Бесплатный фрагмент - Ниточка

Об авторе

Альбина Нетленки (настоящая фамилия — Батдалова) — журналист, редактор, блогер. О материнстве, родительстве начала писать в 2009 году, тогда это была колонка «Мамочкин дневник» в городском издании. По образованию филолог, в 2007 году окончила Елабужский педагогический университет (сейчас это филиал КФУ). Долгое время работала главным редактором издания «Дочки-Сыночки», преподавала в подростковой школе журналистики.

Серебряная ниточка. Вместо предисловия

Когда мне было 15, городская детская газета опубликовала мой рассказ. Про девочку-подростка, которая то и дело нарывалась на неприятности и преодолевала разные трудности. Случалось с ней многое. От несчастной любви до сломанной ноги. От банановой кожуры на лестнице до жестокого бойкота всем классом. Но была у нее серебряная ниточка. Которая никогда не терялась, не предавала, спасала, помогала, поднимала (даже со сломанной ногой!), то сжималась в пружинку, то натягивалась струной, и непонятно было, где у ниточки начало, да только вилась всегда вкруг девчонки и другим была незаметна. И однажды девочка поняла, что спасительная ниточка вела всегда к маме. Всегда, с самого ее рождения.

Назывался рассказ (несложно догадаться) «Серебряная ниточка». С момента его публикации прошло больше 20 лет. Но день, когда моя мама нашла ту газету, прочла рассказ и сидела на своей кровати в спальне, утирая изгибом запястья глаза, помню так, будто это было только что. Вообще, страшно не люблю, когда мама плачет, поэтому растерялась и хотела выйти из комнаты. Но она похлопала по покрывалу рядом с собой, приглашая сесть. Я села.

Мама обняла меня, закрыла глаза и уткнулась носом мне в макушку. Как и многие, я была непростым подростком, вдобавок еще и невероятно скрытным. И тексты стали моим способом рассказывать маме о самом важном, делиться с ней своими мыслями. Да — с ней в первую очередь, а потом уже с остальным миром. Тот небольшой этюд про ниточку стал моим первым серьезным разговором с мамой. Моим способом сказать ей, что, несмотря на все свои фортеля и коленца, я вижу ее любовь, знаю, как она сильна, и верю в спасительную силу маминого чувства как в основу всего вообще.

Мой детский рассказ потом потерялся, но так уж вышло, что бОльшая часть того, что пишу, — всё о том же. О нерушимой связи между мамой и ребенком. О заряде любви, который не умеет заканчиваться. Об огромном счастье материнства, о невероятной радости быть ребенком. Об огромной любви. Маминой. К маме. Я писала, чтобы быть понятой и услышанной своей мамой прежде всего. Ее не стало несколько лет назад, и многим из нас через такую потерю приходилось или придется пройти. Об этом вторая часть книги. О мучительном, но неизбежном прощании. О том, что когда-то мы перестаем быть детьми.

У меня две дочери — Амелия и Ясмина. Их имена встретятся тут не раз. Старшую часто зову Амели, Карамелька, младшая в этих заметках (да и дома тоже) — Яся, просто Яся. В этой книге — три части. В первой из них говорю о том, каково это — быть мамой. Во второй части — о том, каково быть дочерью — о моей большой потере, о сепарации, взрослении, проживании горя. В последней части — стихи.

В общем, в этих моих заметках и стихах — всё то, что хотела бы сказать всем мамам. Быть мамой в 21 веке, в 2023 году — непростое дело, и это невзирая на такие достижения цивилизации, как памперсы, онлайн-образование, наушники и бокал  белого  полусухого  (хотя,  бесспорно,  два  последних  предмета  сделали  для  матерей  больше,  чем  управления  дошкольного  образования  всей  страны))  Вот  к  бокалу  и  наушникам,  к  тому  сладкому  моменту,  когда  все  —  а)  дома,  б) накормлены, в) спят, — десертом и дополнением и писалась эта книга. Хотелось, чтобы ты, дорогая, не мучила себя самоедством, все мы проходим через плюс-минус одно и то же. От терзаний прививочных (ставить — не ставить, что ставить, когда ставить) до болевых точек, когда надо со стремительно взрослеющим своим чадом поговорить — о смерти, о жизни, о любви.

Отсюда второе заглавие книги: «Маме». Да, прежде всего, моей маме, которой не стало так рано, но еще и тебе. Маме, которая, прикасаясь губами к горячему лбу, чувствует, какая температура у малыша. Которая ловит в распахнутые объятия карапуза, летящего с горки сандаликами вперед. Которая всегда сомневается, а правильно ли она поступает, а не зря ли она отругала, а тепло ли одела сегодня в сад.

Которая тревожится, балует, целует, кормит, наряжает, заплетает косички, смешит, тормошит, утешает, танцует, поет колыбельную, обнимает, закрывает глаза и утыкается носом в макушку.

Маме, к которой ведет серебряная ниточка. Тебе…

Часть 1. Я мама

Твои дети поранятся об тебя

Эта самая болючая-колючая мысль материнства.

Какой бы ты ни была. Каким бы идеалам ни следовала, это все равно произойдет. Мама (равно как и папа) — мощь для психики ребенка столь колоссальная, что пока она лепит поведение маленького человека, она не может не задеть какой-то особенно чувствительной струны. Иногда струны даже рвутся — не со зла, не по незнанию, а просто потому, что ты — это ты, а ребенок — другой человек. И между вами что-то происходит, что-то создается…

Ты будешь безусловно принимающей, мягкой и доброй? Станешь примером того, каким твой ребенок захочет видеть своего партнера? И — поранится. Потому что партнерские отношения много сложнее детско-родительских, а с высокой планкой требований насколько долгим будет поиск компромисса в паре? Одна девочка после двух разводов говорит: «У меня был идеальный папа, ни один из мужей не дотягивал». Об идеализацию отца — поранилась. Папа не был идеальным, скорее всего. Но таким она его видела.

Ты будешь следовать за своими чувствами и своей жизнью? Не станешь жить с мужем, если больше его не любишь, например? О, не волнуйся, мне даже говорить ничего не надо. Тюрьма твоей головы сама споет многоголосым хором о том, что ты «ломаешь детям жизнь». Но если останешься с ним, то дашь дочери пример жертвенности, пример того, как можно убивать себя в браке день за днем. Что бы ты ни выбрала — да, дети поранятся.

Будешь баловать их? Хлебнут инфантильности. Будешь строго наказывать? Заневротизируются. Будешь беречь? Больнее будет им потом. Будешь сильной? И они поймают этот паттерн и сами будут легко впрягаться и за себя, и за того парня. Будешь слабой? И они начнут тебя лелеять, жалеть, нести за тебя ответственность в садиковском еще возрасте.

Нашим детям, какими бы мы ни были, найдется чего рассказать психотерапевту, ребят. Будет ли это болезненное слияние с маминой титькой или болезненный страх потери мамы, повторение маминого сценария или вечная борьба с мамиными установками. Чего бы там ни случилось, оно — будет! Просто потому, что ты лепишь их.

Хочешь или не хочешь, если ты мать, то ты — колоссальная сила для психики рожденных тобой. Колоссальная. И что делать вот с этой царапающей, беспокойной мыслью, что они все равно будут ломать коготки об твою душу? Обтачиваться будут об твой стиль общения с ними. Что делать-то? Я считаю, принять неизбежность этого. Взять ответственность. И понимать, где б ты их не царапнула, ты дала им много больше, чем отняла. Много больше!

Нет идеальных матерей. Парадокс: в природе их нет, а у каждого — есть. Своя. Своя — лучшая из возможных. Идеальная в своем роде. У твоих детей, кстати, тоже…

Инга Валерьевна

С Ингой Валерьевной мы познакомились на детской площадке. Она гуляла с двухлетним Максимом. Я — со своей полуторагодовалой егозой. Инга Валерьевна покорила меня тем, что особо не жаждала общения, не спрашивала, из какого мы дома, отлучились ли от груди и собираемся ли в садик. Вопросы она задавала, как актриса со сцены, допустим, МХАТа. В пустоту, задумчиво, ни к кому не обращаясь:

— А интересно, кто кинул стекла в песочницу?

Или так:

— Голуби сегодня невеселые, правда?

Мне хотелось с ней общаться. Даже дружить. Забыла сказать, что Инге Валерьевне — десять лет. А представляется она по имени-отчеству и фамилии. И она, и братишка ее Макс — отличная компания. С ними весело.

В моей школьной характеристике написано: коммуникативные способности неплохие, но высокомерна и вспыльчива. Исполнителем быть не умеет, а лидером — не желает. И приписка: со сверстниками общается мало. Я школу закончила почти десять лет назад. А ситуация тем временем не изменилась — по-прежнему мало общаюсь со сверстниками. Еще меньше — со сверстницами. И еще меньше — со сверстницами на детских площадках. Мне интересней с детьми. Правда. Они задают правильные вопросы. Они умеют веселиться. Не фыркают, не поджимают губы и не отводят глаза. Вот больше всего нравится то, что губы не поджимают.

Знаю лично пару-тройку женщин, для которых дети в радиусе ста метров — повод для стресса. И знаю других людей, у которых любой ковыряющийся в песочнице кроха вызывает слезу умиления. Даже если крохе 14 и на край песочницы он присел, чтоб сигарету закурить. Ни первых, ни вторых мне не понять. Ни умиляться не умею, ни раздражаться, глядя на детей. Я, кстати, педагог по образованию. Но, вопреки этому, дети меня любят. И я их. Преподавать — боже упаси. Воспитывать — увольте. А вот общаться — то, что надо.

Вот о чем спрашивают меня мамочки на детских площадках:

— Сколько вам (о ребенке)?

— Своя или снимаете (о квартире)?

— В декрете или работаешь (обо мне)?

Скукотища…

А вот чем интересуются ребятишки:

— А вы любите ее (про дочь)? А когда большая будет, будете любить?

— А он хороший (про мужа)? Он вам ромашки дарит?

— А вы умеете по деревьям лазать? А если придется?

— А вы бы улетели жить на Луну? А если с семьей?

Вот об этом говорить интересно. Это, правда, важные темы.

Инга Валерьевна, лечи свою ангину и выходи гулять — без тебя плохо. И странные тети спрашивают меня про то, ходим ли мы в горшок и до какого года у нас ипотека.

Скукотища…

Про березу

Перечесть мои родительские заметки, так и впрямь выходит, что матерь из меня ангелическая, почти что божья. Само собой, и прикрикнуть могу, и устало-злой бываю, и «не подходи ко мне, ребенок» бывает чаще, чем хотелось бы. Но это еще полбеды. Самый рок-н-ролл, когда именно с лояльностью и приятельством перегибаю палку. Иногда у меня бывают заскоки, и болтаю с дитем без скидки на возраст. Это вот очень зря. Например, на днях.

— Ааааа, не хочу я учить этот стих, — поднывает Карамель. — Белая береза… Под моим окном… Не хочу!

— Очень даже тебя понимаю, — говорю я. И в этот момент во мне просыпается Прогрессивный Педагог (кто-то вроде Халка, знаете. В пучинах личности адекватной — личность мало контролируемая).

Прогрессивный Педагог (далее — ПП) жаждет заинтересовать. Мечтает поделиться. Алчет восторженных глаз и пристального внимания. Грезит тем, что будет дитю интересней соцсетей.

— Ребенок, а ты вообще знаешь что-нибудь о поэте, который про березку написал?

— Неа, — радостно отзывается дочь и садится поудобней. Она знает: коль в маме разбушевался ПП, то ща будет интересно.

— Он был красавчик. На Эдриена из «Леди Баг» похож. Блондин, любимец женщин. И вот трагическое что-то есть в его стихах, да? Чувствуешь? А знаешь почему?

Далее следует коротенькая лекция, после которой просветленная и просветлевшая Амель выдает:

— Мам, если он был алкоголик, то я не буду его стих учить. Фуууууу!

— Ребенок! Ты ничо не поняла, садись обратно.

Второй заход Прогрессивного Педагогизма оканчивается в номере гостиницы «Англетер», где найден труп Сергея Есенина.

— Мам, он еще и самоубийца был?

Тут очухиваюсь я, Прогрессивный Педагог изгоняется за то, что наболтал лишнего.

— Дитя! Это всё неважно. Давай я тебе скажу один красивый факт, и ты запомнишь только его?

— Ну ок.

— Он был влюблен в танцовщицу, ее звали Айседора. Ай-се-до-ра. Красиво, правда?

— Ну так…

— Кароч, ты идешь и учишь про березу! — заканчивается моя лояльность всегда внезапно.

— Иду и учу! И все-таки… Пил, правда? Или ты это придумала?

— Ну, немножко пил. Но стихи ж хорошие, м?

— Лучше, чем Пушкин, всяко уж.

— Я так не думаю, но об этом мы поговорим в другой раз.

Дочь плетется в детскую учить «Березу».

Слава те хоспади, они Шиллера пока не проходят. А то б я понарассказывала…

Дщери мои, будьте всегда…

В голове своей я непрерывно, изо дня в день, пишу книгу наставлений своим дочерям. Им, конечно, эти наставления до лампочки. Их, разумеется, будет лепить только их опыт. Но кому-то я же писать должна. Вот и пишу им.

«Дщери мои, будьте всегда…» — начинается моя книга. Начинается и тут же заканчивается. Какими будьте? Девочки мои, вы вольны быть такими, какими вздумается. Единственное, чего прошу от вас — воли. Характера. Без него человек — не человек.

Я живу в тревожное и больное время, потому как количество пророков множится ежесекундно. И у каждого своя правда, а в сумме — никакой. Житейская мудрость плавает по соцсетяшечкам, кочует лайками, дрейфует репостами, но, что примечательно, — не тонет. Это, в общем-то, только подтверждает мои страшные догадки о составе и природе умных соцсетевых изречений.

Но, девчонки мои, как же вы будете ориентироваться в мире цитат, в мире статей «ведических» женщин и наставлений недодокторов психологии? Каждая вторая будет петь вам про осознанность и бренность сущего, каждая первая просветленная будет вам жужжать про «женский путь». Как вам отличить, какой путь — реально женский, а какой — кривая дорожка патриархата?

А всё просто. Остерегайтесь тех, кто не про волю и не про характер. Вот и всё. Увидели цитату про то, что женщина — цветок, а мужчина — садовник? В топку такое. Девочки, цветок — это не про волю. Тут субъект только один — садовник. И ему передана ответственность за «цветочек». Но позвольте. Садовник ведь как ухаживать за растением может, так и облить грязью из ведра.

Метафоры, в которых женщина — объект, — всегда плохая история. Очень. Плохая. Самое смешное, девчонки, что именно женщины эти цитаты и любят — и принимают на веру всерьез. Именно у них вы и будете встречать такое: мол, женщина — Луна, мужчина — Солнце. Да господи, очевидно же, что Солнце — масштаб, а Луна даже не излучает ничего, только отражает. Это опять про бездействие, разве нет?

Или всякие рассуждения (Брэда Питта, например — приписывают ему), что, дескать, раньше жена была не очень, но я как начал ей говорить комплименты и любить ее рьяно, так сразу расцвела, ну. Почему? Почему такое гуляет по сети и имеет пугающую популярность? Потому как, славные мои доченьки, люди страшно не любят нести ответственность за себя. Мальчики некоторые хотят, чтобы за их успешность отвечала та, что рядом. Ну, типа, я до сих пор неудачник, дык это потому, что ты плохо мотивируешь. А девочки хотят, чтобы за их цветущий вид и личное счастье отвечал самЭц. Садовник, да. Чтоб поливал, удобрял, под колпаком держал. Вот и тащат, и тащат все эти убогие цитаты, суть которых всегда одна: «виноват другой». Всё не так.

Только  вы,  вы  сами  несете  за  себя  ответственность,  вы  никогда  не  отражение  чьей-то  жизни,  ничья  вы  не  луна  (божежупаси), ничей вы не цветочек (велика ль охота быть растением?), ничье вы не утешение, не вдохновитель, не зарядное устройство, не тыл. У вас есть своя воля. Вы можете быть какими угодно, но вы сами отвечаете за себя. Башкой отвечаете. За свой цветущий вид и прочее. Поэтому, девки мои, вы сейчас такие нежные, славные, совсем крошки еще, но я знаю, что хочу в вас взрастить. Характер. И он будет непременно.

Нурофеновое просветление

Я не сплю уже не знаю какую по счету ночь. Не знаю потому, что мозг, ослабленный недосыпом и шоколадными конфетами, верещит, что цифр в мире всего две — 8 и 38,8. 8 мл — панадола-нурофена и 38,8 — ватерлиния, за которой паника, тьма, ужас, звони-в-скорую-быстрей.

Лицо у меня прекрасное, патриотичное: серое, как широко известная в стране набережночелнинская туалетная бумага. Губы матовые, оттенка «жухлая роза». Не помада, не. Если долго не краситься, они сами такие станут — инфа сотка, девчули!

И вот я такая красивая, еще и сладкая! Не в том смысле, в котором жгучие потомки османской империи шлют тебе в личку комплименты. Не в смысле «крайне привлекательная для соития особь». Не. В буквальном смысле. Вся в сахаре, липкая, залитая сиропом, приклеившаяся к простыне, абсолютно не соображающая, что происходит вообще.

А происходит вот что. Два часа ночи. Третий идет. Примерно час, как удалось задремать. Примерно час, как стих душераздирающий надсадный кашель дочки. Стих ненадолго, и я это знаю, потому без оглядки проваливаюсь в марево быстрого сна. Случайно касаюсь ее лба — обжигает. Она и не спит уже вон. Горячечная, только стопы и ладошки — ледышки. На автомате тянусь к прикроватной тумбе за нурофеном. Хорошие мои, кто давал ребенку нурофен? Знаете ведь этот шприц, который надо ловко воткнуть в — прастити! — дырку, и когда стыковка произошла успешно, перевернуть пузырек и набирать в шприц? Так вот. Втыкаю, стыкую, переворачиваю, набираю. Но что-то пошло не так. Либо шприц увеличился в размерах (заказал себе тайком аппарат специальный на алиэкспрессе), либо дырка сузилась (чудеса хирургии и омолаживающих процедур).

При попытке набрать сироп затычка с дырой вылетает вместе с намертво застрявшим в ней шприцем. Искра, буря, безумие и — ливень из нурофена орошает пол, постель и меня. Такое вот извержение. Соображаю, повторюсь, плохо. И пока думаю, как встать и не поскользнуться во всю ширину своего тела, дитя, вновь заснувшее, подкатывается ко мне со спины. Сквозь сон бормочет «мам, ня писить качу» и незамедлительно подтверждает свои планы теплой струей.

Третий час ночи… Светает… Малышка снова задремала. Я сижу на кровати в луже из нурофена и не-нурофена и думаю: «А вот я еще хотела же заметку накатать о том, что на самом деле родительство — это легко. Это радость, восторг и новые грани личностного роста. Хотела ведь написать, поскольку от 20-летних все чаще слышу, как они боятся родить детей. Родов, памперсов, колик боятся. Бессонных ночей, истерик, воплей, бардака, несвободы боятся. А чего тут страшиться? Родительство ж — ми-ми-ми и мурмурмур. Фоточки умильные опять-таки».

Тут детеныш снова просыпается, заходится в кашле, встает на кровати, прижимает свой нос-кнопку к моей шее и хриплым голосочком говорит: «Мама, ты мой дуг, ты мой докор, ня ибя бюбю». Перевод нужен? Ее признание наталкивает меня на мысль сократить заметку о радостях материнства-отцовства до короткого обращения.

Дорогие двадцатилетние! И старшелетние, но сомневающиеся, надо ли оно.

Родительство — это временами адовый адец, это нервы, это саднящая ранка в душе, когда ребенок болен всерьез, это всегда потеря себя на время. Но осознанная чайлдфри позиция лично для меня — это разновидность лежания на диване. Ничего плохого в этом нет. Но мышцы от лежания не вырастут, успехи в карьере не появятся, но и неудач не будет. Так и тут. Если не заводить детей — бед, связанных с ними, избежишь. Но и сердце заплывает жиром. В переносном, конечно же, смысле.

Оно никогда не станет таким уязвимым и таким сильным, каким могло бы. Никогда не наберется такой мощи, чтобы, растрачивая себя, обретать ресурс. Оно по-настоящему живым не станет. Дети — шанс стать сильнее не ради других, а ради себя. Ну и фоточки умильные, опять-таки. Перевод там такой был, кстати: «Мама, ты мой друг, ты мой доктор, я тебя люблю».

P.S. Нурофен легко отстирывается, но, если по рассеянности не до конца его оттереть с бедер, является отличной профилактикой целлюлита. Приклеилась к простыне-отодралась, приклеилась-отодралась, так пару подходов. К утру бедро — алебастр и гладь. Проверено.

Будем дружить?

Мы смотрим мультфильм про Маленького принца. Про Маленького принца, который постарел и умер. В темноте кинозала моя шестилетняя старшенькая держит в руках бутылочку с водой, прихлебывает из нее каждые пару секунд, и даже при слабом свечении экрана вижу, как ее щечки пылают румянцем переживаний. Дергает мой рукав, шепчет сбивчиво: «Мааам! Мам! Знаешь, какой мой секрет? Когда я хочу плакать, я пью водички и получается не заплакать. А какой твой секрет?»

Я утираю тушь и тихо-тихо говорю: «А мой секрет — если очень хочется, лучше поплакать».

А в такси, по дороге домой, она сжимает мою руку и порхает с мысли на мысль:

— Ой, придумала! Ты не плачь, я напишу тебе «Маленький принц — 2», где все будут живы и все станут моими друзьями…

— Ой, вот еще! А ведь тот, Серьезный («бизнесмен, дочь, или, если по тому переводу книги, который у нас, то Делец, помнишь?»), да-да, делец, так вот этот Серьезный — он же, мам, был, наверное, таким милым ребенком! Таким пухленьким малышом, на деревянной лошадке…

Трогательная история, так больно ранящая, если ты слишком взрослый, если у тебя есть план жизни, если уже начал коллекционировать звезды в прозрачной банке — это продолжение «Маленького принца». Вольная мультипликационная фантазия на эту тему.

Мы в тот вечер, вернувшись из кино, много говорили. Но самое ценное она сказала мне в такси, когда мы уже подъезжали к дому: «Мам, мам! Знаешь, если бы у меня была машина времени, я бы уехала во время, где ты маленькая, и стала бы твоей лучшей подружкой».

Мы же будем дружить? О да, мне в моем детстве именно такого друга и не хватало — отважного, чувствующего, честного.

Хотели бы вы-малышка подружиться с таким человеком, как ваш ребенок? Это, наверное, главный показатель того, ведете вы его тем нравственным курсом, которому следуете сами, или нет.

О родах

В последние недели моих беременностей всё мое информационное поле состояло из темы родов в трактовках от медицинской — до сетевых дневничков. Настолько мой интерес зашкаливал, что аж фонило — почему-то вдруг стали писать разные малоизвестные мне люди-человеки с вопросами про роды, уточняя, как я отношусь к этому и не против ли я вот этого. Удивительно, да? Ничего удивительного. Чего транслируем, того и огребаем.

Так вот. Я не против. Я не против присутствия на родах мужа. Более того, я не против присутствия на родах мужа, любовников, близких и дальних родственников, однокурсников, сопереживающих коллег, собратьев по общаге и самых преданных поклонников творчества. Я даже не против родов на сцене больших и малых драмтеатров, с предпродажей билетов в партер. Так и видится афиша: «Неприкрытые эмоции, настоящие чувства, боль и страдания, эйфория и слезы счастья. Эта постановка перевернет вашу жизнь». Или как говорил в отпуске наш турецкий аниматор Мурат — «сегодня вечер очен кароший шоу для вас». Да пожалуйста, ребята! Я не против — если речь идет о чьих-то родах, а не о моих.

И хотя мое шоу было бы однозначно очен-кароший — ибо всё, что делается мной, делается с огоньком, задором, с щедростью на горячие словечки — но, товарищи, мне «Оскары» ваши ни к чему. Мне даже супруг на родах бы мешал. Уверена в этом. Да, понимаю барышень, которые, приперев благоверного пузом к стенке, рыдают: «О, драгоценный, я не справлюсь без тебя. Приди и поможи. Оттирай своей мужественною лапой пот с моего лба, подписывай документы, перерезай пуповину, щипай за жопку смазливых медсестричек, а нет, так кури на крылечке, жуй пирожок, играйся в айфоне, но только будь рядом, мерзавец, ради всего святого». Эту девичью беспомощность я оправдываю. Но мне видится в моде на «мужа в родах» и другое.

Может, это наше «я мучаться буду, а ты „Пусть говорят“ с Малаховым в это время смотреть и компот пить, похрюкивая от удовольствия на нашем с тобою диване?». Ну уж нет. Мучься. Если не физически, то хоть морально. Видишь, шобла этакая, как мне плохо? Видь! Мне оооочень плохо, да. Брось пирожок, убери айфон, не уходи на крылечко. Видь!

В общем, кому-то надо, кому-то не очень. Кого-то даже сближает, говорят, такой совместный опыт. И вот полная чушь — контраргумент пугливых мальчиков о том, что «после такого теряется сексуальный интерес». Сексуальный интерес к женщине, которая родила тебе потомство, пропадает у зайчиков, у которых проблемы с Эдиповым комплексом. Погуглите. Потраченные нервы всегда сближают, ребята. На пару часов. А по-настоящему сближают только годы, проведенные в беседах за чашкой чая, пока дети спят. Я в этом глубоко убеждена.

Мне ваще почти ничье присутствие на родах не нужно было. К счастью. Когда к девочке, что скулила от боли на соседней кушетке в не-сказать-чтобы-уютной предродовой палате, приходил серьезный дядя-врач, пожилой, седовласый и печальный, как сова, и всем своим совиным задом излучал компетентность, и садился между мною и девчонкой на свободную кушетку, то в перерывах между «ахтыжкакжебольно» и «надовродедышатьинематериться» на меня накатывало дичайшее раздражение. Дон Филин чего-то там вещал барышне про раскрытие и «решайтесь на кесарево, дорогая».

Дорогая была в неадеквате, а врач — раздражающе адекватен. Спокоен, курва, буднично спокоен. Разве что семечки не лузгал. Так-то он был наверняка хороший спец и по жизни прекрасный человек. Но так получилось, что именно он своим уханьем-бормотаньем отвлекал от процесса меня. Я относилась (и, наверное, отношусь) к родам, как к работе. Банальность? Это да. Но когда я сосредоточена, самое лучшее, что может сделать ближний, — не издавать звуков, притвориться предметом интерьера и мимикрировать под обои. И тогда я его (ближнего), возможно, возлюблю. Так что каждому свое. Я (повторюсь) — не против…

Бровиссимо

Короче. Девочки, если какая-то молодая (или не очень) мать мне вдруг признается, что засыпая за вечерней сказкой для киндеров, она СОВСЕМ не мечтает утром проснуться под апельсиновым деревом в какой-нибудь знойной Аланье и отправиться покорять все прибрежные бары под палящими взглядами потомков османской империи, то я подумаю «брешет, гадина» — то есть «врет, наверное».

Родительство — это весело. Ну как же не весело-то? Вот, к примеру. Недавеча благоверный укатил в командировку (подозреваю, по собственному неистовому желанию, а не по злонравию начальства). Так вот. А у младшей лезут зубы. Пояснять надо? Рыдания-рыдания-рыдания. 5-минутный сон с грудью (моей!) в зубах (в деснах, в смысле). И — рыдания-рыдания-рыдания.

И пока внимание мое было поглощено радостями лактации, моя старшенькая:

а) отрезала кусок тюля. Кусманище даже, а не кусок. Хорошего, блин, тюля. Дизайнерское решение облагородило интерьер зала;

б) выстригла себе брови почти под ноль. Вот тут — только воскликнуть «бровиссимо!». Вы видали пятилетних девочек с бровями, выстриженными до основания? А быть может, это давно уже тренд высокой моды, а мы и не в курсе?

в) выстригла себе челку до самых до окраин.

В это время где-то на кухне мирно и неторопливо подгорали творожные печенья. Увидев новый лук своей принцессы, я слегка оторопела. Ля — подумала я. Именно так и подумала. Мамочка сейчас начнет крушить. Мамочка сейчас станет Халком. Мамочке впервые за многая лета захотелось закурить. А ведь последний раз мамочка баловалась гнусным табаком так давнооо… Когда была стройна, как кипарис. Впрочем, вранье. Благодаря регулярному чередованию стрессов и релаксов мамочка и ныне — кипарис. Ну хорошо. Когда была плоскогруда, как корейский подросток. Так будет честнее.

Так вот. Мамочка-таки не закурила. Негоже. Но когда юный парикмахер и зубастик вырубились и дом охватили зыбкая тишина, ласковая прохлада и не менее приятная темнота, мамочка прокралась на кухню. Достала малиновый джем. И села писать в дневник гид по своему богатому внутреннему миру. Занесла трепещущее перо над девственно-чистым листом… Облизала ложку с джемом… И написала: «Зашибись, когда спят». Занавес.

Замкнутая система

Не бросайтесь помидорами, ребята, но я не люблю беременных. Не то чтобы прямо вот так, чтобы устраивать против оных акции протеста. Да нет же. Прост беременная женщина — это замкнутая система. И желательно, канеш, чтобы эта замкнутая система минимально контактировала с внешним миром. Эт я по себе сужу. Чесслово.

Со мной приключилась вторая беременность. Для меня, что в первый, что во второй раз, это мероприятие хоть и ожидаемое, но непростое. Так сказать, опыт из разряда экзистенциальных. Да-да, Кафке такие метаморфозы не виделись и в сладкой предутренней дреме. Это потом, пережив совершенно запредельный космос ощущений во время родов, ты приподнимаешься до уровня Мадонны с младенчиком на руках. А вот непосредственно беременность низводит барышень (пардон, но факт!) до состояния самки. Ой, да не надо мне щас рассказывать про секреты пузатых джоконд и про красоту шара как геометрической фигуры.