Бесплатный фрагмент - Николай и медведь

Неправдоподобная история, приключившаяся с молодым столичным чиновником его высокоблагородием коллежским асессором Николаем Александровичем Добряковым, откомандированным в горы Алтая вначале двадцатого века по особо важному делу, пересказанная грустным экскурсоводом по пути на пляж Карагай.

Глава первая

— Пригласите ко мне молодого специалиста, — крикнул секретарю в меру упитанный руководитель отдела землеустроительства дальних приделов. Филимон Филимонович давно занимал эту должность и знал как вести себя, если начальство спускает задание. Сегодня ему принесли приказ от председателя палаты по управлению окраинами. Документ был солидный с печатями и всеми необходимыми подписями. Это первое, на что надо обратить внимание, потому что, если не хватает хотя бы одной подписи, например, стряпчего финансового департамента, то можно отправить бумаги наверх и умыть руки.

Филимон Филимонович аккуратно провел пальцами по выпуклостям на гербовой печати, подумал о государственной важности задуманного наверху предприятия и вытер со лба пот большим кружевным платком, который ему сунула в карман горничная Люба, когда целовала на прощание.

За окном здания департамента, на четвертом этаже которого находился отдел землеустроительства дальних приделов, была ранняя весна. Весна в столице это гнусное время: по углам тает навоз, текут ржавые ручьи, дворники не успевают прибирать центральный проспект и к ним в здание надо идти с Казанской через Свечной переулок.

— Говна-то, говна, — подумал столоначальник и достал папиросу.

Он открыл фрамугу, сквозняк хлопнул дверью в секретарскую, где, сгорбившись за столом, сидел старый друг Филимоновича, его бессменный секретарь Беккер, из пленных прусаков.

Через минуту в дверь стукнули.

— Заявился, — оглянулся Филимон Филимонович и позвал, — входи.

Дверь открылась в меру приличия. Не широко и не быстро. Было в этом понимание учтивости и соблюдение субординации. Сначала в проеме появилась голова, а потом левая нога.

Начальник отдела всегда внимательно следил, как чиновники входят в кабинет. Сам он был большим умельцем еще на подходе к начальству выказать уважение.

— Смелее, молодой человек, время служебное, не терпит, — сказал он входящему мужчине непримечательной наружности. Любил Филимон Филимонович сотрудников, которые ничем не выделялись. Этот был совсем обыкновенный молодой человек, среднего росту, неширокий в плечах, стриженный на модный манер студента управленческого ВУЗа, коим и был совсем недавно. Он сделал два шага в кабинет и остановился посередине.

«Уважает», — отметил начальник и сказал:

— Значит так, есть сверхважное задание от высшего руководства. Крупное дело. Мне поручено отобрать специалиста, я выбрал вас.

Когда Филимон Филимонович получил бумагу, он долго думал, кого можно отправить в эту командировку. Понятно, что своих заместителей он не пошлет, люди они семейные — у одного двое детей, а у другого жена и любовница. Можно было послать кого-нибудь из линейного персонала, но они все узкие специалисты, кто будет тут работать? А работы с каждым годом прибавлялась. Экспедиции корпуса прирастания земли расходились во все уголки державы и надо обрабатывать их отчеты. Конечно, правильно было бы из их корпуса выбрать человечка, но начальству виднее. Младшие клерки были совсем тупые и не по статусу их отправлять в такие предприятия. А этот был совсем новым сотрудником, его пристроили по особому поручению и кажется, что для него в их отделе даже придумали должность «порученец департамента». А попал он к ним сразу при распределении после института управления. Поговаривали, что это новая реформа, но пока было все как «при бабушке». Отправить этого порученца было самым правильным делом, никто не подкопается. К тому же председатель прямо дал понять, кого направить. Главное написать на него характеристику и правильно подать начальству, чтобы утвердили без промедления.

Филимон Филимонович обошел молодого сотрудника вокруг, посмотрел ему в затылок и сказал:

— Я вас вызвал вот по какому делу, — зло улыбнулся Петер Филимонович, — есть распоряжение, его надо выполнять. Дело надо делать, молодой человек. Я прекрасно понимаю, что вы — человек новый в нашей системе, не во всем еще разобрались, но, если Родина прикажет, надо живот свой положить, а выполнить. Понимаете?

Этот метод задавать вопрос подчиненному Филимон Филимонович подцепил от своего первого начальника. Было это тридцать лет назад, когда он молодым переписчиком пришел в бюро статистики. Если подчиненный ответит, то значит выскочка, а если промолчит — значит уважает. Этот промолчал и руководитель отдела землеустроительства продолжил:

— Да уж, человек вы новый и я сомневаюсь, сможете ли вы выполнить столь высокое поручение… Вдруг Филимон Филимонович увидел птичку за окном и подумал, зачем он разводит перед этим юнцом такой хоровод. Написал бы ему циркуляр и спустил через секретаря, а уж прусак бы его отчихвостил и поехал бы порученец как миленький. Но это был другой случай.

— Не буду тянуть, отправляетесь вы в деловую поездку в удаленный район в пограничные земли. Ехать вам далеко, Сибирь — она большая. Вы не падайте в обморок, многие с этого начинали. Я в Туркестан был отослан для пересчета ослов. Да, было время, не то что нынешнее племя. Вы дружок стихи пишите?

Молодой человек замотал головой.

— Вот и славно. По делу так. Заполните анкету, думаю, дня через три получите подорожную, потом неделя вам на подготовку. Изучите все по картам, запомните имена губернаторов и управляющих а также высших полицейских чинов. Командировочное обеспечение выдается вам по первому разряду. Департамент наш небедный и на хорошем счету. Там на месте получите в распоряжение человека. Припишут к вам денщика из местных, чтобы ориентировался. И будете по графику отправлять отчеты. Шифровальные книги выдадут в особом отделе. Вопросы есть, Николай Николаевич?

Он специально назвал молодого человека по имени-отчеству, чтобы дать понять: начальник про всех все знает.

— Вы из каких мест будете, Николай Николаевич? — и он еще раз назвал его по отчеству.

Порученец моргнул, глотнул и произнес:

— Простите, Филимон Филимонович, меня зовут Николай Александрович, я из Рязани.

— Николай Александрович? Почему это так? А кто мне доложил, что вы Николаев Николай Николаевич? Я еще удивился, как необычно и смело родители вас назвали. Из Рязани так из Рязани. Значит, Николаев Николай Александрович, вы осознаете ответственность?

— Простите, Филимон Филимонович, моя фамилия Добряков.

— Что за фокус? Кто доложил? Накажу Беккера, лишу прибавки пасхальной. Давайте уж тогда поближе познакомимся. Значит, Добряков, из каких вы будете?

— Извольте, Филимон Филимонович. Матушка моя из Гедиминовичей, по паспорту — крещеная польская еврейка, а отец — полковник интендантской службы Его Величества конногвардейского корпуса, кавалер в отставке Александр Сергеевич Добряков-Рыльский. Пожалован именным титулом при взятии Рыльска в Западной компании.

— Достойно, — выпучил глаза Филимон Филимонович и, кажется, только сейчас подумал: «Что же я, старый болван, раньше-то не спросил? Полгода уже как у меня служит оболтус, а я и не в курсе. Рыльский, это же тот Рыльский, который с Императором устраивают скачки на верблюдах по Дворцовой площади».

— Достойно, — повторил Филимон Филимонович, — ступайте теперь, все документы получите у Беккера. Счастливого пути, ждите распоряжения. С батюшкой вашим не имею честь быть знакомым, но много слышал. Благородный человек. Спаситель Отечества.

— Благодарю за доверие. Будет исполнено, — почти шепотом произнес Добряков.

Руководитель отдела землеустроительства смущенно улыбнулся, перекрестил ему лоб и ласково произнес:

— Да пребудет с вами Бог, во благо Императора и Отечества. Вы свободны.

Молодой человек незамедлительно повернулся и вышел из кабинета, притворив за собой дверь.

— Хороший парень, — подумал Филимон Филимонович, — и не женат, наверное. Хорошо быть молодым из уважаемой семьи. Эх, лишь бы не на смерть посылаю, а то могу и сам в ссылку поехать. Пусть едет. Я вот ослов в Туркестане считал, а там и холера, и басмачи, и вообще что попало. Выжил и вон как поднялся по карьерной лестнице. Служу Отечеству.

Глава вторая

Сидя в столовой гостиницы «Венеция» на правом берегу Екатерининского канала, заказав котлету и компот из фиников, служащий одного столичного второстепенного департамента при министерстве внутренней политики думал, что же он сообщит родителям. Сегодняшний разговор с начальником был очень странным. Молодому человеку казалось, что в департаменте все знают его положение и поэтому никто его не беспокоит. Занимался он поручениями для отвода глаз, на самом деле вырабатывал стаж, чтобы получить чин надворного советника, а там перейти в другое министерство и выслужиться сразу в коллежские советники. В его возрасте было не стыдно ходить в титулярных советниках, обычно из их престижного института выпускали девятым классом, как раз в титулярных советниках. А он за прилежное поведение вышел классом старше — коллежским асессором. И все равно затягивать не стоило. Все понимали, чей он сын. Николай не тяготился родственными отношениями и принимал их как должное. Но маменька будет расстроена, она не поймет, зачем его выпроваживают в Сибирь. Кажется, начальник сам не понимал, с кем имеет дело. Николай Добряков задумался, официант принес ему котлету, выглядела она аппетитно.

— А компот? — окликнул Николай официанта.

— Сию минуту, господин, — с поклоном ответил молоденький официант, зарумянился и припустил на кухню.

«Может, поехать? Лето, приключения, по первому классу подорожная — чем не развлечение? Не сидеть же летом в городе. Будет что рассказать в салоне», — продолжал размышлять Николай Александрович, отрезая кусочек от сочной котлеты. Большую голландскую кружку компота официант поставил на край стола и сложил руки на индийский лад.

— Благодарю, голубчик, — кивнул головой Добряков и отрезал от котлеты следующий кусочек.

Котлета была грандиозная, финиковый компот — вкусным. Такой компот делали только в этом заведении. Поговаривали, что сначала арабские женщины пережевывали финики, потом сплевывали их в кувшин, кувшин плотно закрывали на сорок дней и хранили в полной темноте. После чего сливали, процеживали, кипятили и остужали в ледяных камерах. От чего компот получался выдающимся.

— Пожалуй, маме напишу из Сибири. А отцу не скажу вовсе, а то вдруг разнесет департамент вдребезги. Кто его знает, под какую руку ему попадет эта новость.

После обеда Николай решил не возвращаться на службу, а прогуляться по набережной в сторону дома. На ходу он собирался обдумать, что ему будет необходимо в пути. Проходя мимо библиотеки, он зашел в читальный зал и попросил книгу Семенова. Но ее не оказалось, и тогда Добряков собрался наведаться к нему на остров, тем более, он знал этого почтенного господина с детства. Отец через его рекомендации покупал в средней Азии верблюдов.

Пролетка катила по набережной в сторону моста, потом по Большому проспекту на двенадцатую линию, весенний ветерок норовил сдуть шляпу, но Николай Александрович вовремя ее ловил.

Жизнь его была размеренной: все, что ему надо было решать, — это соглашаться или нет на обед. Учился он в обыкновенной гимназии, усидчивостью не отличался, не ходил в любимчиках у педагогов, но и не был затюканным сыночком. Летом выезжали в отцовское имение под Рязань, зимой иногда катался со сверстниками на коньках по Неве. Других подвижных игр не любил, к скачкам относился равнодушно. Бывало, отец звал его прокатиться по холмам, приходилось соглашаться, чтобы не расстраивать папаню. Добряков старший страшно не любит, когда его называли «папаня». И Николай ни разу не проговорился. Отец был невероятно успешным человеком при кабинете Императора и добрым к сыну. По выпуску из гимназии младшего Добрякова определили в институт управления. Это было закрытое заведение, учрежденное по личному распоряжению премьер-министра для создания кадрового резерва. Обучение там не тяготило, лекции были интересными, но бесполезными. Все, что рассказывали профессоры, можно было узнать из газет и внутренних циркуляров министерства административного управления. Выпускники мечтали как раз попасть в департаменты этого министерства или в его управления и комитеты, но там была большая конкуренция. Пораздумав над ситуацией, Николай попросил отца похлопотать за него и найти ему тихое место. Так он попал в отдел землеустроительства дальних приделов департамента землепользования угодьями при министерстве хозяйствования собственностью ЕИВ.

Место было придумано сослуживцем отца, его партнером по висту, замминистра Витусом Зиминым. Мадам Добрякова была в восторге и не забывала благодарить Витуса Марковича, когда тот бывал на обеде в их доме. Дом у Добряковых был скромным. Отец не любил гостей, потому содержали всего один этаж на старой стороне Невского проспекта недалеко от лавры, зато у отца была большая конюшня, где он держал не только коней, но и нескольких породистых верблюдов. С этими животными было много анекдотов, которые гуляли по столице.

После поступления на службу молодой господин снял себе комнаты в самом центре, чтобы по дороге в присутствие прогуливаться, любоваться видами и дышать свежим воздухом. С раннего детства он любил смотреть на воду и дышать воздухом. Бывало, сядут они с мамой на берегу Оки и смотрят, как она катит воды вниз к могучей Волге, иногда ездили и на Волгу. Была у них в татарских землях небольшая деревенька для разведения верблюдов.

Став самостоятельным, Николай выезжал на берег залива, но холодные серые воды «Маркисовой лужи» не впечатляли его воображение. А вот теплое море в Крыму, куда он ездил с отцом, когда тот брал его в свиту, так понравились Николя, что он даже задумал, когда выйдет в отставку, переедет в маленький провинциальный городок на берегу моря и будет там высаживать вишню.

Доехав до квартиры Семенова, Николай не стал отпускать экипаж, поднялся к ученому, но в прихожей сказали, что Его Высокопревосходительство господина действительного тайного советника нет, он в экспедиции. Человек успел пожаловаться:

— Старый я стал. Петр Петрович перестали брат меня в путешествие, а ведь столько вместе прошли, до самого Тян-Шаня ходили, аэролит видели.

Николай сказал, по какому делу пожаловал, человек оказался способным и быстро нашел нужную книгу. Пообещав отдать по прочтении, Добряков быстро воротился в экипаж и приказал ехать на Итальянскую.

Дома он зачитался путевыми заметками профессора Семенова и уснул на кушетке, уронив книгу на грудь. Ему снились горы и дальняя дорога между высоких сосен. Облака клубились, превращаясь в быка, в кита, в верблюда с двумя горбами, а то и в медведя. Проснувшись глубокой ночью, Николай кликнул консьержа, попросил прислать ананасового сока и отварной говядины, быстро перекусил, после чего умылся и удалился в спальню, досматривать сны.

После того как он долго ворочался, сон все же накрыл его так плотно, что легкие и почти волшебные образы из первой части сновидения вернулись в виде кошмаров. Сначала он долго скакал верхом на быке, потом бык плыл по морю, потом верблюд хотел укусить его за плечо, но не смог и плюнул в лицо. Николай запомнил кислый запах его слюны.

Наверно, зря он поел на ночь.

Всю ночь он бродил по пустынным дорогам, поднимался на сопки, с которых хотел рассмотреть куда идти и не мог найти путь.

Проснувшись в плохом настроении, молодой господин Николай Александрович Добряков выпил кофе, позавтракал, пролистал «Фонтанные ведомости», модный журнал «Собакин» и отправился на службу ближе к полудню. Новостей он не ожидал.

Глава третья

Паровоз мчался в ночи, на поворотах дым скользил вдоль вагонов и копоть залетала в открытые окна. Проводник предупреждал господ пассажиров первого класса, чтобы не отворяли окон, но кто его послушает, когда поезд мчит по степи и так нежно пахнет полынью.

На Московский вокзал поезд подали по расписанию, господин Добряков прибыл к вокзалу вовремя, багаж у него был небольшой, умещался в два чемодана средних размеров. Носильщик, явно приезжий с юга, разговорчивый мужичок, посетовал:

— Барин едут, видать, недалече, коль сума невелика.

За болтливость свою он не получил приличных чаевых, Николай отделался от него за полкопейки.

Заняв место в купе согласно купленной плацкарте, он развернул газету и стал ждать отправления. Паровоз свистнул и плавно двинулся. Столица быстро осталась позади, а впереди был путь длинною в четыре тысячи верст.

Подготовка к этому служебному путешествию заняла намного больше времени, чем предполагал руководитель отдела землеустроительства. Оказалось, что надо выправить много документов, согласовать даты и завизировать отдельные секретные протоколы. Бюрократия съела пару недель, но это не расстраивало Добрякова, потому что он умело свалил все казенные хлопоты на самого Филимона Филимоновича. После того как тот выяснил, что за фрукт его молодой сотрудник, ему пришлось взять себя в руки, построить весь личный состав отдела и высказать им по первое число с занесением в учетную карточку. Отдел загудел и зашевелился, хлопали двери, скрипели письма. Секретарь Беккер в мыле носился по этажам. За пару недель все утихло и потекло как и прежде.

Бумаги были готовы, вещи собраны. Всем знакомым Николай сказал, что едет по служебной надобности и распространяться о целях своего путешествия не имеет права. Его просили привезти соболей и спрашивали, что там еще можно добыть в этой Сибири. Публика в их любимой кофейне «Сайгон» прознала, что он уезжает, стала вспоминать кто где был. Оказалось, что поручик Васин участвовал в восточной компании, где бесславно погибли все, за это выпили портвейну.

Если в первые дни Николай читал специальные книги, смотрел карты, то потом быстро бросил это бесполезное занятие и решил, что узнает все по дороге и невелико его дело. Про цель командировки он так и не уточнил, а ему никто и не сказал. Единственное что он для себя уяснил из подорожных документов, что ему надо добраться до какого-то очень далекого монастыря где-то в самом центре Алтайских гор и передать пакет настоятелю. Этот монастырь на реке Чулышман был конечной точкой его путешествия, но потом надо еще вернуться домой.

Паровоз мчал по степи, звезды мелькали, как рассыпанные крупинки соли на крышке рояля. Чай подавали, когда попросишь, к чаю были свежие булки и крендельки. В ресторане собиралось интересное общество. Иногда Николай заводил беседы с инженером из Омска, который ехал из Лондона через Париж, где проходил курс повышения подготовки. Рассказы инженера о Сибири были увлекательными. Оказалось, что там море всего: лес, болота, поля, а куда ехал Николай, — море гор. Сам инженер там не был, но, когда бывал в Томске, видел картины одного художника инородца из ойротов по фамилии Гуркин. Томск город научный, там есть университет и библиотека. После рассказов этого словоохотливого инженера Добрякову казалось, что Сибирь цивилизованная страна.

Когда паровоз останавливался на крупных станциях, пассажиры выходили гулять на перрон. У каждой станции был вокзал, где-то совсем маленький, где-то подольше и с архитектурными излишествами в виде башен и шпилей.

Селянки на перроне продавали нехитрую снедь: пирожки с луком и яйцами, вареный картофель, соленые огурцы и квашеную капусту. На ящиках стояли бутылки с молоком, заткнутые куском смятой газеты. Публика первого класса чинно прохаживалась вдоль вагона, дети из второго класса носились по перрону сломя голову. Иных пассажиров к этим вагонам не допускали. Как-то Николай решил прогуляться вдоль состава и у последнего вагона увидел, как мужики читали газету и обсуждали последние новости. Они кричали, перебивали друг друга, дымили махоркой, плевались и не обращали внимания на женщин, которые стояли недалеко от них и щелкали семечки. Такую глубину Добряков видел нечасто, она его удивляла и настораживала. Он ее остерегался. Посмотрев на народ, он вернулся к своему вагону, где инженер из Омска спросил его.

— Каково?

— Таково, — вежливо ответил ему Николай и обернулся к дамам.

Дамы в их вагоне были примечательные. Две сестры милосердия чуть старше среднего возраста, обе полные женщины с решительными взглядами. Семейка Боковых: мальчик пятнадцати лет и девочка десяти, их мама была очень привлекательной дамой с надменной улыбкой, а папа — лысым высоким мужчиной с толстой книгой. Они были приветливыми, а подросток очень доброжелательным и застенчивым. В этом же вагоне ехал мужчина с дочерью. На вид они походили на отца с дочерью, но шестнадцатилетняя девочка вела себя очень раскованно, пикантно и порой вызывающе соблазнительно. Лицо у нее было детское, а формы эффектными. Она поглядывала на подростка, улыбалась ему. Однажды Николай случайно увидел, как она прижала юношу грудью в проходе, и мальчик зарделся, а она рассмеялась. Паренек убежал в туалет и не выходил добрых полчаса. Николай засекал, пока ждал в тамбуре.

Дни летели так же быстро, как и паровоз. Из окна была видна большая страна, состоящая из маленьких домиков с покосившимися заборами. Стрелочники на переездах стояли с флажками, останавливая подводы, лошаденки шарахались от состава, крестьянские мужики удерживали их под уздцы и крестились свободной рукой.

Николай прочитал недавно вышедший модный роман «Петербург» Белова, ему подсунули его в дорогу декаденствующие знакомые, перечитал все газеты от столичных до местных по пути следования. Путь до Ново-Николаевска занял неделю. В ночь перед Омском инженер предложил выпить коньяку.

— Не составите компанию, Николай Александрович? — начал инженер издалека.

— Что же, если дело благородное, то и компанию можно составить, — предусмотрительно ответил Николай.

— Разве я предложу что дурное? Так, по рюмочки коньяку, а то мне утром выходить, а бутылка не початая. Не порядок, на дорогу брал.

— Если только одну, ради соблюдения приличия.

— Прошу заходите в мое купе, закажем закусок, в ресторан не пойдем, чтобы не смущать детей и дам.

— Предусмотрительно. Согласен. И, опять же, разговоры пойдут.

— Да уж, пересуды у нас любят, все косточки перемоют, — сказал инженер и подтолкнул Добрякова в купе, а то он замялся в проходе, — проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

— Благодарю, благодарю.

И под такие вежливые реверансы они выпили первую рюмку за знакомство, а потом инженер рассказал, как трудно дается продвигать все новое в этой консервативной Сибири, то ли дело у англичан, и они выпили за процветание России.

— За прогресс.

— Да уж, любезный мой попутчик, — сказал инженер после третьей рюмки, закусывая бутербродом с салями, — например, немцы коньяк только салями закусывают, считают это благородным. У них, знаете, если двое в купе встречаются и начинают выпивать коньяк, то один другому и говорит, а у меня салями есть, а другой, если он такого же класса господин, то отвечает, что у меня тоже салями. Это значит, что они примерно одного класса служащие, если это, например, армейский генерал или офицер из тайной полиции. А обыкновенные люди коньяк у них не пьют, шнапс употребляют и пиво.

— Все пьют, а в России, я посмотрю, тоже много пьют, — поддержал тему Николай Александрович.

— Да что там у нас пьют? Вот французы с утра до вечера пьют, а англичане в полдень начинают и каждый день пьют. Наши пьют по делу, а те — по часам. Я вам что предлагаю: запишите мой адрес, будете возвращаться в столицу — заходите, остановитесь у нас в городе, посмотрите какой он Омск. Расскажите о своих приключениях.

— Какие же у меня приключения? Обыкновенная служебная поездка.

— Не скажите. Когда молодой человек в такую даль отправляется, без приключений не бывает. Давайте выпьем за то, чтобы ваши приключения хорошо кончились.

— Наверное, мне будет много уже, — осторожно посетовал Николай.

— Что Вы, как же можно за это не выпить? А если случится что дурное, то и не простите себя. И я не прощу. Давайте-давайте, до дна.

— Да, широка душа русского человека, как страна наша безмерна…

— За родину надо обязательно выпить.

— За Родину, конечно, надо.

— За любовь к России.

— И за любовь следует выпить, любовь — он же облагораживает людей. Как Господь сказал, так и возлюбили…

— Жаль, что не Рождество сегодня, а то бы и за него выпили.

— Господь с вами, не смешите меня, — Николай улыбался, смотрел в темное окно, видел в нем отражающееся купе и двух господ без пиджаков с расстегнутыми воротничками и распущенными галстуками. Лица у них были веселыми, глаза пьяными.

Они изрядно надрались, но вели себя тихо, пили долго и, кажется, попутчики это заметили, утром они смотрели на него сочувственно. Инженер вышел, а Николаю оставалось еще около тысячи верст.

Сибирь уже не пугала, он свыкся с ее видом, с ширью и бесконечностью. Паровоз проносился по мостам через реки, пролетал над речушками и ручьями. Воды в Сибири было достаточно, а виды были прекрасные.

Под стук колес хорошо спалось, было не слышно храпа из соседнего купе.

С какой-то станции за Уралом Николай отбил матери телеграмму. Сообщил коротко: «Отправлен служебной надобности Сибирь Обнимаю твой сын». И тут же отправил шифровку по службе: «Иду по заданному маршруту, время по плану».

Публики в вагоне первого класса поубавилось, к Ново-Николаевску Добряков подъезжал в полупустом вагоне. Отсюда ему предстояло добраться до Барнаула. Об этом городе ему было известно немного. Он знал, что это центр бывшего Алтайского горного округа, территория под управлением кабинета ЕИВ и там ему надо встретиться с начальником отдела землеуправления, получить полагающиеся проездные документы и деньги, а также взять солдата для дальнейшего сопровождения в глухие места Алтая. А еще в Барнауле Петр Петрович встречался с великим Федором Михайловичем, впрочем, Добряков книг Достоевского не читал. Что такое Алтай Николай Александрович уяснил из книги Семенова, и понял, что это высокие горы. Он видел горы, когда путешествовал с мамой на воды и с отцом на Кавказ. Честно говоря, ему не очень нравилось карабкаться вверх, и он надеялся, что ему не придется этого делать.

Глава четвертая

От Ново-Николаевска до Барнаула двести верст. Извозчики на вокзале предупредили, что дорога в аховом состоянии.

— Ах, барин, ох, убита дорога всмерть, не поеду, хоть режь, рессоры жалко. Шли бы пароходом, коле не к спеху.

Пароход казался хорошей идеей. В окошке «касса» сидел крупный дядька в белой фуражке с якорями.

— До Барнаула? Извольте, господин. Первый класс, пожалуйста.

Николай Александрович погрузился на «Ласточку», большое и неновое судно пароходства госпожи Мельниковой, купленное на Волге после какой-то жестокой и романтической истории, и отправился вверх по течению Оби в легендарный Барнаул.

Смотреть по пути было нечего, встречались меленькие пристани со старыми смолевыми лодками и облезлыми баржами, кривые деревушки на высоком берегу, кусты, протоки, песчаные косы.

На пароходе был буфет, где подавали чай и пироги с рыбой, рыбу жаренную, копченую, вяленную и уху стерляжью. Гулять на палубу он не выходил, не любил сквозняков и комаров. Несмотря на свежий ветер с реки, комары налетали тучами. Все время Николай Александрович просидел в каюте. Единственный городок по пути — Камень — он проспал и к вечеру второго дня был на причале в Барнауле.

Глава пятая

Город на жаре смертельно вонял серой. Шлак старых выплавок с сереброплавильного завода, рассыпанный по улицам, нагревался на солнце и парил ядами. Но в центре города было хорошо. Жители любили свой город и не ухаживали за ним, дома красили редко, оградки палисадников покосились, пыль на мостовой стояла столбом, а навоз раскатали телегами до самой окраины. Было в этом так много преданности и нежности.

Николай Александрович с первого взгляда полюбил Барнаул. Он попросил извозчика везти его в гостиницу по самым красивым улицам. Объехав пару кварталов, они выехали на площадь. Извозчик оглянулся и сказал.

— А это уголок Петербургу. Правда?

Добряков мотнул головой, а сам подумал: «В каком это месте такой Петербург, может, на Пряжке где-нибудь?» В такие дебри казарм и дешевых проституточных его не заносило. Они покатались еще и, наконец, приехали.

— Вот барин, лучшие номера. «Ялта» — первостатейный хотель! Комариков, правда, будет многовато, от реки близко.

Отель оказался приличным, маленьким и скромным, но уютным и чистеньким. Крупная дама, видимо, из российских купчих, встретила его приветливо, номер ему понравился и он отблагодарил горничную небольшими чаевыми.

— Благодарю покорно, к вашим услугам в любое время. По всем вопросом обращайтесь, буду стараться быть вам полезной.

Такая любезность и открытость понравилась молодому человеку, и он спросил с излишним рвением:

— А невесты в вашем городе есть?

Дама покраснела. Стало понятно, что у нее есть ответ, но она себя сдерживает из скромности и почтения к постояльцу.

— Столоваться можно у нас в буфете или в ресторане по Московской. Все лучшие заведения у нас на рисунке у выхода написаны. Если прикажите, можно и в номер подать. С доставкой, так сказать, курьером, не из Парижу, конечно, но кухня отменная, все с душой готовят. Если господин будет скучать, можно пригласить даму для развлечений.

— Спасибо, — ответил он и присел в кресло.

Горничная попятилась в дверь и, не смотря на свои внушительные габариты, ловко вписалась в проем, не задев косяков.

Отдыхая с дороги, лежа на кровати, уставившись в мелкий рисунок пестрых обоев, Николай Добряков ни о чем не думал. Он проехал пол-империи, теперь предстояло отправиться дальше, и этот путь казался не таким страшным, как был в начале. Ему уже не снились высокие горы и злые ойроты на косматых лошаденках. Он привык к мысли, что путь — это дар Божий и его надо преодолеть. Господь всем дает по делам их.

Обои были причудливые, цветочки складывались в рожицы, и Николай видел оскалившегося клоуна из шапито, рожу гориллы из книги про Тарзана, читанную им еще в Петербурге. Хорошо, что в Сибири нет горилл.

В этот момент он очнулся, спохватился и решил не откладывать, а отправиться в полицейский участок, чтобы отметиться. А далее сходить по остальным делам. Необходимо было отправить шифровку: «Прибыл Барнаул. Движение по графику».

Николай решил, что нужно сегодня же закончить со всеми казенными надобностями и чем раньше выехать в горы, тем быстрее он вернется домой. А домой уже хотелось.

В Петербурге начинался сезон парков и катаний на лодках, офицеры в полях проводили скачки. Во дворцах устраивали банкеты и балы. Там барышни — благоухание голанских роз, а тут кругом навоз. Он открыл окно и утонул в запахе сирени — высоченный куст качал огромными соцветиями, источая чудесный аромат лета.

В полицейском участке его приняли быстро, не заставляя ждать. Высший чин был предупредителен и на удивление собран. Ни намека на фамильярность, ни грамма высокомерия, все было исполнено по уставу. Необходимые документы были получены сию минуту. Полковник Кригер предложил лично сопроводить гостя в канцелярию, но Николай отказался.

— Зря вы, уважаемый Николай Александрович, отказываетесь. Город у нас совершенно безопасный, гулять можно где угодно и когда угодно, но разные элементы очень навязчивы к столичным персонам. Лучше будет, если я с вами проеду. А если стесняетесь показаться с полицейским чином, то я могу и макинтош накинуть. Но вы не переживайте, бунтовщиков у нас нет, всех в пятом году вывели, остались умеренные граждане.

— Благодарю, Алексей Генрихович, — отказывался Николай, — я уж как-нибудь самостоятельно без экскурсии доберусь, а вот от коляски вашей не откажусь. Если позволите.

— Берите, я вам и человека могу дать в сопровождение.

— Не стоит беспокоиться, у вас, наверное, дела по службе?

— Какие у нас дела, вы — мое главное дело. Такой человек пожаловал, с тайной миссией.

— Какая же у меня тайная миссия? Обыкновенная проверка состояния управления землями на окраинах.

— Не скажите, но понимаю, секретная служба на благо Государя и России, такое не разглашают и не выказывают по пустякам. Будет желание, милости прошу, на ужин, моя супруга великолепно запекает бараний бок.

— Звучит аппетитно, но, пожалуй, я сегодня после всех дел буду отдыхать. Сил набираться.

— Честь имею, не смею задерживать, если что, с любым городовым сразу сообщайте все мне, я тут же отреагирую. Служба у меня такая, за порядком следить. Родину защищать.

— Пренепременно, если что случится, сразу к вам пошлю. Всего доброго.

От таких вежливых разговоров Николай быстро утомился и решил, что надо быть точнее в беседах с местными господами при службе.

Он проехал по городу в коляске полицмейстера до канцелярии бывшего Алтайского горного округа, где теперь заседали чиновники, приписанные к кабинету Его Императорского Величества. На здании отсутствовала какая-либо табличка, из чего Добряков сделал выводы, что это или разгильдяйство, или так надо для конспирации. Он начинал проникаться в таинственность своей миссии, ему нравилось быть тайным порученцем и чувствовать себя очень важной персоной.

Постучав в дверь, Николай не ожидал, что она отворится моментально. Он даже испугался и отпрянул.

— Проходите, Ваше Высокоблагородие, — высунулся из темного дверного проема учтивый лысоватый клерк, — ожидаем-с.

Добряков вошел, глаза не сразу привыкли к полумраку коридора, ступеньки вели в подвал и он, осторожно ступая, пошел за клерком. Его лысина блестела и была маяком в этом сумраке. Открыв боковую дверь, клерк пропустил господина чиновника и тихо, без скрипа прикрыл ее.

В кабинете было двое. Мужчина в синем мундире и молодой человек в солдатской форме. Мужчина выпрямился, выставил грудь и басом произнес:

— Добро пожаловать, Ваше Высокоблагородие. Все готово.

Добряков, помня о том, что надо меньше говорить, чтобы не рассюсюкивать и не выслушивать провинциальные комплименты, промолчал, но склонил голову, давая понять, что благодарен и внимательно слушает. Чиновник продолжил.

— Документы готовы, упакованы в папку для транспортировки. Прошу обратить внимание, ефрейтор Томского пехотного полка Сидор Сидоров. Приписанный к вам на время пребывания вас в расположении нашего участка.

Николай посмотрел на солдата, сделал серьезный взгляд и произнес:

— Что еще я должен знать?

— Все, — растерялся синий мундир. — Э, документы можно забрать сейчас.

— Хорошо бы забрать в день отъезда. Ефрейтор зайдет по моему поручению.

— Как прикажите, можно и так.

Было заметно, что мужчина играет не свойственную ему роль военного при сугубо штатских манерах. Выглядело это комично.

— Если на этом все, то, — повернувшись к ефрейтору, который стоял все это время во фронте, строго произнес, — прошу завтра быть у гостиницы «Ялта» к девяти утра. Все свободны, до свидания.

Развернувшись к выходу, Николай сделал шаг, в это время дверь открылась, и плешивый клерк жестом пригласил его пройти. На воздухе было хорошо. Лето.

— Не прогуляться ли мне? — спросил себя Николай Александрович и ответил, — Пройдусь.

Настроение у него было приподнятое, все шло как по писаному. Чиновники и полицмейстер явно принимали его за ревизора, что льстило молодому порученцу из департамента землеустроительства.

Но молодая кровь требовала развлечений. Как только он подумал об этом, на глаза ему попалась афиша: «Вечер драматической поэзии, песни в исполнении ЕЕ и ее подруг. Народный дом, первый этаж в помещении буфета».

— Вот вам и шарман, дамы и господа. Во сколько же начало?

Подойдя к парадному крыльцу театра, Николай потянул дверь, но она не поддалась. Тогда он стукнул три раза и увидел в стекло, как из темного угла фойе поднялся высокий и худой швейцар в старомодной ливрее из сошедших с репертуара оперетт. Вахтер долго шоркал ногами и, подойдя к двери, спросил:

— Что изволите, молодой человек? Выступление ваших будет в вечеру, приходите к семи, билеты есть.

— Спасибо.

— Пожалуйста, мил человек, — прошипел швейцар и, повернувшись, побрел на свою кушетку.

Добряков решил вернуться в гостиницу, выпить чаю и вздремнуть. По столичной привычке он оглянулся в поисках извозчика. На улице была только одна коляска, и оказалось, что она ожидает его. Полицмейстер приказал дождаться. Такая предусмотрительность обрадовала Николая Александровича, он мысленно поблагодарил полковника Кригера.

Полицейская лошадь домчала его в «Ялту» и, поднявшись в номер, он попросил чаю.

Принеся чай, горничная грузно стояла в центре номера в ожидании дальнейших указаний и чаевых.

— Будьте добры, постучите ко мне в шесть тридцать, приготовьте умыться и распорядитесь погладить сорочку, — он протянул свою белую рубашку, скроенную по последней Лондонской моде.

— Будет сделано, отдыхайте, пожалуйста, — улыбаясь, сказала горничная и так же как первый раз ловко сдала задом в дверь.

Раздевшись и передумав пить чай, Николай сразу лег. Он вытянулся на кровати, заложил руки за голову, посмотрел в потолок и сказал: «Хорошо», — сладко зевнул и моментально уснул.

Послеобеденный сон — это великое наслаждение, ты ощущаешь себя свободным и достойным. У тебя есть время на дневной сон, а это во все времена было роскошью и привилегией людей, знающих, как жить правильно и не утруждать себя суетой.

Николай спал тихо и приснился ему белый кобель в рыжих пятнах с доброй мордой и шершавым языком. Кобель ластился и прижимался к ногам, старался дотянуться и лизнуть в лицо. Кобель откликался на кличку Бобик и заглядывал в глаза, как будто спрашивал: «Что будем делать?» Потом кобель убежал и появилась огромная горилла, но она быстро ушла и наступила тишина и тьма. Сон был глубоким.

Стук в дверь разбудил молодого человека, из-за двери послышалось:

— Барин, полседьмого, как просили.

— Благодарю, — крикнул Николай и поднялся. В дверь еще раз стукнули.

— Сорочка ваша, барин, как приказывали.

Николай накинул халат, открыл дверь, горничная держала его сорочку на вытянутых руках и улыбалась. Он взял рубашку и закрыл дверь.

«Наверное, не учтиво, но позже», — подумал Добряков и стал одеваться. Повязав галстук простым узлом, застегнув сюртук на все пуговицы, он оглядел себя в зеркало и признал, что выглядит очень консервативно, как и хотел. Он не любил модных пиджаков, узких сапог и широких манжет, предпочитая в одежде несколько старомодную строгость, которая подчеркивает уверенность джентльмена. Надев шляпу, он вышел из гостиницы, сказал прислуге, что не знает, когда придет, и, скорее всего, будет поздно.

— Мы не запираем, — ответила горничная и продолжила вышивать гладью портрет государыни.

Добряков уже знал, что от гостиницы до «Народного дома» идти неспешно около четверти часа и решил насладиться прогулкой и погодой. Ему нравилась патриархальная провинциальность, эти старомодные строения из красного кирпича и дома обывателей, утопающие цокольным этажом в землю. Зато было много зелени, одуванчики, сирень и огромные тополя. Эти деревья были настоящими гигантами, три человека в обхват. В их тени жужжали комары и мухи. По пустынным улицам бегали коты и собачонки. У ворот сидели старушки на самотканых ковриках, в допотопных платках и дремали, веточкой отгоняя комаров.

На базарной площади стояла невероятная суета, которую трудно было ожидать от этого сонного городка в столь поздний час. Дворники мели площадь, мальчишки собирали лавки, крестьяне, сгрудившись у телег, что-то бурно обсуждали. Вдруг, один выпал из группы и схватился за лицо. Замахав руками, он врезался в круг, но вылетел из него, сел на задницу и заплакал.

— Кручу, верчу, обмануть хочу, — услышал Николай, проходя мимо.

За базарной площадью начался ряд купеческих лавок с кичливыми витринами. Николай поглядывал на них с удивлением.

— Да, красота лапотная.

Проходя мимо городского сада, обратил внимание на парочки, чинно гуляющие по дорожкам в его глубине. «Народный дом» примыкал к саду и, если будет неинтересно, то можно выйти погулять или пойти спать, решил Николай Александрович и открыл дверь в театр.

Пахнуло керосином и угаром от ламп. Швейцар стоял у колонны. Он учтиво принял шляпу, показал рукой направо и сказал:

— В буфете под лестницей, напротив арфы. Прошу проследовать.

Николай потянулся в карман за бумажником, но швейцар остановил его.

— Паршков чаевых не берет, это каждый в городе знает. Там у входа вас билетер ожидает, проходите, будьте любезны.

Мягкая темно-красная дорожка заглушала шаги и, подойдя к открытой двери, Николай услышал тихие гитарные аккорды. У входа стояла женщина средних лет, она приняла деньги и вручила программку. Николай вошел в небольшой зал. Почти все столики были заняты, он увидел место у окна и направился к нему. За столом сидела молодая пара.

— Позволите занять это место? Надеюсь, не помешаю, — спросил он у мужчины.

— Пожалуйста, — ответил тот.

Улыбнувшись девушке, Николай аккуратно сел и придвинул стул. Мгновенно, как из-под земли, перед ним вырос официант в красной рубашке.

— Добрый вечер, что будете пить? — протараторил он.

Добряков взял паузу, оглядел столы, у большинства гостей в бокалах было вино, посмотрев на соседа, понизив голос, спросил почти шепотом:

— Простите, не составите мне компанию? Я человек приезжий, разрешите угостить вас.

Мужчина улыбнулся. Посмотрел на спутницу, она качнула головой и бархатно произнесла:

— Пожалуй, это будет мило с вашей стороны.

— Прошу, выбирайте, — переложил на нее ответственность Николай.

Девушка подняла глаза на официанта и ласково сказала:

— Петер Мертес Нахтгольд Бееренауслезе.

Официант растворился.

— Альфред, — привстал мужчина, — рад знакомству. Разрешите представить — Луиза.

Луиза протянула руку и улыбнулась.

— Очень рад. Николай, — представился Добряков.

— Вы из губернии? — поинтересовалась Луиза.

— Я проездом из столицы.

— Ого как, — удивился Альфред, — что в столице?

— А что вас интересует? — решил смягчить беседу Николай, потому что на языке у него вертелось сказать: «Роскошь и смерть».

— В целом. Процветаем?

— Вполне умерено. Рост падения не заметен.

— Альф, будет, — Луиза одернула спутника и засмеялась.

Принесли вина. Официант ловко налил и удалился. На сцену в дальнем углу зала вышел мужчина средних лет. Он опирался на красивую трость не для красоты, он заметно прихрамывал.

— Уважаемая публика, — привлек он внимание, — дамы и господа. Рад представить вам прекраснейшую даму, известную поэтессу, ловца рифм и пленительницу звуков, неподражаемую ЕЕ. Аплодисменты, господа, не жалейте ладошки.

Раздались дружные аплодисменты, Николай тоже похлопал.

— Я, ваш любимый импресарио, обещал привезти модного французского шансонье, но простите меня, его пока нет. А есть великолепная и родная ЕЕ. Прошу любить, она исполнит стихи и песни, аккомпанируя себе на гитаре. Ах, красавица. Встречайте, — и захлопал в ладоши, пятясь задом со сцены.

Невысокая, стройная девушка с открытыми и восторженными глазками вышла на сцену. Вид ее был романтическим, платье нежного розового цвета в тонкую полоску подчеркивала цвет ее румяных щек, лента в волосах гармонировала с цветом глаз, а улыбка обещала всем любви. Она села на краешек стула, взяла гитару, глянула в зал и начала читать стихи. Это была девчачья ерунда про любовь. Рифм «кровь-морковь» не было, но все остальные чувства она размазала тонким слоем. Добряков терпеть не любил стишков в исполнении томных барышень из учительского института. Пела она слабо, голосок ее был ровным и плоским. От таких песен Николай начинал зевать и злиться на упущенные возможности. Мог бы с удовольствием лежать на диване или пойти на ужин к полицмейстеру на баранью ногу.

Каждые пятнадцать-двадцать минут на сцену поднимались девушка или юноша, говорили, какая великолепная их дорогая ЕЕ, дарили ей цветы и читали стихи.

Одна дама выпорхнула на сцену и в слезах пролепетала:

— А я прочту вам самое дорогое для меня:

J’ai pleuré au vent dans ma manche

Avant l’averse, avant l’écho du puits,

Et le vent a soufflé ses mains sur l’herbe,

Et la mort a grandi jusqu’au bord, jusqu’au sommet,

Franchir la ligne où la lumière s’éteint

Je suis dans une robe mouillée, j’essuie ma morve,

Je grandis, je laisse tomber une tasse, je meurs,

Oublier le vélo dans la cour…

Эх, дорогая моя, я счастлива за тебя, — и, рыдая, убежала из зала.

Зал много аплодировал, Альфред взял на себя обязанность подливать вино, когда кончалась бутылка, подоспел официант и Николай заказал еще. Альфред капризничал и кривил губы, ему явно не нравилось происходящее на сцене. Луиза умилялась, делала всем глазки. Концерт затянулся, публика не отпускала артистку, она с благодарностью исполнила последнюю песню и удалилась. Николай хотел было уже откланяться и распрощаться с новыми знакомыми, но Луиза удержала его:

— Побудьте с нами, Николай, сейчас выйдет ЕЕ, я вас познакомлю.

— Благодарю, — сказал Добряков и присел от неожиданности. Зачем ему знакомиться с этой поэткой? Он не знал, но еще было не поздно, а вино ударило в голову. Сделало дело кислое вино, настроение было приподнятое, почему бы не познакомиться, решил он и стал ждать. Через несколько минут из боковой двери выскользнула ЕЕ и, пройдя между столиков, подошла к Луизе.

— Дорогая моя, ты превосходна, — залепетала Луиза.

— Ой, да брось ты, Лузик, причитать, не такая я.

— А вот познакомься, — повернулась Луиза, — Николай, он из столицы проездом.

Николай склонил голову и принял руку, протянутую не для поцелуя.

— Рад знакомству, — сухо представился. Хотел было сказать, как он восхищен и очарован, но промолчал, поняв, что ЕЕ и, правда, не такая.

— А не выпить ли нам по бокалу шампанского? — предложил Альфред и помахал официанту. Тот вмиг обернулся и появился с ведерком, из которого торчало горлышко бутылки.

Бахнуло шампанское, Альфред сказал витиеватый тост за присутствующих дам, их дар и талант.

ЕЕ откинулась на спинку кресла, обвила взглядом Николая и, оттопырив мизинчик, надменно и наиграно спросила:

— Что же привело вас, сударь, из столиц в нашу провинциальную прелесть?

Николай подхватил тон и ответил:

— Сударыня, вы так откровенны, что я должен признаться, но долг службы не позволяет открыть вам этот государственный секрет.

— Ох-ох, вы состоите на службе у Его Величества?

— Позвольте мне многозначительно промолчать и спросить вас. Если, конечно, это уместно.

— Спросите, если это не сконфузит Лу, она у нас жеманница. Скажи, Альф.

Альфред понял, что над ним издеваются и поддакнул.

— Наша драгоценная Лу может лететь на луну.

Луиза засмеялась и ущипнула Альфреда.

— Альф этой шутке уже сто лет? Прекрати.

— Но Николай ее не слышал, — парировал Альфред.

— Спрашивайте, Николай, — ЕЕ коснулась Добрякова ногой, и он поперхнулся шампанским, — не стесняйтесь.

— Я уже и забыл, что хотел спросить, — он попытался уйти от ответа, но ЕЕ нападала:

— Что же это вы скрываете? Мне интересно, что вы хотели спросить, что вас, столичного чиновника, интересует в моем случае. Не скромничайте, мы все люди прогрессивных взглядов, даже Лу. Я, например, не только песни пою, но и учусь.

Николай уцепился за эту информацию и спросил:

— На кого же вы учитесь?

— Хочу быть адвокатом!

Николай опять поперхнулся шампанским.

— Но позвольте, мадмуазель. Где же вы учитесь?

— Дома, по учебникам. Я выписала все учебники и надеюсь сдать экзамен в университете.

— Как это возможно?

— Не ожидали таких передовых идей в нашей глубинке? А Лу метает стать душевным доктором. Она решила, что может успокаивать людей и помогать им найти счастье. Альфред у нас из новых художников. Его фамилия Фриз. Запомните.

— Очень интересно. Я вспомнил, что хотел спросить: ЕЕ это как?

— Это просто. Екатерина Евграфова, а фамилия моя вам ничего не скажет, она обыкновенная. Я считаю, что современные барышни могут быть не только юристами, но и министрами.

— Разрешите мне сделать вид, что я не расслышал, — прикинувшись сконфуженным, сказал Николай и предложил, — проходя мимо, я видел сад. Не прогуляться ли нам туда? Покажите мне его темные аллеи.

— Все в сад, — сказал Альфред и подхватил Луизу, которая строила глазки офицеру средних лет в поношенном мундире горного инженера.