Бесплатный фрагмент - Общага

Глава 1. Бурлакова Фрося

Общага, это вульгарное и по звучанию, и по смыслу понятие, вошло в мою жизнь закономерно и банально. Так же, как и в жизнь любого студента. Общаги бывают рабочие и семейные, более или менее чистые и благоустроенные, дружные или вечно воюющие, более или менее криминальные, временные пристанища или место долгих мытарств — короче, к чему этот ликбез? Почти всем понятно, что такое общага.

Общежитие — общее житие, общие не только кухни, холлы, все бытовые проблемы, но и вся жизнь на виду, на слуху, на всеобщем обозрении. Это что-то ничьё, все́хнее, не уважаемое, но необходимое, проходной двор, искусственно созданная близость и общность людей. Бывает, что и там люди становятся друг другу друзьями, вместе радости и беды и т.д, и т. п. Но даже и тогда острое желание иметь свой угол не покидает обитателей.

Уснуть можно только с позволения коллектива, решением общего голосования. То есть, если вдруг звёзды встали удачно для тебя, и общага вдруг в четыре утра неожиданно вырубилась, и воцарилась волшебная тишина. Без решения коллектива и не помоешься, то есть если общий на этаже душ, во-первых, работает, во-вторых, не загажен, и, в-третьих, свободен в данный конкретный момент. Поесть же, с другой стороны, можно, наоборот, с помощью того же коллектива. Загляни к соседям, глядишь, и угостят, и плеснут чего-нибудь. Зато уж будь бдительным, если не хочешь делиться своей колбасой, и, заслышав шаги у двери, не зевай и накрывай провизию, чем попало.

Студенческая общага — отдельная история. Здесь жильцы точно знают, сколько времени им отпущено на пребывание в слободке. И либо по максимуму стремятся использовать данное обстоятельство, либо столь же максимально стараются оградиться от навязанного коллективизма. Это уж зависит от личных предпочтений и склонностей. Студенты из местных любят зависать на недельку-другую в этих вольницах, для них это в кайф. Вроде как хлебнуть романтики, вырваться на свободу из мамочкиных квартир. А общаговским, наоборот, недельку-другую бы пожить у кого-нибудь из местных, у кого родители («предки») «умотали» на дачу.

* * *

Я приехала поступать, как говорится, очертя голову. О городе, в который я устремилась, мне было известно два факта: 1) что есть такой город 2) что туда ходит автобус.

Дорога в общей сложности заняла у меня часов восемь. Целую рабочую смену провела в откидном кресле. Моим соседом в автобусе оказался молодой человек, который тоже ехал поступать, только в институт не культуры, а физкультуры. Не знаю, добился ли он своей цели или нет, больше я его никогда не видела. Привлекательным, на мой взгляд, он не выглядел, но кое-какие общие интересы на данный момент у нас были, и мы неплохо скоротали время пути. Хорошей добавкой к нашей беседе были домашние пирожки, которые я захватила с собой из дома.

Выйдя на конечной остановке из автобуса, я оказалась в совершенном одиночестве, в совершенно незнакомом большом городе, совершенно не приспособленная ни к каким жизненным факторам. (Как выяснилось позднее, я оказалась-таки приспособленной, раз выжила, чего сама от себя не ожидала, но это уже совсем другая история). При мне находился большой старый чемодан, подхватив который, я двинулась вдоль какой-то улицы. Где располагается искомый мною ВУЗ, местные жители не имели ни малейшего представления. На мой вопрос, в какую сторону от вокзала, хотя бы, направляться, махнули рукой вправо. Мы с чемоданом двинули туда.

Жаль, что фильм «Приходите завтра» сняли уже давным-давно. Я являла собой законченный образ Фроси Бурлаковой. Я была просто законченная Бурлакова Фрося. Несмотря на долгий путь в автобусах и, затем, вдоль города, я дотащила свой чемодан до института. Опрашиваемые мною прохожие уверяли, что в транспорт садиться не стоит, поскольку ЭТО ГДЕ-ТО уже рядом, и махали руками всё вперёд и вперёд.

А надо взять во внимание тот факт, что мобильных (они же сотовые) телефонов, компьютеров (и иже с ними планшетов, смартфонов) и, страшно сказать, интернета в тогдашней природе не существовало. Никакой тебе гугл-мугл-карты. В городской библиотеке ты берёшь сборник — справочник для поступающих в ВУЗы. Как можно более свежего года выпуска желательно, поскольку условия приёма год от года могут меняться. И шариковой ручкой в тетрадочку переписываешь себе всю необходимую информацию. Адрес ВУЗа, то есть город, улицу и номер дома. А уж там, на месте, язык до Киева доведёт.

Мне пришлось столкнуться с такими потрясающе осведомлёнными прохожими! Уж не проходила ли в тот день в этом городе всесоюзная конференция по спортивному ориентированию на местности? Подозрительно, что столько сразу знатоков родного города собрались в одном месте и в одно время. А может, семинар по теме «топографический кретинизм»? И мне как раз встретились спешащие на это мероприятие специалисты, практикующие именно в этой области. Как бы то ни было, в моём случае язык меня в буквальном смысле едва не довёл до Киева, вместо нужного института.

Помимо адреса, справочник указывал, какие экзамены сдавать, особые требования — а в театральный как раз много особых требований. Существовал и дресс-код (слова такого в моде тогда не было, но требования были). О нём в справочниках не писали, но все были в курсе, что, осмелившись штурмовать такой элитный профиль, надо себя соответственно подать.

Когда я окончательно определилась с выбором будущей профессии, а было это между 6 и 7 классами, то в 7-м же классе самостоятельно пошла и поступила в музыкальную школу, в класс домры-гитары. Отдельно гитары тогда почему-то не было. Учительница взяла несколько человек «возрастных», как я, в качестве эксперимента, только на гитару, без домры. В особых требованиях приёма в театральный институт значилось «владение каким-либо музыкальным инструментом».

До владения дело не дошло, ничему я толком не научилась, потому что дома не занималась, больше времени уделяла театральной студии, чтению, подружкам конечно. Учёба в основной школе у меня никогда не вызывала затруднений, всё училось само собой. А вот в музыкальной школе, само собой, всё уже не училось.

В своё время, когда учатся все остальные, то есть лет с семи, я в музыкальную школу идти наотрез отказалась. Взрослые собирались отдать меня в класс баяна. И всё, наверное, сложилось бы неплохо, если бы кто-то из знакомых не сказал в моём присутствии: «А что — правильно, хорошо! Отдавайте на баян. Будет играть на свадьбах. Всегда верный кусок хлеба». Подобная перспектива повергала меня в неописуемый ужас, и в «музыкалку» я не пошла. Семилетний ребёнок никак не видел себя баянистом, играющим на свадьбе.

А в театральный хотелось. Поэтому я сама по себе, одна (обычно детишек за ручку мамы приводят, но я-то была уже взрослая) пошла в музыкальную школу, прошла прослушивание, и меня взяли в 1-й класс. А поскольку учёба на этом отделении занимает 5 лет, а общеобразовательную я заканчивала через 4 года, то никакого документа из музыкальной я так и не получила, потому что год не доучилась.

И играть на гитаре или на чём-либо другом, кроме нервов, так и не умею. Впрочем, смогу, наверное, ударить в бубен. Или колокольчиком позвенеть. Живя в общаге, все друг от друга научаются пяти незыблемым гитарным аккордам. И этот стандартный общечеловеческий минимум я так же, как все, освоила, но не более того.

И что ещё любопытно: ни один и ни одна из моих знакомых, окончивших музыкальную школу по классу баяна, никогда, ни разу в жизни не играли на свадьбе. И что вообще уж интересно: с куском хлеба у них всё в порядке.

* * *

Но вернёмся к поиску института. Вообще говоря, это было уже моё второе шествие с чемоданом. Год назад я пыталась поступить не просто на театральное отделение, а собственно в отдельное театральное училище. И не поступила по такой идиотской причине, что просто караул! Я опоздала на экзамен. Не привыкла к ритмам большого города, не рассчитала время, поздно вышла из дома, очень долго полз трамвай, так что казалось — он не идёт вперёд, а пятится задом, и я опоздала. Жила тогда у очень дальних (и по крови, и по расстоянию) родственников, попросилась к ним на квартиру на время экзаменов, разумеется, с чемоданом. Благо — стеснила я их ненадолго, поскольку экзамен для меня случился всего один, и тот неудачный.

Это сейчас я отлично понимаю, что всё случившееся оказалось к лучшему. А тогда была, естественно, в растрёпанных чувствах. Подбежала к дверям аудитории и поняла, что экзамен уже идёт. Входить было нельзя категорически. Слёз не было. Ну, так, чтобы при всех. Но озадаченность некая в лице, видимо, была. А неизменная традиция театральных ВУЗов — присутствие между абитуриентами студентов старших курсов. Подошли и ко мне двое, местные Станиславский и Немирович-Данченко. Но от Фроси у меня был только чемодан, причём в данный момент оный оставался у родственников. Так что, в отличие от Бурлаковой, я была в курсе, когда умерли два знаменитых режиссёра. Но «выступать» мне всё-таки пришлось. Только перед настоящей комиссией. Старшекурсники после окончания экзамена, на который я опоздала, впёрлись в аудиторию и договорились с преподавателями, чтобы те меня посмотрели просто так, уже не в рамках приёма на этот год, а на перспективу, стоит ли мне вообще идти в театр.

Пока шёл экзамен у не опоздавших моих сотоварищей, «Константин Сергеич» с «Владимиром Иванычем» меня инструктировали, как себя вести и что говорить и делать перед комиссией. А именно:

1) Ни в коем случае не признаваться в том, что занималась в театральной студии. Такой материал считается едва ли не испорченным ненужными штампами, а преподаватели-режиссёры любят чистый лист.

2) Когда прочтёшь литературный материал (стандарт-набор из басни, прозы и стиха), и попросят спеть и (или) станцевать, значит, понравилась.

3) Если после всего этого пригласят присесть к столу — ты практически принята.

Я вошла в аудиторию. Спросили, почему опоздала на экзамен. Сказала правду. Спросили, понимаю ли я, что это прослушивание не есть экзамен. Разумеется, понимаю. Выслушали чтение.

— Подойдите ближе!

Я подошла.

— Поднимите волосы и медленно повернитесь кругом!

Я подняла распущенные волосы (они тогда у меня были длиной по мягкое место) на затылок и повернулась, как просили.

— Приподнимите юбку выше колен!

Приподняла, (моя юбка была ниже колен).

— Что Вы ещё умеете делать? Петь, танцевать?

Я спела песню из фильма-сказки «Умные вещи». Станцевала «Цыганочку». (Босиком. И юбка поэтому была длинная и широкая).

— Присядьте к столу.

Спросили, какие книги о театре я читала, каких знаю режиссёров, и ещё кое-что в том же духе. Читала я всегда много, теория проблем не составила. Они посовещались, резюме было таким: хорошая фактура, способности есть, амплуа — народная и сказочная героиня. Вывод — поступайте на следующий год.

Лучше бы я не ходила на это прослушивание! Они думают — обрадовали! Когда ощущения и мыслительные способности понемногу проявились в моей, обалдевшей от полуэкзамена, голове, очевиднее всего проявились два факта. Первый. Фактура — это ещё не диплом, способности тоже на хлеб не намажешь. А главное, это означало, что если бы я не опоздала, ТО Я БЫ ПОСТУПИЛА!!! Лучше бы они сказали, что я косая, кривая и тупая! Со временем я бы с этим смирилась и нашла себе какое-нибудь иное применение, далёкое от искусства. Теперь же выходило, что я из-за какого-то идиотизма зарезала своё счастье собственными руками. Я в него опоздала!

А, с другой стороны, я впервые задумалась, счастье ли это. Если на него существует заказ. В комиссии мне сказали, что в следующем году на мой типаж есть заказ. То есть востребованность в театрах. Иначе говоря, театральное счастье складывается из трёх составляющих: фактура, способности и заказ.

В общем, это всё трамваи виноваты. А в детстве я их так любила! Красивые такие, яркие и дзинькают.

Глава 2. Буква «Т»

Год надо было как-то прожить. Я пошла работать руководителем драматического кружка. Ой, вы только вслушайтесь! «Культурно-массовое мероприятие», «номер художественной самодеятельности», «драматический кружок», «ставить сценку»! «Сценка» особенно хороша! Лингвистические шедевры!

Ну, терминология — это ещё что! Вот диалог моей бабушки с соседкой.

Соседка: «На кого внучка-то учится?»

Бабушка: «На режиссёра».

Соседка: «Это который палочкой машет?»

Нет, ну, в принципе, режиссёр может махать всем, чем захочет и чем сможет. Он свободный человек свободной страны. Всем, чем потребует его работа. Например, при постановке чеховского «Ваньки Жукова». Помните?

«А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а

она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать».

Если вдруг актриса в харю тыкает неправильно, то придётся взять у неё селёдку и помахать ею перед её мордой. А если бы лично мне, скажем, в кроссворде попалось слово из семи букв с определением «человек, который машет палочкой», я бы написала — «гаишник». Есть ещё пастухи, дрессировщики, жокеи, волшебники, школьные учителя — и все, понимаешь, с палочками.

Глубока, загадочна и таинственна ты, русская душа! Когда грезится тебе в туманной и мглистой дали машущий палочкой человек… И звучит в тревожном мареве, странно, тоскливо и маятно, и влечёт неведомым, аки зов птицы Сирин, али плач птицы Гамаюн, слово рее… -жиыы… -ссёоор…!…

Врёшь, не уйдёшь! С палочкой — это режиссёр. И точка!

Но таки «кружок» -то мне вести пришлось. Мне было 18 лет, моим подопечным по 12—13. Понятно, что руководителя они во мне в упор не видели. Кроме того, это были дети, которые занимались в одно время со мной у одного и того же руководителя, в той же самой театральной студии (пардон, в драматическом кружке). Только мы в старшей группе — 15—17 лет, а они в младшей. Руководительница наша уехала из города, и меня приняли на образовавшуюся вакансию. С другой стороны, именно по этой же причине мои тинейджеры и не бузили. Они хорошо знали меня и любили театр, и были к нему, так сказать, приучены. Я старалась сохранить и программу, и основные методы нашего бывшего руководителя. Правда, чтобы любовь к свободе не поборола любовь к театру, мне приходилось забирать артистов прямо из школы. После уроков классный руководитель сдавал мне их с рук на руки. На самом деле, просто потому что они шли пешком из отдалённого района, не мешало присутствие рядом хоть какого-то взрослого.

Начали мы с ними готовить сценическую композицию по стихам Маршака, Хармса, Михалкова и других поэтов. Дело шло на лад, но тут «сверху» пришла директива, то есть приказ: срочно подготовить утренник ко дню рождения Володи Ульянова. После такой кардинальной смены репертуара моих пионеров из драматического кружка как ветром сдуло. Меня директриса (выдавшая разнарядку на счёт утренника) вызвала «на ковёр», и рассказала мне про то, что «в то время, как наши космические корабли бороздят просторы Большого театра»*, некоторые нерадивые руководители кружков… Ну, и так далее.

Кроме меня, особой симпатией и любовью со стороны директора пользовался руководитель туристического кружка. А до него — его предшественница. Ситуации были аналогичны во всём. Там тоже руководительница уехала в другой город, а на её место пришёл её же ученик, также не поступивший в ВУЗ в этом году. И директор склоняла по всем падежам сначала обеих наших бывших руководительниц, а потом нас — «то вместе, то поврозь, а то попеременно»*. То ли потому, что названия обоих кружков начинались на букву «Т», а у неё с этой буквой свои счёты. То ли просто в принципе аллергия на театр и на туризм. То ли на этом крыле здания была порча, (а в нём помещались только два наших кружка). И всегда это было многолюдное, вернее, многодетное, и шумное крыло. Моих-то подопечных до вмешательства Володи Ульянова тоже была целая орава.

Этот турист отслужил в армии, точнее, на флоте, на подлодке, и пришёл поступать в мореходку. Его не приняли. Я даже не буду пытаться найти логику в этом факте. Впоследствии я знала ещё один подобный изумительный пример. Один парень отлично знал английский язык, хорошо учился, вообще способный в гуманитарных направлениях, с хорошим аттестатом, стихи писал. Он увлекался творчеством Дж. Р. Р. Толкина, и читал его в подлиннике (!). Поступал в педагогический на ин. яз. Его не приняли. Но венцом педагогической науки и гордостью высшей школы может служить тот аргумент, который ему при этом привели. Ему сказали буквально следующее: «Вы слишком хорошо говорите по-английски. Вас дети не будут понимать!» Это уже не просто шедевр, а, как сейчас говорят, нетленка!

В результате знаток английского языка стал протестантским пастором, и через день да каждый день мотается в Америку, очевидно затем, чтобы иметь возможность поговорить по-английски так, чтобы его понимали. А турист уехал в Новороссийск, снова пытать счастья в мореходке. И там ему выпало принимать участие в спасении людей, пассажиров потерпевшего крушение парохода «Адмирал Нахимов».

А мне он тогда помог в одном пустячном, но, как я тогда думала, важном деле. В требованиях к поступающим в театральные ВУЗы, кроме владения музыкальным инструментом, значилось также наличие спортивного разряда. Я и спорт — это две вещи совершенно несовместные, просто из разных галактик. Плавание очень вольным собственным стилем и бадминтон спортом назвать совестно, а бумажка требовалась. И я её получила. Просто так, по-дружески, безо всяких там. О том, что якобы посещала туристический кружок и имею какой-то там самый маленький разряд, который никаких особых умений не предполагает и ни к чему не обязывает. Такую бумажку выдают всем пионерам, которые прозанимались в этом кружке один год. Те, кто более года, уже сдают на реальный разряд. Так что моя совесть, в общем-то, чиста. Тем более что кашу я варить умею. А уж заваривать — так меня поискать! И костёр могу разжечь, только эти умения появились совершенно независимо от туризма.

И ещё, что любопытно: при поступлении в мой любимый ВУЗ никто и не вспомнил ни про владение инструментом, ни про разряд. Они вообще ни о чём таком не подозревали, члены приёмной комиссии.

А в книжке-то ведь было написано! Вот и верь после этого людям! И книжкам.

* * *

Жизнь в то время была полна парадоксов. Не даром ведь в самой популярной передаче цитировали А. С. Пушкина: «О, сколько нам открытий чудных…» и т. д. И главное, «опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг»! Ведь каково сказано! «Ай да Пушкин, ай да…» Хм… Да.

Так вот, кого больше всех склоняли на этой работе? Меня. Кого тут же выбрали секретарём комсомольской организации? Тоже меня. Логично? Железно. Я думаю, тут налицо жестокая месть. Просто знали, что я этого терпеть не могу, всей этой тотальной политизации, вот и заставили ею заниматься.

То же было и в школе. Сначала не приняли в пионеры. Я была круглая отличница с поведением «неуд». Это нелогично, но нормально. Были же у нас тихие двоечники с примерным поведением. Я была этому очень рада. Не тихим двоечникам, а тому, что меня не приняли. Двоечникам я как раз была весьма не рада. Потому что пионеры после уроков ещё долго на собраниях заседали, а я и без того всё время сверхурочно с двоечниками была вынуждена заниматься (это называлось «подтягивать отстающих товарищей»).

Оставит учительница тебе трёх-четырёх оболтусов, сама уйдёт тетрадки проверять и лясы точить. Я их подтягиваю, а отстающие товарищи от меня между партами носятся. Я им про уроки, а они со мной кокетничают. Ну и приходилось брать в руки метровую учительскую линейку. За это и был неуд. В дневнике записали: «Бьёт мальчиков по голове и ругается плохими словами». Да вы что?! Какой мат?! Ни Боже мой! О таком и помыслить было невозможно. В третьем-то классе! Плохие слова были «сопля на палочке». Это я как сейчас помню. Ну, думаю, ура! Больше не будут меня мариновать с этими буратинами! Наверное, моя радость была слишком заметна, потому что потом вскоре в пионеры меня приняли, и сразу выбрали председателем совета отряда на долгие четыре года. Отыгрались! Прощай, мечта! Нет, ну должна же быть какая-то логика. Или я многого хочу от людей и от жизни?

Но на работе-то хоть за эти занятия организацией и политизацией секретари, как оказалось, имеют кое-какие льготы. Позаседаешь пару-тройку раз в горкоме комсомола, потом соберёшь своих «подчинённых» подопечных разок-другой, с ними позаседаешь. Нет, ну, само собой, членские взносы собираешь, чтоб в аккурате все сдавали, вовремя и по списку. Политинформации. В поход там… Опять же, самодеятельность. Ну, разумеется, художественная! Даже очень. За нехудожественную в то время… (Лучше не конкретизировать). Субботник два раза в году (единственная реально полезная вещь). И раз в месяц милости просим к блатной кормушке. Мы были прикреплены к одному конкретному магазину (в народе он так и назывался — горкомовский), где ежемесячно получали спецпаёк. В то время люди были, видимо, очень неустойчивы, отличались повышенной летучестью либо падучестью, и поэтому их беспрестанно к чему-нибудь прикрепляли — к магазину, к поликлинике, друг к другу. Отличников к двоечникам, шефов к подшефным, тимуровцев к бабушкам, а секретарей к кормушкам.

Приходишь в магазин «через заднее керельцо»*, или заходишь за прилавок, и дальше, в закуток, на служебную территорию. И тётенька-продавец из числа посвящённых отпускает тебе «дифсит»*. В нашем случае набор обычно состоял из: банка сгущёнки, банка какао со сгущёнкой, банка шпрот, палочка копчёной колбасы, зефир в шоколаде, апельсины, ещё что-нибудь. Спиртного ни в коем случае, мы же комсомольцы! Но к Новому году прикрепляли бутылку шампанского. Это ритуал, а к ритуалам относиться надо серьёзно. Безо всяких там! Не откроешь бутылку — и всё, капут! Новый год не наступит. Не верите? А вот попробуйте.

А ещё была такая фишка — годовая районная комсомольская конференция. В Доме культуры. Мама дорогая! Какая там была торговля в фойе! И если уж тут такое, то, что же тогда «выбрасывают» на партийных конференциях?! Сидишь, слушаешь доклад за докладом, мнения и прения, и мысленно прикидываешь — сколько денег с собой, что удастся урвать от элитной жизни. Приобрела тогда портфель-«дипломат», писк тогдашней моды, и в него же битком накупила книг, которые только во сне снились. Книги были тогда дефицитом и высоко ценились, или, наоборот, у кого-то высоко ценились, т.к. были дефицитом.

Так что вот я целый год вращалась среди «белых людей». Спецкормушка — это супер, что и говорить, но рулила я не поэтому. Просто члены организации по одному-два были рассеяны в детских садиках по всему району, и собрать-то их вместе хоть на какое ни есть собрание, и то было хлопотно. А уж поручать им должности или персональные задания… Гораздо проще, когда все в кучке и под близким присмотром. В кучке под присмотром, то есть у нас в коллективе, в головном, так сказать, офисе комсомольцев было всего трое: я (секретарь, она же — культурно-массовый сектор), тот самый турист (член бюро, он же — спортивно-массовый сектор), и зав. трудовым сектором. (Слышите, какие слова, какие тексты! Просто «майский день, именины сердца!«*) Трудовым сектором также на паях заведовали мы с туристом, поскольку на бумаге таковым значилась уборщица, которая была в декретном отпуске, и раз в месяц прикатывалась к нам с коляской — взносы заплатить. Секретаря своей владычной рукой назначила директриса учреждения. Тщательно, добросовестно и всесторонне оглядев обе, имеющиеся в ближайшем наличии, кандидатуры — туриста и артиста, женщина из двух своих зол выбрала, видимо, наименьшее. А впрочем, почему я так решила? Очень самоуверенное с моей стороны утверждение. Может быть, наоборот, наименьшее-то она и пощадила.

А кстати, в школе-то я как раз была тимуровцем. Тогда надо было обязательно куда-нибудь записываться, вообще всем, в принципе. Не запишешься — тебя запишут. Иногда без твоего ведома. Так же и выпишут, и пропишут. И по первое число и по другие числа. Школьникам надо было в кружок либо в сектор, (геометрическую фигуру разрешалось выбрать).

С математикой у меня сложные отношения, поэтому я выбрала не круг, не сектор, не звёздочку, а движение (это уже физика). Тимуровское. Рисование стенгазет я очень люблю (до сих пор, без дураков), и «Весёлые старты» дело хорошее (жалко — не для меня), цветоводы и санитары тоже люди замечательные и полезные. Но я была воспитана ценить бабушек, своих любить, а чужих уважать. Здесь мы реально помогали бабушкам, из расчёта по два человека на старушку. И когда ты выдраил бабуле всю квартиру и сбегал в магазин за продуктами (с парадного, а не заднего крыльца отпускаемые), и она с благодарностью угощает тебя конфетками и печенюшками — то-то радости! А не в потайном закоулке потайного склада, втихаря от трудового народа.

Глава 3. Война и мир

Ну, так вот я, отработав «на кружке́» год, таки снова поехала поступать. Но уже не в театральное училище, а в институт культуры. В то время нельзя было подавать копии документов (а электронных и вовсе не существовало), чтобы поступать параллельно в несколько заведений. Но для меня представлялся весьма удобный случай попробоваться во все возможные по порядку. Экзамены были в одном ВУЗе с 1 августа, в другом с 15 августа, в третьем с 1 сентября. Третьим возможным был университет, специальность — искусствоведение. Но это было на самый крайний случай. Первым оказался в списке институт культуры.

Прошла я полгорода пешком, как мы помним — с чемоданом, и в пятом часу вечера была у цели. Еле-еле успела до закрытия приёмной комиссии, в которой выяснила два факта:

1) общагу мне на время экзаменов не дадут

2) первый экзамен — завтра.

Для его сдачи необходимо было привезти выполненный дома (!) разбор пьесы. Я не учла, что это не актёрское отделение, а режиссёрское. Между прочим, в справочниках для поступающих в ВУЗы этих подробностей не значится, есть только загадочное слово «специальность», которое Бог знает, что в себя включает. То есть всё, что нужно было и в прошлый раз, я, разумеется, подготовила, а вот про разбор узнала только что.

Что касается первого пункта — общежития, то мест не было, т.к. все они (то есть, видимо, это места уже получивших дипломы и выехавших выпускников) были заняты абитуриентами, посещавшими подготовительные курсы. Ну и, разумеется, про разборы они были осведомлены. А я — с корабля на бал. Не посещала курсы, ну и была не в курсе.

Специалисты знают, что разбор пьесы — это весьма объёмная вещь, и в один присест её не намалюешь, тем более, не имея ни малейшего представления, как это делается. Я и по сей день не понимаю, зачем нужно требовать на экзамене то, чему человек только ещё пришёл учиться? Или существование абитуриентов, не посещающих курсы подготовки, даже теоретически не предполагается? Но это я поначалу чему-то удивлялась, а потом стало не до того, выживать надо было.

Короче, ночевать мне негде, разбора у меня нет, а экзамен завтра. Я подхватила свой чемодан и зашагала вдоль своего пути в обратную сторону, на поиски гостиницы. В третьей по счёту нашлось свободное место, я поселилась в двухместный номер, приняла душ, поужинала в симпатичном буфете.

Там я впервые попробовала газированный напиток «Тархун». У нас дома тогда продавали только газировку золотистых цветов. «Пепси-колу» мы привозили сами, из поездок летом «на юга» и в Москву. Срок хранения у неё был шесть месяцев, так что она вполне доживала до новогоднего стола. А этот я вообще видела впервые, он был зелёный и необычного вкуса. То же было и с мороженым, у нас можно было купить только в бумажном стаканчике, с деревянной палочкой вместо ложки. Реже завозили в вафельном стаканчике, и уж тут не зевай — очередь мгновенно сносила всё, закупали целыми п/э мешками по 10—15 штук. Что-нибудь более оригинальное можно было вкусить в областном центре, а уж шоколадное эскимо на палочке — это только пожалуйте в Москву и Ленинград. Эх, где вы теперь, замечательные старые «Дюшес» и «Буратино»?! Да и «Тархун» стал отвратительным, так и прёт химией.

В этой гостинице всё было симпатичное, и не удивительно: как выяснилось позднее, это была самая престижная гостиница города. Здесь всегда жили приезжие знаменитости и приезжее же начальство. Но, всё равно, гостиница — это тоже общага, только дорогая и, поэтому, более ухоженная. Но обо всём этом я не раздумывала, а получала удовольствие от той жизни, которая сложилась на данный момент. Пользовалась благами цивилизации, делала короткие вылазки в ближайшие окрестности. От города я была в восторге, результаты экзаменов также радовали. Но начали они радовать не сразу и не за просто так.

Первый экзамен, по специальности, состоял из трёх разделов: 1) теория, собеседование, плюс чтение басни, прозы и стихотворения. 2) разбор этой самой пьесы 3) этюд (в двух частях).

В первом пункте всё было более-менее благополучно, побеседовали мы с комиссией на околотеатральные темы неплохо, прочитала репертуар сносно.

Стали разбираться с разбором. Тут мне, во-первых, сообщили, что выбранная мною пьеса А. Корнейчука «Платон Кречет» — не самый удачный вариант, надо было взять что-нибудь поинтереснее. Ха! Пьесу поинтереснее! Знали бы они, где, когда и как я её разбирала! Во-вторых, зачем же ставить в программный список неинтересные вещи?

А в-третьих, пьеса хорошая. Только во второй половине второго действия там начинается идейная пропаганда, и то она вставлена туда, как свечка в торт — для идейной «красоты». Вынь свечку — вкус торта не изменится. Просто втиснут монолог под звучащую фоном песню «Там, вдали, за рекой». И потом снова идёт нормальный человеческий сюжет. Хорошая пьеса о хорошем человеке. Хирург, который играет на скрипке. Талантливый, честный, умный и порядочный человек. И проблемы «подняты» общечеловеческие: честь и подлость, профессионализм и карьеризм, любовь и равнодушие, дружба и шкурничество, сила духа и малодушие.

Это была единственная вещь из советской драматургии, которую я запомнила досконально. Ведь разбор требовал подробностей — цитат, имён всех персонажей (да не просто, а с расстановкой сил по лагерям), и т. п. А постановку этой пьесы в то время часто крутили по ТВ, я видела её не раз и запомнила.

Ведь пришлось всё делать экспромтом и по памяти, не имея под рукой ни текста пьесы, ни какой-нибудь маломальской аннотации к ней. Куда удобнее устроиться в тихом гостиничном холле, под пальмой, на диванчике, и что-нибудь эдакое начертать, чем торчать битый час в читальном зале библиотеки. На руки-то книгу не дадут без прописки и студенческого билета, будь даже у меня в запасе ещё один день. Но его не было, и действовать надо было быстро. В моём распоряжении были всего каких-нибудь пара часов. Причём вечерних. Какая библиотека?

Прямо, как в том фильме:

— А ты что спросил? Как пройти в библиотеку? В два часа ночи! Идиот!*

Этот эпизод акцентирует моё внимание потому, что была опасность вообще никуда не попасть, а ехать домой на следующий же день, не солоно хлебавши. Вот уж нет, дудки! Этого допустить я не могла. Если бы мне пришла спасительная возможность — попросить чей-то выполненный разбор! Читая его, я усекла бы принцип работы и набросала себе планчик. Как у Леонида Филатова: «Нам бы схемку аль чертёж — мы б затеяли вертёж! Ну, а так — ищи, сколь хочешь, чёрта лысого найдёшь!»*

Как я уже сказала, в первый вечер, оценив достоинства своего пребывания в гостинице, я села за стол и задумалась о завтрашнем дне. То есть, о разборе пьесы. Выбирать надо было только из того, что стои́т в программном списке. А там были «Бронепоезд 14—69», «Оптимистическая трагедия», «Человек с ружьём» — милые такие, симпатичные сюжетцы, а главное — мирные. А ещё говорят, что сегодня смотрят одни боевики. Всё то же самое. Как говорится — те же штаны, только назад пуговицами. Добро и зло не меняются, главное отличать одно от другого, и не перепутать, на какой ты стороне. Только сейчас чтение боевиков — дело вкуса и личного выбора. Тогда же — гражданская обязанность. И право выбирать сторону не предоставлялось.

Помните, известный советский киноальманах «Волшебная сила», а именно его главу «Мстители из «2-В»? Детей повели смотреть «Неуловимых мстителей», и они в благородном порыве обстреляли киноэкран «горохострельным оружием». «Парни так изрешетили стену моего заведения, тут ремонтом долларов на сто пахнет!«* Директор школы в воспитательной речи говорит им (вернее, поёт) следующее: «Я вполне понять могу вашу ненависть к врагу». Во втором классе, в восемь лет! Ну, а мы-то уж! Восемнадцатилетние лбы! Должны понимать про кузькину мать. Но… я не понимала. Так всю жизнь и прожила политическим идиотом, ни разочка ни в кого не стрельнула, (двоечников, как мы помним, я лупасила исключительно линейкой).

Мне всегда нравились житейские сюжеты. Безыдейный я человек, аполитичный, мелодраматичный, мелкобуржуазный — какой там ещё? Как ни назови, только вот можно я не буду про бронепоезд и про броненосец играть! Покопалась в памяти, выбрала старину Кречета, затем, достала из сумки листочек бумаги, написала всё, что думала о данном произведении (что ещё оставалось делать?), и с чистой совестью легла спать, попросив дежурную по этажу разбудить меня на экзамен.

Сидя у входа в экзаменационную аудиторию, я всё ещё не имела понятия, как делать разбор, и держала в руках тот самый клочок бумаги со своими вольными размышлениями. Хорошо, что абитуриентов было много, конкурс — пять человек на место. Пока другие сдавали, я успела заглянуть в выполненный кем-то треклятый разбор… О, ужас! Там действительно должна быть определённая схема, да ещё какая! Быстренько всё переделала. В коридоре, на коленке, за пятнадцать минут до экзамена сделала всё. А им пьеса, видите ли, не понравилась!

Я думаю, фраза «не самый удачный вариант» означала, что лучше бы, вместо человека со скальпелем и скрипкой, я выбрала бы «Человека с ружьём*.

Третья часть экзамена — надо было придумать этюд (в просторечье это уже известная нам «сценка») на заданную тему и поставить его на площадке (то бишь, на сцене) как режиссёру. Собственно, тут надо было выступить и в качестве сценариста, и в качестве режиссёра.

Мне попалась тема «Поединок». И не говорите, прямо провокация! Не война, так драка. Я придумала так: двое парней соперничают из-за девушки. Они ведут серьёзный мужской спор во время игры в теннис. «О, спорт! Ты — мир!«* (Видимо, к спорту я всё-таки ближе, чем к войне). Таким образом, подача мяча — это реплика (она и сопровождается репликой). В конце концов, выясняется, что речь шла о разных девушках, т. к. обе дамы приходят на площадку, и всё выясняется к удовольствию обеих сторон.

Мне сказали, что идея неудачная, т.к. это можно сыграть только на стадионе. Сюжетец, возможно, и так себе — я согласна, слабовато фантазия брызганула. А на счёт трудностей постановки можно поспорить. Во-первых, в настольный теннис играют даже в офисах и квартирах. А, во-вторых, как же тогда ставят на сцене эпопеи, например, с Красной площадью или взятием Бастилии? «Борис Годунов» например, или «Война и мир»? Ну, «жираф большой, ему видней!»*

Кстати, впоследствии, уже на третьем курсе учёбы, работая над пьесой Бернарда Шоу «Пигмалион», я использовала эту свою идею. Там есть эпизод, когда Хиггинс велит Элизе подать ему домашние туфли. И она швыряет их в него. Это кульминационный момент в пьесе, когда профессор не понимает, что Элиза стала совсем другим человеком, а он продолжает обращаться с ней, как с торговкой, подобранной на улице. У меня Элиза и Хиггинс ведут эту словесную перестрелку (видите — только словесную), одновременно перекидывая туфли друг другу через рояль. Волейбол тапками через рояль. Смыслово же рояль — это символ изменившейся Элизы, она стала культурным человеком, леди. А её пытаются опять ткнуть в тапки (символ её прошлого, как подавальщицы тапок). Она пытается вернуть Хиггинсу это прошлое, отбросить от себя, он снова возвращает ей. Поставили «пятёрку». Правда, преподаватель на тот момент был уже другой.

Эта навязчивая идея вызвана, видимо, моей любовью к игре в бадминтон. Если бы в то время в нашей глубочайшей провинции был большой теннис, уж верно дело не обошлось бы без моего участия. И волейбол любила. Играла не блестяще, но любила очень. У меня плохо получалось отбивать мяч, а вот подачи в моём исполнении были хороши. А уж по телевизору я не пропускала ни одной игры, особенно когда сходились отечественная «Уралочка» с кубинками. Болела за наших, но испанско-мексиканские имена кубинских девчонок меня просто завораживали! Мерселес Перез, Мерселес Помарес, Анна-Мария Гарсиа!

Вторая часть практического раздела — это актёрское мастерство. Надо самому участвовать в этюде одного из товарищей, вернее, соперников-абитуриентов. Этюд назывался «Над пропастью». (Безо ржи, просто). Сюжет товарищ придумал такой: молодая пара собирается пожениться и уже отправляется в ЗАГС, но жених не уверен в своих намерениях и лихорадочно соображает, как выкрутиться из ситуации, чтобы просто не сбежать «из-под венца». И тут ему приходит в голову счастливая мысль, что он забыл дома паспорт. Но невеста с очаровательной улыбкой достаёт его паспорт из своей сумочки… Не могу вспомнить, кого я там играла. Точно — не жениха, а подробнее… увы!

* * *

В итоге сдала я всё удачно, набрала проходной балл. Хотя, это был самый низкий балл за всё время моей учёбы. И всё потому, что была не в курсе. В системе приёма в творческие ВУЗы есть ещё один специфический момент: если ты понравился преподавателям на экзамене по специальности, то на общеобразовательных тебя могут подтянуть немного за уши. Не знаю, подтягивали ли меня? Я чуть не завалила предмет, по которому всегда имела заслуженную твёрдую пятёрку — историю.

Одно дело в школе, когда на уроке рассказываешь какой-то один определённый параграф, а на экзамене определённый период. А на вступительных билеты охватывали всё — от первобытного строя и до наших дней. До наших дней я в гостинице не дотянула, решила поспать перед экзаменом хоть полчаса. Дошла до войны 1812 года. А на экзамене мне попалась Курская дуга.

Я помнила только, что это был, кажется, переломный момент в войне. И всё. (Хотя, Сталинградская битва — тоже переломный). Я взяла карты, рассказала по ним границы фронта, красочно живописала партизанскую войну, цитируя Дениса Давыдова и Льва Толстого. Ну, то самое место, как «поднялась дубина народной войны». В общем, я готова была лопнуть от досады, что заваливаю именно историю. Преподаватели, двое импозантных мужчин, в последней надежде услышать от меня что-нибудь по теме, кроме дубины, задали мне простой вопрос: каких полководцев я знаю? Я сказала: «Маршал Жуков, маршал Будённый и маршал… Коневский!» С перепугу, я состряпала гибрид из фамилий Конев и Рокоссовский. «Стыдно и обидно!«* Преподаватели поставили мне «четыре». За оригинальность. Оставив дубину на моей совести. Им, я уверена, очень чесалось высказаться на счёт того, кто тут дубина. Но они были джентльмены.

Это был исторический, во всех смыслах, момент моей биографии. Во-первых, в смысле самого предмета, а во-вторых, единственная в жизни моя четвёрка по истории. Я также хорошо помню, как в восьмом классе у меня в тетради по алгебре появилась первая двойка! Я смотрела на неё, как на снежного человека или НЛО. Даже хотела сохранить для истории… Ой, как-то опять про историю… Зачем истории алгебра? В общем, хотела сохранить на память. Но потом к ней в компанию привалили тройки, и с большой натяжкой четвёрка в четверти. Ой, скороговорка получается: четвёрка в четверти, четвёрка в четверти. Вот, у меня при упоминании об алгебре даже нервно-идиоматические выражения начинаются. Такая же история с физикой. Тьфу ты, опять история! Она меня прямо не покидает, подруга. Чтобы у меня от алгебры нервный тик не начался. Не в смысле история вместе с физикой, они — слава Богу, отдельно! В общем, с физикой мы друг к другу взаимно индифферентны. И вежливо друг друга стараемся избегать. А вот с гуманитарными как-то веселее.

Хотя, вот тоже была одна интересная история. Нет, это ни в какие ворота! Подожди, история, я про русский язык хочу рассказать! Ну, так вот, с ним у меня отношения более тёплые. Но нервный тик вызывала не только алгебра у меня, но и моя персона у одной из моих бывших (слава Богу!) коллег. И очень это вредило её здоровью. Она была зам начальника нашего учреждения. И вот у неё от меня сразу и несварение, и бессонница, и изжога, и нервное истощение. Как-то так звёзды встали — у всех от неё, а у неё от меня. Даже странно, что её звали не Алгебра Александровна, а наоборот, Наташа.

Как-то раз писала я распорядок дежурства на выборах, и слово «коридор» написала с двумя буквами «р». Как слово «коррида». Да шут его знает, почему! Говорю же, звёзды так встали. А отвечал за сами выборы как раз таки зам директора, так что тетрадку надлежало вручить в собственные руки.

Наташа скакала по учреждению, как кавалерист, и размахивала над головой моей тетрадкой с тем самым коридором-корридой. Но с тех пор как-то реже стала на меня рычать и фырчать. Ведь я доставила ей такое наслаждение своей опиской! Убедившись, что и на солнце есть пятна, женщина стала лучше спать и меньше поедать ближних своих. Возможно, она даже сохранила эту тетрадь для истории.

Нет, это уж сверх меры! При чём здесь опять история? На кой чёрт истории дурацкий рабочий распорядок? Для себя, конечно, сохранила, для утешения, вместо валерьянки. Достанет, посмотрит на моё двойное «р», и ей хорошо, и жить хочется.

И, возвращаясь к истории… Нет, сил моих больше нет!!! Прекращаю писать! Всего лишь хотела сказать, что после того экзамена я усвоила, что вступительные — самые сложные экзамены. На втором месте выпускные. А промежуточные сессии — это вообще никакие не испытания; так, детская игра.

Глава 4. Кино будет!

Один момент из моей гостиничной жизни. Я-то в номере засела на целый месяц почти, а мои товарки менялись. А иногда никого не было. Мне в номере было скучно одной. Ни компаньонки, ни телевизора. И решила я от скуки совершить поступок, какого никогда ранее не совершала: я никогда раньше не писала шпаргалок. Не потому, что всё знаю, куда там! Мы уже выяснили, что далеко не всё. Просто я трус патологический, и у меня по глазам всё видно. И вдобавок воспитание дисциплины. Это теперь называется перфекционизм. Жутко боялась опозориться. Если чего-то не помню, насочиняю на ходу. Лучше «налить воды», ну, про дубины там, чем быть пойманным за руку. Ведь, написать шпоры, значит заранее признаться, что ничего не знаешь. И тем более, глупо их писать, если знаешь материал.

И дёрнуло меня переписать сочинения на крохотные бумажки микроскопическим почерком из своих школьных тетрадей. И вот сижу, переписываю. И тут ко мне подселяют женщину, преподавателя литературы, которая приехала принимать вступительные экзамены!!! Заходит она в номер и видит «картину Репина «Не ждали» — заваленный шпаргалками стол. «Ага», — говорит, — «тут абитуриенты»! Потом, видя мои выпученные глаза, спросила: «В какой поступаешь?» Я говорю: «В культуры, на театральный». А сама думаю: «Всё! Кина не будет! Электричество кончилось»*. «А я», — говорит она, — «в политехе буду принимать». Дело закончилось лёгким испугом и совместным чаепитием.

Шпаргалки я на экзамен не взяла, они остались в мусорной корзине номера. Я посчитала этот эпизод знамением свыше, поскольку я не просто трус, я суеверный трус, и не стала рисковать. Как говорится, не жили богато, нечего и начинать! Но писание моё не прошло даром. Оказалось, что «свободная тема» как раз подходила к одной из моих «шпор». На ней я откопировала одно из своих собственных сочинений за десятый класс. И на экзамене, как выяснилось, я повторила его слово в слово! Запомнила, когда переписывала. Так за одно и то же сочинение я получила пятёрку два раза. Оправдывает меня то, что сочинила его я сама. Правда, только один раз.

Приняли нас всего двадцать шесть человек. Когда я потом, дома, озвучила эту цифру, соседи сказали: «Как бакинских комиссаров!» Вот кто их за язык тянул?! Прямо накаркали, судя по тому, как сложился наш учебно-творческий путь. А поступало больше сотни. Конкуренцию ещё усиливали пятеро рабфаковцев. Рабфак — это рабочий факультет. Те, кто не поступил в прошлом году, остаются работать при институте, параллельно проходя подготовительный курс, сдают экзамены отдельно и автоматически зачисляются, уменьшая тем самым количество мест.

Если вы никогда не пытались поступить куда-нибудь учиться, не сдавали экзамены, не прошли этот «Форт Боярд», вы много потеряли! А подходили ли вы когда-нибудь к институтской доске объявлений, на которую вывешиваются списки поступивших? Этот стук в висках — что там??! Эти вопли сумасшедших: «Поступил!!!» Эти мокрые жилетки и шмыганье носов уныло бредущих неудачников.

Меня, кстати, очень удивило присутствие на вступительных экзаменах изрядного количества мамаш и даже бабушек, которые сопровождали своих чад до самой двери экзаменационной аудитории. Вот многие из детишек и не смогли доучиться, воли не хватило, мамки рядом не было. Это, конечно, личное дело каждого. Просто у меня сложилось иначе, поступать приехала одна и на свою зарплату. Да в любом случае, никаких родственников на экзаменах я бы не потерпела. Не мазать свои сопли в мамин фартук, а добиться успеха самой и одарить им близких. И я напрочь забыла про 15 августа! Забрать документы, уже поступив, и снова испытывать удачу я не решилась. Поговорку про птичек я, конечно, помнила. Ну, про тех, которые в руках, и которые в небе. Но, скорее всего, дело было не только в птичках, а просто всё устраивало на тот момент.

Внутри меня всё пело! «Я ехала домой, душа была полна»* и т. д. Домой, откуда впервые отлучилась одна на довольно долгое время. Я скучала о своих и светилась от счастья, что везу им добрую весть; со щитом, а не на щите. Радио у водителя автобуса пело вместе со мной, и не что-нибудь, а антоновскую «Крышу дома твоего»! Окна и люки автобуса были открыты, и через них веял обалденный аромат скошенной травы — был август, мы ехали через деревни.

Дома, буквально за полчаса, моя комната заполнилась букетами цветов — семья, приехавшие гости, соседи поздравляли меня. Благо — лето, в огородах полно зелени. Но главное же я дома! Даже ради одного такого момента уже стоило жить! Дальше сложилось не всё так романтично и здорово, но тогда мне казалось, что я знала, за что боролась.

Вообще, ребята, хочу сказать, что люди, способные на яркие эмоции, чувствующие пространство кожей, настроением, душой — назови, как хочешь — от жизни получили больше, нежели прочие, рациональные сограждане. Эти, вторые, вроде бы и считают себя продуманными, успешными, богатыми, хитро-мудрыми, всякими-разными такими. Но они это просчитывают головой, и всё вроде бы чего-то ещё им не хватает. Добавляют ещё пуще, успеха, денег, всякого-разного, а глядь — и опять вроде «маловато будет!«* А потому что они прочувствовать-то это не способны. Организм зачёт ставит в табеле о счастье, если он радость испытал. Мотивированную или нет — ему всё равно. А умственные прикидки ему до лампочки.

Рационалисты это головой-то тоже понимают, и искусственно пытаются вызвать радость-то эту самую. Во все тяжкие пускаются, насколько тяжкие — зависит от степени успешности. И опять вроде как маловато. Дальше — больше. А радость — она барышня независимая и своенравная. Это вам не девочка по вызову. Не вздумает — не придёт, не дозовёшься.

Хорошо ведь сказал «железный Феликс» Дзержинский: «Счастье — это не жизнь без забот и печалей, счастье — это состояние души». Правда, он тут Аристотеля перефразировал, но всё равно хорошо.

Вот чего особенного, вроде бы? Делов-то, в институт поступила! Да ещё и не совсем в тот, в какой изначально предполагалось. Мало ли народу поступает каждый год. Было бы из-за чего шум поднимать! А всё дело в эмоции возвращения домой. Она была такой, что и сегодня можно в неё, возвращаясь, погружаться, и аромат не померк. До такой степени я, оказывается, домашняя натура. А поступление — это бонус. Приятнее возвращаться с хорошими новостями. «Ведь факт сам по себе не важен, важно значение, которое придаёшь факту». (Ромен Роллан «Очарованная душа»)

Глава 5. Класивые и сясто моемся

Поступив в институт, я на правах студента получила место в общаге в трёхместной комнате. Ежегодный ремонт (силами студентов же) и врождённое чувство опрятности части жильцов, а также дикий контроль кураторов и комендантов всё же поддерживали общагу в более-менее приличном состоянии. В данный момент общага после летнего ремонта была уже несколько покоцана проживающей там во время вступительных экзаменов абитурой.

Из всех, с кем я познакомилась в первые дни общаговской жизни, мне запомнилась особенно одна девочка. Совершеннейшая мамина дочка. Её коронной фразой была фраза: «Это негигиенично!» Я тоже была домашний ребёнок, но у неё, бедняжки, был мягкий женственный характер, такая же фигура и не совсем кино-сценическое лицо… Ну, в общем, совсем не кино-сценическое. Самолюбие у девочки было, а необходимой жизнестойкости не оказалось. При отсутствии характера всё это завело её между вторым и третьим курсом в какую-то жуткую историю! Очень сильно желая выйти замуж, она попала чуть ли не в криминальную «малину». Учёба по боку, из общежития исчезла. Рассказывали какие-то детективные версии всего этого. Я не знаю, что с ней сталось. Кажется, она, всё-таки, как-то оттуда выбралась и уехала домой. Без диплома и без белого платья.

Это была одна из многих жертв большого города, приехавшая из провинции, из-под маминого крыла. Меня, честно говоря, это поразило больше, чем я ожидала. Подсознательно я примеряла ситуацию на себя, мне представлялось что-то общее между нами. С той, видимо, разницей, что учёба занимала бо́льшую часть моих устремлений, и это работало как предохранитель. «Первым делом самолёты, а девушки потом!«* А также «котлеты отдельно, а мухи отдельно».

Уважаемые мамы! Отправляя детей одних на произвол судьбы, прививайте им хоть какие-то знания о жизни, кроме правил гигиены! Если, конечно, вам нужны ваши дети.

Первые дни я элементарно не врубалась в планировку общаги. Она была построена, что называется, «буквой «зю». Два блока зеркально перевёрнуты друг от друга и посередине соединены общим холлом. Все квартиры одинаковы, расположение комнат идентично. Запомнив номер своего этажа, и поднявшись до него в лифте, надо было ещё сообразить, в какую сторону идти — влево или вправо от холла. А поскольку лифты были с двух сторон здания, в обоих блоках… В общем, весёлый аттракцион «Угадай, где живёшь».

В сентябре холодно, отопления ещё не было, солнца уже не было. Горячей воды — само собой. Но, вообще-то говоря, попали мы в общагу не в сентябре, а уже к октябрю. Так как в сентябре всё доблестное советское студенчество участвовало в битве с урожаем.

Чаще всего боролись с картошкой. Побеждала картошка. На полях её оставалось столько, что совесть борющихся никак не могла быть чистой. Картошку зарывал в землю и сапог измученного студента, и трактор нерадивого колхозника, и неожиданно (как всегда) выпавший, как снег на голову, снег. И всё-таки картошка попадала на овощебазы и затем на столы потребителей, а затем снова в поле, чтобы вырастить ещё более мощную армию своих бойцов, на которых будет брошено новое поколение доблестных студентов и лаборантов, и многих других бюджетных работников.

И опять же по поводу радости. В этих трудовых повинностях народ видел именно её. Ещё один пример победы эмоцио над рацио. Думали разве о гражданском долге, шефской помощи, отработке бесплатной учёбы, сохранении урожая? Как же! Вспоминается это с улыбкой, потому что свежий воздух, молодость, приключение, избавление от заседания в аудитории-лаборатории, движу́ха, компанейские дружеские тусовки. «Ничего, ничего, постою, подышу свежим воздухом… А то всё кабинет, кабинет…»*

Нас привезли сначала поездом до какой-то захолустной станции, а затем автобусами до забытой Богом деревни. Я читала о том, как встреча с белыми людьми погубила американских индейцев. Видела в документальных фильмах убогие развалюхи хижин, тупые лица пропитанных «огненной водой» жителей. Диктор обычно проникновенно рассказывал, как страдают бедные индейцы, насильно вырванные цивилизацией из привычного уклада своей жизни, потерявшие свои традиции, свои ремёсла, кормившие их, не сумевшие приспособиться к «белой» жизни. Нищета, грязь, пустое, иногда полукриминальное существование.

Но я никогда не думала, что увижу всё это в натуральном виде. Туземцы преследовали нас на раздолбанных мотоциклетах, сопровождая свои вылазки какими-то высказываниями, из которых мы могли узнать только интернациональные матюки. В иных деревнях и провинциях картина, порой, ничуть не лучше (если это не образцовый колхоз-миллионер). А здесь мы, по крайней мере, не понимали содержания текста. Во всём есть положительные стороны.

Здание, в котором мы жили, было, как выяснилось, местным клубом!!! Видимо, его ещё не восстановили после Великой Отечественной. (Да что вы говорите?! В тех местах не шли бои? Кто же тогда сотворил ЭТО?!)

Но какой-то добряк решил, что для проживания студентов сей Версаль вполне себе ничего. Зато мы могли оценить перспективы своей дальнейшей профессиональной жизни, ведь кому-то могло повезти — попасть после диплома, по распределению, в такое гетто. Огромное помещение, не то спорт-, не то кино -, не то ещё какого зала было заставлено двухъярусными кроватями (на которых раньше, видимо, спали пленные фашисты).

Нас там расположилось человек сто пятьдесят. Не знаю, сколько точно, но вот считай: специализаций я помню семь (на самом деле, может, больше), в каждой группе не менее 20 человек. Это один первый курс. А ещё второкурсников сколько-то. Не слабенькая такая общага. В нашей, «родной», хоть на комнаты территория поделена, а тут — такая вот огромная и тесная сплочённость рядов. (Вопросы об отоплении неуместны, просто хамские вопросы!)

Ровно в шесть утра, без всякого объявления войны, в помещении врубался яркий свет и оглушительная бодрая музыка. Мол, доброе утро, товарищи! Разбуженные, оценив по достоинству сей сервис, сползали со своих нар и двигались вон из избы. На улицу. Не знаю, какова была температура воздуха за бортом, но изо рта при выдохе шёл пар. Краны для умывания располагались на вольном воздухе, температура воды была соответствующая. Несколько гайморитов было диагностировано ещё в первые дни. Счастливчиков увезли в город.

Завтраки и ужины отличались от обедов отсутствием супа. Всё меню состояло из картошки, намёка на тушёнку, хлеба и чая. На особом положении находилась студенческая бригада кухработников. Первокурсников туда за просто так не брали.

За день надо было выполнить определённую норму, убрать гигантский участок поля. Нам объясняли, что мы добываем продукт, который поступит в нашу студенческую столовку. Как будто нам её там будут отпускать бесплатно! Ну надо поработать — сказали, приехали, поработали. К чему узоры-то плести?

Однажды наша группа не успела убрать за день назначенную норму. Мы решили не ехать с поля вместе со всеми. Остались, и до темноты заканчивали работу. Мы не могли потом даже ползти. Но мы были артисты! В то время у нас неформально лидировал парень, служивший в Афгане. Он построил нас в колонну по два и строевым бодрым шагом, с военной песней мы вошли в деревню. Студенты жест оценили. «Уважаемые товарищи взрослые»* за «подобную выходку» прописывали нас и в столбик, и в линеечку до конца всего картофельного сеанса. А ведь, если бы мы не доделали свою норму, нас прописывали ли бы ещё больше, припоминая и стахановцев, и папанинцев, и героев челюскинцев, и кого бы ещё только, исключая разве Папу Римского. По-моему, в тот день мы так и не поужинали. (Девочки с кухни передали нашим мальчикам хлеба, а мальчики поделились с нами. Девочки с кухни обиделись). Зато повеселились.

Веселились мы на каждом шагу. Во-первых, молодость валила, как дым из ушей у Сивки-Бурки. А во-вторых, по-другому было не выжить. Так что и общага-казарма нам была тогда «по приколу». Рассказывали всякую всячину вслух ночью, анекдоты конечно, песни пели или в игры играли. Например, сочиняли истории. Один начинает, другой продолжает, и так человек пятьдесят. Те, кто не уснул или не пошёл прогуляться. И выспаться умудрялись. Ну, нам так казалось. И на поле, непосредственно «на картошке», тоже представления не прекращались, выкаблучивали и отчебучивали, как могли. Естественно, без отрыва от производства, картошку реально надо было собирать.