Бесплатный фрагмент - Одна Бездна на двоих

Одна Бездна на двоих

После крушения корабля он остался один на неизведанной планете, покрытой дикими, опасными джунглями. Нет связи, нет помощи — только безмолвный космос над головой и враждебный мир вокруг. Здесь врагами становятся не чудовища, а одиночество, страх и собственный разум. Чтобы выжить, ему придётся научиться жить среди чуждой природы — и остаться человеком вдали от людей.

Пролог

3275 год от Рождения Христова

Эра Великого Рассеяния человечества

Прошло уже семь столетий с тех пор, как последний земной правитель произнёс свою прощальную речь в опустевших залах древнего Кремля, а звёзды над головой человечества из далёких мечтаний превратились в адреса новых домов. Мир, что когда-то умещался под единым голубым сводом родной планеты, раскололся и распался, словно драгоценная ваза, брошенная в бездну времени. Его осколки — миллиарды искрящихся фрагментов цивилизации — разлетелись по спиралям галактических рукавов, осели на каменистых планетах у красных карликов, закружились в орбитальных городах вокруг газовых гигантов, затерялись в промышленных комплексах на астероидах, где вечная тьма разбавлена лишь холодным светом далёких солнц.

Здесь, в этой бескрайней пустоте между мирами, больше не эхом разносятся торжественные речи императоров с мраморных балконов дворцов. Не маршируют по широким проспектам объединённые армии государств под знамёнами с золотыми орлами и звёздами. Не подписываются в залах с хрустальными люстрами договоры о мире ради светлого будущего всего человечества. Эти понятия — государство, нация, родина — стали архаизмами, музейными экспонатами в архивах, к которым обращаются лишь историки да романтики, мечтающие о временах, когда люди могли позволить себе роскошь единства.

Вместо них воцарился новый порядок — порядок суровый, как вакуум между звёздами, жестокий, как гравитационные приливы чёрных дыр, и бесчеловечно прагматичный, как расчёты свободнобаллистических траекторий между галактиками. Этот порядок не знает сантиментов. Он не признаёт слёз. Он измеряет всё в прибыли и убытков, в процентах доходности и коэффициентах рентабельности инвестиций.

Миром правит Корпоратократия — чудовищное, всепоглощающее сплетение трансзвёздных синдикатов, банковских альянсов размером с солнечные системы, добывающих монополий, чьи шахты грызут недра планет, и производственных консорциумов, способных за десятилетие превратить девственный мир в дымящуюся индустриальную пустыню. Это не просто экономическая система — это новая религия человечества, где священными текстами стали биржевые сводки, а молитвами — отчёты о квартальных показателях.

Когда-то, в далёкие золотые времена Старой Земли, государства владели планетами, словно монархи — своими поместьями. Теперь планеты сами стали товаром — это бренды, сверкающие в рекламах, торговые марки, под которыми продают терраформированный воздух и синтетические закаты, объекты инвестиций, которые покупают и продают, как акции на древних фондовых биржах, строчки в корпоративных балансах, где каждый континент оценивается в кредитах, а каждый океан — в тоннах извлекаемых ресурсов.

Человеческие жизни здесь больше не бесценны — они оцениваются с холодной точностью актуариев в процентах доходности от человеческого капитала, в индексах акций страховых компаний, в строчках бухгалтерских отчётов, где рядом с графой «амортизация оборудования» стоит графа «естественная убыль персонала». На орбитальных станциях системы Тау-Кита, где под искусственными куполами мерцают неоновые огни развлекательных кварталов, или в глубоких рудных шахтах Проксимы Центавра, где люди годами не видят естественного света, нет граждан в старом, почти забытом смысле этого слова — есть только сотрудники, контрактники, человеческие активы с серийными номерами в корпоративных базах данных.

Контракты заменили паспорта — эти документы теперь определяют не только где человек может жить и работать, но и с кем он может говорить, какую пищу употреблять, какие развлечения себе позволить. Корпоративный устав заменил законы — тысячи страниц мелким шрифтом, описывающие каждую минуту жизни работника от пробуждения под звуки корпоративного гимна до отхода ко сну под успокаивающие граммы с логотипами компании.

Каждая планета в этой новой реальности — это рынок сбыта, место, где одни корпорации продают свои товары другим корпорациям, которые перепродают их третьим корпорациям в бесконечной цепи транзакций. Каждый спутник — актив в портфеле какого-нибудь инвестиционного фонда, оценённый по потенциальной прибыли с точностью до десятых долей процента. Каждая орбитальная крепость, ощетинившаяся лазерными пушками и ракетными установками — объект защиты вложений, страховка от корпоративных рейдеров и пиратских флотилий.

Здесь не существует национальных армий — те растворились в истории столетия назад, как соль в воде, став лишь романтическим воспоминанием о временах, когда люди сражались за идеи, а не за дивиденды. Вместо них возникли частные флотилии — боевые консорциумы с флагманскими дредноутами длиной в километры, космические легионы наёмников в боевых скафандрах цвета корпоративных эмблем, вооружённые до зубов флотилии корпораций-конкурентов, чьи крейсеры и эсминцы патрулируют торговые маршруты между звёздами, готовые в любой момент превратить деловой спор в плазменный ад космической баталии.

Именно эти частные армады теперь определяют границы влияния — не старомодными договорами дипломатов в парадных мундирах, а огневой мощью ионных пушек и точностью наведения торпед. Они разрешают споры за богатые минералами сырьевые кольца вокруг газовых гигантов, за квоты на терраформинг девственных миров с их первобытными атмосферами, за исключительное право разработки ледяных астероидов в далёких поясах Оорта, где каждая тонна замёрзшей воды стоит дороже золота древней Земли.

Над всем этим миром нависла тяжёлая, давящая тень войны — не официальной, торжественно объявленной с трибун парламентов, как это делали в старые добрые времена земной истории, но войны подлинной, скрытой за ширмой деловой этики, постоянной, как гравитация, неизбежной, как энтропия. Здесь никто не объявляет войны — вместо этого подписывают «соглашения о перемещении активов» в мраморных залах корпоративных центров, запускают «операции по обеспечению безопасности персонала» с участием десантных крейсеров, отправляют «корпоративные экспедиционные миссии» на спорные территории, где каждый исследовательский дрон сопровождает эскадрилья истребителей.

И за этими обтекаемыми, дипломатически выверенными формулировками всегда стоят настоящие силы — крейсеры с плазменными пушками, способными испарить астероид, штурмовые десантные челноки, врывающиеся в доки космических станций под прикрытием электромагнитных глушилок, наёмные эскадры, пилоты которых не считают себя связанными ни одной из древних земных конвенций о ведении войны, потому что формально воюют не государства, а частные компании, защищающие свои коммерческие интересы.

Политика в этом мире — это рынок, где идеи покупаются и продаются, как любой другой товар, где каждый политический деятель имеет свою рыночную стоимость, регулярно пересматриваемую в зависимости от полезности для тех или иных корпоративных интересов. Дипломатия превратилась в сложную игру в кредит и долг, где каждая услуга, каждая поддержка, каждый голос в парламенте имеют точную цену, записанную в сложных таблицах взаимных обязательств.

Даже великое Собрание Секторов — этот формальный галактический парламент, размещённый на нейтральной орбитальной станции в системе Вега, с его торжественными залами заседаний и позолоченными балконами для дипломатических миссий — давно превратилось в грандиозную арену торгов, скрытых сделок, утечек инсайдерской информации и изощрённых финансовых шантажей. Его мраморные коридоры, где когда-то звучали пламенные речи о судьбах человечества, теперь оглашаются шёпотом брокеров, обсуждающих курсы валют и процентные ставки.

Здесь больше не решают министры в мантиях и орденах — решают СЕО в строгих деловых костюмах и председатели советов директоров в окружении голографических помощников. Здесь закон — лишь временное соглашение, действующее только в периоды хрупкого баланса сил, которое всегда готово рухнуть, как шаткий карточный дом под ураганным ветром, едва лишь на горизонте замаячит новая финансовая война или передел сфер влияния.

Граница между войной и миром в этом мире не просто стёрлась — она испарилась, как капля воды в вакууме. Вместо неё образовалась серая зона непрерывных конфликтов низкой интенсивности — атаки на одиноко дрейфующие добывающие станции в системах без центральной власти, тайные рейды корпоративных коммандос за новейшими технологиями, перехваты рудных караванов в дальних астероидных поясах, где помощи ждать неоткуда, удушение конкурентов путём скупки их долговых обязательств и последующего банкротства.

Вся Галактика держится теперь лишь на взаимном страхе разрушения — потому что каждый влиятельный игрок прекрасно понимает: любой полномасштабный конфликт между мегакорпорациями неизбежно превратит цивилизованные сектора в пылающие пустоши, усеянные орбитальными кладбищами кораблей, и обугленными мирами, где когда-то цвели сады под искусственными куполами.

И всё же это хрупкое равновесие зиждется на песке. Слишком многие стали слишком богатыми, чтобы довольствоваться существующим положением дел. Слишком жадными, чтобы не протягивать руки к чужим активам. Слишком алчными до власти, чтобы признавать чьё-то право. В игру вступило слишком много новых игроков — мелких консорциумов, выросших на контрабанде редких металлов, пиратских кланов, объединившихся в настоящие флотилии, корпораций-однодневок, созданных для единственной цели — нанести удар и раствориться в бездне космоса, и им действительно нечего терять, кроме собственных жизней, которые они не ценят.

Медленно, но неумолимо под тонкой оболочкой условного «мира» набирает обороты маховик новой войны — войны, которая может стать последней в истории человечества.

Экономика этой эпохи проста и жестока, как сама природа: кто владеет ресурсами — владеет будущим. Лёд, добытый с комет в системах красных карликов, руды, выкопанные из недр мёртвых планет, газы, собранные из атмосфер гигантов, энергия термоядерных реакторов и антивещественных двигателей — всё это стало главной валютой новой эпохи, более ценной, чем золото, платина или даже информация.

Целые миры богатеют и нищают, процветают и умирают, словно живые гигантские организмы, в прямой зависимости от успешности заключённых сделок, от внезапного падения цен на межгалактических биржах или от перехвата очередной караванной армады с драгоценным грузом в глубоком космосе. Планета может проснуться утром богатейшим центром торговли, а к вечеру превратиться в заброшенную промышленную пустыню, если её основной покупатель внезапно разорится на спекуляциях с квантовыми процессорами.

А что же обычные люди в этом холодном мире цифр и расчётов? Кем стали они — некогда гордые потомки тех, кто покорил звёзды? Их теперь называют «контрактниками» — безликим термином, который превращает человеческую жизнь в юридическую категорию. Миллиарды, десятки миллиардов душ — клерки на орбитальных станциях, проводящие дни в тесных комнатах перед мониторами, операторы автоматических шахт на бесплодных, выжженных радиацией спутниках, техники, обслуживающие гигантские двигатели межзвёздных кораблей, пилоты грузовых челноков, курсирующих между планетами, операторы систем безопасности, управляющие армиями дронов-охранников.

Их жизни расписаны по минутам в бесчисленных графиках обязательств, трудовых клятв, которые они приносят при найме на работу, страховых полисов, определяющих их ценность для корпорации в случае смерти или увечья, и кредитных рейтингов, которые следуют за ними, как тень, определяя, где они могут жить, что могут есть, на ком могут жениться.

Выкупить свой контракт — стать по-настоящему свободным человеком — это мечта, которая маячит перед каждым контрактником, как мираж в пустыне. Но цена этой свободы столь астрономически высока — часто превышающая годовую зарплату в десятки, а то и сотни раз — что для подавляющего большинства рабочих это остаётся лишь красивой легендой, историей из старых времён, когда люди рождались свободными по праву рождения.

В этом мире воцарился закон джунглей — и это не просто красивая метафора, но часто буквальная реальность. Потому что есть планеты — как загадочный Гелион IV с его пурпурными туманами, скрывающими тайны древних цивилизаций, или дикий Заримус, где под тремя багровыми солнцами растут леса из хрустальных деревьев — миры, где первобытная природа правит бал, кишащие опасной флорой и невиданными тварями, которых ещё не успели классифицировать и занести в каталоги биологические консорциумы.

Эти планеты — новые фронтиры человеческой экспансии, белые пятна на галактических картах, куда корпорации отправляют самых отчаянных, самых нищих, самых безработных в надежде на то, что те смогут обрести свою долю богатства или тихо умереть в лесной глуши под куполами чуждой, враждебной природы, не создавая проблем для акционеров.

Но даже те, кто достиг вершин корпоративной пирамиды, не могут чувствовать себя в безопасности. Никто здесь не защищён от превратностей судьбы. Даже богатейшие станции-крепости, окружённые минными полями и патрулируемые эскадрильями истребителей, живут в постоянном страхе перед промышленным шпионажем, диверсиями и корпоративными рейдами. Даже владельцы целых флотов дредноутов знают — стоит случиться неожиданному кризису на сырьевых рынках или политическому перевороту в ключевой системе — и их акции рухнут в бездну, а вместе с ними в небытие канет и вся их мощь, накопленная десятилетиями беспощадной борьбы.

Это мир тотального риска, где каждое решение может стать последним. Мир холодной, расчётливой выгоды, где человеческие эмоции — досадная помеха эффективности. Мир, где сама жизнь стала лишь побочным продуктом бесконечной гонки за властью, деньгами и ресурсами.

Галактика дрожит на самом краю войны — войны всех против всех, которая может смести прочь не только нынешний порядок, но и само человечество как вид.

И именно в этот холодный, жестокий, беспощадный космос, где каждая звезда может стать последней надеждой или окончательной гибелью, отправился один человек — простой контрактник, чья судьба, по всем расчётам корпоративных аналитиков, должна была стать очередной незначительной строчкой в квартальном отчёте о потерях, статистической погрешностью в графе «естественная убыль персонала».

Но судьба, как оказалось, умеет преподносить сюрпризы даже в мире, где всё просчитано до последнего кредита.

Глава 1: Падение

Бескрайний океан звезд простирался за толстым пластистальным куполом орбитальной станции «Новая Каледония», каждая из миллиардов светящихся точек была безмолвным свидетелем человеческих драм, разыгрывавшихся в металлических недрах этого рукотворного мира. Станция висела в пустоте на краю обитаемого пространства, служа перевалочным пунктом для торговых караванов и последним форпостом цивилизации перед дикими просторами неизведанных секторов.

В спортивном комплексе станции, расположенном в кольце жилых модулей, искусственная гравитация создавала иллюзию земного притяжения — технологическое чудо, позволявшее людям чувствовать себя как дома даже в холодной пустоте космоса. Мягкий гул вентиляционных систем смешивался с далеким шумом двигателей, поддерживавших станцию на орбите газового гиганта, Каледония-VII. Но сейчас все эти звуки отступали на второй план перед тяжелым дыханием двух мужчин, готовившихся к поединку, который должен был решить судьбу женщины.

Роман Крестов стоял на краю боевого ринга, представлявшего собой идеальный круг красного синтетического покрытия диаметром в десять метров. Покрытие было разработано специально для поглощения ударов и предотвращения серьезных травм, но сегодня оно не сможет поглотить ту боль, которая терзала душу молодого человека. Его спортивный костюм — черный симбионт-комбинезон — плотно облегал мускулистое тело, подчеркивая каждое движение натренированных мышц. В темных глазах пылал огонь страсти и отчаяния, огонь, который не могли потушить ни годы изнурительных тренировок, ни попытки забыться в опасной работе пилота-контрактника.

Лютеция. Это имя он произносил в своих мыслях как молитву и как проклятие одновременно. Дочь влиятельного торгового дома теперь была обещана другому. Не по любви, не по выбору сердца — по холодному расчету семейных кланов, решивших объединить свои капиталы ценой человеческих чувств.

Карл Донор медленно поднимался на ринг по пластиковым ступенькам, каждый его шаг отдавался глухим эхом в притихшем спортивном зале. Его движения выдавали неуверенность человека, который до последнего момента надеялся, что дело не дойдет до рукопашной. Светло-каштановые волосы были аккуратно зачесаны назад, но уже начинали растрепываться от волнения, а голубые глаза — цвета далеких туманностей — метались между лицом Романа и не многочисленными зрителями, собравшимися поглазеть на поединок.

Карл был хорош собой в том изысканном стиле, который предпочитали женщины из высших слоев общества: утонченные черты лица, элегантная осанка, руки, никогда не знавшие грубой работы. Его серебристый боевой костюм был безупречно подогнан по фигуре и стоил больше, чем Роман зарабатывал за полгода опасных рейсов по пиратским маршрутам. Но сейчас вся эта утонченность не могла скрыть нервной дрожи в пальцах и испарины на лбу.

— Роман, — начал Карл, его голос звучал чуть выше обычного от напряжения, — прошу тебя, давай поговорим как цивилизованные люди. Неужели мы действительно дойдем до этого варварства?

Роман медленно развернулся к нему, и в его движениях читалась грация хищника, готового к броску.

— Цивилизованные люди? — в голосе Романа слышались нотки горькой иронии. — Ты называешь цивилизованностью то, что произошло на последнем совете директоров торгового синдиката? Когда ваши семьи решали судьбу Лютеции, словно она была партией товара для продажи?

Карл поморщился, словно получил пощечину:

— Это… это не мое решение было, Роман. Ты же знаешь, как устроен наш мир. Браки в наших кругах — это не только союз двух сердец, это союз домов, объединение капиталов, стратегические альянсы…

— Не смей! — рявкнул Роман, его голос прорезал воздух как удар хлыста. — Не смей превращать любовь в статью баланса! Лютеция — живая женщина, а не биржевой актив!

Он начал медленно кружить по краю ринга, его движения напоминали сталкинг большой кошки, изучающей добычу. Искусственное освещение отбрасывало резкие тени на его лицо, подчеркивая суровые черты и делая взгляд еще более пронзительным.

— Ты говоришь о стратегических альянсах, — продолжал Роман, не переставая двигаться, — но что ты знаешь о том, как она плакала в моих руках, когда узнала о помолвке? Что ты знаешь о том, как мы мечтали вместе исследовать дальние миры, как планировали купить собственный корабль и улететь далеко от всех этих игр богачей?

Карл сглотнул, его адамово яблоко нервно дернулось:

— Роман, пожалуйста, попытайся понять… Я тоже не хотел, чтобы все так получилось. Лютеция — замечательная девушка, и я.. я постараюсь сделать ее счастливой…

— Постараешься? — голос Романа достиг опасно низких тонов. — Ты собираешься стараться сделать счастливой женщину, которая любит другого? Ты думаешь, что твоя фамилия и счет смогут заменить ей то, что мы чувствовали друг к другу?

Карл выпрямился, и в его голосе впервые прозвучали нотки раздражения:

— А что ты можешь ей предложить, Роман? Жизнь в тесной каюте грузового корабля? Постоянный риск погибнуть от рук пиратов или в межзвездной катастрофе? Неопределенность, нищету, скитания по краю цивилизованного пространства?

— Я могу предложить ей любовь! — взорвался Роман. — Настоящую, искреннюю любовь, а не деловую сделку, приправленную ложной вежливостью!

— Любовь… — Карл покачал головой, и на его лице появилось выражение снисходительного сожаления. — Роман, ты романтик, и это одновременно твоя сила и твоя слабость. Но любовь — это роскошь, которую могут себе позволить только те, кто не беспокоится о хлебе насущном.

— Значит, ты признаешь, что не любишь ее! — Роман остановился и указал на Карла дрожащим от ярости пальцем. — Ты собираешься жениться на женщине, которую не любишь, ради денег и связей!

Карл нервно облизнул губы, его уверенность начала таять:

— Я.. я испытываю к ней глубокое уважение и привязанность. Со временем это может перерасти в нечто большее…

— Со временем? — Роман рассмеялся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Ты хочешь, чтобы она тратила лучшие годы своей жизни в ожидании того, что ты, возможно, когда-нибудь полюбишь ее?

— Но ведь мы друзья с детства! — отчаянно воскликнул Карл. — Наши семьи знают друг друга поколениями! Мы вместе учились в Академии космических наук! Неужели это ничего не значит для тебя?

Роман остановился и пристально посмотрел на Карла. В его взгляде смешались боль, разочарование и что-то похожее на жалость:

— Были друзьями, Карл. Были. Но дружба — это не только общие воспоминания и совместно проведенное время. Дружба — это верность, честность, готовность пожертвовать чем-то ради другого. А ты… ты предал все это ради выгодной женитьбы. Так похоже на богачей!

Карл покраснел, словно получил пощечину:

— Предал? Я никого не предавал! Я просто принял решение, которое требовали от меня обстоятельства и семейный статус!

— Семейный статус? — Роман горько усмехнулся. — А как же статус друга? Как же обещание, которое ты дал мне три года назад, когда я рассказал тебе о своих чувствах к Лютеции? Ты сказал тогда: «Если она выберет тебя, я отступлюсь». Помнишь эти слова?

Карл побледнел, его глаза заметались, словно он искал выход из ловушки:

— Это… это было давно… Мы были молодыми, наивными… Я не мог предвидеть, что семьи примут такое решение…

— Не мог предвидеть или не захотел противостоять? — Роман сделал шаг вперед, его голос стал тише, но от этого только опаснее. — Что ты сказал родителям, когда они предложили тебе эту помолвку? Попытался ли ты хотя бы возразить? Упомянул ли о том, что у Лютеции есть другие чувства?

Карл опустил голову, не в силах встретиться взглядом с Романом:

— Я.. я сказал, что мне нужно время подумать…

— И сколько времени ты думал? — насмешливо спросил Роман. — Целую минуту? Или все-таки торопился дать согласие, пока предложение не досталось кому-то другому?

— Прекрати! — взорвался Карл, его терпение наконец лопнуло. — Хватит меня унижать! Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, я не вижу, как она смотрит на меня? Как отворачивается, когда я пытаюсь взять ее за руку?

В его голосе впервые прозвучали нотки настоящей боли, и на мгновение Роман почти пожалел его. Но только на мгновение.

— Если ты это видишь, если ты понимаешь, что она несчастна, то почему не освободишь ее? — спросил Роман тише. — Почему держишься за эту помолвку?

Карл поднял голову, и в его глазах вспыхнул гнев:

— Потому что я тоже имею право на счастье! Потому что я тоже хочу иметь семью, детей! И потому что, несмотря ни на что, я верю, что смогу сделать ее счастливой!

— За счет ее несчастья? — Роман покачал головой. — Ты слышишь себя, Карл? Ты говоришь о своем счастье, построенном на страданиях женщины!

— А ты что предлагаешь? — Карл выпрямился во весь рост, его аристократическая гордость взяла верх над сомнениями. — Что я должен разорвать помолвку и опозорить свою семью? Подвести под удар торговый дом, который кормил меня и давал образование? Разрушить планы, которые строились годами?

— Да! — рявкнул Роман, не колеблясь ни секунды. — Именно это ты и должен сделать, если хоть что-то значит для тебя честь!

— Честь? — Карл рассмеялся, но в его смехе слышалась истерика. — Ты говоришь мне о чести? Ты, который зарабатывает на жизнь контрабандой и нелегальными перевозками по пиратским секторам?

Удар был нанесен точно в цель. Роман побледнел, его кулаки сжались до белизны костяшек:

— Я делаю то, что необходимо для выживания. Но я никогда не торговал чужими чувствами и не строил свое счастье на чужих слезах!

— Мне жаль, что все так получилось, — Карл попытался взять себя в руки, но было уже поздно. — Но я не изменю своего решения. Лютеция станет моей женой через месяц, и тебе лучше с этим смириться.

— Никогда! — голос Романа прозвучал как клятва. — Она должна стать моей женой! Если нет, тогда мы будем биться, — произнес Роман, и в его словах прозвучала обреченность. — Раз слова бессильны, решит сила.

Карл попытался сохранить остатки достоинства:

— Роман, это безумие… Мы же взрослые, образованные люди…

Но Роман уже не слушал. Что-то сломалось в его душе, какая-то последняя преграда между цивилизованностью и первобытными инстинктами. Он бросился вперед, и первый удар был нанесен прежде, чем Карл успел понять, что происходит.

Правая рука Романа метнулась вперед серией коротких, жестких ударов. Первый удар Карл сумел заблокировать предплечьем, второй скользнул по ребрам, третий он попытался отклонить поворотом корпуса. Но четвертый удар достиг цели — кулак Романа с глухим, мясистым звуком врезался в челюсть противника.

Звук эхом разнесся по притихшему спортивному залу. Карл отлетел назад, его тело неуклюже приземлилось на красное покрытие ринга, оставив на нем темные пятна крови. Он попытался подняться, но голова кружилась, а во рту стоял металлический привкус.

Кровь толстой струйкой потекла из разбитой губы и сломанного носа, окрашивая светлые волосы темными пятнами. Белоснежный комбинезон покрылся красными разводами, а левая сторона лица начала опухать.

Карл медленно поднялся на ноги, придерживаясь рукой за стену ринга. Его дыхание было прерывистым, а глаза, еще недавно спокойные и рассудительные, теперь горели яростью раненого зверя:

— Хорошо, — прошипел он сквозь разбитые губы, вытирая кровь тыльной стороной ладони. — Если ты хочешь решить это как дикарь… если сила — единственный аргумент, который ты понимаешь… тогда получай!

Он бросился вперед с отчаянием человека, которому нечего терять. Удары сыпались как метеоритный дождь, боевые костюмы трещали под натиском, а дыхание обоих мужчин становилось все более рваным и хриплым. Пот заливал глаза, кровь смешивалась с потом, и то, что начиналось как благородный поединок за честь дамы, превращалось в первобытную схватку за выживание.

Зрители, сперва соблюдавшие приличия цивилизованных людей, теперь кричали и улюлюкали, как толпа на гладиаторских боях древности. Со второго этажа спортивного комплекса спускались все новые любопытные — рабочие со смены, торговцы, офицеры служб безопасности. Кто-то делал ставки на исход поединка, кто-то снимал происходящее на портативные камеры, кто-то просто наслаждался зрелищем человеческой жестокости.

Но двое бойцов на ринге уже не видели и не слышали ничего, кроме собственного рваного дыхания, глухих ударов и звона в ушах. Мир сузился до размеров красного круга, где решалась судьба любви.

Роман был сильнее и опытнее, его удары были точнее и разрушительнее. Постепенно он загнал Карла в угол ринга и схватил его за шею мертвым удушающим захватом. Его лицо исказилось от ярости, боли и отчаяния:

— Она должна стать моей женой! — прорычал он сквозь стиснутые зубы, его голос был похож на рык раненого зверя. — Таково желание Создателя! Мы созданы друг для друга!

Карл задыхался, его лицо начало синеть от недостатка кислорода, но он все еще пытался говорить, выдавливая слова из сжатого горла:

— Ты… ты же знаешь… что это неправда… — хрипел он, его глаза налились кровью. — Лютеция и я.. мы знали друг друга с детства… наши семьи… планировали этот союз… много лет…

— Неважно! — Роман еще сильнее сжал захват, его пальцы впились в горло Карла. — Это все неважно, и ты знаешь это! Вы никогда не были близки! Она рассказывала мне, как ты игнорировал ее на всех семейных встречах, как смотрел на нее как на пустое место!

— Я.. я был молод… глуп… — Карл пытался вырваться, но силы покидали его. — Но теперь… теперь я понимаю… какая она замечательная…

— Поздно! — рявкнул Роман. — Слишком поздно для твоих прозрений! Это не твой бой, Карл! Ты не такой, как твои братья! Не будь таким, как они! Не становись тем, кто покупает любовь за деньги!

В этот момент что-то изменилось в глазах Романа. Ярость начала смешиваться с ужасом от собственных действий. Захват ослабел — не от милосердия, а от внезапного осознания того, что он делает. Роман отстранился, тяжело дыша, и посмотрел на свои руки, словно видел их впервые.

Карл рухнул на колени, хватая ртом воздух, его дыхание было похоже на хрип умирающего. Поединок был окончен. Роман победил благодаря лучшей физической подготовке и навыкам, отточенным в схватках на краю цивилизованного пространства.

Он выпрямился и медленно направился к выходу из ринга, его ноги дрожали от усталости и эмоционального потрясения.

Но тут из толпы выделились двое мужчин — старшие братья Карла, Маркус и Дэниел Донор. Их появление изменило атмосферу в зале, словно температура внезапно упала на несколько градусов. Эти люди обладали той особой аурой власти, которая приходит с многолетней привычкой командовать флотилиями торговых кораблей и решать судьбы тысяч людей.

Маркус, старший из братьев, был высоким мужчиной с седеющими висками и глазами цвета полированной стали. На его лице не отражалось никаких эмоций, но эта маска спокойствия была страшнее любого гнева. Он привык держать себя в руках даже в самых критических ситуациях, и именно это делало его по-настоящему опасным.

Дэниел был младше и импульсивнее, в его чертах читалась та же аристократическая утонченность, что и у Карла, но закаленная годами военной службы в корпоративной охране. Его правая рука инстинктивно легла на рукоять плазменного пистолета, скрытого под элегантным пиджаком.

— Крестов, — голос Маркуса был ровным и холодным, как космическая пустота. — Ты думаешь, что можешь просто уйти? После того, что сделал с нашим братом?

Роман остановился, не оборачиваясь. Он чувствовал их взгляды на своей спине, чувствовал напряжение, которое наполнило воздух. Толпа затихла, предчувствуя развязку.

— Я не хотел, чтобы так получилось, — тихо сказал Роман, все еще не поворачиваясь. — Это был честный поединок.

— Честный? — в голосе Дэниела звучала плохо сдерживаемая ярость. — Ты называешь честным избиение человека, который никогда не дрался за жизнь как ты?

Дэниел подошел к лежащему Карлу и помог ему подняться. Младший из Доноров все еще держался за горло, его дыхание было прерывистым, а лицо покрыто синяками и кровью:

— Вы… вы никогда не будете вместе… — прохрипел Карл, глядя на удаляющегося Романа налитыми кровью глазами. — Слышишь меня, Крестов? Никогда! Я прослежу, чтобы ни один торговый дом в галактике не дал тебе работы! Ни одна компания не возьмет тебя пилотом!

Он попытался броситься вслед за Романом, движимый яростью и унижением, но ноги подкосились. Карл споткнулся о край ринга и тяжело упал на металлический пол рядом с боевой площадкой. Страшный хруст — звук ломающихся позвонков — эхом разнесся по внезапно замолкшему спортивному залу.

— Нет, нет, нет… — застонал Карл, его тело начало биться в судорогах. — Боже… Создатель… прости меня… я не хотел… не хотел так…

Белая пена показалась на его губах, глаза закатились, показывая только белки. Руки и ноги дергались в неконтролируемых спазмах, а из горла вырывались хрипящие звуки. При падении Карл сломал себе шейные позвонки.

Братья бросились к нему, их аристократическое хладнокровие мгновенно исчезло. Маркус опустился на колени рядом с младшим братом, его руки дрожали, когда он пытался найти пульс.

— Карл! Карл, слышишь меня? — Дэниел тряс брата за плечи, но тот уже не реагировал.

Дэниел приложил ухо к груди брата, затем медленно поднялся. Его лицо было белым как пластистальная стена:

— Он мертв, — тихо произнес он, закрывая глаза Карла. — Маркус… наш брат мертв.

Маркус медленно поднялся с колен и посмотрел на Романа взглядом, в котором не было ни капли человечности. Это был взгляд хищника, взгляд человека, который привык убирать препятствия на своем пути:

— Убийца, — произнес он тихо, но каждое слово прозвучало как приговор.

Роман стоял как громом пораженный, глядя на неподвижное тело того, кто еще минуту назад был его другом и соперником. Он не хотел смерти Карла, никогда не хотел… Поединок должен был решить спор, а не отнять жизнь.

— Я.. я не виноват… — прошептал он, его голос дрожал. — Это был несчастный случай… он сам упал…

Но толпа уже начинала роптать. Кто-то кричал «убийца», кто-то требовал вызвать службу безопасности. Атмосфера в зале накалялась с каждой секундой, а братья Донор медленно двигались к Роману с явно недобрыми намерениями.

— Крестов! — раздался знакомый голос, и из толпы выделился Джо Ракубэ, старый друг Романа по Академии космических наук.

Джо был невысоким, коренастым мужчиной с добрым лицом и умными карими глазами. Он работал инженером на станции и был одним из немногих людей, которые знали истинную историю отношений Романа и Лютеции. Сейчас его обычно спокойное лицо выражало крайнюю обеспокоенность.

— Садитесь на транспорт и уезжайте! — крикнул он, пробираясь сквозь толпу. — Быстрее! Времени нет!

Джо попытался встать между Романом и братьями Донор, расставив руки в примиряющем жесте:

— Господа, прошу вас, остановитесь! Это был несчастный случай! Роман не виноват в том, что произошло! Вы сами видели — ваш брат споткнулся!

— Отойди, инженеришка, — прорычал Маркус, шагнув к Джо и пытаясь оттолкнуть его с дороги. — Этот человек убил нашего брата. И он за это заплатит!

— Вы сами всё видели! — отчаянно возразил Джо, размахивая руками, преграждая им путь. — Карл сам споткнулся! Это была трагическая случайность, несчастный случай, а не убийство!

Дэниел скользнул влево, уже касаясь рукояти плазменного пистолета:

— Он довёл Карла до драки! Он избил его так, что тот не смог подняться, а потом Карл упал и сломал шею! Этот наёмник знал, что делал!

— Подумайте, что сказал бы сам Карл! — воскликнул Джо, успев схватить Дэниела за запястье, не давая тому выхватить оружие. — Даже он не хотел бы мести! Неужели вы хотите из-за одной беды развязать ещё больше крови?

— Карл мёртв! — заорал Маркус, и его выверенное аристократическое самообладание окончательно рухнуло. — Младший брат мёртв, а этот ублюдок, наёмный пес без чести, надеется просто уйти?!

Он рванулся обойти Джо справа, но инженер развернулся и снова встал перед ним:

— Остановитесь! Вы разумные люди! Не превращайте горе в расправу!

— Убирайся с дороги, Ракубэ! — Дэниел попытался оттолкнуть его, но Джо стоял насмерть. — Ты защищаешь убийцу!

— Я защищаю человека от беззакония! — выкрикнул Джо. — Роман мой друг. Но даже если бы он был мне чужим — я не дал бы устроить самосуд!

Взбешённые братья рванулись на Джо разом. Инженер стиснул зубы, пытаясь их удержать, но силы были неравны. Удар Маркуса в живот согнул его пополам, и Дэниел, вырвав руку, потянулся к оружию.

— Убийца! — сорвался крик с его губ, и разряд плазмы прошипел над головой Романа, оставив обугленный след на стене.

Роман понял: теперь нельзя стоять на месте. Он бросил взгляд на Джо — друга, стоящего насмерть ради него, — и вскрикнул:

— Спасибо, Джо! Держись!

— Беги к корпусу контрактников! — хрипло прохрипел инженер, удерживая на себе Маркуса. — Там твои! Они тебя прикроют!

— Я понял! — крикнул Роман и рванул прочь, но не к шлюзам или докам, как думали Доноры — а в противоположную сторону, в сторону восточного сектора станции, где располагался корпус контрактных сил — база его подразделения.

Коридоры мелькали перед глазами, как в полусне, залитые жёлтым тревожным светом. Его дыхание сбилось, сердце билось как ударный молот, гравитационные компенсаторы с трудом справлялись с перегрузкой бега.

Позади, эхом отдавались вопли Доноров:

— Он сбегает! Хватайте его!

— Крестов убил нашего брата!

— Блокировать выходы к стыковочным шлюзам!

Но они ошибались. Крестов не бежал к шлюзам. Он шёл туда, где его ждали свои. Где ещё осталась сила закона — или хотя бы кодекс контрактников.

Жилой сектор остался позади, сменился техническими отсеками, потом — арсеналами, складскими помещениями. Роман промчался мимо нескольких охранных патрулей — солдаты с нашивками «Союз Свободных Систем» уже получили сигнал тревоги.

— Стой! Идентификация! — раздался голос дозорного.

— Пилот Роман Крестов! Отряд «Авалон»! — выкрикнул он, показывая личный жетон. — Нападение! Братья Доноров хотят меня убить! Требую защиты согласно контракту!

Офицер-диспетчер быстро сверился с данными, нахмурился — но отступил, нажимая на коммуникатор:

— Срочно! Пост охраны три! Контрактник под угрозой! Вызвать группу перехвата! Доноры опять сорвались с катушек!

Роман рванулся дальше, к массивным бронированным воротам корпуса контрактников. Из открывающихся створок ему навстречу вышли двое из его отряда — знакомые лица, тяжёлые боевые доспехи, плазмопушки на плече.

— Роман?! — удивился старший. — Ты что, чёрт возьми, натворил?

— Длинная история, — прохрипел Крестов. — Доноры хотят меня убить. Карл Донор погиб после поединка. Они мстят.

— Сюда! — бросил второй боец. — Заходи в периметр!

Металлические створки закрылись за его спиной с тяжёлым гулом. Впервые за последние полчаса Роман позволил себе сделать глубокий вдох. Он был в зоне действия контракта — там, где наёмник защищён кодексом и законом.

Пока что.

Глава 2: Изгнанник звёзд

Сердце Романа Крестова билось так яростно, что он чувствовал, как пульс отдаётся в висках. Коридор главного офиса Центрального Космопорта казался бесконечно длинным, а его шаги — слишком громкими на полированном металле пола. Двери из матового пластистали раздвинулись с тихим шипением, и из них вышла она — Летиция.

Её лицо было бледным, как лунная поверхность Европы, а глаза — красными от слёз. Тёмные волосы растрепались, выбившись из строгой прически. Роман тайком двинулся по коридору, прижимаясь к стенам, покрытым панелями с расписанием межпланетных рейсов.

Конечно, он знал, что она не любила его так, как он её. Она говорила ему это прямо, без обиняков. Но когда Карл вызвал его на поединок, у Романа не было выбора. Честь требовала принять вызов.

Теперь Карл был мёртв, а Роман — изгнанником.

Они ехали в тонированном аэромобиле над доками космопорта, где гигантские звездолёты покоились на стартовых платформах, словно спящие левиафаны. Антигравитационные двигатели машины мягко гудели, а за окнами проплывали огни посадочных маяков и силуэты грузовых кранов.

— Лютеция… — начал было Роман, но она его перебила.

— Ты думаешь, я считаю, что ты намеренно убил своего друга? — Её голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — Ты принял его вызов и остался невредим. Но что ещё мог сделать мужчина в такой ситуации? Отказаться было бы равносильно признанию трусости.

Роман протянул руку и нежно коснулся её лица. Кожа была горячей от слёз.

— Его братья захотят мести, — прошептала она, прижимаясь щекой к его ладони. — Они уже объявили об этом. А ведь он… он был твоим близким другом с детства.

— Я никогда не желал Карлу такой ужасной судьбы, — глухо произнёс Роман. — Клянусь тебе — никогда. Если бы можно было повернуть время вспять…

Лютеция всхлипнула и обвила его шею руками. Их губы встретились в отчаянном, страстном поцелуе — поцелуе прощания. Её слёзы были солёными на вкус, а руки дрожали, когда она гладила его лицо, словно пыталась запомнить каждую черту.

— Если ты останешься здесь, тебе будет опасно, — прошептала она в промежутке между поцелуями. — Семья Карла не простит. У них слишком много влияния, слишком много связей.

— А где мне теперь не опасно? — горько усмехнулся Роман. — Может быть, стоило подумать об этом раньше…

Аэромобиль плавно снижался к причалам грузового сектора. Внизу сновали погрузчики, роботы-грузчики и охранники в блестящих экзоскелетах.

— Роман, — Лютеция взяла его руки в свои, — время залечит эту рану. Я поговорю с влиятельными людьми, они помогут объяснить семье Карла, что произошло. Всё уладится. А ты поезжай с этим перевозчиком — можешь ему доверять. Он довезёт тебя до Фронтира, устроит место на безопасном корабле.

— Когда мне веруться? Когда мы снова увидимся?

— Через год. Может быть, чуть больше. Когда наберусь мудрости и опыта, когда страсти утихнут. Тогда мы поженимся, как планировали.

Лютеция откинулась назад, её глаза вспыхнули болью и гневом.

— Если тебя не будет больше тринадцати месяцев, Роман, то мне придётся выходить замуж за другого. Отец не будет ждать бесконечно. У него есть планы, есть союзы, которые нужно укреплять. Планеты на пороге большой войны.

— Я люблю тебя больше жизни, — он прижал её к себе так крепко, что она едва могла дышать. — Твой образ, твой голос, твой смех — всё это всегда будет со мной, где бы я ни был.

Они целовались снова, отчаянно и страстно, как будто пытались вложить в этот поцелуй всю свою любовь, всю боль расставания. Слёзы смешивались на их лицах, а руки дрожали, касаясь друг друга в последний раз.

Аэромобиль мягко приземлился. Роман выскочил наружу, и к нему тут же подъехала другая машина — старый, потрёпанный транспортер с гербом частной транспортной компании.

— Не больше года! — крикнул он, садясь в транспортер. — Клянусь тебе — не больше года!

Лютеция долго смотрела ему вслед, плакала и смотрела. Роман приложил ладонь к стеклу, представляя, что касается её лица в последний раз. Машины разъехались в разные стороны, проезжая мимо грузовых погрузчиков и патрулей охраны.

При помощи человека Лютеции — влиятельного торговца редкоземельными металлами — Роман смог получить место на звездолёте в качестве штатного пилота. Взятки сделали своё дело, и его записали в экипаж корабля, который уходил далеко за периферию, на фронтальные станции по добыче металлов на кометах и астероидах.

Путь этого звездолёта лежал далеко за границы влияния Доноров — правящей касты, к которой принадлежала семья покойного Карла.

«Асгард» был стандартным среди звездолётов. Его корпус длиной в полтора километра сверкал полированным титаном и композитными панелями. Четыре массивных двигателя на антиматерии располагались в корме, а носовая часть была усеяна сенсорными куполами и коммуникационными антеннами. Центральная секция корабля медленно вращалась, создавая искусственную гравитацию для жилых отсеков.

Внутри «Асгарда» царила деловитая атмосфера. Инженеры в синих комбинезонах проверяли системы, учёные в белых костюмах анализировали данные с разведывательных дронов, а военные частной охранной компании «Гидра» патрулировали коридоры в чёрных бронежилетах. Пассажиры — в основном горняки, техники и исследователи — готовились к долгому путешествию в глубины неизведанного космоса.

Роман сидел в кресле пилота на мостике, проводя расчёты курса вместе с другими пилотами. Карты звёздных систем мерцали перед ним, а компьютеры просчитывали траектории прыжков через гравитацию.

— Прости, я ушёл в космос, — шептал он сам себе, глядя на бесконечность звёзд за окном. — Это было единственное место, где я чувствовал себя в безопасности.

Хорошо, что не пришлось обманывать и подставлять кого-то. Он знал свою работу и мог делать её честно.

— Год. Не больше года, — повторял он как мантру, настраивая навигационные системы.

Главное — уйти от Доноров, от влияния их правящего дома.

Прошли долгие месяцы, и «Асгард» плавал по океанам космоса, делая остановки у таинственных планет, пахнущих озоном и неизвестными химическими соединениями. Они пристали к мирам под созвездием Южного Креста, торговали с другими Фракциями и перевозили поразительные грузы.

Как-то раз они даже перевозили рабов — клонированных людей с заблокированным сознанием, предназначенных для работы на урановых шахтах Проксимы. Роман пытался не думать об этом грузе, но сон не шёл к нему неделями.

Судьба сделала его человеком без родины. Но у него была цель. Формально он находился на службе во флоте.

Хотя смерть Карла и вынудила Романа оказаться в изгнании, мысли о Лютеции и о том, что после возвращения он получит её руку и сердце, поддерживали в нём силу духа на протяжении всего путешествия.

«Асгард» двигался по космосу, используя прыжки через гиперпространство и гравитационные маневры вокруг звёзд. Когда корабль подходил к очередному солнцу, его щиты начинали светиться радужными переливами, отражая потоки заряженных частиц. Звёздный ветер бил в носовую часть судна, а магнитное поле звезды захватывало корабль и разгоняло его до околосветовых скоростей.

Они добывали редкоземельные металлы и вещества: трансурановые элементы из ядер мёртвых звёзд. Привозили новые виды животных и растений. Чудеса и красота космических явлений окружали их повсюду. Они пролетали мимо туманностей, где рождались новые газы, видели танец двойных пульсаров, чьи лучи рисовали в пустоте гигантские спирали, наблюдали, как чёрные дыры пожирают целые солнечные системы, затягивая материю в воронки искривлённого пространства-времени.

Но их судно проходило и через бури — магнитные штормы, где заряженные частицы звёздного ветра превращались в молнии размером с континенты. Иногда такие бури не прекращались целыми неделями, и «Асгард» трясло, как щепку в океане. Энергетические разряды били в корпус, заставляя светиться защитные поля, а гравитационные аномалии рвали броню.

— Гравитационная аномалия прямо по курсу! — крикнул штурман. — Сила притяжения возрастает экспоненциально! Нас затягивает!

— Родника, Харли! — скомандовал капитан. — Немедленно отключить основные двигатели! Перейти на аварийное торможение! Если не успеем, нас разорвёт на части!

— Понял, капитан! Переключаю на резервные системы!

— Роман, ко мне! — Капитан обернулся к штурману. — Нужен безопасный курс через эту чёртову воронку, и нужен он немедленно!

Роман быстро настраивал системы навигации, пытаясь найти безопасный путь через аномалию.

Корабль содрогался и скрипел, его корпус трещал под давлением искривлённого пространства. За иллюминаторами пространство изгибалось и волновалось, как поверхность воды, а звёзды растягивались в длинные полосы света. Это были мгновения, когда смерть ходила совсем рядом, заглядывая через плечо каждому члену экипажа.

Но это только делало Романа более уверенным в мастерстве капитана и его команды. И с каждым днём всё сильнее становилась его тоска по дому, по Лютеции, по той жизни, которую он оставил позади в изгнании среди бесконечных звёзд.

Звёздный крейсер «Асгард» умирал в космической бездне, словно пронзённый копьём богов титан, чья мощь некогда сотрясала галактики. Его исполинский корпус — корчился в предсмертной агонии среди холодного безмолвия звёзд. Каждая секунда приближала неотвратимый конец, и металл стонал протяжно, гулко, словно похоронный колокол, отсчитывающий последние мгновения жизни тысячи душ, заточённых в его чреве.

Трёхметровые листы брони отслаивались с жутким хрустом, обнажая внутренности корабля — переплетения кабелей, трубопроводов и силовых узлов, которые теперь искрили и дымились, источая в космос радужные всполохи плазмы. Из зияющих пробоин вырывались огненные струи атмосферы, унося с собой не только кислород, но и крики, молитвы, последние слова умирающих людей.

— Всем постам боевой готовности! Всем постам! — надрывался в переговорной сети старший лейтенант, но его голос терялся в симфонии разрушения: в воющих сиренах, треске горящих контуров, рёве разгерметизации и стонах изгибающейся под нечеловеческими перегрузками стали. — Система стабилизации полностью отказала! Гравитационные генераторы не отвечают! Инерционные демпферы вышли из строя!

Роман вцепился в поручень аварийной переборки так отчаянно, что металл прогнулся под его пальцами. Костяшки побелели, сухожилия натянулись струнами, а кровь отхлынула от лица, оставив его мертвенно-бледным. Мир вокруг кувыркался в безумном, головокружительном танце смерти — «Асгард» входил в неконтролируемое вращение, и чудовищная центробежная сила швыряла людей о переборки, словно детские игрушки в руках разгневанного великана.

Гравитационные генераторы, эти сердца корабля, один за другим умолкали с глухими ударами, каждый из которых отзывался вибрацией в костях. Без них экипаж превратился в беспомощные тела, летающие по коридорам и отсекам в хаотичной невесомости, ударяясь о стены, потолки, друг о друга, оставляя кровавые отметины на белых панелях.

— Марина! МАРИНА! — заорал Крестов в коммуникатор, пытаясь перекричать адский хор разрушения, который поднимался из недр умирающего корабля. Его голос сорвался, стал хриплым от отчаяния. — Марина, ты меня слышишь?! Отвечай, прошу тебя!

Статические помехи шипели в наушниках, словно злобные змеи. Потом, сквозь белый шум, пробился слабый, дрожащий голос:

— Роман… я.. я заперта в медицинском блоке седьмой палубы… переборка заблокирована… помоги мне… пожалуйста, помоги… мне больно…

Её голос оборвался на полуслове, и динамик зашипел пустотой. Крестов рванулся к выходу, его сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку. Но в этот момент «Асгард» содрогнулся так неистово, словно гигантская рука схватила его за корму и встряхнула, как погремушку. Роман ударился спиной о стену с такой силой, что в позвоночнике что-то хрустнуло, а перед глазами вспыхнули белые искры боли.

Сквозь треснутое стекло иллюминатора диаметром в два метра он увидел их — своих товарищей, братьев по оружию, дрейфующих в космической пустоте как безмолвные призраки. Капитан, ветеран трёх звёздных войн, медленно вращался в чёрной бездне. Его седые волосы, некогда аккуратно зачёсанные, теперь развевались в вакууме, как морские водоросли в подводном течении. Глаза — те самые голубые глаза, теперь были широко открыты, смотрели в бесконечность, но уже ничего не видели. Его губы были приоткрыты, словно он пытался сказать последнее слово, но космос украл у него и голос, и жизнь.

Младший техник, двадцатидвухлетний парень из орбитальных колоний, дрейфовал неподалёку. Его руки были безвольно раскинуты, пальцы сжаты в кулаки — последний жест борьбы со смертью. Из пробоины в скафандре на груди тянулась алая струйка крови, которая мгновенно замерзла в космическом холоде, превратившись в кристаллическую нить рубинового цвета. Его молодое лицо, всегда улыбающееся, теперь было искажено последней гримасой ужаса.

Механик, который мог починить любой механизм одним прикосновением, теперь медленно кувыркался вокруг своей оси. Его рабочий комбинезон порвался при разгерметизации, и инструменты — его верные спутники — разлетелись вокруг, образуя траурную процессию из гаечных ключей, отвёрток и микросхем.

— Нет… нет, нет, НЕТ! — Крестов ударил кулаком по стеклу иллюминатора, оставив паутину трещин и кровавый отпечаток костяшек. Слёзы жгли глаза, но он не мог отвести взгляд от этого кошмарного балета смерти, который разворачивался в космической пустоте. — Не вы… только не вы… не все сразу…

Гравитационное поле близлежащей планеты, красного карлика в системе Кайпер-471, захватывало «Асгард» в свои невидимые, но неумолимые объятия. Тела экипажа следовали за кораблём, подчиняясь той же безжалостной физике, что и их погибший дом. Они кружили вокруг обломков в медленном, торжественном танце — прощальная процессия из трёхсот семидесяти восьми душ, каждая из которых когда-то имела имя, семью, мечты.

В машинном отделении что-то взорвалось с оглушительным рёвом, который прокатился по всему кораблю, заставив переборки звенеть, как колокола. Термоядерный реактор класса «Прометей», сердце корабля, бился в предсмертных конвульсиях. Температура в его камере превысила критические семь миллионов градусов, а системы охлаждения одна за другой отказывали, не выдерживая перегрузки. Плазма вырывалась наружу фонтанами ослепительного света, прожигая броню и превращая металл в газ.

Искры каскадом посыпались из вентиляционных решёток, как звёздный дождь внутри корабля. Запах озона, расплавленного металла и горящей изоляции ударил в ноздри удушающей волной. Воздух стал густым, тяжёлым, пропитанным смертью.

— Система охлаждения основного реактора полностью отказала! — донёсся из глубин корабля отчаянный, надрывный крик главного инженера. В его голосе слышались не только профессиональный долг, но и животный ужас человека, который понимает: конец неотвратим. — Температура в камере синтеза достигла восьми миллионов! Магнитные катушки не держат плазму! Нам нужна немедленная эвакуация! Мы все сгорим!

— Спасательные капсулы не отвечают на команды! — ответил другой голос, надломленный от ужаса. Это был лейтенант, ответственный за системы спасения. — Пусковые механизмы заблокированы! Электроника мертва! Капсулы… капсулы просто не запускаются!

Крестов пробирался по коридорам девятнадцатой палубы, которые теперь больше напоминали преддверие ада, чем борт звёздного крейсера. Аварийное освещение мигало красными всполохами, отбрасывая зловещие тени на стены, покрытые конденсатом. Системы жизнеобеспечения работали на последнем дыхании, пытаясь поддержать атмосферу в умирающем корабле. Воздух был разреженным, каждый вдох давался с трудом.

Под ногами хрустели осколки пластика, металла и керамики. Из потолка время от времени сыпались искры, а иногда — целые куски обшивки. В одном месте коридор был завален обломками, и ему пришлось ползти на четвереньках, царапая колени о острые края металла.

— Помогите! — услышал он слабый, отчаянный крик из-за заблокированной двери отсека 19-Г. — Кто-нибудь! Пожалуйста! Я не могу выбраться! Здесь пожар! Я задыхаюсь!

Крестов приложил ухо к раскалённому металлу двери. За переборкой кто-то скрёб ногтями по стали, словно пытаясь прокопать себе путь наружу голыми руками. Он услышал кашель, хрипы, слабые удары кулаками о металл.

Роман схватил аварийную кувалду весом в пять килограммов и начал бить по замочному механизму. Каждый удар отзывался болью в плечах, но он продолжал — раз, два, три, десять, двадцать ударов. Пот заливал глаза, руки дрожали от усталости, но он не останавливался. Наконец металл поддался с протяжным скрипом, и дверь распахнулась, выпустив клубы едкого дыма.

Из тёмного, задымлённого отсека выползла девушка — техник третьего класса, двадцатичетырёхлетняя специалист по квантовым вычислениям. Её серый комбинезон был в крови и копоти, а на лице — длинная рваная рана от левого виска до подбородка. Кровь текла по щеке, капала на пол. Её светлые волосы обгорели, с одной стороны, а в зелёных глазах застыл ужас.

— Роман! — всхлипнула она, цепляясь за его руку дрожащими пальцами. — Я думала… думала, что умру здесь… там был пожар… вся электроника взорвалась… … не успел выбраться… он сгорел заживо… я слышала, как он кричал…

— Всё нормально, — солгал он, помогая ей подняться на дрожащие ноги. Её вес казался невесомым — она была худенькой, хрупкой, как фарфоровая кукла. — Мы выберемся. Обязательно выберемся. Я обещаю тебе.

Но он знал, что лжёт. «Асгард» падал в гравитационный колодец планеты, и ничто во вселенной не могло остановить его падение.

Последний, решающий рывок гравитационного поля, и корабль начал входить в плотные слои атмосферы неизвестной планеты. Носовая секция раскалилась до белого каления, потом до ослепительного голубого свечения — титановая броня плавилась и отслаивалась пластами, оставляя за собой огненный хвост длиной в сотни километров. Атмосфера планеты окрасилась в багровые и оранжевые тона — «Асгард» превратился в падающую звезду, в предвестника апокалипсиса.

Воздух наполнился рёвом трущегося о плотные газы титана — звуком, который был похож на предсмертный вопль гигантского космического зверя. Вибрация прошла по всему кораблю, заставляя людей кричать от боли в ушах. Стекло иллюминаторов лопалось со звоном, металлические панели сгибались и трескались.

— Все в аварийные отсеки! — кричал Крестов, подталкивая девушку к ближайшему укрытию — специальному отсеку с усиленными стенами и амортизаторами. — Готовьтесь к столкновению! Держитесь за поручни!

Планета приближалась с ужасающей, гипнотической скоростью. Сквозь пламя и дым Роман различал её поверхность — с растительностью, изрезанную глубокими каньонами и ущельями, под светом чужого солнца. Горные хребты поднимались, как клыки доисторического хищника, готового сожрать их корабль. Кратеры зияли тёмными провалами, а между ними простирались бесконечные джунгли.

В последние секунды перед столкновением время словно замедлилось. Крестов видел каждую деталь приближающейся поверхности: каменистые гряды, высохшие русла древних рек, странные геологические образования, похожие на застывшие волны. Он думал о Марине, которая осталась где-то, о капитане, дрейфующем в космосе, о своей любви на Земле, которая никогда не узнает, что с ним случилось.

Последнее, что помнил Роман перед тем, как провалиться в беспамятство — это странную тишину. Мёртвую, космическую тишину, которая накрыла обломки «Асгарда», словно погребальный саван. Не было больше криков, не было взрывов — только шипение остывающего металла и свист ветра сквозь пробоины в корпусе.

Шаттл погибал в молчании космической бездны.

Он больше не взрывался огненными всполохами реактивного топлива — он умирал медленно и мучительно, как старый рабочий зверь, отслуживший свой срок на далёких рубежах освоения космоса. Титановая обшивка отслаивалась широкими полосами, словно кожа с измученного, изношенного механизма, обнажая искорёженный дюралевый каркас. Система динамической стабилизации давно отказала, её гироскопы замерли в мёртвом бездействии, и двадцатитонная машина беспомощно кувыркалась в плотных слоях атмосферы неизвестной планеты. За кормой тянулся дымный шлейф — чёрный, маслянистый, пропитанный запахом горящей электроники и расплавленного пластика. Это был последний вздох умирающего корабля, его агония, растянувшаяся на долгие минуты падения сквозь багровые облака.

Планета встретила его жестоко. Красная поверхность неслась навстречу с ужасающей скоростью, каменистые хребты и песчаные дюны сливались в размытое пятно приближающейся смерти. Автоматическая система торможения отчаянно пыталась включить аварийные двигатели, но половина сопел была разрушена ещё на орбите — тогда, когда «Икар-12» маневрировал, стараясь уклониться от непредсказуемого осколочного потока.

А потом пришла тьма — густая, бесконечная, поглотившая сознание и время.

Когда Роман Крестов очнулся, мир вернулся к нему по частям, медленно, словно собираясь из осколков разбитого зеркала. Сначала был только звук — глухой, тягучий, как далёкое эхо погребального марша, играемого в память о павших пилотах дальнего космоса. Этот гул, как понял его затуманенный разум, издавал ветер — пронзительный, злой ветер чужой планеты, проникающий сквозь пробоины корпуса шаттла и выводящий наружу жуткую симфонию разрушения.

Затем пришла боль. Волна резкая, всепоглощающая, как электрический разряд, пронизала каждую клетку тела. Он выгнулся дугой, застонал — громко, отчаянно, с хриплым эхом, что отразилось от измятых стен кабины.

— Чёрт… побери… — прохрипел он, сквозь стиснутые зубы, ощущая во рту мерзкий металлический привкус — кровь, перемешанную с дымом горелых плат и расплавленного пластика. В носу жгло от озона и горячей пыли.

Он лежал на спине, придавленный к полу тяжёлым блоком — навигационной консолью инженерного узла. Этот массивный агрегат — сердце рабочей станции — весом в несколько сот килограммов, сорвался со штатных креплений в момент удара и теперь давил на грудную клетку, не давая свободно дышать. Рёбра болели предательской тупой болью — трещины или, быть может, переломы. Под спиной скрипела и дрожала живая, ещё теплая сталь — остатки инженерного шаттла «Икар-12», служебного аппарата флагмана «Асгард», покорителя далёких орбит.

«Икар-12» не был боевой машиной. Он не нёс пушек, броневых плит и ракетных систем — только инструменты, манипуляторы, ремонтные блоки и сложные сенсорные комплексы. Он служил для инспекции спутников, замены устаревших модулей, сварки и резки корпусов — тяжёлая, скучная, но жизненно необходимая работа в космосе. Его корпус цвета выгоревшего металла редко сиял в свете звёзд — под слоем следов сварки, царапин от мелких обломков и пятен замёрзшего техногенного конденсата. Среди экипажа «Асгарда» его в шутку называли «рабочей клячей» — медлительный, тяжёлый, неповоротливый, но надёжный до последнего винта. Теперь и эта кляча умерла, сложив свои механические кости на незнакомом грунте чужой планеты.

Крестов не знал, сколько времени пробыл без сознания. Хронометр на запястье скафандра мерцал тревожным красным — «ОШИБКА ВРЕМЕННОЙ СИНХРОНИЗАЦИИ». Связь с «Асгардом» молчала — только мёртвые помехи шипели в динамиках. Взор его медленно сфокусировался на треснувшем визоре — поликарбонат испещрён тонкой паутиной трещин, но пока держался. Ещё одно сильное движение — и барьер между его лицом и атмосферой рухнет окончательно.

Жизнеобеспечение работало на аварийном режиме: мигающие жёлтые огоньки, тревожные сигналы, перебои в подаче кислорода. Фильтры натужно пытались прогонять воздух через себя, очищая его от неизвестных примесей. Батарея показывала семьдесят процентов заряда — сутки, может чуть больше.

Он застонал, собираясь с силами, медленно и мучительно сдвинул тяжёлый блок консоли с груди, освобождая возможность дышать полной грудью. Воздух ворвался в лёгкие, обжигая изнутри, возвращая остроту ощущениям. Руки дрожали, плечо горело острой болью — видимо, вывих или трещина. Но ноги двигались. Жив. Пока что жив.

Опираясь на остатки искорёженного кресла, он поднялся — медленно, осторожно. Мир закружился, качнулся перед глазами, будто палуба корабля в шторм. Он закрыл глаза, вцепившись пальцами в стальной остов — подождал, пока реальность вновь обретёт устойчивость.

Всё вокруг было красным — зловещим, нездешним оттенком ржавчины и крови. Сквозь зияющую дыру в корпусе он видел планету: песок с металлическим блеском, тёмные валуны, изрезанные следами падения, искривлённые скальные гребни. Над всем этим нависало солнце — тусклый, больной светильник, отбрасывающий густые тени, в которых таилась тревога.

— Выжил… — глухо прошептал он в замкнутом объёме шлема. — Какого дьявола… я ещё жив… один… совсем один…

Эти слова повисли в воздухе — тяжёлые, как свинец. Он остался здесь, на чужом мире, без оружия, без спасательных модулей, без шансов на быстрый контакт с «Асгардом». Его шаттл, его «Икар-12», был раздавлен, искалечен, превращён в груду металлолома.

И всё же он жил.

С трудом, превозмогая боль в плече, Крестов сделал шаг к пролому в корпусе. Каждый его шаг был испытанием: скрип обломков под ногами, потрескавшиеся панели, осколки стекла, вырванные жгуты кабелей. В отсеке для аварийного комплекта зияла пустота — ящик сорвало взрывом при падении.

Оставался только он сам. Человек. Пилот.

Единственный выживший на поверхности этой безымянной планеты.

Наконец он добрался до пролома и сделал первый шаг на поверхность чужой планеты.

Ветер ударил в него с такой силой, что Роман чуть не потерял равновесие. Пыль планеты — мелкая, как пудра, острая, как толчёное стекло — билась о поверхность шлема мириадами мелких дробинок, создавая непрерывный дробный стук. Ветер нёс её бесконечными потоками, поднимая с поверхности и швыряя в воздух, создавая причудливые завихрения и мини-торнадо, которые кружились между скал, словно танцующие джинны из древних арабских сказок.

Гравитация была заметно слабее земной — его приборы показывали 0,78g — но этого было вполне достаточно, чтобы чувствовать вес. Особенно вес того чудовищного одиночества, которое давило на плечи тяжелее любой физической ноши, сковывало движения, затрудняло дыхание.

На горизонте медленно догорали облака — рыжие, словно пропитанные железной рудой и засохшей кровью. Они двигались медленно, величественно, отбрасывая на поверхность планеты движущиеся тени исполинских размеров. Небо имело странный, болезненный оттенок — не голубое и не синее, как привычное земное, а скорее оранжево-красное у горизонта, переходящее в глубокий фиолетовый в зените. Два маленьких спутника висели в небе неподвижно, как мёртвые глаза какого-то космического существа, безучастно наблюдающий за его одиночеством и отчаянием.

На фоне этого чуждого, инопланетного пейзажа всё казалось мёртвым, безжизненным, враждебным. Только бесконечные пространства джунглей, причудливые скальные образования, вырезанные ветром из тёмного камня, и безмолвное, равнодушное небо. Единственными звуками были механическое жужжание системы жизнеобеспечения в наушниках да его собственное сердцебиение, которое гулко отдавалось в ушах, напоминая о том, что он пока ещё жив.

— Асгард… — прошептал он, запрокинув голову и глядя в небо, где за плотными, багровыми облаками скрывался родной корабль с тремя сотнями трупами членов экипажа. — Слышите ли вы меня… знаете ли, что я здесь, внизу… что я жив…

Ответом ему было только завывание ветра и шипение радиопомех в наушниках.

Его ботинок с усиленной подошвой и амортизирующими вставками глубоко вдавился в красноватую пыль, оставив чёткий, рифлёный отпечаток — первый след разумного существа на этой планете со дня её формирования миллиарды лет назад. Он медленно прошёл несколько шагов, оставляя за собой цепочку следов, которая тянулась от обломков шаттла к небольшому возвышению — искусственному холму, образовавшемуся из грунта, выброшенного при ударе корабля о поверхность.

Подъём на холм занял почти десять минут — каждый шаг требовал усилий, дыхание сбивалось, в боку кололо. Травмы давали о себе знать, а разрежённая атмосфера планеты заставляла систему жизнеобеспечения работать с повышенной нагрузкой.

Наконец он добрался до вершины холма и увидел полную картину катастрофы.

Обломки «Икара-12» раскинулись по поверхности планеты в радиусе нескольких километров, словно гигантская рука швырнула игрушечный корабль об пол. Носовая секция с топливными баками и системой навигации лежала километрах в трёх отсюда, перевёрнутая и наполовину погребённая под красным песком. Из неё торчали обломки антенн и солнечных батарей, искорёженные до неузнаваемости. Основной корпус, где размещались жилые отсеки и лаборатория, треснул пополам, словно переломленный хлеб, обнажив внутренности — провода, трубопроводы системы жизнеобеспечения, искорёженные панели управления, изодранную обивку кресел. Хвостовая секция с плазменными двигателями почти не пострадала внешне, но была совершенно бесполезна без остальной части машины.

Повсюду валялись мелкие обломки — куски обшивки, детали приборов, обрывки кабелей. Ветер уже начал засыпать их песком, через несколько дней от «Икара-12» останутся только бугорки на поверхности планеты, а через годы — даже они исчезнут, стёртые временем и стихиями.

Всё, что можно было собрать для выживания, теперь нужно было найти среди этого хаоса разрушения. Вся его жизнь, всё его будущее зависели от того, что уцелело в этой катастрофе. Запасы пищи, воды, медикаменты, инструменты, запчасти для ремонта скафандра — всё это могло быть разбросано по поверхности планеты или погребено под тоннами песка и обломков.

Но внезапно его внимание привлекло нечто совершенно невероятное, что заставило сердце биться чаще, а дыхание — участиться.

В ста метрах над поверхностью планеты, среди клубов красноватой пыли и дыма, поднимавшегося от ещё тлеющих обломков, медленно парил другой космический корабль. Это был инженерный шаттл с «Асгарда» — судя по размерам и конфигурации, предназначенный для ремонтных и технических работ за пределами орбиты. Его небольшой, компактный корпус длиной около двадцати метров был окрашен в стандартные для инженерных судов цвета — тёмно-серый с жёлтыми сигнальными полосами по бокам и маркировками ремонтного отдела флагмана.

Корпус был почти невредим, лишь обшивка потемнела от воздействия плотных слоёв атмосферы при входе. Маневровые двигатели работали на минимальной мощности, удерживая машину на высоте около сотни метров над неровной поверхностью, но по неуверенным всполохам голубоватого пламени из сопел было видно — топлива у пилота почти не осталось. Шаттл зависал в воздухе с заметным напряжением систем — спуск сюда явно производился на пределе ресурса двигателей, с риском для автоматики и устойчивости.

— Что… как это возможно? — выдохнул Крестов, не веря своим глазам, протирая запотевший визор, чтобы лучше видеть.

Инженерный шаттл, описав широкую дугу над развалинами «Икара», замер на высоте, продолжая зависать, будто сам изучал поверхность планеты через оптико-лазерные сенсоры, сверяя каждую складку рельефа с бортовой картой. Пилот — если он вообще был на борту — не торопился садиться. Это была осторожность или сомнение, или, быть может, обычная проверка зоны высадки по инструкции — Крестов не знал. Но в том, как машина застыла в воздухе, чувствовалась настороженность, холодный расчёт.

Сердце Романа забилось так сильно, что стук крови в ушах заглушил завывание ветра. Неужели он не один? Неужели кто-то из тех, с «Асгарда», рискнул спуститься сюда — несмотря на опасность, нестабильную атмосферу и возможные неисправности систем? Кто-то из тех, кого он знал по лицам, голосам, жестам на бортовых собраниях и в длинных коридорах корабля?

Он резко поднял правую руку и активировал аварийный маяк на наручном блоке управления скафандром. Ярко-красный свет замигал с частотой два раза в секунду, посылая световой сигнал бедствия на всех стандартных частотах. Одновременно он начал размахивать обеими руками над головой, прыгая на месте, стараясь попасть в поле зрения камер или оптических сенсоров инженерного шаттла.

— Здесь! — закричал он в радиопередатчик, переключая его на аварийную частоту, прекрасно понимая, что на этой дистанции связь может быть нестабильной из-за помех атмосферы. — Я здесь! Выживший! Пилот «Асгарда»! Прошу помощи!

Он повторял сообщение снова и снова, на всех языках, что знал — на английском, русском, китайском, испанском. Голос срывался от напряжения, горло саднило от сухости, но он не замолкал, продолжал махать руками, прыгать, делать всё, чтобы его заметили.

Инженерный шаттл висел неподвижно, как гигантская металлическая птица над его головой. Теперь Роман смог разглядеть его лучше: это определённо была техническая машина — об этом говорили плоские гондолы с манипуляторами, крепления под инструментальные модули, выдвижные антенные решётки, поблёскивающие золотистой плёнкой. На бортах тускло виднелись знаки техобслуживания флотилии «Асгарда» — знакомые, словно вестники дома. Они внушали надежду, которую Роман боялся потерять за эти долгие часы одиночества.

Длинная, зыбкая тень от корпуса «Икара-12» легла на песок планеты, а над ней завис инженерный шаттл — единственный признак того, что среди этого океана безмолвия, разрушения и смерти ещё теплилась искра жизни, ещё жила возможность спасения. Он не спускался ниже — но и не уходил, не исчезал в небесной бездне, будто сам решал, протянуть ли руку помощи этому упрямому выжившему.

Роман Крестов стоял на коленях посреди чужого мира, под багровым светом солнца, среди обломков своего корабля и развалин своих надежд, и впервые за эти долгие мучительные часы почувствовал: возможно, он не одинок во Вселенной. Возможно, в стальной утробе «Асгарда» ещё остались люди — его люди — готовые рискнуть ради него, ради друга, товарища, члена команды.

— Выжить… — прошептал он, и в этом шепоте звучали не только усталость и боль, но и стальная, несгибаемая воля к жизни. — Мы выживем… вместе мы выживем…

Глава 3: Призрачные следы надежды

Роман Крестов медленно брел по бескрайнему песчаному берегу, и каждый его шаг отзывался мучительной болью в израненном, разбитом теле. Красноватый песок под ногами был мелким, словно космическая пыль, и прилипал к разорванным подошвам его пилотского скафандра липкими комками. Волны бирюзового океана накатывали на берег с протяжным, почти человеческим стоном, оставляя пенистые кружевные узоры на алом песке. Вода переливалась всеми оттенками изумруда и сапфира — настоящая вода, какой он не видел уже долгие годы среди стерильных искусственных атмосфер космических станций и боевых кораблей.

Память жестоко швыряла его назад, в те последние минуты ада. Флагман «Асгард» — гордость флота, дом для трехсот душ, крепость среди звезд — разлетелся на куски за считанные секунды. Сначала была вспышка — ослепительно белая, затем багровая. Потом — крики. Боже, эти крики по радиосвязи до сих пор звенели в его ушах.

«Пробоина в седьмом отсеке! Герметичность нарушена!»

«Реактор перегревается! Всем покинуть корабль!»

«Спасательные капсулы заблокированы! Мы не можем…»

А потом — тишина. Страшная, мертвая тишина в эфире.

Роман дрожащей рукой провел по лицу, стирая соленые следы — то ли пот, то ли слезы. Триста человек. Триста жизней, которые он знал в лицо. Командир. Молодой техник Джейсон, который только что получил письмо от невесты с Земли. Доктор Элла. Все они теперь были либо мертвы, либо превратились в сгустки плазмы в холодном космосе.

За его спиной громоздились непроходимые джунгли — зеленая стена первобытной растительности, поднимавшаяся на десятки метров в высоту, словно живая крепость. Лианы толщиной с человеческую руку переплетались между исполинскими стволами, создавая плотный полумрак, в котором могли скрываться любые кошмары. Листва размером со щиты шелестела на ветру, издавая звуки, напоминающие шепот тысяч призрачных голосов — голосов его погибших товарищей. Иногда из глубины зеленого лабиринта доносились душераздирающие крики — то ли хищных птиц, то ли каких-то неведомых тварей, от которых кровь стыла в жилах.

В небе над головой медленно плыли огромные красно-белые облака, похожие на клочья окровавленных бинтов. Они двигались величественно и зловеще, бросая движущиеся тени на поверхность планеты, словно пятна крови на хирургическом столе. Ветер, который час назад завывал как души проклятых, постепенно стих, превратившись в зловещий шепот, приносящий с собой странный, тошнотворный аромат — смесь соли, гниющей плоти, разложившейся растительности и чего-то металлического, напоминающего запах крови и взрывчатки.

Роман остановился, вытер пот и кровь со лба дрожащей рукой и поднял покрасневшие, воспаленные глаза к небу. На высоте примерно ста метров над землей неподвижно висел серебристый челнок — один из инженерных судов «Асгарда». Его обтекаемый корпус печально поблескивал в лучах чужого, безжалостного солнца, а из маневровых сопел изредка вырывались жалкие струйки пара от работающих стабилизаторов. Корабль-сирота, потерявший свой дом.

— Автопилот, — прохрипел он сквозь разбитые, окровавленные губы, и голос его был полон горечи и отчаяния. — Чертов автопилот… Ты даже не знаешь, что твои хозяева мертвы.

В его памяти все еще пылали последние минуты катастрофы. Он уже не видел, как командный мостик «Асгарда» взрывается в шаре огня. Как его товарищи-пилоты, не успевшие добраться до спасательных капсул, сгорают заживо в своих кабинах. Как части корпуса, размером с небольшие здания, медленно дрейфуют в космосе, унося с собой последние надежды на спасение.

Аварийные сирены. Вспышки взрывов. Аварийное разделение отсеков. И этот безумный, смертельный полет в спасательной капсуле через раскаленную атмосферу неизвестной планеты, когда корпус накалился докрасна, а он молился всем богам, чтобы тепловая защита выдержала. Молился за себя и за тех, кого уже не мог спасти.

Роман не знал ровным счетом ничего об этом проклятом мире. Он не знал, из чего состоит воздух, который сейчас осторожно втягивал через треснувшие фильтры разбитого шлема. Не знал, какие хищники, какие чудовища обитают в зловещих джунглях за его спиной или в черных глубинах океана перед ним. Не знал, сколько длится день на этой планете, и какие ужасы подстерегают его с наступлением чужой ночи. Не знал, есть ли здесь разумная жизнь, и, если есть — друзья это или враги. Пока он не проведет необходимые исследования и не обеспечит себе хотя бы подобие укрытия, каждая секунда здесь была русской рулеткой со смертью.

Океан бился о берег все сильнее и яростнее, словно сама планета была разгневана его присутствием. Волны становились выше, злее, и соленые брызги больно хлестали по лицу, смешиваясь с кровью из ран. Вода была на удивление теплой — он чувствовал это даже через разорванные перчатки скафандра. В отчаянных попытках спастись, в смертельной борьбе за жизнь в падающей капсуле, он не сразу осознал, на берегу какого титанического водоема оказался. Горизонт терялся в багровой дымке, и океан казался бесконечным — морем, которое могло поглотить целые миры.

Примерно через час после его катастрофического приземления небо начало расцвечиваться новыми огненными полосами. Это гравитация планеты неумолимо притягивала некоторые обломки «Асгарда». Куски переборок, даже тела его товарищей — все это медленно падало с орбиты, оставляя за собой дымящиеся, огненные следы. Последние похороны великого корабля.

Он лежал на алом песке, привалившись спиной к большому куску обшивки, который чудом не размозжил его при падении. Левая нога была с трещиной. Ребра тоже были повреждены, каждый вдох давался с мучительной болью. Из разбитого носа сочилась кровь, а в левом ухе звенело. Но он был жив, и это уже было невероятным чудом в этой вселенной смерти и разрушения.

«Как мне соорудить укрытие в этом аду?» — размышлял Роман, глядя на медленно садящееся солнце красными от крови глазами. Светило было крупнее земного, бледно-желтого цвета с красноватым оттенком, и освещало все вокруг каким-то нереальным, болезненным светом. «Сколько времени до наступления ночи? Что может выползти из джунглей в темноте? Что может подняться из глубин океана?»

Он заставил себя подняться и, хромая, сделать несколько мучительных шагов к краю джунглей. Неизвестная красная земля хрустела под ногами, как толченые кости, а от зеленой стены растительности исходил удушающий, тошнотворный запах разложения, гнили и чего-то сладковатого — запах смерти и тления. Едва он приблизился к первым исполинским деревьям, как его охватил панический, животный страх.

— Боже мой, — прошептал он, и голос его дрожал от ужаса. — В каком проклятом аду я оказался? В каком кошмаре?

Но у него не было выбора. Страх — это роскошь, которую он не мог себе позволить. Роман заставил себя вернуться к разбросанным обломкам и начать самую страшную работу в своей жизни — поиски тел своих товарищей.

Падение с орбиты было неизбежно смертельным для тех, кто не успел попасть в спасательные капсулы или чьи капсулы были повреждены. Он находил искореженные, обгоревшие тела пилотов, с которыми пил пиво в кают-компании. Тела инженеров, которые проводили обслуживания двигателей. Тела бортовых техников, которые шутили с ним в коридорах «Асгарда». Людей, с которыми он делил службу, опасности, надежды на протяжении долгих месяцев своего побега.

Каждое найденное тело было ударом ножа в сердце. Вот лейтенант Мор — молодой парень, который всего месяц назад показывал ему фотографии своей новорожденной дочери. Вот старший механик Кузнецов — ветеран, который служил еще в прошлой войне. Вот… Ещё и ещё…

Несколько раз он пытался нырнуть в океан, надеясь найти в затонувших обломках что-то полезное для выживания, но каждый раз его охватывал парализующий страх. Кто знал, какие чудовища, какие кошмары обитали в темных глубинах этого чужого моря? Может быть, там плавали твари, которые могли разорвать человека на части одним укусом?

Когда он закончил хоронить товарищей — выкапывая неглубокие могилы в красном песке дрожащими, окровавленными руками, — Роман начал трезво обдумывать свое безнадежное положение. Он не знал, на какой планете находился и к какой враждебной фракции могли принадлежать местные обитатели — если они вообще существовали. Он не был уверен, что сможет прожить здесь даже одну ночь, не то, что неделю или месяц. Смерть могла прийти отовсюду — из джунглей, из океана, из воздуха, из самой планеты.

У одного из погибших инженеров он нашел целый шлем и заменил им свой, треснувший при аварийной посадке в инженерный шаттл. У другого — техника Родригеса — обнаружил персональный ранец с джет-паком, реактивную установку, которая использовалась для перемещений в открытом космосе и на планетах с низкой гравитацией.

Первую ночь на этой проклятой планете Роман провел без сна, прислушиваясь к зловещим звукам, доносившимся из джунглей. Вой, рычание, какие-то нечеловеческие крики — симфония ужаса и смерти. Он расположился прямо на берегу, между океаном и зеленой стеной, не зная, откуда может прийти смерть. Из джунглей могли выползти хищники размером с танк. Из воздуха могли спикировать крылатые чудовища. Из глубин океана могли подняться морские монстры. Каждый шорох, каждый всплеск, каждый вздох ветра заставляли его вздрагивать и хвататься за найденный среди обломков плазменный резак — единственное оружие, которое у него было.

О доме, которую покинул. О девушке, которая ждала его возвращения. О Джо, помогший сбежать от Доноров. Они никогда не узнают, что он выжил. Они никогда не узнают, что он умер в одиночестве на безымянной планете за световые года от дома.

С восходом чужого солнца — кровавого, безжалостного светила — Роман воспрянул духом. Висящий над землей инженерный челнок подарил ему слабую надежду. На борту должны были быть инструменты, запасы еды и воды, оборудование — все необходимое для выживания. Но чтобы добраться до него, нужно было рискнуть жизнью еще раз.

Роман подошел к вещам, которые заранее снял с тел товарищей перед их последним пристанищем. Джет-пак был тяжелым, килограммов на двадцать, но выглядел невредимым — удивительно, что он не взорвался при падении. Роман надел его на спину дрожащими руками, проверил индикаторы заряда. Топливной смеси хватало примерно на десять минут полета — этого должно было хватить, чтобы добраться до челнока и вернуться обратно. Если повезет. Если не откажет техника. Если…

«Если не хватит топлива, — думал он, затягивая ремни, — я разобьюсь насмерть, упав с высоты ста метров. Но если буду стоять на месте, то просто умру медленной, мучительной смертью от голода, жажды или от клыков местных хищников. Нужно действовать. Нужно бороться до конца».

Роман активировал джет-пак, и реактивные сопла заревели, поднимая его в воздух. Полет давался с огромным трудом — левая нога пронзала болью при каждом движении, а в груди кололо от сломанных ребер. Он старался экономить топливо, перемещаясь короткими, рывкообразными пролетами, но каждый маневр мог стать последним.

— Ну же, — ругался он сквозь стиснутые зубы, борясь с болью и страхом. — Ну же, не подведи меня сейчас! Не сейчас!

Высота была головокружительной. Внизу простирался алый берег, усеянный обломками его прежней жизни. Джунгли казались бесконечным зеленым морем, полным скрытых угроз. А океан… океан был похож на расплавленный сапфир, красивый и смертельно опасный.

Наконец, израсходовав половину топлива, он добрался до челнока и мягко, как мог, приземлился на его металлический корпус. Люк был открыт — система аварийной разгерметизации сработала автоматически, когда материнский корабль начал разрушаться. Словно корабль знал, что его ждет смерть, и приготовился к ней.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул Роман в пустоту, хотя прекрасно понимал, что внутри никого нет. — Отзовитесь! Пожалуйста!

Но ответила ему только эхо — жестокое напоминание о том, что он один. Совершенно один во всей этой вселенной.

Челнок был стандартным инженерным судном — рабочей лошадкой флота, предназначенной для ремонтных работ в открытом космосе. Внутри аккуратно расположились ящики с инструментами, запасными деталями, расходными материалами. Роман, будучи пилотом флагмана, не имел большого опыта в работе с инженерным оборудованием, но взял только то, в чем был абсолютно уверен: плазменные резаки, которые могли прорезать металл, мультитулы, универсальные пилы, различные мелкие инструменты.

В кормовом отсеке, словно подарок судьбы, он нашел запечатанный ящик с армейскими продовольственными пайками и несколько резервуаров с очищенной питьевой водой. Этих запасов хватило бы на месяц строгой экономии, а может быть, и на полтора, если питаться раз в день.

— Мою спасательную шлюпку разнесло в щепки во время катастрофы, — пробормотал он, осматривая искореженные обломки в грузовом отсеке. — Но вот эта часть верхней обшивки… Да, она может сгодиться.

Все, что не боялось падения, все, что не могло разбиться при ударе, он сбрасывал вниз в противоударных контейнерах, молясь, чтобы полезные инструменты и припасы не пострадали при падении на песок. Более важные и хрупкие предметы он бережно упаковал в герметичные отсеки своего пилотского скафандра.

Когда весь полезный груз был подготовлен к транспортировке, Роман совершил самый рискованный поступок в своей жизни — рискнул снять шлем в атмосфере неизвестной планеты. Воздух пах океаном, гнилой растительностью и чем-то металлическим, но дышать им можно было. Кислорода было достаточно, токсичных газов он не почувствовал. Никаких немедленных отравлений не последовало — это был обычный воздух, пригодный для дыхания человека. Он только молился всем богам, чтобы здесь не было невидимых патогенных бактерий, вирусов или споров, которые могли бы медленно убить его изнутри.

Спуск с джет-паком прошел без катастроф, хотя топлива оставалось критически мало. Роман аккуратно опустился на красный песок рядом с разбросанными контейнерами, и его ноги подкосились от облегчения. Он выжил. Пока что он выжил.

Несколько часов спустя, когда чужое солнце начало клониться к горизонту, Роман сидел возле костра, разведенного из сухих обломков дерева. Он грелся от холодного, влажного ветра, дующего с океана, и медленно жевал безвкусную питательную пасту из армейского пайка. Перед ним лежала внушительная гора спасенного оборудования — инструменты, припасы, запчасти. У него были все шансы выжить, по крайней мере, ближайший месяц. А там… там видно будет.

— Я даже чувствую некоторую гордость за проделанную работу, — пробормотал он, разжевывая резиновую на вкус пищу. — Триста человек погибли, а я.. я все еще здесь. Я все еще борюсь.

Но слова прозвучали горько. Какая гордость может быть в том, что ты остался жив, когда все твои товарищи мертвы? Какая гордость в том, что ты единственный, кто видел, как великолепный «Асгард» превратился в облако плазмы и обломков?

Солнце садилось за бесконечный горизонт океана, окрашивая небо в кровавые, апокалиптические тона. Волны становились спокойнее, но из джунглей доносились новые, более зловещие звуки — ночная жизнь планеты просыпалась, и что-то подсказывало Роману, что местные хищники выходят на охоту именно в темноте.

Роман Крестов, единственный выживший с флагмана «Асгард», последний свидетель великой катастрофы, в которой погибло триста его товарищей, готовился встретить свою вторую полную ночь на неизвестном, враждебном мире. Он не знал, станет ли эта ночь последней в его жизни, но знал одно — он будет бороться до конца. За память о погибших. За право на жизнь. За надежду когда-нибудь вернуться домой к своей Лютеции.

Костер потрескивал, отбрасывая дрожащие тени на красный песок. В этих тенях Роману мерещились лица его мертвых товарищей — они словно наблюдали за ним, ждали, сможет ли он выжить там, где они не смогли.

Роман всё чаще покидал свой импровизированный лагерь на побережье, словно невидимая сила тянула его вглубь этого красного, дышащего жизнью мира. Каждое утро, когда алое солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая красно-белые облака в оттенки крови и молока, он брал самодельный посох из обломка антенны и отправлялся в джунгли — не столько из любопытства, сколько от невыносимой тяжести одиночества, которая давила на грудь свинцовой плитой.

Дни здесь тянулись как липкая патока времени, каждый час отмерялся болезненными ударами сердца, каждая минута превращалась в маленькую вечность. Роман потерял счёт дням — то ли месяц прошёл с момента крушения, то ли три, то ли полгода. Время на этой планете словно застыло в красноватом янтаре заката, который никогда не переходил в настоящую ночь, а лишь сменялся тусклым свечением двух спутников.

Зелёная стена растительности встречала его каждый раз одинаково — влажным дыханием тумана, переплетением лиан толщиной с человеческую руку и пронзительными криками невидимых существ. Красноватая почва под ногами хлюпала от постоянной влаги, оставляя на подошвах его потрёпанных ботинок липкие следы, которые тут же покрывались опавшими листьями размером с ладонь. Эти листья шелестели под ногами с тихим шёпотом, напоминавшим голоса.

— Ещё один день, — шептал он сам себе, раздвигая очередную завесу из свисающих побегов, покрытых росой, которая стекала по его лицу солёными дорожками, смешиваясь с потом и слезами, которые он уже не стыдился проливать. — Ещё один чёртов день в этом красно-зелёном аду, где даже воздух пахнет забвением.

Тишина джунглей была не просто отсутствием звуков — она была присутствием чего-то большего, чего-то давящего и всепоглощающего. Роман чувствовал её физически, как тяжёлое одеяло, которое накидывали на его плечи каждый раз, когда он углублялся в чащу. Иногда ему казалось, что за ним кто-то наблюдает — не хищник, не враг, а само это место, эта планета, изучающая его с холодным любопытством исследователя, препарирующего очередной образец.

«Я схожу с ума, — думал он, останавливаясь возле очередного ручья и опуская в прохладную воду дрожащие руки. Медленно, методично, день за днём я теряю рассудок в этой зелёной тюрьме без стен.

Но с каждым походом джунгли открывались ему всё больше, становясь одновременно более знакомыми и более чужими. Он научился различать звуки — те пронзительные вопли, которые поначалу заставляли его хвататься за самодельное копьё, оказались всего лишь перекличкой ярких птиц, похожих на попугаев, но размером с орла. Их оперение переливалось изумрудными и золотыми оттенками, а клювы были настолько массивными, что казались способными перекусить человеческую кость одним движением.

Эти создания наблюдали за ним с ветвей исполинских деревьев, поворачивая головы с механической точностью роботов. В их глазах — маленьких чёрных бусинках — не было ни любопытства, ни страха, только равнодушное изучение. Роман часто ловил себя на том, что разговаривает с ними, ведёт долгие монологи о войне, о доме, о товарищах, оставшихся в космосе.

— Знаете ли вы, что такое дом? — спрашивал он у одной особенно крупной птицы с переливающимся оперением. — Это не место, где ты родился. Это место, куда ты хочешь вернуться каждую ночь, засыпая под чужими звёздами.

Птица молчала, лишь иногда издавая тот самый пронзительный крик, который поначалу пугал его до смерти.

Роман обнаружил, что эти создания — всего лишь падальщики, хотя их крики действительно напоминали рычание хищника. Они слетались к остаткам морских выбросов, которые волны оставляли на берегу, и с жадностью пожирали разлагающуюся плоть. Постепенно он понял, что на этом острове, возможно, вообще нет крупных хищников — по крайней мере, тех, что представляли бы угрозу для человека. Это открытие не принесло ему облегчения, скорее наоборот — усилило ощущение нереальности происходящего.

«Даже опасность была бы лучше этого, — размышлял он, сидя у костра и смотря на звёзды, которые здесь складывались в незнакомые созвездия. По крайней мере, борьба за жизнь дала бы смысл каждому дню. А так… что я здесь делаю? Для чего выживаю?

Его главными находками стали ручьи. Тонкие серебряные нити воды, стекавшие с невидимых горных вершин, терявшихся в вечной дымке облаков. Каждый новый источник он отмечал в памяти, создавая мысленную карту этого места — единственное, что ещё связывало его с прежней жизнью.

Здесь — между двумя исполинскими деревьями с корнями-контрфорсами, чьи стволы были настолько массивными, что в них можно было бы вырубить целые жилые комплексы. Там — в ложбине, где красная земля была особенно влажной и пахла железом, напоминая о крови, пролитой в последнем сражении. Ещё один — совсем близко к обрыву, где джунгли внезапно обрывались, открывая вид на бескрайний океан, который простирался до самого горизонта, как жидкое зеркало отчаяния.

Роман научился собирать то, что океан выбрасывал на берег. Странные существа, отдалённо напоминавшие моллюсков, но с раковинами спиральной формы и мясом, которое под воздействием огня становилось почти съедобным. Поначалу каждая трапеза была русской рулеткой — он не знал, какие из этих созданий съедобны, а какие могут отправить его в мучительную агонию. Но голод был сильнее страха, а страх смерти — сильнее инстинкта самосохранения.

Несколько раз он просыпался среди ночи, корчась от боли в животе, когда неизвестные токсины терзали его изнутри словно живые существа, пожирающие его плоть. Холодный пот покрывал лоб, руки тряслись, как у наркомана в ломке, а в горле стоял металлический привкус, напоминавший вкус крови и страха. В такие моменты он лежал на своей самодельной циновке, смотрел на чужие звёзды и думал о том, что, возможно, это и есть его конец — медленное отравление в одиночестве, без свидетелей, без последних слов, без могилы с именем.

Но каждый раз, когда рассвет окрашивал небо в алые тона, он возвращался к жизни, отмечая в памяти ещё одного смертельного обитателя этих вод. Его организм постепенно адаптировался, иммунная система училась распознавать опасность, но душа с каждым днём становилась всё более хрупкой, всё более уязвимой для отчаяния.

— Что меня не убивает, делает сильнее, — бормотал он, разжигая костёр из сухих веток, но слова звучали пусто, как заученная мантра. — Старая как мир истина, которая в космосе обретает новый смысл. Только вот смысл этот — пустота.

Дни сменялись неделями с монотонностью тюремного режима, недели — месяцами, которые превращались в бесконечную череду одинаковых рассветов и закатов. Роман потерял счёт времени, ориентируясь лишь на движение алого солнца и фазы двух спутников, которые каждую ночь танцевали в небе свой древний танец — единственную красоту в этом мире забвения.

Он поселился как можно ближе к берегу, построив нечто среднее между хижиной и бункером из обломков своего шаттла, чтобы не упустить момент, когда в зените появится спасительный силуэт корабля. Эта надежда стала его религией, его единственной молитвой, которую он повторял каждое утро, поднимаясь на самую высокую точку своего лагеря.

Каждое утро он взбирался на обломок носовой части разбившегося челнока — металлическую гору, которая когда-то была гордостью военной инженерии, а теперь служила смотровой вышкой для отчаявшегося человека. Он всматривался в даль через самодельный бинокль, собранный из оптических элементов приборной панели, и его глаза слезились от напряжения и солёного ветра.

Океан простирался до самого горизонта, где сливался с небом в размытой дымке, создавая иллюзию бесконечности. Иногда ему казалось, что он видит что-то — тёмную точку, след от двигателей, отблеск металла. Сердце начинало биться быстрее, руки дрожали, он хватался за сигнальную ракету, готовый выстрелить в небо красным криком о помощи. Но это всегда оказывались игрой света и тени, миражами, рождёнными отчаянием и бесконечным ожиданием.

Каждый такой ложный сигнал опустошал его сильнее предыдущего. Роман научился плакать беззвучно — не от боли, а от безысходности, от понимания того, что надежда может быть самой жестокой пыткой, когда она не сбывается день за днём, месяц за месяцем.

И вот однажды, когда солнце только начинало подниматься над горизонтом, окрашивая облака в знакомые оттенки крови и надежды, Роман увидел это. Тонкая, почти незаметная полоска, прочерченная высоко в небе — ионный след от магнитных двигателей. Настоящий, неопровержимый, красивый в своей технологической точности.

Сначала он не поверил собственным глазам. Слишком много раз его обманывали облака, птицы, игра света на воде. Но след был там, медленно расширяясь в разреженной атмосфере, оставляя за собой тонкую нить надежды, протянутую между звёздами.

— Корабль, — прохрипел он, не веря собственным глазам, голос звучал как молитва умирающего. — Живой корабль! Боже мой, живой корабль!

Он не видел самого судна — оно было слишком высоко, слишком далеко. Но след был настоящим, неопровержимым доказательством того, что цивилизация ещё существует, что где-то среди звёзд люди продолжают свой путь, что война и торговля идёт, что жизнь продолжается без него.

Роман метнулся к радиостанции, которую он собрал из обломков своего шаттла. Пальцы дрожали так сильно, что он несколько раз промахивался мимо переключателей, когда включал передатчик, перебирая частоты в отчаянной попытке выйти на связь.

— Алло! Алло! — кричал он в микрофон, его голос срывался от напряжения и месяцев молчания. — Здесь Роман Крестов, позывной «Сокол-Семь»! Я на неизвестной планете, координаты… чёрт возьми, я не знаю координат! Я не знаю, где я! Вернитесь! Пожалуйста, ради всего святого, вернитесь!

Слова лились из него потоком, как вода из прорванной плотины. Все те речи, которые он произносил в своём воображении, все мольбы, которые он шептал звёздам в бессонные ночи, все проклятия и благословения — всё смешалось в один отчаянный крик о помощи.

Он переключал частоты с лихорадочной поспешностью, настраивал мощность, пытался поймать хоть какой-то отклик. Пальцы метались по знакомым переключателям, мышечная память пилота подсказывала нужные движения. Импульсные сигналы, аварийные частоты, военные каналы, даже гражданские волны.

— Я здесь! — надрывался он, чувствуя, как голос садится от крика, как горло превращается в рваную рану. — Я жив! Я ещё жив! Вернитесь, прошу вас! Не оставляйте меня здесь умирать в одиночестве!

Слёзы текли по его бороде, смешиваясь с потом и солью морского ветра. Он кричал имена товарищей, номера эскадрилий, коды опознавания — всё, что могло хоть как-то идентифицировать его как союзника, как человека, достойного спасения.

Но эфир отвечал ему только шипением статики. Белый шум космоса, равнодушный и безжалостный, поглощал его мольбы, как океан поглощает крики тонущего. Корабль, оставивший след в небе, продолжал свой путь к неизвестной цели, не подозревая о том, что внизу, на этом затерянном клочке суши, человек борется за свою жизнь и рассудок.

Роман продолжал вызывать в эфир ещё час, пока не осип окончательно, пока его голос не превратился в хриплый шёпот. Он сидел возле радиостанции, глядя на угасающий в небе ионный след, и чувствовал, как надежда медленно вытекает из него, оставляя после себя не просто пустоту, а что-то большее — абсолютную безнадёжность, которая была тяжелее любой боли.

— Дружественный или враждебный, — прошептал он, откидываясь на спинку самодельного кресла, которое он сколотил из обломков пилотского сиденья. — Какая разница? Любой лучше, чем умирать здесь в одиночестве, в забвении, как будто меня никогда не существовало.

Этот день стал переломным не потому, что принёс надежду, а потому, что окончательно её убил. Роман понял, что больше не может полагаться на случай или судьбу, на милость богов или волю вселенной. Спасение не придёт само собой — его нужно заработать, выстрадать, вырвать из цепких лап этого красного мира. Но самое главное — он понял, что спасение может и не прийти вовсе.

— Я человек, — сказал он вслух, поднимаясь с кресла на дрожащих ногах. — Я разумное существо. Я создан для того, чтобы думать, мечтать, любить, строить будущее. Но здесь… здесь я просто выживаю.

С тех пор он стал чаще подниматься в горы, туда, где джунгли редели и открывались виды на океан. Красная земля под ногами становилась каменистой, воздух — более разреженным. Он искал возвышенности, откуда можно было бы подавать сигналы, места, где можно было бы развести костёр, видимый с орбиты. Но искал уже не с прежней лихорадочной надеждой, а с методичностью человека, выполняющего работу.

Каждый день был борьбой — не столько с голодом, жаждой или опасностями этого мира, сколько с самим собой, с желанием просто лечь на красную землю и не вставать. Борьбой с отчаянием, которое шептало ему по ночам, что всё бесполезно, что он забыт. Борьбой с одиночеством, которое превращало его голос в эхо, а мысли — в бесконечный внутренний монолог безумца.

Но Роман держался не потому, что верил в спасение. Он держался потому, что в глубине души принял свою судьбу. Принял то, что эта планета станет его домом, его тюрьмой и его могилой. Принял то, что его история закончится здесь, среди джунглей и чужих звёзд, без свидетелей и без славы.

И в этом принятии была не покорность, а странная форма мужества — мужества продолжать жить не ради надежды на спасение, а ради самой жизни. Потому что он был человеком. И пока он дышал, пока его сердце билось под чужими звёздами, человечество не умирало в этой части галактики.

Даже если он был одиноким.

Глава 4: Цитадель одиночества

Диск местного светила, имя которому Роман так и не удосужился придумать за все эти месяцы, медленно погружался за горизонт — точно раненый титан, истекающий огненной кровью в чёрные воды безымянного океана. Небо над этой забытой богами планетой расцветало пугающей палитрой — ржавые оттенки переплетались с раскалённой медью, багровые полосы облаков тянулись, как старые рубцы на иссечённой коже, а высоко, в тончайших слоях атмосферы, колыхались белёсые перья, похожие на крылья ангелов смерти.

Роман медленно распрямил спину, откладывая в сторону очередной лист лианы — растения, ставшего его верным соратником в этой беспощадной борьбе за выживание. Он не был здесь исследователем, первопроходцем или героем — он был беглецом. Загнанным зверем, скрывающимся от людей. От людей, чьей мести он не мог избежать.

От братьев Доноров.

Карл Донор был мёртв. И хотя Роман не поднял на него руки, хотя проклятая случайность и чужая подлость свели его счёты с жизнью — братьям Карла не нужна была правда. Им нужна была месть. Им была нужна его, Крестова, кровь. Он помнил их взгляды. Помнил, как сжимались в их руках тяжёлые пистолеты. Помнил, как в их глазах, холодных и пустых, отражалась жажда расправы. Бежать от них — значило выжить. Значило иметь шанс вернуться к ней… к Лютеции. Единственной, кто ещё, может быть, верил ему. Единственной, ради кого стоило цепляться за жизнь.

И вот он здесь. Один. Загнанный зверь среди безымянных джунглей.

Каждый лист лианы он вплетал в стены своего укрытия с отчаянным упорством — как монах, замаливающий грехи, как каторжник, строящий себе гроб. Его руки — те самые руки, что ещё недавно управляли штурвалом, ощущали вибрации гравидвигателя через гладкий металл панелей — теперь были изрезаны, покрыты шрамами и мозолями. Эти раны рассказывали историю выживания, отчаяния, страха.

Пот стекал по его скулам, оставляя солёные дорожки среди недельной щетины, потемневшей и осеребрившейся от напряжения и бессонных ночей. В те ночи он не спал — лежал, вслушиваясь в дыхание джунглей, в завывания ветра с океана, в скрип старых брёвен над головой.

Пять месяцев и двенадцать дней.

Теперь он вёл счёт с упрямством безумца, царапая зарубки на искорёженной стенке уцелевшей переборки «Икара-12».

Планета, на которую он рухнул, не значилась ни на одной карте Известного Сектора. Забытая всеми, скрытая в Великой Пустоте, она была идеальным местом для того, кто хотел исчезнуть. Или умереть.

Красная земля хранила свои тайны — может быть, интересные для ксеноархеологов или флотовых разведчиков, если бы кто-то сюда добрался. Океан растягивался до самого горизонта, с переливами индиго и бирюзы, с фантастическими рифами, что светились под водой, будто драгоценные камни в короне потонувшего короля.

— Красиво, как для могилы, — пробормотал Роман, вытирая ладони о ткань, некогда служившую обивкой кресел «Икара-12». — Самая дорогая гробница на краю Галактики.

Он говорил вслух всё чаще — чтобы не забыть голос. Иногда читал технические инструкции. Иногда ругался. Иногда шептал её имя.

Лютеция.

Он не знал, свободна ли она ещё. Верна ли она своим словам.

Его «Цитадель» была странным порождением двух эпох — каменного века и звёздных технологий. Её сердцем служила уцелевшая носовая часть «Икара-12», закопчённая, побитая обломками, но всё ещё сохранявшая герметичность. Он обложил её лианами, укрепил брёвнами, превратил в убежище, достойное единственного человека на планете.

Внутри царил запах металла, озона и высушенных листьев. Еле живая солнечная панель — чудом восстановленная — давала слабое, умирающее голубоватое свечение в углу. Энергии хватало лишь на сканер атмосферы, показывающий зелёный свет — дышать можно. Аварийная рация молчала мёртвым грузом. Эфир был пуст.

Роман часами ловил помехи — напрасно. Только в собственном воображении он слышал в шипении голос Лютеции — тихий, отчаянный.

Он работал до изнеможения. Только труд спасал от безумия. Он строил, ловил птиц, охотился на моллюсков в океане, разводил растения на огороде — потому что знал: если остановится хоть на день — страх, тоска и образ мёртвого Карла хлынут на него, сметут всё. Причина его побега.

А вместе с ними — Доноры.

Он знал: они ищут его. Он чувствовал это кожей. Братья Доноры не прощают.

— Лютеция… — снова прошептал он в ночи. — Я не хотел так. Клянусь.

Но звёзды молчали.

Он продолжал строить свой последний бастион. Потому что это значило — жить. Жить ради неё. Ради того, чтобы однажды, может быть, доказать правду.

Если выживет.

День за днём, неделя за неделей — словно медленно тянущиеся витки тугой спирали — убогое убежище Романа Крестова постепенно превращалось в нечто большее, чем просто временную стоянку загнанного зверя. Оно обретало черты настоящего поселения — грубого, неуклюжего, слепленного из обломков цивилизации и живых тканей дикой природы. Сам того не осознавая, он начал строить забор — тяжёлый, угрюмый частокол из толстых жердей, срезанных в джунглях и заострённых лезвием плазмореза. Он не мог объяснить, зачем делает это. Никто не охотился за ним в этих чащобах — кроме, разве что, собственных кошмаров. Но старая, древняя как само человечество привычка — ограждать своё, защищать территорию, хранить границы — тихо поднималась из глубин генетической памяти. Голос предков шептал в его мозгу о лагере под звёздами, о первобытном страхе, о зверях, что крадутся в ночи.

— Цитадель, — пробормотал Роман в тот день, когда вогнал в землю последний остро заточенный кол. — Пусть будет так. Моя последняя крепость на краю Галактики.