16+
Никто не ангел

Бесплатный фрагмент - Никто не ангел

Рассказы и повести из Владивостока

Объем: 192 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Туманная бухта

Повесть

1

Телефон художника Петрова лежал на подоконнике в мастерской и подолгу молчал, как и сам Петров. Старенькая чёрная «Нокиа» всегда стояла на зарядке, символизируя тем самым незримую, но надёжную связь художника с внешним миром. по проводам, антеннам и спутникам.

По правде сказать, в его телефонной книге было так мало контактов, что ждать частых переливчатых трелей было бы наивно и самонадеянно. Но Павла Семёновича вполне устраивало такое положение вещей. Тишина нужна была ему для работы.

Сегодня, ближе к вечеру, телефон нарушил обет молчания и заиграл свою фирменную мелодию — с последней высокой нотой. Петров отложил кисть, вытер руки ветошью, подошёл к окну и взял трубку, отсоединив её от шнура.

— Алё, на проводе.

— Здорово, Семёныч! Как жизнь, как здоровье? Всё пучком, всё в лучшем виде? — Петров узнал голос сокурсника по факультету живописи Виталия Семибратова — балагура и весельчака, ловеласа и гуляку в молодости, не оставившего своих привычек и в зрелые годы.

— Привет, бродяга! Твоими звонками только и живу, — подыграл приятелю Павел, но, в общем-то, не соврал.

Виталик вёл активную светскую жизнь, занимал весомую должность в правлении местного отделения союза художников, благодаря чему был вхож в важные кабинеты, а также котировался у провинциального бомонда. Ухоженная внешность и тонкий вкус в одежде отличали его от собратьев по ремеслу, по большинству ценивших небрежность гардероба и лёгкую небритость (а то и вовсе бороду), как и подобает настоящим художникам. К тому же он преподавал мастерство в учебном заведении, и импозантный вид ему нужен был ещё и для восхищения студенток.

Время от времени Семибратов организовывал вернисажи в частных галереях и других культурных точках. Он собирал картины друзей и выпускников и имел свой процент с продаж. Семибратов не обучался законам маркетинга, полагался только на своё чутьё — и знал толк в этом, ловец человеческих душ. Публика на выставки ходит разношёрстная: одним нравятся натюрморты, другим горы, третьим абстрактная живопись. Сборную солянку из разных жанров, которую создавал Семибратов, разбирали охотнее, чем картины с персональных выставок.

Петрову он звонил чаще всего именно по этому поводу. Полотна Павла Семёновича были украшением любой экспозиции. Ультрамариновые пространства, раскинувшиеся между небом и землёй, были его стихией. Картины с морскими пейзажами охотно покупали в кабинеты чиновников, гостиные богатых домов, на подарки друзьям и партнёрам по бизнесу.

Был бы Петров известным художником, его бы называли гордым словом «маринист», как Айвазовского. Но судьба его была проста и незатейлива. Такая же, как и подпись на обратной стороне холста, в нижнем правом углу: П. Петров, на которую при покупке мало кто обращал внимание. А на фасад картины свою фамилию выносить не стоит — «не Репин, чай». Так ему мягко намекнули в одном из антикварных магазинов, куда он впервые сам отнёс свои работы.

— Пашка! Слышь, чего я придумал? — Энтузиазм в голосе приятеля означал новую выставку. И петров был этому рад, конечно же. Потому что тот первый поход в магазин отбил у него желание заниматься собственными продажами навсегда. — У меня идея! Мы же с тобой ровесники, юбилейный год, тоси-боси… Давай отметим это дело персоналкой? Представляешь, Петров и Семибратов — звучит? На всех афишах, в новостях, по телеку покажут, народ валом. Я всё организую, ты меня знаешь!

Павел Семёнович усмехнулся, свободной рукой провёл по активно седеющим волосам. Чему тут радоваться, когда шестой десяток не за горами.

Да и персоналка — на двоих с Виталиком? Художник из Семибратова, грустно признать, не получился. Нет, он знал, как смешивать краски на палитре и как обозначить свет от лампы на профиле лица в портретной живописи. Теоретически он знал в своей работе всё, не зря же был преподавателем. И даже картины свои иногда пристраивал в общий ряд коллективных выставок. Но не было в них души. Или таланта, если по-другому выразиться. Редкий гость выставок отваживался купить его работы.

— Что ты молчишь? Заценил идею? Твоя фамилия первой на афише будет, зуб даю! — Виталик покупал друга с потрохами и не слишком скрывал это. — Короче, Павлуха, я нашёл место, внутри всё в кирпичах, отделка сейчас такая — самая модная. Посреди стол огромный с лавками, стругаными, не крашеными. Точкой современного искусства называется. Народ будет сидеть и любоваться твоими пейзажами и моими абстракциями. Распиарим, у меня журналисты на подхвате, будет звон по всем аулам. она, конечно, далековато находится, точка эта, на окраине города, но что делать? Они недавно открылись, им нужна раскрутка, а тут мы! Я уже почти договорился, практически даром. Оставим им в подарок пару полотен для украшения интерьера, а остальное продадим. Давай, не думай! Что молчишь?

— Так ты слова вставить не даёшь! Уже всё решил, обо всём договорился. Молодец, браво, действуй. Меня вот только не спросил.

Идея с персональной выставкой не показалась Петрову разумной.

Там же надо выступать, стоять перед публикой навытяжку. Петрову это было не по нутру. Домосед и интроверт. Он был благодарен однокурснику за возможность неплохо зарабатывать благодаря его предпринимательской хватке, но самому стоять в выставочном зале… Говорить с посетителями? Пить шампанское на открытии и объяснять, как пишутся картины? Кто-нибудь вообще из художников может рассказать, как это происходит? В каком отделе мозга срабатывает импульс, дающий команду руке с кистью?

— Так я и звоню для того, чтобы обозначиться. Там три стены, получается примерно по четыре метровых полотна на каждую. Или, как сказал сатирик, маленьких, но по пять. А если больших — то по три. Ха-ха! Общая цена всё равно одна и та же. Короче, шесть твоих картин и шесть моих.

Только это, слушай, старик! Не обижайся, ранимый ты наш. У тебя всё время на картинах, как в песне, «только море да небо вокруг». А тут всё-таки почти персоналка, на двоих одна, может, есть в загашниках что-нибудь из другого жанра? Городские зарисовки, уличные пейзажи — это публикой сейчас востребовано. Натюрморты и портреты, конечно, не твоя стихия. А может, страшно сказать, есть что-нибудь «поближе к телу»? Ну, красавица какая-нибудь, зазноба сердца, возлежащая на диване, как Даная у Рембрандта.

Или всё-таки картинки в стиле «ню» — это для тебя уже слишком? Ну ладно, ладно, не пыхти в трубу, отшельник ты наш… Просто публика сейчас такая, идёт на живца… Или на живицу, — хохотнул Виталик своей нелепой шутке. — Опять же весна, коты и всё такое… Короче, смотри сам, выставка меньше чем через месяц. Что ты там, наваял шедевров за зиму?

Семибратов знал, что его приятель летом, во время отпуска, на своём «вездеходе», джипе «Мицубиси паджеро» лохматых годов, ездит на пленэры. Благо мест вокруг, полных чудес природы, достаточно. Делает наброски, этюды, а зимой творит свои шедевры.

— Приходи, сам посмотришь. Есть пара картинок, не стыдно людям предложить, а остальные — не знаю. Ширпотреб, как обычно, — Петров не лицемерил, принижая свой труд.

Он на самом деле не понимал, что такого необычного и красивого находят покупатели в его морских зарисовках? Одно полотно от другого отличалось лишь разным рисунком береговой черты, ну, ещё временем суток и года. Хотя зимы в его «портфолио» не так уж и много. Что интересного в тверди льда? Другое дело — живое море. Оно же играет! Волной прибоя, отблеском солнца, тенью от чайки, рябью от ветра…

— Ну, всё, считай, замётано! Завтра с утра заскочу к тебе в мастерскую, выпиши мне пропуск на вахте, не забудь.

Павел осмотрелся вокруг. Все картины в рамах, висят рядком на стенах, хоть прямо здесь выставку открывай. На полках привычный порядок. Как в гараже у автомобилистов советских времён, когда «Запорожцы» и «Москвичи» требовали постоянного ремонта и все запчасти аккуратно раскладывались по ящикам и стеллажам — для быстрого поиска нужных. Так и у Петрова в мастерской — всё по полочкам.

За неполных тридцать лет, что он здесь провёл, он мог бы теперь с закрытыми глазами, на ощупь, найти мольберт, кисти, мастихины, коробку с красками, банку с белилами, палитру, лак. Всё на своих местах, всё, как всегда. Рисовать только вслепую не смог бы.

«Что за дурацкие мысли? — ругнул сам себя Павел. — Живи и радуйся, смотри на мир широко открытыми глазами!»

Художник сунул телефон в карман брюк и засобирался домой. На ходу выключил свет, запер мастерскую и вышел из цеха. У турникета заводских ворот попросил вахтёра выписать на завтра пропуск для Семибратова и оставить его под стеклом для следующей смены. От проходной до его квартиры — полчаса неспешным шагом. В любую погоду, утром и вечером, он шёл знакомым маршрутом. Сначала вдоль причальной стенки, потом по внутренней заводской дороге, затем по городским улицам.

Совсем недавно, в каком-то ретроспективном показе по телевизору он посмотрел старый советский фильм «Весна на Заречной улице». Главный герой задушевно пел про «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Павел подумал тогда: в люди — не в люди, а кусок хлеба на моей проходной всегда был, и даже с маслом иногда.

2

Работу по специальности Павел получил случайно. Отчим, боцман сухогруза, выписывал ведомственную газету «Дальневосточный моряк». В отпуске он прочитывал её в день выхода, доставая по субботам из почтового ящика. А когда был в длительном рейсе, мать складывала еженедельник в стопку на обеденном столе, и та вырастала за полгода толщиной в два тома «Войны и мира». Так, за ужином, и попалось на глаза Павлу объявление: «Ремонтному заводу требуется художник-оформитель. Общежитие предоставляется».

Второе обстоятельство сыграло роль даже большую, чем возможность работать по профессии. Петрову до крайности надоели ежедневные поездки на электричке — сначала в художественную школу, а потом и на занятия в вуз.

Старый дом на пригородной станции Чайка — родовое гнездо Петровых — давал кров уже третьему поколению. Дед, построивший его в пятидесятых годах, имел своё представление о комфорте. Просторный зал с тремя окнами на залив, с массивным круглым столом по центру, который, по его представлению, должен был служить объединяющим началом для большой семьи.

Но её не случилось. Родилась только одна дочь, Валентина, мать Павла. Замуж не вышла, но к тридцати её годам ребёнок в доме появился. Престарелые родители уже были рады и такому варианту от непутёвой, по их мнению, дочери…

— А телёночек-то наш в дедову масть, — говорила баба Нюра, гладя черноволосого пацанёнка по голове.

В доме было ещё две крохотных спальни, с кроватями «на чурочках». Опорой для ложа служили распиленные поперёк стволы деревьев — чурки, поверх которых укладывались сбитые в настил доски. А уж на них сверху — перина. Настоящая, куриным пухом набитая матрасовка. Тяжёлая, как поддон с кирпичами, но мягкая и тёплая даже в феврале, в продуваемых северо-западным ветром комнатах. Не учёл, однако, дед-переселенец местную зимнюю розу ветров. В одной спальне обитали дед с бабкой, во второй мать с младенцем.

Была кухня, где кроме печки стоял шкаф, тоже сработанный умелыми руками деда. Шкаф имел гордое название «секретер». На верхнем ярусе хранилась посуда и специи. Стоило открыть стеклянные дверцы, как в нос ударяли запахи корицы, лаврового листа, мяты, чего-то ещё. В середине конструкцию соединяла деревянная столешница, на которой мать кромсала овощи для борща. А внизу, за раздвижными деревянными створками, хранились запасы муки, сахара, крупы. Иногда там попадались и конфеты.

Самодельная мебель пережила своего мастера. А бабушка после похорон деда легла на кровать и через два месяца ушла вслед за ним. Павлу было тогда пять лет, и он почти ничего не помнил из того времени, только лежащую в спальне бабу Нюру.

Отца своего Петров не знал. На эту тему в семье не распространялись. Отчество у него было от деда — Семёна Лукича. Отчим в доме появился в шесть павликовых лет, когда мать, уставшая в одиночку справляться с бесконечными бытовыми хлопотами, привела моряка и сказала:

— Дому нужны мужские руки. Будь хозяином, а мы с Пашкой как-нибудь пристроимся.

Несмотря на длинные отлучки в рейсы, дядя Лёша (так Павлику было велено называть отчима) дом содержал отлично. На веранде соорудил кладовую, в которую с пароходов перекочевывала краска, олифа, кисточки, растворитель, разный слесарный инструмент.

— Команда! Аврал! — Громыхающий с утра бас дяди Лёши-отпускника означал для Павлика работы по благоустройству дома. За каждую окрашенную штакетину отчим платил пацану по копейке. Половину забора покрасил — и можешь бежать в поселковый магазин за стаканчиком сливочного мороженого, которое стоило девятнадцать копеек.

Пашка не считал это трудовой повинностью, не отлынивал. Ему даже нравилось превращать облезшие от солнца и ветра доски в сияющую новыми красками ограду. И запах ему нравился. Только руки всё время были испачканы, как ни старался уберечь их юный маляр.

Дом стоял сразу за железнодорожной платформой. В расписании электричек с двух до пяти вечера был перерыв, и в это время мать, работавшая кассиром на станции, успевала накормить обедом Павлика и усадить его за домашние задания, а потом снова шла на работу.

Мальчишка, побросав книжки в портфель, бежал к своим друзьям, к их общему штабу — старому лодочному гаражу, задней стенкой воткнутому в отвесный берег. Бежать — это выскочить на крыльцо, потрепать за ухо сторожевого Бима и через огородные грядки скатиться по крутой тропинке к берегу моря. Этот путь занимал не больше двух минут.

В штабе всегда было чем заняться. Волны выбрасывали на берег деревья, и их причудливые высохшие корни при умелой обработке превращали деревяшку в чудовище. А с чудовищами принято сражаться — для этого строгались деревянные автоматы, придумывались стратегии и тактики боёв. Летом, в тихую погоду, мальчишки рыбачили, благо червей в огороде — хоть лопатой греби. Зимой небольшие гладкие участки моря использовались как каток. А иногда по выходным в гости к дяде Лёше приходили друзья по морскому училищу, и тогда они катались по заливу на буерах — лодки с парусами скользили по замёрзшему Амурскому заливу на трёх наточенных коньках.

И, в общем, детство Павла можно назвать беззаботным и счастливым. Отчим не буянил, не обижал, выпивал умеренно, приучал мальчишку к труду и рассказывал моряцкие байки.

— А знаешь ли ты, Павлуша, как называется животное, у которого есть сумка на животе? — спрашивал дядя Лёша у засыпающего мальчика и начинал повествование про экзотическую Австралию.

Что-то из рассказов запоминалось, а что-то заходило в сны — с белыми барашками на зелёных лужайках, с говорящими попугаями, с необычной красотой заморских городов. Где стоит лето, когда у Павлика за окном — зима.

3

Талант у Павла заметила учительница. В третьем классе она посоветовала маме отдать ребёнка в художественную школу.

— Посмотрите, ваш мальчик выбирает необычные сочетания цветов. И у него врожденное чувство пропорций: он располагает объекты на листе в точном соответствии с их масштабами, — после родительского собрания учительница показала матери работу Павла.

Мать пожала плечами:

— Ну, вижу, это кот. Что тут необычного? Такого вообще не бывает — жёлтый кот с красными лапами. Где вы такое видели?

— Знаете, Валентина Семёновна, в жизни такого кота может и не быть, а вот в воображении вашего сына — запросто. Поверьте, у него есть способности. Будет жалко, если вы не станете их развивать.

Мать молчала, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.

— Ну, как хотите, — учитель с сожалением закрыла альбом. — Я могу вас понять, это лишние хлопоты. Но если вы все-таки решитесь — рекомендую вам самую лучшую художественную школу в городе. Она недалеко от вокзала, мальчику будет удобно на электричке добираться.

По стечению обстоятельств завод, куда устроился Павел после окончания факультета живописи в институте, и последующей службы в армии, находился в том же районе. Однокурсники посмеивались над Петровым, называли его «маляром шестого разряда». Но смешного в этом не было ничего. Между прочим, по шестому разряду малярам доверялись такие сложные работы, как художественная отделка кают класса «люкс» на пассажирских судах. Своего рода высший пилотаж в профессии — это ему заводские коллеги объяснили.

Но Павел был доволен и счастлив своей должностью художника-оформителя, несмотря на дружеские насмешки.

«Решения XXVII съезда КПСС в жизнь!», «Рабочий, крепи дисциплину труда!», «Не стой под грузом и стрелой!». Агитационные стенды (предвестники рекламы) в цехах и на территории завода, праздничные транспаранты на майские и ноябрьские праздники, оформление Доски почёта, масса других поручений от начальства могли бы ввергнуть в уныние начинающего художника. Но было одно обстоятельство, которое перекрывало все эти нюансы развитого социализма.

У Павла была собственная мастерская. В их юные годы никто из однокурсников не мог этим похвастать. Ну, хорошо, не собственная, но в его полном распоряжении. Предыдущий хозяин, Иван Николаевич с необычной фамилией Гроза, собрался на пенсию. И, передавая кисти и холсты молодому сменщику, сказал: «С бригадой дружи, но в пьянках после работы не усердствуй».

Мастерская была оборудована в РСУ — ремонтно-строительном управлении завода. Одноэтажное здание с высоченными потолками и огромными стёклами стояло почти на самой кромке моря. Бригада столяров и плотников обеспечивала производственный процесс, а художник-оформитель занимался «идеологической» работой. Освоившись на новом месте, Петров сходил в отдел снабжения, где выяснил, что краски и другие расходные материалы можно заказывать в неограниченном количестве. Только нужно вовремя подавать заявку.

Через месяц после устройства на работу, ему, как и обещали в газетном объявлении, выделили комнату в рабочем общежитии, в десяти минутах ходьбы от здания РСУ. Павел вошёл в своё персональное жилище общей площадью двенадцать квадратных метров и впервые в жизни понял, что такое счастье. Иметь собственную крышу над головой и возможность жить так, как ты считаешь нужным. На тот момент именно такое определение счастья было созвучно его состоянию.

Петров привёз бабушкину перину, мать выделила постельное бельё и посуду. Не сказать, чтобы он сильно переживал по поводу расставания с семьёй и друзьями детства. Во-первых, никакое это не расставание, когда все находятся на расстоянии тридцати минут езды на электричке. А во-вторых, и это главное, — его ощущение своей взрослости, первой зарплаты, самостоятельности. Всё это наполняло Павла предчувствием грандиозных перемен в жизни.

По правде говоря, парень сам не верил такому счастью. Булгаковские строки про собаку Шарика, которому «свезло», иногда вполне можно применить и к человеку.

Возвращаясь с работы «по заводскому гудку», Павел шёл купаться на самый близкий к общежитию пляж. Привычка по вечерам бежать к морю, выработанная с детства, — как жизненная необходимость. Услышать привычный шум волн, набегающих на берег по мелкому галечнику, вдохнуть запах йода. Посмотреть на синеющие через залив очертания дальнего берега, дождаться огненного заката и увидеть, как солнце прячется за складки зелёных сопок. Неизбежный осенний листопад, мартовский ледоход, промозглые июньские туманы, февральские ветра — все эти повторяющиеся явления делают жизнь, которая течёт по определённым законам, стабильнее. Человек лишь подстраивает себя под круговорот воды, земли и неба. Так и молодой художник встроил себя в ритм нового места и образа жизни.

Бригада приняла его дружелюбно. Павел никогда не отказывал товарищам в помощи по столярной части, если на производстве сдавался очередной объект и объявлялся аврал. Не трудно ведь? Гены деда Семёна и пример трудолюбивого отчима давали о себе знать. Работа с деревом удавалась ему хорошо, приносила удовольствие, как и основное дело художника. Плакаты и транспаранты нужны не каждый день, а потому свободного времени для личного творчества было предостаточно.

Осенью, в один из выходных дней, в коридоре общежития Павел столкнулся с сотрудницей отдела снабжения, которая выписывала ему счета на покупку красок.

В кабинете он её особо не разглядывал. Положит бумаги с расчётами на стол:

— Здрасьте, Ирина Николаевна. Заявку вам принёс.

— На складе всё получите через неделю, — без особой любезности отвечала сотрудница.

Вот и всё общение раз в месяц. Ничего особенного, примечательного, что он мог видеть в сидящей за столом молодой сотруднице — короткие светлые волосы, блузка, гора бумаг на столе, подведённые глаза и густо накрашенные ресницы. Только это он и заметил, потому что обычные ресницы — тоненькие, в портретной живописи их почти незаметно. А тут, если рисовать, то чернить придётся не только веко, для акцента на глаза, но и ресницы — метлой, чтобы не потерять сходство с оригиналом.

И запах духов. В небольшом, на трёх сотрудниц, кабинете запах начинался от двери и усиливался с приближением к её столу. Посетителя буквально обволакивало густое облако из приторно сладких ароматов. Очень стойких, как будто не только женщина (или девушка? — Бог знает сколько ей лет), но и стул с мягкой обивкой, и ручка кружки с наполовину допитым чаем, и сам чай, и волосы, и калькулятор, и ластик на столе — всё пропиталось этим запахом.

— Привет, молодой-красивый! Так ты сосед мой, что ли? — пышнотелая девица встала в узком коридоре восьмого этажа, уперев руки в противоположные стены и перегородив Павлу путь.

— Вот не знала! А то давно бы на новоселье напросилась! Я на пятом этаже живу, а тут к подруге забегаю. На чашку коньяку! — рассмеялась девушка.

Петров оторопело смотрел на Ирину Николаевну и не узнавал в ней сотрудницу отдела снабжения. Тонкие ноги, обтянутые жёлтыми леопардовыми лосинами, она скрестила, и, стоя на высоких каблуках синих туфель, покачивала бёдрами, ожидая ответного приветствия. Белая футболка из-за поднятых вверх рук натянулась на груди, и под ней колыхалась, в такт с бёдрами, её зрелая женская сущность. От движения груди исходили волны всё тех же духов, к которым он привык. И они ему уже даже нравились…

Ирина была в разводе с мужем-пьяницей, жила с дочкой Олей в двухкомнатной «малосемейке». В общежитии, строившемся по типовому проекту, предусматривались бытовые комнаты для общего пользования. Но самые ушлые жильцы умудрялись присоединить их к своей жилплощади путём дополнительного дверного проёма между соседними комнатами. И вот уже полноценная квартира, но без кухни. Зато с ванной комнатой.

Не далее, как полгода назад Ирина купила новую мебель — диван, стулья и трёхстворчатый шкаф. Заполнив его бельём и одеждой, хозяйка оставила одну из ниш незанятой. Для вещей потенциального мужа. Ира прочитала об этом в одной умной, как ей казалось, книжке под названием «Если я такая замечательная, то почему я до сих пор одна?». В этой синтаксической конструкции её волновали только слова после запятой. А в своей неотразимости сомнений не было. Никаких. По рекомендации авторов книги она и оставила одну полку пустой. Готовой к приёму вещей нового жильца.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.