Бесплатный фрагмент - Обними меня, Завтра!

Обними меня, Завтра!

Если удивление разбужено, то всякий найдёт ответы самостоятельно, открывая в себе такое, о существовании которого не подозревал…

(Э. Фромм)

I

Хирург, прозванный больными Григом, в этот день начал ошибаться с самого утра: он выпил кофе — в среду он всегда пил чай; он не посмотрел на своё отражение в зеркале; не провел каждым пальцем правой руки по своему отражению; не пригладил вредный и всегда торчащий клок седых волос на макушке; а быстро оделся и, выходя из квартиры, сверил время на экране мобильника с предполагаемым временем. Время не совпало — оно, словно бы, ужалось на десять минут. Он попытался вспомнить — чего не сделал, отмахнулся. Колени работали как всегда пружинисто и живо и он, отсчитав ступеньки, на цифре тридцать семь уверенно вытолкнул дверь. Несколько секунд постоял на крыльце, вдохнул полной грудью холодный воздух,

К этим незначительным ошибкам добавились лишние размышления. Он начал мечтать о встрече с больной Казариновой — казалось, застенчивой, но раздражающе активной. Больная Казаринова за три дня со времени появления в отделении слишком часто попадалась ему на глаза, и этим самым заставляла оценивать отработанный временной отрезок. И каждый раз ему невольно приходилось морщиться. В операционной его руки, как всегда, слушались и творили сущие чудеса, и он был господином, вне операционной он как будто разделялся на две противоборствующих половинки. Одна его половинка выполняла роль идеального хирурга, вторая половинка мешала этому — анализировала окружающие условия и негодовала, потому что они становились с каждым годом все менее идеальными.

До центра идти недолго — минут двадцать и все это время он размышлял: а что если бы на территории центра действительно появился православный храм. Посмел бы он в него войти? Посмел бы вымолить право на ошибки? Представил: как он будет встречаться в этом храме с больными — тем самым провозглашать право на собственное бессилие или, стоя рядом с ними, защищать их право на веру в чудеса?

Иерархия мироустройства центра отводила хирургам роль богов, медсестрам отводилась роль низшего звена услужения. Они все чаще становились свидетелями бессилие своих кумиров, и сами все чаще ошибались во время операций, после операций на перевязках, при обслуживании больных. Григ начал бояться делать им замечания: ведь чрезмерная строгость и жесткость в отношениях с ними приводила к тому, что они, измотанные придирками, не выдерживали и увольнялись. Когда он об этом узнавал, то начинал каяться и мысленно исправляться, но было поздно.

У ворот, ширину которых повторяла стрела шлагбаума, он остановился, перевёл дыхание, уверенной походкой пошёл по дороге, ведущей к строящемуся объекту, предположительно, храму. Проходя мимо высокого крыльца, невольно перекрестился, огляделся: заметил ли кто. Когда наложил вторично на себя крест — осознал, что сделал это автоматически. Никогда он не понимал, что означает — « находиться в виртуальном мире». Вот сейчас понял, что послал своей второй половинке разрешение на вмешательство. Брат — близнец согласился работать почти моментально, он это почувствовал ударом горячей волны в руки, в ноги и в сердце.

По узкой лестнице Григ поднялся на пятый этаж, перед дверью входа в отделение приостановился. Дверь открылась и выпустила на него разъяренную женщину в белом халате. Григ отстранился, пропуская заведующую отделением Софью Вениаминовну. Она схватила его за руку и как нашкодившего мальчишку потащила за собой по коридору соседнего отделения, не уставая отчитывать. Наконец, руку Грига отпустила и остановилась, повернувшись к нему лицом.

— Что за провокации?! Нам оно надо?!

— Здравствуйте, уважаемая Софья Вениаминовна! Ничего не понял. — Григ с высоты своего роста добродушно вглядывался в покрасневшее лицо спутницы, словно в замедленной съемке прокрутил головой, осматривая место остановки — длинный коридор перехода в административное здание.

— Правда — не в курсе?

— Нет, не в курсе!

— Твои больные в Облздрав позвонили и пожаловались на плохие условия, в том числе на отсутствие отопления в отделении. Как они посмели? Кто их настроил?

Григу на эту разборку не хотелось отвлекаться.

— Я ведь не духовник, и не наставник, я — простой хирург.

— Больные твои, и Главный вызывает нас обоих. Что будем говорить?

— Будем слушать, — легкомысленно предложил Григ.

Начальство в критические моменты инспектирования или перед получением заработной платы становилось придирчивым, буквально «сбивалось с ног» в борьбе за показатели — терроризировало весь коллектив предусмотрительностью, чтобы подтвердить свои исключительные права на более значимую денежную благодарность. Григ перестал даже мысленно осуждать строгое начальство за это, как перестал придираться к медсестрам. Это должны делать другие — те другие, которым таковые обязанности были предписаны должностными инструкциями.

Главный встретил вошедших вопросом, с трудом пряча за сиреневатым отблеском очков реактивность.

— Пришли?

«А могло ли быть иначе?» — Григ почувствовал где–то в животе сумятицу, засопротивлялся всей напряженностью бронхов этому — закричал глубоко внутрь спасовавшему близнецу: «Я — хирург».

— Давно я не получал такого разгоняя, как пионер оправдывался перед бабой. Почему не докладывали, что отопления нет в отделении?

Главный ждал ответа, набычив голову и высверливая тяжелым взглядом обоих.

Слово взяла, стоявшая на вытяжку, розовощекая Софья Вениаминовна.

— Я ведь только что из отпуска вышла, знаете же — какая нагрузка на хирургах. Да и холод — больше нам друг.

— А я — меньше? Надеюсь, кляузники пожалеют. Идите.

Изнутри рвался на волю близнец: «я — честный человек!», Григ вынужден был его поддержать.

— Пора бы отопительную систему проинспектировать, чтобы жалоб не было.

— Не надо меня поучать. Кляузниками займитесь. Кстати, сложные операции у них предстоят?

Григ поглядел на Вениаминовну, ожидая подсказки, та придвинувшись, шепнула ему: «тринадцатая палата». — Нет, не сложные, вернее, гистология решит.

— Не забывайте про дикие очереди, соразмерно и действуйте.

Григ пришел в ординаторскую уже совершенно спокойным. Коллеги, раскладывая папки с историями больных, задавали короткие вопросы друг другу, так же коротко отвечали на них. Тема Грига заинтересовала, и он прислушался, машинально пошел к умывальнику, вгляделся в своё отражение в зеркале. Отражение тучного Бориса и худосочного Алекса образовало естественную реакцию — Григ улыбнулся, поприветствовав всех сразу, отражения ответили ему тем же. Стряхнув с рук лишнюю воду, похлопал мокрыми ещё руками по хорошо выбритым щекам.

— Как ты смотришь на то, что Алекс собрался уехать в теплые края? — спросил Борис у отражения Грига. Отражение сморщило лицо, словно от зубной боли.

— Смотрю с сомнением, — сказал Григ и, не говоря лишнего, устремился за двери в лабиринты отделения. Из коридора, ведущего в перевязочную, выкатился навстречу Григу на коляске полуголый Сашок, облепленный разнокалиберными отрезками коричневого лейкопластыря; он, уступая дорогу озабоченному хирургу, резко приткнул коляску к углу, вслед бросил «здравствуйте!», не дождавшись ответа, прокрутился на месте. Нога Грига уже толкала двери тринадцатой палаты.

II

Женщины встретили Грига приветливо, нацепив благожелательную улыбку на лицо. Он же, сделав несколько шагов и оказавшись у кровати больной Облизаловой, зло бросил:

— Почему не мне жаловались?

Надежда от неожиданности так и осталась лежать с открытым от удивления ртом, прикрываясь, словно от удара, сжатым в ком одеялом, наконец, набравшись храбрости, в ответ произнесла:

— И долго ещё Вы хотели это терпеть?

Соседка виновницы, приподнимаясь с кровати, вмешалась.

— Все же возмущены и даже медперсонал, она только смелее других оказалась, — сказав это, присела с выдохом — «Ну и Григ!»

Этот демонстративный выдох распалил Грига.

— Кто здесь за вас в ответе? Вы сами или я? Если вы — то до свидания, распрощаюсь сейчас же.

— Мы вообще здесь никому не нужны, так получается? — проявилась вредность старушки Разуваевой.

Белый колпак, активно пожиравший лоб Грига, предупредительно завис над бровями и, кажется, этим постарался усмирить активность старушки. Наступило молчание.

— Лучше я уйду — у меня давление 160 на 110. Всю ночь не спала. Не готова я к операции.

— Вы посмеете уйти? Как ваша фамилия?

— Казаринова. Послушайте, Григорий Григорьевич, мы здесь словно приговорённые, если в этом храме страшный суд творится, то лучше с собой в миру оставаться.

— Беру! — прервал возмущение Григ, повернувшись к дверям, сделал отмашку в сторону Казариновой, вышел.

— Получается: нас выдала операционная сестричка, которая больше всех возмущалась, — вслух размышляла Надежда, приподнимаясь с кровати. Зинаида поддакнула, старушка Разуваева начала возмущаться по поводу совершенного игнорирования претензий от старых людей.

Из коридора доносился шум, он с каждой минутой нарастал. За дверью кто–то прокукарекал. Шум прекратился, а кукареканье стало повторяться.

— Да уж встали все. Для кого будильник–то запел, — проворчала одетая в пестрый фланелевый халат старушка Разуваева и пошла в коридор искать шутника. Она вернулась с новостью, одинаково изумившей всех соседок по палате.

— Петушок объявился. Отпрашивался на два дня домой.

Соседки ждали продолжения, дождались. Старушка, остановив собственное умозаключение от увиденного, прошла к своей кровати, удобно уселась, продолжила:

— Так прозвали адвоката. У него травма головы. Видела несколько шрамов. Говорят: он не только кукарекает, но и лает. Сейчас все собрались у перевязочной к нашему Григу. Да, не повезло человеку.

— И не только ему, — добавила Надежда.

Женщины некоторое время посидели молча, каждая осмысливая причинно–следственную связь нового явления, которое, возможно, потребует особенных усилий.

— Интересно, как его терпят в палате? — спросила себя Надежда.

— Он же в люксе здоровье поправляет. — Включилась Зинаида, — У меня был жених. Остался как–то ночевать. Просыпаюсь ночью от лая. Выхожу из спальни в гостиную. Лежит мой жених на диване и вроде спит. И вдруг опять лай. Наклонилась к нему. Точно — он: то скулит, то лает, как дворняжка.

— Может, жениться не хотел, вот и придумал — как отказать, — съехидничала старушка. Логика у старушки была, на удивленье, точной.

— Надо же! А я вправду подумала, что жених с большими изъянами, отказалась встречаться, — честно призналась Зинаида.– Похоже, — тоже травмированный, что характерно для правоохранителей. Жених в прошлом был милиционером.

Темы выбирались отвлекающие от предстоящих операций — особенные нелепицы в личной жизни.

Раздался настойчивый стук в окно. Надежда и Зинаида повернулись на стук.

— Миленькие наши! Прилетели на завтрак? Что–то завтрак сегодня запаздывает, — облокотившись на подоконник, Надежда гладила пальчиками стекло, казалось, что гладила воркующих голубей, и оправдываясь, приговаривала:

— Скоро, скоро покормлю вас. Зин, может, зря мы их приручаем? Не вечно же нам здесь оставаться, — сказала так и тут же пожалела о сказанном.

— Не сомневаюсь — они к своему порядку любых опекунов смогут приучить.

Зинаида подошла к окну. Вглядываясь в другую жизнь, обрамляемую большим белым оконным проёмом, тоскливо вывела:

— Интересно, успеют достроить Храм?

Даже старушке Разуваевой этот вопрос показался не ко времени скверным; она поморщилась и покачала головой, словно сказано было что–то запрещенное и грешное.

— Даже в качестве наблюдателя не хотела бы здесь задерживаться, — эту просьбу Надежда направила семье голубей, которые, обращая на себя внимание, соскальзывая и срываясь с узкого оконного козырька, натыкались друг на друга.

Да, грешно в этих стенах гадать на то, — кто счастливее, да и вообще грешно гадать.

Схлынула очередь у перевязочной. Вышел Григ. Он молча обошел, стоящих посреди коридора двух женщин, они же, глядя ему вслед, активно заговорили. Одна из них — та что была в пижаме, с повязкой на лице, старательно разбавляла восторги собеседницы в синем бархатном халатике более сдержанными похвалами. Их разговор становился все громче и откровеннее.

— Как повезло, что к Григу попали!

— Да, действительно!

— Как такого мужика не полюбить?

— Это же — необязательно!

— Где ещё такие мужики водятся?

— Где–то водятся!

— Как бы хотелось его обнять!

Женщина в пижаме, чтобы приглушить дерзкое признание собеседницы, дёрнула рукав синего бархатного халатика.

— Что ты такое говоришь? Тише — услышат!

— Каждой бабе я бы пожелала такой смелости, — ещё громче высказалась моложавая женщина в бархатном синем халате. Заметив в дверях любопытствующие лица, призывно выкрикнула: — Девки! Как жить–то хочется! И любить хочется!

На крик уже спешил, активно взнуздывая свою коляску, Сашок. Он катил свое тело, виртуозно увёртываясь от препятствий: почти всегда расставленных вдоль стен дежурных каталок, стульев, похожих на песочные часы колб приборов, хозяйственных корзин, столов и стеллажей. Сашок здесь самый бодрый, самый позитивный и самый оптимистичный человек. Он ко всем задирается, со всеми дружит и всякого привечает. Иногда слишком демонстративно. Он торопится быть везде, во всем поучаствовать.

— Я уже здесь!

Обладательница синего бархатного халатика, встав на пути, и препятствуя движению коляски, вскрикнула:

— Сашок! Тебе нравится Григ?

— Мне нравится Вениаминовна, а больше всего я ей, видите, каким испытательным полигоном от такой любви стал.

Натыкаясь на любопытных ротозеек, он прокрутился на коляске, показывая спину.

Зазвенела посуда в соседнем коридоре, словно прозвучал предупредительный звонок на важное событие. Те, кому предписана была в этот день операция, вздрогнули, вспомнив о ней. Другие заспешили на завтрак, в том числе и Сашок.

III

В тринадцатой палате стояла тишина. Надежда сидела на кровати в позе йога, подвернув ноги под себя, вчитывалась в лекционную тетрадь, то и дело поправляя на своем теле пластины КФС — черные пластмассовые коробочки с чудодейственными силами. Зинаида ходила по палате, поддерживая разговор со старушкой Разуваевой. У старушки прошло три дня после операции, но ту нисколько не волновало собственная судьба и большой шрам на лице, она то погружалась в рассуждения о судьбе своих двух дочерей, а то вслух корила здешних повелителей за черствость и грубость. Зинаида лишь изредка включалась в разговоры, подтверждая тем самым и свою озабоченность.

Вот тогда рассерженный Григ и объявился в палате. Так объявился, что у Надежды из рук выпала лекционная тетрадь, и она вынужденно послала навстречу хирургу образ своего мужа Николая — заступника. Григ выбил из рук обоих чашку с водой.

— Предупреждал же, что нельзя пить воду перед операцией, — орал он, размахивая руками.

— На женщинах отрываешься? — услышал Григ низкий голос. Григ наклонился, поднял чашку с пола и поставил на стол, осмотрелся.

— На операцию не возьму!

Зинаида не думала вмешиваться, но образ справедливой и дерзкой матери бунтовал и рвался наружу.

— Тогда и я ухожу, — сказала Зинаида голосом своей матери, с еле скрываемым волнением в голосе. Это волнение распознал близнец Грига.

— А я говорю — «останетесь»! Следующая — Вы! — миролюбиво закончил спор Григ.

Дребезжащая каталка остановилась у дверей тринадцатой палаты, открыла дверь, подъехала к Зинаиде, сказала холодно — «раздевайся», подождала и отягощенная весом покатила по коридору, дробно отсчитывая итальянский серо–зелёный паркет.

В палате остался призыв Зинаиды –«Ой, мамочка!», он долго еще бродил по комнате, создавая эффект присутствия мамочки и дожидался возвращения дочери.

Надежда поправила пластины КФС в области сердца, обняла обеими ладонями телефон. Найдя абонента, активировала вызов.

— Сережа! Начинай со мной работать. Отслеживай моё состояние. — отбросила телефон, упершись подбородком в левое плечо, три раза плюнула в сторону и уже с другой интонацией высказалась: — Дорогой, через полчаса у меня начнётся операция!

Рядом со старушкой Разуваевой никого не было, но она, приседая на кромку кровати, ощутила жаркие объятия колен, три раза перекрестившись, брякнула:

— Давно я в бане не была. Надюша, ты с кем разговаривала?

Надежда просто ответила:

— Он, конечно, — не Господь Бог. Мой врач — экстрасенс мысленно будет контролировать ход операции.

Старушка Разуваева обеими руками вцепилась в жаркие колени, вспомнив о берёзовом венике.

— Это бесплатно? — полюбопытствовала, не отключая зрелый и опытный разум.

— Тёть Рая, бесплатный сыр в мышеловке. У нас обоюдные интересы.

Надежда без остановки начала просвещать старушку о пользе и немыслимых оздоровительных свойствах пластин КФС. Тётка Раиса не останавливала хлынувший на неё поток информации, только очень огорчилась, когда этот поток снёс на своём пути её мечты о березовом венике. Она как могла, отбивалась:

— Во что–то, конечно, верить надо. Ведь верить хочешь тому, кого любишь. Вот почему к старости верить остаётся только Господу?

Надежда, не ожидавшая такого каверзного вопроса от простой женщины, вынужденно остановила рекламную компанию, с неохотой переключаясь на жизненный опыт старушки.

— Долго к этому идешь. Веришь, любишь, потом не веришь, не любишь. Молодые всегда в поиске, всегда заняты. Сил на веру и любовь бывает не остаётся. К старости много разочарований накапливается. Через разочарование умные создают Бога внутри себя, опыт ведь никуда не выкинешь, его надо по достоинству назвать. Я глупая была, всю жизнь больше веники вязала, на природу отвлекалась. С Богом ведь ещё и дружить надо, я не умею, поэтому мой бог хиленький, но даже со своим богом не могу я быть на равных. Вот в березовый веник только и верю. Он меня и поддерживает.

— Почему все–таки в берёзовый веник, а не в Господа?

— Говорю же, милая, по Сеньке и шапка, по бабе и шлык.

Открылась дверь во всю ширь, впуская санитарок и тихую, но улыбающуюся Зинаиду в плывущем белом облаке. Призыв — «Ой, мамочка!» метнулся навстречу Зинаиде, помог ей перелечь на кровать, укрыл одеялом и незаметно для всех отлетел.

— Кто Облизалова? — громко выкрикнула худенькая черноволосая санитарка, одна из двух сопровождавших каталку.

Надежда удивленно якнула, вскочила с кровати.

— Раздевайтесь и на каталку!

— Хорошо, хорошо! Вот только звонок сделаю — своего врача на операцию приглашу.

Обе санитарки переглянулись.

— Григорий Григорьевич уже в операционной! — громко, перебивая сомнения присутствующих, высказалась черноволосая санитарка.

Надежда уточнила:

— Я говорю про своего врача экстрасенса. Он уже здесь — со мной. Мысленно.

— Интересно, что он будет делать в операционной?

— Будет следить за операцией на расстоянии. Когда почувствует, что нужна будет его помощь — вмешается.

Старушка Разуваева расхохоталась. У обеих санитарок дуги бровей прподнялись и надолго зафиксировались.

— Я тоже буду рядом, — услышала Надежда заботливый голос мужа. Он незримо пристроился рядом с каталкой и толкнул её в сторону жены. Обе санитарки бросились каталку останавливать, но она уже ткнулась в ноги Надежды. Даже это не отвлекло Надежду от разговора, который она активно продолжала вести с незримым врачом. Она уезжала на каталке благодушной, окутанной заботой сетевого маркетинга мирового масштаба, заботой мужа, и было понятно, что ничто не помешает положительному исходу операции.

Старушка Разуваева немного посидела, понаблюдала за спящей Зинаидой, вздохнула глубоко и пошла в коридор пообщаться с кем–нибудь. Когда вернулась, то увидела Зинаиду, обложенную журналами и погруженную в чтение, поделилась новостью:

— Зина, я узнала — почему ваш Григ такой сердитый. Этой ночью еле спали его любимую ассистентку, говорят, что ей неудачно сделали пластическую операцию.

Зинаида не выдавая волнение, поделилась со старушкой своими переживаниями:

— Да, теперь понятно мне. Операцию начинала какая–то Маша, я отвлеклась на серые потолки с висящими клочками старой краски, и не заметила как на её месте оказался Григ. Он зашивал, а эта Маша всхлипывала.

Ввезли Надежду, лежащую ничком в белом облаке простыней те же санитарки. Они долго примерялись, чтобы приблизиться к кровати. Наконец, танец каталки остановил низкий окрик Надежды:

— Я здесь сойду. Держите каталку!

Она, полусогнувшись, сначала одну ногу опустила на пол, зацепилась одной рукой за кровать, другую ногу опустила, помогая ногами держать равновесие, поползла по кровати, напрягаясь и постанывая.

— Вот так мы, русские бабы и выживаем, — высказалась старушка Разуваева. Ей в этом негостеприимном доме меньше всего мук осталось перетерпеть. И в этом она была счастливее соседок по палате.

IV

Следующий день был расцвечен положительными эмоциями и ощущениями, так как потеплели батареи отопления. Были слышны потуги появившихся сантехников — их рабочее ворчание. Начальствующие окрики слабо раздавались то где–то рядом, то вовсе издалека.

Ворвался как ураган в палату Григ, сразу скакнул к кровати Облизаловой. Строго спросил, обнаружив излишества в её облике:

— Что это? — указывая подбородком на темную коробочку на голове Надежды.

— КФС–любовь, — охотно среагировала Надежда на любопытство Грига.

— На спине лежали?

— Да, я же помню…

— Есть вопросы?

Зинаида не удержалась — вякнула:

— Ну, вот кому плохо, что в палате и на душе теплее стало?

Григ только скосил на нее глаза, уже поворачиваясь на 180 градусов, махнул в её сторону рукой, словно бросил кляп в рот.

— Всё! — сказал и вышел, сердито захлопнув за собой дверь.

Григ не понял — он или его близнец бросил в Казаринову этот кляп, устыдился и за себя и за него, покраснел и отшлепал обоих повлажневшими ладонями.

Дверь бесшумно приоткрылась, словно кто–то подкрался и стал прислушиваться к происходящим переменам в тринадцатой палате. Зинаида и старушка Разуваева хохотали, попеременно высказывались.

— Надя! Ты когда Григу лекцию прочитала про КФС? Похоже, он тебя понял.

— Надюша! А что такое КФС–любовь? Похоже, что вы на одной с Григом волне.

Через приоткрытую дверь донеслось активное кукареканье. Старушка Разуваева по этой команде, приостановила утренний моцион, заторопилась на сходку к подружкам. У перевязочной уже стояла толпа больных Грига. В этот день операций не было, и Григ достаточно времени уделял каждому больному: шутил, объяснял, ободрял. Надежда с Зинаидой не торопились на встречу с Григом, осматривали швы, пытаясь предугадать время окончательного заживления ран. Вернулась старушка Разуваева и, показывая на двери, отвлекла Зинаиду:

— Там гость хочет с тобой пообщаться. У него не получается телефон настроить. Я сказала, что ты всё можешь.

Зинаида, ничего не сказав, вышла в коридор. Среди прочих больных выделила худощавого мужчину, скромно подпиравшего стену с телефоном в руках, он внимательно всмотрелся в лицо, подал телефон. Зинаида, понажимала разные кнопки, спросила:

— С рук покупали?

Мужчина утвердительно кивнул головой, обклеенной короткими полосками коричневого лейкопластыря.

— Проблема не в настройках, скорее заводской брак, — грустно высказалась Зинаида и телефон вернула.

Мужчина сказал «спасибо» и пошёл по коридору. Не успела Зинаида войти в палату, как услышала лай, вздрогнула и повернула на лай голову. Именно этот мужчина, сотрясаясь всем телом, издавал нечеловеческие звуки. Выплыл на коляске из смежного коридора Сашок, как всегда приветливый и веселый, Зинаида подождала когда тот подкатится, сходу спросила:

— Александр! Скажи, будь добр, этот мужчина — шутник или действительно травмированный?

— Петушок?

— Да.

Сашок всмотрелся в обеспокоенное лицо Зинаиды и, утвердившись в совершенной безвредности любопытства, начал рассказ, надолго приковав внимание и старушки Разуваевой, неожиданно появившейся.

— Есть такая деревня — Кукарека. Там семьями кукарекают, а в соседней деревне ещё и лают. Он родом из Кукареки или из другой, что рядом. С нашим следователем случилась по молодости история. Он девушку из соседней деревни обманул. Мать девушки его прокляла, сначала он закукарекал, а потом и вся его родня.

— А лаять когда начали?

— Этой истории я не знаю.

— Не верю я в эти сказки. Ты, наверное, шутишь. А петухи и собаки в этой деревни не заговорили человечьими голосами?

— Надо подумать, — хитро подмигнул Сашок, прищелкнул языком и резво крутанул колёса коляски. Зинаида поспешила на перевязку, оставив со сказочником старушку Разуваеву.

Старушка за неделю присутствия в больничных стенах полюбила Сашка больше даже чем самых важных и нужных для неё людей, опережая всех, торопилась ему навстречу и могла до бесконечности с ним болтать на разные темы.

— Сынок, мне то уж скажи правду: с тобой — то почему беда случилась?

— Думаете, когда сам пойму — тогда беда к другому утечет? — ответил с неохотой погрустневший Сашок. — Или будете помнить и молиться за меня?

— Я мало и плохо училась, Саша, но всегда любопытной была, потому отметину на лице и получила. Ни одну молитву не знаю — сама выкарабкиваюсь, зачем Господу отвлекаться на ленивых.

Старушка лукавила.

V

Было дежурство Грига. По отделению гулял свежий ветерок, заманивая за собой сквозь приоткрытые коридорные окна надоедливый шум автомобилей, их вкрадчивые и похожие на контрольные выстрелы гудки. Григ то и дело выходил из ординаторской: прислушивался к посторонним звукам, всматривался в полутемные лабиринты коридоров. Уже и самой полночи надоело появление этого контролирующего существа в белом халате, и она выпустила на волю вечно закабаленный сон, и рассеяло его без труда среди белых стен, на парковке автомобилей, на зеленых лужайках и среди трепетной листвы молодых деревьев. Григ не смог утром вспомнить, как он оказался сидящим на подоконнике перехода в административное здание, но всё остальное помнил до жутчайших подробностей.

«Он смотрел в окно. По зеленой лужайке бегали блики от дорожных фонарей. Эти блики словно завертелись, закружились в водовороте. На лужайке объявилось что–то необычное. Мелькнула догадка — летательный аппарат! Серые фигурки отделялись от аппарата похожего на большое гнездо и начали окружать Храм. Каждая из фигурок прикладывалась к стенам совсем ненадолго, затем отстранялась. Не дожидаясь друг друга, фигурки спешно возвращались к аппарату. Чудеса! — подумалось Григу. Вмешательство посторонних сил его не возмутило и не напугало. Наверное, он более всех хотел подобного вмешательства.

Руководители устали обманывать себя и медперсонал, а он устал нести ответственность за больных и за начальство: не хватало лекарств, оборудование уже долгие годы не обновлялось, многие процедуры делались «по-старинке». Больных приучали находиться в состоянии ожидания чуда. Чудом могли посчитать неожиданную выписку соседа по палате, приход давно ожидаемого родственника, или попадания в короткий — ну, очень короткий список больных, которым назначалась инъекция, определяющая область распространения заразы в теле.

Григ ощутил выпирающее изнутри громадное нечто, это ощущение сдавливало всё — и дыхание, и сердцебиение. Казалось и все кровотоки и малые, и большие замерли. «Что происходит?» — наконец, усилием воли он вытолкнул из себя препятствие — блокатор, рванул старенькую ручку оконной створки и выглянул наружу. Фигурки, снующие по лужайке, услышав скрип, спешно сомкнули ряд и начали быстро заполнять «гнездо». Со стороны главных ворот послышался женский крик: — Эй, люди, помогите войти! Люди–и–и!

Фигурки замерли, Григу остро захотелось спрыгнуть на лужайку и побежать на этот голос раньше этих осторожных запрограммированных роботов, но он отстранился от окна и быстро зашагал по безлюдному коридору к посту. Схватил трубку телефона и набрал номер приемного отделения. Наконец, хриплый голос Михалыча отрапортовал готовность слушать.

— Михалыч! Что на территории происходит? Какие–то люди патрулируют, а главное, женщина помощи просит. Разберитесь! Я сейчас спущусь!

Михалыч дакнул и замолчал. Григ как был в белом халате и белом, нависающим на брови колпаком, так и побежал на первый этаж спасать. Пока искали ключи с Михалычем, неожиданно исчезнувшие, пока пробирались к запасному выходу и выходили, прошло значительное время. Когда выбежали на улицу и обежали здание корпуса, у входа обнаружили почти в полуобморочном состоянии больную Облизалову. Она сидела на ступеньках, притуленная к стенке в позе полной расслабленности с замороженным выражением на лице. Григ наклонился, схватил руку, пытаясь нащупать пульс, ладонью другой руки шлепнул по лицу.

— Что вы делаете! — Капризно и плаксиво выдохнула возмущение Облизалова.

— Почему вы здесь, а не в палате? — С угрозой в голосе проявилось любопытство Грига, упираясь лбом о стенку, он попытался Облизалову подхватить под руки и поставить на ноги. — Помоги! — выкрикнул, оборачиваясь на Михалыча.

Михалыч стоял спиной, и смотрел в сторону Храма и крестился: — Свят, свят, свят!

Григ представить такого не мог. Он отстранился от Облизаловой, спустился с крыльца, запинаясь на каждой ступеньке, пошел вперед с протянутыми руками. Купол храма отделялся, оставляя под собой светящийся бублик. Крыльцо полоснул пучок света, словно кто–то со стороны запечатлевал исключительный кадр на фотопленку.

— Видел? — спросил Григ, обернувшись к Михалычу.

— Нет, — в испуге ответил Михалыч и более утвердительно добавил, — показалось что–то.

— Всем бы так казалось! — Возмутилась Облизалова. Она сначала встала на колени, потом, придерживаясь одной рукой за стену, начала подниматься.

— Видели? — Спросил Григ, вернувшись к больной, помогая той встать на ноги.

— Видели бы вы, что я видела, то не стояли бы или сидели, а лежали!

Григ не заметил перехода границы субординации. «Вот так и образуются новые общественные или социальные группировки» — отметил про себя. «Свидетели важного события становятся родственниками, так образуются и мафии» — подумалось Михалычу. Он был против мафий, против всякой профессиональной семейственности.

— Пошлите устраиваться на отдых! — Трезво оценив навязанное состояние, высказал Михалыч и пошел открывать дверь, вдруг появившимся ключом.

Григ осознал, что пропустил что–то важное, возмутился:

— И где же этот ключ был раньше?

— Где? В кармане сапога — вот где. Забыл. Жена вчера карман этот выдумала. Я ж на улицу пошел — переобулся. Успел. От такого и память заработала.

— От какого? — Облизалова отряхивалась и тоже попыталась взять в свидетели Михалыча.

— Как вы, уважаемая, на улице-то оказались? — Михалыч держал открытой входную дверь и демонстративно шаркнул ногами, приглашая войти.

Вошедшие расселись в фойе приемного отделения на белые сиденья. Михалыч и Григ ждали объяснений от нарушительницы режима, она и рассказала.

— Я отпросилась к стоматологу. Отдохнула немного дома от процедур. Дождалась мужа, он приехал с работы поздно. Привез к больнице, и я его отпустила. Оказалось — все ворота закрыты. Целый час вокруг ходила, пыталась щель пошире найти, чтобы пролезть. Попыталась даже землю рыть под железной оградкой…

Григ видел, как заволновалась Облизалова, вспомнил о своей ответственности за больную, выпадом руки остановил рассказ.

— Тише, тише. Давайте спокойно пройдем в отделение.

По открытому рту и выжидательной фигуре Михалыча было понятно, что тому на сон грядущий очень хотелось получить повышенную дозу адреналина, прослушав, например, жуткий детектив или байку, но Григ встал, сделал рукой отмашку Михалычу, помог подняться больной. В тусклом свете коридора приемного отделения рисунок принта кожаной куртки Облизаловой блеснул уникальным светом. На ее ладонях и Григ и Михалыч увидели блестящие частички и странные борозды сероватого цвета. Надежда смотрела на ладони и вспоминала…

Соседки не спали, ждали появления Надежды. Зинаида встретили её с наигранной обеспокоенностью.

— Надя! Ты почему так задержалась? Мы решили, что надумала остаться дома.

— Григ ведь на дежурстве, рискуешь! Эх–эх-эх! — обеспокоилась старушка Разуваева.

— Тише, девчата, давайте спать! — Надежда, освобождаясь от одежды, осторожно навешивала её на плечики. Увидев на обнаженной спине Надежды наспех сделанную перевязку, старушка даже вскочила с постели.

— Утром увидит такое Григ, то скандал закатит и всем достанется!

— Закатил уже, видите — живая. Я же проползала под оградкой и, кажется, даже на некоторое время от боли отключалась. Такое привиделось!

— Перевязку поправить надо, какая–то мешанина на спине и, похоже, рана инфицирована, — подошедшая Зинаида слегка отдернула кромку многоуровневого узора из коричневого лейкопластыря.

Соседки окружили, всматриваясь в спину, словно оценивали написанную художником–авангардистом картину.

— Ну, давайте уже, поправляйте!

Зинаида начала осторожно отделять уровни пластыря. Когда появился во всей красе шрам с разрывными краями и белёсой начинкой посередине, соседки издали испуганный протяжный вздох «а–а–а».

— Что там? — с тревогой спросила Надежда.

— Да нет, не очень страшно. Надо замаскировать поудачнее, чтобы лишних вопросов не возникало, но, дорогая, думаю, состояние раны Григу точно не понравится. — Зинаида выбрала из кучи обрезков более свежие полоски лейкопластыря и осторожно начала накладывать их поверх бинта. — Не вздумай КаФээСы прилепить к ране!

— Я в другие места их пристрою, — доложилась Надежда и, пользуясь случаем, опять завела лекцию об уникальных качествах пластин КФС.

— КФС — Корректор Функционального Состояния копирует природные системы поддержания жизнедеятельности человека, нормализует его жизненные биоритмы, регулирует работу сердечно — сосудистой, нервной, эндокринной, иммунной, пищеварительной и выделительной систем…

Старушка Разуваева шаркнула по очереди о прикроватную ножку каждым шлёпком, разувшись, присела на кровать, немного поболтала босыми ногами в такт звучащего нравоучения и так же в такт побила подушку, прилегла, прижимаясь к обласканной подушке правой щекой, и с наслаждением вытянула ноги под шерстяным одеялом.

— Охота тебе голову занимать ерундой, — сказав это, зевнула, накрыла ладонью лоб и глаза и сразу же заснула, слегка хрюкнув.

— Вот так и останетесь — с болячками! — Не изменяя преподавательскую интонацию, Надежда неспеша пристраивала уставшее тело, увешанное коробочками КФС на отдых.

VI

Григ решил прогуляться. Постовую сестру предупредил — где будет находиться. Пройдя несколько шагов по длинному переходу в административное здание, он присел на широкий белый подоконник. Это место было недосягаемо для камер наблюдения.

За окнами гулял ветер и срывал старые сухие ветки, они ударялись о стекла или об оконные карнизы и падали на запорошенную снегом землю. Рябиновые гроздъя без устале качались, и в этих качаниях можно было усмотреть и насмешку, и сомнение, и горечь. Тихие шаги отвлекли внимание. В дверном проеме перехода показалась Зинаида. Она постояла некоторое время без движения, словно ждала разрешения на каждый следующий шаг. Григ молчал. Не дождавшись реакции Грига, она насмелилась и все же приблизилась.

Как ему хотелось взять её за руки, посмотреть ей в глаза и сказать — «Я тебя ждал, я так долго тебя ждал». Но он не мог позволить себе подобных сантиментов. Он перестал быть мечтателем, за двадцать лет он научился быть жестким и хладнокровным, потому что таким он нужен был всем. Заговорила первой она:

— Гриша! Ты — такой чужой! — Зинаида прижалась к холодной стене, — Я знала, что ты именно здесь. Спасибо тебе!

Григ встал рядом с Зинаидой.

— Зина! Не думай, что у меня сложилось хуже, чем могло бы.

Поняв, что выдал затаенный спор с самим собой, поправился:

— У тебя, надеюсь, всё нормально?

— Какое нормально, если сюда попала!?

— Вовремя попала, да и свиделись, наконец, — Григ говорил быстро и уверенно, — звучит цинично и даже более того. Тебе спасибо! Ты всегда была моим маяком, — хитро подмигнул, — А то ли ещё будет!

Они молчали, долго молчали. Им обоим было приятно молчать и этим молчанием единиться… Зинаида присела на холодный подоконник, Григорий сделал тоже самое. Они сидели в полуосвещенном коридоре перехода и болтали ногами, настраиваясь на одну волну в воспоминаниях. Падение лёгких тапок с ног Зинаиды, послужило сигналом — Григорий быстро встал с подоконника, со словами:

— Я узнал тебя, только когда стали зашивать рану, — наклонился, быстро и легко обул Зинаиду.

У Зинаиды от этого перехватило дыхание, она, не скрывая своего восторга, вскрикнула:

— Надо же! Я это поняла. Неужели я так изменилась? Согласилась с мыслью, что намеренно не узнаешь и даже хочешь досадить, а мне так хотелось тебя обнять.

— Когда на операционном столе лежала? Обнимай сегодня, не откладывай до завтра, — пошутил Григорий, дерзко вглядываясь и проникая взглядом в самое нутро.

Зинаида молчала. Григорий ощутил себя юнцом.

— Жених–то жив?

— Все женихи живы! Ты ведь женился раньше, чем я замуж вышла.

— Понятно же, что дураком был.

— А сейчас ты — величина, и жаль, что не я такую величину создавала.

— Может я от злости и стал хирургом — это очень даже возможно…

Григ вернулся в ординаторскую, некоторое время машинально перебирал папки с историями своих больных. Рассортировав их по номерам палат, выдвинул ящик стола и положил папки далеко вглубь. Стал разглядывать письменный прибор. Рука потянулась за ручкой.

Он вытаскивал ручки по очереди и свойства каждой следующей проверял на клочке бумаги. Показалось, что это последний день в предельно фантасмагорическом мире и он должен зафиксировать свое состояние, чтобы пережить ночь. Выбрал достойную подружку — красивую серебристую ручку, и начал набрасывать рисунок. Поразмышлял над рисунком, сняв белый колпак, встал, подошел к окну, пристроил колпак на подоконнике, тут же одумался, схватил колпак и бросил его на стол. Сел, смял рисунок, потом начал мять белый колпак, но тот не поддавался. Оттолкнул колпак на соседний стол, схватил бумажный комок, поиграл им и, прицелившись, бросил его в стоящую в углу мусорную корзину. Попал! И успокоился.

VII

Надежда, услышав свой храп, проснулась. Отодвигая к стенке одеяло, встала с кровати. Решила сразу же, что в туалет не пойдет по коридорным лабиринтам, а зайдет в клизменную. Подойдя к дверям, щелкнула включателем. Щелчок был глухим и нужного действия не произвел. Повторила щелчок. Снова полоса света в дверной щели не проявилась. Вспомнила требование старшей медсестры: «Ни при каких обстоятельствах не пользоваться данным служебным помещением», начала бить кулаком по большой клавише включателя, на счете «пять» перестала бить и, рассерженная безрезультативностью, открыла дверь во всю ширь.

Увидела на светлом круге стены проекцию двух фигур — мужчины и женщины. Парочка сидела на кушетке, переговаривалась. Собеседники даже не обернулись. В мужчине Надежда узнала мужа Николая, женщину не признала, та была гораздо старше и её и Николая. Послышался мужской голос третьего участника.

— Вот стоило ненадолго удалиться, как началось чужеземное вторжение! Как вам это нравится?

Надя хотела вмешаться, но голос никак не прорывался изнутри, и она поняла — ей дозволено только наблюдать, присела на кушетку рядом с мужем.

— Кто–то понял. А я нет. Какое вторжение? Они же помогли моей Надюшке!

Надя поняла, что супруг начнет рассказывать о случившемся с ней, прижалась, словно боялась не услышать историю.

— А КаФээСы почему не помогли? — Съехидничал третий голос, Надя напрягла зрение и, наконец, увидела лежащий между Николаем и женщиной березовый веник. Веник шелестел точно в такт озвучиваемым словам: — слышал, что корректирующие свойства в поведении производят в любое время. А оно, вон, как вышло — почти потеря памяти!

— КаФээСы она сняла, когда в стоматологию отправилась!

— Ну, ж я и говорю, все это чушь — даже зубы не стерпели подлога.

Женщина, до той поры молчавшая, поддержала беседу:

— Все могу понять, не пойму — почему десант инопланетян появился тогда, когда Надежда головой ушиблась?

— Никакие это не инопланетяне, а бандиты!

— Бандиты? — переспросил Веник, — почему они были в униформе?

— Что? Бандиты не могут носить униформу? — Удивился Николай, — любая операция требует жесткого сценария. Спасибо только могу сказать. Помогли — подняли!

Надя помнила: как звала людей, как расчищала площадку от наросших глиняных взгорков, подлезла под оградку.

Словно прочитав мысли жены, Николай продолжил:

— Мужики бросились вытаскивать.

Надя пыталась вспомнить лица спасителей. «Лиц ведь не было! Какие мужики? — инопланетяне это были. Если бы не участливый крик, то точно в тарелку бы затащили, и где бы она сейчас была?…»

Прошелестел в хохоте Веник. Надя поняла, что её мысли становятся достоянием общего собрания, забоялась своих мыслей, решила: — лучше бы удалиться. Вышла почти на цыпочках в коридор, подержалась обеими руками за голову. Вспомнила — зачем заходила, пошла по лабиринтам…

Валентин видел, как по коридору шла молодая женщина, держась за голову, немного постанывала. Он пошел ей навстречу, поравнявшись, спросил:

— Что с Вами?

Женщина одну руку сняла с головы и, показывая в сторону дверей клизменной, сказала: — Там…, — снова приложила руку к голове, продолжила путь. Валентин проводил взглядом женщину, пошел по указанному направлению. Он подошел к двери осторожно, открыл её и и так, держась за ручку, с низкого порожка оглядел комнату. От слабого коридорного освещения мало что проявилось. Тишина комнаты, высвеченные предметы не привлекли внимания следователя; он закрыл дверь, пожал плечами, остался стоять, чтобы дождаться странную женщину.

Надежда шла навстречу Валентину, держа руки в карманах цветастого халата, похоже, женщина окончательно проснулась — выглядела вполне бодрой. Валентин спросил:

— Вы в порядке?

Надежда узнала в мужчине Петушка.

— Приставать, мужчина, нету смысла.

— Какие глупости! — возмутился Валентин, про себя подумал: «Бывает и хуже» и сразу потерялся в полутемном коридоре. Через некоторое время он вышел из своей палаты встревоженным. Очень вовремя навстречу, шаркая подошвами стоптанных сандалий, двигался сам Григ.

— Плохи дела у соседа — сильно стонет, — Валентин зазывал Грига жестом, указывающим на соседнюю палату.

Григ, не вынимая рук из карманов халата, повернулся на стон, доносившийся из открытых дверей седьмой палаты, вошел в темноту. Палата быстро осветилась. Через несколько минут он вышел, оттолкнул от дверей Валентина, устремляясь в направлении ординаторской; его крик прорезал тишину: «На операцию!»

Ожил коридор, наполняясь голосами, быстрыми шагами, бряцанием колес каталки и воем проснувшегося лифта. Валентин остался стоять, но ему страстно захотелось поучаствовать в спасении соседа: влиться в этот профессиональный поток, стать живительным его ручейком; он даже начал задыхаться от этого святого желания сопричастности общему делу и общей ответственности. До этой поры, уставший от ответственности адвокат, десяток лет мечтавший от нее освободиться и кому-то ее передать, понял: ответственность, как и жизнь, не передают, она сама удаляется к Создателю — откуда явилась.

VIII

Утром — сразу после завтрака красивая бойкая постовая сестра из тех редких медсестер, которым до всего есть дела, появилась в проёме дверей в иссиня белом халатике и звучным голоском пропела имя Валентина, затем сделав паузу, прокричала: — К вам пришла жена на свидание!

Валентин немедленно откликнулся. Постовая сестра уже спиной услышала этот отклик и мелкими шажками, на цыпочках, словно на коньках, побежала–покатилась дальше. Валентин забеспокоился: «Я только что из дома, и вдруг жена…» Перебирая всех возможных посетительниц, не спеша побрел спускаться с пятого этажа. Сквозь стеклянную дверь лестничного проёма увидел супругу, других посетителей не было. Супруга одета по — спортивному, игриво улыбалась, держала в руках черный дипломат.

— Подарок тебе, дорогуша! Не поверишь! Только давай выйдем на улицу.

Валентин взял под руку Галину и они вышли на крыльцо хирургического корпуса.

— Оставить дома не могу. Придумай — где сохранить, — Галина, прижимаясь к мужу, потянула его за собой по скользким ступенькам крыльца.

— Что это? — Валентин на ходу, рассматривал чемоданчик.

— Валечка, это — наш самый большой в жизни приз!

Супруга поискала глазами укромное местечко, среди кустарников с жухлой листвой увидела летнюю беседку, направилась туда, заманивая за собой Валентина. Они присели на лакированную лавку, пахнущей заботой и вниманием. Валентин шумно вздохнул, прислушался к внутреннему состоянию.

— Не буду подробностей рассказывать. Деревенские собрали кучу денег, — простучала дробью пальчиков по блёклой поверхности дипломата, — оказывается, долго деньги собирали для колдуньи.

Валентин заволновался, опережая все остальные эмоции.

— Сколько раз говорил, что не буду я в такие дела ввязываться!

— Я же сказала — эти деньги для колдуньи! Но передать должен ты, потому что это касается нас. Пусть она, наконец, снимет с тебя своё проклятие. Вся ж деревня кукарекает. Мы — то в городе больше живем, а они устали жить каждый день в курятнике.

— И кто же это придумал?

— А сама, говорят, колдунья подсказала.

— Галина! — Посуровел Валентин, — где деньги замешиваются, там ещё больше хаоса получается. Чертей выводить на свет божий?

— И в животе твоем тоже хаос образуется, когда ты сытый?

— Жива ли она? — Валентин сказал и испугался своего высказывания, исправился, — такое колдовство приведёт к серьезным проблемам и у самой колдуньи.

— Давай, Валя, надеяться. Я съезжу на этой неделе и узнаю. А деньги пусть у тебя побудут, и ты подумай, — говоря так, гладила его по руке, смотрела преданно в глаза.

— Галя, зря ты их сюда привезла. Тут тоже обычные люди. Куда я этот дипломат запихну? — сказал, и сразу же на ум пришел ответ — «чемоданчик надо бы в сейф к Вениаминовне положить — так вернее будет. Высказался неопределённо: «Придумаю!»

Они распрощались волнительно, словно так и не нашедшие точек соприкосновения два любовника, надеющихся все же на следующую встречу. Она уходила по алее, иногда останавливалась, стараясь различить среди гудков автотранспорта знакомый лай, но лая не было.

Валентин шагал через две ступеньки на пятый этаж и размышлял, заглушая ворчанье. Открыл двери в отделение и подошел к двери кабинета заведующей. Дверь была заперта. Немного подождав, направился к себе в палату. «Собственно, а зачем обращаться к Вениаминовне? Если знает еще хотя бы один человек, то будут знать и особо доверенные лица… В люксе пристрою, санитаркам скажу, что бумаги важные. Всегда должны быть при мне. Каждая бестия на рабочем месте корчит из себя королеву».

Он вошел в свою палату, осмотрелся, присел на кровать, чемоданчик предусмотрительно обхватил ногами и задвинул его под себя. Поразмышлял — куда бы пристроить. Додумался, наклонился, извлек из — под кровати (совершенно недостойного места) чемоданчик, положил его на плательный шкаф и спешно обложил старыми журналами. «Буду я ёще докладывать. Вряд ли поломойки будут журналы ворошить». Валентин посчитал в уме — насколько долго он может задержаться.

По коридору начали разноситься громогласные замечания — время операций закончилось. Уставшие хирурги возвращались в ординаторскую. Теплая волна благодарности окутала Валентина и, не спросив его, размножилась среди ожившего пространства. Если бы это были его деньги, то он нисколько не сомневаясь, подарил бы этот чемоданчик именно хирургам. За все обманы чиновников, за все ошибки администраторов, за все оставленные невыполненными обязательства и обещания прохиндеев и, конечно, за величайшее бесстрашие. Поняв, что в своих мнимых благодетельствах поднялся слишком высоко — несоразмерно своим возможностям, одумался и приземлился — «легко чужим распорядиться, а, вот, если бы действительно было моим?».

В дверях шестой палаты неожиданно появилась Вениаминовна.

— Валентин Юрьевич! Видела Вашу супругу. У Вас все в порядке?

— Скажите, Софья Вениаминовна, когда меня выпишите?

— Вы торопитесь? Гистология только через неделю будет. А если положительная? Поэтому ничего от нашего желания не зависит.

— Вы мне разрешите отсутствовать иногда?

— Только, пожалуйста, носите головной убор! — Вениаминовна все время держала руки в карманах иссиня– белого и аккуратно–отглаженного халата, оглядела палату. Увидев большую горку журналов на плательном шкафу, спросила:

— Вам, Валентин Юрьевич, нужен этот хлам?

Валентин готов был взорвался от негодования.

— Какой же это хлам, много чего интересного, все время просвещаюсь.

— Понятно, приятно. — Сказала Софья Вениаминовна. Первое слово благодушия было обращено к Валентину, второе к себе.

IX

Бабка Пулечиха о ста восьми законах, управляющих Вселенной когда–то слышала, но вот, как информация в память попала, вспомнить не могла, и это её тревожило. Еще тревожило число законов. «Почему сто восемь, а не те самые — десять заповедей или сто?» — она включила телевизор и переключила на программу НТВ. Мистические истории помогали ей управляться с домашними заботами, делали их менее будничными и более значимыми. Сама жизнь вокруг становилась значимой и осмысленной. На экране увидела новых героев — экстрасенсов. Вслушиваясь в голос ведущего и уверенный треп героев, гремела протестно кастрюлями.

— Скажи–ка мне: кто придумал эти законы, где их записал, и кто их утвердил? Новые законы нашли новые двери?

Была суббота. Внук Сергей объявился неожиданно. Зашел в дом неслышно, подкрался сзади, сначала обхватил руками, приподнял, потом осторожно опустил на пол. Пулечиха даже не успела испугаться. Улыбчивый тридцатилетний франт достал из сумки и бросил на стол большой пакет с гостинцами. На цветастую клеёнку вывалились конфеты, фрукты. В дорожке утреннего задиристого света натюрморт смотрелся нереально изысканно! Эта картина так растрогала Пулечиху, что она не стала делать внуку справедливую взбучку.

Сергей признался, что в этот раз приехал с просьбой, и не откладывая, ее высказал: «Бабусек! Помочь знакомой надо — поколдовать!»

Внук с каждым годом наведывался все реже и реже. Каждой встречей с внуком она дорожила, как последней каплей воды.

— Послушай, ты веришь этим рохлям — экстрасенсам?

— Бабусек, верю тебе, а эти игры — так, шоу — развлечения, не верю.

Сергей походил по дому, кажется, все углы осмотрел, хозяйским глазом недочеты узрел. Пулечиха наблюдала за внуком и сердце радовалось: «благодарных деток мало стало, разучились делиться, больше гребли к себе, а Сергей к тому же и рукастым вырос», присела на памятный табурет, изготовленный внуком много-много лет назад.

— Бабусек! Этой женщине я обязан. — раздеваясь, и устраивая одежду на вешалке, продолжал уговаривать.

— Удивить ее хочешь. Каждому рубашку не отдашь, в чем–то и остаться нужно! Матери не говори, что я вмешалась. Нельзя мне — покаялась я. Болячка у её дочки исчезнет. Больше ничего не скажу. Как можно тревожить мои сухие мозги? Только вот в следующий раз поищи у себя в интернете сто восемь законов Вселенной.

— Может, лучше «тайные знания»? А как поняла, что нужна помощь ее дочке?

— Тайные знания? И такое есть?

— Да, бабусек, это сейчас называется эзотерикой?

— Ты што ли интересуешься? А надо ли тебе это?

— Бабусек, если человек старается жить в согласии с собой, анализирует свою настоящую суть и пытается жить в мире духовном, готов понять истинные первопричины страданий, неудач или успеха других людей, не разрушает себя и других, значит, является эзотериком.

— Внучек, складно говоришь, а жизнь то от нескладухи начиналась. От боли и от страданий. Дар дается, а не берётся. Вокруг тебя не посеянное поле пока…

Пулечиха своим цепким умом снова загнала «в угол» своего внука–интеллектуала, но он все же возразил:

— А как же, бабусек, твоя любовь к порядку?

— Вот привезешь мне эти сто восемь законов, тогда и объясню.

На следующий день Сергей даже дров наколол и аккуратно разложил ближе к крыльцу. А к вечеру Бабка Пулечиха уже выпускала внука за хлипкую облизанную многолетними дождями и выжженную солнцем изгородь, погладив по гладкой мужицкой руке, задержавшейся на гребне калитки.

— Дочь совсем меня забыла. Скажи, пусть приедет.

— Бабусек! Ты же знаешь — она человечество спасает. Куплю машину скоро, с ней приедем и тебя заберём в город.

— Вижу по телевизору — как вы в городе в машинах прячетесь от жизни. Где черт не сладит, туда бабу пошлёт, а машина для мужика стала главной бабой в семье. Не торопись мимо жизни проехать, внучек.

Провожала Пулечиха внука тоже с гостинцами. Сергей отказывался, но упрямым и уверенным действиям бабушки не смог противостоять — понял, что это бабушке очень нужно. Калитка на прощанье издала протяжный скрип и «застегнулась».

После проводов внука она присела на табурет, начала себя корить: «Получается, я не лучше этих самоуверенных экстрасенсов. Кто же нам шепчет, что мы лечить можем и должны? Как можно заглянуть в будущее? Очень хочется увидеть счастливую жизнь внуков и успокоится и доживать с легким сердцем. Может, мне жить до ста восьми лет и все самой увидеть — поэтому число 108 вертится, а мне нужно только согласиться с этим.»

«…Она одна где–то там — в небесах или у самой земли, но в полете. Она или птица или рыба или человек. Предупреждающий все эмоции страх борется с любопытством. Она оглядывается. Небо таит опасность. Видит несколько приближающихся аппаратов, похожих больше на акул. Они далеко, но приближаются. Паника в ней, паника в, окружающих её, сущностях. Засверкало небо, и словно зажглись лампочки на темном небе, образуя буквы. Она читает и понимает, что это предупреждение об опасности и нужно всем что–то предпринять. Внутри себя услышала щелчок, попыталась отлететь от опасности подальше и спрятаться, но это нужно было делать сообща со всеми сущностями…»

Пулечиха, проглядев нечеткие картинки памяти, телевизор выключила. –Помолчи маленько, — села у окна. Найда крутилась на месте, звенела цепь. «Все правильно. Так все и может быть. Как такому можно припятствовать?» Недолго понаблюдала за собакой. Взгляд побежал по ограде, остановился у нарушенной изгороди, разделяющей палисадники. «Опять соседи мусор к моей изгороди набросали!» Пулечиха всегда сердилась на молодую соседку за беспорядок, но всегда выходила и разбирала мусор, пытаясь каждому предмету найти достойное применение. «Знают же мою слабость, свою лень холят, а мою воспитывают», — но всегда, здоровалась с соседкой, кланяясь при встрече и обиду не высказывала.

Мысленно поблагодарила соседей за кучу мусора. Опять у нее появилась работа — то самое творчество по превращению ненужных предметов в нужные. «Вот, наверное, потому мне господь и продляет жизнь. Больше ведь таких — кто бездумно труд других обесценивает, а таких, как она, любящих порядок — мало. Нарушают закон. Каким по счету законом он считается среди этих ста восьми? Успею ли заслужить право — заглянуть в будущее своих внуков?»

Найда залаяла злее и громче. Громче задвигалась собачья цепь. У ворот появилась добротно одетая женщина. Она пыталась открыть калитку. Пулечиха попыталась узнать гостью, даже отставила кастрюльку и положила ложку на стол, нашла тряпку из тех, что всегда на кухне под рукой, и стала протирать ею стекло. Женщина уверенно открыла калитку и вошла во двор. Собака перестала лаять, присела на ледяную горку.

«Вроде, не соседка. Кто ж ты такая и што тебе надо? Мне бы твою смелость!» Она никому не навязывалась — не ходила по гостям, любопытство подкармливала беседами с односельчанами по дороге в магазин. Пожалуй, чаще с природой общалась, чем с соседями при очередном походе по окрестным местам в поисках лекарственных трав — «живительных сил».

— Какая смелая! Судьба идёт к смелому навстречу.

Гостья посмотрела на окно, поняла, что хозяйка дома. Женщина махала рукой, показывая на крыльцо, и Пулечиха поняла, что та просит выйти.

«И здесь нашли, окаянные, видно, что из городских!» — подумала и пошла в сени открывать дверь.

Женщина стояла на первой ступеньке крутого крыльца, слегка запорошенного снегом, улыбалась так, как улыбаются люди, переполненные добротой. От этой улыбки у Пулечихи перехватило дыхание, она словно конкурентку увидела. «Какой мусор ты принесла?»

— Входи, коль пришла.

Гостья смело обошла Пулечиху и так же смело вошла в открытую, пахнущую свежей краской дверь. Собака загремела цепью, напоминая о себе, расслабленно прилегла на крыльце и погрузилась в тревожный сон.

— Извините, может не вовремя?

Пулечиха прошла к окну, гостье разрешила сесть на табурет, всегда ожидавший кого–то из родных. Гостью убранство комнаты не удивило — все стареющие люди становятся непритязательными. «Не все только соблюдают чистоту и порядок», — подумалось Галине. В глаза бросился большой телевизор. Он был главным предметом интерьера. Следя за взглядом гостьи, Пулечиха усмехнулась.

— Окромя собаки, это — главный мой друг, — высказалась так и присела на стул у окна в ожидании вопросов.

— Скажите, а где ваша соседка? Второй раз приезжаю — не могу застать. У меня срочное дело к ней. Когда её можно застать?

«Какая ты, милая, изворотливая! Не в свой ты день пришла!» — подумалось уставшей Пулечихе.

Все чаще Пулечиха стала получать опоздавшую благодарность. И колдуньей называлась, и ворожеей, и каркающим вороном завистниками или недругами; сейчас они торопились отмыться — навязчиво искали с ней встреч, чтобы обезопаситься на грядущие дни.

— Мужа хочу расколдовать! История давняя и она к ней имеет отношение.

— Как звать тебя? Давеча смело зашла, смело говоришь, а муж — почему робкий? Много крадет? Не тот вор, что хорошо крадет, а тот, что хорошо концы хоронит.

Гостья поняла, что бабка пыталась определить её статус — её тестировала, немного поёрзала на месте, назвалась:

— Галина — я!

— Двух обещаний в день не даю и в уме лишние задачки не держу, — опередила намерения гостьи Пулечиха, вставая со стула. — Иди, милая, иди, — Так приговаривая, она невидимой усталостью выталкивала гостью из дома. Галина, никак не показывая озабоченности, встала и повернулась к дверям, вписавшись в дверной проём, помахала рукой. — До свидания! Постараюсь в свой день прийти!

— До свидания, дочка! — сказала бабка ей вослед. — И вор богу молится, да чёрт его молитву перехватывает.

Проходя мимо соседнего палисадника, Галина увидела на скамейке у ворот молодого кряжистого мужчину. Тот наклонил голову, будто не хотел, чтобы Галина его узнала. «Очень похож на вышибалу», — подумалось Галине и, эта её вылазка не показался ей безобидной. Скрип свежего снега заставил оглянуться: мужчина стоял, широко расставив ноги, курил и смотрел в её сторону. Сделала два шага, поправила сползающий с затылка платок и снова оглянулась, придерживая платок у подбородка. На улице никого не было, только задиристый лай бабкиной собаки и ответного глуховатого лая сотрясал с берёзы легкие облака снега

X

На жестяном подоконнике окна палаты №13 шумно отплясывали голуби танец под тайным названием «хочу — дайте», а каждая из женщин приводила, не отвлекаясь на призывный шум за окном, в образцовый порядок себя и свою маленькую территорию. Надежда, снимая с себя чудодейственные коробочки, недосчиталась одной КФС, похоже, самой целебной. Она торопливо начала разгребать кроватное имущество, вытряхивать вещи, снимаемые с кроватных спинок, и озираться по всей комнате, даже не поленилась заглянуть под все четыре кровати — КФСа не было. Вспомнила, что ночью бродила по коридорам, объяснив соседкам свою озабоченность, заторопилась — пошла на поиски. Сразу наткнулась на Валентина; он стоял, прислонившись к стене, при виде её заговорщицки улыбался.

— Мы же с вами ночью встречались. Вы черную коробочку здесь в коридоре не находили? Эта КФС — самая важная для моего здоровья! — И как подобает пропагандисту — агитатору, начала вразумлять :

— Лечебным фактором в КФС выступают информационные блоки и поляризация лечебных трав растений, записанные на магнитные носители КФС, а также образы водных кристаллов Массару Эмото. Являясь низкоинтенсивным генератором продольных волн, Пластины Кольцова преобразуют внешнее электромагнитное излучение в безопасное для здоровья. Защищают человека от вредного воздействия электромагнитных полей мобильных телефонов, компьютеров, СВЧ печей, любой бытовой электротехники

— О как! А Вы, дорогая, в клизменную не заглядывали? Там я вчера что–то видел, подумал — потерянный телефон.

Надежда агитаторской даровитостью так заколдовала Валентина, что тот следовал шаг в шаг рядом с ней и слушал и слушал. Когда понял, что может превратиться в тень своей новой знакомой, приостановился. Они уже были у дверей клизменной комнаты. Надежда кулаком руки стукнула по клавише выключателя. Валентин руку Надежды придержал, легко большим пальцем шаркнул по клавише выключателя. В щели слегка приоткрытых дверей образовалась полоска света и Валентин, отталкивая дверь ногой, вошел, показал на черную коробочку, лежащую под скамьей. Надежда резко толкнула дверь, подошла и коробочку подняла.

— Совсем обнаглели, уже парами в клизменную ходят!

В дверях стояла старшая сестра–хозяйка и буквально созывала всех своим ором.

— Я лечебный аппарат здесь потеряла. Вот нашла, — Надежда все же растерялась под натиском громогласного осуждения — застыла с черной коробочкой в руках и с виноватым выражением лица, Валентин коробочку из рук Надежды взял и стал рассматривать.

— Выходите уже, помещение готовить нужно! — С прежней осуждающей интонации проорала сестра–хозяйка, посмотрела по сторонам.– И что всех сюда тянет? Медом намазано что–ль?

— Что–ль! — в один голос вякнули не виновные, по очереди вышли в коридор, удаляясь каждый в свою сторону.

Надежда вошла в палату, бросила на кровати в общую кучу найденную коробочку, присела.

— С Петушком нас старшая медсестра застукала, — сухо констатировала, не дожидаясь реакции соседок, захохотала. И так — хохоча, рассказала о своем приключении.

— Лишнее имущество — лишние хлопоты, — сделала простой вывод Зинаида.

— Петушок–то не прокукарекал — когда не надо? — спросила старушка Разуваева, отряхивая подол цветастого фланелевого халата, — Все же — стресс!

Надежда задумалась, пытаясь вспомнить поведение Валентина.

— Не припомню.

— Наверное, твоя коробочка его враз исцелила, — опять выдала «на гора» ехидство старушка, — может и вправду чудодейственная сила в ней проснулась, пока в клизменной лежала да отдыхала.

— Кто лежала–отдыхала? — С тревогой в голосе спросила Надежда.

— Я про коробочку. А ты про што?

— Тоже про коробочку, — ответила Надежда, ставя интонацией жирную точку в разговоре.

В этот день, действительно, кукареканье Петушка ни разу не отвлекало больных отделения от обычных процедур.

XI

Валентин вернулся в свою палату «люкс» в глубокой задумчивости, подошел к плательному шкафу, освободил чемоданчик от журналов, обоими руками прижал к телу черную гладь кожи. Подождал ощущений, упал с этим чемоданчиком на кровать и замер так, — держа его на груди. Почувствовал толчки, исходящие то ли из недр чемоданчика, то ли изнутри уставшего от боли тела. Почему–то только толчки. Боли нет! Боли нет! — он кричал туда — в недра своего тела. Попытался легкую боль создать: затаил дыхание и начал выдыхать, пытаясь протолкнуть к больному месту невидимый поток энергии. Боль словно иглами прошила затылок и сразу же затихла. Понимая, что долго так лежать нельзя, встал и начал чемоданчик прятать среди вороха журналов.

Зинаида видела быстро идущего по коридору Петушка. Он шел пружинистой походкой и озирался, будто боялся встретиться с лишними свидетелями. Видела, как он наткнулся на Сашка, уже давно выполняющего песенный променад; тихо говоря ему, пристроился сзади коляски и покатил эту коляску в свою палату. Как-то разом объявились любопытные.

— Интересно: что же они там делают? — возмущалась старушка Разуваева, её поддерживал «синий бархатный халатик», метавшийся вместе со старушкой у дверей палаты Валентина. Выглянул из палаты Сашок, резво взнуздал свою коляску в дверном проёме, выкатившись, притулился к косяку и запел. За ним вышел взъерошенный улыбающийся Петушок, он с наслаждением прижался спиной к стене. Наконец, до Зинаиды донеслись четкие фразы:

— Будем считать это простым совпадением, — выговаривал Петушок. — Ты, Сашок, вечером приходи. Ещё подержишь КэФээС. Только никому не говори.

Когда фигура исчезла за дверями шестой палаты, Зинаида не поленилась — подошла ближе к Сашку, тот держался бодрячком и демонстративно любезничал с «синим бархатным халатиком»; она дослушала фразу Сашка: «…два пути, придется выбирать: либо излечиться, либо в дурдом попасть. Лучше первое, но всего реальнее второе…», полезла со своими тревогами.

— Петушок, похоже, по степени популярности встал вровень с Надеждой? Встреча в клизменной комнате оказалась заразительной. — так выразилась и пошла в свою тринадцатую палату.

— Что это было? — спросил Сашок у «синего бархатного халатика».

— Тоже заметила странные явления повсюду. Но для меня главная тема — Григу понравиться.

— Зачем? Он что — главный сортировщик в здоровый Мир?

— Надоели сопли вокруг, а Григ — настоящий мужик, вот!

XII

Хирурги отделения собрались в ординаторской. Дары от родственников больных в этот день были скудными: бутылка коньяка, бутылка водки и небольшая коробка конфет «Ассорти». Алекс сходил за Вениаминовной, уговорил её прийти. Вернувшись, он достал из большого пакета, принесенные из дому упаковки с бутербродами, аккуратно разложил на столе. Григ и Борис тут же водрузили на стол дары. Вениаминовна вошла тихо, стояла и наблюдала за действиями мужчин, оценив на «хорошо!», усилила ощущение: — Приятно, когда мужчины у стола суетятся.

— Это наш крест, и именно здесь, — вставился верткий Алекс.

— Столовая ведь напротив ординаторской, но как в ней объявишься со своими вкусами и предпочтениями? — озаботилась проблемой Вениаминовна. Понимаю: в кафе тоже неудобно, да и многолюдно, а времени у хирургов на прием пищи никогда не бывает. Что делать?

— Пока нас подкармливают — проблем нет, — отшутился Борис — любитель сладкого и оглядел свою необъятную фигуру.

— И все же, по какому случаю трапеза? — вынимая руки из карманов идеально выглаженного белого халата, спросила Вениаминовна и приблизилась к столу.

— Ухожу в отпуск и еду присматривать новое местожительство, — с виноватым видом сказал Алекс, и начал наливать водку в чайные чашки.

— Это место на карте обозначено? Давайте погадаем! Алекс в Австралию подается! Работу не бросишь? — нацеливаясь на сытный бутерброд, высказался очень голодный Григ и выдернул бутерброд с красной икрой.

— Нет, лучше Черное море. Зачем традицию нарушать. Косточки погреть не мешало бы, — посоветовал Борис, открывая коробку с конфетами.

— Ради сына можно и в Канаду! — высказалась всегда далеко смотрящая Вениаминовна.

— Такой переезд побегом называется. Американцы Сибирь делят с китайцами, а мы американские континенты от наводнения ринемся спасать. Они сюда, а мы туда? — это говорил Алекс, — родственники на Азовское море приглашают.

— Жить или в отпуск? — полюбопытствовала Вениаминовна, ещё надеясь на отступничество Алекса.

— Понравится, то совсем останусь. Гостиничный домик выстрою, вас буду собирать. Заделаюсь гостиничным мэтром. Руки вот начали дрожать — другую деятельность нужно выбирать.

Голоса из коридоров отделения тему остановили. Вениаминовна ринулась из ординаторской на крики.

Группа больных собралась на перекрестке коридоров. Мужчины пытались поднять упавшего с коляски Сашка, две женщины тоже тянули руки, чтобы ухватить упавшего и даже соперничали — отталкивали одна другую.

— Что происходит? — подошедшая заведующая всмотрелась в героев.

— Чудить начал Сашок — слишком резво кататься, вот и упал, — сказала участливая старушка Разуваева.

Вениаминовна, отстраняя всех сопереживающих, наклонилась над Сашком. Тот двусмысленно улыбался и пытался встать на корточки.

— Все в ажуре! Вениаминовна! Не получится у Вас — меня залечить. Я выйду на своих ногах и без болячек!

— Только прославите меня, — подхлестнула фантазию Сашка Вениаминовна, — жестом разрешая мужчинам Сашка поднять.

Сашка водрузили в коляску, и он снова начал неуёмно резвиться — кататься по коридорам и орать песни.

Вениаминовна сделала отмашку всем, вернулась в ординаторскую.

— И откуда у Александра Заварухи такие положительные эмоции взялись, такая неуёмная энергия? Не пойму. Утром же совсем заскучал.

— Скучным он никогда не бывает. Может допинг принял? — Борис показательно скосил глаза на наполненный до края стакан, взял левой рукой рядом стоящий пустой стакан.

— Для Вениаминовны повторяю упражнение. — Правой рукой Борис приподнял наполненный стакан выше уровня глаз и начал переливать в другой. Прозрачная струйка весело играла то с одним стаканом, то с другим под общий громогласный счет.

— Теща каждый день для снижения давления процедуру эту выполняет. Тридцать переливаний нужно сделать, и желательно соблюдать правила: между сосудами разрыв не менее тридцати сантиметров и разливающая рука выше головы. Выпивает столько, сколько осталось в стакане.

— Воду? — спросила Вениаминовна.

Григ усмехнулся и высказал уже усвоенный урок от прежней демонстрации, которую преподал Борис в отсутствие Вениаминовны: — Даже болячка неважна, а важен стимул!

— Может, потому у остальных и руки не дрожат, — прозрела Вениаминовна.

Григ от пережитых встреч тоже целительный допинг принял: уже три дня ему не хотелось спать, а хотелось работать и работать.

Хирурги разошлись быстро. Опустела ординаторская, и только белый накрахмаленный колпак Грига остался на самом видном месте караулить трапезный стол.

Григ, выйдя со всеми из ординаторской, сначала направился в противоположную от всех сторону — вдоль по коридору, опомнившись, повернул назад, дошел до кабинета заведующей, шаркнул ногами, словно отцеплял прилипшую грязь, постучал в дверь.

— Софья Вениаминовна, извините за вторжение, но очень назрело: узнать хочу — что строят напротив нашего корпуса? Слышу от больных разговоры, что Часовенку.

Вениаминовна приостановилась внедрять немолодое тело в узковатое для её фигуры кресло, отрешенно произнесла:

— Не знаю, не знаю. Может быть. Ведь все остальные больницы давно имеют оплот ответственности. Пока эта ответственность лежит на главвраче, да на небольшой молельной комнатке. — извинительным тоном аудиенцию старательно заканчивала, — Вы ведь тоже можете её посещать.

Григ, стоя, поразмышлял над сказанным и шагнул к окну. Там, за окном, шел строительный процесс обычным рабочим порядком. На верхней площадке строящегося объекта, окольцованной деревянной опалубкой, сновали рабочие в оранжевых касках и в робах стального цвета; они немыслимо изворачивались, пробираясь между прутьями арматуры, как между пиками, переговаривались с рабочими самой нижней площадки. Внимание Грига привлекли никак не разъезжающиеся две машины–бетономешалки; они то наезжали друг на друга, то, давая задний ход, уступали дорогу на узком перекрестке. Лужа–провал после встречи машин расползалась на весь перекресток, то под устрашающее гудение машин уменьшалась в границах; перекресток становился более удобным для проезда, и снова машины начинали движение навстречу. Рабочие замерли, как и Григ с любопытством наблюдали за соревнованием бетономешалок. Разом замахали, закричали, стали собираться в группы. Григ вспомнил своё дежурство в ночь, от мысли — «как бетономешалки похожи на летательные аппараты» он вздрогнул, отошёл от окна.

Вениаминовна сидела, перебирала бумаги. Григ только сказал: — Ведь строится же! — и шагнул в открытую Сашком дверь, и уже спиной услышал: «Софья Вениаминовна! Отпустите на выходные домой! Пожалуйста! Я вернусь!», и лихой присвист, и мягкий удар колёс о стену.

XIII

«Синий бархатный халатик» стояла у двери палаты «Люкс» в терпеливом ожидании. Подкатился Сашок, напевая вдохновенно «Крутится, вертится шар голубой…», он постучал в дверь шестой палаты. Дверь открыл Валентин с довольной улыбкой.– Ты предупредил её? — спросил он Сашка, кивнув головой в сторону «синего бархатного халатика».

В палату сначала въехал Сашок, затем Валентин угодливым жестом предложил войти соратнице Сашка, поозирался, прикрывая дверь за вошедшими. В коридоре осталась только одна любопытная — старушка Разуваева. Она очень ревностно относилась к соперницам в борьбе за внимание Сашка, поэтому отслеживала каждый его шаг. Она встала у косяка двери послушать, загрустила, с этой грустью на лице и повязкой в пол–лица пошла бродить по переходам больницы.

Выходя из отделения, увидела женщину, очень похожую на супругу Петушка. Та строго посмотрела ей в лицо и, увернувшись от удара дверью, заспешила по коридору в сторону палаты «люкс», старушка Разуваева последовала за ней к месту возможного скандала. Женщина стучать не стала, резко дверь дёрнула, и сразу же старушка услышала –«Ах!»

— Я тебе всё объясню, — вылетел вместе со своим выкриком Валентин. Он торопливо прикрыл дверь, но подоспевшая старушка успела увидеть странную картину: «синий бархатный халатик» сидела на кровати, перед ней коляска с Сашком, и они оба обнимали черный чемоданчик, словно отбирали его друг у друга. Чтобы не было пересудов Валентин пояснил любознательной старушке: — У нас, бабушка, свой КаФээС. Они лечатся, не будем мешать, — сказав это, закрыл дверь и увлек за собой на лестничную площадку супругу.

— Виделась? — спросил Валентин, присаживаясь на белую гладь подоконника.

Галина смотрела на Валентина и молчала, он, не дождавшись ответа начал объяснятся:

— Я видел сон: хожу по большому залу аптеки и высматриваю в витрине нужное лекарство. Лица провизора не вижу, а только слышу знакомый колдовской голос: « Ваше лекарство готово — на столике лежит Корректор Функционального Состояния». Смотрю на столик, где обычно тонометр лежит, вижу черный дипломат, открываю дипломат, а там — множество мятых и грязных пятитысячных купюр. На удивление, они пахнут свежестью, как арбуз или свежескошенная трава. Голос вразумляет, что именно эта благодать меня излечит. Понимаешь, когда проснулся, то понял, что главное в жизни лекарство — честный труд и его эквивалент — чистые деньги. За два дня шрамы на голове заросли–начал к чемоданчику прикладывался. Не поверишь, Сашку лучше стало — у него на спине от одной процедуры шрамы затянулись.

— А у мадам–то в каком месте шрамы затягиваются? — строго спросила мужа, присаживаясь рядом.

— У нее самый сложный случай, поверь. Дорогая, ты главного не заметила — я перестал кукарекать и вообще стал нормально спать.

Действительно, пока Валентин волнительно и живописно рассказывал, он ни разу не издал постороннего отвлекающего звука.

— Что будем делать с чемоданчиком? Колдунья ничего не обещала. Я даже не поняла — примет ли вознаграждение. Снова к ней нужно ехать. Загадками говорит, я ничего не поняла.

Галина, о встретившемся на пути от бабки Пулечихи подозрительном здоровяке рассказывать мужу не стала, но обещание с ней поехать взяла. На прощание Валентин сказал:

— Понимаешь, как важно нам долечиться сейчас. Пусть чемоданчик побудет со мной, а деревенским скажи, что не одним днем застарелые раны лечатся.

XIV

Старушка Разуваева со всех ног бежала к своей палате, её окликали, её пытались останавливать, удерживая за руки, но она отбивалась и никого не дослушивала. Двери палаты были открыты. Обе соседки — и Надежда, и Зинаида, занятые чтением, подняли головы, когда в палате объявилась старушка. Старушка Разуваева подошла к Надежде, сходу заявила:

— Наденька! У тебя появился конкурент! Ты всё агитируешь, а Петушок уже лечит КэФэЭсами.

Надежда конспект с лекциями отложила нехотя в сторону.

— О чем это вы? Я главный координатор, и агентов кроме меня здесь быть не может. И не КэФэЭсами, а КаФээСами — так правильнее.

Старушка держала руки в карманах цветастого байкового халата, когда выслушивала недовольство Надежды, руки вынула и назидательно погрозила пальчиком незримому свидетелю.

— Вот, вот. Он всё видит! — лукаво добавила: — А не в клизменной ли размножились КэФээСы? Только вот у Петушка очень большая коробочка! Наверное, у тебя устаревшие аппараты.

Зинаида, углубившаяся в чтение журнала «Здоровье», отвлеклась на азартное выступление старушки.

— Тёть Рая, и кого он лечит? — Полюбопытствовала, утаивая смешок.

— Сашка и «синий бархатный халатик», похоже, на очереди жена Петушка. Нам в ту очередь не пробиться, — старушка, присела на самую кромку кровати. Надежда начала коробочки снимать с тела. Зинаида, наблюдая за поспешными действиями Надежды, ударилась в философию:

— Недостаток лекарства приводит к рецидиву, избыток — к психическим отклонениям, а исцеляет вера. Её много не бывает.

Выступление Зинаиды старушке понравилось, и она мечтами улетела навстречу березовому венику.

Надежда, оглаживать складки халата, вышла из палаты, у шестой палаты она пересеклась с Валентином, который возвращался в палату после очередной встречи с супругой, схватила его за локоть.

— Говорят: КаФээСами лечишь. Откуда они у тебя?

— Моя одна коробочка, точно, мощнее будет. Природный генератор — переработанная куча навоза, этот генератор очень дорогой.

— Тебе разрешают вмешиваться в лечебные процессы? — продолжала возмущаться Надежда.

— У меня особые отношения с Софьей Вениаминовной! — подмигнул Валентин, вырвал локоток, — пациенты ждут, извини.

Вернулась Надежда в палату возбужденной, на безобидный вопрос старушки Разуваевой: «Поговорили?», рассерженно среагировала:

— Аферисты! Шулеры! Лохотронщики! Наперсточники! –Сердитым взглядом оглядела соседок, стала прятать черные коробочки в тумбочку.

— Это вы о ком? — весь проём дверей заняла грозная фигура Грига. Он смотрел на Облизалову и ждал ответа, не сходя с места, опережая ответ, выкрикнул:

— Завтра всех выписываю!

— И меня? — вымученно вякнула старушка Разуваева. Днем раньше лечащий врач Борис признал её состояние самым наименее поддающимся излечиванию.

Григ, как обычно, тратить время на общение не стал — молча удалился.

— Интере–е–сная ис–то–о–рия! — пропела Зинаида; она тоже готовилась задержаться в стенах больницы — рана с трудом заживала.

На старушку Разуваеву вдруг спустилось прозрение:

— Торопиться Григ свидание Зинаиде назначить где–нибудь в скверике. И подлечит, и вылечит.

— Замшелые у вас фантазии, — отбила её провидение Надежда.

— Именно на старом дереве образуется мох, а он — главный путеводитель для заблудившихся в лесу, — защищалась Зинаида.

На фоне голубых панелей коридора озорно проскользнул силуэт «синего бархатного халатика». Женщины даже вздрогнули от такой дерзкой реальности.

— Скачет, — с удивлением высказалась старушка Разуваева.

— Заскакала, — утвердилась во временном отрезке Надежда.

— А по–моему поскакала, — пошутила Зинаида.

— На свидание к Григу, — окончательным аргументом Надежда сразила добрую фантазию старушки Разуваевой.

В едином порыве все трое встали и вышли в коридор понаблюдать за действиями « синего бархатного халатика». Язычок «синего бархатного халатика» лизнул косяк дверного проёма перевязочной и оставил после себя лишь запах озона.

— Вся пропахла свежестью! Точно, Надя, КэФээсы мудрёнее.

Выстроилась очередь у перевязочной. Троица стояла и сомневалась: а стоит ли занимать очередь — нарываться на скандал. Старушка Разуваева решила действовать.

— Надо с заведующей повидаться. Дочка моя к ней ходила, говорит, что очень внимательная. Пожить ещё хочется. — сказала так и пошла в сторону кабинета заведующей отделением.

— Нет, лучше вовремя уйти, — Зинаида отдернула ладони от прохладной стены и, осторожно ступая, проскользнула в палату.

Надежда осталась стоять, продолжая наблюдать за нервозной очередью.

Выплыл из–за поворота Сашок на коляске, старушка Разуваева бросила пришедшее на ум оправдание: «берёзовый веник подгоняет!».

Софья Вениаминовна встретила старушку Разуваеву приветливо, заметив, как по лицу вошедшей пробежала судорога и окрасила шрам в бордовый цвет, показала — где присесть, по виду поняла, что разговор не для чужих ушей — встала и присела на стул поближе. Обращение «дочка!» у старушки застыло на языке и никак не произносилось.

— Почему меня завтра выписываете? Умирать домой отправляете? Ведь Вы прописывали мне лечение!

— Дорогая! — спокойно начала переговоры заведующая, — У Вас нет метастаз, шрам нормальный. Будете приезжать на процедуры. Я Вашей дочке рассказала, как с Вами обходиться.

— Обходиться? Процедуры бесплатные? — Спросила, зорко вгляделась в лицо Вениаминовны, — зять–баптист не малую часть денег в церковь отдаёт, а сам хроник. У него опасная работа — радиоактивные отходы на полигоне бульдозером зарывает.

— Раиса Гурьяновна! Бесплатно! Вот такая фантасмагория получается: одни выпускают в наш мир «Ворона», другие уговаривают Его вернуться назад.

В дверь постучали. Стук был игривым, отбивающим узнаваемую мелодию.

— Софочка! Можно войти?

В дверях появился Валентин; он, увидев собеседницу Вениаминовны, замешкался и покраснел.

Разуваева шла по опустевшему коридору, уложив всю тяжесть рук в карманы халата. Зашла в палату и, не разуваясь, прилегла на кровать, поджав колени, прикрыла ладонями лицо. Соседки, признавая ее отрешенность за усталость, переглянулись, продолжили листать журналы. Через полчаса старушка закряхтела, пытаясь удобнее сесть.

«Софочка! Можно войти!» — произнесла манерно, не выпуская из поля зрения своих соседок, — похоже, Софочка КэФээску мудрёную Петушку удружила. За что? Наверное, родственники. А может родом из одной деревни Кукареки. Куда тебе, Наденька, тягаться с такой величиной!

Надежда уже давно отложила журнал, следила за движением Разуваевой.

— Что Вы говорите, теть Рая? О чём Вы говорите, хоть понимаете? У меня в заказчиках весь Облздрав! — поняла, что сказала лишнее, попыталась скорректироваться, — конечно, не весь.

Зинаида рот открыла, потом прикрыла, потом снова открыла.

— Речь не про ту заказчицу, которая главврачу нагоняй за плохое отопление сделала. Интересно! Ты, Надюшка, её лечишь приборами, опережающими время, так? Ну, а сама — то почему здесь оказалась?

— КаФээсы не излечивают злокачественную опухоль пока.

— Ну вот, а у Петушка, я говорю, уже излечивают, — уверенный вывод сделала старушка Разуваева.

XV

Следующий выписной день больные палаты №13 встречали с демонстративным энтузиазмом. Он гулял, резвился в пространстве комнаты, вовлекал в свои объятья санитарок и всех, встающих на его пути больных с их наработанными жизненными успехами и поражениями в личной жизни. Недосягаемый, казалось, всем женщинам мир за окном сделал ответный жест — прислал семью голубей. Голуби требовательно стучали клювами по стеклу, обращая на себя внимание, соскальзывали, срывались с узкого оконного козырька, припорошенного снежной поземкой, натыкались друг на друга.

— Прощаться прилетели, — сказала Казаринова.

— Встречу гостей предсказывают, — уверенно наложила свой окрас Облизалова..

— Как их расплодилось много! — жизнеутверждающее заявление сделала старушка Разуваева.

Казаринова и старушка Разуваева дружно отправились за выпиской, чтобы никому не осложнять жизнь. Когда вернулись в палату, в ней уже прописались новенькие.

Старушка оказалась самой приветливой, начала знакомиться. Обе больные охотно отвечали на расспросы старушки: о болячках, о занимаемых должностях на производстве.

— Мы все выписываемся. Выбирайте места! — подытожила призывом разговор старушка Разуваева.

Облизалова неторопливо укладывала черные коробочки в сумку, старушку нервировали эти движения, не выдержала, спросила:

— Надюш! А ты не хочешь про целебные коробочки новеньким рассказать?

Надежда услышала в вопросе, просто выпирающую, гордость старушки за нечаянное родство с небожительницей, раскладывания коробочек приостановила. Все ждали, но Надежда молчала. Новенькие больные, пообвыкнув, нашли общую тему — болтали между собой о нетрадиционных способах лечения. Одна из них — пухлощекая Ольга, устроившись на свободной четвертой кровати, перевела разговор на себя.

— Как не хотела я сдаваться. Но не повезло. Обычно к целительнице обращалась. Теперь вот её не стало.

— Какая целительница? Где она жила? — поинтересовалась старушка Разуваева.

— Да на Барзасе. Бабка Пулечиха, — охотно ответила Ольга.

— Мир тесен! — подтвердила старушка свой жизненный опыт, — Как не стало! Умерла?

— Выкрали. Может, уже нет в живых. Требовали за неё выкуп у родственников. Дочь у нее крутая, но та отказалась платить.

Ольга сказала это и с сумрачным усталым видом отвернулась к стене.

Облизалова изменилась в лице, вскрикнула:

— Где–то я это прозвище уже слышала!

— Наверное, конкурентка? — высказалась догадливая старушка Разуваева.

Вкатился в открытые двери палаты на своей коляске всегда полуголый и улыбающийся Сашок; увидев незнакомых женщин, ещё шире растянул улыбку.

— В полку прибыло!

— А убыло больше! — похвасталась упорядоченностью ума старушка Разуваева и сразу встала с кровати навстречу Сашку.

— Поговорить с тобой «с глазу на глаз» надо! — и отталкивая коляску через дверной проём в коридор. Женщины, наблюдавшие за похищением Сашка, молчали недолго. Взорвалась первой Казаринова:

— У неё что? Особые права на Сашка?

— А кто он такой? — полюбопытствовала другая новенькая.

— Похоже — общий любимец! — догадалась Ольга.

— Редкий экземпляр — наш Сашок. Природой уже не воспроизводится, — с сожалением в голосе уточнила Облизалова роль Создателя.

Казаринова поддакнула и попыталась пояснить заслуги Сашка.

— Сашок через каждые два дня домой отбывает, чтобы сыновьям преподавать творческое отношение к делу.

— Какому? — поинтересовалась несведущая Облизалова.

Казаринова, выдав удивление на лице, пояснила:

— Оба его сына для своих семей загородные дома строят, а Сашок контролирует процесс.

XVI

— Ты мне, Александр, рассказывал про колдунью Пулечиху?

Сашок недовольный, что его старушка отвлекла от возможного мероприятия, ногой затормозил движение коляски и даже попытался привстать. По коридору бегали медсестры и санитарки; они натыкались друг на друга, и в том числе на коляску Сашка, но осторожно оббегая её, недовольства не высказывали.

— Что ты! Что ты! — испуганно вскрикнула Разуваева и, не отцепляясь от ручек, коляску обошла, преградила сухонькой фигурой процесс вставания.

— И что? — выдохнул пленник недовольство.

Старушка упрямство Сашка пригасила:

— Что? Слышала, что Пулечиху заказали. Новенькие новость принесли — нету колдуньи! Вот почему Петушок кукарекать перестал. Сам скажешь или мне его обрадовать?

Сашок отстранил рукой старушку; та отцепилась от ручек коляски и; обогнув старушку, покатил к палате «Люкс». Валентин сидел на стуле, обнимал любимый чемоданчик, увидев невесёлого Сашка, встал и чемоданчик положил на кровать.

— Туфта! Мне порол про какие–то КэФээС, я даже поверил — вставать начал. Смотри: ведь, правда — раны затянулись? — Сашок крутил головой то в одну сторону, то в другую, пытаясь увидеть свою спину. Валентин обошел Сашка, наклонился, всмотрелся в шрамы.

— Я ещё не все сказал!!! Твою Пулечиху в мир иной направили! — Сашок ждал реакции Валентина. — Проснись! Колдунья, похоже, перед смертью грехи замолила.

Валентин, ничего не говоря, сгрёб черный чемоданчик с кровати, выскочил из палаты. Через десять секунд вернулся. Сашок сидел в коляске, согнувшись; его руки в серовато–белых перчатках лежали на коленях и, Валентину показалось, что они своей тяжестью вот–вот оторвутся от красивого и сильного торса.

— Чему веришь? Знаешь — что там внутри дипломата? Деньги! Чистые деньги! На поту! На соплях! На навозе! Мне Пулечиха во сне спасение подсказала. Она — мать Софьи Вениаминовны!

Сашок медленно стал подниматься… со словами: «Это я столько денег в руках держал? Софья Вениаминовна–а–а!?»

Валентин осторожно вёл Сашка по коридору, приобняв его одной рукой, другой рукой прижимал к бедру черный дипломат. Парочка шла в направлении кабинета заведующей и тихо разговаривала. Появились зеваки. «Ух! Ах! А–а–а!» — коридор заполнялся публикой и её восклицаниями. «Боже! Господи! Петушок! Сашок!» — радость обволакивала со всех сторон.

Кабинет заведующей был закрыт.

— Два оболдуя в одном флаконе, — проворчал Валентин, разворачивая на обратный путь Сашка: — Время–то какое?

Парочка, почти пританцовывая, шла навстречу размножившейся и возбужденной толпе больных и санитарок; разве что розы не падали им под ноги. «Молодцы! Выпишут! Домой!» — одаривали их ором нестройные ряды разноцветных халатов, пижам; поверх этих нестройных рядов навстречу Сашку, словно вырвавшиеся, наконец, на волю летели добродушные улыбки. Двое мужчин, вышедших навстречу из толпы, Сашка подхватили и уже без Валентина повели.

Валентин, пригнувшись, незаметно для всех скрылся в своей палате и плотно прикрыл за собой дверь. «Вот так и происходят перемены внутри после поразительных взрывов. Так оказываешься на другой орбите, куда, возможно, хотел, но в силу природной лени не мог попасть», — думал он, пристраивая дипломат на шкафу.

Затихли шаги и голоса в коридоре. Валентин лежал на кровати, пытался врачевать память, он так отвлекся от врачевания слуха, что вздрогнул, увидев над собой лицо Софьи Вениаминовны, начал вставать; её лицо начало отстраняться. Сейчас не перед кем было демонстрировать её особое к нему расположение, к тому же собственный цензор проснулся — он невразумительно изрек:

— Пришли за дипломатом. Как матушка поживает? — он ждал и готовился выразить сочувствие — искал нужные слова.

— Решила порядок во Вселенной наводить — со своей деревни хочет начать. Зовет с собой.

Валентин с трудом отбросил, пришедшие на ум, но ставшие ненужными слова, полюбопытствовал с невинной улыбкой на лице:

— В Кукареку?

Софья Вениаминовна продолжала стоять напротив Валентина, придерживая большими пальцами рук карманы халата, внимательно вглядываясь в его лицо.

— Валентин, мне сказали — чудеса с вами происходят. Поделись.

— Не прав, все отдам.

Валентин приобнял Софью Вениаминовну за локти и, подталкивая к единственному в комнате стулу, осторожно её усадил, отошел к шкафу, выдернул дипломат из горы журналов. Он шел к заведующей, приговаривая на каждом шаге: «Это — Ваше»; упал перед ней на колени и долго так стоял, держа на вытянутых руках чёрный чемоданчик.

— Это, действительно, ваше. От народа.

— Все знаю. Пришла уговаривать, чтоб вернул в деревню. Помнишь, как раньше наша деревня называлась? Она так и должна называться не Кукарека, а Пулечиха.

Валентин с колен еще не вставал, как открылась дверь.

— Сейчас ведь наше время! — взволнованный голос заставил Валентина повернуться. В дверном проёме стояла женщина в синим бархатном халатике, а рядом стоял и улыбался Сашок, он со словом: «Пардон!» спешно дверь закрыл.

— Хорошо! Пусть останется. Только вот в придачу «к аппарату» оставляю запасные «чихи» — сказала Софья Вениаминовна, засмеялась, вынула из кармана листки бумаги и положила их на зазывно–глянцевый чёрный дипломат. — Может, что полезного найдешь. Сын постарался для бабушки — «Законы Вселенной» собрать, а бабушка корректировки внесла в этот список, — после этих слов она повернулась в сторону двери, выходя услышала:– Простите! Пусть чудеса здесь продолжатся!

XVII