Бесплатный фрагмент - Общее место

Общее место

Глава первая. Стрела

Стрела в один миг пробила ветровку, голубую рубашку, ношеную после стирки и глажки всего один день, майку, надетую по настоянию мамы, утверждающей, что майка — это необходимая прослойка между рубашкой и телом интеллигентного мужчины, само тело и в обратном порядке — майку, рубашку, ветровку. Мгновенно и почему-то беззвучно. Ничего себе, прогулялся по утренней Москве. Таким образом, с фронтальной стороны из меня торчал зазубренный наконечник, а сзади, предположительно, — оперение. Я тут же попытался нащупать его, вывернув руку, но, разумеется, не ухватил. Тоже самое и с наконечником. Стрела явственно выходила из груди, но в руки не давалась. Пожалуй, оно и к лучшему. И следов крови на ней не было. Кажется, не пострадала и одежда. И то хлеб, не придется объяснять маме, каким образом я умудрился разодрать новую ветровку. Собственно, и в пробитом туловище и даже сердце никаких ощущений тоже не случилось, разве что какое-то тревожное томление образовалось. Ну, еще бы…

Раздался смешок. Почему-то только в этот момент я обернулся. В десятке метров над пластиковыми санкабинами, подергивая пальцем тетиву на изогнутом луке, висел амур. Он был неприятного землисто-желтушного цвета и напоминал проснувшегося после тяжелого похмелья борца сумо в миниатюре, только без маваси. Последнее меня вовсе не обрадовало, лучше бы он прикрылся. За спиной у амура болтался пластмассовый колчан из магазина детских игрушек. Перья на стрелах напоминали куриные.

— Не понял, — с досадой спросил я. — Какого лешего? И отчего в спину?

— Ты меня видишь, что ли? — вытаращил мутные глаза амур.

— Нет, — зло буркнул я. — Сам с собой разговариваю.

— И слышишь?!

Лицо у летуна вытянулось. Он еще пару раз поупражнялся с луком — точно, как придворные из «Записок у изголовья» Сэй-Сёногон, что пугали коней звоном тетивы, потом затрепыхал крылышками и подлетел чуть ближе.

— Ты кто есть-то, такой глазастый и ушастый?

От амура явственно несло перегаром, и это тоже было странным. Обычно пакость не пахла. На повседневном уровне так уж точно. Я оглянулся. Раннее утро, выходной, народу пока немного, но Арбат есть Арбат, зеваки топают по брусчатке от метро Арбатская к метро Смоленская или обратно, многие, как и я, одеты сравнительно легко, апрель выдался теплым. Середина недели получилась дождливой, похолодало, но сегодня, когда я наконец-то выбрался на прогулку… И что теперь делать? Как разбираться с этим стрелком? Понятно, что ни стрелу, ни этого похмельного пельменя с крыльями никто кроме меня не видит и не слышит, но сам-то я и слышим, и видим. И, кстати, не такой уж я ушастый. Не Адам Драйвер, восхищение и почитание актеру, уж точно. Хотя волосы тоже ношу длинные. Петька называет меня престарелым хипстером, хотя старым я себя не чувствую. А я его франтоватым гопником, пусть даже он больше похож на интеллигентного маньяка, одна ухмылка чего стоит.

— Так ты наобум пуляешь? — сквозь зубы процедил я.

— Даже не знаю… — ковырнул в носу амур и зыркнул вдоль улицы. — Твою же мать… Ты не должен был меня видеть…

— Ну, извини, — развел я руками, косясь на наконечник и одновременно пытаясь понять, кого выглядывает стрелок. — И что мне теперь делать?

— Делай, что должно, и… — неуверенно хмыкнул амур и прищурился, следя за моей рукой. — Это ты чего это там? Чего замышляешь-то?

— Не бойся, — пробормотал я. — Святой воды нет. К сожалению. Или ты не из преисподней? Да и не действует на них вроде… По виду-то… Не этот же… Не Эрос? Не с Олимпа?

— Куда мне, — вздохнул амур, продолжая ковырять в носу. — Не из преисподней, но и не из светлых. Из пакости. Вторичные верования. Продукт суеверий, по существу. Контркультура. Мусор, можно сказать. В хорошем смысле. Смею надеяться.

— Косплеер?

— Не. Реконструктор, скорее. По призванию.

— Экзотический фрукт, — кивнул я, набирая номер. — Хотелось бы взглянуть на твоих родителей… Или нет. Сколько вас в Москве?

— Такой я один, — приосанился амур. — Холодно тут у вас в неглиже-то. Даже летом. Но если с водочкой, то ничего так.

— И как же ты в одиночку окормляешь влюбленных? — поинтересовался я. — Как все успеваешь?

— Влюбленные и без меня справляются, — хмыкнул амур. — Не, я только по причине тяги к искусству или на заказ.

— А мой случай какой? — спросил я.

Лизка почему-то не брала телефон. Восемь утра уже. Черт, это для меня уже. Для нее еще только восемь утра…

— Твой случай?

Амур растерялся и замахал крылышками, явно намереваясь сделать… ноги? Или крылья? Нафиг они ему? Никакой же подъемной силы… С другой стороны, если это левитация, то вполне приемлемый способ руления.

— Ты куда? — обозлился я. — Чья хоть стрела? И почему наконечник алюминиевый? Должен же быть серебряный или свинцовый?

— Так и ты не древний грек, — буркнул через плечо амур и, видно, решил слишком уж не испытывать судьбу, потому как вдруг поджал прыщавые ягодицы и с неприличным звуком исчез. Лопнул, как мыльный пузырь. Нет, не лопнул, конечно. Переместился куда-то, иначе я бы его не упустил. А ты не так прост, птенчик…

Я прищурился. Над туалетами завивался спиралью и исчезал в небе ментальный инверсионный след. Хитро. С изгибом и отскоком вверх отследить труднее. Зато так дистанция уменьшается… Ну, Лизка!

— Алло! — она наконец взяла трубку. — Какого черта? Восемь утра! Я еще сплю! И почему по телефону? В сон постучаться не мог?

— Не мог, — буркнул я. — Кошмары снятся, боялся поделиться. Да и люди кругом, как ты это себе представляешь? У меня проблема!

— Что стряслось? — она явно зевала в трубку.

— Любовная стрела пронзила сердце, — ответил я.

— И кто от этого умирал? — продолжала зевать Лизка. — Наконец-то, кстати. Пора бы. Тридцатник-то уже отстучал? Что я говорю, отмечали же… Эх, мне бы твои годы… Если что, я замужем. У меня ребенок…

— Лиза! — повысил я голос. — Шутки в сторону! Вошла со спины, вышла из груди. Только что! Ментальная, но я ее вижу! Хотя, вроде… Нет вижу! Выпустил… какой-то купидон, эрос, амур — не знаю. Довольно неприятной наружности со всеми причиндалами и без всякого умиления. Из лука, мать твою! И растворился. Димка твой сказал бы, что трансгрессировал. Этот амур левитировал, кстати. Вовка где?

— Спят, — пробормотала Лизка, явно приходя в себя. — Все дома, и все спят. Суббота же. Димка в Доту рубился чуть ли не до утра, а Вовка после второй смены. На метро катался. Ему молоко за вредность выписать надо. Послушай, ты вот сейчас не шутишь?

— Нет! — прошипел я.

Люди вокруг меня начали замедлять шаг.

— Что есть с собой? — спросила она уже вполне привычным голосом и зачастила. — Обереги? Элексиры? Острое что-нибудь?

— Ничего! — отчеканил я.

— Ты идиот, — процедила она сквозь зубы. — Быстро, палец в зубы, прокуси, прорежь, занози, что хочешь, главное, чтобы не с грязью, но потом за щеку его и пока до меня не доберешься, изо рта не вынимай! Бери такси!

— Какой палец? — спросил я.

— Какой не жалко! — рявкнула она в трубку да так, что я едва не выронил телефон.

— Вы жонглировать будете? — спросила у меня бабушка в китайской дутой куртке и белой бейсболке. Сочетание мне показалось довольно нелепым.

За ее спиной замерло еще с десяток пенсионеров. Наверное, жаворонки, как и я. Ранние пожилые птички. Апрельские. Почти майские.

— В другой раз, — я еще раз подбросил телефон и прижал руку к груди. — Простите.

Глава вторая. Коктейль

Москва. Если бы ты знала, какой я вижу тебя. Стоит чуть прищуриться, слегка сменить ракурс, сдвинуть фокус восприятия, и вот я уже словно долька лимона, брошенная в стакан, заполненный радужным слоистым коктейлем. Отрицательные эмоции скатываются вниз и клубятся у мостовой. Злоба и зависть чернеют вязкими лужами и взлетают брызгами тоски и обреченности от ударов тысяч каблуков и шпилек, булькает океан ненависти из канализационных люков. До колен простирается серый туман болезней, обмана, невезения, ссор, обид, тоски и обыденной скуки. Около пояса смог светлеет, и появляются проблески дружелюбия, удивления и радости. Водоворотами закручивается и воспаряет надежда. Сверкают блики симпатии. К плечам все расцветает и светится теплом и миролюбием. А выше! Еще выше над головами сияет любовь. Так и хочется подпрыгнуть и зависнуть в этом великолепии, жаль высоковато. Только небоскребы стоят в сиянии как оплывшие свечи, с которых непрекращающимся потоком стекает нечто мутное и не всегда светлое. И люди, которые бредут по зыбкому вареву, напоминают кометы, оставляющие за собой длинные шлейфы — черные, белые, цветные…. Но нимбов не разглядишь. Да и к чему они? Было бы, чем дышать. Наклониться страшно от черноты. Поэтому и выхожу я на улицу пораньше, когда меньше уставших или несчастных людей. Когда расплескавшаяся боль уходит через ливневую канализацию и метро, чтобы через миллионы лет, может быть, превратиться в нефть.

Впрочем, можно и не жмуриться. Ничего не видеть и жить, как большинство. В минуты отчаяния закрывать глаза, стискивать зубы и затыкать уши. Вот только мрачные черные столбы, что высятся словно грязевые вулканы над государственными локациями, пробиваются и сквозь ясный взгляд, и сквозь ресницы, и сквозь опущенные веки. Наверное, примерно так выглядит знаменитая Долина Монументов, что раскинулась на границе Аризоны и Юты, если взглянуть на нее через черное стекло и слегка размыть. И это я тоже могу лишь предполагать, там я не был. Интересно было бы взглянуть через мой прищур на тот же Белый Дом. Или на Пентагон. Чисто для обретения оптимизма или скатывания в обреченное философствование. Для окончательной ясности. Здесь с этим приходится мириться. Такова данность этой территории. Непререкаемая инфернальность. Или, как говорит наш старший консультант Марк — не наша юрисдикция. В сторону государственности и всяческой под и над законности и административной вспученности — ни шагу. Не по Сеньке шапка. Мы занимаемся только мелкой пакостью. И ничего больше. Ни-ни…

Марк, кстати, в минуту душевной слабости, закусив сигарету и прижавшись дряблой щекой к стакану с портвейном, зажатому в кулаке, шептал, что в его юности эти столбы были куда чернее и отливали красным. Можно сказать, парили кровью. И выше вздымались. Да и больше их было, едва ли ни над каждым жэком, а то и над отдельными квартирами и людьми. А вокруг все отливало серым. А если что и вспыхивало, то лишь на мгновение, и сразу гасло, подрагивая…

Он знает, о чем говорит. Его детство — это предвоенные годы, юность — послевоенные… Понятно, что речь идет о той, давней войне, не о том, что происходит сейчас… Сколько же ему лет? Лизка, что мчалась к нему на такси с медицинским саквояжем, когда у Марка схватывало сердце, говорила, что за девяносто. Тогда все сходится. Кстати, от него же долетало, что в 53-м чернота не развеялась. Так, чуть меньше стало красным поблескивать. Зато сейчас оно сверкает в полную силу. Или Марку из его Сокольников не видно? Вовка говорит, что и парит кровью. В нос бьет и от висков к ушам давит. Это я все вижу глазами, хотя и не только. Он чувствует и слышит. Особенно когда ветер с запада и юго-запада. А Петька Пошагин чует и то и дело повторяет с ухмылкой, что как бы мы ни трепыхались, нам скоро настанет белый пушной зверек. И поделом. Кто ж так ≡≡≡≡≡?

По словам Марка иногда чернота и на площадях за пояс захлестывала. А то и с головой накрывала. Сам он этого не видел. Передавали очевидцы. Теперь очевидец я. В самом прямом смысле. На Арбате не захлестывает, все-таки высокое место. Но если спуститься к Моховой, можно и захлебнуться. Если смотреть, конечно. В метро вообще беда. Только Вовка рискует туда заходить. Иногда Петька. Но я еду на такси.

Палец резать не пришлось. Оторвал заусениц, что давно напрашивался, разглядел каплю крови, поморщился, сунул палец в рот. Черт, надо было на левой руке отрывать, я же правша.

Водитель такси посмотрел на меня с интересом. Сначала я подумал, что он разглядел стрелу, но нет, смотрел на вставленный в рот палец.

— Есть бактерицидный пластырь, — вежливо предложил он.

— Спасибо, не надо, это зуб, — соврал я, с трудом выговаривая слова с пальцем во рту. — Поехали.

— Поехали, — вздохнул таксист. Ехать было недалеко.

Лизка, ее муж Вовка и их сын Димка, короче, все семейство Ушковых живет возле зоопарка. И ладно бы окна выходили к прудам или к вольерам, окна смотрят в сторону, а вся утренняя звериная и птичья какофония тут как тут. Поэтому Лизка потратилась на кондиционер и тройное остекление и просыпается только от настойчивых звонков. А Димка, который спит в бывшей детской, частенько забывает закрыть окно, но ему утренний гам нравится. Да и что он может слышать, отваливаясь от компьютерных игр под утро? Святое дело, выходные. Лизка скрипит зубами, но разрешает. Учится Димка на отлично.

Я, Лизка, Вовка, Петька Пошагин, что в очередь с Вовкой мотается по Москве, Маринка Ильвес, Леня Козлов и ФСБ — Федор Семенович Борисов — все вместе бывший кооператив «Общее место». Кооператива давно нет, да и название оказалось неудачным, многим клиентам чудилась в нем какая-то пошлость, ФСБ даже предлагал переименовать его в «Топос», но так и не срослось, а потом и развеялось, остались лишь мы. Точнее сказать, пришли заново. В кооперативе-то были трое — ФСБ, Леня Козлов и Марк, матушка моя еще помогала им в качестве бухгалтера, а уж во времена ИП и ООО появились все остальные, я чуть раньше прочих, да и то спасибо Марку, который теперь уже отошел от дел по возрасту и считает себя вольным консультантом на пенсии, приметил во мне «глазастого». В принципе, и ФСБ срок подходит, но пока еще он в строю. Правда, уже никаких ИП или ООО у нас нет, позакрывали все от греха. Вся семерка — самозанятые. Счета подставляем поочередно, с отчетностью никаких проблем. Официально на государственном сайте прописываем разработку интерьеров, консультации, фэн-шуй, если выезжаем на природу — ландшафтный дизайн. Мамочка моя по старой памяти прикрывает нас актами, счетами и договорами. У нас даже крохотный офис есть на Селезневской между Аптекой и Кулинарией. Прекрасная Маринка, которая обитает там по будням с 9 утра до 5 вечера, может предъявить клиентам красочные справочники, дипломы дизайнера интерьеров и участника международных выставок и даже дать квалифицированный совет, но главная ее задача в другом. Прикрывать нас с точки зрения информационной безопасности и интернет-серфинга. Не в смысле фэн-шуй. На самом деле мы занимаемся совсем другим.

Наше дело — мелкая пакость. Да, та самая, что сотворяется или появляется неведомо откуда, выползает из тонкости и отравляет жизнь приличным или не очень приличным людям. Полтергейст, энергетические вампиры всех видов, всяческая нечисть и прочее, прочее, прочее. Причем мы работаем честно. Не подбрасываем будущим клиентам что-нибудь разорительное и нервно-возбудительное, чтобы потом с помпой и под торжественную музыку все это вывести, хотя ФСБ рассказывал, что натыкались они на подобное в девяностых, натыкались. Но производители тех фокусов уже давно за пределами нашей условно благословенной. А мы все еще здесь несмотря ни на что. Вовка и Петька мотаются по Москве и по ближнему Подмосковью, приглядываются и принюхиваются и, если чувствуют, что ткань мироздания обвисает или наоборот находится в напряжении, дают знать. Тогда выезжаю я. Присматриваюсь в свой черед и примерно определяю источник проблем и их характер. Знаний, конечно, не хватает, все-таки десять с небольшим лет в этом бизнесе — это тьфу, мелочь. Но на этот случай у нас есть тот же ФСБ, тертый калач Леня Козлов, который на самом деле Леонид Иосифович Кизельштейн, да и Марка рано списывать со счетов, хотя он с годами все-таки слезлив стал. Я даже как-то спросил его, отчего слезы? От старости? Нет, ответил. От обиды. Столько лет хлебать всю эту дрянь, и дна стакана не увидеть, тут заплачешь… Понятное дело, что он фигурально выражался, что там он пил? Ему ж бутылки кагора на месяц хватает, отпивает по наперстку, только чтобы язык смочить. И все-таки было что-то такое в его словах. Помнится, как-то нам пришлось выкуривать барабашку из одного треста в Мытищах, я там разговорился с вахтером, бывшим постовым милиционером. Он, правда, так и не понял, чем мы занимались, вроде не попы, а брызгаемся чем-то, дымы какие-то пускаем, но к концу сеанса под заветную фляжечку, что хранил у себя на груди, разговорился. Так и сказал, что отбарабанил свой четвертак в МВД, а удовольствия не получил. Я даже глаза тогда вытаращил, спрашиваю его, о каком удовольствии хоть речь? Ну как же? — в ответ удивился он. — А результат? Вот хоть печник. Сложил печь, затопил — тепло. Строитель. Построил дом — жилье. Врач. Вылечил человека — улыбка и благодарный взгляд — чем не подарок?

— Подожди! — мне захотелось разобраться. — А если так? Милиционер. Спас человека — улыбка и благодарный взгляд — чем не подарок?

— Бывало, — нахмурился вахтер, а потом понизил голос и прошептал. — Только вот что я тебе скажу. Спас человека — это в пределах статистической погрешности. А все остальное, как воду вычерпывать из болота ведром, у которого дна нет. И ручки тоже. И вместо воды — тина и вязкая жижа. Хоть обнадрывайся, а как было по пояс, так и будет. А то и с головой уйдешь. Да и начальство не приподнять тебя норовит, а притопить и нагадить сверху. Общественно-политическая формация, чтоб ее. Водка, грязь и ложь. Три источника, три составных части.

Не нашелся я тогда, что ему ответить. Мы же ведь тоже с нынешней общественно-политической формацией в контрах. Оттого и все свои юридические лица позакрывали. Сколько налогов ни плати — не в коня корм, потому как с волками приходится дело иметь, о конях там и слыхать не слыхивали, но запрягать любят, да и задрать всегда готовы. Хотя как самозанятые мы платим все исправно. Так ведь и в общественном поле не все гладко. В улыбках и благодарностях не купаемся. Случается, даже избавляем клиентов от их «сверхъестественных» проблем, добрые слова слышим, а в глазах все одно светится — жульничество вся эта ваша деятельность, другой вопрос, что разгадать мы вас не смогли. То есть, обращаются, как к спасителям и последней надежде, а платят, как наперсточникам.

И все-таки кажется нам, что движемся мы понемногу к какому-никакому результату. Пакость о нас наслышана, порой и делать ничего не приходится, сама убирается, как только завидит. Шелест змеиный стелется, опять, мол, «общее место» нарисовалось. Ну, а если кто из залетных попытается зацепиться за поганый промысел, тогда всегда можно включить и тяжелую артиллерию, навалиться всем табором или привлечь кого-нибудь со стороны, пусть и недешево такое привлечение обходится. И то сказать, это же не с газетки у метро торговать, риска куда больше. К счастью, не мы одни занимаемся очисткой Москвы от пакости, есть еще похожие конторки и отдельные личности, хотя у нас это получается лучше, чем у прочих. Нас даже зовут иногда просто у ресепшн потоптаться, порой и этого хватает, чтобы нечисть развеялась. Мы никогда не отказываем, зато и нам коллеги содействуют, даже признанные авторитеты вроде колдуна Савелия никогда без внимания ни одно наше обращение не оставляют. А мы впитываем по крупицам чужой опыт и не стесняемся за полезный совет поклониться в пояс. Ну и монету отсыпать, куда ж без этого. Другой вопрос, что больше половины заказов к нам приходит по сарафанному радио, этому помогли, тому помогли, а там уже хочешь-не хочешь, а вспомнишь нужный телефон, если припрет.

Самое смешное, что восьмым в нашей команде понаехавший в Москву молодой водитель Толик. Подрядился вместе со своим стареньким, но вылизанным фольксвагеном-транспортером. Он до сих пор считает, что мы занимаемся интерьерным и ландшафтным дизайном, а когда слышит наши разговоры о всякой нечисти, обижается. Думает, что мы его дурим.

— Приехали, — сказал водитель такси.

— Вот карта, — прогнусавил я, прикусывая палец.

— Понятно, — вздохнул водила и потянулся за электронным устройством. — Скоро забуду, как деньги шелестят.

— Можно поставить такой ринг-тон, — заметил я. — Чтобы шелестели купюры. Или звенели монеты.

— Да ну, — поморщился водитель. — Я же таксист, а не порно-модель.

Я выбрался из машины. У подъезда меня уже ждала Лизка.

Глава третья. Повод для беспокойства

Лизка — ведьма. Не в том смысле, в каком о человеке говорят, что вот он шахматист или филателист, а в том, что он, к примеру, рыжий или шотландец. Тут, конечно, можно вспомнить любимый Вовкин тост, что ведьмами не рождаются, а становятся, так выпьем за ведьму, которая родилась ведьмой, но не стала ею, но это все игра словами. Лизка — натуральная ведьма. То есть, по рождению и, что следует рассматривать в качестве множителя, по воспитанию. Да-да, матушка ее, что каждое лето на родной Лизкиной Вологодчине с нетерпением ожидает внука Димку на летнее времяпрепровождение, конкурируя за это право с Вовкиными родителями, была и есть натуральной потомственной ведьмой. Со слов Вовки она кроме всего прочего до сих пор является участковым терапевтом, за что любима и уважаема всей округой, так что даже помыслить о том, чтобы обозвать ее как-то, никому там и в голову не придет.

Собственно, Лизка во всех смыслах пошла по материнским стопам. С ее же молоком впитала ведьмовскую науку, школу закончила с золотой медалью, оставила за спиной Рязанский медицинский, стала отличным терапевтом, хлебнула врачебной практики в самой что ни на есть глубинке, где и столкнулась с рафинированным москвичом Вовкой, который точно так же отрабатывал институтское образование в местной школе учителем литературы, русского языка и истории, последнее, правда, уже чисто по нехватке кадров. Вовка, конечно, мог увильнуть от этой тягостной обязанности, все ж таки не те времена уже были, но вот такая незадача, что в армию могли его призвать, а так-то — деревенский учитель, окститесь, какая армия? Понятное дело, что Вовка на ведьмака не тянул ни по каким параметрам, зато он тянул на лозоходца и на провидца. Без всякого бурения мог сказать односельчанам, что за грунты покоятся под их избами, указывал, где надо копать колодцы, а где лучше даже не мучиться. Только принюхавшись да прислушавшись, был способен определить, где искрит электросеть, и какая из машин в совхозном гараже завтра не выйдет на линию. А уж с рыбалки и из лесу без рыбы и грибов никогда не возвращался, отчего прослыл среди односельчан придурковатым, но колдуном.

Про Лизку Вовка сразу сказал, когда ненароком сломал ногу, отталкивая на летней практике зазевавшегося школьника от косилки, и оказался в ее медпункте, что она не такая как все. Особенная, то есть. Лизка, которая, как она сама говорила, могла бы приворожить даже Алена Делона, будь тот помоложе и загляни в забытый богом совхоз на Псковщине, где она волею судьбы столкнулась с будущим благоверным, спорить с Вовкой не стала, хотя и никаких приворотов к нему не применяла. Просто, делая ему очередную перевязку, как-то особенно нежно потрепала Вовку по щеке, из-за чего он, как она сама рассказывала, даже хрюкнул от нежности. Растаял, то есть. Закончилось это в самом первом приближении длительным поцелуем, а во втором и во всех последующих — возвращением в Москву, тем более, что у Вовки там имелась квартира от его родителей, что перебрались на пенсии в жаркий город Анапу, рождением Димки и всеми вытекающими обстоятельствами, среди которых случилось и приобщение и Лизки, и Вовки к нашей конторе или даже сообществу «Общее место».

Последнему обстоятельству удивляться не стоило, поскольку тот же Леня Козлов приходился Вовке родным дядей, пусть даже фамилия Вовки была Ушков, а никакой не Кизельштейн. Возможно, будет не лишним упомянуть, что сама Лизка считала ведьмой еще и Маринку Ильвес и еще кое-кого, о ком, как она мне намекнула, болтать вовсе не нужно, но как это понять, я допытаться не смог, да и не слишком пытался. Тем более я чуть ли ни ежедневно убеждал себя, что Маринка меня интересует прежде всего как компьютерный или программный гений, надежнейший работник и идеальная фотокарточка всей нашей фирмы — красивая, собранная и безупречная во всех смыслах. Этой мантре, правда, мешало, что по работе я время от времени натыкался на нее, что называется, лицом к лицу, отчего порой даже дыхание задерживал, но это все что-то вроде волчьей доли, выть на луну можно, а попробовать укусить лучше и не пытаться. Так во всяком случае я все это оценивал. Но как бы там ни было, ведьм, в хорошем смысле, много не бывает. Та же Лизка тянула и лямку диспетчера, принимая вечерние звонки, когда закрывался офис, и отслеживала движение всех договоров и исполнение всех договоренностей, и, конечно же, следила за здоровьем коллег и изо всех сил боролась с нашей (не всеобщей) неграмотностью и неприспособленностью к колдовству. Собственно, раздражение последним обстоятельством как раз и было написано сейчас у нее на лице.

— Надавать бы тебе по шее, — прошипела она вполголоса, выдергивая из моего рта мой же палец и заворачивая его в тряпицу, смазанную чем-то вонючим и прозрачным. — Чисто для профилактики и для удовольствия!

— Это будет использование служебного положения в личных целях, — морщился я уже в лифте, поскольку пекло палец невыносимо.

— Ничего, — продолжала шипеть Лизка, — зато сколько радости!

— Самой же лечить придется, — выдохнул я, привыкая к простреливающей боли.

— Единственное, что тебя спасает, — фыркнула Лизка, вытаскивая меня из лифта.

— Привет, Коля! — крикнул мне Вовка с кухни, где, судя по запаху, затевался восхитительный завтрак.

Коля — это я. Если быть точнее, Николай Владимирович Макин. Только это вовсе не значит, что где-то и когда-то существовал чувак по имени Владимир Макин, поделившийся со мной генами. Фамилия мне досталось от маменьки, а отчество от покойного деда — ее отца. Попытки уточнить обстоятельства собственного появления на свет ни к чему не привели еще в школьном возрасте и были оставлены в виду их полной бесперспективности. Как говорил про мою маму тот же Вовка — женщина-кремень в вольфрамовой оправе. Насчет оправы спорить не буду, а камень я выбрал бы подороже и потверже.

— Привет, Вовка! — отозвался я и последовал за Лизкой в гостиную, где меня явно ожидала экзекуция.

— Димка! — возвысил голос Вовка. — А ну-ка подмени меня на кухне!

— Привет, дядя Коля! — проворчал четырнадцатилетний Димка, следуя на кухню.

Димка — фанат Гарри Поттера, и его очень расстраивает, что мы с нашим «Общим местом» не следуем канону, то есть, практически не применяем колдовство и не отправляемся в условную лавочку Олливандера за волшебными палочками. Единственное, что его успокаивает, так это то, что по рождению он точно не магл, хотя и никаких способностей до сего дня им продемонстрировано не было. Или Лизка их утаивает. К собственному удовлетворению я удержался от напрашивающейся шутки и сквибом Димку ни разу не обозвал. В любви к Гарри Поттеру мы с ним сходимся.

Лизка уже разложила на туалетном столике инструменты и снадобья. Большая их часть вполне себе напоминала обычные медикаменты. Затем она посадила меня на табурет, который Вовка притащил из кухни.

— Что скажешь? — она посмотрела на мужа.

Тот обошел меня два раза, затем присел перед моими коленями и осторожно прикоснулся к тому месту, где из моей груди выходил изрядно уже потускневший наконечник, явно изготовленный из расплющенной алюминиевой чайной ложки.

— Вот здесь прореха в оболочке монады, — кивнул он. — И сзади.

— Точно так, — сдвинула брови Лизка. — Как будто затягивается уже, но повреждение значительное.

— Алло, — постарался я обратить на себя внимание. — Монаде можно высказаться?

— Монада — это условность, — объяснил Вовка. — Точного названия для совокупности материального воплощения и полей в одной личности пока не придумано, поэтому пользуемся тем, что есть.

— Что будем делать и какие риски имеются? — спросил я.

— Излагай, — посмотрел на меня Вовка.

Я кратко пересказал подробности происшествия.

— Ага, — кивнул Вовка, выцарапывая из кармана телефон. — Значит, примерно 8 часов 10 минут утра, старый Арбат, недалеко от санкабин, установленных напротив Ломбарда и Балалаечной. Как в плохом детективе. А шел ты в пафосную кофейню Карло. Или в магическую лавку Лилу за оберегами? Эх, не дошел!

— Какая магическая лавка? — поморщился я, глядя на то, как Лизка смешивает в граненом стакане подозрительные ингредиенты. — Я просто прогуливался. Только дожди кончились, почему бы ни прогуляться? И эта ваша магическая лавка — полная профанация. В лучшем случае сувенирный магазин. Обереги, блин. Ты еще скажи, что меня мог выручить какой-нибудь бронежилет. Или бывают ментальные бронежилеты?

— А вот это вопрос! — хмыкнул Вовка и заорал в трубку, выходя из гостиной. — Маринка! Да, я знаю, что сегодня выходной. Чрезвычайное происшествие. Нападение. Да. На Макина… Тихо-тихо. Успокойся! Все в порядке! Поняла? Дыши глубже. Все в порядке… Да. Только что. Поэтому и набрал тебя через ватсап… Да, с дополнительной защитой… Проткнули стрелой… Твою же мать! Успокойся ты! Что за фигня? Ментальной стрелой! Тише-тише…

«Интересно, — подумал я. — Она ругается, что ли?»

— Ничего, живой и даже шутит, — подмигнул мне Вовка. — Так что ни к чему его пока оплакивать и хоронить… Слушай, надо просмотреть записи с видеокамер по такому адресу…

Он закрыл за собой дверь, а я взглянул на Лизку. Все-таки это хорошо, что я не один.

— От мужиков пользы, конечно, много, — заметила Лизка, — но одновременно с пользой куча головной боли! И частенько боль перевешивает.

— Макин, — выглянул из комнаты Вовка, зажимая телефон. — Если бы я был на твоем месте, то я бы женился на Маринке и взял себе фамилию Ильвес. Это же хрен знает как круто! Николай Ильвес!

— Отчего же ты не взял Лизкину фамилию? — поддел я его, раздумывая, что жениться на Маринке из-за фамилии как-то нечестно. — Был бы сейчас Владимир Носов! Носов в детстве был моим любимым писателем!

— Ушков, Носов, — пробормотала Лизка, взбалтывая снадобье. — Что так, что эдак расчлененка какая-то получается. Писателя Носова, кстати, Николаем звали.

— Это счастье я уже упустил, — горестно вздохнул я.

— Завтрак готов! — подал голос Димка.

— Сейчас, — отозвалась Лизка и протянула мне стакан. — Тебе, правда, придется обойтись без завтрака. И без обеда. Ничего, Вовка сейчас вызвонит Толика и отвезет тебя в твои Мневники. И пока что забудь о прогулках в одиночку. Есть подозрение, что мы переходим на осадное положение. Пока ты ехал, я позвонила ФСБ и Марку.

— Что они говорят? — спросил я. — Я пока ехал, тоже прикинул. Полгода уже не было проблемных клиентов. Все гладко проходило.

— Марк сказал, что ему это все еще нужно обмозговать, — вздохнула Лизка. — Сны там вспомнить пророческие за последнюю неделю. Шутил, короче. Как обычно. А ФСБ думает, что это профилактическое нападение. Что-то намечается, и нас решили выключить на время. Иначе говоря, серьезный повод для более чем серьезного беспокойства. Начали с тебя, как с самого опасного. Следуя логике, затем черед Вовки и Петьки. Ну и всех остальных.

— Спасибо, — хотел я прижать руку к груди, но не рискнул, скосив взгляд на стрелу. — Особенно за «самого опасного». Новая угроза для меня, теперь бы от гордыни уберечься. Но сейчас-то что делать? Ты можешь как-то меня избавить от этого?

— Выпей.

Она все еще держала снадобье перед моим лицом. Я взял в руки стакан.

— Это поможет?

От пойла пахло какими-то травами, спиртом и чем-то подтухшим.

— Это даст нам время, — объяснила Лизка. — А тебя слегка притормозит, чтобы ты не наделал глупостей.

Последние слова я услышал, допивая пойло, поэтому возмутиться не успел. У меня все поплыло перед глазами.

Глава четвертая. Мы справимся

В себя я пришел уже дома. Голодный и, некоторым образом, злой. Лизка могла и предупредить, что она собирается сделать. С другой стороны, она же понятия не имеет, что со мной стряслось. Вдруг во мне какой-нибудь чужой? Ну, или еще какая пакость. Зараза, к примеру. В таком случае возникает вопрос, что изменилось за… последние несколько часов?

День клонился к вечеру. Я лежал на кровати, в окно светило весеннее закатное солнце, а из груди у меня уже не торчала стрела. Или я перестал ее различать. Ну, хоть так. А если она вроде занозы и теперь начнет воспаляться? Никаких ощущений вроде бы не прибавилось. Кроме голода и какой-то странной тоски… Я огляделся. По стенам стекали черные капли ссоры, смешанные с усталостью и обидой. Вошла мама. В комнате сразу стало светлей.

— Что, опять соседи наверху ругались? — спросил я и несколько раз хлопнул ресницами, чтобы сбить ненужную сейчас настройку на резкость.

— Не без этого, — махнула рукой мама. — Ничего нового. Какое мне дело до соседей, если мой тридцатилетний сын приходит домой в десятом часу утра после прогулки под руки с добрыми самаритянами в виде Вовки и Толика и не узнает собственную мать? Сейчас уже, кстати, шесть часов вечера. Да, ты был в полуобморочном состоянии, но мать ты должен узнавать даже на смертном одре!

— Типун тебе на язык, — фыркнул я.

— Типуном подавился, — парировала она. — Никаких неуместных параллелей. Вовка мне пару слов сказал, но теперь я хочу услышать от тебя — что случилось? И сразу же — твоя ненормальная работа не доведет тебя до добра!

— Мама! — я горестно вздохнул. — Моя ненормальная работа однажды была предложена мне тобой. Ну, ладно-ладно. Не заводись. Не тобой, а твоим коллегой. Некоторым образом, коллегой. Марком Захаровичем. Который Маркис.

— Я, конечно, не Вовка, литературу и русский язык не преподавала, — поджала губы мама, — но не Захаровичем, а Захариевичем. Потому что папеньку нашего Марка звали не Захаром, а Захарием. И Маркисом. Он не женщина, так что можешь склонять его сколько угодно.

— В таком случае, и не добрыми самаритянами, — хмыкнул я. — Если только одним добрым самаритянином. Толиком. Вовка-то уж точно мой единоверец. Не в иудейском смысле, конечно. В агностическом. Кстати, есть еще такой вариант — Захарьевич.

— Один-один, — вздохнула мама. — Вовка сказал, чтобы ты не выходил из квартиры, а лучше бы и не вставал. Оставил две киевских котлеты и картофельное пюре Лизкиного производства с пожеланием приятного аппетита и извинениями от нее же. У меня есть борщ. Чайник уже поставила. Тебе следует есть и спать. Остальные инструкции будут позже. Ты сейчас находишься в вынужденной и обязательной информационной блокаде. А у них там, кажется, проходит мозговой штурм.

Я начал озираться. Мозговой штурм пропускать не хотелось бы. Так, телефон лежит на полочке у кровати.

— Это правда насчет любовной стрелы? — мама решительно подхватила телефон и сунула его в карман фартука.

За долгие годы документальных контактов с кооперативом «Общее место» мама некоторым образом привыкла к определенной алогичности окружающегося пространства, но всякое новшество принимала с подозрением.

— Ментальной любовной стрелы, — на всякий случай уточнил я. — Призрачной, иначе говоря. Как видишь, ни одежда, ни тушка не пострадали.

— А что пострадало? — спросила мама.

На этот вопрос я ей ответить пока не мог. Совершенно точно, что пострадали мои планы на сегодняшний день. Хотя, кажется, никаких планов у меня и не было. Да и день подходил к концу. Зато была уверенность, что, если я даже ничего не планирую, планы образуются сами собой уже в процессе их выполнения. Собственно, сегодняшний день это подтверждал. Другой вопрос, что это были не мои планы, и я не знал, что там дальше.

— Предполагаю, что пострадала моя душевная сфера, — я постарался сделать бодрым лицо. — Но точнее пока ничего сказать не могу.

— Вовка сказал, что какая-то нестандартная пакость в виде купидона выстрелила в тебя из лука, — пробормотала мама, не сводя с меня пристального взора. — Если это прямой умысел, то есть, это именно любовная стрела с приворотом, а не какая-нибудь инфернальная неизлечимая зараза, то запустится приворот в тот момент, когда ты увидишь существо, к которому приворожен.

— Уже легче, — вздохнул я. — А то я думал, что влюблюсь в первый же объект, который увижу. Как только что вылупившийся утенок… Были бы серьезные проблемы с Лизкой и Вовчиком… Или нет… С таксистом? С бабушкой в белой бейсболке? Приняла меня за жонглера, когда я телефон чуть не уронил… Боже мой! Или даже с этим безобразием с крылышками и луком? Тебе не кажется, что слово «существо» предполагает слишком расширенное толкование?

Мама спрятала улыбку в уголках рта.

— Вовка передал, чтобы ты не волновался, — сказала она. — Я спросила его о том же. Это не так работает. Осталось, чтобы не волновалась я.

— Это невозможно, — закинул я руки за голову. — Кстати, зря. Нет, я вовсе не умаляю твоих переживаний, материнское волнение — это нечто неотвратимое и даже приятное, но для серьезного беспокойства нет причины, а несерьезное всегда рядом. Если бы речь шла о какой-нибудь инфернальной заразе или еще о чем-то столь же опасном, сейчас бы рядом со мной сидела Лиза. А еще скорее я бы временно прописался в Ушковской квартире. В самом тяжелом случае был бы вывезен на дачу к ФСБ. Я уж не говорю о том, что ничего не знаю об инфернально неизлечимых заразах. Так что все идет своим чередом.

— Тебе никто не говорил, что ты зануда? — усмехнулась мама.

— А с кем я близко общаюсь, кроме тебя? — ответил я вопросом.

— Это меня и беспокоит, — заметила она.

— Вот! — поднял я палец. — А ты говоришь, стрела. Да плевать на стрелу. Поэтому давай на время забудем о душевной сфере и займемся сферой пищеварительной. Если ты поделишься со мной борщом, то я поделюсь с тобой котлетой и пюре.

— А у меня еще есть пирожки с яблоками, — улыбнулась мама. — Половину всучила Вовке и Толику, но осталось еще много.

— У меня замечательная мама! — крикнул я ей вслед.

Она не стала отвечать мне цитатой из засмотренного фильма. Но улыбнулась именно так, как нужно. Я спустил ноги с кровати и потер грудь. Кажется, пробоина действительно была виртуальной. Или нет? Интересно, к чему привел мозговой штурм, и что сумела найти Маринка? Иногда она проявляла удивительную виртуозность в интернет-серфинге.

***

Ни Димка, ни Вовка не были способны на особые кулинарные подвиги, так что Лизка явно поделилась собственной обеденной стряпней. Я никогда не страдал особыми пристрастиями к хорошей еде, но не отметить изысканность котлет по-киевски было невозможно. Добавлю, что и матушка не ударила в грязь лицом. Борщ был восхитителен. А за пирожки ее можно было чем-нибудь наградить. Вопрос, чем?

— Представляешь, — я отставил чашку, — а ведь мы могли бы неплохо зарабатывать, если бы открыли какую-нибудь едальню!

— Нет уж, — покачала головой матушка, которая уже рубила на разделочной доске лук. — Есть вещи, которые можно делать только время от времени. Конечно, если у тебя нет к этому призвания. На ужин, кстати, будет картошка с селедкой. Так что дальше никаких изысков.

— Мама, — рассмеялся я, поднимаясь и собираясь помыть посуду. — Какой ужин? Седьмой час! Это и был ужин!

— Знаю я твои привычки, — засмеялась мама. — Опять полезешь в холодильник ночью.

В фартуке у нее зазвонил мой телефон. Пока мама слушала едва различимую скороговорку Вовки, я успел поставить тарелки в раковину, открыл дверцу, чтобы выкинуть в мусорное ведро салфетки, и подмигнул домовенку Фемистоклу, который третий месяц жил у нас под раковиной. Он сосал селедочный хвост и выглядел совершенно счастливым. С того самого дня, как я отобрал его у семейки упырей, Фемистокл отказался от меня уходить. И место жительства тоже сам себе выбрал. Я предлагал ему и собственную комнату, и кладовку, и балкон, но он открыл дверцу под раковиной, постучал ногой по ведру, прикинул расстояние между ним и стенкой и сказал, что будет жить здесь. Пока не найдет себе нормальный дом.

Замечу, что оговорка про нормальный дом меня нисколько не обидела, я уже знал, что домовые считают нормальным только то жилье, которое опирается на землю, а не на нижестоящие этажи. Имя себе Фемистокл тоже выбрал сам. Попросил что-нибудь на букву «Ф». Пришлось стянуть с полки энциклопедию, так Фемистокл и стал Фемистоклом. Маму он не провоцирует и не обижает, исполняет заданные мною правила конспирации, да и не должна она его увидеть, пусть даже от полноты чувств он изредка стучит по трубе, но только когда я дома.

— Что там?

Вид у мамы был встревоженным. Я взял телефон.

— Так, — сказал мне Вовка. — Я там Надежде Владимировне уже обрисовал общую картину, так что можешь красноречие не использовать. Собирайся. Бери с собой только самое необходимое, но так, чтобы продержаться от недели до месяца. Напали не только на тебя.

— Опять амур с луком? — поинтересовался я. — Ковровое стрелометание? Димку уберегли?

— Другое, — вздохнул Вовка. — На нашу квартиру пять часов назад наслали какое-то проклятие. Я на балконе стоял, так меня аж к стене прижало. Всех шибануло, но меня просто огрело. Уж поверь мне, Лизка даже в трусы наши с Димкой обереги вшивает. Не в трусах, конечно, но в верхней одежде кое-какие из них тлеть начали. И она с час меня потом в чувство приводила. Но главное не в этом. Не знает она такого колдовства, понимаешь?

— Подожди… — я посмотрел на маму, которая прислушивалась к нашему разговору, — а если это и не колдовство вовсе? Если это… как его… гаванский синдром. Ты хоть в интернет заходишь? Если вас кто-то облучает?

— Мы все не по этому департаменту, — прошипел Вовка. — Через тридцать минут выходи из подъезда. Мы уже выезжаем. Со мною и Лизка, и Димка. В действие приводится чрезвычайный план. Общий сбор и все такое.

— Слушай, — происходящее с каждой секундой нравилось мне все меньше. — Мы же не первый день в этом бизнесе, может, это обычный наезд? Не рано ли мы срываемся с места?

— Ладно, — перешел на развязно-веселый тон Вовка. — Не хотел тебе говорить раньше времени, но придется. В той или иной степени проклятье почувствовали все. Даже Толик! В его коммуналке, где он комнату снимает, стены трещинами пошли, только что комиссия уехала, всех выселяют в ближайшую общагу. А он там вообще временный жилец. Он же из Владика! Так что и он эвакуируется… С вещами!

— Совпадение? — предположил я. — Пятна на солнце?

— Петька пропал, — добавил Вовка. — Лизка на него бросила карты, не видит. Можно предположить худшее. Марк убит.

— То есть, — онемел я. — Умер?

Мама побледнела.

— Ну да, — вздохнул Вовка. — Возраст, конечно. Но у него был Ленька после обеда. Убит, без вариантов. Как сказал бы мой Димка — явный «Авада кедавра» с поправкой на славянскую или финно-угорскую местность и соответствующий фольклор. А может, и того хуже. Ленька не ошибается.

Да, Ленька никогда не ошибался. Был тяжел на подъем, предпочитал вечер у телика с упаковкой пива всем прочим развлечениям, но если что-то делал, то затыкал за пояс едва ли ни всех.

— Кто? — выдохнула она.

— Марк, — зажал я телефон.

Мама схватилась за голову, опустилась на табурет.

— Что там? — забеспокоился Вовка. — Лишнее что сказал?

— Подожди, — попробовал я взять минуту на размышления. — Ты и с Лизкой, и с Димкой. Толик еще… А как же моя мама?

— Я справлюсь, — выпрямилась, встала и твердо сказала мама, сложив руки на груди.

— Мы справимся, — хрюкнул Фемистокл, высовываясь из-под раковины. — А что случилось?

— Они справятся, — вздохнул в телефоне Вовка.

— Да, — кивнула мама, взглянув на домовенка так, как будто все эти три месяца гоняла с ним у меня за спиной чаи и раскладывала пасьянс. — Мы справимся. Только ты береги себя, Коля. А про Марка я сейчас Федору позвоню. Как же так?

Кажется, вот чего мне Лизка недоговаривала…

Глава пятая. Общий сбор

Вовка подскочил на каршеринговом Рено прямо к подъезду. Лизка, слегка растрепанная, но как всегда обаятельная и даже неотразимая, выпрыгнула из машины и запихала меня вместе с рюкзаком на переднее сиденье, отправившись к насупленному сыну на заднее.

— Как дела? — спросил я, когда Вовка вдавил педаль газа.

— Выходные накрылись, дядя Коля, — пожаловался Димка. — Зато в понедельник я, кажется, в школу не пойду. А там уже скоро майские.

— А в общих чертах? — уточнил я.

— Это и есть в общих, — подала голос из-за спины Лизка. — Я бы посоветовала на время прикусить языки, нечего болтать о том, о чем не следует болтать. Уточнять обстоятельства будем на месте. Затем и едем.

— Да ясно это, Лиз, — нахмурился Вовка. — Говорено же уже….

— Как ты за полчаса долетел? — спросил я отца семейства, покосившись на Димку. Тот поглаживал лежащий на коленях ноут. Да, приятель, это не твоя супермашина с двумя крутейшими видеокартами, хотя, кажется, тоже достойный аппарат. Кстати, зачем в компе две видеокарты?

— Звенигородское свободно, — ответила за мужа Лизка. — И Красная Пресня. Очень странно для этого времени. Суббота. Вечер. Не находишь?

Я посмотрел в окно. Вовка выруливал на проспект Маршала Жукова без остановки. Машин на нем действительно было до странности немного. Впрочем, какая разница. Хотелось ясности, но, если ограничиваться общими чертами, говорить было не о чем.

— Что-то как-то резко все, — вдруг буркнул Вовка. — Если бы это была книга, я бы поморщился. Сказал бы, что за хрень? Куда ты гонишь, автор? Как будешь нагнетать в дальнейшем? Что у тебя за козыри в рукаве?

— Обязательно козыри? — хмыкнул я. — Среди нас, конечно, литератор ты, а не я, но вдруг шваль какая, а не козыри?

— Боюсь, ставки слишком высоки, чтобы шваль, — вздохнул Вовка. — Марк в большом авторитете в Москве был. Никто не должен был даже подумать…

— Вовка! — предупредила Лизка.

— К тому же я не литератор, а учитель литературы, — ответил кивком жене Вовка. — Словесник! Короче, мне не нравится завязка этой истории.

— А ты как хотел? — спросил я. — Помнишь ты как-то приводил пример неоднозначного текста? Рассказывал, каким может получиться рассказ? Типа что-то о сложной личной истории, об отношениях, которые в результате приводят к примирению и к счастью. Ну, когда счастливая пара отправляется в свадебное путешествие и в финале садится на корабль. А на его борту крупно название — «Титаник». А? Ты так хотел?

— Банальщина, — скривился Вовка. — Пример для литературных курсов, на которых обучаются книжные мечтатели. Или для старшеклассников. Затертый до невозможности образец. Хотя и наглядный, не отнять. Только в жизни так не бывает. Вангуй — не вангуй, толку мало. В какое предсказание ни ткнись — подтасовка или совпадение.

— Это точно, — согласился я. — Просто несовпавшее, коего на порядки больше, уносится без следа. Стирается из памяти. Что не отменяет возможность предвидения. Впрочем, это неважно сейчас.

— Кому-то, может, и неважно, — засопел Вовка. — А мне все важно. Ладно, не сейчас… Так вот, в нашем случае мы с Титаника начали. Даже не с причала, а сразу с айсберга. Но только не рассчитывай на место в шлюпке. Мы в оркестре. Играть будем до коды. Правда, с двумя уточнениями.

— Это с какими же? — поинтересовался я.

— Мы не на Титанике, — хмуро сказал Вовка. — И я сдаваться не собираюсь! А за Димку и Лизку вообще порву!

Лизка приподнялась на заднем сиденье, обняла Вовку и поцеловала. Мне стало одновременно и неловко, и тепло. Черт, все-таки интересно, на кого был приворот на той стреле?

— Мы на физике это рассчитывали, — вдруг подал голос Димка. — Про Титаник, в смысле. Почему герой не забрался на плот к героине? А вдруг тот бы выдержал двоих? Или тогда точно утонули бы оба?

— И к какому же мнению вы пришли? — поинтересовался я.

— Мнения разделились, — вздохнул Димка. — Почти пополам. Между мальчиками и девочками. Мальчики, кстати, решили, что герою не нужно было бы и дергаться. Если по сценарию он должен был утонуть, значит, все правильно. А девочки запутались в этих формулах. Там же исходные данные на глаз…

Вовка кивнул, Лизка хихикнула, а я подумал, что будь вода чуть теплее, все это выглядело бы даже комично.

Мы выехали на окружную и помчались по внешней стороне. Говорить ни о чем не хотелось. Сразу за Калужским Вовка повернул к торговому центру и уже в сумерках, заехав на стоянку, притормозил возле серого удлиненного Peugeot Traveller.

— Быстро! — скомандовал Вовка.

Лизка метнулась к багажнику. Я вылез из машины и открыл рот. За рулем микроавтобуса радостно улыбался Толик.

— Люблю движуху! — воскликнул он и похлопал ладонями по рулю. — Это красавец от ФСБ. Машина — зверь!

— Толик! — прорычала Лизка, выволакивая вместе с Вовкой баулы из багажника. — Рот — на замок. А то прокляну!

Толик послушно заткнулся. Похоже, за половину субботы что-то изменилось и в его восприятии окружающего пространства.

В просторном салоне Пежо обнаружился Леня Козлов. Он как обычно был небрит и в текстильном смысле слегка помят. Все это, что всегда казалось мне удивительным, сочеталось с исключительной чистоплотностью и образцовой аккуратностью. Вот и теперь Леня казался ходячей рекламой журнала о мужчинах за пятьдесят, ориентированного на женщин. Во всяком случае пахло от Козлова свежестью и едва уловимым парфюмом, а в каждом жесте обнаруживали себя комфортная небрежность и неназойливая самодостаточность.

— Привет, племянник, — похлопал он по плечу Вовку, принимая у него баулы, а затем и Димку. — И сын племянника. И раненый в спину Макин, убегал, наверное, с поля любовной битвы. И моя невестка — прекраснейшая из возможных и невозможных.

Лизку Ленька хлопать по плечу не стал. Мне всегда казалось, что между ними то ли заключен пакт о ненападении, то ли что-то вроде непререкаемого обета по поводу взаимного уважения. Понятное дело, в семейство потомственных московских неординарных персон вторглась иногородняя выскочка. И то, что Лизка была выскочкой заслуженной и в чем-то даже исключительной, только добавляло напряжения в семейную идиллию Кизельштейнов. Хотя в смысле владения ремеслом Леня и Лизка были даже где-то равны. Кстати, Вовка говорил как-то, что его папенька до сих пор не имеет понятия, какими такими способностями обладают его жена, шурин, сын, невестка и кума. Наверное, виной всему техническое образование. Для кого-то оно подобно шорам. Старший Ушков до пенсии проработал преподавателем в одном из филиалов Бауманского училища. Когда во время одного семейного торжества, куда я тоже оказался приглашен, он, узнал, что и я отучился на одном из факультетов пять лет, но ограничился бакалавриатом, а потом забросил все это дело, дело перешло к нравоучению.

— Образование — это лестница в небо, — объяснял он мне. — Если ты спрыгиваешь с середины лестницы, рано или поздно тебе придется начинать все сначала. Конечно, если у тебя нет крыльев.

— Нету у него крыльев, — успокаивала мужа Вовкина мама. — Ни у кого нет крыльев. И не все лестницы ведут в небо. Успокойся. Хотя все там будем. Без лестниц. Некоторым еще и спускаться придется.

Я был спокоен. Что касается Бауманки, в какой-то момент просто понял, что мне этого не надо, и не стал продолжать заниматься бесполезным делом. Другой вопрос, что к тридцати годам я все еще не определился и с полезным. Все-таки «Общее место» было чем-то вроде подработки. Способом держаться на плаву и не чувствовать себя дармоедом. А там будет видно. И так уже больше десяти лет. Ну и что? Это Вовка, как и его отец, из всего пытается извлекать не только пользу, но и смысл. Помнится, он как-то пристал ко мне, за каким чертом ты, Коля, занимаешься сабельным спортом. Сколько лет ты ему отдал?

— Отдал? — я не понял вопроса. — Я от него больше взял, чем отдал. Занимаюсь со школы, в секцию пришел, кажется, в пятом или даже в четвертом. Мама отвела, чтобы по улице не шлындал без толку. А потом втянулся. Ты что, Вовка, это же олимпийский вид. Я, конечно, давно расстался с этой мечтой, но привык… Активно не тренируюсь уже года два… Но захожу иногда… Размяться. Спортивное фехтование!

— И что? — не отставал от меня Вовка. — Где твоя сабля? Это твое умение поможет тебе на улице отбиться от гопников? Чем фехтовать будешь? Подожди-подожди… Ты же мне что-то говорил о правилах… Так… Удары только выше пояса… Разрешаются уколы и удары обеими сторонами клинка. Удар гардой запрещен. Предположим, ты оказался на улице с саблей. Будешь бить выше пояса? Всех сразу или поочередно? А знаешь, что будет? Превышение пределов необходимой обороны. Хотя вряд ли. Скорее у тебя саблю отнимут и ею же исполосуют. Нет, Коля. Только самбо. Ну или джиу-джитсу, кулачный бой. Но это уже надо к хорошему учителю попасть.

Я не знаю, попал ли к хорошему учителю Вовка. Два раза в неделю они с Димкой отправляются в местный Спартак, и это единственная нагрузка, к которой младший Ушков относится благожелательно. Даже показывал мне как-то накачанные бицепсы, что-то рассказывал о татами. Я общением с татами похвастаться не могу, у нас это называется фехтовальной дорожкой, хотя сам уделяю время и тренажерам, и с мышцами у меня все в порядке, и с выносливостью. Мало того, в отсутствие тренера у нас вошло в сабельном клубе в привычку проводить бои без правил, то есть, устраивать сабельную групповуху, разить по любому участку тела, не исключая удары ногами, кулаками и гардой и тому подобное, но мы всегда проделываем это в специальных костюмах, да еще и с хохотом. А пройти по улице с саблей… И в голову никогда не приходило. И зачем это? От гопников? От гопников есть и другие средства. Дело же в другом. В ощущениях. Когда встаешь в стойку и видишь напротив соперника, то схватываешься как будто не с ним, а с самим собой. Справляешься с собственными комплексами и слабостями и внезапно ощущаешь силу и свободу. Странное сравнение, конечно. А все-таки, хотелось бы почувствовать в руке клинок. Чтобы успокоиться…

Я сидел за спиной у Толика. За окнами автобуса вечерняя Москва плавно становилась ночной. Вовка о чем-то шептался с Леней.

— Родственники! — раздраженно предупредила их Лизка.

Толик повернул направо на Варшавке.

— Куда это? — не понял я. — Дача Борисова же за Люберцами?

— Куда надо, — рыкнула с заднего сиденья Лизка. — Толик, не трепыхайся, делай свое дело.

Все было ясно. Укол поганой стрелой исключил меня из списка людей, которые заслуживают доверия. А я уж думал, что в машине ФСБ можно говорить без опаски. Амулетов в ней полно, а наговоров на нее накинуто столько, что стоит зажмуриться, как боковые стекла непрозрачными становятся. Ладно-ладно. Ни к чему волноваться. Других забот, что ли, не хватает? Я еще не пережил метаморфозу маменьки. Точнее, метаморфозу моих представлений о ней. Значит, она с Фемистоклом уже «мы»?

Толик повел Пежо в сторону Подольска, но в Бутово повернул на Расторгуевское шоссе. Я оглянулся. Если за нами и следили, то делали это как-то хитро, никаких машин за спиной не наблюдалось даже в отдалении. Интересно, какими такими силами надо обладать, чтобы проредить транспортные потоки на всех трассах Москвы? Или достаточно внушения? И как же оно передается? А может, все-таки совпадение?

В Лопатино Толик снова повернул, и я окончательно запутался, куда нас везут. Вокруг тянулся частный сектор с высокими заборами и торчащими из-за них коньками крыш. Толик вильнул еще несколько раз, и, когда я уже думал, что мы должны выехать к Видному, притормозил и коротко просигналил. Ворота из профнастила поползли в сторону, и Пежо медленно заехал в уютный подмосковный дворик.

На крыльце под уличной лампой стояли четверо и сидел здоровенный рыжий кот. Федор Семенович Борисов — он же ФСБ. Как всегда безупречная до неизбежного столбняка всякого наблюдателя черноволосая Маринка Ильвес с явным беспокойством в глазах. Мамыра и, кажется, ее дочь. Мамыра — это для своих. Так-то ее зовут Ириной Ивановной Игнатьевой, и она давняя подруга ФСБ и его же рентгеновский аппарат. Когда примерно двенадцать лет назад меня — еще студента Бауманки — Марк предложил взять в команду очевидцем, поскольку никогда еще ему не попадалось, чтобы кто-то был очевидцем в самом прямом смысле этого слова, все началось со встречи с Ириной Ивановной. Правда, она самолично приехала в офис, в котором на тот момент властвовал вечно сонный Марк.

Нет, она не видела того, что мог увидеть я. Она и смотрела как-то по-другому. Можно сколько угодно потешаться над такими определениями, как «чувствовать сердцем», но промахов у Мамыры, по словам Марка, не случалось. То есть, это была строжайшая проверка, похлеще, чем на детекторе лжи. Про меня она тогда сказала, что ничего не видит. Собственно, тогда я этого не понял, это потом оказалось, что те же Вовка или Петька тоже меня не видели. Любой из «Общего места» так или иначе был виден через прищур. Любого мог опознать Вовка или почуять Петька. Но только не меня. Я был как пустое место. Глазастое, с кучей каких-то возможностей, с некоторым анамнезом за спиной, с теми же теперь уже четырьмя пятилетками в сабельном клубе, но без, как пошутил Вовка, лептонного отпечатка в тонком мире. Но все это выяснилось после, а тогда я напрягся. И не я один.

— То есть как? — насторожился ФСБ и покосился на Марка. — Что значит — «ничего не вижу»? Его нет, что ли?

— Все вопросы… — щелкнул пальцами Марк, показывая на Мамыру.

— Как же нет? — рассмеялась она. — Вот он, передо мной. Слегка франтоватый, наивный до простоты, самонадеянный, чуть испуганный, честолюбивый, красивый, весь в мамку, видно, что умный и честный, но невидимый. Нет, не хорошо укрытый, не волнуйся. Никакой защиты на нем нет. Мамский пригляд был, но прибран, верно, не захотела, чтобы оберег в глаза бил, несолидно.

— Вы сейчас о чем? — поинтересовался я тогда, хотя, наверное, просто захотел оборвать этот неловкий для меня разбор. — Какой еще пригляд? Моя мама и не знает ни о чем таком.

— Не для всего знания нужны, — усмехнулась тогда Мамыра. — Иногда достаточно сердечного тепла. Так что, успокойся, парень. И ты не волнуйся, Семеныч. Не могу его разглядеть по другой причине. Глубоко его нутро таится. В такой глубине, куда я и заглянуть не могу. Но тут ведь другое важно. Гадость-то так далеко не упрячешь. Если бы она была, то тут же и бултыхалась бы. Плавала бы, как… в проруби. А этого нет. Чистый он. А у матери его ты спросить не мог?

— А она бы ответила? — вздохнул ФСБ.

— Ответила бы, — кивнула Мамыра. — Если бы сочла, что сынок ее слабоват для такой доли, отговорилась бы. Не отговорилась, значит, сдюжит.

— Вы знаете мою мать? — тогда спросил я.

— Я всех знаю, кто вокруг этого дела клубится, — кивнула Мамыра. — Теперь и тебя знаю. Не до донышка, но достаточно.

За прошедшие двенадцать лет она совсем не переменилась. Уже тогда была словно облитая серебром. Теперь рядом с нею стояла дочь. Я никогда не слышал о том, что у Мамыры имеется дочь, да и о самой Мамыре разговоров не заходило, она редко появлялась, для всех была словно далеким отделом кадров, куда раньше увольнения никак не заглянешь, а увольняться у нас никто вроде не собирался. Но рядом с ней точно стояла ее дочь. Нет, она не казалась копией матушки и одета была по-другому, но наклон головы, взгляд исподлобья, разрез глаз, овал лица, небрежность и одновременно с этим совершенство светлых локонов — все это не оставляло никаких сомнений — дочь.

— Всем доброго вечера! — поклонилась вышедшим из автобуса Мамыра. — Если кто не знает, это Шура моя, доченька. Прошу любить и жаловать. А теперь все в дом.

Она шагнула в сторону, поднялась на приступку, что скамьей тянулась вдоль веранды простого, но длинного дома, с другой стороны на такую же приступку встала ее дочь, протянула руку над косяком, поймала ладонь матери. Кот подскочил к ногам Шуры, распушил хвост, тревожно мяукнул.

— Не медлим, — поторопила гостей Мамыра.

Гости проходили под рукотворной аркой точно, как в младших классах, когда учитель физкультуры вдруг затевал игру в «березку». Только прошедшие не подхватывали за руки друг друга, не вставали новыми парами за первой, а исчезали в дверях, за которыми царил полумрак.

Сначала, пригнувшись, под руками матери и дочери прошел ФБС. За ним мягко, словно черная лесная кошка, просочилась Маринка. Следующим стал Димка с ноутом и сумкой. Толик с рюкзаком. Лизка и Вовка с баулами. Леня Козлов с пижонским чемоданчиком на колесиках. Я стоял и смотрел на всех. На ровное и теплое свечение, исходящее от Игнатьевых, поражаясь, как очевидная прошлая красота Мамыры подтверждается в облике ее удивительной дочери и отражается в ней самой — нынешней, обретшей словно новое качество, но не потерявшей прежнее. Как переливается волнами неуловимого цвета ФСБ и пылает неудержимым пламенем стройная Маринка. Как уверенно вспыхивает при каждом шаге Димка — произведение лилового невозмутимого силуэта Вовки и стиснутого наговорами и защитными амулетами разноцветного смерча-урагана Лизки. Как поблескивает робостью и надеждой Толик. Как мерцает спящей, но опасной плазмой Леня Козлов, наливаясь малиновым оттенком по поводу гибели своего старшего друга Марка.

— Давай уже, чего встал, — вздохнула Мамыра. — Сейчас помянем Марка и чай пить будем. Понял ведь? Не для того общий сбор, чтобы классный час устраивать, а чтобы проверить, все ли среди нас прежние, вдруг кому веры больше нет?

Я шагнул к двери, почувствовал дрожь со стороны Шуры, замер под сплетением рук, посмотрел сначала на одну, потом на другую, покосился на уставившегося на меня желтыми глазами кота.

— Как зверя зовут?

— Рыжиком, — улыбнулась Шура.

— Рыжиком… — сердце мое из груди не выпрыгивало, но билось тревожно. — Я из каковых?

— Сейчас, — Мамыра закрыла глаза, вытерла другой рукой пот со лба. — Что скажешь, Шур?

— Клубится что-то, — прошептала дочь. — Как будто камень в ручей брошен, ил взбаламутился, но не уносит его почему-то, словно другой родник со дна пробился.

— Точно так, — выдохнула ее мать. — Ну, это пока что не смертельный недуг. Не волнуйся парень. Ручку заводную в тебя вставили, а вот руки к ней пока что не приложили. Однако подумать придется…

— Так мне идти или разворачиваться? — спросил я, представляя, куда это в меня могли вставить заводную ручку.

— Если бы вам разворот следовал, сейчас бы Рыжик в вашу ногу вцепился бы, — хмыкнула Шура.

— Давай, Шура, будем на «ты», — попросил я. — Мне так проще. Так мне идти?

— Иди, конечно, если тебе не верить, то кому тогда? — с улыбкой вздохнула Мамыра и словно спохватилась. — Погодь. Я слышала, что у тебя домовой приблудный квартирует. Не хочешь поделиться?

— Это уже к маме, — пожал я плечами. — Домовенок, что надо. Фемистоклом зовут, и дом ищет. Но они скорешились вроде с мамой. Хотя я и не ожидал.

— Я позвоню Надюшке, — задумалась Мамыра. — Ей домовой сейчас ни к чему, только лишние хлопоты, а нам защита понадобится. Ой как понадобится.

«Надюшке!» — удивился я, заходя в дом.

Кажется, открытия продолжались.

Глава шестая. Серьезный разговор

В гостиной, которую Мамыра тут же обозвала горницей, по углам царил полумрак, зато в центре стоял большой круглый стол, укрытый льняной скатертью с кружевом по кольцу, а над ним висела люстра с желтым абажуром, под которым — я специально заглянул — светили вполне себе современные светодиодные лампы.

— Экономия, — объяснил Вовка, в шесть рук вместе с Лизкой и Шурой накрывая на стол.

— Прошу присаживаться, — объявила Мамыра, обнимая за плечи оробевшего Толика. — Ты не тушуйся, парень. Я тебя поддерживаю, чтобы не оступился, а не в зятья тащу, хотя давненько не встречала такого удальца. Как же к тебе грязи не прилипло? Сколько уже годков-то? И какого ты внутреннего устройства?

— Двадцать пять, — почему-то охрипшим голосом сказал Толик. — Устройство, как и у всех… людей, а так-то… Автомобильный техникум, армия. Слесарил с годик, купил старый фольксваген, что пришлось у Федора Семеновича оставить, потом прибился вот. Уже четыре года как… ландшафтным дизайном занимаюсь с ребятами. Рулю, в смысле. Не понял я насчет грязи. Приходилось копаться, отчего ж. Есть секреты, чтобы потом руки бензином не портить.

— Не о той я грязи, — засмеялась Мамыра.

— Опять любимчика нашла, — хмыкнул, усаживаясь, Леня. — Мы что ли грязны?

— Вы не грязны по уму, — скривила губы Мамыра. — По выбору, по нутру, что с годами складывается, по родителям, по знаниям, по ремеслу. А так, чтобы от природы, редко бывает. Человек, что чистый лист, что напишешь, то и будет.

— Тут можно поспорить, — расплылся в улыбке Вовка. — Может, и чистый лист, да разница есть, что за бумага. Кстати, мелованная ничего не гарантирует.

Леня сдвинул рукав, нажал на золотые часы и над столом раздался мелодичный звон.

— Звонок для учителя, — отчеканил Козлов. — Оставайтесь в классе! Записывайте домашнее задание. Метафоры!

Все рассмеялись, и Вовка громче прочих.

— И природных праведников трясина засасывала, — стала серьезной Лизка. — Все зависит от того, как ломать будет. И кто.

— Это точно, — кивнула Мамыра. — Так мы это всегда в голове держим.

— Да вы что? — вытаращил глаза Толик. — Какой я вам праведник? Вовсе нет…

— Слышала? — растянул тонкие губы в улыбку ФСБ, выставляя на стол сразу с дюжину граненых шкаликов. — Не знаю-не знаю. Какой же он зять, если не праведник?

Толик покосился на Шуру, что с ироничной усмешкой раскупоривала бутылку водки, покраснел и бухнулся на стул, постаравшись исчезнуть из сферы общего внимания. Я присел напротив. Окинул взглядом собравшихся, которых, кроме Игнатьевых, конечно, видел едва ли ни каждый день. Все оставались прежними, только ФСБ как будто переменился, нет, не стал другим, не постарел, а словно подобрался. Стал похож на того воина, что разговаривал со смертью у костра в зацепившем меня когда-то старом фильме, в «Седьмой печати». Только на воина, уже повидавшего слишком многое. Он все еще твердо стоял на ногах, но при этом опирался о стол костяшками пальцев. И, глядя на него, начали подниматься все, кто успели присесть.

Леня взял бутылку и разлил по шкаликам водку. В один капнул с пол напёрстка. Подвинул стаканчик с недодачей Димке. Тот покосился на мать, но она хранила молчание. Остальные разобрали шкалики сами. Помнится, Марк называл их лафетниками. Именно так, а не лафитниками, как пытался доказать ему Вовка. Другой вопрос, что интернет и картинку тогда совсем другую выкатил.

— Как же… — прошептал Толик. — А если ехать куда?

— Т-с-с-с, — прошелестела Мамыра, и Толик заткнулся.

— Дорогой Марк… — глухо произнес ФСБ. — Однажды это должно было случиться, но, чтобы так… Прости. Мы разберемся с этим, друг. Прости, что не оказались рядом. И спасибо тебе за все. Светлая память. И до встречи. Не чокаясь.

Глотки слились в один, Димка вытаращил глаза, но Лизка уже пихала ему в руку стакан томатного сока, и Вовка грустно шутил что-то про кровавую Мэри, а потом все сели, и уже не заливаясь ничем, хотя на столе стояло и вино, и водка, стали есть обычную деревенскую еду. Вареную картошку с укропом. Домашние соления. Куриные ножки с чесноком. И, конечно же, зерновой хлеб, разные нарезки, сок. Это уже стараниями Лизки.

На ноги мне что-то надавило. Я приподнял скатерть и увидел Рыжика. Кот привалился к ногам и, увидев меня, замурлыкал. Ну, хоть так. Лучше, чем если бы вцепился в лодыжку. Я снова взялся за еду, пытаясь прислушаться к разговору, но его не было. Иногда соседи по столу перебрасывались одним-другим словом, но общения никакого не получалось, все словно чего-то ждали. Я оглядывал собравшихся и думал о том, что еще недавно считался если и не мотором этого прекрасного сборища, не старшим по званию, то уж точно довольно важным специалистом. И вот, сижу, смотрю на друзей и думаю, что лучше мне пока что помолчать.

Говорить начал ФСБ. Как и всегда он произносил слова с небольшими паузами, как делают чтецы, что посматривают на экран видеосуфлера, но никакого экрана перед ФСБ не было.

— Окончательные выводы делать рано, — скрипел ФСБ, — но кое-что становится понятным. Не полностью, но в основных чертах. Вряд ли это нападение именно на наш союз…

«Такого определения я еще не слышал», — подумалось мне.

— …нечто подобное произошло и с некоторыми другими заметными персонами, вроде того же Савелия, но никто при этом не пострадал. То есть, это предупреждение. Иначе говоря, что-то назревает, но колдовское сообщество не должно в это вмешиваться.

— Никто не пострадал? — возмущенно выдохнула Лизка.

— Пострадали двое, — кивнул Вовкиной жене ФСБ. — Наш дорогой Марк и не менее дорогой Николай. И эти случаи я не готов счесть случайностью. То есть, Марка не случайно убили, а хотели именно убить. А Николая точно так же не предупреждали, а арканили. Зачем-то…

— Арканили… — фыркнул Вовка.

— Именно так, — подчеркнул ФСБ. — Но о Николае мы поговорим отдельно и с глазу на глаз. С ним самим и с ответственными лицами. Прошу отнестись к этому с пониманием. Это не значит, что остальные лица безответственные. Каждый отвечает за что-то свое. И не только.

Все промолчали. Лизка пожала плечами, Леня достал пачку сигарет, но закуривать, конечно, не стал. Вытащил сигарету и стал ее разминать.

— Теперь о текущем, — вздохнул ФСБ. — Прежде всего все должны понимать, что речь идет не о работе, не о выполнении какого-то договора, а о выживании. Это главное, все остальное — по обстоятельствам. Если нас предупреждают, чтобы мы не высовывались, конечно, если мы правильно интерпретируем угрозу, значит, мы должны высунуться. И хотя бы оглядеться.

— Для чего? — крякнул Леня. — Чтобы показать удивленную и испуганную физиономию? Или это такой отвлекающий маневр? А если придется лезть в драку? А вдруг там с колотушкой кто стоит? Может, разобраться сначала? А если все сложнее, чем кажется?

— Сомнения имеют право быть, — согласился ФСБ. — Только не надо сразу пугаться сложностей, тем более планировать драку. Правда, без нее, как мне кажется, не обойтись. Но осторожности никто не отменял. Если угодно — высунуться медленно и с опаской. Или есть какой-то другой способ разобраться в происходящем? То, что случилось с Марком, повториться не должно. Собственно, главной задачей для нас пока что является определение источника… угрозы. Кто это? Затем или одновременно с этим предстоит понять, что затевается и какие последствия из этого могут последовать. Наконец или опять же параллельно, что мы можем предпринять…

— Что мы должны предпринять! — неожиданно твердо сказала Маринка.

Она почему-то смотрела на меня, да так, что мне захотелось опустить глаза.

— Да! — поддержала ее Лизка.

— Никаких сомнений, — успокаивающе поднял руки ФСБ. — Марк должен быть отомщен, а Николай — огражден. Но речь-то не об этом. Речь идет о том, сможем ли мы противостоять чему-то неизвестному. И какова будет цена… Собственно, именно это многое и определит…

— А разве те, кто действуют подобными методами… — Вовка покосился на жену, — могут затевать что-то такое, чему мы противостоять не должны?

— Это хороший вопрос, — отметил ФСБ. — Хотя и не новый. Он похож на давний спор. Помните? Относительно той болезни, что поразила наше отечество.

— Отечество… — поморщился Леня. — Семеныч, твою же мать… давай без этого…

— Ну… — ФСБ пожевал губами.

— Гниль везде есть, — прошептала Мамыра. — Не только у нас. Я об отечестве, если что.

— Но не везде она… — неопределенно щелкнул пальцами ФСБ.

— Помнится, Марк говорил, что в нашем случае это не гниль, а ложь, — снова откликнулась Мамыра.

— А есть разница? — посмотрел на нее ФСБ. — Если уж мы обращаемся к метафорам, так уж примем как данность, что они перетекают друг в друга. Помните, что Марк говорил по поводу нашего невмешательства в то, что происходит на этой территории в смысле государственного устройства? Маленький пожар можно тушить, а от большого — только спасаться.

— Смысл? — спросил Вовка.

— Чтобы пригодиться на пепелище, — ответил ему ФСБ. — Можно, конечно, и сгореть. Но в чем польза?

— То проклятье… — кашлянул Леня. — Ну, что на было на лице Марка… Оно… Оно очень сильное. Я бы припечатал им кое-кого. Понятно, что лава бы потекла, но все одно, лучше так, чем никак.

— Дерьмо бы потекло, — прошипела Лизка.

— А то сейчас оно не течет? — процедил сквозь зубы Леня.

— Тебя к нему и близко не подпустят, — прошептала Мамыра.

Я тянул из стакана томатный сок и просто смотрел на них. На злую прекрасную Лизку и на поджавшую губы Маринку, которая как будто стала еще красивее, чем была. На Вовку, погрузившегося в размышления. На разрумянившегося Толика, что то и дело пытался взглянуть на Шуру. На Димку, правая рука которого словно держала невидимую мышку и даже инстинктивно нащупывала колесико на ней. Они все были для меня родными людьми. Почти с каждым из них было переговорено и переспорено обо всем, о чем только возможно. Мне казалось, что я могу угадать очередную реплику любого. И все-таки теперь все было чуть-чуть иначе. Теперь мы не знали, что нас ждет.

— Есть еще какие вопросы по существу? — постарался приободриться ФСБ.

— Что с Савелием? — спросила Лизка. — И что он думает?

— Он уязвлен, — нахмурился ФСБ. — Но на рожон не полезет. Шибануло его примерно так же, как и твоего Вовку. Когда за хлебом ходил. Кто — разглядеть не успел. Народу было много. Да и на ногах он с трудом удержался. Но в одном уверен. Убить не хотели. Просто продемонстрировали силу. Мол, не высовывайся. Сейчас он все это обдумывает.

— Чужаки, — твердо сказал Леня. — И колдовство, что от них исходит, чужое. Причем пришли они на время. Такого, как Савелий, свалили бы, если бы навсегда. В живых его оставлять себе дороже. Значит, дело у них временное.

— А Марк? — спросила Маринка.

— А Марк им чем-то мешал… — задумался Леня.

— Чем он мог помешать? — понизила голос Лизка. — Что он делал-то в последние годы? Опытом делился? Подсказывал? Советы давал?

— В этом и ответ, — кивнул ФСБ. — Он что-то знал.

Семеныч еще раз оглядел присутствующих и вновь начал говорить медленно и тихо:

— Значит так, дорогие мои. Никто вас здесь запирать не собирается, хотя увидеться нам было нужно. Но именно это место станет нашей опорной базой. Домой пока что никому из вас соваться не рекомендую. Каждый знает точку, где он может переночевать в безопасности и переждать любые неожиданности. И у каждого будет отдельная задача. Но сначала об общих условиях. Никакой ментальной связи. Только в исключительных случаях. Звонков по телефону тоже не должно быть. Контакт поддерживаем через мессенджеры. Впрочем, Марина всех уже инструктировала не раз. Теперь об отдельных задачах. Леня…

ФСБ посмотрел на Козлова.

— Я все знаю, — кивнул Леня.

— Пусть знают и остальные, — вздохнул ФСБ. — Леня будет заниматься похоронами и расплетать то проклятье. Кое-что он уже сделал, но там еще есть над чем поработать. Надо определить автора, даже если он всего лишь исполнитель. Увы, но на церемонии присутствовать кроме Лени никто не сможет. Это слишком опасно. Но с той стороны кое-что узнать мы, я надеюсь, сможем.

— Обязательно, — пообещал Леня.

— Толик, — ФСБ взглянул на вздрогнувшего водителя. — Ты ведь с нами?

— Да, — выдохнул Толик, но поежился при этом и прошептал секундой позже. — Но, если честно, я и половины сказанного не понял. Фэнтези какое-то это все.

— Если только черное, — хмыкнула Маринка. Теперь она смотрела в стол.

— Лиза тебе все разъяснит, — пообещал ФСБ. — Завтра с утра поступаешь в распоряжение Ушковых. Владимир и Елизавета вместе с тобой должны понять, что произошло с Петькой. Никто из нас не может сгинуть без следа. Не должен сгинуть. Я бы даже сказал, что это главное на сегодняшний и завтрашний дни.

— Согласен, — кивнул Вовка. — Только тут ведь как, все эти ниточки из одного клубка высовываются.

— О том и речь, — развел руками ФСБ. — До клубка мы еще доберемся, а я попытаюсь переговорить с уважаемыми людьми, которые должны быть в теме. С тем же Савелием и прочими. Попрошу у них совета. Их это зацепило не на шутку.

— А я? — вдруг с беспокойством спросил Димка.

— Тебе тоже работа найдется, — пообещал ФСБ. — Марина тебе все расскажет, но чуть позже, через час или около того. Доту или ГТА не обещаю, а вот поработать в сетях придется. И это очень важно, очень. Возможно, и важнее всего прочего. Но ты ведь уже взрослый человек? К тому же, из семьи волшебников?

Димка залился краской.

— А Коля что? — спросил Леня.

Все посмотрели на меня.

— С Колей разговор будет отдельным, — сказал ФСБ. — И, кстати, мне тут обида почувствовалась, так вот, причины для нее нет. Да, есть кое-что, что надо обсудить пока в узком кругу, но это не значит, что мы кому-то не доверяем. Вся важная информация будет передана всем. Просто… вопрос связан с приватной сферой. У вас же ведь тоже у каждого имеется что-то, что вы не хотели бы выносить на общее обсуждение?

Вовка с Лизкой с улыбками переглянулись, Леня с неопределенным выражением лица почесал подбородок, а Толик, Маринка и почему-то Шура залились краской. С Димки же не сошел еще и прошлый румянец.

— Тогда все, — хлопнул в ладоши ФСБ. — Тут неподалеку маршрутка останавливается, да и Лиза с Вовкой и Толиком с утра могут подкинуть, кому надо до метро или до стоянки такси, но все это уже завтра. На время расследования все поездки будут считаться служебными. Не волнуйтесь, мы справимся с этой напастью. Сейчас можете продолжить трапезу, поболтать, что угодно. Шура покажет, где каждый будет устроен на ночь. Дима, — он обратился к младшему Ушкову. — Проверь пока, как тут с интернетом, все вопросы опять же к Шуре. Марина с тобой займется чуть позже. А мы с Колей и… — он окинул взглядом присутствующих… — с Мариной, Лизой и Ириной Ивановной перейдем на время в летний домик.

«Ничего себе, приватность», — подумал я.

— Лиза, — попросил ФСБ. — Возьми с собой медицинский саквояж.

Глава седьмая. Кое-что

Домик стоял в глубине ночного сада словно забытая кем-то много лет назад строительная бытовка. Рядом на старые шпалы опирался массивный железный бак с водой для полива, на гвоздях висели оцинкованные ведра, поблескивали металлом на остриях составленные в угол лопаты, грабли, вилы и мотыги. Такова огородная жизнь. Если бы не с полдюжины садовых мерцающих светильников и не сопровождение Мамыры, я бы не отыскал это место садового уединения. Действительно, маленькая летняя спальня с удобствами во дворе. С тонкими дощатыми стенами, марлей на двух окошках, с лампой в патроне вместо люстры под низким потолком, узкой застеленной кроватью, несколькими табуретами и обшарпанным письменным столом, на котором лежал видавший виды ноут. Я скользнул взглядом по стенам, оклеенным страницами из разодранных номеров журнала «Огонек», почувствовал аромат старых вещей, дождался, когда усядутся женщины и ФСБ, присел на табурет возле угла стола. Маринка тут же наклонилась над компьютером. Я вдохнул ее запах.

— Ты все молчал там, — обратился ко мне ФСБ, облокачиваясь на стол с другой стороны. — Есть какие мысли?

Лизка щелкнула замками медицинского саквояжа, выставила на свободный табурет нашатырь, еще что-то. Интересно, есть ли у нее там скальпель? И пустит ли она его в ход, если я обращусь в какую-нибудь мерзость?

— По общим вопросам? — поинтересовался я.

— Пока да, — кивнул ФСБ.

— Немного, — пожал я плечами. — Относительно себя ничего не скажу, по Марку я скорее согласен со сказанным. А вот по поводу этих неизвестных… Мы же ведь мелкой пакостью занимаемся, так?

— Ну, — сдвинул брови ФСБ.

— Значит, и их интересует мелкая пакость, — предположил я. — Амур этот. Если они его наняли, значит, умеют управляться с нею. Могут ее призывать как-то. Этого стрелка надо найти. И поговорить… Может быть, жестко поговорить. Но даже если мы его не найдем, секрет в ней. В пакости. Она им зачем-то нужна. То есть, будем отслеживать ее, найдем и их.

— А мы что делаем? — нахмурилась Лизка.

— Мы работаем с отбросами, — ответил я. — С теми, что выползают из тонкого мирка и не просто присасываются к нашему, а гадят. Или вовсе с нечистью. Но и та пакость, и другая, она же здесь, рядом. Взять хотя бы тех же домовых. Чердачников. Пылевиков. Да и всех прочих. Мы бы надорвались, если бы взялись выводить их. Они же вреда никому не причиняют. Так вот, если застонут, зашевелятся, значит, кто-то за них взялся…

— Кому они нужны кроме нас? — сдвинула брови Маринка.

— А вот это главный вопрос, — заметил ФСБ. — А ведь ты, Коля, прав. Из-за пакости все. Другое дело, как к этому Марка пристегнуть и тебя…

— Ты спрашивай его, Федя, — прошептала Мамыра. — А я послушаю. Да посмотрю. А то, как покажем, может, и спрашивать будет поздно.

— Что вы собираетесь мне показать? — не понял я.

— То, что и все прочие увидят, — улыбнулся ФСБ и кивнул сдвинувшей брови Лизке. — Правда, чуть позже. Пока что это видели только я, Мамыра, Шура и Марина. Марина — в первую очередь. Но скрывать увиденного не будем. Потому что мы в одной лодке. А спрашивать надо. Скажи мне, Коля. Что у тебя с сердцем. Не в смысле медицины, а в смысле души. Есть там кто? Не по наговору, а по существу.

Повисла пауза.

— Я могу пока выйти, — прошептала Маринка, покраснев.

— А я не могу, — твердо сказала Лизка. — Я врач.

А ведь она тоже была красивой. Такой красивой, что глаза слепила. Как тут Вовку не понять, я бы тоже хрюкнул, если бы такая меня по щеке потрепала. Что же мне помешало в нее влюбиться, ведь не эта глупая разница в возрасте, и не Вовка, мы тогда еще и друзьями не были, и не малолетний Димка. Нет. Только то, что свет от их любви столь ярким казался, что собственная похоть и влюбленность меркли на его фоне. Отчего же я тогда не влюбился в Маринку? Ведь думал о ней всегда, из головы не мог выбросить, да и теперь боюсь даже голову повернуть в ее сторону. Не потому ли, что однажды бросил Бауманку не по причине скуки и бесполезности продолжения учебы, а потому что была там девчонка, которая однажды посмотрела на меня с недоумением, а потом просто сказала, да пошел ты, Колюня, нахрен. Мало ли что я говорила? Мало ли с кем я переспала? Я что, теперь тебе должна чего по гроб жизни? Что я тогда ей ответил? Ну точно. Так и отчеканил — Да. Ты мне. А я тебе. А она? «Ага. Щас! Замучаешься пыль глотать». Именно так — «Щас!» и «Замучаешься пыль глотать».

Так что же получается, я получил на этом деле комплекс? Пунктик в душе образовался? Так были уже у меня после этого короткие связи, легко, без обязательств и переписок. Или так мне казалось? А может, я скорлупой покрылся, и поэтому отскакивало все от меня, как от пересохшего ореха? Или даже как от засохшего куска дерьма? Пока не пронзила меня та самая стрела с алюминиевым наконечником? А до этого я просто боялся, что та же Маринка скажет мне тоже самое, а не пойти ли тебе, Колюня, нахрен? Да ладно… Просто это было… как сорвать цветок. Не хотелось срывать. Хотелось смотреть на него и согревать собственным дыханием. И хочется. Что же ты тогда, Колюня, сопли жуешь?

— Нет, — с трудом произнес я. — Не надо выходить. Мне нечего скрывать… пока. Если я, конечно, и сам понимаю, что внутри меня творится. Но так, чтобы отчетливо и без вариантов… не могу сказать. Было кое-что, что самому казалось… Но уже давно. Как сказал бы Марк, уже и быльем поросло. Засохло, осыпалось и развеялось без остатка. Пардон, конечно. Да и смешно сейчас об этом. Теперь разве что… в мечтах. В горячих, конечно. Поллюции, все дела. Простите за откровенность, от меня ведь это требуется?

Лизка подавила смешок, кашлянула. Маринка словно окаменела.

— Трудно быть холостым, когда такие девушки рядом, — я попытался изобразить улыбку. — Марина вот сияет, словно на сварку смотришь, зайчики ловишь, не проморгаться потом, а смотреть все одно хочется. Лиза из того же клуба, извинения Вовке. Шура еще нарисовалась. Хотя она ребенок еще. Простите, девушки. Это я шучу, если что. В каком-то смысле. Отчасти. Так что, нет. Ничего такого, что было бы связано с какими-то обязательствами. Так… Слепящий свет на горизонте, ожог в сердце. Наяву пока что только тоска. Может, и надежда там же. Пуганный я в этом плане. Поломанный. Так что ничего серьезного. Да и несерьезного… давно не было.

Последнее произнести было особенно трудно. А как произнес, сразу стало легче. Исповедовался, блин. Зато вся эта компания, весь этот «узкий круг» из ФСБ, Мамыры, Лизки и Маринки, на которых я теперь и в самом деле не мог поднять взгляд, словно превратился в круг близких друзей. Впрочем, так оно и было.

— Да, — сказала Мамыра.

Просто «да» и ничего больше. Вот ведь, седой и обаятельный детектор лжи. А Маринка почему-то отвернулась и принялась чесать нос. Прости, если разочаровал, не на горизонте ты, ближе, конечно, но не дотянешься. Разве что ребра раздвинуть. Лизка снова полезла в саквояж. А ФСБ принялся постукивать пальцем по стене. После чего сказал:

— А ты поэт, Коля. Да, есть такой способ взаимодействия с сущим — поэзия. Стихи при этом писать необязательно. Ладно. Давай, Марина. Запускай ролик. Начни со второго.

— Сколько их всего? — спросила Лизка.

— Пять, — вздохнула Маринка.

— Самый интересный пятый, — хмыкнул ФСБ.

— А самый опасный — четвертый, — прошептала Мамыра.

— Второй, — кликнула мышкой Маринка.

Запись была неважного качества. Наверное, это зависело от параметров видеокамеры или от расстояния. Камера стояла где-то ближе к метро «Арбатская», чуть ли не в сотне метров от того самого места, где я почувствовал протыкающую меня стрелу. Народ в кадре, мягко говоря, не толпился. Маринка повела мышкой и чуть увеличила изображение. Конечно, никакой четкости, но…

— Замедли, — попросил ФСБ. — Вот. Смотрите.

Мы склонились к экрану. Возле санкабин появилась фигура. Нет, ни одна из санкабин не открылась, фигура как будто материализовалась из воздуха. Не слишком высокая, стройная, кажется, принадлежащая женщине.

— Далеко, — нахмурилась Лизка. — Почти распадается на пиксели.

— Смотри, — посоветовал ФСБ.

Маринка еще приблизила изображение, оно стало размываться, но кое-что угадать было возможным.

— Примерно за пять минут до твоего появления, — она посмотрела на меня.

Это была фигура женщины, возможно, довольно молодой. Ни лица, ни каких-то подробностей разглядеть было нельзя, разве что определить, что у нее черные волосы и свободная одежда — что-то вроде плаща или длинного кардигана.

— Сейчас, — прошептала Маринка.

Женщина подняла руку и что-то извлекла из воздуха. Что-то едва различимое, исчезающее в размытой картинке. Поднесла это к лицу и тут же протянула обратно. Вернула в невидимость.

— Стрела, — мрачно сказала Маринка. — Вытащила ее из воздуха, поднесла к губам, плюнула на наконечник и вернула.

— Вот он и объект приворота, — скрестила руки на груди Лизка и тоже посмотрела на меня. — Не могла же она плюнуть чужой слюной?

Я пожал плечами. Что я мог сказать по этому поводу? Никакого приворота к едва различимому силуэту я не чувствовал.

— И финал, — хмыкнул ФСБ. — Ты отлично поработала, Марина.

Она кивнула. На экране ноута незнакомка растворилась точно также, как и появилась.

— Что скажете? — спросил ФСБ.

— Есть нестыковки, — заметила Лизка. — Если представить, что она подошла к тому самому амуру или купидону, то, получается, что она его видела.

— Разве это удивительно? — пожал плечами ФСБ. — Пакость многие видят. Некоторые от природы, — он посмотрел на меня, — некоторые с помощью определенных ухищрений. Еще что?

— Она вытащила из невидимости ментальную стрелу, — прошептала Маринка. — Или сделала ее видимой или даже материальной. И плюнула на нее. Хотя, может, дыхнула. Или сказала что. И еще одно. Она… появлялась и исчезала. Это перемещение? Или невидимость? Может, она сама пакость?

— В каком-то смысле, да, — кивнул ФСБ. — Но вряд ли в прямом. Хотя нам известны примеры, когда пакость становится доступна обычному взгляду. Редкость, но случается. И все-таки она не пакость. Если бы она была просто невидима, то зачем ей светиться? Так бы невидимой и обделала все с исполнителем. Нет, она появилась там, где должна была появиться. А потом исчезла. Думаю, переместилась.

— Я предполагал, что таких колдунов уже давно нет, — подал я голос.

— В Москве давно уже нет, — согласился ФСБ. — Или я о них не знаю. Но мы же не проверяли у нее прописку.

— Еще одно, — задумалась Лизка. — Там шли люди. Но никто не обратил внимания на ее появление. Понятно, что можно отвести глаза, но я ничего не увидела. Ни жеста, ничего.

— Другая магия, — прошептала Мамыра. — Просто другая магия…

— Давай первый ролик, — попросил ФСБ.

Я увидел самого себя, выходящего из подземного перехода. Вид у меня был довольно праздный, возможно, даже легкомысленный. Лизка хмыкнула:

— Да ты косолапишь!

— У меня полно недостатков, — согласился я.

— Это напротив «Праги», — сказала Маринка. — Переход от метро Арбатская, собственно, к Арбату. Пришлось поискать. Минут за десять до того выстрела. И минут за пять до появления той дамочки.

Я исчез из кадра, за мной шли люди, еще люди, внезапно Маринка нажала на стоп. На экране застыл неизвестный мужчина лет сорока или чуть старше. Он был до неприличия худ, черные волосы лепились ко лбу с залысинами, впалые щеки подчеркивались носогубными складками, вообще все, что торчало из ворота его рубашки, напоминало обтянутый кожей череп.

Маринка дождалась, когда все рассмотрят незнакомца, и чуть отмотала ролик, показала худого во весь рост. Он тоже был одет во что-то вроде кардигана или халата. Черного и разлетающегося полами сильно ниже колен. На ногах у него были сапоги тонкой выделки.

— Необычный персонаж… — пробормотала Лизка. — Там нигде рядом кино не снимали? Что-нибудь о средневековых колдунах…

— Нет, — покачала головой Маринка. — Впрочем, я не узнавала. Не копала в эту сторону. И так, чувак засветился конкретно. Но толку — чуть. Нет такого лица. Я, конечно, запустила поиск, возможно, что он снова где-то всплывет, но пока больше никакой информации.

— Почему он нас должен заинтересовать? — спросил я, хотя уже чувствовал, что незнакомец как-то причастен к произошедшему.

— Он шел за тобой, — сказала Маринка. — По крайней мере, последующие пять минут. Есть еще несколько роликов, где виден и он, и ты. Ты, кстати, ни разу не обернулся.

— Порицаю, — проскрипел ФСБ.

— Но качество так себе, — продолжила Маринка. — Важно другое. У меня нет кадров, где он исчез, но где-то на полпути к кофейне Карло его уже нет. То есть, он исчезает, а та дамочка появляется. Полагаю, что он зафиксировал тебя или довел до места и дал сигнал к проведению акции.

— А если он и есть та дамочка? — усмехнулась Лизка.

— Это было бы замечательно, — пробормотал я. — На это меня приворожить невозможно.

— Не усложняйте, — покачал головой ФСБ. — Давай третий ролик.

На третьем ролике снова был я. Останавливался, заводил руку за спину, корчился, оборачивался, разговаривал с кем-то невидимым. Потом выцарапывал из кармана телефон, звонил Лизке. И так далее. Ничего интересного. Все смотрели на происходящее, затаив дыхание, хотя разрешение было так себе.

— Там есть еще одна камера, — сказала Марина. — Но она поворачивается. То есть, делает хорошую картинку, но не все в нее попадает. Все, что попало, на ролике номер четыре и номер пять.

— Четвертый в последнюю очередь, — предупредил ФСБ. — Давай пятый. Самый интересный.

— Хорошо, — кивнула Маринка. — Сразу скажу, что сейчас мы увидим женщину, которая оказалась на том самом месте примерно через пять минут после того, как Николай ушел оттуда. И, наверное, минут за пять до того, как он сел в такси.

Маринка посмотрела на меня и поправилась:

— Как ты сел в такси.

Да, четвертый ролик оказался довольно неплохого качества. На нем были видны те самые сантехнические кабины, мостовая, идущие по ней люди. Правда все это с другой стороны. Среди зевак выделялась девушка. Она странно передвигалась, так, словно хромала на обе ноги. И пошатывалась при этом, как после тяжелой болезни. Длинные распущенные темные волосы, стройная фигура, водолазка, серые брюки-карго… Лицо… Нельзя сказать, чтобы девушка была ослепительно красива, но она показалась мне довольно милой, хотя и как будто нездоровой. Я не знаток восточных народов, но она была или кореянкой, или японкой. А может и китаянкой. Или метиской.

— Что она делает? — спросила Лизка.

— Колдует, — ответил, скрестив руки на груди, ФСБ. — Присмотрись, у нее в руке какой-то порошок. Пакет с порошком. Не удивлюсь, если обычное чистящее средство из хозмага. Она использует его как маркер. Незаметно рассыпает. Сначала по кругу, потом… по внутренним дугам. Очень скупо. Рисунка даже не видно.

— Рисует мандалу? — спросила Мамыра.

— Я не знаю, как это у них называется, — пробормотал ФСБ. — Но целью колдовства определенно является произошедший здесь приворот. Возможно, она пытается определить след Коли, след амура или след той… заказчицы.

— Или наоборот, — скривилась Лизка. — Уничтожает всяческие следы.

— Непохоже, — покачал головой ФСБ. — Выкладывай, Марина. Ты отработала на двенадцать баллов. По пятибалльной.

— Ее зовут Наташа Ли, — сказала Маринка. — Отыскала ее по лицу. Студентка МГУ двадцати трех лет. Примерно полгода назад попала в беду. Ее нашли изнасилованной с проломленной головой в глухом дворе неподалеку от общежития. Как раз по осени. Родственников нет, знакомых… Друзья были, но никто ничего не мог сказать. Она издалека, почти землячка нашего Толика. Хабаровск. Мама умерла, папа неизвестен, но, наверное, китаец. По фамилии что-то вроде того. Дальше пойдут странности. Негодяев не нашли. Возможно, не очень-то и искали. Дождь был, да и… Думали, что умрет. Она и должна была умереть. Врачи констатировали смерть мозга, но отключать от аппаратов не стали. Искали хотя бы каких-то родных. Посылали запросы и так далее. Иногда бюрократия может оказаться спасительной. А примерно с неделю назад она пришла в себя.

— Такое бывает? — спросил я.

— В кино так уж точно, — пожала Маринка плечами. — А так… Она лежала в нейроотделении. В больнице на Можайском шоссе. Приборы запищали, к ней подошли. Собственно, она была обузой. У ее кровати не замечали в последние месяцы никого. Поначалу были, потом нет. Друзья, в смысле. Да, пришлось покопаться в чатах. И в больничных, и в учебных. Наверное, ее уже условно похоронили. Так вот, в той палате находилось трое больных. Когда врачи прибежали, двое лежали, как лежали, а она сидела и снимала с себя датчики. Ее попытались вновь уложить, а она твердила, что выздоровела, просила вернуть одежду и документы. Собственно, одежду ей в итоге отдали. Уже днем и после осмотра, который подтвердил, что произошло восстановление мозговой деятельности. А вечером Наташа явилась в полицию, чтобы забрать документы. Ей пришлось прийти туда и на следующий день, как-то не готовы оказались полицейские к такому обороту. Но документы она тоже в конце концов получила. Наверное, подписала какие-то бумаги. Затем пришла в общежитие, забрала вещи и исчезла.

— Бросила учебу? — сдвинула брови Мамыра.

— Оформила академический, — сказала Марина. — Оснований более чем достаточно. Где она сейчас — неизвестно. Но я постараюсь ее найти.

— Ты не все рассказала, — напомнил ФСБ.

— Да, — кивнула Маринка. — Не знаю, что она говорила в полиции. Возможно, есть способ получить информацию и об этом, но сейчас, наверное, имеются дела и поважнее. Но кое-что есть. На том же самом месте, где было найдено ее тело, недавно были обнаружены трое парней с соседнего факультета. Похоже, что убиты профессионалом. Каждый — ударом в сердце. Нож — довольно обыкновенный — торчал в груди одного из погибших. И никаких следов борьбы.

— Все ясно, — хмыкнула Лизка. — Девка очнулась, вспомнила, что произошло, и начала мстить. Как-то выманила мерзавцев на то самое место и прикончила. Респект!

— Не совсем так, — вздохнула Маринка. — Парни были убиты за неделю до того, как она пришла в себя. И как она могла выйти из палаты, если была подключена к приборам? Перебросила датчики на соседей по палате?

— Как вариант, — предположила Лизка. — Знаю я наши больницы. Если в выходной, ни сестру, ни врача не докричишься. Тем более ночью. Может, она давно пришла в себя, но еще месяц прикидывала план мести? Надо же было и об алиби подумать.

— Вряд ли, — нахмурился ФСБ. — Впрочем, не поручусь. И все-таки, смотрите, она уже неделю, как на свободе, а еле ноги переставляет. Какое уж тут убийство? Да еще троих… Знаете, что это такое — полгода без движения? Я вообще удивляюсь, как она на ногах стоит…

— Тогда почему она занимается этой ерундой? — воскликнула Лизка.

— Думать надо, — вздохнул ФСБ. — Амура кто-то нанял, могли и ее нанять.

— Мне кажется, она на нашей стороне, — прошептал я.

— Да? — с интересом посмотрел на меня ФСБ. — Возможно. Марина. Давай четвертый ролик.

Он был коротким и снят той же камерой, что и Наташа Ли. На ролике была та самая девушка, что лизала стрелу или плевала на нее. Камера успела захватить ее на пять секунд, прежде чем она начала рассеиваться и исчезать. Зато лицо ее было снято во весь экран. Я увидел черные волосы, правильный овал лица, черные брови в разлет, губы, нос. Она была удивительно красива. Нет, не красивее, чем Лизка или Маринка, просто другая. Неопределенного возраста. Ей могло быть и семнадцать, и тридцать семь. Да и какая разница, сколько ей лет, она выглядела так, как выглядят те, кому плевать и на возраст, и на все остальное. Даже на весь мир. Вот такая могла убить ударом в сердце трех парней. И десять парней. Сколько надо, столько и убила бы. Интересно, зачем я ей мог понадобиться?

Все это пришло в мою голову в первые две или три секунды. А потом, за секунду до исчезновения она посмотрела прямо в камеру.

— Держите его! — крикнула Мамыра.

— Твою же мать! — зарычала Лизка.

И я потерял сознание.

Глава восьмая. Жива

Я пришел в себя на следующее утро. Руки и ноги мои были перемотаны скотчем, сам я полулежал на сиденье Пежо и куда-то ехал. В салоне сидели трое. Лизка, Вовка и ФСБ. У ФСБ вид был мрачный, у Вовки встревоженный, Лизка ехидно щурилась. Рулил Толик.

— Страшного ничего не натворил? — спросил я, пошевелив руками и попытавшись сесть.

— Не успел, — сказала Лизка. — Я тебе в заднее место такую дозу засадила… Думала, ты сутки проваляешься, если не больше. А тебе только на ночь хватило. Ничего себе. А на вид-то не сказать, чтобы бычара.

«Бычара? — подумал я. — В каком смысле? Как минотавр?»

Друзья выглядели напряженно. Я поерзал на сиденье, почувствовал ощутимую боль. Да, кажется, Лизка постаралась. Как бы ни до кости. ФСБ скрестил руки на груди, мрачно заметил:

— Может, ты и не собирался ничего творить. Только вдруг словно сам не свой стал. Глаза подернуло черным. Не белым, а именно черным.

— Прямо как в кино про демонов, — скривилась Лизка.

— Дешевый штамп, — недоверчиво хмыкнул Вовка.

— Я тоже так подумала, — кивнула Лизка. — Но веселья не почувствовала. Ты резко поднялся, Коля. Глаза я уже потом увидела, когда ты закатывать их стал, а так лишь заметила гипернапряжение мышц. Ты словно к прыжку изготовился. Или окаменел.

— Странный какой-то приворот, — пробормотал я. — Может, меня не во влюбленного обращали, а в какого-нибудь одержимого демонами фанатика? В терминатора?

— Ага, — поежилась Лизка. — В ассасина на максималках.

— Вряд ли… — вздохнул я и попробовал расправить плечи.

Да, ощущение было необычным. Как будто я из спортзала не вылезал неделю. Или даже месяц. Но почему-то не надорвался…

Я посмотрел в окно. Пежо ехал по асфальтовой двухполоске, за окном мелькали подмосковные перелески.

— Так, — шевельнулся я. — Вы меня простите, ребята, но организм требует своего.

— Пить? — схватился за бутылку воды Вовка.

— Наоборот, — покосился я на Лизку.

Вовка посмотрел на ФСБ.

— Притормози, где поудобнее, — окликнул Толика Семеныч.

Я вытянул ноги. Вовка снова посмотрел на ФСБ. Семеныч взглянул на меня.

— Спокойно, — покачал я ногами. — Предлагаю оставаться профессионалами. Ноги освободить, руки оставить так. Толик! Есть буксир? Надо прихватить меня за пояс для страховки. Чтобы не убежал. Со мной пойдут Вовка и Толик. Чтобы гарантированно. Толик возьмет монтировку. Мало ли. Все-таки гипернапряжение мышц.

ФСБ как будто с облегчением выдохнул.

— Воду с собой прихвати, — попросил я Вовку. — Руки надо будет помыть, да и пить охота… Но не сейчас.

***

Толик защелкнул карабин у меня на поясе за спиной, когда я выбрался на обочину. Я перешел через еще не затянутый бурьяном кювет и углубился в весенний лес. Толик и Вовка шли сзади.

— Где мы? — спросил я, оглядываясь. Буксирную ленту держал Вовка.

— Толик? — повернулся он к водителю.

— Ну, я редко тут катаюсь, — почесал затылок Толик, едва не заехав себе по лицу монтировкой. — Вряд ли это тебе что скажет. Мы между Сельвачево и Воскресенским.

— В Бронницы катим? — поинтересовался я, возясь с молнией. — Или куда дальше?

— ФСБ знает, — отозвался Вовка. — Сказал, что есть человек, который тебе поможет. Только он и способен на такое. И еще он сказал, что ты нам очень нужен. И что тебя надо вытаскивать.

Последние слова он сказал очень вовремя. Я уже валился в черную пропасть. Даже знал, что мне делать. Главное — обезвредить Вовку. Толику хватит удара в живот. А там уже… Ушел бы или к аэропорту, или к поселку Володарского. Выбрался бы. Только все эти мысли как будто и не мои были. Я их слышал, как через стенку. Или даже из глубины. Поэтому зацепился за черные откосы и стал выбираться из бездны. Наверное, долго выбирался. Минуты две или три. Вовка что-то почувствовал, спросил хрипло:

— Ну, ты что там?

— Говоришь, очень нужен? — прохрипел я и обернулся.

Вовка отшатнулся, а Толик побелел и затрясся, выронил монтировку.

— Что такое? — с трудом выговорил я, поднимая стянутые руки и вытирая выступивший на лбу пот. — Небритый? Могли бы и побрить, чтобы не пугаться. Или глаза опять почернели? Подожди, проморгаюсь сейчас. Лей, Вовка, воду.

Он откупорил газировку, плеснул мне на руки, подождал, пока я умоюсь, а потом из своих рук дал напиться. Толик с облегчением выдохнул.

— Пошли к машине, — прошептал я, чувствуя, что ноги у меня подгибаются. — С ФСБ и Лизкой будет легче. Или укол всадят, или шарахнут магией какой-нибудь.

— Они могут? — удивился Толик.

— Должны, — предположил я. — Меня сейчас больше напрягают мои собственные способности.

Когда мы вернулись в машину, ФСБ все понял по Вовкиному лицу, махнул рукой Толику, чтобы трогался, покосился на меня, покачал головой:

— Надо было и мне идти с вами…

— Ага, — попробовал я пошутить. — И чемодан для ≡≡≡≡≡≡ взять. Будем верховного косплеить?

— Он справился, — прошептал Вовка. — Не знаю как, но справился. А так-то… Мне показалось, что у него ребра затрещали. Да и взгляд… Как в кино прям.

— Вовка, я здесь, если что, — откинулся я в кресле. — Да, ноги можете снова замотать, а буксир снимите. Карабин в спину впивается.

Вовка наклонился надо мной. Карабин снял, ноги заматывать не стал. Лизка пристально вглядывалась в мое лицо:

— Как это было?

— Мысли не мои, — ответил я. — В моей голове, но как будто не совсем мои. Да вовсе не мои. И они же из бездны, в которую я лечу. Или в яму.

— И что ты сделал? — нахмурилась она.

— Выбрался, — пожал я плечами и посмотрел на ФСБ. — Зацепился, стиснул зубы и выбрался. Куда мы едем?

— Прости, — сказал он. — Я не могу снять скотч с твоих рук.

— Я и не прошу, — вздохнул я и вдруг сказал. — Надеюсь, в случае опасности он даст вам секунды. Там… В лесу мне показалось, что я могу разорвать его. С некоторым напряжением. А уж если прикусить…

— Держись, — только и сказал ФСБ, когда Лизка щелкнула саквояжем. — Нам ехать еще часа полтора. Если хочешь, можешь со мной поговорить.

Я решился заговорить, когда Пежо уже въехал в Бронницы. До этого успокаивал волны, что прибоем обрушивались на меня изнутри. Стискивал кулаки и старался дышать глубоко и медленно. Мои усилия не ускользнули от взгляда Лизки. Она нервно сжимала в кулаке шприц.

— Медицина? — спросил я ее, чуть расслабившись. — А как же колдовство?

— Могу и колдовством припечатать, — пообещала она. — Но тут все сложно, магию, что на тебя повлияла, я не знаю. А в ворожбе, как и в медицине. Если лекарство на лекарство, наговор на наговор, порой результатом становится нечто неожиданное.

— Ясно, — я перевел дыхание. — Спасибо, Лизка. Вовка, Толик, Федор Семенович. Всем спасибо. Черт, вы должны были Петьку искать, а возитесь со мной.

— И на Петьку время найдется, — проскрипел ФСБ. — Если, конечно, он жив еще.

— А если нет? — я скрипнул зубами. — Нет, я понимаю, что Маринка всем этим занимается, уверен, что и Леня не только похоронами ограничится. Если нет, то что? Есть способ переговорить с Марком? С… Петькой?

— Есть способ, — кивнул ФСБ. — Но к этому надо подготовиться. И разговор такой может быть только один. С каждым из них, конечно.

Я посмотрел в окно. Я помнил этот подмосковный городок забитым машинами. А теперь основной поток шел по объездной трассе. И городок словно снова начал засыпать.

— Федор Семенович, — я снова посмотрел на ФСБ. — Глупый вопрос можно?

— Конечно, — он сложил ладони. — Хотя глупых вопросов не бывает… О чем хочешь спросить?

— Почему общее место? Нет, я знаю, что спрашивал уже и не раз. Задолбал уже вас всех, наверное. Но если обобщить? Как вообще такое в голову могло прийти?

Вовка со вздохом скрестил руки на груди, Лизка усмехнулась, Толик вильнул по дороге, объезжая выбоину. ФСБ задумался, посмотрел в окно на высокую церковь на центральной площади городка, пробормотал:

— Кажется, здесь захоронены Фонвизин и Пущин, декабристы. Но это к делу не относится, хотя… Вот смотри… — ФСБ соединил руки так же, как они были связаны у меня и продолжая говорить, уже не размыкал их. — У нас было много названий. В планах, конечно. Ты же знаешь, как вы яхту назовете… Но вопрос ведь в чем, что ты хочешь выразить названием? Что для нас было тогда важно? Для меня, для Марка, для Лёни. И для твоей матери, чего уж там. Для нас было важно иметь опору. Застолбить самое главное. А что для нас было и есть самое главное? Все то же. Любовь. Надежда. Вера. Вера в то, что добро побеждает зло. Всегда побеждает. Даже если порой кажется, что все иначе. Даже если потом. Правда сильнее лжи. Не сразу, не всегда, но, по сути, сильнее ведь. Честный человек иногда неудобен, но всегда положителен. Мерзавец остается мерзавцем несмотря на обаяние и хитрость. Дураков полно, но слепцов мало. И все они люди — и умники, и дураки, и слепцы, и прочие… Вперемешку. Все заслуживают и любви, и надежды, и веры. И даже прощения. Я тебе больше скажу, и вся эта… пакость заслуживает того же. И так далее. Это же все…

— Банальщина, — подсказала Лизка.

— Да, — кивнул ФСБ. — Банальщина. Общее место. Понимаешь?

— Но не пошлость, — заметил Вовка.

— Ни в коем случае, — мотнул головой ФСБ. — Общее место в том смысле, что артикулировать не обязательно. Разъяснять — не нужно. Хотя бы среди вот своих. Это то, что факультативно. По умолчанию. Понимаешь?

— Пожалуй, — кивнул я. — Тогда есть еще вопрос. Какой смысл бороться с мелким злом, когда рядом расцветает большое. Давит все. Высасывает.

— А это уже риторический вопрос, — рассмеялся ФСБ. — И ответ на него ты знаешь, и об этом тоже говорено уже множество раз. Но есть еще один ответ. Кроме тех, что ты уже слышал. И тех, что услышишь еще. Может быть, неожиданный. Как сказал бы Марк, нюанс. Когда мы боремся с мелким злом, мы умаляем и большое. По той простой причине, что зло едино. Пусть даже оно рассыпается на миллион возгораний, это один и тот же большой пожар.

— Удивительное дело, — пробормотал я. — Зло, значит, едино, а мы все по отдельности?

— И так тоже, — кивнул ФСБ. — И по отдельности, и все вместе. И в том, что мы по отдельности, тоже наша сила. Потому что иногда не все сразу, но каждый. Не потому, что в толпе, а потому что изнутри. Каждый! Понимаешь?

— Пытаюсь, — я вглядывался в его лицо. — Хотя и сложно. Ведь каждый не изо всех, а каждый из нас. А это… А теперь серьезно и конкретно. Еще немного глупости или… банальности. Мы об этом с Марком недоговорили. Начинали, но недоговорили. Он сразу смеяться надо мной начинал. А мне не было смешно. Мне и сейчас не смешно. Мне даже глупым показаться не страшно. Нынешний… может быть посланцем из преисподней? Я не о том, что на нас напало. Я о…

Я бросил взгляд на потолок Пежо. Вовка вздохнул. Лизка скривилась.

— Не знаю, — проследил за моим взглядом ФСБ. — Уж не знаю, над чем Марк смеялся, но мне на тот же самый глупый вопрос он как-то сказал, что если только самый мелкий бес, вынесенный наверх волею случая, да и то вряд ли. Даже вселившийся вряд ли. Да я и сам не верю в это. Дело в том, Коля, что в человеке могут скрываться такие пустоты, которые тем, кто в бездне, и не снились. Кстати, много ты встречал выходцев из преисподней?

— Никогда, — качнул я головой. — Но какие мои годы?

— Я тоже не встречал, — улыбнулся ФСБ. — Хотя, какие мои годы. Я не говорю, что их нет. Но я не встречал. И Марк не встречал.

— А эти? — я прижал руки к груди, из которой еще вчера торчала стрела.

— Разберемся, — пообещал ФСБ.

— Хорошо, — я снова выпрямил руки, с хрустом потянулся. — Но если он человек, тот, что с чемоданом ≡≡≡≡≡≡ и весь из ≡≡≡≡≡≡, тогда почему его нельзя… как Марка? Я же немного пытался разобраться в магии… Для этого же необязательно приближаться… Или в его окружении есть колдуны, что ограждают его? Не просто же так он испугался того шамана-любителя, что грозился его изгнать?

Вовка грустно рассмеялся, в свое время он вешал у себя на кухне карту РФ и отмечал красной кнопкой, куда дошел якутский шаман. Теперь кнопка никуда не перемещалась.

— И этого я тоже не знаю, — поскучнел ФСБ и вдруг понизил голос. — Но есть то, в чем я уверен. Его нельзя проклясть. Ему проклятие, как мертвому припарка. Даже нет, это топливо для его топки. Он этим дышит.

— Что же получается? — я тоже перешел на шепот, тем более что Пежо шел почти неслышно. — Он уже не совсем человек?

— В том-то и дело, — наклонился ко мне ФСБ. — В том-то и дело, что все это человеческое, хотя и кажется бесчеловечным…

Я замолчал. Мне было о чем подумать, хотя странным образом картины, которые бурлили у меня в голове, не обращались в мысли, оставались иллюстрациями к моей жизни. Перемешивались друг с другом. Амур, Фемистокл, Маринка, снова Маринка, опять Маринка, мама, Шура и Мамыра, их кот, опять Маринка, смотрел бы, не отрывался, и опять она, Марк… Я не мог представить его мертвым. И на этих иллюстрациях он ковылял с тростью к любимому креслу, что стояло у него на лоджии, садился и смотрел на весенние кроны парка Сокольники. Оттуда, скорее всего, ему и прилетело…

Мы выбрались из Бронниц, то замедляя ход, то ускоряясь, доехали почти до Коломны и ушли на объездную в сторону городка Озеры. Справа и слева потянулись вперемешку с деревнями и СНТ перелески, ФСБ пересел ближе к водителю и выставил перед собой раскрытую пятерню. Толик повернул направо, мы проехали еще несколько километров и уже в глухом лесу Семеныч вдруг стиснул пятерню в кулак. Там, где только что вздымался прошлогодний засохший борщевик, обозначился съезд, Толик удивленно притормозил, а потом повернул и покатил по узкой асфальтовой полосе между только одевшихся молодой листвой берез и осин.

Я удивленно прищурился. Конечно, стоило отойти от дороги в лесопосадку или в какой-нибудь парк, выехать в лес, привычный слоистый коктейль мельчал, стелился по земле, но оставался, поскольку исходил от людей и расплывался даже туда, где их почти не бывало, но здесь его не было вовсе. Мало того, чем дальше мы ехали, тем сильнее мне казалось, что впереди что-то светится. Не так, как светится та же любовь или надежда над московскими улицами, а чище и проще. Светится и звенит. Едва слышно. Так, словно обрели голос весенние цветы, и их бутоны наконец-то получили возможность заявить о себе не только красками и ароматом.

Автобус выкатил из зарослей и остановился. Асфальт закончился, а дальше простиралась обширная поляна, покрытая плотной и низкой травой, как будто не ведавшей о недавней зиме. В центре поляны стоял одноэтажный бревенчатый дом. За ним кудрявился сад, рядом подрагивал на ветру полиэтилен теплиц, матово поблескивал старенький серый фольксваген-пассат, темнела обвитая диким виноградом беседка. На траве играли трое детей и двое взрослых. Мальчик и девочка размахивали ракетками и удерживали в воздухе волан. А мужчина и женщина забавлялись с малышкой, что подбрасывала вверх большой и легкий мяч в виде глобуса.

И все это не просто издавало свет, а и было светом. То есть, никакого свечения я не увидел, но ощущение тепла, полноты, ясности окатило меня с головы до ног.

— Это Аня Рождественская, — вздохнул ФСБ, открывая дверь и вытаскивая из-под сиденья пакет с гостинцами. — Или Анна Ивановна. С семьей, конечно. Сейчас я переговорю с нею, и, если все сладится, махну рукой. Тогда подойдете.

Он окинул нас взглядом и ткнул пальцем поочередно в меня и в Лизу.

— Ты и ты. Если подниму один палец, только Коля. Если она нам не поможет, тогда я даже не знаю. Я здесь первый раз. Раньше к ней Марк ездил. Да и что он там ездил…

ФСБ зашагал в сторону дома. Хозяйка его уже обернулась, приложила ладонь ко лбу и медленно направилась к Семенычу навстречу. А я посмотрел на склеенные руки и подумал, что пусть так и будет.

— Кто это? — спросил я у Лизки.

— А ты не догадался? — удивилась она. — Жива, конечно. Собственной персоной. Все Подмосковье на ней и изрядные куски прилегающих земель. Мещера. Вологодчина. Кажется, до Смоленска ее епархия.

— Слово неподходящее, — буркнул Вовка. — Епархия.

— Высокое иногда надо принижать, — прошептала Лизка. — Чтобы в пафос не скатиться. Марк, кстати, говорил, чтобы не воспарить. Жива… Я, честно говоря, даже не знаю, есть ли еще кто такой же кроме нее…

— Подождите, — впервые за последние часы мне захотелось разомкнуть руки, взъерошить волосы, почесаться. — Но как же? Она же должна быть в безопасности. Что же получается, ФСБ нам ее сдал?

— Держи карман шире, — грустно хмыкнул Вовка. — Я как-то об этом с Марком говорил. Он вообще к ней на такси ездил. Ну, еще когда только затевалось наше «Общее место». Она может показаться тебе, где угодно. Да хоть в Измайловском парке. Вот мы выедем отсюда и направимся обратно к Мамыре. Мимо Коломны, через Бронницы, Денежниково и так далее. Обратно, кстати, и через Ступино можно. А в следующий раз, если так сложится, поедем, к примеру, куда-нибудь в Лотошино. Или за Можайск. Или в Дубну. И увидим там ту же поляну, тот же дом, тот же сад, ту же беседку. Кстати, когда Марк к ней в последний раз ездил, у нее детей еще не было. Парень или муж уже был. И матушка ее была. А теперь, кажется, осталась только Анна Ивановна. И ее семья.

— Откуда она взялась? — прошептал я.

— Что там тебе сказал этот амур? — вздохнула Лизка. — Что он продукт вторичных верований? Должно же что-то и от первичных происходить?

ФСБ махнул рукой. Мы с Лизкой поднялись и зашагали к беседке.

Вблизи жива выглядела старше, чем издали. Нет, все в ней было молодым — и стан, и улыбка, и рыжие волосы, и конопушки на носу, и овал лица, и зеленоватый озорной взгляд. Но вот тонкие морщинки у глаз и какая-то темнота в глубине зрачков как будто выдавали возраст. Непонятный возраст. Впрочем, тот же Марк говорил, что возраст измеряется не только в длину, но и в глубину.

Она уже сидела с ФСБ в беседке, но, когда мы подошли, встала и дождалась, пока мы сядем. Поздоровалась с Лизкой за руку, отчего та почему-то заплакала, взялась за мои руки. И к моим глазам подступили слезы.

— Сними это, Семеныч, — показала она на скотч.

ФСБ выудил из кармана консервный нож, отщелкнул короткое, в полтора сантиметра, лезвие, перерезал липкую ленту и, отодрав ее с моих запястий вместе с волосами, спрятал в карман. Я поморщился от боли.

— Вот, — развела руками жива. — А вы говорите эпиляция. Иногда полезно попробовать.

Мы с Лизкой заулыбались сквозь слезы.

— Я — Аня, — сказала жива. — Вы — Коля и Лиза. Светлая память Марку.

Мы замерли.

— А теперь, — она придвинулась ко мне, — возьмись руками за скамью и держись, Коля. Будет больно.

Она повела рукой, словно собиралась смахнуть паутину у меня с лица и груди, и вдруг я почувствовал, как сотни или тысячи нитей натянулись в моем теле. В руках, ногах, в голове и спине. В каждом пальце и каждом волосе. И все они устремились туда, откуда вчера из меня вышел наконечник стрелы. И каждая казалась стальной струной. Каждая разрезала мою плоть, калеча меня и вызывая невыносимую боль. И я стиснул зубы, зарычал, застонал, зашипел и потянул на себя скамью, на которой сидел. В глазах у меня потемнело, и сквозь ужасную муку я почему-то смог подумать, что вот так, наверное, выглядит черный взгляд изнутри.

— А ты веселый парень, — засмеялась Аня.

Я открыл глаза и выпустил скамью, доска которой треснула, едва не переломилась по сердцевине. В руке у Ани была та самая стрела. Осязаемая и целая. Древко, куриное перо, алюминиевый наконечник. Только теперь я разглядел, что чайная ложка была раздавлена прессом или просто положена под трамвай. А потом заточена и заострена. Осталось понять, как ее удалось перетащить в призрачный мир, а потом извлечь оттуда.

— И нечего тут понимать, — прошептала Аня и выпустила стрелу, рассматривая кровавый ожог на середине ладони.

Стрела упала на земляной пол беседки и с шипением растворилась, оставив полосу пепла и наконечник.

— Лиза, — посмотрела на мою соседку Аня. — Возьми его. Ты знаешь, как сделать, чтобы отправители думали, что она еще на месте.

— Знаю, — кивнула Лиза и наклонилась за ложкой.

Я взглянул на ладонь живы. Ожога на ней уже не было. Аня несколько раз сжала кулак и устало улыбнулась.

— Многого не скажу… — вздохнула она. — Пришли пятеро. Кажется, ненадолго. Где-то с неделю назад. Или чуть больше. Может быть, они пришли за кем-то? Или за чем-то? Я не могу проглядеть, зачем они пришли. Но, возможно, пришли не в первый раз. Ты, — она посмотрела на меня, — похож на них. Не по привороту, изнутри. Возможно, ты им нужен.

— И что я должен буду для них сделать? — удивился я.

— Ты ничего им не должен, — покачала она головой. — Но ты можешь. Только ты и можешь. А что, мне неведомо. И откуда они пришли и куда уйдут, неведомо. Когда двери открываются, я вижу вошедших, а разглядеть, что за дверями, не всегда успеваю. В этот раз не успела. Коридор длинный и с поворотами.

Она вдруг подмигнула ФСБ, да так, что он улыбнулся.

— На тебе было три приворота, — вновь повернулась она ко мне. — Послушание я сняла. Пробуждение силы без послушания не должно действовать, но трогать я его не стала. Можно вовсе без силы тебя оставить. Сам будешь справляться, как — не знаю. Но самое главное и самое опасное все там же, на месте. Любовный приворот. Его нельзя вот так выдернуть. Это как вспаханную целину перестилать. Бесполезно. Впитался он уже, потому как он не сам по себе, а как повод. Пружинка, которую кудесник стронул. Так что все остальное ты уже сам сделал. Прыгнул в омут и нахлебался.

— И что же… — прошептал я. — Есть ли какой-нибудь выход?

— На твое счастье, есть, — кивнула Аня. — Тут ведь как, если тебя на болоте прихлопывает, уже не выпутаешься. Захлебнешься. А если ты на твердом топчешься, остается надежда, что устоишь. У тебя есть внутри, на что опереться. Едва различимое, но есть. Причем, едва различимое не потому, что мелкое или неважное. Нет. Просто тобой глупость управляет, она глаза тебе застит. Хотя ты вроде уже и опираться начал.

Лизка едва слышно хмыкнула. ФСБ предостерегающе качнул головой. А Аня улыбнулась.

— Так кому как не тебе проглядеть ее? — спросила она. — И не такое проглядывал. Смотри и увидишь.

— Что это? — замотал я головой. — Характер, воля, упорство? Что я должен увидеть?

— Любовь, — прошептала Аня.

— Но я же не люблю никого! — воскликнул я и добавил шепотом, заметив, что ФСБ побледнел. — Не люблю так, чтобы опереться.

— Не любишь? — улыбнулась Аня. — Ой ли…

— Маму разве что… Друзей…

Я чувствовал разочарование и беспомощность.

— Не о той любви я говорю, — вздохнула Аня и поднялась.

И тут же заторопился ФСБ, вскочила на ноги Лизка. Разговор был окончен.

— Нескоро увидимся, — кивнула Семеновичу жива. — Скорее всего, нескоро. Если только… — она запнулась на мгновение. — Ладно, а то накликаю. Но вы должны справиться, хотя и не совсем. Марка вашего нет. Насчет Петьки один туман, хотя и грязь там какая-то. Но это не значит, что Петьку не надо искать.

Видно было, что ФСБ не очень-то понял, что она ему сказала, но он кивнул и стал выбираться из беседки.

— Останься на минуту, — повернулась ко мне Аня.

ФСБ и Лизка уже шли к автобусу. Лизка с тревогой оглядывалась.

— Спрашивай, — сказала она.

— Не обижу тебя? — прошептал я.

— Спрашивай, — повторила Аня.

— Не знаю, видно ли тебе отсюда… — начал я, — но там… в Москве. Все плохо. Не с нашей работой плохо и, может быть, даже не вот с этой проблемой, с Марком, с Петькой, со стрелой. А вообще. Когда я смотрю на Москву, я вижу черные… бугры. И они растут. И то, что творится там… Это неправильно. Как ты это терпишь?

Словно тень пробежала по ее лицу. Она выждала несколько секунд, выдохнула, затем улыбнулась:

— Кто тебе сказал, что я терплю? Хотя, терплю, конечно, поскольку избыть это не в силах. Только ты должен понять, что дело не в этих черных курящихся столбах или буграх, а в равнине, на которую они опираются, хотя и произрастают они из глубины. Дело в людях, что живут здесь. А теперь представь, что всю эту равнину затопит на высоту тех столбов. Затопит черным. Представь, что они сольются в одно. Подумай об этом. О том, почему они не сливаются… Удачи тебе, Коля!

— Прости меня, — прошептал я, выходя из беседки.

— Им нужно то, что ты умеешь, — сказала она мне вслед. — А что им нужно здесь, я не знаю. Прости и ты меня.

Я оглянулся, поклонился ей и пошел к автобусу.

— Что ты у нее спрашивал? — спросила меня Лизка.

— По существу, тоже самое, — ответил я. — Об общем месте.

— Твою же мать… — огорчилась Лизка.

— Ты зануда, — сказал Вовка.

— Может быть и так, — задумался ФСБ. — Но он нам нужен.

«Не только вам», — подумал я.

Глава девятая. Пауза

Мы вернулись к Мамыре к обеду. Разговора на обратном пути не получилось. Каждый обдумывал произошедшее. Вовка уставился в окно, сцепившись пальцами с Лизкой. Она посматривала то на меня, то на Вовку. ФСБ листал что-то у себя на андроиде. Толик рулил машиной, время от времени поглядывая в салонное зеркало. Я мучительно пытался составить в голове план действий. Мне казалось, что необходимо расписать ближайшие дни если не по минутам, то по часам. Но мои спутники словно поставили время на паузу. Да и у меня в голове все путалось. Я думал об этих пятерых чужаках, корил себя, что не спросил у живы о Наташе Ли, тут же мотал головой, к чему спрашивать о мелких подробностях, прикидывал, что один из пятерки явно тот худой человек, что следил за мной, второй, точнее, вторая — та женщина. Значит, есть еще трое. И убит Марк. Чьих это рук дело? И что с Петькой? Тоже убит? А если он жив, почему не удается его проглядеть? И что эта пятерка все-таки замышляет? И вот еще, как они призвали амура? Нам он за прошедшие двенадцать лет ни разу не попадался… Да и вообще, как можно призвать кого-то из пакости, если ты не знаешь, как его зовут и где его искать? И откуда пришли эти чужаки? Что значит — «коридор длинный и с поворотами»? И почему именно я им нужен? Как это связано с моими способностями? И есть ли они у меня? Или я могу что-то увидеть, что не могут увидеть они? И что я должен увидеть? И почему живу не особенно взволновал приход этих чужаков? Если они сильные колдуны, они ведь могут натворить здесь дел? С чего она взяла, что они уберутся? И что я вообще могу знать о том, что такое — оказаться на ее месте? Чего-чего, а уж себе я такой участи точно не хотел бы.

Я пытался упорядочить в голове весь этот сумбур, но раз за разом возвращался к другим словам Ани — словам о том, что у меня внутри есть то, на что можно опереться. О том, чего я еще не разглядел. Что бы это могло быть? Институтское увлечение? Нет же… Ничего не осталось кроме недоумения, как я мог в такое вляпаться? Урок на всю жизнь. Еще что? Лизка? Нет конечно, у нее своя жизнь, мы просто друзья. Маринка? Ну так не было у нас ничего. Или застывать столбом при ее виде уже достаточно, чтобы опереться? На что опираться? На сладостные мечты? На фантом? А что потом? Прилипнуть к этим мечтам или поскользнуться на них? И что значат слова, что я уже начал опираться? О чем она?

ФСБ подал голос уже почти в Видном. Перестал теребить телефон, посмотрел на Лизку. Она толкнула Вовку.

— Значит так, — сунул телефон в карман ФСБ. — Марина зря времени не теряла. Леню потеребила, хотя он занят, сама справки навела. Порылась в наших учетах. Первое — предупреждены, напуганы или предостережены не все колдуны или знахари, а только те, с которыми мы работали. Так или иначе. Консультировались, сотрудничали, помогали или сами просили о помощи. Причем, только те, с кем контачили примерно в последние пять лет. Кстати, Савелий это подтверждает. Не поголовно накрыло колдунов, хотя их в Москве, сразу скажем, не десятки, а поменьше. О чем это говорит?

— Мы первопричина, — сказала Лизка.

— Через Петьку, — прошептал Вовка. — Все замыкается на нас. А Петька как раз с нами пять лет.

— Кто у него в Москве? — спросил ФСБ.

— Мать и отец, — прищурилась Лизка. — Престарелые уже. Адрес у меня есть, я там не бывала, но найдем. Другой вопрос, с чего начать разговор?

— Это просто, — почесал затылок Вовка. — Не вышел на работу, пропал куда-то, что случилось? Для них он, кажется, по легенде что-то вроде курьера или сопровождающего грузов?

— Он с родителями не живет, — подал голос с водительского сиденья Толик. — Я его пару раз отвозил на Алтушку. Женщина у него там. Думаю, что найду.

— Когда мы его в последний раз видели? — спросил ФСБ.

— Созванивались в среду, — нахмурился Вовка. — Эта неделя у нас была подземная, объезжали все ветки метро, пошел слух, что пакость к жаре под землю кочует. До жары еще месяц, а она норовит в метро укрыться. Да и что там у нас за жара… Петька до обеда, я после обеда. В среду обговорили маршруты, решили созвониться в пятницу вечером или в субботу утром, а там уже… Да ничего нового, обычная текучка. Да и пакости не так чтобы… Если и есть она там, то не высовывается попусту. Ложная тревога, можно сказать. Зря время потеряли…

— Значит, отсчет будем вести со среды, — сказал ФСБ. — Чужаки, получается, пришли неделю назад. А Петька мог пропасть уже дней пять как. Маринка попытается получить информацию о его звонках или смс, но его телефон вне зоны доступа. Или выключен.

— И эта Наташа Ли, ролик с которой мы смотрели ночью, тоже очнулась неделю назад, — заметил Вовка. — Но сейчас важнее, конечно, Петька.

— Вот что, — вздохнула Лизка и обернулась к водителю. — Толик! Потерпишь без кухни Мамыры и без красоты ее дочери сегодня? Обойдемся фастфудом?

— С трудом, — вздохнул Толик. — Но я все понимаю.

— Тогда мы высаживаем вас и за работу, — сказала Лизка.

— Присматривайте за Димкой, — улыбнулся Вовка. — Что там с Леней?

— Леня работает, — ответил ФСБ. — Марк уже в морге, похороны в среду. Троекуровское. Будьте осторожнее и, если что, сразу связывайтесь с Мариной.

— Она так и будет здесь? — спросила Лизка. — Я к чему, надо посмотреть, о каких запасных точках известно было Петьке. И что делать с офисом?

— С офисом ничего делать не надо, — успокаивающе махнул рукой ФСБ. — Аренда оплачена на два месяца вперед, на дверях табличка «Ремонт», да и стекло залеплено пергаментом в краске. Все оборудование вывезено. На офисном телефоне вежливый автоответчик. Марина все закруглила еще в субботу к обеду. Образцовый сотрудник!

Почему-то ФСБ посмотрел на меня.

— Марина молодец, — развел я руками.

— Приехали, — обернулся Толик.

Мы вышли из автобуса, и он сразу укатил. ФСБ вздохнул и подошел к высокому забору, бросив мне, прежде чем нажать на звонок:

— Мы с Мамырой в одном подъезде жили. Она младше меня где-то лет на двадцать пять. Я ее помню еще малышкой лет двух. Трудно было не заметить, она меня обзывала «дядя-колдун», когда я еще и сам об этом не подозревал. Ее Шурка — поздний ребенок. Выбрала она для нее отца по каким-то собственным параметрам, понесла, родила, а ему, полагаю, даже не сказала о том, что у него дочь появилась. Вот так тоже бывает.

— Зачем мне это знать? — спросил я.

— Я не отец Шурке, — объяснил ФСБ. — Хотя и не отказался бы.

— Вы мысли читаете? — удивился я.

— Нет, к счастью, — засмеялся он. — Просто иногда мне кажется, что та двухлетняя кроха, что превратилась в Мамыру, инициировала меня. Сделала тем, кто я есть. И отчасти привела вот ко всему этому. Я не про нынешние беды, конечно.

— Меня вот никто не инициировал, — вздохнул я. — И соседи у меня были обыкновенными. Я еще думал, что у меня с глазами непорядок. Ну, сбой какой-то. Мало ли…

— Ты уже придумал, что нам дальше делать? — посмотрел на меня ФСБ.

— Думаю, — пожал я плечами.

— Кто там? — послышался за дверью голос Шуры.

— Борисов и Макин, — ответил ФСБ. — Надо будет глазок вкрутить, что ли. Открывай, Солнце.

***

ФСБ куда-то сразу ушел, и я остался в горнице один за огромным столом. Из кухни появилась Шура с подносом, и я стал завтракать и обедать одновременно. Она села напротив и подперла подбородок ладонью.

— Где все? — спросил я между куриным бульоном и макаронами по-флотски.

— Леня с утра уехал, а Лиза и Володя были с вами, я так поняла, что отправились по делам с Толиком, — сказала Шура. — Мама с ФСБ ушли советоваться на веранду, а Марина и Димка обосновались в летнем домике, там теперь что-то вроде диспетчерской, так что вечером я вам постелю как раз на веранде. Уже тепло.

— Мы же на «ты», Шура, — напомнил я ей. — Тебе сколько лет?

— Восемнадцать, — гордо сказала она. — Я, как и Володя. Будущий филолог. МГПУ. Второй курс. Завтра меня здесь не будет до вечера.

— Далеко добираться, — заметил я. — Это ж… за ВДНХ?

— Да, — вздохнула Шура. — Но это только теперь, пока вы здесь. Так-то у меня место есть в общаге.

— А как тебе больше нравится? — спросил я. — Шура или Александра?

— Саша, — прошептала она, покосившись на входную дверь. — Подруги зовут меня Сашенька. Саша — лучше всего, нежнее. Но маме нравится Шура, так что здесь я Шура.

— Шурик! — с радостной улыбкой в горнице появился Димка, но, завидев меня, тут же стер улыбку. — Здравствуйте, дядя Коля. Доброе утро и добрый день.

— Привет, Дима, — отозвался я, чувствуя себя стариком.

— Шур, — повернулся Димка к хозяйке. — Я за термосом с чаем, плюшки уже отнес. И ты еще обещала прийти посмотреть, как мы устроились!

— Держи! — сунула она ему в руки термос.

— Дядя Коля, — прошипел мне Димка. — У Маринки комп в десять раз круче, чем у меня. Я не думал, что такие бывают. И интернет здесь очень хороший. ФСБ не поскупился. Все летает! Заглядывайте, Марина будет рада.

Димка исчез, а я посмотрел на Шуру, которая поставила передо мной чашку чая и блюдо с плюшками и явно собиралась последовать за младшим Ушковым:

— А с горячей водой как у вас?

— Тоже летает, — улыбнулась Шура. — У нас бойлер, но можешь лить, сколько надо. Семеныч сказал, что на этом экономить мы не будем.

***

Я отыскал свой рюкзак тут же, за баулами Ушковых у дивана и отправился в душ. Значит, Марина будет рада. Хорошо, если так. Как-то все невовремя. Разве так налаживаются отношения? Фигурально выражаясь, под бомбами. Тьфу, типун мне на язык. Какие бомбы? Бомбы не здесь… А если подумать, когда еще? Другой вопрос, что если все это ради опоры, которая поможет устоять против любовного приворота, то получается как-то нечестно.

Я почистил зубы, побрился, встал под душ и уже под струями теплой воды представил себе Маринку. Как она сидит в офисе. Или как играет с нами в волейбол во время наших выездов на природу. Как вместе с Димкой, который был еще меньше нынешнего, жарит шашлык. Как прислушивается к советам Лизки в области ведьмовского искусства. Ни разу я ничего такого ведьмовского в Маринке не замечал. В чем выражался ее талант? Метлы у нее в офисе точно не было. Впрочем, ее и у Лизки не было. И вообще это все сказки. Кто-то сказал, что любовь имеет много признаков, но один из них — желание прикасаться к человеку. Я закрыл глаза и вспомнил случай, когда мы ездили в какое-то отдаленное хозяйство, где можно было покататься на лошадях. Прошлой осенью. Ну точно! Петька чуть не свалился с лошади, обозлился еще тогда, а Лизка оказалась умелой наездницей и обучала и меня, и Вовку, и Димку, и Маринку. А когда Маринка выбиралась из седла, я шагнул к ней и поймал ее на руки. И замер. И она замерла. И даже как-то так странно вздохнула, словно всхлипнула, а потом отдышалась и спросила с улыбкой:

— Ну?

А я поставил ее на траву и сказал:

— Ты супер, Маринка!

Боже, каким же я был мудаком. Чего мне тогда хотелось? Вот так стоять минуту, две, десять, час, всю жизнь. А я отделался «супером». Блин. И почему это был?

Я вылез из-под душа, вытерся и переоделся в свежее. Потом вышел на веранду, ФСБ и Мамыры на которой уже не было. Присел в углу и стал перебирать в голове произошедшее за сегодняшний день. Мне почему-то казалось, что я упустил что-то главное. Или же во всяком случае очень важное…

И так… Петька с нами уже пять лет. Высокий, крепкий, старше меня всего на год. По образованию какой-то там инженер. Занимался инспекциями в области котлонадзора. Разведенный, но без детей. Прибился к нам, когда на очередном объекте посмотрел на наши потуги выкурить из бойлерной барабашку, так мы называем съехавших с разума домовых, и сразу постучал по вентиляционному коробу — он здесь. Так и оказалось. Потом один раз с нами прокатился, другой, и так и остался. Деньги те же, даже еще и иногда побольше, чем на его прежней работе, а объекты куда интереснее. Романтика опять же. Таинственность! Мамыра заглянула к нам в офис, посмотрела на него, поморщилась и сказала, что сойдет, детей с ним не крестить. Он еще обиделся тогда, назвал ее за глаза старой мымрой, но Маринка быстро ему рот заткнула.

Мне он тоже тогда не понравился. Показался не то, чтобы слишком обстоятельным, а каким-то вульгарным и самодовольным. Ухмылялся вечно с таким видом, что казалось, будто он никому не верит и никому не даст себя провести. Хотя и вкалывал так, что даже Вовка рядом язык на плечо выкатывал. Трудяга. А вот когда началось то, что Петька упорно до последнего дня называл ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡, стало ясно, в чем мы с ним не совпадаем. ≡≡, ≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡, ≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡. Но про своего дальнего родственника, что отправился, как обронил Петька, за монетой и хабаром, сказал, что все это только бизнес, ничего личного. Леня тогда чуть сигарету не проглотил, а Вовка задумчиво почесал виски и переспросил:

— ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡? ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡?

— А хоть бы и бесплатно, — вдогонку Вовкиной реплике крякнул Леня. — ≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡≡≡≡≡≡! ≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡! ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡! ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡! Ничего личного? Так что ли?

Я решил в спор не встревать, что-то засосало в животе и захотелось вмазать Петьке с разворота в рожу. Впечатать нос в его узкую презрительную физиономию, а потом взять его за шиворот и вышвырнуть из нашего крохотного офиса, где мы собрались выпить кофе, на Селезневскую. Навсегда. А то и под колеса. Хотя и вряд ли я с ним справился бы, все-таки здоров он. Маринка еще на меня тогда так испуганно посмотрела, наверное, что-то нарисовалось у меня на лице.

— Стоп! — поднял руки Петька. — ≡ ≡≡≡, ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡? Я за своего троюродного родича повествую. ≡≡, ≡≡≡ ≡≡, ≡≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡? И что ему делать, если родина сказала — надо?

— А если она ему скажет в окно прыгать? — с интонациями моей бывшей классной хмыкнул Леня.

— И что это такое, родина? — прошептала Маринка. — Человек, что ли какой? Маменька престарелая? Или икона какая? ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡?

— Детский сад, штаны на лямках, — плюнул Петька и вышел, бросив через плечо. — Работать надо, а не языками чесать.

Потом много еще чего было, ≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡, ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡ — ≡≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡, ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡, когда Маринка в очередной раз заплакала у компьютера, Петька и сказал те самые слова:

— Как бы мы ни трепыхались, нам скоро настанет белый пушной зверек. И поделом.

Потом он их много раз повторял — проникновенно, с чувством и с разными добавками. Ни разу не пытался доказать, ≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡. Ни разу не заикнулся о «≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡». Но в первый раз он произнес эти слова с сожалением. Как будто проиграла его команда. ≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡, ≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡ ≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡. Бред, конечно. ≡≡≡≡≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡. Другое важно, что мы занимаемся мелкой пакостью, а в это время ≡≡≡-≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡. Да и не где-то, а рядом.

Я согнулся, уткнулся лбом в собственные колени. Как там сказал ФСБ? Когда мы боремся с мелким злом, мы умаляем и большое? Но ведь можно и по-другому повернуть. Пока мы боремся с мелким злом, большое растет и пожирает всех, до кого дотянется. А мы на метро катаемся, выглядываем пакость, которая норовит под землей укрыться…

Стоп…

Это было то самое. Я похлопал по карманам, проверил телефон, бумажник, закинул на спину рюкзак, вышел из веранды. По тропинке от садового домика шел ФСБ.

— Нашел себе дело, — сказал я. — Сейчас зайду, посмотрю, как у ребят дела, и поеду. Я так понял, к маршрутке направо? А там погляжу. Может, возьму у мамки ее старенькую Тойоту. Она все равно никуда не ездит. На ночь буду оседать на своей точке, о ней, кроме Вовки, никто не знает. Петька так уж точно. Или в машине переночую, уже тепло.

— Какое дело? — нахмурился ФСБ.

— Так вы же вместе со мной Вовку слушали, — улыбнулся я. — Слушали, да не услышали? И я не услышал сразу, но прорезалось чуть позже. Отчего Вовка с Петькой прошедшую неделю на метро катались? Что с пакостью приключилось как раз с начала недели, когда и чужаки к нам прибыли? Помните? «До жары еще месяц, а она норовит под землей укрыться». Узнаю, чем пакость напугана, картина и прояснится. Может это и ложная тревога, но вы же сами говорили — совпадений не бывает. Так что… Связь через мессенджер.

— Елки-палки, — оживился ФСБ. — А ведь точно! Узнаю друга Колю. Тогда вот, держи.

Он вытащил из кармана тот самый наконечник из ложки. Он был подвешен на черный шнурок, обмотан красной шелковой ниткой с редкими черными бисеринами и чем-то вымазан с одной стороны.

— Лизке сейчас не до этого, — вздохнул ФСБ, — поэтому раритет я у нее забрал. Все ж таки она у нас не единственная ведьма. Маринка все сладила. Тут и защитное заклинание, и личное поручительство, и, как сказал Димка, непреложный обет. Вот, с этой стороны ее кровь. Поможет выстоять. Я проверил, сделано все на совесть, в лучшем виде. Осталось только каплю твоей крови на обороте оставить. Но уж будь молодцом. Если полетишь в пропасть, и Маринку за собой увлечешь.

— А если поднимусь в горние выси? — усмехнулся я, рассекая острым краем собственную ладонь.

— Ты бы не торопился в горние выси, — посоветовал мне ФСБ, протягивая коробочку с бактерицидным пластырем. — А вот насчет попарить в восходящих потоках, это у Маринки надо спрашивать. Тут все только по взаимности.

В тесном домике я обнаружил весь боевой остаток «Общего места». Мамыра сидела с Шурой на кровати и шепталась о чем-то, а Маринка с Димкой соединились плечами над клавиатурой у монитора. Тут же лежали два раскрытых ноутбука и поблескивал огнями гигантский системный блок, окруженный таинственными прибамбасами. Ну точно, все наше офисное хозяйство. Хотя нет, шлема виртуальной реальности не было. Откуда он взялся? Неужели ФСБ раскошелился? Вряд ли Ушковы могли его себе позволить…

— Дядя Коля! — опять надавил мне на больное Димка. — Это просто огонь!

Маринка посмотрела на меня с тревогой и как будто с болью. Шура с улыбкой, Мамыра с интересом.

— Ирина Ивановна, — поймал я ее взгляд. — Помните тогда в офисе? Ну, пять лет назад. Когда вы приходили на Петьку посмотреть? Вы еще сказали, что сойдет, детей с ним не крестить. Что это значило?

— То и значило, — нахмурилась Мамыра. — Показался он мне человеком-губкой. Отжатое не разглядишь, а то, что впитывается, от близких зависит. Мы же стали его близкими? Да и о чем речь-то? Он же всего лишь должен был чутье свое демонстрировать. Таких, как он — пятеро из десяти.

— Чутье? — вздохнул я и покачал головой, вспомнив о черных столбах. — Если таких, как он, пятеро из десяти, губок в смысле, то кранты нашей стране.

— Сейчас время о других странах беспокоиться, — прошептала Маринка, блеснув глазами. — Что не отменяет, конечно…

— Спасибо тебе! — сказал я Маринке, прижал к губам заостренную ложку и отправил ее в ворот футболки. Похлопал себя по груди и добавил:

— Появился фронт работ под мое умение. Кажется, я в полном порядке. Сегодня уже не появлюсь, а там буду звонить.

— Я открыла новый чат в телеграме, — сказала Маринка. — Служебный. Вот, сбрасываю.

В кармане у меня тренькнул телефон. Порядок. Я хотел было уже идти, но вдруг разглядел руку Маринки на мышке. Тыльная сторона ее была заклеена свежим пластырем, через который проступала красное пятно. Я шагнул вперед, наклонился и поцеловал эту руку. А она наклонилась и прижалась ко мне губами, обняв меня другой рукой.

И я сразу почувствовал себя мерзавцем. Захлебнувшимся от счастья мерзавцем, мерзость из которого уносит откатывающейся волной. Слепцом уж точно. Маринка у нас работает уже семь лет. Больше, чем Петька. Пришла шестнадцатилетней сразу после школы. ФСБ за руку ее привел. Заочно закончила радиотехнический. Трудяга. Отличница! Гермиона Грейнджер, блин! Я ее поначалу вообще, как ребенка воспринимал. И вот что из нее получилось. А что получилось из меня? Идиот! Без вариантов…

Глава десятая. Пакость

Я позвонил маме и сказал, что заберу машину, но домой заходить не буду. Попросил вынести ключи. Из такси я вылез примерно в четыре часа дня. Радуясь весне и близкому лету, во дворе играли дети. Казалось, что жизнь идет своим чередом. Я закрыл глаза ≡ ≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡ ≡≡≡ ≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡≡, ≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡. ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡. ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡. А ведь не так уж далеко отсюда именно так и происходит. И уже довольно долго.

Мама появилась через минуту. Она тащила большую картонную коробку.

— Мама! — метнулся я к ней. — Мне нужны были только ключи!

— Тебе только ключи, а кому-то и еще кое-что, — хмыкнула мама. — Или кое-кто!

Я открыл коробку. Кто-то другой мог бы сказать, что она почти пуста, разве что дно ее занято подушкой, еще одна маленькая подушка лежит рядом, и все это сверху накрыто шерстяным платком, пакетом с пирогами и пластиковой бутылкой вишневого сока, но я-то видел, что на всем этом великолепии вальяжно разлегся мой приятель Фемистокл.

— Вот, — развела руками мама. — Позвонила Иринка, сказала, что ты не против. Я, конечно, погрустила немного, но он же не собака, он сам выбирает, где ему жить.

— Сам выбираю, — пробубнил с набитым ртом Фемистокл. — Хотя и грущу.

— И там нормальный дом, — смахнула слезу мама. — Опять же защита нужна. Я даже дала ему поговорить по телефону с Иринкой. Они уже все обсудили. Я его буду навещать. И ты тоже должен будешь туда заглядывать.

— Обязательно, — пообещал я, беря у мамы ключи и открывая левую дверь нашей видавшей виды голубой Короллы-Универсал. — Только сегодня я уже туда вряд ли попаду.

— А ничего страшного, — замахала руками мама. — Он пока с тобой покатается.

Мы обнялись, и я коротко пересказал ей наше путешествие к Ане Рождественской. Это ее и обрадовало, и насторожило. Что-то такое появилось у нее в лице, что я счел излишним родительским беспокойством. Напоследок я пообещал ей быть осторожным, мама наклонилась над коробкой и чмокнула Фемистокла в затылок, обняла меня и поцеловала в щеку, а после этого махала нам рукой, пока я не отъехал.

— Хорошая она у тебя, — вздохнул домовой, высовываясь из коробки, вытирая губы и закручивая бутылку с соком. — А Иринка хорошая?

— Очень, — ответил я, выруливая в центр. — Не хуже моей мамы. Конечно, для меня мама лучше всех, но для тебя будет не хуже. Если что, она видит всех насквозь.

— А мне чего волноваться? — распахнул рубаху и показал волосатую грудь Фемистокл. — Вот он я. Весь на виду. Как мне ее лучше называть? Иринка? Или Ира? Или Ирина Ивановна? Мама твоя наказала спросить у нее самой.

— Можешь не спрашивать, — усмехнулся я. — Все близкие называют ее Мамыра. А ты будешь одним из самых близких. У нее еще дочь есть. Ее Мамыра Шурой зовет. Хорошая девушка. Только ей нравится, когда ее называют Сашей. Она, кстати, тоже глазастая. Думаю, невидимость тебе там не грозит.

— Да уж забыл я, что такое невидимость, — фыркнул Фемистокл. — Мама твоя глазастая. Ты еще глазастей. Чего уж там. Теперь главное, ничего не перепутать. Мамыра и Саша. Мамыра и Саша. Мамыра и Саша. Слушай…

Фемистокл вытянул шею, стал приглядываться к проезжающим машинам, к высоткам.

— Ты меня сильно не отвлекай, — попросил я, крепко держась за руль. — Я, конечно, Москву как свои пять пальцев, но водительской практики у меня немного. А из-за руля все немного по-другому выглядит.

— Я о важном спросить хотел, — проскрипел Фемистокл. — Почему меня не видят? Ну, большинство людей? Таких как я? И почему я вижу всё или почти всё?

— Ты знаешь, что такое радио? — спросил я.

— Мама твоя включала, — оживился Фемистокл. — Забавная штука.

— Все, что мы видим — это свет, — попытался я изобразить Вовкиного отца, читающего лекцию. — Свет — это волны. Так называется. Не в блюдечке, когда ты на чай дуешь, а в воздухе. Они есть видимые и есть… невидимые. Радио — невидимые. Смотри.

Я включил радио и крутанул ручку настройки. Одна станция, другая, третья, между ними шипенье.

— Видишь, они все у меня в приемнике, но все по отдельности, не смешиваются. Так и мы с вами. Мы по отдельности. Как разные станции в одном приемнике. Просто наши миры совпадают в чем-то. Рельеф там, полости, иногда здания, если они давно стоят. А ваш народ юркий. Может жить и там, и там. Но здесь он невидим для большинства людей, потому что как раз в этом мы не совпадаем.

Я снова крутанул ручку приемника.

— Понимаешь? Кто-то может видеть невидимое. Ну, слушать сразу две станции. Это просто способность.

— Так же с ума можно сойти? — нахмурился Фемистокл.

— Случалось, — кивнул я. — У нас… был такой сотрудник, Марк. Он рассказывал, что некоторые лишались рассудка. Но я не должен. Хотя такая способность у меня есть. Не в смысле сойти с ума, а в смысле видеть.

— А у меня? — расширил глаза Фемистокл.

— Ну, я не знаю, — засмеялся я. — Может, тебе прогуляться надо в твой мир, а может, ты сразу два мира глазами плюсуешь. В любом случае, это не болезнь и не недостаток. Просто такое у тебя устройство.

Домовой примолк на время, а я рулил и думал, что воскресенье получилось какое-то слишком уж длинное. Как будто целая жизнь в него вместилась. И еще не вечер, хотя вечер уже близко.

— Послушай, — пробормотал Фемистокл, рассматривая следующий пирожок. — А среди людей есть плохие?

— Полно, — ответил я. — Воры, убийцы, лжецы, негодяи, насильники и так далее. Ну, не каждый второй, но достаточно.

— И как вы их называете? — спросил домовой.

— Так и называем, — пожал я плечами. — Преступниками. Хотя, это только по решению суда, если уж как положено. А так… Мерзавцами. Много названий. Но понимаешь, по сути, они все тоже люди.

— Странно, — задумался Фемистокл. — Вот из нас ведь не все плохие? А вы нас всех скопом причисляете к пакости.

— Подожди, — мне отчего-то стало неловко. — Но я же тебя не причисляю к пакости?

— Это плохая отговорка, — заметил домовой. — Мама твоя как раз об этом сказала соседу, когда он к ней заходил за молоком. У них там ребенок, а они купить не успели. Или вроде как денег нет. Не знаю, они там наверху ругаются постоянно. И у них с твоей мамой у двери какой-то разговор образовался. И он ей начал, что мол какая ты Макина? У тебя на лице написано, что ты еврейка. Или муж твой был еврей. Посмотри на сына своего! Я ничего против не имею, но почему Макина? А мама твоя ему так спокойно-спокойно — Да хоть Иванова! Что же это получается, соседушка, Илья Сергеевич, ты, оказывается, антисемит?

— А он? — напрягся я.

— А он вдруг извиняться начал, — хмыкнул Фемистокл. — Не знаю, почему. Думаю, что у твоей мамы силушка есть. В глазах или еще как. Может, она пальцами щелкнула. Так он сказал, что нет. Что не антисемит. Что у него даже на работе в ЖЭКе техник, который еврей, друг.

— А мама? — спросил я.

— У тебя замечательная мама, — вздохнул домовой. — Она дала ему молоко и закрыла дверь. Сначала, правда, сказала про отговорку. А потом мне повторила, что это плохая отговорка. Ну, что у меня даже друг есть еврей. В твоем случае, это тоже не очень. Что ты меня не причисляешь к пакости. Исключение делаешь.

— Прости, — замотал я головой. — Как-то не задумывался. И как же вас надо называть?

— Не знаю, — зевнул Фемистокл. — Мы как-то и без названия обходимся. Вот звери в лесу? Думаешь, названия какие используют? Мы, конечно, не звери, и в лесу я не был еще, но все-таки? Или я еще молод, не все знаю.

— Тайный народ подойдет? — спросил я.

— А что? — оживился домовой. — Мне нравится. Но это если скопом. А если по одному?

— Я подумаю, — пообещал я. — А еще что тебе мама сказала?

— Сказала, что всегда разговаривать нужно, — снова зевнул Фемистокл. — Разговор лучше, чем война. Но, если, к примеру, тебя жидовкой обозвали, нужно сразу бить в пятак.

— Куда? — удивился я.

— Я тоже переспросил, — признался домовой и нажал пальцем на свой нос-картошкой. — Оказывается, пятак — это здесь.

На мгновение я представил, что у меня появляется семья, дети, для мамы, значит, внуки, и в какой-то момент она начинает заниматься их воспитанием. Наряду с родителями, конечно. Нет, если серьезно, все это довольно неожиданно, но с точки зрения педагогики, кажется, верно. Во всяком случае, я бы с таким подходом согласился.

***

До Ростокинского проезда я добрался уже в темноте. Все-таки даже воскресный вечер не баловал меня свободными трассами, да и навигатора у меня не было. Можно было бы оживить его на андроиде, но не люблю я маленькие экраны. Краем глаза я посмотрел у Толика навигатор в Пежо, вот это дело — панорама, улицы, пробки, красота, не езда, а сплошное удовольствие. Еще и попискивает в нужных местах. Так и будет, сначала гаишники, потом видеокамеры, а чуть позже БПЛА с радарами и штрафными талонами. А может, и с прикрепленным боезапасом. Превысил скорость, начинай петлять по дороге, а то присадит фугасным.

По дороге я прикупил большой пакет сушек, две пачки чая и кусковой сахар, но не рафинад. Пришлось порыскать, но написал в чат, Маринка для меня нашла. Ну и, конечно, коньяку. Не самого дорогого, но приличного. Когда-то мой будущий собеседник обожал «Слынчев бряг». Где его теперь взять? Я ехал к Венику.

— Кто такой Веник? — спросил Фемистокл, который успел и выспаться, и поковырять в носу, и спеть, как оказалось, свою любимую песню «О сколько их упало в эту бездну», и подивиться ночной Москве, обратившейся в монпансье веселых огней.

— Кто-то вроде тебя, — пожал я плечами. — Выходец из тайного народа. Назвал бы тайником, но у этого слова другая коннотация. Или дефиниция.

Блин, в машине явно не хватало Вовки.

— А Коннотация это кто? — спросил Фемистокл. — И Дефиниция?

— Забей, — отмахнулся я. — Этих девушек я зря упомянул. Их там сегодня не будет. Только Веник. И это не сокращение от Вениамина или Венедикта. Веником назвали сразу, как пригрелся. Он бывший банник. В бане вениками парятся. Сейчас уже Веник стар стал, да и последняя его баня… Короче, новые времена, был наезд, баню подожгли, и Веник остался без дома. Ну и я ему посодействовал. Местечко так себе, но ему нравится.

Я развернулся на трамвайном треугольнике, проехал еще немного по Ростокинскому и остановился возле трансформаторной будки.

— Мать твою… — поморщился Фемистокл, разглядывая табличку на будке. — «15А. строение 1».

— Ничего-ничего, — приободрил я домовенка. — Внутри там очень даже неплохо. Для домового, конечно. Если на нашем уровне, не очень, признаюсь. Но он редко высовывается.

На стук в синюю дверь никто не ответил. Тогда я присел, припал ртом к замочной скважине и отчетливо сказал:

— Веник! Свои! С гостинцами!

Замок заскрежетал почти сразу. Когда дверь открылась, за ней обнаружился седой и удивительно лохматый домовой ростом мне примерно по колено. Он был обут в стоптанные валенки, ватные штаны и телогрейку с обрезанными рукавами. На шее у него болтались наушники, на груди висел плеер. Из наушников едва слышно долетал «Сплин» — «Шел чудак, раскаленному солнцу подставив нагретый чердак». В руке Веник держал керосиновую лампу.

— Что же это ты с керосином? — удивился я. — Сидишь, можно сказать, на электричестве и жжешь горючку?

— Привычка, — хмыкнул Веник, убавляя звук и погружая руку в седые кудри, с которыми он был похож на переросший репей. — Давно не заглядывал, Коля.

— Оказии не было, дорогой, — показал я ему пакет с сушками. — А теперь и надобность образовалась.

— А с тобой кто? — ткнул он пальцем в Фемистокла, который на его фоне казался франтом. — Стажер? Или вроде меня? Ладно, чего стоять? Пошли.

— Вроде тебя, — сказал я, наклоняясь и закрывая за собой дверь. — Приятель мой Фемистокл. Везу на новое место жительство. И вот решили заглянуть. Как ты тут устроился-то? Даже окон нет. Какие-то решетки-жалюзи вместо окон. Я же тебе предлагал законопатить. Сейчас-то прохладно, а зимой что?

— Ты-то хоть меня не позорь? — оглянулся Веник между двумя распределительными щитами. — Или думаешь, что я способа не знаю? Это я в последние годы в больших банях блаженствовал, а по молодости все в частных. А их топят раз в неделю. И то в лучшем случае. Тебе надо в тонкое шагнуть. Ты же уже был у меня? Да и не раз. Помнишь, как я тебя учил?

Я помнил, только старался не повторять этот опыт. Выворачивало меня от него наизнанку.

— Ну, — сдвинул брови Веник. — Давай, вспоминай науку. А ты, Фима, — он посмотрел на Фемистокла, — учись. По природе тебе такое легко дастся, но я же вижу, из молодых ты, неученых. Так что все польза.

Я чуть прищурился, отметил в сумятице коктейля светлую фигуру Веника, что напольный светильник напоминал, разглядел собственную тень, опять удивившись, что передо мной она, а не позади, и наступил на нее, стараясь придавить ногой, чтобы не ускользнула никуда, и снова определил самое темное место, и опять шагнул, чувствуя, как подступает тошнота, и так еще раз пять, пока меня не пробил пот, и я вдруг не оказался словно на ночной поляне. Над головой сияли яркие звезды, серебрились ночные облака и явно собиралась выкатиться луна. Впереди стояла детская палатка, кажется, из покинувшей страну Икеи, и под разноцветным тентом что-то светилось.

— Калорифер у меня там, — хмыкнул Веник, поднимая керосиновую лампу. — Веришь, сумел протащить кабель сюда со щита. А вот с интернетом пока не получается, роутер дурит что-то. Какие-то наводки на стыке с тонким. Чего ежишься? Тут всегда примерно плюс 15. Для меня самое оно. А у вас там и холодней кстати сейчас. Пошли.

— Секундочку, — вежливо кашлянул Фемистокл, который, как оказалось, цеплялся за мою штанину. — А что будет, если пойти туда, туда или туда?

Он принялся махать в разные стороны.

— А ничего, — усмехнулся Веник. — Будешь идти, пока не уткнешься.

— Во что? — заинтересовался Фемистокл.

— Во что-нибудь, — подмигнул домовенку Веник и зашагал к палатке.

Кажется, я не был у него год. Раньше на этом месте стояла дощатая хибара. Палатка, конечно, так себе выбор, но зато дармовое электричество. Внутри оказалось примерно все то же. Крохотный топчан с лоскутным одеялом и пышной подушкой. Раскладной туристический стол. Электроплитка. Калорифер. Четыре опять же икеевских круглых табуретки. В углу стопка игр. Коробка шахмат, го, домино, еще что-то. Ничего себе, и монополия? Пара пластмассовых буфетов и ноутбук. Кстати, электрочайника и мультиварки раньше не было. Как и игр.

— Разжился? — спросил я, с трудом умещаясь в скромном для меня объеме. — Еще и досуг себе скрашиваешь?

— Жизнь удалась, — кивнул Веник, щелкая чайником и выставляя на стол красные чашки с кофейной надписью. — Но еще есть к чему стремиться. Ресурс, знаешь ли, позволяет. Не все, Коленька, могут на тонкую сторону электронику перетаскивать. А уж подпитывать ее, считай, что только я. Вот интернет освою в этом плане, и озолочусь. Еще и ручей тут далеко, насос бы прикупить, но это ладно. Вы садитесь, ребята. Ни к чему церемониться. Хотите чай пить, пейте. Хотите вопросы задавать, задавайте. У меня тут не так часто гости бывают. Обычно я по гостям отправляюсь.

— Ты же домоседом был, — удивился я, выставляя на стол чай, сушки, сахар и кизлярский коньяк. — Что изменилось-то? И как ты контакт держишь? Менталишь, что ли?

— Можно и менталить, — хмыкнул Веник, с довольным видом рассматривая коньяк. — У нас это, правда, по-другому называется. Но это не так важно. Нет, с контактом тоже затруднения, но их удается обогнуть. У меня наверху телефон припрятан. В беззвучном работает, в режиме автоответчика, вылезаю, прослушиваю. Если стучат, и отсюда слышу. А там уж. По-разному.

Он хитро усмехнулся. Фемистокл смотрел на него во все глаза. Чайник забурлил и щелкнул.

— Коньяк не предлагаю, — крякнул Веник. — Ты ж за рулем? Ну вот. А Фима еще мал. О чем спросить хотел? Ты же торопишься, я вижу.

Чай был заварен в заварнике, сушки перекочевали в пластиковый колпак для микроволновки, сахар — в сахарницу. Вскоре мы уже хлебали чай. Фемистокл попросил блюдце и тянул горячее через край.

— Два вопроса у меня, — нахмурился я. — Первый такой. Столкнулся тут недавно с амуром. Или с купидоном, не знаю. С крылышками такой. Вроде ангелочка, но в возрасте. Не особо привлекательный. Не договорили мы. Как мне его найти? Заодно — и откуда он взялся. Он, вроде, намекал, что он один такой в Москве. А ты всех знаешь.

— Так он из наших, — расплылся в улыбке Веник. — Варлам. Да, любопытный тип. Сам-то он теперь себя Эротом называет. Срамота, конечно, это все, но бизнес — есть бизнес. Уехал как-то на юга, слыхать не слыхивали о нем лет пятьдесят, а вернулся вот таким. Толстый, голый и лысый во всех смыслах кроме головы. Вряд ли эпилировался, наверное, нашел какое-то заклинание. Или обратился к кому. Теперь принимает заказы на безотказный приворот. Научился как-то хреначить сквозь ментальную защиту, и ведь не выведешь с наскока. Так что он здесь вроде как вне закона. Но есть у него клиенты, есть.

— Подожди, — я отодвинул чашку, выпрямился, скользнул затылком по тенту. — Он же летал! И крылья! И это… перемещался!

— Если бы я в молодости учился, а не дурака в банях валял, и я бы перемещался, — вздохнул Веник. — Не тыкался бы в общественный транспорт, пусть и не видит меня почти никто. Крылья у него — чистая бутафория. Трепещут, а толку чуть. А левитация — это не так сложно. Есть настойки для этого дела, и заклинания есть. Но они действуют только здесь. По тротуарам московским Варлам только пешком сможет. Да и то, далеко голым не пройдет.

— Тогда я не понимаю главного, — я глотнул горячего, — какого лешего калечить себя, изображать Эрота, Эроса, Амура, Купидона, если тебя никто не видит? Вряд ли ведь у него есть заказчики среди вашей публики?

— Конечно нет, — расхохотался Веник. — Да и какой смысл? Это люди от любви с ума сходят, а мы с ней… как с верной подругой обращаемся.

— Это как, — пробубнил, разгрызая сушку, Фемистокл.

— Тебе, Фима, об этом рано, — погрозил ему пальцем Веник. — Короче, у него появился продюсер. Из ваших. Лавка вроде как колдовская. Ну и ведьмочка там. Сам не видел, но слухи дошли. За большие деньги заказы на привороты принимает. Приватность, все дела. Даже устраивает шапито-шоу. Дымы какие-то пускает, а в них этот самый Варлам и трепещет крыльями и не только крыльями. Проявляется, то есть. Но не в том дело, хотя в дыму он, может быть, и производит впечатление. Думаю, лазером можно было что и поинтереснее нарисовать. Дело в том, что сбоев у них нет. Главное, чтобы объект, к которому приворот, плюнул в пробирку. Гарантия — 100 процентов!

— С ума сойти, — пробормотал я. — И я об этом узнаю только что. Это ж чистый криминал!

— А ты бы пореже заглядывал, я бы тебе и не такое поведал, — скривился Веник. — Упражняется с этим, то есть продюсирует Варлама ведьмочка по имени Анастасия. Это где-то на Горбушке. Так-то вроде салон красоты, а если разобраться… Долетало, что она очень осторожна. То есть, с теми, кто побогаче или со связями — не дергается. Даже не берется. Себе дороже. Миллиардеры могут спать спокойно. Да и не так давно она начала. С полгода. Или чуть больше. Чего они там успели приворожить? А если что случится с Варламом или с этой дамой, приворот сразу в рассос пойдет, уж поверь мне. Больше полугода без авторства ничего не держится. На этом уровне, конечно.

— За полгода многое может случиться, — поежился я.

— А что мне с того? — зевнул Веник. — Или подстрелил он кого из ваших?

— Было что-то, — пробурчал я, косясь на Фемистокла, что мусолил очередную сушку, — но уже вроде решили проблему.

— Все, что ли? — хлопнул пухлыми ладонями по коленям Веник. — А то ты под один вопрос уже десяток подкатил.

— Еще один, — попросил я. — Отчего ваше землячество в метро полезло? Ведь с начала той недели, или я ошибаюсь? Чего испугалось?

Помрачнел Веник, поежился, ватник начал застегивать. Потом откинул одеяло с кровати. На простыне лежали автомобильные страховочные ремни.

— Это что такое? — не понял я.

— Сберегаюсь, — прошептал Веник. — В городе дудочник появился. С неделю уже как.

— То есть? — напрягся я.

— Про гамельнского крысолова слышал? — вздохнул Веник. — Или тебе мамка сказок не читала? Вроде него что-то. Только не по поводу крыс или там детей безвинных, а нашего народа. Всяческую масть под себя подгребает. Как начнет дудеть, остановиться нельзя. Будешь топать, пока не дойдешь. А что там случится, никому неизвестно. Я, как в сон, пристегиваюсь. С кроватью я далеко не уйду.

— А уши заткнуть? — спросил я.

— Он не по ушам бьет, — скривился Веник. — По всему телу. Оттого и прячется народ под землю, хотя и туда добивает. Слабее уже правда. Многие и вообще — котомку на плечо и в дальние края. Вроде кое-кто, из тех, кто поближе оказался, уже пропали. С концами.

— Поближе к чему? — напрягся я.

— А хрен его знает, — почесал бороду Веник. — Прессы там не было никакой. И какая у нас пресса? Но ходят слухи, что недолго продержаться осталось, в эту среду уже последний задув пойдет. Собственно, главный. Десятый раз, потому что. Да и полная луна. 24 апреля.

— Причем тут луна? — не понял я.

— А черная кошка на дороге? — прищурился Веник. — Она же тоже не причем. А кое-кто может и с полдороги вернуться. Психология! Так что, ровнехонько в 6 часов утра. Два полных дня осталось. До этого все только тренировка была. Или пристрелка. Минут по пять-десять, не больше. Меня в первый раз зацепило, и я ломанулся, но только до Четвертого Путяевского пруда успел дотопать. Он пока недолго дует. Минуты.

— И куда же ты шел? — прошептал я.

— Куда звали, туда и шел, — огрызнулся Веник. — Но направление всякий раз одно и тоже было. Если отсюда, точно на Сухаревское метро. А там, не угадаешь. Может, он где-то в Коньково упражняется? Или в Тропарево-Никулино?

— А я почему не слышал? — удивился Фемистокл.

— А ты где был-то, Фима? — посмотрел на него Веник.

— Под мойкой на кухне, — ответил Фемистокл.

— Вот занырнул бы в тонкость, и услышал бы, — запустил пятерню в бороду Веник. — Хотя и тех, что снаружи, прихватывало. И слышать не надо было. Ну, я не знаю, парень, может ведьма с тобой рядом какая была. Она же могла прикрыть, и сама того не зная. Списала бы на мигрень.

Мы переглянулись с Фемистоклом. А когда попрощались и уже уходили, домовенок обернулся и крикнул Венику:

— Спасибо, брат! Душевно было! Только это… Когда будут… девушки. Ну, Коннотация и Дефиниция, привет им передавай!

Вряд ли Веник его понял. А мне и смех сдерживать не пришлось. Все-таки на обратном пути меня вывернуло разжеванными баранками. Нет, все эти тонкости не для меня.

Когда мы сели в машину, было уже девять. Фемистокл вовсю зевал. Я набрал Маринку.

— Как у тебя дела? — спросила она.

— Только что выбрался от Веника, — сказал я. — Думаю, что на точку не поеду сегодня. Переночую в машине, уже тепло. Да и сиденья откидываются. Со мной Фемистокл, кстати. Утром будет дело. Надо найти, что за салон красоты на Горбушке принимает заказы на приворот через Эрота или Купидона. Кстати, оказалось, что это бывший домовой или банник. Звали его когда-то Варлам. Ведьму якобы зовут Анастасия. Я туда отправлюсь с утра. Было бы неплохо добавить ко мне кого-то из наших. Для страховки.

— Принято, — ответила Маринка. — Если что, у меня новостей пока нет. С Петькой все сложно. Подробности завтра.

— Хорошо, — кивнул я, вспоминая ее запах. — Теперь главное. Ты ведь знаешь, где Веник обитает? Найди карту. В бумаге или на компе и проведи прямую линию примерно на юго-запад. Короче, от его берлоги на метро Сухаревская и до МКАДа.

— Что случилось? — напряглась Маринка.

— Говорят, появился дудочник. Вроде крысолова. Пока только пристреливается, но он где-то по этой линии. С неделю уже. А в среду, возможно, финиш. Какой-то обряд. Пройдет, скорее всего, в 6 утра. В понедельник и вторник будут последние прикидки. Советую прислушаться. Но главное — среда. Я почти уверен. Думаю, все происходит из-за этого.

— Я все поняла, — сказала Маринка. — Хотя в среду похороны. Конечно, не с раннего утра. Получается, что до среды мы должны со всем этим разобраться?

— Выходит так, — сказал я и добавил: — Прости меня

— За что? — затаила она дыхание.

— За все, — ответил я. — Понадобилось под чужой приворот попасть и к живе съездить, чтобы глаза открыть и идиота с себя стряхнуть.

— Удалось? — спросила Маринка с едва различимой усмешкой.

— Волочится еще, за штанину держится, но уже ничего не решает, — улыбнулся я. — Скоро отцепится. Не отцепится, пну. Береги себя. Увидимся.

— Береги себя. Увидимся, — ответила она.

— Мне понравилось, — сказал Фемистокл.

— Что? — не понял я.

— Фима, — прошептал домовенок. — Нежно так. По-родственному. Давай, я буду Фимой?

Глава одиннадцатая. Крест

Еще ночью Маринка написала, что нужный нам салон называется «Магия чувств» и должен открыться в 10 часов утра понедельника. Затем там же появилась приписка от Лени Козлова. «Я буду». Уже что-то, с Леней у «Общего места» не было еще ни единого прокола.