ли по Вас скучают,

Ваш Рокко давно погряз в пустяковых фильмах.

В нашем мире, полном бесчестия и печали,

Дар и гений давно избыточны и бессильны.

Отдыхайте спокойно. Вас никто теперь не разбудит.

Я пишу Вам под размеренный стук дождя,

Пальцы с дрожью выводят подпись: Ваш дерзкий Людвиг

Жаждет снова обнять настоящего короля.

Мне приснилась война

Мне приснилась война.

Десять бравых солдат

Нападенье врага отражали.

Они рухнули вниз, за спиною спина,

А в деревне их матери ждали.

Мне приснилась война.

Вечный список имен,

Бледных лиц, искалеченных судеб.

Они рухнули вниз, за спиною спина,

Под насмешливый гогот орудий.

Мне приснилась война.

Стыла ночь над Москвой,

Равнодушная, черная, злая.

Они рухнули вниз, за спиною спина,

Защищая советское знамя.

Мне приснилась война.

Сотни белых голов

Возвращались в столицу с победой…

Они падали вниз, за спиною спина,

И белело июньское небо.

Долина детства

И я исчезну — бешено, стремглав

В нежнейшем кружеве твоих прикосновений,

Когда нас бережно, как мать, ночная мгла

Укроет пестрым пледом сновидений.

Когда янтарный свет из круглых окон

Уйдет, исчезнет, сгинет до утра,

К нам в рот вишневым, ароматным соком

Вольется сна цветная мишура.

И мы заснем, как рыцарь и принцесса,

Как два любовника, устав, изнеможив,

И сон нас поведет в долину детства,

Где льется мармеладовый пролив,

Деревья где — сплошь сахарная пудра,

Конфеты гроздьями, как спелый виноград,

Трава блестит, как искра перламутра,

И хлещет шоколадная вода.

И небо белое, как сказочная простынь,

Раскинулось заснеженным шатром:

Сегодня нам показывает звезды

Лукавый Оле с пряничным зонтом.

Сегодня нам показывают счастье.

К утру растает сладкая глазурь,

И только следом на моем запястье

Твой пламенный, медовый поцелуй.

Пианист

В белой зале далекой Варшавы

Вальс Шопена играл пианист.

Бой безжалостный, страшный, кровавый

Исчезал у подножья кулис.

Возвестили: «Победа! Победа!»

И заплакали, обнявшись, те,

У кого под зияющим небом

Расстреляли семью в темноте.

Он играет в салоне Шопена,

Но когда закрывает глаза,

Видит тех, кто из адского плена

Не вернется с победой назад.

Помнит день он, вокзалы, и поезд,

И на небе разорванный диск…

Эту горькую, скорбную повесть

Знает он под названием «жизнь».

Помнит он нежный взгляд материнский,

Непослушные кудри сестры,

Имена в унизительном списке

Всекрушащей фашистской игры…

Есть, конечно, герои-солдаты,

Жизнь отдавшие в смертном бою,

А есть подвиг немецкого брата —

За еврея он отдал свою.

В белой зале далекой Варшавы

Вальс Шопена играл пианист.

Был безжалостным бой и кровавым,

Были толпы рыдающих лиц;

Возвестили: «Победа! Победа!»

И заплакали, обнявшись, все.

Голубело весеннее небо,

Возвращая нам мир на земле.

Полдень в Ленинграде

Полдень спит над водой Ленинграда,

Ниспадая на крыши домов.

Полдень спит — ни война, ни блокада

Не смутят его праведных снов.

Как прицельно стреляет рука,

Как еврейская девочка плачет

Он не видит. Уродливый враг

Поглотить город праздничный алчет.

Полдень спит нерадивым ребенком,

А под ним простирается гладь.

В желтом доме голодный мальчонка

Обнимает продрогшую мать.

Каждый год замирает столица,

Страшный призрак приходит во мгле.

Искаженные, белые лица

Отражаются в черной воде.

В Париже

я не ищу любви или блаженства:

случайны связи, рейсы, поезда;

мне кажется, без толики кокетства

любить способны только города.

идешь ли ты по мостовой парижа,

сидишь ли на ступеньках сакре-кёр:

всё, кажется — мосты, колонны, ниши

ведут с тобой любовный разговор.

и запах булочных, французских сигарет,

дыханье теплое приветливого ветра,

все будто шепчет нежное «je t’aime»,

не требуя немедленно ответа.

ведь каждый город — это человек,

который с ним для нас навеки связан,

и я ищу — по песням и рассказам,

но только опоздавшая на век.

и я гуляю — улочки монмартра,

где он, казалось, был еще вчера,

и сигарету в урне у театра

оставила вчера его рука.

и на перрон лионского вокзала

приходят сотни разных поездов,

и вдруг в толпе мелькнёт (нет, показалось!)

высокий воротник его пальто.

и столько расстояний между нами,

что путь через сожженные мосты:

«j’étouffe» шепча горячими губами,

ищу в случайных строгие черты…

в париже все сияет перламутром,

и я ему торжественно клянусь:

au revoir! я улетаю утром,

но снова обязательно вернусь.

2017

Кто я для Вас?

Скользит по клавишам рояля

Моя рука — к его руке.

Кто я для Вас, король печали:

Любовь? Отрада? Страсть? Побег?

Когда, играя вальс Шопена,

Вы смотрите — глаза в глаза,

Мне нет на свете слаще плена…

Кто я для Вас?

Когда в толпе, задев случайно,

(Меня тотчас бросает в жар)

Кто я для Вас — загадка, тайна,

Иль Божий дар?

Когда в постель безлунной ночью

Меня несёте — кто я Вам?

Услада сердца? Боль и горечь,

Или бальзам?

Кто я для Вас, король печали?

Шепчу, прошу, боюсь — молю…

Под звуки белого рояля

Я слышу страстное «люблю».

Мне хорошо

хочу, чтобы он знал:

мне хорошо,

как хорошо лишь детям и влюблённым,

и я вдыхаю воздух, напоённый

оранжевым, блестящим октябрём,

и чувство новое во мне горит огнём…

мне хорошо.

хочу, чтобы он знал:

мне без него

открылись те прекрасные дороги,

когда идёшь — и утопают ноги

в узорных листьях, в шелковом ковре,

и все вокруг застыло в янтаре;

блистательны осенние чертоги.

хочу, чтобы он знал:

не он теперь

есть центр моей маленькой вселенной,

и не его люблю самозабвенно,

отдавшись чувству страсти целиком;

пылает ярко алый горизонт:

я не его целую вожделенно.

хочу, чтобы он знал:

я подросла,

не нужно мне ни робких слов, ни взглядов,

ни дрожи в пальцах… взрослое: «я рядом.

мы будем вместе,

раз — и навсегда».

Вы ушли

Пусть не будет прощаний длинных,

Виноватых и лишних слов;

Звук застынет под утро чинно

Уходящих в рассвет шагов.

Вы ушли. На столе — записка,

Роз букет, сигаретный дым;

Воздух тёплый, тревожный, мглистый

За мгновение стал седым.

Ещё помнит аллея в парке,

Лодка, ивы у берегов

Поцелуи, и в полдень жаркий

Шелест платья и звук шагов;

Ещё помнит объятья, клятвы,

След, оставленный на песке;

Воздух был горьковатый, мятный,

Мы сидели, щека к щеке…

Вы ушли. Солнце встало, светом

Ярким комнату озарив.

Тонким, призрачным силуэтом

Я срываюсь с балкона вниз.

Сохраним ли любовь?

Сохраним ли любовь? В этот памятный час

Говорили глаза, но не губы;

Вы сидели так близко, касаясь плеча,

И текли бесконечно минуты.

Было лето — июль расцветал за окном,

Убаюкивал свежим дыханьем;

Все казалось мечтой вожделенной и сном,

Когда вы мне шептали признанья.

Сохраним ли любовь? Лето было свежо,

Улыбалось лазурное небо;

И в бокалах мерцал виноградный крюшон,

Дни полны» были лаской и негой.

Вы — холодный и статный, как греческий бог,

Покорить одним взглядом способный;

Поцелуй ваш, касанье, томительный вздох,

Ради вас становлюсь несвободной.

Сохраним ли любовь? Мне узнать не дано,

Суждено ли нам будет проститься;

Вы — спасенье нежданное, лучший из снов,

Что со мною могли совершиться.

Если и жить

если и жить, то так:

ты всемогущ и милостив, словно маг,

смех твой раскатист, и твой осторожен шаг;

там, где ступаешь, всегда исчезает мрак,

робко, испуганно, как ребёнок.

если и жить, то забыв, что бывает боль,

будто ты рыцарь, герцог или король:

глаза, как озёра, волосы, будто смоль;

глянешь — и щеки пылают у всех девчонок.

если и жить, то любя тебя больше всех,

чтобы преград никаких, никаких помех,

целоваться до дрожи, до одури, осмелев;

слушать-слушать, как голос твой чист и звонок.

Summerly

и ни с чем не сравним этот запах морской, солёный,

пропитанный негой, лаской и звездным летом;

здесь так много влюблённых, что кажешься сам влюблённым,

они нежатся на воздухе разогретом…

завтра август придёт и на ухо прошепчет чётко,

что кончается лето, мол, солнце совсем устало;

я смеюсь — каждый день здесь из солнца соткан,

у меня есть ты — а это уже немало.

все здесь наполнено музыкой, звуком скрипки,

смехом её, её же тоскливым плачем.

ты совершенен — от голоса до улыбки,

хочется быть с тобой вечно — и не иначе.

здесь все другое, здесь холод и мрак немыслим;

твой агатовый взгляд мне счастье сулит, богатство.

давай притворимся, что нет здесь законов, истин,

что вечность стоять будет летнее наше царство.

Der Traum

иди сюда! прохладой море манит,

и солнце отражается в воде;

и два мальчишки в сонной тишине

ныряют в воду, задержав дыханье;

и нет на свете ничего желанней,

чем быть с тобой здесь в этот жаркий день;

касаться пальцами твоей горячей кожи,

и рисовать узоры на спине;

не различать — взаправду ли, во сне,

люблю, люблю — до жадности, до дрожи,

ты — мир, ты — мой; благословенье божье,

даровано, ниспослано ко мне.

ты чувствуешь? здесь воздух терпкий, пряный,

и солью в то же время напоён;

и ты лежишь — бессмертный, юный, пьяный,

и даже будто чуточку влюблён;

и мне твоё дороже всех имён,

и взгляд твой притягательно-упрямый…

и этот сон однажды станет правдой,

в далёкой жизни, в мире за чертой;

и будет море, пляж — ты будешь рядом,

ты — мой любимый, вечный, неземной;

и я вернусь, вернусь к тебе, домой,

и поцелуй твой будет мне наградой.

Ведьма

Небо раскинет свои грозовые сети,

воздух июньский прохладой меня наполнит.

Ведьмы не сыщешь краше на белом свете;

глянешь — и больше имя своё не вспомнишь.

Подвластна вода мне, чувства, смятенный ветер —

за каждый промах будет страшна расплата.

Ведьмы опасней не сыщешь на целом свете;

кто полюбил раз — нет уж тому возврата.

Рыцарь ли, принц ли — смертный такой не пара,

кто под луной шепчет древние наговоры.

Каждый б за сердце мое уничтожил брата,

но я равнодушна к их восхищённым взорам.

Юноша смертный, что душу свою мне отдал,

пусть мое слово будет тебе порукой.

Колдун черноокий меня наречёт супругой.

Ведьме положено быть лишь с себе подобным.

Подруге

Мне было десять. Яркий луч весенний стучался яростно в закрытое окно; мне было десять — не было сомнений, и слез, и горечи, и пестрым полотном мелькали дни, недели, даже годы — неведом был мне страх, потери, боль. Но время шло, крадя мою свободу.

Я встретилась с тобой.

Пятнадцать стукнуло, а время шло быстрее; подруги лучше было не найти. Я верила, что, Элли, мы сумеем преодолеть все страхи на пути; нам оставалась юность, радость, лето, и вафли с карамелью на столе.

Но счастье унесло попутным ветром, когда ты растворилась в сизой мгле…

Семнадцать встретили печалью и прохладой, два года пролетели, будто сон; но ты нашлась — нашлась! ты будешь рядом, и больше не уйдёшь за горизонт. И новый май шуршит уже под дверью — в нем счастливы и дети, и глупцы.

Мне двадцать три. Я в сказки, Элли, верю.

И верю в их счастливые концы.

Посвящение

Есть нечто большее меж нами,

Чем этот стих:

Быть может, свет воспоминаний,

Где вечер тих,

Где я люблю Вас… Но, едва ли,

Мой тёмный принц.

Любовь чернить и жечь словами,

Удел убийц.

Есть нечто большее меж нами,

Чем быстрый взгляд:

Быть может, пыл и блеск признаний,

Святой обряд?

Но нет, не Вам я адресую

Слова любви,

И не по Вас в ночи тоскую

Я до зари.

И я люблю не Вас бездумно,

Вам жизнь круша.

Так отчего же мне так трудно

Без Вас дышать?

Сказка

«Хочешь, сказку, принцесса, поведаю я тебе?

Осторожно ложится на землю слепая тьма.

Жил-был мальчик (невинней на свете нет),

Только в жилах его нечисти кровь текла.

Он талантлив был, пел и играл как Бог:

Его чары губили красавиц всех;

Одолеть в себе нечисть мальчик, увы, не смог,

И с тех пор его сердцем владеет тягчайший грех.

Сколько де’виц влюблённых гибло в его руках,

Сколько де’виц прекрасных голос его пленил…

Кровью алеет грех на его губах.

Сколько жизней, принцесса, отдано по любви!»

В воздухе влажном вьётся змеёй гроза,

Дождь проливается, будто бы из чернил.

Он молчит, но, я вижу, в его глазах

Жив тот мальчик, что нечисти уступил.

Темнота за окном ложится на нас свинцом;

Я шепчу нагово’р, что должен его спасти,

Я шепчу его имя — и вижу его лицо…

И глаза, что отныне будут навек пусты.

Лореляй

И сердце в томленьи тоскует,

И разум навеки пленён:

Мне душу и рвёт, и волнует

Легенда ушедших времён.

А воздух над Рейном прохладен,

Струится спокойно река.

На солнце, как в пёстром наряде,

Вершины блестят в облаках.

Красавица-дева сидела,

Над самою бездной склонясь.

Браслеты на солнце горели,

А волосы — золота вязь.

Она их ласкает гребенкой

И чудную песню поёт.

А в песне той, сладкой и звонкой,

Мотив чародейский живёт.

Пловец на лодочке малой

Охвачен безвестной тоской.

Взирает наверх, не на скалы,

И взгляд его полон мечтой.

И, верно, коварные волны

Его унесут в дивный край.

Погибнет он, горько влюблённый,

Погибнет от чар Лореляй.

(перевод Гейне «Lorelei’)

Герой моих снов и сказок

Прошлое — вечно, расчёты — точны, ты в голове моей — рваной строчкой, с детства герой моих снов и сказок.

Воздух томительно густ и вязок.

Память не меркнет, но жизнь уходит, мы — лишь одна из её мелодий; ты в моих текстах увековечен, страсть нарастает от встречи к встрече… Все, что нам нужно — расставить точки в этот уютный и томный вечер.

Все, что нам нужно — любить, как должно, помнить о верности и о долге. Ты — появись на моем пороге! Я убегала — теперь не смею, буду беречь тебя, как умею — только найди меня.

Милый, верю: ангел покажет тебе дорогу.

Сотую жизнь подряд

Ты придёшь (будет ночь) — и я тебя обниму,

Ложь застынет, неловко прячась у края губ;

Сотни лет мы бежали — судьба настигала нас:

Так послушай же сказку в этот полночный час.

День был зимний, и воздух был свеж и тих,

Секундант отсчитал нам ровно до десяти.

Ты упал — моя пуля, lieber, была метка,

Напророчила смерть тебе, гибель моя рука.

Слушай дальше. Не раз ты ещё погиб:

То над бездной твой раздавался предсмертный крик,

То в напитке плескался сладком янтарный яд…

Я мечтаю убить тебя сотни веков подряд.

Ты придёшь (будет ночь) — и я тебя обниму,

И любовь будет наша подобна цветному сну.

Утром в грудь тебе нож вонзится по рукоять,

Но сегодня ты — мой. Уже сотую жизнь подряд.

Весна в Петербурге

Весна слишком рано вступает в свои права:

Облака разрезают солнечные лучи,

Синим блеском встречает меня Нева;

Царский голос в шуме её звучит.

Я смотрю, как свобода города нас пьянит,

Отливают на солнце золотом чистым шпили.

Петербург станет вечно память о нас хранить,

Как мы спорили жарко, как мы любили.

Город весенней нежностью окрылён,

Белой ночью, как пледом, с заботой стоит укрытый.

Ты приходишь — пьян и опять влюблён:

Мое сердце (увы?) всегда для тебя открыто.

Властитель и слуга

Меж нами пропасть из обычаев, устоев — не может принцу другом быть слуга. Быть царственным и властным, и в покоях на троне восседать — моя судьба. Любовь и дружба, честность — все пустое, твердят мне с детства, это — лишь слова.

Но отчего-то верю я — мы двое намного больше, чем властитель и слуга.

Боец и паж — нет, Мерлин, нечто больше, что не вмещает даже слово «друг»; семьей зовутся те, с кем ты захочешь пройти весь путь, не разжимая рук, кто рядом будет — на беду, на счастье, и кто придёт к тебе на первый зов…

Увы, но долг сжимает мне запястье, я должен чтить завет своих отцов.

Везде со мной ты, в каждой честной битве ты защитить, спасти меня готов; но я молчу, и жизнь в привычном ритме течёт, твоя улыбка — выше слов. Быть может, на земле, не в этом мире, однажды будем мы едины и равны.

Пока что ты — чужой на царском пире, и в этом, к счастью, нет моей вины.

Но в сказке нет счастливого финала, в последний раз иду в жестокий бой; и слышен крик, и звон, и лязг металла, и смерть сулит мне радость и покой…

Поверь мне, Мерлин, я уйду красиво, я меч сложу, я покорюсь судьбе.

В последний миг я выдохну «спасибо» — тебе, как другу.

Равному себе.

Den Sternen so nah

Так близко звезды! Дотянись рукой

До яркого и праздничного неба.

Как много мест на свете, где я не был,

Где мне сулят отраду и покой.

Взгляни-взгляни, как бесконечно море!

Как солнце красит в алый наш залив,

Как видятся фигуры хрупких нимф

С невинностью и благостью во взоре.

Ты посмотри, как золотистый берег

Целует нежно белая волна.

И ночь истомой, пылкости полна,

И в этой ночи вся хранится прелесть.

Так близко звезды! Дотянись рукой

До празднично украшенного неба.

Как много мест на свете, где я не был,

И где хотел бы побывать с тобой.

Сон

Что плавит кровь, рождает жар?

Объята пламенем душа,

И кровь кипит, и грудь в огне,

И страшный сон приснился мне.

Бушует кровь и слышен звон,

Приснился мне ужасный сон;

Явился призрак ночи мне

И за собой увёл во тьме.

И мы пришли в богатый дом:

Здесь гости праздны за столом,

Здесь лиры звук и блеск свечей,

И сладких вин течёт ручей.

И я вошёл. Здесь свадьба, пир,

Бокалов звон и глас любви.

В невесте, Боже! я узнал

Ту, чьи уста я целовал,

Подругу юных дней моих!

Но незнаком был мне жених.

И тихо встал я позади,

На сердце — боль, и жар — в груди.

И шум вокруг меня завлёк,

И боль, и злость во мне разжёг.

И взглядов жар, и смех гостей,

Жених целует руку ей.

И он наполнил свой бокал,

Отпил — и милой передал.

Взглянул я, обмер и застыл:

Наполнен кровью кубок был.

И в руки спелый плод взяла,

Ему с улыбкой отдала.

Он режет плод: ты погляди,

То сердце было из груди.

И сладок, нежен, пылок взор,

Без слов их вёлся разговор.

Жених её коснулся губ,

И смерть моя явилась вдруг.

Не стало слов, не стало сил,

И, словно мертвый, я застыл.

Но танцы снова начались,

И снова гости в круг сошлись.

В молчании я смотрел на них:

Как ласки ей шептал жених,

Как покраснела вмиг она,

Вся нежности к нему полна…

вольный перевод Гейне «Was treibt und tobt mein tolles Blut?»

Мы

мы ведь вырастем? это неизлечимо.

разойдёмся, откланявшись, руки пожмём учтиво,

«я люблю тебя» — это уже причинно

следственная и губящая нас же связь.

улыбнись, улыбнись мне, пока ещё есть возможность,

в глазах пока — нежность, в движениях — неосторожность;

жизнь ведь, mein lieber, по сути своей — художник,

вен твоих полюбовно рисует вязь.

жизнь ведь, mein lieber, по сути своей — воришка,

отбирает все лучшее, как в самой нелепой книжке.

наш ребёнок будет однажды играть с мишкой,

(я молюсь, чтобы он был нашим).

однажды мы станем чистым, правдивым, новым;

любовь обернётся в горле искрящим словом,

цвести и блестеть будет ярче всего земного.

и не останется больше меж нами фальши.

Бумеранг

до тебя все не то — разговоры, танцы, фразы, взгляды через плечо; ты целуешься сладко и горячо, и слова твои нежные бьют ключом, только ты — и не хочется ни-че-го.

о тебе будет лучший из всех рассказов.

погляди, за окном расцвела весна; ты живёшь за горами, за гранью сна, я смотрю в тебя — в демона, в колдуна, неизвестна за счастье ещё цена.

дорога ли, mein lieber, моя проказа?

я смотрю, быстро пряник сменяет кнут, я боюсь (но хочу) быть в твоём плену, не желая свободы от цепких пут. ты мне шепчешь, мол: ’liebling, es geht dir gut’.

мир сияет соцветием, буйством красок.

«я люблю тебя» — это ещё игра, то тебе я друг, то тебя я раб; так давай же отныне возьмём антракт, собирайся, mein lieber, тебе пора.

ты вернёшься, как истинный бумеранг.

я ведь с детства читаю такие сказки.

Уходи

Уходи-уходи, забывая семью и дом,

Сохранив в себе чувство, что к правде тебя ведёт.

Нынче ночь рассыпается серебром,

А в душе только та, что тебя бесконечно ждёт.

Уходи-уходи, и, вступая на верный путь,

Отпусти в себе боль, побольше отдай тоски.

(Помни, herzchen, что сердца не обмануть:

Ты пройдёшь все дороги подле моей руки).

Так люби меня, свет мой, в мыслях меня храни,

Для меня ты, Geliebter, лучшая из побед.

Эта жизнь будет, к счастью, только для нас двоих.

Все дороги мои отныне ведут к тебе.

2016

Каю

За окнами кружится, вертит шальная вьюга, летает по замку, руша хрустальный снег. Я здесь одна — и нет ни врага, ни друга, чтобы ускорить мне времени легкий бег; я здесь одна — в короне да в серебре, короля зимы наложница и супруга, и никто давно не слышит мой звонкий смех.

Королева — мой вечный титул, но подданных нет давно; вместо бриллиантов — нестоящее стекло, вся моя свита — льды и снега вокруг; здесь, в замке, я похоронена и сокрыта, сотни лет ни один не видел мое лицо.

Тысяча мертвых Каев — мое горестное наследство; ни один из них не смог мне выложить слово «вечность». Первый был аккуратен, тих, но за ним пришла та девчонка, Герда; второй был верен, но слишком нежен и человечен; третьего холод сгубил, убили нетающие снега.

Тысячи тысяч лет я покорно была одна; восседала на снежном троне, правила зимней, пустой страной, и ответом всегда мне была давящая тишина. Я хочу быть снова улыбчива, влюблена; я хочу, чтобы ты, лукавый и неземной, был моим — отныне и навсегда.

Я хочу, наконец, себя ощущать живой.

Я так долго тебя искала, исследовав этот край, побывав в иноземных странах, чужих пределах.

Подойди же, мой тысяча первый Кай.

Поприветствуй свою хрустальную Королеву.

И разойдемся

Любовь говорит на особом своём наречии,

Машет ручкой, улыбается мне при встрече, и

Как-то по-особому обнимается,

Утыкается влажным носом в мои же плечи.

Я шепчу ей о горечи и о горести,

Я твержу ей о разуме, чести, совести,

А она лишь смеётся да мне в темноте подмигивает:

«Конец есть, Geliebter, отныне у каждой повести».

Лет через десять, на пригородном вокзале мы

Встретимся, улыбнёмся, уже случайные,

Попробуем разговаривать, как в начале, но

Оба застынем в неловком своём молчании.

_

И разойдёмся.

***

Декабрь щекочет лица своим морозцем,

И кажется, что не спрятаться, не укрыться.

Замрёт вдруг под ясным небом моя столица,

Лишь только мерцают шпили на ярком солнце.

Декабрь ласкает лица, а запах кофе

Щекочет ноздри и дерзко, пьяняще дразнит.

Застынет навек пусть наш пряный и терпкий праздник,

А память хранится пусть в каждом счастливом вдохе.

Ливень

взгляните, ливень! сотни капель,

сливаясь в хор,

ведут, мой ласковый читатель,

свой разговор.

взгляните, ливень! дети стайкой,

разинув рты,

бегут, хохочут без утайки,

и рвут цветы.

взгляните, ливень! сочной неги

полна земля.

она смежает томно веки,

и, как дитя,

смеётся звонко; воздух пряный

хранит двоих.

он полон хрупкой, чистой тайны

её любви.

взгляните, ливень! спелых яблок

полны сады.

сияют капли; блеск их ярок,

как блеск звезды.

взгляните, ливень! он с разбегу,

и на крыльцо.

я подставляю ливню, небу,

своё лицо.

Этой осени, чую сердцем, не избежать

Эта осень приносит в город лишь сизый снег;

Этой осени, чую сердцем, не избежать.

Божий голос когда-то жил и звучал в тебе,

И невинной была когда-то твоя душа.

Эта осень рождает горечь и гасит смех,

И сплетает слезы в тончайшие кружева.

Ты влюблен (я надеюсь, демон) сильнее всех,

А иначе как я была бы еще жива?

Эта осень бескрайне плачет, суля дожди;

Каждый в мире теперь лелеет у сердца боль.

Если ты себя никому не даешь спасти,

Отчего же мне не погибнуть тогда с тобой?..

Октябрь

Иди сюда, иди — я расцелую

Лицо твое: уста сладки, как мед.

Октябрь дышит каждым поцелуем,

Срывая листья ночи напролет;

Дитя любви, проказлив этот месяц,

И как лукав его счастливый взгляд!

И льется, льется звонко его песня,

Когда срывает рыжий он наряд.

Иди сюда, иди — о, как ждала я,

Когда сожму твою в своей руке!

Смотри, как осень, ржавая, нагая,

Идет по миру в порванном платке.

Как оголяются стволы и гаснет солнце,

Октябрь ликует, песнь срывая в визг;

Смотри-смотри, как осень за оконцем

Готова выполнить любой его каприз.

Иди сюда, иди — скорее, ближе,

Смотри, свободен как его полет!

Как он стремителен, задорен, как подвижен,

И как ключом в нем жизнь отрадно бьет!

Иди сюда, иди — как не хватало

Твоих мне губ, твоей отрады глаз;

Смотри-смотри, как рыжим покрывалом

Укроет нас, и как мы включим джаз…

Иди сюда, иди — октябрь пляшет,

А с ним и мы, целуясь и смеясь.

Смотри-смотри, он, в ржавчину окрашен,

Бежит по миру, весело резвясь.

Прощальное

Конец всегда приходит издалека:

Любовь исчезает, прикрыв осторожно двери.

Вчера на плече лежала твоя рука,

Сегодня могу едва ли в тебя поверить.

Конец всегда наступает, учуяв дым

Расставаний, разлук и горечи от сомнений,

И то, что вчера казалось ещё святым,

Сегодня — лишь отзвук боли и той потери.

Конец всегда наступает, когда предашь

Того, за которого шёл и в огонь, и в воду.

Когда на месте истины всходит фальшь,

Являя на белый свет нам свою природу.

Конец всегда наступает — и даже мы,

Не будем под ярким солнцем с тобою вечны.

Он ждёт нас на грани света и тайны тьмы,

Пока мы лелеем жажду от встречи к встрече,

Пока проживаем свой лучший на свете сон,

И ловим руками последний осенний лучик…

Конец всегда наступает — таков закон.

Как хочется, милый, его иногда нарушить.

Верь мне

Верь мне и веруй — я тебя не предам.

Даже когда всю землю за ночь укроет снег,

Даже когда вершины гор упадут к ногам,

А за плечами тенью встанет колдунья-смерть,

Верь мне и веруй — я тебя не отдам.

Даже когда Бог сам отринет нас,

Горло наполнит в миг алая кровь-вода,

Я отыщу спасенье в этот смертельный час.

Верь мне и веруй — я же тебя спасу.

Мир нас однажды примет, свой забывая гнев,

Опасен не будет больше ни ад нам, ни Страшный суд.

Верь мне и веруй — ты мне дороже всех.

Меня к тебе однажды позовут

Ты будешь жить — прекрасен будет замок,

Звон хрусталя и блеск немых зеркал;

И ряд невест будет шагать упрямо

В украшенный богато бальный зал.

И твой поклон, и ваш помпезный танец,

Сплетенье рук и платья кружева.

И на щеках нежнейших тех румянец:

Движенья скажут больше, чем слова.

Она красива, стройна — и княжна,

Ее престол давно тебе обещан.

Так отчего с ней участь так страшна,

С ней — с благороднейшей из женщин?

Так отчего ты мой невинный лик

Находишь в каждом зеркале, портрете?

И отчего мой голос в краткий миг

Тебе приносит предрассветный ветер?

И отчего ты грезишь только мной,

И смотришь так томительно-упрямо?

Настанет день — и буду я женой,

Войду я в твой волшебный яркий замок;

Сомкнутся пальцы нежно на запястье:

Единство душ, единство наших рук;

Мы будем жить — в далеком хрупком счастье,

Меня к тебе однажды позовут.

Ах, эта осень!

Ах, эта осень! Дань печали

Я отдаю.

И солнце с терпкими лучами

Я предаю.

Я предаю отрады лета,

И жгучий зной.

И осень, в золото одета,

Ведет домой.

Ведет в сентябрь — яркий, дивный,

Как наш пожар.

Ведет к тебе, к тебе, любимый!

Ты — Божий дар.

Ах, эта осень! Сколько красок

Искрится в ней!

И взгляд твой, милый, так же ласков,

Как в майский день.

Ах, эта осень! Как ждала я

Ее приход!

Как я томилась, изнывая,

Душа замрёт!

Ах, эта осень! Этот месяц

Подарок нам.

Ведь ты, любимый, мне спасенье,

Как Божий храм.

Из далекого далека

я пишу из далекого далека, здесь чудесный край. за строкой строка мне ложится буквами о тебе. все здесь — трещинка ль на губе, моря шум иль шальной прилив, гул ли набережных, портов — все мне здесь говорит о том, как ты весел был, как красив.

в каждом юноше — твой привет, поцелуй тот у края губ, каждый-каждый немой рассвет и свирели печальный звук — все здесь ты, нехорош, упрям, волны вторят твои черты. милый мой, не бывает дня, чтоб без слез мне его прожить, чтобы первой из сотен звезд не гадать — только был бы жив.

и смеялся бы, пел, любил — не меня, ну и пусть, и пусть! и тогда бы вернулся мир, да исчезла вся скорбь и грусть, горе вечное из души, коли был бы ты, милый, жив. и другой бы была заря, и другим бы казался лес, если б знать — Бог вернет тебя, если знать бы, что ты воскрес…

_

я пишу из далекого далека, милый мой, и моя тоска заполняет все, море вторит ей, приходи же за мной скорей, забери в тот прекрасный сад, внемли, милый, моей мольбе.

если, милый, нельзя назад,

забери меня ты к себе.

Дух леса

Дожди сменились на яркость лета,

природу зеленью одарив;

и лес наполнен игрою света,

его прекрасен суровый лик.

дух леса, юный, зеленоглазый,

витает в свете златых лучей;

и всем известны его проказы:

во мраке летних, густых ночей

прекрасных девиц зовет он, манит

в глубины леса под силой чар;

он их целует, он их дурманит,

они послушны в его руках.

и вот однажды, в июльский сумрак,

решил он с девицей поиграть.

лицо прекрасно, в наряде чудном,

и так воздушна у нею стать.

он только глянул — и жар окутал,

забилось сердце его сильней.

и он летит к ней, целует в губы:

на свете нет их ему нужней.

проходит лето, и злая осень

гоняет листья да сыплет мрак.

он умирает — красив, несносен,

последний делая в жизни шаг.

но будет солнце, и будет лето,

и новый дух будет весел, лих;

она исчезнет, в печаль одета,

и долго будет еще любить;

и долго будут еще ей сниться

объятья, ласки, слова, мечты…

и долго будет в ей чуждых лицах

искать упрямо его черты.

К чему?

На город меркнущий ложится

Ночной туман.

Моя любовь к Вам белой птицей

Летит в обман.

Моя любовь к Вам так случайна

И так чиста.

Полна вся юной, хрупкой тайны,

Ей нет числа.

Моя любовь к Вам бесконечна,

Как сотни лет,

И так бесхитростна, беспечна,

Как Божий свет.

Моя любовь к Вам — ада муки

И крик в ночи.

К чему, любимый, Ваши руки

Так горячи?

К чему так страстны Ваши губы,

Так пылок взгляд?

К чему слова так Ваши грубы,

Страшней огня?

К чему друг друга полюбили,

Зачем сошлись?

Я — Ваша, так ведь Вы решили?

На край земли

Готова я идти за Вами,

Я Вас люблю!

И все же, долгими ночами

Я Вас молю:

Пустите, демон, как мне больно!

Как жжет в груди!

К чему, любимый, Вы невольно

Меня сожгли?

Я люблю тебя так…

Я люблю тебя так, что мир весь трещит по швам.

Ты мне — и адский пепел, и Божий храм,

Самый прекрасный и самый дурной обман;

Счастье, и горечи, и разлуки.

Я люблю тебя так, что замирает пульс.

Ты — моя радость, моя же немая грусть,

Ты — как вершина. Секунда — и я сорвусь,

Надеясь, что ты подхватишь меня на руки.

Я люблю тебя так, что не хватает сил.

Ты мне дороже солнца и всех светил;

Так ты сладок, так дерзок и так красив,

Что станешь единственным палачом…

Ты мне — как небо, ливни, как ветер с моря.

Ты держишь в ладони сердце — мое, живое;

Я люблю тебя так — пора бы сдаться уже без боя,

Положив тебе голову на плечо.

Дорогая моя

а потом, дорогая, нас разлучили.

мы плакали и кричали, как нас учили,

мы тянулись друг к другу пальцами и словами,

взглядами, движениями, стихами…

а потом, дорогая, я стал слаб и тонок.

беззащитен и нежен, как тот ребенок,

что просит обнять и целует у мамы руки…

сколько в запасе времени у разлуки?

сколько в запасе времени у печали?

нам с тобой счастья множество расточали,

мы его жадно пили вдвоем губами…

дорогая моя, мы во всем виноваты сами,

каждое слово влекло за собой печали,

каждую ссору мы с радостью отмечали…

мы были ю'ны, неопытны, бессердечны,

и — нам казалось — в запасе у нас есть вечность,

чтобы любить и нежить, чтоб расставаться,

чтобы ссориться, и мириться, и целоваться…

дорогая моя, вот было бы все иначе,

было бы времени больше, мы им — богаче,

мы бы с тобой не тратились, а любили,

берегли бы да холили, не губили;

я бы обнял тебя, поцеловал в ключицу…

«дорогая, я здесь.

ничего с тобой не случится».

Здравствуй

Здравствуй, мой непокорный друг,

мой извечный враг,

предводитель пиратских юнг

и дворовых драк;

мой испорченный мальчик Кай

и заморский принц,

неизведанный мною край

перелетных птиц.

здравствуй, зодчий,

прекраснейший в мире храм.

бережет ли Отче

веру в твои слова?

у меня здесь не жизнь,

невиданный карнавал:

заготовки лжи,

да прозрачность кривых зеркал.

здравствуй, ветер,

правитель прибрежных волн.

каково тебе в вечном лете,

жарком и неживом?

я надеюсь, однажды сможем

мы увидеть друг друга вновь.

бережет ли Всевышний Боже

в твоем сердцем мою любовь?

Лето

лето — это когда река

льется синяя-синяя и мелка;

ты смотришь на влюбленных издалека,

как они веселятся, сжимают руки.

лето — это когда лучи

непозволительно не'жны и горячи;

убегай на природу, и мчи, и мчи

прочь от горечи и разлуки.

лето — это когда трава,

солнце, радость, небесная синева,

облака высоко сплетаются в кружева;

лето — это тепло и сладко.

лето — это свирели да птичья песнь;

лето — это когда он здесь,

обнимает тебя, и счастливый весь.

и ты во сне целуешь его украдкой.

Этот мальчик

Этот мальчик, что тонкий стан и волшебны руки,

Этот мальчик не знает горечи и разлуки,

Он умен и начитан, он ревностный друг науки,

Он не знает страданий, печали и страсти, муки.

Этот мальчик — рассвет, предпоследний из нот аккорда,

Он чудеснее принца, богаче и краше лорда,

Он смешлив и улыбчив, на сердце его свобода;

Он гуляет под алым заревом небосвода:

Посмотри на него. Он как бриз, как прибрежный ветер,

Он живет у реки, в июльском и жарком лете,

Он так юн, так отчаянен, так бесконечно светел,

Так невинен, как утро в самом своем рассвете;

Этот мальчик не знает обмана и горькой лжи,

Он не делит людей на нужных, своих, чужих;

Это мальчик, ради которого стоит жить.

Ты дыши им, пока он рядом,

а то завтра же убежит.

Берегите любимых

Мы вчера с ним сидели и вспоминали,

Как были юны и как дерзки.

Как мы ссорились, верили и мечтали

С ним когда-нибудь стать близки.

Как он был нагл, хорош да звонок,

И как я — отчаянно весела.

Что нам осталось? Нам скоро сорок,

Мы прячем слезы, любовь, слова;

А как мы желали раньше, как мы любили,

Как он был нужен и как не успел сказать;

Как мы смеялись, надеялись, просто жили:

Теперь только прячем немую тоску в глазах.

Время берет все лучшее, все живое,

Самое нужное гибнет в его руках.

Берегите же, люди, все милое, все родное,

И храните навечно любимых в своих сердцах.

Демону

Приходи ко мне ночью; воздух так свеж и тих.

Волосы черные, взгляд смоляной, дурманящий;

Приходи поиграть — в жизни я ведьма та еще:

Посланница Солнца, последняя дочь Земли.

Приходи и смотри, как уходит во тьму закат,

Как она облегает кружевом мне у плеч.

Приходи же, демон, ведьму свою развлечь,

Помоги же забыть ей горечь своих утрат.

Приходи же — тьма, будто мягкий шелк,

Солнце красное скрылось за горизонт.

Милый, ты лучший выбор и лучший сон…

Здравствуй, демон, любимый Богом.

Я так рада, что ты пришел.

Молитва

Бог решает проверить меня на прочность,

На малейшую человечность, веру, тепло, неточность;

Он имеет право, он всеми нами уполномочен,

Он чист, он безгрешен, он вечен да непорочен.

Что не весна, то боль и слепая горечь,

Что не весна, то мальчик-я-в-тебя-детка-очень;

Что не весна, то тысяча одиночеств;

У расставаний всегда одинаков почерк.

А потом учись заполнять тишину тоской,

Молчание — смехом, родную — чужой рукой;

Учись забывать их всех, находи покой.

Пусть однажды излечит-полюбит тебя другой.

Боже, я знаю, что справлюсь и все смогу,

Только дай мне такого, чтобы розами на снегу,

Чтобы не отдал, не предал меня врагу,

Чтобы была защищенной в кольце его чутких рук:

«Девочка, верь мне, я за тебя умру».

Господи, дай мне — я его сберегу.

Ну, а пока мы дети…

однажды мы станем неискренними, чужими,

перестанем бояться друг другу смотреть в глаза.

будем хвастать детьми, карьерами да родными,

и в нас абсолютно точно не будет зла;

не будет расстройств, и горестей, и обид,

только глаза — пусты, и душа — пуста.

и мы принимаем с тобой равнодушный вид,

улыбка у нас заносчива и черства;

сердце застынет, во взгляде — блестящий лед,

внутри не останется света, любви, тепла.

каждый из нас отчаянен, нем да мертв,

каждый из нас потеряет по два крыла.

ну, а пока мы дети — играем, скачем,

весна за окном, воздух жарой томим.

ну, а пока мы дети — и чувств не прячем.

и я могу тебя называть своим.

***

между нами с тобой война,

целое поле устлано мертвецов;

в руке — пулемет, а на груди — броня.

пули летят из стран, городов, концов

света,

пули летят из острейших да злейших слов;

мы с тобой хуже изменщиков и лжецов.

мы не жалеем оружия, сил, бойцов,

после каждого выстрела слышима тишина.

ты убираешь шлем, открывая свое лицо:

оно так чудесно, как на границе сна,

как в рассказе с печальным и трогательным

концом;

и глаза взирают с азартом да наглецой.

я бы хотела выпить тебя до дна,

но увы:

между нами с тобой война.

лучшие наши пали уже в бою;

земля на нас скалится — кровава,

мертва, страшна.

мы едва лишь стоим на самом ее краю;

нам не дано было верить и все ценить,

но я знаю: битва кончится, как ничья,

и однажды…

и однажды мы будем

с тобой

любить.

Если убежим?

«Я лю­бил те­бя. И люб­лю сей­час».

Под­ни­ма­ет взор чис­тых се­рых глаз,

Го­ворит вот так, аж взрывает дух.

И сло­ва его уби­ва­ют слух.

Где же, ми­лый мой, где ты рань­ше был?

От­че­го ты здесь, от­че­го сей­час?

Что вер­ну­ло вмиг твой яр­чай­ший пыл?

А он го­ворит: «Я ску­чал о нас.

Я ску­чал, как ты поп­равля­ешь прядь;

Как прек­ра­сен твой дер­зно­вен­ный смех;

Я же­лаю так лишь те­бя об­нять,

Лишь по­цело­вать, и в тол­пе, при всех,

Что­бы за­висть их рас­то­пила лед,

Что­бы стал я раз — да не­уяз­вим.

И ус­та твои, буд­то слад­кий мед,

И гла­за твои, буд­то хе­рувим

На ме­ня гля­дит с вы­соты не­бес.

Буд­то уви­дал семь зем­ных чу­дес,

Буд­то Бог ме­ня в лоб по­цело­вал.

Я хо­чу быть лишь счас­тлив да лю­бим.

Уви­дать те­бя силь­но я меч­тал,

Буд­то рух­нул вмиг мне де­вятый вал;

За те­бя бы жизнь, все свое от­дал,

За­хоте­ла бы — хоть на край зем­ли.

Хоть сквозь дождь, сквозь бе­лесый снег,

Сквозь гро­зу да гром, сквозь зве­риный шквал,

Все, что толь­ко бы вы­нес че­ловек;

Толь­ко зас­лу­жить бы тво­ей люб­ви.

Я ему в от­вет: «У ме­ня семья.

Где ты рань­ше был, по­чему сей­час?»

От­ве­ча­ет он, не под­нявши глаз:

«Я был слиш­ком юн и та­кой ду­рак,

И ска­зать те­бе я не мог ни­как.

У ме­ня в ду­ше по­селил­ся страх,

Вдруг ты ска­жешь нет? Вдруг те­бя я враг?

Де­воч­ка моя, ес­ли убе­жим?

Не най­дет ник­то — бу­дем толь­ко мы,

Ста­ну счас­тлив я, бе­шен, одер­жим.

На­конец ме­ня на­зовешь сво­им,

Бу­дешь сол­нцем мне, яр­кая звез­да.

Де­воч­ка моя, ес­ли убе­жим?

Я люб­лю те­бя. И лю­бил всег­да.»

О лжи

правды нет, только ложь — выбелена, чиста,

вписана в полукруги клетчатого листа,

для нее нет количества, качества, нет числа;

с виду невинна, нечаянна и проста,

а внутри — гнила, некрасива, пуста-пуста…

правды нет, а потому я пишу ко лжи:

«сладкая, чем же мне теперь дорожить?

кого возлюбить, простить, ты скажи, скажи;

кем восхищаться? кто этого заслужил?

милая, как же мне всё это пережить?»

ложь смеется, задирает курносый нос,

говорит мне: «мальчик, ты еще не дорос,

до истины; сколько в тебе сантиметров?

ну-ка, вытянись в полный рост;

маловат, однако, устраивать мне допрос.

сколько лет тебе, сколько беленых зим?

отчего ты так рьяно и дерзко неутомим;

задаешь вопросы, будто ответ так необходим,

будто несчастлив ты, неправилен, нелюбим;

зайка, станешь однажды сильным, большим-большим…

вот тогда мы с тобой

и

поговорим».

***

и приходит к ней удалой юнец,

чернобровый да сероглазый;

он приходит к ней в тот дремучий лес,

чтоб послушать ее рассказы;

ведьмы темной, чей страшен дар,

и слова чьи чернее ночи;

избежать бы ему ее сладких чар,

но прекрасны и чудны очи,

и уста ее жарки, огнем полны,

и тревожен, и нежен голос.

так красива она под рукой луны,

что проснулась в нем лихо гордость;

захотел он, наивный, ее любви,

ее ласки да страсти слова;

улыбнулся, рукой ее стан обвив…

что-то в ней шевельнулось снова,

то тепло, что однажды ее сломать,

раздавить да убить желало;

что на миг лишь позволило ей летать,

а затем укололо жалом…

ведьма темная знает — ему не жить,

как и прежним, забредшим к ней;

ведьма знает — не в силах уже любить,

нет на свете чего больней.

ведьма темная нарывает ему травы»,

и дает ему свой кинжал;

говорит, чтоб к полуночи, средь листвы,

он готов был ее встречать.

он идет; ведьма кружится да хохочет:

его кровь будет — алая органза.

ведьма ждет; вдалеке будто гром клокочет.

на щеке ее только

видна слеза.

Мир вокруг

мир вокруг вертится сломанный, полумертвый —

люди, работа, горечь; тоска-тоска…

Бог взирает на нас из подлунного далека,

и считает ушедших: первый, второй, четвертый…

солнце больше не жизненно и не ярко,

небо кроет рассвет, оглушая серым.

белый теперь не в моде — уж слишком маркий,

черный теперь практичней и самый верный.

город стоит безжизненный и безликий,

снег замирает нехотя у дворца;

солнце кидает тени на базилики,

повторяя чертами лицо моего творца.

ты не уходишь, шепча мне слова разлуки,

пальцами чертишь контуры на лице.

я лишь желаю, чтобы твои же руки,

касались меня в нашем с тобой конце.

Счастье мое

Здравствуй, счастье мое. Как ты?

Где ты бродишь — в каких пределах, каких мирах?

Чья рука ласкает и нежит твои черты,

С кем проводишь лениво теперь закат?

Какое ты, счастье? Веснушчатое, лихое,

Или щемящее болью глухой в груди?

Глубоко ли ты, сине ли ты, как море,

Или ярко как свет, блистающий впереди?

Ты безгранично, солнечно и красиво;

Какая тебе же, счастье, нужна цена?

Милое счастье, ты так безгранично живо,

Что хочется мне насладится тобой сполна.

Чудное счастье, было бы ты со мной,

Озаряло бы мягким светом мою дорогу!

Я стала тебе бы другом, сестрой, женой,

Только явись ты, прошу, на моем пороге.

Просто будь

Мне не сладить с любовью — таков устав

Нашей жизни, истины и морали.

Чувства живут в движениях и словах —

Но теперь я о них могу рассказать едва ли.

Чувства видны в лукавом и пылком взгляде,

Слышны в разговорах — немыслимы и легки.

Я же теперь, при нашем с тобой раскладе,

Едва ли могу коснуться твоей руки.

Едва ли могу целовать твой чудесный рот,

И видеть лукавые искры в твоих глазах.

Едва ли могу смеяться твоих острот,

Один на двоих с тобой проводить закат;

Свет мой, ты мне по сердцу и по нутру —

Только я здесь одна

(застываю в весеннем холоде).

Просто будь там — в другом измерении или городе.

И тогда я, может быть, не умру.

***

Ты не бойся, детка, — я вовсе не дерзкая и не злая;

Я люблю тебя — так нищий всю жизнь говорит о рае,

Так хотят увидаться с матерью, умирая,

Так он говорит ей: «моя родная»,

И обнимает.

Я любовь к тебе принесла из другого края,

Я любовь к тебе развертываю, как знамя;

Я дрожу вся, цепенею и замираю;

Лишь полюбив тебя, я вот теперь живая.

Ты не бойся, — я не особенная, не единственная.

Я — земная.

Я по миру иду улыбаясь, смеясь, играя;

Так огонь становится ярче — и догорает,

Так он ей шепчет: «ты моя дорогая»,

К груди своей прижимая.

Так, уставая, приходят в ночи домой.

Я люблю тебя, а потому ничего не требую.

Просто побудь со мной.

Мальчик в зеленом галстуке

Мальчику года два. Он едва-едва

Успевает учить чужие ему слова;

Ему бы играть, солдатиков ставить в ряд;

«Учись, вырастай быстрей!» — взрослые говорят,

Дарят учебники вместо простых игрушек,

Вместо машинок — азбуку и словарь;

К наукам он, видите, станет неравнодушен,

Будет министр, ученый, а может, царь.

Мальчику семь. Его так прилежно учат,

Разом даются ноты и языки.

Ему незнакомы эмоции, краски, чувства,

Только науки гордые ярлыки.

Мальчику десять, и в школе он самый лучший,

Галстук зеленый и дорогой костюм;

Мальчик все думает о непростом, насущном,

Он неулыбчив, неправилен и угрюм.

Мальчику двадцать, и у него девица,

Учится на историка, вечером ходит в бар.

У мальчика память плоха на чужие лица,

Зато на науки какой-то особый дар.

Мальчику тридцать, и у него — работа,

Дети, семья — все так же, как у людей.

Мальчик один, у мальчика нет и Бога,

Только наука — ворох чужих идей.

Мальчику сорок, и он заклинает сына

Пламенем строчек рисуя на гладкой коже:

«Сын мой, во имя всех чудотворцев мира

Всегда будь собой.

Это всего дороже».

Счастливый билет

Небо над городом рядится в алый цвет,

Оставляя смешные блики на всех дорогах.

Я зажимаю в руке проездной билет,

И, боязливо ступая за край порога,

Выхожу на снег.

Воздух и светел, и бел, и чист,

На ветках застыли алые снегири;

Солнечный, яркий и зрелый диск

Поднимается в небо — скоры его шаги.

Льется жизнь.

Я иду — снег хрустит, мимо шагают люди;

Смеется ребенок весело да игриво,

Улыбается женщине ее ненаглядный спутник.

Я иду — солнце светит, люди шагают мимо.

Я сжимаю в руке билет,

И я верю, что он — счастливый.

Ну, приди

ну, приди.

вложи свои пальцы в мою ладонь.

я буду ласковей и нежней, но строже;

ты будешь милый, хрупкий и очень мой,

я тебя обниму за худые плечи;

ты мне едва знаком, но уже родной,

и наше чувство меня излечит.

ну, приди.

я узнаю тебя по лукавому блеску глаз,

по губам, по радостному лицу;

я хочу без обетов да лживых фраз;

ты мне — помощь смелому беглецу,

живая вода — давнишнему мертвецу.

ты мне — ангел на небесах.

ну, приди.

я знаю уже сценарий и каждый шаг;

горький кофе, цветы, твоя клетчатая рубашка;

на душе — светло, в воздухе — мирная тишина,

ты целуешь мне шею, веснушчатое плечо;

мы играем, и ты, довольный, мне объявляешь шах,

а во мне жизнь и дышит, и бьет ключом,

мне и терпко, и сладко, и горячо.

ну, приди, малыш.

я люблю тебя каждой частицей своей души,

я за тебя — и в огонь, и в лед, и на падающую звезду,

моя страсть и сжигает, и гонит, и все крушит;

ты мне нужен — очарователен и бесстыж.

приходи, ты же знаешь, я без тебя — умру.

только. пожалуйста. поспеши.

Друг-январь

здравствуй, мой друг-январь. как ты?

протяну ладонь, ты насыплешь снега;

время идет, разрушая мои мечты.

время идет, ускоряя секунды бега.

друг-январь, башенные часы

отзвучали ровно двенадцать раз;

ты пришел, спустившийся со звезды,

состоящий из лучших обрывков фраз.

друг-январь, подари мне тепло, уют,

дай защищенность, надежду, веру;

разомкну я сухие губы, тебе спою,

на веселую и шальную свою манеру.

друг-январь, в полночь сбываются все мечты.

у меня — одна. и я верю, капризно верю:

вечный мальчик раскроет пошире двери,

войдет…

и я узнаю его черты.

2015

О любви

я к губам подношу листок и целую рисованные глаза —

ты смотришь с него укоризненно, незнакомо.

я рукой касаюсь исписанного блокнота, замшелого дневника;

ты — везде.

ты — во мне, ты — в мыслях, обреченный на память и на слова.

ты скажи: по чьим же правилам и законам я должна без тебя дышать?

быть без тебя — жива?

за окном серых улиц дым обволакивает, летит;

морозно, пусто в моей душе, а на сердце — липкая тишина.

безотчетно и живо пишу — для тебя — стихи и все жду,

когда у меня внутри расцветет весна.

ты скажи:

возможно ли так любить?

я с улыбкой во сне вижу твое лицо,

касаюсь пальцами губ и щек;

каждый бессчетный раз, просыпаясь, знаю —

ты отчаянно мне далек.

не найдешь на свете

наш счастливейший из концов.

если б тебя увидеть —

стало б лучшей радостью и наградой.

я руку кладу на сердце и чувствую,

что ты — рядом.

Что было, то отцвело

осень лихо вступает в свои права

и смеется дерзко;

люди кутаются в свитера, пальто, натягивают перчатки

и с таким бесстрашием полудетским выставляют на ветер лица;

детвора на улице, задыхаясь,

играет в прятки;

словом одним — живет закутанная столица,

улыбается, зубы скалит,

а я думаю: неужели меня одну так хандрит,

печалит;

неужели же мне одной по ночам так плачется

и не спится?

улыбается спящий город,

как будто бы мне назло;

небо чертит твой точечный силуэт,

выводит руки, дерганое плечо;

я смотрю, повторяя:

«что было, то отцвело»,

а внутри все сворачивается от боли, —

мне до смерти нужен ты и твое тепло.

мне нужны те встречи и тот рассвет,

и твоя светящаяся улыбка;

мне нужны объятья твои за плечи,

в одну сторону мой билет;

ты — мечтателен и застенчив,

я — в берете и куртке в цвет…

приезжай, убеди, что ничто не вечно,

дотянись рукой до моей руки;

убеди меня, что любовь — калечит;

что мы — отчаянно далеки…

приезжай, мой друг, убеди меня,

что случаются — чудеса.

приезжай, мой друг, привези с собой

наши алые паруса.

Ты только меня люби

Осень мер­злая ри­су­ет крас­ка­ми де­каб­ря; я смот­рю в ок­но — и ви­жу зас­тывший снег; я смот­рю, как ло­жит­ся на не­бо пе­чаль­ный се­дой рас­свет, как ве­тер уг­рю­мый свой за­мед­ля­ет бег; я смот­рю в ок­но, зак­ли­ная, мо­ля, про­ся: «сми­луйся, по­моги.

мне бы толь­ко те­бя об­нять».

я иду, бо­сая, с ого­лен­ной, не­мой ду­шой, и кро­вавый след за мной сте­лет­ся по зем­ле; я иду — и во мгле мне навс­тре­чу мчит­ся жес­то­кий смех; ты от­веть мне, по­дай хоть знак; я ра­ба твоя, ты — бес­смен­ный, веч­ный мой гос­по­дин, силь­ней­ший из ко­ролей.

мне ос­та­лось нес­коль­ко миль пу­ти — ты от­правь мне вслед по­целуй ко­ролев­ских губ, при­кос­нись сквозь ве­тер, сквозь дождь и снег; я те­бя най­ду — мне бы толь­ко все это пе­режить; мне бы толь­ко один еще раз ус­лы­шать твою сви­рель, ее тер­пкий звук; мне бы толь­ко пре­одо­леть свой пос­ледний шаг и с пер­вым лу­чом те­бе про­шеп­тать при­вет. ты мне — и гос­по­дин, и друг, и са­ма ду­ша.

мне бы толь­ко те­бе ска­зать за­вет­ные те сло­ва, мне бы толь­ко не по­терять­ся и най­ти в твою сказ­ку дверь; знать, что она — жи­ва.

гос­по­дин мой, моя ду­ша, я за то­бой пой­ду хоть на край зем­ли, я за те­бя свою жизнь от­дам, яд твой к сво­им под­не­ся гу­бам; я за те­бя прой­ду сквозь при­горош­ни ог­ня, я за те­бя на­учусь ле­тать, одо­лею пос­ледний страх; я по­дам те­бе сер­дце из сво­ей же боль­ной гру­ди.

мой гос­по­дин, я да­рю те­бе всю се­бя; об од­ном лишь те­бя про­шу — ты толь­ко ме­ня лю­би.

Мальчик мой

мальчик мой, я гляжу на тебя с утра,

ты и пьян, и красив, и немного дорог;

я гляжу — ты спишь; ссохшаяся жара

блеклым августом кроет застывший город.

мальчик мой, расскажи, что у тебя в душе?

где ты лгал? а где открывал мне правду?

расскажи о каждой несбывшейся — из надежд,

каждом слове — сказанном наизнанку.

расскажи про красивый город и солнца блеск,

расскажи — хорошо ли тебе живется?

с кем целуешься? как спится и как смеется?

я не скучаю, только, порою, кажется —

смысл мой умер — и не воскрес.

Я искал себя и найти не мог

однажды пройдут своей чередой года,

зима по кругу заменит весну и лето —

ты, нежность звериную растеряв,

обернувшись самым промозглым ветром,

войдешь — мой милый, нежданный гость,

неулыбчив, по-странному молчалив;

будь же смел, робость и страхи брось! —

я с улыбкой тебя приглашу войти и отмечу,

как ты холоден, но красив.

ты устроишься в кресле, закуришь, лениво начнешь рассказ:

«знаешь, милая, я много, где побывал —

и морем соленым омыл берега у скал,

и солнца лучами светил на морской залив,

и ветром игривым добрался на край земли —

я себя искал. и найти не мог —

все было чуждо — и солнца луч,

и улыбка зари, и ночной цветок —

и тогда я увидел, что одинок,

что бессилен и невезуч.

знаешь, милая, истина-то проста,

счастье было недалеко и близка мечта —

я ее разменял трудностью жизненного пути,

разменял на горы, моря, пустыни и корабли…

ты же, милая, была рядом.

я искал — и не мог найти».

Мой август

Мой август — сумрак полуночи,

И гладь листа.

На окнах — ливня многоточья,

И блик моста.

Мой август — пыльные дороги,

И цвет реки.

Когда неведомы тревоги,

Шаги — легки.

Когда неведомы разлуки,

И писем дым.

Когда обняли милой руки,

Средь тишины.

Средь тишины, лесной прохлады —

Ваш поцелуй.

И нет ценнее той награды,

Как нежность губ.

Мой август — встречи, солнца росчерк

На небесах.

Мой август — время одиночеств,

И Вы — в мечтах.

Я Вас люблю

Я в Вас люблю неосторожность

И пылкость фраз;

Я Вас люблю за невозможность

И без прикрас.

Я в Вас люблю Ваш дерзкий смех,

И гладь руки;

За то, что Вы и ближе всех —

И далеки.

Я в Вас люблю любой каприз

И плавность слов;

За то, что наша с Вами жизнь —

Набор стихов.

Что Вы, порою, так жесток!

И некрасив;

Что Вас со мной знакомил Бог —

Как не чужих.

За то, что Вы ко мне всегда

Приходите во сне —

И где Вам дорог каждый час

И поцелуи — мне.

Навеки Ваш

И образ утренней столицы

Затих во мгле.

У Вас красивые ресницы

И бледность плеч.

И мне запомнится навеки

Цвет Ваших глаз;

И Ваши волосы, что реки,

И рук атлас.

И Ваши сомкнутые губы,

И чистый взгляд;

И нежных пальчиков, мне лЮбых,

Касанья яд.

И мне запомнится навеки

Наш разговор;

И Вашей прелести те сети —

Мой приговор.

Вы улыбнитесь мне, прошу,

Хотя бы раз.

Ведь я и в мире, и в войне —

Навеки Ваш.

Ну же, вернись ко мне

жизнь отдает нам уж слишком мало — двадцать каких-то лет.

в детстве мы так не живем, а юность и молодость очень быстры;

память осколками складывается извне —

вот письма из прошлого, вот кольцо, вот выгоревший букет;

из слова «память» растет каменная Земля, сломанные миры,

и я по ночам шепчу:

«ну же, вернись ко мне».

я сворачиваю с дороги, и говорят мне вслед:

«эта девочка могла далеко пойти» —

из людской молвы складывается судьба;

из людской молвы выросла наша ложь и перечень непобед,

из людской молвы вышла я — навечно падающая звезда;

из людской молвы нам теперь хода нет; нас уже не спасти.

настал наш конец пути.

все дело, увы, не в нас — Бог, возможно, и справедлив;

у людей есть счастье, есть любимые и очаг,

у меня есть ты — жесток и отчаянно некрасив;

я давно разучилась плакать, с улыбкой встаю по утрам

и пытаюсь не думать, что мы — как в одной из простеньких мелодрам

ревнивы, безудержны, нерешительны…

я просто стараюсь ждать, когда ты соберешься с силами

и сделаешь

первый

шаг.

Маме

мать перед сном целует сыночка в лоб,

мать говорит ему ласковые слова,

мать дарит сыну собственное тепло;

мама всегда нежна и всегда права;

мама — что солнца луч да родимый свет,

мать — это любящий взгляд да рука в руке;

мать — это мягкий голос, простой совет;

мать — это счастье; касание на щеке.

сын для нее — звезда, всеобъемный мир,

сын для нее — как лучик в сезон дождей,

сын для нее — и гора, и простор равнин;

нет на земле ей любимее и нужней.

Конец сказки

мы не будем любимы — южный с северным полюса.

мы не будем ходить в кино, планы кроить на завтра;

мы не будем подле готовить друг другу завтрак;

мы вместе не будем — давно я не верую в чудеса.

ты не станешь меня целовать и мне говорить «люблю»;

я не стану ловить твой взгляд, силуэт узнавать в других;

я не стану у окон терять часы; жалеть, что не мой жених…

но, увы, — королева навеки предана королю.

— — – — – —

я, быть может, замуж удачно выйду — ты женишься на другой;

ты будешь терпкий да горько-сладкий, но все-таки очень мой;

и когда-нибудь ты придешь — сказка кончится вырванною страницей —

«он полюбил богиню;

он — то чудовище,

что не в силах стать

благородным

принцем».

Благодарю тебя, милый

я запомню тебя по имени и улыбке — смешливой да без причин;

я запомню тебя по шуткам, по взгляду — весел-неразличим;

я запомню тебя по твоим словам; потому, что остался ты мне чужим.

благодарю тебя, милый, за то, что не приручил.

что оставил мне выбор и вернул мне мою свободу;

над моей отчаянной головой вновь загорелись ярчайшие небосводы;

я теперь вечно счастлива — и в солнце, и в ветер, и в самую непогоду.

благодарю тебя, милый, — ты не заставил меня идти и в огонь, и в воду.

что между нами не будет «единственный» и «молю»;

твой одинокий катер никогда не причалит к моему богатому кораблю;

ты никогда не попросишь моей руки и не скажешь: «я лишь тебя люблю».

что объятия наши да чертовы поцелуи равны нулю.

благодарю тебя, милый, что не заставил меня идти в снег и в лютую стужу;

никогда не коснулся моей руки и сберег мне одиночество и покой.

я не влюблюсь в тебя — мне слишком много раз сокрушали душу.

жаль только будет

видеть тебя

с другой.

Девчонка

девчонке той было всего восемнадцать лет;

девчонке в больнице сказали — всесилен рак;

девчонке сказали — надобно умереть;

знает девчонка, что ее недуг — враг.

девчонка прелестна, отчаянно весела;

девчонка же лишь начинает жить;

не верит девчонка в сказанные слова;

суждено ей рак вылечить-пережить.

девчонка бежит домой из последних сил;

верит девчонка — явится солнца луч;

верит девчонка — не жить ей среди могил,

ведь Бог, как известно, милостив и могуч.

Уйди из моей души

только не говори мне «не смог», «не выдержал», «все это чепуха»,

у тебя улыбка заморского зодчего и нежность деревенского пастуха,

у меня слова заканчиваются, строки рвутся в незаконченности стиха,

я по миру хочу идти, не видна, никем не замечена и тиха.

ты меня мучаешь, на клочья рвешь, усмехаешься нагло, дерзко,

я хочу позабыть тебя, исключить, выбросить, ну, чтоб безвозвратно было да неожиданно, крайне резко,

чтобы исчез из жизни, чтобы стереть слезами, чтобы забылось детство,

чтобы не помнить губы твои, глаза; чтобы ты не меня, а девчонку с улицы нарек своей единственной и невестой.

я хочу, мое солнце, чтоб ты кончился, будто дожди по осени,

будто мятый тетрадный лист; чтобы понял, каково это, когда бросили;

когда обрекли на вечное одиночество; когда работаешь без продыха и до проседи;

когда утешить б — некому, когда обнять бы — некого, когда дни стали горькие и белесые.

когда «я не люблю тебя» стало привычной и милой фразой;

когда от скуки, ненужности станешь в голос рыдать, вывернешь наизнанку

гнилое свое нутро; когда я снова тебе понадоблюсь и ты позовешь меня — всю да разом;

когда ты от «мне нечего просто делать» прочитаешь о нас один из моих

рассказов…

…и один

из моих

стихов.

да пойми же ты, солнце, мне не надо твоих обещаний

и лживых

слов.

мне не надо их, солнце, лишь уйди из моей души да из самой меня —

весь нутряной такой да смешливый,

слишком давно не мой

и до боли зеленоглазый.

Ты обретешь себя

тебе, мой мальчик, всего семнадцать; рядом с тобой я старуха в свои зрелые двадцать пять;

мне, мальчик, по-страшному с тобой весело, я засыпаю с мыслью: «только б завтра его обнять»,

«только б завтра увидеть его глаза», «только б завтра позвал бы меня гулять»

словно маленькую девчонку; «только завтра мне б его за руку улыбнуться-взять».

я глажу твою ладонь, я неверяще обнимаю тебя за шею, на цыпочках замерев;

ты меня целуешь — робко, совсем как подросток, без улыбки и отчаянно покраснев;

ты, мой мальчик, вернул мне лето, меня целуя, меня объятиями согрев;

мальчик, благодаря тебе я расправила гордо плечи и стала на миг прекрасной из королев.

увы, мой мальчик, тебе ведь еще расти; я уже осунувшаяся и даже чуть-чуть седая;

ты говоришь: «я скучал, я тебя люблю, ты нужна мне, моя родная»;

я, мальчик, как та же осень — уже почти мертвая, но все-таки золотая;

ты не жди, что станешь со мной счастливей — я буду скоро одинокая и босая.

зимой мы играем с тобой в снежки, на дворе холодно и темно — как на моей душе;

ты прелестен и юн, снег покрывает твое лицо, ты будто прячешься в мираже,

ты исчезаешь будто под гул ветров, говоря: «ты прости, уже поздно, мне вот пора уже»,

и уходишь, оставляя зимнюю пустоту, мерзлость на сердце; одиночества явный жест.

у меня, мальчик, один для тебя совет: ты себя не губи, ты лучше меня забудь;

я половину жизни промучила без твоих вечно теплевших рук — выдержу и теперь.

милый мальчик, у нас с тобой ничего ведь общего, у нас с тобой разный терновый путь;

ты обретешь себя, ты найдешь свое, ты отыщешь счастье и любящие глаза — только, мой мальчик, верь.

Его давно в моей жизни нет

у тебя было много их, через край — от мальчишек и до мужчин;

ты хоронишь их имена на кладбище памяти и одиноких душ.

ты любила их просто так, не за что — порывисто-без причин,

но каждый был тебе надоедлив и бескрайне чужд.

ты выдавишь из себя улыбку, глядя на фото, где вы вдвоем;

где вы курите сигареты, где целуетесь, не разжимая губ;

ты ведь помнишь то лето, его глаза — ты растворилась в нем,

в его звонком смехе, в его словах; он был весел и даже груб.

тот, другой, был жеманен, дерзок, невыносимо скучен,

вы подолгу молчали, смотря на небо; гуляли вечером у реки,

и каждый ваш день был сер, неярок — хладен и однозвучен;

он ушел от тебя под рассвет, и шаги его были неслышимы и легки.

когда-нибудь ты расскажешь, отчего дарила себя чужим,

отчего любила не тех, отчего всю жизнь прожила одна.

«где же тот, что был бы тобой отчаянно так любим?

где же тот, с кем была бы счастлива, влюблена?»

«мы вместе учились в школе, он был некрасив, но дорог мне и любим,

он был улыбчив и мил, он излучал какой-то необъяснимый свет;

он был и упрям, и горд, и слишком неуязвим…

его давно в моей жизни нет».

Я научилась ждать

Тишину в ночи разрывает мой одинокий крик.

Мой милый, скажи, чего ты теперь достиг? Отсрочил ли смерти миг; добился, о чем мечтал; нашел ли то, что отчаянно так искал?

Я помню наши выцветшие поля; я помню исчерченные ладони, твой изумрудный взгляд; ты целовал меня, словно вершил обряд.

Я помню, как мимо прогрохотал снаряд, едва нас с тобой задев; как мы, дрожа, сидели, не разжимая рук; как горланили нараспев какой-то простой мотив — и мир вокруг нас поворочался и затих.

Мой милый, скажи, если бы ты не ушел, — мы выиграли бы войну?

Я помню ту мрачную, снеговую весну — в самом тылу врага, где ветер подхватывал кровные облака, где нельзя и пошевелиться, и задышать — в спину тебе вонзится их вырезной кинжал — дуло вражеского ружья.

Мой милый, я теперь научилась ждать — одиноко встречать закат; зимой попадать в метель, осенью — в листопад; смотреть в окно на поток дождя, из года в год представляя тебя и твои глаза.

Как придешь, словно не было этих лет; как вернешь в мою жизнь счастье и Божий свет.

Я верю, ты улыбнешься, и я пойму: ты все тот же — любящий и родной.

Выживший на войне.

Я знаю, ты сможешь — мы выиграем-победим.

Только вернись ко мне.

Жаль только, милый, у нас больше нет сегодня

ты улыбался — я тебе пела арии о любви;

я пела тебе о море, о Боге, о поясах зари;

я пела тебе о людях, об улицах — желтые фонари;

я пела тебе о столицах и городах — затушенные огни.

назови меня, милый, по имени.

назови.

дай мне имя — жизнь или смерть, желание или страсть;

серебро или золото, служение или власть;

я руку свою вложу в твою узорчатую ладонь;

я горю да переливаюсь — ты только меня затронь.

мы сидим у моря на берегу, да колышется волн прибой.

я смотрю на твое лицо — мне бы губы твои целовать;

мне бы смеяться — не слезы лить; улыбаться — не горевать;

мне бы с тобой у костра сейчас обниматься да танцевать.

мне бы нити меж нами не побояться да разорвать.

мне бы тебя сейчас называть своим;

мне бы в тебя уйти и захлопнуть дверь.

жаль только, милый,

у нас больше нет

«сегодня», «в настоящее» и «теперь».

Мальчик-жизнь

ты придешь, мальчик-дождь; волосы — серебро,

пальцы — бархатцы, голос — нежная птичья песнь;

на лице твоем — мерзлость осени и холода ветров;

мальчик-ливень, сошедший ради меня с небес.

мальчик-луч в неуютное, злое лето;

на лице — улыбка, на волосах — венок.

ты уйдешь от меня с теплющимся рассветом;

мальчик-свет — ярок и одинок.

мальчик-солнце среди череды снегов,

мальчик-смех — возлюбленный и герой;

мальчик-радость — предмет моих грез и снов.

мальчик-жизнь, где же ты, дорогой?

Не позабудь меня, милый, не позабудь

Птицы по небу чертят сложные виражи; огонь в камине потрескивает-дрожит; ворон-чернее-ночи каркает да кружит. Мне бы теперь пересилить да пережить; мне бы сразу знать, что ты соткан из зла и лжи.

Мне бы тебя не встретить, не полюбить; мне бы забыть тебе посвятить стихи; мне бы смеяться тебе в лицо, бросить тобой подаренное кольцо; мне бы сердце твое разбить, развеять по ветру жалкий прах.

Мне бы крик о пощаде целовать на твоих губах.

Мы были детьми, нам было по восемь лет; мы вместе любили встречать по утрам рассвет; ты играл на свирели, а после мы собирали букет полевых цветов.

Тогда ты нашел тот остров — ты говорил, что смерти и времени нет пути до его чарованных берегов.

Но мы росли, нам исполнилось по семнадцать; я помню твою улыбку и хитрый взгляд; я помню губы твои с привкусом янтаря — мой личный губящий яд. Я помню, как впервые стала твоей на нашей цветной поляне.

Как слепо верила — ты не предашь меня; не обманешь.

Я помню, как в нашу деревню пришли они; как ты очутился в ловушке их ловко подстроенной западни; как спрятался в их тени. Ты вспомнил про остров, ты говорил — там время бессильно, там ты будешь бессмертен, они доставят тебя туда. Ты говорил, и голос был твой безумен и холоднее льда.

Да и цена оказалась «невелика» — надобно было лишь душу свою продать.

Помню, как в последнюю ночь целовала тебя до зари; как молила остаться, не уходить; как лицо прятала на твоей груди — «поговори со мной, милый, поговори»; ложь, увы, была у тебя в крови.

Помню, как ветер отнес тебе мой безнадежный крик: «Не позабудь меня, милый, не позабудь — молю».

«Я, милый, тебя люблю».

***

Воспитанный во грехе да не увидит рая,

Воспитанный во грехе с юности лжив, растрачен;

Домом его посмертным станет земля сырая,

И колокольный звон — тяжел да мрачен.

Воспитанный во грехе не знает святую истину —

«Не согреши, будь чист; вот тебе наше правило».

Грешник не знает «Бог», лишь тропы каменистые;

Воспитанный во грехе — ведомый плотским дьяволом.

Воспитанный во грехе ходит, едва дыша,

Воспитанный во грехе смертен на острие ножа.

Воспитанный во грехе — молитва, слезящиеся глаза,

Воспитанный во грехе — вечный, бессильный страх.

Воспитанный во грехе — потерянная душа.

***

у меня губы, милый, в отчаянной пустоте,

меня пальцем тронь — не соберешь костей;

я стою, душой за тебя распятая на кресте,

зарытая в преступлениях, забытая в суете.

я стою, пальцы мои в пыли и в небесном свете,

я одна, зациклена на тебе, на нашем далеком лете,

замерзшая в грусти и в серых буднях, поднятая на ветер,

вечно ненужная Золушка в своей расписной карете.

ты улыбнись мне по телефону, зови по имени,

мы забудем все беды, сотрем их ливнями,

наши дороги сошлись друг на друге клиньями;

и неважно — предали мы, любили ли…

слух мне режет твоя исчерпывающая тишь.

я тебя помню.

а ты

молчишь.

Девочке улыбающейся

девочка, веселая, улыбающаяся, ты вошла в мою жизнь с робкой дерзостью ночника,

ты шумишь в моих мыслях громче любого моря, распускаешься краше первого подснегового цветка,

я дивлюсь нежданной меткости афродитового стрелка,

что пустил к тебе свои стрелы, и любовь разлилась по сердцу с летучестью родника.

я вижу, как утром ты, пасмурная и жадная, несмело в губы его целуешь,

ты на его лице нечто неведомое мне чертишь, по губам мизинцем любовь рисуешь,

смеешься, волосы разбросаны по спине неровно — я знаю, скоро ты и его забудешь,

ты вернешься в свой белесый дом на окраине, а я приду однажды к тебе на чай, улыбнусь, рассмеюсь — и ты мне под медленный ритм танго,

живая, родная — станцуешь…

я любила тебя как дочь, я любила в тебе сестру — ты исчезла, когда первый стрелок амура тебя нашел,

на твоем челе поцелуев пирата нежная череда, незримый шелк,

у меня все надежды рассыпаются в ассорти, разлетаются миражом,

в моем мире есть океан, разлившийся и насквозь прогнивший — он теперь твоим именем окрещен.

Любимому тебе

у тебя на душе все оттенки-цвета лазури собраны-незалатаны,

ты говоришь мне: «у меня тебе в левом грудном кармане кое-что спрятано»

и вынимаешь сердце — алое, половинчатое, золотое, нелюбовью моей запятнанное;

ты скажи мне, мальчик, что ты можешь мне дать, в чем ты можешь меня уверить?

я ведь стара как жизнь и устала как та же смерть — неужели решишься меня заклеить

снова? я совсем не из тех, кто слезами пачкает по ночам подушку и проводит душещипательные параллели.

ну, мой мальчик, ты все еще меня жаждешь, ты все еще меня любишь?

ты все еще уверенный в моей силе, в моем пыточном одиночестве, ты не боишься, что сам себя мною потом погубишь?

ты смотри, вспомни однажды мои слова — поздно станет, когда ты меня оставишь, когда ты меня осудишь.

мальчик, ты что, не видишь, я у тебя отбираю силы, я у тебя красоту краду,

я бы тебя сама оставила, да только утром ты слишком нежен, а ночью — безмерно ласков;

мальчик, вокруг тебя еще множество будет всяких безвестных дур —

их и выбери; а я, ты знаешь, не верю в принцев, в золушек, в сказки

и в прочую ерунду.

Расскажи мне

расскажи мне, моя любовь, отчего люди идут воровать, грабить и убивать,

отчего мужчинам нравится править и обладать,

отчего вместо добра и помощи нам легче всех предавать?

объясни мне, милый мой друг, отчего мы стремимся увидеть невидимое,

отчего забываем давно привычное, желаемое и любимое,

отчего нам нравится все уродливое внутри, но снаружи красивое?

расскажи мне, моя душа, почему мы стремимся постичь невозможное,

почему нарушаем обеты и клятвы, кажущиеся непреложными,

объясни мне, сердце мое, почему мы, люди, становимся безнадежными?..

Уже не мальчик

он не мальчик уже, нечто среднее между подростком и взрослым,

у него взор изумрудно-платиновый, он так юн, что еще непривычен решать вопросы,

он загорел, у него на щеках румянец, и нос у него неправильный, курносый,

он ругается, кривит губами, от солнца щурится и надсадно кашляет, куря заграничные папиросы.

он так груб бывает, так неотесан, что мог бы казаться пошлым,

он хочет гордиться собой, своей некрасивой девушкой, развратным и грязным прошлым,

он хочет, чтобы с ним общались на равных, глядели в рот и вставали на цыпочки — так, чтобы стало тошно,

он хочет казаться умнее, лучше — он хочет казаться взрослым.

он так мил, когда притворяется, переигрывает и лжет —

когда подает бедняку, уступает старушке место и руку товарищу жмет,

он, к сожалению, слаб и низок, и нутро у него все вдоль и поперек изъезжено,

он прожжен,

он дерзок, до смерти одинок и почти никому не нужен — так помаленечку и живет.

Поцелуй меня

поцелуй меня.

так поцелуй, чтобы внутри все зашлось и вырвалось,

чтобы рифмы мои ушли в дождевую изморось,

чтобы пульс мой остановился нехотя и снова двинулся.

поцелуй меня.

так поцелуй, чтобы меня прочувствовать всю и вся,

чтобы улыбка лицо озаряла, меня на руках неся,

чтобы любовь стучала по сердцу, в ушах переливаясь и голося.

поцелуй меня.

так поцелуй, чтобы мир упал к ногам разноцветными конфеттИ,

чтобы твои фото в моем телефоне рассыпались в ассорти,

чтобы наши дороги не расходились, и сошлись, наконец, пути.

поцелуй меня.

так поцелуй, чтобы губ не хватило, чтобы я поверила и смогла,

чтобы за плечами выросли два выносливейших крыла,

чтобы мечта сбылась и воскресла падающая звезда.

поцелуй меня.

Спасибо, девочка

спасибо, девочка.

без тебя я не выжил бы — не хватило б сил,

у меня вместо крови залит литр красных чернил.

я тебя так издевательски, девочка, иссушил.

ты прости.

нам с тобою дальше — не по пути,

мне вперед, моя девочка, не пройти,

ты справишься. главное — потерпи.

себя не забудь спасти.

на меня не оглядывайся, я без числа мертвец,

в храме белесо-сером одинокий венерин жрец,

дамский угодник, фраер и вечный лжец.

меня не простит Творец.

я ведь знал, что наступит время — и ты уйдешь,

я останусь, и буду ныть, как слепой да колючий еж,

что таких, как ты, моя девочка, теперь уже не найдешь.

я не справился.

ничерта не справился — раствориться б в тебе да жить,

ходить по театрам, в кино, сигареты твои курить.

увы, девочка, такие как я не созданы для «любить».

попробуй меня извинить.

спасибо, девочка.

за то, что пыталась меня спасти,

за то, что верила — нам по пути,

за твое милое «главное — потерпи».

девочка, я не доживу и до тридцати.

ты прости меня, девочка, напоследок.

только прости.

2014

Мама, ты знаешь, я встретила мальчика

Мама, ты знаешь, я встретила мальчика.

Замечательного.

Он так мил, когда улыбается, и глаза у него серебряные,

Как серые лепестки одуванчика.

Мама, ты знаешь, он как будто с другой планеты,

Случайно здесь оказавшийся.

Он так красив — я с ним хочу проводить рассветы,

Я его полюблю — и стану в-нем-потерявшейся.

Мама, ты знаешь, я не могу надышаться одним с ним воздухом,

Мне его мало. Заглотнешь — и хочешь еще.

От него веется леденящим все тело холодом —

Я нуждаюсь в нем до замороженных щек.

Мама, ты знаешь, я встретила мальчика.

У него взгляд жесткий. Не одуванчиковый.

Я его наконец-то встретила.

А теперь обними меня, мама. И успокой.

Он — тот самый, ты что, не видишь? Он — мой герой.

Как в сказках

Привет. В последнее время я очень редко

Писала письма.

Небо тянется вдоль седоватой сеткой

Бесцветных листьев.

От причалов отходят пиратские корабли

Как в сказках.

У меня в квартире Червовые Короли,

Крольчата в масках.

Вход в мой дом — дорога в страну Чудес,

В королевский замок.

Ты найдешь его, зачертив на бумаге крест

Из зеленых рамок.

Как нелепо — скучаю. По широкой мятой кровати,

Забитым стонам.

Ты вернешься, я знаю, и мы оба с тобой заплатим.

Не целую,

Соня.

Ночью все кошки — серы

Ночью все кошки — серы,

Бледны, неразборчивы в лунном свете.

Ходят по крышам да в окна стучатся, не зная меры,

Одиноко воют на выдохе в спетом фальшиво куплете.

С черепиц соскребают осеннюю, жухлую грязь,

Извозившись в черных, мазко-пахучих хлопьях.

В квартиры лезут — где целуются, не спросясь,

Руша чужие миры, держащиеся на кольях.

Кошка сладко мурлычет, откидываясь назад,

Жмуря кабошоновые глаза, исчезает с визгом.

Под утро вернется и ляжет на мокрый, выстиранный халат,

Кошка — она твоя. Она дышит твоим цинизмом.

В канун Рождества

В канун Рождества, по запорошенным крышам,

По заметанным улицам, слякотно-грязным проспектам —

Счастье на Землю спускается к людям — все ниже и ниже,

С украшенной елкой, с улыбкой на лицах, с библейским сюжетом.

Счастье спешит в переполненные квартиры,

К детям нарядным — с подарками за плечом.

В шумные, яркие, переулочные трактиры,

Укрытое длинным, сказочно-пестрым плащом.

Счастье торопится, раздавая дары повсюду,

Одни обретают надежду, третьим сегодня везет.

Главное — верьте. В волшебство, в новогоднее чудо,

В Золушку, в Крестную, в Принца… Главное — верьте. Во все.

Моя девочка

По лестнице длинной плывешь, скользя рукой по перилам,

Развеялась темная юбка, волосы на спине — одеялом.

Легкая блузка. Кожа — под стать итальянским белилам,

Так хочется укрыть тебя ночью, спящую, покрывалом.

Ты мимо проходишь, едва касаясь руки мокрой ладошкой,

Заставив вспыхнуть — сама краснеешь под пристальным взглядом.

Вижу тебя — сердце заходится в стуке. Моя милая крошка!

Терзаешь меня изощренно-жестокой пыткой — своим собственным ядом.

Ты лежишь на диване — полуспящая, сонная. Моя сладкая девочка.

Утыкаешься носом в плечо. Целуешь — в глазах заплясали черти.

Разворачиваю лицом — лукаво подмигиваешь. Из прически выпала ленточка.

Обнимаю тебя за талию. Прижимаю ближе. Не отпущу. Ты слышишь? До смерти.

Температурит

Он приходит, когда в горле стоит комок,

Когда слов готов вырваться целый поток.

Он приходит, и ты замираешь у двери,

Слышишь в пол-уха треск разрываемых материй.

Он приходит, снимает рубашку, кладет на комод,

В дальней комнате нежно мурлычет сиамский кот.

Он приходит, достает сигареты и курит,

А внутри у тебя уже температурит.

Он приходит, обнимет за шею, снимет кулон,

Положит на полку, где стоит малахитовый слон.

Он приходит и в дождь, и в грозу, и в мороз, и в метель,

И когда раздаются на улице трели капель.

Одна

Ты приходишь — всегда одна,

В коротком и черном платье.

На губах — любовников имена,

Повторяются, словно заклятье.

Ты врываешься в плоский мир,

Разрушаешь одним поцелуем.

В галерее — миллионы картин,

Мы свою на холсте нарисуем.

Вечерами чертишь в блокноте,

По ночам — черный кофе и книга.

При дождливой и мокрой погоде

На рояле балуешься Григом.

Ты приходишь — снова и снова,

В коротенько-черном платье,

Прерываешься — на полуслове.

Эти встречи — наше проклятье.

Утром

Утром ложится на город синеглазый и жухлый иней,

Люди просыпаются рано — копошатся, как сонные мухи.

Свет загорается ярко — в каждой стеклянной витрине,

Все куда-то торопятся — дети, мужчины, старухи.

И в переполненном напрочь вагоне слышится быстрое «Черт!»,

Люди в наушниках, дети с игрушками — спешат, без оглядки спешат.

Достают телефоны и нервно звонят — а поезд мчится вперед,

Посредине вагона кричит и поет какой-то пьяный чудак.

И утром, бывает, безумно и страстно хочется

Проснуться — не одному, выпить по чашке кофе.

Вместо этого — строчки стиха безутешно строчатся,

Стиха о любви — как виски, разбавленный в штофе.

О себе

На самом деле, меня зовут Королева Эс,

Я живу за морями, в личной, далекой стране.

Все знают моих друзей — улыбка, талант и блеск,

И примесь чего-то свежего — по зарожденной весне.

На самом деле, я все творю не думая — наугад,

Смеюсь, когда не смешно. Плачу, бывает, с улыбкой.

Никогда не бросаю слова на ветер — кто виноват?

Иногда, вечерами, лениво балуюсь скрипкой.

На самом деле, я редко меняю вкусы,

В моем плейлисте — список любимых песен.

Меня изредка непослушно кидают музы,

И тогда изнутри — пусто. Где-то у сердца — плесень.

На самом деле, в душе мне тридцать четыре года,

Я курю фирменные сигареты и ночами топлюсь в вине

Не одна. Я слушаю джаз и блюз под молнией небосвода,

Я даже счастлива в нашем с тобою слове. Наедине.

Мы воины

Мы — воины. Мы сильные, несдержанные воины,

Нам чуждо слово «страх» и незнакома ложь.

И мы идем на смерть — за матушку, за Родину!

Сквозь мир, сквозь Землю — омывая дождь.

Мы — воины. Порой безжалостные, крепкие и храбрые,

Порою чуткие — до сереньких дорожек горьких слез.

А в легких кислород заходится, колеблется — и ярые,

Как красками — спускаются тропинки сизых звезд.

Мы — воины. Но даже нам порою беспредельно любится,

И жжется изнутри беспепловый, необреченный изжелта огонь.

Тот самый, что скребком скребет, царапает и кружится,

И тот, что мигом может отгореть — ты только пальцем тронь.

Солнечный

Мартин, это тебе

Знаешь, каких я по жизни вправду люблю людей?

Веселых, живых, смеющихся во весь рот.

В улыбке их света больше, чем в бликах ярчайших из фонарей,

От их взгляда теряется, замерев, в твоем дыхании кислород.

Их смех доносится будто издалека — с высоты, даже с самого неба!

От касания с кончиков пальцев не сходит колючая, мелкая дрожь.

И в душе начинает до боли сводить ощущение желтого лета,

А глаза застилает светлый, полурадостный и совсем не осенний дождь.

Знаешь, кажется, ты на них немного похож. Ты даже один из них.

И когда ты бежишь мимо с этой-своей-улыбкой — я улыбаюсь вслед.

Но ты вырастешь — и забудешь меня, мой почти завершенный стих…

Только, прошу, не забудь тот волшебный, лучащийся-из-улыбки свет.

В метро

Она стоит в громыхающем поезде, держась за поручень,

В час пик, когда метро переполнено, и давит толпа.

Она стоит — и где-то в горле сворачивается от горечи

Серость промозгло-мокрого и раннего-для-нее утра.

По очереди выходят люди — на десять похожих станций,

Движутся сине-новые поезда — с интервалом в минуту.

Одинокие, как она, стоят, захлопнувшись в прочный панцирь,

Каждый день все одно — едут по спланированному маршруту.

Но когда он заходит в вагон — она слышит у шеи ветер,

Она чувствует это телом, поправляя съехавший набок шарф.

А на шарфе — вышит узором черный как смоль, сероглазый лебедь,

Она поворачивается и видит в усмешке вопрос: выпьем на брудершафт?

Как он смеет? В ее голове проносятся тысячи тысяч мыслей,

Он улыбается от уха до уха — игриво и даже немного пошло.

И она не видит людей, поручни, все метро — сотни ей чуждых жизней…

Они выходят за руки из вагона, и она почему-то верит —

Е е о д и н о ч е с т в о — в п р о ш л о м.

Случайность

Если дождя не будет, ты приедешь в деревню утром,

Зайдешь, внося в гостиную запах свежей смолы.

На окне прорисован месяц — словно туманом-пудрой,

Где-то в поле слышится голос трудолюбивой пчелы.

Мы побродим вдвоем по лугу, нарвем еще мокрых цветов,

И, краснея, прервемся, случайно столкнувшись губами.

С ветром падают множество множеств рыжих листов,

Мы гуляем по ним. Они рвутся, трещат под ногами…

Мы вернемся молча домой, ты тихо уедешь наутро.

Растворятся наши улыбки, на сердце станет печально.

И дом без тебя недосказанный. И в комнате — сыро и мутно.

Скажи, наша встреча, как поцелуй? Мимолетно случайна?

Неделимы

Я хочу за тобой растянуться по дням —

В понедельник — докуривать сигареты,

В среду гулять по намокшим камням,

В пятницу — без счета глотать конфеты.

По субботам лениво листать плейлисты,

В воскресенье — играть сонаты дуэтом.

Во вторник ругать нерадивых артистов,

В четверг — наслаждаться твоим кларнетом.

Я хочу растянуться к тебе на недели,

На месяцы — вместе. Сквозь годы — за руку,

Рисуя портреты сухой акварелью…

Я знаю — откроешь. По первому стуку.

Письмо в никуда

Война сломала нас всех. Изрезала. Уничтожила. Разломила надвое.

Не перечь. Я хочу закричать в ее сморщенное, безжалостное лицо —

Не могу. Дождь из крови прошел — я не вижу спасения в радуге,

Ее попросту нет. Осознание рвет перепонки и ложится свинцом.

Чертов ты — с навязчиво-необузданным желанием выжить —

Убивая людей, трехкратно кляня небеса, разрывая меня на клочья.

Почему, объясни, я все время ступаю на длинные грабли-лыжи?

Заставляешь стонать по ночам. В конце фраз — одни многоточья.

Я страстно мечтаю забыть о тебе. На час. На секунду. На миг —

Не могу. Когда ты на пороге — дыхание боязно прячется в стол.

Из горла рвется наружу понятный тебе разнузданный хрип,

Ты для меня — изысканный алкоголь. Смесь различных сортов.

Настолько красив, что люди оглядываются. Смотрят вслед.

Скажи, почему ты меня отчаянно-медленно-изощренно мучаешь?

Тебе плевать. Просто-до-кривизны нравится. Я — дитя твоих непобед.

Тонкими пальцами по бедру — три слова. На груди — дыхание. Жгучее.

Зависима

С утра напитаюсь твоим сигаретным дымом,

Мокрой-от-ду'ша-прической и крепким торсом.

Твой ядреный вдыхаю запах — ментол с черносливом,

Я от тебя зависима. До-точности-без-вопросов.

Буду ждать терпеливо, когда ты вернешься с работы,

Поцелуешь стремительно в губы. Уйдешь в кабинет.

Я давно позабыла, что значит владеть свободой,

Наша страсть — мне к виску приставленный пистолет.

По ночам я живу твоей грубо-небрежной лаской,

Поцелуями на губах и ладонями на спине.

Что скрываешь под надменно-ленивой маской?

Мне не важно. Мой разум тобою сожжен в огне.

Героин

Мы с тобой придумали наш собственный героин,

Ядрено-красный, въевшийся намертво в тело.

Бурый напиток, налитый в стеклянный графин

Быстро глотаем. Рьяно — и донельзя смело.

Мы отравляемся этим изысканным ядом

До дрожания рук и привычно-бессонных ночей.

Осыпаются капли на землю ноющим градом,

Наш личный наркотик — сильнее любых палачей.

Мы с тобой придумали наш собственный героин,

Горько-соленый, въевшийся с мыслями в мозг.

И когда ты в квартире — безумно-совсем один

Помни жжение алых-без-вкуса по цвету розг.

Миражи

Я сделала все, чтобы ты меня не нашел —

Рассталась с друзьями, сменила домашний адрес.

Сама возложила на пепелище медный костер,

Невыполнима задача — и нет в ней заумных каверз.

Я сделала все, чтобы ты меня не нашел —

Сменила лицо, телефоны — оставила в прошлом.

Мой жизненный путь теперь не тобой окрещен,

На обоих висках — въевшимся в плесень воском.

Я сделала все, чтобы ты меня не нашел —

Растворилась в блеске тончайше-стеклянных зеркал,

Прошла по нити нашей судьбы отчаянным миражом.

Обидно одно: я старалась исчезнуть — а ты не искал.

Глаза цвета одиночества

В серых глазах — отчужденно-зависимый холод,

Отражение неба в грозу и расплавленно-яркой стали.

Словно даль — панорама. Окинутый взглядом город.

Цвет дождя и асфальта. Зеркала умудренной печали.

Цвет одиночества — тусклый и серо-пыльный,

Пепел над фениксом, растворенно-забытый во мгле.

След на бумаге — продолговатый, светло-чернильный,

Грязно-белесый парус на нашем сказочном корабле.

Твои глаза — молчаливо — обычный цвет одиночества,

Цвет рассыпавшейся надежды и сгоревший факел мечты.

Власть над судьбами сотни людей — твое лживое творчество,

Лишь одно тебе утешение — мои до причуды родные черты.

Узоры на стекле

До неприличия гладкие пряди в платине-седине,

Брови контрастно–черные удивленно изогнуты.

Затеряны мысли в изжелто-ало-вишневой весне,

Грифель заточенный чертит на остром лице контуры.

Прошлое тонет в горьком, старо–испанском вине,

И на водах бессмыслицы держится наша жизнь.

Пентаграммы вычерчиваем и дань отдаем сатане,

За твои-на-лице острой рамкой точеные чертежи.

Тонкими пальцами узоры рисованы на стекле,

Под кожей сочится ярко-сладкий-измученный яд.

Запечатаны образы в старинно-пустом хрустале,

И до сладости нужно-родной — полуласковый взгляд.

Время не лечит

В резных канделябрах плавятся желтые свечи,

Длинные тени тускло ложатся на темные стены.

Накидка из бархата — закроешь тонкие плечи,

На бледных руках прорезью — синие вены.

И пером выводишь на хрупком куске бумаги

Три слова, что судьбы ломали. «Время не лечит».

Ты улыбкой их растворила в вечерней влаге,

Рассыпалась фраза под звон пороховой картечи.

И теперь ты сидишь на дубовой скамье у камина,

В руках задрожала склянка с призрачным ядом.

Ты прости, что не спас. Глаза застилает глина.

Не сберег. Виноват. Извини, что теперь не рядом.

Фотография

На столе разорван тонкий конверт,

Письмо, знакомо-уборист почерк.

Дыхание книги, страница — легкий сонет,

Подпись — чернильно-зеленый росчерк.

Нервный стук пальцев. Скомканный лист.

Несколько фото разбросано. Смято.

Рождественский вечер — свеж и душист,

От белой бумаги — запах зеленой мяты.

На фотографии — двое. Близко. Запретно.

Не верю. Кого я искала пытливым взглядом?

Его ли? Глазами по мне скользит незаметно.

Так нужен. Так дорог. Так мучительно рядом.

Смотрю — и не вижу. За окнами — ветер.

Луна освещает небо серебряным диском.

Шепчут деревья в белесо-зловещем свете —

Так нужен. Так дорог. Так рядом. Так близко…

На суаре

На суаре, среди печальных дам,

Средь джентльменов, глупых разговоров,

Торжественных прочтений эпиграмм

И шума сплетен в длинных коридорах,

Среди бездарной гордости толпы,

И раздвоенности высоких мнений,

Где люди так отчаянно слепы,

Во власти лжи обманчивых суждений,

На сцене — ты. В руках запела скрипка,

Проникновенно-быстрый ля минор.

И губы сложены — далекая улыбка,

Смычок ломает в три струны аккорд.

Звучит мелодия, пунктирный ритм бьет,

В восторженных хлопках зажаты руки.

Во взгляде теплится горяче-терпкий лед,

В движеньях — преждевременная скука.

Пророчество

Первая пара — вот янтарь и опал,

Агат поет в си-бемоле, что волчий оскал.

Отгадку в дуэт прибавляет аквамарин,

Следом сила — смарагд, с ней и нежность — цитрин.

Номер восемь — понятливость, рядом за ним,

Ключевой ми мажор — смоляной турмалин.

Стоит в превосходстве бело-серый нефрит,

Фа-мажорный сапфир в ярком блеске горит.

Затем лишь однажды плывет диамант,

Чей знак — это лев и хранитель — атлант.

Время — опасней реки не найти,

Рубин — вот конец и начало пути.

(перевод с немецкого)

Тебе

Ты была моей детской, сладкой мечтой,

Рыжим солнцем в полуденно-чистом небе.

Гордилась каждой покоренной высотой,

Кутаясь, исчезала в махровом пледе.

Ты была моей белой розой ветров,

Черной бабочкой над ранней сиренью.

Секунды томных, ласковых вечеров,

На асфальте длинной лежала тенью.

Ты была моей алой, горячей кровью,

Замедляя стук сердца, выжигала сосуды.

Утешала меня этой-своей-нелюбовью,

Рассыпала по полу фарфор-посуду.

Ты была моей взрослой, страстной мечтой,

Медным Марсом в вечерне-агатовом небе.

Сорвалась, догорая последней звездой,

Поднимаю с земли твой малахитовый гребень.

Болезнь

Я больна.

Я больна тобой, ангелом во сне.

Сплю, а в облаках луна обнажена,

Отражаясь в белой, смятой простыне.

Я больна.

Я больна кафе, где встречались мы,

Утопали сердцем в привкусе вина.

Я еще живу, дни прося взаймы.

Я больна.

Я больна тем днем. Комната с окном.

Горький запах виски. Белая стена.

Призрак силуэта в черно-голубом.

Я больна.

Я больна тобой. Лилия в саду.

В полдень у калитки я стою одна.

Нет, ты не придешь. А я очень жду.

Я больна.

Я больна тобой, ангелом во сне.

Сплю, а в облаках луна обнажена,

Отражаясь в белой, смятой простыне.

Я — твоя Герда

В городе дальнем, заснеженным вьюгой,

Снегов Королева живет.

Льдинки кладет на паркет близоруко,

Кая желанного ждет.

Сани изрезаны сотнями кружев,

Белые кони — сверкающий снег.

И, подгоняемая ветром со стужей,

Летит Королева над холодом рек.

Кай на коньках по площади катит,

Щеки краснеют. Голос звенит.

Ветер развеял золото прядей,

Сердце не знает горечь обид.

Вдруг юный взгляд на сани упал,

На Королеву с пленяющим взглядом.

В глазах защипал острой болью металл,

«Тише, я здесь. Твоя Герда. Я рядом».

Но Кай не услышал возлюбленной нежный зов,

К Снегов Королеве он в сани поспешно садится.

Теперь невозможно избавиться от оков,

По сердцу его морозный холод струится.

Безутешная Герда днями рыдает в подушку,

Кай на паркете кладет мозаику льдинок.

Королева Снегов новую обрела игрушку,

По залу кружатся тысячи легких снежинок.

Я — твоя верная Герда. Ты — мой предатель Кай.

Ввечеру я сижу в нашем мягком, любимом кресле,

И, заварив крепкий, ядрено-черно-зеленый чай,

Думаю: каково тебе там, в своем ледяном Королевстве?

Ты из снов

Ты приходишь ко мне во сне,

Внутри — безысходность и путаница.

Руки чуткие — на моей спине,

На рубашке срываю пуговицы.

Раздеваешь холодным взглядом,

Улыбаешься криво. Привычно.

Ты вселяешь в меня беспорядок,

Разжигая одной лишь спичкой.

Губами по шее — поспешно

Целуя, обводишь круги.

Схватив мое тело небрежно,

Ты шепчешь мне в рот: «Убеги!»

И разум туманится страстью,

И сердце заходится в стон.

Мой принц, опьяневший от власти —

Всего лишь обманчивый сон.

Королева школы

Сумка на плече. Легкая улыбка.

Под языком — вишня-карамель.

Не девочка, жестокая ошибка,

Художника обманная пастель.

Ободок в кудрявых темных волосах,

Пиджак — поверхностно накинутый на плечи.

Девочка! В чьих терпко-сладостных мечтах

Живешь ты? Кто с нетерпеньем ищет встречи?

На розовых щеках — румянца медь,

Ноги прямые — небрежно скрещены.

И голос твой разит по телу — плеть,

Пуская в сердце раны — трещины.

Сумка на плече. Легкая-до-странности улыбка.

Под языком — вишневая-из-сливок карамель.

Не девочка, жестоко-ненавистная ошибка,

Художника последняя — обманная пастель.

На краю

Я стою на краю бездны,

У подножия плещутся волны.

Быть разумным — удел трезвых,

Судьба сильных — вести войны.

Я стою на краю бездны,

Надо мною распластано небо.

«Невозможно» мне неизвестно,

Я царю над жалкой Вселенной.

Я стою на краю крыши,

Все неспешно идет по кругу.

Упаду — непременно услышишь,

Будешь первой, кто даст мне руку.

Я стою на краю бездны,

У подножия плещутся волны.

Быть разумным — удел трезвых,

Судьба сильных — вести войны.

Сгоревшая летопись

Нос со впадинкой. Глаза серебристые, во мраке зеленые,

Обрамленные тонким обручем черных ресниц.

Я вбираю в себя твои губы горько — до-стона — соленые,

Наша с тобой история — сотни сожженных древних страниц.

Руки выхоленные. Пальцы, туго — до-боли — сплетенные,

Скулы четкие, резко очерчены. В лице, в знакомых чертах — неприкрытая ненависть.

Чертов аристократ. В аду горят наши чувства — никем не спасенные,

Наша псевдолюбовь прахом развеяна над землей. Сгорела в камине летопись.

Нос со впадинкой. Глаза серебристые, во мраке зеленые,

Обрамленные тонким обручем черных ресниц.

Я вбираю в себя твои губы горько — до-стона — соленые,

Наша с тобой история — сотни взлетевших бумажных птиц.

В момент, определяющий вечность

В момент, определяющий вечность,

Ты не страшись. Будь смелей. Выпей меня до дна.

Не оставь ни глотка. Махни на прощание беспечно,

Позабудь. Оставь умирать. И тверди, что в этом моя вина.

В момент, определяющий вечность,

Ты не спеши. Будь осторожней. Прокляни и решись.

Медленно изведи меня. До крайности жестко. Бесчеловечно.

Останься один. Целый мир — все не впрок. Такова наша жизнь.

В момент, определяющий вечность,

Ты не проси. Будь черствей. Выпей меня до дна.

И оставь пустоту. На Луну зарычи, как волк. Утрать человечность,

Закричи. Разозлись. Излей душу. Некому? И тверди, что в этом моя вина.

***

В момент, когда все возвращается

К секунде начала по кругу, в центре которого мы.

И кружится мозг в высоком полете —

Нет больше такого блаженства.

Туманное зрение

Не изменит решения

Чтобы не прыгать в пропасть из реальности.

Плавать, тонуть в синих водах блаженства,

Ведь безумие — странная этикетка фантазии.

Запомнить беседы, их содержание,

Течение чувства, как мелкая зыбь.

Раскроется… черт — имеет ли это значение?

И потом, как безумие, веришь ты, нет:

В ту секунду опять возвращение:

Все обернется к моменту начала.

Скрипач

В метро раздаются звуки. Скрипач!

Переход. Он гордо у стенки стоит.

Горько на ля заливается… плач,

На соль жестким спиккато стучит.

Бедный мальчик! Плохо одет. Неказист.

Некрасив. С виду… неглуп..и способный.

На лице не прочесть, неисписанно-чистый лист,

Скован, зажат. Пронизанный несвободой.

Играет как Ангел с небес. Как Бог… сошедший

С Олимпа. Скрипка стонет, поет под смычком.

Пальцы по грифу бегают, взгляд сумасшедший,

Кто мне ответит: каково это, быть… скрипачом?

Гений, в силах которого ранить. Убить. Разрушить других.

Позабыть все на свете, просто… слепо… за ним..последовать.

Я такой же? — все постоянно спрашивают. Один вопрос… и стих

Непрочитанный. Песня — неспетая. Слово поэта поможет. Наверное.

Конечно, отрекаются, любя

Конечно..отрекаются..любя,

Когда уходят вдруг и без возврата…

И молча в одиночестве скорбят,

Любуясь ярким заревом заката.

Конечно..отрекаются..любя,

Когда наносят вглубь души удары…

Невинность чувств безжалостно губя,

Вливают внутрь горечи отраву.

Конечно..отрекаются..любя,

Когда с другими тонут в поцелуе…

Дай Бог, мой друг, тебя сия судьба,

Пройдя иной дорогою, минует.

Завидую

Я завидую белому яркому снегу,

Что зимой лежит под твоими ногами.

Я завидую чистому синему небу,

Что накроет тебя и меня с головами.

Я завидую летнему слабому ветру,

Что так смело треплет твою прическу.

Я завидую мокрому большому конверту,

Что забился под твою как-она-называется доску.

Я завидую людям, которые с тобой рядом,

Я завидую. Просто завидую. Без слов и без счету.

Хватит. Хватит меня успокаивать взглядом,

Я завидую. Просто завидую. Извини. Иди к черту.

Убегая от судьбы

Убегая от судьбы, оглянись назад,

Вспомни, как ты шла к любви через листопад…

Вспомни сумрак тех аллей, первый поцелуй,

И как сердце пело ввысь сотни аллилуй.

Убегая от судьбы, оглянись назад,

Вспомни вечер в тишине, сильный снегопад…

Вспомни, как смотрела ты в серые глаза,

Позабыв совсем и вдруг лица, адреса.

Убегая от судьбы, оглянись назад,

Вспомни полночь и отель, яркий звездопад…

Вспомни, как лежала ты в чувственных руках,

Как оставила следы на его губах.

Лед и Пламя

Она — огонь, извергнутый драконом,

Он — лед, сковавший воду на реке.

Но связаны их судьбы Аполлоном,

Всю жизнь они пройдут рука к руке.

Она — как пламя яркое в камине,

Он — изморозь узоров на окне.

Переплелись их доли в паутине,

Всю жизнь они пройдут рука к руке.

Она — горячность, скрытая в покое,

Он — холод, затаившийся в песке.

Их затянуло в чувственное море,

Всю жизнь они пройдут рука к руке.

***

Здравствуй. Пишу из Техаса. Скучно.

Грустно. Ненужно. Иногда безучастно.

Ты, наверно, сейчас одна. Саморучно

Прочтешь мои письма. Совершенно напрасно.

Ты сидишь с ногами в мягко-уютном кресле,

Куришь. Одна затяжка; вторая, третья. Без счета.

Дурная привычка. Забудь про все свои не-до-если,

Пошли все устои к запретному — к черту.

Здравствуй. Пишу из Канзаса. Больно.

Тоскливо. Смертельно. Болезненно часто.

Ты всегда могла меня ранить. Пусть и невольно.

Прочтешь мои письма? Совершенно напрасно.

Я люблю тебя таким, каким знаю

Я люблю тебя таким, каким знаю,

И напыщенным, и заносчивым, и до основания вредным.

Я сижу у окна, а на землю узорный снег опадает,

Холодный, как взгляд, когда на меня ты взираешь с победой.

Я люблю тебя таким, каким знаю,

И противным, и спесивым, и до страха чужим.

В небе высоком журавль отбился от клиновой стаи,

Почему мы теряем именно тех, кто нами любим?

Я люблю тебя таким, каким знаю,

Мне не нужен другой, потому что на свете есть ты.

Я сижу у окна, а на землю узорный снег опадает,

Скоро будет весна, и вместо снега — цветы.

Слышишь

Слышишь, как ми струна плачет в раю у скрипки,

Как рыдает басистая соль у старой виолончели.

Мы заплатим с тобой в аду за все наши не-до-попытки,

Мы будем лить слезы, и жизнь расплывется, словно мазок акварели.

Слышишь, как грустную трель выводит флейта в этом проклятом небе,

Как взлетает в бирюзовую высь бело-прозрачный невинный лебедь.

Нам с тобой не ему по пути, нам с тобой едина дорога — в ад,

Слышишь оттуда вой зверских ночных серенад?

Слышишь, как вопль из недр трезвонит в ушах, переливается в песню,

Ты воздай последнюю жертву, последний молебен недоступному поднебесью.

Слышу твой стон, будто звук двух невыносимо-аккордовых терций,

Запечатли его на моих губах. Я почувствую поцелуй близ витающей смерти.

Знаешь

Знаешь это глубокое, рваное чувство,

Разочарованность. С ней стойкость забвения.

И ты по кругу замкнуто мечешься. Больно и грустно.

И бесконечно медленно ищешь немого спасения.

Знаешь ту рану, что дырой зияет жестоко в сердце,

Разочарованность. Одно это слово, и ты потерян.

Внутри дерет от ожогов красного, жженного перца,

А ты молча взираешь на пустоту вместо алмазной двери.

Знаешь тупую, остро — нудящую боль в твоей голове,

Осознание. Насколько бессилен перед могучим, безжалостным роком.

Ты слепо идешь, покоряясь своей, пусть никчемной судьбе,

И по щекам стекают тягуче — соленые, горькие слезы. Так, ненароком.

Пускай

Пускай был день мучителен до дрожи,

И бесконечен до корней волос.

Мне утешением будет мягкость твоей кожи,

И горький запах старых папирос.

Пускай меня пожар сжигает изнутри,

И пустота в душе уничтожает жалость.

Мне облегчением станет Сент-Экзюпери,

А пустоту свалю я на усталость.

Пускай когда-нибудь останется лишь прах,

От всех надежд, стремлений и желаний.

Я прочитаю это у тебя в глазах.

Мы были жестоки

Записками. Лишними, брошенными.

Письмами. Ненавистными, осторожными.

Взглядами. Стеклянными, ожидаемыми.

Пальцами. Длинными, едва прикасаемыми.

Губами. Чуткими, крепко сжатыми.

Объятиями. Страстными, чуть виноватыми.

Глазами. Серыми, обреченными.

Слезами. Горькими и безмолвными…

Удел наш с тобою высок,

И мы навсегда одиноки.

Порыв этих жалостных строк

Покажет. Мы были жестоки.

Mon cher ami

Мальчик — надменный аристократ,

Кто чистой кровью гордится.

И под покровом ночи опять,

Взгляд серых глаз мне приснится.

Вновь я почувствую трепет в груди,

Нежное пальцев касание.

Милый мой друг, ты только молчи,

Не причиняй мне страдания.

Кончится ночь, рассыплется в прах.

Снова проснусь, утопая в слезах,

Буду молить, чтобы сон поскорей

Возвратился ко мне, чтобы стало теплей.

Навсегда твоя

Пылкий взгляд при встрече,

И касание губ.

Я тебе отвечу,

Ты услышишь вдруг.

Нежность тех свиданий,

Гуляний под луной.

Трепет расставаний:

«Навсегда я твой!»

Все — пустые звуки!

Верила им я.

И в тоске разлуки,

Навсегда твоя.

Благие знамения

Игра

сколько веков ложится шальная карта непогрешимо на ровный суконный стол. сколько веков их взгляды горят азартом, сколько веков их длится горячий спор; не может быть другом ангелу падший ангел, и раю теперь вовеки не смыть позор.

их дружба подобна режущей кожу стали, огонь притаился у кромки змеиных глаз; и сколько стоит особой, немой печали за каждой из всуе сказанных колких фраз. ангел и демон, как две стороны медали, играют друг с другом в «я тебя снова спас».

и длится игра их между землей и небом, по венам пуская тягучий, приятный хмель, а в воздухе пахнет тяжелым, пьянящим летом… их можно найти на одной из пустых аллей:

там, где гуляет причудливый, странный демон,

там рядом с ним вечно и ангел Азирафель.

Очень странные дела

I love you, too

снова и снова, на тихий город сходит ночная мгла. снова и снова, сжимает горло, сводит меня с ума. эл, признаюсь, что бывает время, хочется все забыть. эл, убежим? только давит плечи бремя твоей души.

тьма подступает, шипит и хищно скалится во весь рот. все, что останется — пепелище у городских ворот. все, что останется — горстка боли клятвами на крови. в этот последний день ты позволь мне сказать о своей любви.

в этот последний раз ты позволь мне — нет, не дают слова. каждый сыграет отменно роль, и останется здесь едва. эл, обещай мне, не станешь жертвой, дашь мне себя спасти. видишь, вот так отступает детство страхами на пути. веришь? ты веришь в свою победу? эл, я тебя найду, чтобы услышать (как по секрету, тихо),

«i love you, too.»

Гарри Поттер

Ты вернулся

ты вернулся, мой друг из детства, со страниц ты сошел живой. ты вернулся — и радость в сердце заслонила собою боль, ты вернулся — и ярче небо, загорелись во тьме огни, и холодный на сердце ветер о'тдал место твоей любви.

ты вернулся, мой мальчик милый, мой волшебник в смешных очках. ты вернулся — и будто сила появилась в моих руках, будто чудо проникло в сердце, шрам незримый оставив вслед; от судьбы нам с тобой не деться, много ждет нас в пути побед, много будет и поражений — надо только идти вперед! за последним из всех сражений нас с тобою награда ждет.

не богатство то, и не слава — только счастье в глазах друзей, только знание — миновала та угроза, что всех страшней, горе все, и печаль, и смерти — все ушло, превратилось в дым…

а пока мы с тобою дети, мы займемся совсем иным: нас ждут чары и масса зелий, ждет нас квиддич и ждут друзья, и волшебного замка двери оградят нас от бед, огня, оградят от скучнейшей жизни, веру в чудо вселив во всех…

помни, Гарри, страшны ошибки, но страшнее — холодный смех, когда ближний твой рядом гибнет, когда рушится мир вокруг. помни, Гарри, когда обнимет тебя лучший на свете друг, что на свете те люди вечны, кто был добр и был любим…

а пока мы с тобой беспечны, счастье-радость в себе храним; так давай же любить и верить — обойдет нас дорогой смерть.

так давай же, мой милый Гарри, вместе будем с тобой взрослеть.

До свидания, профессор!

Памяти Алана Рикмана

вы ушли, оставляя нам боль и тишь,

насыпая в ладони горечь, страх.

вы ушли от нас, и застыл париж,

и застыл весь мир,

палочки сжав в руках.

вы учили, профессор, нас быть храбрее,

и любить до гроба, и бить врага.

вы учили, профессор, нас быть мудрее;

открывая двери небесных врат,

обернитесь к нам. мы, не веря, смотрим

как уходит учитель и наш собрат.

вы ушли — молчаливый, прямой и строгий,

в этот терпкий и алый как кровь закат.

до свидания, профессор! ваш пройден путь;

вас встречают синие небеса,

вас ждет вечность, счастье и чудеса;

до свидания, профессор! покойтесь с миром.

как же хочется вас вернуть.

Почтим героев

Се­год­ня осо­бый и страш­ный день, осо­бая в ми­ре и в жиз­ни да­та.

Се­год­ня день па­мяти, что как тень за на­ми сле­ду­ет; как рас­пла­та, как дань по­кинув­шим этот мир на­веки веч­ные, без воз­вра­та; как дань ушед­шим с по­лей зем­ли в огонь и в смог, и в жа­ру за­ката.

Поч­тим ге­ро­ев: их име­на зна­комы мно­гим, и мно­гим с детс­тва. Со­хатый, Бро­дяга, Лу­натик — вот, их бы­ло трое, на­веки трое, они бес­смертны у нас внут­ри, они жи­вут и в ду­ше, и в сер­дце. Они бы­ли вмес­те — в ве­селье, в го­ре; поч­тим их — маль­чи­шек, муж­чин, ге­ро­ев; ве­ликих и веч­ных — на вре­мена.

Поч­тим Про­фес­со­ра: гор­дый про­филь, нес­частен, бе­ден, двой­ной агент; поч­тим — и вспом­ним его уро­ки, че­му учил он нас все семь лет; как зелья сме­шивать в тон­ких кол­бах, и как нес­час­тна бы­ла лю­бовь. Поч­тим Про­фес­со­ра — и сле­зами, и речью пыл­ких, от­кры­тых слов. Поч­тим — и вспом­ним его уро­ки, и мяг­кий го­лос из края снов.

Поч­тим и Фре­да — сов­сем маль­чиш­ку, ушед­ше­го с хо­хотом на ус­тах, его дру­жок и род­ной бра­тиш­ка те­перь стал веч­ный да лип­кий страх; он был так юн, ког­да злая вспыш­ка осе­ла ги­белью на гу­бах. Поч­тим их — ге­ро­ев лю­бимых кни­жек, по­гиб­ших от лю­той ру­ки вра­га.

Поч­тим всех: с ни­ми и детс­тво — слад­ко, и не­бо кра­шено го­лубым; их ду­ши еди­ны — од­на за­гад­ка, а ли­ца не­чет­кие, слов­но дым. Они все гля­дят к нам из книг ук­радкой, на нас — от­ча­ян­ных, мо­лодых.

Они все гля­дят к нам — у них стра­ницы, у них сло­веч­ки за­мес­то глаз. Они нам да­ют все теп­ло, всю ве­ру.

Без них бы не бы­ло прос­то нас.

Помни

Метка над Хогвартсом рядится в черный цвет,

В воздухе слышен запах немой войны.

Если бы только сдаться — и умереть.

Если бы только остаться с тобой в живых.

Если бы только коснуться твоей руки,

Если бы только знать, что мы вместе — и заодно;

Что мы с тобой не противники, не враги.

Но увы — злая сказка упрямо тянет меня на дно;

Злая сказка смеется и не дает дышать:

Мы ведь с тобой по разные стороны баррикад.

Сердце мне тихо шепчет, что надо ждать,

Что самый смелый достоин лишь всех наград;

Между нами немая правда, она горчит.

Заклятья слетают птицами с сжатых губ;

Голос твой пусть мне окрепнет да зазвучит.

Мертвые мирно покоятся на снегу.

Если однажды меня не станет, помни, что я — твоя,

Что ради тебя лишь бьюсь и в мире, и на войне.

Помни, что я — твое солнце, твоя заря.

Помни,

пожалуйста,

обо мне.

Здравствуй, братишка

Здравствуй, братишка. Как тебе небеса? У меня вместо ярких красок — черная полоса; я давно не смею правде взглянуть в глаза; зеркала занавешены — у нас одно на двоих лицо, и мне больно его смотреть. Брат мой, давно меня некому здесь согреть.

Давно не подставит никто мне свое плечо.

Фред, расскажи мне, что значит эта смерть?

Брат, мне так больно и горячо, словно по мне полоснули самим мечом; словно не выдержу горечь своих потерь. Мне так хочется точно знать, что однажды моя распахнется дверь, ты войдешь — все еще живой; что твой яркий смех снова будет мне здесь звучать. Но увы, я один — с опустелой, немой душой, ты мне дальше, чем недруг и чем чужой, и никогда не покажет твоих следов этот талый снег.

Я не выйду тебя встречать.

Братец, милый, ты мне — дороже всех.

Я кляну себя, что не смог, не спас, не закрыл собой, когда дьявольский отблеск зла на тебя летел; когда исказилось болью твое лицо, и смешинки застыли у края губ. Брат, мне казалось, что ты — игра, что через миг откроешь свои глаза и протянешь руку. Я смотрел, не веря, и душа моя заполнялась горечью и свинцом. Ты должен был выжить, чтобы со мной отмечать победу, чтобы острить, улыбаться…

Я жалею, что уцелел.

Фред, я не верю, что наших не будет встреч, что я обречен здесь тянуть бесконечно дни; что никогда не зажгутся в небе наши радужные огни; что я обязан здесь молча ждать и память послушно твою хранить.

Брат, мы столько с тобой добра раздарили миру.

А он, предатель, не смог тебя уберечь.

Малфой пишет Поттеру

Здравствуй, Поттер-Который-Выжил, спаситель мира и наш Герой. Ну что, мне поздравить тебя с победой? Пожелать тебе счастье, уют, покой? Ты себя обрекал навеки, когда шел на бесчестный, жестокий бой; ты ведь у нас навсегда великий, люди готовы тебя закрывать собой, за тебя отдаются жизни; но ты несчастлив своей роковой судьбой… Лучше попросту будь благодарен, что есть кому за тебя и в мире, и на войне.

Поттер, ты ведь не знаешь, как страшно расти никем.

Как страшно, когда за тебя давно уже сделан выбор, место твое у самой границы с Тьмой; когда собственный дом вдруг стал для тебя тюрьмой…

Мне одна награда есть в мире — твоя улыбка, и знание, Поттер, что ты — все еще живой.

Ты скажи мне, что бы случилось, если бы ты мне ответил «да»? Если бы стали с тобой друзьями, если бы был я все время рядом; мы б на двоих разделили твою судьбу… Поттер, я знал бы, что выдержу и смогу — мы вдвоем бы спасли весь мир, мы б добрались на край земли, построили города и торговые корабли… И я знал бы, что готов за тебя все свое отдать, и, если придется, то умереть. Мы с тобой бы были счастливые дураки…

Знаешь, только не вздумай меня жалеть; такие, как я, не стоят жалости и пощады. Скажи мне только, ради чего ты меня спасал? Ради которой радости и награды? Я до сих пор не смею тебе заглянуть в глаза, боясь в них увидеть сочувствие и печаль…

Ты понимаешь, чтоб время вернуть, мне ничего не жаль. Поттер, скажи, если б я снова руку тебе подал, дружбу вечную предложив — ты бы ее пожал? Словно не было этих лет, словно ты не ответил давно мне жестоким «нет», словно сейчас, чтобы снова ее отвергнуть, у тебя вовсе и нет причин… Ну же, прошу, ответь.

Поттер, молю: пожалуйста, не молчи.

Письмо Северуса к Лили

— Ну здравствуй, Лили.

Я пишу, потому что давно не горит огонь,

Молчаливо сверкает лань под светом тоскливых звезд.

Помнишь, как срывался ветром цветок к тебе на ладонь,

Ты смеялась, а я наблюдал с высоты ветвей белокурых берез.

Мы тогда были совсем трогательными детьми.

Ты взлетала на небо на наших плетеных качелях,

И в тот день я почувствовал приторный привкус любви,

Как несозревшее яблоко в первые числа апреля.

Лили, ты помнишь нашу пеструю, аляпистую поляну,

И твои рыжие волосы, рассыпанные на моем плече?

Случаются дни, и я вижу — под сердцем зияет рана,

Та самая. От тебя. Моя милая Лили, объясни мне, з а ч е м?

Я помню промозгло-дождливый и мокро–печальный день,

Когда я зашел в твой пустой, полуразрушенный, хилый дом.

И на разломанные ступени зловеще-длинная падала тень,

На полу одиноко лежала ты — мертвая, будто усыпанная серебром.

Помнишь, как под детский, несчастный плач, я баюкал тебя потом,

А за окнами длилась темно-страшная, бессердечная старуха-ночь.

Ветер разрывал и пролистывал старый, исписанный твой блокнот,

Где ни строчки не было обо мне. Мы не воины — нам уже не помочь.

— Ну здравствуй, Лили.

Я теперь тоже здесь. Так получилось, моя дорогая Лили.

М е н я у б и л и.

Близнецы

Их двое. Один — веселый, задорный мальчишка,

Рыжеволосый. Искры в глазах. Лукавый взгляд.

О таких понаписано много в тоненьких книжках,

Про улыбку до уха. Про их «черти-внутри-горят».

И второй — под стать. Вечно смеющийся в голос.

Близнецы — две половинки. Ничто друг без друга.

Их собственно-личный, шифрованный «логос»

И «невинные» дурачества-шутки — в полкруга.

Двое их было. Всегда-вдвоем. А теперь — вместо памяти —

Могильная поросль. Слезы. Состарившиеся привычки.

И он, оставшийся, смотрит на мир глазами, уже усталыми,

И сжигает себя в пепле одинокой-по-жизни спички.

***

Последний враг истребится — смерть,

Надпись гласит на могиле.

Вы предпочли за любовь умереть,

Святые! Чем вы мир одарили?

Вы отдали себя ради жизни людей,

Ради нашего счастья и мира.

Теперь вы лежите в тени фонарей,

Достойные музы Шекспира.

Вы подарили надежду рабам,

Дали им силы бороться.

Вам изменила фортуна-судьба,

Что песней счастья зовется.

Последний враг истребится — смерть,

Надпись гласит на могиле.

Вам помогает небесная твердь,

Вы за судьбу отомстили.

Однажды в сказке

Вот она, сказка

Вот она, сказка — лежит у меня в руке.

Вот она, сказка — черен ее рукав.

Все в ней теперь о боли и о тоске,

Каждая из ее многократных глав.

Вот она, сказка — голос ее остер,

Пахнет паленым-согбенным серебром.

В каждой истории мир наш убит да стерт,

В каждой истории лишь колокольный звон.

Вот она, сказка — черен ее наряд,

Каждое слово лишь возвещает смерть.

Строит убитых в один бесконечный ряд,

Каждому дарит сказка дурную весть.

Вот она, сказка — румянец у края щек,

Белые волосы — первый январский снег.

Вот она, сказка — счастливый конец истек.

Вот она сказка — ее наступает век.

Как же сталось так?

В моем доме белые стены и полумрак,

Желтые свечи, прозрачные зеркала.

Мама, отчего ты меня, невинного, предала?

Как же сталось так?

Как же сталось, что я тебе был чужим,

Что мой детский плач был тебе просто звук?

Что ты нам же выбрала худшую из разлук,

Чтобы легче жить?

Как же сталось, что ты меня отдала,

Чтобы смех твой был ярче и не тускнел,

Чтобы яркий луч в тебе теплился и горел?

Мне осталась одна зола.

У меня же иная жизнь да иная мать,

Город твой полыхает моим огнем;

Где-то, в иной истории, мы вдвоем.

Надо только ждать.

Где-то, в иной истории, ты — моя.

Ты гадаешь желание на бредящую свечу;

Мама, я рядом. Я иду, я бегу, я мчу

В наши сказочные края.

Солнце мое

Солнце мое, и вокруг — война, и внутри — война.

Посмотри, как сердито хмурятся небеса,

Как вода заливает землю,

а смерть заглядывает в глаза.

Как жаль, что ты — так давно не ты.

Что ты — так давно мертва.

Солнце мое, от героев остался один лишь прах,

В Преисподней всех нас считают по головам.

Я портрет сына нашего прикладываю к губам;

Как жаль, что мы его не спасли.

Он умирал на моих руках.

Солнце мое, вокруг — тишина и мрак,

а внутри — серебряная тоска.

Любимого моего пронзила насквозь стрела,

В Преисподней нет света и нет тепла.

Спаситель, если бы ты пришла,

смерть стала бы истинна и проста.

Как жаль, что ты — так давно не ты.

Что ты — так давно мертва.

Скажи мое имя

Рассвет в Сторибруке в алое красит небо,

Время считает минуты, часы, шаги.

Скажи мое имя — коротко и надменно,

Пират чтобы снова коснулся моей руки.

Скажи мое имя, как грозы в начале мая,

Как верное в битве дружеское плечо.

Оно с твоих губ сорвется, со злом играя,

Как слово, небрежно роняемое палачом.

Я тебе доверяю серебряный свой кинжал,

Остановишь меня, захочется вырвать сердце.

Скажи мое имя, оно — как отсвет зеркал,

Как тоска, давно позабытая в раннем детстве.

Скажи мое имя — в нем вся печаль и власть,