Бесплатный фрагмент - Однозначные истории

Однозначные истории

Ты не успеешь пожалеть

вместо предисловия

Любое достижение любого человека в этом мире неизбежно принадлежит и тебе, поскольку ты есть часть всего человечества. И потому, заслышав триумфальный звон колоколов, никогда не забывай порадоваться успеху других, ибо это и твой успех.

Чуть было не поймал нужное слово — одно из тех, что бывают в начале начал. Когда употребляешь такие слова к месту и вовремя, есть вероятность, что хоть что-нибудь да получится. Но слишком долго держать паузу, подстерегая чудесное озарение, тоже не имеет смысла: может статься, твой божественный миг давно уже промелькнул, никем (в том числе и тобой) не замеченный. Божий дар рассеян по Вселенной, беспрерывно воплощаясь то здесь, то там, но воплощения эти, как правило, более чем мимолетны — ты не успеешь воскликнуть: «Черт возьми, да я Бог!», как отведенное тебе время уже истекло. Твари всех мастей плодятся и размножаются, а дивный промысел как был, так и есть один-одинешенек; и ныне на многое рассчитывать каждому в отдельности не приходится. Во времена оны, когда вокруг преобладала пустота, с этим было куда как проще, и доля иных везунчиков могла измеряться днями и неделями, достаточными для сотворения полноценных миров. Увы, те времена на то и оны, чтобы не повторяться, в отличие от нашей истории с ее трагедиями и фарсами; но ты не бери в голову, дружище. Если кто-то из нас уже побывал Богом, продлилось это так недолго, что побывавший не успел ощутить всю прелесть данного состояния и, соответственно, пожалеть о его утрате. Посему нам остается только честно делать свое дело и никогда не унывать, тем более что наши лучшие мгновения, возможно, еще впереди. Дай-то Бог, кто бы им ни был сейчас.

Чмопсы

этюд в библейских тонах

Они пришли втроем и остановились перед просмоленными дверями ковчега. Крепко заперты были двери.

— Эй! — крикнул один из них.

Никто не отозвался. Вечерело, на небе сгущались тяжелые тучи.

— Эй-эй-эй!!! — крикнули все трое.

Медленно, со скрипом, открылась одна створка, упал дощатый трап, и по нему, осторожно ступая сандалетами, снизошел благообразный старец. Нащупав почву, он взглянул на пришельцев, подслеповато сощурился и молвил:

— Вам кого?

Перед ним стояли на задних лапах три небольших лохматых зверька: морды хитрые, лбы крутые, уши загнуты, в глазах беспокойство.

— Капитан Ной это вы будете? — спросил один из зверьков.

Старец впал в глубокую задумчивость.

— А их посудина вообще плавучая? — тихонько усомнился второй зверек. — Как-то уж очень халтурно сработано: бортовые доски подогнаны тяп-ляп, смола явно недоварена, мачты кривые, бушприт скособочен…

— Но если этот ковчег не поплывет, нам всем капец без вариантов, — в тон ему отозвался третий.

— Вообще-то не суть важно, как вы там зоветесь, — громко продолжил первый, не вытерпев стариковской паузы. — Имя или фамилия, капитан или адмирал, это уже не великое дело. Как ни крути, все мы от Бога.

— От НЕГО? — Старец аж подпрыгнул. — Вас послал ОН?

Зверьки смущенно переглянулись.

— Ну, не совсем чтобы так прямо взял и послал, — сознался первый. — Мы сами по себе пришли. Ходят слухи, вы команду набираете, вот мы и подумали…

— Сами по себе… — повторил Ной. — А вы, простите, какой породы?

Прежде чем ответить, зверьки приосанились, расправили хвосты и взбили мех на бакенбардах.

— Породы мы весьма изрядной, — сообщил первый. — Мы, так сказать, чмопсы.

— Как, простите, сказать?

— Вот именно, — подхватил второй чмопс, — так и сказать.

Сверху донесся смех. В дверном проеме ковчега показался сын Ноя, дюжий молодцеватый Хам. Братья Сим и Яфет выглядывали из-за его спины.

— Чмопсы они, — сказал Хам, — это же сразу видно. Безобразие ходячее. Стянут все, что плохо лежит, нагадят в углах, и поминай как звали.

— Вот еще! — обиделись чмопсы. — Никогда мы в углах не гадили, зачем хамить-то? Можно подумать, для этого нет мест удобнее, чем углы. А насчет чего-нибудь стянуть — каемся, раньше случалось, но теперь ни-ни. И в мыслях такого нет. Теперь мы пришли наниматься в команду. У вас тут всяких берут, а мы чмопсы, без нас нельзя. Что за команда без чмопсов?

— Оно вроде бы верно, — почти согласился Ной. — А какая, простите, от вас польза?

— Польза от нас в том, что мы есть, — объяснил первый чмопс. — А вот если бы нас не было, тогда, конечно, пользы никакой.

— Что-то я, простите, не понял.

— Надо же! — хором удивились чмопсы. — А с виду вы такой умный.

— Не без этого… — приосанился старец, заметно польщенный. — Пожалуй, я мог бы вас взять, но команда уже полностью укомплектована.

— Не может быть! — убежденно вскричали чмопсы. — Не может быть, чтобы полностью! Без нас некомплект.

— То есть, как это некомплект? Судите сами: по семь пар чистых — на месте, и по паре этих…

— Нечистых, — напомнил Хам.

— …тоже на месте.

— Плюс еще нас трое, и тогда полный комплект, — добавил первый чмопс.

— Как это, простите, трое?

— Сами посчитайте: первый, второй и третий. Это низшая арифметика, ничего сложного.

— Не годится, — сказал Ной строго. — Каждой твари — по паре. На вас троих еще не напасешься.

— Не волнуйтесь, еды нам нужно немного: положил за щеку фигу, и на целый день хватает.

Первый чмопс вытащил из пасти и продемонстрировал замусоленный фиговый плод. Второй чмопс тоже сунул в пасть лапу, долго там шарил, но ничего не вытащил и как будто слегка сконфузился. Третий чмопс вообще убрал лапы под хвост.

— Все равно нельзя, — сказал Ной. — Берем только по паре этих… как их там?

— Особей одного вида, — подсказал Хам.

— Да, и чтоб разного, простите, пола.

— А мы все трое разного.

Сверху вновь донесся хохот.

— Так не бывает! — возмутился старик. — Как же вы станете это… простите…

— А мы ЭТО втроем делаем, — оживились чмопсы. — Хотите, покажем?

— Не надо! — крикнул Ной. — Это разврат!

— Ничего-ничего, пусть покажут, — сказал Хам.

— Фу! Фу! Какой разврат! — закричали Сим и Яфет. — Не надо показывать! Мы и так знаем.

— Возьмите нас в команду! — взмолились чмопсы. — С нами будет веселее и бодрее. Мы, если что, и в матросы сгодимся. Приложим умелые лапы к любому делу: брасопим паруса на оверштаг и оверкиль, травим шкоты и морские байки, ходим галсами против ветра и до ветру, свищем всех наверх и вниз, бьем склянки и баклуши. Еще мы умеем складывать фиги, вести счет в троичной системе и…

— Знаю я, что вы еще умеете! — прервал их почтенный старец. — И больше об этом ни слова!

Зверьки схватились лапами за морды, демонстрируя готовность молчать.

— Кто такие эти шкоты? — тревожно спросил Яфет. — Травить их я бы не рискнул. Поди еще пойми, кто кого траванет. И эти овер-как-их-там даже звучат опасно.

— А склянки и баклуши могут бить в ответ? — заволновался Сим.

— Противно иметь дело с тупицами, да еще и к ним подлизываться, — процедил сквозь зубы третий чмопс.

— Но у них есть готовый ковчег, — так же тихо напомнил ему второй. — А у нас его нет.

— Нам бы только пробраться на борт и пережить потоп, — шепнул первый, — а уж после того обставим по всем статьям их тупиковую ветвь.

— Парочку я еще мог бы взять, — между тем поразмыслив, проворчал Ной. — Порода как-никак редкая.

— И мех с виду недурственный, — заметил Яфет.

— Парочку не получится, — огорчились чмопсы, — мы только все вместе. Нас всего трое: первый, второй и третий.

— Опять вы за свое? Довольно! — Ной уже не на шутку разгневался. — Ишь, ехидны коварные, чего удумали! Знаю я, кто вас подослал, искусителей! Божий промысел хотели нарушить? Не выйдет! ОН вразумил меня, теперь я все ясно вижу.

— Везет вам, — позавидовали чмопсы. — А мы так почти ничего не видим. Темно уже. Да и холодно. Пустите нас внутрь.

— Пусти их, чего уж там, — сказал Хам. — Они забавные. Будут нас развлекать в долгом плавании. Да и поматросить они могут, если не врут, конечно.

— Не бывать сему вовек! Изыди, скверна! — Старец затопал сандалетами. — Кыш! Кыш! Кыш!

В следующий миг с черного низкого неба в громовом раскате обрушился давно назревавший ливень. Хляби разверзлись, мириады капель упали одновременно, и звук их падения уподобился шлепку гигантской мухобойки. Подхватив одежды, Ной начал карабкаться вверх по скользкому трапу. Через минуту вход в ковчег был наглухо задраен.

Чмопсы остались одни. Они еще немного потоптались на месте, а затем, ежась и волоча хвосты, отошли под стоявшее неподалеку развесистое фиговое дерево.

— Надо было сразу строить собственный ковчег, — сказал второй чмопс. — Мы ж не криволапые. И предупреждение о потопе получили раньше них.

— Кто мог подумать, что они вдруг учинят мордо-контроль на входе, отсеивая более перспективных тварей? — посетовал первый.

С холма, стремительно набухая, побежали ручьи. Очертания ковчега скрылись за сплошной стеной низвергающейся небесной влаги.

— Знать не судьба, — вздохнул третий чмопс. — Зато мы все вместе.

И они стали молча слушать, как падают наземь сбитые ливнем плоды.

Расступись, Иордан!

очевидная невероятность

Мы шли огромной толпой — большинство, понятное дело, выпивши. Многие несли бурдюки вина с собой, чтобы добавить на месте, празднуя великое чудо. Февда нас вел; он шел впереди и вел нас за собой. Февда — великий пророк и мессия; он вел нас к Иордану, чтобы показать чудо; он хотел, чтобы мы убедились. Он скажет слово, одно только Слово, и воды реки расступятся, и мы пойдем посуху, не замочив ног, и это воистину будет чудо, достойное самого Моисея; и Февда скажет нам, что будет потом. А чего потом не будет, мы знаем и сами; это знает каждый из нас. А не будет потом латинян, их спесивой солдатни и вездесущих соглядатаев; не будет эллинов, которые нас презирают, а сами не верят ни во что, даже в своих собственных богов; не будет полудиких последышей галилейского сектанта, завывающих ночами в старых каменоломнях; не будет сборщиков налогов, и самих налогов не будет; и наступит благодать на земле обетованной. Так Февда нам говорил на рыночной площади. И перед храмом он говорил то же самое, а затем мы все пошли к реке, чтобы увидеть чудо. От города это не близкий путь, жара была сильная, и многие еще с рынка запаслись бурдюками, потому как Февда сказал, что скоро у нас все будет общее, и мы для начала поделили вино — торгаши возмущались, но кто же станет их слушать в свете грядущего чуда?

Мы все шли к Иордану; великий Февда шел впереди. Следом ехали конные латиняне; их начальник мерно покачивал гребнем на шлеме. Они нас не трогали, да и за что нас было трогать? Мы ведь просто шли, и никто не кричал: «Долой кесаря!» Мы кричали только: «Славься истинный Творец!», а это не запрещено — сам господин прокуратор Куспий Фад говорил, что Риму нет дела до отправлений любых культовых надобностей.

Мы шли и громко пели гимны. Февда запевал, мы подхватывали. Было ужас как жарко. Но вот наконец за последним холмом открылся Иордан. Мы подошли к самой воде и здесь остановились. Февда сделал нам знак, и все замолкли, только какой-то забулдыга неудержимо икал, еле его заткнули. И тогда Февда сказал Слово. Он повернулся к реке, простер длани свои и сказал:

— Расступись!

Одно только слово. Мы замерли в разных позах, прямо как те фигуры на расписных эллинских горшках. И я увидел! Мы все увидели. Мы увидели, как воды заколебались и начали вздыматься двумя горбами, расступаясь посередине. И тогда, все так же простирая длани, Февда пошел по речному дну. Он медленно шел вперед почти посуху! Я говорю «почти», потому что там еще оставались ил, тина, водоросли и всякой грязи по колено, однако воды там уже не было — река расступалась перед великим Февдой. Чудо! Чудо! Мы тотчас же собрались идти вслед за ним, и некоторые уже двинулись, громко читая молитвы, но вдруг прямо перед нами возник латинский начальник — тот самый, с гребнем на шлеме. Он погарцевал немного туда-сюда, чтобы, значит, получше смотреться, а потом развернулся хвостом коня к нам, а мордой к реке, да как рявкнет! Яхве правый, подумал я, ну и глотка! Окажись на том берегу какой-нибудь Иерихон, он бы, пожалуй, рассыпался в прах.

— Отставить!!! — проорал начальник.

Одно только слово. Забулдыга икнул, все вздрогнули, Иордан на миг замер, а потом сомкнулся. Река сомкнулась единым махом; две волны сшиблись, накрыли великого Февду, и он исчез из виду. О ужас, ужас! Смятение прокатилось по толпе; все растерянно заметались и только сейчас обратили внимание на конный строй латинян, растянувшийся по склону. Среди них был и сам прокуратор Куспий Фад.

Паника, сумятица, и вдруг:

— Долой!

Пророк Февда вновь стоял меж нами, весь мокрый, в грязи и тине.

— Долой! — крикнул он снова. — Гоните неверных, они помешали чуду! Бейте их! С нами истинный Творец!

— Долой кесаря! — взревела толпа. — Бей инородцев!! Даешь латинский погром!!!

Похватав бурдюки и посохи, мы ринулись на врагов, а те как начали рубить нас направо и налево — только свит и хруст повсюду! В мелькании клинков, голов и рук я высмотрел лицо Куспия Фада. Господин прокуратор вовсю хохотал, а когда я на миг встретился с ним взглядом, мне показалось — нет, я уверен! — что он мне подмигнул. Заговорщицки так подмигнул, а потом раздался свист стали, и мне в глаза плеснула чужая кровь. Я упал, на меня упал кто-то еще, песок рядом с моей головой всковырнуло копыто. Солдаты теснили толпу к Иордану и добивали последних уже в воде.

Я лежал пластом до тех пор, пока топот конницы не угас за вершиной холма, а потом вылез из-под мертвецов и пошел вдоль берега. Февду я опознал только по мокрой одежде, поскольку ему отрубили голову, чтобы — как положено в таких случаях — насадить ее на шест посреди городской площади. К вечеру я был уже далеко оттуда.

В Иерусалим я решил пока не возвращаться и по пути пристроился к эллинскому торговцу, сбывавшему в окрестных селах свои расписные горшки. Этот эллин на редкость веселый человек. Богов он поминает редко, да и то всуе; зато не дурак выпить, без конца шутит и насмехается надо всеми, в том числе над самим Куспием Фадом. Он и надо мной посмеялся, когда я рассказал про чудо. Для этих эллинов нет ничего святого — им бы только философничать, плести стихи, ваять непотребные голые статуи да выдумывать всякие теоремы. Никчемные людишки — как и латиняне, которые только и умеют, что тупо держать строй, мостить ненормально прямые дороги да уродовать пейзаж своими акведуками, амфитеатрами и колоннадами. Они уверены, что перебили всех очевидцев на том берегу — и концы в воду. Однако же я уцелел. И я видел своими глазами, как река расступилась вдоль узкой, почти сухой тропы, по которой шагал, простирая длани, великий Февда. Я мог бы это заявить и перед судом, но судьи нынче кто? Синедрион безропотно послушен прокуратору, а в римском праве последнее слово всегда за теми, у кого больше легионов или сребреников. Да и эллин разве когда-нибудь трезво судил иудея? Притом что его не было на берегу Иордана, когда Февда сотворил святое чудо. А я там был. Я был там, разрази меня Зевс! Или Юпитер? Или…

Зеленая Плесень

набросок либретто космической оперы

На исходе 362-го года Эры Далеких Устремлений отдельная научно-штурмовая эскадра Объединенного Земного Космофлота, с сугубо познавательной целью продвигаясь в глубь Вселенной, наткнулась на двигавшийся встречным курсом с откровенно завоевательной целью авангард военного флота Блефантанской Директории. Столкновение произошло на обширном космическом пустыре в созвездии Гончих Псов, между хвостом и задними лапами второго пса, в районе Безымянного Астероида. Титаническая битва продлилась менее четырех секунд, поскольку обе стороны располагали принципиально разными средствами нападения, что делало защитные системы каждой из них абсолютно беспомощными перед лицом противника.

Таким образом, флотилии успели сделать лишь по одному залпу, превратив друг друга в облачка пыли и мусора. Заодно был уничтожен и Безымянный Астероид с его уникальной экосистемой, включавшей среди прочего сверхразумную Зеленую Плесень, за миллиарды лет эволюции создавшую уникальный приключенческий эпос и стройную философскую концепцию мироздания.

Единственным уцелевшим кораблем земной эскадры оказался абордажно-лабораторный корвет «Светлый путь», который на момент битвы дрейфовал в пятнадцати миллионах километров от Безымянного Астероида вследствие вопиющего головотяпства и преступной халатности автопилота, прозевавшего команду о боевом маневре.

В состав интернационального экипажа корвета входили космонавты Иванюк (командир с лицензией на все тяжкие), Петрадзе (инженер-канонир) и Сидорбеков (лаборант-экзекутор). Кроме того, на месте битвы в открытом космосе был подобран неведомо как выживший астронавт Гопкинс, временно зачисленный в команду на должность космонавта-исследователя. Однако Гопкинс оказался не в состоянии выполнять даже эти почетные обязанности и выпил с целью самоустранения бутыль нашатырного спирта из медицинской аптечки, однако не устранился, а вместо этого совершил серию хулиганских поступков, вследствие которых звездолет потерял управление. Засим вредитель забаррикадировался в бортовом туалете и категорически отказался его покидать, тем самым вынудив остальной экипаж справлять нужду в полиэтиленовые пакеты, которые выбрасывались наружу и летали вокруг корабля наподобие кольца Сатурна. Ситуация была признана «экскремальной», но космонавты сохранили дежурную бодрость духа и готовность смело взглянуть в лицо неизвестности.

(В полной версии космической оперы далее следует серия задушевных бесед, принципиальных споров и трогательных воспоминаний, содержащих необходимые эмоционально-воспитательные мотивы.)

Как вскоре выяснилось, характер нанесенных Гопкинсом повреждений, согласно Всеобъемлющей инструкции, не предусматривал проведения ремонтных работ в открытом космосе. Но совершить посадку и тем самым избежать нарушения Инструкции экипаж не мог, поскольку садиться им было не на что (действие, напомним, происходит на космическом пустыре, то есть в беспланетном пространстве). Долгие поиски, в которых особое рвение продемонстрировал жаждавший реабилитации автопилот, наконец увенчались успехом: был найден обломок Безымянного Астероида, по своим размерам лишь немного уступавший самому звездолету, что позволяло считать контакт с ним «посадкой на планетарный объект». С третьего захода они сумели взять эту глыбу на абордаж, после чего Петрадзе и Сидорбеков приступили к устранению неполадок. С этой целью они, надев скафандры и специальные липучие ботинки, начали ходить туда-сюда по поверхности глыбы, ловко увертываясь от летавших повсюду полиэтиленовых пакетов. Так они ходили до тех пор, пока опытный бортинженер Петрадзе не запнулся о большой круглый камень, внимательно осмотрев который, космонавты заподозрили в нем ценный минерал — возможно, с содержанием криптонита — и перенесли находку в лабораторный отсек корабля.

Ожидания касательно минеральной ценности объекта не оправдались, но обнаруженное на его боку пятно оказалось последней уцелевшей колонией Зеленой Плесени, каковая очень вовремя вступила в телепатический контакт со своими спасителями: опытный лаборант Сидорбеков уже был готов удалить пятно бактерицидной салфеткой, когда в головах космонавтов вдруг зазвучал чуждый им голос разума.

Из первых же слов, произнесенных Зеленой Плесенью на удивительно чистом и благозвучном русском языке (каковым свободно владели все члены международного экипажа, за исключением космонавта-исследователя), перед ними начала вырисовываться глубоко правдивая картина вселенского бытия.

— Эвона чать ужо и ахти, — в заключение сказала Плесень. — Инда ж токмо, стало быть, так-то оно и есть.

(Дословно весь диалог с Зеленой Плесенью приводится в полной версии космической оперы, составляя основу ее идейно-философского содержания.)

Феноменальный интеллект и незаурядное чувство юмора, в полной мере проявленные стойкой и неунывающей Плесенью, произвели огромное впечатление на пионеров земной цивилизации, перед которыми вдруг открылись перспективы радикальной переоценки их отныне уже устаревших доктрин и теорий. В ознаменование столь важного события на корабле был дан торжественный обед с употреблением лучших блюд и напитков, какие нашлись на камбузе. Свежеиспеченный космонавт-исследователь Гопкинс к обеду не вышел.

…Пока на корвете «Светлый путь» происходили описанные выше пертурбации, из мрачной космической тьмы продолжали выдвигаться основные силы военного флота Блефантанской Директории: 1488 линкоров и тяжелых крейсеров в сопровождении целой тучи эсминцев, фрегатов, канонерок, десантных шаттлов, пакетботов, госпитальных и карантинных судов, кораблей-гауптвахт, транспортных барж с боеприпасами, провиантом, пыточными инструментами и т. д. Командовал этой армадой талантливый, смелый, циничный, жестокий и подлый гросс-адмирал Вайх, прозванный в народе Четырехглазым (три из своих семи глаз он потерял во время осады Альфа-Ромеры, вдобавок лишившись двух правых ног при нападении партизан в Туманности Квадратных Карликов). Флот был укомплектован по мобилизации представителями 235-ти подвластных Директории обитаемых планетных систем; офицерский корпус культивировал оголтелый блефантанский шовинизм, будучи воспитан в духе кастового превосходства и безусловной преданности правящей элите.

Однако не все ладилось в, казалось бы, чудовищно могучей Блефантании. Зерна недовольства, занесенные ветрами перемен, давали обильные всходы; зрели увесистые гроздья гнева; на закваске из старых и новых обид беспокойно бродили умы. Правящая элита Директории все быстрее деградировала интеллектуально и физически (в моральном плане нижний предел деградации был ими достигнут еще двадцать семь поколений назад). Выход из кризиса эти элитные дегенераты искали в победоносной войне — неважно с кем и по какому поводу. (В полной версии оперы дается развернутый анализ социально-политической обстановки и предпосылок революционных перемен в блефантанском секторе Вселенной.)

Суперлокаторы и гипертелескопы блефантанцев не сразу обнаружили «Светлый путь», пришвартованный к обломку астероида, что позволило космонавтам штатно завершить ремонт и стартовать по направлению к Земле. Их старт, однако, не остался незамеченным. Гросс-адмирал Вайх, будучи талантливым стратегом и не менее талантливым тактиком, мигом сочинил диспозицию по захвату беглецов живьем. Корабли Директории рванулись вперед, стремясь обойти «Светлый путь» с четырех флангов, но доблестный корвет, феерически маневрируя, раз за разом ускользал от преследователей. Под руководством пустившегося во все тяжкие командира и при большой моральной поддержке со стороны автопилота, экипаж творил настоящие чудеса. В свою очередь, капитаны вражеских кораблей строго следовали букве диспозиции и не решались проявлять инициативу, сурово наказуемую по блефантанским законам. Как результат, погоня безнадежно отстала. Эта постыдная неудача убедительно продемонстрировала неэффективность прогнившего и закоснелого режима Директории, став искрой, из которой возгорелось давно назревавшее пламя. На флоте вспыхнул беспощадный — и лишь запоздало осмысленный — бунт рядового и сержантского состава во главе с пассионарным лейтенантом Шмыггом, которого накануне вновь обошли чином ввиду его хронической неспособности выучить пятистраничный боевой устав. Восставшие насильно овладели ситуацией, пошвыряв за борт шовинистическое офицерье. Жестокий и подлый гросс-адмирал цинично расстрелял собственный штаб, всюду подозревая измену, и сам был убит рикошетом от стен адмиральской рубки. Справедливость начала торжествовать: произошло повальное братание представителей 235-ти угнетенных планетных систем, после чего революционный флот развернулся и взял курс на столицу Блефантании. Одна беда: проложить этот курс было некому за отсутствием штурманов, перед тем выброшенных в открытый космос вместе с прочими грамотными офицерами. Лейтенант Шмыгг в разгар праведного беспредела объявил себя гросс-комиссаром, но поскольку его идейную пассионарность не обременяли практические знания, руководимая им армада после серии нелепых маневров канула в ближайшую черную дыру…

А на корвете «Светлый путь» праздновали двойную победу: во-первых, был счастливо найден и, во-вторых, удачно спасен от врагов бесценный осколок древнейшей цивилизации Вселенной. Сочетание земных технологий с блестящей культурой и миллиардолетним опытом Зеленой Плесени создавало предпосылки для гигантского цивилизационного скачка. Определенно, человечество стояло на пороге новой эры. Командир Иванюк выдал срочное сообщение «всем-всем-всем-вообще», собрал экипаж в кают-компании и произнес соответствующую случаю вдохновенную речь, после чего они хором исполнили популярный «Гимн космонавтов»:

Земной бесстрашен космонавт!

Про это знают космонавты

И — понаслышке — астронавты,

Коль есть меж нами астронавт…

(Все пятнадцать куплетов гимна присутствуют в полной версии оперы, являясь ее лейтмотивом).

Затем, по старой доброй традиции, члены экипажа выступили с номерами художественной самодеятельности, а сразу после концерта состоялся торжественный ужин.

Тем временем забытый всеми-всеми-всеми-вообще экс-астронавт, а ныне космонавт-исследователь Гопкинс, испытывая сильнейшие угрызения голода, покинул наконец свое убежище. Блуждая по кораблю в поисках чего-нибудь съедобного, он ненароком забрел в лабораторный отсек, где обнаружил зафиксированный на почетном месте большой круглый камень.

— Ценный минерал, — догадался Гопкинс. — Криптонит или типа того.

Проникаясь уважением к находке, он вдруг вспомнил о своей новой должности и тотчас приступил к исследованиям: несколько раз обошел вокруг камня, пригляделся и рукавом комбинезона тщательно стер с его поверхности негигиеничное зеленоватое пятно. Забористый телепатический мат погибающей Плесени он, по незнанию исконно русских идиом и оборотов, счел просто слуховой галлюцинацией…

Человечество так и осталось стоять на пороге. Эра Далеких Устремлений продолжилась за отсутствием иных вариантов. Ужин в кают-компании звездолета прошел в теплой дружеской обстановке.

Voila

брутальный экспромт

Фургон останавливается за углом. Мы выскакиваем и бежим изо всех сил, при этом стараясь не топать. Ночь, как на грех, безоблачна, но, по счастью, безлунна. Нас замечают в нескольких шагах от входа, но не успевают задвинуть засов. Мы давим на дверь. С той стороны упираются, но недостаточно сильно. Кто-то из нас шепотом командует «раз-два», дверь подается. Темный коридорчик, стенка, поворот налево, впереди человек, и это не наш человек; он наотмашь бьет чем-то тяжелым, его тоже бьют; он падает, мы пробегаем по мягкому. Еще поворот, позади тревожные крики — быстрее! Вот нужная дверь. У кого-то есть ключ, но никто не знает, у кого. Споры и ругань вполголоса, откуда-то приносят топор, и снова споры: искать ключ или ломать замок? Топор роняют кому-то на ногу, возникает свалка, все орут: «Тихо! Без паники!» Неожиданно дверь распахивается сама собой. Внутри горит лампа, а под ней стоит человек. Это — наш человек. «Вот», — говорит наш человек и указывает на большой деревянный ящик. Мы хватаем ящик и бежим прочь. Темнота, теснота, ящик тяжелый, впереди крики — засада! Мы разворачиваемся и бежим искать запасной выход. Коридорчик, поворот — решетка, еще поворот — запертая дверь. Ключ у кого-то есть, но неизвестно у кого. Споры: ломать замок или искать этот чертов ключ? Опять же никто не знает, у кого топор. Те, кто нес ящик, жалуются на усталость и опускают его на пол. Сразу же те, кто не нес ящик, об него спотыкаются — возникает свалка, все начинают искать самого виноватого, но тут вдруг находятся топор и ключ. Несколько человек по очереди пытаются открыть дверь ключом, а другие по очереди рубят ее топором до тех пор, пока в одном из тех, кто рубит, не опознают самого виноватого. Его надо бы отлупить, но у него в руках топор. Все орут: «Тихо! Без паники!» В это время дверь падает сама собой. За дверью — безлюдный ночной двор.

Мы быстро проходим вдоль стены дома, пригибаясь, чтобы не мелькать в оконных отсветах. За углом нас ждет фургон, мотор заведен, фары погашены. Мы грузим ящик, садимся и отваливаем. Улица, поворот, проулок, еще поворот, тупик. Вокруг старые тополя и густые акации, погони не слышно. Порядок. Фургон тормозит.

— Вот, — говорит кто-то из нас, указывая на ящик.

— Да, — говорим мы все.

Тогда кто-то из нас высоко поднимает топор и со всей силы бьет по ящику, чтобы его вскрыть.

Что находилось внутри — мы так и не успели узнать…

Один шанс из нуля

типовой кинобоевик без перевода

Сцена 1

Джонни невозмутим. Гарри еще невозмутимее. Бобби сама невозмутимость. Том сдает карты. Открывается дверь, входит Босс. Он дико возмущен.

БОСС (обращается к ним по-английски): Fuck! Fuck! Fuck!

ДЖОННИ, ГАРРИ и БОББИ (отвечают ему по-английски): Okay, Boss.

Джонни, Гарри и Бобби поднимаются со своих мест и идут к выходу, по пути проверяя оружие.

БОСС (Тому, по-английски): YOU, motherfucker!

ТОМ (по-английски): Okay, Boss.

Том бросает карты, поднимается и идет за остальными.

Сцена 2

Огромный пакгауз в морском порту. Внутри ни души. Через распахнутые ворота залетает порыв ветра, а вслед за ним въезжает машина, из которой выходят Джонни, Гарри, Бобби, Том и Босс. Они еще раз проверяют оружие и рассредоточиваются за ящиками, бочками, погрузочными транспортерами и прочей рухлядью. Через другие ворота в противоположном конце пакгауза въезжает еще одна машина. Из нее выходит роскошная голубоглазая блондинка в черных очках, черном парике и закамуфлированной под искусственный мех соболиной шубе. Она медленно идет по проходу; стук ее каблуков гулко отдается под сводами пакгауза. Из засады показывается Босс.

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски): Hi!

БОСС (по-английски): Fuck it!

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски): Wow!

Джонни, Гарри и Бобби вылезают из своих укрытий. Тома пока не видно. Блондинка достает из кармана шубы и протягивает Боссу какой-то предмет.

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (Боссу, по-английски): It’s okay?

БОСС (разглядывая предмет, по-английски, изумленно): Holy shit!

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски, с юмором): You bet your shithole.

Джонни, Гарри и Бобби смеются, но тут же осекаются под грозным взглядом Босса. Продолжает смеяться только невидимый Том. Смех переходит в икоту, и Том появляется со встревоженным видом.

ТОМ (показывая рукой в неопределенном направлении, по-английски): Oh, shit!

БОСС (оглядываясь в указанном направлении, по-английски): Damn it!

ДЖОННИ, ГАРРИ и БОББИ (по-английски): Shit! Shit! Shit!

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски): Wow! Wow! Wow!

Сцена 3

Тот же порт, но уже за пределами пакгауза. Кроваво-красный закат над морем. На бетонном пирсе стоят Джонни, Гарри, Бобби, Том и Босс. Чуть поодаль — блондинка в псевдо-искусственной шубе. Ветер эффектно развевает полы, обнажая дефекты ее телосложения. Вдали виден катер, который быстро приближается к берегу. Наперерез катеру летит вертолет, который пускает ракету; катер взрывается и тонет. Вне себя от ярости, Босс срывает со своей головы шляпу, но потом, одумавшись, нахлобучивает ее обратно, срывает шляпу с головы Тома и втаптывает ее в бетон.

ТОМ (по-английски, возмущенно): What the hell is going on?

БОСС (Тому, по-английски): Shut up, fatherfucker!

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски, нервничая): It’s okay?

БОСС (блондинке, по-английски, кивая на приближающийся вертолет): You’re stinky rat!

ГОЛУБОГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски, испуганно): No!

БОСС (по-английски, мрачно): Yes!

Босс выхватывает пистолет и три раза стреляет в голубоглазую блондинку. Та падает, роняя черные очки, и оказывается кареглазой.

КАРЕГЛАЗАЯ БЛОНДИНКА (по-английски): No! No! Please!

БОСС (по-английски, еще мрачнее): Helluva shitty skank!

У Босса заклинивает затвор пистолета. Джонни, Гарри, Бобби и Том достают свои пистолеты и стреляют в блондинку каждый по одному разу. При этом Том промахивается и только сбивает пулей с ее головы черный парик. Блондинка оказывается лысой.

ЛЫСАЯ БЛОНДИНКА (по-английски): А-а-а-аh!!

Сцена 4

Дорога между портом и городом. По дороге мчится машина, в которой сидят Джонни, Гарри, Бобби, Том и Босс. Они все неспокойны. За машиной гонится вертолет, пуская ракеты и стреляя из автоматической пушки. Ракеты и снаряды разносят в клочья посторонние машины на автостраде, придорожные забегаловки, бензоколонки и т. п. Невредимыми остаются только машина Босса и непонятный человек в телефонной будке, который пытается вызвать полицию.

НЕПОНЯТНЫЙ ЧЕЛОВЕК (кричит в трубку по-английски): Hallo! Hallo! Police?!

У вертолета кончается боезапас, и тогда он пытается протаранить машину Босса. Крупным планом показано лицо пилота. Он исполнен злобной решимости.

ПИЛОТ (по-испански): Caramba! Hijos de puta!

БОСС (оглядываясь на вертолет, по-английски): Bloody sons of bitches!

Вертолет и машина сталкиваются, слетают с автострады и огненным клубком катятся к телефонной будке, где находится непонятный человек, вызывающий полицию.

НЕПОНЯТНЫЙ ЧЕЛОВЕК (кричит в трубку по-английски): Hallo! Police?!

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ГОЛОС В ТРУБКЕ (по-английски): Yes?

НЕПОНЯТНЫЙ ЧЕЛОВЕК (по-английски): Fuck you dirty cops!

Вертолетно-автомобильный клубок сносит телефонную будку вместе с непонятным человеком и катится дальше в противоположном направлении от кроваво-красного заката.

Сцена 5

То же место недолгое время спустя. Полицейские вытаскивают из груды обломков трупы Джонни, Гарри, Бобби, Босса и вертолетчиков. Рядом стоит обгорелый и окровавленный Том с поднятыми руками. Вокруг толпа зевак, среди которых — обгорелый, но не окровавленный человек из телефонной будки. Подъезжает еще одна полицейская машина. Из нее выносят окровавленную, но не обгорелую блондинку без парика, черных очков и шубы.

ШЕРИФ (блондинке, по-английски, сочувственно): You’re okay?

ЛЫСАЯ БЛОНДИНКА (шерифу, по-английски, сердито): Like hell!

ШЕРИФ (по-английски, сочувственно): I’m sorry.

Воспользовавшись тем, что охрана отвлеклась на блондинку, Том опускает руки, приближается к трупу Босса, берет его обгорелую окровавленную шляпу и нахлобучивает ее себе на голову.

ЛЫСАЯ БЛОНДИНКА (замечая Тома, по-английски): Hey, brotherfucker!

ТОМ (блондинке, по-английски): Stinky skank!

ЛЫСАЯ БЛОНДИНКА (показывая Тому средний палец, по-английски): You’re fucking dead!

ТОМ (показывая блондинке согнутую в локте руку, по-английски): I’m fucking alive!

ШЕРИФ (обоим, по-английски): Stop talking bullshit!

ЛЫСАЯ БЛОНДИНКА (посыпая голову вертолетным пеплом, по-испански): Caramba! La mierda del toro!

Блондинку и Тома запихивают в полицейские машины, и все уезжают в сторону города. Толпа зевак рассеивается, остается только непонятный человек из телефонной будки. Он подходит к груде обломков, ковыряет ее ногой, вдруг что-то замечает, наклоняется и поднимает тот самый предмет, который блондинка ранее передала Боссу.

НЕПОНЯТНЫЙ ЧЕЛОВЕК (по-английски, понятливо-радостно): Holy shit!

Понятливый человек воровато озирается и прячет находку в карман. Вокруг ни души, только искореженные машины, разрушенные закусочные, горящие бензоколонки и т. п. Фальшиво насвистывая, человек идет по шоссе в противоположном от города направлении. Впереди кроваво-красный закат, на фоне которого появляется множество черных точек. Человек останавливается, а потом, приглядевшись, начинает метаться по сторонам в поисках укрытия. Не найдя ничего подходящего, он разворачивается и бежит прочь вдоль линии дорожной разметки. За его спиной черные точки в небе, стремительно приближаясь, превращаются в вертолеты. Крупным планом показаны лица пилотов. Они исполнены злобной решимости.

ПОНЯТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК (убегая, по-английски): Bloody fucking bastards!

ВЕРТОЛЕТЧИКИ (по-русски): Бип-бип-бип-бип-бип!!! (текст подвергся цензурной обработке)

Вертолеты выпускают целую тучу ракет, каждая из которых стремится как можно точнее поразить понятливого человека. В этом стремлении ракеты отпихивают друг друга, сталкиваются и взрываются в воздухе. Пораженный этим зрелищем, человек забегает в случайно уцелевший маленький грязный бар. Там за стойкой сидят пьянчуга и шлюха.

ПОРАЖЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК (по-английски): Hi!

ПЬЯНЧУГА (по-английски, удивленно): What the fuck?

ШЛЮХА (по-английски, игриво): Wanna fuck?

ПОРАЖЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК (по-английски, истерично): Ha-ha-ha-ha!

ВЕРТОЛЕТЧИКИ (по-русски, зловеще): Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!

Вертолеты открывают огонь из всех пушек, но снаряды не успевают долететь до маленького грязного бара прежде, чем начинаются…

финальные титры.

Terra de Gomes

историко-географический очерк

Командор Фернан душ Сантуш Афонсу Гомеш отменно разбирался в мировой политике. Для него это дело было нетрудным и даже весьма приятным, поскольку единственно значимой фигурой в этой самой политике был его покровитель, всемилостивый и добрейший король Португалии. Все прочие фигуры были до смешного несущественны, а то и просто противны — взять хотя бы того же короля кастильского, которому святейший папа в припадке скудоумной щедрости вдруг взял и подарил всю западную половину вообразившегося ему заморского мира. Событие это политически развитый Гомеш воспринимал лишь как временное недоразумение, ибо знал природную беспомощность кастильцев на океанской почве и предвидел позорный финал их кровожадных мероприятий перед лицом вездесущего и непобедимого португальского флота.

В том, что весь мир, дайте лишь срок, будет принадлежать португальцам, сомневаться не приходилось. Древняя сила предприимчивости и жестокой отваги, накопившись в крови многих поколений воинов, купцов и мореходов, однажды прорвалась наружу и с той поры беспрестанно гнала корабли от лиссабонских пристаней под чужие, богатые пряностями, золотом и самоцветами созвездия. Из года в год все самые смелые, любопытные, злые и жадные уходили в море, оставляя на дураков и лентяев скучный труд продолжения рода в маленькой метрополии. И год за годом паруса с лузитанским крестом появлялись у берегов все более дальних экзотических стран, неся им приправленный порохом миссионерский задор самой нахрапистой и удачливой из тогдашних старосветских наций.

…Пятую неделю продолжался шторм, унося каравеллу Гомеша все дальше на юг от мыса Доброй Надежды. Все сильнее холодало; заплаты на парусах не выдерживали частых шквалов; по ночам незримые морские чудища увлекали в пучину зазевавшихся вахтенных; запасы пресной воды иссякли. Команда утоляла жажду периодически залеплявшим палубу мокрым снегом и понемногу начинала роптать, подозревая Гомеша в неспособности открыть хоть какую-нибудь землю. Моральный дух плачевно падал. Пользуясь этим, молодые честолюбивые лейтенанты да Силва и ди Оливейра распускали зловредные слухи, подбивая людей к мятежу. Командор приказал их схватить и подвергнуть допросу с пристрастием. На седьмом обороте винта «португальского сапога» (в отличие от испанского варианта, он надевался сразу на обе ноги) да Силва раскаялся, а упрямый ди Оливейра был обесчещен путем преломления шпаги и повешен на рее. Это зрелищное мероприятие немного развеселило конкистадоров и отвлекло их от мрачных мыслей. А на другое утро им встретилась плавучая гора пресного льда. Причалив к ней с подветренной стороны, они долго рубили лед алебардами, пока не наполнили все питьевые бочонки. Спустя еще несколько дней в небе появились прибрежные птицы. Команда взбодрилась и начала полировать доспехи, дабы не ударить забралами в грязь при встрече с местным населением. Прежние распри были забыты, моральный дух поднялся на небывалую высоту.

На рассвете 5-го января 1512 года от Рождества Христова взору впередсмотрящих открылась громадная ледяная стена, простиравшаяся влево и вправо до самого горизонта. Гомеш приказал бросить якорь, но якорь дна не достал и утонул вместе с канатом, конец которого не удержал в руках тщедушный юнга. Под малыми парусами они пошли вдоль этой диковинной преграды и через две лиги обнаружили небольшую бухту в том месте, где отвесный барьер был разорван сползавшим в океан сравнительно пологим ледником. В бухте им удалось зацепить дно вторым якорем, после чего Гомеш с отрядом солдат на шлюпках добрался до берега. Вырубая во льду ступени, они поднялись наверх и увидели перед собой слегка всхолмленную, однообразно белую равнину, лишь далеко на юге ограниченную полосой неподвижных темных облаков, скрывавших, по всей вероятности, горный хребет.

Следуя традиции, конкистадоры установили на берегу большой деревянный крест, и Гомеш официально провозгласил «всю эту землю от края до края отныне и навеки законным и неоспоримым владением Португалии». Они дали торжественный залп, между делом подстрелив дюжину-другую птиц — благо небо над их головами буквально кишело летучей живностью, — после чего отменно разбиравшийся в географии командор одним смелым взмахом пера нанес на карту контуры огромного южного континента и без неуместной скромности назвал его собственным именем. Переночевав на новооткрытой земле, они рано утром отправились на поиски туземцев, чтобы привести их к покорности своему добрейшему и всемилостивому королю, а заодно разжиться какой-нибудь славной добычей.

Туземцы объявились ближе к вечеру, когда позади давно уже стих гром прибоя. Из метели вдруг выскочили и устремились прямо на них две низенькие фигуры, агрессивно размахивая короткими руками. Гомеш не растерялся и прикончил одного из нападавших ловким ударом шпаги, а да Силва сразил второго, молодецки располовинив его алебардой. Когда снежный шквал поутих, они разглядели впереди еще пару сотен таких же нелепых созданий. По команде Гомеша, солдаты открыли огонь. Первые ряды врагов были сметены мушкетной картечью, а остальные при виде столь ужасных героев позорно оставили поле битвы и бросились наутек со всей прытью, на какую были способны их непропорционально короткие ноги. Победа португальского оружия была полной и сокрушительной. Осмотр вражеских трупов, однако, выявил некоторые странности. Оказалось, что обитатели здешних мест были не людьми в полном смысле этого слова, а чем-то непонятным — с птичьими головами, руками-ластами без намека на пальцы, и в плотно облегающей одежде или природной шкуре, черной на спине и белой спереди.

— Это не иначе как гипернотийцы, народ самого дальнего юга, как гиперборейцы на крайнем севере, — объяснил своим людям Гомеш, который когда-то давно полистал ученую книгу и с тех пор отменно разбирался в этнографии.

Погода между тем продолжала ухудшаться. Перспективы новых побед и богатой добычи быстро таяли при крепнущем морозе, так что было решено приостановить покорение страны и возвратиться в прибрежный лагерь. Обратный путь занял почти сутки; буран разыгрался вовсю, и закаленные воины чуть не насквозь промерзали в своих стальных кирасах и шлемах. Кое-кто — и в первую голову честолюбивый лейтенант да Силва — начал уже шепотом поговаривать о бездарности командора и его неумении ориентироваться на местности. Гомеш был с виду невозмутим, но по-настоящему успокоился лишь в тот момент, когда сквозь белую мглу до них донеслись человеческие голоса и звон корабельного колокола.

Двигаясь в направлении звуков, они прошли еще около ста шагов — и внезапно Гомеш остановился.

— Слушайте внимательно! — сказал он.

Все насторожились. Совсем близко хриплые мужские голоса исполнили нечто похожее на куплет песни. Можно было различить отдельные слова, но звучали они непривычно. В любом случае, это был не португальский язык. «Кастильцы», — догадался Гомеш и скомандовал:

— К бою!

И действительно, это были кастильские мореплаватели, занесенные сюда тем же длительным штормом и уже приступившие к официальной церемонии оккупации континента. Возглавлял их «вельми отважный и неудержимый дон Хуан Педроса, благородный идальго, швед на кастильской службе». Разумеется, Гомеш не мог безучастно смотреть на то, как враги прибирают к рукам исконно португальскую землю, и без промедления повел своих людей в атаку. Через четверть часа флаг со львами и башнями был втоптан в снег, а из числа наглых захватчиков уцелел только отважный дон Жуан Педроза, вдруг неудержимо захотевший — и вовремя успевший — перейти на португальскую службу. Гомеш тут же назначил его своим заместителем вместо павшего на поле брани лейтенанта да Силвы.

Впрочем, как выяснилось чуть погодя, один из кастильцев сумел-таки ускользнуть в суматохе и предупредил своих товарищей, остававшихся на корабле, — там забили тревогу и начали поднимать якоря. Но, отойдя лишь на полкабельтова, они увидели, как из-за крутого ледяного утеса в бухточку входит дотоле крейсировавшая неподалеку каравелла Гомеша. В слепой ярости кастильцы открыли огонь с обоих бортов — по каравелле и по берегу, — хотя их положение было уже безнадежным. Однако столь удачное для португальцев стечение обстоятельств неожиданно обернулось трагедией: потревоженная пушечной пальбой часть ледяной стены вдруг пришла в движение, покачнулась и начала оседать в океан. Гомеш и его спутники с воплями бросились прочь от кромки берега, но для людей на кораблях спасения не было — в мгновение ока они были раздавлены тысячетонной лавиной льда…

Выжившие конкистадоры недолго предавались отчаянию. Из прибитых к берегу корабельных обломков они построили небольшую шхуну и успели еще до прихода зимы отплыть в направлении теплого севера. Дальнейшая судьба данной экспедиции теряется в тумане неизвестности либо намеренного замалчивания (португальцы утаивали свои географические открытия от других европейских стран и топили чужие корабли на трансокеанских путях, чтобы никто не мешал им снимать сливки с восточной торговли). Правда, много позднее в английских архивах нашелся краткий и довольно бессвязный рапорт на эту тему с пометкой: «Сие записано доносителем со слов, оброненных во хмельном кураже вельми славным и неудержимым сэром Джоном Питерсом, благородным джентльменом, шведом на английской службе». Как известно, эта его служба продлилась недолго: когда после серии странных крушений и пожаров на верфях стало ясно, что Англия как минимум на полвека выпадает из числа ведущих морских держав, славный сэр Джон спешно отбыл из Лондона. Одно время он подвизался при дворе короля Франции в должности «генерального советника по флотским проблемам», и подвизался весьма плодотворно, создав столько проблем для французского флота, что его существование потеряло всякий смысл, и последние корабли были проданы за бесценок очень кстати подвернувшимся голландским негоциантам. После этой сделки Франция выпала из числа морских держав на целых полтора столетия, а «вельми достойный и неудержимый мессир Жан Петри» срочно покинул Париж. Еще примерно через полгода в одном из трактиров Стокгольма был арестован некий Юхан Петерсон, опознанный как «зело злотворный и допрежь сего неудержимый московитский шпион, иже рекомый Иван Петров, корысти ради пособлявший козням прелукавых португалов». Для начала он был приговорен к трехдневному стоянию у позорного столба, с призывом ко всем честным гражданам бросать в него камнями и всякой дрянью, какая подвернется под руку. Однако честных граждан в Швеции нашлось совсем немного, и супостат почти не пострадал, сохранив присущий ему хамоватый оптимизм вплоть до начала процедуры четвертования.

Протоколы его допросов в стокгольмской темнице живописуют отвратительную картину нравов и повадок московитских шпионов, угнездившихся во всех слоях и прослойках европейского общества, однако же не проливают ни малейшего света на обстоятельства, связанные с экспедицией командора Гомеша, каковая тема попросту не интересовала шведских мастеров заплечных дел.

Последним — да и то лишь косвенным — свидетельством, подтверждающим правдивость вышеизложенного, является запись в судовом журнале корабля Трансильванской Ост-Индской компании, двести лет спустя совершавшего плавание в южных широтах и едва не столкнувшегося с огромным айсбергом, на самой вершине которого криво торчал почерневший от времени деревянный крест.

…По сей день многие вдумчивые эксперты не исключают вероятности того, что где-то в секретных лиссабонских архивах дожидается своего часа донесение Фернана душ Сантуш Афонсу Гомеша, первооткрывателя и вице-короля южного континента, названного его именем. И однажды, в самый ответственный момент, когда мировое сообщество завершит наконец трудоемкое освоение Антарктиды и поведет речь о разделе ее природных ресурсов, сей документ явится на свет законным и неоспоримым доказательством исторических прав Португалии, специальный посланник которой шлепнет полуистлевшим пергаментом по круглому столу международной комиссии. Такое вполне может случиться. Уж кто-кто, а эти наследники командора Гомеша в мировой политике — как пингвины в воде.

Вся правда обо всем

глубоко психологический детектив

— Just say when.

— Now.

— Just say where.

— Here.

— Just say whom.

— Him.

(из разговора киллера и заказчика в присутствии жертвы)

1

— Расскажите всю правду о том, как вы убили комиссара полиции Муксона, — предложил мне инспектор Кукерс и чуть было заодно не предложил сигарету, но передумал и закурил ее сам.

— Глупости это все, — сказал я. — Никого я не убивал.

Инспектор сделал очень длинную затяжку, выдохнул дым, примерился и ловким ударом правой выбил мне два передних зуба.

— Ладно-ладно, — сказал я, — раз на то пошло…

И я рассказал ему всю правду о том, как я убил Мэри Попкинс. Инспектора это нисколько не заинтересовало. Он даже демонстративно выключил лежавший на столе диктофон, а потом загасил окурок, примерился и, не дослушав мой правдивый рассказ, ловким ударом левой выбил мне еще пару зубов.

— Мне нужна вся правда о том, как ты убил комиссара Муксона! — сказал он.

Языком я вытолкнул изо рта зубные осколки (руки были скреплены наручниками за спинкой стула), собрался с мыслями и рассказал всю правду о том, как я убил Джека Попрошателя. Инспектор выглядел расстроенным, он взял со стола диктофон и в сердцах швырнул его в мусорную корзину, а потом начал делать приседания, очевидно разминаясь для удара ногой. Я понял, что тюремному дантисту (надеюсь, у них там толковый дантист) будет со мной много возни. Инспектор меж тем доразминался до того, что попробовал сесть на шпагат, но вышло не так чтобы очень, и он со стоном завалился набок. Спортивные люди, однако, работают в нашей полиции.

— Так и быть, — сказал я. — Раз на то пошло, я расскажу всю правду о том, как я убил инспектора Кукерса.

Инспектор Кукерс заинтересовался, вытащил диктофон из мусорной корзины, положил его на стол, нажал кнопку и снова закурил, почесывая в растянутом паху.

— Это произошло в его рабочем кабинете, — сказал я. — Во время допроса. Он проникся ко мне доверием, угостил сигаретой, снял наручники…

— На, затянись.

Инспектор сунул мне в рот свой осклизлый чинарик. Я затянулся, подавляя тошноту.

— И что дальше? — спросил Кукерс.

Мне было трудно говорить с разбитым ртом и торчащей из него сигаретой.

— Разве вы еще не прониклись ко мне доверием? — промычал я.

Инспектор начал проникаться. Он достал из кармана ключ и отомкнул наручники. Я уселся поудобнее.

— Что дальше? — нетерпеливо повторил он.

— Дальше я начал рассказывать всю правду о комиссаре Муксоне. Кстати, как его здоровье?

— Не жалуется, — сказал инспектор.

Я погасил в пепельнице догоревший до фильтра окурок.

— Потом вы предъявили мне орудие убийства.

— Что это было?

Я минуту-другую подумал.

— Винтовка. Снайперская винтовка. Скорострельная снайперская винтовка с лазерным прицелом и магазином на двадцать патронов. Она должна быть у вас в вещдоках.

— Впервые об этом слышу, — засомневался инспектор, подошел к оружейному сейфу в углу кабинета, открыл его и вытащил винтовку.

— Нет, — сказал я, — это не то. Она же не снайперская.

— Действительно, не снайперская. — Он критически осмотрел орудие убийства. — И вообще, это кавалерийский карабин. Старинная работа. Как он тут очутился?

— Тогда сдайте эту хрень в музей, а мне найдите хорошую снайперку.

— Может, не будешь привередничать? Где я сейчас ее найду? Таких у нас отродясь не водилось. Мы же муниципалы, а не спецназ.

— Так и быть, — вздохнул я. — Скажу всю правду как на духу. Я совершил убийство из старинного карабина, который накануне попался мне под руку при ограблении исторического музея.

— Уже теплее, — оживился инспектор. — Заодно и музей прошерстим в ходе следствия. При таком пофигизме оттуда и пушку могут стащить какие-нибудь террористы — с них станется, а нам зашквар… Опиши, как все происходило. С самого начала.

— Ну, вначале был бордель «Сюр-лямур». Вы его, конечно, знаете — на углу Кайзерштрассе и Рю-Рояль. Там есть одна рыженькая штучка по прозвищу Жанет-Тушите-Свет…

— Знаю-знаю, она красит хной не только голову, но и рабочее место.

— Головой она тоже иногда работает.

Примерно четверть часа мы с инспектором обсуждали достоинства и недостатки сотрудниц этого заведения. Знаток знатока видит издалека. Он угостил меня целой сигаретой, достал из сейфа початую бутылку водки, и я смог продезинфицировать полость рта.

— Все это чертовски занимательно, — сказал наконец инспектор, — но как ты выследил комиссара Муксона? Подстерег его в борделе?

— Я вообще ни разу не видел комиссара Муксона в борделе, — сказал я, — и это меня удивляет.

— Меня тоже, — сказал инспектор. — Что было дальше?

— Потом я завернул в бар на углу Авенида-Реал и Кингс-Роуд. Вы его знаете? Бармена зовут Хулио.

— Хулио Херонимо, — уточнил он, наливая по третьей.

Еще четверть часа мы говорили о завсегдатаях бара. Приятно иной раз перемыть косточки общим знакомым. Последним инспектор вспомнил комиссара Муксона.

— Итак, вы с ним встретились в этом баре?

— Не уверен. Я, к сожалению, не знаю его в лицо.

— Очень странно, — сказал инспектор.

На него было жалко смотреть.

— Может, вы сами расскажете, как я его убил? — предложил я.

— Попробую. — Он порылся в ящике стола, достал и показал фотографию убитого мною Муксона. — Запомни это лицо. Ты застрелил комиссара через окно в его собственной квартире. Тремя пулями: две в грудь и одна в голову. Он скончался через два дня в психиатрической клинике.

— Причина смерти?

— Это тебя уже не касается.

— Откуда я стрелял?

— С чердака дома напротив.

— Допустим. А мои мотивы?

— Ты его люто ненавидел.

— Мотив что надо, — согласился я. — Лютая ненависть это не шутки.

— Осталось провести следственный эксперимент. Комиссар жил недалеко отсюда, всего в паре кварталов. Держи. — Инспектор протянул мне карабин. — Осторожно, он заряжен.

— Может, не надо? — засомневался я. — Не умею я обращаться с такими штуковинами, да и вообще боюсь огнестрельного оружия. Обычно я работаю ножом, топором и кастетом.

— Держи! — приказал он. — На нем должны быть твои отпечатки.

— Ладно-ладно, — сказал я. — Раз на то пошло.

2

Я сидел на чердаке старого пятиэтажного дома в паре кварталов от полицейского управления. Здесь все было загажено голубями, и рама окошка, из которого я застрелил комиссара Муксона, буквально вросла в многолетние наслоения помета. Отворить окошко я не смог, так что пришлось выдавливать стекло, рискуя наделать шуму, но полицейские были поблизости, контролируя ситуацию, и я понадеялся, что у них хватит ума успокоить жильцов и случайных прохожих. Наконец все было готово. Я отсчитал четвертое окно справа на пятом этаже противоположного здания и с удовлетворением обнаружил в нем свет. Значит, Муксон был дома. Вскоре я заметил нижнюю половину его тела, когда он прошел через комнату, мимоходом поставив на журнальный столик бутыль с желтой этикеткой. Что было в ней, сказать не могу, с такого расстояния без оптики разглядеть невозможно. Позиция для стрельбы была неудачной, поскольку чердак находился значительно выше квартиры убитого. Пришлось мне по пояс высунуться из окошка в ожидании момента, когда Муксон сядет в кресло рядом со столиком — только в этом случае его голова и грудь могли оказаться на линии моего огня. Муксон, однако, не спешил попасть на эту линию. Он то ли принимал душ, то ли готовил на кухне закуску, тогда как я мерз и мок под непрестанным косым дождем. Ноги затекли, спина ныла, а Муксон издевательски игнорировал уютное кресло по соседству с бутылкой не знаю чего. Я чувствовал, как во мне начинает расти лютая ненависть к этому человеку; палец на спусковом крючке яростно чесался, но оставаться в положении наизготовку было все труднее. Я уже было решил на время покинуть свой пост, чтобы немного размяться, когда он соизволил-таки явить себя в виде мишени. Плюхнувшись в кресло, он на два пальца наполнил стакан чем-то из бутыли с желтой этикеткой, смачно выпил и посмотрел сквозь оконное стекло в мою сторону. Я тщательно прицелился и нажал на спуск. Выстрел прозвучал гораздо громче, а отдача карабина оказалась гораздо сильнее, чем я ожидал. Удивительно, как эти кавалеристы стреляли из них на всем скаку? Лихие парни, однако, служили тогда в кавалерии. Потеряв равновесие, я провалился внутрь чердака и попал в заполнивший его голубиный вихрь. Эти твари заляпали меня поносом, вырвали из рук оружие, исцарапали лицо и бесновались еще минут пять, прежде чем покинуть помещение частью через проделанное мною отверстие, частью через прорехи под скатами крыши.

Когда я наконец смог снова выглянуть в окошко, комната комиссара Муксона была пуста. Я увидел след моей пули, отколовшей край журнального столика, но трупа убитого мною Муксона там не было. Наспех почистив одежду и оставив карабин на месте преступления, я попытался спуститься с чердака через подъезд, но верхняя лестничная площадка уже была забита высыпавшими из квартир жильцами, которые сразу начали приставать ко мне с дурацкими вопросами. Говорить с ними не хотелось, успокаивать их тем более, поэтому я снова влез на чердак и спустился вниз по пожарной лестнице. У подъезда дома напротив стояла карета «скорой помощи», окруженная полицейскими. Я подошел к одному из них и спросил, кивнув на «скорую»:

— Как он?

— Плох, — сказал полисмен. — Две пули в грудь и одна в голову.

— А где инспектор Кукерс?

— Его здесь нет, — сказал полисмен. — Идите-ка своей дорогой, не мешайте контролировать ситуацию.

— Но мне нужен инспектор Кукерс!

— А кто вы такой?

— Я его знакомый.

— Как это знакомый?

— Очень просто: он меня знает, и я его тоже знаю. Получается так, что мы с ним знакомы.

— Его здесь нет, — повторил блюститель. — Если приспичило с ним повидаться, отправляйтесь в морг. Два часа назад инспектор был убит в своем рабочем кабинете.

— Как убит?!

— Застрелен в упор. Из какого-то старинного ружья.

В морг я решил не ехать, посчитав это не совсем тактичным, но как-то развеяться было необходимо. Я прикинул свои финансы: на поход в бордель не хватало, но пропустить пару рюмочек в баре — почему бы нет? И я отправился на перекресток Авенида-Реал и Кингс-Роуд.

— Как жизнь? — спросил, наливая мне первую, бармен Хулио Херонимо.

— Помаленьку, — сказал я.

Он окинул взглядом мой костюм.

— Трудный денек?

— Голубиное дерьмо, — пояснил я.

— А что с зубами?

— Собираюсь к дантисту, — сказал я. — Такие дела.

Хулио хотел продолжить расспросы (он любознателен, как и положено стукачу), но тут сидевший у дальнего конца стойки мужчина слез с табурета и, прихватив недопитый бокал пива, направился ко мне.

— Давно вас жду, — сказал он.

Я пригляделся — лицо вроде смутно знакомо.

— Комиссар Муксон, — представился мужчина. — К вам есть пара вопросов.

— Здесь?

— Нет, поедем в участок. Но сперва допьем.

Он протянул свой бокал, и мы чокнулись.

3

— Расскажите всю правду о том, как вы убили инспектора Кукерса, — сказал комиссар Муксон, направляя мне в лицо яркую лампу.

— Никого я не убивал, — сказал я устало. — Это все ваши смешные фантазии.

Муксон вылез из-за стола, подошел ко мне, примерился…

— Так и быть, — сказал я поспешно и поведал ему всю правду о том, как я убил этого… черт, все время забываю имя… Румпельшпенделя. По ходу рассказа мой голос звучал все менее уверенно, потому что комиссар Муксон продолжал примеряться то так, то этак, а когда я дошел до ножа, топора и кастета, он вдруг подпрыгнул и ловким ударом ноги высадил мне сразу четыре зуба. При этом сам он потерял равновесие и сильно ударился спиной о край столешницы. Я даже испугался, не сломал ли он позвоночник, но Муксон, повалявшись немного на полу, встал на ноги как ни в чем не бывало. Крепкие люди, однако, работают в нашей полиции.

— Вернемся к инспектору Кукерсу, — сказал он, потирая поясницу. — Где находится орудие убийства?

— Точно не знаю, — сказал я, — но зато я уверен, что у вас в сейфе найдется хорошая снайперская винтовка.

— Откуда ей там взяться? — с сомнением пробормотал комиссар и, открыв сейф, извлек на свет упомянутое оружие.

— И впрямь недурно, — пробормотал он, внимательно изучая находку. — Самозарядная, с цейсовской оптикой, лазерным целеуказателем…

— И магазином на двадцать патронов, — добавил я. — Из такой, например, грамотный снайпер успеет всадить пару пуль в грудь и контрольную в голову еще до падения цели.

Примерно четверть часа мы с ним обсуждали достоинства и недостатки этой модели. Приятно иной раз потолковать со знатоком.

---

— Так это и есть орудие убийства? — под конец спросил Муксон.

— Да, но убийства не инспектора Кукерса.

— Кого же тогда?

— Дали бы закурить, — сказал я.

Комиссар сунул мне в рот осклизлый чинарик, но держать его размочаленными беззубыми деснами было трудно.

— Теперь вы убедились, что мне можно доверять, — прохлюпал я. — Раз на то пошло, сняли бы наручники.

Муксон задумчиво побренчал в кармане связкой ключей, но все же пустил один из них в ход, после чего достал из сейфа початую бутыль с желтой этикеткой. Сейчас, вблизи, я разглядел, что это был джин…

4

Я определил эту историю как «глубоко психологический детектив», но на самом деле для детектива здесь маловато игры ума и чересчур много будничной правды жизни. Что же касается психологизма, то вы имеете полное право спросить: где же тут, к черту, психологизм? И я вам на это отвечу: он глубоко в глубине. Если же вы этим не удовольствуетесь и захотите узнать точную глубину, я вам снова отвечу, хотя имею полное право хранить молчание, ибо наш разговор начнет уже походить на допрос. Я вам отвечу, будьте покойны. Раз на то пошло.

Голубой вагон

сказка для самых-самых

«Каждому-каждому в лучшее верится…»

/из детской песенки/

Деревня Дундуки всегда лежала вдали от столбовых дорог цивилизации. Спокон веков здешние обитатели сажали капусту и репку, разводили розово-пестрых свиней, собирали в лесу полезные травы-коренья и варили из них особого свойства и крепости дундуковскую брагу. Жизнь в Дундуках текла размеренно и тихо, ничем, кроме смены сезонов, не выдавая факта собственного течения.

Так оно и продолжалось до тех пор, пока однажды в высоких руководящих сферах не занялись обсуждением проблем не столь уж отдаленного будущего, решив с предельной точностью рассчитать направление хода научного и технического Прогресса. Расчеты были поручены специальной Электронной Машине, которая вдруг возьми да и вычисли, что этот, значит, Прогресс самым что ни на есть прямым образом движется по направлению к затерявшейся в таежной глуши и давным-давно позабытой всеми инстанциями деревушке под названием Дундуки.

Что тут за переполох поднялся! Ведь Лучшие-то Умы предполагали совсем иначе, нежели Электронная Машина, и они попытались отстоять свою теперь уже сомнительную точку зрения.

По счастью, нашлись в нашей стране Еще Более Лучшие Умы, которые активно поддержали электронику, обвинили оппонентов в ретроградстве и мигом повышибали их изо всех мало-мальски ответственных кабинетов. Сделав дело, Умы стали смело гулять за большим круглым столом, сочиняя такие проекты, чтобы этот своенравный Прогресс не застал их врасплох. Догулялись они до того, что в конце концов постановили развернуть в Дундуках строительство метрополитена, дабы к тому моменту, когда деревню захлестнет волна научно-технической эволюции, превратив ее в гигантский индустриально-культурный центр, как раз это метро и открыть, тем самым сразу сняв с повестки дня неизбежную в таких случаях транспортную проблему.

Пару месяцев спустя после принятия этого исторического решения в Дундуки на вертолетах прилетели рабочие в темно-зеленых брезентовых робах и оранжевых касках, посверлили там и сям землю, угостили мужиков городскими сигаретами и улетели обратно. А чуть погодя нагрянула целая толпа народу, в центре деревни соорудили трибуну, обшили ее кумачовой материей, а вокруг на улицах развесили всякие плакаты и лозунги. На трибуну стали один за другим подниматься мужчины в галстуках и шляпах и что-то громко кричать. Все прочие люди хлопали в ладоши и тоже кричали; самый пузатый мужчина неловко ковырнул землю лопатой, его сфотографировали, заиграла музыка, а потом все приезжие поголовно перепились дундуковской брагой и поутру отбыли восвояси.

Вскоре, однако, обнаружилось, что отбыли не все. Многие люди надолго задержались в Дундуках. Они огородили две большие площадки на северном и южном концах деревни и еще несколько подобных площадок в окрестных лесах, и начало там что-то гудеть, свистеть и ухать.

Деревенские дивились на всю эту суету, а мальчишки первое время только и делали, что лазали через зеленые заборы с намалеванной на них оранжевой буквой «М», но постепенно жизнь в Дундуках вернулась в привычную колею. Дощатую трибуну растаскали на хозяйственные нужды, к странным шумам привыкли, а деревенские бабы, собирая в тайге грибы, ягоды и полезные травы, перестали обращать внимание на всякие ящики и мудреные железяки, попадавшиеся чуть не на каждом шагу.

Прошло несколько лет, но больше ничего в деревне не менялось, лишь иногда откуда-то из-под земли вылезали пыльные люди в касках с фонарями на лбу и стреляли у местных мужиков самокрутки.

Научно-техническая эволюция между тем не спешила захлестывать Дундуки. В высоких сферах уже начали поговаривать, что Прогресс непозволительно запаздывает, тогда как строительство Дундуковского метрополитена медленно, но верно приближалось к концу.

И вот в один прекрасный день в Дундуки снова понаехала куча народу. В центре деревни воздвигли трибуну вдвое больше прежней, а поперек улицы протянули кумачовую ленточку. Мужчины в галстуках опять что-то кричали и махали шляпами, прочая публика громко била в ладоши, самый лысый мужчина ловко разрезал ленточку, его сфотографировали, заиграла музыка, забор на стройке опрокинули, и все полезли под землю кататься в метро, а после накачались брагой до степени безобразного неприличия, так что вечером некоторые селяне будто бы видели городских дядек пляшущими на лужайке как есть голышом — в одних только галстуках и шляпах.

Поутру всех их увезли, но прежнего уюта и тишины в деревне уже не было. Поначалу дундуковцам очень даже понравился метрополитен, и все, стар и млад, катались в нем с утра до ночи, но потом это занятие прискучило, да и подоспела пора сажать капусту и репку, так что метро осталось в полном распоряжении приезжих туристов.

Эта братия сперва валила толпами. Всем хотелось своими глазами увидеть чудо: современное комфортабельное метро под непролазными дебрями первозданной тайги. Но со временем люди смекнули, что им нет смысла тащиться в такую даль только ради того, чтоб увидеть метро, которое есть и в городе, а что касается леса, то по нему гораздо интереснее ходить пешком, чем гонять взад-вперед на подземке. Через несколько месяцев туристический бум схлынул.

И снова в Дундуках наступила тишина. Вопреки всем прогнозам, научный и технический Прогресс так и не пришел в деревню, свернув где-то на полпути. Как выяснилось, Электронная Машина допустила-таки грубую ошибку в своих расчетах, вследствие чего моментально объявившиеся Наилучшие Умы обвинили своих предшественников в бездарности, головотяпстве и растрате казенных средств, списали их вместе с Машиной в расход, а за границей купили другую Машину — по слухам, куда более сообразительную.

Таким образом Дундуковский Метрополитен оказался никому не нужен, хотя и продолжал исправно функционировать. На красивых, отделанных бронзой и полированным камнем подземных станциях через каждые пять минут останавливались аккуратные голубые вагоны, двери открывались и закрывались, время от времени механический голос возглашал: «Уважаемые пассажиры, у нас принято уступать места инвалидам, пожилым людям, пассажирам с детьми и беременным женщинам!», но никто его не слышал, — разве что любопытные деревенские крысы иногда забегали в распахнувшиеся перед ними двери, чтобы потом выскочить на следующей остановке, да еще розово-пестрые свиньи повадились в жаркие летние дни спускаться под землю и валяться на прохладных мраморных полах. По осени случалось так, что медведи залезали в теплые вагоны и катались в них до весны, засунув в пасть лапу. Последнее обстоятельство окончательно отпугнуло местных жителей от метро, и они завалили оба выхода из него, находившихся в пределах деревни — мало ли что оттуда вылезет? — а прочие станции сами по себе заросли и в конечном счете совсем затерялись в чащобе.

Лишь изредка в метро из любопытства проникали какие-нибудь приезжие чудаки. Они-то и сообщали, что поезда ходят с прежней исправностью, но все реже делают остановки, а потом они стали ходить вообще без остановок, с воем и свистом проносясь мимо поросших бесцветным мхом и шампиньонами платформ.

Но вот настал день, когда один из чудаков вылез из-под земли и объявил, что все поезда куда-то уехали и метро совершенно опустело.

Как только эта новость достигла высоких руководящих сфер, в Дундуки для разбирательства на месте была направлена компетентная комиссия, сопровождаемая группой журналистов. Комиссия спустилась в метро, прошла его из конца в конец, но не установила никаких научно объяснимых и подлежащих официальной констатации фактов. Уже на обратном пути, проходя мимо одной из станций, члены комиссии увидели на перроне человека в необычном, но вполне элегантном и даже щеголеватом костюме. Сидя на скамеечке у подножия массивной колонны, он ел мороженое и бегло просматривал какой-то иллюстрированный журнал. На вопрос, что он тут делает, человек удивленно ответил: «Как это что? Жду поезда, разумеется». Когда ему попытались втолковать, что поезда давно уже не ходят, он лишь досадливо отмахнулся и снова раскрыл свой журнал. Сочтя этого типа психически ненормальным, комиссия оставила его в покое и двинулась дальше; только самый младший научный сотрудник Тошняев ненадолго задержался, чтобы перешнуровать ботинок и заодно узнать у незнакомца результаты последнего тура футбольного чемпионата.

Между тем в тоннеле перед изумленной комиссией бесшумно возник сверкающий огнями поезд и в один миг передавил всех компетентных лиц вкупе с их сопровождением. Уцелел только оставшийся на перроне самый младший научный сотрудник Тошняев.

Он увидел, как из глубины тоннеля вдруг появился поезд и плавно затормозил у пассажирской платформы. Приглашающе распахнулись голубые двери, и ненормальный человек спокойно вошел внутрь. Тошняев, не вдаваясь в размышления, последовал за ним.

В вагоне было весьма многолюдно; одни пассажиры читали газеты и книжки, другие смотрели кино на огромных экранах, установленных в противоположных концах салона. Неожиданно к Тошняеву приблизился мужчина в униформе и строго спросил: «Ваш билет, гражданин?»

«Черт, какие еще билеты в метро?» — растерянно подумал сотрудник и на всякий случай показал свое служебное удостоверение. Контролер кивнул и, пробив удостоверение компостером, пошел дальше.

Поезд замедлил ход и остановился. Двери раскрылись, Тошняев поспешил выйти и очутился на совершенно незнакомой ему станции. Признаков запустения не было и в помине: полы блистали чистотой, а стены и потолок излучали мягкое сияние, заменявшее обычный электрический свет. Прямо с эскалатора его вынесло на широкий проспект, застроенный небоскребами самых причудливых модернистских конфигураций.

— Простите, это что за город? — обратился он к первому встречному.

— То есть как? Дундуки, разумеется, — прозвучало в ответ. — Э-э… да ты, парень, никак, того…

Первый встречный — а им оказался красноносый небритый мужик в сверкающем золотистом комбинезоне и стоптанных кирзовых сапогах — посмотрел куда-то поверх плеча сотрудника и, понимающе хмыкнув, косолапо вскочил на ползущую вдоль шоссе самоходную ленту тротуара.

Оглянувшись, Тошняев увидел позади себя агрегат, похожий на те, что разливают газированную воду. Во рту у него было сухо после пережитых волнений, и, не найдя щели для монеты, он попробовал просто нажать кнопку в передней панели автомата, из недр которого тотчас возникла объемистая кружка с мутноватой жидкостью. Попробовав, Тошняев распознал незабываемый вкус дундуковской браги. После второй кружки он почувствовал себя значительно бодрее, а после пятой очнулся с шампиньоном во рту на поросшем бесцветным мхом перроне подземной станции…

По возвращении из служебной командировки Тошняев предстал перед специальными работниками особых органов и несколько раз подробно, в устной и письменной формах, изложил все, что с ним приключилось. По итогам тщательного анализа его показаний (а также дырок от компостера в служебном удостоверении) экспертиза признала наличие у бедняги стойких антинаучных галлюцинаций, предположительно возникших на почве съеденного им поганого гриба. Подорвавший свое душевное здоровье Тошняев был отправлен в профильную лечебницу, где очень скоро при попустительстве санитаров объявил себя «самым старшим и самым научным сотрудником».

Что же касается факта поголовного истребления компетентной комиссии, то он был надлежащим порядком установлен и зафиксирован. В конечном счете, на самом верху сложилось мнение о возможной причастности к этому делу секретных служб одной из иностранных держав, и, дабы ликвидировать осиное гнездо врага, Дундуковский метрополитен решено было взорвать.

С двух концов в тоннель заложили несколько десятков тонн взрывчатки, и вскоре оглушительный гром потряс окрестности. Однако, вопреки расчетам новейшей Электронной Машины, своды метро рухнули не там, где это планировалось, а как раз в том месте, где оно проходило под злополучными Дундуками. Земная твердь разверзлась, и в образовавшуюся громадную расселину провалилась вся деревня вместе с мужиками, бабами, детьми, дворами, огородами, свиньями, крысами и бочонками браги.

Нерасчетливой заграничной Машиной вплотную занялись специальные работники особых органов и в два счета тяжелыми сапогами отбили ей все электронные мозги, но дундуковцам это уже не могло послужить утешением — после взрыва от них самих и их малой родины на поверхности земли не осталось ничего, кроме глубокого оврага, со временем заросшего чертополохом. Могло не остаться и самого названия Дундуки, поскольку во всех официальных документах оно оказалось кем-то тщательно вымаранным, однако ситуация, по счастью, вновь переменилась: Сверхнаилучшие Умы подняли на дыбы общественное мнение и стали добиваться увековечения памяти исчезнувшей деревни, что по зрелому размышлению решено было сделать в наименовании строящегося сейчас на ее месте Дундуковского Телецентра — элегантной башни со смотровой площадкой для туристов и вращающимся рестораном на высоте двухсот шестидесяти пяти метров над уровнем первозданной тайги.

1987

Тузы на мизере

хроника времен демократического
самостроя

Действующие лица:

Свистюков, Апашляев, Кикозов — депутаты полусреднего звена.

Джон-Пьер-Вильгельм — кронпринц Галапагосский; находится проездом.

Амбрэ и Коррифан — его советники.

Милиционер — страж в законе.

Незнакомец — боливийский шпион; притворяется парагвайцем.

Незнакомка — никому не знакомая женщина.

Дубощепов — истинный патриот, сын своего отечества.

Шалман Абрек-заде — специалист по шашлыкам, фундаменталист по убеждениям.

Бездействующее лицо:

Homo in machina — человек в машине.

Место действия — природа.

Время действия — московское.

Сцена I

Уикенд. Провинция. Костер на берегу реки. Шалман Абрек-заде сидит перед огнем, нанизывая мясо на шампур. Неподалеку — раскладной столик, за которым играют в карты Свистюков, Апашляев и Кикозов. Свистюков в светлом летнем костюме, Апашляев в майке и бриджах, Кикозов в одних трусах. Все трое при галстуках и депутатских значках (у Кикозова он приколот на галстук вместо булавки). На дальнем конце поляны виден легковой автомобиль непонятной марки, в котором спит человек, положив голову на руль.

СВИСТЮКОВ (тасуя карты). Сейчас четвертого найти — и пульку расписали бы.

АПАШЛЯЕВ. Так позови Шалмана и всего делов.

КИКОЗОВ. Он не пойдет, ему играть не позволяет вера.

АПАШЛЯЕВ. Жена, что ли? Вот стерва!

КИКОЗОВ. Может, этот согласится? (кивает на человека в машине)

СВИСТЮКОВ. Он спит и не проснется до конца.

АПАШЛЯЕВ. А мне что удивительно: такой хороший день — и ни души вокруг.

КИКОЗОВ. Прекрасный день. Слышь, лебеди чирикают. Природа…

АПАШЛЯЕВ. Не слышу ни хрена (разворачивает газету). В Москве опять какой-то съезд.

СВИСТЮКОВ (сдавая карты). Или все тот же.

АПАШЛЯЕВ. Кто их разберет. (открывает следующую страницу газеты, читает заголовок) «Миллионеры вылезают из подполья»… Интересно…

КИКОЗОВ (задумчиво). Я тоже мог бы стать миллионером, имей я миллион.

СВИСТЮКОВ. Оно понятно, а попробуй без него.

КИКОЗОВ (задумчиво). Без миллиона не получится, наверно.

АПАШЛЯЕВ. Зато мы многое имеем в личном плане — было бы здоровье…

КИКОЗОВ (наливает водку). Здоровье депутатов!

СВИСТЮКОВ. Козырь крести.

ВСЕ ТРОЕ (хором). Дураки на месте!

Чокаются, пьют и заразительно смеются. Над лесом поднимается туча ворон.

---

Сцена II

Там же. Из-за кустов на левом краю поляны выходят Незнакомец и Незнакомка. Они увлеченно беседуют.

НЕЗНАКОМКА (смеясь). Вы, шведы, все такие славные — я просто умираю.

НЕЗНАКОМЕЦ. Я, между прочим, парагваец.

НЕЗНАКОМКА. Кто бы мог подумать?! Вы к нам по линии поп-стоп?

НЕЗНАКОМЕЦ. Нет, я по линии Маннергейма и дальше гидропланом через Ладогу.

НЕЗНАКОМКА. Ах, гидроплан? Я сразу поняла, что вы по части гидро. Сейчас их столько развелось в наших краях, повсюду рыскают, у всех такие планы — я просто умираю…

НЕЗНАКОМЕЦ. А вы могли б не умирать? Так, просто для разнообразия.

НЕЗНАКОМКА. Не бойтесь, вся я не умру. Вы любите портвейн?

НЕЗНАКОМЕЦ. Еще бы не любить!

НЕЗНАКОМКА. Тогда давайте выпьем из горла — это экзотика, как раз для иностранцев.

Незнакомец отпивает из горла, Незнакомка доканчивает бутылку и бросает ее через голову в реку.

НЕЗНАКОМКА. Попала! Попала! Ура! (хлопает в ладоши)

НЕЗНАКОМЕЦ. Вы прекрасны совсем без извилин, как сказал бы поэт Пастернак.

НЕЗНАКОМКА. От Пастернака я прямо без чувств! (замечает народных депутатов) А это кто здесь? Вроде как пикник…

СВИСТЮКОВ. Глядите, вон четвертый объявился.

АПАШЛЯЕВ. И пятая.

КИКОЗОВ. Распишем пулечку, славяне?

---

НЕЗНАКОМЕЦ. Йаг талар интэ рюска.

АПАШЛЯЕВ. Не понял каламбур…

СВИСТЮКОВ. Чего тут понимать! Играем на валюту.

КИКОЗОВ (к Незнакомке). Вы тоже с талерами или с переводом?

НЕЗНАКОМКА (возмущенно). Как вам не стыдно говорить такие вещи! Разве не видите — я женщина.

ДЕПУТАТЫ (возбужденно). Женщина!!!

Все трое набрасываются на Незнакомку. Та нехотя сопротивляется. Из-за кустов на правом краю поляны выходит Милиционер.

МИЛИЦИОНЕР. Стоять! Молчать! Руки за голову!

Все замирают.

Сцена III

Те же и Милиционер.

МИЛИЦИОНЕР. Составим протокол. Все будут отвечать по очереди и по строгости закона. (подходит и садится за раскладной столик, замечает бутылку водки) Та-ак, обстоятельства отягчаются… Небось еще какой-то самопал.

СВИСТЮКОВ. Что вы, сержант, казенного разлива.

МИЛИЦИОНЕР. А вот, сейчас проверим… (наливает в стакан, пьет) Гм, действительно, казенная… (закусывает огурчиком) Та-ак, обстоятельства смягчаются. (достает из планшета протокольный бланк) Теперь к формальностям. Мотивы нарушения порядка?

СВИСТЮКОВ. Здесь нарушений не было в помине. Мотив, конечно, был, но самый благородный — мы совершали бдительный поступок при задержании шпионского агента. Порукой в том мой депутатский знак…

АПАШЛЯЕВ и КИКОЗОВ. И мой! И мой!

МИЛИЦИОНЕР. Тогда другое дело. Агентов столько развелось в наших краях — повсюду рыскают, у всех такие рожи… Ну, стало быть, который?

ДЕПУТАТЫ. Вот он самый.

Показывают на Незнакомца.

МИЛИЦИОНЕР (внимательно его разглядывает). Типичный.

АПАШЛЯЕВ. Думал нас подкупить, загибал про какие-то талеры.

НЕЗНАКОМКА. Мы пили с ним «Далляр»…

НЕЗНАКОМЕЦ. Этто йэст нишчефо… этто кляйн каламбургер…

КИКОЗОВ. Ишь как шпарит по-нашему — сразу видать, что обучен.

МИЛИЦИОНЕР. Сейчас еще не так заговорит. Мне эта агентура не впервой.

Достает из кобуры пистолет.

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты чё, начальник, сдвинулся маленько по фазенде? Карамба! Доннерветтер! Тусан йевлар! Я в чистом виде мирный парагваец!

МИЛИЦИОНЕР. Тьфу, паразит, как быстро раскололся — неинтересно даже.

КИКОЗОВ. Смерть шпионам!

НЕЗНАКОМЕЦ. Но я пока еще ни в чем не виноват! Имеете вы что-то против парагвайцев?

МИЛИЦИОНЕР (подумав пять секунд). Я ничего не имею «за».

АПАШЛЯЕВ. Кончай болтать, в расход его, чучмека!

МИЛИЦИОНЕР. Расстрельные дела не любят суеты. Не верещи под руку.

Наводит пистолет на Незнакомца.

НЕЗНАКОМЕЦ. Аа-а, мусорная вонь! (рвет на груди футболку) Стреляй! Но пасаран! Смотрите все, как умирает кабальеро!

МИЛИЦИОНЕР. Сейчас. Сейчас… один момент.

Старательно целится.

СВИСТЮКОВ. Стреляйте, дружище.

ВСЕ (в нетерпении). Ну! Ну! Давай! Жми собачку!

Милиционер продолжает целиться. Незнакомец поет шведский национальный гимн и совершает резкие телодвижения, чтобы затруднить прицел.

МИЛИЦИОНЕР. Молчать! Стоять! Руки за голову!

Все замирают. Звучит выстрел. Незнакомец падает как подкошенный.

ВСЕ (одобрительно). Козырно вдарил! Поделом!

АПАШЛЯЕВ (к Милиционеру, с видом знатока). Это какой у вас калибр — двадцать четвертый или разрывной?

МИЛИЦИОНЕР. Это пока что табельный, системы «шпалер». Но в будущем году мне обещали разрывной. Такого вот калибра… (показывает) Со штыком.

ВСЕ (изумленно). Ай-ай-ай!

АПАШЛЯЕВ (трогая пистолет пальцем). Вы в муху со скольких шагов?

МИЛИЦИОНЕР (уклончиво). Это смотря какая муха и чьи шаги.

СВИСТЮКОВ. Да вы, я погляжу, стрелок не промах!

МИЛИЦИОНЕР (скромно). Случалось, попадал.

КИКОЗОВ. А что, сержант, не расписать ли пульку? И водочки…

МИЛИЦИОНЕР. Пожалуй, но чуть-чуть. Я все-таки при исполнении. Как говорил Суворов, пулька — дура…

КИКОЗОВ. А подкидной — дурак.

Все заразительно смеются.

МИЛИЦИОНЕР (показывает на человека в машине). А это еще кто?

АПАШЛЯЕВ. Он спит.

МИЛИЦИОНЕР (подозрительно). А почему?

СВИСТЮКОВ. Почти всегда вообще.

МИЛИЦИОНЕР (подумав пять секунд). Случается и так.

НЕЗНАКОМКА. Эй, посмотрите, сюда едет пароход!

Сцена IV

Там же. К берегу подходит большой парусный катамаран, грубо сколоченный из бальсовых бревен.

ШАЛМАН АБРЕК-ЗАДЕ (взволнованно бегая вдоль кромки воды). Шайтан! Шайтан! Аллах акбар!

С катамарана бросают трап и попадают им по голове Шалмана Абрек-заде. Тот падает и замолкает. По трапу на берег сходят Джон-Пьер-Вильгельм, Амбрэ и Коррифан.

АМБРЭ (официозным голосом). Прошу приветствовать согласно этикету Его Высочество кронпринца Галапагосского, Гельголандского, Ян-Майенского и прочая-многажды-прочая!

---

Депутаты церемонно кланяются, Милиционер берет под козырек, а Незнакомка срывает в траве одуванчик и подносит его Джон-Пьер-Вильгельму.

НЕЗНАКОМКА. Высочайшему господину прынцу — наш полный привет!

ДЖОН-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ. Йаг такар эр.

Амбрэ целует даме ручку, Коррифан шаркает обеими ногами.

СВИСТЮКОВ (дипломатично). Прошу отведать с нашего стола.

Достает из-под столика еще одну бутылку водки, наливает полный стакан и угощает кронпринца. Тот благосклонно пьет и закусывает одуванчиком.

ДЖОП-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ. Дэт смакар бра натурлигтвис…

Амбрэ и Коррифан тут же срывают по одуванчику и начинают их жевать, демонстрируя удовольствие.

ДЖОН-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ. …мен йаг вил крэкас.

Амбрэ и Коррифан выплевывают одуванчики, демонстрируя отвращение.

НЕЗНАКОМКА (хлопая в ладоши). Ах, что за прелесть эти шведы, что за прелесть!

КОРРИФАН. Какие в жопу шведы! Мы — галапагосцы.

АМБРЭ (официозным голосом). Его Высочество находится проездом!

ДЖОН-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ (растерянно озираясь). Где-где я нахожусь?

КОРРИФАН. Хер знает. Вроде где-то здесь.

АМБРЭ. Мне сообщили, что как раз в этих местах возможна боливийская засада. У них повсюду партизанские посты. Повысим бдительность…

Труп Незнакомца вздрагивает и незаметно отползает в заросли. С противоположного конца поляны появляется Дубощепов. Он в белой косоворотке и фуражке с лаковым козырьком, штаны его закатаны до колен, ноги босы.

Сцена V

Те же и Дубощепов.

ДУБОЩЕПОВ. Кого я вижу! Наши депутаты! И наша милиция при них!

МИЛИЦИОНЕР. Ага, еще один. Уж я их убиваю, убиваю, а их не убывает, паразитов. Один момент… (проверяет обойму)

АПАШЛЯЕВ. Мне вот что удивительно — день вроде не из лучших, и место тихое, а сколько здесь народу!

СВИСТЮКОВ. Не отвлекайтесь, карты всем сданы. Сержант, садитесь здесь.

Депутаты и Милиционер рассаживаются вокруг стола, берут карты и разглядывают их с глубокомысленным видом.

ДУБОЩЕПОВ (подходя ближе). Товарищи избранники, как твердый патриот и верный сын отечества на конченых началах, я прибыл оказать на вас поддержку со стороны трудящего народа и строго вас призвать…

КИКОЗОВ (прерывает его). Что, водки хочешь?

ДУБОЩЕПОВ. Как же не хотеть? По своей сути я противник алкоголя, но в смысле водки, как глубокий патриот и стопроцентный неамериканец, я проявляю политическую гибкость…

Выпивает предложенный стакан, причмокивает и занюхивает рукавом.

КОРРИФАН. Ишь как прогнулся! Одобряю это дело.

ДЖОН-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ (восхищенно). Какой патриотический порыв! Какая глубина! Столь верный сын отечества и нам не помешал бы… У нас есть в штате должность патриота?

КОРРИФАН. Она вакантна. Наш последний патриот сбежал через галапагосско-боливийскую границу. Ему там предложили должность диссидента на грантовом окладе.

АМБРЭ (к Дубощепову). Послушайте, мой друг, у нас в придворном штате вакансия открылась. Не потянете глубоким патриотом?

ДУБОЩЕПОВ (самодовольно). Уж мне ль не потянуть! Один вопрос ребром не в бровь, но в тему: скажите, а страна у вас богата?

АМБРЭ. Судите сами. Статистическим порядком мы занимаем первое-второе место в мире по нефтяным пятнам на живую душу, включая черепах, пингвинов и козлов, имеющих галапагосское гражданство.

ДУБОЩЕПОВ. Неслабый плюрализм, хотя слегка смущают граждане-козлы: как бы они не взяли вашу власть в свои копыта… Однако вдохновляют нефтяные пятна.

АМБРЭ. Еще бы! Только в прошлом месяце отправили на экспорт два нефтяных пятна: одно в Австралию, другое в Антарктиду.

ДУБОШЕПОВ. Да, широко живете.

АМБРЭ. Жалоб нет, и жалобных книг тоже. У нас такая жизнь: с утра до вечера купаемся в грязи, которая считается лечебной, едим грибные щи с аперитивом и поражаем боливийских регулярных партизан на почве брани, большей частью нецензурной. Касательно трепещущих проблем: мы разрешаем их без промедленья единовластным и прямым голосовоплем в сугубых рамках поголовного консенсуса.

ДУБОЩЕПОВ. Мне это нравится — у вас есть взгляд на вещи. И демократия как будто налицо. Скажу вам сразу без зазренья угрызений, что человек я кардинально беззаветный и не чураюсь никакой работы, поскольку никто никогда все равно не заставит меня ее делать. Мой критерий конкретно во всем: либо так, либо этак, но больше никак, разве только от случая к случаю и потихоньку. Говорю это как верный сын и большой патриот моей новой страны — как бишь она зовется?

АМБРЭ. Со временем запомните. Так значит, по рукам?

Они бьют по рукам. От края поляны, застегивая на бегу ширинку, возвращается ненадолго отлучавшийся Коррифан.

КОРРИФАН. Мой принц, засада! Мы окружены! В кустах я только что столкнулся с боливийцем. Хитер, подлец, — лежит как будто мертвый, я на него поссыкал, он — молчок…

ДЖОН-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ. Аврал! Отдать с концом швартовы! Ищите и свищите всех наверх! Готовьте бумеранги и остроги! (с энтузиазмом) Мы примем бой!

АМБРЭ и КОРРИФАН (без энтузиазма). Покой нам и не снится…

ДУБОЩЕПОВ (устремляясь за ними). Эй, мужики, а где моя каюта?

ДЖОН-ПЬЕР-ВИЛЬГЕЛЬМ (к остающимся на берегу). Не поминайте лихо, камарады, чтобы его не разбудить. (команде) Все по местам, у кого они есть! Сбросить балласт! Открыть боевые кингстоны! Полный вперед! Сарынь на кичку!

Оркестр на палубе играет шведский национальный гимн, под звуки которого катамаран отчаливает.

---

Сцена VI

Там же. Катамаран уплыл. Шалман Абрек-заде по-прежнему лежит на берегу. Депутаты играют в карты с Милиционером. Незнакомка рвет на поляне одуванчики и сплетает из них петлю.

СВИСТЮКОВ. Я пас.

МИЛИЦИОНЕР. Угу.

АПАШЛЯЕВ. А этот, как его… на конченых началах — куда он делся?

КИКОЗОВ. Я пас.

СВИСТЮКОВ. Он эмигрировал.

АПАШЛЯЕВ. Уже? Вот молодец!

МИЛИЦИОНЕР. Успел, однако.

КИКОЗОВ. Ясно, все там будем.

МИЛИЦИОНЕР. Угу.

КИКОЗОВ. Шалман, кажись, накрылся.

АПАШЛЯЕВ. А с ним и наши шашлыки.

КИКОЗОВ. Он, помнится, хотел подзаработать, чтоб съездить за бугор к святым местам…

СВИСТЮКОВ. У них так принято, у фундаменталистов.

За кустами в глубине поляны, никем не замеченный, проходит Незнакомец, сгибаясь под тяжестью портативного торпедного аппарата.

АПАШЛЯЕВ. Я пас.

МИЛИЦИОНЕР. Я так и сяк.

СВИСТЮКОВ. Это у вас фамилия такая — Такисяк?

МИЛИЦИОНЕР. Тогда я пас.

СВИСТЮКОВ. Вам пасовать уже нельзя. Играем мизер. Что там в прикупе?

МИЛИЦИОНЕР (вскрывает прикуп). Тузы.

АПАШЛЯЕВ (сочувственно). Не подфартило.

КИКОЗОВ (сочувственно). Дело дрянь.

СВИСТЮКОВ. Блюстителям сегодня не везет. (к Милиционеру) С вас триста рваных.

МИЛИЦИОНЕР. Просто бред какой-то — он не годится даже в протокол.

КИКОЗОВ. Хотите отыграться?

МИЛИЦИОНЕР. Я на службе. Патронами возьмете? Табельные, не хухры-мухры. (достает из кармана пригоршню патронов) А кстати, где шпион, которого я шлепнул? Мне всяко надо отчитаться, сдать труп, составить докладную…

Все растерянно озираются.

КИКОЗОВ. Он исчез.

СВИСТЮКОВ. Как ветром сдуло. Может статься, сержант, вы промахнулись?

МИЛИЦИОНЕР. Исключено. Я опытный стрелок.

НЕЗНАКОМКА (подходя с одуванчиковой петлей в руках). От опытных стрелков я вся без чувств! (накидывает петлю на шею Милиционеру) Какая прелесть!

МИЛИЦИОНЕР. Молчать! Стоять! Ноги за голову!

АПАШЛЯЕВ. Мы вроде депутаты, а не акробаты.

КИКОЗОВ (к Милиционеру). Тебе бы подлечить менталитет, а то, не ровен час, задвинешься по службе.

МИЛИЦИОНЕР. Ах, вот как! Получите!

Бросает патроны в костер и убегает прочь. Патроны один за другим взрываются.

ВСЕ. Ах! Ой! Атас! Я ранен! Мы погибли!

Общая паника. Постепенно пальба стихает. Вяло дымит разбросанный костер. Пауза.

АПАШЛЯЕВ. Уф, вроде пронесло.

КИКОЗОВ. И меня тоже. Жаль, нету запасных трусов.

СВИСТЮКОВ (оправляя костюм). Играем дальше?

КИКОЗОВ. Но сначала выпьем.

Нетвердой рукой разливает по стаканам водку.

НЕЗНАКОМКА (восторженно). Прикольный фейерверк, такой огонь — я просто умираю… (падает и умирает)

АПАШЛЯЕВ (Кикозову). Ей не наливай.

КИКОЗОВ. Понятно. Все там будем.

СВИСТЮКОВ (тасуя карты). Сдаю на дурака.

КИКОЗОВ. Сдавай на всех.

АПАШЛЯЕВ (кивая на человека в машине). А этот давит массу, хоть бы хны.

СВИСТЮКОВ. Зато потом проснется, исполненный сил и вообще.

КИКОЗОВ (скептически). А силы-то откудова возьмутся, если он дрыхнет без еды-питья и хоть какого-то полезного движения? Этак недолго и дистрофиком проснуться…

С излучины реки доносится звук мощного взрыва. Все вздрагивают.

АПАШЛЯЕВ. Кто там еще бузует? Может, наш сержант?

КИКОЗОВ. Таки надыбал где-то разрывной.

СВИСТЮКОВ. Знать, дослужился, шпалер ему в талер!

АПАШЛЯЕВ. Взгляните на Шалмана.

Очнувшийся Шалман Абрек-заде стоит на коленях, лицом в сторону костра.

СВИСТЮКОВ. Сейчас завоет. С ним это случается частенько — навроде приступа.

Шалман Абрек-заде, нараспев читая молитву, совершает намаз.

КИКОЗОВ. Фундаментально завывает.

СВИСТЮКОВ. А мне всегда тоскливо от их песен.

КИКОЗОВ. Он за бугор хочет свалить, чтобы к святым местам поближе. Как это называется — джи-хадж?

СВИСТЮКОВ. Навроде этого.

АПАШЛЯЕВ. Я тоже бы не прочь свалить, пусть даже не к святым.

КИКОЗОВ. Дык нам оно не к спеху. Чем здесь не жизнь? Пока мы в дамках, нам все по фиг.

СВИСТЮКОВ. Мы — люди, избранные из народной массы, чтоб улучшать свою жизнь на местах.

КИКОЗОВ. Авось еще улучшим.

СВИСТЮКОВ. Непременно… (шлепает колодой) Готово, козырь прежний.

АПАШЛЯЕВ. Сперва заправимся.

Депутаты поднимают стаканы.

КИКОЗОВ. Здоровье наше!

ВСЕ ТРОЕ. Будем! Будем! Будем!

Чокаются, пьют, заразительно смеются. Шалман Абрек-заде продолжает распевать молитву. Человек в машине бездействует. Издалека, постепенно усиливаясь и заглушая все прочие звуки, доносятся крики ворон.

1990

Культура случая

хроника воздушного инцидента

Все шло строго по графику. Рейсовый самолет одной вроде бы солидной авиакомпании на оптимальной высоте и соответствующей скорости перемещался в воздушном коридоре над территорией одной вроде бы демократической страны. Сто двадцать три пассажира самолета возвращались домой из краткосрочной туристической поездки и с жадным интересом читали на лету свежую отечественную прессу. Десять других пассажиров безучастно дремали в своих креслах, возвращаясь из долгосрочных командировок. Еще двое пассажиров были гражданами страны, только недавно вступившей на демократический путь развития. Каждый из них имел по круглой бороде, оранжевому тюрбану на макушке и пакету жевательных леденцов за щекой — на случай приступа воздушной болезни. Кроме того, у них имелся один огромный барабан типа «том-том», зарегистрированный в таможенной декларации как древний гонг типа «там-там», поскольку законами страны, в которую они летели, ввоз том-томов предусмотрен не был, тогда как ввоз там-тамов был этими законами предусмотрен и даже всячески поощрялся. Справка об антикварности музыкального инструмента позволила иноземцам не сдавать его в багаж, а пронести в салон, купив для того два дополнительных места. Итак, самолет летел.

Одновременно с этим далеко внизу, на территории одной вроде бы демократической страны, мятежная антиправительственная группировка готовилась к боевым испытаниям только что полученной по тайным каналам новейшей трехступенчатой ракеты класса «земля-воздух». Группировка состояла из непримиримых фанатиков, фашиствующих феодалов и одурманенных пропагандой малограмотных крестьян. Предводителем у них был невменяемый уголовник. Ракета имела уникальную головку самонаведения, реагировавшую на запах авиационного топлива. Ее привезли в разобранном виде из дальнего далека на верблюдах, которые страшно устали, потому что в этих горах совсем не было еды (и воды там не было тоже). Ракета готовилась к старту.

Международный воздушный коридор, в котором летел рейсовый самолет вроде бы солидной авиакомпании, пролегал неподалеку от границы с одной псевдодемократической милитаристской страной. Руководители этой страны пришли к власти вопреки воле народных масс, не считались с мнением мирового сообщества, грубо попирали свою собственную конституцию и всячески поощряли в войсках нездорово-агрессивные наклонности. Как раз в это время в воздушном пространстве псевдодемократической страны у самых ее границ барражировал истребитель-перехватчик заокеанского производства, ища к чему бы такому придраться и как бы чего перехватить. За каждую провокацию летчики получали премию в твердой валюте и персональное благословение местных служителей культа. Истребитель выискивал цель.

В рейсовом самолете вроде бы солидной авиакомпании сто двадцать три пассажира со все возрастающим интересом продолжали читать свежую прессу, где говорилось о небывалом расцвете альтернативной культуры и об успешно подписанном совместном коммюнике. Десять пассажиров спали. Дружелюбные стюардессы разносили минеральную воду. Атмосфера была спокойной и располагающей до тех пор, пока ее не начали радикально портить люди в оранжевых тюрбанах. Они вдруг извлекли из недр своего том-тома антикварный станковый пулемет типа «пом-пом» и, от натуги плюясь жевательными леденцами, покатили его по проходу в сторону пилотской кабины. Некоторые из пассажиров забеспокоились, но стюардессы выказали завидное присутствие духа, продолжая как ни в чем не бывало разносить минеральную воду. Тем самым панику удалось предотвратить. Пассажиры вновь углубились в чтение. Самолет летел своим курсом.

Между тем далеко внизу члены мятежной антиправительственной группировки как раз закончили приготовления к пуску новейшей ракеты класса «земля-воздух». Предводитель банды, невменяемый уголовник, был изначально далек от всякой культуры, совершенно не умел видеть альтернативу и за всю свою жизнь не прочел ни одного совместного коммюнике. Поэтому он безжалостно навел ракету в небо, где пролетал рейсовый самолет вроде бы солидной авиакомпании, и с идиотским хохотом нажал на гашетку. Ракета взяла старт.

В это самое время истребитель-перехватчик с опознавательными знаками одной псевдодемократической страны, подстрекаемый с земли своим безответственным и недальновидным руководством, вошел в чужое воздушное пространство и с провокационными целями приблизился на расстояние сорока метров к рейсовому пассажирскому самолету вроде бы солидной авиакомпании. Достигнув предусмотренной эксплуатационными характеристиками скорости, ракета отделила первую ступень. Двое в тюрбанах продолжали катить пулемет к пилотской кабине. Дружелюбные стюардессы начали собирать пустые стаканчики из-под минеральной воды. Ракета отделила вторую ступень, и в этот самый момент пилот перехватчика, нагло ухмыляясь в микрофон, на ломаном иностранном языке приказал экипажу лайнера немедленно сменить курс и приземлиться на территории одной псевдодемократической страны. Пока пилоты лайнера молча переживали эту неприятность, люди в тюрбанах наконец докатили пулемет до кабины и, просунув дуло внутрь, на еще более ломаном иностранном языке потребовали развернуть самолет и лететь в третью страну, по всем параметрам абсолютно недемократическую. Пилоты лайнера продолжали молчать, но их переживания усилились.

Новейшая ракета класса «земля-воздух», полученная по тайным каналам мятежной антиправительственной группировкой, самонаводилась на цель по запаху авиационного топлива. В тех случаях, когда у ракеты была возможность выбора, она, естественно, выбирала топливо лучшего качества. Псевдодемократическая страна, чей истребитель-перехватчик находился в сорока метрах от рейсового самолета вроде бы солидной авиакомпании, славилась исключительно высоким качеством своих нефтепродуктов. Летчик не успел катапультироваться.

Когда поблизости произошел взрыв, и лайнер сильно тряхнуло, люди в оранжевых тюрбанах сразу подумали, что это взорвалась адская машина, подброшенная в багажный отсек их заклятыми врагами в зеленых тюбетейках. Но вышло так, что у адской машины, действительно подброшенной в багажный отсек, в результате встряски за пять минут до взрыва заклинило стрелки антикварного часового механизма, и она не сработала вовсе. Однако двое в тюрбанах этого знать не могли. Посему они, бросив пом-пом, в панике достали из том-тома два парашюта, открыли переднюю входную дверь и выпрыгнули из лайнера. Расторопные стюардессы мигом закрыли за ними дверь, дабы не создавать дискомфорта остальным пассажирам.

Несколько минут спустя парочка в оранжевых тюрбанах благополучно приземлилась на пустынном горном плато, где среди голых скал безуспешно пытались пасти голодных верблюдов члены мятежной антиправительственной группировки — все, как назло, в зеленых тюбетейках…

А рейсовый самолет вроде бы солидной авиакомпании продолжил полет строго по графику. В салоне царила спокойная и располагающая атмосфера. Сто двадцать три пассажира оживленно обсуждали только что прочитанную свежую прессу. Проснулись десять пассажиров, возвращавшихся из долгосрочных командировок, и попросили пить. Все запасы минеральной воды уже были выпиты, но стюардессы сумели так дружелюбно ответить возжаждавшим десятерым пассажирам, что те мигом заткнулись, отпали на спинки кресел и вновь погрузились в сон.

Им снилось то, на чем они сэкономили деньги: пляжи, бунгало, коктейли под пальмами, яхты, шезлонги, рулетки, блэкджеки, полупоклоны официантов, кубики льда в хрустальных бокалах и девушки — стройные, темноглазые, в демократичных донельзя купальных костюмах.

Добрый выстрел

драматическое переосмысление детективной классики

Действующие лица:

Шерлок Холмс, он же Профессор Мориарти.

Доктор Ватсон, он же Полковник Моран.

Миссис Хадсон, она же Инспектор Лестрейд.

Манекен.

Полиция.

Сцена I

Непоздний вечер. Лондон. Смог и слякоть. Дом на Бейкер-стрит, 221b. Шерлок Холмс сидит за столом спиной к двери, шлепая картами по столешнице и саркастически комментируя ход партии. Крадучись входит доктор Ватсон.

ХОЛМС (не оборачиваясь): Здравствуйте, полковник.

ВАТСОН: Здравия желаю!.. Гм, однако вы обознались, Холмс.

ХОЛМС (оборачиваясь): Ах, это вы, Ватсон? Пардон, просто шаги знакомые, а я тут немного увлекся.

ВАТСОН: Что я вижу! Вы играете в карты сами с собой?!

ХОЛМС: В «переводного дурака», Ватсон. Вся фишка как раз в переводе.

ВАТСОН: Черт возьми, это феноменально!

ХОЛМС: Один момент, старина Ватсон… (шлепает картами и бормочет себе под нос) Десятка. Дама. Туз. Перевожу. А козыря, милейший, не хотите? Что, нечем крыть? Тогда получайте шестерки на погоны. Вы дурак, милейший! Дурак!! Поздравляю. Ха-ха-ха!

ВАТСОН: Кто именно дурак? Вы же играли сами с собой, Холмс.

ХОЛМС: Ах, да, чуть не забыл. Еще секундочку, старина… (залезает под стол и трижды кричит «кукареку») Ну вот и все, с этим покончено… (вылезает обратно) Теперь я к вашим услугам.

ВАТСОН: Знаете, Холмс…

ХОЛМС: О том, что вы только что посетили оружейный магазин и приобрели там духовое ружье? Разумеется, знаю.

ВАТСОН: На сей раз ваша догадливость опередила события, Холмс. Я еще не был в магазине, но я действительно собираюсь купить ружье и пришел к вам за советом. Вы, значит, рекомендуете духовое?

ХОЛМС: Немецкая модель, за сотню шагов может убить наповал. И практически бесшумно.

ВАТСОН: Похоже, это и впрямь то, что мне нужно.

ХОЛМС: Я, со своей стороны, тоже могу похвастаться приобретением. Взгляните сюда…

Подходит к стоящему в углу креслу и сдергивает с него покрывало. В кресле сидит манекен — точная копия Холмса.

ВАТСОН (обращаясь к манекену, изумленно): Вот так встреча! Мистер Мориарти?! Рад вас видеть, профессор.

МАНЕКЕН (глухо, не разжимая губ): Заткнитесь, полковник, старый вы идиот!

ХОЛМС: И то верно, дружище. Почему бы вам не заткнуться?

ВАТСОН (смущенно): Виноват. Возникла ошибка.

ХОЛМС: Эту прекрасную восковую фигуру я одолжил на время в музее своего имени. Она пригодится нам для охоты.

ВАТСОН: Охоты? На кого?

ХОЛМС: Всему свое время, коллега, всему свое время, и каждому свой срок. (звонит в колокольчик) Миссис Хадсон!

---

Сцена II

Те же и миссис Хадсон.

ХОЛМС: Меня сегодня никто не спрашивал, миссис Хадсон?

МИССИС ХАДСОН: Можно сказать что никто, сэр. Два раза заходил инспектор Лестрейд, но я сказала, что вас нет дома.

ХОЛМС: И правильно сделали. Незачем впутывать в наши дела полицейских ищеек. Этот Лестрейд ретив не по разуму. А теперь слушайте меня внимательно… (что-то шепчет ей на ухо) Вы все поняли?

МИССИС ХАДСОН: Ничего не поняла, мистер Холмс.

ХОЛМС: Превосходно, на это я и рассчитывал.

ВАТСОН: Лично я рассчитываю на ужин.

МИССИС ХАДСОН: Ужин будет как обычно.

ВАТСОН: То есть, опять пельмени с требухой? В Афганистане, больно раненый, я так скучал по настоящей английской кухне! Хоть бы разок состряпали яичницу с беконом или селедку с жареной картошкой.

ЛЕСТРЕЙД (сердито): Я вам не стряпуха, полковник! Но, если что, могу легко состряпать ордер на пятнадцать суток в кутузке!

МОРАН (приглядываясь): Пардон, инспектор.

ЛЕСТРЕЙД: Спокойной ночи, джентльмены.

МОРИАРТИ: И вам спокойной ночи, миссис Хадсон.

Сцена III

Поздний вечер. Пустой дом на Бейкер-стрит напротив дома 221b. Только что ненадолго развеялся смог. У окна второго этажа стоит профессор Мориарти. Крадучись входит полковник Моран.

МОРИАРТИ (шепотом): Сюда, доктор, осторожнее, не споткнитесь. Вы принесли духовое ружье?

МОРАН: Я вам не доктор, и нет у меня ружья! Вы опять обознались, черт вас возьми!

МОРИАРТИ: Пардон, полковник, уж очень знакомы эти шаги. Не понимаю, как можно красться с таким жутким шумом? Вы же матерый следопыт и зверобой, все лондонские клубы заполнены рогами и копытами из ваших охотничьих трофеев.

МОРАН: Да, но в лесу надо следить только за хрустом стручков, а здесь повсюду кучи стеклотары и одноразовых шприцев. К этому я никак не привыкну.

МОРИАРТИ: А что с духовым ружьем?

МОРАН: Чтобы его приобрести, требуется справка из полиции, но мы ведь условились…

МОРИАРТИ: Верно, с полицией лучше не связываться. Лестрейду палец в рот не клади, он не чета вздорному морфинисту Холмсу и тупому графоману Ватсону.

МОРАН: Вот почему я смог раздобыть лишь газовый пистолет. Между прочим, эксклюзивный экземпляр — сделан слепым, глухонемым и безруким немецким механиком.

МОРИАРТИ: Это фон Хер-как-его-там? Знаю такого, он еще и даун в третьем поколении. Ладно, попробуем обойтись тем, что есть. Взгляните на то окно. Видите Холмса?

МОРАН: Нет, профессор, не вижу никого, кроме манекена.

МОРИАРТИ: В том-то и весь фокус. Не правда ли, это занятно?

МОРАН: По мне так ничуть. Зато я вижу полицию — внизу целый взвод «бобби» и шпиков в штатском.

МОРИАРТИ: Это вон те, что стоят строем перед аптекой на углу? Однако, у вас острое зрение. Я слышал, будто вы в Афганистане издалека попадали в глаз тигру.

МОРАН: Не в глаз, а в пасть, и не издалека, а ближе некуда. С тех пор я инвалид. (смотрит на полицию) Интересно, что им всем нужно в аптеке?

МОРИАРТИ: Как это что? Покупают настойку боярышника. Служба у них нервная, а это снадобье помогает снять стресс.

МОРАН: Ну конечно же, черт возьми! Как я сам не догадался?

МОРИАРТИ: Внимание, появилась миссис Хадсон…

Сцена IV

Две минуты спустя. Квартира Холмса. Миссис Хадсон смахивает пыль с манекена. Запыхавшись, вбегают Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

ХОЛМС (потирая руки): Дело на мази, старина, дело на мази.

ВАТСОН: Я ничего не хочу понимать, но полностью доверяюсь вашей дефективной методике. (обращается к миссис Хадсон) Здравствуйте, инспектор.

ЛЕСТРЕЙД: Мы уже сегодня виделись, полковник.

Внимательно смотрят друг на друга.

ВАТСОН и МИССИС ХАДСОН (хором): Пардон, возникла ошибка.

ХОЛМС: Скоро раздастся выстрел. Сейчас для нас главное: поймать момент. Если мы его упустим… Ага, вот и он! Ловите его, ловите!

Все трое бестолково мечутся по комнате, пытаясь поймать момент. При этом доктор Ватсон размахивает газовым пистолетом. Неожиданно манекен ставит Ватсону подножку и, выхватив у него пистолет, стреляет себе в висок.

МОРИАРТИ: Ну, вот и готово! Холмсу конец! (демонически хихикает и потирает руки)

МОРАН (разглядывая манекен): Экая дыра в башке! Добрый выстрел получился. Жаль только, не бесшумный.

ЛЕСТРЕЙД: Всем оставаться на своих местах! Именем закона!

ХОЛМС: Перестаньте вопить, миссис Хадсон. Где ваши манеры?

На лестнице слышен громкий топот. Вбегает Полиция, ранее стоявшая в очереди у аптеки.

ПОЛИЦИЯ (множеством голосов): Именем закона! Всем оставаться на своих местах!

ЛЕСТРЕЙД: Вот и я говорю им то же самое…

ПОЛИЦИЯ (множеством голосов): Будьте любезны заткнуться, мадам! Где ваши манеры, в конце концов?

МИССИС ХАДСОН: Как вы смеете так разговаривать со своим начальством?!

ХОЛМС (указывая на инспектора Лестрейда): Хватайте его, это профессор Мориарти!

Полиция хватает миссис Хадсон.

ВАТСОН: (указывая на Мориарти): Хватайте его, это полковник Моран!

Полиция хватает Холмса.

МАНЕКЕН (указывая на Ватсона): Хватайте и этого тоже, он доктор Ватсон!

Полиция хватает Ватсона и выводит его вслед за остальными арестованными. Манекен остается в одиночестве.

МАНЕКЕН (флегматично): Беда с этими легавыми — опять все ковры истоптали. А кому прикажете убирать? Миссис Хадсон в кутузке и вернется нескоро, из когтей Лестрейда так просто не вырвешься. Э, да ну их всех к лешему! Перекинуться, что ли, с собою в картишки? (ковыряет пальцем в дырявой голове) Неохота… Тоска… Однако же выстрел был добрым…

ПЫЛЬНО ПАДАЕТ ЗАНАВЕС

Спозаранние баллады

Утро джентльмена

Вставайте, сэр. Будь проклято вино:

Вы справили в постель свои дела.

«Из всех искусств важнейшее — кино»?

Ну, снова закусили удила…

Вставайте, сэр, пропели петухи.

Не поскользнитесь — тут облеван пол.

«Тройным» опохмеляться не с руки.

Неважный каламбурчик: «Из двух зол…»

Вставайте, сэр, вы в пух разорены —

Какой вам вист, коль в голове лишь свист.

Что значит «лишь бы не было войны»?

Да вы еще к тому же пацифист!

Вставайте, сэр, у вас с утра дуэль,

Опять натащат секунданты грязи.

Не стоило бросать в окно мамзель —

Побойтесь Бога, вы ж не Стенька Разин!

Вставайте, сэр, опаздывать нельзя

На посмеянье светским ветрогонам.

А ваши полусветские друзья

Куда глядят? Как так «в наполеоны»?

Поднялись, наконец. Заряжен пистолет,

И кони ждут. Какие еще строки?

Однако я не знал, что вы поэт —

Недурненько про «парус одинокий».

Ну вот, приехали. Противник уже здесь

И лыко вяжет — видно, знает меру.

Его фамилия? Нет, вроде не Дантес…

Нет, и не Пушкин… Вам пора к барьеру.

Стреляйте, сэр, за чем же дело стало?

Гвардейский капитан дает сигнал.

Да, он гвардеец, но не кардинала.

Какой еще там, к черту, кардинал?!

Стреляйте, сэр, вам это не игра;

Напоретесь на пулю шутки ради.

И неуместно здесь кричать «ура» —

Не забывайтесь, вы не на параде.

…Вставайте, сэр, вас ждет кабриолет,

Наглец извозчик требует уплаты.

Вы зря в него бросали пистолет,

Ведь он не танк, и это не граната.

Вставайте, сэр, наложит доктор швы.

Сюртук загублен — экое пятно!

В одном, пожалуй, вы были правы:

Из всех искусств важнейшее — кино.

Утро монарха

Вставайте, сир, уж налито вино,

Рубином светит утренний бокал.

В приемной Вас министры ждут давно,

Судачат дамы про вчерашний бал.

Вставайте, сир, остынет шоколад.

Подрались в кордегардии пажи,

Поэт Вам посвятил венок баллад,

А шут принцессу матом обложил.

Вставайте, сир, в стране неурожай,

Холера и чума пустились в пляс.

Долгов полно, в казне нет ни гроша,

Сплотился не к добру рабочий класс.

Вставайте, сир, проиграна война,

Войска бегут, фельдмаршал в стельку пьян.

Пресс-секретарь был пойман с бодуна,

Когда за словом лез в чужой карман.

Вставайте, сир, петицию внесли

К Вам пролетарии. Про цены, хлеб и мир.

«Взашей каналий»?.. Ну-ка, вон пошли!

Его Величество не прочь еще dormir…

Вставайте, сир, восстал уже народ

И строит баррикады там и сям.

Кто был ничем — теперь наоборот;

Все хором шлют проклятия властям.

Вставайте, сир, дворец Ваш осажден,

Гвардейцы разбежались кто куда.

Министры? Здесь. Приказов Ваших ждем.

«Залить шары»? По пиву, господа!

…Вставайте, сир, закрылся ларчик просто.

Попытка мятежа не удалась:

Пресс-секретарь вдруг разродился тостом,

Чернь умилилась и перепилась.

---

Вставайте, сир, одержана победа!

Фельдмаршал стратегически созрел

И армию надменного соседа,

Не приходя в сознанье, одолел.

Вставайте, сир, мы перешли границы,

Трофейных много хлеба и вина.

Народ самозабвенно веселится,

И все кричат: «Да здравствует война!»

Вставайте, сир, здоровье Ваше пьем!

Равняют строй гвардейские полки.

В стране патриотический подъем…

Король встает!! Подать Его чулки!!!

Серенада под сурдинку

Ночь, балкон, прикид неброский,

Оттопырился карман

Благодатью поллитровки.

Тихо, Маша — я Дубровский.

Тихо, Люда — я Руслан.

Ни к чему здесь тарантелла,

И без музыки я пьян.

Слово за слово, и к делу.

Тихо, Дезя — я Отелло.

Тихо, Изя — я Тристан.

Ход конем — я на балконе,

Надо только сделать ход.

Как же ходят эти кони?

Слышь, Венера — я Адонис.

Дуся, я твой Дон Кихот.

Что-то нынче я несмелый,

Лезть по стенке мне не в кайф.

Обойдемся без припева.

Ша, Джульетта — я Ромео.

Цыц, Анюта — я Чапай…

Живо лестницу спускай!

Пока растут грибы

лесная быль

Раздававшийся по всему лесу уже долгое время и ставший привычным слуху низкий равномерный гул начал усиливаться и постепенно переходить в пронзительное, с присвистом, завывание, как будто где-то рядом в кустах разогревал турбины реактивный лайнер. Пыкин повертел головой и раздраженно поморщился. На просеку выползало, давя гусеницами молодые деревья, нечто огромное и уродливое, сплошь составленное из ребристых выступов, полусфер и вращающихся локаторов. Опустив корзину на землю, Пыкин заткнул пальцами уши и пошире открыл рот, пережидая, когда кончится эта неприятность. Самоходное сооружение меж тем попыталось сделать маневр, неуклюже ткнулось бронированной мордой в старую лиственницу, легко сорвав ее с корней и отшвырнув на десяток шагов, втиснулось наконец в просеку, победительно взвыло и, поднимая удушливый ветер, двинулось вверх по склону. Щепки, труха и пыль полетели Пыкину в лицо, он сел на пенек спиной к ветру, по-прежнему зажимая уши, и оглянулся только тогда, когда вой сменил тональность и корма чудовища, покачивая антеннами, начала сползать за бугор.

Волнение воздуха прекратилось, но вместо этого над просекой возникло и начало сгущаться вонючее синевато-молочное облако. Пыкин, кашляя и протирая глаза, вернулся к тому месту, где несколько минут назад заметил гнездо опят…

Два человека неторопливо шли по просеке сквозь газолиновый туман. Механическое сотрясение почвы скрадывало шаги, и для Пыкина появление перед носом двух пар измятых ботинок явилось полной неожиданностью. Подняв глаза, он увидел заросшие щетиной, покрытые грязью и струпьями лица и четыре маленьких блестящих капли в глубине ноздрей. Первый человек был одет в засаленный, обвислый на сгибах костюм-тройку, а второй, повыше ростом, был в джинсах и холщовой куртке с надписью «Эмбрион-4» на нагрудном кармане. Пыкин насторожился — он слышал, что в этих краях водятся одичавшие алиментщики. Общее молчание продолжалось около минуты.

— Грибы лучше не здесь собирать, — вдруг без всяких предисловий произнес человек в костюме. — Там, на горке, где сейчас проехал ихний агрегат, все опята на газу прожарились, осталось только сполоснуть — и ешь за милую душу, очень удобно… Кстати, вы часом не член Союза Сочинителей?

При этих словах оба незнакомца выжидательно уставились на Пыкина.

— Нет, — ответил он в некоторой растерянности, — я вообще-то беспартийный…

Бродяги переглянулись.

— Это хорошо, — промолвил «Эмбрион Четвертый». — Окажись вы членом, нам бы пришлось вас изничтожить.

— Все члены Союза Сочинителей — подонки и дармоеды, — пояснил его приятель.

— Нет, нет, что вы, я совсем ничего не сочиняю, — торопливо забормотал Пыкин, — и не пробовал никогда.

— А вы думаете, в Союзе кто-нибудь из них сочиняет? — «Эмбрион» вытянул руку и сделал странное движение кистью, как будто ее тыльной стороной отгонял мух или смахивал со стола фужер с шампанским. — Это Свинячье Стадо, Собачья Свора, Сатанинское Сборище, Союз Сифилитиков. Все они повязаны вкруговую, сплошное кольцо, рылами внутрь, хвостами наружу…

Утробный дизельный рев вырвался из чащи, остатки тумана заколебались и разом осели к земле.

— Эти места напичканы совершенно невозможной техникой! — в сердцах воскликнул низенький бродяга, делая вид, что отряхивает костюм. — И совершенно ненужной. Ей-богу, они доведут меня до публицистичности!

— Злодейская сила, — брезгливо буркнул второй. — Они сбивают ракетами тучи, чтобы здесь не было грибных дождей.

— А вы, мужики, сами-то чьи? — решился спросить Пыкин.

— Мы лауреаты, — гордо сказал «Эмбрион». — Мы живем здесь, в нашем русском лесу, и за далекие границы не уедем никогда, потому что мы истинные патриоты и к тому же у нас нет паспортов. Мы — люди огромной и потенциальной творческой силы. Я ПОЭТ, а вот он пишет прозой.

— ПРОЗОЙ, — поправил его второй лауреат.

Поэт кивнул.

— Такие, как мы, для них страшнее сифилиса, потому что мы — их творческая смерть!

Он кривозубо осклабился и с размаху ударил кулаком в небо. Пыкин невольно вздрогнул.

— Они нас боятся, — похвастался Поэт. — По крайней мере, меня они боятся наверняка. Если хотя бы пара моих стихов прорвется в печать, оболваненная Россия очнется и потопит в плевках их убогие опусы!

— Меня они боятся еще больше, — убежденно сказал Прозаик. — Их пугает сила моего таланта.

— Они боятся нас обоих, — согласился Поэт. — Они нас преследуют. Нас все время преследуют. И следят. Они за нами следят. Всюду полно людей с глазами специалистов. Они смотрят на нас этими глазами.

— Сами мы их никогда не видим, — добавил Прозаик. — Они специально обучены. Но мы их чувствуем, постоянно чувствуем. Я чувствую, как их взгляды ползут у меня по спине. И по голове, и под мышками. Это невыносимо… — В подтверждение своих слов он начал яростно чесаться. — Вы какой сорт курите?

Пыкин без лишних слов достал пачку «Примы». Лауреаты жадно схватили по две сигареты каждый и начали искать в карманах спички. Пыкин дал им прикурить.

— Никогда никого не видим живьем, — вздохнул Поэт. — Вы первый, кого мы здесь встретили за очень долгое время. С тех пор, как у них под землей начались эти взрывы…

Пыкин хотел было спросить, что за взрывы такие, но вместо этого лишь сочувственно покачал головой и стал вспоминать расписание электричек, уезжающих подальше отсюда.

— Господи, что это?! — вдруг воскликнул Прозаик, разглядывая свою сигарету. — Я вижу знак!

Поэт вздрогнул так сильно, что с его лица отвалилось несколько присохших кусков грязи.

— Да, это ЗНАК, — молвил он, также глядя на свой окурок. — Надо идти. У меня рождается мысль.

— У меня она родилась еще раньше, — сказал Прозаик. — Но это плохая мысль.

Уже уходя, Поэт внезапно обернулся и, глядя в упор на Пыкина, с расстановкой произнес:

— Так вы, говорите, не из Союза? — Пыкин виновато развел руками, и в тот же момент лауреат мощным броском дотянулся до горла грибника, свалил его наземь и начал яростно душить. — Я узнал тебя по специальным глазам… — хрипел он, сжимая пальцы.

— Забери у него рацию, — сказал, подходя, коротышка. — И пистолет. Может, и сухпаек найдется, их снабжают некисло.

Они быстро обшарили полумертвое тело, но нашли только перочинный ножик, бутерброд с докторской колбасой и маленькую луковицу. Поднявшись и не обращая больше внимания на свою жертву, лауреаты зашагали прочь. Громко прозвучала какая-то непонятно-ритмичная фраза. Пыкин лежал, впитывая обмякшим телом глухую вибрацию почвы.

— Спору нет, это вкусно… — услышал он. — А впрочем, пока растут грибы, мы ни о чем…

Низко над просекой с оглушительным треском пролетел не то очень большой вертолет, не то маленький дирижабль. Пыкин мучительно привстал и, опершись на локоть, принялся собирать в корзину рассыпанные грибы.

— И все-таки Пушкин был тоже ПОЭТ! — смутно донеслось издалека.

1988

Нас было много

пример челночной дипломатии на местечковом уровне

Нас было много, а их было еще больше. Мы стояли на мосту — старом деревянном мосту, перекинутом через речку в том месте, где она начинает превращаться в пруд, с другого конца подпираемый плотиной. Драться желания не было, потому что мы еще толком не успели выпить. А без выпивона и махаловка не в кайф. Потому мы тупо стояли, и они стояли тоже. Надо было что-то сказать. Первым попробовал Паша.

— Чуваки… — начал он и задумался.

Чуваки внимательно ждали. Следующее пашино слово означало либо драку, либо гнилой базар с неясным исходом. Гнилой базар Паше в голову не приходил, но и нарываться он не торопился.

— …хули вы… — сказал он наконец и снова впал в задумчивость. Чуваки насторожились: следующее слово было сказано, но это пока еще было не то самое слово. Понемногу мы и они начали выстраиваться напротив друг друга поперек моста. Машины по нему не ездят, да и пешеходы здесь редки, так что никто нам не мешал. Когда мы выстроились, стало видно, что их линия плотнее нашей: перевес у них был на три-четыре хари.

Надо сразу сказать, что люди мы немногословные. Нет среди нас великих ораторов, краснобаев и пустобрехов. И в заречной шобле с таковыми тоже напряг. Видать, и они еще не успели принять на грудь, а только шли в магазин, расположенный в сотне шагов за нашими спинами.

Паша потерял мысль, даже если она у него была изначально. Тогда пришлось подключаться Сереге. Он может порой сказануть этак с оттяжечкой, но только после того, как накатит. Однако сейчас он накатить не успел. Мы-то хоть по сотке дюзнули чисто для бодрости, а он подвалил с опозданием и догнал нас уже перед мостом, через который ему — как и всем нам — не терпелось перейти, чтобы культурно отдохнуть на полянке среди прибрежных зарослей.

— Хули вы… — продолжил он на том месте, где остановился Паша. — Хули вы тут раскорячились?

Итак, вопрос был сформулирован. Теперь они должны были ответить. По их наморщенным лбам и сдвинутым бровям стало заметно, что мыслительный процесс пошел. Наконец одного из них осенило.

— А чё, типа нельзя или как? — спросил он с вызывающей интонацией.

Его приятели закивали и осклабились, одобряя выступление заречного цицерона.

Базар завязался, мяч перешел на нашу сторону. Серый себя исчерпал, и, судя по всему, настала моя очередь.

Но не успел я открыть рот, как слышу за спиной треск мотоцикла. Оглядываюсь — на мост въезжает Мелкий. Этому гаденышу всего-то лет пятнадцать, но против него никто не попрет: ни мы, ни они. Отец у Мелкого смотрящий на зоне, а его дядя — местный авторитет, за ним стоят нешуточные «синие». Мы-то что, мы простые люди, из всех наших только у Вади ходка по хулиганке.

— Махаться будете? — спрашивает Мелкий с интересом. Ему охота посмотреть на драку.

Драка между тем никак не вытанцовывается. Заметив это, Мелкий решает нас подначить.

— Слышь, Серый, — говорит он, — слабо тебе уделать Перца?

Перец — самый бугаистый из их компании. Он почти на голову выше Сереги и занимается боксом, а Серый КМС по борьбе, но в банальной драке его приемы не всегда срабатывают.

Серый и Перец мрачно смотрят друг на друга.

— А вот Васяра его точняк уделает, — продолжает подначивать паскудник.

Перец переводит взгляд на меня, и мы смотрим друг на друга мрачнее некуда. Ростом я ему под стать, но весовой категорией ниже, да и боксерской школы не прошел. Так что если Перец не пьян в драбадан, мне придется несладко. А он сейчас досадно трезв.

Мелкому тем временем надоедает война взглядов. Газанув пару раз при выжатом сцеплении, он трогается и переезжает с нашей половины моста на их сторону.

— Чё, так и будете зенки пялить без толку? — спрашивает он.

Очень хочется выпить. Позади трудовая неделя, впереди выходные — законный отдых по полной программе, в том числе и с дракой. Но сейчас еще рано. Я это понимаю, и все это понимают. Но Мелкому неймется.

— Слышь, Виталя, — говорит он одному из их шоблы, — ты помнишь, как Паша твою телку отпердолил, когда вы нажрались до усрачки, а она голая в пруду купалась?

— Что? — встряхивается Виталя. — Когда?

— Что? — говорит Паша, удивленный не менее. Никакой отпердоленной при таких обстоятельствах телки он явно не помнит.

— Это Людку, чё ли? — уточняет Виталя. — Вот же сука! Я ей, бля…

Судя по всему, у Людки сегодня будет непростой вечер. Но это после того, как Виталя накатит, а Виталя пока что не накатил. До магазина осталось всего сто шагов, но тут на пути подвернулись мы. Претензий конкретно к Паше он не предъявляет.

Мелкий снова газует, переезжает на нашу сторону и обращается к Димону.

— Слышь, Димон, а чё у тя в карманах, кастет или перо?

Димон вынимает руки из карманов куртки. В одной руке у него пластмассовый стаканчик, а в другой пачка сигарет.

Мелкий разочарован.

— Фуфло ты, — говорит он. — Стакашкой махаться будешь?

— Засохни! — огрызается Димон.

— Чё?! Ты кому это вякнул?! — Мелкий начинает беситься. Он не привык, чтобы ему затыкали рот (блатная родня и все такое).

Но и Димону нет хода назад. Пасовать перед гаденышем это последнее дело. Потом будет плохо, он это знает, а сейчас:

— Засохни, сявка!

Вот сказанное слово. Однако оно сказано не по тому адресу. Мы по-прежнему стоим на мосту в две линии друг против друга. Мелкий рывком перемещается на вражескую сторону.

— Перец, Чума, отвесьте ему дюлей! — говорит он приказным тоном.

Перцу и Чуме это в лом: сявка ими командует.

— Тебе же сказано засохнуть, — говорит Перец почти примирительно.

Мелкий заводится не на шутку. Его байк ревет, как на крутом подъеме.

— Ссыкуны! — вопит он. — Ответку дать и то слабо!

— А на что ответку? — резонно спрашивает Чума. — Покамест и наезда не было.

— Мелкий уже достал в натуре, — говорит Вадя.

И все понимают, что он в натуре достал.

— Его нехило бы остудить, — вдруг выдаю я, и дальше все происходит как-то само собой. Сразу добрый десяток рук с обеих сторон поднимает Мелкого вместе с байком и одним махом перебрасывает его через перила моста. Последний раз газанув на взлете, он исчезает в серо-коричневой глубине.

— А он ваще умеет плавать? — спрашивает Серый и смотрит на меня. Это понятно: из всех стоящих сейчас на мосту я вроде как лучший пловец и ныряльщик. Начинаю снимать куртку, и в этот момент на поверхности появляется голова Мелкого. Он ничего не говорит, но и не плывет к тому или другому берегу, а описывает бессмысленные круги над местом, где утонул его железный конь.

Мы с противниками уже не разделены на две линии, а стоим вперемежку, но постепенно начинаем смещаться каждые в ту сторону, куда изначально шли. Теперь позади нас участок берега с кустами и полянами, а за ними в ста шагах магазин. Самое время выпить.

— Стрелка здесь же через два часа, — говорит Перец.

— Забито, — отвечает Паша.

Мы сверяем часы и расходимся — они на наш берег, а мы на их, — довольные собой и этой жизнью в целом.

Ёкарный Бабай N-ского уезда

сценарий мистического триллера

Ночь. Полнолуние. Природа. Тишина. Все сурово и просто. Камера плавно движется вдоль берега речки, которая то исчезает за густым ивняком, то вновь проявляется отблесками лунного света. Течение быстрое, но не бурное, без перекатов. Камера задерживается перед дощатым мостиком, из-под опор которого выглядывают длинные стебли каких-то растений с мелкими фиолетовыми цветами (первый по-настоящему цветной кадр; до сих пор все цвета были призрачно-серыми, как оно и положено в лунную ночь). Отвернув от реки, камера скользит через луг со скошенной либо просто полегшей травой. Впереди на пригорке виднеется какое-то строение, похожее на руины средневекового замка. Камера огибает их с освещенной луной стороны, и теперь становится ясно, что это не руины замка, а недостроенное здание сельского клуба. Судя по проросшим между камней длинным стеблям многолетних трав с мелкими фиолетовыми цветами, стройка была заброшена уже довольно давно, достигнув уровня второго этажа, чьи не перекрытые вверху оконные проемы и создавали первое впечатление зубчатой стены. Камера медленно наезжает на вход в клуб и останавливается в полуметре от него. Слышен первый с начала фильма отчетливый звук. Это звук шагов, сопровождаемый шорохом, как будто какое-то массивное тело передвигается в сторону зрителя, частью переступая ногами, частью волочась по полу. Начинает проявляться монотонно-тревожная музыкальная тема. Камера чуть продвигается вперед, пересекая порог здания. Впереди кромешная тьма; музыка нарастает, становится все более тревожной и внезапно обрывается на высокой ноте. Из темноты звучит страшный голос.

СТРАШНЫЙ ГОЛОС ИЗ ТЕМНОТЫ: Занято!!!

Камера дергается, резко отходит назад, разворачивается, наезжает на зрителя, переезжает его и панически уезжает прочь. Идут титры.

Сцена 1

Титры продолжаются на фоне яркого солнечного дня. То же самое место примерно полувеком ранее. Экскаватор «Беларусь» роет котлован под фундамент здания. На вагончике-бытовке плакат белым по красному: «Сдадим объект к юбилею колхоза!». Из дощатого сортира появляется прораб; одновременно подъезжает «газик» председателя колхоза.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (вылезая из кабины): Здорово, Палыч!

ПРОРАБ: Здорово, Силыч!

Крепкое рабоче-крестьянское рукопожатие.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Где мужики?

ПРОРАБ: Окунуться пошли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Давно?

ПРОРАБ: Вчера еще.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Долговато окунаются.

ПРОРАБ: Да не, нормально.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А работать кто будет, богадушумать?

ПРОРАБ: Пущай экскаватор работает. Ему окунаться вредно, он железный.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (разглядывает экскаватор): А внутрях там кто сидит?

ПРОРАБ: Бес его знает. Пришел тут какой-то, дай, грит, покопаюсь. Ну и копай, хрен с тобой, мне что ли жалко?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Энтузиаст грёбаный на нашу голову. Юный комсомолец какой-нибудь?

ПРОРАБ: Скорее очень старый большевик.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (кричит экскаваторщику): Эй, там, подь-ка сюда!

Экскаватор прекращает работу. Крупным планом показана ступенька, на которую одна за другой опускаются ноги в чунях; далее камера идет вверх по холщовым порткам, домотканой рубахе, длинной седой бороде и омерзительной старческой физиономии, сплошь состоящей из каких-то наростов, струпьев и дырок между ними. В глубине дырок видны глаза, ноздри и рот добровольного помощника.

ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО СТАРЫЙ БОЛЬШЕВИК: Звали, кажись?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (удивленно): Откель ты взялся, этакий пердимонокль?

Предположительно старый большевик неторопливо достает из кармана толстую гаванскую сигару с золотым ободком, откусывает кончик, сплевывает через объектив камеры на зрителя, достает из другого кармана спички и раскуривает сигару.

ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО СТАРЫЙ БОЛЬШЕВИК: Местные мы…

Неожиданно с ним начинает происходить метаморфоза: чуни, портки и рубаха через «эффект плавящегося зеркала» переходят соответственно в хромовые сапоги, брюки галифе и офицерский френч с золотыми погонами; борода исчезает, и уродливый старец превращается в молодого офицера царской армии.

ОФИЦЕР (повторяет, выдыхая сигарный дым в лицо зрителю): Местные мы…

Конец титров.

Сцена 2

Тот же пригорок еще полувеком ранее. На заднем плане видны мужики, которые косят траву на лугу. При этом они поют какую-то заунывно-утробную песню.

ОФИЦЕР (продолжает разговор, обращаясь к собеседнику, который находится за спиной зрителя): …чуть не спокон веков. Наш род Замухрыльских уже владел этой деревенькой ко временам Ивана Грозного, когда предки набрали силу через опричнину. При первом Петре вместе с графским титулом нам досталось еще несколько окрестных местечек скопом на семьсот-восемьсот душ, но при второй Екатерине прапрадед, бестия, продул их в карты. Прадеду и деду везло больше, и они почти все отыграли, но тут мужикам вышла воля, а предкам перестало фартить. Теперь только этот лужок да холм и остались. Думаю здесь дом поставить, старый весь жучком изъеден — вот-вот рассыплется.

СОБЕСЕДНИК ОФИЦЕРА (из-за спины зрителя): Что ж, место для усадьбы подходящее.

Камера делает поворот кругом и оглядывает собеседника. Это интеллигентного вида молодой человек в светлом летнем костюме. Его шляпа низко сдвинута на лоб, и молодой человек при взгляде на офицера задирает подбородок, что придает ему независимый вид и отчасти компенсирует отсутствие золотых погон. В зубах интеллигента зажат стебель растения с мелкими фиолетовыми цветками.

ОФИЦЕР: Одна беда — мужики не хотят работать.

ИНТЕЛЛИГЕНТ: А когда они вообще хотели?

ОФИЦЕР: Хотеть-то не хотели никогда, но за хороший магарыч соглашались, а сейчас ни в какую. Под холмом, говорят, живет Ёкарный Бабай.

ИНТЕЛЛИГЕНТ: Кто? Какой?

ОФИЦЕР: Ёкарный якобы — не то Змей, не то Кощей, не то еще какое чудо-юдо.

Интеллигент выплевывает цветок и начинает смеяться.

ОФИЦЕР (срывая такой же цветок): Эндемическое растение, между прочим. Встречается только в этих местах.

ИНТЛЛИГЕНТ: Как и этот… якорный.

ОФИЦЕР: Ёкарный.

ИНТЕЛЛИГЕНТ: Он самый, ха-ха-ха! Не угостите сигарой?

ОФИЦЕР: Извольте… (достает сигару из нагрудного кармана френча) Сдал мужикам луг под покос, только тогда согласились. Вот до чего дело дошло: это быдло еще и задабривать приходится.

Камера поворачивается в сторону речки, огибающей луг, а затем наезжает на косарей. Те гнут свою заунывную песню, подчеркивая ритм синхронными взмахами. Крупным планом — коса, сочно срезающая траву. Звучит оркестровая обработка этой же мелодии, которая постепенно убыстряется, коса движется уже в каком-то исступленном темпе; в один из моментов камера сопровождает движение косы и продолжает его, совершая головокружительный пируэт. Поочередно мелькают трава, небо, речка и люди на лугу, сливаясь в сплошной пестрый круг…

Сцена 3

Стройка колхозного клуба. Председатель и прораб разглядывают экзотического старца.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (насмешливо): Эй, дед, ты часом не брат ли Павке Корчагину? Или, может, стахановец первого призыва?

СТАРИК: Таких не знаем. Замухрыльские мы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Знакомая фамилия, и впрямь из местных. Живали тут графья, деревенских девок портили.

СТАРИК (мечтательно): Было дело.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Бастрюков наплодили, а кое-кому из них и фамилию свою оставили.

СТАРИК (строго): А вот это зря.

ПРОРАБ (к председателю): Это не ихний ли дом тут раньше стоял? Часть фундамента мы откопали.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тут только фундамент и был. Дом не успели построить.

ПРОРАБ: Революция помешала?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Должно быть, она. А место для клуба в самый раз.

ПРОРАБ: Это верно.

Старик противно смеется.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не вижу причин для веселья, богадушумать…

ПРОРАБ: (глядя на старика сочувственно): Да уж, старость — ни хрена не радость. Особенно если ума не нажил.

СТАРИК: Хе-хе-хе.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Этот явно не нажил. Иди, что ли, покопай, старче.

СТАРИК: Да, надо копать.

Сцена 4

Там же полувеком ранее. Офицер стоит на краю ямы, в которой нехотя копошатся мужики.

ОФИЦЕР: Надо копать глубже, под фундаментом будет погреб.

ПЛЮГАВЫЙ МУЖИЧОК: Глубже, однако, боязно.

ОФИЦЕР: Отставить суеверия!

ЗДОРОВЕННЫЙ МУЖИК: Виноваты, вашбродь.

ОФИЦЕР: Сразу видать служивого. На японской был?

ЗДОРОВЕННЫЙ МУЖИК: Как не быть. Но тут оно всяко страшнее. Пуля и штык это дело известное, а кады нежить…

ОФИЦЕР: Я сказал: отставить! Копайте.

Здоровенный мужик ударяет киркой по дну ямы и пробивает дыру в какой-то подземной полости.