Бесплатный фрагмент - Нюра, Нюта, Анюта, Анна Семеновна

НЮРА. НЮТА. АНЮТА. АНЯ. АННА СЕМЕНОВНА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОЕЗДКА.

Глава первая. Рябая

Снег падал как-то лениво, нехотя, покрывая все вокруг своим переливающимся покрывалом, превращая все в белые кружева из веток, переплетающихся между собой, создавая затейливые узоры. На голубом небесном стекле… Еще вчера, была глубокая осень, а сегодня утром, все покрылись инеем и снегом. Огромные ели стояли как приодетые в пушистые белые наряды, готовясь к чему-то новому и неожиданному. А небольшие хлопья снега, все падали и падали на дорогу по которой ехали сани, запряженные в старую, еле передвигающие ноги, клячу. Но ею очень дорожила женщина, ехавшая в санях, по только что, заснеженной дороге. Так как эта единственная ценность, которая осталась от, когда-то богатого, подворья в котором жила Юля.

Им принадлежал большой дом недалеко от Чуйского тракта, по которому ходили обозы. Проезжая, люди знали, что здесь, всегда найдут кров, ужин и ночлег. В огромном доме были комнаты для отдыха, зал для трапезы… Рядом стояла большая конюшня со свежим сеном, для коней, которые были и накормлены, и напоены в ожидании, что их сейчас запрягут и поедут дальше. Ну, а если проезжие купцы, останавливались на ночлег, то мама Юли выходила к обозам с ножницами и отрезала для своих четырех дочерей: Марии, Глафиры, Анастасии и Юлии, сукно. Никто и не спорил. Традиции шли из века в век. Если пришёл на ночлег, то со своим подарком. А если нет подарка, то хозяин или хозяйка могли взять себе, что им было нужно, не покупая, а обменивая свой товар на ночлег. По несколько аршинов сукна, на приданое, она отрезала для каждой дочки. Она так говорила: «За постой». Больше всех подарков доставалась Юли.

— Так как в детстве. Объясняла она всем. — Когда она болела оспой, за ней не уследили, и она стала расчесывать на лице свои болячки, которые остались навсегда, на всю жизнь. Так пусть хоть приданое будет хорошим. Раз уж личиком не вышла…

С детства Юлю называли рябой. Все очень переживая, кто же, ее, из-за такого дефекта возьмет в жёны. Поэтому ей доставались лучшие отрезы и подарки. Когда Юля слышала такие речи о себе, то она убегала в комнату и не выходила, пока не уезжали купцы с подворья. Но, как не странно, этот дефект ее не озлобил, а наоборот, сделал смешливой, напористой. И как она сама считала, очень хваткой.

Но теперь, это всё, ей казалась таким далеким и нереальным, так как ехала она в самом начале зимы со своими дочками на молокозавод, где согласились их взять и выделили небольшую комнату для проживания. Женщина периодически останавливалась, оборачивалась, поправляла старый полушубок, которым были накрыты ее маленькие дочери Нюра и Рая. Одной было шесть лет, а второй два с половиной года. Старшая, Нюра, уже проснулась и, высунув голову в шерстяном платке из-под старого дедушкиного тулупа, с любопытством смотря по сторонам, сказала:

— Мам, а почему мы едим по такому большому заснеженному полю? И, куда девался лес вокруг?

— Ну, во-первых, это не поле, а замерзающая река. А мы едим по мосту через нее. Женщина повернулась к дочери и поправила полушубок, посмотрела на безмятежно спящую Раю и сказала:

— Сейчас мы окажемся на той стороне и наконец, будем на месте… Нюр перестань ловить языком снег. Лучше залезь под дедушкину шубу и согрей Раю.

Нюра недовольно полезла под полушубок к сестренке, при этом, ворча себе под нос. -Уже и снег нельзя есть. Может у ребенка животик проголодался.

— Я все слышу, не ворчи, осталось еще немного. Приедем, поедим. Сказала мама Юля. И приударила вожжами лошадь.

Глава вторая

Пирожки.

Нюра укрылась с головой старым полушубком, прижалась к сестренке и задумалась. Она никак не могла понять, почему им надо куда-то переезжать, и зачем. Вначале они переехали из большого дома, который им построил дедушка, в более маленький, но с большой печкой, где на полатях она любила лежать на дедушкином тулупе. И смотреть с них, как ее мама печёт пирожки. Это было ее любимым занятием. Они всегда получались такими румяными и вкусными, особенно с творогом. И тут она вспомнила вкус маминого пирожка, которого ела недавно. Она ела его лежа на печи и мечтала, как они с дедом пойдут собирать осенние грибы. Он же давно обещал. И тут поняла, когда съела весь творог в пирожке, что ей есть то, расхотелось. И она обернулась на дедушкином тулупе, который стал съезжать в низ, к маме, делавшей очередную порцию пирожков.

— Мам на, возьми, я больше не хочу.

— Ну, доешь там остался маленький кусочек.

— Нет, не буду. На, держи. Она протянула ручку с кусочком не доеденной булочки. И дедушкин полушубок, на котором она лежала, пополз вместе с Нюрой, вниз. Не удержавшись на печи, она свалилась прямо на стол, опрокинув всю муку на пол. И скорей от испуга, чем от боли, разревелась.

— Не реви, сама виновата. Надо было просто, доесть кусочек и все. Не ушиблась? Давай вставай. Она подняла ее с деревянного пола, усыпанного мукой, и сказала:

— Анют, иди и умойся. Говорила тебе, съешь. Бросать хлеб даже кусочек, очень плохая примета. Понятно?

— Хорошо, я больше не буду. А почему ты меня называешь по-разному то Нютой, то Анютой, то Аней.

— Это одно и то же имя. Мой папа его тебе дал, а почему он хотел тебя назвать Аней, ты у него спроси. И сходи к нему в гости. Заодно, отнеси ему пирожки. А я пока приберу этот шурум –бурум…

Глава третья. Дедушка

Нюра бежал по извилистой тропинке через лес. На другую сторону деревни к дедушке. Она любила гулять в эту пору, особенно в солнечный день. Когда сквозь листву пробивались солнечные лучики, прыгая с листка на листок, зажигая их как маленькие огоньки на ветках деревьев. От этого березы становились еще белее, и как ей казалось, светились изнутри белым светом, завораживая и делясь радостью со всеми. А дубы становились, более выше и солиднее. Трава стала не просто зеленной, а с каким-то перламутровым оттенком. Залюбовавшись деревьями и травой, она чуть не сшибла женщину, в цветастой кофте и длиной синей юбке.

— Ой, егоза напужала до смерти. Что это ты Нюр, несёшься как угорелая. К деду чоли? И пирожки ему несешь?

— Угощайтесь, тетя Маланья, мама много наделала. Развязала узелок и протянула женщине.

Та взяла один и сказала:

— Знатные Юля всегда пироги делала. А деду своему передай привет от меня. Хороший мужик рукастый, но дурак.

— Хорошо, передам. Сказала Нюра и побежала дальше.

Дом, в котором проживал дедушка, находился на слиянии двух рек. Можно было идти через мост, так было короче, а можно было в обход по центральной улице. Идти по центральной улице было весело. Все ее знали и здоровались, передавая привет ее деду. Ей это очень нравилось, и она гордилась, что ее деда все любят и уважают. Одно было не понятно. Почему эта тетя назвала деда дураком?…

— Спрошу у дедушки потом. Решила она. И побежала вприпрыжку, по тропинке дальше, через не большую рощу…

Дедушка жил на берегу, в избушке, где окна выходили прямо на берег реки. И можно было встречать рассвет и закат, прямо не выходя из дома.

— Надо будет как-нибудь остаться у деда с ночёвкой и встретить рассвет, а потом можно и проводить закат. Ну, или наоборот. Сказала себе Нюра. И тут увидела деда. Он сидел на лавочке у своей мазанки и о чём-то разговаривал с кем-то. Она села у изгороди, чтобы не мешать. И невольно услышала их разговор.

Глава Четвертая. Иди с богом…

— Нельзя делить людей по вере. Для кого-то Христианство или Мусульманство, Буддизм или еще что-то. Бог имеет миллион ликов. Ты почему перестал заниматься гончарным делом. Это же было твое хобби? Ты из-за этого из дома ушёл, с отцом поссорился? А теперь, что и это плохо?

— А что хорошего, власть сменилась, Церкви разрушают.

— Церковники сами виноваты, с простых людей деньги требовали, а с начальниками, да высокопоставленными вельможами и долги забывали. Вот и доигрались. Вон лучше бы свистульки детям делал и то пользы больше

— Да причем здесь свистульки. Я же тебе говорю. Антихрист надвигается. Апокалипсис близко.

— Ну, если все время ждать смерти, то непременно дождёшься.

— Я много прочитал книг и там говорится что, когда придет конец света, все поменяется местами.

— Сейчас просто поменялась власть. И если наступает конец, то это всего лишь первый, начальный этап. Так что, делай свистульки, пока можешь их делать.

— Да причем здесь свистульки. Я тебе о грядущем, о конце света. В писании сказано:

«Не гневи Бога и не отворачивайся от него, он нас и не покинет». А вон и мой бог пришёл, сидит в сторонке и нам старается не мешать. А ты тут со своими страшилками… Я думаю разговор окончен. Ступай себе с богом.

— А я что. Вон новое руководство в твой дом переехало, а ты тут кукуешь.

— Ну, переехало и переехало. Мне и этот дом хорош…

— Пожалеешь еще… — Прошипел сквозь зубы знакомый и удалился прочь.

— Не думаю… Да и не о чем жалеть-то. Нюр, ну иди сюда. А подслушивать нехорошо.

— А я и не подслушивала. Просто вы так громко говорили, что вся округа все слышала. — Сказала она, развязывая узелок с пирожками.

— Дед, а дед, а зачем руководству наш дом? Они, что сами не могут построить как ты?

— Вот и я думаю. Зачем им мой дом? Ты знаешь Нюр, наверное, они хотели хорошего для всех, но это сложно и долго. А так для себя, это быстро и понятно. Все улучшают, а лучшее — враг хорошего. Не улучшай, а береги то, что хорошо.

— А у нас и так все хорошо. Ну ладно я побежала обратно. Ой, вспомнила… Ты только не обижайся ладно, а почему тебя тетка Маланья дураком назвала?

— Это потому, что я свой дом просто так отдал, новому государству, не продал. Вот поэтому и дураком называют. Обижена она на меня. Жить вместе не стал с ней.

— Дед, а я смогу дом отдать, если вдруг, то же не захочу не с кем жить?

— Ну, когда вырастишь, и у тебя будет свой дом, делай с ним что хочешь. А пока это дом, твоей мамы, и она там хозяйка и жить с мамой, по-моему, тебе хорошо.

— Да хорошо. Ой, я же должна торопиться, надо маме помочь с уборкой. Ладно, дедуль я пойду.

Но о том, что она свалилась с печи и рассыпала всю муку, она не сказала, подумав, что не надо расстраивать дедушку. Убегая от дедушки в этот раз, она и не подозревала, что больше его не увидит.

Глава пятая. Дорога

Дедушка умер где-то ближе к зиме. Сердце не выдержало новых перемен. Так и не смог принять и понять, почему в доме, который, он отдал добровольно, новой власти, в правом крыле его бывшего дома, поместили конюшню, а в левом свинарник. Попытка разобраться в этом вопросе с новым председателем колхоза привела к странным результатам. Ему просто выделили денежную компенсацию, поблагодарили за оказанную помощь и отправили домой, отдыхать, с советом не вмешиваться в те дела, в которых он не компетентен. Говорят, что утром, когда нашли его бездыханное тело, он так и держал эти деньги в руках. Этой суммы как раз хватило на похороны. Кто-то говорил.

— Сердце не выдержало из-за того, что дом осквернили.

— Просто компенсация была слишком маленькая.

— Еще бы он в этот дом вложил столько сил, любви и знания.

— А главное, своего умения

— А когда на его глазах стали все улучшать, да переделывать, то его сердце просто не выдержало.

Похороны прошли, как-то скомкано и быстро. Нюру не взяли с собой на кладбище, а оставили дома, следить за Раей. К ним приходили какие-то н знакомые люди, что-то говорили и все время жалели их. После похорон деда, Юля решили уехать из этой деревни. Что бы ничего ни напоминало им о прошлом. Когда-то у каждой, был отдельно выстроенный трехэтажный терем. И они были самыми богатыми невестами в ближайших селениях или деревнях. А теперь просто дочери раскулаченных, да еще и с не слишком удачной личной жизнью.

А слушать сочувствия и приколы соседей с перешептывание по углам Юля не хотела. Да и все сестры не желали обсуждать с кем-нибудь свое прошлое. И они разъехались. Разъехались, чтобы начать новую жизнь, с новой властью и по новым законам.

Советская власть постепенно вступала в свои права. Многие переезжали с привычных мест. Кто-то искал лучшей жизни. Кто-то быстрой и легкой наживы. А кого-то вынудили обстоятельства. Потому что, вдруг, как-то внезапно, изменился их социальный статус. Вот и Юлия одна из дочерей, когда-то уважаемого всеми своего отца, потеряв свой дом и сестер, оставшись на обочине жизни в роли приживалки, на что она согласится, не могла ни при каких обстоятельства, вынуждена была ехать подальше на север работать дояркой, в только что, открывшуюся колхозную ферму.

А снег все падал. Лошадь ехала не быстро и не медленно. Нахлынувшие воспоминания о поминках невольно подкатывались к горлу. Она бы закричала от физически ощутимого вдруг одиночества, боли и обиды, но боялась напугать и разбудить дочек, мирно сопевших за ее спиной, укрывшись дедушкиным полушубком. Теперь с дочками ей ехать было некуда. И поехала работать на ферму, дояркой, чтобы, хоть как-то прокормиться в эту зиму. Ее размышления прервал звонкий голос Нюры.

— Мам! А ты помнишь, как я упала с печи, отдавая тебе кусочек пирожка. — Высунув голову из-под тулупа, сказала Нюра.

— Ну, ты меня напугала. Потерпи, немного еще осталось и мы уже на месте. Ничего, у нас еще будут пироги и не только с капустой и крапивой, но и с творогом. Залезай обратно, а то сестренку застудишь.

— Не застужу. Хорошо сейчас залезу обратно. Сейчас я его не отдала бы, а с удовольствием доела.

Снег падает неотвратимо и безостановочно, образовав сугробы на ее сонях. Прикрыв дочек пушистой белой периной, стряхнула снег из саней, поправив тулуп на дочках. Она поехала дальше.

Глава шестая. Прости

О! Тот день ей врезался в память, очень четко. До деталей. Отправив дочку к отцу. Она стала прибирать горницу. После погрома, устроенного Нюрой, прибравшись и расставив все по местам, она присела на табуретку у окна, за которым росла береза. А на ней сидела, почти на уровне окна сорока и усилено стрекотала. Через какое-то время прилетел ворон. Что очень удивило Юлю. Обычно там, где появляется сороки, не появляются вороны. Черный ворон, что-то прокаркал и птицы улетели в разные стороны.

— Уезжать надо. Иначе все плохо кончится. — Сама себе сказала она. И задумавшись, стала смотреть в окно.

У нее были очень выразительные глаза, когда она грустила. То казалось, что в них отражается вся скорбь мира, но, а когда смеялась, и настроение было хорошее, то искорки ее веселых и радостных глаз озаряли всю комнату любовью и счастьем. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не оспины по всему лицу, которые остались у нее с самого детства, когда она заболела краснухой и расчесала красные точки, до крови, на лице, а взрослые слишком поздно это заметили. Услышав скрип дверных петель в сенях, она повернула голову, в дверях стоял отец Нюры и, что-то быстро и, извиняясь, говорил ей.

— Ты прости меня Юля. Я ничего не могу с собой поделать. Меня тянет к ней, и я не могу без нее, а когда вижу тебя и дочь начинаю вас тихо ненавидеть. Но я же люблю и тебя, и дочку. А как увижу, хочется наорать или сломать, что-нибудь. Я понимаю, что это она меня приворожила. Но она этого даже и не скрывает. Понимаешь.

— Приворожить помимо воли нельзя.

— Это меня просто приворожили. Я ухожу к ней.

Он развернулся, хлопнул дверью и ушёл. А Юля продолжала молча сидеть на стуле.

— Интересно, а птицы, наверное, мне об этом сообщали…

И вспомнился ей один вечер. Это было уже ближе к ночи. Когда он пришёл, не сказав ни слова, сели ужинать. Окно, внезапно отварилось, и в проеме показалась огромная голова свиньи. Свиная голова рассмеялась потом, два раза хрюкнула и исчезла.

— Что это такое сейчас было. Удивленно спросил он.

— Говорят, в деревне появилась колдунья, которая может превращаться в свинью. И пугать неверных мужей. Колдуют на тебя. Встречаешься с кем-то что ли…

— Я нет. Да кому я нежен… — Пробурчал он что-то себе под нос и сел за стол.

— Ну что ж подождем, поживем, увидим. — Сказала она тогда.

На что ее муж только рассмеялся. Прошло каких-то полгода и все изменилось. И муж не скрывал свои похождения.

— Вот и дождалась — сказала Юлия сама себе, смотря в окно на уходящего. Совершенно теперь чужого ей человека.

— Если бы мне в детстве завязали руки, и я не растерла бы лицо до болячек, то мое лицо было бы гладкое и красивое, как у молодой, и никто бы не уходил. Уезжать надо от сюда подальше. Он все равно не вернется, а если вернется, то не найдет нас больше, никогда.

Как-то лениво скорее нехотя, она поднялась с табуретки у окна. Подошла к печке и стала вытаскивать пирожки из нее. — Не пропадать же добру из-за блудливых козлов. — Думала она, выкладывая румяные и горячие пирожки на вышитый ручник на столе. -Если не уедим сейчас, то весной точно…

***

Уехали они где-то посередине зимы. После похорон вдруг выяснилось, что дом, в котором они жили, принадлежит другим. А переоформить дом на свою дочь у отца, почему-то не хватило времени. А знающие люди шептали.

— Что это чистой воды обман, подстроенный ее бывшим мужем с его полюбовницей.

— Надо просто пойти к новой власть и потребовать свой дом обратно. Так как был построен ее отцом и своими собственными руками.

Она сидела за поминальным столом уставшая и задумчивая, слушая советы со всех сторон. К ней подошла Нюра, подергала за подол платья и спросила.

— Мам, а что мы будем делать, когда все умрут? Мы тогда останемся совсем одни? — И заплакала, а за ней подняла рев и Рая.

— Ну, перестаньте. Я никуда не денусь и вас никогда не оставлю, перестали плакать и марш спать.

А на утро, собрав небольшой скарб, запрягла старую кобылу в сани. Одев девчонок потеплее, уехала ни с кем не попрощавшись, в неизвестном направлении.

Снег падать перестал. Появилось солнышко из-за туч. Дорога петляла сквозь лес вдоль реки. Им осталось только подняться на пригорок. Там стояла ферма и начиналась новая жизнь. Вдруг лошадь, заржав, остановилась, почти у выезда из леса, где дорога сворачивала на пригорок. У подножия небольшой горы стояли какие-то сани. Две лошади заржали как бы, приветствуя друг друга. Нюра проснулась и высунула голову из-под тулупа и спросила.

— Мам, а что случилось? Мы приехали?

— Не знаю. Сиди и не высовывайся, ясно? Беря с собой топор, лежащий рядом, сказала Юля.

— Да-да, хорошо. — Испугано сказала Нюра, залезая под тулуп деда, поближе к сестренке Рае.

Глава шестая. Семен. Тихий

Семен, коренастый мужик лет тридцати, был направлен в этот район после небольшого ранения. Он всегда жил в городе, работал на заводе. И не держал ни кошек, ни собак, так как у его мамы была аллергия на шерсть животных. К любым животным он относился отстраненно и недоверчиво. Революцию принял сразу, всем сердцем. Так и не смог понят почему, тот, кто работает по восемь часов и больше, получал значительно меньше того, кто управлял всем этим и не всегда хорошо. Потом пошёл защищать революцию, боролся с белогвардейцами и буржуями. И то же по идейным соображениям. Ну как можно было делить людей на белую кость и всех остальных, только по праву рождения. А теперь его направили работать в милицию, а еще прикрепили коня по кличке Тихий. Но скорее это был не Тихий, а упрямый. Заставить его делать что-то, если этот конь не желал, было практически невозможно. И как тут можно было следить за порядком, если деревни находились друг от друга на несколько километров. А из средств передвижения был только этот конь, Тихий. Следить за порядком в этом районе и с заданием выявить, куда пропадают три мешка отборного зерна для посева? И, каждый раз, когда привозили мешки с зерном, пропадали только три мешка. Как по заказу. Вот Семена и послали разбираться с этим делом. А тут эта лошадь, ни с того ни с сего, просто встала посредине дороги и не хотела двигаться дальше. Он обошел сани, попробовал подтолкнуть их, но конь не двигался с места. Его это стало уже раздражать. Тут подъехали другие сани, на которых сидела женщина, и похоже проблем с лошадью у нее не было. Да еще сегодня, его вызвал начальник и три часа давал наставления, отчитывая его как маленького.

— Ты уже как три месяца приступил к своим обязанностям, а где результат? Нету. А мешки с зерном как пропадали из склада, так и пропадают. Ты чем вообще там занимаешься? Ты хоть немного думаешь? И, что бы через месяц нашёл расхитителя. Не обижайся, с меня тоже требуют. Я понимаю, ты человек новый и тебе нет доверия, но ты постарайся. Не подведи меня. Я за тебя поручился.