Бесплатный фрагмент - О людях и чудовищах

Имаджинериум

Кап.

Старенькая настольная лампа устало мигает. Наверное, ей тяжело светить ночи напролет, но без этого света ее хозяйке было бы гораздо тяжелее.

Кап.

Тихо скрипит по бумаге дешевая шариковая ручка. Медленно, слишком медленно. А ведь ей столько нужно успеть сказать…

Кап.

Сырой, спертый воздух давит на грудь. Воспаление легких в таком месте — только вопрос времени. Ее имаджинериум. Ее тюрьма. Ее чистилище.

Кап. Кап. Кап.

***

Налево, направо, снова налево — стройные ноги несли ее вниз по узкой, извилистой улочке, вымощенной крупным камнем, так легко, словно ее тело совершенно не имело веса. Свежий морской бриз бесстыдно играл с подолом ее короткого желтого платья. Постепенно приближалось приятное напряжение в воздухе, гул десятков человеческих голосов. Направо, налево, еще раз направо — и ее взору наконец открылась небольшая рыночная площадь, единственное оживленное место во всем городке, остальными своими частями будто вечно пребывающем в состоянии солнечного удара.

— Франческа! Иди сюда, Франческа!

Девушка повернулась и все так же легко поспешила на голос, ловко лавируя среди людского потока. Из-за своего прилавка ей махала рукой давняя знакомая, пожилая, но удивительно энергичная женщина, владевшая небольшим яблоневым садом.

— Джорджия! — Франческа одарила ее лучезарной улыбкой и стрельнула выразительным взглядом черных глаз в лиловый платок, прикрывавший ей плечи. — Прекрасно выглядишь! Но неужели тебе не жарко?

— Врать нехорошо, юная леди, — в шутку погрозила ей пальцем торговка. — И в моем возрасте, знаешь ли, женщине положено мерзнуть даже в жару. А ты, я смотрю, вся в работе?

Проследив за ее искристым взглядом, девушка обнаружила у себя на левой коленке пятно зеленой краски.

— Ой, — Франческа слегка покраснела и попыталась спрятать левую коленку за правой. — Нет… нет, это я так, побаловалась немного. Но по секрету могу сказать… — она наклонилась к уху Джорджии и с жаром радостного возбуждения прошептала. — Сегодня я уединюсь в своем имаджинериуме и начну новую картину. Это будет настоящий шедевр! С ее продажи я смогу наконец заплатить за комнату на много месяцев вперед!

— Это чудесно, моя дорогая, — Джорджия с улыбкой коснулась ее руки своей. — Не сомневаюсь, так и будет. Во всей Италии нет художника, который бы сравнился с тобой по таланту.

— Ты слишком добра ко мне, — рассмеялась Франческа, покраснев еще больше. — Не ты ли только что мне говорила, что врать нехорошо?

— Я никогда не лгу, юная леди, — шутливо надула морщинистые щеки торговка. — А ты, главное, не забывай на этот раз спать и хоть немного кушать, договорились?

— Чтобы кушать нужны деньги, — с грустной улыбкой пожала плечами художница. — А чтобы быстрее появились деньги, возможно, придется провести ночь или две без сна, тут уж ничего не поделаешь…

— Знаешь, что? — заговорщицки подмигнула ей Джорджия. — Позволь, я немного проспонсирую твой шедевр. С деньгами и у меня на этой неделе не густо, но уж немного яблок я могу тебе дать просто так. Если захочешь — заплатишь потом. А нет — так я не обеднею.

— Спасибо, Джорджия! Я отдам! — Франческа взяла торговку за руку, подкрепляя свое обещание нежным пожатием. — Обязательно отдам!

— Не стоит благодарностей, — Джорджия тепло улыбнулась девушке и выудила из-под прилавка пустой мешок. — И… какая же ты все-таки красавица, Франческа.

Художница залилась румянцем окончательно и смущенно отвернулась в сторону моря, пока торговка выбирала для нее самые аппетитные яблоки. Утреннее солнце с ослепительной яркостью вычерчивало ее тонкий профиль с небольшой изящной горбинкой на носу, обрамленный черными, беспорядочно вьющимися волосами. Ее воображение уже вовсю вырисовывало ей возможные детали будущей картины. Даже больше — целого нового мира, частицу которого эта картина должна будет отразить.

Франческа знала, что к большой силе должна прилагаться большая ответственность. И она чувствовала тяжелую, почти неподъемную ответственность перед всеми бесчисленными обитателями этого зарождающегося мира.

Ведь нет силы выше той, что позволяет созидать в подобных масштабах.

Захватывающая мысль. Захватывающая — и немного тревожная.

***

С громким металлическим скрежетом тяжелые створки ворот разъехались в стороны и в лицо Марселле ударило яркое утреннее солнце, подсветив чистым золотом ее огненно-рыжие волосы. Девушка весело поморщилась, поправила на плече перевязь с мечом и, прикрыв окруженные россыпью веснушек глаза рукой, обратилась к семенившему за ней следом брату:

— Знаешь, Амато, я думаю, уже сам воздух наших полей пойдет тебе на пользу. Посмотри — здесь, снаружи даже солнце светит иначе, чем в замке. Такое сияние каждого зверя в лесу разбудит, а? Что скажешь?

— …зверя… разбудит… — эхом донеслось сзади с постепенно возрастающей скоростью. — …зверя… разбудит… зверя разбудит, зве…

— Эй! — Марселла резко развернулась и взяла брата за подбородок. — А ну, посмотри на меня. Посмотри на меня!

Амато с видимым трудом оторвал взгляд от носков своих новеньких кожаных сапог. Впрочем, по его лицу было неясно, видит ли он перед собой сестру. Он смотрел сквозь нее, словно воображение отчетливо рисовало на ее месте нечто совсем другое, и просто неописуемо ужасное. В его вечно спутанных, сколько ни расчесывай, таких же рыжих, как у сестры, волосах солнечный свет будто немного мерк, отчего их пламя казалось затухающим.

— Он разорвет меня, — пролепетали его бледные губы, словно в обход застрявшего в вечном кошмаре разума. — Грендель. Грендель меня разорвет.

Марселла вздохнула и прижала его к своему плечу, плавно поглаживая по спине.

«Все будет хорошо, — уверяла она предыдущим вечером Коррадо, своего престарелого советника. — Не может же принц всю жизнь провести в своем замке. Когда-нибудь ему придется выйти за эти стены и посмотреть своим страхам в лицо. Будет лучше, если в это время при нем буду я, разве нет?»

«Возможно, — нехотя согласился Коррадо. — Но куда же вы пойдете?»

«Куда глаза глядят, — пожала плечами Марселла. — В этом и смысл. Если Грендель существует, я найду и убью его. Если нет — мы будем странствовать до тех пор, пока Амато в этом не убедится. Я знаю, что могу доверять тебе Коррадо. Я верю, что ты будешь управлять нашими делами достойно. Мы обязательно вернемся, Коррадо. Вернемся и расскажем тебе чертовски увлекательную историю — вместе».

— Все будет хорошо, — прошептала она брату в макушку. — Нигде ты не будешь в большей безопасности, чем со мной. Ты ведь помнишь, что я — лучшая мечница королевства? Ну же, вспомни сказки, что матушка рассказывала нам перед сном! У таких историй всегда счастливый конец…

— …конец… — обреченно откликнулся Амато. — …это конец… конец…

Марселла снова вздохнула, чуть отстранилась от брата и под руку повела его вперед. Навстречу солнцу. Навстречу ветру. Навстречу судьбе.

«Убью, — стояла в ее голове мысль, как могильный камень неведомому врагу. — Чем бы ты ни был, где бы ни прятался — убью».

— …разбудит… конец… зверя разбудит… — бормотал на ходу Амато, уставившись в никуда расширенными от неотступающего ужаса глазами, белки которых покрывала широкая сеть полопавшихся капилляров. — …зверя разбудит… конец… это конец…

— Нет, — отрезала Марселла так твердо, как только могла. — Это не конец, Амато. Это только начало.

***

В дверном замке с сухим металлическим щелчком провернулся ключ. Сердце художницы ухнуло в самые пятки. Нет, нет, не сейчас, еще слишком рано…

— С-синьор Виргилио, — она робко поклонилась решительно шагнувшему внутрь мужчине.

— Франческа, — холодно кивнул он, оглядывая принадлежащую ему комнату. — Ты снова задерживаешься с платой. Мое терпение на исходе. Не думала найти нормальную работу?

— Простите, синьор Виргилио, — снова склонилась перед ним девушка. — Но я ведь ничего не умею, кроме как рисовать. И сейчас я как раз работаю над одной картиной…

Виргилио в три шага преодолел расстояние до мольберта и скептично нахмурился.

— Пока это только набросок, — поспешно пояснила Франческа. — Но уверяю вас, это будет настоящий шедевр. Я надеюсь закончить в ближайшие дни и дорого ее продать…

— Последний шанс, Франческа, — процедил хозяин, двинувшись к выходу из комнаты. — Я даю тебе последний шанс. И надеюсь, что к следующему моему визиту ты наконец ототрешь краску с пола.

— Спасибо, синьор Виргилио, — Франческа склонилась еще ниже, не смея поднять глаза на его обритый затылок. — Спасибо за понимание.

Когда за хозяином комнаты, служившей девушке имаджинериумом, вновь захлопнулась дверь, Франческа тихо выдохнула через рот и наконец распрямилась. Ее слегка потряхивало от нервного напряжения, но нужно было взять себя в руки и продолжить работу. При этой мысли ее взгляд обратился к мольберту.

Там на белоснежной бумаге вырисовывались очертания причудливого средневекового замка со множеством башенок и массивными воротами. У его подножия стояли две крохотные на его фоне фигурки. Франческа склонила голову набок и задумчиво закусила губу. Ей определенно нравился силуэт замка в центре композиции, но людей хотелось значительно увеличить. Только вот, если увеличивать их, то придется увеличить и замок, а тогда он не поместится на картину целиком.

— Да, так не пойдет, — негромко проговорила Франческа вслух, начиная понемногу отходить от визита Виргилио. — Но что, если…

Не договорив, она взяла в слегка дрожащую руку карандаш, сделала глубокий вдох и приступила к изменению намеченной композиции.

Работы предстояло еще много.

***

Солнце уже начало клониться к закату, когда Марселла и Амато вышли к небольшой деревушке. Королева буквально чувствовала спиной опасливые взгляды местных — никогда ведь не знаешь, чего ждать от бродяг, пускай и хорошо одетых.

— Добрый господин, — учтиво обратилась она к крупному, обритому налысо мужчине, точившему грубо сделанный топор на пороге самого большого в деревне дома. — Подскажите, пожалуйста, как называется это дивное место, и можно ли здесь где-то переночевать?

— Сканно, любезная госпожа, — добродушно рыкнул он в ответ. — Постоялого двора у нас нет, но для тех, кто не чурается простой работы, место найдем. Ночь ожидается прохладная — поможете наколоть дров?

— Конечно, — улыбнулась Марселла, принимая топор из его грубых рук. — Да, и есть еще один вопрос. Не обитает ли у вас в окрестностях такого чудища, что человека разорвать способно?

— Шутить изволите, госпожа? — усмехнулся деревенский, обнажив сколотый передний зуб. — У нас тут даже волков уж много зим как не видали. Но довольно лясы точить. Прошу за мной — покажу нашу дровницу.

У дровницы Марселла скинула с плеч дорожный мешок и перевязь с мечом. С топором она обращаться умела — не раз от скуки помогала с этим своим слугам, несмотря на все их протесты. С деревянным стуком и едва слышным металлическим звоном первое полено раскололось надвое ровно посередине. За ним второе, третье… Не такая уж сложная работа для человека, регулярно упражняющегося с оружием. Даже Амато, казалось, чуть повеселел, таская наколотые дрова в дом.

Амато…

Марселла вздохнула, остановившись на секунду, и тряхнула головой. Она не любила эти свои воспоминания. Не любила, но считала их своим долгом.

Все началось еще до рождения Амато. В королевстве тогда правила их мать, Габриэлла, а сама Марселла была еще совсем маленькой девочкой. Тем не менее, события того рокового дня отпечатались в ее памяти как клеймо.

Габриэлла славилась по окрестным землям двумя вещами: жестким характером и непримиримой борьбой с любыми формами ведовства. Поговаривали, что ее первый ребенок родился мертвым вследствие какой-то злой порчи. Другие, впрочем, считали, что виной были напряженные уроки фехтования во время беременности. У Марселлы так и не хватило духу поговорить об этом с матерью напрямую. Как бы там ни было, ее рвение в этой борьбе говорило само за себя.

Марселла как раз возвращалась с одного из первых своих уроков фехтования, когда столкнулась с этой процессией во дворе. Двое в кольчугах и плащах с королевскими гербами (красное солнце над белой башней) вели под руки старуху, а третий сзади держал алебарду острием у самой ее спины, словно готовясь пронзить насквозь при малейшем лишнем движении. Марселла спряталась за колонной и затаила дыхание, стараясь не пропустить ни секунды этого странного зрелища.

«Это та, о ком я думаю?» — раздался из полумрака внутреннего помещения холодный голос Габриэллы.

«Точно так, ваше сиятельство, — неловко поклонился один из солдат, не отпуская пленницу. — Слухи подтвердились, данная особа, с севера прибывшая и Старой Дженной именуемая, действительно промышляла ведовством. Что прикажете с ней делать?»

«Не совершай ошибку, Габриэлла, — с поразительным спокойствием проговорила ведьма, не склоняя головы. — Мы обе по-своему служим Господу. Я невиновна в твоих несчастьях. Неси свой крест с достоинством, а я буду нести свой».

«Привяжите ее к столбу, — в голосе королевы зазвучала незнакомая прежде Марселле злоба. — И пусть слуги собирают костер. Сегодня будет зрелище для всех».

Когда солдаты с пленницей удалились, Габриэлла шагнула вперед, на освещенный солнцем пятачок у входа в покои и тихо произнесла:

«Выходи, Марселла. Я знаю, что ты здесь».

Принцесса робко подчинилась. Ее сердце переполняло ощущение, что она становится свидетелем чего-то неправильного, недопустимо ужасного и уж точно неподобающего для маленьких девочек.

Габриэлла сделала еще один шаг вперед и мягко положила руку на необычные для этих мест рыжие кудри дочери. В ее глазах отражалась лишь всепоглощающая, беспощадная любовь.

«Я никому не позволю тебе навредить, — прошептала она. — Никому».

***

То, что поначалу выглядело как замок, приобрело очертания большого глиняного дома. Да, таким образом картина несколько теряла в масштабе, но зато приобретала в уровне проработки деталей — с устройством деревенских домов Франческа была знакома куда лучше, чем с архитектурой средневековых замков. Кроме того, изменения позволили увеличить фигурки людей, а следовательно, открыли возможность вдохнуть в них жизнь, наделить их личностями.

Первую, с длинными рыжими волосами, она назовет Марселлой. Она настоящая воительница — вот эта черточка у ее ног станет вложенным в ножны мечом. А рядом с ней ее любимый брат. Да, так его и зовут — Амато, то есть, любимый. Его голова опущена, на его лице лежит тень. Какие тревоги его беспокоят? Не от них ли они ищут избавления в этой глуши?

Франческа шумно выдохнула. Она чувствовала, как потеют ее ладони. Она не должна была подвести синьора Виргилио. И, что, вероятно, еще важнее, она не могла подвести героев своей картины. Если бы только был какой-нибудь способ расслабиться…

Взгляд художницы упал на холодильник. Она отложила в сторону карандаш и подпорхнула к мирно урчавшему в углу допотопному агрегату. Из еды там оставалось только несколько яблок от Джорджии, но Франческу интересовали не они. Она открыла дверцу и извлекла на свет простенький кувшин, наполовину заполненный темно-рубиновой жидкостью. Вино. Всего пару глотков.

Терпкий напиток моментально глухо ударил в голову, разливаясь оттуда приятным теплом по мышцам плеч. Франческа прерывисто вздохнула. Она смутно чувствовала: что-то идет не так. Что-то чужеродное, темное шевелилось в ее душе. Может быть, ей передавалось волнение героев. Может быть, чье-то еще. Но времени раскисать не было. Художница сделала еще глоток из стакана и вернулась к мольберту, вновь закусив в задумчивости губу.

Может быть, на картине чего-то не хватает?

Франческа в несколько движений карандаша наметила рядом с Марселлой и Амато третью фигурку — маленькую, сгорбившуюся — и, помедлив, обвела ее верхнюю часть кольцом. Она была не уверена, что именно хочет изобразить, словно ее рукой двигал кто-то… или что-то другое. Сила, которой художница совершенно не могла сопротивляться.

Вероятно, герои ее картины в глубине души чувствовали то же самое.

***

Очередная деревня на их пути, возле уютно прикрывающего ее от рассветного солнца горного массива. Сколько таких они уже посетили? Марселла успела сбиться со счета. Но в этот раз что-то было не так. Не было слышно людских голосов, собачьего лая, петушиного крика — ничего из обычных деревенских шумов, к которым она, оказывается, успела привыкнуть. Дома выглядели заброшенными. В воздухе витали необратимо въевшиеся в него нотки гари. Амато еле слышно заскулил без слов, как собачонка при приближении жестокого хозяина.

— Ш-ш-ш, — Марселла на ходу повернулась к брату и взяла его за руку. — Все будет хорошо, Амато. Лучшая мечница королевства, помнишь? Все будет хорошо…

— Не будет, — послышался из-за угла ближайшего деревянного дома надтреснутый голос. — Уже никогда не будет…

Правая рука королевы дернулась в сторону рукояти меча, но, не дойдя до нее пол пути, все же вновь опустилась — угрозы в этом голосе не чувствовалось. Обогнув дом, Марселла увидела его обладательницу.

Картина могла бы показаться забавной, но в этой обстановке скорее пугала. Там, на лавке сидела худая, истощенная на вид старуха в лохмотьях. Ее шею наподобие монструозного жабо охватывало черное от копоти колесо, которое подошло бы крупной телеге.

— Доброго дня, почтенная синьора, — осторожно поприветствовала ее Марселла. — Не подскажете, как называется эта деревня?

— Теперь уже все равно, — равнодушно ответила старуха, не поднимая головы. — Теперь осталась только я…

Осторожно приблизившись, Марселла заметила и другие странности. Лицо ее собеседницы было изуродовано страшными ожогами, а ее мутно-белые глаза, очевидно, давно были слепы.

— Что здесь произошло? — тихо спросила королева, не вполне уверенная, что хочет услышать ответ.

Старуха безмолвствовала, лишь слегка покачиваясь из стороны в сторону. Но когда Марселла уже хотела повторить свой вопрос погромче, ее сухие губы разлепились:

— Он… он приходит со стороны гор, по ночам. Сначала он забирал кур. Затем скот. А потом перешел на людей. Никто его не видел. Просто время от времени посреди ночи в очередном доме раздавались ужасные крики, такие, что никто не решался прийти на помощь, и не прекращались до самой зари. Наутро этот дом был уже пуст и залит кровью от пола до потолка… А теперь, когда никого не осталось, он просто приходит и смотрит на меня. Всю ночь напролет я слышу его тяжелое дыхание…

— Он? — Марселла поправила на плече перевязь с мечом и сглотнула. — Кто это? Грендель?

— Дьявола можно называть любым именем, — после еще одной паузы проговорила старуха. — Это не важно. Важно лишь то, что мы сами его создали. Надо было послушать Старую Дженну…

Дженна? Марселлу будто ледяной водой окатили. Вот уже много лет она не слышала этого имени.

«Господь не позволит меня убить».

Эти слова были первым, что Марселла услышала, осторожно выглянув из окна материнских покоев. За полчаса до этого принцессу заперли в ее собственной комнате, окна которой выходили в другую сторону, но разве может простой дверной замок остановить любопытного ребенка, вооруженного длинной заколкой?

«Посмотрим, — донесся снизу холодный голос Габриэллы. — Бернардо!»

Огромных габаритов мужчина в спадающем на глаза капюшоне молча поклонился и поднес факел к костру у ног ведьмы. Марселла сглотнула. Ей не нравилось происходящее, и еще больше не нравилось спокойствие приговоренной. Она будто наперед знала, что должно было произойти. А произошло совершенно невероятное.

Вспыхнуло пламя. Но не на конструкции из сухого дерева и соломы, нет. Вспыхнуло одеяние Бернардо. Марселла никогда, ни до, ни после не слышала более истошного крика, чем издал палач, прежде чем его повалили на землю и затушили, накрыв плащом ближайшего солдата.

«Господь не даст меня убить», — спокойно повторила Дженна, глядя прямо в глаза стоявшей на возвышении Габриэлле.

Даже не видя лица матери, Марселла почувствовала, как оно потемнело. Королева шагнула вперед. Советник Коррадо попытался было ее остановить, но, едва встретившись с ней взглядом, поспешно отступил.

«Я не знаю, что за темные силы тебя защищают, Дженна, — королева вышла вперед и подняла с земли горящий факел. В ее голосе звучала самая настоящая ненависть. — Но я отказываюсь им подчиниться! Услышь меня, Господь, Я ОТКАЗЫВАЮСЬ!»

И факел полетел прямо в костер. Бешеные языки пламени заплясали вновь — на этот раз, под ногами у ведьмы.

«Что ж, ты сделала свой выбор, Габриэлла, — с прежним спокойствием проговорила Дженна. — И заплатит за него тот, кто дорог тебе больше всех, хоть сейчас ты о нем и не знаешь. Да разорвет его тело и душу Грендель».

Над толпой повисло тяжелое молчание. Дженна, за чью плоть, очевидно, уже взялся огонь, неотрывно смотрела в глаза Габриэлле, сжав сухие старческие губы. Та смотрела на нее в ответ. Со спины было неясно, была ли в этом взгляде столь же спокойная сила, или же королева просто не могла оторвать взгляд от своей жертвы. Отчетливо запахло паленым мясом. Марселла почувствовала, что ее вот-вот стошнит, и отошла от окна на подгибающихся ногах. Она уже жалела, что не осталась в своей комнате.

Вскоре после того проклятого дня стало ясно: Габриэлла беременна. Слуги шептались между собой о проклятии Дженны — всем было ясно, кто стал его нерожденным носителем — но поднимать эту тему открыто никто не решался.

При родах королева умерла. Формально власть, как и было заведено, перешла от матери к дочери, а фактически обязанности по воспитанию отпрысков Габриэллы и управлению делами королевства взял на себя советник Коррадо. К этим задачам (как, впрочем, и к любым другим) он отнесся со всей возможной ответственностью.

Амато рос тихим и робким, но совершенно нормальным ребенком — до еще одного злополучного дня.

«Держи щит выше!» — выкрикнула Марселла, изображая боевой азарт.

Амато с трудом поднял уже плохо слушающуюся от усталости руку, а второй, в которой был крепко зажат деревянный меч, совершил внезапный выпад, легонько шлепнув им сестру по бедру. Само собой, ей бы не составило труда отбить эту атаку, но она хотела, чтобы ее брат почувствовал, что тоже может побеждать.

«Отлично! — Марселла ловко перекинула свое деревянное оружие рукоятью вверх в руку со щитом и потрепала Амато по непослушным волосам. — Ты сражаешься, как настоящий рыцарь! Я знала, что то проклятие тебе будет не страшно».

«Какое проклятие?» — неуверенно улыбнулся принц, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.

«Я думала, ты знаешь… — растерялась юная королева. — О проклятии той ведьмы. Про Гренделя…»

О, этот момент она запомнила очень хорошо. Стоило с ее губ слететь имени неведомого чудовища, что-то неуловимо изменилось в лице ее брата. Оно побледнело, будто бы чуть вытянулось, а глаза… Впервые в жизни Марселла видела в чьих-то глазах столь неконтролируемый, животный ужас.

«Ты чего, Амато? — она присела перед маленьким принцем на колено. — Это же просто бредни сумасшедшей старухи. Выкинь их из головы! Хочешь, я почитаю тебе что-нибудь вслух, как прежде, когда ты был совсем маленьким?»

«Он разорвет меня… — прошептали синеющие, как на морозе, губы Амато. — Грендель… Грендель меня разорвет».

С той поры это и началось. Принц замкнулся в себе, перестал чем-либо интересоваться и чего-либо желать. Несмотря на все попытки сестры его расшевелить, он проводил дни, уставившись в пустоту круглыми, красными от чудовищного напряжения глазами, и лишь бормотал время от времени слова своего проклятия, ни к кому конкретно не обращаясь. В конце концов Марселла не выдержала. Эту пытку необходимо было прекратить. Так или иначе.

— Надо было послушать старую Дженну, — повторила старуха с колесом на шее. — Она пыталась нас уберечь. Даже когда мы подвели ее, она защищала нас, пока не…

Она замолчала, не договорив, но Марселла знала окончание этой истории.

— Если никого не осталось… — королева сглотнула. — Как же выжили вы?

— Вот так, — губы старухи искривились в подобии улыбки, а дрожащий узловатый палец указал на обгоревшее колесо на ее шее. — Все думали, что я сошла с ума, но только это он принял, как искупление… отчасти…

По спине Марселлы пробежал неприятный холодок, но она тут же взяла себя в руки.

— Со стороны гор, говорите… — ее глаза решительно сузились. — Я найду чудовище, обещаю. Найду, убью и сожгу, если потребуется…

На секунду ей показалось, что старуху скрутил болезненный приступ кашля, но, приглядевшись, она поняла — та просто смеется.

— В этом… в этом главная проблема людей, моя девочка, — проговорила единственная выжившая, когда приступ прошел. — Именно в этом наша главная проблема: мы вечно хотим сжечь кого-то за наши собственные грехи.

***

Дом на картине разросся, поглотив все свободное пространство картины. Да и не дом это был уже — резкие, ломаные линии больше походили на своды гигантской пещеры. Фигура с колесом на шее исчезла — все же она была лишней в этой композиции. Под ногами у двух оставшихся плясали огромные, жуткие тени, отбрасываемые, должно быть, переменчивым светом сделанного на скорую руку факела.

Мрачно. Слишком мрачно. Откуда это в ней? Что за злая сила водит ее рукой с конвульсивно зажатым в ней карандашом? Нет, художница совсем не управляла тем, какую историю она пыталась запечатлеть. Больше было похоже на то, что эта история — мрачная, может, даже жестокая история начала управлять своей создательницей.

Франческа сделала еще глоток из стакана и прикрыла рот рукой, с трудом подавив отрыжку от разыгравшейся изжоги. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной что-либо изменить по собственной воле. Ее хрупкое тело покачнулось и…

Пробел. Как в горячечном бреду.

Ненадолго придя в себя, Франческа обнаружила у себя в руке тюбик с черной краской. С ужасом в слипающихся от усталости и выпитого глазах она наблюдала, как ее руки придают окончательный облик фону картины.

Снова пробел. Теперь в руке красная краска.

Да, красной краски понадобится много.

***

— Держись ближе, Амато, — шепнула Марселла, не оборачиваясь. — Должно быть, это здесь…

— Конец… — проскулил Амато. — Это конец… зверя разбудит… и Грендель… Грендель меня…

— Все будет хорошо, — голос королевы предательски дрогнул. — Мы уже близко. Здесь этот кошмар закончится. Так или иначе…

Пламя факела, который она несла в левой руке, затрепетало и почти угасло. Но когда Марселла по инерции сделала еще несколько шагов, оно вдруг вспыхнуло ярче прежнего и выхватило из темноты перед ней огромную бурую тушу.

— Конец… — продолжал бормотать Амато, закрыв лицо руками. — Конец… это конец…

Правая рука Марселлы потянулась к мечу. И в этот самый момент туша перед ней зашевелилась.

Сильные руки обхватили мое маленькое, неуклюжее тело и потащили куда-то. Я не хочу куда-то. Я хочу к маме. Я зову ее, но ее тело остается неподвижно лежать позади. Кажется, я остался один.

Марселла отшатнулась и заморгала, прогоняя наваждение. Это помогло. Но лишь на пару секунд.

Меня швыряют на землю. Я поворачиваюсь, чтобы убежать обратно в лес, но путь преграждает большой и явно злобный зверь. Он громко рычит и гавкает. В панике я отступаю назад, но там уже собралась толпа этих странных, безволосых существ. Они кричат и скалятся, указывая на меня пальцами. Я затравленно оглядываюсь в поисках выхода, но выхода нет. Выхода нет.

Туша издала глухой рык и поднялась на задние лапы, нависнув над Марселлой. Та, стиснув зубы, наставила на нее дрожащий кончик меча. Впрочем, она видела, что этот кончик идеально подошел бы чудовищу в качестве зубочистки.

Кто-то снова хватает меня сзади. Я кричу, вырываюсь, но тщетно. Мою голову втискивают в какое-то узкое, твердое кольцо, соединенное спицами с кольцом побольше.

«Что, малец, мамку-то мы твою закололи, — слышу я, не понимая смысла. — Так-то оно — с людьми связываться! Запомни, чучело, что такое люди!»

Я кручу головой, отчаянно пытаясь выскользнуть из кольца, но ничего не получается. В это время вперед выходит один из безволосых. Он набирает в рот какой-то жидкости из пузатой бутыли — и вдруг выпрыскивает ее на меня. «Люди» смеются. Очень громко смеются.

Марселла застонала и пошатнулась, едва не упав. Образы перед ее глазами стояли так ярко, что казалось, их можно потрогать. В отчаянной попытке защититься она махнула факелом в сторону монстра. Тот отступил и вновь зарычал. Королеве вдруг показалось, что еще немного — и в этом рычании можно будет разобрать слова.

А потом в меня вдруг прилетело что-то горячее, и все вокруг вспыхнуло ослепительным, пожирающим пламенем. Никогда в жизни я не испытывал такой боли, как в те минуты. Наверное, большей боли в этом мире не бывает вовсе. Я заревел и побежал наугад, не видя ничего перед собой. Я думал, пусть лучше меня разорвут, чем будут продолжать подобные пытки.

Но меня не разорвали. Вслед мне несся хохот, свист и крики: «Ну, запомнил, что такое люди? Заходи потом — еще напомним!»

Марселла с криком бросилась вперед и рубанула воздух «ножницами» — факелом и мечом. Чудовище вновь отшатнулось, но уже не так сильно. Теперь свет факела позволил ей разглядеть его морду. Лысую, испещеренную шрамами от ожогов и с пустыми белыми глазами, безошибочно обращенными к нарушительнице его покоя. Зверь снова зарычал, обнажив огромные клыки. Между ними пенилась и капала на землю мутная слюна.

О, он запомнил, что такое люди. Очень хорошо запомнил.

Неожиданно быстрый для таких габаритов удар лапой — и факел отлетел в угол пещеры. Марселла вскрикнула и бросилась в сторону, в последний момент увернувшись от второго, нацеленного ей в голову. Разворот, рубящий удар с плеча, всем телом — и на Землю брызнула кажущаяся в полумраке черной кровь.

Но, конечно, монстра это только разозлило.

С глухим рычанием он двинулся вперед. Марселла попятилась и тут же споткнулась о камень. Жесткое падение всем телом на холодную каменистую землю вышибло из нее дух, а меч с тихим звоном выпал из ее руки. Королева зашарила по земле вслепую. «Сейчас я умру, — колотилось у нее в глотке. — Боже, сейчас я умру…»

Бурая туша нависла над ней на секунду, прежде чем вдавить в землю всем своим весом.

На какую-то жалкую секунду.

Но ей хватило.

Нащупав наконец рукоять своего оружия, она с отчаянным криком выставила его перед собой. Чудовище, не обращая внимания, рванулось вниз и вперед к ее горлу. Раскрылась пасть, обдав тяжелым духом гниющего мяса. Огромная лапа надавила на грудь, что-то с хрустом ломая…

А потом Марселла очнулась.

Ее прижимала к земле огромная, неподвижная туша. При попытке пошевелиться королева застонала от боли. Ребра, казалось, были перемолоты в труху, а рука, державшая меч, была как минимум вывихнута. Времени собираться с силами не было — воздуха будто с каждой секундой становилось все меньше. Стиснув зубы, Марселла вывернулась и поползла в сторону мерцавшего вдалеке огонька.

Прошли минуты, а может даже часы, прежде чем она смогла вдохнуть относительно свободно и подняться на ватные, подкашивающиеся ноги. Ее взгляд упал на изрытую шрамами морду мертвого медведя.

— Покойся с миром, — прошептала она. — Ты больше никому не навредишь. И никто больше не навредит тебе.

Несколько секунд прошло в тишине, прежде чем она смогла заставить себя оторвать взгляд от зверя.

— Амато!.. — позвала она слабым голосом. — Все кончено! Можешь выходить!

— Все кончено… — эхом донеслось из темноты. — Все кончено, все…

Марселла присела, едва не потеряв сознание от острой боли в груди, и подобрала с земли факел. Подняв его повыше левой рукой, она наконец увидела брата, стоявшего поодаль. Он все еще закрывал руками лицо. Очевидно, его страх и не думал отступать.

— Эй! — Марселла заставила себя улыбнуться и, прихрамывая, шагнула вперед. — Я победила. Победила, слышишь? Я же говорила тебе… Я же говорила, что у таких историй всегда бывает счастливый конец.

— Конец, — отозвался Амато чуть громче и затряс головой, не отнимая рук от лица. — Конец, это конец, конец, конец!

— Что ты такое говоришь? — Марселла, превозмогая боль, положила пострадавшую руку поверх рук брата. — Посмотри на меня, Амато. В чем дело?

— Грендель… — Амато наконец оторвал от лица руки. Из его носа и глаз с абсолютно алыми белками ручьями текла кровь. — Грендель уже близко… он чует кровь… он разорвет меня… прости, Ма… а-а-а…

Все его тело конвульсивно задергалось, а рот открылся, казалось, шире, чем позволяло строение челюсти. С ужасом в широко раскрытых глазах Марселла беспомощно наблюдала, как изо рта ее любимого брата показались черные узловатые пальцы и потянули в стороны, разрывая…

Что-то невообразимо чудовищное вылуплялось из Амато, как насекомое из куколки, и она ничего не могла с этим сделать. В тишине, нарушаемой лишь кошмарным хрустом, факел упал на землю и погас.

И все поглотила тьма.

***

По лицу Франчески текли слезы и дождевая вода. Неожиданно холодный ветер словно пытался сорвать с нее короткое желтое платье.

«Вот так все и закончится», — погребальным колоколом звучало в ее голове.

Часом ранее она пришла в себя, лежа на полу, чуть в стороне от своего мольберта. Охнув от боли во всем теле после сна на твердой поверхности, она с трудом поднялась на колени. Взгляд ее первым делом обратился к картине. Предчувствие ее не обманывало — это был настоящий шедевр.

Перекошенное от исступленного ужаса лицо Марселлы в центре, совершенно как живое. Она закрывается рукой, но ноги ее будто приросли к земле. Ее лицо, одежда, земля вокруг — все забрызгано алеющей в почти угасшем свете факела кровью. Над ней нависает черная тень, отбрасываемая чем-то за кадром, со стороны наблюдателя. Огромный угловатый силуэт, напоминающий человеческий, и тем еще более ужасный. Не может быть никаких сомнений — спустя мгновение после изображенного момента Марселлу ждет поистине страшная смерть.

Франческа прикрыла открывшийся рот рукой. На ее глазах выступили слезы.

Откуда это в ней? Что заставило ее поступить таким образом со своими персонажами — своими единственными детьми?

Нет, эта картина никогда не должна была появляться. Она не имеет права на существование.

Франческа поднялась на слабые, дрожащие ноги. Тюбик с черной краской — заметно похудел за последние дни, но еще немного осталось. Художница выдавила длинную черту над фигурой Марселлы и в несколько движений ладонью закрасила композицию до полной неузнаваемости. И в этот момент в дверном замке с сухим металлическим щелчком провернулся ключ.

«Мое терпение вышло, Франческа, — бросил с порога синьор Виргилио. — Лучше бы твоей картине быть уже готовой к продаже».

Художница перевела на него беспомощный взгляд заплаканных глаз и поднесла к лицу вымазанную в черном руку, не в силах произнести ни слова. Виргилио нахмурился и решительно подошел к мольберту.

«Ты собралась платить мне за комнату этим? — ядовито процедил он, скрестив мускулистые руки на груди. — Какая дурная шутка. Поправь, если я ошибаюсь: у тебя нет денег, нет картины и нет ни одного довода, почему я должен терпеть тебя дальше. Убирайся с глаз моих, Франческа. Может быть, попрошайка из тебя выйдет лучше, чем художница».

Все кончено. У нее больше нет имаджинериума. Создательнице негде больше творить. Да что там — ей негде даже переночевать.

«Может быть, попроситься к Джорджии?» — всплыла робкая мысль.

Франческа тряхнула головой, отметая ее. Нет, какова бы ни была природа мрака, что поселился в ее душе, ей нельзя больше писать картины. Рисовать одни натюрморты и пейзажи? Слишком тоскливо. Собирать яблоки? Побираться на улице? Унизительно и тяжело.

Маленький итальянский городок далеко внизу под ее ногами, должно быть, постепенно просыпался. Ей нет в нем места. Да и никогда, наверное, не было. Отсюда, с самой высокой в округе скалы, он казался безликим, холодным, равнодушным. Франческа со всей возможной остротой ощущала, что ей в этом мире больше ничего не осталось. Только сделать последний вдох и крохотный шаг вперед.

Неожиданно холодный ветер отчаянно выл ей в правое ухо свою горькую песню. Дождь смыл последние слезы с ее лица. Больше плакать не получалось. Франческа закрыла глаза.

Вдох…

***

Кап.

Дешевая шариковая ручка выпала из Сашиной левой руки. Девушка устало вздохнула и по очереди протерла слипающиеся глаза. Ее сознание неохотно возвращалось из придуманного мира в реальный.

Кресло-каталка. Сломанная спина. Единственная рабочая рука. Сырой чердак с протекающим потолком. Слово, звучащее в ее любимой песне: ее имаджинериум. Ее тюрьма. Ее чистилище. Она бы отдала что угодно, чтобы не возвращаться в такой мир вовсе, только вот у нее практически ничего и не было.

Кап.

«Дура, — со злостью подумала она про саму себя. — Конченая дура. Ты опять это сделала. Опять».

Сколько бы она ни пыталась написать добрую, светлую историю, каждый раз это заканчивалось одинаково.

«Зачем ты взялась писать про Италию? Ты ведь понятия не имеешь, что там и как, не говоря уж о сказочной части истории».

— Мне… мне хотелось побывать там… — тихо ответила она самой себе вслух. — Побывать хотя бы так.

Кап.

«Неужели ты сама не видишь, как глупы твои сюжеты? Как нелогичны персонажи, как притянуты за уши повороты? Зачем ты вообще пытаешься, если это все, на что ты способна?»

— Я хочу иметь возможность сбежать отсюда… хотя бы мысленно… и очень страшно было бы умереть, ничего после себя не оставив…

Кап.

Та злополучная авария четко разделила ее жизнь на «до» и «после». До нее Саша не задумывалась о том, что оставит после себя. Вообще не задумывалась о том, что когда-нибудь умрет. Только побывав на грани смерти, она осознала, как ценны эти стремительно убегающие минуты, как многое надо успеть до их истечения. Но что делать, если не хватает ни таланта, ни времени на приобретение опыта?

Кап.

Когда-то в этом доме все было по-другому. Саша жила в соседней комнате от родительской и не забивала себе голову творческими потугами. Долгие прогулки с подругами, вечерний чай с мелиссой, яблочный пирог каждые выходные, беззлобно раздражающие своей грубостью мальчишки…

Кто бы мог подумать, что она всего этого лишится. Кто бы мог подумать, что по каждой маленькой детали той картины она будет до боли скучать.

Кап.

Саша заерзала в своем кресле-каталке. Ей хотелось в туалет, а утка уже была наполнена. Надо было звать кого-то из родителей — отвратительный, унизительный ритуал. Но если она этого не сделает, придется просить их ее помыть, что еще хуже.

Она не считала своих родителей плохими людьми. Нет, она прекрасно понимала их мотив закрыть ее от мира на чердаке. Все же они заводили себе ребенка, а не сломанную пятидесятикилограммовую куклу. Она не может ходить, обслуживать себя и тем более никогда не подарит им внуков. Убрать ее с глаз подальше и свести контакты к необходимому минимуму — логичная и понятная реакция. Возможно, она сама на их месте поступила бы так же.

Кап.

Одна за другой капли льющего снаружи дождя падали в подставленное под место протечки ведро. Оно тоже скоро заполнится. Видимо, родителей все же придется позвать…

Саша зашлась в приступе надсадного, глухого кашля. Сколько ей осталось? Месяц? Неделя? А она ведь так и не смогла написать ничего, что ей хотелось бы сохранить.

«Бездарная калека. Лучше бы ты тогда умерла».

Пальцы ее левой руки снова сомкнулись на ручке. Они уже давно болели от напряжения и долгой работы, но Саша старалась этого не замечать. Несколько резких линий перечеркнули только что написанный текст. Она должна была пытаться дальше. Ей это было совершенно необходимо.

Кап.

Старенькая настольная лампа устало мигнула.

«Как-то раз в одном далеком-далеком королевстве…» — медленно и неровно вывела на бумаге Саша — у нее плохо получалось писать левой рукой.

«Я не подведу вас, — мысленно пообещала она своим будущим творениям, смутно ощущая, что исполнить это обещание не сможет. — Однажды я сделаю все как надо».

Кап. Кап. Кап.

И все погрузилось в трясину

День у Матвея Палыча не задался с самого начала. Он понял это с первой же ложкой липкой, полуостывшей каши. Противный мелкий хруст на зубах отозвался в них острой болью — будто разом во всех. Оглушительно грохнула об стол тяжелая деревянная ложка, зажатая в огромном, бугристом кулаке. Егорка-Дурачок подскочил в своем углу и боязливо втянул голову в плечи, но гнев хозяина на сей раз был направлен не на него.

-Апр-р-рашка! - прорычал Матвей Палыч, не оборачиваясь.

— Да, свет мой, батюшка, — моментально откликнулась стоявшая за его широким плечом сгорбленная старушка.

— Опять у меня пыль в каше, — его маленькие, налитые кровью глаза прожигали стоявшую перед ним тарелку насквозь. — Не усвоила в прошлый раз мою науку?!

— Не серчай, благодетель наш, — заквохтала глупая служанка. — Глаз-то у меня уж не тот. А за науку век благодарна буду, она уж завсегда впрок…

Грузная, как у старого вепря, туша пришла в движение — барин смерил нерадивую злобным взглядом с головы до ног. Кривая на один глаз старуха с багровым синяком под скулой и вечно дрожащими губами замерла, виновато глядя в пол и сложив в неозвученной мольбе руки.

Она знала, что ему ничего не стоит перешибить ее хрупкое тело пополам одним ударом. Знал это, конечно же, и он сам. Даже дурачок Егорка знал — и потому затаил дыхание, боясь лишний раз шевельнуть пальцем, дабы не гневить грозного барина еще больше.

Ведь если барин снова побьет Апрашку, кто еще расскажет Егорке про Белый Бал?

Но вот Матвей Палыч снова повернулся к своей тарелке и взялся за ложку. На сей раз буря миновала. Один этот взгляд, само осознание возможности заслуженной расправы стали достаточным наказанием. Еще несколько ложек — не жуя, чтобы не чувствовать больше всем телом этот мерзкий болезненный хруст — и он тяжело поднялся из-за стола. Ему предстояло самое важное дело в жизни, и, возможно, не только в его собственной.

— На болота пойду, — рыкнул он себе под нос и взял в руку тарелку с остатками каши.

-По что же, батюшка... - запричитала было Апрашка.

С ошеломительной для столь внушительных габаритов скоростью ее оборвал удар тыльной стороной ладони по сморщенным губам. Несильный с его точки зрения, ее он отбросил к стене. На засаленный передник капнула алая кровь.

— Дура ты, Апрашка, — мрачно усмехнулся барин и направился к сеням мимо вжавшегося в лавку Егорки. — Не лезь в то, чего своим умишкой не поймешь.

В тот день он был к ней почти благодушен. Потому что не задался он на самом деле- теперь барин точно видел — еще до того, как в каше ему попались частицы пыли. День не задался с самого пробуждения. А точнее — с того, что предшествовало ему.

***

Часом ранее он лежал в своей смятой за ночь постели. В его голове было тяжко и пусто, как это обычно и бывало с ним по утрам. Перед глазами возвышалась стойка с отцовскими саблями и пистолетами, правее начинался угол шкафа, освещенный робким солнечным лучом, пробившимся сквозь щербатые ставни, а левее — проход вниз, на первый этаж. Медленно ползли секунды. А может, минуты или часы -понять не было ни возможности, ни желания. Обычное серое утро, — была его первая мысль, но тут… Тут он понял, что не может пошевелить и пальцем. На его лбу моментально выступил холодный пот, но он его даже не почувствовал. Все, что занимало его разум в тот момент:

Она пришла. Она пришла за мной.

Днем Матвей Палыч был самой грозной силой на этих болотах. Каждая лесная тварь, каждый из немногих их обитателей слышал его тяжелые шаги издалека и неизменно трепетал от страха. Он сам же не боялся никого и ничего. Никого и ничего кроме Нее.

Первыми, как всегда, показались Ее грязные черные волосы, надежно закрывающие Ей лицо и впалую грудь. Медленными деревянными шагами Она поднималась к нему по ступеням- так, словно это стоило Ей огромного труда. Она поднималась и вместе с Ней в барскую спальню проникала сама топь с ее черными, кислыми запахами. Нарастал тот особый, ни на что не похожий хриплый клекот, еле слышный поначалу и оглушающе громкий к моменту, когда Она встала в проходе в полный рост, чуть пошатываясь. На совершенно негнущихся, будто вывернутых задом наперед ногах Она сделала шаг в его сторону. Потом еще один. Почти столь же негнущиеся руки неестественными рывками потянулись к Ее волосам. Еще немного и Она уберет их в стороны, открыв ему тот ужас, что заменяет Ей лицо. Он хотел закрыть глаза, хотел отвернуться, лишь бы не видеть этого, хотел кричать и звать на помощь, как перепуганный ребенок, но лишь сдавленно хрипел, не в силах даже отвести взгляд. И этот клекот, этот кошмарный, оглушающий клекот…

Снизу что-то грохнуло, и Матвей Палыч забарахтался, захлебываясь слезами, скуля от невыносимого страха. В спальне он был один. Не сразу он это осознал. И далеко не сразу смог успокоиться. Но послание было понято им с предельной ясностью.

Она голодна. Время идти на болота.

***

В сенях он опрокинул остатки каши с тарелки в подготовленную заблаговременно бадью с нечистотами и, кривясь, подхватил ее за прилаженную Апрашкой еще в его детстве веревочную ручку. Само собой, в повседневности он не прикоснулся бы к такой вещи и пальцем, но доверить эту свою повинность он не смог бы никому. Да и был ли у него выбор? Кто еще мог бы взвалить на себя эту ношу? Апрашка с Егоркой? Смешно ведь. А других людей в этих топях не водилось уже многие годы.